Лондон глотает их очень медленно, по кусочку зараз.

Это не Стивенейдж с его большими полями и широкими дорогами, приводящими тебя сразу в центр города. Для Кирана Галлахера, который нашел Стивенейдж довольно большим и впечатляющим, переварить Лондон становится практически непосильной задачей.

Они идут, и идут, и идут, и все никак не зайдут в город – сердце которого, по словам сержанта Паркса, еще, как минимум, в десяти милях южнее.

– До сегодняшнего дня мы проходили только маленькие города, – говорит Хелен Джустин Галлахеру, сжалившись над его страхами. – А Лондон разрастался по мере того, как все больше и больше людей хотели жить в нем, поглощая множество ранее отдельных городов.

– А сколько людей в нем жило? – Галлахер знает, что это вопрос десятилетнего ребенка, но интерес побеждает.

– Миллионы. Намного больше, чем осталось во всей Англии сейчас. Если только…

Она не заканчивает, но Галлахер понимает, о чем она. Если не брать в расчет голодных. Но их и нельзя учитывать. Ведь они больше не люди. Ну, не считая этого странного маленького ребенка, который больше похож…

Он даже не может сказать, на кого. Живая девочка, может быть, одетая как голодный. Нет, не так. Взрослый, одетый как ребенок, одетый как голодный. Так же, как ты засовываешь язык на место выпавшего зуба, Галлахер исследует свои чувства к ней и приходит к тому, что она ему нравится. Отчасти потому, что она так сильно отличается от него. Она как четыре пятых из пяти восьмых из хрен знает скольких, но она не верит во всю чушь, что ей говорят. Она даже может ответить сержанту, что сродни мышке, огрызающейся на питбуля. Удивительно!

Но у него с Мелани много и общего: они оба заходят в Лондон с открытыми ртами, едва в состоянии понять, где они. Как здесь вообще могло хватить людей, чтобы жить в стольких домах? Как они раньше строили такие высокие башни? И как их можно было победить?

По мере того как поля сменяются улицами, которых уже и не счесть, они видят все больше и больше голодных. Сержант уже рассказывал ему о законе плотности. Чем больше живых людей было в определенном месте, тем больше там голодных сейчас, если только по этой территории не прошлись патрули или не сбросили бомбы. И они как раз наблюдают подтверждение этому закону.

Но проблема в том, что они толпятся вместе, как и в Стивенейдже, образ той стычки с голодными ярко всплывает в его памяти, когда у сержанта практически не было шансов. Они идут медленно, осматривая соседние улицы и выбирая те из них, где нет голодных. Если вас не сильно поджимает время и вы готовы петлять по городу, то можно очень долго идти, избегая неприятных встреч с заплесневелыми ублюдками. Сначала разведкой занимаются они с Парксом, но все чаще они пускают вперед малышку, потому что (а) для нее в этом нет никакого риска и (б) они знают, после Стивенейджа, что она вернется. Мелани идеальный разведчик.

Первые несколько раз сержант Паркс отцепляет и пристегивает обратно поводок, когда она возвращается. Но уже через полчаса он забывает или решает не пристегивать его обратно, и все оставшееся время поводок болтается у него на поясе. На ней все еще надет намордник, а руки заведены за спину и сцеплены наручниками, но она запросто шагает впереди, а когда надоедает, плетется сзади.

Плотность голодных остается высокой, но стабильной на протяжении первой половины дня. А потом вдруг она начинает падать. Это происходит после того, как они проходят место, называемое Барнет, и спускаются по длинной улице, усеянной брошенными автомобилями. Такие отрезки дороги сержант ненавидит, и они сохраняют максимальную бдительность, двигаясь в плотной группе, когда проходят автомобильный салон Саргассо.

На целой улице они едва увидели одного голодного. Хотя здесь плотная застройка и, по идее, все должно кишеть ими. Вдалеке изредка проносится стайка голодранцев, гоняющих бездомную кошку, чаще они просто шатаются по подворотням, как проститутки в каком-то апокалиптичном кошмаре.

