Подготовка к приезду Кандервудов была очень похожа на приготовление к большой битве. По крайней мере Прескотт подходил к этому именно так. Но поскольку он никогда не вступал в битвы, которые не имели для него ни малейшего интереса, то и в подготовке к этой старался держаться в стороне от всех, особенно от своей экономки.

Взяв на себя руководство уборкой, миссис Свит привела в замок всех свободных женщин, которых смогла найти в деревне, чтобы помочь немногочисленной прислуге вычистить, выдраить, подмести, вымыть и отполировать каждый дюйм пола, стен, потолков и мебели, которые попадались на их пути. Пустующие спальни западного крыла, не видевшие дневного света уже долгие годы, были подготовлены к приезду родственников его светлости и их друзей. И когда уборка западного крыла была закончена, армия миссис Свит энергично взялась за дело в восточном крыле. Вот тогда-то Прескотт запротестовал.

— Ну уж это переходит всякие границы, — сказал он Люсинде, когда они осматривали одну из свободных спален в восточном крыле. — Мне, возможно, и придется проводить дни с этими людьми, для того, чтобы не казаться хамом, но будь я проклят, если соглашусь проводить рядом с ними еще и свои ночи.

— Будьте благоразумны, Прескотт. Все, что нам надо, — это еще две спальни, и единственные оставшиеся пригодными для этих целей комнаты находятся здесь, в восточном крыле.

— Мне все равно. Всех этих гостей расположите в западном крыле и держите их подальше от меня.

— А как?

— Потесните их!

— И как же нам это сделать?!

— Легко. Положите их спать по два или по три человека на одну кровать. Или, еще лучше, постелите им на полу.

— Мы не можем этого сделать. Это… это негостеприимно.

Он бросил на нее недовольный взгляд.

— Как раз под стать Кандервудам.

— О ради Бога, они же ваша семья.

— Я знаю, — простонал он. — Не напоминайте мне об этом.

Люсинда глубоко вздохнула и решила попытаться подойти к этому вопросу с другой стороны.

— А нужно ли мне напоминать вам, что они пробудут здесь только две недели?

— Это вы так думаете. Я знаю своих родственничков лучше вас. Они все как на подбор — все до одного. Они могут сказать, что собираются пробыть здесь только несколько дней, но я поставлю вам доллар против десяти центов, что они найдут способ остаться здесь на месяц или даже больше, — он на мгновение замолчал и задумчиво нахмурился. — Мне придется придумать что-нибудь, чтобы поскорее избавиться от них.

Удивленная ожесточенностью, которой она никогда не замечала в нем раньше, Люсинда в ответ только покачала головой.

— Ваши родственники еще даже не приехали сюда, а вы уже строите планы, как избавиться от них.

— Да, это называется самозащитой, дорогая.

— Действительно, самозащита. Я полагаю, что если они предъявят слишком большие претензии на ваше драгоценное личное время, то вы бросите их в темницу вместе с Гариком.

— Эй, а ведь это неплохая идея! Однако нет, это не пойдет.

— Конечно, нет.

— Темница не настолько большая, чтобы вместить целую свору этих людей. И к тому же стены и цепи в ней уже недостаточно крепки.

— О, вы невыносимы, Прескотт Трефаро!

— Нет, дорогая, я просто в отчаянии. А между этими понятиями есть разница. Я никогда не чувствовал себя таким загнанным в угол, как сейчас. Кандервуды… — словом, они не такие, как вы и я. Собственно говоря, они не похожи ни на кого из тех, кого мы знаем. К дьяволу, что я буду делать?

Озабоченность, звучавшая в голосе Прескотта, подсказала Люсинде, что он не просто расстроен надвигающимся приездом родственников, а ужасно обеспокоен. И, кажется, она знала причину. Хотя он рассказал ей совсем немного о своей жизни до приезда в Англию, Люсинда узнала достаточно, чтобы понять, что Кандервуды очень плохо относились к его отцу и матери, а позднее и к брату-близнецу Пайну. Они были холодными, высокомерными, осуждающими всех и всякого людьми, которые считали, что всегда правы только они, а все другие заблуждаются и поэтому недостойны их драгоценного внимания, не говоря уже о любви. Прескотт же был одним из самых великодушных и заботливых людей, которых она когда-либо знала. И поэтому как он мог притворяться и любезничать даже короткое время с теми людьми, которые были такими жестокими с членами его семьи, так глубоко любимыми им? Конечно, он просто не мог изменить самому себе — в этом-то и была проблема.

