Меня разбудили покачивание и толчки.

Сначала я бездумно впитывала впечатления от органов чувств, и ни одно из них не было приятным. Холодно, очень холодно. И темно. Я лежала под грубым шерстяным одеялом. На соломе, которая колола мне щеку. Из непрестанных подпрыгиваний — на ухабах? — и стука копыт я вывела, что еду в повозке, накрытой сверху рогожей. Едва я успела это осознать, как нутро скрутило узлом. До того момента я никогда в жизни не болела и не сразу поняла, чем обернется этот спазм. Позыв заставил меня отползти по соломе в самый дальний угол, где из меня исторглось скудное содержимое желудка.

После этого тошнота почти перестала меня терзать. Голова кружилась, меня трясло от холода, и я поползла обратно к вороху одеял, где недавно очнулась, чтобы устроиться хоть чуточку поудобнее. Только тут я заметила его тело. Светлые волосы сливались с соломой, серые одежды были почти неразличимы в тусклом свете, просачивающемся сквозь драную рогожу над головой.

Жослен.

Меня захлестнули воспоминания.

И я едва успела вновь добраться до угла, чтобы извергнуть из себя желчь.

На этот раз шум его разбудил. Обхватив себя руками, чтобы утишить дрожь, я глядела, как он спросонья хмуро осматривает нашу передвижную тюрьму. Да, настоящий воин: сначала быстро охлопал себя, проверяя оружие, и, конечно же, не нашел ни кинжалов, ни меча, ни стальных наручей на предплечьях. И только потом посмотрел на меня.

— Где… — прохрипел кассилианец. Замолчал, откашлялся, смачивая слюной пересохший от отравы рот, затем сглотнул. — Где мы?

— Не знаю, — прошептала я, не уверенная, верны ли мои догадки. Снаружи доносился стук копыт — упряжка из четырех лошадей? Нет, их там больше, подкованных и по-военному строго соблюдающих аллюр. Нас сопровождал по меньшей мере десяток солдат.

— Мелисанда, — каркнул Жослен. — Мелисанда Шахризай.

— Да, — по-прежнему шепотом отозвалась я.

В голове воронами метались воспоминания, хлопая черными крыльями. До этого кошмарного пробуждения я и не представляла, что можно презирать свою собственную сущность. Даже сейчас, изнывая от холода, боли и отчаяния, я все еще ощущала отголоски блаженства, дарованного предательским телом.

Несмотря на дремучую наивность, Жослен отнюдь не был дураком. Достаточно молодой и любознательный, чтобы легко обучаться, он довольно долго прослужил в доме Делоне, где даже глупец набрался бы крупиц мудрости. Я увидела, как его словно высеченное из камня лицо озарилось пониманием.

— Ты выдала ей послание Русса? — тихо спросил он.

— Нет, — покачала я головой и, не в силах остановиться, продолжила мотать ею туда-сюда. Зубы клацали, я все крепче и крепче обхватывала себя руками. — Нет, нет, нет.

К женским припадкам его не готовили. Встревоженный Жослен затащил меня в теплый ворох одеял, закутал и, когда я не перестала трястись, обнял меня и принялся покачивать, бормоча что-то утешительное. Он так баюкал меня довольно долго, пока я не успокоилась.  

Нет, я не солгала.

Все, чего она хотела, все, что могла предоставить моя предательская плоть, Мелисанда получила. Напуганная до смерти, упавшая духом, одинокая и сломленная, я отдала ей все.

Но не это.

В конце концов она мне даже поверила. Помню, как она прекратила меня терзать и подняла за волосы мою повисшую голову, помню ее прекрасное лицо и безжалостную нежную улыбку. Я охрипла от крика — смогла лишь беззвучно пошевелить губами и взмолиться взглядом.

— Пожалуй, я верю тебе, Федра, — погладила меня по щеке Мелисанда. — Да, верю. Раз так, тебе нужно сказать одно-единственное слово, если хочешь, чтобы все закончилось. Давай же, скажи его.

Если бы я тогда подчинилась и произнесла заветное слово, если бы я тогда сказала свой сигнал, думаю, на том бы она и успокоилась. Поэтому я промолчала.

И пытка продолжилась и длилась долго-долго, бесконечно долго. До полной темноты.

Вспомнив все, я перестала дрожать. Память о тех часах холодным камнем легла мне на сердце. Жослен, наверное, заметил мою неподвижность и, неловко потерев мои плечи, отстранился. Он не стал отодвигаться далеко — здесь у нас не было иной поддержки, кроме друг друга. Я увидела, что он пересиливает озноб, молча стащила с себя одно одеяло и протянула ему. Кассилианец не стал отказываться, а закутался в грубую шерсть и подышал себе на руки.

