1

Вирджиния проснулась в безжизненный и безнадежный час, предшествующий восходу. За окном было еще темно и тихо, только слышно было, как по стеклу барабанили частые капли дождя. Девушка спала плохо. Сегодня она особенно ясно ощутила, что ей уже двадцать девять лет, а о замужестве не идет и речи. В Хайворте ее уже давно считали старой девой и посмеивались, что такой серенькой неудачнице вряд ли и в дальнейшем удастся поймать мужчину. Весь ее многочисленный семейный клан был такого же мнения относительно будущего Вирджинии, хотя саму девушку не покидала слабая надежда, которой она слегка стеснялась, что романтика любви рано или поздно посетит и ее. Эта надежда не покидала ее вплоть до сегодняшнего дождливого противного утра, когда Вирджиния проснулась и осознала, что ей уже двадцать девять лет, но ни один мужчина так и не обратил на нее внимания. Эти размышления доставили Вирджинии душевную боль. В общем-то она совсем не возражала остаться старой девой. Она давно уже пришла к мысли, что жизнь старой девы не так ужасна, как замужество, например, с дядей Тримбалом или дядей Робертом и даже дядей Гэвином. Вирджинию угнетало другое: у нее оставалось все меньше и меньше шансов испытать что-то неведомое и оттого еще более притягивающее, кроме унылого существования старой девы. До сих пор еще ни один мужчина не посмотрел на нее тем особым взглядом, о котором она втайне мечтала, и уж, конечно, ни у одного из них не возникло даже желания хотя бы поцеловать ее, не говоря уж о чем-то большем.

Вот и сегодня Вирджиния лежала одиноко, вглядываясь в неясные очертания сереющих за окном деревьев, и изо всех сил старалась не заплакать. Она знала, что слезы не принесут ей облегчения, к тому же еще и приведут к новому приступу боли в сердце. Девушка почувствовала его признаки, едва легла в постель. В этот раз они ощущались значительно слабее, чем прежде.

Была еще и другая причина, которая заставляла ее сдерживаться. Вирджиния боялась, что мать за завтраком заметит ее заплаканные глаза и пристанет, как комар, со своими нудными настойчивыми вопросами, отчего она плакала. «Предположим, — подумала Вирджиния, — я бы ответила чистую правду: «Плачу потому, что не могу выйти замуж». И что из этого получится? Мать сочтет эти слова неприличными, хотя и сама переживает по поводу своей засидевшейся в девицах дочери. Но внешне это все будет выглядеть по-другому. «Как можно!» — закричит мать, и Вирджиния как будто наяву услышала пронзительный, диктаторский голос матери: «Это очень неженственно — думать о мужчинах». Вирджиния рассмеялась, представив себе реакцию матери, и слезливое настроение оставило ее. У девушки было хорошее чувство юмора, о котором в семье даже не подозревали. Правда, никто не подозревал и о многих других чертах ее характера.

Смех девушки казался неестественным в это раннее утро, когда за окном лил дождь и слабый, ненадежный луч света едва пробивался в темную, тоскливую комнату.

Вирджиния всем сердцем ощущала тоску и уродство этой комнаты, ощущала и ненавидела. Покрашенные желтой краской полы с отвратительным вытертым ковриком, на котором был изображен тоже изрядно потертый пес, похожий теперь на немыслимо загнутый крючок. Девушке казалось, что он постоянно скалится на нее, когда она просыпалась. Выгоревшие темно-красные обои, потрескавшийся потолок, давно утративший свою белизну, в бурых разводах пятен от постоянной влаги, узкий ржавый умывальник, коричневый бумажный абажур с нарисованными на нем когда-то пурпурными розами, тусклые, лопнувшие в нескольких местах оконные стекла вызывали у Вирджинии чувство отчаяния и бессмысленности своего существования. Оно особенно усиливалось, когда девушка смотрела на туалетный столик с огромным количеством древних пожелтевших вышивок, сделанных матерью во время ее мистического медового месяца, на покрытую ракушками шкатулку с отбитым краем, которая когда-то принадлежала кузине Мелисандре во время ее такого же мистического детства, на расшитую бисером подушечку, половина бусинок с которой давно уже пропала. В комнате стоял еще один желтый хромой стул, над которым висела фотография, изображающая старое, морщинистое лицо прапрабабушки Джексонов, а рядом посвященный ей же девиз: «Ушедшие, но не забытые», исполненный цветными и уже выцветшими буквами. И вообще все четыре стены комнаты сверху донизу были увешаны старыми фотографиями давно умерших родственников. Вирджинии казалось, что они дни и ночи следят за ней и ждут, когда она присоединится к их компании в мире ином. Впрочем, среди этих лиц она уже давно ощущала себя совсем древней и не сомневалась, что ждать им придется недолго и ее фотография скоро заполнит пустующее на обоях место. Только две фотографии здесь принадлежали не родственникам. Одна, цветная, изображала щенка, сидящего под проливным дождем на лестнице. Из-за этой фотографии Вирджиния чувствовала себя несчастной. Милая маленькая собачка, съежившаяся на лестнице под безумным дождем! Почему никто не откроет дверь и не пустит ее? Вторая фотография — выцветшее паспарту в рамке, на котором была изображена английская королева Елизавета, спускающаяся по лестнице. Эту фотографию тетя Тримбал благосклонно подарила Вирджинии на десятилетие. Девятнадцать лет девушка смотрит на эту фотографию и ненавидит ее, великолепную, самоуверенную, самодовольную королеву Елизавету. Но Вирджиния не могла допустить и мысли о том, чтобы порвать фотографию или убрать ее. Она боялась, что с матерью или кузиной Мелисандрой, а может быть, с ними обеими вместе случится припадок бешенства. Это было бы еще хуже, чем смотреть на фотографию.

Все комнаты в доме были уродливы. Но внизу они были вообще в ужасном виде. Мать считала, что глупо тратить деньги на комнаты, в которых никто из посторонних не бывает. Можно было подумать, что посторонние вообще бывали когда-нибудь в их доме. Во всяком случае, Вирджиния такого не припоминает. Она, конечно, могла бы и сама, без денег, своими руками что-то переделать в своей комнате, сделать ее хотя бы немного поуютнее. Но девушку уже давно не посещали такие желания, да и миссис Ричард Джексон не допускала никаких новшеств, ведь они могут поколебать незыблемый дух дома с древними семейными традициями. И Вирджиния не настаивала. Она не настаивала никогда и даже боялась настаивать. Ее мать не терпела возражений и уж тем более самоуправства. Она не кричала, когда сердилась, что для Вирджинии могло быть лучше, нет, миссис Ричард Джексон просто дулась, но она могла дуться днями, неделями и ходила при этом с видом оскорбленного достоинства.

Вирджинию привлекало в своей комнате только то, что она могла ночами оставаться здесь одна и поплакать, если было желание. И вообще, в конце концов, какая разница в том, что комната, которая используется только для сна и переодеваний, была так ужасна. Все равно в другое время, днем или вечером, Вирджинии не позволялось оставаться в своей комнате одной. Люди, которые хотят уединиться, как считала миссис Ричард Джексон и кузина Мелисандра, делают это только по каким-то зловещим, низменным причинам.

Такая запуганная, всеми отвергнутая и униженная в реальной жизни девушка любила мечтать, и ее мечты скорее походили на фантастические грезы. Никто в семье Джексонов, по крайней мере из оставшихся в живых, не подозревал этого, во всяком случае, ни мать, ни кузина Мелисандра.

Они не знали, что для Вирджинии существует два дома — уродливая коробка из красного кирпича на Элм-стрит и Голубой Замок в Испании. Душа Вирджинии жила в этом Голубом Замке с тех пор, сколько она могла себя помнить. Она была крохотной девочкой, когда обнаружила себя его владелицей. Постоянно, когда Вирджиния закрывала глаза, она отчетливо видела этот замок с башенками и флажками, установленными на высоте гор. Неотчетливых очертаний голубая красота замка мерцала на фоне закатного неба в этой сказочной, неизвестной стране. Все в этом замке было удивительно и великолепно. Драгоценности, которые, вероятно, носили королевы, одежды из лунного света и огня, великолепие роз и золота; длинные пролеты мраморных лестниц с огромными белыми вазами и изящными, стройными девушками, снующими вверх и вниз по этим лестницам; обрамленные мраморными перилами площадки, где сверкали струящиеся фонтаны и пели соловьи среди мирт; зеркальные залы, отражающие только прекрасных рыцарей и изумительных женщин — Вирджинию, как красивейшую из них, от блеска которой мужчины падали замертво. Эта мечта поддерживала девушку среди скуки буден, вселяла надежду, приходила по ночам в снах. Большинство, если не все, из семейства Джексонов умерли бы от ужаса, если бы узнали половину из того, чем занимается Вирджиния в своем Голубом Замке. Во-первых, у нее было там несколько любовников. Хотя всего один в каждый период времени. Тот единственный, который ухаживает за ней со всей романтической страстью времен рыцарства, завоевывает девушку после долгого поклонения, обожания и череды героических поступков и женится на ней с большой помпой в огромном, увешанном флагами Голубом Замке.

В двенадцать лет этот возлюбленный представлялся Вирджинии белокурым мальчиком с золотыми завитками и райскими голубыми глазами. В 15 лет он был высоким, темноволосым и бледным, но непременно красивым. В 25 у избранника были четко очерченные скулы, легкая усмешка, мужественное лицо, скорее сдержанное, чем красивое. Вирджиния никогда не становилась старше двадцати пяти лет в Голубом Замке, но недавно — совсем недавно — ее герой стал смуглым, с иссиня-черными волосами, спокойной, немного дерзкой улыбкой и таинственным прошлым.

Нельзя сказать, что Вирджиния вынужденно убивала своих любовников по мере взросления. Просто один тускнел, и его заменял другой. С этим в Голубом Замке все было очень просто.

Но этим утром Вирджиния не могла отвлечься от своих печальных размышлений и не могла найти ключ от своего Голубого Замка. Сегодня ей было не до грез. Реальность давила на нее слишком тяжело, облаивала ее, как взбесившаяся злая собака. Ей было 29, одинокая, не вызывающая желания, нелюбимая — единственная девушка великого клана грандиозной семьи, без прошлого и без будущего. Прошлая жизнь представала скучной и бесцветной, без единой вспышки, без единого яркого пятна. Но и впереди не намечалось никаких перемен. Нельзя было ожидать ничего, кроме одиночества, напоминавшего одинокий лист дерева, трепещущий на зимнем ветру. Момент, когда женщина осознает, что ей не за что уцепиться в жизни — ни любви, ни обязанностей, ни долга, ни надежд на будущее, — вносит в эту жизнь горечь смерти.

«Я должна жить просто потому, что не могу прекратить жить. Может быть, я буду вынуждена прожить так до восьмидесяти лет, — в отчаянии думала Вирджиния. — Мы все ужасно долго живем. От одной мысли об этом тошнит».

Вирджиния была рада, что шел дождь — более того, она была счастлива, что шел проливной дождь. Значит, пикника не будет. Этот ежегодный пикник, на котором отмечалась очередная годовщина помолвки тети и дяди Тримбалов (только в такой последовательности Вирджиния могла думать о них) о чем было объявлено на таком же пикнике тридцать лет назад, представлялся для девушки сущим кошмаром. По чертовскому совпадению этот день был и днем ее рождения, и после того, как ей минуло двадцать пять лет, никто не упускал случая напомнить ей о ее возрасте.

Сколько Вирджиния себя помнит, она всегда ненавидела этот пикник, обязательный для всего их семейного клана, но у нее и в мыслях никогда не было восстать против него. Она покорно исполняла все установленные в их клане традиции, хотя они и вызывали у нее чувство тошноты. Девушка поежилась, вспоминая, что обычно говорил ей каждый из ее родственников на этом пикнике и обязательно сказал бы сегодня. Дядя Тримбал, которого Вирджиния не любила и презирала, хотя он считался главным во всем клане Джексонов, этот «денежный мешок», спросил бы ее поросячьим шепотом: «Не думаешь еще о замужестве, моя милая?» — и залился бы визгливым хохотом, не ожидая ответа. Тетя Тримбал, которую Вирджиния тоже не любила и презирала, но, подчиняясь семейным правилам, относилась к ней с униженным благоговением, рассказала бы ей о новом шифоновом платье Корнелии и последнем любовном послании Эндрю. Вирджиния должна была при этом улыбаться или хотя бы показать заинтересованное внимание, как будто и письмо, и платье принадлежало ей самой, иначе тетя Тримбал обиделась бы. А Вирджиния уже давным-давно решила, что она скорее обидит Бога, чем тетю Тримбал, потому что Бог может простить ее, а тетя Тримбал — никогда.

Тетя Эвелин, невероятно толстая, обладающая милой привычкой говорить о своем муже не иначе как «он», хотя из ее слов следовало, что это единственное существо мужского пола в мире. Тетя Эвелин никак не могла забыть, что была ослепительной красавицей в молодости, она бы непременно посочувствовала Вирджинии по поводу нездорового цвета ее кожи: «Не понимаю, почему сегодняшние девушки так загорелы. Когда я была молодой, моя кожа всегда была как роза или персик. Меня считали самой красивой девушкой в Америке, моя милочка».

Возможно, только дядя Гэвин ничего бы не сказал, хотя, может быть, и он в шутку заметил бы: «Какой толстой ты становишься, Вурж!» — и все засмеялись бы, представив, как бедная, костлявая малышка Вурж становится толстой.

Красивый, напыщенный дядя Джефсон, которого Вирджиния не любила, но уважала, потому что его считали чрезвычайно умным, а следовательно принимали за пророка семейства — все Джексоны уступали ему по количеству мозгов в черепной коробке — мог бы заметить с сарказмом совы, подтверждающим его репутацию: «Я думаю, все эти дни ты поглощена своими душевными надеждами?»

А дядя Роберт задал бы одну из своих глупых головоломок, сопровождая ее гнусными усмешками, сам же и отвечая на нее: «В чем разница между Вурж и мышью? Мышь хочет укусить сыр, а Вурж очаровать мужчину».

Вирджиния уже раз пятьдесят слышала эту загадку, и каждый раз ей хотелось запустить чем-нибудь тяжелым в своего родственника. Но она никогда не делала этого. Во-первых, потому, что Джексоны никогда не разбрасывались вещами. А во-вторых, дядя Роберт был состоятельным и бездетным вдовцом, и Вирджиния воспитывалась в страхе и уважении к его деньгам. Если бы она обидела дядю Роберта, он исключил бы ее из своего завещания — предполагалось, что она была включена в него. Вирджинии не хотелось быть вычеркнутой из завещания дяди Роберта. Она была бедна и знала саднящую горечь бедности. Поэтому девушка терпела его шутки и даже обращала к нему кроткие вымученные улыбки. Правда, была еще надежда получить что-то от их очень богатой кузины Мэри Карстон, когда она тоже умрет, но та была далеко, в Австралии, а дядя Роберт рядом.

Тетя Патриция, прямая и порывистая, как восточный ветер, критиковала бы Вирджинию по любому поводу — девушка даже не могла предсказать, по какому, так как тетя Патриция никогда не повторялась в своих критических замечаниях, всегда находила что-нибудь новенькое, что каждый раз больно ранило самолюбие. Тетя Патриция гордилась тем, что прямо говорила то, что думала, но не переносила, когда другие люди делали то же самое в отношении ее. Вирджиния могла бы гордиться обратным: она никогда не говорила того, что думала. Если ей вообще пришло в голову чем-то гордиться.

Кузина Джорджина, названная в честь прапрапрапрабабушки, которая, в свою очередь, носила имя какого-то там короля Георга Четвертого, тщательно перечисляла имена родственников и друзей, умерших после последнего пикника и размышляла по поводу того, «кто же из нас окажется следующим».

Тетя Эйлин бесконечно говорила бы Вирджинии о своем муже и о пристрастии к младенцам, потому что Вирджиния была единственной, кому можно было говорить об этом. По этой же причине кузина Лилиан (по строгому учету родственных связей в семействе Джексонов, первая кузина Лилиан уже отправилась в мир иной), высокая, худая женщина с чрезмерно чувствительным характером, что было всеми признано, бесконечно описывала бы страдания, причиняемые ей воспаленными нервами. А Корнелия, самая прекрасная представительница всего клана Джексонов, обладавшая всем тем, чего была лишена Вирджиния, — красотой, популярностью, успехом, — демонстрировала бы свое великолепие, играла бы всеобщим поклонением и подчеркивала бы свои ослепительные любовные победы перед серенькой Вирджинией. Ничего этого сегодня не будет. Не будет этих кропотливых сборов вплоть до чайных ложек. Упаковка вещей всегда возлагалась на Вирджинию и кузину Мелисандру. Однажды, шесть лет назад, куда-то затерялась серебряная ложка, которая сохранилась еще со свадьбы тети Тримбал. Вирджиния никогда не видела этой ложки, но ее призрак возникал на каждом семейном празднике.

Да, Вирджиния точно знала, что представлял бы из себя этот пикник, и благословляла дождь за то, что он спас ее от семейного сборища в этом году. Если тетя Тримбал не отпразднует свою священную дату именно в этот день, она не будет праздновать ее совсем. Слава Богу, что все складывалось именно так.

Поскольку пикник отменялся, Вирджиния приняла решение, если дождь не прекратится до полудня, пойти в библиотеку и взять новую книгу Фрэнка Стеджера. Вирджинии не позволяли читать романы, но книги Фрэнка Стеджера совсем не были романами. Это были «книги по естествознанию», — как сказала библиотекарша миссис Ричард Джексон. «Они о лесе и птицах, насекомых и прочих подобных вещах». Поэтому Вирджинии позволяли читать их, хотя не без сопротивления, поскольку всем было очевидно, насколько девушка поглощена ими. Чтение разрешалось, даже поощрялось для развития кругозора, укрепления веры, а книги развлекательные считались опасными. Вирджиния не знала, расширяется ее кругозор или нет. Но она смутно ощущала, что, если бы она прочитала книги Фрэнка Стеджера много лет назад, жизнь ее могла бы сложиться иначе. Вирджинии казалось, что в его книгах видны проблески того мира, в который она могла когда-то войти, но двери которого сейчас навсегда закрыты перед ней. Книги Фрэнка Стеджера появились в библиотеке Хайворта только в прошлом году, хотя библиотекарша сказала, что он широко известный писатель уже давно.

— Где он живет? — спросила Вирджиния.

— Никто не знает. Судя по книгам, он должен быть американцем, но у нас нет о нем никаких точных сведений. Издательство тоже умалчивает об этом. Его книги настолько популярны, что их почти никогда не бывает на месте, хотя я совсем не понимаю, что люди находят в них и отчего сходят с ума.

— Мне кажется, они великолепны, — кротко ответила Вирджиния.

— Да, ну, хорошо, — покровительственно улыбнулась мисс Стефенсон, вызвав у Вирджинии удивление своей ограниченностью, — не могу сказать, что мне очень интересно все это про жучков. Но, конечно, Стеджер знает в этом толк.

Вирджиния не могла сказать и про себя, что жуки и клопы доставляют ей большое удовольствие. И совсем не сверхъестественные знания Фрэнка Стеджера о повадках диких животных и жизни насекомых восхищали ее. Вирджиния и сама не могла толком объяснить, что именно ее привлекало в книгах Фрэнка Стеджера. Это был мучительный соблазн нераскрытой тайны, легкий намек на что-то, что могло ожидать впереди, смутный, неразличимый отголосок милых, забытых вещей. В этом, очевидно, и заключалась для нее причина невероятной магии Фрэнка Стеджера.

Да, она пойдет и возьмет новую книгу Стеджера. С тех пор, как она прочитала «Урожай чертополоха», прошел уже месяц, поэтому мать не будет иметь ничего против новой книги. Вирджиния прочитала ее четыре раза и знала наизусть каждый отрывок.

А еще Вирджиния считала, что ей нужно обратиться к доктору Стинеру по поводу небольших болей в сердце. В последнее время они участились, и Вирджинию это раздражало, не говоря уже о том, что бывали такие неприятные моменты, когда наступала кратковременная задержка дыхания. Но можно ли отправиться к доктору, не сообщив об этом матери? Эта мысль пугала девушку. Никто из Джексонов никогда не обращался к доктору, не обсудив предварительно свой визит на семейном совете и не получив одобрение дяди Джефсона. И только после этого они ходили к доктору Стюарту Винеру из Порт-Роуза, женатому на второй кузине Хэтти Джексон.

Но Вирджиния не любила доктора Стюарта Винера. Кроме того, она не могла бы сама попасть в Порт-Роуз, который находился в пятнадцати милях от города. Значит, кто-нибудь из родственников должен был повезти ее туда. Но ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из них знал о ее болезни. Поднялся бы такой переполох, и каждый член семейного клана приходил бы к ним обсудить это невероятное событие, советовал бы, как вести себя, предупреждал, рассказывал ужасные небылицы о древних тетушках и дальних родственниках, которые уже многие десятилетия назад отправились к праотцам, но которые страдали, оказывается, тем же заболеванием и, к сожалению, покинули этот свет без всякого предупреждения, «моментально, милочка».

Тетя Патриция напомнила бы всем, как она всегда говорила, что Вурж похожа на девушку, страдающую сердечными приступами, «всегда такая истощенная и чахлая», у дяди Тримбала у самого мог наступить мгновенный инсульт, поскольку «в семействе Джексонов ни у кого прежде не было сердечных заболеваний». Джорджина предрекла бы громким голосом, но, конечно, отвернувшись, чтобы ее никто не услышал, что «боюсь я, бедная, милая, маленькая Вурж недолго продержится на этом свете», кузина Лилиан сказала бы ей: «Ну почему же, мое сердце уже многие годы в таком состоянии», — но сказано бы это было таким тоном, что можно было не сомневаться, что она и мысли не допускает, что у всех остальных тоже есть сердце. А Корнелия? Корнелия выглядела бы еще ослепительней, великолепней и невероятно более здоровой, как будто говоря: «К чему вся эта суматоха вокруг увядающего ненужного существа по имени Вурж, когда у вас есть Я?»

Вирджиния знала, что ни за что не скажет никому из родственников о своей болезни, пока… впрочем, если она умрет от нее, тогда уже будет все равно. Она не думала, что с ее сердцем что-то серьезное, еще и поэтому волновать окружающих было глупо.

Просто нужно потихонечку выскользнуть из дома и встретиться с доктором Стинером прямо сегодня. Что касается денег, то у Вирджинии было 200 долларов, положенных отцом в банк на ее имя в день ее рождения, и девушка могла бы тайно взять достаточную сумму, чтобы заплатить доктору Стинеру. Хотя ей не было позволено делать это даже в интересах своего здоровья.

Доктор Стинер был грубоватым, прямым, искренним, рассеянным немолодым мужчиной, но признанным авторитетом по сердечным заболеваниям, хотя работал всего-навсего обычным практикующим врачом Хайворта. Ему было около семидесяти, и ходили слухи, что он скоро уйдет на пенсию. Никто из клана Джексонов не обращался больше к доктору Стинеру с тех пор, как он сказал тете Лилиан десять лет назад, что с ее нервами все в порядке и она может радоваться их состоянию. Никто не станет доверять доктору, который привел в шок кузину Лилиан, хотя никто особенно не волновался из-за ее нервов. Следует также учесть, что доктор Стинер был пресвитерианином, а все семейство Джексонов посещало англиканскую церковь. И все-таки, если бы Вирджинии предстоял выбор между кознями дьявола и заботами ее родственников, она бы предпочла выбрать дьявола.

 

2

Когда кузина Мелисандра постучала в дверь, Вирджиния поняла, что уже полвосьмого и пора вставать. Сколько Вирджиния помнила себя, кузина Мелисандра всегда стучала в ее дверь полвосьмого. Кузина Мелисандра и миссис Ричард Джексон всегда вставали в семь часов, но Вирджинии позволяли находиться в постели еще полчаса, поскольку семейная традиция считала ее очень утонченной. Вирджиния встала, хотя в это утро ей совсем не хотелось подниматься так рано. Ради чего вообще вставать с постели? Предстоял еще один скучный, напоминавший многие предыдущие, наполненный бессмысленными делами, безрадостный и абсолютно бесполезный день. Но если бы Вирджиния полежала еще немного, она бы не успела к завтраку. Твердо установленное время для принятия пищи было непреложным правилом в домовладении миссис Джексон. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в шесть, и так из года в год. И ничто не могло извинить малейшее опоздание. Поэтому Вирджиния встала, дрожа от холода.

В комнате было неприятно холодно от проникавшей сырости и свежести этого мокрого майского утра. В доме будет холодно весь день. Одно из правил миссис Джексон запрещало использовать отопление после двадцать четвертого мая. Пищу готовили на маленькой керосиновой печке на заднем дворе. И даже если в мае бывало, как сейчас, чертовски холодно, а в октябре трещал мороз, огонь не разжигался до наступления 21-ого октября по календарю. 21-ого октября миссис Джексон начинала готовить в кухне на плите и растапливала огонь в гостиной по вечерам. Шепотом говорили о том, что некогда миссис Джексон не разожгла огонь 20-ого октября. Она сделала это на следующий день, но это оказалось слишком поздно для Ричарда Джексона.

Вирджиния сняла и повесила в гардероб ночную рубашку с высоким воротником и длинными рукавами из грубой, простой хлопчатобумажной ткани. Она надела нижнее белье, подобное рубашке, такое же простое и незамысловатое платье из коричневой льняной ткани, толстые черные чулки и ботинки на каучуковой подошве. Последние годы Вирджинии приходилось причесываться перед своим отражением в окне, потому что зеркало разбилось. При этом она плохо различала линии своего лица. Но в это утро девушка посмотрела на себя в зеркальце, со страстным желанием разглядеть себя в таком виде, в каком она предстает перед миром.

Результат был ужасный. Вирджиния видела прямые черные волосы, короткие и истонченные, невероятно лохматые, несмотря на то, что она провела по ним расческой раз сто, не меньше. Не помогало и то, что всю жизнь Вирджиния на ночь добросовестно втирала в корни крем «Каплер Вигор». Сегодня волосы казались еще более лохматыми. Еще Вирджинии удалось разглядеть в зеркале красивые, прямые черные брови, нос, казавшийся ей чересчур маленьким даже для ее небольшого, треугольного бледного лица; маленький, вечно полураскрытый бледный рот, обнажающий белые зубы. Фигуры видно не было, но Вирджиния и без того знала, что она роста значительно ниже среднего. А темно-карие глаза, мягкие и задумчивые, своим очертанием напоминали восточный тип. Если не принимать во внимание глаза, Вирджиния была ни красавицей, ни уродкой — невзрачного вида девушка, на которую никто не обратит внимания. Разглядев себя в зеркале, Вирджинии пришлось с горечью сделать именно такой вывод. В этом смутном утреннем свете отчетливо различались морщинки вокруг глаз и рта. В окне лицо никогда не казалось таким узким и бледным.

Девушка зачесала волосы в стиле помпадур. Этот стиль давно вышел из моды, хотя он был еще модным в то время, когда Вирджиния только начинала причесываться, и тетя Тримбал решила, что Вирджиния всегда должна носить волосы именно так.

— Это единственный стиль, который тебе идет. Лицо у тебя очень маленькое, и ты должна добавлять высоты, хотя бы зрительным эффектом стиля помпадур, — сказала тетя Тримбал, которая умела провозглашать общие слова как абсолютную истину и при этом не терпела никаких возражений.

Вирджиния рискнула однажды опустить волосы на лоб и распустить локоны над ушами, как всегда носила Корнелия. Но это произвело на тетю Тримбал такой непередаваемый эффект, что девушка больше не осмеливалась менять прическу. И было еще очень много вещей, которые Вирджиния не осмеливалась делать.

Всю свою жизнь она чего-то боялась и сейчас думала об этом с горечью. Вирджиния помнила, как ужасно боялась большого черного медведя, жившего, как сказала ей кузина Мелисандра, в шкафу под лестницей, хотя она до сих пор не знает, жил ли он там на самом деле.

«Я всегда буду бояться, я знаю это, мне не преодолеть страх. Я не представляю, как можно жить, не боясь чего-то».

Она боялась недовольства матери, боялась обидеть дядю Роберта, боялась презрительных взглядов тети Тримбал, уничижительных насмешек тети Патриции, осуждения дядей Джефсоном, боялась оскорбить мнение всего клана и их предрассудков, боялась не соблюсти приличия, боялась сказать то, что она действительно думала, боялась бедности и старости. Страх, страх, страх! Вирджиния не могла избавиться от него. Страх связывал ее и душил, как стальная змея. И только в своем Голубом Замке девушка могла хотя бы временно расслабиться. Но в это утро Вирджиния не могла поверить, что у нее был этот Голубой Замок. Она никогда не смогла найти его снова. 29 лет, незамужняя, нежеланная, что оставалось ей делать со сказочными видениями Голубого Замка? Она должна выбросить эту детскую глупость из головы навсегда и обратиться лицом к реальности.

Вирджиния отвернулась от недружелюбного к ней зеркала и посмотрела в окно. Уродство окружающего пейзажа добавляло ей лишнюю боль: разваливавшийся забор, покосившееся старое здание магазина на соседнем участке, обклеенное грубыми, вульгарно раскрашенными объявлениями, отвратительная железнодорожная станция за ним с грязными, мерзкими бродягами, которые уже даже в этот ранний час вышли на промысел и теперь шныряли вокруг в поисках добычи. В струях проливного дождя все казалось еще хуже, чем обычно, особенно дурацкое объявление: «Сохраняйте фигуру школьницы». Вирджиния сохранила фигуру школьницы. Ну и что? Все это глупости. Нигде вокруг не наблюдалось даже проблеска красоты.

«Совсем, как в моей жизни», — с отчаянием подумала Вирджиния. Она еще немного постояла возле окна, и ее короткая горечь прошла. Она снова воспринимала вещи, какими они были, какими она принимала их обычно. Девушка была одной из тех, чья жизнь проходила мимо. И ничто не могло изменить этого.

В таком настроении Вирджиния спустилась к завтраку.

 

3

Весь завтрак прошел как обычно. Овсяная каша, к которой Вирджиния испытывала отвращение, чай с гренками и ложка повидла. Миссис Джексон считала, что две ложки повидла — это большая роскошь, но это не имело для Вирджинии никакого значения, потому что она ненавидела и повидло. Холодная, мрачная маленькая столовая была холодней и мрачней, чем обычно. Дождь потоком лил за окном, заключая Джексонов в гнусные, отвратительные позолоченные рамки, немного шире тех, в которые была оформлена картина, сверкающая со стены былой славой. И все-таки кузина Мелисандра поздравила Вирджинию с днем рождения, пожелав ей много счастья.

— Сиди спокойно, Вурж, — вот все, что сказала ей мать.

Вирджиния сидела прямо. Она разговаривала с кузиной Мелисандрой и матерью о вещах, о которых они всегда разговаривали. Девушка и не помышляла поговорить о чем-то другом. Она знала последствия. Поэтому никогда не меняла тему разговора.

Миссис Джексон ругала провидение за дождливый день, помешавший им отправиться на пикник, поэтому она поглощала завтрак в мрачном молчании, за что Вирджиния была ей очень благодарна. А кузина Мелисандра бесконечно хныкала, как обычно жалуясь на все: на погоду, на то, что протекает крыша в кладовке, а цены на овсянку и масло растут (Вирджиния неожиданно почувствовала, что намазала на хлеб слишком толстый слой масла), на эпидемию свинки в Хайворте.

— Вурж непременно подхватит ее, — предсказала Мелисандра.

— Вурж не нужно ходить по тем местам, где можно подхватить свинку, — кратко отрубила миссис Джексон.

У Вирджинии никогда не было свинки, ветрянки или кори, или чего-то другого, что могло бы быть. Ничего, кроме ужасной простуды каждую зиму. Эти простуды Вирджинии тоже соответствовали семейным традициям, и ничто не могло спасти девушку от них, несмотря на героические усилия миссис Джексон и кузины Мелисандры. Одну зиму они держали девушку дома с ноября по май в теплой гостиной. Ей не позволяли выйти даже в церковь. А Вирджиния простужалась и простужалась раз за разом, что привело к бронхиту в июне.

— Никто в моей семье так не страдал простудой, — сказала миссис Джексон, намекая на то, что эта тенденция идет по линии Джексонов.

— Джексоны редко простывали, — обиженно заявляла кузина Мелисандра. Она была из клана Джексонов.

— Я считаю, — говорила миссис Джексон, — что если человек твердо настроился не заболеть, он никогда не заболеет.

Вот такие проблемы, во всем виновата сама Вирджиния.

Но в это утро тайное недовольство Вирджинии вызывало даже не это уже привычное брюзжание матери, а то, что ее называли «Вурж». Девушку называли так уже двадцать девять лет, но сегодня она неожиданно почувствовала, что не хочет, чтобы ее так называли и дальше. Ее полное имя было Вирджиния Джейн. Вирджиния Джейн — это тоже было ужасно, но девушке нравилось просто — Вирджиния. Ей говорили, что это имя для нее выбрал сам Эван Коутс, ее дед по линии матери. Отец ребенка добавил к нему «Джейн», и вся эта сложная конструкция в конце концов превратилась в прозвище «Вурж». С самого детства она не помнила, чтобы кто-то, кроме посторонних, называл ее Вирджинией.

— Мама, — кротко попросила именинница, — не могли бы вы называть меня все-таки Вирджинией? Вурж кажется мне слишком… мне не нравится это имя.

Миссис Джексон с изумлением посмотрела на дочь. Она носила очки с невероятно сильными линзами, поэтому ее лицо имело такое выражение, как будто она уже заранее ни с чем не согласна. Хотя дело было не только в выражении лица. Вот и сейчас она недовольно спросила:

— А что плохого в «Вурж»?

— Оно… мне кажется слишком детским, — Вирджиния решила держаться до конца.

— И всего-то? — насмешливо улыбнулась миссис Джексон, урожденная Коутс, а Вирджиния с детства знала, что улыбка Коутсов тоже была не из приятных. — В таком случае это имя особенно подходит тебе. Ты еще во всех отношениях недостаточно взрослая, мое дорогое сокровище.

— Но мне двадцать девять лет! — в отчаянии воскликнула «дорогое сокровище».

— Я бы не объявляла этого во всеуслышание на твоем месте, милочка. Двадцать девять лет! Я была уже девять лет замужем, когда мне исполнилось двадцать девять, — жестко сказала миссис Джексон.

— А я вышла замуж в семнадцать, — с гордостью заявила кузина Мелисандра.

Вирджиния украдкой посмотрела на них обеих. Миссис Джексон, если не принимать во внимание эти ужасные очки и нос крючком, делавший ее похожей на попугая больше, чем походил на него сам попугай, была все-таки не совсем безобразна. В двадцать лет она, может быть, была даже красива. Но кузина Мелисандра!? И тем не менее Мелисандра Джексон в один прекрасный день сумела возбудить желание у мужчины, и Вирджиния чувствовала, что кузина, с ее плоским морщинистым лицом, с бородавкой на курносом носу, торчащими на подбородке волосками, блеклыми впавшими глазами и тонкими, утопающими в складках морщин губами, — все-таки имела перед ней преимущество. И это преимущество давало ей право смотреть на Вирджинию сверху вниз. Кроме того, кузина Мелисандра была нужна миссис Джексон. Вирджиния уже хорошо знала, как эти две вещи связаны между собой: быть желанной и быть нужной. Сама она была никому не нужна и не сомневалась, что никто не будет сожалеть, если она неожиданно уйдет из этой жизни. Для матери она была предметом разочарования, да и никто другой не любил девушку. У нее не было даже подруги, которая могла бы скрасить ее одиночество.

— Вурж, ты не доела корки, — укоризненно напомнила ей миссис Джексон.

Дождь лил, не переставая, до обеда. И все это время Вирджиния составляла из кусочков стеганое одеяло. Она ненавидела это занятие еще и потому, что в нем совершенно не было никакой необходимости. Дом и без того был полон стеганых одеял. Миссис Джексон начала собирать их, когда Вирджинии исполнилось семнадцать лет, и продолжала до сих пор, хотя в судьбе Вирджинии ничего не предвещало, что они могут ей когда-то пригодиться. И все-таки она должна была изо дня в день, кусочек к кусочку, собирать эти противные стеганые одеяла, только лишь для того, чтобы работать. Праздность всегда считалась крайним грехом в доме Джексонов. Когда Вирджиния была ребенком, по вечерам ее заставляли записывать в ненавистном маленьком черном блокноте каждую минуту, которую днем она провела в безделье. По воскресеньям мать складывала эти минуты вместе и заставляла их замаливать.

Вот и сегодня Вирджиния провела в праздности только десять минут. По крайней мере, миссис Джексон и кузина Мелисандра назвали бы это праздностью. Вирджиния пошла к себе в комнату, чтобы взять более удобный наперсток, и с виноватым видом открыла наугад «Урожай чертополоха».

