Когда я пробудилась, позднее зимнее солнце светило мне в глаза. Я улыбнулась: видно, Джеми решил дать нам выспаться.

Что ж. Поспим еще немного.

Это было первое утро моей замужней жизни, и мой необыкновенный возлюбленный лежал подле меня. Его длинные серебристые волосы, струясь, рассыпались по измятой льняной наволочке. «Само собой, — подумала я с улыбкой. — И три луны не прошло с тех пор, как он стал человеком, а он уж и во сне выглядит куда лучше, чем я бодрствуя. Ты гляди-ка: волосы у него даже не спутались!» Я достала из-за плеч свою длинную растрепанную косу. Хвосты у лошадей и то бывают расчесаны лучше! Ну да ладно. Мой супруг Вариен, кажется, не слишком обращает на это внимание.

О Владычица! Мой супруг...

Я воззрилась на него, наслаждаясь теплом его близости, вдыхая его запах... За все время нашей безумной скачки из Корли мне лишь пару раз удалось застать его спящим, когда ему приходила пора сменить меня ночью у костра; обычно же он просыпался от моих шагов и уже сидел, когда я еще только готовилась его будить. А в тех редких случаях, когда он действительно спал, я тоже бывала так истомлена, что у меня едва хватало сил разбудить его — только для того, чтобы самой упасть на его теплое одеяло и заснуть мертвым сном. Едва вернувшись с Драконьего острова, мы вынуждены были спешно покинуть порт Корли, чтобы спастись от людей, нанятых Мариком, моим презренным отцом. Было ясно: им нужны наши жизни, ибо они едва не убили нашу спутницу Реллу. Нам удалось доставить ее к целителям, однако сами мы не осмелились оставаться там и ждать, пока она придет в себя. Мы ускользнули от преследователей — насколько нам было известно.

Утреннее солнце постепенно набиралось сил, и лучи его струились сквозь щели в ставнях, отражаясь на волосах моего супруга, — серебристые пряди казались огненно-золотыми. Подобное я видела разве что однажды. С трепетом я ощутила, как перед моим взором всплывают воспоминания. Прежде чем стать таким, каким он был сейчас, супруг мой имел иной облик — тот, в котором он появился на свет, — и мне доводилось видеть, как яркие лучи дневного солнца играли на его серебристой чешуйчатой броне...

Я вновь улеглась — медленно и осторожно, чтобы не разбудить Вариена. Перед глазами у меня все еще стоял его яркий образ из недавнего прошлого. Он виделся мне жителем Драконьего острова, где обитал его народ, и имя ему было Акор, гордый повелитель кантри — существ, которых люди называют истинными драконами. Он был высотой с дом и весь словно отлит из чистого серебра, от кованого металла рогатой головы до тонких чешуек хвоста; только глаза у него были темно-зелеными, как и самоцвет его души, что сиял на огромном неподвижном челе живым изумрудом. Сейчас он изменился до неузнаваемости: передо мной лежал человек, прошедший сквозь смерть и пламя; однако на лбу у него все еще виднелась бледная отметина, едва различимая, — там, где некогда он носил свой самоцвет. Пресвятая Владычица, чего мы с ним только не натерпелись!

Вариен вздохнул во сне и повернул ко мне голову. Как же он был красив! Кожа его казалась такой нежной и гладкой, точно у ребенка...

Тут мне пришлось сдержаться, чтобы не затрястись от смеха и не потревожить его сон. Милостивая Владычица, чтобы я была настолько влюблена в кого-то! Я, со своим мужским ростом, со своей силищей, с самым что ни на есть заурядным лицом и прескверным нравом! Мне стало почти жаль Вариена. Пожалуй, единственным присущим мне достоинством была именно сила — да еще то, что Джеми называл «решимостью», хотя, по мнению всех прочих, это напоминало скорее кровожадность. Никогда не думала, что в моей груди скрывается такое нежное, любящее сердце, — скорее всего, оно было запрятано настолько глубоко, что до недавних пор даже и знать о себе не давало.

В свое оправдание могу лишь сказать, что росла я без матери, видя подле себя только отца (ну, то есть я всегда думала, что моим отцом был Хадрон), а он ворчал из-за любого моего вздоха и держал меня, словно пленницу, в пределах Хадронстеда — лошадиной фермы, где прошло все мое детство. После его смерти, случившейся минувшим летом, я, к великому облегчению, узнала, что Хадрон мне никем не являлся, и тогда я решила оставить поместье на попечении своего двоюродного брата Вальфера, а сама взялась выяснить, действительно ли смогу жить той жизнью, о которой мечтала с самого детства. Сколько себя помню, в глубине души я всегда страстно желала изъездить весь Колмар вдоль и поперек и отыскать истинных драконов, что живут на таинственном Драконьем острове, где-то вдали от западного побережья. И в конце концов я разыскала их; но все то, что случилось потом, навсегда изменило меня, а со мною и всех кантри...

