Я помню, как открыла для себя боль.

Жизнь в Доме Кактуса быстро затянула меня в свой ритм, неизменный и бесконечный. Детей в Доме жило немного: помимо меня четверо, чья судьба была уже оговорена. Я делила комнату с двумя девочками. Обе они были хрупкими и тихими, с манерами, подобными изысканному фарфору. У старшей, Жюльетты, к семи годам золотистые волосы начали отливать медью, и предполагалось, что ее туар купит Дом Георгина.

Присущие ей сдержанность и серьезность делали Жюльетту идеально подходящей к служению именно там.

Младшая, Эллин, очевидно предназначалась Дому Кактуса. Ее отличали изящная хрупкость и призрачная бледность — кожа была такой светлой, что когда Эллин закрывала глаза, веки выглядели голубоватыми, а ресницы словно веерами ложились на нежные щеки.

У меня с ними было мало общего.

Как и с остальными: с истинно красивым Этьеном, сводным братом Эллин — мальчиком со светло-золотистыми кудрями херувима, или с Калантией, даже невзирая на ее веселый нрав. Всех этих детей хорошо здесь знали, стоимость их туаров уже подсчитали, а их будущее было предопределено. Они родились в утвержденном союзе и предназначались к служению если не родному Дому, то какому-нибудь другому.

Поймите, дело не в том, что я обижалась или завидовала. Годами я жила на особенном положении — это даже приятно и ни к чему не обязывает — в обществе других детей. Посвященные держались по-доброму и по очереди учили нас основам знаний: поэзии, пению, игре на музыкальных инструментах, а также умению разливать вино, готовить к приему гостя спальню и прислуживать за столом, радуя глаз сотрапезников. Мне разрешалось присутствовать на этих занятиях при условии, что я никогда не буду поднимать глаз.

Я была тем, чем была — нежеланным отпрыском шлюхи. Если для вас это звучит грубо, вникните в то, что я узнала в Доме Кактуса: Благословенный Элуа от этого любил меня не меньше. В конце концов, кем был он сам, если не нежеланным отпрыском шлюхи? Мои родители не позаботились преподать мне основы вероучения, целиком поглощенные рапсодией мирских хлопот. А в Доме Кактуса даже детям предоставлялась возможность изучать религию.

Священник, брат Лувель, приходил каждую неделю и, скрестив ноги, сидел с нами в детской и делился святым учением. Я любила учителя за красоту: длинные светлые волосы, заплетенные в шелковистую косу, и глаза цвета океанских глубин. Да, он был посвященным Дома Горечавки, пока покровитель не выкупил его туар, тем самым даровав юноше свободу следовать его эзотерическим мечтам. Проповедовать детям было одной из них. Помню, он сажал нас к себе на колени, по очереди или по двое, и мечтательным голосом рассказывал старинные предания.

Так я и узнала, сидя на коленях бывшего посвященного, как явился в этот мир Благословенный Элуа.

Когда Иешуа бен Иосиф умирал на кресте, жестокий тиберийский солдат пронзил его бок копьем. Потом Иешуа сняли с креста, и женщины принялись оплакивать его, а больше всех — Магдалина. Она даже накрыла его неподвижное нагое тело волной своих рыжевато-золотистых волос. И горькие соленые слезы Магдалины оросили землю, уже влажную от пролившейся крови Мессии.

И от этого слияния скорбящая Земля породила своего самого драгоценного сына, Благословенного Элуа, наиболее чтимого из ангелов.

С детским восторгом я, разинув рот, слушала рассказы брата Лувеля о странствиях Элуа.

Иешуиты ненавидели его и считали скверной, а тиберийская империя преследовала как потомка врага. Поэтому Элуа беспрестанно странствовал, минуя огромные пустыни и покинутые края. Презираемый Единственным Богом, от крови чьего сына был порожден, Элуа шел и шел босиком по груди своей матери-Земли и на ходу пел, и там, куда ступали ноги его, распускались цветы.

В Персисе его захватили в плен, но Элуа лишь с улыбкой качал головой, а по стенам его темницы вились лозы, пока пленника заковывали в цепи. Слухи о странствиях Элуа дошли до самого Рая, и когда Благословенного заточили за решетку, некоторые из ангелов ответили на его зов. Решившись пойти против воли Единственного Бога, они спустились на землю в древний Персис.