«Леса так человечны, — писал Фрэнк Стеджер. — что для того, чтобы постичь их, нужно с ними жить. Случайные прогулки по ним, хождение по протоптанным дорожкам никогда не приведут к тесной близости с ними. Если мы хотим подружиться с лесом, мы должны изучить его и завоевать его доверие частыми, благоговейными посещениями в разное время дня: утром, в полдень и в полночь, во все времена года: весной, летом, осенью, зимой. Иначе мы так никогда и не узнаем леса.

У лесов есть свое эффективное средство чувствовать друзей на расстоянии и закрывать свои сердца перед посторонними созерцателями. Бесполезно обращаться к лесам с иной точки зрения, чем чистая любовь к ним: они сразу же раскроют наш замысел и спрячут свои самые дорогие, самые древние секреты от нас. Но если леса поймут, что мы пришли к ним только потому, что мы их любим, они окажутся добры к нам, одарят нас сокровищами красоты и восторга, чего не найдешь и не купишь ни на одном рынке.

Но если они отдают, то отдают все без остатка и не просят взамен ничего, кроме преклонения перед ними. Мы должны входить в леса с любовью, смиренно, почтительно, терпеливо, и мы узнаем, как искушает пикантность красоты диких мест и молчаливых пространств, лежащих под звездным мерцанием или на закате, какая гармония неземной музыки доносится из старого соснового сучка или едва различимый звук слышится в зарослях пихты, какой нежный аромат источают мхи и папоротники в солнечных укромных уголках или во влажных поймах ручейков. Нас окутает мир мечты, мифов и легенд древних времен. Бессмертное сердце лесов столкнется с нашими сердцами, и их едва различимая жизнь вольется в наши вены и сделает своими навсегда; неважно, куда мы отправились после этого, как бы много мы ни странствовали, мы в любом случае вернемся в лес, чтобы ощутить родство, единение с ним!»

— Вурж! — позвала мать снизу из холла. — Что ты делаешь одна в своей комнате?

Вирджиния уронила книгу, как горячий уголек, и мгновенно слетела вниз, все еще чувствуя тот странный подъем духа, который мгновенно наступал, стоило ей взять в руки книгу Фрэнка Стеджера. Вирджиния ничего не знала о лесе, но почему-то всегда тосковала по нему и ей казалось, что именно там ее настоящая жизнь. Наверное, поэтому ее так волновали книги Фрэнка Стеджера.

В полдень дождь прекратился, но солнце не показывалось до трех часов. Тогда Вирджиния робко сказала, что хотела бы пойти в город.

— Зачем тебе в город? — требовательно спросила мать.

— Хочу взять книгу из библиотеки.

— Ты взяла книгу из библиотеки только на прошлой неделе.

— Нет, прошло уже четыре недели.

— Четыре недели! Глупости!

— В самом деле это так, мама.

— Ты ошибаешься. Ну, по крайней мере, не прошло более двух недель. Я не люблю, когда мне противоречат. И не понимаю, зачем тебе вообще брать книгу. Ты так много времени теряешь за чтением.

— А какая ценность в моем времени? — печально спросила Вирджиния.

— Вурж! Прекрати разговаривать со мной таким тоном!

— Нам нужней чай, — сказала кузина Мелисандра. — Пусть она идет и принесет, если уж ей так хочется погулять, хотя эта мокрая погода способствует простуде.

Вопрос обсуждался еще десять минут, и в конце концов миссис Джексон с большим трудом согласилась и позволила Вирджинии выйти из дома.

 

4

Когда Вирджиния уже выходила из дома, кузина Мелисандра спросила: — Ты надела галоши?

Кузина никогда не забывала задать этот вопрос, если Вирджиния покидала дом в мокрую погоду.

— Да.

— А надела ли ты фланелевую нижнюю юбку? — спросила миссис Джексон.

— Нет.

— Вурж, я никак не могу понять тебя. Неужели ты хочешь умереть от простуды снова? — вопрос матери предполагал, что Вирджиния уже несколько раз умирала от простуды. — Сию же минуту отправляйся наверх и надень юбку.

— Мама, мне не нужна нижняя юбка. Того, что на мне надето, достаточно.

— Вурж, вспомни, как ты болела бронхитом два года назад. Иди и делай, что тебе сказано!

Вирджиния послушно вернулась, но никто никогда не узнает, сколько проклятий она при этом произнесла в душе. Она ненавидела серую фланелевую нижнюю юбку больше всех своих вещей. Корнелию никогда не заставляли носить фланелевую нижнюю юбку. Она всегда носила шелковые вещи, изящно струящиеся по ее фигуре. Но отец Корнелии получил деньги в качестве выкупа за свою дочь, и кроме того, у Корнелии никогда не было бронхита. Вот так!

— Ты уверена, что не оставила мыла в воде? — недовольно спросила миссис Джексон, но Вирджиния уже ушла. Она повернула за угол и оглянулась на неказистую, ужасно примитивную, но, как считалось, весьма респектабельную улицу, на которой она жила. Дом Джексонов был самым уродливым из всех, он больше напоминал неприглядную коробку из красного кирпича, чем даже обычный жилой дом. Слишком высокий для своей ширины, казавшийся еще более высоким из-за дурацкого стеклянного купола на крыше. Это было печальное, удручающее зрелище — дом, чья жизнь уже прожита.

Рядом стоял милый домик со свинцовыми переплетами окон, с двойными фронтонами. Новый дом, один из тех, которые нравятся с первого взгляда. Стэнли Шеннон построил его для своей невесты. Он собирался жениться в июне на Джоан Спрайт. Этот маленький домик, как говорили, меблированный от подвала до чердака, в полной готовности ждал свою хозяйку.

«Я не завидую Джоан по поводу будущего мужа, — подумала Вирджиния. Она была невысокого мнения о Стэнли Шенноне. — Но я завидую ее дому. Хорошенький новый домик. Ах, если бы только у меня был свой дом, пусть не дорогой, пусть крохотный, но свой! И тогда, — с горечью добавила Вирджиния, — не будет необходимости выть на луну, когда не можешь выпросить даже сальную свечку».

В своих грезах Вирджиния владела замком из бледного сапфира. В реальной жизни ее бы удовлетворил маленький домик, но свой, собственный. В этот день Вирджиния особенно остро ощущала зависть к Джоан Спрайт. Джоан была ничуть не привлекательней самой Вирджинии и не намного ее моложе. Распорядись судьба иначе, и Вирджиния тоже могла иметь такой же милый домик с открытым камином, постельное белье с вышитыми монограммами, кружевные скатерти и китайский фарфор… Почему все достается одним и ничего другим?

Душа Вирджинии бунтовала против такой несправедливости судьбы, когда она шла по улице; одинокая, безвкусно одетая маленькая фигурка в обдерганном плаще и шляпке трехлетней давности. На нее никто не обращал внимания, а если бы и обратил, то только для того, чтобы потом сказать дома: «Видел сегодня Вурж Джексон. Бедняжка, до чего ж унылая и жалкая. Не удивительно, что она до сих пор не нашла себе мужа. Кто же позарится на такую?»

Время от времени навстречу Вирджинии попадались блестящие кабриолеты, запряженные сытыми крепкими лошадьми. Сидевшие в них дамы были чаще всего незнакомы Вирджинии, а если и попадались знакомые лица, она старалась не смотреть на них, чтобы случайно не прочитать в их глазах насмешку или, хуже того, жалость. Вирджинии приходилось и самой несколько раз ездить в кабриолете, когда кто-нибудь из дядьёв или кузин вдруг вспоминал о ее незавидной доле и брал с собой, чтобы она могла «поискать свой шанс». Правда, эти поездки всегда заканчивались безрезультатно, большей частью потому, что в каком-нибудь обществе, пусть даже и немноголюдном, она терялась, забивалась в уголок и молчала, стараясь не привлекать к себе внимания. Так что если и раньше такие поездки бывали редкостью, то в последнее время они прекратились совсем. Что толку вывозить девушку, если за нее же еще и краснеть приходится?

 

5

Вирджиния должна была купить чай в бакалейной лавке у дяди Роберта. Если она купит его в каком-нибудь другом месте, мать непременно узнает об этом и напомнит незыблемое правило семейного клана Джексонов: если можно что-то купить у родственников, тем более у дяди Роберта, то ни в какие другие магазины даже и заходить не стоит. Как ни противна была для Вирджинии мысль о том, чтобы в день своего двадцатидевятилетия идти к дяде Роберту, у нее не было выбора так же, как и не было надежды, что дядя Роберт не вспомнит, сколько лет ей сегодня исполнилось.

Дядя Роберт встретил ее насмешливой улыбкой, и когда Вирджиния изложила свою просьбу, кивнул, принес чай и, уже заворачивая его, хитренько прищурился и задал одну из своих глупых загадок:

— Почему, — спросил он, искоса поглядывая на Вирджинию, — все молодые девушки так похожи на плохих филологов?

Сохраняя в глубине своего сознания мысль о предстоящем завещании дяди Роберта, Вирджиния кротко ответила, как и надо было ответить:

— Не знаю. А почему?

— Потому что, — усмехнулся дядя Роберт, — они не могут отказать себе в замужестве.

Два клерка, Джой Хаммонд и Клавдий Бертрам, захихикали, и Вирджиния возненавидела их еще больше, чем раньше. В первый день, когда Клавдий Бертрам увидел Вирджинию в лавке, она слышала, как он прошептал на ухо Джою: «Кто это?» А Джой ответил: «Вирджиния Джексон, одна из старых дев Хайворта». «Поддающаяся или неподдающаяся?» — уточнил Клавдий, очевидно считая свой вопрос очень оригинальным. Даже сейчас Вирджинию передернуло от того старого воспоминания.

— Двадцать девять лет, — говорил дядя Роберт. — О Боже, Вурж, ты поднимаешься еще на одну ступеньку и даже не задумываешься о замужестве. Это опасно. Двадцать девять! Это невероятно.

Затем дядя Роберт сказал удивительно оригинальную фразу: — Как летит время!

— А мне кажется, оно ползет, — страстно возразила Вирджиния. Страсть была так чужда натуре Вирджинии, что дядя Роберт удивился и, как он потом говорил, не знал, что и делать. Чтобы скрыть свое смущение, родственник загадал еще одну из своих многочисленных загадок, пока завязывал пакет с бобами (кузина Мелисандра напомнила в последний момент, что нужно еще купить и бобов. Бобы были дешевыми и питательными).

— Какие два понятия способны подтвердить иллюзорность? — и не дожидаясь, пока Вирджиния произнесет: «Сдаюсь. Сдаюсь», мужчина ответил сам: — Мираж и замужество.

— Они совсем не адекватны, — коротко бросила Вирджиния, забирая чай и бобы. В этот момент почему-то ей было все равно, вычеркнет ее из своего завещания дядя Роберт или нет. Девушка вышла из магазина, пока дядя Роберт уставился на нее с открытым ртом. Потом он покачал головой.

— Тяжело бедняжке Вурж, — пробормотал он.

Вирджиния пожалела о свершенном поступке, едва дошла до следующего перекрестка. Почему она потеряла терпение в этой ситуации? Дядя Роберт, вероятно, рассердился и, конечно же, поделится своим раздражением с ее матерью, отметив при этом, что Вурж была несносна (и с кем! С самим дядей Робертом!), а мать потом будет неделю читать ей мораль.

«Двадцать лет я держала язык за зубами, — думала Вирджиния, — почему я не могла сдержаться еще раз?»

Да, прошло 20 лет, Вирджиния точно знает, когда ее впервые упрекнули в неудачливости. Девушка помнит этот горький момент очень отчетливо. Ей было девять лет, она одиноко стояла на школьной площадке, в то время как остальные девочки из ее класса играли в игру, где мальчик выбирает себе партнершу, прежде чем вступить в игру. Никто не выбрал Вирджинию, маленькую, бледную, черноволосую Вирджинию, в ее строгом фартучке с длинными рукавами, со странными, раскосыми глазами.

— Ах, — сказала ей тогда хорошенькая маленькая девочка. — Мне жаль, но в тебе нет очарования.

Вирджиния ответила тогда демонстративно и продолжала так отвечать до сих пор на протяжении уже двадцати лет: «А мне и не нужно это очарование». Но сегодня она бы уже так не сказала.

«Мне нужно быть откровенной хотя бы перед собой, — жестко подумала Вирджиния. — Шутки дяди Роберта обижают меня, потому что он прав. Я хочу выйти замуж. Я хочу собственный дом, я хочу собственного мужа, я хочу собственных милых, пухленьких детишек». Вирджиния внезапно остановилась, пораженная своей неожиданной дерзостью. Девушке даже показалось, что проходивший мимо доктор Леннон прочитал ее мысли и осудил их. Вирджиния боялась доктора Леннона. Этот страх возник в одно из воскресений 23 года назад, когда она впервые пришла в Сент-Ворт. Вирджиния опоздала в тот день на занятия в воскресную школу, поэтому она зашла в церковь и тихо уселась в последнем ряду на скамью. В церкви никого не было, никого, за исключением нового настоятеля, доктора Леннона. Доктор Леннон стоял в дверях, ведущих в хоры, он посмотрел на Вирджинию и сказал: «Маленький мальчик, подойди сюда».

Вирджиния оглянулась. Рядом не было никакого маленького мальчика во всей огромной церкви. Не было не только мальчика, не было никого вообще. Странный мужчина в очках из голубого стекла не мог иметь в виду ее. Она не была мальчиком.

— Маленький мальчик, — повторил доктор Леннон на этот раз более строго и поднял указательный палец, подзывая к себе Вирджинию. — Иди сюда немедленно.

Вирджиния поднялась, как загипнотизированная, и пошла к алтарю. Она была слишком напугана, чтобы ослушаться. Сейчас с ней случится что-то ужасное. Но что? А может быть, что-то уже случилось? Может быть, она действительно превратилась в мальчика? Вирджиния подошла и остановилась перед доктором Ленноном. Он покачал перед ней указательным пальцем, длинным, крючковатым указательным пальцем, и сказал:

— Маленький мальчик, сними шляпу.

Вирджиния сняла шляпу. Волосы ее были завязаны в небольшой хвостик, свисающий на спину. Но доктор Леннон был близорук и не заметил этого.

— Маленький мальчик, ты можешь вернуться назад на свое место, но всегда снимай в церкви шляпу. Запомнил?

Вирджиния пошла к своему месту, неся в руках шляпу, как автомат. Но тут вошла ее мать.

— Вурж, — сказала миссис Джексон. — Это что еще за штучки? Зачем ты сняла шляпу? Надень ее немедленно!

Вирджиния немедленно надела. Она тряслась от холода, но еще больше от того, что доктор Леннон мог снова вызвать ее к себе. Она бы, конечно, подошла, она не могла бы ослушаться настоятеля, но церковь была уже полна народа. А что если этот ужасный, негнущийся палец снова затребует ее к себе перед всеми этими людьми? Вирджиния просидела всю службу, как в агонии, полумертвая и болела неделю после этого. Никто не мог понять почему. Миссис Джексон снова начала ругать себя за то, что у нее такая чувствительная дочь.

Потом доктор Леннон осознал свою ошибку и смеялся над ней, когда Вирджиния снова пришла в церковь, но девочке было совсем не смешно. Она никогда не смогла избавиться от страха перед доктором Ленноном. Надо же было сейчас, когда она думала о таких неприличных вещах, встретить именно его!

Вирджиния взяла книгу Фрэнка Стеджера «Магия крыльев».

— Это его последняя книга, о птицах, — сказала миссис Стефенсон.

Девушка уже почти решила вернуться домой и не ходить к доктору Стинеру. На это у нее уже не осталось мужества. Она боялась оскорбить дядю Джефсона, рассердить свою мать, боялась предстать перед строгим, резким взором старого доктора Стинера, который, вероятно, скажет ей, как уже сказал кузине Лилиане, что все ее жалобы полностью надуманны, и что боли мучают ее только потому, что она сама хочет этого. Нет, не стоит ходить. Лучше она возьмет лекарство «Каплер Пёпл». Эти таблетки в несметных количествах поглощались всеми членами семейства Джексонов. Это был стандарт, который они все дружно признавали. Разве не они вылечили вторую кузину Кэтлин, когда ее отказались лечить пять докторов? Вирджиния всегда с подозрением относилась к этим таблеткам, но, вероятно, что-то в них все-таки было. Может быть, и сейчас лучше купить эти таблетки, чем идти к доктору Стинеру. Вирджиния решила зайти в читальный зал посмотреть журналы и идти домой.

Она пролистала несколько журналов, пытаясь найти в них что-нибудь, чтобы сейчас же и прочитать, но все эти попытки только еще больше взбесили ее. На каждой странице ее взгляд утыкался в изображения красивых женщин, которых окружали не менее красивые мужчины и смотрели на них с обожанием. И тут она, Вирджиния Джексон, на которую никто ни разу не посмотрел не только с обожанием, но даже внимательнее, чем обычно. Вирджиния захлопнула последний журнал и открыла «Магию крыльев». Взгляд девушки попал на абзац, в корне изменивший всю ее жизнь.

«Страх — это естественный грех, — писал Фрэнк Стеджер. — В основе всего зла в мире лежит тот факт, что кто-то боится кого-то. Эта холодная, хитрая змея обвивает вас. Ужасно жить человеку, охваченному страхом. Это самое страшное состояние».

Вирджиния захлопнула книгу «Магия крыльев» и встала. Она пойдет к доктору Стинеру.

 

6

Не так страшен черт, как его малюют. Доктор Стинер был прямолинеен и резок, как всегда, но он не сказал, что жалобы Вирджинии надуманны. После того, как он выслушал все жалобы, задал несколько вопросов, провел быстрое обследование, он сел напротив девушки и долго, очень напряженно смотрел на нее. Вирджиния подумала, что доктор смотрит на нее и как будто жалеет. У нее на мгновение перехватило дыхание. Неужели ее состояние так серьезно? Не может быть, ведь боль не причиняет ей большого беспокойства, только в последнее время она усилилась.

Доктор Стинер открыл рот, но, прежде чем он успел что-то сказать, у его локтя резко зазвонил телефон. Он снял трубку. И наблюдавшая за ним Вирджиния увидела, как мгновенно переменилось его лицо, пока он слушал.

— Ало… да… да… что?.. да… да… — и после короткого перерыва: — О Боже!

Доктор Стинер бросил трубку, выбежал из комнаты, быстро поднялся наверх, даже не взглянув больше на Вирджинию. Девушка слышала, что доктор метался наверху, как безумный, выкрикивал какие-то злые слова, словно лаял, — вероятно, это было обращено в адрес домоправительницы. Затем он сбежал вниз с саквояжем в руке, схватил шляпу и пальто с вешалки, рывком открыл дверь, выбежал на улицу и исчез в направлении станции.

Вирджиния сидела одна в маленьком кабинете, чувствуя себя круглой дурочкой еще больше, чем до прихода сюда и чем когда бы то ни было вообще в жизни. Глупо и унизительно. Вот что получилось из ее героической решимости последовать совету Фрэнка Стеджера и отбросить страх. Она оказалась неудачницей не только как родственница, не только как женщина, любимая и подруга, у нее даже не хватило толку стать удачной пациенткой. Доктор Стинер в своем волнении забыл о ее существовании сразу же, как только получил сообщение по телефону. Она ничему не научилась на традициях своей семьи, она не извлекла урока даже из того, что ее совершенно игнорировал дядя Джефсон.

В какой-то момент Вирджиния испугалась, что сейчас расплачется. Ситуация и в самом деле была нелепой, смехотворной. Затем пациентка услышала за дверью шаги домоправительницы. Вирджиния поднялась и направилась к выходу из кабинета.

— Доктор забыл обо мне, — сказала она с блуждающей улыбкой.

— Это очень плохо, — сказала миссис Пэттерсон с сочувствием. — Но в этом нет ничего удивительного. Мне так жаль его. Поступила телеграмма. Его сын ужасно пострадал в автомобильной катастрофе в Нью-Йорке. У доктора было всего десять минут, чтобы успеть на поезд. Не представляю, что он будет делать, если что-то случится с Крисом, он так привязан к мальчику. Вам придется прийти в следующий раз, мисс Джексон. Будем надеяться, что с Вами не случится ничего серьезного.

— Конечно, конечно, ничего серьезного, — согласилась Вирджиния. Она почувствовала себя уже не такой униженной. Не удивительно, что доктор мгновенно забыл о ее присутствии. Тем не менее Вирджиния чувствовала опустошенность, и храбрость снова покинула ее, когда она шла вдоль по улице.

Вирджиния пошла домой, срезав угол, через Лужайку Свиданий. Она редко ходила через эту лужайку, только тогда, когда опаздывала. А сейчас времени у нее было в обрез, она должна успеть к обеду. Лужайка Свиданий находилась на окраине их города, под вязами и кленами, и полностью оправдывала свое название. Было очень трудно пройти по лужайке и не встретить ни одной нежной парочки, пусть даже это были молодые девушки парами, в обнимку, которые пришли сюда поделиться секретами. Вирджиния не могла понять, что ее больше волновало и вызывало чувство неудобства.

В тот вечер ей встретилось и то и другое. Она встретила Сонни Тейл и Райс Кейли в новых розовых шелковых платьях, с кокетливо засунутыми в красивые, распущенные волосы цветами. У Вирджинии никогда не было розового платья и цветов, которыми можно было украсить волосы. Затем Вирджиния прошла мимо незнакомой ей парочки. Парочка разозлила девушку своим поведением, которое, казалось, саму парочку ничуть не волновало. Руки молодого человека совсем беззастенчиво лежали на талии девицы. Вирджиния никогда в жизни не прогуливалась с молодым человеком в обнимку. Она чувствовала, что ее шокирует именно это: влюбленные должны были скрывать свое поведение хотя бы до того момента, пока не наступят сумерки. Но неожиданно Вирджиния поняла, что шока с ней не произойдет. В порыве отчаянной, суровой искренности она призналась себе, что просто завидует. Миновав эту парочку, девушка еще больше съежилась, зная, что они смеются над ней, жалеют ее, называют «маленькой, странной старой девой Вирджинией Джексон». Девушка ускорила шаг, чтобы скорее миновать Лужайку Свиданий. Никогда раньше она не чувствовала себя такой уродливо-бесцветной, неуклюжей и незначительной.

Примерно в том же месте улицы, где располагалась Лужайка Свиданий, стоял старый кабриолет.

Вирджиния очень хорошо знала его, во всяком случае много раз видела. Впрочем, его знал каждый в Хайворте и всегда провожал негодующим взглядом.

Кабриолет принадлежал Ральфу Данмору. Из-под кабриолета выползал сам Ральф, облепленный со всех сторон грязью. Вирджиния бросила в его сторону краткий незаметный взгляд, торопясь пройти мимо. Только второй раз она видела этого смуглого, похожего на пирата из далекой экзотической страны Ральфа Данмора, хотя наслышана о нем достаточно за эти два года, что он жил в Сансоре. Первый раз это произошло примерно год назад по дороге в Буанлоу. В тот раз Ральф точно так же выползал из-под кабриолета, и он весело улыбнулся Вирджинии. Эта дерзкая и вместе с тем добродушная улыбка сделала его похожим на рыцаря из Голубого Замка Вирджинии. Удивительно, но Вирджиния его совсем не боялась и не считала очень плохим, несмотря на все слухи, которые ходили вокруг имени Ральфа. Хотя, конечно, он разъезжал на своем ужасном, гремучем старом «Сером Бесе», как называли его кабриолет по всему Хайворту, в часы, когда все порядочные люди находились уже в постели. Часто они совершали это вместе со Старым Саймоном. «Они оба пьяные вусмерть, милочка». Все считали, что это сбежавший преступник или по меньшей мере уклоняющийся от обязательств банковский клерк. Некоторые даже говорили, что он убийца, скрывающийся на озере от наказания, или внебрачный сын старого Саймона Грина. Предполагалось, что этот человек был отцом незаконнорожденного внука Саймона или фальшивомонетчиком, а может быть, и еще кем-нибудь похуже. Хотя уж куда хуже? На него и так в Хайворте навесили все грехи. Но все-таки Вирджиния не верила, что он плохой. Не мог человек с такой улыбкой быть плохим. Неважно, каковы были его поступки.

Именно в ту ночь принц из Голубого Замка изменил свой облик: твердый подбородок и волосы с примесью преждевременной седины заменила беспутная личность с удлиненным смуглым лицом, иссиня-черными волосами, карими глазами и высокой мускулистой фигурой. Но в подбородке все-таки оставалось что-то твердое.

Несмотря на то, что Ральф Данмор только что вылез из-под кабриолета, или Вирджинии только так показалось, потому что он возился с колесом, одет он был аккуратно, даже щегольски, только его обнаженные до плеч руки были черными от смазки. Он весело присвистнул про себя и показался таким счастливым, что Вирджиния позавидовала ему. Она позавидовала его безответственности, легкомыслию и его мистической маленькой хижине на острове посреди озера Саурес, даже его гремучему старому «Серому Бесу». Ни Ральф, ни его «Бес» не чувствовали на себе груза ответственности и семейных традиций. И когда через несколько минут мужчина промчался мимо нее с непокрытой головой, отклонившись назад в вальяжной позе на своем «Сером Бесе», с развевающимися на ветру волосами, со старой черной трубкой в зубах, Вирджиния снова позавидовала ему. Мужчинам лучше живется в этом мире. Это вне всякого сомнения. Их закон жизни приносит им больше счастья. Она, Вирджиния Джексон, респектабельная, хорошо воспитанная и в высшей степени порядочная, была несчастна. И еще никогда в жизни счастье не улыбалось ей.

Вирджиния подошла как раз вовремя, к ужину. Солнце закрыли тучи, и начался отвратительный, моросящий дождь. У кузины Мелисандры разыгралась невралгия. Вирджинии предстояло заняться штопкой, и у нее не оставалось времени на «Магию крыльев».

— Неужели штопка не подождет до завтра? — без возмущения спросила Вирджиния.

— Завтрашний день принесет свои обязанности, — ответила миссис Джексон непреклонно.

Вирджиния штопала весь вечер и слушала, как миссис Джексон и кузина Мелисандра обсуждают вечные, мелочные сплетни своего клана. Женщины, в свою очередь, вязали сумрачно черные нескончаемые чулки. Они дискутировали по поводу приближающейся свадьбы второй кузины Лиззи во всех подробностях. В целом они одобряли этот брак. Вторая кузина Лиззи обеспечивала свое благополучие.

— Хотя она не очень торопилась, — сказала кузина Мелисандра. — Ей, должно быть, уже 25 лет.

— В нашем роду, к счастью, не так много старых дев, — сказала миссис Джексон с горечью.

Вирджиния вздрогнула. Игла, которой она штопала, впилась ей в ноготь.

Третью кузину Пит Грэй поцарапала кошка, и она получила заражение крови через палец. — Кошки — самые опасные животные, — сказала миссис Джексон. — У меня никогда не будет кошек в доме.

Она многозначительно посмотрела на Вирджинию сквозь свои ужасные линзы. Однажды, пять лет назад, Вирджиния спросила, нельзя ли ей завести кошку. С тех пор она никогда не возвращалась к этому вопросу, но миссис Джексон подозревала, что дочь затаила это желание в глубине души.

Неожиданно Вирджиния чихнула. По нравственному закону Джексонов, это было очень невоспитанно — чихать при людях.

— Всегда можно сдержать желание чихнуть путем нажатия пальцем на верхнюю губу, — сказала миссис Джексон с осуждением.

В половине десятого с небольшим, как сказал бы мистер Пипис, пора в постель. Но невралгическую спину кузины Мелисандры нужно было натереть линиментом Каплера. Делала это Вирджиния. Она всегда должна была делать подобные вещи. Девушка ненавидела запах линимента Каплера, она ненавидела самодовольного, чопорного, сиятельного, величественного в очках и с бакенбардами доктора Каплера на флаконе. Пальцы Вирджинии пахли этим мерзким составом еще долго после того, как она пошла в кровать, несмотря на все усилия, с какими она отмывала руки.

Еще один день из жизни Вирджинии пришел и ушел. Она закончила его так же, как начала, в слезах.

 

7

На маленькой лужайке Джексонов, прямо за воротами, торчал розовый куст. Его называли «кустом роз Вурж». Кузина Джорджина отдала его Вирджинии пять лет назад, и девушка с радостью его посадила. Она любила розы. Но, конечно, этот розовый куст никогда не цвел. Такая уж была у Вирджинии судьба, так ей везло всегда. Вирджиния делала все, что только могла, следовала советам каждого из их семейства, но все-таки куст не цвел. Он рос, набирал силы в полной праздности, ни одна покрытая листвой веточка не была тронута вредителями и болезнями. Но ни единого бутона так и не появилось на нем. Посмотрев на этот куст дня через два после своего дня рождения, Вирджиния неожиданно возненавидела его. Не хочет цвести — прекрасно, тогда он и расти не будет. Вирджиния направилась к кладовке, взяла нож и тут же вернулась к розовому кусту. Несколькими минутами позже миссис Джексон вышла на веранду и увидела, как дочь безжалостно расправляется с растением. Половина куста была уже вырублена. И роза казалась печально голой.

— Вурж, что ты делаешь? Ты сошла с ума?

— Нет, — сказала Вирджиния. Она хотела сказать это решительно, но привычка подчиняться была настолько сильна в ней, что у нее получилось это очень неуверенно. — Я… я просто решила подрезать этот куст. От него нет никакой пользы. Он не цветет и никогда не зацветет.

— Но это не причина для того, чтобы разрушать его, — сказала миссис Джексон твердо. — Куст был очень красив и рос здесь очень кстати. Ты сделала из него посмешище.

— Розовый куст должен цвести, — сказала Вирджиния немного упрямо.

— Не спорь со мной, Вурж. Убери весь этот мусор и оставь в покое куст. Не знаю, что скажет Джорджина, когда увидит, что ты сделала с ним. В самом деле, я очень удивлена. Ты даже не посоветовалась со мной!

— Но куст мой, — возразила Вирджиния.

— Что? Что ты сказала, Вурж?

— Я сказала только то, что куст мой, — повторила Вирджиния смиренно.

Миссис Джексон повернулась, не промолвив больше ни слова, и скрылась в доме. Проступок был совершен. Вирджиния знала, что глубоко обидела мать, которая теперь не будет разговаривать с дочерью и даже замечать ее два-три дня. Кузина Мелисандра возьмется за воспитание Вирджинии, а миссис Джексон будет сохранять молчание, как каменный истукан.

Вирджиния вздохнула, отнесла на место садовый нож, повесив его в кладовке именно на тот гвоздик, с которого и сняла. Она убрала обрезанные ветки и подмела листья. Губы девушки дрогнули, когда она посмотрела на свежесрезанный куст. Растение имело удивительное сходство с трясущейся, дрожащей прежней хозяйкой, маленькой кузиной Джорджиной.

«Я, действительно, сделала из него уродца», — подумала Вирджиния.

Но она не чувствовала вины за сделанное, ей было только жаль, что она обидела мать. Пока ее не простят Вирджиния так и будет страдать по этому поводу. Миссис Джексон принадлежала к той породе женщин, чей гнев ощущался по всему дому. От этого гнева не спасали ни стены, ни двери.

— Сходи в город и получи почту, — сказала кузина Мелисандра, едва Вирджиния вошла в дом. — Я не могу пойти, очень устала и совершенно выдохлась этой весной. Я бы попросила тебя зайти в аптеку и купить мне флакон горькой настойки Каплера. Нет ничего лучше, чем настойка Каплера для восстановления сил. Кузен Джефсон говорит, что лучше всего помогают таблетки «Каплер Пёпл», но я знаю лучшее средство. Мой бедный дорогой муж принимал горькую настойку Каплера до последнего дня своей жизни, до самой смерти. Но не вздумай отдавать им больше девяноста центов. В таком случае я лучше куплю настойку в Уорте. А что ты сказала своей милой матушке? Ты что, совсем перестала соображать? Вурж, ведь у тебя одна-единственная мать.

«Мне и одной слишком достаточно», — подумала Вирджиния, шагая в город.

Девушка купила горькую настойку для кузины Мелисандры, потом пошла на почту и спросила корреспонденцию в общем отделе. У ее матери не было собственного почтового ящика. Сама Вирджиния вообще не получала никакой почты, кроме «Кристиан Таймс», единственного журнала, который выписывала семья. Письма к ним почти не приходили. Но Вирджиния очень любила стоять у окошка на почте и наблюдать за мистером Кэвью, седобородым старым клерком, похожим на Деда Мороза, вручающим письма счастливым людям, к которым они приходят. Мистер Кэвью делал это с отрешенным, безразличным, юпитероподобным видом, как будто ему было абсолютно неважно, невероятную радость или неизбывное горе приносят письма своим адресатам. Письма очаровывали Вирджинию, может быть, потому, что она редко получала их. В ее Голубом Замке существовали волнующие послания, перевязанные шелковыми ленточками и запечатанные печатью. Их всегда приносили пажи, одетые в ливрею из золота и голубизны. Но в реальной жизни единственными письмами, поступавшими в ее адрес, были случайные, небрежные записки от родственников или проспекты рекламных агентств.

И естественно, Вирджиния была несказанно удивлена, когда мистер Кэвью, еще более, чем обычно, похожий в этот день на Юпитера, протянул ей письмо. Да, оно было адресовано именно ей, подписанное твердой рукой: «Мисс Вирджинии Джексон, Элм-стрит, Хайворт». На почтовой марке значился Нью-Йорк. Вирджиния мгновенно схватила письмо, ее дыхание участилось. Нью-Йорк! Письмо, должно быть, от доктора Стинера. Он все-таки вспомнил о ней.

Вирджиния встретила дядю Роберта, входившего в тот момент, когда она выходила с почты, счастливая от того, что в сумке у нее лежало письмо на ее имя.

— Ну, — сказал дядя Роберт. — В чем разница между ослом и почтовой маркой?

— Не знаю. И в чем же? — покорно спросила Вирджиния.

— One you lick with a stick and the other you stick with a lick.

Дядя Роберт закрыл дверь, чрезвычайно довольный собой.

Кузина Мелисандра погрузилась в «Таймс», когда Вирджиния вернулась домой, и ей совсем не пришло в голову спросить, не было ли каких-либо писем. Миссис Джексон спросила бы об этом непременно, но в настоящий момент губы ее были плотно сжаты. Вирджиния была даже рада этому. Если бы мать спросила о письмах, девушка вынуждена была бы признаться, что они были. После этого пришлось бы отдать письмо матери и кузине Мелисандре, они бы прочитали, и все бы раскрылось.

Сердце Вирджинии бешено забилось, когда она поднималась к себе наверх, поэтому она несколько минут просто просидела у окна, прежде чем раскрыть письмо. Она чувствовала себя виноватой и лживой. Никогда прежде Вирджиния не скрывала писем от матери. Каждое письмо, которое девушка писала или получала, было прочитано миссис Джексон. И это было неважно. Вирджинии было нечего скрывать. А сейчас это имело значение. Она не могла никому позволить увидеть это письмо. Пальцы девушки тряслись от сознания, что она совершает дурной поступок и ведет себя неподобающим для дочери образом, когда она вскрывала письмо. Может быть, она волновалась еще и от дурного предчувствия. Девушка была определенно уверена, что с ее сердцем ничего серьезного, но кто знает.

Письмо доктора Стинера было очень похоже на него самого: простое, прямое, резкое, без лишних слов. Доктор Стинер никогда не городил околесицу. «Дорогая мисс Джексон…» — и далее следовала страница предельно ясного повествования. Казалось, Вирджиния с ходу прочла письмо и опустила его на колени. Лицо ее побледнело, как у привидения.

Доктор Стинер сообщил ей, что у нее очень опасная и фатальная форма сердечного заболевания, ангина пекторис, очевидно осложненная расширением артерий. Доктор описывал, как протекает заболевание и чем заканчивается. Он сообщил, без всяких успокоительных обмолвок, что ничего нельзя сделать в этом случае. Если Вирджиния будет внимательна к себе, то, может быть, проживет с год. Но она также может умереть в любой момент. Доктор Стинер не очень утруждал себя подбором слов. Вирджинии предписывалось избегать сильных волнений и расстройств, кушать и пить нужно было весьма умеренно, не бегать, подниматься по лестницам и вверх по наклонной местности с перерывами. Любой неожиданный шок или стресс может оказаться смертельным. Доктор выписал лекарство, которое нужно было все время носить с собой и принимать сразу же, как только ощущались первые признаки приступа. И, конечно, он был вечно преданный ей доктор Стинер.

Вирджиния долго сидела у окна. На улице был мир, залитый светом весеннего полудня: небо чарующе голубое, воздух ароматный и свободный, нежная, легкая, голубая дымка нависала над улицей. Чуть подальше у железнодорожной станции группа молоденьких девочек ждала поезд. Вирджиния слышала их веселый смех, болтовню и шутки. А поезд громыхал и громыхал. Но во всем этом не было реальности. Реальности больше не существовало ни в чем, кроме того, что Вирджинии оставался только один год жизни.

Когда девушка устала сидеть у окна, она отошла и прилегла на кровать, уставившись в растрескавшийся, бесцветный потолок. Удивительное оцепенение пришло к ней после постигшего удара. Девушка не чувствовала ничего, кроме удивления и непонимания. Но верх брало то, что доктор Стинер знал свое дело и что она, Вирджиния Джексон, так и не начавшая жить, должна была умереть.

