Церемония, на которой Генри Много Лошадей сочетал браком Киру и Дэвида Яззи, таила в себе глубокий смысл, легко разрушивший все существовавшие между ними разногласия. Суть ее составляли клятвы в любви и доверии. Обещание радоваться, если Великий Дух подарит им детей. И, наконец, обещание нести честь племени всеми своими словами и поступками.

— Будешь ли ты верен этим обещаниям? — спросил прадед Дэвида, глядя на него испытующим и очень серьезным взглядом.

— Буду, — обещал Дэвид.

Старик повернулся к Кире, его глаза цвета черного дерева сверкали как угли, отражая пламя костра.

— А что скажешь ты, женщина его выбора? — спросил он, насквозь пронзая ее своим ястребиным взглядом. — Будешь ли верна ты?

Сейчас, когда прошлое и настоящее соединились в одну нить и единственным компасом служило сердце, Кира не видела никаких препятствий. Каждой частичкой своего существа она желала раствориться в своем любимом, чтобы их никогда уже нельзя было разлучить.

— Буду, — прошептала она.

Она моя, думал Дэвид. Моя жена. Спутница моей души. Неотъемлемая часть меня самого.

Ему пришлось призвать на помощь всю свою сдержанность, чтобы немедленно не заключить Киру в объятия, не заявить о своих правах на нее самым страстным поцелуем.

Однако душа навахо подсказывала ему, что подобный поступок задел бы чувства его родственников и гостей на церемонии, так как была бы нарушена святость момента. Кроме того, обряд еще не был завершен. Оставалось скрепить их союз последней печатью.

Мэри Много Лошадей выступила вперед и поднесла им круглую неглубокую корзинку, сплетенную из волокон сумаха. В корзинке было немного кукурузной каши, приготовленной молодой женщиной, говорившей с Кирой по-английски.

Что же им с ней делать? Переводя взгляд с одного лица на другое, Кира пыталась сообразить, чего от них ждут.

Ее выручил Дэвид, с детства впитавший традиции родного племени. Взяв пальцами немного каши, он протянул ее Кире.

Жест явно имел священное значение. Видя себя со стороны словно во сне и одновременно так отчетливо осознавая все происходящее, что каждый нерв ее тела трепетал от ожидания, она позволила ему положить кашу себе в рот.

Интимное прикосновение его пальцев, раздвинувших ее губы и коснувшихся языка, было для нее любовной, почти эротической прелюдией к тому, что им предстояло. Предчувствие скорой близости заполняло самые отдаленные уголки ее существа.

Интуитивно прочувствовав значимость этого жеста, она повторила действия Дэвида. В этот момент он без всяких слов представил себе, как у них все будет, — увидел, как они, затаив дыхание, снимают одежду и страстно, с восхищением отдаются друг другу, соединяясь в мистическом совокуплении душ, превращаясь в единое целое.

В ознаменование их союза женщины запели древнюю песню. Мужчины исполняли танец, традиционными движениями поднимая облако пыли. Искры от костра сверкали на ветру, а барабанщики поддерживали ритм.

Наконец шаман объявил простую, но исполненную смысла церемонию оконченной.

— Да завершится она в красоте. Теперь ступайте. Пусть красота следует за вами и указывает вам путь, — произнес он, и его морщинистое лицо смягчилось от доброго взгляда. Нам пора начинать совместную жизнь в браке.

Держась за руки, чуть касаясь друг друга плечами, Дэвид и Кира выслушали пожелания счастья и поздравления от небольшой группы доброжелателей, среди которых были и прадед Дэвида, и его улыбающаяся бабушка, и теперь могли идти. Прижавшись к Дэвиду, одной рукой крепко обнимавшему ее за талию, и положив голову ему на плечо, Кира позволила своему возлюбленному увлечь себя от костра к берегу реки.

С трудом верилось, что все, что она только что пережила, происходило в действительности. Может быть, на самом деле я просто задремала на скале под солнышком, думала она. Или в моем «чероки» на краю каньона, и мне снится прекрасный сон.

Но глаза ее были широко открыты. Она обоняла поднимавшийся в ночное небо запах костра с ароматом сосны и можжевельника, слышала его удалявшееся потрескивание. И, конечно, чувствовала обнимавшие ее сильные руки Дэвида. Река тихо плескалась в одном ритме с ее дыханием.