Если бы Прескотт не позволил им приехать в Рейвенс Лэйер, он поступил бы ничуть не лучше их самих. Но с другой стороны, не будучи лицемером, он не мог принимать их с распростертыми объятиями.

— Вы сделаете все, что нужно сделать, — сказала она, очень желая хоть как-то развеять его тревогу. — Я знаю, вам ужасно не нравится это, но ведь вы не можете отвернуться от своих родственников.

— И это вы говорите мне! Они такие, что при случае попытаются зарезать меня!

— О, чепуха! Они никогда не сделают ничего подобного. В крайнем случае, просто поменьше общайтесь с ними! Пусть они сами развлекают себя во время визита.

— Да, я думаю, что так и сделаю.

— К конце концов, вы — граф Сент Кеверна, и этот титул накладывает на вас определенные обязанности, которые вы должны выполнять ежедневно.

— Действительно? Да конечно, это так и есть.

— Естественно, я не говорю, что вы должны всегда избегать их общества. Вам придется проводить с ними час или два в день. Ведь у них каникулы, и они приедут за столько километров сюда из Лондона, только чтобы навестить вас.

— Занимательные это будут каникулы, — пробурчал Прескотт. — Приглашают родственников, которых сами даже не знают.

Слово «каникулы» все вертелось в голове у Прескотта, дав толчок мыслям, как принять неожиданных гостей.

— Кандервуды приезжают первого июля. Будь я проклят, дорогая, придумал!

— Что?

Его радостная улыбка, казалось, осветила всю комнату, и сердце Люсинды затрепетало от любви.

— Мы устроим этим людям во время каникул самый большой и, черт побери, лучший праздник, который у них когда-либо был в жизни.

Ее черные ресницы заморгали в недоумении.

— Правда?

Прескотт приблизился к ней.

— Конечно. Это будут такие каникулы, которые они не забудут никогда!

Сияя от возбуждения, он схватил ее за плечи и хотел уже было по-дружески обнять, как вдруг, ощутив ее тело, поддался охватившему его чувству. И прежде чем рассудок смог взять верх над его желанием, он наклонил голову и овладел ее губами.

Прескотт хотел только поцеловать ее в знак благодарности за то, что она подала идею решения проблемы. Но в тот момент, когда он коснулся губами ее губ, почувствовав их опьяняющую сладость, его благодарность развилась в нечто большее, и прорвались те чувства и желания, которые он уже давно хранил глубоко в своей душе. Теплота разлилась по всему его телу, теплота, которая постепенно начала перерастать в бушующее пламя.

Неожиданность этого страстного поцелуя Прескотта и то всепоглощающее желание, что чувствовалось за ним, застали Люсинду врасплох. Она ощутила легкое головокружение, слабость в ногах и позволила себе растаять в его объятиях. То, что она испытала вслед за этим, дало ей возможность понять, что они прекрасно, идеально подходят друг другу. Их души и тела, казалось, были созданы, чтобы быть вместе. Ей хотелось полностью слиться с ним, чтобы их плоть и кровь стала единой, и никто и никогда не смог уже разлучить.

Но тут Прескотт опомнился и осознал, что с ними случилось.

Тяжело дыша, он медленно отстранился и посмотрел вниз на закрытые глаза Люсинды. Ее губы, пылающие от поцелуя, были еще приоткрыты и продолжали призывно манить его, прося возобновить прерванное наслаждение.

Но голос разума подсказал ему проигнорировать этот призыв.

— Вот это да, — сказал он. — Черт возьми, что здесь только что произошло?

Люсинда открыла глаза и постаралась сосредоточить на нем свой взгляд.

— А?

— Давайте-ка, дорогая, придите в себя. Не то если будете продолжать смотреть на меня, как сейчас, то соблазните меня сделать такое, о чем мы с вами потом можем сильно пожалеть.

Люсинда глотнула и заморгала ресницами, глубоко дыша, наполняя воздухом легкие в надежде, что эти движения помогут восстановить ее самообладание.

— Я… я не знаю, что вы имеете в виду.

— Не думаю. Ведь вы тоже это почувствовали, не правда ли?

— Почувствовала что?