Когда прозвучал сигнал на ужин, она поднялась, механически спустилась вниз, следуя силе привычки. Вирджиния удивилась, как ей позволили находиться в одиночестве так долго. Ах, да, ведь мать не обращает сейчас на нее никакого внимания. Вирджиния была очень рада этому. Она понимала, что ссора по поводу куста роз была настоящей, как сказала бы сама миссис Джексон, и фатальной. Вирджиния не могла есть, но миссис Джексон и кузина Мелисандра думали, что это происходит только потому, что девушка бесконечно переживает из-за молчания матери. И отсутствие аппетита не комментировалось. Вирджиния заставила себя сделать глоток чая и сидела, наблюдая, как едят остальные, раздумывая над тем, как много лет прошло с тех, пор, когда они впервые вот так втроем сели за этот обеденный стол. Вирджиния почувствовала, что улыбается в душе, подумав, какое волнение она может причинить им, если захочет. Стоит ей только рассказать, что написал в письме доктор Стинер, и поднимется такой шум, как будто — Вирджиния подумала об этом с горечью — они и в самом деле очень заботятся о ней.

— Домоуправительница доктора Стинера получила сегодня от него весточку, — сказала кузина Мелисандра так неожиданно, что Вирджиния подпрыгнула на месте. Может быть, кузине передались ее собственные мысли? — С ней разговаривала сегодня в городе миссис Джадд. Они считают, что сын поправится, но доктор Стинер пишет, что повезет его за границу сразу же, как только мальчик сможет передвигаться. По крайней мере весь год доктора Стинера здесь не будет.

— Нам это все равно, — величественно сказала миссис Джексон. — Он не наш доктор. Я бы, — на этих словах она посмотрела (или Вирджинии показалось, что посмотрела) сквозь нее, — не пригласила его даже к больной кошке.

— Можно я поднимусь наверх и прилягу? — вяло спросила Вирджиния. — Я… у меня болит голова.

— Отчего у тебя болит голова? — спросила кузина Мелисандра, потому что миссис Джексон этого не спросила. Вопрос должен быть задан. Вирджиния не может иметь головной боли без их вмешательства.

— У тебя обычно не болит голова. У тебя нет этой привычки. Надеюсь, ты не обманываешь нас. Вот попробуй ложку уксуса.

— Глупости! — резко ответила Вирджиния, вставая из-за стола. Ее не волновало, что это было слишком грубо. Она и так вынуждена была быть очень вежливой всю жизнь.

Если бы кузина Мелисандра могла побледнеть, она бы так и сделала. Но она была не способна на это, поэтому только сильнее пожелтела.

— Ты уверена, что у тебя нет температуры, Вурж? Разговариваешь ты так, как будто у тебя жар. Отправляйся и ложись прямо в постель, — сказала кузина Мелисандра, предельно взволнованная. — А я поднимусь и натру тебе лоб и шею линиментом Каллера.

Вирджиния уже дошла до двери, но на этих словах повернулась:

— Меня не нужно натирать линиментом Каплера! — сказала девушка.

Кузина Мелисандра обомлела и задохнулась:

— Что? Что ты сказала?

— Я сказала, что меня не нужно натирать линиментом Каплера, — повторила Вирджиния. — Ужасный, мерзкий состав. У него самый отвратительный запах из всех линиментов, которые я только встречала. Он не приносит пользы. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Вот и все!

Вирджиния вышла, оставив кузину Мелисандру в ошеломлении.

— У нее жар. У нее непременно должен быть жар, — вымолвила наконец кузина Мелисандра.

Миссис Джексон продолжала поглощать свой ужин. Не имело значения, есть у Вирджинии жар или нет. Она была виновата и пусть теперь мучается.

 

8

В ту ночь Вирджиния не спала. Она пролежала с открытыми глазами все долгие ночные часы. И думала, думала. Она сделала открытие, удивившее ее. Она, которая боялась почти всего в жизни, не боялась смерти. По крайней мере, смерть не казалась девушке ужасной. И сейчас больше не было необходимости бояться чего-то другого. Почему она боялась всего? Потому что нужно было жить. Боялась дяди Роберта из-за страха остаться бедной в старости. Но старость больше не грозила ей, ею можно было пренебречь, забыть об этом. Она всю жизнь боялась одиночества старой девы. Но сейчас не так долго осталось быть старой девой. Боялась обидеть мать и весь их клан, потому что была вынуждена жить вместе с ними. Но сейчас этого больше не нужно. Вирджиния почувствовала удивительную свободу.

Но она все-таки боялась одного — того шума, который подымется по поводу ее болезни, когда она скажет об этом своей семейке. Вирджиния вздрогнула. Она не вынесет этого. Вирджиния слишком хорошо знала, как все будет происходить. Во-первых, возникнет негодование — да, негодование со стороны дяди Джефсона, потому что она пошла к врачу, любому врачу, не посоветовавшись с ним. Негодование со стороны ее матери, потому что дочь оказалась такой лживой и нарушила правила дочернего поведения — и «это со своей родной матерью, Вурж». Негодование всего клана будет еще вызвано тем, что Вирджиния не обратилась к доктору Винеру. Потом появится озабоченность. Вирджинию поведут к доктору Винеру, и, если доктор Винер подтвердит диагноз доктора Стинера, ее повезут в Бостон и Нью-Йорк. Дядя Роберт тогда подпишет чек широким жестом милосердия, как он делает это всегда, помогая вдовам и сиротам, а потом будет целую вечность говорить о специалистах, получающих деньги за свой умный вид и только за то, что они говорят, что ничего в этом случае сделать нельзя. А когда специалисты сказали бы, что ничем помочь не могут, дядя Джефсон станет настаивать, чтобы она принимала таблетки «Каплер Пёпл». «Я знаю, насколько они эффективны, когда все доктора отказываются лечить». Мать будет настаивать на том, чтобы Вирджиния принимала горькую настойку Каплера, а кузина Мелисандра заставит ее натираться в области сердца каждую ночь линиментом Каплера «на том основании, что, может быть, это будет полезно, но уж во всяком случае вреда не принесет». И каждый будет считать себя обязанным посоветовать бедняжке свое любимое лекарство. Доктор Леннон придет к ней и торжественно скажет: «Вы очень больны. Готовы ли Вы к тому, что Вас ждет впереди?» — или покачает перед ней своим крючковатым пальцем, пальцем, который нисколько не изменился за эти годы. Все будут смотреть на нее как на ребенка и обращаться с ней как с ребенком. Ей не позволят ходить одной или делать что-нибудь в одиночестве. Возможно, ей не позволят и спать одной, чтобы она не умерла во сне. Кузина Мелисандра или ее мать будут настаивать на том, чтобы спать с Вирджинией в одной комнате или даже кровати. Да, без сомнения, так и будет.

И Вирджиния поняла: она не может вынести всего этого, а когда часы в холле пробили 12, она неожиданно, но твердо решила, что ничего никому не скажет. Ей всегда говорили, во всяком случае сколько она помнила, что нужно скрывать свои чувства.

— Настоящая леди не должна проявлять своих чувств, — с укором ей сказала однажды кузина Мелисандра. Вот она в отместку и скроет.

Но несмотря на то, что Вирджиния не боялась смерти, она не была равнодушна к ней. Девушка вдруг обнаружила, что смерть вызывает в ней негодование. Совсем несправедливо, что она должна умереть, когда она совсем еще не жила. В душе обреченной поднялся бунт, пока за окном проходила ночь. Бунт был вызван не тем, что девушке не предстояло никакого будущего, а тем, что у нее совсем не было прошлого.

«Я несчастная, я уродливая, я бедная, я несчастная, и мне предстоит скорая смерть», — думала Вирджиния. Она уже представляла некролог в местной хайвортской «Уикли Таймс», перепечатанный в «Журнале Порт-Роуз». «Глубокая печаль охватила Хайворт…» и так далее и так далее. «Покинула большой круг друзей, оплакивающих…» и так далее и так далее — все ложь, ложь. Печаль! Никто даже и не будет переживать особенно. Ее смерть так мало значит для окружающих, не стоит и ломаного гроша. Даже родная мать не любит ее, ее мать, которая была так разочарована, что у нее не родился мальчик, ну, по крайней мере, девочка-красавица.

Между полночью и ранним весенним рассветом Вирджиния вспомнила всю свою жизнь. Это было скучное, монотонное существование, но то тут, то там смутно вырисовывались события, во много раз преувеличенные по сравнению с реальной их значимостью. Все они были так или иначе неприятны. Ничего радостного так и не произошло в жизни Вирджинии.

«У меня не было ни одного счастливого часа в жизни, ни одного, — думала девушка. — Я бесцветное ничтожество. Помню, читала где-то однажды, что женщина должна найти хотя бы час в жизни, после которого она будет счастлива вечно. Я так и не нашла своего счастливого часа, так и не нашла. И сейчас уже не найду никогда. Если бы мне только пережить эти счастливые мгновения, я бы с радостью умерла».

Наиболее важные эпизоды всплывали в памяти Вирджинии как непрошеные привидения, без всякой связи во времени и пространстве. Например, когда ей было шестнадцать лет, она слишком сильно подсинила целый таз белья. Или, например, когда в восемь лет она «украла» немного клубничного джема из кладовой тети Тримбал. Вирджиния никогда бы и не помнила об этих своих прегрешениях. Но почти на каждом общем сборе семейного клана они всплывали в качестве шутки. Дядя Роберт никогда не упускал случая повторить рассказ о клубничном джеме: он был одним из тех, кто застал Вирджинию на месте «преступления» с окаменевшим и испуганным лицом.

«Я совершила так мало проступков, что они могут попрекнуть меня только этими давнишними мелочами, — думала Вирджиния. — Но я же никогда ни с кем не ссорилась. У меня нет врагов. Насколько же я, должно быть, бесхарактерна, что у меня нет даже врагов».

Был еще случай с клубами пыли в школе, когда ей было семь лет. Вирджиния всегда вспоминала о нем, когда доктор Леннон цитировал текст: «Да воздастся ему собственность, да не востребуется от него собственность, и пусть это будет его собственность». Люди могли бы недоумевать по поводу этого текста, но только не Вирджиния. Отношения между нею и Корнелией, начиная со времени школы и этих дурацких клубов грязи, были как будто наглядным примером к этому тексту.

Вирджиния ходила в школу уже год, а Корнелия, которая была на год моложе, только начала посещать школу, и вокруг нее витала слава «новенькой» и очень хорошенькой девочки. На перемене все девочки, большие и маленькие, выходили на дорогу перед школой и катали клубы из пыли и грязи. Цель каждой девочки заключалась в создании самого большого шара. Вирджиния преуспела в этом деле (а для него требовалось определенное искусство) и надеялась тайно захватить лидерство. Но Корнелия, работая по собственному методу, неожиданно скатала самый большой ком. Вирджиния не завидовала Корнелии и не злилась на нее. Ее шар был достаточно большой, чтобы доставить ей удовольствие. И тут одну из девочек осенило.

— Давайте присоединим все свои клубы к шару Корнелии и сделаем один грандиозный! — воскликнула девочка. Эта мысль захватила всех. Они налетели на свои клубы с лопатами и ведрами, и через несколько секунд груда грязи Корнелии превратилась в огромную пирамиду. Вирджиния тщетно пыталась отстоять свой шар, загородив его своими маленькими руками. Ее отодвинули в сторону, шар подняли и присоединили к шару Корнелии. Вирджиния демонстративно отвернулась и начала строить новый шар пыли. И снова девочки повзрослей набросились на нее. Но Вирджиния выступила им навстречу, возмущенная, негодующая, выставив вперед руки.

— Не трогайте, — просила она, — пожалуйста, не трогайте.

— Но почему? — допрашивала ее старшая девочка. — Почему ты не хочешь помочь построить один большой шар, соединившись с Корнелией?

— Я хочу свой маленький, — ответила Вирджиния обиженно.

Ее просьба не возымела действия. Пока она обсуждала этот вопрос, другая девочка разрушила сооружение Вирджинии. Вирджиния повернулась, и сердце ее замерло, на глаза навернулись слезы.

— Она ревнует… ревнует! — издеваясь, закричали девочки.

— Ты была слишком эгоистична, — холодно сказала мать, когда Вирджиния рассказала ей вечером об этом случае. Это был первый и последний раз, когда девочка сделала попытку поделиться с матерью своими проблемами.

Вирджиния не была ни ревнива, ни эгоистична. Просто она хотела свою собственную пирамиду из грязи. И неважно, большая или маленькая была бы она. Упряжка лошадей прошла по улице и разрушила груду грязи Корнелии, а потом прозвенел звонок, девочки отправились в школу и забыли об этом эпизоде, еще не успев сесть за парты. А Вирджиния никогда не забывала его. И в этот день он всплыл из глубины души. Не было ли это символом ее жизни?

«Мне не суждено иметь даже собственную кучу грязи», — подумала Вирджиния.

А когда ей шел шестой год, как-то осенним вечером в конце улицы поднялась огромная красная луна. Вирджиния похолодела от ужаса. Луна была так близко. Такая большая. Дрожащая девочка кинулась к матери, а мать только рассмеялась над ней. Вирджиния вернулась в кровать, спрятала от ужаса голову под подушку, чтобы не смотреть в окно и не видеть мерцавшей через него луны. А еще мальчишка, который хотел поцеловать ее на вечере, когда Вирджинии было пятнадцать. Она не позволила этого сделать: ударила его и убежала. Это был единственный юноша, который сделал попытку поцеловать ее. Сейчас, через 14 лет, Вирджиния поняла, что напрасно не позволила тогда этому мальчику поцеловать себя.

А еще случай, когда ее заставили извиняться перед Корнелией за то, что она никогда не делала. Корнелия сказала, что Вирджиния толкнула ее в грязь и испортила новые туфли специально. Вирджиния знала, что это было не так. Все произошло случайно, совсем не по ее вине, но никто ей не верил. Ее вынудили извиниться, поцеловать Корнелию. Несправедливость давнего наказания снова огнем вспыхнула в душе Вирджинии в эту ночь.

Вспомнилось одно лето, когда у Корнелии появилась очень красивая шляпка, отороченная кремово-желтой сеточкой, с букетиком красных роз и лентой, которая завязывалась бантом под подбородком. Вирджиния хотела такую шляпку так, как не хотела ничего другого никогда в жизни. Она умоляла купить ей такую же, но над ней посмеялись, и она была вынуждена проходить все лето в ужасной, маленькой коричневой соломенной шляпе с резинкой за ушами. Никто из девочек не водился с Вирджинией, настолько она была ободранная, никто, кроме Корнелии. Люди одобрительно поглядывали на Корнелию и хвалили, что она такая милая и добрая.

«Я была для нее великолепным контрастом, — с горечью подумала Вирджиния. — И Корнелия прекрасно это понимала».

Вирджиния могла однажды получить приз за посещение воскресной школы. Но его получила Корнелия. Вирджинии пришлось много раз по воскресеньям оставаться дома из-за простуды. В другой раз Вирджиния решилась прочитать в школе отрывок из стихотворения, но спуталась. А Корнелия прекрасно декламировала стихи и никогда не сбивалась.

А еще: ночь, которую Вирджиния провела в Порт-Роузе у тети Патриции, когда девочке было десять лет. Там гостил и Байрон Джексон, приехавший из Бостона, двенадцатилетний высокомерный мальчик. На семейной молитве утром Байрон так сильно ущипнул руку Вирджинии, что она вскрикнула от боли. После молитвы тетя Патриция вызвала их, чтобы совершить правосудие. Но когда Вирджиния сказала, что Байрон ущипнул ее, неожиданно для нее мальчик все отрицал. Он сказал, что Вирджиния закричала, потому что ее поцарапал котенок. Мальчик сказал, что Вирджиния посадила котенка на свой стул и играла с ним, вместо того чтобы слушать молитвы дяди Стэнли. Ему поверили. В семействе Джексонов мальчикам всегда доверяли больше, чем девочкам. Вирджинию отправили домой за плохое, вызывающее поведение во время семейной молитвы, и тетя Патриция многие годы потом не приглашала ее к себе в гости.

Или замужество кузины Бетти Джексон. Почему-то Вирджиния решила, что Бетти собирается предложить ей стать одной из своих свидетельниц, и тайно радовалась этому. Стать свидетельницей невесты — это так восхитительно. Конечно, ей сошьют тогда новое платье, великолепное розовое платье. Бетти хотела, чтобы ее свидетельницы были в розовых платьях.

Но Бетти так и не сделала этого предложения. Вирджиния не поняла почему, но после того, как она тайно выплакала море слез, ей удалось уговорить Корнелию рассказать ей причину. Бетти после долгих размышлений решила, что Вирджиния слишком неприметна и «испортит весь эффект». Это было девять лет назад. Но в эту ночь Вирджиния вспомнила об этом, и у нее перехватило дыхание от старой боли.

В день, когда Вирджинии исполнилось одиннадцать лет, мать вынудила ее сделать признание в том, что она никогда не совершала. Девочка долго отрицала, но потом, ради спокойствия, призналась и повиновалась. Миссис Джексон всегда заставляла людей лгать, подталкивая их к ситуации, когда они вынуждены говорить неправду. Затем мать заставила Вирджинию встать на колени на полу в гостиной между собой и кузиной Мелисандрой и сказать: «Боже, пожалуйста, прости меня за то, что я сказала неправду». Вирджиния произнесла эти слова, но как только поднялась с колен, пробормотала: «О, Боже, ты-то знаешь, что я говорила только правду». Вирджиния никогда не слыхала о Галилее, но их судьбы схожи. Девочку жестоко наказали, не принимая во внимание, что она призналась в грехе и замолила его.

Зима, когда Вирджиния ходила в школу танцев. Дядя Джеймс принял решение, что она должна посещать эту школу, и заплатил за уроки. Как Вирджиния стремилась туда! И как она возненавидела эти занятия! У нее никогда не было партнера, который добровольно вставал бы с ней в пару. Учителю всегда приходилось говорить какому-нибудь мальчику, чтобы он потанцевал с Вирджинией. И каждый мальчик становился после этого очень мрачным, даже несмотря на то, что Вирджиния хорошо танцевала и была легкой, как пух одуванчика. У Корнелии же не было отбоя от партнеров, хотя она и была очень тяжела.

История с лентой, расшитой пуговицами. У всех девочек в школе была лента с пуговицами. У Корнелии это была очень длинная лента со множеством великолепных пуговиц. И у Вирджинии была лента. Большинство пуговиц на ней были совершенно заурядными, но у нее было шесть шедевров, перешедших к ней со свадебного платья бабушки Джексон. Это были сверкающие пуговицы из стекла и позолоты. Они были много красивей всех пуговиц Корнелии. Эти пуговицы выделяли Вирджинию из остальных. Она знала, что каждая маленькая девочка в школе завидовала ей из-за таких изумительных пуговиц. Когда Корнелия увидела эти пуговицы у Вирджинии, она сузила глаза, но ничего не сказала. Тогда. Но на следующий день тетя Тримбал пришла на Элм-стрит и сказала миссис Джексон, что, как ей кажется, Корнелия тоже должна иметь эти пуговицы. Ведь бабушка Джексон была не только матерью Ричарда, но и ее миссис Тримбал, матерью. Тем более что повод был такой незначительный. Тетя Тримбал унесла четыре пуговицы. Девочка оторвала две оставшиеся со своей ленты и бросила их на пол, она еще не усвоила, что настоящей леди нельзя проявлять своих чувств. За такую демонстративность Вирджинию тут же раньше времени отправили спать.

Вечер Джессики Крайт. Вирджиния приложила невероятные усилия, чтобы выглядеть красивой в тот вечер. Предполагалось, что придет Боб Уолкер. Двумя днями раньше на залитой лунным светом веранде коттеджа дяди Гэвина в Мирауиз Боб как будто проявил большой интерес к Вирджинии. А на вечере у Джессики даже ни разу не пригласил девушку танцевать. Не замечал ее совсем. Она, как обычно, была дамой, не пользующейся вниманием кавалеров. Конечно, все это происходило многие годы назад. Общество Хайворта уже давно отказалось приглашать Вирджинию на танцы. Но она осознала это унижение и разочарование не сразу. Ее лицо горело, когда она сидела в темноте зала, с жалкими завитками тонких волос и с едва розовеющими щеками, которые она в течение часа перед этим щипала и теребила, прикладывая все усилия, чтобы они стали хоть чуть-чуть красными. Из всего этого получилось только то, что по городу разнеслись дикие слухи, что Вирджиния Джексон покраснела на вечере Джессики Крайт. Для Хайворта тех дней этого было достаточно, чтобы сломать жизнь навсегда. Но, казалось, та история не произвела на Вирджинию особого впечатления. Во всяком случае внешне. Хотя все знали, что Вирджиния могла быть очень сдержанной, если очень постарается. Над ней просто посмеялись — и все.

«Ничего, кроме жалкого существования, у меня не было в жизни, — подумала Вирджиния. — Все сильные эмоции в жизни прошли мимо меня. Даже сильной печали никогда не было. Любила ли я кого-нибудь страстно? Например, мать? Нет, не любила. И это правда, как бы хороша или плоха она ни была. Я не люблю мать и никогда не любила. И даже более того, она мне совсем не нравится. Поэтому у меня нет ни малейшего представления о любви. Жизнь моя пуста. Пуста! Нет ничего хуже пустоты. Ничего!» Вирджиния произнесла последнее «ничего» вслух с большой страстью. Затем вырвался стон, и девушка на какое-то мгновение вообще перестала думать о чем-либо. Навалился приступ боли.

Когда боль прошла, с Вирджинией что-то случилось. Может быть, наступила кульминация того процесса, который происходил в ее голове с тех пор, как она прочла письмо доктора Стинера. Было три часа утра — самое мудрое время для принятия решений. Мы чувствуем себя совершенно свободными в это время.

«Я пыталась угодить другим людям всю мою жизнь, но мне это не удалось, — решила Вирджиния. — Так надо хотя бы угодить себе. Не буду больше притворяться. Я впитывала в себя этот дух лжи и притворства всю жизнь. Наверное, какое это удовольствие говорить правду! Может быть, я не смогу делать многое из того, что я хочу, но, по крайней мере, я не буду делать того, чего не хочу. Мать может молчать со мной хоть всю жизнь, меня это не волнует. Даже в отчаянии — свобода, но в страхе — только рабство».

Вирджиния встала, оделась. В ней все больше и больше росло это удивительное чувство свободы. Как только девушка закончила причесываться, она открыла окно и вдохнула смешанный аромат свежести.

— Я устала от запаха мертвечины, — сказала себе Вирджиния.

 

9

Сразу после серебряной свадьбы дяди Гэвина и тети Эвелин Джексоны заметили, что у бедняжки Вирджинии… слегка, ну, в общем, «вы поняли?» Вернее, они заметили это еще на самой свадьбе. Сначала о том, что у девушки сдвинулись мозги и она понемногу начала сходить с ума, не говорили вслух и даже втайне осуждали дядю Роберта, который однажды заявил: «Она совсем спятила!» Но это было еще до свадьбы, а потом уж, конечно, дядя Роберт был прощен, потому что сама Вирджиния подтвердила его высказывание тем, как она себя вела на обеде по случаю юбилея.

Миссис Джексон и кузина Мелисандра молчали, хотя они заметили некоторые странности в ее поведении еще раньше, когда Вирджиния так решительно расправилась с кустом роз. И после этого куста она так окончательно и не пришла в себя. Казалось, что ее не волновало даже то обстоятельство, что мать не разговаривает с ней. Она этого как будто совсем и не замечала. Она напрочь отказалась принимать лекарства и даже объявила, что не будет отзываться на имя «Вурж». Кузина Мелисандра пришла в смятение от того, что Вирджиния сняла медальон с волосами кузины Мэри Карстон и сказала, что больше не будет его носить. Она передвинула свою кровать в другой угол спальни, а в воскресенье весь день читала эту дурацкую книгу «Магия крыльев». Когда кузина сделала ей замечание, девушка равнодушно глянула на нее: «Ах, я и забыла, что сегодня воскресенье», — и продолжала читать.

К тому же кузина Мелисандра стала свидетельницей просто ужасного зрелища — она застала Вирджинию, когда та скатывалась по перилам лестницы. Кузина не стала об этом говорить миссис Джексон, бедняжка и без того все видела и молча переживала. Но заявление Вирджинии в субботу вечером, что она больше не пойдет в англиканскую церковь, разрушило каменное молчание миссис Джексон. — Не пойдешь больше в церковь?! Вурж, ты совсем…

— Я не сказала, что совсем не пойду в церковь, — возразила Вирджиния, — я пойду в пресвитерианскую церковь. А в англиканскую не пойду.

Это было еще хуже. Миссис Джексон залилась слезами, осознав, что ее вызывающее высокомерие уже не оказывает своего воздействия.

— Что ты имеешь против англиканской церкви? — всхлипнула она.

— Ничего. Только то, что вы постоянно заставляли меня ходить туда. Если бы вы заставляли меня ходить в пресвитерианскую церковь, я бы пошла сейчас в англиканскую.

— Разве хорошо так разговаривать с матерью? Какая истина заключена в словах, что значительно больше, чем укус змеи, ранит неблагодарность детей!

— А разве хорошо так разговаривать с дочерью? — тут же парировала Вирджиния.

Поэтому поведение Вирджинии на праздновании серебряной свадьбы удивило миссис Джексон и кузину Мелисандру меньше, чем всех остальных. Они сомневались, стоит ли вообще брать ее с собой, но сделали заключение, что, если они не возьмут девушку, это вызовет пересуды. Может быть, она все-таки будет вести себя пристойно, так, что посторонние не заметят в ней ничего странного. Благодаря милости судьбы утром в воскресенье шел ливень, и Вирджиния не смогла выполнить свою отвратительную угрозу пойти в пресвитерианскую церковь.

Она не возражала бы, если бы ее оставили дома. Все эти семейные праздники были безнадежно скучными. Джексоны постоянно что-то праздновали. Это было давно установившейся традицией. Даже миссис Джексон давала обед по случаю годовщины своей помолвки, а кузина Мелисандра приглашала друзей на ужин в день своего рождения. Вирджиния ненавидела эти развлечения, потому что многие недели после этого приходилось ужиматься, экономить и оплачивать счета. Но она все-таки хотела пойти на серебряную свадьбу. Если она не пойдет, это оскорбит чувства дяди Гэвина, к тому же Вирджиния где-то даже и любила дядю Гэвина. Кроме того, Вирджинии хотелось под новым углом зрения посмотреть на своих родственников. Это было прекрасное место, чтобы публично объявить свою декларацию независимости, если представится случай.

— Надень свое коричневое шелковое платье, — сказала миссис Джексон.

Как будто ей можно было надеть что-то другое! У Вирджинии было только одно праздничное платье, с рюшами из коричневого шелка, отданное ей тетей Патрицией. Тетя Патриция заявляла, что Вирджинии не следует носить белое, но время это миновало уже несколько лет назад. Так что Вирджиния пошла к себе и надела коричневое шелковое платье. У него был высокий воротник и длинные рукава. У девушки никогда не было платья с открытой шеей и рукавами до локтя, хотя их носили даже в Хайворте уже много лет. Но зато Вирджиния не стала причесывать волосы в стиле помпадур. Она стянула их в узел на шее, опустив часть волос на уши. Ей казалось, что такая прическа идет ей, только узел на шее был до нелепости мал. Миссис Джексон заметила изменившуюся прическу, но решила, что будет лучше, если она ничего не скажет накануне праздника. Было очень важно, чтобы Вирджиния оставалась в хорошем настроении до окончания вечера. Миссис Джексон даже не задумалась над тем, что впервые в жизни она решила позаботиться о настроении Вирджинии. Но ведь дочь никогда и не бывала «странной» до этого.

По дороге к дяде Гэвину — миссис Джексон и кузина Мелисандра, разговаривая, шли впереди, а Вирджиния быстрыми шагами семенила за ними — мимо них промчался Саймон Грин. Пьяный, как обычно, но не так, чтобы это уж очень бросалось в глаза. Правильнее было бы сказать, что он был достаточно пьяный, чтобы быть подчеркнуто вежливым. Он приподнял свою невероятную шляпу, поднял в приветствии руку и отвесил им низкий поклон. Миссис Джексон и кузина Мелисандра не осмелились пренебречь приветствием Старого Саймона. Ни та, ни другая, ни обе вместе. Он был единственным человеком в городе, способным что-то запаять или починить, когда в этом возникает необходимость, поэтому его нельзя было обижать. И все-таки женщины ограничились только сухим легким поклоном. Старый Саймон должен знать свое место.

Вирджиния же в очередной раз поразила их своим безрассудством. Девушка радостно улыбнулась и помахала Старому Саймону. А почему бы и нет? Ей всегда нравился этот старый грешник. Он был веселым, живописным, бесстыдным развратником и резко отличался от монотонной респектабельности чопорных жителей Хайворта. Несколько дней назад Саймон прошелся по Хайворту почти что раздетый, выкрикивая проклятия своим громогласным голосом, который можно расслышать за многие мили, а потом еще и пустил свою лошадь галопом по чопорной и величавой Элм-стрит.

— Кричит и богохульствует как дьявол, — пожала плечами кузина Мелисандра, когда они сидели за столом.

— Не могу понять, почему божий суд так долго не падет на такого человека, — раздраженно заметила миссис Джексон, как будто пытаясь напомнить провидению, что пора уже и поторопиться проявить свою власть.

— Его все равно найдут когда-нибудь мертвым, он погибнет под копытами лошади, — успокоила ее кузина Мелисандра.

Вирджиния, конечно, ничего не сказала, но подумала про себя, что периодические пьянки Старого Саймона — не что иное, как протест против бедности и монотонности существования. Вирджиния и сама мысленно устраивала такие пирушки в своем Голубом Замке. Наверное, Старый Саймон, лишенный воображения, не мог этого сделать. Его побег от реальности был реальным. Поэтому она помахала ему сегодня с неожиданно возникшим у нее дружеским чувством. Старый Саймон, все-таки не настолько пьяный, чтобы не узнать, кто его так дружески приветствует, от удивления чуть не выпал из своей разбитой повозки.

К тому времени они уже были у большого дома дяди Гэвина, который даже из соседних домов нелепой конструкции выделялся своей претенциозностью со всеми этими бесполезными окнами и эксцентричными крылечками. Вирджинии этот дом всегда напоминал самодовольного, напыщенного человека с бородавками на лице. Но раньше она молчала, а сегодня решила высказать свое мнение.

— Сплошное богохульство строить такие дома, — как бы между прочим заявила девушка, поднимаясь по ступенькам.

Миссис Джексон вздрогнула и опять подумала, что лучше бы уж Вирджиния оставалась сегодня дома. Она трясущимися руками сняла шляпу в прихожей и, дождавшись, когда кузина Мелисандра прошла вперед, предприняла еще одну слабую попытку предотвратить катастрофу.

— Не можешь ли ты вести себя как подобает настоящей леди? — умоляюще попросила она дочь, задерживая ее на площадке.

— Ах, если бы только была хоть какая-то надежда забыть все это, — задумчиво проговорила Вирджиния, и миссис Джексон поняла, что не может бороться с провидением.

 

10

Благословим эту пищу для нашей пользы и посвятим наши жизни служению Всевышнему, — кратко сказал дядя Гэвин.

Тетя Тримбал обомлела. Она всегда считала тосты Гэвина слишком короткими и легкомысленными. Тост в понимании тети Тримбал должен длиться по крайней мере минуты три, провозглашаться неземным тоном, напоминающим нечто среднее между стоном и молитвой. В знак протеста она держала голову склоненной подобающее по продолжительности время, чтобы привлечь внимание присутствующих. Когда она наконец позволила себе сесть прямо, то заметила, что Вирджиния смотрит на нее. Тетя Тримбал отвела глаза и с этого момента поняла, что с Вирджинией не все в порядке. В этих странных раскосых глазах — «нам следовало и раньше догадаться, судя по этим глазам, что с девушкой не все в порядке» — был ясно виден проблеск насмешки и удивления, как будто Вирджиния смеялась над ней. Невероятная вещь, безусловно. Тетя Тримбал отвернулась и запретила себе думать об этом.

А Вирджиния наслаждалась собой. Никогда раньше ни на одном семейном сборище она не нравилась себе так, как в этот раз. Сколько она себя помнила, на семейных вечерах или в детских играх она была нужна только для количества. Джексоны всегда считали девушку очень скучной, к тому же она не обладала салонными манерами. Правда, Вирджиния и сама не настаивала на внимании, ей и самой было скучно на этих семейных торжествах. Она уносилась мыслями в свой Голубой Замок и от этого становилась еще более рассеянной, подтверждая репутацию синего чулка и пустого места.

— Наша Вирджиния совершенно не умеет себя вести в обществе, она абсолютно не коммуникабельна, — заявила однажды тетя Тримбал, и это так и было, потому что Вирджиния обычно забивалась в уголок и замирала от страха сделать что-нибудь не» так. Но сейчас девушка никого не боялась. Оковы спали с ее души, и сейчас она была готова вступить в разговор, как только такая возможность представится. Вирджиния ликовала в душе, заметив оценивающие взгляды дяди Гэвина, а он сегодня и в самом деле часто поглядывал на девушку, не понимая, что она сделала с волосами, но подумал с удивлением, что Вурж, в конце концов, совсем не так дурна, и положил на ее тарелку лишний кусок белого мяса.

— Какие травы наиболее губительны для женской красоты? — произнес дядя Роберт только для того, чтобы начать разговор, как будто хотел сказать: «Расслабьтесь немного».

Вирджиния, которая, как всегда, должна была произнести: «Так какие же?», молчала. И все остальные тоже сидели, как будто набрав в рот воды. Поэтому дядя Роберт после выжидательной паузы вынужден был ответить сам: «Тимьян», понимая, что в этот раз его загадка провалилась. Дядя Роберт недружелюбно посмотрел на Вирджинию, которая никогда раньше не подводила его, но девушка, казалось, не проявляла к родственнику никакого внимания. Она поглядывала по сторонам, подолгу задерживала взгляды на каждом из присутствующих, наблюдая за их ужимками с отрешенной, блуждающей улыбкой.

Это были люди, к которым девушка относилась всегда с уважением и страхом. И сейчас она смотрела на них совсем другими глазами.

Вездесущая, снисходительная могучая тетя Эйлин, которая считала себя самой умной женщиной семейства, ее муж, размером немного меньше рыболовного крючка, и ее дети-вундеркинды. Ведь это именно ее сын Говард имел полный рот зубов уже в одиннадцать месяцев. И именно эта женщина может дать вам советы на все случаи жизни — от приготовления грибов до ловли змей. Что за зануда со своими уродливыми бородавками на всем лице!

Кузина Лилиан, которая постоянно только и знает, что говорит о своем сыне. Он умер молодым и тем самым убил ее, живущую. У нее постоянные невриты, или то, что она называет невритом. Болезнь перескакивает с одной части тела на другую. Очень удобная штука. Если кто-то просит кузину Лилиан сходить куда-нибудь, а она не хочет идти, то неврит переходит на ноги. Если требуется пошевелить мозгами, неврит оказывается именно там. «Как же можно думать с невритом в голове, милочка!»

«Ах ты, старая притворщица», — неприязненно подумала Вирджиния.

Тетя Патриция. Вирджиния для начала сосчитала ее подбородки. Тетя Патриция — совесть всего клана. Она могла критиковать любого, даже полностью растоптать его. Не только Вирджиния, но и многие другие члены семейного клана остерегались тети Патриции. По общепринятому мнению у нее был злой язык. Интересно, что бы произошло с твоим лицом, если бы ты хоть раз улыбнулась? — тайно злорадствовала Вирджиния.

Вторая кузина Ребекка Дайлер, с огромными блеклыми, невыразительными глазами. Она была замечательна только тем, что обладала множеством секретов солений и больше ничем. Она так боялась сказать что-нибудь не то, что никогда не произносила чего-нибудь, достойного быть услышанным. Кузина была настолько благопристойной, что покраснела, увидев однажды рекламу корсета, и надела платье на статую Венеры, считая, что так будет приличнее.

Маленькая кузина Джорджина. Она не такая уж и плохая со своей маленькой душой, только слишком мрачная. У нее, как всегда, был накрахмаленный и отутюженный вид, и она умела держать себя в руках. Единственная вещь, которая радовала маленькую кузину, были похороны. Любой покойник вызывал у нее совершенно умилительные чувства, потому что уже ничего не может случиться, если человек — покойник. А пока теплится жизнь, существует и страх.

Дядя Джефсон. Привлекательный, темноволосый, с саркастичным, похожим на капкан ртом, седыми бакенбардами, любимым занятием которого было писать гневные письма в «Кристиан Таймс», обрушиваясь на модернизм. Вирджиния всегда думала, что дядя Джефсон, даже когда спит, остается таким же величественным и торжественным. Немудрено, что его жена умерла молодой. Вирджиния помнила ее. Маленькая, чувствительная. Дядя Джефсон категорически отвергал все желания жены и как будто нарочно делал только то, чего она не хотела. Он просто-напросто убил женщину совершенно открыто. Он задушил ее и заморил голодом.