Вариен вздрогнул и шевельнулся. Я затаила дыхание, чтобы позволить ему вновь спокойно погрузиться в сон. Он так дорог моему сердцу, так отважен, так добр... Я убедилась в его мужестве, еще когда он был в своем прежнем, драконьем обличье: тогда он осмелился презреть законы своего народа ради того лишь, чтобы встретиться со мной, пообщаться, научиться кое-чему и в итоге — хотя поначалу мы об этом даже и не подозревали — обрести во мне свою любовь. Точно какое-то безумие овладело нами обоими: никогда ранее не встречавшиеся, мы за каких-то несколько дней глубоко осознали, что предназначены друг для друга. Это было восхитительно и в то же время ужасно — знать, что ты повстречал наконец ту самую душу, что является словно отражением твоей собственной, и при этом понимаешь, что никогда не сможешь слиться со своим любимым телесно. Мы не видели для себя надежды, ибо знали, что другого пути для нас нет. И мы дали друг другу клятву верности — кантри и гедри, дракон и человек. Обреченные быть навечно разделенными в теле, мы соединились сердцем и разумом...

Я протянула было руку, чтобы прикоснуться к Вариену, но вовремя спохватилась. Не хотелось будить его в столь чудесный миг. Спокойно и безмятежно смотрела я, как он спит, видела, как мягкие лучи зимнего солнца поблескивают на его ресницах, и упивалась веявшим от него благоуханием. Чуть дыша, я осторожно провела рукой вдоль его лица, в дюйме от кожи... Сейчас, когда с той поры прошли уже многие годы, я то и дело вспоминаю это мгновение — так, словно оно случилось сегодня утром. Неумолимое время уже изменило мой облик, и в жизни мне не раз приходилось и радоваться, и печалиться; но именно то первое утро моей новой жизни все так же озаряет мне сердце — как будто солнце, благословившее тогда лик Вариена, никогда прежде не одаривало своими лучами ни одного смертного.

Я уселась, обняв себя за плечи, мечтая снова оказаться в его объятиях, — я знала, что так и произойдет, едва лишь он проснется, но мне нравилось само чувство предвкушения. Раньше я и надеяться не смела, что ко мне может прийти такая любовь. Прежде, до кончины Хадрона, я старалась вообще не думать о любви. В королевстве Илса, где я родилась, выросла и прожила всю жизнь вплоть до минувшей осени, девушки, которым не удается выйти замуж к двадцати годам, обречены на одиночество. А мне в День осеннего равноденствия исполнилось двадцать четыре, и я уж думала, что придется всю жизнь спать в пустой постели, но тут вдруг — раз! — и рядом со мной лежит повелитель кантри.

Повелитель кантри. Драконий царь. Он рассказывал мне, что среди его народа царями не рождаются — их избирают. Его провозгласили царем, когда он был еще юн, и в расцвете лет его больше всего тревожило дальнейшее благо своего народа. Беспокойство за судьбу сородичей не покинуло его и после того, как он обрел человеческий облик. Во время своего пребывания на Драконьем острове я помогла одной из его народа, госпоже Миражэй, при рождении детеныша — первого за последние пятьсот лет. Это стоило мне рук: тогда я их страшно обожгла; но если бы я не оказала помощи, мать и детеныш погибли бы. Пять сотен лет — слишком большой промежуток даже для народа-долгожителя. И если положению не суждено вскоре перемениться, кантри обречены — и Вариен никогда не забывал об этом. Став человеком, он хотел передать правление Шикрару, своему лучшему товарищу и старейшему из кантри, однако народ его решил на совете, что он будет оставаться для них царем даже в своем новом обличье. Шикрар сказал, что позже кантри все это еще обсудят, однако до сих пор мы от них не слышали никаких вестей...

Я была глубоко погружена в свои мысли, но тут Вариен пошевелился, и я вновь взглянула на него.

Он медленно раскрыл глаза — изумительные, темно-зеленые, окаймленные серебром ресниц. Увидев меня, он улыбнулся — улыбка его была подобна утреннему солнцу, что сияло у него в глазах, — и если раньше он был просто красив, то теперь он мне показался самой Любовью в человеческом обличье...

Все его сородичи обладают даром, называемым «истинной речью», — это способность общаться мысленно. К своему удивлению, я обнаружила, что тоже владею этим даром, — люди называют его «бессловесной речью», и куда чаще об этом можно услышать из рассказов у камина, нежели столкнуться воочию. Вариен по-прежнему владел истинной речью, но теперь это было для него почти так же непросто, как и для меня: подобное общение, если оно длилось слишком долго, вызывало сильную головную боль. Благо, что нам было даровано счастье слышать и понимать друг друга без подобных усилий и мук.

И вот этим солнечным утром, лежа подле меня в серебристо-золотом сиянии, он явил мне свой разум. Слов не было, но мне была слышна вся его душа, преисполненная любви, и еще — музыка. О святая Шиа, Матерь всех нас, мне слышалась музыка! Когда-то сердцем и разумом мы слились с ним воедино в полете влюбленных — там, в его темных чертогах на Драконьем острове, — и тогда вместе сложили новую песню, а теперь эта же мелодия звучала у меня в голове, сообщая сердцу больше, чем могли сказать самые изысканные слова. Красота ее была неописуемой.

— Утро доброе, милая моя, — произнес он затем вслух и, с улыбкой притянув меня к себе, звонко поцеловал. Я ощущала его тело — сильное, теплое, зовущее — но желание мое растворилось в нахлынувшей внезапно радости. — Сколь чудесно это первое утро нашей с тобой супружеской жизни! Боюсь, правда, нам давно уже пора вставать.

