По дороге в тюремную лечебницу – западнее Монтгомери – меня дважды останавливали за превышение скорости, но оба раза выручал мой полицейский значок. Я добрался туда около часа дня. Круговую монотонность ограждений и витков колючей проволоки нарушал только домик охраны у внешних ворот.

Основное здание представляло собой одноэтажный коричневый прямоугольник из бетона. В первой его трети, с окнами, похожими на щели, находились административные помещения и кухня. В «жилой» секции окон вообще не было. Сбоку располагался небольшой прогулочный дворик – коробка, сверху и по сторонам затянутая густой металлической сеткой. В углу ее, лицом к покрашенной в кремовый цвет стене, спиной ко мне стоял высокий, стройный человек, который, казалось, готовился дирижировать симфоническим оркестром. Услышав звук моей машины, он повернулся. В лице его, как мне показалось, было что-то не так, что-то необычное. Не отвлекаясь на него, я зарулил на стоянку.

У двери меня встретила доктор Эванжелин Праузе. У Вэнжи – это было единственное имя, которое она признавала – в ее почти семьдесят были темные и блестящие, как полированное ореховое дерево, глаза, смотревшие из-под аккуратной челки седых волос. Расслабленной походкой бывшего марафонца она двинулась мне навстречу, и я ощутил рукопожатие, крепкое и твердое, как кирпич. – Приятно вас снова видеть, Карсон. Джереми в последнее время ведет себя вполне спокойно, взрослеет, вероятно. Я рада, что смогла снять с него некоторые ограничения, ему теперь разрешено больше смотреть телевизор, принимать у себя гостей.

Мы шли в ее кабинет по длинному коридору. Через каждые пятнадцать метров на стене располагалась кнопка с надписью под ней «Тревога». Разумеется, к пожару это никакого отношения не имело.

Я уже бывал в этой комнате с высокими потолками и многочисленными полками, прогибающимися под тяжестью книг. На полу лежал все тот же восточный ковер, у двери на стеллаже красовались статуэтки, рисунки в пластмассовых рамках, какая-то замысловатая конструкция, сделанная из ершиков для курительных трубок.

– Вот этого я что-то не припомню, – сказал я, беря с полки увесистую штуковину из затвердевшего пластилина, напоминающую глаз.

– Да, моя выставка творческих работ заключенных периодически пополняется.

Глаз меня не впечатлил. Поставив его на место, я обратил свой взор на короткое стихотворение в рамке, написанное толстым черным карандашом. В нем сбивчиво повествовалось о собаке, морковке и красном небе.

– Вы что-нибудь слышали о людях, собирающих такие вещи в качестве хобби или даже делающих на них бизнес? – спросил я Вэнжи, возвращая экспонат на полку.

– У нас тут периодически появляются коллекционеры, – сказала она, – пытающиеся подговорить наших служащих, чтобы они тайно вынесли им вещи заключенных. И, представьте, их не так уж мало.

– И что вы предпринимаете в ответ на эти попытки?

– В таких просьбах нет ничего противозаконного. Но когда нашим сотрудникам начинают слишком докучать, я, если мне это удается, связываюсь с этими любителями криминальных трофеев и намекаю на судебную ответственность. Наивных это отпугивает, остальные просто смеются.

– Вы слыхали когда-нибудь о человеке по имени Гекскамп?

Подумав, она кивнула.

– Ну конечно, Марсден Гекскамп. Серийный убийца, работавший с бандой изгоев. Коммуна по образцу «семьи» Мэнсона, если мне не изменяет память.

– Что вы о нем знаете?

Она улыбнулась.

– Он умер, не успев посидеть в тюрьме. Когда они находятся снаружи, они принадлежат вам, ребята. Когда попадают сюда – они мои, и могут быть четвертованы только морально.

– Вы никогда не слышали о так называемой коллекции Гекскампа?

Она покачала головой.

– Мне ни о чем не говорит. А что это?