Ей казалось невероятным, что Дэвид Яззи, с его острым интеллектом, потрясающей внешностью, страстной и сложной индейской душой, поклялся нежно любить ее, навсегда забыв обо всех остальных женщинах. После столь длительного, терзавшего ее ожидания он стал ее мужем. Когда они сольются во всей полноте супружеских объятий, счастье обретения друг друга затопит вселенную.

Никогда еще Кира не чувствовала себя такой абсолютно и полностью счастливой. Проведя пять тоскливых пустых лет без единственного мужчины, в котором она нуждалась, она уже забыла, какой щедрой может быть жизнь. Она отбросила мелькнувшую мысль о том, что между ними еще не все выяснено, с такой же беззаботностью, как если бы вынула запутавшуюся в волосах веточку ивы или отмахнулась бы от надоедливого насекомого.

Что касается Дэвида, то ему хотелось себя ущипнуть. Отвергнув его и отказавшись до конца объяснить причины, Кира вдруг повела себя совершенно неожиданным образом. Она обещала любить его и заботиться о нем до конца своих дней. Без единого слова протеста она позволила ему отвести себя в брачный хоган. Возле костра, который он разведет под традиционным отверстием для дыма, она позволит ему овладеть собой.

Он поклялся себе, что сделает все возможное и невозможное, чтобы сохранить ее. Они уже потеряли слишком много времени, чтобы позволить драгоценным минутам утекать в прошлое, словно вода Литл-Колорадо.

Наверное, я полюбил ее в тот день, когда она впервые появилась в кабинете Большого Джима — совсем юная студентка юридического факультета, которую взяли помочь на лето, вспоминал он.

Она была такой умной и красивой, с огромными зелеными глазами, светившимися наивностью, которую ей не удавалось скрыть. Он не мог отрицать, что его взгляд привлекли также ее узкие бедра и округлость груди. Ее привлекательность сработала как сильнодействующее средство.

Теперь она стала для него всем. Их этнические различия были лишь приятно возбуждающим фактором, эротической глазурью на торте. И все же где-то в глубине души он гордился ими. Стоило ему представить себе, как это будет выглядеть, когда в пламени их первой любовной игры его тело цвета меди сольется в едином сплаве с ее прелестной белизной, и он почувствовал, что с трудом сдерживает себя.

Они дошли до места, где река подходила совсем близко к северной стене каньона, и он без церемоний взял ее на руки, чтобы перенести через небольшую мелкую бухточку с ледяной водой, отделявшую их от тополей, под которыми их ждал свадебный хоган.

Костер в лагере, где они поклялись друг другу в вечной верности, лишь мерцал вдали красноватым огоньком. Здесь царила только луна, да вспыхнула спичка, зажженная им, чтобы осветить вход в маленькую хижинку из веток и глины, в которую направил их его прадед.

Оглядевшись, Кира увидела лишь несколько сотканных вручную одеял, набросанных на земляном полу, очаг с охапкой веток и отверстие для дыма в потолке, сквозь которое виднелись звезды. Мы заснем, завернувшись в эти одеяла, после того, как израсходуем каждую каплю нашей энергии, занимаясь любовью, подумала она.

— Дэвид, — позвала Кира, не удержавшись.

— Я разожгу огонь, — отозвался он охрипшим голосом, стягивая потертые сапоги из тисненой кожи. — Как только он разгорится, мы сможем раздеться. Мне не хочется, чтобы сумерки поглотили дрожь наших тел или скрыли хоть одну мурашку на коже.

Когда он наклонился, чтобы разжечь сучья и ветки, Кира вспомнила, как несколько раз в арендованном трейлере, где он жил, когда ухаживал за ней пять лет назад, они были до боли близки к тому, чтобы заняться любовью. Теперь ничто их не удерживало. Они взлетят к самым звездам. Дэвид наполнит собой самые потаенные уголки ее тела, взорвется внутри нее сверхновой звездой.

Неожиданно она подумала, что вряд ли он взял с собой в ущелье средство предохранения, и это возбудило ее еще больше. А если и взял, я не хочу, чтобы он им воспользовался, говорила себе она. Я хочу стать почвой для семени его желания, добровольной бороздой для его плуга.