Ребенок – Мелани – часть пути проходит рядом с Галлахером. Она ловит его взгляд, а затем показывает ему глазами – вверх и вправо. Он поворачивает голову и видит это чудо. Смесь автомобиля и дома. Ярко-красный, с двумя рядами окон и – он может это отчетливо видеть – с лестницей внутри. Но вся эта конструкция на колесах. Безумие!

Они вдвоем идут его исследовать. Так далеко Мелани еще не отходила от Хелен Джустин с того момента, как они вышли из Стивенейджа, но та сейчас отвлечена разговором с доктором и сержантом. У них появилась свободная минутка, чтобы утолить свое любопытство.

Двухэтажный автомобиль врезался в витрину магазина. Он немного завалился набок, потеряв где-то все свои стекла. Погибшие шины изогнутыми полосами висят на дисках, как серо-черная кожица какого-то странного фрукта. В нем нет ни крови, ни тел, ничего, что бы могло рассказать им о том, что случилось с этой неловкой возвышающейся колесницей. Она просто достигла здесь своего конца, очень давно, и теперь стоит.

– Это автобус, – говорит ему Мелани.

– Да, я знаю, – врет в ответ Галлахер. Он слышал это слово, но никогда не понимал, что же оно означает. – Конечно, это автобус.

– Любой мог ездить в них, если у него был билет. Или карта. Раньше были карточки, которые можно было приложить к прибору, который читал их и пропускал тебя в автобус. Они постоянно останавливались, чтобы высадить людей. И были специальные участки дороги, по которым могли ездить только автобусы. Они были куда лучше для окружающей среды, чем автомобили, в которых все ездили по одному.

Галлахер медленно кивает, как будто ничто из этого не новость для него. Но правда в том, что он не только ничего не знает об этом исчезнувшем мире, но и никогда не думал о нем. Дитя Катастрофы, он был куда больше заинтересован в том, как раздобыть еще кусок хлеба, нежели в сказках о славном прошлом. Хотя сейчас он повсеместно использует артефакты ушедшего мира. Его пистолет и нож были сделаны тогда. Как и здания базы, забор и большая часть мебели. «Хамви». Радио. Холодильник в комнате отдыха. Галлахер – самострой на руинах империи, которые он не донимает расспросами, как и вы бы не расспрашивали мясо, которое едите, чтобы угадать, из какого оно животного. Чаще всего лучше не знать.

По правде говоря, была одна древняя реликвия, сильно возбудившая его любопытство, – порножурнал рядового Си Брукса, который тот хранил под матрасом койки. Перелистывая благоговейно страницы, по стандартной цене в полторы сигареты, Галлахер все больше удивлялся – неужели у женщин, живших до Катастрофы, были тела такого цвета да с такими формами. Ни одна из женщин, которых он видел, не выглядела так. Он краснеет, вспоминая об этом сейчас, когда рядом маленькая девочка, и опускает голову, чтобы мысли вдруг не всплыли у него на лице.

Мелани все еще рассматривает автобус, очарованная им.

Галлахер решает, что хватит. Они должны вернуться к остальным. Почти бессознательно он протягивает руку, чтобы взять Мелани. И замирает в середине жеста. Мелани не заметила, да она и не смогла бы взять его за руку, потому что ее собственные руки связаны наручниками за спиной. Но все же насколько глупая затея. Если сержант видел…

Но сержант все еще разговаривает с Джустин и доктором Колдуэлл и ничего не видел. Потрясенный, робкий, но с облегчением, Галлахер присоединяется к ним.

Он видит, на что смотрят остальные, и все мысли, обуревавшие его до этого, улетучиваются. Это голодный, который лежит распластанный в яме у входа в магазин.

Иногда они падают и не могут встать, когда гниль внутри доводит нервную систему до точки, после которой она отключается. Он видел несколько таких, лежащих на боку, иногда вздрагивающих, если кто-то перешагивал через них. Может, и этот такой же.