– Никто толком не знает. Что-то, имеющее отношение к искусству, я полагаю.

Вэнжи взяла с полки фигурку из ершиков; такую вполне мог сделать и школьник младших классов.

– Большая часть того, что эти ребята называют искусством, выглядит примерно так же, Карсон, – нечто упрощенное, почти примитивное с эстетической точки зрения.

– Примитивное, как они сами?

– Искусство – это ведь прежде всего эмоции, верно? Когда человек не испытывает нормальных эмоций, он не способен создать впечатляющих произведений искусства. Эти парни не создают, а пародируют то, что считают искусством. Разумеется, есть и исключения. Время от времени попадается какой-нибудь интересный образчик. Я подозреваю, что вполне могут случаться по-настоящему ошеломляющие вещи, даже обладающие неотразимой притягательной силой.

– Но это редкость?

Вэнжи поставила скрученную фигурку обратно на полку.

– О да, Карсон. Думаю, это большая редкость. Ты готов уже встретиться с Джереми?

Охранник проводил меня в заднюю часть здания. Двери здесь были из толстого металла с небольшими смотровыми оконцами, задраенными армированным проволочной сеткой стеклом. Мы остановились перед камерой Джереми. Я заглянул в окошко и увидел, что он сидит на кровати и читает книгу. Он не поднял глаз, хотя, безусловно, знал, что я здесь.

– Хотелось бы, чтобы нам не мешали, – сказал я охраннику. Он кивнул и открыл дверь.

Мой брат, казалось, был полностью поглощен чтением. Его соломенного цвета волосы были аккуратно расчесаны. Джереми вообще был похож на нашего отца – такие же тонкие черты лица и бледная кожа, разве что габаритами в него не вышел. Он был старше меня на шесть лет, но, думаю, что со стороны выглядел моим сверстником, если не младшим братом. Джереми никак не отреагировал на мое появление, хотя я был уверен, что он слышал наши приближающиеся шаги. Мой брат от природы обладал обостренным чувством опасности, которое за годы, проведенные в заключении, только усилилось. И прежде всего его феноменальный слух. Он стал его измерительным инструментом, помогавшим обнаруживать ложь в словах, распознавать искренние чувства, улавливать глубоко спрятанную печаль.

– Что ты читаешь, Джереми?

Не поднимая глаз, он перевернул страницу. Прядь тонких волос упала на его лоб, и он поправил ее бледными тонкими пальцами.

– «Черное солнце». О мужчине и женщине, которые разрушили друг друга. Комедия.

Он прочел еще одну страницу, водя пальцем по строчкам.

– Как дела, Карсон? Хорошо ли тебе живется в доме на берегу, том самом, который ты купил на деньги, доставшиеся тебе от мамы?

Сердце у меня упало. Когда мой брат начинал рассуждать о месте каждого из нас в этой жизни, ничего хорошего это не предвещало. Я постарался придать моим словам теплоту.

– В доме все нормально, Джереми.

Он перевернул страницу; но я чувствовал, что он уже не читает.

– Может, термиты беспокоят или возникли какие-нибудь строительные проблемы? Крыша не просела? Сваи не подгнивают? Он ведь у тебя стоит на сваях, верно? Чтобы ты мог смотреть на людей сверху вниз?

Да, Джереми, он стоит на сваях. Как и все дома на берегу.

– Ты думаешь, мама оставила тебе деньги на покупку дома, потому что ты сидел с ней, когда она умирала?

– Вероятно, отчасти это так.

Он отбросил книжку в сторону и устремил на меня весь огонь своих синих глаз.

– Тогда ответь мне, Карсон: ТЫ СМОТРЕЛ, КАК УМИРАЕТ ОДНА ЖЕНЩИНА, И ПОЛУЧИЛ ДОМ НА ПОБЕРЕЖЬЕ. Я СМОТРЕЛ, КАК УМИРАЕТ ПЯТЬ ЖЕНЩИН, И ТЕПЕРЬ ТОРЧУ ЗДЕСЬ. ЧТО В ЭТОЙ КАРТИНКЕ НЕ ТАК?

