Марлена станет подружкой моего брата, у меня сосиски полопались, когда я сообразил, но это же не в первый раз я соображаю такие вещи раньше брата. Иногда мне хотелось врезать вмазать заехать ему, такой жестокий, так и не понял, что я был влюблен в Шлюху Алиментщицу сильнее даже, чем он. Мы вроде близнецов, в лучшем мы совпадаем. В «Бьюкенене» я положил ладонь на тонкую ручку Марлены и смотрел, как сочится влага печали из ее прекрасных глаз, такие голубые, никогда не видел, тонкие полоски ультрамарина, синева опала, Господи Боже, и все это — глаз человека.

Мясник вечно твердит, что Бога нет, и чудес не бывает, всех судит, обвинил Марлену в краже, но тут я подметил скверную усмешку на его лице, и мне стало дурно, как вообразил, чем он займется, толстому хрену его нисколько не помешает вынесенный ей без суда приговор. Художник всегда одинок, ОТШЕЛЬНИК, СВЯЩЕННИК, КОРОЛЬ, и тем не менее всегда ищет себе женщину, чтобы спрятать свою ЖИРНУЮ ИРЛАНДСКУЮ РЯШКУ промеж ее грудей. Кому не хотелось бы заснуть в аромате лаванды, исходящем от женской кожи?

Когда мы раньше жили в Сиднее, брат возил меня ПОСМОТРЕТЬ КЛАСС в Сурри-Хиллз, только сперва насмерть запугал презервативами и инструкциями, что можно и чего нельзя брать в рот. Я-то знаю побольше его, всегда знал. Девушки очень милые, БАТАРЕЕК НЕ НУЖНО, ИГРУШЕЧКА МОЯ, трое откладывали деньги, чтобы учить детей в средней школе, но Мясник всякий раз дожидался снаружи, пока я кончу. Говорил, что времени хватает, он пока посидит, подумает, но кое-какие мысли никогда ему в голову не приходили, и когда я прикоснулся к руке Марлены, мои мысли ушли в страну, для него навсегда закрытую, входа нет, ГРЕБИ ПО ДЕРЬМУ без весла.

В Бахус-Блате многих девушек звали Ма, Ва, Ла. Шутили на этот счет. Вду-Ва. Тоже шутка.

МАА-ЛИН, а не МАР-ЛЕНА, Ма-аалин Уорринер, Ма-аалин Боутрайт, Марлин О'Брайен, Марлин Репетти, и нисколько меня не удивило, что Марлена Лейбовиц была прежде Мааалин Кук и появилась на свет в Беналле, очень миленьком городке на севере Восточной Виктории, ненамного больше Бахус-Блата.

Братец удивился, потому что считал ее АМЕРИКАНКОЙ, а она — Марлин Кук, ее мамаша держала КОФЕЙНЮ. Из тех девушек, которые всегда ПИШУТ и просят рассказать ОТКУДА ВЗЯЛСЯ САХАР или О ПЕРВОЙ АВСТРАЛИЙСКОЙ МАШИНЕ. Узнав это, я с огорчением понял, что она придется под стать брату, ведь из-за него наш почтовый ящик номер 46 вечно оказывался забит БРОШЮРАМИ и ОБРАЗЦАМИ в ущерб нужным бумагам.

Сначала пишут, потом бросают родные места, чтобы превратиться, как она, в КАК БУДТО АМЕРИКАНКУ, специалиста по Лейбовицу, хотя все ее образование сводилось к средней школе в Беналле, откуда ее выгнали за плохое поведение, — она сама так сказала, чего же сомневаться? Меня тоже исключили из четвертого класса. Целую неделю я прятался под одеялом, рисовал на простынях. Они так и не узнали, какие картины мне представлялись, как близки они были к насильственной смерти, помилуй Бог. Кровь хлестала у них из глаз и ушей.

— И ты здесь, Хью, — обратилась она ко мне, уплетая свиную чевапи на Тейлор-сквер. — Кто бы в Бахус-Блате вообразил себе такое?

С этим я не был согласен, но спорить не стал, очень уж приятно было сидеть рядом с ней. И Мясник притих, улеглась БЕЗУМНАЯ ЯРОСТЬ, пробужденная картинами Красавчика и неотступной проблемой — он ВЫШЕЛ ИЗ МОДЫ. Марлена заказала блинчики со сливами и ТРИ ВИЛКИ, а когда я НАЕЛСЯ ДОСЫТА, мы вернулись на Бэтхерст-стрит, но сперва Мясник купил две бутылки «Д'Аренберг Дед Арм Шираз» по 53 доллара, по цене видно, чего он добивался: понравиться ей больше, чем я. Такова жизнь. Как-то он теперь вспоминает ту ночь, когда его жизнь полностью переменилась? Если о чем и заговаривал, то лишь о том, как мы забыли в ресторане мой стул и пришлось возвращаться и убеждать официанта, что это наша законная собственность. И не моя вина, что в Дарлингхерсте в такой час полно злобных пьяниц и преступников.