Дядя Роберт, страдающий одышкой, с мешками под глазами, напыщенный человек, которого совершенно не за что уважать.

Дядя Тримбал. Длинное, мертвенно-бледное лицо, тонкие, редкие соломенного цвета волосы — «один из светловолосых Джексонов» — тощая, сутулая фигура, отвратительный высокий лоб с уродливыми морщинами и глаза, конкурирующие по интеллигентности с рыбьими, — думала Вирджиния. «Напоминает карикатуру на самого себя».

Тетя Тримбал. Ее звали Мэри, но обращались к ней исключительно по имени мужа, чтобы отличать ее от Великой тети Мэри из Австралии. Массивная, величественная, вечная леди. Великолепно уложенные седые волосы. Богатое, модное, расшитое бисером платье. Удаленные с помощью электрического тока бородавки, которые тетя Эйлин называла божьим даром.

Дядя Гэвин со своими вечно лохматыми седыми волосами.

Тетя Эвелин, которая имела противную привычку кривляться при разговоре и пыталась создать о себе репутацию щедрого человека, поскольку очень часто отказывалась от вещей, которые ей были совершенно не нужны. Вирджиния оглядывала этих людей, не особенно осуждая, потому что любила их, хотя все они соответствовали крылатой выразительной фразе Милтона и были «прелестно глупы». Но даже понимая это, Вирджиния удивлялась многому из того, что видела. Зачем, например, тетя Эвелин привязала черные бархатные ленты вокруг каждой из своих тучных рук выше локтя?

Потом Вирджиния перевела взгляд напротив, через стол, на Корнелию. На Корнелию, которую всегда, сколько она себя помнила, ставили ей в пример как образец красоты, поведения и успеха.

— Почему ты не можешь держаться так же, как Корнелия, Вурж? Почему ты не можешь стоять правильно, как Корнелия, Вурж? Почему ты не можешь так мило разговаривать, Вурж? Почему ты ни на что не способна, Вурж?

Волшебные глаза Вирджинии утратили свой насмешливый блеск и стали напряженными и печальными. Корнелией нельзя было пренебрегать, нельзя не считаться с ней. Было невозможно отрицать ее красоту, привлекательность и даже тот факт, что она была все-таки не совсем глупа. С лица Корнелии не сходила улыбка. У нее были красивые, белые, здоровые зубы, и поэтому она всегда улыбалась и даже злоупотребляла этим. Но Вирджиния не могла не согласиться с высказыванием дяди Роберта, что это была «сногсшибательная девушка». Да, Вирджиния и сама понимала, что Корнелия была сногсшибательна.

Богатые золотисто-каштановые волосы, всегда тщательно причесанные, удерживал сверкающий обруч, из-под которого как бы небрежно, но на самом деле надуманно ниспадали волнистые пряди; огромные блестящие голубые глаза и густые шелковистые ресницы; розовое лицо подчеркивала белоснежность шеи, нежно возвышающейся над воротником платья; большие пузырьки жемчужинок в ушах, голубоватое пламя бриллиантов на длинных, гладких, восковых пальцах с розовыми ухоженными ноготочками. Мрамор рук просвечивал сквозь зеленый шифон и прозрачный шелк. Вирджиния неожиданно почувствовала радость от того, что ее собственные неуклюжие руки скрывал коричневый шелк.

Высокая, как королева, Корнелия имела все то, чего недоставало Вирджинии. Ямочки на щеках и подбородке. «Женщина с ямочками всегда уверенно чувствует себя в жизни», — подумала Вирджиния с новым приступом горечи за свою судьбу, которая не подарила ей даже ни единой ямочки.

Корнелия была всего на год моложе Вирджинии, но посторонний человек мог бы сказать, что их разделяло по меньшей мере лет десять. Никто и не думал, что Корнелия может остаться старой девой. С самой ранней юности девушку окружали толпы поклонников, а ее столик всегда был завален визитками, фотографиями, программами и приглашениями. В 18 лет, когда Корнелия закончила Совергейлский колледж, она была помолвлена с Крисом Гесмондом, начинающим юристом. Крис Гесмонд погиб, и Корнелия добросовестно оплакивала его два года. В 23 года девушка пережила страстную любовь к Дональду Уэстеру. Но тетя и дядя Тримбал не одобрили этого выбора, и в конце концов Корнелия выполнила дочерний долг и рассталась с любимым. Правда, злые языки утверждали, что Крис сам охладел к Корнелии, но в семействе Джексонов на этот счет была своя точка зрения. Как бы то ни было, третья попытка Корнелии была всеми одобрена. Эндрю Тректон был умным, красивым и, как говорили, «лучшим подарком Порт-Роуза». Корнелия была помолвлена с ним уже три года. Эндрю только что закончил факультет гражданского строительства, и они должны были пожениться сразу, как только жених подпишет контракт. Сундук с приданым Корнелии был переполнен всякими экзотическими вещами, и невеста уже тайно призналась Вирджинии, какое у нее будет свадебное платье. Шелк цвета слоновой кости, драпированный и украшенный кружевом, шлейф из белого шелка, вышитый бледно-розовыми цветочками, прозрачная вуаль из брюссельского кружева. Вирджиния знала также и то, хотя Корнелия не говорила ей об этом, что свидетельницы уже выбраны, и Вирджинии среди них не было.

Сложилось так, что Вирджиния всегда была душевным поверенным Корнелии. Может быть, потому, что она была единственной девушкой в окружении красавицы, которая не стала бы утруждать Корнелию ответной доверчивостью. Корнелия с самых ранних дней всегда в деталях рассказывала Вирджинии о своих любовных романах, когда еще маленькие мальчики в школе, бывало, преследовали ее любовными письмами. Иногда Вирджинии казалось, что все эти романы вымышленные, но даже эта мысль не успокаивала ее. Корнелия и в самом деле жила такой насыщенной любовными приключениями жизнью. Мужчины были без ума от нее, но только трое из них добились успеха.

— Не знаю, что эти бедные идиоты находят во мне, но это делает из них идиотов вдвойне, — любила говорить Корнелия. И Вирджиния подтверждала: «Я тоже не вижу», соединяя в этом ответе и правду, и дипломатичность. Она-то знала, отлично знала, почему мужчины так сходят с ума. Корнелия Тримбал была одной из тех девушек, которые безумно нравились мужчинам, а Вирджиния принадлежала к той половине, на которую они даже не смотрели.

«И все-таки, — подумала Вирджиния, теперь уже по-новому рассматривая Корнелию, — она как утро без росы. Чего-то в ней не хватает».

 

11

Вначале ужин тянулся медленно, в неторопливых разговорах, что также соответствовало традициям Джексонов. Несмотря на теплую весну, в комнате было прохладно, и тетя Эвелин зажгла газовую горелку. Все семейство завидовало ей из-за газовой горелки, все, кроме Вирджинии. Величественный живой огонь горел в каждой комнате ее Голубого Замка, когда наступали холодные осенние ночи, и она предпочла бы замерзнуть до смерти в своем дворце, но не совершила бы святотатства и не зажгла бы газовой горелки. Дядя Гэвин рассказывал свою вечную шутку о том, как он помогал тете Тримбал с мороженым мясом и спросил: «Мэри, ты ждешь молодого барашка?» А тетя Эвелин рассказала уже много раз слышанную историю о том, как она однажды нашла в желудке индейки потерянное кольцо. Дядя Роберт вспомнил свой любимый эпизод из жизни, как однажды он поймал и наказал одного очень знаменитого сейчас человека за то, что он воровал яблоки. Вторая кузина Джейн описывала свои страдания с больным зубом. Тетя Тримбал восторгалась узором на чайных ложках тети Эвелин и горевала, что одна из ее собственных ложек потеряна.

— Эта потеря испортила весь набор. Я не могу выставлять его на стол. А это был свадебный подарок от дорогой тети Мэри Карстон.

Тетю Патрицию совершенно не радовало наступающее лето, и в будущем она не ожидала для себя ничего хорошего. Кузина Джорджина, как обычно, обсуждала прошедшие похороны и едва слышно вопрошала, «кто же из нас будет следующим?» Ничего умнее смерти кузина Джорджина не могла придумать. Вирджиния подумала, что сегодня она сможет ответить на ее вопрос, но не стала делать этого. Кузина Лилиан, как обычно, жаловалась на своих племянников, которые на этот раз оборвали все бутоны на ее комнатных растениях и издевались над ее любимыми цыплятами, «замучив некоторых до смерти, дорогие мои».

— Мальчишки есть мальчишки, — рассудительно заметил дядя Гэвин.

— Но они не должны буйствовать, как разъярившиеся животные, — возразила кузина Лилиан, оглядывая сидящих за столом в надежде, что ее шутка будет одобрена. Все улыбались, за исключением Вирджинии. Кузина Лилиан запомнила это. Через несколько минут, когда говорили о кузине Элен Гамильтон, кузина Лилиан охарактеризовала ее как одну из тех скромных, простеньких девушек, которые не могут найти мужа, — и многозначительно посмотрела на Вирджинию.

Дядя Джефсон решил, что разговор опустился до примитивных семейных сплетен, и попытался приподнять его, пустившись в абстрактную дискуссию о «великом счастье»: каждого попросил высказать свое отношение по проблеме «великого счастья».

Тетя Патриция считала, что высшее счастье для женщины — быть любимой и любящей женой и матерью. Тетя Тримбал была бы счастлива, если бы ей предоставилась возможность путешествовать по Европе. Корнелия заметила, что для этого нужно быть великой певицей, подобно Тетрацини. Кузина Лилиан задумчиво сказала, что для нее счастье заключается в свободе, в абсолютной свободе от невритов. Кузина Джорджина хотела бы больше всего на свете, чтобы «ее дорогой погибший брат Джон вернулся домой». Тетя Эвелин туманно заявила, что высшее счастье — обитать среди «поэзии жизни», но тут же поторопилась перевести разговор на другую тему, чтобы ее не стали расспрашивать, что это значит. Миссис Джексон сказала, что была бы счастлива посвятить свою жизнь служению ближнему, а кузина Мелисандра и тетя Эйлин согласились с ней, тетя Эйлин была даже немного недовольна, как будто миссис Джексон украла у нее эту глубокую мысль.

— Мы все слишком склонны, — продолжала миссис Джексон, чтобы утвердить свой приоритет, — жить эгоистами, поглощенными земными интересами, утонувшими в грехе, — все присутствовавшие женщины почувствовали, что их упрекнули в низменности идеалов, а дядя Джефсон счел, что разговор удался прекрасно. — Величайшее счастье, — вдруг сказала Вирджиния совершенно отчетливо, — состоит в том, что можно чихнуть тогда, когда хочется.

Все онемели. Каждый боялся сказать что-нибудь еще, чтобы не усугубить ситуацию. Может быть, Вирджиния просто пыталась пошутить так неудачно? Это казалось невероятным. Миссис Джексон, которая уже немного успокоилась, отметив про себя, что очевидно ее требование вести себя пристойно подействовало на дочь, вновь затрепетала. Но она решила, что для нее будет благоразумнее промолчать. А вот дядя Роберт оказался не таким благоразумным. Он на всех парах устремился именно туда, куда миссис Джексон боялась даже ступать.

— Вурж, — усмехнулся он. — В чем разница между молодой девушкой и старой девой?

— Первая счастлива и беззаботна, а для второй это время седины и лысины, — ответила Вирджиния. — Вы загадывали эту загадку по крайней мере раз пятьдесят, насколько мне не изменяет память, дядя Роберт. Почему бы вам не поискать новые загадки, если Вы считаете, что не можете прожить, не загадывая их? Фатальная ошибка — пытаться шутить и при этом не достигать успеха.

Теперь онемел и дядя Роберт. Никогда в жизни никто не разговаривал подобным образом с ним, с Робертом Джексоном. А сейчас Вирджиния позволила себе это, да еще перед всеми людьми! Он беспомощно огляделся вокруг, чтобы определить, что думают по этому поводу остальные. Но все были шокированы не меньше его. Бедная миссис Джексон даже закрыла глаза, а ее трясущиеся губы шевелились, как будто она молилась. Может быть, так оно и было. Ситуация была из ряда вон выходящей, и никто не знал, как к ней отнестись. Вирджиния продолжала спокойно есть салат, как будто не произошло ничего особенного.

Тетя Эвелин, чтобы спасти свой вечер, немедленно начала рассказывать, как недавно ее покусала собака. Дядя Джефсон, чтобы поддержать ее, спросил, в каком месте ее укусила собака.

— Что пониже католической церкви.

При этом высказывании Вирджиния рассмеялась. Больше не смеялся никто. Над чем тут было смеяться?

— Это жизненно необходимое место? — спросила Вирджиния.

— Что ты имеешь в виду? — уточнила сбитая с толку тетя Эвелин, а миссис Джексон была готова поверить, что плохо молилась Богу все эти годы.

Тетя Патриция решила, что пришла ее очередь воздействовать на Вирджинию.

— Вурж, ты очень похудела, — сказала она. — Одни кости торчат. Ты пробовала хоть немного поправиться?

— Нет, — Вирджинии было нечего терять. — Но я могу подсказать Вам милое местечко в Порт-Роузе, где могут уменьшить число Ваших подбородков.

— Вир-джи-ния! — протест вырвался с губ миссис Джексон. Она хотела бы, чтобы ее голос звучал твердо и непреклонно, как всегда, но вместо этого прозвучал жалкий писк. И все-таки она не сказала: «Вурж».

— У нее жар, — сказала кузина Мелисандра дяде Роберту судорожным шепотом. — Мы думаем, что у нее уже несколько дней горячка.

— Она рехнулась, по-моему, — прорычал дядя Роберт. — А если нет, то ее надо наказать. Да, наказать.

— Как ты ее накажешь? — кузина Мелисандра была более разумна. — Ей уже двадцать девять лет.

— Оказывается, есть какое-то преимущество в том, что мне двадцать девять лет, — произнесла Вирджиния, краем уха услышав их разговор.

— Вурж, — обратился к девушке дядя Роберт. — Когда я умру, ты можешь говорить что хочешь. Но пока я жив, я требую уважительного к себе отношения.

— Но вы уже все мертвые, — сказала Вирджиния. — Весь клан Джексонов. Только некоторые из нас похоронены, а некоторые нет. Разница только в этом.

— Вурж, — сказал дядя Роберт, рассчитывая, что это может поставить Вирджинию на место. — А ты помнишь, как ты своровала клубничный джем?

— Конечно, помню, — ответила девушка. — Джем был вкусный. Я всегда жалела, что успела съесть мало джема до того мгновения, когда вы меня поймали. А сейчас посмотрите на профиль тети Патриции на стене. Вы не находите ничего странного?

Все, включая саму тетю Патрицию, взглянули в указанном направлении. Но поскольку повернулась и сама хозяйка профиля, то он исчез. Дядя Гэвин сказал великодушно:

— На твоем месте я бы не стал больше есть, Вурж. Это не значит, что мне жаль для тебя еды, но подумай, может быть, это будет лучше для тебя самой. Мне кажется, у тебя что-то с желудком.

— Не волнуйтесь за мой желудок, старина, — сказала Вирджиния. — Он в порядке. И я не собираюсь прекращать есть. Ведь так редко выдается шанс поесть хорошую пищу.

Впервые за все времена в Хайворте обратились к кому-то «старина». Джексоны решили, что эта фраза — изобретение Вирджинии и с этого момента стали опасаться ее еще больше. В этом выражении было что-то пугающее, по мнению бедной миссис Джексон, самым отвратительным во всем поведении Вирджинии было ее высказывание о том, что она редко ест хорошую пищу. Вирджиния всегда приносила матери только разочарования. А сейчас это был вообще ее позор. Женщина подумала, что ей лучше встать и уйти. Но она боялась оставить здесь Вирджинию.

Служанка тетушки Эвелин вошла, чтобы убрать грязные тарелки и приготовить все для десерта. Все с облегчением вздохнули и оживились. Они, не договариваясь, приняли решение больше не обращать внимания на Вирджинию и вести себя так, как будто ее не было рядом. Дядя Тримбал вспомнил о Ральфе Данморе. Вирджиния подумала, что кто-нибудь непременно вспоминал Ральфа Данмора на каждой встрече семейства Джексонов. Кем бы он ни был, его невозможно было проигнорировать. Вирджиния прислушалась к разговору и почувствовала, как забился пульс в кончиках пальцев.

Никто из Джексонов не сказал ни одного доброго слова о Ральфе Данморе. Обсудили все старые безумные россказни, вытащили древние, отслужившие свой век легенды об этом человеке, как фальшивомонетчике, разжалованном со своего поста клерка, вероломном убийце и тому подобное. Дядя Тримбал негодовал, как такой твари позволили жить в окрестностях Хайворта. он недоумевал, что думала по этому поводу полиция Порт-Роуза. В одну прекрасную ночь все могли оказаться убитыми в своих кроватях. Невероятно, как ему позволили после всего содеянного гулять на свободе.

— А что он такое сделал? — неожиданно спросила Вирджиния.

Дядя Тримбал уставился на девушку, совершенно забыв о своем решении игнорировать ее.

— Что! Что! Он сделал все!

— А что все? — настойчиво переспросила Вирджиния. — Что из того, что он сделал, вам известно наверняка? Вы все время ругаете этого человека. А что вы имеете против него?

— Никогда не спорю с женщинами, — сказал дядя Тримбал. — И мне совсем не хочется тебе что-то доказывать. Но что можно еще подумать, когда человек скрывается на острове, то появляясь, то на год пропадая, и никто не знает, где он бывает и как он живет, чем занимается, зачем нужны какие-то доказательства? Там, где такая таинственность, всегда скрываются преступления.

— И обратите внимание на само его имя: Ральф! — произнесла вторая кузина Ребекка. — Одного имени достаточно, чтобы обвинить его.

— Не хотела бы с ним встретиться на узкой дорожке, — прошипела кузина Джорджина.

— Как вы думаете, что он с Вами сделает? — спросила Вирджиния.

— Убьет меня, — торжественно ответила кузина Джорджина.

— Что, от безделья? Чтобы просто позабавиться? — предположила Вирджиния.

— Точно, — без всяких сомнений ответила кузина Джорджина. — Нет дыма без огня. Боюсь, что этот человек уже был преступником, когда впервые приехал сюда. Я чувствую, что ему есть что скрывать. Я редко ошибаюсь в своих предположениях.

— Преступник! Конечно, он преступник, — сказал дядя Тримбал. — Никто не сомневается в этом, — он уставился на Вирджинию. — Говорят, он отсидел в тюрьме срок за растрату. У меня это не вызывает сомнений. Говорят, он входил в ту банду, которая орудовала по банкам по всей стране.

— Кто говорит? — настаивала Вирджиния.

Дядя Тримбал повернул в ее сторону свой уродливый лоб. Что случилось с этой всегда послушной девушкой? Он решил, что лучше будет проигнорировать вопрос.

— У него типичный взгляд рецидивиста, — сказал дядя Роберт, — я заметил это с первого раза, как увидел этого человека.

продекламировал дядя Джефсон. Ему самому понравилось, как он процитировал стихотворение, и дядя Джефсон победно огляделся, как будто всю жизнь ждал этого шанса.

— Одна бровь Данмора изогнута дугой, вторая треугольником, — сказала Вирджиния. — Может быть, поэтому вы считаете его таким злодеем?

Дядя Джефсон поднял свою бровь. Обычно, когда дядя Джефсон поднимал бровь, мир прекращал свое существование. Но в этот раз он продолжал жить.

— Откуда тебе так хорошо известны его брови, Вурж? — спросила Корнелия достаточно злобно. Такое замечание привело бы Вирджинию в замешательство две недели назад, и Корнелия знала это.

— Да, откуда? — настаивала тетя Тримбал.

— Я видела его дважды и достаточно близко, поэтому смогла рассмотреть, — сказала Вирджиния сдержанно. — Мне кажется, его лицо самое интересное из всех лиц, какие я видела в жизни.

— Без сомнения, в прошлой жизни этого создания есть что-то подозрительное, — сказала Корнелия, которая начала переживать, что совсем выпала из разговора, так много внимания было обращено на Вирджинию. — Но, наверное, он виноват не во всем, за что его обвиняют.

Корнелия раздражала Вирджинию. Почему она выступала в качестве квалифицированного защитника Ральфа Данмора? Какое ей дело до этого? Но с другой стороны, а какое дело до него Вирджинии? Но Вирджиния не задала этого вопроса Корнелии.

— Говорят, он держит дюжину кошек в своей лачуге на задворках Сауреса, сказала вторая кузина Ребекка Дайлер, давая понять, что она тоже имеет некоторые сведения об этом человеке.

Кошки. Это звучало так притягательно для Вирджинии, особенно во множественном числе. Она представила себе остров Сансор, населенный кошками.

— Это как раз и доказывает, что с ним не все в порядке, — провозгласила тетя Патриция.

— Людям, которые не любят кошек, — сказала Вирджиния, с аппетитом накидываясь на свой десерт, — нельзя доверять, хотя все считают, что нелюбовь к кошкам — показатель добродетели.

— У этого человека нет ни единого друга, за исключением Старого Саймона, — сказал дядя Тримбал. — А если Старый Саймон откажется от него, как сделали все остальные, это будет лучше для… для некоторых членов его семьи.

Дядя Тримбал так неуклюже закончил свою речь, потому что недремлющий взгляд тети Тримбал напомнил ему о том, о чем он почти забыл: за столом находились девушки.

— Если Вы имеете в виду, — горячо сказала Вирджиния, — что Ральф Данмор — отец ребенка Фанни Грин, то Вы ошибаетесь. Это чистейшая ложь.

Несмотря на негодование, Вирджиния заметила удивленные лица сидевших за праздничным столом. Она не видела ничего подобного с того дня, семнадцать лет назад, когда на небольшом вечере у кузины Лилиан все заметили, что в волосах у девушки НЕЧТО. Вши! Вирджиния стала центром внимания.

Бедная миссис Джексон находилась в состоянии коллапса. Она надеялась, или хотела надеяться, что Вирджиния все еще верила, что детей находят в капустных грядках.

— Молчи, молчи! — посоветовала Вирджинии кузина Мелисандра.

— Не хочу молчать, — капризно сказала Вирджиния. — Я и так молчала всю жизнь. Я вообще могу завизжать, если захочу. Не доводите меня до того, чтобы я захотела. И прекратите говорить всякую чепуху о Ральфе Данморе.

Хотя Вирджиния и сама не понимала причину своего негодования. Какое ей дело до преступлений, вменяемых в вину Ральфу Данмору или даже совершенных им? И почему ей кажутся такими невероятными и недозволенными слова о том, что он был незаконным любовником бедной, вызывающей жалость Фанни Грин? Именно последнее волновало Вирджинию больше всего. Она не возражала, когда его называли вором, фальшивомонетчиком или растратчиком, но было невыносимо думать, что он любил Фанни Грин и разрушил ее жизнь. Вирджиния помнила лицо Ральфа после двух случайных встреч — искривленная, загадочная, привлекательная улыбка, блеск в глазах, тонкие, чувствительные, почти аскетичные губы, общее впечатление искреннего безрассудства. Мужчина с такими улыбкой и губами может убить, украсть, но никогда не сможет предать. Неожиданно Вирджиния возненавидела каждого, кто только скажет об этом или подумает.

— Когда я была юной девушкой, я никогда не думала о таких вещах и не говорила, Вурж, — сказала тетя Тримбал негодующе.

— Но я — не юная девушка, — парировала Вирджиния совсем не подавленным тоном. — Разве не это вы постоянно внушали мне? И все вы злые, бездушные сплетники. Разве вы не можете оставить в покое бедняжку Фанни Грин? Она умирает. Что бы она ни сделала, Бог или дьявол сполна накажут ее за это. Вам не нужно прикладывать к этому руки. А что касается Ральфа Данмора, его можно обвинить только в одном: что он живет сам по себе и думает только о своих делах. Он может, как мне кажется, прожить и без вас. Что, конечно, является непростительным грехом в глазах вашего снобизма, — Вирджиния отчеканила последнее слово и почувствовала, что к ней пришло вдохновение. Именно такими и были все они, и ничто никогда не изменит их.

— Вирджиния, твой бедный папочка перевернулся бы в гробу, если бы услышал это, — сказала миссис Джексон.

— Я думаю, он не возражал бы для разнообразия повернуться, — дерзко ответила Вирджиния.

— Вурж, — мрачно сказал дядя Джефсон. — Десять библейских заповедей еще не утратили своей справедливости, особенно пятая. Ты не забыла об этом?

— Нет, — ответила Вирджиния. — Но мне кажется, что об этом забыли вы, особенно девятую заповедь. Задумывались ли Вы когда-нибудь, дядюшка Джефсон, как скучна была бы жизнь без десяти заповедей? Вещи только тогда становятся особенно привлекательными, когда они запрещены.

Волнение переполняло Вирджинию. По определенным признакам, которые никогда не подводили ее, она почувствовала, что приближается сердечный приступ. Он не должен настичь ее здесь. Вирджиния поднялась со стула.

— Я иду домой. Я приходила только пообедать. Обед был хорош, тетя Эвелин, хотя салат недостаточно посолен, и перец сделал бы его вкусней.

Никто из ошеломленных гостей этого свадебного юбилея и не помышлял о том, чтобы что-то произнести до тех пор, пока за Вирджинией не захлопнулась входная дверь. И тут началось…

— Она бредит, я уже давно говорю, что у девушки жар, — бормотала кузина Мелисандра.

Дядя Роберт правой рукой с остервенением щипал левую руку.

— Она рехнулась, я говорю вам, она рехнулась, — ворчал он сердито. — Все ясно. Абсолютно спятила.

— Ах, Роберт, — пыталась успокоить его кузина Джорджина. — Не обвиняй ее с такой резкостью. Ты должен помнить, что сказал старик Шекспир: «Да воздастся за милосердие».

— Милосердие! Глупый попугай, — фыркнул дядя Роберт. — Я никогда не слышал, чтобы молодая женщина хоть раз в жизни так разговаривала со мной, как только что это сделала Вурж. Ей следовало бы постесняться даже думать о подобных вещах, не говоря о том, чтобы произносить их вслух. Богохульство! Она оскорбила нас! Ее нужно наказать, и очень сильно, я бы охотно согласился сделать это сам. Ух-х-х! — дядя Роберт залпом выпил сразу полчашки кофе.

— Ты считаешь, что этим можно исправить человека? — изумилась кузина Мелисандра.

— Я открыла вчера в доме зонтик, — прошипела кузина Джорджина. — Я знала, что это принесет несчастье. Это плохая примета.

— Вы не пытались выяснить, нет ли у девушки температуры? — спросила кузина Эйлин.

— Она не позволила нам поставить ей градусник под язык, — прошептала кузина Мелисандра.

Миссис Джексон больше не скрывала слез.

— Должна признаться, — всхлипывала она, — что Вирджиния очень странно вела себя последние две недели. Она стала совсем не похожа на себя. Мелисандра может подтвердить это. Я больше чем уверена, что это осложнение после ее последней простуды. Но я боюсь, что будет еще хуже.

— От всего этого у меня снова обострился неврит, — сказала кузина Лилиан, прикладывая руки к голове.

— Не плачь, Амалия, — сердечно сказал матери Вирджинии Гэвин, подергивая себя за седые взлохмаченные бакенбарды. Он ненавидел семейные ссоры. И очень неосмотрительно было со стороны Вурж начинать одну из них на юбилее их свадьбы. Кто бы мог подумать, что таится в этой девушке. — Вам нужно повести ее к доктору. Может быть, это… э-э… всего-навсего затмение мозгов. В наши дни случается такое помутнение мозгов.

— Я предложила ей вчера проконсультироваться у доктора, — простонала миссис Джексон. — Но Вурж сказала, что не пойдет к врачу ни за что. У меня и правда много хлопот с ней!

— И она отказывается принимать горькую настойку, — сказала кузина Мелисандра.

— И все остальное тоже, — пояснила миссис Джексон.

— А еще она решила ходить в пресвитерианскую церковь, — произнесла кузина Мелисандра, подавленная, но убежденная в том, что просто обязана сообщить об этом вопиющем факте.

— Это еще раз доказывает, что она рехнулась, — пробормотал дядя Роберт. — Я заметил в ней странности с первой минуты, как она сегодня зашла. Я замечал их и раньше. Все, что она сегодня наговорила, доказывает разбалансировку ее сознания. А ее вопрос: «Это жизненно важное место?» К чему было это замечание? Абсолютно глупо! Ничего подобного никогда не наблюдалось в Джексонах. Это от семейства Коутсов.

Бедная миссис Джексон находилась в таком смятении, что не смогла даже рассердиться.

— Никогда не слышала ничего подобного от Коутсов.

— Твой отец был достаточно странным, — сказал дядя Роберт.

— Бедный папочка не был обычным, — согласилась миссис Джексон. — Но у него было все в порядке с разумом.

— Он всю жизнь разговаривал именно так, как сегодня сделала это Вирджиния, — возразил дядя Роберт. — Твой муж всю жизнь считал, что он — свой собственный прапрадед, рожденный заново. Я слышал, он сам мне говорил об этом. Только не пытайтесь убедить меня, что человек, верящий в подобные вещи, в своем уме. Прекрати фыркать, Амалия. Конечно, Вурж жутко выставила себя напоказ сегодня, но не она виновата в этом. Старым девам свойственно рано или поздно совершать нечто подобное. Если бы Вурж была замужем и вышла бы замуж своевременно, такого бы не произошло.

— Никто не хочет жениться на ней, — сказала миссис Джексон, почувствовавшая, что дядюшка Роберт косвенно обвиняет ее.

— Ну, к счастью, среди нас нет посторонних, — прохрипел дядя Роберт. — Мы можем считать это семейным секретом. Завтра я повезу Вурж и покажу ее доктору Винеру. Я знаю, как обращаться со спятившими людьми. Это, по-моему, лучший выход. Как ты считаешь, Джефсон?

— Безусловно, нам нужен совет доктора, — согласился дядя Джефсон.

— Ну, вот и решено. А пока, Амелия, веди себя так, как будто ничего не случилось, но присматривай за дочерью. Не позволяй ей оставаться одной. И даже не разрешай ей одной спать.

Новый вопль вылетел из уст миссис Джексон.

— Я не смогу сделать этого. Прошлой ночью я предложила ей спать вместе с Мелисандрой, объяснив Вурж, что так будет лучше. Но она категорически отказалась и заперла дверь. Вы даже не представляете себе, как она изменилась. Она не работает. По крайней мере, она прекратила шить. Конечно, она выполняет свою обычную работу по дому. Но вчера она не вымела лестницу утром, хотя она всегда мела ее по четвергам. Она сказала, что подождет, пока на лестнице не станет грязно. Я ее спросила: «Разве лучше мести грязную комнату, чем чистую?» Она ответила: «Конечно. Тогда я буду видеть необходимость своего труда!» Вы только подумайте об этом!

Дядя Роберт подумал об этом.

— Сухие духи исчезли из ее комнаты. Я нашла их на соседнем участке. Она не могла сказать нам, что произошло с ними.

— Я никогда не ожидал этого от Вурж, — сказал дядя Гэвин. — Она всегда казалась такой тихой, разумной девушкой. Немного отсталой, но разумной.

— Единственная вещь, в которой можно быть полностью уверенным в этом мире, — это таблица умножения, — сказал дядя Джефсон, еще более умный, чем всегда.

— Ну, давайте-ка развеселимся, — предложил дядя Роберт. — Почему девочки из варьете похожи на биржевых маклеров?

— Почему? — спросила кузина Мелисандра, поскольку вопрос должен быть задан, а Вирджинии не было, да теперь и бесполезно было ждать его от Вирджинии.

— И те и другие любят демонстрировать свой прирост.

Кузина Мелисандра подумала, что дядюшка Роберт несколько неделикатен. Особенно в присутствии Корнелии. Но, в конце концов, он же мужчина.

А дядя Гэвин думал о том, что без Вирджинии сразу стало так скучно.

 

12

Город начинал уже погружаться в неясные голубые сумерки, по улицам прохаживались прогуливающиеся пары, но Вирджиния, ни на кого не глядя, торопилась домой.

Торопилась и оттого шла слишком быстро. Вирджиния с облегчением переступила порог своей комнаты и почувствовала, что боли в сердце усиливались. На этот раз приступ был достаточно суровым. Вирджиния подумала, что может умереть в любой момент и еще о том, что с такими болями умирать будет ужасно. А может быть, это и подошла смерть. Вирджиния почувствовала себя до боли одинокой и поняла, какое это счастье — иметь рядом кого-то, кто мог бы посочувствовать: кого-то, кто бы искренне позаботился или просто сжал бы руку и сказал: «Я понимаю, потерпи, скоро тебе станет лучше». Только не мать и не кузину Мелисандру, которые только даром суетятся и поднимают много шума. Почему-то на ум пришла мысль о Ральфе Данморе, и Вирджиния неожиданно почувствовала в самый разгар приступа боли и одиночества, что именно он мог бы посочувствовать, пожалеть любого страдающего. Почему-то он показался ей старым, хорошо знакомым другом. Может быть, потому что она так защищала его перед всей семьей?

Вирджинии сначала было так плохо, что она не могла даже принять лекарство, прописанное доктором Стинером. Но потом она все-таки смогла сделать это и вскоре почувствовала облегчение. Боль ушла, но девушка еще какое-то время лежала в постели, измученная, в полузабытьи. Это было ужасно! Такого приступа раньше не было. Можно не бояться смерти и ничего не иметь против, если она приходит мгновенно и безболезненно. Но так мучиться, умирая!

Неожиданно Вирджиния почувствовала, что смеется, вспомнив сегодняшний вечер, он был очень забавным. И вместе с тем, что такого особенного она говорила? Просто высказала мысли, которые всегда были в ее голове. А лица присутствующих! Дядя Роберт, бедный, ошеломленный дядя Роберт! Вирджиния не сомневалась, что сегодня ночью он составит новое завещание. И ее доля наследства, конечно, перепадет Корнелии, которая и так во всем имела долю Вирджинии. Вспомнить хотя бы кучи пыли на школьном дворе.

Посмеявшись над своим кланом, она испытала удовольствие, о котором давно уже мечтала, но как бы это не стало ее последним удовольствием. Вирджиния с жалостью к себе думала сейчас о том, что так может и случиться. Может быть, девушка не так бы уж и жалела себя, если бы ее жалел кто-нибудь еще.

Вирджиния встала и подошла к окну. Влажный, свежий ветерок проникал сквозь раннюю листву дикорастущих деревьев и прикасался к ее лицу с заботой мудрого, нежного старого друга. Тополя на лужайке миссис Сандерс, слева от их дома (Вирджиния могла разглядеть их в просвет между конюшней и старым магазином), — темным силуэтом вырисовывались на ясном небе, а над ними пульсировала молочно-белая звезда, как живая жемчужина на серебристо-зеленом озере. Далеко за станцией стоял темный, пурпурно-багряный лес, окружавший озеро Саурес. Белый, как пленка, туман висел над ними, а сверху блестел смутный молодой месяц.

Опершись локтями о подоконник, Вирджиния задумчиво смотрела на открывающуюся перед ней картину.

«Я бы хотела, — неожиданно подумала она, — чтобы у меня была своя собственная куча пыли, прежде чем я умру».

 

13

Дядя Роберт понял, что накануне был чересчур самонадеян, когда так легкомысленно обещал повести Вирджинию к врачу. Она не пошла, мало того — девушка рассмеялась ему в лицо.

— Зачем мне идти к доктору Винеру? С моими мозгами все в порядке. Хотя все вы и считаете, что я вдруг сошла с ума, я не сошла. Просто я безумно устала жить для того, чтобы ублажать других, и решила угождать только себе. По крайней мере, это дает вам тему для разговора, кроме украденного мною клубничного джема. Вот такие дела.

— Вурж, — сказал дядя Роберт торжественно и безнадежно, — ты совсем не похожа на себя.

— А на кого же я похожа? — поинтересовалась Вирджиния.

Дядя Роберт выразил на лице огорчение.

— На своего деда Уэнбарасса, — многозначительно сказал он.

— Благодарю вас, — Вирджиния казалась очень довольной, — это истинный комплимент. Я помню дедушку Уэнбарасса. Он один из тех действительно живых людей, кого я знаю, почти единственный. А сейчас совершенно бесполезно уговаривать меня, угрожать, командовать, дядя Роберт, и даже обмениваться гневными взглядами с мамой и кузиной Мелисандрой. Я не пойду ни к какому доктору. А если вы приведете какого-нибудь доктора сюда, я не встречусь с ним. Как вам все это нравится?

Вот так все это и закончилось. Отправить Вирджинию к доктору было невозможно, и никакого иного пути для этого тоже не было. Не возымели действия ни слезы матери, ни угрозы родственников.

— Не беспокойся, мама, — мягко сказала Вирджиния, — я не сделаю ничего ужасного. Просто я хочу немного развлечься.

— Развлечься! — миссис Джексон вымолвила это слово таким тоном, как будто Вирджиния заявила, что хочет слегка заболеть туберкулезом.