– Джереми…

– ПЯТЬ, ЗАМЕТЬ, ПЯТЬ. ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ Я ДОЛЖЕН ПОЛУЧИТЬ ПЯТЬ ДОМОВ НА БЕРЕГУ.

Он схватил меня за руку и рывком усадил на кровать рядом с собой; поглаживая мою ладонь, он стал говорить маминым голосом:

– Спасибо тебе большое, Kap-сон, за то что проследил, как я умираю, это было так за-ни-ма-тель-но. А вот и большая толстая котлетка денег, которые заработал твой папаша, прежде чем вернуться домой и избить Джереми до потери пульса. Почему бы тебе не купить чудесный домик на берегу, и, если у тебя появится такая возможность, мой милый, милый Kap-сон, плюнь оттуда на твоего брата Джереми от моего имени. Поскольку сама я этого сделать уже не смогу.

Джереми вскочил с кровати и принялся быстро ходить по камере. Он заметил свое отражение в пластмассовом зеркале, подмигнул сам себе и повернулся ко мне.

– Расскажи мне про малышку Эйву. Почему она решила плюнуть тебе в лицо?

– Ты же знаешь, что произошло в прошлом году. Это был стресс. Ей требуется какое-то время побыть одной, Джереми. Вот и все.

Он ухмыльнулся.

– Она ведь была у тебя первой, так? Я не имею в виду… – он начал неприлично двигать бедрами, как собака на случке, – первую в смысле уф-уф-уф-уф: О, МОЯ ДОРОГАЯ, уф-уф-уф-уф, ТЫ НАМНОГО ЛУЧШЕ, ЧЕМ ПОЛНЫЙ КУЛАК ВАЗЕЛИЙА! Уф-уф-уф. Я имею в виду, она была ТВОЯ ПЕРВАЯ МАЛЕНЬКАЯ ЛЮБОВЬ? Два любящих сердца, которые бьются, как одно, ну и тому подобное.

– Мы были близки, Джереми. Мы… и сейчас близки. Он вскочил на кровать и сел рядом со мной по-турецки.

– Но если это действительно ЛЮБОВЬ, как она могла бросить тебя? АХ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАРСОН, НО БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ, Я ЧУВСТВУЮ, ЧТО ОБЯЗАНА УВИДЕТЬ ФОРТ-УЭЙН, ПРЕЖДЕ ЧЕМ УМРУ.

Все наши семейные проблемы и кошмары он видел в свете слепой и неоправданной ненависти к матери.

– Прекрати. Ты не знаешь, что такое любовь.

– Зато я знаю, что такое ИЗМЕНА. А ЛЮБОВЬ, Карсон, это… – Он соскочил с кровати и, встав передо мной, принялся судорожно дергать бедрами взад-вперед, склонив голову набок.

– Уф-уф-уф…

– Прекрати, Джереми.

– Уф-уф, МОЯ СЛА-А-АВНАЯ КРОШКА, уф-уф…

– Я сказал, прекрати. – Чувствуя, как по жилам электрическим током начинает расползаться злость, я пытался совладать с ней, не желая, чтобы он снова так обошелся со мной.

– Уф-уф-уф, О, ПРОШУ ТЕБЯ, КАРСОН, уф-уф-уф, ВХОДИ, Я ХОЧУ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ КОНЧИТЬ ЕЩЕ РАЗОК, уф-уф…

Я встал, схватил его за плечи и хорошенько встряхнул.

– Ах ты, маленький ублюдок, я тебя сейчас…

Я услышал, как открылась дверь, и поднял глаза. На пороге стоял мужчина, которого я видел в дворике для прогулок. У него было такое лицо, будто его только что щипцами неудачно вытащили из утробы матери: на месте скулы был провал, на голове взлохмаченные темные волосы. Он посмотрел на меня так, будто мы были знакомы, и издал какой-то влажный, аморфный звук.