— Значит, ты не в курсе, что нас может ждать? — наконец спросил он.

Я покачала головой.

— Ну, — решительно произнес Жослен, — посмотрим, что получится выяснить. — Он снова подышал на руки, согревая их, несколько раз стукнул по высокому бортику повозки и крикнул: — Эй! Эй, вы там! Остановитесь! — Доски закряхтели под его нажимом, снаружи донесся перестук копыт и невнятное бормотание. — Остановите повозку, говорю! Выпустите нас!

Доски дрогнули под сокрушительным ударом. Дубина с железной оковкой или по меньшей мере молот. Жослен отдернул руки, наверное, пронзенные болью через дерево. Еще один мощный удар обрушился уже на рогожу над нашими головами, глухо угодив кассилианцу в плечо. Охнув, он откатился в сторону.

— Помалкивайте там, — донесся до нас по-военному четкий командный мужской голос, — или забьем вас, как барсуков в мешке. Ясно?

Жослен скорчился под рогожей лицом вверх, словно пытаясь разглядеть тень оружия над головой.

— Я Жослен Веррей, сын шевалье Мильярда Веррея из Сьоваля, брат ордена кассилианцев, предупреждаю, что вы удерживаете меня против моей воли, — выкрикнул он. — А это, если не знаете, преступное богохульство, караемое смертью!

Оружие — на сей раз, похоже, посох или копье — рывком опустилось на наш покров.

— Заткнись, кассилианец! В следующий раз стукну девчонку.

Я схватила Жослена за руку и яростно тряхнула, увидев, как он открыл рот, чтобы продолжить перебранку.

— Не надо, — прошептала я. — Не нарывайся. Там десяток, а то и больше закаленных в бою вооруженных всадников. Если хочешь поиграть в героя, хотя бы выбери момент, когда не будешь в таком меньшинстве и запертым как… как барсук в мешке.

— Откуда ты знаешь, сколько их там? — уставился на меня Жослен.

— Слушай, — мотнула головой я. — Слушай, как ступают лошади, как скрипят и звякают доспехи. Четверо впереди, четверо сзади, двое по бокам, и еще по меньшей мере двое ускакали вперед на разведку. А если они подчиняются приказам Мелисанды, то это, скорее всего, люди д’Эгльмора.

— Д’Эгльмора? — Жослен по-прежнему косился вверх на рогожу, но ему хватило ума произнести это имя шепотом. — А он-то здесь каким боком?

— Точно не знаю. — Замерзшая, больная и усталая, я скорчилась под одеялами. — Но какую бы роль он не играл, они с Мелисандой заодно. Сначала вместе низвергли Дом Тревальонов, а теперь убили Делоне и Алкуина. Герцог недавно безуспешно просил руки Исандры. Думаю, он жаждет заполучить трон, не мытьем, так катаньем. И если нас действительно сопровождают его солдаты — у самой-то Мелисанды войска нет, — не сомневайся, драться они умеют.

Тусклый свет озарил его растерянное лицо.

— Я думал, ты обыкновенная служительница Наамах.

— Неужели ты так ничему не научился, живя у Делоне? — горько ответила я. — Лучше бы я осталась при Дворе Ночи и попала в Дом Валерианы, лучше бы стала там игрушкой для битья на забаву неуклюжим торгашам. Тогда Мелисанда Шахризай не использовала бы меня, чтобы выведать имена союзников Делоне.

— Так вот что произошло? — вздохнул он и кивнул каким-то своим мыслям. — Федра, ты же ничего толком не понимала. А Анафиэлю Делоне следовало предвидеть, как опасно втягивать учеников в придворные интриги. Твоей вины в случившемся нет.

— Есть ли, нет ли, — упорствовала я, — уже неважно. Все кончено. Пусть невольно, но я послужила тому причиной. Делоне погиб, и Алкуин тоже погиб, а он и мухи в своей жизни не обидел. И всех слуг перебили... только за их верность... И только я…

— Федра…

— Уже темнеет, — перебила я, вытягивая руку. Рассмотреть пальцы стало труднее, чем чуть раньше. — Скорее всего, на ночь они разобьют лагерь. Думаю, мы едем на север. Здесь холоднее, чем в Городе.

— Камлах, — мрачно предположил Жослен.

— Да, похоже. В Ланьясе камаэлиты вроде пока осторожничают, стараются шевелиться тишком. Боятся себя обнаружить во всей красе. А вот в своей провинции стесняться не будут.