Среди спасителей была и Наамах, старшая сестра, которая с улыбкой явилась к шаху и, опустив очи долу, предложила ему себя в обмен на свободу Элуа. Очарованный ею, властитель принял предложение, и до сих пор передается из уст в уста легенда о ночи шахских наслаждений. Когда дверь темницы Элуа открыли, оттуда заструился аромат цветов и сам Внук Божий вышел, напевая, в венке из виноградных лоз.

Вот поэтому, как объяснил брат Лувель, мы и боготворим Наамах, и считаем служение ей священным долгом.

После освобождения шах предал Элуа и его соратников. Их угостили крепким вином, в которое подмешали валериану. А пока ангелы спали, их погрузили на корабль без руля и без ветрил. Но, проснувшись, Элуа запел, и создания из морских глубин отозвались и помогли ладье переплыть море.

Корабль тогда пристал к берегам Бходистана. Наамах и другие ангелы последовали за Элуа, не зная и не желая знать, следит ли за ними Всевидящее Око Единственного Бога. Где бы они ни шли, они пели и вплетали в волосы цветы, что распускались под взглядом Элуа. В Бходистане люди жили по древним обычаям: поклонялись множеству богов, каждый из которых требовал своего. Но в непредсказуемом отношении этого народа к чужакам часто проскальзывало сочувствие. Приверженцы старых богов увидели в новоприбывшем свет и не причиняли вреда Благословенному, хотя и не следовали за ним, и потому он бродил и пел, а местные жители жестами желали ему мира и отворачивались. Когда Элуа голодал, Наамах за деньги возлегала с незнакомцами на рынке.

Из Бходистана путь Элуа проследовал на север, и очень долго Внук Божий шагал суровыми каменистыми тропами. И ангелы, и земные создания заботились о нем, иначе он бы непременно погиб.

Мне нравились северные истории, особенно про орла из Тирокского ущелья, который каждое утро перелетал высоченные утесы и горы льда, чтобы зависнуть над головой Элуа и уронить ему в рот ягоду.

В темных лесах глубинных земель Скальдии друзьями Благословенного стали волки и вороны. Но жившие там дикие люди не вняли ему, а продолжили размахивать жуткими топорами и призывать своих богов, обожавших кровь и железо. И Элуа пошел дальше, и там, куда он ступал, из мерзлой земли и камней пробивались подснежники.

Наконец он пришел в Землю Ангелов, у которой тогда не было названия — в красивый и плодородный край, где росли оливки, виноград и дыни и благоухала цветущая лаванда. И вот там люди с распростертыми объятиями приняли его, идущего по полям, и ответили ему песней.

Такова правда про Элуа и про Землю Ангелов, землю, где я родилась и которой принадлежу всей душой. Триста лет Благословенный Элуа и те, кто последовал за ним — Наамах, Анаэль, Азза, Шемхазай, Камаэль, Кассиэль, Эйшет и Кушиэль — прожили здесь. И все они, кроме Кассиэля, следовали заповеди Внука Божьего, которую напомнила дуэйне моя мать: Люби по воле своей. Так Земля Ангелов стала такой, какая она сейчас, и мир познал ангелийскую красоту, впрыснутую в кровь здешних родов семенем Благословенного и его Спутников. Только Кассиэль остался верен наказу Единственного Бога и отказался от смертной земной любви ради любви божественной, но Элуа тронул его сердце, и Кассиэль навеки остался подле него как брат.

Брат Лувель рассказал нам, что было дальше.

Между тем Единственный Бог думал только о смерти своего сына, Иешуа бен Иосифа, и о пути избранного им народа. У божеств время идет не так, как у смертных, и между двумя мыслями Бога могут родиться, прожить и умереть три поколения людей. Когда радостные песни ангелийцев достигли его ушей, он обратил взор на Землю Ангелов, на Элуа и тех, кто сбежал с небес, дабы последовать за ним. Единственный Бог послал на землю грозного архангела, чтобы тот вернул беглецов и заставил Элуа предстать перед троном деда. Но Благословенный встретил посланца улыбкой, подарил поцелуй мира, надел на шею венки из цветов и наполнил бокал сладкими винами, и растерянный глава божьего воинства вернулся к владыке с пустыми руками.