От одной этой мысли она ощутила в теле огонь и дрожь.

Костер разгорался, посылая ароматные завитки дыма вверх, к небольшому отверстию в крыше. Выпрямившись, Дэвид взял ее за руки и погладил кончиками пальцев ее ладони. Легкое, но волнующее прикосновение лишь усилило ее страстное желание.

— Кира, милая, если бы ты знала, как часто я лежал без сна на своем ранчо или на койке в автофургоне, когда ехал куда-то по долгу службы, и думал о тебе, — признался он, снимая ритуальное ожерелье и откладывая его в сторону. — Не могу перечислить, сколько раз я представлял нас под водопадом Хавасу, когда течение закружило твой лифчик, а я ласкал твою грудь. Давай разденемся, чтобы увидеть друг друга полностью.

Кира тоже сняла ожерелье, а затем и остальную одежду. Ее упругие груди буквально ослепили Дэвида.

— О, Женщина в Белой Скорлупке, если ты думаешь, что я не притронусь к тебе в брачную ночь, то ты не в своем уме, — ощущая быстро нарастающее возбуждение, пробормотал он и быстро снял рубашку, обнажив мускулы, выступающие на груди и руках.

В ответ на его вопросительный взгляд она расстегнула ремень на джинсах, потянула книзу «молнию». Через секунду она уже снимала их. Затем последовали ее кружевные трусики, увенчавшие ворох одежды на полу. С сердцем, переполненным любовью, она предлагала ему свою наготу.

Сгорая от желания обладать ею, соединиться с ней так крепко, чтобы никакая беда не смогла бы разлучить их, Дэвид в мгновение ока скинул свои джинсы и трусы, предлагая ей взамен любоваться стройными бедрами и прекрасным символом своей мужественности. При виде его прекрасно сложенного тела у Киры подкосились ноги.

— Дэвид, — выдохнула она, соединяя в одном слове мольбу и приглашение.

— Мы овладеем друг другом, не беспокойся, — заверил он, прикладывая свои ладони к ее, так что их пальцы соприкасались.

Если бы он взял ее сейчас, без неторопливого сладкого приглашения, он бы, наверное, выстрелил, как ракета. А она могла оказаться неготовой сопровождать его в этом взлете. Конечно, он мог бы удовлетворить ее позже. Или постараться взять ее с собой во втором заходе.

Но он не хотел, чтобы так было в их брачную ночь. Ему хотелось, чтобы их первый экстаз был взаимным и одновременным — медленным, сладким подъемом к немыслимой высоте, мучительным и совершенным. Он приложит к этому все силы.

Самым надежным способом обеспечить такой результат было любить ее старинным способом, предполагающим самое эротичное и одновременно духовное слияние, какое только доступно мужчине и женщине.

Дэвид опустился перед ней на колени на брачных одеялах и взял в руки ее груди. Кира ахнула от удовольствия, когда он стал целовать нежные розовые бутоны. Интимные ласки незамедлительно посылали сообщения в самые отдаленные уголки ее тела.

— Дэвид, Дэвид, я так тебя хочу, — сказала она ему с мольбой, задыхаясь и запуская пальцы в его прямые темные волосы, когда он стал целовать ее пупок. — Пожалуйста, люби меня.

Он тоже хотел этого — так сильно, что еще секунда, и он сгорит дотла. Но вдруг он вспомнил об одном упущении. Он был уверен, что теперь они встретятся лишь в зале суда, поэтому средство предохранения, которое он просто на всякий случай захватил в маленький мотель в резервации, где они провели предыдущую ночь, теперь отсутствовало. Наутро после их размолвки он достал его из кармана джинсов и бросил в мусорное ведро в мотеле. Так что он не мог предложить ей никакой защиты.

Хотя это была их брачная ночь, он не решался осуществить последний шаг. Его прадед предупредил его, что, как только они покинут ущелье и вернутся к обычной жизни, Кира может не вспомнить ни один из супружеских обетов. Зато она вполне может вспомнить о таинственном препятствии, которое отказывалась обсуждать с ним. Нельзя и думать о том, чтобы в таких обстоятельствах обременить ее ребенком.