Приходила Корнелия, которую прислали проверить, не повлияет ли она как-нибудь на Вирджинию, но и она вернулась домой с горящими щеками и злыми глазами. Корнелия сказала матери, что с Вирджинией ничего нельзя сделать. После того, как она, Корнелия, начала разговаривать с Вирджинией, как сестра, мудро и мягко, та сказала, сузив свои насмешливые глаза до едва заметных щелочек: «Я не показываю десен, когда смеюсь».

— Казалось, она больше разговаривает сама с собой, чем со мной. В самом деле, мамочка, все время, пока я разговаривала с Вирджинией, создавалось впечатление, что она совсем не слушает меня. Но это еще не все. Когда я наконец решила, что все мои слова не оказывают на нее никакого воздействия, я стала умолять ее, чтобы она хотя бы в присутствии Эндрю, когда он придет в следующий раз, не говорила никаких глупостей. Мамочка, ты знаешь, что она мне сказала?

— Уверена, что не могу и представить, — прорычала готовая ко всему тетя Тримбал.

— Она сказала: «Мне бы очень хотелось шокировать Эндрю. Его рот слишком красный для мужского». Мамочка, я больше не могу относиться к Вирджинии по-прежнему.

— У нее не все в порядке с мозгами, Корнелия, — сказала тетя Тримбал торжественно. — Ты не должна обращать внимание на то, что она говорит.

Когда тетя Тримбал рассказала миссис Джексон о том, как Вирджиния разговаривала с Корнелией, миссис Джексон попросила Вирджинию извиниться.

— Ты заставила меня извиняться пред Корнелией 15 лет тому назад за то, чего я не делала, — спокойно сказала Вирджиния, — то старое извинение и сейчас в силе.

Собрался еще один официальный семейный консилиум. Присутствовали все, кроме кузины Лилиан, у которой разыгрался неврит головы с тех самых пор, как «бедняжка Вурж стала такой странной», что не может отвечать за свои поступки. Собравшиеся решили, что надо смотреть правде в глаза и признать свершившийся факт, а самым мудрым будет оставить Вирджинию на некоторое время в покое, «наедине со своей головкой», как выразился дядя Роберт, но внимательно присматривать за ней со стороны. Хотя они и не назвали свое решение «политикой выжидания», но именно такую позицию заняли заботливые родственники.

— Примем решение в процессе развития, — сказал в заключение дядя Роберт. — Значительно легче разбивать яйца, чем снова облекать их в скорлупу. Конечно, если она станет буйной…

Дядя Джефсон проконсультировался с доктором Стюартом Винером, и тот одобрил их решение. Он объяснил разгневанному дяде Джефсону, который хотел запереть где-нибудь Вирджинию, что пока она не сделала ничего особенного и не сказала ничего такого, что могло бы служить доказательством ее помешательства. А без доказательства никто не имеет права запирать совершеннолетнего человека. Ничего из того, что перечислил дядя Джефсон, не показалось доктору Винеру очень тревожным, и он даже несколько раз прикладывал ладонь ко рту, чтобы скрыть улыбку. Ведь сам он не был из семейства Джексонов и слишком мало знал о немолодой Вирджинии. Дядя Джефсон вышел от него ни с чем и отправился назад в Хайворт разочарованно, думая о том, что Стюарт Винер и в самом деле совсем не такой уж хороший доктор, так что Хэтти Джексон лучше самой заботиться о себе.

 

14

Ничто в жизни не останавливается, когда в нее вторгается трагедия. Еда должна быть приготовлена, даже если умер сын, и лестницу нужно чинить, даже если дочь рехнулась. Миссис Джексон, в доме которой все делалось по плану, давно установила, что во вторую неделю июня будет ремонтироваться переднее крыльцо, у которого разболтался козырек. Точно в назначенный день появился Старый Саймон, который был нанят на эту работу еще за несколько месяцев, и сразу приступил к работе. Конечно, он был пьян. В другом состоянии Старый Саймон и не бывал. Правда, он пребывал еще в первой стадии опьянения, что делало его необыкновенно разговорчивым и общительным. За обедом от него так разило виски, что миссис Джексон и кузина Мелисандра едва сдерживались, чтобы не указать ему на дверь, и даже Вирджинии это не понравилось. Но ей нравился сам Старый Саймон, его живая, эмоциональная речь, и, вымыв обеденную посуду, она вышла на крыльцо, присела на ступеньки и начала с ним разговаривать. Миссис Джексон и Мелисандра, конечно, нашли это неприличным, но что они могли сделать? Вирджиния только ехидно улыбнулась им, а когда ее позвали в дом, отказалась идти. Теперь ей уже не составляло труда вести себя независимо. Трудно было сделать первый шаг. Миссис Джексон и кузина Мелисандра побоялись делать Вирджинии замечание: она могла бы устроить сцену прямо при Старом Саймоне, который разнесет эту необыкновенную весть по всей округе, да еще преувеличит и прокомментирует по своему. День стоял очень холодный, несмотря на июньское солнце. Миссис Джексон пристроилась было у окна столовой послушать, о чем идет речь, но ей было холодно, и она была вынуждена закрыть окно, так что Вирджиния со Старым Саймоном разговаривали без свидетелей. Конечно, если бы миссис Джексон могла предвидеть, что получится из этого разговора, она бы непременно вмешалась, пусть даже это стоило бы ей неотремонтированного крыльца.

Вирджиния сидела на ступеньке, дерзко подставляя себя прохладному июньскому ветру, о котором так неодобрительно отозвалась тетя Патриция, казалось, Вирджинию совсем не беспокоило, простудится она или нет. Было удивительно приятно сидеть в этой прохладе, в этом удивительном, свежем мире и чувствовать себя свободной. Она наполнила легкие чистым, чудным ветром, протянула руки ему навстречу, позволила ветру растрепать волосы и слушала Старого Саймона, который делился с девушкой своими проблемами в перерывах между ударами молотка и шотландскими песнями. Вирджинии нравилось слушать перестук его молотка, который как будто служил музыкальным сопровождением его песням.

Старый Саймон, несмотря на свои семьдесят лет, был все еще красив какой-то своеобразной патриархальной красотой. Его потрясающая борода, ниспадающая на синюю фланелевую рубашку, была все еще пылающей, ярко-рыжей, да и глаза сохранили свежую молодую голубизну, хотя густая копна волос совершенно поседела. Его огромные бело-рыжие брови больше походили на усы, чем на брови. Может быть, по этой причине Саймон всегда держал верхнюю губу тщательно выбритой. Щеки мужчины были красными, таким же должен был быть нос, но не был. Он был прямой орлиный, как у благороднейших из римлян. Длинноногий, широкоплечий, в молодости он был известным любовником, считавшим всех женщин настолько очаровательными, что невозможно было связать себя с одной из них. Жизнь этого мужчины представляла собой цепь безумных, пестрых поступков и приключений, любовных историй, удач и огорчений. Он женился только в сорок пять лет на прекрасной девушке, которую донимал так, что через несколько лет она умерла. Саймон скотски напился на ее похоронах и все настаивал на повторении 55-ой главы Писания. Он знал наизусть почти всю Библию и псалмы. Распорядитель похорон, который очень не нравился Саймону, молился или делал вид, что молится. После смерти жены хозяйство в его доме вела кузина, которая готовила Саймону еду и поддерживала порядок. В такой атмосфере подрастала маленькая Фанни Грин.

 

15

Вирджиния прекрасно знала Фанни Грин: они учились в одной школе, только Фанни была на три года моложе ее. После окончания школы их пути разошлись и больше не пересекались. Старик Саймон был пресвитерианцем. Поэтому он женился, крестил ребенка, похоронил жену по пресвитерианским традициям. Саймон настолько хорошо знал пресвитерианское учение, что нагонял ужас на церковных настоятелей, когда пускался с ними в дебаты. Правда, Старый Саймон старался не докучать им и никогда не ходил в церковь. Однако каждый пресвитерианский священник, живший когда-либо в Хайворте, старался приложить свою руку к его перевоспитанию. Мистер Риган жил в Хайворте 8 лет, но в первые три месяца пребывания на посту пастора он ни разу не мог лицезреть Старого Саймона. Тогда мистер Риган зашел к Саймону и нашел его в философской стадии опьянения, которой поначалу свойственна чувствительная сентиментальность, а уж потом следует рычание, ругательства, проклятия и богохульство. Говорили, что последняя стадия сопровождалась молитвами о бренности бытия, о греховности падения, о неминуемом божьем наказании, хотя известно было также, что Саймон никогда не достигал этой стадии. Он обычно засыпал в ее начале на коленях и начинал жутко храпеть. Во всяком случае, никто еще не сказал, что он хоть раз в жизни напился до смерти. Так и в тот раз Саймон сказал мистеру Ригану, что он — истинный пресвитерианец и заверил священника в своей независимой поддержке. Грехов, по его мнению, он не имел, и раскаиваться ему было не в чем.

— Неужели никогда в жизни вы не совершили чего-то такого, о чем вам пришлось бы впоследствии сожалеть? — поинтересовался мистер Риган.

Старый Саймон поскреб свою кустистую белую голову, прикидываясь, что задумался.

— Ну, конечно, — сказал он наконец, — было несколько женщин, которых я бы мог поцеловать, но не сделал этого. Вот этого мне действительно жаль.

Пастору больше ничего не оставалось делать, как отправиться домой.

Постоянно пьяный, Старый Саймон, однако, беспокоился о том, чтобы его Фанни была истинной прихожанкой. Он заставлял дочку регулярно ходить в церковь и воскресную школу. Верующие из прихода хорошо приняли девочку, а она, в свою очередь, стала членом миссионерской группы, наставницей девочек и общества женщин-миссионерок. Она была послушной, доверчивой и скромной девочкой. Все любили Фанни Грин и жалели ее. Она была так хороша в своей неброской, утонченной, скромной красоте, которая быстро увядала от жизни без любви и нежности. Но жалость и доброе отношение не помогли защитить Фанни от насмешек и презрения, когда разразилась катастрофа. Четыре года назад Фанни Грин отправилась в отель «Сансор», чтобы поработать лето официанткой. А осенью она вернулась совершенно другим человеком. Фанни постоянно сидела дома и никуда не показывала носа. Скоро стала очевидной и причина ее неожиданного затворничества. Той зимой у нее родился ребенок, и никто не знал его отца. Фанни крепко держала язык за зубами и никому так и не открыла свой печальный секрет. Старого Саймона спрашивать об этом было небезопасно. Сплетни и слухи возложили вину на Ральфа Данмора, потому что согласно пристрастному опросу, проведенному среди остальных служанок отеля, обнаружился факт, что никто никогда не видел Фанни ни с одним парнем. Они утверждали, что Фанни была всегда в одиночестве, не скрывали, что она сильно отличалась от других девушек. «И посмотрите, что получилось!» Девушки и сами были удивлены этим обстоятельством, хотя оно ни в коей мере не уменьшило их уважения к Фанни.

Младенец прожил год. С его смертью Фанни совсем увяла. Два года назад доктор Винер определил ей жить всего шесть месяцев, считая, что больше она со своими больными легкими не протянет. Но она все жила. Никто не приходил к ней, даже сердобольные женщины-прихожанки не заходили в дом Старого Саймона. Мистер Риган зашел раз, но узнал, что Саймона нет, а старое мерзкое чудище, мывшее пол в кухне, объяснило священнику, что Фанни никого не хочет видеть. Старая кузина к тому времени умерла, и Старый Саймон имел двух или трех горничных, которые пользовались отвратительной репутацией, но выбора не было: только такие женщины и соглашались приходить в дом, где умирала от чахотки девушка. А сейчас ушла и последняя из этих женщин, и Старый Саймон остался один, у него не было никого, кто бы мог посидеть с Фанни и помочь ему по дому. Этой бедой он и поделился с Вирджинией, обвиняя обитателей Хайворта в лицемерии и ханжестве. Причем он не стеснялся в выражениях и сопровождал свои высказывания такими смачными, меткими ругательствами и проклятиями, что, когда они достигли ушей кузины Мелисандры, она испытала настоящий шок. Неужели Вирджиния слышит это?

А Вирджиния, казалось, совсем не замечала богохульства. Ее внимание было полностью поглощено страшной участью бедной, несчастной, маленькой Фанни Грин, которая больная и беспомощная лежала в отвратительном старом доме, всеми брошенная и совершенно одинокая. И это в цивилизованном христианском обществе!

— Неужели Фанни так целыми днями и лежит одна? — взволнованно спросила Вирджиния.

— Нет, она может немного передвигаться, поесть, если захочет. Она не может работать. Это… так тяжело даже для мужчины — работать весь день, приходить домой вечером усталым и голодным, да еще и еду себе готовить. Иногда я очень жалею, что выгнал старую Мойру Таунс.

И Саймон принялся живописно обрисовывать свою прежнюю служанку.

— У нее было такое лицо, как будто оно пережило уже не одно тело. Она постоянно хандрила. Но какой у нее был темперамент! Темперамент не шел ни в какое сравнение с хандрой. Она была слишком медлительна, чтобы ловить тараканов, и грязна… ой, до какой же степени она была грязна! И я не бездоказателен. Вы не можете себе представить, что делала эта леди. Она варила джем из какого-то гнилья, ставила его на стол в стеклянных банках с открытыми крышками. Сбегались тараканы, забирались с лапами в банки. И что же она делала? Стряхивала сироп с лап тараканов назад в банки с джемом! Затем закрывала их крышками и ставила в шкафы. Тогда я открыл дверь нараспашку и сказал ей: «Убирайся прочь!» Это сокровище удалилось, и я выкидывал вслед за ней банки с джемом из этого гнилья, сразу по две. Я думал, что умру со смеха, глядя, как она бежит, уворачиваясь от своего джема, ну, а потом она всем сообщила, что я сумасшедший, поэтому больше к нам никто не заходит.

— Но за Фанни кто-то должен ухаживать, — настаивала Вирджиния, у которой из головы не шла бедная девушка. Ее совсем не беспокоило, кто готовит еду самому Старому Саймону. Ее сердце щемило за Фанни Грин.

— Она живет потихоньку. Ральф Данмор всегда заглядывает к нам, когда проходит мимо, он и делает все, что она попросит. Приносит ей апельсины, цветы и вещи. Он настоящий христианин. Но никогда не появилось ни одной посылки с благотворительной помощью из прихода святого Эндрю. Прежде их собаки отправятся на небеса, чем они что-то сделают для бедных прихожан. А их настоятель лоснится, как будто его вылизала кошка.

— Но есть очень много хороших людей как в приходе Святого Эндрю, так и в приходе Святого Георгия, кто мог бы помочь Фанни, если бы вы вели себя достойно, — сурово сказала Вирджиния, — но ведь вы же боитесь близко подойти к этому месту.

— Но я же не злая собака. Не кусаюсь. В жизни не укусил ни одного человека. Бывает, несдержанные слова срываются с языка, но они никого не обижают. Я не прошу людей заходить к нам. Я не хочу, чтобы они совали нос в наши дела и молились за нас. Я хочу единственное — служанку. Если бы я брился каждую субботу и ходил в церковь, у меня была бы такая служанка, как я хочу. Я был бы уважаемым тогда. Но что толку ходить в церковь, когда все предопределено судьбой? Скажите мне, мисс.

— Вы в самом деле так считаете? — спросила Вирджиния.

— Да. Взгляните вокруг, и вы убедитесь в этом. Что касается меня, то после смерти не хочу ни в ад, ни в рай. Почему нет места посредине между тем и другим.

— Тогда остается единственное место — наш грешный мир, организованный так, как вы сказали, — задумчиво сказала Вирджиния. Но в мыслях она была очень далека от теологии.

— Нет, нет, — пробурчал Саймон, со всего размаху ударяя по упрямому гвоздю, — в этой жизни слишком много дьявольского, слишком много. Вот почему я пью так часто. Это освобождает на некоторое время, освобождает от самого себя, освобождает от провидения. Пробовали когда-нибудь освободиться таким образом?

— Нет, я использовала другой путь, чтобы освободиться, — рассеянно сказала Вирджиния. — Но давайте поговорим о Фанни. Ведь ей и в самом деле нужен кто-то, кто бы ухаживал за ней.

— И что вы так заботитесь о Фанни? Что-то до этого момента вы не проявляли к ней никакого интереса. Вы никогда не заходили навестить ее прежде. А она, было время, очень любила вас.

— Мне следовало бы это сделать, — сказала Вирджиния. — Но ничего. Дело не в этом. Вам нужно иметь домработницу.

— Где я ее возьму? Я мог бы платить ей приличную зарплату. Вы думаете, мне понравится злая старуха?

— Может быть, подойду я? — спросила девушка.

 

16

— Давайте успокоимся, — сказал дядя Роберт. — Давайте полностью успокоимся.

— Успокоимся! — всплеснула руками миссис Джексон. — Как я могу успокоиться, как любой мог бы успокоиться на моем месте, когда происходит такое?

— Почему же ты разрешила ей пойти? — спросил дядя Джефсон.

— Разрешила?! Кто мог ее остановить, Джефсон? Она упаковала большой чемодан и отправила его со Старым Саймоном, когда он пошел после ужина домой, а мы с Мелисандрой были в кухне. А потом и сама Вурж спустилась с небольшой сумкой в руках, одетая в зеленый дорожный костюм. У меня появилось дурное предчувствие. Не могу объяснить сейчас, в чем это заключалось, но мне показалось, что я знаю, что Вурж собирается совершить что-то ужасное.

— Очень жаль, что это предчувствие не появилось у тебя чуть-чуть раньше, — сухо сказал дядя Роберт.

— Я спросила: «Вурж, куда ты собралась?» Она ответила: «Я пошла искать свой Голубой Замок».

— Как вы считаете, это сможет убедить доктора Винера, что она сошла с ума? — встал дядя Джефсон.

— Я снова спросила: «Вирджиния, что ты имеешь в виду?» Она ответила: «Я собираюсь стать домработницей Старого Саймона и ухаживать за Фанни. Он будет платить мне 30 долларов в месяц». Сейчас я сама удивляюсь, как я не упала замертво на месте.

— Тебе не следовало ее отпускать, тебе не следовало позволять ей выходить из дома, — сказал дядя Джефсон. — Ты должна была запереть дверь, все что угодно.

— Она стояла между мной и входной дверью. Вы не понимаете, как твердо она была настроена. Как скала. Это самый странный из ее поступков. А ведь она, бывало, вела себя так послушно и порядочно. А сейчас ее не удержать, не связать. Но я сказала все, чтобы привести ее в чувство. Я спросила ее, неужели она совсем не беспокоится о своей репутации. Я сказала ей строго: «Вурж, когда репутация женщины испорчена, ничто не сможет восстановить ее. Мнение о тебе будет испорчено навечно, если ты пойдешь к Старому Саймону и будешь ухаживать за такой плохой женщиной, как Фанни Грин». А Вирджиния ответила: «Я не думаю, что Фанни плохая женщина, мне было бы все равно, если бы так и было». Это ее подлинные слова: «Мне было бы все равно…»

— Она совсем потеряла чувство порядочности, — изрек дядя Роберт.

Вирджиния сказала, что Фанни Грин умирает, и это позор и непорядочность оставить ее умирать в одиночестве в христианском обществе. Какой бы она ни была и что бы она ни сделала, это живой человек.

— Ну, раз так обстоят дела, можно с уверенностью сказать, что она сошла с ума, — сказал дядя Джефсон с таким видом, как будто он сделал гениальный вывод.

— Я спросила Вурж, не хочет ли она соблюсти приличия. Она ответила: «Я соблюдала приличия всю жизнь. Сейчас я хочу реальной жизни. К черту приличия! К черту!»

— Из рук вон отвратительные дела! — резко сказал дядя Роберт. — Из рук вон!

Это заявление облегчило его чувства, но больше никому не помогло.

Миссис Джексон плакала. Кузина Мелисандра вставляла отдельные реплики между стонами и воплями.

— Я сказала ей… мы обе говорили, что Старый Саймон, без всякого сомнения, убил свою жену во время одного из своих пьяных приступов, и непременно убьет ее. Она рассмеялась и сказала: «Я не боюсь Старого Саймона. Он не убьет меня, и он слишком стар, чтобы мне бояться его ухаживаний». Что она имела в виду? Что будут такие ухаживания?

Миссис Джексон поняла, что ей нужно прекратить плакать, если она хочет сохранить контроль над разговором и управлять им.

— Я сказала ей: «Вирджиния, если тебе безразличны своя собственная репутация и положение нашей семьи в обществе, подумай о моих чувствах». Она ответила: «Нет». Просто нет!

— Здравомыслящие люди никогда не будут пренебрегать чувствами других людей, — сказал дядя Роберт, — это один из симптомов.

— Я разревелась при этом, а она сказала: «Прекрати, мама, не расстраивайся. Я собираюсь совершить акт христианского милосердия. А если это нанесет ущерб моей репутации, то у меня больше нет шансов выйти замуж, поэтому какая разница». С этими словами она повернулась и вышла.

— Последние слова, которые я произнесла ей вслед, — патетично сказала кузина Мелисандра, — были: «А кто натрет мне сегодня спину?» И она сказала… сказала… нет, я не могу повторить этих слов.

— Глупости! — сказал дядя Роберт. — Брось этот вздор. Не время кокетничать.

— Она сказала, — голос кузины Мелисандры перешел на шепот, — она сказала: «К черту!»

— Разве я могла подумать, что доживу до того времени, когда услышу, как ругается моя дочь! — всхлипывала миссис Джексон.

— Это была только имитация проклятия, — попыталась как-то сгладить кузина Мелисандра, которая хотела, чтобы все улеглось, хотя и понимала, что случилось самое страшное.

— Но до настоящих ругательств от этого только шаг, — уверенно сказал дядя Роберт.

— Я не представляю, как я буду жить дальше, — миссис Джексон судорожно теребила носовой платок, пытаясь обнаружить на нем сухое место, — если сейчас все будут знать, что она не в своем уме. Мы не сможем удержать это больше в секрете. Я не вынесу этого!

— Тебе следовало быть с ней строже, когда она была маленькой, — сказал дядя Роберт.

— Не думаю, что можно было быть еще строже. Я и так была достаточно строга, — ответила миссис Джексон.

— Самое плохое в этом то, что вокруг Старого Саймона постоянно околачивается этот негодяй Данмор, — сказал дядя Джефсон. — Я буду благодарен Богу, если с девушкой ничего не случится худшего за время пребывания у Старого Саймона. Фанни Грин не проживет долго!

— Но Вурж не взяла даже фланелевую нижнюю юбку, — заметила кузина Мелисандра.

— Я встречусь по этому поводу снова со Стюартом Винером, — сказал дядя Роберт, имея в виду Вирджинию, а не ее нижнюю юбку.

— А я встречусь с адвокатом Фергесоном, — сказал дядя Джефсон.

— А пока, — добавил дядя Роберт, — давайте успокоимся.

 

17

Вирджиния шла к дому Старого Саймона на Саурес-роуд под пурпурно-янтарным небом приятно возбужденная и с ликованием в душе. Там, дома, остались плачущие мать и кузина Мелисандра. Они не понимали, что оплакивали себя, а не ее. А здесь, на улице, в лицо дул ветер, мягкий, пахнущий росой, прохладный, напоенный ароматом трав. Ах, как она любила ветер! Вдоль дороги тихо свистели кролики, и влажный воздух был напоен свежестью бальзама. Большие машины проносились в сиреневых сумерках, начался туристский сезон на Сансоре, но Вирджиния не завидовала туристам. Коттеджи на Сансоре, вероятно, прекрасные, но позади них для нее маячил на фоне заходящего солнца своими башнями Голубой Замок. Вирджиния очистила замок своей мечты от многолетних привычек. Нечего засорять его всяким мусором.

Почти развалившийся от дряхлости дом Старого Саймона находился в трех милях от деревни, на самых задворках, где дома стояли редко, и жители здесь разговаривали как будто на своем языке. И строение Саймона имело очень небольшое сходство с Голубым Замком.

Но бывали и другие времена, когда Саймон Грин был молодым и преуспевающим, а на воротах висела изогнутая дугой, написанная свежей краской вывеска:

«С.Грин, плотник»

Сейчас краска выцвела, местами облупилась и покосилась. Сразу за воротами росла большая ель. Сад, за которым в свое время ухаживала Фанни, и тогда он был аккуратным и красивым, полностью зарос. По обе стороны от дома тянулись пустыри, поросшие одной лебедой. Бесполезный пустырь тянулся и за домом. Там росли никому не нужные сосны, местами ели, кое-где цвела дикая вишня. Все это спускалось к берегу озера Саурес, заполненного штабелями леса. Озеро находилось в двух милях, и дорога к нему была сплошной поляной с удивительными, милыми ромашками.

Старый Саймон встретил Вирджинию на пороге.

— Все-таки пришли, — недоверчиво сказал он. — Я не верил, что родственники Джексон отпустят вас. — Вирджиния обнажила в улыбке все свои зубы.

— Они не смогли бы меня удержать.

— Никогда не думал, что у вас так много храбрости, — восхищенно произнес Старый Саймон. — А какие ножки, — добавил он, пропуская Вирджинию в дом.

Если бы кузина Мелисандра слышала это, она бы наверняка сказала, что на Вирджинии стоит вечное клеймо. Но пошлые намеки Саймона совсем не волновали Вирджинию. Кроме того, это был первый комплимент, полученный за всю жизнь, и ей это понравилось. Иногда она подозревала, что у нее неплохие ножки, но никто не говорил ей об этом. В семействе Джексонов вообще не говорили о ножках.

Старый Саймон провел Вирджинию на кухню, где со скарлатинозными пятнами на худых, впалых щеках лежала на диване Фанни Грин. Она тяжело и часто дышала. Вирджиния уже много лет не видела Фанни. В прежние годы это было милое создание, цветущая девочка с мягкими, всегда аккуратно подстриженными золотистыми волосами, почти точеной фигуркой, огромными прекрасными голубыми глазами. Вирджинию поразили перемены, происшедшие с девушкой. Неужели это жалкое создание, напоминающее оборванный цветок, та самая малышка Фанни? Вся прелесть покинула ее глаза. Они казались огромными, просто невероятно большими на этом изможденном лице. Когда Вирджиния в последний раз видела Фанни Грин, эти увядшие, потускневшие глаза были чистыми, незамутненными колодцами, полными радости. Контраст был настолько велик, что глаза Вирджинии наполнились слезами. Она встала на колени перед Фанни и обняла ее.

— Фанни, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой до тех пор, пока… пока ты сама будешь этого хотеть.

— Ах! — Фанни тонкими ручками обняла Вирджинию за шею. — Ах! Неужели это возможно? Мне так одиноко. Я могу сама ухаживать за собой, но мне очень одиноко. Это небеса послали мне тебя. Ты всегда была так добра ко мне… очень давно.

Вирджиния еще крепче обняла Фанни. Неожиданно девушка почувствовала себя очень счастливой. Теперь у нее появился человек, который нуждался в ней, человек, которому она могла помочь. Вирджиния перестала чувствовать себя ни на что не годной вещью. Прошлое отошло в сторону, жизнь обновлялась.

— Все в жизни предопределено, но некоторые события — истинная удача, — сказал Старый Саймон, довольно раскуривая трубку в углу.

 

18

Вирджиния прожила у Старого Саймона всего неделю, но уже почувствовала, что как будто годы отделяют ее от прежней жизни и людей, которых она знала в ней. Они начали представляться ей как в тумане или во сне. И чем больше проходило времени, тем это чувство усиливалось до тех пор, пока они не перестали значить для нее вообще что-то.

Вирджиния была счастлива. Никто не называл ее «Вурж» и не волновался, что она простудится. Не было стеганого одеяла, которое надо было составлять из лоскутков, не было отвратительного фикуса, который нужно было поливать, не было материнских вспышек раздражения, обращенных к ней, и ее ледяного холода. Вирджиния могла оставаться одна, когда хотела, идти спать, когда хочется, чихать, когда в этом есть потребность. Длинными, прохладными, чудными сумерками, когда Фанни засыпала, а Старый Саймон отсутствовал, она часами просиживала на зыбких ступенях веранды на заднем крыльце, глядя в сторону пустыря у подножия холмов, покрытых великолепными пурпурными цветами, прислушиваясь к дружескому ветру, доносящему сладкие мелодии маленьких пичужек, впитывая аромат медвяных трав, пока темнота прохладной, нежной волной не накрывала окрестности.

Иногда днем, когда у Фанни было достаточно сил, обе девушки выходили на пустырь и любовались цветущими деревьями. Но они не рвали цветы. Вирджиния прочитала Фанни отрывок из Фрэнка Стеджера: «Жаль рвать лесные цветы. Они потеряют половину своего обаяния, своих чар, чистоту зелени и мерцание красок. Единственный способ наслаждаться лесными цветами — бродить среди них, находить среди них приют, восторгаться ими, а затем оставлять их на поляне, бросая прощальные взгляды, оставляя в памяти их очарование и свежесть.

Вирджиния по-новому ощущала реальность жизни после стольких лет нереального существования. И была всегда занята, очень занята. Нужно было вымыть в доме. Все-таки ей пригодилась выработанная дома привычка к аккуратности и чистоте. Поскольку она находила душевное удовлетворение в наведении порядка в грязных комнатах, то здесь для этого было непочатое поле работы. Старый Саймон считал ее глупой, поскольку она утруждала себя работой, которую никто не просил ее делать, но он не вмешивался в дела Вирджинии. Его предельно все устраивало. Из Вирджинии получилась хорошая кухарка. Саймон сказал однажды, что у нее хороший вкус. Единственный недостаток, который он находил у Вирджинии, был тот, что она не пела за работой.

— Люди всегда должны петь, работая, — настаивал Саймон. — Это так радостно звучит.

— Не всегда, — возражала Вирджиния, — представь себе безжалостного палача, напевающего за работой. Или владельца похоронного бюро.

При этих словах Саймон заливался громким хохотом.

— Тебя не застанешь врасплох. У тебя на все есть ответ. Я думаю, Джексоны рады, что избавились от тебя. Что-то они не рвутся получить тебя назад.

Саймона в течение дня почти не бывало дома: если он не работал, то отправлялся на охоту или рыбалку с Ральфом Данмором. Он обычно возвращался домой к ночи, всегда очень поздно, и часто пьяный. В первую ночь, когда они услышали, как Саймон ползком добирается до дома, Фанни попросила Вирджинию не пугаться.

— Отец не сделает ничего плохого, пошумит и успокоится.

Вирджиния спала на диване в комнате Фанни. Она выбрала для себя это место, чтобы не оставлять Фанни, хотя девушка никогда не звала ее по ночам, совсем не испугалась, так об этом и сказала. После того, как Саймон отпустил лошадей, стало потише, и он прошел в свою комнату в конце коридора, ругаясь и молясь. Уже сквозь сон Вирджиния все еще слышала его неясное бормотание. Вообще Саймон был очень добродушным созданием, но иногда он выходил из себя. Однажды Вирджиния строго спросила его:

— Что пользы в ваших ругательствах?

— Но это… такое облегчение.

И они вместе рассмеялись.

— Ты неплохой человек, — восхищенно говорил Саймон. — Не обращай внимания на мой красочный язык. Я ничего не хочу этим сказать. Просто привычка. Я люблю женщин, которые не боятся говорить со мной. Фанни была всегда слишком мягка, чересчур мягка. Поэтому она сейчас угасает. А ты мне нравишься.

— Какая разница, — твердо сказала Вирджиния. — Нет необходимости посылать людей к черту, как вы все время делаете. И я не намерена выскребать отовсюду грязь ваших башмаков, как я уже много раз делала. Будьте любезны пользоваться скребком, неважно, в состоянии вы это сделать или нет.

Фанни любила чистоту и порядок и тоже поддерживала их, пока силы не покинули ее. Она была печально-счастлива сейчас, что с ней была Вирджиния. Ведь долгие дни и ночи одиночества были так ужасны, когда в их дом не приходил никто, кроме этих мерзких старых женщин. Фанни ненавидела их и боялась и теперь. Она привязалась к Вирджинии, как ребенок.

У Вирджинии не оставалось сомнений, что Фанни умирает. Хотя временами не было ничего тревожащего. Она даже не кашляла сильно. Часто она сама поднималась, одевалась, иногда даже работала по саду или бродила по пустырю час или два. Через несколько дней после появления Вирджинии Фанни стало намного лучше, и Вирджиния решила, что есть надежда на выздоровление. Но Фанни только покачала головой.

— Нет, я не поправлюсь. Мои легкие почти сгнили. И я не хочу поправляться. Я так устала, Вирджиния. Только в смерти есть для меня отдых. Но это так хорошо, что ты здесь, ты никогда не поймешь, как это важно для меня. Но ты так много работаешь. Тебе не нужно так утомляться, отец хочет, чтобы ты только готовила еду. Я не думаю, что у тебя на все хватит сил. Иногда ты так бледна. И эти лекарства, которые ты принимаешь. С тобой все в порядке?

— Все хорошо, — спокойно ответила Вирджиния. Ей не хотелось волновать Фанни. — Я не перерабатываю. Я рада, что у меня есть работа, которая действительно нужна.

— Тогда, — Фанни доверчиво вложила свою руку в руку Вирджинии, — давай не будем так часто говорить о моей болезни. Лучше забыть об этом. Давай представим, что я снова маленькая девочка и ты пришла сюда просто поиграть со мной. Мне, бывало, так нравилось раньше, очень давно, когда ты приходила. Я знала, что тебе было нельзя приходить ко мне, конечно. Но мне так этого хотелось! Ты всегда так отличалась от других девочек, такая добрая и милая, как будто в тебе было что-то такое, чего никто не замечал, какой-то притягивающий, манящий секрет. Что это было, Вирджиния?

— У меня был Голубой Замок, — сказала Вирджиния, посмеиваясь. Ей нравилось, что Фанни думает о ней так. Она никогда не подозревала, что нравится кому-то, кто-то восхищается ею или проявляет к ней интерес. Она все рассказывала Фанни о своем Голубом Замке. Никому прежде она не говорила об этом.

— У каждого есть свой Голубой Замок, я думаю, — задумчиво сказала Фанни. — Только у каждого для этого свое название. У меня был свой Голубой Замок. — Она закрыла худыми руками лицо. Фанни не рассказала Вирджинии, кто разрушил ее Голубой Замок. Но Вирджиния знала, кто бы это ни был, но это не Ральф Данмор.

 

19

К этому времени Вирджиния уже была знакома с Ральфом, хорошо знакома, как казалось ей, хотя она разговаривала с ним всего несколько раз. Она с самого первого момента, как только увидела Ральфа, приняла его, как хорошо знакомого человека. В тот вечер Вирджиния была в саду и рвала белые нарциссы для комнаты Фанни, когда в лесу со стороны Сауреса услышала ужасный грохот старого «Серого Беса». Услышать его можно было за несколько миль. Вирджиния даже не подняла головы, когда он на бешеной скорости подъехал ближе. Она вообще не смотрела в его сторону, хотя Ральф проезжал мимо каждый вечер, пока она жила у Старого Саймона. Но в тот день он не проехал мимо. Старый «Серый Бес» остановился с еще более ужасным шумом чем тот, который он производил при движении. Вирджиния заметила, что Ральф вышел из автомобиля и облокотился на ветхую калитку. Девушка выпрямилась и посмотрела ему в лицо. Их глаза встретились. Вирджиния неожиданно почувствовала слабость. А может быть, начинался сердечный приступ? Но в этот раз наблюдались другие симптомы.

Его глаза, которые она всегда считала серыми, в непосредственной близости оказались ярко-синими, они излучали свет и напряженно вглядывались в нее. Брови не походили одна на другую. Он был худой, слишком худой. Вирджинии захотелось слегка откормить его. Ей хотелось пришить пуговицу к его куртке, заставить подстричь волосы и бриться каждый день. И еще в его лице было что-то, точно нельзя сказать что. Усталость? Печаль? Разочарование? На его худых щеках были видны ямки, когда Ральф улыбался. Все эти мысли вспышкой мелькнули в голове Вирджинии, пока они смотрели в глаза друг другу.

— Добрый вечер, мисс Джексон.

Ничего особенного не было в его словах. Любой мог их произнести. Но Ральф Данмор произносил эти простые слова так, как будто придавал им особый смысл. Когда он говорил: «Добрый вечер», вы ощущали, что вечер действительно добрый и что как будто это он, Ральф, сделал его таковым. В то же время вы чувствовали, что и вам в этом принадлежит какая-то заслуга. Вирджиния ощущала все это неясно, туманно и не могла понять, почему она трепещет с ног до головы. Все-таки это сердце, наверняка сердце. Как она не заметила этого сразу?

— Я уезжаю в Порт, — сказал Ральф, — доставьте мне удовольствие, позвольте сделать что-нибудь для вас или Фанни.

— Не могли бы вы привезти соленой трески для нас? — ответила Вирджиния. Ничего большего она не смогла придумать. Старый Саймон высказал желание поесть в тот день на обед отварную соленую треску. Когда рыцари появились верхом в Голубом Замке, Вирджиния находила для них множество заданий, но никого из них она не отправляла за соленой треской.

— Конечно. Вы уверены, что не хотите больше ничего? В моей старушке так много места. Она готова привезти все что угодно. Правда, старушка?