— Думаю, Джеми решил проявить великодушие, любимый, — пробормотала я, улыбнувшись, и мы обнялись еще крепче. Сердце его билось рядом с моим, и в его объятиях я ощущала себя необыкновенно уютно, уверенная в полной безопасности, оберегаемая силой его любви. В голосе у меня проступало веселье: я не могла сдержать буйной радости, что охватила меня. — Если он до сих пор еще не послал за нами, значит, утро в нашем распоряжении.

— Твой нареченный отец воистину великодушен, — ответил он игриво, и руки его принялись бродить по моей спине. — И как же мы поступим со столь щедрым даром?

 

Вариен

Обняв меня своими длинными руками, она крепко прижалась ко мне, и я вдруг с удивлением понял, что она плачет.

— Вновь глаза твои источают морскую воду, малышка, — пробормотал я. Как я и рассчитывал, это ее развеселило. Прежде, когда мне еще не было известно, как на языке гедри называются слезы, я оказался свидетелем того, как при первой встрече со мной она плакала от радости, ибо мечта ее, лелеемая долгие годы, наконец осуществилась. Тогда-то я и сказал ей эти слова.

— О Акор, — выдохнула она где-то между смехом и слезами. — Акор, мне все еще не верится, что ты здесь, со мной, что ты человек и мой законный супруг!

— Твой до конца дней своих, моя милая Ланен, — ответил я, поглаживая ее по волосам и наслаждаясь этим чудесным ощущением. — Пусть же Ветры и Владычица позволят нам оставаться вместе многие годы, чтобы я имел возможность показать тебе всю бесконечную истину любви кантри.

В ответ она снова захохотала, да так сильно, что мне пришлось выпустить ее из объятий; но как только она поведала мне причину смеха, я тоже засмеялся.

— Что ж, любимая, — сказал я, нежно поглаживая ее по плечу, — еще раз спрашиваю тебя: что нам делать со столь прекрасным утром?

Подумав немного, она с улыбкой ответила:

— Ты не поверишь.

— Хорошо, пусть так, — ответил я слегка высокопарно, вновь привлекая ее к себе. — Однако в чем же состоит твоя затея, в которую я не поверю?

— Я хочу отправиться верхом к Межному всхолмью, в лес.

Я подумал было, что она шутит, однако заметил, что при этих словах глаза ее полыхнули радостью.

— Зимой солнце здесь редко бывает таким ярким, а я... О Акор, раньше, когда Хадрон был жив, мне ни разу не выпадало счастья побывать там зимой, — сказала она. — А я всегда так мечтала об этом. До Межного всхолмья рукой подать, и, видит Владычица, лошадей у нас предостаточно.

— Думаю, уж по одному-то скакуну на каждого найдется, — ответил я со смехом, по-прежнему не выпуская ее из объятий.

— Да, но когда твоя жена владеет собственными племенными конюшнями, да к тому же еще лучшими в Колмаре, выбор сделать не так-то просто. — Она усмехнулась. — Ну так как? Позволишь ли ты мне ехать, или же мне заставить тебя?

Последнее меня заинтересовало.

— И каким же образом ты это сделаешь? Способности твои достойны восхищения, сердце мое, и ты не перестаешь меня удивлять, но все-таки и во мне сохранилась еще часть моей былой силы. Сомневаюсь, что ты сумеешь вырваться из моих объятий.

— Не все решается только силой, — ответила она, и тут я вскрикнул. Она едва коснулась меня пониже ребер, однако ощущение было крайне необычным, и мне пришлось выпустить ее.

— Что это ты сделала? — принялся допытываться я. — Что это было?

Она принялась смеяться, долго и громко. Не в силах удержаться, я присоединился к ней, хотя и ведать не ведал, что именно так ее развеселило. Смех ее был полон радости — сильной, лишавшей меня всякой способности к сопротивлению.

— Вот уж не думала! — наконец ухитрилась она выговорить. — Неужели драконы так боятся щекотки?

— Щекотки? — я попробовал произнести незнакомое мне слово.

— Да, щекотки. Вот такой, — вновь протянув ко мне руки, она еще раз заставила меня неестественно задергаться. Я решил, что перенять этот навык было бы весьма полезно, и попробовал то же самое проделать с ней. По-моему, у меня неплохо получилось: она вновь расхохоталась. После нескольких очень приятных мгновений она остановила меня поцелуем и сказала, что мы сможем утолить прочие свои побуждения после захода солнца, потом встала и поспешила одеться.

Я гордился своими небольшими достижениями. Одежда уже не казалась мне столь ужасной, как прежде. Теперь она была вполне привычной, и кожа моя давно приноровилась к ткани, так что я уже не поднимал вой только из-за того, что приходилось каждый день одеваться. Когда по пути сюда мы проезжали через одно из больших поселений к северу от Корли, я ухитрился отыскать себе сапоги по размеру, и после этого, как ни удивительно, ноги мои — сбитые и покрытые волдырями — довольно быстро зажили, не понадобился даже целитель. Это привело меня в восторг. Прежде мне и невдомек было, что гедри, к которым я теперь себя причислял, способны настолько быстро исцеляться без посторонней помощи. Нам, кантри, для исцеления требуются месяцы, а то и годы — все зависит от того, насколько серьезны раны, — и чтобы наши тела могли восстановиться, мы вынуждены впадать в вех-сон. Это может показаться существенной слабостью — вообще-то, вех-сон и есть единственная и самая большая слабость кантри — он отнимает много времени; однако нас это не слишком волнует, поскольку народ наш является долгожителем, да к тому же мы настолько хорошо защищены броней, что редко получаем тяжелые раны.