— Поцелуй, который мы только что с вами… О, это был не просто поцелуй! К черту, дорогая, это был… — он ломал себе голову в поисках подходящего слова, — поцелуй!

— Да, но…

— И часто вы так целуете мужчин?

Люсинда окончательно очнулась от состояния сладострастной летаргии, и чувство негодования охватило ее. Она резко выпрямилась и отошла от Прескотта на порядочное расстояние.

— Как вы осмеливаетесь думать такое обо мне? Если вы хотите знать, то я не целую мужчин вообще. Случилось так, что вы первый.

— Это хорошо. Целуйтесь вы так все время, я не удивился бы, если половина мужчин в этой стране поубивали бы друг друга только за то, чтобы вы один раз чмокнули их в щеку.

— О нет! Послушайте, Прескотт, это был просто дружеский поцелуй между кузенами, ничего большего.

— Ха! В этом поцелуе не было ничего такого, что относилось к нашим родственным связям. Вы это знаете, и я знаю, потому что мы оба это чувствовали.

— Я ничего не знаю, и откуда вам известно, что я чувствовала?

— Потому что я ощущал, что вы испытывали, дорогая.

Некоторое время она не могла найти подходящих слов и издавала какие-то короткие невнятные звуки, пока к ней, наконец, не вернулся дар речи.

— Вы делаете из мухи слона.

— Я-то нет, это как раз сделали вы, поцеловав меня таким образом. Если бы мы не остановились… В общем, очень хорошо, что мы все-таки остановились. Мужчина в моем состоянии не сможет долго довольствоваться этим без того, чтобы сейчас же не захотеть гораздо большего.

— Я не понимаю, о чем идет речь.

— Я знаю, что вы порядочная молодая девушка, дорогая, но вы не настолько неопытны.

— В некоторых вещах у меня действительно нет большого опыта. А именно, в понимании загадок, подобных вашим.

— Загадок?

— Да, загадок. Сначала мы разговариваем о чувствах, в частности о моих чувствах, затем о мухах и слонах, а потом про то, что вы мужчина в каком-то особенном состоянии. Я просто не… — она внезапно замолчала, когда ответ пришел ей в голову. И прежде чем она смогла остановить себя, Люсинда взглянула вниз, на брюки Прескотта, где теперь находилась выпуклость, которую она не замечала раньше. В то же мгновение краска залила ее лицо, и она тут же подняла свой взгляд и встретилась с ним глазами.

— О Боже!

— Так вы знаете, о чем я говорю?

— О Боже мой, да!

— Но однако вам совсем не следует волноваться из-за этого, дорогая.

— Я буду волноваться настолько, насколько пожелаю. Я… я этого не делала.

Прескотт засмеялся.

— Нет, я согласен, что это большей частью сделал я, вы мне немного помогли.

— Я ничего такого не делала.

— Послушайте, не пугайтесь. Это естественное состояние любого мужчины. И оно совсем безвредно. По крайней мере, в большинстве случаев.

— Но это непристойно. Заставьте его уйти.

— Он уйдет. Вам только придется дать ему некоторое время.

Не зная, что делать, или как ускорить исчезновение «его состояния», она повернулась и направилась к окну спальни.

— Сейчас нам бы следовало сменить тему разговора, как вы считаете?

— Да, это, возможно, поможет.

Однако в глубине души Прескотт знал, что не может этого гарантировать. Его «состояние», казалось, уже не зависело от него. Вместо того, чтобы ослабевать, оно продолжало становиться все сильнее.

— Хорошо.

— Так о чем мы поговорим?

Она посмотрела на драпировку окон.

— Об этих шторах. Я думаю, их следует снять и хорошенько постирать, как вы считаете?

С охотой включившись в ее игру, потому что он просто не знал, что еще делать, Прескотт подошел к ней сзади, взглянул на старые выцветшие полотна, потрогал их рукой, подняв целое облако пыли.

— Я не знаю. По моему, они выглядят так, как будто готовы развалиться при первом же прикосновении во время стирки.

— Ну тогда, возможно, нам следует заменить их.

Прескотт глубоко вздохнул и только потом осознал, что ему вовсе не следовало этого делать. Он не только вдохнул в себя пыль, до сих пор еще кружившуюся в воздухе комнаты и неприятно защекотавшую у него в носу, но и вместе с этим он почувствовал опьяняющий чистый цветочный аромат, исходящий от Люсинды. Это только еще больше взбудоражило его и привело к тому, что сделало его состояние еще более невыносимым.

