Казни свершились келейно, но все равно породили волну пересудов. Не секрет, что Львица Аззали угрожала до последнего вздоха досаждать брату всеми доступными ей способами, а публичное ее умерщвление, несомненно, вызвало бы у многих мягкосердечных неприязнь к королю. Однако гордость взяла верх над мстительностью. Принцесса крови пожелала умереть достойно, а не на потеху толпе. Рассказывали, она выбрала быстродействующий яд: выпила его залпом и уснула, чтобы никогда не проснуться.

А Бодуэн... он принял благородную смерть. Узнав о кончине своей матери, он попросил принести его меч. По приказу короля смертника расковали, а капитан королевской гвардии встал наизготовку. Но при всех своих недостатках Бодуэн был принцем крови и не ведал страха. Он бросился грудью на клинок, и острие пронзило его сердце. Конвоир убрал в ножны свой меч, так и не обагрив его кровью потомка Элуа.

После суда и казней в городе воцарилось странное уныние. Я и сама ему поддалась. Скорбь по Тревальонам считалась сродни государственной измене, но невозможно было не горевать. Сколько я себя помнила, Львица правила Аззалью, а ее бесшабашный сын снискивал всеобщую любовь. Теперь их не стало, а мужа и дочь Львицы изгнали из страны. Привычный мир навсегда изменился.

Даже Гиацинт, вопреки свойственному ему цинизму по отношению к высшему сословию, не остался безучастным. Он сделал крупную ставку на то, какие способы ухода из жизни изберут Лионетта и Бодуэн, но на следующий день после казней, когда выяснилось, что он угадал, и пришло время забирать выигрыш, им овладел суеверный страх.

— На этих деньгах кровавое проклятье, — с дрожью сказал Гиацинт, показывая мне серебряную монету из мешочка. — Видишь, Федра? Видишь это пятно?

— И что ты собираешься делать? — спросила я. — Отдашь кому-нибудь свой барыш?

— Чтобы передать проклятье дальше? — тсыган потрясенно посмотрел на меня. — Думаешь, я совсем бессовестный? — Он досадливо мотнул головой. — Нет, этот выигрыш я не могу пустить на свои дела. Пожертвую-ка я его Аззе и Элуа. Идем, посмотрим, есть ли свободные лошади.

Я узнала мальчишку, дежурившего в тот день на конюшне — давнего посыльного Гиацинта. Он прервал игру в кости с грумом и с улыбкой поднялся на ноги.

— Собрался проехаться по Городу, лордиком поприкидываться, Гиац? Удачный день выбрал, здесь сегодня тише, чем в спальне Кассиэля.

— Не зевай, посетители снова набегут, когда народ пойдет топить горе в вине, — заверил Гиацинт. Покосившись на меня, уже менее решительно попросил: — Приведи нам пару самых спокойных, лады? И захвати дамское седло для Федры но Делоне.

Паренек не видел меня за спиной Гиацинта, но, услышав мое имя, с такой готовностью кинулся к стойлам, что я невольно улыбнулась. У обитателей Сеней Ночи хватало ума не благоговеть перед самопровозглашенным Принцем Странников, но ангуиссетта Делоне — совсем другое дело. Наведываясь сюда, я надевала простую темно-коричневую накидку вместо роскошной сангровой, но Гиацинт озаботился растолковать своим приятелям, какая я ценная, независимо от наряда. Ему это добавило веса в их глазах, а мне обеспечило постоянный пригляд на небезопасной территории, так что мы оба выиграли.

Забравшись на лошадей, мы осторожным шагом двинулись в Город. Позади послышался топот копыт и приглушенные ругательства; я обернулась, высматривая Ги. Интересно, не пришлось ли ему брать лошадь из той же конюшни? Хотя бывшего кассилианца в поле зрения не наблюдалось, я не сомневалась, что он где-то рядом.

Улицы были по большей части безлюдными, очень редко встречались тихие группки по два-три человека. У нескольких прохожих я заметила траурные повязки на рукавах.

— Горюешь по нему? — негромко спросил Гиацинт. Навстречу грохотала повозка, и я помедлила с ответом, успокаивая свою лошадь. Ездить верхом я умела ничуть не лучше своего друга.