Я вздохнул, и Ланен сейчас же повернулась ко мне.

— Что печалит тебя в столь ясный день, любовь моя? — спросила она, усевшись на постель, чтобы зашнуровать подбитые мягким мехом башмаки.

— Ах, дорогая, я все еще принадлежу двум мирам, — ответил я. — Стоит мне лишь на мгновение подумать о своем народе, как я уже говорю себе не «они», а «мы», не успев и глазом моргнуть. Я счастлив быть человеком, поверь, однако сердцу моему требуется время, чтобы привыкнуть к этому.

Она приблизилась ко мне, пока я одевался, и одарила меня звонким поцелуем.

— У твоего сердца есть столько времени, сколько ему надобно, любовь моя. Ведь, пока оно привыкает, ты все равно рядом со мной.

Проворно подскочив к сундуку, что стоял подле стены, она вынула из него длинное одеяние из толстого сукна ярко-синего цвета.

— Там снаружи холодно, так что тебе понадобится вот это. Может, еще одну рубашку?

— Нет, благодарю, — ответил я. — Суконник я надену, но больше никакой одежды не требуется. Мне и так чересчур тепло.

— Слушай, Вариен, а ты уверен, что ты и впрямь человек? — спросила Ланен с усмешкой. — По-моему, ты похож на человека лишь снаружи, а внутри ты все тот же кантри. Ты не пробовал извергать пламя?

Я рассмеялся.

— Пробовал. Потом целый час говорить не мог. — Я схватил ее и привлек к себе. — Я полностью человек, дорогая. Может, ты хочешь, чтобы я тебе это доказал?

Вновь нежно поцеловав меня, она отстранилась и потянула меня за собой.

— Не сейчас, муж мой! Обуздай свой порыв. Я же говорю тебе: зимой солнце редко сияет подолгу. Давай выйдем из дому — день-то какой чудесный! Потом докажешь мне все, что захочешь, но если я вскорости не выйду наружу, то выйду из себя!

Каким бы пустяком ни казалось это обстоятельство, оно вновь напомнило мне, насколько коротка жизнь у народа, к которому я теперь принадлежал. Столь короткий срок, точно один удар сердца, — так недолго мы с Ланен будем вместе, так мало суждено мне прожить — а ведь изначально мне было отмерено, возможно, еще целое тысячелетие!

— Отправимся же и насладимся этим днем! — воскликнул я. Она направилась к выходу, но я оттащил ее в сторону. Я увлек ее, смеющуюся, на кухню и там, выпустив на мгновение, исчез в кладовой, чтобы через миг предстать перед нею вновь — с грудой сморщенных яблок и вчерашним караваем хлеба.

— Вот теперь — в путь! — провозгласил я и, схватив ее за руку, направился к двери.

Никогда еще не находил я столько необыкновенной радости в таких, казалось бы, простых вещах. Пока мы со смехом седлали лошадей, им, похоже, передалось наше настроение. Едва мы сели в седла, как они сорвались с места и понеслись легким галопом по дорожке, что вела к северным холмам. Ланен как-то рассказывала мне о Межном всхолмье — о том, как она, лежа по ночам в своей неуютной постели, мечтала побродить там. Немалую часть своей жизни она провела в ночных грезах, однако это нисколько не поколебало ее духа, не наполнило сердце преждевременной горечью — и это делает ей честь.

Мы дали лошадям волю, и они резво скакали по дороге. То ли им требовалось хорошенько подразмяться, то ли они просто пытались таким образом согреться, но они сами довольно долгое время не сбавляли галопа. Холмы возвышались впереди, и голые стволы деревьев отчетливо вырисовывались на высоких гребнях, переходя в сплошной бурый покров на склонах. Кони перешли на шаг, и мы ехали друг подле друга. Воздух слегка потеплел, и в нем то и дело чувствовался запах горящих дров, доносившийся с окрестных ферм, разбросанных тут и там; ветер почти полностью стих.

Подъехав к заснеженной лесной опушке, мы спешились, привязали лошадей, оставив им достаточно свободы, после чего накрыли их одеялами и, совершенно позабыв про захваченную снедь, направились в глубь леса. Среди голых ветвей я заметил кое-где темные глянцевито-зеленые пятна: некоторые деревья в отличие от своих погруженных в сон собратьев сохранили листву. Я поинтересовался о них у Ланен.

— Это мои любимцы, — сказала она с улыбкой. — Подойди-ка, понюхай, — и с этими словами она сорвала несколько листьев заостренной формы и растерла их в ладонях. Я почуял тонкий, приятный аромат.

— Что это? — спросил я восторженно.