— О черт, — простонал он и обхватил ее за плечи, развернув лицом к себе. — Это была хорошая попытка, дорогая, но нам лучше посмотреть правде в глаза. Мы обречены.

Полностью идя на поводу у своего желания, он наклонил голову, и его губы снова овладели ее губами. Из ее горла послышался тихий звук, как будто она хотела сказать что-то в знак протеста, но через мгновение она опять оказалась под властью его чарующих ласк и растаяла в его объятиях. Потребность в том, чтобы он снова держал и целовал ее, была настолько сильна, что она не могла больше противиться.

«Очевидно, он прав», с изумлением думала Люсинда. Они были обречены. Разум подсказывал ей, что она была создана для Прескотта и будет его — так что лучше безропотно отдаться воле судьбы. Знает Бог, ее сердце и душа уже давно принадлежали ему, а когда в его власти окажется и ее тело — было только делом времени.

Их губы сомкнулись в поцелуе, и языки начали лихорадочно исследовать укромные уголки ртов. Руки медленно искали спрятанные под одеждой интимные места, находя те точки, которые посылали трепет возбуждения по всему телу и вызывали тихие стоны наслаждения. Желание становилось все сильнее.

Но опять восторжествовал здравый смысл.

Несмотря на то, что у него бешено рвалось из груди сердце, Прескотт отстранился от нее и нежно обнял за плечи.

— Значит, решено. Мы с тобой поженимся.

— Что?

— Ты слышала меня. Я сказал, мы поженимся.

— Поженимся…

— Вот именно. Мы не можем так продолжать и делать вид, что ничего с нами не происходит. Вернее я не могу продолжать так и наблюдать, как ты делаешь вид, что с тобой ничего не случилось.

— Но я не могу выйти за тебя замуж.

— Черт побери, почему?

Боль внезапно вытеснила радость из сердца Люсинды. Все это было так прекрасно, так правильно, когда они держали друг друга в объятиях и целовались до головокружения, но он разрушил все своим нелепым предложением.

— Не могу и все тут.

— О нет. Тебе придется выставить более вескую причину, чем эта.

— Я не знаю, что сказать.

— Тебе ничего не надо говорить. Я знаю. Все из-за того, что мы с тобой кузены, не так ли?

— Отчасти да.

— Но ведь мы троюродные кузены, дорогая. Или четвероюродные? Я забыл. К черту, все равно это не имеет совершенно никакого значения. Мы не настолько близки по крови. И никто нам ничего не скажет.

— А вот в этом вы как раз ошибаетесь. Будет много разговоров, разве вы этого не понимаете?

— Не понимаю чего? Мы с тобой только два человека, которые не могут жить друг без друга. И то, что мы — кузены, не должно помешать нам соединиться. Кроме того, свадьбы между кузенами были обычным делом во все времена.

— Но не такими кузенами, как мы с вами, — Люсинда отвернулась, не желая, чтобы Прескотт видел слезы, которые навертывались ей на глаза. — Вы забыли, Прескотт. Вы граф.

— Ну и что?

— Вы граф, а я незаконнорожденная.

Схватив ее за плечи, он резко развернул лицом к себе.

— Черт побери, не смей этого говорить. Я уже говорил тебе раньше, что не смирюсь с тем, что ты так себя называешь.

— Даже если это факт, на который ни один из нас не может закрыть глаза?

— Я не пытаюсь закрыть на него глаза. Он просто не имеет для меня никакого значения, вот и все.

— Однако он имеет большое значение для меня. И я могу вас заверить, что он будет иметь значение и для всех остальных.

— Да, но ведь я женюсь не на ком-то другом, дорогая, я женюсь на тебе.

— Нет, вы не женитесь. Я не могу позволить вам разрушить свою жизнь, и я не позволю вам сделать это.

Слезы ручьями хлынули по ее щекам, и Люсинда бросилась из спальни.

Мгновение Прескотт стоял пораженный, что она была так озабочена тем, что подумают люди. Ему-то было совершенно все равно, кто и что подумает. Он любил ее и хотел быть с ней. Он хотел разделить с ней свою жизнь, видеть, как она состарится в окружении их детей, внуков, и, если на то будет воля Бога, то и правнуков.

— Черт побери, — он повернулся и бросился вслед за ней.