— Делоне хорошо тебя обучил, — прошептал Жослен.

— Увы, недостаточно хорошо.

Измотанная болью и страхом, я задремала и проснулась, лишь когда повозка резко остановилась. Вокруг была кромешная тьма. Послышались мужские голоса и звон цепей. Задний бортик опустился. Я прищурилась, ослепленная огнем факела.

—Давайте, вылазьте оттуда, — скомандовал грубый голос, обладатель которого оставался невидимым за языками пламени. — Сначала девчонка. Не спеши.

Придерживая на себе одеяла, я вылезла из повозки и встала, щурясь и моргая в свете факела. Подмороженная и покрытая соломой голубка Наамах. Грубые руки подхватили меня и увлекли к костру. Солдат в шлеме протянул мне мех с водой, и я принялась жадно пить.

— Так, хорошо, спокойно, кассилианец. — С Жосленом конвоиры держались более настороженно, но и он спустился неспешно и послушно, думаю, в первую очередь беспокоясь о моей безопасности. Он был кассилианцем, а я — его подопечной, и, какие бы испытания не выпали на его долю, следование обету было для него превыше всего. При виде меня на его лице отразилось облегчение.

Привыкнув к свету факела, я убедилась, что угадала почти точно. Нас опекали пятнадцать солдат в доспехах без гербов — все как один бывалые вояки. Один хлопотал у котелка над костром, еще несколько ухаживали за лошадьми, а шестеро с обнаженными мечами окружили Жослена. Лагерь разбили в каменистой долине — сплошной замерзший дерн, припорошенный снегом, и поросшие лесом горы вокруг. Осмотревшись, я не заметила на склонах ни единого костра. Мы здесь были совсем одни.

— Иди, кассилианец. Вот сюда. — Я узнала голос человека, подталкивающего Жослена острием меча: это он в пути всеми командовал. — Дайте ему воды, — добавил он и поймал брошенный кем-то мех. — На, пей.

Жослен подчинился, но я видела в его глазах сдерживаемую ярость. Он вернул мех.

— Именем префекта кассилианского ордена, — тихо начал он, — я требую ответа: кто вы и по какому праву с нами так обращаетесь?!

Солдаты у костра захохотали.

— Именем префекта кассилианского ордена, — передразнил Жослена командир и резко ударил его по голове рукой в железном наруче. — На границе Камлаха силу имеет только орден стали, кассилианец!

С горящими ненавистью глазами Жослен выпрямился и бросил:

— Так верни мне мою сталь и испробуй ее силу!

Солдаты одобрительно заулюлюкали, но командир с сожалением покачал головой:

— Эх, парень, я бы не прочь, раз ты так озлился, что готов меня убить. Забавно было бы тебя искрошить. Но мне приказано сохранить тебе жизнь. — Он кивнул в мою сторону. — Эй, ты как, не хочешь облегчиться?

К несчастью, я хотела. Врагу не пожелаю облегчаться под присмотром вооруженного охранника. Жослена к отхожему месту сопровождали шестеро, но он мужчина и привычен к подобной компании.

Униженная, я под конвоем вернулась к костру, где получила миску тушеного мяса. Я ела молча. Молчание — первый освоенный мною навык. При Дворе Ночи, согласно обычаю, ребенок не смеет без спроса подавать голос, и у Делоне молчание тоже приветствовалось, хотя по другим причинам. Жослен последовал моему примеру и тоже за едой придерживал язык, пока командир не забрал у одного из солдат фляжку.

— Ну-ка, хлебните понемногу, — сказал он, протягивая нам посудину.

Она замерцала в свете огня. Я мигом догадалась, что в ней такой же дурман, каким нас опоила Мелисанда. Сидящий рядом со мной Жослен поднял глаза, и я почувствовала, как он напрягся.

— Нет, — спокойной ответил он, резко вскочив, бросился вперед и сумел заехать командиру по горлу ребром ладони. Тот попятился, пытаясь вдохнуть, и фляжка с тихим звоном упала на камни.

Остальные солдаты запоздало окружили кассилианца, сражавшегося без оружия. Его руки и ноги мельтешили в воздухе превосходно отработанными движениями.

Возможно, с меньшим числом противников он бы и преуспел — будь их шестеро или даже восемь. Он застал солдат врасплох. Но командир быстро восстановил дыхание и с ревом бросился в драку, ногой отбросив свой выпавший клинок, к которому уже тянулся Жослен.

— Следите за своими мечами, идиоты! Не дайте ему вооружиться!