— По Бодуэну? — уточнила я, когда улица вновь опустела. Гиацинт кивнул. Я вспомнила беспечную надменность принца, его уничижительную властность, давящую длань на моей шее, пригнувшую меня к столу. А потом вспомнила, как увидела его впервые — под перекошенной маской Аззы, хмельного от вина и веселья. Тогда он назвал меня дарительницей отрады и поцеловал на удачу, а девять лет спустя Мелисанда Шахризай подарила меня ему с поцелуем смерти. А я ведь догадывалась… знала, чего от нее ожидать, но промолчала. Так я принесла принцу всю «удачу» своего проклятого имени, своей проклятой доли. — Да, горюю.

— Прости. — Гиацинт легонько коснулся моей руки, изучающе глядя на меня. — Совсем плохо?

Я не рассказывала ему всей истории — не могла. Вот и сейчас я только покачала головой.

— Ничего. Не обращай внимания. Поехали в храм.

Какое-то время мы молчали.

— Ладно, этот принц небось не последний, — покосился на меня Гиацинт. — А вот представь, в один прекрасный день ты закончишь свой туар и перестанешь быть служанкой-врайной, как тебе такой загляд?

Вдали показался храм Аззы — в косых лучах солнца его медный купол словно пылал. Я обернулась к Гиацинту:

— И в тот день я стану достойной тебя, о Принц Странников?

Гиацинт покраснел.

— Я не имел в виду… ну, забудь. Идем, я разделю с тобой свое подношение.

— Мне не нужны твои подачки! — выплюнула я и воткнула пятки в бока кобылы. Та послушно припустила рысцой, отчего я отнюдь не грациозно закачалась в седле.

— Мы делимся друг с другом тем, что готовы отдать и принять, — крикнул Гиацинт, а догнав меня, улыбнулся. — И так между нами было всегда, Федра. Мир?

Я снова скорчила гримасу, но он был прав.

— Мир, — со вздохом повторила я, поскольку, несмотря на все перебранки между нами, нежно его любила. — А ты дашь мне половину от выигрыша, дашь, или пожадничаешь?

Так, переругиваясь, мы доехали до храма Аззы и передали лошадей заботам конюха. Меня не удивило, что в тот день в храм пришли многие. Дом Тревальонов происходил от Аззы, и в толпе то и дело мелькали черные нарукавные повязки. Горели сотни свечей, вдоль стен рядами стояли вазы с цветами. Здешние жрецы и жрицы носили шафрановые туники с алыми хламидами или полуплащами, застегнутыми на бронзовые фибулы. Сверхъестественно прекрасные бронзовые маски Аззы скрывали лица служителей, но ни одна из них не была сработана столь искусно, как та, в которой Бодуэн явился на Средизимний маскарад.

Мы передали подношение жрице, которая в ответ поклонилась и вручила нам по маленькой чаше фимиама. К алтарю тянулась очередь. Медленно продвигаясь, я разглядывала статую Аззы. Лицо, повторенное в десятках масок по всему храму, смотрело поверх алтаря на собравшуюся толпу, горделивое и неотразимое в своей надменности. Одну руку Азза держал перед собой ладонью вверх, а в другой сжимал секстант — свой дар человечеству, хитроумный прибор для познания мира.

Следом за Гиацинтом настал и мой черед. Я опустилась на колени перед жертвенным огнем, и алтарный жрец окропил меня водой, бормоча благословение.

— Если я согрешила против твоих потомков, о Азза, всем сердцем молю о прощении, — прошептала я, наклоняя чашу. Благоухающие капли расплавленным золотом упали на языки пламени, вдруг полыхнувшие зеленью. Курящийся дым обжег мне глаза. Помня об очереди за спиной, я встала, передала чашу прислужнику и поспешила за Гиацинтом.

В храме Элуа оказалось не столь многолюдно. Оно и понятно: пусть в жилах Бодуэна и Лионетты де Тревальон текла кровь Элуа, но и злоумышляли они против прямых потомков Внука Божия, против Дома Курселей, первого среди равных.

В святилищах Элуа не бывает крыши, только колонны, отмечающие четыре угла. По традиции алтарь Благословенного всегда располагается под открытым небом, на голой не мощеной земле, на которой вольно произрастать что угодно. В Великом храме посреди Города вдоль алтаря высились древние дубы и кругом было зелено от растительности, за которой с любовью ухаживали, не разделяя на сорную и полезную.