— Я не смогу сделать этого, малышка, — сознался он с болью в сердце. — Я и мечтать не мог, что ты последуешь сюда за мной. Или что ты захочешь стать моей женой. Я не взял ничего для предохранения.

К его удивлению и восторгу, она, оказывается, предвидела эту ситуацию. И разрешила ее с беззаботностью любящей женщины:

— У меня было сильное подозрение, что это так и будет, — призналась она. — И я готова рискнуть. Если результатом сегодняшней ночи явится ребенок, то он принесет мне величайшее счастье.

С негромким стоном любви и благодарности он сел скрестив ноги на расстеленные для них одеяла и протянул к ней руки.

— Тогда сядь мне на колени и пусти меня внутрь.

Она никак не ожидала, что он предложит такую позу. Тем не менее, ощущая влагу там, где больше всего хотела его почувствовать, и дрожа от нетерпения, она доверилась ему и исполнила его просьбу.

У нее вырвался негромкий возглас удовольствия, когда впервые за историю их неоднозначных отношений он проник в глубины ее тела. Теперь он весь мой, ликовала Кира, я имею все, что он может мне дать. Мы соединены такой близкой связью, как клетки единого тела. Мы могли бы читать мысли друг друга и угадывать самые сокровенные желания.

К ее удивлению, Дэвид не делал ни единого движения. Полуотсутствующее и типично навахское в неровном свете огня выражение его лица подсказало ей, что он пытается овладеть собой.

Ей тоже не хотелось, чтобы наслаждение быстро закончилось, несмотря на почти непреодолимое желание снова почувствовать, как он проникает в самые интимные уголки ее тела. Я буду следовать за ним, решила она. По какой-то непостижимой логике проявляемая ими сдержанность, казалось, разжигала их сильнее, чем самые страстные объятия. Однако по самой своей природе путы, которыми они себя связали, не могли держаться долго. Кира вдруг начала терять над собой контроль. Ее намерение подчиняться, а не вести самой потерпело крах — она невольно напрягла внутренние мышцы, сжимая Дэвида в самом интимном объятии, какое только может быть.

Он рывком продвинулся глубже, но затем снова вернулся к едва заметному, медленно нарастающему ритму, который довел ее вожделение до невероятной силы. По всему телу Киры разливался жар, воспламененный ощущением его плоти внутри себя.

— О, как я тебя люблю, — прошептал Дэвид.

Так же, как я тебя, ответила она про себя, зная, что он угадает ее ответ так же легко, как если бы она говорила вслух. Впервые за двадцать семь лет ее женское начало раскрылось во всей полноте, обнажив ее инстинкты, древние, как человечество, и бездонные, как сама вселенная.

Он — мой первый мужчина, почти бессознательно думала Кира. А я — его первая женщина. Словно Брэда и любовниц Дэвида никогда не существовало.

При этой мысли ее бедра напряглись, а тело изогнулось тетивой, приближая ее к мигу экстаза. Стремясь его продлить, она попыталась остановиться. Но было поздно.

Как один язык пламени зажигает другой, ее порыв передался ему, поглотив обоих. Крики восторга взвились сквозь крышу хогана вместе с сосновым дымом, эхом отдаваясь в скалах каньона.

Понемногу они успокоились. Кира оставалась на коленях у Дэвида, обнимая его ногами. Бисеринки пота на их коже смешались в смутных, обессиленных поцелуях, которыми они обменивались. У них не осталось ни капли нерастраченной страсти, на них снизошло тепло покоя.

— Да закончится это в красоте, — наконец произнес Дэвид, когда смог говорить, с благоговением повторив слова своего прадеда и нежно взяв ее лицо в ладони.

Это было традиционное завершение любого навахского обряда, в том числе и супружеских обетов, — хвалебная песнь великолепию, тайне и справедливости, уместному участию людей в том, что было самой сущностью божественного деяния.

— В красоте… и такой огромной любви, — эхом откликнулась она.

— Вся моя любовь принадлежит тебе, — заверил он.

Сняв Киру с колен, Дэвид уложил ее рядом с собой и натянул на них одно из одеял. Но это был еще не конец. В промежутках разговаривая, целуясь и лаская друг друга со сладким чувством обладания, они еще дважды в ту ночь занимались любовью более традиционно, но блаженство их первого слияния вело их и вновь зажигало фейерверк взаимного желания. На часах Дэвида было уже два часа, когда они наконец забылись в сладком сне.