Джереми вырвался из моих рук, схватил мужчину за локоть и втащил в комнату.

– Какое удивительное совпадение: только мы с Карсоном поговорили про ВХОД, как тут же входит мой добрый друг. Карсон, это один из самых талантливых местных обитателей, человек, с которым ты должен познакомиться… Трей Фориер.

Следом в камеру вошел охранник.

– Ранее мистер Риджеклифф попросил, чтобы сегодня утром мистера Фориера спустили сюда, вниз, для свидания. Это награда, которую мы позволили вашему брату, поскольку поведение его за последние два месяца улучшилось. Если вы, мистер Райдер, не хотите, чтобы мистер Фориер находился здесь, он уйдет. Но могу сказать, что он теперь никогда не проявляет себя, если вас это беспокоит.

«Никогда не проявляет себя» па языке охранника означало, что Фориер не станет пытаться убить меня, как только закроется дверь. Видимо, некоторые другие заключенные в подобных случаях представляли вполне реальную угрозу.

– Нет, все в порядке, – ответил я. – Пусть мистер Фориер останется.

Охранник кивнул и закрыл за собой дверь. Фориер по-прежнему не отводил от меня взгляда, было такое впечатление, что он одновременно рассматривает сразу много вещей.

– Трей, – сказал Джереми, – это мой брат, Карсон, которого я спас из преисподней.

Я протянул руку и сказал:

– Рад познакомиться, мистер Фориер. – Он, казалось, этого даже не заметил.

– Трей немного замкнут, Карсон. Ведь так, Трей? Ты ведь сам себе адвокат?

Губы Трея задрожали, и он издал серию булькающих звуков.

– Он что-то говорит? – спросил я Джереми.

– Он говорит, что у тебя лицо доброго человека. Трей очень внимателен к лицам, к их форме. Его лицо, ну, в общем, несколько необычно, но я думаю, что он придает этому слишком большое значение.

Фориер сделал странное движение, словно взмахнул дирижерской палочкой перед невидимым оркестром.

– Он когда-то дирижировал? – спросил я, наблюдая за этим ритуалом.

Джереми криво ухмыльнулся.

– Кое-кто говорит, что в свое время он дирижировал довольно артистичными маленькими приключениями.

– Что он говорит?

– Что ему здесь нравится. Он не голодает, не испытывает жажды. И на этой ноте оптимизма, брат, я сам просто жажду получить свой маленький подарок.

Я оглянулся в сторону двери.

– А охранник?…

– В конце коридора. Ушел туда минуту назад. Дай-ка, дай-ка, дай-ка.

Я полез в карман и вытащил зарядное устройство: черную вилку размером чуть больше спичечного коробка с полуметром скрученного провода. Джереми отскочил в сторону и быстро поправил свою постель. Когда он повернулся, приборчик исчез. Он посмотрел на мой ремень, где висел мобильный телефон.

– Дай мне взглянуть на твой, Карсон. Мне кажется, что он у тебя лучше, чем моя модель. Я бы показал тебе свой, но для этого потребуется какое-то время и придется долго тужиться.

Я протянул ему свой телефон. Он повертел его в руках, нажал пару кнопок, протер о свою рубашку. Затем голосом телерекламы произнес:

– И ты постоянно звонишь куда угодно за невысокую помесячную плату. Держу пари, мой тарифный план лучше.

– Как ты умудряешься бесплатно пользоваться телефоном, Джереми? – спросил я. – А батарейки?

– Я думаю, он какой-то левый, незаконная копия или что-то в этом роде, – подмигнул он, вскинув брови. – Вероятно, поэтому о его пропаже никто никогда не заявлял. – Он бросил мне мой телефон назад.

– Теперь ты должен выполнить свою часть сделки, Джереми, – сказал я.

Последовал удивленный – сама невинность – взгляд.