Тогда Единственный Бог понял, что его увещевания не действуют на Элуа, в чьих венах текла красная хмельная кровь его матери-Земли, переданная ему через земное лоно и слезы Магдалины. Но по той же причине Элуа оставался смертным, и потому рано или поздно должен был умереть. Единственный Бог долго думал и в конце концов послал к Элуа и его Спутникам не Победоносца, а архангела-глашатая.

«Если вы останетесь здесь и будете любить по воле своей, потомство ваше заполонит всю Землю, — молвил посланник. — А этого допустить нельзя. Вернитесь же мирно и встаньте по правую руку Господа своего, и все будет прощено».

Брат Лувель был хорошим рассказчиком: говорил мелодичным голосом и знал, где сделать паузу, чтобы слушатели затаили дыхание, жаждая узнать, что будет дальше. Как же ответил Элуа? Мы сгорали от нетерпения.

И учитель удовлетворил наше любопытство, продолжив повесть.

Благословенный Элуа улыбнулся глашатаю и, повернувшись к своему верному соратнику Кассиэлю, протянул руку за ножом. Взяв оружие, он чиркнул лезвием по ладони, порезав ее. Яркая кровь заструилась по пальцам и пролилась на землю, и там, куда упали багряные капли, зацвели анемоны.

«Мой дедушка Небо лишен крови, — сказал архангелу Элуа, — а я полон ею. Пусть он предложит лучшее место, где мы сможем любить, петь и жить так, как нам хочется, и куда с нами смогут пойти наши дети и их дети, и я отправлюсь туда».

Глашатай помолчал, дожидаясь ответа Единственного Бога.

«Такого места нет», — наконец произнес он.

И в этот миг случилось такое, чего до той поры не бывало много-много лет и больше уже не повторялось. Наша мать-Земля заговорила со своим бывшим мужем, Единственным Богом, и вот что она сказала: «Мы можем сотворить такое место, ты и я».

Так и была создана подлинная Земля Ангелов, недоступная смертным. В ее Жемчужные врата смертные могут войти, только миновав Медные, ведущие из мира живых. Благословенный Элуа и его Спутники покинули землю, не проходя через Медные врата, а устремившись сразу в Жемчужные: в волшебную новорожденную страну, которая простиралась за ними.

Но нельзя забывать, что нашу родину Внук Божий полюбил первой, и мы храним дарованное им название и чтим Элуа и память о нем с гордостью и любовью.

В день, когда рассказ о житии Элуа должен был закончиться, брат Лувель принес нам подарки: букетики анемонов для каждого, которые следовало приколоть к карманам длинными булавками. Анемоны были насыщенного красного цвета, который, как я думала, символизировал настоящую любовь, но священник объяснил, что этот цветок — символ единения и человеческой крови, которую Элуа пролил из-за своей любви к земле и ангелийскому народу.

Я решила погулять по двору Дома Кактуса, чтобы обдумать полученный в тот день урок. Мне тогда шел седьмой год, и я, как и остальные воспитанники, гордилась приколотым к платью букетиком анемонов.

В прихожей Приемной собирались приглашенные посвященные, чтобы подготовиться к смотринам. Мне нравилось заходить туда, чтобы насладиться изысканной атмосферой суеты и скрытой напряженности, воцарявшейся, когда посвященные готовились состязаться друг с другом за внимание гостей. Не то чтобы открытое соперничество поощрялось — любую демонстрацию своенравия сочли бы неподобающей. Но состязательный дух все равно присутствовал и частенько выливался в мелкие пакости: подмененные кошачьей мочой духи во флаконе, растрепанные ленты, порванные наряды, срезанные каблуки туфелек. Я никогда не становилась тому свидетельницей, но возможность подобных проделок постоянно витала в воздухе.

Тот день выдался тихим, в прихожей ждали только две посвященные, которых уже пригласили для определенного посетителя. Я, стараясь держаться незаметнее, устроилась около маленького фонтана в углу и попыталась представить себя одной из избранных. Будто бы я спокойно ожидаю, когда возлягу с посетителем. Но при мысли о том, чтобы отдаться незнакомцу, меня охватило ужасающее возбуждение. Как говорил брат Лувель, Наамах переполнилась мистической чистотой духа, когда возлегла с шахом Персиса, и это повторялось всякий раз, когда она продавала себя незнакомцам на рынке.

