Яниву он купил игрушечную обезьяну в каскетке. Если нажать обезьяне на спину, она издает странное рычание, высовывает длинный язык, достающий до носа, и косит глаза. Дафна считала, что игрушка уродливая, и Янив будет ее бояться. Но Янив как раз, был в высшей степени доволен. «Хоа-а-а!» — старался он подражать рыку обезьяны. Косить он не умел, поэтому вместо этого моргал, а потом смеялся от удовольствия. Что-то есть в этом, таком полном, наслаждении ребенка, с чем невозможно соперничать. А в том состоянии души, в котором пребывал папа Авнер, даже и с наслаждением менее полным он не очень-то мог соревноваться.

Дафне он привез духи из дьюти-фри, те, что были написаны в записке. Были там две бутылочки — большая и маленькая, и он купил большую, не жалея денег — муж Авнер никогда не был скупым.

— Я просила о-де-туаль, — сказала Дафна.

— И..? — спросил он нетерпеливо.

— Не страшно, — улыбнулась Дафна, эдак горьковато, что свидетельствовало прямо о противоположном отношении к проблеме выбора, ты привез парфум. Это несколько крепко, но и то хорошо.

Своей матери он привез упаковку длинного «Кента». У нее проблем с подарками не было.

— Я должна сказать, что меня очень беспокоит Янив, — сказала она и резкими движениями разорвала упаковку сигарет.

— Что не так с Янивом? — спросил сын Авнер равнодушным голосом человека, знающего с кем ему приходится иметь дело.

— В детской консультации сказали, что он ниже по росту детей своего возраста, а когда его бьют, не дает сдачи, но это еще бы ничего…

— Что значит «его бьют»? Кто-то его бьет?

— Я, но немного, ну, не совсем бью, толкаю, чтоб научить защищаться. Но он только забивается в угол и вопит. Я тебе говорю, на будущий год ему идти в садик, и если к тому времени он не научится защищать себя, дети сделают из него котлету.

— Никто из него ничего не сделает, — рассердился я, — и прекрати быть бабкой-истеричкой!

— Ну, ладно, ладно, — обиделась мать и закурила, — если бы ты дал мне закончить, ты б знал — я и сама говорила, что это еще цветочки. А вот что действительно нестерпимо с моей точки зрения, это что ребенок не умеет говорить «папа». Ты когда-нибудь слышал о ребенке, который не умеет говорить «папа»? И не потому, что он не разговаривает. Он знает много слов — «чипсы», «Ури», «вода» — вообще, чего он только не говорит! Только «папа» он сказать не может, и если бы не я, он бы и «бабушка» никогда не говорил.

— Он не называет меня папой, он зовет меня другим симпатичным именем, — я старался улыбаться, — ты не должна преувеличивать.

— Извини меня, Авнер, но «Алло!» — это не симпатичное имя. «Алло!» кричат по телефону, когда плохо слышат. Ты знаешь, что Авива, вашего соседа снизу, он называет по имени, и только своему отцу он кричит «Алло!». Как будто ты какой-то хам, влезший на чужое место на стоянке.

— Эта страна — как женщина, — сказал на старательном английском бизнесмен Авнер германскому инвестору, — красивая, опасная, непредсказуемая, и в этом часть ее очарования. Я бы не променял ее ни на какое другое место в мире.

Как и много раз прежде, он не знал, говорит ли он правду. Может быть и да, однако абсолютно ясно, что такие речи действовали на инвесторов много лучше, чем любые иные соображения, и даже чем проносившиеся в голове страхи.

— Эта страна — грязь под ногтями западного мира, она воображает, что она — Европа, но она, в сущности, ничто иное, как ком грязи вперемешку с потом, у которого развилось самосознание.

Нет, на таких разговорах не получишь дивидендов.

— Скажите мне правду, Герман, — он улыбнулся и протянул кредитную карточку официантке с симпатичным татуажем, — есть в Вашем Франкфурте место, где так хорошо готовят суши?

После того, как он кончил, они остались в той же позе: она на четвереньках, и он сверху над ней. Они не шевелились и не говорили ни слова, как будто боялись вспугнуть то хорошее, что по ошибке у них получилось. Когда он устал, положил голову ей на плечо и закрыл глаза.

— Хорошо нам, — прошептала Дафна, как будто самой себе, но, в сущности, для него.

И он почувствовал себя обманутым. Пусть скажет, что ей хорошо, думал мужчина Авнер, почему она упорствует еще и меня затащить внутрь, овладеть, назвать по имени. Глаза его оставались закрытыми, он почувствовал, как она выскальзывает из-под него и он погружается внутрь матраца.

— Хорошо нам вместе, — потрудилась она разъяснить, и провела рукой вдоль его позвоночника, движением несколько медицинским, как будто измеряла расстояние от мозжечка до фаллоса.

Он продолжал окапываться в матраце.

— Скажи что-нибудь, — прошептала она ему на ухо.

— Что? — спросил он.

— Не важно что, — шептала она, — только скажи.

— Тебе не кажется странным, что он не умеет говорить «папа»? — сказал он и посмотрел на нее. — Ты ведь знаешь, даже «яблоко» он умеет произносить, и имена половины наших соседей по дому?

— Мне это совсем не кажется странным, — произнесла Дафна обычным своим голосом, — он зовет тебя «Алло!» и ты подходишь, вот он и думает, что тебя зовут «Алло!». Если это тебе мешает, поправляй его.

— Мне не очень-то мешает, — пробормотал он, — я только не уверен, что это общепринято.

Вечером сидел зритель Авнер у телевизора и наблюдал за Янивом, игравшим с обезьяной, которая по непонятной причине перестала рычать.

— Алло! — крикнул он в его сторону и помахал обезьяной, — Алло!

— Папа, — умоляюще и почти не слышно прошептал отец Авнер.

— Алло! — упорствовал Янив и резко тряхнул обезьяну.

— Скажи «папа» и я починю, — удивительно остроумно сказал бизнесмен Авнер.

— Алло! — завопил Янив. — Ал-л-ло! Па-а-мася!

— Выбирай сам, — стоял он на своем, — или — «Алло!» и «Паамася!» Или — «папа» и «Хоа-а-а!».

Янив услышал, как бизнесмен Авнер подражает рычанию обезьяны, на мгновение застыл, а потом разразился смехом. Сначала человек Авнер подумал, что это презрительный смех, но через секунду ему удалось сообразить, что речь идет не более чем об истинной радости.

— Хоа-а-а! — хохотал Янив. Он бросил на пол обезьяну и начал идти к нему, сделав твердый, хотя и не очень устойчивый шаг. — Хоа-а-а! Алло!

— Хоа-а-а! — зарычал папа Алло и подбросил вверх смеющегося Янива. — Хоа-а-а-а-а!