— Не думаю, что нам нужно что-нибудь еще, — сказала Вирджиния. Она знала, что в любом случае Ральф, как он всегда делал, привезет для Фанни апельсины.

Он молча и внимательно смотрел на Вирджинию, а потом задумчиво сказал:

— Мисс Джексон, как славно, что вы, при ваших условиях жизни, решились на это.

— Нет во мне ничего славного, — ответила Вирджиния. — Мне ничего не оставалось делать. И мне нравится здесь. Я чувствую, что сделала что-то особенное, геройское. Мистер Грин платит мне приличную зарплату. Я никогда раньше не зарабатывала своих собственных денег, и мне нравится это. — С Ральфом Данмором было так легко разговаривать, с этим самым Ральфом Данмором, страшным героем сказок и мифов прошлой ее жизни. Так легко и естественно, как с самим собой.

— Ни за какие деньги в мире нельзя купить то, что вы сделали для Фанни Грин, — сказал Ральф. — Это удивительно и великодушно с вашей стороны. Если вам потребуется хоть в чем-то моя помощь, только дайте мне знать. Если Старый Саймон хоть чем-то обидит вас…

— Не обидит. Он очень добр ко мне. Мне нравится Старый Саймон, — искренне призналась Вирджиния.

— И мне. Но есть одна стадия его опьянения, может быть, вы еще не испытали ее, когда он распевает блатные песни…

— Да, конечно, знакома. Прошлой ночью он пришел в таком состоянии. Мы с Фанни просто закрылись в своей комнате, чтобы не слышать его голоса. На следующее утро он извинился. Я не боюсь ни одной из степеней опьянения Старого Саймона.

— Ну, я уверен, что он порядочен с вами, за исключением пьяных бредней, — сказал Ральф. — И я уже сказал ему, чтобы он прекратил ругаться, когда вы находитесь рядом.

— Зачем? — с хитрецой спросила Вирджиния, сопровождая свой вопрос загадочным взглядом раскосых глаз. Ее лицо горело от смущения и от мысли, что Ральф Данмор думает о ней. — Мне и самой часто хочется ругаться.

На мгновение он остолбенел. Неужели эта фея то же самое создание, та же самая маленькая старая дева, которая стояла перед ним две минуты назад? Наверняка на этот старый тенистый сад спустилось волшебство и чары.

Ральф расхохотался.

— Ну, тогда вам даже и хорошо, что есть человек, который приносит вам это облегчение и не вынуждает ругаться саму. Так вам ничего больше не нужно, кроме соленой трески?

— На сегодня нет. Но должна сказать, что скоро у меня будет вам несколько заданий, когда вы поедете в Порт-Роуз, я не доверяю мистеру Грину. Он забывает купить многое из того, что я прошу.

Ральф с улыбкой поклонился ей и уехал на своем автомобиле, а Вирджиния еще долго стояла в саду.

Много раз после этого Ральф бродил по пустырю, прогуливался, насвистывая. Какой музыкой отдавался в июньских сумерках этот свист! Вирджиния поймала себя на мысли, что каждый вечер она ждет его. Девушка укоряла себя за эти ожидания и все-таки снова выходила на улицу. Почему она не может просто послушать его?

Ральф всегда привозил Фанни фрукты и цветы. Однажды он привез Вирджинии коробку конфет. Это была первая коробка конфет, подаренная ей мужчиной. Она казалась слишком священной для того, чтобы съесть ее.

Вирджиния должна была признаться себе, что постоянно думает о Ральфе, и ей хотелось знать, вспоминает ли он о ней, когда ее нет рядом. А если вспоминает, то как. Ей хотелось взглянуть на его загадочный дом на острове Саурес. Фанни тоже никогда не видела его, и хотя она была знакома с ним пять лет, знала о нем немногим больше, чем сама Вирджиния.

— Но он не плохой, — сказала Фанни. — И никто не докажет мне, что он плохой. Он не может сделать поступок, за который его можно осуждать.

— Но почему он ведет такой странный образ жизни? — спросила Вирджиния, чтобы услышать, как Фанни будет защищать Ральфа.

— Не знаю. Он странный, загадочный. Конечно, тут что-то не так, но я знаю, что его нельзя обвинить в непорядочности. Ральф Данмор просто не может сделать что-то непорядочное.

Вирджиния не была в этом уверена. Скорее всего, Ральф когда-то все-таки что-то совершил, хотя он и был очень развитым и образованным человеком. Вирджиния поняла это, слушая его разговоры и дискуссии со Старым Саймоном, который, как это ни странно, был хорошо начитан и мог говорить на любую тему, если не был пьян. Такой человек не должен хоронить себя на пять лет на Сауресе и вести образ жизни бродяги, если бы для этого не было веской причины. Но какая разница? Главное состояло в том, что Ральф никогда не был любовником Фанни, и Вирджиния была сейчас полностью убеждена в этом. Между ними не было ничего подобного. Хотя Фанни нравилась ему, а он ей, и это было заметно. Но эта привязанность не волновала Вирджинию.

— Ты не представляешь, чем для меня был Ральф все эти годы, — запросто сказала Фанни. — Без него мне бы не выжить.

— Фанни Грин — самая милая девушка из всех, каких я когда-либо знал. А где-то бродит мужчина, которого я бы убил, если бы нашел его, — сказал как-то Ральф со злостью.

Ральф был интересным собеседником, он много рассказывал о своих приключениях, но ничего о себе. Однажды выдался чудный дождливый день, когда Ральф и Саймон остались в полдень дома, а Вирджиния чинила скатерть и слушала их разговор. Ральф рассказывал невероятные истории о своих приключениях, когда он бродягой ездил на поездах с одного края континента на другой. Вирджиния подумала, что ей, очевидно, следует осудить эти его безбилетные поездки, но не могла. А рассказы о Юконе до глубины души взволновали Вирджинию, особенно один, когда Ральфа в одну из ночей потеряли между Голд Ран и Сулфур Вэлли. Там он провел два года. Разве было в такой его жизни время для преступлений и тюрем?

Если, конечно, Ральф говорил правду, хотя Вирджиния не сомневалась, что так оно и было.

— Золота не нашел, — сказал Ральф. — Вернулся еще более бедным, чем уехал. Но какое удивительное место! Тишина севера покорила меня. С тех пор я перестал принадлежать сам себе.

Ральф не был большим любителем говорить, хотя умел это делать. Он умел подбирать такие точные слова, что Вирджиния поражалась. Ральф мог даже выражать мысли, не открывая рта.

«Мне нравятся мужчины, чьи глаза красноречивей слов», — подумала Вирджиния.

Ей уже нравилось все в этом мужчине: черные волосы, задумчивая улыбка, проникновенный взгляд синих глаз и необыкновенная привязанность к Фанни. Привычка сидеть засунув руки в карманы, легкий свист, которым он выражал свое изумление; Вирджинии нравился его приятный, такой заботливый голос, с нотками особой симпатии к девушке, слегка провоцирующий ее на ответную реакцию.

Девушка иногда пугалась и запрещала себе думать об этом. Но эти мысли существовали как будто сами по себе, независимо от ее сознания, и Вирджинии казалось, что окружающие знают, о чем она думает.

— Я сегодня целый день наблюдал за дятлом, — сказал однажды вечером Ральф, стоя на качающемся полу веранды. Его рассказ о дятле был удивительным. У Ральфа полно было забавных историй и веселых анекдотов о лесных жителях, которые он часто рассказывал друзьям. Но иногда он и Старый Саймон задумчиво курили целыми вечерами, не обронив ни слова, Фанни лежала, раскачиваясь в гамаке, привязанном между столбиками веранды, а Вирджиния без дела сидела на ступеньках, положив руки на колени, удивляясь, действительно ли она Вирджиния Джексон и неужели прошло всего-навсего три недели с тех пор, как она покинула уродливый старый дом на Элм-стрит.

Перед взором девушки открывался залитый лунным светом пустырь, где баловались дюжины кроликов. Иногда, когда было желание, Ральф приходил на окраину этого пустыря и подзывал кроликов прямо к себе тайным способом, известным только ему. Однажды Вирджиния видела, как с высокой, стройной сосны на плечо Ральфа прыгнула белка и сидела там, пока мужчина разговаривал с ней. Он напоминал Вирджинии Фрэнка Стеджера.

Одной из прелестей новой жизни Вирджинии была возможность читать книги Фрэнка Стеджера столько, сколько хотелось. Она читала их Фанни, и подруге они очень понравились. Девушка попыталась почитать их Саймону или Ральфу, но они не пришлись им по вкусу. Саймону было просто скучно, а Ральф вежливо отказался слушать их совсем.

— Чепуха! — сказал он.

 

20

Безусловно Джексоны не оставили свою сумасшедшую бедняжку в покое и не отказались от героических попыток спасти ее гибнущую душу и репутацию. Дядя Джефсон, юрист которого помог ему так же мало, как и его доктор, пришел однажды к ней и нашел Вирджинию на кухне в полном одиночестве, как он и предполагал; круто поговорил с ней, сказав, что она убивает мать и позорит семью.

— Но почему? — спросила Вирджиния, не переставая с остервенением чистить горшок из-под каши. — Я честно работаю за приличную плату. Что в этом позорного?

— Не юродствуй, Вирджиния, — мрачно произнес дядя Джефсон. — Это не самое подходящее место для тебя, и ты прекрасно это понимаешь. Почему, ответь мне на милость, этот рецидивист Данмор постоянно околачивается здесь каждый вечер?

— Не каждый вечер, — тут же отреагировала Вирджиния. — Совсем не каждый вечер.

— Но это… это ужасно!! — резко прокричал дядя Джефсон. — Вирджиния, ты должна вернуться домой. Мы не будем судить тебя строго. Я уверяю тебя, что не будем. Мы пересмотрим свое отношение.

— Спасибо, — сказала девушка.

— Неужели у тебя совсем нет чувства стыда? — требовательно вопрошал дядя Джефсон.

— Конечно, есть. Но вещи, которых я стыжусь, отличаются от тех, которых стыдитесь вы. — Вирджиния продолжала убирать кухню и сейчас тщательно протирала скатерть на столе.

Но дядя Джефсон был очень терпелив. Он крепко ухватился за стул и сжал зубы.

— Мы знаем, что у тебя не все в порядке с сознанием. Мы примем это во внимание. Но ты должна вернуться домой. Ты не останешься здесь больше с этими пьяницами и негодяями.

— Уж не ко мне ли, случаем, относятся эти слова, мистер Джексон? — требовательно обратился к родственнику Вирджинии Старый Саймон, неожиданно появившийся в двери веранды, где он мирно курил трубку и слушал эту тираду Джефсона Джексона, от души наслаждаясь ею. Рыжая борода Джефсона нервно дернулась и мощные брови изогнулись от негодования. Но трусость не была одним из недостатков Джефсона Джексона.

— К вам. И более того, я хочу сказать вам, что вы сыграли зловещую роль в том, что эта слабая, несчастная девушка ушла из дома, оставила своих друзей, и вас еще накажет за это Бог.

Продолжить Джефсон Джексон уже не успел. Старый Саймон одним прыжком перемахнул кухню, схватил его за воротник и брюки, выкинул через дверь в сад, приложив к этому ничуть не больше усилий, чем если бы пнул мешающегося под ногами котенка.

 

21

В следующий раз вы полетите отсюда, — проревел Саймон. — Я выкину вас через окно, даже если оно будет закрыто. Прежде чем прийти сюда, подумайте о последствиях.

Вирджиния спокойно наблюдала за полетом дядюшки Джефсона на клумбу с аспарагусами и неожиданно почувствовала удовлетворение от еще одного открытия. Когда-то она боялась, что этот человек осудит ее. А сейчас девушка ясно увидела, что бояться нечего, и этот человек не более чем глупый маленький деревенский свадебный генерал.

Старый Саймон повернулся к Вирджинии с широкой улыбкой.

— Он будет много лет вспоминать об этом, просыпаясь по ночам. Всемогущий совершил ошибку, произведя на свет так много Джексонов. Но раз уж они созданы, придется принимать их во внимание. Убить их было бы слишком большой честью для них. Но если они еще раз придут сюда, чтобы побеспокоить тебя, я их прогоню, прежде чем кошка успеет облизать свое ухо…

В следующий раз Джексоны послали доктора Леннона. Уж его-то Старый Саймон не вышвырнет на клумбу с аспарагусом! Хотя доктор Леннон сам не был очень уверен в этом, и ему совсем не нравилась поставленная перед ним задача. Он совсем не верил, что Вирджиния Джексон сошла с ума. С ней было все в порядке, хотя она всегда казалась ему странной. А сейчас девушка просто чуть более странная, чем обычно. У доктора Леннона имелись собственные причины неприязни к Старому Саймону. Когда доктор Леннон впервые приехал в Хайворт, он очень любил бродить по окрестностям Сауреса и Сансора. Однажды во время такой прогулки Леннон заблудился и после длительных блужданий наткнулся на Старого Саймона с ружьем через плечо.

Доктор Леннон не придумал ничего иного, как задать самый глупый из вопросов. Он сказал:

— Не могли бы вы сказать, куда я иду?

— Какого черта я могу знать, куда ты идешь, придурок, — ответил Саймон презрительно.

Доктор Леннон до такой степени разозлился, что какое-то мгновение не мог вымолвить ни слова, а в это время Саймон исчез в лесу. Доктор Леннон в конце концов все-таки благополучно выбрался из леса, но с тех пор не имел никакого желания снова сталкиваться с Саймоном Грином.

Тем не менее сейчас он не мог отказаться. Вирджиния приветствовала его с опустившимся сердцем. Хотя сейчас она сама распоряжалась собой, но все-таки ужасно боялась доктора Леннона. У нее было жалкое предчувствие того, что если этот человек потрясет перед ней своим длинным, костлявым пальцем и прикажет ей идти домой, то она побоится ослушаться.

— Мистер Грин, — вежливо и предупредительно заговорил доктор Леннон. — Могу я поговорить несколько минут с мисс Джексон наедине?

Старый Саймон был по своему обыкновению немного пьян, но вполне достаточно для того, чтобы быть подчеркнуто вежливым и в то же время подозрительным. Саймон как раз собирался уйти, когда приехал доктор Леннон, но сейчас он сел на перила и скрестил на груди руки.

— Нет, нет, мистер, — сказал он угрюмо. — Это не пойдет, это совсем не устраивает меня. Мне нужно поддерживать репутацию моей домоправительницы. Я все равно что компаньонка для этой молодой леди. Я не могу позволить, чтобы с ее головы упал хотя бы один волос.

Доктор Леннон был так разъярен, что Вирджиния удивилась, как Саймон мог так спокойно говорить с ним. Но, казалось, Саймона это совсем не волновало.

— Вы смыслите что-нибудь в этом? — спросил он многозначительно.

— В чем?

— В волосах, — спокойно ответил Саймон.

Бедный доктор Леннон, который так и не женился, потому что дал обет безбрачия перед своим братством, как будто не заметил этой дурацкой выходки. Он повернулся спиной к Саймону и обратился к Вирджинии.

— Мисс Джексон, я нахожусь здесь по поручению вашей матери. Она умоляла меня пойти к вам. Я должен передать вам некоторые ее послания. Можно начать, — пришедший пустил в ход свой палец. — Будете любезны выслушать?

— Да, — отрешенно сказала Вирджиния, наблюдая за пальцем доктора. Этот палец имел гипнотический эффект на девушку.

— Первое, что я должен вам сообщить. Если вы оставите это… этот…

— Дом, — вмешался Старый Саймон. — Д-о-м. Побеспокойтесь о выражениях в своей речи, уважаемый.

— …это место и вернетесь домой, мистер Джефсон Джексон наймет хорошую сиделку, которая может заменить вас, приходить сюда и ухаживать за мисс Грин.

Несмотря на охвативший ее ужас, Вирджиния в душе улыбнулась. Дядя Джефсон, видно, и правда находит ситуацию совершенно безнадежной, если давит на эту ее струну. В любом случае, ее клан не может больше не замечать ее и не считаться с ней. Она стала слишком важна для них.

— Это мое дело, мистер, — сказал Саймон, — мисс Джексон может уйти или остаться, как она сама пожелает. Я произведу с ней частный расчет, и она вправе завершить работу, когда захочет. Мисс Джексон готовит мне еду, не забывает положить соли в кашу, никогда не хлопает дверью и никогда не болтает даром, когда ей нечего сказать. Это очень ценное качество в женщине. Вы понимаете, мистер. Я очень доволен мисс Джексон. Если ее не очень устраивает что-то, то она вольна уйти. Но ни одна женщина не войдет сюда, если ей будет платить Джеф Джексон. Или кто-либо другой, — голос Саймона звучал твердо, хотя и предельно вежливо. — Я размозжу ей голову. Передайте это с наилучшими пожеланиями от С. Грина.

— Доктор Леннон, сиделка — это не единственное, что нужно Фанни, — сказала Вирджиния искренне. — Она не настолько больна. Ей нужно общение. С кем-нибудь, кого она знает и любит, чтобы этот человек просто жил с ней. Вы можете понять это, я уверена.

— Я понимаю, мотивы, которые вами двигают, похвальны. — Доктор Леннон почувствовал, что у него и в самом деле очень широкий ум, особенно если принять во внимание, что в глубине души он совсем не считал мотивы Вирджинии настолько похвальными. Он не имел ни малейшего представления, зачем Девушке все это надо, но был уверен, что мотивы ее поведения были очень далеки от похвальных. Когда Леннон не мог чего-то понять, он просто осуждал это. Сама простота! — Но ваша первая обязанность — перед матерью. Вы нужны ей. Она умоляет вас вернуться домой, она простит все, если только вы вернетесь домой.

— Милый пустячок, — задумчиво произнес Саймон, насыпая на ладонь немного табака.

Доктор Леннон проигнорировал его замечание.

— Она умоляет, а я, мисс Джексон, — доктор Леннон вспомнил, что он был послом Иеговы, — я требую. Как ваш пастор и духовный наставник я приказываю вам пойти со мной домой, прямо сейчас. Возьмите пальто и шляпу и пройдите со мной.

Доктор Леннон потряс перед Вирджинией пальцем. Перед этим согнутым пальцем Вирджиния почувствовала себя совершенно беззащитной и начала сдаваться.

«Она уйдет, — подумал Старый Саймон. — Она уйдет с ним. Ах, сукин сын, сила этого парня-проповедника на женщин не так слаба».

Вирджиния была готова подчиниться доктору Леннону. Она должна пойти с ним, отказаться от всего. Ей предстоит снова стать Вурж Джексон и оставшиеся несколько дней или недель вести прежний образ жизни покорного, безропотного создания. Такова ее судьба, определенная этим могущественным, закостенелым пальцем. Ей не избежать этой судьбы, так же, как Старому Саймону предопределен его удел. Вирджиния смотрела на скрюченный палец пастора, как зачарованная пташка смотрит в глаза змеи. И вдруг…!

«Страх — это первородный грех, — неожиданно заговорил тихий, слабый внутренний голос в самой-самой глубине подсознания девушки. В основе всего дьявольского в мире лежит страх перед чем-нибудь».

Вирджиния встала. Над ней все еще довлел страх, но душа снова принадлежала ей самой. Она не могла предать внутренний голос.

— Доктор Леннон, — медленно сказала девушка. — В настоящее время у меня нет каких-либо обязательств перед матерью. Она хорошо живет, у нее есть общество и помощь, которые ей нужны. Я совсем не нужна ей. Во мне нуждаются здесь. Я намерена остаться.

— Вот молодец! — восхищенно сказал Старый Саймон.

Доктор Леннон опустил свой палец.

— Мисс Джексон, неужели не осталось ничего святого, что могло бы повлиять на вас? Вы помните дни своего детства.

— Прекрасно помню и ненавижу их.

— Неужели вы не понимаете, что будут говорить люди? И что они уже говорят?

— Могу представить, — сказала Вирджиния, передернув плечами. Неожиданно она совсем освободилась от страха. — Я не прислушивалась к сплетням чайных партий Хайворта и кружков кройки и шитья все двадцать лет. И, доктор Леннон, мне совершенно безразлично, что они скажут сейчас.

Так ни с чем ушел и доктор Леннон. Девчонка, которая не заботится об общественном мнении! На которую священные семейные узы не оказывают никакого сдерживающего воздействия! Которая ненавидела память о своем детстве!

Затем пришла кузина Джорджина, по своей собственной инициативе, потому что никто бы и не подумал посылать ее ввиду бесполезности этого дела. Она застала Вирджинию в одиночестве за прополкой маленького огородика, который девушка возделывала. Кузина Джорджина долго изливалась в извинениях, считая, что это принесет больше пользы делу. Вирджиния терпеливо слушала родственницу. Кузина Джорджина не была противной, мерзкой старухой, и Вирджиния спросила ее:

— Ты многому научилась в своей жизни, кузина Джорджи, не могла бы ты сказать, как приготовить суфле из трески, чтобы оно не было таким густым, как каша, и таким соленым, как Мертвое море?

— Нам остается только ждать, — сказал дядя Роберт. — В конце концов, Фанни Грин не продержится долго. Доктор Винер сказал, что она может умереть со дня на день.

Миссис Джексон плакала. Ей было бы намного легче, если бы Вирджиния вообще умерла. Она могла бы нормально оплакивать ее.

 

22

Когда Саймон Грин заплатил Вирджинии ее первую месячную зарплату — он делал это очень тщательно, расправляя каждую купюру, пахнувшую табаком и виски, — Вирджиния отправилась в Хайворт и истратила ее до последнего цента. Она купила уцененное красивое зеленое платье из крепа с поясом из малинового бисера, пару шелковых чулок, гармонировавших с платьем, и маленькую кокетливую зеленую шляпу с розой. Она даже купила совершенно глупую коротенькую, всю в шелковых ленточках и кружевах ночную рубашку.

Вирджиния дважды заходила в дом на Элм-стрит, — она никогда не вспоминала о нем как о своем доме — но ни разу никого не застала там. Очевидно, мать как всегда, сидела в своей комнате, раскладывала пасьянс и болтала. Вирджиния знала, что миссис Джексон болтает без умолку и никогда не проигрывает в карты. Знакомые, которых Вирджиния встретила в городе, смотрели на девушку очень сурово, холодно кланялись и отворачивались. Никто из них не остановился, чтобы поговорить с ней.

Вирджиния надела новое зеленое платье, когда пошла домой, но тут же сняла его. Она чувствовала себя почти голой и жалкой в платье с декольте и короткими рукавами. А малиновый пояс вокруг бедер казался ей совершенно неприличным. Девушка повесила платье в шкаф, чувствуя досаду за напрасно потраченные деньги. У нее никогда не хватит смелости надеть это платье. И мнение Фрэнка Стеджера по поводу страха не могло повлиять на ее убеждения в этом вопросе. В этом привычки и традиции оказались всемогущими. Поэтому она вздохнула и пошла встретить Ральфа Данмора в своем старом коричневом шелковом платье. Конечно, то зеленое платье очень шло ей, но она не хотела ловить на себе осуждающие взгляды, хотя в этом платье глаза казались коричневыми драгоценными камнями, а пояс придавал ее плоской фигуре совсем другой вид. Вирджинии так хотелось выйти навстречу Ральфу в своем новом платье! Но были вещи, которых даже Фрэнк Стеджер не мог предвидеть.

Каждое воскресенье Вирджиния ходила в маленькую независимую методистскую церковь, которая была расположена среди сосен в долине в небольшом сером здании, лишенном шпилей, макушек, куполов, лишь с несколькими провалившимися могилами, поросшими мхом могильными камнями на маленькой, смутно очерченной, покрытой травой площадке за церковью. Вирджинии нравился священник этой церкви. Он был совсем простым и искренним. Немолодой человек, живший в Порт-Роузе, он переплывал на незатейливой моторной лодчонке озеро, чтобы провести службу среди верующих заброшенного кирпичного завода по ту сторону холмов, которые иначе никогда бы не услышали слова Божьего. Девушке нравились простые службы и страстное песнопение. Она любила сидеть у раскрытого окна и смотреть в сосновый лес. Прихожан всегда было мало, как и последователей независимой методистской церкви, и они были в основной массе неграмотными. Но Вирджиния любила эти воскресные вечера. Впервые в жизни ей хотелось идти в церковь. По Хайворту распространились слухи о том, что Вирджиния превратилась в независимую методистку, от чего миссис Джексон слегла. Но Вирджиния совсем ни в кого не превращалась. Она ходила в церковь просто потому, что это ей это нравилось, а еще потому, что каким-то странным, необъяснимым образом помогало ей. Старый мистер Бауэр несомненно верил в то, что проповедовал, а это совсем другое дело.

Удивительно, но Старый Саймон не одобрял посещение Вирджинии церкви на холме так же сильно, как не одобряла это ее мать. Саймон не видел толку в методистах, он был истинный пресвитерианин. Но Вирджиния ходила туда, не считаясь и с ним.

— Скоро мы услышим о ней еще что-нибудь похуже, — мрачно предвещал дядя Роберт.

И они услышали.

Вирджиния даже себе не могла объяснить, зачем она пошла на тот вечер. Это были танцы в Мидли Чонерс. А танцы в «Мидли Чонерс», как правило, не были тем местом, где собирались хорошо воспитанные юные леди. Вирджиния всегда знала, когда состоятся эти вечера, потому что Старый Саймон был занят на них в качестве одного из скрипачей. Но идея посетить эти вечера никогда не приходила в голову Вирджинии, пока Старый Саймон не объявил об этом за ужином.

— Пойдем со мной на танцы, — приказал он. — Это принесет тебе пользу, добавит цвета твоим щекам. Ты выглядишь такой увядшей, необходимо что-то, что могло бы вдохнуть в тебя жизнь.

Неожиданно Вирджиния поняла, что хочет пойти туда. Она совсем не имела понятия, что представляют собой эти танцы в «Мидли Чонерс». Ее желание пойти на танцы ассоциировалось с известными ей в прошлом мире вполне пристойными мероприятиями, которые проводились в Хайворте и Порт-Роузе. Конечно, Вирджиния понимала, что и этот вечер будет отличаться от того, что она знала в прошлом. Очевидно, он более неформальный, что ли. Но и более интересный. Почему бы ей не пойти? Фанни уже с неделю пребывала в относительном здравии, у нее наступило временное улучшение, и она не возражала остаться на некоторое время одна. Фанни уговаривала Вирджинию пойти на танцы, если ей хочется. И Вирджиния захотела.

Она пошла в свою комнату одеться и в раздражении отшвырнула свое коричневое шелковое платье. Надеть его на этот вечер? Никогда! Вирджиния сняла с плечиков зеленое платье из крепа и лихорадочно его натянула. Какой абсурд чувствовать себя раздетой только потому, что оголены шея и руки? Это все идет от ее ощущения старой девы. Она никуда не может деться от этого.

Вирджиния впервые надела такое красивое платье после того, из кисеи, которое у нее было, пока ей не исполнилось двадцать. И с тех пор Джексоны никогда не позволяли ей так красиво одеваться. Вот если бы еще у нее было ожерелье на шею или что-то в этом роде, она бы не чувствовала себя такой раздетой. Вирджиния выбежала в сад, где рос клевер — большие малиновые головки в высокой траве. Девушка собрала целую охапку этих цветов и укрепила их на ленте. Завязанная на шее лента придала ей ощущение уверенности. Она напоминала воротник и удивительным образом подходила к платью. Венок из оставшихся цветов девушка укрепила в волосах, ниспадающих из-под него мягкими прядями, что очень ей шло. От волнения у нее на щеках вспыхнули розовые пятна. Девушка накинула пальто, прикрыла волосы маленькой легкомысленной шляпкой.

— Ты так прекрасно выглядишь и совсем по-другому, — сказала Фанни. — Как зеленый лунный луч с проблесками малинового, если такое возможно в природе.

Вирджиния нагнулась, чтобы поцеловать Фанни.

— Я переживаю от того, что оставляю тебя одну, Фанни.

— Со мной все будет хорошо. Мне сегодня лучше, чем было все последнее время. Я огорчена, что тебе приходится безотрывно сидеть возле меня. Надеюсь, ты хорошо проведешь время. Я никогда не была на танцах в «Чонерс», но я, бывало, ходила на такие вечера потанцевать, правда очень давно. Мы всегда хорошо проводили время. Ты можешь не бояться, что отец напьется сегодня. Он никогда не пьет, когда его приглашают играть на вечере. Ну, может быть, немного ликера. А что ты будешь делать, если тебе кто-нибудь нагрубит?

— Ко мне никто не пристанет.

— Ну, хотя бы несильно. Я думаю, отец проследит за этим. Но если это все-таки случится, будет очень неприятно.

— Не думаю, что так получится. Я ведь иду только посмотреть и танцевать не собираюсь. Просто хочу узнать, что такое танцевальные вечера. Я ничего не видела, кроме выставок в Хайворте.

Фанни загадочно улыбнулась. Она много лучше Вирджинии знала, какими могут быть танцевальные вечера, особенно если там будет ликер. Но может быть, все обойдется.

— Надеюсь, тебе там понравится, — снова повторила Фанни.

Вирджинии понравилась поездка на вечер. Они выехали рано, потому что до Мидли Чонерс было 12 миль, а ехать предстояло на старой, развалившейся машине Саймона. Дорога была ухабистая и неровная, гористая, как большинство дорог Сансора, но полна очарования северных широт. Дорога вилась среди великолепных смолистых сосен, казавшихся удивительно волшебными в июньском заходящем солнце, через речку с зеленоватой водой, над которой роились осы, исполнявшие свой диковинный танец.

Старый Саймон составил ей удивительную компанию. Он знал все истории и легенды этого дикого интереснейшего края и по дороге рассказывал их девушке. Вирджиния неудержимо хохотала над шутками Саймона и еще больше развеселилась, подумав о том, как отнеслись бы к ее неприличному веселому смеху дядя Роберт и тетя Тримбал, окажись они рядом с ней и Старым Саймоном в этом развалившемся автомобиле по пути на танцы в «Мидли Чонерс». Одна только мысль о таком невероятном путешествии вместе с родственниками вызывала у девушки новый приступ смеха.

Поначалу танцы протекали совершенно спокойно, Вирджинии все здесь нравилось, она искренне радовалась и развлекалась. Дважды она даже сама танцевала с двумя местными молодыми людьми, которые хорошо танцевали сами и сказали ей, что она танцует прекрасно.

Она услышала и еще один комплимент в свой адрес. Не очень восторженный, конечно, но в ее жизни было так мало комплементов, что она была не очень избалована на этот счет. Вирджиния подслушала разговор двух парней, которые шептались за ее спиной.

— Ты знаешь, кто эта девушка в зеленом платье?

— Нет. Вероятно, она не местная. Может быть, из Порта. Понравилась?

— Не красавица, но хорошенькая, я бы сказал. Никогда не видел таких глаз.

Большая комната была украшена сосновыми и еловыми ветвями, освещена китайскими фонариками. Пол был натерт, а скрипка Старого Саймона под его умелыми прикосновениями звучала сказочно. Местные девушки были хорошенькие и красиво одетые. Вирджинии казалось, что это самый чудесный вечер, на каком ей когда-либо довелось быть.

Но в 11 часов ее мнение изменилось. Приехала новая компания, совершенно пьяные парни. Повсюду зазвенели бутылками, и вскоре почти все мужчины были хотя бы немного, но пьяны. В зале стало шумно и дымно. То тут, то там вспыхивали ссоры. Слышались ругательства и непристойное пение, взлохмаченные девушки, непристойно извивались в танце. Вирджиния почувствовала робость и, забившись в угол, разозлилась на себя. Зачем она вообще пришла в это место? Свобода и независимость — это замечательно, но нельзя же быть такой дурой. Она должна была догадаться, чем все может закончиться, ей следовало прислушаться к предупреждению Фанни. У девушки разболелась голова, она устала от всего этого шума и грохота. Но что ей оставалось делать? Надо было терпеть до конца. Саймон не мог закончить игру раньше времени. А это могло длиться и до 3–4 часов утра.

 

23

С приездом новой компании молодых людей стало больше, и девушки были нарасхват. У Вирджинии тоже не было отбоя от приглашений, но она всем отказывала. В конце концов на строптивую девушку стали обращать внимание, Вирджиния то и дело ловила на себе сальные взгляды, а то и слышала проклятия в свой адрес. В дальнем углу зала она заметила группу незнакомцев, которые переговаривались между собой, оглядывали ее с ног до головы. Девушке стало не по себе от их взглядов.

В этот самый момент Вирджиния увидела Ральфа Данмора. Он только что появился здесь и стоял у двери, глядя на нее поверх голов. С появлением Ральфа Вирджиния почувствовала себя в полной безопасности и тотчас же поняла, почему ей так хотелось пойти на вечер. Еще раньше, собираясь на эти ужасные танцы, она не хотела признаваться даже самой себе, что пришла сюда в надежде увидеть Ральфа. Она думала, что от таких мыслей ей станет стыдно, но ей не стало. За чувством облегчения пришло другое чувство — раздражение из-за того, что Ральф пришел так поздно. Неужели он так занят, что не мог появиться здесь пораньше? Вирджиния не отдавала себе отчета, что ее раздражение вызвано испугом. Она весь вечер ждала его и уже не надеялась, что он придет. Вирджиния подняла руку и помахала ему.

В это время один из парней той самой группы прошел через зал и направился к Вирджинии, пробираясь сквозь извивающиеся пары. Это был высокий, широкоплечий молодой человек, неплохо одетый, симпатичный на вид, но без сомнения, пьяный. Он пригласил Вирджинию танцевать. Девушка мягко отказалась, и его лицо искривилось в яростной ухмылке. Он обхватил Вирджинию за талию и притянул к себе. Горячее, пьяное дыхание пахнуло ей в лицо.

— Мы не потерпим здесь таких недотрог, как ты, милочка. Если уж ты пришла сюда, то будь добра танцевать с нами. Ни я, ни мои друзья не видали тебя раньше. Ты должна потанцевать с каждым из нас и поцеловать наши ботинки — Вирджиния в отчаянии отталкивала его, пытаясь освободиться. Когда это не помогло, она закричала, привлекая к себе внимание. В следующий момент парень, который схватил ее, пролетел через весь зал от мощного удара в челюсть, пробивая себе дорогу головой среди танцующих пар. Вирджиния почувствовала, как ее схватили за руку.

— Сюда! Быстро! — сказал Ральф Данмор. Он подтолкнул ее к раскрытому окну, сам перемахнул через подоконник и подал ей руку.

— Быстрей! Нам надо успеть убежать от толпы. Они сейчас кинутся за нами. (Вирджиния бежала так быстро, как никогда не бегала. Ральф крепко держал ее за руку. Девушка удивлялась, почему она еще не умерла от разрыва сердца. А что если представить себе такую возможность?! Какой скандал разразился бы для ее родственников! Впервые Вирджинии стало их немного жаль. Но тут же ее охватила радость, что теперь она свободна от их опеки. Вирджиния радовалась, что Ральф крепко держит ее за руку. Чувства девушки смешались, за всю ее жизнь ей не случалось испытать столько приключений, как за этот короткий промежуток времени.

Наконец они достигли укромного уголка соснового леса. Преследователи убежали в другом направлении, и их крики и вопли становились все менее и менее различимыми. Вирджиния, задыхающаяся, с бешено бьющимся сердцем, совершенно изнеможенная, свалилась на ствол упавшей сосны.

— Спасибо, — вымолвила она.

— Как вам пришло в голову прийти в это место? — спросил Ральф.

— Я… не знаю… я не знала, что так… — оправдываясь, прошептала Вирджиния.

— Вам следовало бы знать «Мидли Чонерс».

— Но для меня это было не более, чем название.

Вирджиния понимала, что Ральф мог не поверить ей, ему и в голову не приходило, что она не имела ни малейшего понятия об этом районе. Она всю жизнь прожила в Хайворте, и он мог предполагать, что она должна была хоть что-то слышать о Мидли Чонерс. Но ведь он не знал, в каких условиях воспитывалась Вирджиния. И объяснять это бесполезно.

— Когда я заехал к Гринам сегодня вечером и Фанни рассказала мне, куда вы пошли, я был очень удивлен. И более того, испугался. Фанни сказала мне, что она тоже очень боится за вас, но не хотела отговаривать вас от посещения этого места, чтобы вы не могли подумать, насколько она эгоистична, что хочет привязать вас к себе. И вместо того, чтобы поехать в Хайворт, я отправился сюда.

Вирджиния почувствовала жар, охвативший ее душу и тело. Ведь Ральф приехал сюда, чтобы позаботиться о ней!

— Как только за нами кончится погоня, мы вернемся на дорогу в Сансор. Я там оставил машину. Я отвезу вас домой. Думаю, что вам хватило этого вечера.

— Вполне, — согласилась Вирджиния.

Первую половину дороги домой оба молчали. Это и не удивительно. Разговаривать было без толку. Машина ревела так, что они не могли расслышать друг друга. В любом случае, Вирджиния не ощущала большого желания говорить. Ей было стыдно за этот вечер, стыдно за свою глупость, стыдно, что Ральф Данмор нашел ее в таком месте. Ральф Данмор, за которым закрепилась слава арестанта, рецидивиста, фальшивомонетчика и убийцы. Губы Вирджинии дрогнули в темноте. Ей было стыдно перед ним.