Солдаты взяли Жослена в сжимающееся кольцо, внезапно один из них со спины врезал рукояткой кинжала по голове кассилианца так, что тот осел на колени.

Сыпля проклятиями, другой воин шагнул вперед и замахнулся мечом.

— Стойте! — Я даже не понимала, что подскочила, пока не услышала собственный крик. Солдат замер с поднятым мечом, и все они уставились на меня. Я собрала остатки поруганного достоинства, чтобы холодно произнести: — Если вы убьете кассилианца, то ответите за его смерть перед Мелисандой Шахризай. Рано или поздно, так или иначе, но неизбежно ответите. Хотите рискнуть?

Солдат поразмыслил и покосился на командира, который кивнул. Меч вернулся в ножны. После короткого обмена репликами поднятая фляжка снова оказалась в руках командира.

— Подержите его, — приказал он, и двое мужчин завели руки Жослена ему за спину.

Командир выдернул из фляжки пробку, ухватил пленника за подбородок, сунул горлышко ему в зубы и наклонил, пока другой солдат зажимал ему ноздри.

Жослен кашлял и плевался, прозрачная жидкость вытекала из уголков его рта, но сколько-то он все же проглотил. Снадобье подействовало быстро, и он ничком упал на землю.

— Свяжите ему руки за спиной, — приказал командир. — Так забот с ним будет поменьше. — Потом подошел ко мне и протянул фляжку. — Леди, надеюсь, ты поведешь себя умнее.

— Да, ми-илоррд. — Впервые на моей памяти я вложила в вежливое обращение явственный сарказм. Взяла посудину из его руки и разок глотнула.

Он забрал фляжку с дурманом и смерил меня задумчивым взглядом.

— Знаешь, не след бы тебе передо мною нос задирать. Я тебя пожалел и не отдал своим солдатам, а навряд ли там, куда тебе назначено, с тобою обойдутся так по-доброму. Леди. Если и впрямь задумано сохранить вам с монахом жизни, то способ выбран престранный, вот что я скажу.

Вот и все, что я успела услышать, прежде чем меня поглотила тьма. Уже незрячая я смутно почувствовала, как меня подняли и уложили обратно в повозку на солому, ощутила рядом обмякшее тело Жослена и словно где-то вдалеке услышала, как закручивают цепью задний бортик.  

Пока я проваливалась в наркотический сон, меня вновь нагнал нежный и глубокий голос из воспоминаний — прощальные слова Мелисанды.

— Не бойся, дорогая моя, я не убью тебя, равно как не уничтожу бесподобную фреску или вазу, — мурлыкала она, пока я теряла сознание. — Но ты так много знаешь, что было бы слишком рискованно оставить тебя здесь. Думаю, там жизнь медом не покажется, но поверь, я дарю тебе лучшую возможность ее сохранить. Я даже оставлю тебе мальчишку-кассилианца и буду молиться, чтобы он сумел защитить тебя лучше, чем до сих пор. — Ее пальцы запутались в моих волосах, ласковые и жестокие. — А когда все закончится, если ты выживешь, я тебя разыщу. Это я тебе обещаю, Федра.

Элуа да поможет мне, но тогда — даже тогда! — я отчасти надеялась, что она сдержит слово.

Двор Ночи научил меня служить, а Делоне — думать, но именно Мелисанде Шахризай я обязана умением ненавидеть.

Из дальнейшего пути я помню совсем немного. Не желая больше рисковать, камаэлиты держали нас в повозке, опаивая зельем, и позволяли вернуться в сознание лишь затем, чтобы поесть, попить и облегчиться. Из-за усилившейся тряски я поняла, что дорога стала хуже, а по крену повозки и ругательствам солдат догадалась, когда мы въехали в горы. Продвижение на север давало себя знать холодом, пронизывающим до костей и днем, и ночью, даже в моих отравленных, запятнанных кровью снах.

Но я не была уверена, куда мы держим путь, пока шатающихся и подслеповато щурящихся на солнце нас не выпустили на снежную равнину за Камаэльским хребтом.

Восемь мужчин, ощетинившиеся сталью и укутанные в шкуры, сидели полукругом на высоких мохнатых лошадях и смотрели на нас. Один из них — с бронзового цвета повязкой на соломенных волосах и роскошными усами — бросил командиру камаэлитов грязный кожаный мешок, звякнувший монетами, и что-то сказал на гортанном языке. Жослен приоткрыл рот и нахмурился, силясь уловить, что происходит.

Я же все поняла: говорили на скальдийском.

Северный варвар только что заплатил цену за двух ангелийских рабов.