— Илсанский пентрам, — ответила она. — Это одно из немногих известных мне деревьев — я выбиралась в лес нечасто, и при этом рядом не было никого, кто мог бы рассказать мне, какие деревья здесь растут. Правда, как-то раз в середине зимы Алисонда притащила домой ветки этого самого дерева и развесила их по всему дому, понатыкав там и сям. Их чудесный запах держался несколько недель, и я на всю жизнь запомнила его. Хотя здесь, на холоде, он кажется еще приятнее. — Рассмеявшись, она обняла меня, и я услышал, как разум ее переполняется восторгом, и от этого, казалось, даже воздух вокруг сделался теплее. — Ах, Вариен, до чего же чудесно! — воскликнула она, высвобождаясь из моих объятий. — Утерпеть не могу! Пошли, я поведу тебя на вершину вон того холма! — и она проворно устремилась вперед.

Я последовал за нею, однако ноги мои еще не вполне привыкли к человечьей походке, и вскоре я понял, что так мне ее нипочем не догнать. Поэтому я предпринял кое-что иное.

Каким же я оказался глупцом! И как я мог этого не предвидеть!

 

Ланен

Я услышала позади крик Вариена. Вдвое быстрее я помчалась назад — и увидела, что он стоит на коленях прямо на холодной земле и в ужасе взирает на свои ладони. Они были слегка оцарапаны — судя по всему, он упал, — но я не видела в этом ничего особо ужасного. Он находился в полном смятении, и, глянув на него, я поняла, что на какое-то мгновение он лишился дара речи. Поэтому Язык Истины, как мне показалось, был бы сейчас очень кстати.

«Вариен, любимый, в чем дело? С чего такое горе?» Моя попытка прибегнуть к истинной речи ничего не дала. Такого раньше не случалось. Разум его был замкнут, я не могла воззвать к нему. Слова мои возвратились ко мне, точно отраженные эхом от скалистого утеса.

— Вариен, ответь же мне! Что произошло? — заговорила я вслух, не на шутку встревожившись. Вместо ответа он неловко поднялся с колен и прислонился спиной к ближайшему дереву. Его трясло, и он был бледен. Думаю, не будь у него за спиною дерева, он бы опять упал. На меня он так и не взглянул. Моя обеспокоенность, смешанная с любовью, еще больше усилилась — и очень скоро обернулась гневом, как обычно со мной и бывает. Подойдя к нему вплотную, я с яростью прошептала его полное имя:

— Вариен Кантриакор раш-Гедри Кадреши-на Ланен!

Тут он поднял глаза и наконец-то встретился со мною взглядом. Я продолжала, уже более спокойно:

— Если ты сейчас же не отзовешься, то, клянусь всеми святынями, я тряхну тебя так, что только зубы застучат! Ответь мне, муж! Что произошло?

Дыхание его было прерывистым, словно он только что стремглав уносил от кого-то ноги. Страшным усилием воли я заставила себя молчать и выжидала. Наконец ему с трудом удалось пробормотать несколько слов:

— Бежать... за тобою... слишком медленно...

Лицо его вновь исказилось гримасой боли и стыда; он то и дело сжимал и разжимал пальцы, словно пытался совладать с собственными руками, которые почему-то его не слушались. Я поборола в себе порыв броситься к нему, обнять... Словно по наитию самой Владычицы я знала, что он сам должен справиться с этим. И ждала. Наконец он выговорил:

— Потом я придумал, как тебя обогнать, чтобы добраться до вершины первым и дождаться там тебя... А-а! — Он откинул голову, словно на него обрушился невидимый кулак, и горло его сжалось настолько сильно, что ему пришлось едва ли не завопить, чтобы протолкнуть наружу слова. Страшным голосом он прохрипел: — Ланен, я пытался взлететь! — и с пронзительным криком вновь пал на колени: должно быть, они подкосились сами собой. Но самое худшее было уже позади; теперь, когда все выяснилось, он расплакался: рыдания сотрясали все его тело. Мне не оставалось ничего другого, кроме как крепко обнять его.

Не будь Вариен в столь ужасном состоянии, я бы рассмеялась: его поступок казался полнейшей глупостью. Но сейчас я не посмела. Слава Владычице, на этот раз она вложила в меня благоразумие. Я не знала наверняка, что именно так его сокрушает, но сокрушенность была налицо. Я просто не выпускала его из объятий, не произнося ни слова.

Наконец он смог заговорить, хотя слова все еще с трудом вылетали из его несчастного горла.

— Я опустился на четвереньки и попытался взлететь, но не тут-то было! Крылья! Они пропали, Ланен! Ох, любимая, как же тяжко это осознавать! — простонал он. — Я лишился их навсегда. Отныне и до самой смерти я привязан к земле, и путь в воздух для меня закрыт. — Казалось, он погрузился в себя: с отрешенным видом он поднялся на ноги, отвернувшись от меня, однако продолжал держать меня за запястья, сжимая их с такой силой, что я даже испугалась за свои кости. — Я еще не гедри, но уже не кантри, моя душа застряла где-то посередине. О моя дорогая Ланен, что же мы наделали!

На мгновение мне вспомнились слова Ришкаана, одного из кантри, который ожесточенно противился нашему с Вариеном союзу.

Видит Владычица, я пыталась забыть его слова, но они продолжали тяжким грузом давить мне на сердце. С самого начала мы с Вариеном видели в нашем единении спасение для кантри и гедри, в то время как Ришкаану мнилось противоположное. Слова его звучали у меня в голове настолько ясно, словно он только что произнес их перед кантри, собравшимися, чтобы решить нашу с Акором участь.