Мы подъехали к святилищу уже в сумерках; в потемневшем небе загорались первые звезды.

Босая жрица в голубой рясе приветствовала нас ритуальным поцелуем, а служка присел, чтобы разуть нас, ибо к Благословенному Элуа следует приближаться босиком. Наши подношения забрали, а взамен вручили алые анемоны, которые следовало возложить на алтарь.

Статуя Элуа, украшающая Великий храм, — одна из древнейших ангелийских скульптур. Некоторые считают ее грубо вытесанной, но только не я. Вырезанный из цельного куска мрамора в полтора человеческих роста, Благословенный Элуа с распущенными волосами и умиротворенной улыбкой сверху вниз смотрит на бренный мир. Его руки пусты. Одна протянута, словно что-то вопрошая, а на ладони другой виден шрам от раны, из которой он пролил кровь, доказывая свое единство с людьми.

Среди ветвей вспархивали птицы и редкие летучие мыши. Приближение ночи обесцвечивало алые анемоны в наших руках. Земля под босыми ступнями была влажной.

И снова я позволила Гиацинту пойти первым, но на этот раз, кладя жертву на алтарь, ничего не сказала. Элуа всеведущий и всепрощающий, он зрит прямо в сердце. Я коснулась мраморных пальцев протянутой руки Благословенного, опустилась на колени и положила букет к его ногам. Нагнувшись, прижалась губами к прохладной каменной ступне и почувствовала, как на душу нисходит покой. Не знаю, долго ли я впитывала утешение. Наконец жрец Элуа положил руки мне на плечи, прося меня встать. Я обернулась — он смотрел на меня с неизменной нежной улыбкой. В сострадательном взгляде я видела понимание и принятие всего, чем я была.

— Стрела Кушиэля, — пробормотал жрец, гладя меня по голове, — и Служительница Наамах. Да пребудет с тобой благословение Элуа, дитя.

Хотя Гиацинт ждал меня в рощице чуть поодаль, я снова преклонила колени, взяла ладони жреца и поочередно их поцеловала. Он позволил мне выразить почтение, а потом снова помог подняться.

— Люби по воле своей, и Элуа направит тебя на путь истинный, неважно, сколь долог он будет. Иди с благословением.

И я пошла, благодарная за успокоение. После принесения жертвы на душе стало гораздо легче.

— Спасибо, — сказала я заждавшемуся Гиацинту.

Он с любопытством посмотрел на меня:

— За что?

— За то, что поделился со мной подношением, — пояснила я, пока мы забирали обувь у служки-привратника. А когда Гиацинт натягивал сапоги, не удержалась и поцеловала его в щеку. — За то, что ты мой друг.

— Ха! Поклонников у тебя десятки. — Гиацинт потянул вверх голенище и улыбнулся мне. — Но наверняка мало кто решится объявить себя другом ангуиссетты Делоне.

Чистая правда, но я все равно шлепнула Гиацинта по плечу, и мы покинули храм так же, как и пришли туда, — переругиваясь. И в душах, и в кошельках у нас заметно полегчало. Конюх храмовых конюшен привел наших лошадей, и в приподнятом настроении мы направились в сторону Сеней Ночи, петляя по переулкам в тщетных попытках ускользнуть от Ги, невидимого и неотвязного.

Сбрасывая с хвоста Ги, мы столкнулись с Шахризаями.

Мы выехали на базарную площадь. Гиацинт заметил гостей из Кушета первым и резко остановил лошадь, натянув поводья. Я последовала его примеру и посмотрела вперед.

Окруженные несущими факелы слугами, Шахризаи в черно-золотой парче сплоченной группой двигались в сторону Моннуи и с кушелинским акцентом пели, взмахивая кнутами и бичами. Женщины ехали с распущенными волосами, а мужчины заплели свои в множество косичек, которые словно цепи обрамляли бледные благородные лица. Уже совсем стемнело, и свет факелов мерцал на иссиня-черных волосах всадников и на золотом шитье их плащей. Глянув на кавалькаду из-за шеи гнедой лошади Гиацинта, я мигом высмотрела в толпе Мелисанду.

Нас словно соединила невидимая нить: Мелисанда сцепилась со мной глазами и вскинула руку, останавливая свою компанию.

— Федра но Делоне, — удивленно окликнула она. — Какая приятная встреча! Поедешь с нами в Дом Валерианы?