Шесть часов спустя Кира проснулась за рулем своего «чероки» с занемевшим телом и болью в щеке оттого, что спала, облокотившись вместо подушки на раму окна. Она была одна. Пикап Дэвида, стоявший рядом с ее машиной, когда она остановилась там накануне, исчез. Страстный, почти мистический сон, который, как казалось Кире, приснился ей перед самым пробуждением, стал понемногу вырисовываться в ее памяти — слишком быстро, чтобы она могла восстановить многие детали в своем сознании. В нем она и Дэвид любили друг друга. Это она помнила. И еще то, что вроде бы имела место какая-то церемония…

В реальном мире, где отчаянно не хватает счастливых концов, она вспомнила, как пробиралась вниз по тропинке, ведущей в ущелье, и сдалась на отвесном уступе, присев на камень, чтобы все обдумать. Она, должно быть, поняла, что ей никак не удастся спуститься вниз, и решила вернуться и дожидаться возвращения Дэвида. Почему же она не может все четко вспомнить?

Горечь пустила корни, когда она осознала, что он, наверное, вернулся какой-то неизвестной ей тропой, обнаружил ее спящей и, пожав плечами, оставил ее там — просто сел в свой пикап и уехал. Вновь возникшее чувство, что ее бросили, терзало Киру, словно впивающиеся в плоть иголки кактуса. Я ему безразлична. И мои чувства тоже. Я просто оказалась под рукой прошлой ночью, когда он пытался произвести на меня впечатление в том обшарпанном мотельчике, думала она. Будь я проклята, если я еще когда-нибудь поставлю себя в такое унизительное положение!

Окончательно прогнав с глаз сон и приведя волосы в порядок, она завела двигатель. Ярость и унижение заставляли Киру слишком быстро гнать по проселочной дороге, ведущей к хогану Мэри Много Лошадей, а затем выходившей на шоссе. В результате ее колеса забуксовали в рассохшейся земле, когда она дала по тормозам при виде пикапа Дэвида.

Он стоял неподалеку от хогана его бабушки. Сам Дэвид, обнаженный до пояса, колол дрова. Положив топор, он приветственно поднял руку, словно и не видел ее «чероки» рядом со своим пикапом и не бросил ее на произвол судьбы. К ее удивлению, на его лице было вопросительное, напряженно-пытливое выражение.

Надо быть сумасшедшей, чтобы выйти и разговаривать с ним, подумала Кира, уже потянувшись к дверной ручке.

Она не помнит, догадался он, отчего сердце у него упало. Прежние демоны вернулись, чтобы вновь нас преследовать.

— Ищешь меня? — спросил он.

Кира отрицательно покачала головой.

— Я просто хотела поблагодарить Мэри за то, что она позволила мне провести ночь на своей территории, — сказала она натянуто. — Думаю, мне не надо тебе рассказывать, что я была здесь. Вернувшись к пикапу, ты не мог не видеть меня спящей в «чероки».

Возникло недолгое молчание, пока они смотрели друг на друга, стоя по разные стороны очень высокого забора. Надо было ее разбудить, подумал Дэвид. Видит Бог, я хотел. Но прадедушка сказал…

— В общем, да, — признал он наконец. — Ты так крепко спала, что мне очень не хотелось тебя будить. А что ты там делала?

Уже собравшись рассказать, почему на торговом посту у Серой горы она повернула обратно в сторону ущелья и хогана его бабушки, Кира прикусила язык. Она не хотела, чтобы Дэвид узнал, как много он для нее значит.

— Какая разница? — сказала она. — Может, мне просто нужно было где-то посидеть и подумать, что мне готовит жизнь. Обрыв каньона ничем не хуже других мест.

Его красивые глаза казались непроницаемыми.

— Пришла к каким-нибудь выводам? — поинтересовался он.

Она кивнула.

— Во Флагстаффе мне больше делать нечего. На какое-то время я, скорее всего, вернусь в Канзас-Сити… может быть, пойду на курсы повышения квалификации и стану преподавать где-нибудь в юридической школе.