«У меня тоже были вех-грезы, государь Акхор, но в них я узрел лишь смерть и разрушение! Родичи мои, она хочет смешать кровь кантри и гедри! Дети ее будут чудовищами, мир наполнится огнем ракшасов, и некому будет встать на защиту — из-за нее!»

Мои родичи-кантри уделяют пристальное внимание видениям, являющимся во время вех-сна, который охватывает их, когда им требуется исцеление или когда они сбрасывают свою кожу. Ришкаан встретил достойный конец, сражаясь с заклинателем демонов, но тень его сновидения было не так-то легко рассеять.

И теперь Вариен меня страшно обеспокоил. Может, и его тоже посетило видение, подобное тому, что явилось Ришкаану?

Пока я размышляла над этим, он, хвала Владычице, овладел собой. Ослабив хватку, он вновь опустился на колени.

— Прости меня, любимая, — произнес он тихо и послал мне небольшую часть своих мыслей — сквозь плотный заслон, которым поначалу отгородился от меня.

Лучше бы он этого не делал. Я никогда прежде не думала, насколько это опустошает — слышать от кого-то его истинные помыслы, не прикрытые мишурой слов. Те его мысли, которые были на поверхности, еще не слишком ранили, но вот более глубинные открыли мне глаза на многое; кроме того, в самом конце я впервые услышала нечто новое — тихий шепоток скрытого сожаления, который звучал слабее мыслей и больше напоминал некое чувство:

" Крылья мои — мои крылья, увы, ушедшего не вернуть — они исчезли, а я повержен, привязан к земле — привязан к тебе — страшную цену заплатил я за любовь — но в глубине сердца я очень люблю тебя, уж это-то не изменилось и никогда не изменится — прости мне мою слабость — я не могу летать, моя спина обнажена, увы, ушедшего не вернуть — я на всю жизнь останусь калекой (это из-за нее)".

Таков уж Язык Истины, и от этого было еще более горько. Правду не всегда легко выслушивать, а со времени нашей свадьбы к тому же не прошло и суток. Святая Владычица Шиа, неужели нашу радость оказалось так легко разрушить?

— В этом нет моей вины, Вариен, — бросила я, внезапно разозлившись. Своим поступком мой новоявленный супруг уничтожил весь тот восторг, что переполнял мое сердце совсем недавно, и теперь мне казалось, что где-то в глубине души он обвинял меня во всех своих несчастьях. — Я что, силком заставила тебя стать человеком?

Стряхнув его с себя, я поднялась на ноги. Он сейчас же вскочил, потянувшись ко мне. Я отвернулась.

— В чем дело? Что я такого... Ох!.. — голос его был таким удивленным, что я не удержалась и вновь посмотрела на него. — Вот оно что! Дорогая моя, мне все понятно, — продолжал он, и речь его звучала уже не так надорванно. — Ты очень быстро делаешь успехи в Истинной речи, Ланен. Я удивлен! Прежде лишь Шикрар мог постигать мои мысли настолько глубоко. Ты слышала теришнакх — сокрытые слова. Прости меня, милая.

— Сокрытые слова? — воскликнула я с негодованием. — Ну что ж, я рада, что услышала их! Значит, по-твоему, мне доступны глубины чужого разума, Вариен? Ну хорошо, пусть я владею Языком Истины, что из этого? Если уж ты действительно так считаешь...

— Прошу тебя, Ланен, выслушай же меня, — перебил Вариен. — Ты еще не знакома с этим уровнем Истинной речи, поэтому ты пока не все понимаешь. Такие мысли — они возникают сами по себе, непрошено, если не сказать больше. Разве тебе в голову никогда не приходили низкие помыслы, которые твой здравый рассудок тут же отвергал? С шепотом теришнакха мне удалось бы совладать не больше, чем унять чих, однако не следует придавать ему большого значения. Это недостойные мысли, которые спешишь прогнать прочь, едва они дают о себе знать...

Я резко повернулась к нему, кипя от гнева:

— Ты сказал, что я на всю жизни сделала тебя калекой! Это тебе не чих унимать!

И тут, не в силах сдержаться, я вдруг расхохоталась.

Упокой Владычица мою душу, я бы врезала ему прямо тут же, если бы вдруг не услышала от него те же слова, которые только что сама произнесла: он повторил их на Языке Истины, весело и с любовью.

Вот дракон окаянный! Ему всегда удается выжать из меня смех, причем чаще всего мне приходится смеяться над собой.

Тут он привлек меня к себе и одарил поцелуем, долгим и проникновенным, сжимая в крепких объятиях, — и я немного оттаяла. Я все еще сердилась на него, но... когда твой любимый страстно целует тебя, гнев как-то сам собой рассеивается... Когда мы прервались, чтобы перевести дыхание, я положила руку ему на щеку.

— Ну что, Вариен? Прощаешь ли ты меня за то, что я лишила тебя крыльев?

— Нет, кадреши , не прощаю. — Я отстранилась было, но он пояснил: — Как я могу прощать тебе то, чего ты, если уж на то пошло, никогда не совершала? — Взяв меня за руку, он поцеловал мне ладонь, отчего по спине у меня пробежала приятная дрожь. — Не ты ведь изменила меня, любимая. Если ты помнишь, наши встречи, наш союз — все это, кажется, было задумано свыше — Ветрами, которым поклоняется мой народ, и Владычицей Шиа, богиней гедри. Разве могли мы, две смертные души, противиться воле богов?