Не знаю, что бы я ответила, но тут Гиацинт тронул свою гнедую и вклинился между мной и Мелисандой.

— Сегодня Федра со мной, — сдавленным голосом возразил он.

Мелисанда рассмеялась, и прочие Шахризаи вторили ей — высокие и совершенные, братья и кузины. Пусть я не знала их в лицо, но благодаря долгим урокам Делоне помнила имена: Табор, Сакрифант, Персия, Мармион, Фаншон. Все они были прекрасны как на подбор, но никто не мог тягаться очарованием с моей мучительницей.

— Значит, ты и есть ее маленький дружок, — протянула Мелисанда, изучающе разглядывая Гиацинта. — Тот самый, кого иногда величают Принцем Странников. Хотя мне доподлинно известно, что ты никогда не покидал городских стен. Кстати, если я позолочу тебе руку, возьмешься предсказать мне будущее, тсыган?

Шахризаи вновь расхохотались. Я заметила, что спина Гиацинта одеревенела, а лица его мне не было видно. И когда он заговорил, я узнала интонации, которые прежде слышала только от его матери.

— Что ж, на будущее запомни мои слова, Вечерняя Звезда, — холодно произнес он после вежливого кивка. В изменившемся голосе угадывалось эхо дромонда. — Тот, кто покорствует, не всегда слаб. Выбирай с умом, кого приневолить.

Если до этого я самую малость сомневалась, что Мелисанда Шахризай — воплощенная опасность, в ту ночь я совершенно в этом уверилась, когда она единственная из черно-золотых не засмеялась, а задумчиво сузила глаза.

— Неужели я услышала совет от тсыгана, не позолотив ему руку? Это и правда нечто небывалое. Мармион, рассчитайся, не желаю долга перед ним.

Так одно бледное лицо обрело имя; младший брат или кузен, догадалась я, когда юноша быстро и охотно повиновался, достав из кошеля золотой и бросив его Гиацинту. Монета блеснула в свете факелов, Гиацинт ловко поймал ее, раскланялся и сунул добычу в кошель.

— Благодарствую, о Вечерняя Звезда, — сказал он обычным елейным тоном Принца Странников.

Мелисанда усмехнулась.

— Твои друзья не перестают удивлять меня своей честностью, — бросила она мне. Я промолчала. Кто-то отдал приказ слугам, и Шахризаи, возобновив пение, поехали своей дорогой. Мелисанда двинулась вместе со своими, но внезапно поворотила лошадь. — Знаешь, Бодуэн де Тревальон… ты ведь оплакиваешь его… по-своему, — она снова заглянула мне в глаза. — Поверь, я тоже — по-своему.

Я кивнула, радуясь, что между нами стоит Гиацинт. Мелисанда слегка улыбнулась и, пришпорив скакуна, с легкостью нагнала родичей.

Гиацинт протяжно выдохнул и отбросил с лица черные кудри.

— Это и есть алмаз Дома Шахризаев, да?

— Ты призвал для нее дромонд, не зная, кто перед тобой? — Моя спокойная кобылка тряхнула головой; я опустила глаза и увидела, что мои сжимающие повод руки дрожат.

— Будущее человека знает его имя, и неважно, знакомо ли оно прорицателю, — рассеянно ответил Гиацинт. — Так это была Мелисанда Шахризай, да? Я слышал о ней много песен.

— Что бы тебе не пели, все это правда, но лишь малая часть правды. — Я смотрела, как кавалькада втягивается за угол. — Гораздо любопытнее, что она знала, кто ты, а ведь про тебя не поют песен, Гиацинт.

В темноте мелькнули его белые зубы.

— Вообще-то, поют. Слышала, к примеру, ту, что сочинил Фаниэль Дуарте? О Принце Странников и богатой графине? В «Петушке» ее очень любят. Но я понял, о чем ты. — Гиацинт пожал плечами. — Мелисанда дружит с Делоне, так может, это он ей про меня говорил. Да без разницы, откуда, главное, она меня знает — возлюбленная принца питает ко мне интерес, во как! Тебе-то, небось, ее внимание тоже приятно.

— Ей интересны в первую очередь интриги Делоне, — прошептала я. — Что до всего остального, она потомок Кушиэля, и его метка у нее в крови, как у меня в глазу.