И в то же время Вирджинию переполняло чувство радости, странное, неизведанное ранее чувство, когда она тряслась по ухабистой дороге рядом с Ральфом Данмором. Мимо пролетали огромные деревья. Высокие сосны стояли вдоль дороги ровными, упорядоченными рядами, как колонны солдат. Чертополох напоминал пьяных фей, когда фары машины высвечивали его в темноте. Вирджиния впервые сидела в машине, и езда ей понравилась. По крайней мере, она не боялась ехать с Ральфом. Чем дальше они ехали, тем лучше становилось ее настроение. Она перестала стыдиться и чувствовала себя не чем иным, как частью кометы, с блеском проносящейся по ночному небосводу.

Совершенно неожиданно в том месте, где сосны расступаются и начинается пустырь, машина заглохла совсем. Заглохла и остановилась.

У Ральфа вырвался возглас проклятия. Он вышел, проверил машину и вернулся назад со смущенной улыбкой.

— Я полный идиот. Кончился бензин. Я знал, что его мало, когда выезжал из дома, но хотел заправиться в Хайворте. А потом и забыл обо всем, торопясь в «Чонерс».

— Что же мы будем делать? — поинтересовалась Вирджиния.

— Не знаю. Ближе, чем в Хайворте, заправки нет, а это девять миль отсюда. Я не могу оставить вас здесь одну. На этой дороге всегда полно хулиганов, и в любую минуту могут появиться эти сумасшедшие придурки из «Чонерс». На танцах было много парней из Порта. Я не вижу ничего лучшего, чем терпеливо сидеть здесь и ждать, пока мимо не пройдет какая-нибудь машина и не одолжит бетаина, чтобы нам добраться до дома Старого Саймона.

— Так в чем же дело? — спросила Вирджиния.

— Мы можем просидеть здесь всю ночь, — ответил Ральф.

— Я не возражаю, — произнесла Вирджиния.

Ральф отрывисто засмеялся.

— Если не возражаете вы, то мне и не нужно возражать. Я своей репутации не потеряю.

— Так же как и я своей, — спокойно сказала девушка.

 

24

— Будем сидеть здесь, — сказал Ральф. — И если нам будет о чем поговорить, то тогда мы будем разговаривать. А если не о чем, то помолчим. Не думайте, что вы обязаны разговаривать со мной.

— Фрэнк Стеджер говорит, — процитировала Вирджиния. — «Если вы можете просидеть с человеком в молчании полчаса и чувствовать себя при этом комфортно, вы можете стать с этим человеком друзьями. А если не можете, то вам никогда не подружиться и не стоит терять время».

— Иногда Фрэнк Стеджер говорит разумные вещи, — заключил Ральф.

Они молча сидели долгое время. По дороге скакали маленькие кролики. Раз или два задумчиво ухнула сова. На дорогу перед ними падали загадочные тени деревьев. К юго-западу, как раз над тем местом, где должен находиться остров Ральфа, небо заполнили стаи перистых облаков.

Вирджиния была предельно счастлива. Иногда судьба настигает вас медленно, постепенно, иногда нисходит, подобно вспышкам молнии. Вирджинию настигла вспышка молнии.

Она сейчас понимала совершенно отчетливо, что любит Ральфа. Еще вчера она принадлежала только себе. Сейчас ее душа была полностью отдана этому мужчине. Хотя он ничего не сделал, ничего не сказал. Он даже не взглянул на нее как на женщину. Но это не имело значения. Так же как не имело значения, что это был за человек и чем он занимался. Она любила его без всяких условностей. Все в душе женщины тянулось к этому человеку. У Вирджинии не было желания противостоять этой любви, сдерживать ее или освободиться от этого чувства. Казалось, она полностью принадлежала этому мужчине, до такой степени, что все мысли были заняты только им.

Вирджиния поняла, что любит Ральфа в тот момент, когда он облокотился на дверь машины, объясняя, что нет бензина. Вирджиния посмотрела прямо в его глаза, поблескивающие в лунном свете, и поняла свое чувство. В этот неизмеримо малый миг времени все изменилось. Все старое отошло навсегда, и открылась дорога в неведомое.

Больше не было ничтожной старой девы Вирджинии Джексон. Существовала только женщина, полная любви и от этого богатая и многозначащая, по крайней мере для себя самой. Жизнь больше не казалась пустой и никчемной, и смерть совсем не пугала. Любовь изгнала из нее этот страх.

Любовь! Какое это безбрежное, сладкое, мучительное, невероятное чувство! Это единство души, тела и сознания. В ее основе лежало что-то чудесное, неясное и смутное, как крошечная голубая искра чистой воды бриллианта в сердце. Ни одна мечта не походила на это состояние. Вирджиния больше не чувствовала отчуждения от мира. Она принадлежала к сообществу женщин, тех женщин, которые пережили в жизни любовь.

Ральфу совсем не обязательно знать об этом. Хотя, конечно, Вирджиния не возражала бы, если бы он об этом узнал. Достаточно того, что она сама осознала это чувство и жизнь ее совершенно изменилась. Просто пришла любовь. Она не просила ответной любви. Вирджиния была счастлива просто от того, что сидела сейчас рядом с любимым, молча, посреди летней ночи в потоке лунного света, и только ветер гулял среди сосновых стволов. Вирджиния всегда завидовала ветру. Он так свободен. Дует туда, куда хочет. Сквозь холмы, через озеро. Какая воля, какой простор! Какие сказочные приключения! Вирджиния почувствовала, что ее истерзанная душа сменилась новой, зажглась от божественного огня. Оглядываясь назад, девушка видела, какой скучной, бесцветной и никому не нужной была ее жизнь. Сейчас ее наполнила свежесть, голубизна и пурпур. И совсем не важно, кто или что было в прошлом Ральфа. Также не важно, кто или что может быть в его будущем. Никому другому не суждены эти счастливые часы. Вирджиния полностью отдалась очарованию момента.

— Мечтали когда-нибудь полетать на воздушном шаре? — неожиданно спросил Ральф.

— Нет, — ответила Вирджиния.

— А я часто. Мечта полетать сквозь облака, взглянуть на чудный заход солнца, провести часы в эпицентре жуткого урагана с молниями, сверкающими над головой и под ногами, парить над серебристыми облаками при полной луне прекрасно!

— Звучит заманчиво, — сказала девушка. — А я в своих мечтах остаюсь на земле.

Вирджиния рассказала Ральфу о Голубом Замке. Так легко было рассказывать об этом Ральфу. Потом девушка рассказала о своем существовании прежде чем она пришла к Старому Саймону. Она хотела объяснить, почему пошла сегодня на танцы в «Чонерс».

— Видите ли, у меня никогда не было настоящей жизни, — сказала Вирджиния. — Я сейчас дышу полной грудью. Раньше для меня были закрыты все дороги.

— Но вы еще так молоды, — произнес Ральф.

— Да, я знаю. Я «все еще молодая», но это так отличается от просто «молодая», — горько сказала Вирджиния. В какую-то долю секунды ей захотелось рассказать Ральфу, почему впереди у нее так мало будущего, но не сказала. Ей не хотелось думать в этот момент о смерти.

— Но я никогда не была действительно молодой, — «до сегодняшнего вечера», — добавила она про себя. — У меня никогда не было жизни, как у других девочек. Вы не можете понять этого. Но, — у Вирджинии появилось отчаянное желание сообщить Ральфу самое худшее о себе. — Я даже не люблю свою мать. Разве это не ужасно, что я не люблю мать?

— Очень ужасно… для нее, — сухо ответил он.

— Но она не знает об этом. Она принимала мою любовь как должное. Я не была нужна ей или кому-то другому. Я устала от этого. Поэтому я пошла домработницей в дом мистера Грина и начала ухаживать за Фанни.

— Я подозреваю, что родственники решили, что вы сошли с ума.

— Именно так. Они сочли это буквально, — сказала Вирджиния. — Им так удобней. Им удобней верить, что я чокнутая, чем гадкая. Альтернативы нет. Но моя жизнь только тогда и началась, когда я пришла к мистеру Грину. Это удивительный опыт. Я понимаю, что мне придется за все платить, когда я должна буду вернуться домой, но я сделаю это.

— Вы правы, — сказал Ральф. — Пусть вам придется заплатить за этот опыт, но он останется вашим. И неважно, какую цену придется заплатить. Ничей другой опыт не стал бы вашим личным. Как удивителен этот древний мир!

— Вы считаете, что мир такой древний? — мечтательно спросила Вирджиния. — Я никогда не могу представить это в июне. Он кажется мне таким юным, по крайней мере сегодня. Особенно в этом трепетном лунном свете он напоминает юную ожидающую девушку.

— Лунное сияние на границе с этим пустырем очень отличается от лунного света в любом другом месте, — согласился Ральф. — У меня при этом всегда возникает чувство чистоты души и тела. Это чувство всегда возвращается по весне.

Было десять часов. Вереница темных облаков прикрыла луну. Весенний воздух стал прохладным. Вирджинию зазнобило. Ральф заглянул в багажник машины и вытащил старое, пахнувшее табаком пальто.

— Наденьте, — приказал он.

— А вы сами не хотите надеть? — возразила Вирджиния.

— Нет. Я совсем не хочу, чтобы вы на моих глазах простыли.

— Я не простыну. Я ни разу не простывала с тех пор, как пришла к мистеру Грину, хотя делала при этом глупейшие поступки. Это забавно, но я всю жизнь их делала. Но я чувствую себя такой эгоисткой, надевая ваше пальто.

— Вы чихнули уже три раза. Нет необходимости отступать от вашего эксперимента из-за какого-нибудь гриппа или воспаления легких.

Ральф прикрыл плечи Вирджинии, застегнул пуговицы пальто. Девушка принимала все с тайным восторгом. Как это было приятно иметь рядом с собой кого-нибудь, кто заботится о тебе! Вирджиния уткнулась в пропахший табаком воротник, и ей захотелось, чтобы эта ночь длилась вечно.

Минут через десять позади них со стороны Чонерс затарахтела машина. Ральф выскочил на дорогу и замахал руками. Машина остановилась рядом с ними. И тут Вирджиния увидела, что из нее в диком ужасе уставились дядя Тримбал и Корнелия.

Дядя Тримбал купил машину! И он, должно быть, проводил вечер в Сауресе с кузеном Гэвином. Вирджиния почти расхохоталась вслух, заметив выражение его лица после того, как он узнал ее. Надменный, поросший бакенбардами старый плут!

— Вы не отольете мне немного бензина, чтобы я смог добраться до Хайворта? — очень вежливо спросил Ральф. Но дядя Тримбал совсем не обратил на него внимания.

— Вирджиния, как ты оказалась здесь? — спросил он строго.

— Случайно или по воле Божьей, — ответила Вирджиния.

— С этим тюремщиком в десять часов вечера! — сказал дядя Тримбал.

Вирджиния повернулась к Ральфу. Луна уже выглянула из-за туч, и ее свет высветил в глазах девушки бесовские искорки.

— Разве вы тюремщик?

— А это имеет какое-то значение? — спросил Ральф, и в его глазах зажглись веселые огоньки.

— Для меня нет. Я спросила из любопытства, — продолжила девушка.

— Тогда я не отвечу на ваш вопрос. Я никогда не удовлетворяю только любопытство, — Ральф повернулся к дяде Тримбалу, и голос его резко изменился.

— Мистер Тримбал, я спросил вас, не могли бы вы отлить мне немного бензина. Если можете, я буду вам признателен. Если нет, то мы напрасно вас потревожили.

Перед дядей Тримбалом стояла ужасная дилемма. Дать бензин этой бесстыдной паре! Или не давать им бензин? Уехать прочь и оставить их здесь среди леса в Сауресе, вероятно, до самого утра. Лучше дать им бензина, чтобы они убрались с глаз, пока никто другой не увидел их.

— Есть во что налить бензин? — сурово проворчал дядя Тримбал.

Ральф достал из машины две емкости по два галлона каждая. Мужчины отошли к машине Тримбалов и начали манипулировать с крышками. Вирджиния украдкой посмотрела поверх воротника пальто на Корнелию. Та сидела совершенно прямо, уставившись перед собой с отсутствующим взглядом. Она совсем не собиралась замечать Вирджинию. У Корнелии были свои собственные тайные причины не замечать Вирджинию. Эндрю недавно был в Хайворте и, конечно, слышал о Вирджинии. Он согласился, что ее ум тронулся, и его ужасно обеспокоило, что среди родственников его невесты есть подобные случаи. Это достаточно серьезно — иметь такую наследственность.

— Она получила наследственные качества от Уэнбарасс, — уверенно сказала Корнелия. — Ничего подобного не случалось с Джексонами. Ничего подобного!

— Я надеюсь, что не случалось, искренне верю этому, — ответил с сомнением Эндрю. — Но все-таки… пойти в служанки!.. Это совсем не мало… И это твоя кузина!

Бедная Корнелия почувствовала замешательство. По законам Порт-Роуза не было принято водить знакомства с теми, у кого члены семьи выживали из ума.

Вирджиния не вытерпела, поддалась соблазну. Она выглянула из машины.

— Корнелия, тебя угнетает это?

Корнелия напряженно повернулась.

— Угнетает что?

— Видеть эту сцену.

На какое-то мгновение Корнелия решила и дальше не замечать Вирджинию. Но долг взял верх. Ей нельзя упускать возможности.

— Вурж, — прошептала она, нагибаясь к Вирджинии, — может быть, ты пойдешь домой? Прямо сейчас?

Вирджиния зевнула.

— Ты говоришь, как на открытом собрании, — сказала она. — В самом деле.

— Если ты вернешься…

— Все будет забыто.

— Да, — охотно подхватила Корнелия. Это было бы замечательно, если бы именно ей удалось склонить заблудшую дочь к возвращению домой. — Мы никогда не будем напоминать тебе об этом. Вурж, я иногда не сплю ночами, думая о тебе.

— То же самое делаю я, — смеясь сказала Вирджиния.

— Вурж, я не могу поверить, что ты плохая. Я всегда говорила, что ты не можешь быть плохой.

— Я и сама не верю, что могу, — сказала Вирджиния. — Боюсь, что я безнадежно порядочная. Я просидела здесь почти три часа с Ральфом Данмором, и он даже не сделал попытки поцеловать меня. А я бы не возражала, если бы он такую попытку сделал, Корнелия.

Вирджиния все еще сидела, наклонившись к Корнелии. Ее маленькая шляпка с малиновой розой съехала на один глаз. Вирджиния улыбнулась! Как такое могло случиться с ней!

Она выглядела не красивой (Вурж не может быть красивой), но провоцирующей и привлекательной — это нужно было признать. Корнелия выпрямилась. Ее достоинство не позволяло ей продолжать этот разговор. В конце концов, Вирджиния могла быть и сумасшедшей и плохой, все вместе.

— Спасибо, этого достаточно, — сказал за машиной Ральф. — Много обязан вам, мистер Тримбал. Два галлона — семьдесят центов. Спасибо.

Дядя Тримбал с дурацким видом залез в машину. Он хотел поучить Данмора уму-разуму, но испугался. Кто знает, что подобное существо может сделать, если его спровоцировать? Нет сомнений, что он разъярится.

Дядя Тримбал многозначительно посмотрел на Вирджинию. Но девушка сидела к нему спиной, наблюдая, как Ральф заливает бензин в свою машину.

— Поехали, — решительно сказала Корнелия. — Бесполезно ждать здесь. Я расскажу сейчас тебе, что она мне сказала.

— Маленькая бесстыдница! Бессовестная тварь!

 

25

Следующее, что услышали Джексоны о Вирджинии, было то, что ее видели с Ральфом Данмором в кино, а после этого за ужином в китайском ресторане. И это было абсолютной правдой, но никто не удивился этому так, как сама Вирджиния. Однажды в сумерки Ральф приехал на машине и с порога спросил Вирджинию, не хочет ли она поехать с ним развлечься.

— Я собираюсь в Порт. Поедемте со мной?

Глаза Ральфа дразнили, а в голосе звучал вызов. Вирджиния, которая не скрывала от себя, что поехала бы с этим человеком куда угодно, с радостью приняла предложение развлечься. Они въехали в Хайворт и демонстративно проехались по его улицам. Миссис Джексон и кузина Мелисандра стояли в это время на веранде, дышали воздухом, а когда увидели машину в облаке пыли и узнали, кто в ней находится, начали искать взаимного успокоения в глазах друг друга. Вирджиния, которая в прежней своей жизни безумно боялась машин, беззаботно сидела рядом с Ральфом Данмором и ее волосы развевались на ветру. Она непременно схватит бронхит и умрет в доме Саймона Грина. На ней было платье с низким декольте и обнаженными руками. А это чудовище Данмор сидел в рубашке с короткими рукавами и курил трубку. Машина ехала со скоростью 40 миль в час. Кузина Мелисандра поправила, 60 миль в час. Вирджиния приветливо помахала родственникам рукой. Что касается миссис Джексон, в этот момент, ей очень хотелось завизжать и забиться в истерике, но она не умела этого делать.

— Почему, — вопрошала упавшим тоном миссис Джексон, — мне дано вытерпеть все муки материнства?

— Не поверю, — мрачно сказала кузина Мелисандра, — что наши молитвы еще не услышаны.

— Кто позаботится об этой несчастной девочке, когда меня не станет? — простонала миссис Джексон.

А Вирджиния смотрела на своих родственников и удивлялась, неужели всего несколько недель тому назад она сидела с этими женщинами на этой самой веранде. Ненавистный фикус. Провокационные вопросы, надоевшие, как занудливая муха. Постоянное напоминание о приличиях. Или о чайных ложках тети Тримбал или деньгах дяди Роберта. Философия бедности. Боязнь всех и каждого. Зависть Корнелии. Преклонение перед обветшалыми, изъеденными молью традициями. И ничего впереди: никаких надежд или ожиданий.

А сейчас каждый день — веселое приключение.

Машина Данмора проехала 15 миль, расстояние между Хайвортом и Порт-Роузом, и въехала в Порт. Ральф проскакивал мимо постовых полицейских, не особенно соблюдая правила дорожного движения. Огни начали мелькать, как звезды в сумерках. Впервые Вирджинии понравилось в городе, она находилась в восторге от этой бешеной скорости. Разве можно сейчас подумать, что когда-то она боялась сесть в машину? Сейчас она была предельно счастлива сидеть рядом с Ральфом. Хотя девушка не обольщалась мыслями о том, что в этой поездке был какой-то особый смысл. Она прекрасно знала, что он позвал ее прокатиться, поддавшись минутному порыву, порыву, рожденному чувством жалости к ней, чтобы удовлетворить ее непритязательные мечты. Она была очень уставшей после бессонной ночи, у нее опять случился сердечный приступ. Утром она, как всегда, поднялась и трудилась весь день. У нее было так мало развлечений, и Ральф предложил ей выехать и отвлечься от этой жизни. Кроме того, дома находился Саймон в том состоянии опьянения, когда он объявлял, что не верит в Бога, и начинал распевать непристойные песни. Поэтому Вирджиния с удовольствием уехала с Ральфом, который хорошо знал репертуар Саймона.

Они пошли в кино. Вирджиния никогда раньше не бывала в кино. А потом, ощутив нестерпимый голод, они пошли и съели жареных невероятно вкусных цыплят, в китайском ресторане. После этого они вернулись домой, понимая, какой скандал вызвали своей прогулкой. Миссис Джексон вообще отказалась ходить в церковь. Она не могла вынести сочувствующих взглядов и вопросов. А кузина Мелисандра продолжала ходить в церковь каждое воскресенье. Она говорила, что им дан этот Крест, чтобы нести его.

 

26

В одну из бессонных ночей Фанни рассказала Вирджинии историю своей несчастной жизни. Они сидели у раскрытого окна. Фанни не могла этой ночью лежа дышать. Растущий месяц висел в небе над лесистыми холмами, и в его бледном свете Фанни казалась очень милой и невероятно молодой. Совсем ребенок. Казалось невозможным, что за свою короткую жизнь она успела пережить такую страсть, испытать столько боли и стыда, каких хватило бы на долгую жизнь не одной женщине.

— Он остановился в отеле за озером и, бывало, приплывал ко мне на лодке по ночам. Мы встречались среди сосен на берегу. Это был молодой студент колледжа, сын богача из Нью-Йорка. Ах, Вирджиния, я не хотела быть плохой, не хотела. Но я любила его, я и до сих пор люблю его и буду любить его всегда. Но я не знала многого. Не понимала. Затем приехал его отец и забрал его. А немного погодя… я обнаружила… ах, Вирджиния… я так испугалась. Я не знала, как поступить. Я написала ему, и он приехал. Он сказал, что женится на мне, Вирджиния.

— Так что же помешало этому?

— Ах, Вирджиния, он не любил меня больше. Я поняла это с первого взгляда. Он предложил мне выйти за него замуж просто потому, что он должен был сделать это предложение. Потому что ему было жаль меня. Он был хороший… но такой молодой… а кто я была такая, чтобы любить меня вечно?

— Не делай попыток извинить его, — с горечью сказала Вирджиния. — И ты не вышла за него замуж?

— Я не могла… он не любил меня больше… Это… мне трудно объяснить… мне кажется, это еще хуже, чем многое другое. Он поспорил со мной немного, совсем немного, и уехал. Как ты считаешь, я поступила правильно, Вирджиния?

— Да, я думаю, ты сделала все правильно. Но вот он…

— Не обвиняй его, дорогая. Пожалуйста, не надо. Давай вообще не будем говорить о нем. В этом нет нужды. Я просто хотела рассказать тебе, как все было. Я просто не хотела, чтобы ты плохо думала обо мне.

— Я никогда так не думала.

— Да, я чувствовала это сразу, как ты пришла. Ах, Вирджиния, ты даже не представляешь, что ты сделала для меня. Мне не объяснить тебе этого, но Бог воздаст тебе за твой поступок. Я знаю, он благословит тебя.

Фанни всхлипывала несколько минут в объятиях Вирджинии. Затем она вытерла глаза.

— Ну, вот почти и все. Я вернулась домой. Я не чувствовала себя очень несчастной. Я думаю, мне следовало чувствовать себя таковой, но я не чувствовала. Отец не ругал меня. А мой малыш был таким милым, Вирджиния, с такими красивыми голубыми глазами, с белокурыми завитками шелковистых волос, крохотными пухленькими ручками. Я, бывало, искусаю все его нежное маленькое личико, нежно, ласково, чтобы не причинить ему боли.

— Я понимаю, — сказала мечтательно Вирджиния. — Я понимаю. Это поймет любая женщина. Каждая мечтает об этом.

— И он был полностью мой. Никто больше не претендовал на него. А когда он умер, Вирджиния, я думала, что я тоже умру. Я не понимаю, как можно пережить такое горе и выжить. Видеть эти родные маленькие глазки и знать, что они никогда не откроются снова, скучать по его теплому маленькому тельцу, угнездившемуся рядом с тобой по ночам и вспоминать о нем бессонными ночами, думать о его холодном крошечном личике под тяжелой замерзшей землей… Первый год это было нестерпимо, потом стало немного легче, перестаешь вспоминать, что же было в этот день год назад, а потом я обрадовалась, что тоже умру.

— Как можно было бы вынести жизнь, если бы не было надежды на смерть? — пробормотала Вирджиния тихо. Конечно, это тоже была одна из цитат из какой-то книги Фрэнка Стеджера.

— Я рада, что рассказала тебе обо всем, — вздохнула Фанни. — Я хотела, чтобы ты знала.

Фанни умерла через несколько дней после этого разговора. Старого Саймона не было дома. Когда Вирджиния заметила, как изменилось лицо Фанни, она хотела позвонить доктору. Но Фанни не разрешила ей.

— Вирджиния, зачем? Он ничем не сможет помочь мне. Уже несколько дней я чувствовала, что это подошло совсем близко. Дай мне умереть спокойно, просто подержи меня за руку. Я так рада, что ты рядом. Передай отцу от меня «До свидания». Он всегда был так добр ко мне. Так же, как и Ральф. Тем не менее мне кажется, что Ральф…

Но приступ кашля прервал ее и утомил. Фанни так и уснула, держась за руку Вирджинии. Вирджиния молча сидела рядом. Она совсем не испугалась и даже не испытывала чувства жалости. На рассвете Фанни умерла. Она открыла глаза, взглянула мимо Вирджинии на что-то, что заставило ее неожиданно счастливо улыбнуться. Так, улыбаясь, она и умерла.

Вирджиния скрестила руки Фанни на груди и отошла к открытому окну. На востоке небосклона среди всполохов зари висела бледнеющая луна, такая же тонкая и хрупкая, как луна растущая. Вирджиния никогда раньше не замечала месяц на самом исходе. Она наблюдала, как он бледнел, пока совсем не исчез из виду в лучах наступившего дня. Небольшой водоем на пустыре сверкал в лучах восходящего солнца, как огромная золотая лилия.

Неожиданно мир снова стал холоден к Вирджинии. Снова в ней никто не нуждался.

Она не жалела Фанни за то, что та умерла. Ей было жаль подругу за пережитые в жизни страдания. Но, по крайней мере, никто не сможет обидеть ее снова. Вирджиния всегда думала, что смерть ужасна. Но Фанни умерла так тихо, так безмятежно. Для нее все переменилось в одно мгновение. Она лежала, бледная, как будто просто спящая, напоминавшая ребенка. Красивая! Все черты страданий, горя и стыда ушли.

Когда Старый Саймон вернулся домой, Вирджиния спустилась вниз, чтобы сообщить ему новость. Казалось, он не ожидал, что это все-таки случится. Его поразил шок. Он присел на табуретку, повесив голову.

— Фанни мертва… Фанни мертва, — бесцельно повторял он. — Я не думал, что это произойдет так быстро. Она, бывало, выбегала мне навстречу на лужайку с белой розой, закрепленной в волосах. Фанни была такой хорошенькой малышкой. Хорошенькой маленькой девочкой.

— Она всегда была хорошей, — сказала Вирджиния.

 

27

Вирджиния сама приготовила Фанни к похоронам. Никакие руки, кроме ее, не должны прикасаться к этому жалкому, несчастному телу. В день похорон старый дом был полон народа. Не было только Ральфа Данмора. Эти дни он сделал все, что мог, чтобы помочь Вирджинии, он осыпал бедную Фанни белыми розами из сада и снова скрылся на своем острове. Остальные пришли все. Весь Хайворт и окрестности пришли проститься с Фанни. Все сразу простили ее.

Мистер Брэдли подарил очень красивый похоронный адрес. Вирджиния хотела привлечь к похоронам своего настоятеля из независимой методистской церкви, но Старый Саймон воспротивился. Он был пресвитерианцем, и никакой другой священник, кроме пресвитерианского, не должен хоронить его дочь. Мистер Брэдли был очень тактичен. Он избежал всех двусмысленностей, и было видно, что он хочет все уладить лучшим образом. Шестерых респектабельных граждан Хайворта привлекла Фанни Грин к своей могиле на пышном кладбище. Среди них был дядя Тримбал.

Все Джексоны пришли на похороны, как мужчины, так и женщины. Перед этим в семье состоялось совещание. Сейчас после смерти Фанни Грин, Вирджиния, наверняка, вернется домой. Она просто не сможет остаться со Старым Саймоном. Так было мудрей всего, решил дядя Джефсон, если все семейство будет присутствовать на похоронах. При этом обнародуется как бы сам факт, всему Хайворту будет показано, что Вирджиния совершила самый благородный поступок и пошла ухаживать за бедняжкой Фанни Грин, и вся семья поддерживает ее в этом. Смерть, этот чудесный работник, неожиданно придала делу совершенно другой, приличный поворот. Вирджиния вернется домой, и, пока общественное мнение находится под влиянием смерти, все должно уладиться. Общество вдруг простило Фанни все ее прегрешения и помнило только хорошенькое, скромное маленькое создание, какой она всегда была. «И вы знаете, росла без матери!» По мнению дяди Джефсона, это был психологически очень удачный момент.

Итак Джексоны пришли на похороны. Даже неврит кузины Лилиан не помешал ей прийти. Кузина Мелисандра также присутствовала на похоронах, плотная вуаль закрывала ее лицо. Она плакала так отчаянно, как будто Фанни была ее самой близкой и любимой родственницей. Похороны всегда напоминали кузине Мелисандре о ее собственных печалях и утратах.

Дядя Тримбал был среди тех, кто нес гроб.

Вирджиния была бледной, подавленной, с заплаканными глазами, она тихо двигалась по дому, находила место всем, кто пришел проститься с Фанни, разговаривала то со священником, то с распорядителем из похоронного бюро, отправляла «плакальщиков» поближе к перилам и была так необходима здесь и делала все так умело, что Джексоны зауважали ее. Она снова не была похожа на ту девушку, которая сидела ночью в лесу с Ральфом Данмором, которая проносилась по Хайворту и Порт-Роузу с непокрытой головой. Перед ними снова была та Вирджиния, какую они знали. Настоящую, удивительно толковую и нужную. Может быть, ее действительно несколько унижали всю жизнь. Амалия и в самом деле чрезмерно строга, у девушки не было шанса проявить себя. Так думали Джексоны. А Эдвард Бек с Порт-роуд, вдовец с большой семьей, который искал жену, заметил Вирджинию и подумал, что она могла бы стать ему прекрасной второй женой. Не красавица, но 50-летний вдовец мистер Бек совершенно разумно заметил про себя, что вряд ли и он может надеяться на что-то лучшее. Все вместе взятое, казалось, давало Вирджинии шанс на похоронах Фанни Грин решить все свои женские проблемы. Никогда ранее таких ярких перспектив у нее не было.

Если бы только Джексоны и Эдвард Бек знали, о чем подумала бы Вирджиния, если бы могла сейчас думать о чем-либо! Вирджиния ненавидела эти похороны, ненавидела этих людей, пришедших из любопытства поглазеть на мраморно-белое лицо Фанни, ненавидела их самодовольство, чопорность, ненавидела меланхоличное, завывающее пение, ненавидела осторожные банальности мистера Брэдли. Если бы ей было позволено самой организовать проводы Фанни, то похорон не было бы вообще. Она покрыла бы Фанни цветами, спрятала бы ее от любопытных глаз и закопала бы ее рядом с ее безымянным младенцем под соснами на поросшем травой церковном кладбище за холмами под добрую молитву священника из старой независимой методистской церкви. Вирджиния помнила, как Фанни сказала однажды: «Я бы хотела, чтобы меня закопали глубоко в самом центре леса, куда никто не придет и не прочитает: «Здесь похоронена Фанни Грин», и не расскажет жалкую историю моей жизни».

Но это, слава Богу, скоро все закончится. Если Джексоны и Эдвард Бек не знали, то сама Вирджиния была абсолютно уверена, что она будет делать после похорон. Девушка пролежала без сна всю предыдущую ночь, раздумывая над этим, и наконец нашла решение.

Когда похоронная процессия покинула дом, миссис Джексон нашла Вирджинию на кухне.

— Моё дитя, — напыщенно сказала она, — сейчас ты вернешься домой?

— Домой, — рассеянно сказала Вирджиния. Она надевала фартук и размышляла, сколько чая надо заварить на ужин. Вероятно, будет несколько гостей из-за холмов, дальние родственники Гринов, которые не приезжали к ним годами. Вирджиния настолько устала, что жалела, что не может позаимствовать еще пару дополнительных ног у кошки.

— Да, домой, — повторила миссис Джексон, стараясь говорить построже. — Я думаю, ты не собираешься остаться здесь сейчас, одна со Старым Саймоном.

— Нет. Я не собираюсь оставаться здесь, — сказала Вирджиния, — конечно, я останусь на день-два, чтобы привести дом в порядок. На этом я закончу. Извини меня, мама, у меня безумно много дел, все эти дальние родственники придут сюда на ужин.

Миссис Джексон оставила наконец дочь в покое, и Джексоны отправились домой с легким сердцем.

— Когда она вернется, мы будем относиться к ней, как будто ничего не случилось, — заявил дядя Роберт. — Так будет лучше всего. Как будто ничего не произошло.

 

28

На следующий после похорон вечер Старый Саймон отправился на кутеж. Он был в трауре целых четыре дня и больше этого вынести не мог. Прежде, чем он ушел, Вирджиния сообщила ему, что ей нужно уйти на следующий день. Старый Саймон был опечален и не скрывал этого. Дальняя родственница из-за холмов должна была приехать, чтобы вести хозяйство Саймона. Она теперь охотно согласилась помочь ему, когда не стало этой больной девочки, за которой нужно было убирать, но Саймон не питал на ее счет никаких иллюзий.

— Она будет совсем не такая, как ты, моя девочка. Но я очень признателен тебе. Ты помогла мне в трудную минуту, и я никогда не забуду этого. И я никогда не забуду, что ты сделала для Фанни. Я — твой друг, и если когда-нибудь ты захочешь загнать кого-нибудь из Джексонов в угол, сообщи мне. Я примчусь на всех парусах. А сейчас мне нужно промочить горло. У меня еще ни в одном глазу. Не думаю, что вернусь раньше завтрашней ночи, поэтому если ты собираешься завтра уйти, то я сейчас прощаюсь с тобой.

— Может быть, я пойду домой завтра, — сказала Вирджиния. — Но это совсем не значит, что я вернусь в Хайворт.

— Совсем не значит…

— Вы найдете ключ на гвоздике под деревянным козырьком, — вежливо, но настойчиво перебила его Вирджиния. — Собака будет в сарае, кошка на чердаке. Не забывайте кормить их, пока не пришла ваша кузина. Я наготовила еды, испекла хлеб и пирог сегодня. До свидания, мистер Грин. Вы были так добры ко мне, я очень ценю это.

— Мы хорошо провели время вместе, это правда, — сказал Старый Саймон. — Ты самое лучшее маленькое создание в мире, и весь клан Джексонов не стоит твоего ногтя. До свидания и удачи тебе!

Вирджиния вышла в сад. Ноги ее немного дрожали, но в остальном она чувствовала себя и выглядела совершенно в норме. Девушка что-то крепко сжимала в руках. Сад лежал перед ней в волшебстве теплых ароматных июльских сумерек. Несколько звезд уже появилось на небе. На пустыре перекликались кролики, нарушая бархатистую тишину. Вирджиния в ожидании стояла у ворот. Может быть, он приедет? Если только он…

Он пришел. Вирджиния услышала рокот его машины еще издали. Дыхание девушки слегка участилось. Ближе, все ближе, Вирджиния уже могла различить машину, еще ближе, вот машина ткнулась бампером в изгородь, он выскочил из автомобиля, навалился на ворота, глядя на Вирджинию.

— Собираетесь домой, мисс Джексон?

— Еще не знаю, — медленно ответила Вирджиния. Она уже приняла решение, окончательное, бесповоротное, но этот момент казался самым важным.

— Я захотел приехать и спросить, могу ли я что-нибудь сделать для вас, — сказал Ральф.

Вирджиния восприняла это как начало.

— Да, есть кое-что, что вы можете для меня сделать, — ответила девушка отчетливо и прямо. — Вы не могли бы жениться на мне?

На мгновение Ральф онемел. Правда, на лице его ничего особенного не отразилось. Затем он как-то странно рассмеялся.

— Продолжайте-ка! Я знал, что меня поджидает за углом удача. Все признаки указывали сегодня на это.

— Подождите, — Вирджиния подняла руку. — Я не шучу, но я хочу немного перевести дух после этого вопроса. Конечно, с моим воспитанием я отчетливо сознаю, что это один из тех поступков, «которые не должны совершать леди».

— Но почему? Почему?

— По двум причинам, — Вирджиния уже едва дышала, но смотрела Ральфу прямо в глаза, в то время как все умершие Джексоны быстро заворочались в своих могилах, а живые Джексоны и ухом не повели, потому что ничего не знали о том, что Вирджиния в данный момент делает предложение недостойному Ральфу Данмору.

— Первая причина состоит в том, что я, — Вирджиния хотела сказать «я люблю вас», но не смогла. Она решила притвориться и придать всему легкомысленный тон, — без ума от вас. А вторая причина заключается в этом.

И Вирджиния протянула ему письмо доктора Стинера.

Ральф взял письмо с видом человека, благодарного за то, что ему предложен спасательный и невинный выход. Но пока он читал, лицо его изменилось. Ральф понял все и, вероятно, даже больше, чем того хотела Вирджиния.

— Вы уверены, что ничего нельзя сделать?

Вирджиния правильно поняла вопрос.

— Да, вы знаете, что у доктора Стинера репутация хорошего специалиста по сердечным заболеваниям. Я не проживу долго. Может быть, всего несколько месяцев или даже недель. Но я хочу их прожить. Я не хочу возвращаться в Хайворт. Вы знаете, на что была похожа моя жизнь там, и, — в этот раз Вирджиния решилась сказать, — я люблю вас. Я хочу провести с вами остаток своей жизни. Вот и все.

Ральф навалился на калитку и задумчиво смотрел на белую пульсирующую звезду, висевшую прямо над трубой кухни Старого Саймона.