Легонько поцеловав его, я отступила и наконец-то улыбнулась.

— Вот бы убраться куда-нибудь, где потеплее, — ответила я. — Не знаю, как ты, Дешкантриакор, а я уже до костей продрогла — и как назло, поблизости ни одного дракона, который мог бы разжечь огонь. Давай-ка воротимся.

Мои слова вызвали у него смех. Дешкантриакором Вариена в шутку называл его старый друг, Шикрар, когда мой возлюбленный только стал человеком. Имя это означает «странный царь кантри», и оно как нельзя лучше подходило ему, хотя в конце концов он выбрал себе другое...

Мы быстро вернулись к месту, где были привязаны наши лошади, свернули одеяла и отправились назад в Хадронстед. Зимнее солнце все еще ярко светило, и закат его был не менее восхитителен, чем восход; звон чистого холодного воздуха смешивался с запахом теплого лошадиного тела и временами — с зимней прелью, струившейся из-под копыт лошадей, когда они ворошили прошлогоднюю листву.

Я сочла за лучшее прекратить на время эти разговоры, хотя и понимала, что вопрос остался неразрешенным — теперь он висел меж нами подобно тени (правда, пока еще небольшой), но, поскольку Вариен некоторое время предпочел молчать, я решила оставить все как есть. Думаю, я и сама не слишком стремилась к разговору, потому что отнюдь не ожидала столкнуться с такой глубокой скорбью, чувством потери и гневом — и была потрясена столь тяжелыми и неведомыми мне прежде переживаниями своего возлюбленного.

Ладно, чего уж там, Ланен, давай все начистоту!.. Я не знала, как поступить, поэтому и бездействовала. Если в глубине сердца он чувствовал, что вина его перерождения лежит на мне, то я ничего не могла бы сказать в свое оправдание. Не вздумай я отправиться к Драконьему острову, он бы и до сих пор оставался царем в своем прежнем обличье... Я знаю, что с моей стороны оставить все как есть было глупостью и трусостью, но чего вы от меня хотите? Тогда я была еще слишком молода — я ведь покинула дом лишь минувшей осенью, когда отправилась в путешествие; просыпаясь каждое утро, я видела перед собою новый мир, и это было настолько необычно, что я не верила своим глазам. Может, барды и величают меня «извечно мудрой», но я-то знаю, что отнюдь не такая и никогда таковой не была. Одним словом, нет отъявленнее лгунов, чем сочинители сказаний.

...Когда мы возвратились в поместье, солнце уже зашло, и все тонуло в сумерках. Джеми встретил нас в дверях с усмешкой, усадил на кухне подле очага, поставил перед нами тарелки с густой похлебкой из чечевицы и ячменя и положил рядом крупно нарезанный хлеб с маслом. Мы с удовольствием принялись за еду. Джеми пребывал в каком-то странном расположении духа: мне даже показалось, будто он чем-то доволен. Он то и дело заходился беспричинным смехом, а когда я попросила его отужинать с нами, расхохотался еще сильнее.

— Чего смешного? — проговорила я с набитым ртом.

— Спасибо, девочка, но лично я пока что не обезумел от любви. Я неплохо пополдничал и теперь проголодаюсь не раньше чем через несколько часов. А вот вы оба, готов поспорить, за весь день даже не перекусили.

Мы с Вариеном переглянулись. В суматохе дня, охваченные наплывами переживаний, мы так и не позавтракали, совершенно позабыв о съестных припасах, которые прихватил с собой Вариен, — они так и остались лежать в переметной суме. Мы смущенно улыбнулись но когда я вновь перевела взгляд на Джеми, глаза которого озорно мерцали при свете огня, то решила, что неловкость эта рано или поздно все равно забудется... Да пусть даже лет через десять — какая разница! Я подозревала, что у всех отцов — родных или нареченных, как мой Джеми, — в запасе имеется немало подобных историй о выданных замуж дочерях.

Я уже говорила, что прежде считала своим отцом Хадрона; так было до тех пор, пока Джеми не рассказал мне о моей матери, Маран Вене. Он признался, что я похожа на нее — такая же высокая и сильная, с серыми глазами. Сама я ее не знала: она оставила меня на попечение Хадрону, когда я была совсем еще маленькой. Джеми, кажется, был когда-то предан ей, и они полюбили друг друга, вместе объездили Колмар вдоль и поперек... А потом ей встретился купец Марик Гундарский, и она по какой-то причине (которая была для меня абсолютно непостижимой, ибо даже Джеми не знал этого) покинула своего возлюбленного и спуталась на три месяца с ним. Однако с Мариком она так и не почувствовала себя уютно, но это было и к лучшему; вскоре ее любопытство спасло ей жизнь: она узнала, что Марик замышляет злые козни, связавшись с неким заклинателем демонов. Марик посулил жизнь своего первого ребенка демонам-ракшасам в уплату за Дальновидец — хрустальный шар, который мог показать ему все, что бы он ни пожелал увидеть в мире, и это должно было предоставить ему власть над соперниками. Моя мать Маран и Джеми украли у него Дальновидец чуть ли не сразу после того, как тот был создан. Им едва удалось унести ноги, а спустя шесть недель они по чистой, чтобы не сказать по недоброй, случайности оказались в деревушке, где я впоследствии родилась и выросла; там Маран и повстречала коневода Хадрона. Едва тот увидел ее, как сразу же влюбился (так, во всяком случае, утверждал Джеми); но, выходя замуж за Хадрона, она уже была беременна мной. Уехала она, когда мне не исполнилось и года, а Джеми, во имя своей любви к ней, да еще потому, что я, возможно, была его дочерью — даже сама Маран не знала наверняка, кого считать моим отцом, — остался в Хадронстеде, обязуясь из уважения к Хадрону никогда не заговаривать о прошлом. Он всегда был готов выслушать меня, в то время как Хадрон постоянно от меня отворачивался. Слишком высока, не в меру мужеподобна, более чем заурядна, чересчур сильна, да к тому же еще и диковата — по мнению Хадрона, все во мне было не так, и я влачила невыносимо замкнутую жизнь, покинутая матерью и отвергнутая человеком, которого считала своим отцом. Стоит ли удивляться, что нежная любовь и доброта Джеми стали для меня всем на свете — с тех самых пор, как я себя помню. Правда мне открылась уже после того, как начались мои приключения — менее полугода назад, — а до этого я знала лишь то, что всегда любила Джеми и доверяла ему, всегда могла на него положиться, даруя ему всю свою любовь, которой Хадрон не заслуживал.