Наконец, мы поднялись по ступенькам дома на Бэтхерст-стрит и, не задерживаясь на первом этаже, прямиком устремились на второй. Освещение бальной залы оказалось лучше, чем мы могли рассчитывать; Мясник еще раньше повернул лампы, нацелив их на самую длинную стену, и теперь, несмотря на ущерб, понесенный в походе за моим стулом, у него хватило сил помочь мне расставить картины. Раз за деньги, два для красы. Птичка-шалашник, на хрен, раскладывающая ракушки и мертвых пауков перед самкой, ерошит перья, чтобы сделаться побольше, бегает взад-вперед, Господи ж Боже, чук-чук-чук.

До той минуты миссис Лейбовиц была ДОСТУПНОЙ, но тут глаза у нее утратили всякое выражение, и она сделалась, как говорится, профессионалом, стала в ТОЧНО ТАКУЮ ЖЕ ПОЗУ, как детектив Амберстрит в другом случае, правой рукой обхватила левый локоть, а левой рукой — подбородок, спрятала от нас свой милый ротик. Ведь не такого результата добивался мой брат?

Ничего не говоря, она молча кивала и, повинуясь ее жесту, мы, двое здоровяков, сворачивали один холст и прислоняли к стене другой. Господи Боже, я сам не понимал, что происходит. К «Дед Арм Шираз» никто и не притронулся, хотя его предлагали наряду с пауками и ракушками.

И тут она говорит:

— Я устрою вам выставку в Токио.

Господи Боже!

Такого я не ждал. А он? Не знаю. На его месте я бы с громким воплем пустился в пляс по всей комнате, ПЛЯСКА МЯСНИКА в бальной зале Артура Мюррея, но глаза Бойна оставались темными, сощуренными, как глаза папаши, когда он осматривал ухоженную скотину и прикидывал, не хворает ли она ЗАРАЗНОЙ БОЛЕЗНЬЮ.

— Где?

Рот мужчины приоткрылся скупой щелью, контраст женскому, широко раскрытому в изумлении. Окна распахнуты на улицу, слышен крик, ЗАПАД побил СЛАБАКОВ, как их тут называют. Женщина почесала обнаженную загорелую руку и спросила, хорошо ли он знает Токио. Он поджимался, будто она хотела кошелек у него из кармана вынуть.

— Каким образом вы устроите показ в Токио? — Лицо как скорлупа, вернее, как речная галька, не раскрыть, не пробиться к нутру.

— В «Мицукоси», — сказала она, улыбаясь, хмурясь во все лицо, кожа на лбу пошла мелкими складками, как волны слабого прибоя, когда в тихой панике мечутся под ногами песчаные черви.

— «Мицукоси»?

— Это универмаг.

— Универмаг, — повторил он, как будто покупка пары носков — неслыханное унижение, как будто он не прожил пятнадцать лет в одном доме с магазином, составлявшим его наследство и его ответственность.

Откуда Марлене было знать, что нам грозила проповедь идеалов, вбитых в его задницу Немецким Холостяком? Но ОНА СРАЗУ ЕГО СРЕЗАЛА, раскупорив пятидесятидолларовый «шираз» и разлив его по кофейным чашкам, после чего разъяснила моему брату, который ходил кругами, как лошадь на привязи, что в Японии самые интересные выставки проходят в универмагах. Я недоумевал, как она еще его терпит, но, разумеется, такова ПРИВИЛЕГИЯ гениев — им дозволено быть ЗАКОНЧЕННЫМИ ИДИОТАМИ. Марлена Лейбовиц настаивала и даже вытащила из сумки блокнот с запихнутыми в него большими и малыми листочками, и среди них нашлось приглашение с серебряным обрезом. На карточке с серебряным обрезом значились три важные вещи: во-первых, название универмага «Мицукоси», во-вторых, имя злобного спринцевателя Джексона Поллока, но лишь когда обнаружилось также имя НАСЛЕДНОЙ ПРИНЦЕССЫ, брат, наконец, ПЕРЕВЕРНУЛСЯ КВЕРХУ БРЮХОМ.

— Чтоб меня! — буркнул Мясник.

Хотя я в толк не возьму, почему человек, до смерти ненавидящий КОРОЛЕВУ ЕЛИЗАВЕТУ АНГЛИЙСКУЮ приходит в такой раж по поводу японской наследной принцессы, но он уже ВЕСЬ ТРЕПЕТАЛ, КАК НОСОК, НАБИТЫЙ КУЗНЕЧИКАМИ. Разве мне дано разгадать тайны его взбудораженного мозга? Знаю одно: увидев серебряные японские иероглифы на обороте карточки, Мясник полностью проникся идеей «Мицукоси» и уже не менял мнение, даже когда выяснилось, что выставку Джексона Поллока открывала ТЕЛЕЗВЕЗДА.

С того вечера он полюбил всякого рода сырую рыбу, а когда нажрался ТОЛЬКО ЧТО ВЫЛОВЛЕННОГО ТУНЦА, заполучил глиста, вызывающего вздутие, судороги, понос и внезапные движения кишок. Но в ближайшие месяцы нам предстояли и другие приключения.