— Да, вас сразу видно, — сухо кивнул Гиацинт. — Только кушелины отправляются скорбеть в Дом Валерианы, и только тебе может захотеться с ними туда поехать.

— Я не…

— Она бы не поехала, — донесся из темноты за спиной третий голос, негромкий и бесстрастный. Я повернулась в седле и увидела у стены Ги, пешего, со сложенными на животе руками. Он приподнял брови, глядя на меня. — Я уверен, что ты не предала бы доверие лорда Делоне, а, Федра?

— Я думала, ты верхом… — пролепетала я, не зная, что еще сказать.

— Да вы же еле плететесь, — фыркнул Ги. — Проще пешком. Хотя у тебя неплохо получается ездить на лошади, когда ты не думаешь, что делаешь, — кивнул он Гиацинту, а мне сказал: — А вот тебе не помешает подучиться. Надеюсь, тебе уже надоело таскать меня за собой по всему Городу? Поехали лучше домой, и я потолкую с Делоне насчет уроков верховой езды для тебя.

Не имело смысла возражать Ги, когда он уже принял решение. Мы вернули лошадей в конюшню, Ги нанял извозчика. Гиацинт ухмылялся, видя мое раздражение — необычно, но меня вдруг рассердило, что я должна покоряться воле Делоне.

Как выяснилось по приезде, Делоне даже не было дома, и я еще больше разозлилась, поняв, что Ги увел меня из Сеней Ночи по своему хотению.

Мне тогда и в голову не пришло, что ему было чем заняться, кроме как сопровождать по самым опасным кварталам Города упрямую ангуиссетту, за ночь с которой платили тысячи дукатов. Что ж, я была молода и во мне кипело юношеское себялюбие. Ах, если бы знать все наперед, я повела бы себя с Ги совсем по-другому, ценя его своеобразную доброту, но, как ни стыдно признаться, в тот вечер я отнеслась к нему с угрюмым пренебрежением.

Беспокойная и раздраженная, я металась по дому, словно по тюрьме, и в библиотеке наткнулась на Алкуина. Ужасно хотелось выплеснуть негодование, но меня остановило выражение лица товарища, поднявшего голову от письма.

— Что это у тебя? — спросила я.

Алкуин бережно сложил листок и разгладил загибы. Белые волосы заблестели на свету, когда он наклонился.

— Предложение. Гонец доставил вечером. От Виталя Бувара.

Я открыла рот и тут же его закрыла. Алкуин проницательно посмотрел на меня.

— Ты знаешь, да? — Он всегда лучше меня умел слышать не произнесенное.

Я кивнула.

— Случайно оказалась поблизости, когда вы разговаривали в ночь дня рождения Бодуэна, — призналась я. — Прости. Я не собиралась подслушивать, честно. И никому об этом не рассказывала.

— Неважно. — Алкуин постучал сложенным письмом по столу, погруженный в свои мысли. — Не понимаю, почему именно сейчас? Неужели теперь, с падением Дома Тревальонов, рассеялись и страхи Бувара? Или же наоборот, добавились опасения, что Стрегацца он больше без надобности?

Я присела на стул напротив.

— Он видел, как первые лица государства опустили пальцы, и тем самым обрекли на уничтожение один из Великих Домов, и наверняка сумел заработать на этом крушении. Думаю, Бувар осмелел, утратив пиетет перед власть предержащими, которых оказалось так легко низвергнуть, и теперь больше руководствуется выгодой, нежели страхами. — Я покачала головой. — Он обезумел от вожделения, и недавние события подстегнули его поскорее искать исцеления. Берегись его.

— Поберегусь, — мрачно кивнул Алкуин. — Последний раз и все. И больше никогда.

— Ты… скажешь Делоне? — нерешительно спросила я.

Алкуин покачал головой.

— Нет, пока не получу на руки договор. В письме Виталь лишь изъявляет согласие уважить мою просьбу насчет подарка. Пусть Делоне думает, будто это просто очередное свидание; если он узнает, как я отношусь к этой встрече, он меня не отпустит. — Алкуин уставился на меня. — Обещай, что будешь молчать?

Хотел он немногого, к тому же никогда раньше ни о чем меня не просил. Товарищ не был виноват, что ему предложили свободу в ту же ночь, когда неволя вдруг стала мне в тягость.

— Обещаю.