Излишне красноречивое выражение его лица могло бы выдать глубину его чувств к ней. Он не допустил этого. Отвернувшись, чтобы покончить с дровами, необходимыми его бабушке, и справиться с собой, Дэвид не смотрел на нее, пока она шла к хогану Мэри, чтобы занять вежливо-выжидательную позицию у входа.

Мэри показалась почти сразу. К удивлению Киры, пожилая женщина не стала задавать никаких вопросов о ее длительном пребывании на пастбищных землях.

— Пожалуйста… проходи, — пригласила она, быстро взглянув своими черными глазами в глаза гостьи, прежде чем спрятать скрывавшийся в них намек на вопрос. — Как ты, наверное, знаешь, Дэвид здесь. Почему бы тебе не позавтракать с нами?

Пробормотав что-то вроде того, что не хочет мешать, Кира отклонила приглашение, прибавив к этому благодарность за оказанное Мэри гостеприимство.

— Я не собиралась оставаться на ночь, — призналась она. — Я хотела поговорить с Дэвидом, и все. Однако мне не удалось перехватить его вчера днем. Дожидаясь, я заснула в «чероки». Только что мы… нам удалось обменяться парой слов.

Мэри, видимо, приняла ее отказ просто за проявление вежливости.

— Ты должна была проголодаться, — повторила она. — Останься и поешь.

Сдавшись, Кира наклонилась, входя за хозяйкой в низкую дверь. Из стоявших на огне старых кастрюль доносились смешанные запахи кукурузного хлеба, печеных яблок и кофе. Не успела она сесть, как к ним присоединился Дэвид.

Для Киры его негромкое приветствие: «Я рад, что ты смогла остаться» — прозвучало странно похожим на предложение вспомнить какую-то общую тайну.

Если такая тайна и существовала, Кира не могла даже представить себе, в чем она заключается. Во время завтрака, теряясь от смущения, особенно когда ее глаза встречались со взглядом Дэвида, она была сдержанна, живо вступая в разговор, только когда он или Мэри упоминали дело Наминга.

Сославшись на необходимость вернуться во Флагстафф, поскольку отец наверняка уже беспокоится, она поднялась, как только они поели. К несчастью, Дэвид настоял на том, чтобы проводить ее до машины.

Если он не намерен рассказать мне правду о том, как поступил пять лет назад, то у меня нет желания начинать очередное выяснение отношений, подумала Кира, с болью в сердце посмотрев в его красивое лицо, прежде чем сесть за руль. Дальнейшее обсуждение ситуации еще больше все испортит.

— Ну, счастливо, — сказала она как можно более небрежно, вставляя ключ зажигания.

Она оставила опущенным стекло со стороны водителя, и Дэвид искушающе, как умел только он, положил руку ей на плечо.

— Когда я увижу тебя в следующий раз? — спросил он.

От физического контакта поток воспоминаний хлынул с такой силой, что она содрогнулась.

Здравый смысл настойчиво подсказывал Кире игнорировать это проявление слабости.

— Не знаю, — ответила она. — Скорее всего, в суде. Хотя нам и удалось подтвердить рассказ Пола о мальчишках, которые нюхали клей, мы еще не доказали его невиновность. Но если ты не найдешь ничего, что могло бы оправдать Пола, мне придется помогать отцу в обвинении.

Дэвид понял, что это ее последнее слово. Он смотрел, как она уезжает, с ощущением пустоты под ложечкой. Неужели клятвы, которые они произносили, и восторг, который делили, развеялись, словно сигаретный дым? Неужели хрупкий мостик веры рухнул при переходе в реальную жизнь?

С усилием он припомнил слова своего прадеда. Их по-прежнему разделяют скрытые препятствия, выстроенные кем-то другим, — мужской фигуркой в центре группы из двух мужчин и одной женщины, составляющей часть картины из песка. Чтобы вновь завоевать Киру и сохранить на всю жизнь, он должен быть терпелив. Если она любит его так же сильно, как он ее, она сама преодолеет барьер, вспомнит, что с ними произошло, и вернется к нему. Тогда вместо того, чтобы существовать как затерянное во времени воспоминание, их свадьба состоится в реальном времени.

А если она не сможет? — спрашивал он себя, в отчаянии сжимая кулаки и глядя, как за машиной Киры оседает пыль. Неужели я обречен идти по жизни один, без лучшей части моего сердца?