– А что, должно быть что-то еще?

– Местонахождение.

Фориер пристально смотрел на меня. Когда же я взглянул на него, он отвернулся.

Джереми подошел к зеркалу и, разглядывая свое искаженное отражение, пальцами зачесал волосы назад.

– Иногда жизнь протекает совсем не так, как планировалось, брат. Иногда ты получаешь, что хотел, а иногда только уф-уф-уф. А мне пришло время менять подгузнички. Трей, скажи Карсону «до свидания».

Я понял, что кривляньям Джереми не будет конца. Поэтому мне ничего не оставалось делать, кроме как отправиться назад в Мобил и надеяться, что настроение его изменится. Я был уже в получасе езды от тюремной лечебницы, когда защебетал мой сотовый.

На этот раз голос Джереми был громким.

– На полной зарядке, Карсон, эта штука работает гораздо лучше. Теперь я, наверное, смог бы дозвониться даже на небеса и поздороваться со своей дорогой мамочкой. Конечно, если она ответит на мой звонок.

– Ты мне просто так звонишь, Джереми, или по делу?

– Не думаешь же ты, братец, что Грей собирался отдать свою маску в руки кому попало? Он хотел посмотреть на тебя, убедиться, что ты из тех, кто понимает. Ты ему понравился, это редкая честь.

– Понимаю что?

– Историю, брат. У тебя есть ручка под рукой? Я дам тебе несколько инструкций, которые могут пригодиться.

Через девяносто минут с киркой в руках я уже был на заросшем кустарником поле в тридцати милях к северу от Мобила. Посреди заброшенного участка стоял полуразвалившийся остов старой фермы, вокруг которой в высокой траве жужжали насекомые. Следуя инструкциям, я определил южную часть бетонного фундамента и шел от него, отсчитывая нужное количество шагов, пока не уперся в небольшую пирамиду из камней над старым колодцем. Обливаясь потом на жарком солнце, я стал киркой откидывать камни в сторону.

Через двадцать минут я уже стряхивал грязь со старо го кожаного чемодана, испытывая при этом непонятное и неприятное чувство страха – такое же липкое, как окружающая жара. Сунув свою находку под мышку, я трусцой побежал к машине.

Дома я положил чемодан на стол и, уставившись на него, выпил две банки пива, прежде чем собрался с духом его открыть. Замок заржавел, и я разрезал ломкую кожу большим кухонным ножом. Внутри находилось несколько запечатанных пластиковых пакетов; один из них был выложен изнутри клочками красных салфеток. Я раздвинул, бумагу и вытащил маску.

Она была покрашена черной, как антрацит, глянцевой краской и раза в полтора превышала нормальный размер человеческого лица. Зрелище было не из приятных: острый гребень носа, чрезмерно большие выступающие скулы, рот, зияющий красной раной, заполняли зубы из осколков белого стекла; белым были обведены и отверстия для глаз, что придавало маске выражение безумной злобы. Если бы кто-то из детей на Хэллоуин отправился в такой маске к соседям за угощением, те отдали бы все сладости, лишь бы побыстрее закрыть дверь.

Маска была сделана из папье-маше. Когда-то в пятом классе мы тоже делали фигурки из папье-маше – мексиканские пиньяты; на гипсовую форму накладывались одна на другую полоски бумаги, смоченные клейстером, и когда бумага высыхала, фигурка снималась с формы и раскрашивалась.

На долю секунды я захотел поднести маску к своему лицу. Но тут же подумал, что зло может быть не только действием, но и духом – темным заразным ядом, который в недобрый час можно и вдохнуть. Я сунул маску в ящик стола, запер его и скользнул в постель. Укладываясь, я увидел, что в гостиной осталась гореть лампа. Я сегодня слишком устал, чтобы подняться и выключить ее, сказал я себе, понимая, что это неправда, что с этой высвобожденной из-под земли штуковиной моему дому не помешала бы полная иллюминация.