Позже я узнала, к своей скорби, что отцом моим на самом деле является Марик Гундарский, все это время разыскивавший меня, чтобы уплатить мною за Дальновидец. Я повстречала его во время своего путешествия. На его-то корабле я и добралась до Драконьего острова, и как раз под его руководством заклинатель демонов вызвал ракшасов, которые должны были забрать меня; сам же Марик пытался склонить меня к тому, чтобы я предала кантри, а потом по доброй воле выдал меня демонам. И именно Акор — то есть Вариен в своем прежнем, драконьем, облике — спас меня из их лап, однако Марик оказался слишком глуп, чтобы остановиться на этом. После он пытался похитить величайшее сокровище — самоцветы утраченных душ, а вместе с ними и сами души родичей Акора. Обороняясь, Марик едва не лишил жизни Акора... Закрыв на миг глаза, я содрогнулась при этих воспоминаниях. Битва была страшной, и я до сих пор иногда в ужасе просыпаюсь от являющегося во сне кошмара: серебристая чешуя Акора, залитая алой кровью... В конце концов Акор и его самый близкий друг Шикрар нашли способ одолеть Марика. Не знаю, как им это удалось, но они разрушили его разум.. Утратив рассудок, он стал совершенно беспомощен, и отныне ему, похоже, суждено было пребывать в таком состоянии до конца дней своих.

Впрочем, мысли о его судьбе нисколько не лишали меня сна.

То, что я почти ничего к нему не испытывала, может показаться странным, однако вплоть до самого путешествия я о нем совершенно не знала, да к тому же он не раз пытался убить и меня, и тех, кто был мне так дорог. Что бы вы чувствовали на моем месте? К моему прискорбию, он являлся существом, породившим меня... Но, как бы там ни было, мой самый что ни на есть настоящий отец сидел сейчас напротив: одна бровь весело приподнята, глаза светятся радостным удовольствием.

— И где же бродят сейчас твои помыслы, милая моя Ланен? — вопросил он с улыбкой. — Мне знаком этот твой взгляд. Ты сейчас где-то за сотню лиг отсюда.

— Да, ты знаешь меня куда как хорошо, — ответила я, усмехнувшись. — Но теперь-то я воротилась, так что уже не важно... Нет ли еще супа?

Потом мы с Вариеном помогли Джеми по хозяйству — накормили и почистили лошадей, вычистили сбрую, наложили свежей соломы... В конце концов Вариен подошел ко мне и нежно, но настойчиво забрал у меня из рук вилы, после чего, взяв меня под руку, отвел в дом. Я была в замешательстве и пыталась было добиться от него, что он замышляет, но он не ответил — лишь шикнул на меня, едва я приоткрыла рот. Настроен он был решительно, но в то же время мне показалось, что его что-то забавляет. Когда же я решила мысленно обратиться к его разуму, то была изумлена глубиною охватывавших его чувств: я ощущала, как от него исходит сильнейшее желание и одновременно — глубокое довольство. Приведя меня в спальню, он запер за собою дверь.

Я была поражена тому, с какой страстью он осыпал меня поцелуями, — казалось, все его тело так и полыхает... Мы выпустили друг друга из объятий лишь для того, чтобы скинуть одежды... Впервые за все время я с трепетом ощутила прилив той глубочайшей страсти, что соединила нас в самом начале; во мне мешались уважение, любовь и желание — крепкие, как основа мироздания. Это было так потрясающе, что я даже не могу передать свои чувства. Я впервые осознала до конца, что несбыточное сделалось явью: я стала супругой Акора, который был старше меня на тысячу лет, обладал мудростью и силой — и до недавних пор оставался верен обету безбрачия. Даже в любовном пылу я не могла не рассмеяться.

— А ты очень быстро учишься для своего столь почтенного возраста!

Одарив меня радостной и страстной улыбкой, он ответил мне... Да вы и сами можете предположить, что он мне ответил, поскольку нежные слова произносятся на брачном ложе не для того, чтобы приводить их в книге.