Но с ним что-то не так. Его грудь разорвана изнутри, и из нее что-то растет… Галлахер понятия не имеет, что это. Белый ствол, высотой футов в шесть, заканчивающийся плоской круглой подушкой с рифлеными краями и луковичными наростами по бокам, похожими на волдыри. Поверхность его довольно шероховата, но волдыри блестят. Если наклонить голову поближе – становится видно, что их будто облили маслом с водой.

– Господи боже! – шепотом говорит Хелен Джустин.

– Удивительно, – так же тихо произносит доктор Колдуэлл. – Просто удивительно!

– Как скажете, док, – вступает сержант. – Но я думаю, что нам стоит держаться от таких штук подальше, верно?

Бесстрашно или безрассудно, Колдуэлл дотрагивается до одного из наростов. Его поверхность немного вдавливается под ее пальцем, но быстро возвращается к своей первоначальной форме, стоит ей убрать руку.

– Я не думаю, что это опасно, – говорит она. – Пока. Когда плоды созреют – другое дело.

– Фрукты? – переспрашивает Джустин. Она говорит это таким же тоном, каким бы говорил Галлахер. Фрукты из гнилого, разорванного тела убитого? Где можно найти что-либо отвратительней, чем это?

Мелани протискивается рядом с Галлахером, встав перед всеми. Ему кажется, что она не должна видеть этого. Не стоит маленькому ребенку думать о смерти.

Даже если она, ну вы понимаете, уже мертва. В каком-то плане.

– Фрукты, – повторяет Колдуэлл твердо и с удовлетворением. – Это, сержант, плодовое тело голодного патогена. А эти стручки – его спорангии. Каждый из них завод спор, полный семян.

– Это его мошонка с яйцами, – переводит сержант.

Доктор Колдуэлл радостно смеется. Когда Галлахер смотрел на нее в последний раз, она выглядела измученной и обессиленной, но это вернуло ее к жизни.

– Да. В точку. Это его мошонка с яйцами. Проткнув один из этих стручков, вы устроите себе близкую встречу с Офиокордицепсом.

– Тогда давайте не будем, – утвердительно говорит Паркс, потянув ее назад, когда она захотела снова коснуться этих наростов. Она смотрит на него с удивлением, готовая спорить, но он уже повернулся к Галлахеру и Джустин. – Вы слышали доктора, – говорит он, как будто это была ее идея. – Эта штука и все подобные, что мы встретим, – потенциально опасны. Вы их не трогаете и не приближаетесь к ним. Без исключений.

– Я хотела бы взять образцы, – начинает Колдуэлл.

– Без исключений, – повторяет Паркс. – Давайте, скоро опять стемнеет. Выдвигаемся.

Что они и делают. Но антракт оставил их в странном настроении. Мелани идет рядом с Джустин, сохраняя дистанцию, как будто она снова на поводке. Доктор Колдуэлл мелет что-то о жизненных циклах и половом размножении, сближаясь с сержантом, который, наоборот, ускоряет шаг, чтобы оторваться от нее. А Галлахер не может перестать оглядываться на разлагающееся тело, так странно ставшее вдруг беременным.

В ближайшие пару часов они встречают еще с десяток таких мертвых плодоносных голодных, колонны из некоторых куда выше, чем из первого. Самая высокая – метра под два, закрепленная у основания пеной серых нитей, которые окутали тело голодного и почти скрыли его из виду. Чем выше центральный стебель, тем он толще и тем больше разрыв в ребрах, или в горле, или в животе, или где ему там удалось прорвать тело голодного. В этом есть что-то неприличное, и Галлахер просит Бога изменить им маршрут, чтобы они больше не видели этого.

Он начинает немного волноваться от того, что происходит с круглыми наростами на грибковом стебле. Они начинают разбухать, как только касаются главной вертикальной оси. Становясь больше, они заполняются какой-то жемчужно-белой жидкостью и начинают напоминать елочные шары. А затем падают. Рядом с высокими и толстыми стеблями есть тонкие круглые россыпи, которые они с осторожностью и опаской перешагивают.

Галлахер счастлив, когда солнце наконец спускается за горизонт и ему больше не нужно смотреть на это.