Но такова история в Доме Горечавки, а в Алиссуме, например, утверждают, будто Наамах до дрожи стеснялась своего поступка, тогда как в Бальзамнике считают, что она пошла на это спокойно, исключительно из милосердия. Я все это знала, потому что подслушивала разговоры посвященных. В Брионии уверены, что за ночь любви ей щедро заплатили и это главное, а в Камелии — что ее обнаженное совершенство на две недели ослепило шаха, и, ведомый необъяснимым страхом, он и решился предать Наамах. В Георгине убеждены, будто она царственно снисходила, а в Сирени — что купалась в любви как в лучах солнца, которое озаряет и лачуги нищих, и палаты властителей. В Доме Жасмина, в котором я родилась, верят, что Наамах испытывала чувственное наслаждение, а в Доме Орхидеи считают, будто она просто развлекалась. Шиповник придерживается мнения, что она очаровала шаха мелодичностью своего пения и гибкостью своего тела. Не скажу, как объясняет ее поведение Валериана, потому что о двух Домах, удовлетворяющих самые грубые желания посетителей, мне мало что известно, хотя про Мандрагору я однажды слышала, что по их легенде Наамах выбирала мужчин как жертв и жестоко порола, доводя до безумного удовольствия и оставляя пресыщенными и полумертвыми.

Я много чего подслушала, когда посвященные, не подозревая, что я рядом, принимались гадать, какой Дом купил бы мой туар, не окажись я с изъяном. Хотя у меня часто менялось настроение, как и у любого ребенка, я не отличалась ни особой скромностью, ни веселостью, ни величавостью, ни хитростью, ни страстностью — в общем, ни единым качеством, благодаря которому один из Домов смог бы признать меня своей. Вдобавок, похоже, я не была одарена талантом ни к стихосложению, ни к пению. Вопрос так и повис в воздухе, но именно в тот день, как мне кажется, мое предназначение стало предельно ясно.

Подаренный братом Лувелем букетик анемонов растрепался, и я вытащила булавку, чтобы привести его в порядок. Булавка была длинной, острой и очень блестящей, с круглой перламутровой головкой. Я сидела у фонтана и восхищалась ею, забыв об цветах. Думала об учителе, о его красоте и как я отдамся ему, когда вырасту и обрету женственность. Думала о Благословенном Элуа, о его долгих скитаниях и о его поразительном ответе посланнику Единственного Бога. Пролитая Внуком Божьим кровь может — кто знает? — течь в моих собственных жилах, вдруг поняла я и вознамерилась на нее посмотреть. Повернув левую руку ладонью вверх, правой я крепко сжала булавку и воткнула острие в плоть.

Оно скользнуло под кожу с удивительной легкостью. Секунду я почти не чувствовала боли, но потом она расцвела, словно анемон, в точке, куда погрузилась булавка. Рука запела в агонии, а по нервам пробежал манящий перебор. Ощущение было мне незнакомым: одновременно приятным и пугающим, до ужаса сладостным — совсем как когда я воображала возлегающую с незнакомцами Наамах, только еще лучше, еще острее. Я вытащила булавку и зачарованно уставилась на то, как из крохотного прокола выступила капелька крови, алая жемчужинка на ладони, подобная пятнышку в моем глазу.

Тогда я не заметила, что одна из посвященных углядела меня, ахнула и отправила служанку прямиком за дуэйной. Завороженная болью и тоненькой струйкой крови, я не видела ничего вокруг, пока на меня не упала тень.

— Итак, — произнесла дуэйна и вцепилась морщинистой клешней в мое левое запястье, дабы вывернуть руку и изучить ладонь. Булавка выскользнула из моих пальцев, а сердце бешено заколотилось от испуга. Пронзающим взглядом дуэйна посмотрела мне в глаза и увидела в них восторг наслаждения.

— Значит, ты рождена для Дома Валерианы, а? — В ее голосе слышалось мрачное удовлетворение. — Отправьте гонца тамошнему дуэйну и передайте ему, что у нас есть кандидатка, которой пойдет на пользу правило о смирении в боли. — Взгляд серо-стальных глаз снова впился в мое лицо и замер на левом глазу. — Нет, погодите. — Что-то блеснуло в ее зрачках — неуверенность? — что-то нераспознаваемое. Она выпустила мое запястье и отвернулась. — Пошлите за Анафиэлем Делоне. Скажите, что у нас есть для него кое-что любопытное.