— Но вы ничего не знаете обо мне. Может быть, я убийца.

— Да, я мало знаю. Может быть, вы в самом деле ужасны. Все, что говорят о вас, может оказаться правдой. Но мне до этого нет никакого дела.

— Но это, может быть, многое значит для меня, Вирджиния, — скептически сказал Ральф, отводя взор от звезды и глядя прямо в глаза девушки, эти странные, мистические глаза.

— Я понимаю, — тихо проговорила Вирджиния. Она трепетала. Он впервые назвал ее по имени. И это оказалось более сладким, чем самые настойчивые ухаживания любого другого мужчины, просто услышать, как он произнес ее имя.

— Если мы решим пожениться, — проговорил Ральф таким тоном, как будто речь шла о чем-то обыденном, — нужно выяснить кое-что.

— Все должно быть выяснено, — согласилась Вирджиния.

— У меня есть кое-что, что я скрываю, — холодно проговорил Ральф. — И вы не будете об этом спрашивать.

— Не буду, — подтвердила Вирджиния.

— Вы никогда не должны просить меня показать вам мою почту.

— Никогда.

— И мы никогда не будем прикидываться, лицемерить друг перед другом.

— Не будем, — сказала девушка. — Вам даже не нужно прикидываться, что я нравлюсь вам. Если вы женитесь на мне, я буду знать, что вы сделали это из жалости.

— И мы никогда не будем лгать друг другу, ни в большом, ни в мелочах.

— Особенно в мелочах, — согласилась Вирджиния.

— Вы будете жить на моем острове. Я не хочу жить где-то в другом месте.

— Частично по этой причине я и хочу, чтобы вы женились на мне, — сказала Вирджиния.

Ральф внимательно взглянул на собеседницу.

— Я понял, что вы это имели в виду. Ну, так что ж, давайте поженимся.

— Спасибо, — сказала девушка, неожиданно ощущая напряжение. Она была бы менее смущена, если бы он отказал ей.

— Я понимаю, что не имею права ставить какие бы то ни было условия. Но я хочу тем не менее поставить одно. Вы никогда не будете вспоминать о моем больном сердце или о возможности моей неожиданной смерти. Вы никогда не будете принуждать меня беречь себя. Вы должны забыть, абсолютно забыть, что я не совсем здорова. Я написала письмо матери. Вот оно. Храните его у себя. В письме я все объяснила. Если я неожиданно умру, а это так и случится…

— Это спасет меня в глазах ваших родственников и исключит подозрение, что я пленил вас, — саркастично сказал Ральф.

— Точно, — Вирджиния рассмеялась. — Боже, я счастлива, что все закончено. Это было мукой для меня. Вы понимаете, у меня совсем нет такого опыта бегать за мужчинами и просить их жениться на мне. И так мило с вашей стороны, что вы не отказали мне. Или не предложили стать мне братом.

— Я поеду завтра в Порт и возьму лицензию на запись. Поженимся завтра вечером? У доктора Леннона, я думаю?

— О Боже, нет, — Вирджиния вздрогнула. — Он не станет делать этого. Он потрясет передо мной своим пальцем, и я сбегу прямо от алтаря. Нет, я хочу, чтобы нас венчал мой старый мистер Бауэр.

— А вы не могли бы сделать так, как я хочу? — спросил Ральф. Проходившая машина, наполненная туристами, громко просигналила, звук оказался очень резким. Вирджиния посмотрела на Ральфа. В домашней голубой рубашке, широкополой шляпе, высокий и необыкновенно красивый.

— Да, — сказала девушка.

Ральф протянул свои руки сквозь забор и взял маленькие холодные ручки Вирджинии.

— Вирджиния, — сказал он, пытаясь придать своему голосу непринужденность. — Конечно, я не могу сказать, что безумно влюблен в вас, я просто не задумывался о том, что могу полюбить. Но знаете, я всегда думал о том, какая вы милая.

 

29

Следующий день прошел для Вирджинии, как во сне. Она не могла взять себя в руки или чем-то заняться. Ральфа не было видно, хотя он обещал заехать по дороге в Порт, где должен был получить лицензию. Может быть, он передумал.

Но когда начало смеркаться, среди холмов появились огни его машины. Вирджиния ждала своего жениха у ворот. На ней было зеленое платье и зеленая шляпка, ничего другого она надеть не могла просто потому, что у нее ничего не было. Она не чувствовала себя настоящей невестой и была скорее похожа на дикого эльфа, сбежавшего из леса. Но это было неважно. Все казалось неважным, кроме того, что Ральф приехал за ней.

— Готовы? — спросил мужчина, останавливая машину с каким-то новым ужасным ревом.

— Да, — ответила девушка, вышла и села в автомобиль. Ральф был в своей обычной голубой рубашке и рабочих брюках. Но это были чистые рабочие брюки. Он курил внушительного вида трубку, и голова его была непокрыта. Под брюками торчала пара удивительно красивых башмаков. Ральф был чисто выбрит. Они заехали в Хайворт, промчались по нему и поехали прямо в Порт.

— Вы не изменили своего решения? — спросил он.

— Нет. А вы?

— Нет.

Это был единственный разговор за все 15 миль. Все походило больше на сон. Вирджиния не понимала, чувствовала ли она себя счастливой. Или больше пребывала в ужасе. Или просто чувствовала себя глупой.

Перед ними замаячили огни Порт-Роуза. Вирджинии казалось, что ее окружили сотни гигантских хитрых голодных пантер с горящими глазами. Ральф между прочим спросил, где живет мистер Бауэр. Вирджиния так же между прочим ответила ему. Машина остановилась перед покосившимся маленьким домиком на совершенно нефешенебельной улице. Они поднялись на маленькое, качающееся крыльцо. Ральф показал свою лицензию. Он все-таки получил ее. И кольцо у него было. Это было настоящее кольцо. Она, Вирджиния Джексон, находилась на пороге замужества.

Вирджиния и Ральф предстали перед доктором Бауэром. Девушка слышала, как ее жених обсуждал что-то с мистером Бауэром. Она слышала, что разговаривали и другие люди. Сама же Вирджиния думала о том, как она представляла себе свое замужество раньше. В юности, когда ей было не больше двадцати, тогда замужество еще казалось естественным продолжением жизни. Белый шелк, капроновая вуаль и оранжевые цветочки. И никаких свидетельниц. Только одна девочка, вся окутанная бледно-розовым шелком, с букетиком цветов в волосах, с корзиной роз и лилий из долины. А жених, благородного вида создание, одетый по последней моде. Вирджиния подняла глаза и увидела себя и Ральфа в маленьком, тусклом, растрескавшемся зеркале на камине. Она в странном, совсем не свадебном зеленом платье и шляпе. Ральф в рубашке и рабочих брюках. Но это был Ральф. Все остальное было неважно. Ни фаты, ни цветов, ни гостей, ни подарков, ни свадебного торта, но зато Ральф. Он будет с ней всю оставшуюся жизнь.

— Миссис Данмор, надеюсь, вы будете счастливы, — говорил мистер Бауэр.

Казалось, он не удивлялся ни их приходу, ни рабочим брюкам Ральфа. Он видел много странных венчаний здесь, за холмами. Он не знал, что Вирджиния была из клана Джексонов из Хайворта, он вообще не знал ничего о существовании Джексонов в Хайворте. Он не предполагал, что у Ральфа могло не быть взаимопонимания с правосудием. Вообще это был удивительно нелюбопытный пожилой человек. Вот так он обвенчал эту пару, тепло и торжественно благословил и молился за них всю ночь после того, как они ушли. Совесть совсем не мучила священника.

— Как прекрасно жениться таким вот образом! — сказал Ральф, заводя машину. — Ни хлопот, ни волокиты. Я даже и наполовину не предполагал, что это так просто.

— Ради Бога, — неожиданно сказала Вирджиния, — давай забудем, что мы поженились и будем разговаривать так, как будто этого не произошло. Я не перенесу еще одной такой поездки, какая состоялась у нас в этот конец.

Ральф усмехнулся и запустил машину с большой скоростью и таким же шумом.

— Я думал, что тебе так лучше, — сказал мужчина. — Мне казалось, что у тебя не было желания разговаривать.

— У меня не было. Но я хотела, чтобы ты говорил. Мне не нужно, чтобы ты меня любил, но я хочу, чтобы ты вел себя как обыкновенный человек. Расскажи мне о своем острове. Что это за место?

— Великолепнейшее место в мире. Тебе понравится. Я полюбил его сразу, как только увидел. Когда-то им владел старик Том Гарднер. Он построил там маленькую хижину, жил там зимой и сдавал его летом приезжающим из Нью-Йорка и Бостона. Я купил у него остров, таким образом, стал владельцем и острова, и хижины. Владеть целым островом очень даже неплохо. Необитаемый остров — заманчивая вещь. Я хотел иметь собственный остров с тех пор, как прочитал «Робинзона Крузо». Это слишком хорошо, чтобы быть реальностью. А красота! Большая часть земель принадлежит правительству, но оно не облагает налогами за возможность созерцать природу, а луна принадлежит всем. Моя хижина не покажется тебе уютной. Но мне кажется, ты захочешь сделать ее уютной.

— Да, — честно призналась Вирджиния. — Я вынуждена быть аккуратной. Хотя мне этого не хочется. Но беспорядок убивает меня. Конечно, я приберусь в твоей хижине.

— Я приготовился к этому, — сказал Ральф.

— И, — продолжала Вирджиния размеренно, — я не буду возражать, если ты будешь при входе вытирать ноги.

— Нет, ты просто выметешь за мной с видом мученицы, — сказал Ральф. — Но в любом случае ты не сможешь прибраться в пристройке. Ты не сможешь даже войти туда. Дверь будет постоянно закрыта, а ключ я буду держать при себе.

— Камера Синей Бороды, — сказала Вирджиния. — Никогда бы не подумала. Но меня не волнует, сколько жен ты уже повесил там. Они уже все равно мертвые.

— Мертвые, как дверные гвозди. Со всем остальным домом ты можешь делать что хочешь. Его не так уж много: только одна большая гостиная и маленькая спальня. Но хорошо построено, однако. Старый Том любил свою работу. Балки дома из кедра, а бревна из ели. Окна гостиной выходят на запад и на восток. Удивительно иметь комнату, в которой можно наблюдать и восход, и закат. У меня есть две кошки, Банджо и Везучий. Потрясающие животные. Банджо — большой, очаровательный, серый дьявольский кот. Конечно, полосатый. Меня совсем не интересуют коты без полос. Я никогда не видел другого такого кота, как Банджо, который выражал бы свое недовольство так энергично и презрительно. Его единственный недостаток — он ужасно храпит во сне. Везучий — нежный, маленький котенок. Он все время смотрит на тебя мудрым взглядом, как будто хочет что-то сказать. Может быть, случится так, что он и заговорит. Раз в тысячу лет бывает, что кошка заговорит. Мои коты — философы, ни один из них даже не кричит по поводу пролитого молока.

На сосне живут две старые вороны, мы хорошие соседи. Зовут их Нип и Так. У меня есть маленькая прирученная сова. По имени Линдер. Я нашел ее птенцом, она живет на острове и ухает по ночам. И летучие мыши, великое множество летучих мышей. Боишься летучих мышей?

— Нет, я люблю их.

— И я. Красивые загадочные существа. Они появляются ниоткуда — и улетают в никуда. Банджо тоже их любит. Он и ест летучих мышей. У меня есть каноэ и моторная лодка, очень стремительная. На ней я ездил сегодня в Порт, чтобы получить лицензию. Быстрей, чем на машине.

— Я думала, ты не съездил за лицензией, что ты передумал, — заметила Вирджиния.

Ральф засмеялся. Вирджинии не понравился этот смех, короткий, горький, циничный смешок.

— Я никогда не меняю своего решения, — отрезал Ральф.

Они снова ехали через Хайворт. Вверх по Сансор-роуд. Мимо дома Старого Саймона. Через поляну среди скал, покрытую ромашками. Темный сосновый лес поглотил их. Они ехали через этот сосновый лес, где воздух был сладок от запаха, источаемого невидимыми свежими головками цветов, покрывающих ковром обочину дороги. И вот берег Сауреса. Машину нужно оставить здесь. Они вышли. Ральф пошел вниз по узенькой тропе к берегу озера.

— Вот наш остров, — сказал он торжественно.

Вирджиния смотрела, смотрела не отрываясь. Над озером висела прозрачная лиловая дымка, окутывавшая озеро. Сквозь эту дымку две огромные сосны, раскинувшие лапы над хижиной Ральфа, напоминали темные башенки. За ними светилось небо, все еще розоватое в закатных лучах, а на нем светлая молодая луна.

Вирджиния задрожала, как дерево, неожиданно потревоженное ветром. Казалось, что душа ее очистилась.

— Мой Голубой Замок! — сказала девушка. — Ах, мой Голубой Замок!

Они сели в каноэ и отчалили от берега. Они оставили на берегу царство повседневности, обычных, рутинных вещей и высадились в царстве волшебства и загадочности, где все может произойти, все может стать реальностью. Ральф вынес Вирджинию из лодки и посадил на поросшую мхом скалу под молодой сосенкой. Руки Ральфа обвивали тело Вирджинии, а губы неожиданно слились с губами девушки. Вирджиния почувствовала, как задрожала от восторга своего первого поцелуя.

— Добро пожаловать домой, милая, — проговорил Ральф.

 

30

Кузина Джорджина шла вниз по лужайке, ведущей к ее маленькому домику. Она жила в полмиле от Хайворта и хотела навестить Амалию, чтобы узнать, вернулась домой Вурж или нет. Кузина Джорджина очень хотела встретить Вурж. У нее была важная новость, которую нужно было сообщить родственнице. Новость, которую Вурж наверняка будет рада услышать. Бедная Вурж! Какая у нее была скучная жизнь. Кузина Джорджина признавалась себе, что она сама не хотела бы жить под покровительством Амалии. Но сейчас все изменится для Вурж. Кузина Джорджина чувствовала свою исключительную важность. Настолько, что даже забыла думать о том, кто же из них будет следующим, чтобы отправиться в могилу.

И тут появилась сама Вурж, шагающая по дороге от дома Старого Саймона в странном зеленом платье и шляпке. Это судьба. У кузины Джорджины появился великолепный шанс открыть свой секрет прямо сейчас, чтобы никто не смог помешать. Этому помогло само провидение.

Вирджиния, которая уже четыре дня прожила на своем восхитительном острове, решила, что может пойти в Хайворт и сообщить родственникам о своем замужестве. Иначе они обнаружат, что ее нет у Старого Саймона, и объявят ее розыск. Ральф предложил подвезти жену, но она предпочла идти пешком. Вирджиния очень доброжелательно улыбнулась кузине Джорджине, которая, как ей помнилось, была совсем не плохим созданием. Вирджиния была настолько счастлива, что могла улыбаться любому, даже дяде Джефсону. Кроме того, она вовсе не питала отвращения к компании кузины Джорджины. Вирджиния улыбнулась, заметив, как из всех окон на нее смотрят любопытные глаза.

— Я полагаю, что ты идешь домой, дорогая Вурж? — спросила кузина Джорджина после того, как пожала ей руки, с любопытством разглядывая платье Вирджинии и раздумывая, есть ли на ней нижняя юбка или нет.

— Рано или поздно, — загадочно ответила Вирджиния.

— Тогда пойду с тобой. Я хотела увидеть как раз тебя по одному очень специфическому вопросу. Вурж, дорогая, у меня есть для тебя совершенно удивительная новость.

— Да? — рассеянно спросила Вирджиния. Почему кузина Джорджина выглядит такой загадочной и важной? И так ли это важно? Нет. Для нее не было ничего более важного, чем Ральф и Голубой Замок на Сауресе.

— Как ты думаешь, кто звонил мне на днях? — с намеком спросила кузина Джорджина.

Вирджиния не могла догадаться.

— Эдвард Бек, — кузина Джорджина понизила голос до шепота. — Эдвард Бек.

Но почему об этом сказано с таким подтекстом? И почему кузина Джорджина при этом покраснела?

— Кто такой Эдвард Бек? — равнодушно спросила Вирджиния.

Кузина Джорджина остолбенела.

— Ты наверняка помнишь Эдварда Бека, — с упреком сказала она. — Он живет в прекрасном доме в Порт-Роузе и регулярно посещает нашу церковь. Ты должна помнить его.

— Мне кажется, я припоминаю, — сказала Вирджиния, напрягая память. — Это тот старик с жировиком на лбу и дюжиной детей, который всегда сидит на скамейке у дверей, не так ли?

— Не дюжина детей, моя милая, совсем не дюжина. Нет даже десятка. Всего девять. По крайней мере, только девять, которых можно сосчитать. Остальные умерли. Он не старик. Ему только около 48. Жизнь в самом разгаре, Вурж. А какое значение может иметь жировик?

— Конечно, никакого, — совершенно искренне согласилась Вирджиния. Ей в самом деле было совершенно безразлично, есть у Эдварда Бека жировик или даже дюжина жировиков или нет ни одного. Но Вирджинию охватили какие-то подозрения. В настроении кузины Джорджины чувствовался нескрываемый триумф. Невозможно, чтобы кузина Джорджина думала о повторном замужестве. Может быть, она выходит замуж за Эдварда Бека? Абсурд. Кузине Джорджине было 65, но ее маленькое взволнованное лицо было покрыто таким количеством морщинок, что можно было подумать, что ей все сто лет. И все-таки…

— Моя дорогая, — сказала кузина Джорджина, — Эдвард Бек хочет жениться на тебе.

Вирджиния на мгновение остановилась и уставилась на кузину Джорджину, потом разразилась взрывом смеха. И только потом произнесла: — На мне?

— Да, на тебе. Он влюбился в тебя на похоронах. И он приходил ко мне посоветоваться. Ты знаешь, он был таким другом своей первой жене. Он очень честный, Вурж. Это великолепный шанс для тебя. Он очень богат, и ты знаешь, ты… ты…

— Но я не так молода, как была когда-то, — возразила Вирджиния. — Неужели вы и в самом деле думаете, что я буду хорошей мачехой, кузина Джорджина?

— Я уверена, что ты сможешь. Ты всегда так заботлива к детям.

— Но девять детей — это такое большое семейство, чтобы начинать, — мрачно сказала Вирджиния.

— Два старших — совсем взрослые, и третий близок к тому. Так что в расчет нужно принимать всего шестерых. Большинство из них мальчики. А их значительно легче воспитывать, чем девочек. Есть очень хорошая книга «Забота о здоровье подрастающих детей». У Лилиан есть эта книга, я думаю. Она поможет тебе. И есть книги о воспитании характера. У тебя все прекрасно получится. Конечно, я сказала мистеру Беку, что думаю ты… ты…

— Выскочу за него сразу же, — предположила Вирджиния.

— Ах, нет, нет, дорогая. Я не употребила такие неделикатные выражения. Я сказала ему, что думаю, что ты сочтешь его предложение заманчивым. И так именно поступишь, правда, моя дорогая?

— Этому есть одна помеха, — мечтательно сказала Вирджиния. — Видите ли, я уже замужем.

— Замужем? — кузина Джорджина встала как вкопанная и уставилась на Вирджинию. — Замужем!

— Да. Я вышла замуж за Ральфа Данмора в прошлый вторник в Порт-Роузе.

Хорошо, что под рукой у кузины Джорджины оказался надежный столб, на который она смогла вовремя опереться.

— Вурж, дорогая, я старая женщина, но ты хочешь сделать из меня посмешище?

— Совсем нет. Я просто сказала вам правду. Ради Бога, кузина Джорджина, — Вирджинию насторожили знакомые ей симптомы. — Не надо плакать здесь, на дороге!

Кузина Джорджина подавила слезы и вместо них испустила стон отчаяния.

— Ах, Вурж, что ты наделала? Что ты наделала?

— Я уже сказала вам, я вышла замуж, — сказала Вирджиния спокойно и терпеливо.

— За кого? За этого… уж… за этого Ральфа Данмора! Но ведь, говорят, у него было уже с дюжину жен.

— В настоящее время я — единственная, — сказала Вирджиния.

— Что скажет твоя бедная мать? — простонала кузина Джорджина.

— Пойдемте со мной, и вы услышите, что она скажет, если хотите, — произнесла Вирджиния. — Я как раз и иду, чтобы сообщить ей об этом.

Кузина Джорджина с опаской оторвалась от столба, но обнаружила, что может стоять и без него, и быстро засеменила вслед за Вирджинией, которая неожиданно показалась ей совсем другим человеком. Кузина Джорджина испытывала необыкновенное уважение к замужним женщинам. Так беззаботна! Конечно, Вирджиния совсем сошла с ума. Но она казалась такой счастливой в своем безумстве, что кузина Джорджина подумала: будет жаль, если их семейство постарается вернуть ее к святости. Кузина никогда раньше не видела у Вирджинии такого выражения глаз. Но что же все-таки скажет Амалия? А Бен?

— Выйти замуж за человека, которого ты почти не знаешь, — подумала вслух кузина Джорджина.

— Я знаю о нем больше, чем о Эдварде Беке, — ответила Вирджиния.

— Эдвард Бек ходит в церковь, — сказала кузина Джорджина. — А Рал… а твой муж?

— Он обещал мне, что он будет ходить со мной в церковь по воскресениям, когда погода будет хорошей, — ответила Вирджиния.

Когда они повернули к калитке Джексонов, Вирджиния вскрикнула от удивления:

— Посмотрите на мой розовый куст! Он цветет!

Куст цвел и был весь покрыт бутонами. Замечательными пунцовыми, бархатистыми цветками!

— Ему помогла моя обрезка, когда я его искромсала почти под корень, засмеялась Вирджиния. Она нарвала охапку роз (они будут прекрасно смотреться за обеденным столом на веранде), и пошла дальше, продолжая смеяться. Вирджиния уже поднималась по лестнице, когда заметила, что на ступеньках стоит Корнелия, своей красотой напоминающая богиню, только с нахмуренным лбом. Корнелия, как всегда, была великолепна и величественна. Розовый шелк окутывал ее роскошное тело. Золотистые завитки волос буйно торчали из-под большой, белой широкополой шляпы, затеняющей прекрасное лицо.

«Прекрасна, — с прохладцей подумала Вирджиния. — Но совсем лишена индивидуальности», — решила она, посмотрев на родственницу новыми глазами.

Итак, Вирджиния вернулась домой.

«Слава Богу!» — подумала Корнелия, хотя ее удивило, что возвращение Вирджинии совсем не было похоже на возвращение блудного сына. Вирджиния возвращалась как будто даже с триумфом совершенно не чувствуя своей вины! Это нелепое платье, забавная шляпка, огромная охапка цветов. И в шляпке, и в платье было что-то такое, как отчетливо почувствовала Корнелия, что отсутствовало в ее собственном наряде. Это усилило ее удивление. Корнелия скрестила руки на груди.

— Возвращаешься, Вурж? Сегодня очень теплый день, не так ли? Ты шла пешком?

— Да. Ты идешь к нам?

— Нет. Я уже была у вас. Я часто приходила успокоить дорогую тетушку. Ей было так одиноко. Я пошла на чай к миссис Бартли. Я должна помочь ей разливать. Она организует этот чай для своей кузины из Бостона. Очень обаятельная девушка. Тебе понравится это знакомство, Вурж. Я думаю, миссис Бартли пришлет тебе приглашение. Вероятно, ты получишь его немного позже.

— Не думаю, — безразлично сказала Вирджиния. — Мне нужно вернуться домой, чтобы накормить Ральфа ужином. А потом мы собираемся кататься на лодке по залитому луной озеру.

— Ральфа? Ужин? — завопила Корнелия. — Что ты имеешь в виду, Вирджиния Джексон?

— Волей господней, Вирджиния Данмор.

Вирджиния продемонстрировала перед лицом ошеломленной Корнелии свое обручальное кольцо. Затем она легко проскочила мимо нее и вошла в дом. За ней следовала кузина Джорджина. Она не пропустит ни одного мгновения из всей этой сцены, даже несмотря на то, что Корнелия сделала вид, что собирается упасть в обморок.

Корнелия в обморок не упала. Она с глупым видом шла вниз по улице к миссис Бартли. Что Вурж имела в виду? Откуда у нее это кольцо? Что за новый скандал принесла эта негодная девчонка в свою беззащитную семью? Ее следовало бы уже давно нейтрализовать. Заставить прекратить свои чудачества.

 

31

В это время Вирджиния открыла дверь в гостиную и неожиданно попала на общее собрание Джексонов. Они как будто специально собрались сегодня все вместе. Тетя Тримбал, кузина Лилиан, и кузина Ребекка только что пришли, возвращаясь домой с собрания миссионерского общества. Дядя Джефсон заглянул, чтобы сообщить Амалии кое-какую информацию относительно сомнительных инвестиций. Дядя Роберт зашел, чтобы сказать, что день был очень жарким, и спросить, в чем разница между пчелой и ослом. Кузина Мелисандра по своей наивности спросила: «В чем же?» — и получила ответ: «Первая производит мед, второй только бесполезное…» Дядя Роберт грубо шутил, но и у него, и у всех присутствующих в мыслях сидел один-единственный невысказанный вопрос: все хотели знать, вернулась Вирджиния домой или нет. А если нет, то какое принять решение, что нужно для этого сделать.

Ну, вот Вирджиния наконец пришла, хотя и непокоренная и не склонившая голову, как это должно быть. И так странно помолодевшая. Она стояла в дверях и смотрела на них. А из-за плеча Вирджинии выглядывала сморщенная вся в ожидании кузина Джорджина. Вирджиния была настолько счастлива, что не могла больше ненавидеть своих родственников. Она могла заметить сейчас даже хорошие качества в этих людях, которых она никогда не замечала раньше. Ей было жаль этих людей. Эта жалость смягчала Вирджинию.

— Ну, мама, — сказала она доброжелательно.

— Наконец ты вернулась домой! — сказала миссис Джексон, доставая носовой платок. Она не хотела давать волю своим чувствам, но не смогла удержаться от слез.

— Не совсем, — сказала Вирджиния. Она бросила свою бомбу. — Я подумала, что мне нужно зайти и сказать, что я вышла замуж. В прошлый вторник. За Ральфа Данмора.

Дядя Роберт подпрыгнул и снова сел на место.

— Прости мою душу грешную, — единственное, что он мог сказать. Остальные вообще потеряли дар речи. А кузина Лилиан упала в обморок. Тетя Эйлин и дядя Тримбал подняли ее и отвели на кухню.

— Она, должно быть, придерживается викторианских традиций, — сказала Вирджиния с усмешкой и села без приглашения на стул. Кузина Мелисандра начала всхлипывать.

— Был ли в вашей жизни хотя бы один день, когда бы вы не плакали? — с любопытством спросила Вирджиния.

— Вирджиния, — обратился к ней дядя Джефсон, он первым оправился от удара. — Ты отдаешь отчет в сказанных словах?

— Отдаю.

— Ты действительно хочешь сказать, что вышла замуж за этого мерзкого Ральфа Данмора. Этого… этого преступника… этого…

— Да, я вышла.

— Тогда, — резко сказал дядя Джефсон, — ты самая бесстыдная тварь, ты потеряла все чувства порядочности и скромности, и я не подам тебе больше руки. Я не хочу больше даже видеть твоего лица.

— Вы говорите так, как будто я совершила убийство, — сказала Вирджиния.

Дядя Роберт вновь обратился к Богу, чтобы он благословил его душу.

— Этот пьяница, стоящий вне закона… этот…

Опасные искорки сверкнули в глазах Вирджинии. Они могли говорить все, что хотели, но только в ее адрес. Они не имеют права оскорблять Ральфа.

— Скажите еще, этого проклятого, и сразу почувствуете себя лучше, — предложила Вирджиния.

— Я могу выразить свои мысли и без проклятий. И я говорю тебе, что ты покрыла себя полным бесчестием и позором, выйдя замуж за этого пьяницу…

— А вы, можно подумать, более благородны, если пьете только от случая к случаю. Ральф не пьяница.

— Его видели пьяным в Порт-Роузе пьяным в стельку, — сказал дядя Роберт.

— Если это и правда, хотя я этому не верю, у него была для этого серьезная причина. А сейчас прекратите смотреть на меня так трагично и примите все как есть. Я замужем, хотите вы того или нет. И я совершенно счастлива.

— Я думаю, нам нужно быть благодарными этому мужчине, что он взял ее в жены, — сказала кузина Ребекка, пытаясь найти в этой истории светлую сторону.

— Если это действительно так, — сказал дядя Джефсон, который только что отказывался подать Вирджинии руку. — Кто обвенчал вас?

— Мистер Бауэр из Порт-Роуза.

— Независимый методист! — простонала миссис Джексон, как будто быть повенчанными зависимым методистом было бы не так стыдно и позорно. Это были ее первые слова. Она не знала, что сказать. Вся ситуация была настолько ужасна, слишком ужасна, абсолютный кошмар, как жуткий сон. Она надеялась, что скоро уже сможет проснуться. Особенно после похорон Фанни, когда Вирджиния вернется домой.

— Все это заставляет меня подумать о другом, — безнадежно сказал дядя Роберт. — Эти россказни о детях в колыбели…

— Вирджиния вряд ли способна на что-нибудь в свои 29, — сказала с издевкой тетя Тримбал.

— Вирджиния была самым странным ребенком, какого я когда-либо видел, — изменил тему дядя Роберт. — Я так говорил и в то время. Ты помнишь, Амалия? Я сказал, что никогда не видел таких глаз в человеческом облике.

— Я счастлива, что у меня никогда не было детей, — сказала кузина Ребекка. — Они разбивают сердце любым способом, не одним, так другим.

— Но лучше иметь сердце разбитым, чем увядшим, — произнесла Вирджиния. — Прежде чем быть разбитым, сердце должно почувствовать нечто удивительное. Тогда боль можно вынести.

— Рехнулась, совершенно рехнулась, — пробормотал дядя Роберт, недовольный тем, что кто-то высказал подобную мысль раньше него.

— Вирджиния, — торжественно изрекла миссис Джексон. — Молилась ли ты когда-нибудь, чтобы быть прощенной за непослушание перед матерью?

— Мне следует молиться за то, что я так долго слушалась тебя, — упрямо сказала Вирджиния. — Но я не молюсь по этому поводу. Я просто каждый день благодарю Бога за свое счастье.

— Я бы лучше, — сказала миссис Джексон, начиная плакать навзрыд, — предпочла, чтобы ты умерла раньше меня, чем слушать то, что ты сегодня сказала мне. — Вирджиния взглянула на мать, тетушек и подумала, а могут ли они вообще что-нибудь знать о настоящем чувстве любви. Ей стало еще больше жаль их, чем прежде. Они были так несчастны. И даже не подозревали этого.

— Ральф Данмор — негодяй, который ввел тебя в заблуждение, чтобы ты вышла за него замуж, — грубо сказал дядя Джефсон.

— Нет, это я вынудила его жениться на мне, — сказала Вирджиния со смущенной улыбкой.

— У тебя совсем нет гордости! — возмущенно воскликнула тетя Тримбал.

— Есть, и много. Я горжусь тем, что получила мужа сама, без чьей-то помощи. Кузина Джорджина хотела помочь мне выйти замуж за Эдварда Бека.

— Эдвард Бек имеет доход в 20 тысяч долларов, и у него самый великолепный дом между Порт-Роузом и Хайвортом, — напомнил дядя Роберт.

— Это звучит замечательно, — презрительно сказала Вирджиния. — Но меня это совсем не интересует, — она прищелкнула пальцами. — Особенно в сравнении с ощущением объятий Ральфа и прикосновением его щеки.

— Ах, Вурж, — сказала кузина Мелисандра. Кузина Ребекка тоже сказала: — Ах, Вурж! — а тетя Тримбал добавила: — Вирджиния, тебе нужно быть скромней.

— А почему вы считаете, что это нескромно, когда тебя обнимает муж? Было бы странно, если это было как-то иначе.

— Разве можно ожидать от нее порядочности? — саркастично спросил дядя Джефсон. — Она навсегда отлучила себя от порядочности. Она сама постелила свою кровать. Вот пусть и лежит в ней.

— Спасибо, — с благодарностью сказала Вирджиния. — До чего же вам нравится выполнять роль удавки. А сейчас мне в самом деле пора. Мама, можно я возьму три шерстяных подушки, которые я сделала прошлой зимой?

— Забирай, забирай хоть все! — сказала миссис Джексон.

— Мне не нужно всего, и даже многого. Я не хочу захламлять свой Голубой Замок. Мне нужны только подушки. Я заеду за ними как-нибудь на машине.

Вирджиния поднялась и пошла к двери. Там она повернулась. Она жалела их еще больше, чем прежде. У них не было Голубого Замка в розовых лучах заходящего за Саурес солнца.

— Ваша проблема в том, что вы совсем не смеетесь, — сказала она.

— Вурж, дорогая, — с рыданиями сказала кузина Джорджина. — В один прекрасный день ты поймешь, что кровь гуще, чем вода.

— Конечно. Но зачем воде быть густой? — парировала Вирджиния. — Нужно, чтобы вода была такой, какая она есть: блистающей и кристально чистой.

Кузина Мелисандра простонала.

Вирджиния ни одному из родственников не предложила навестить ее. Она боялась, что они и в самом деле придут, но из простого любопытства. Она только сказала:

— Ты не будешь возражать, мама, если иногда я буду навещать тебя?

— Мой дом всегда останется открытым для тебя, — сказала миссис Джексон с печальным достоинством.

— Тебе не следует больше признавать ее, — твердо сказал дядя Джефсон, как только дверь за Вирджинией закрылась.

— Я не могу совсем забыть, что она моя дочь, — ответила миссис Джексон. — Бедная, несчастная девочка!

— Боюсь, что их брак незаконный, — с удовольствием произнес дядя Джефсон. — Этот мужчина, вероятно, уже женился не одну дюжину раз и прежде. Но я умываю руки насчет Вирджинии. Я сделал все что мог, Амалия. Я думаю, тебе нужно согласиться с этим. С этих пор и навсегда, — дядя Джефсон произнес это особенно торжественно, — Вирджиния для меня больше не существует…

— Миссис Ральф Данмор, — произнесла кузина Джорджина, как будто пытаясь уточнить, как это звучит.

— Его имя больше похоже на кличку, — сказал дядя Роберт. — Что касается меня, я считаю, что этот человек наполовину индеец. Не ошибусь, если скажу, что они живут в вигваме.

— Если он женился на ней под именем Данмор, а это его не? настоящее имя, не может ли это аннулировать брак и сделать его недействительным? — с надеждой спросила кузина Мелисандра.

Дядя Джефсон покачал головой.

— Нет, ведь женился мужчина, а не его имя.

— Вы знаете, — сказала кузина Лилиан, которая уже оправилась и пришла в себя после обморока, хотя была еще совсем слабой. — Я могла предсказать этот поступок Вирджинии еще на юбилейном обеде у Гэвина. Я заметила это тогда. Когда она так защищала Данмора. Вы помните, конечно. Она набросилась на меня так откровенно. Мы разговаривали об этом с Дэвидом, когда возвращались назад.

— Как? Как, — обратилась тетя Тримбал к небесам, — это могло случиться с Вирджинией? С Вир-джи-ни-ей!

Небеса не ответили, ответил дядя Джефсон.

— Может быть, из этого поколения что-то и вырастет, но я не жду от них ничего. Но она еще будет наказана за свое ни на что не похожее поведение.

— Вирджиния так любит грибы, — вздохнула кузина Джорджина. — Боюсь, она отравилась, съела по ошибке поганку на этом самом острове.

— Есть вещи похуже смерти, — сказал дядя Джефсон, уверенный в том, что сделал это заявление первым в мире.

— Ничто снова не повторится! — всхлипнула кузина Мелисандра.

Вирджиния торопилась по пыльной дороге назад, к прохладе Сауреса и к своему острову. Она совсем забыла о родственниках, так же, как и о том, что может умереть тут же, на месте, в любой момент, если будет торопиться.

 

32

Лето прошло. Семейство Джексонов, за ничего не значащим исключением кузины Джорджины, по молчаливому согласию следовало примеру дяди Джефсона и относилось к Вирджинии как к умершей. Но несмотря на это, Вирджиния имела очень беспокойную привычку воскресать, когда они с Ральфом проезжали по Хайворту по дороге в Порт на своей старой машине. Вирджиния — с непокрытой головой и сияющими глазами. Ральф тоже без головного убора, с трубкой в зубах. У них даже хватило наглости ходить в магазин дяди Роберта, чтобы купить бакалейные товары. Дважды дядя Роберт проигнорировал их. Разве не была Вирджиния среди мертвецов? А Данмор никогда не существовал для него. Но в третий раз он сказал Ральфу, что тот негодяй, которого нужно повесить за то, что он совратил бедную, слабую умом девушку и увел ее из дома, от родных и друзей.

Бровь Ральфа поползла вверх.

— Я сделал ее счастливой, — холодно заметил он. — А с родными и друзьями она была несчастна. Вот такие дела.

Дядя Роберт оцепенел. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно делать счастливыми и что они вообще могут быть таковыми.

— Ты самонадеянный щенок! — сказал он.

— Вы слишком неоригинальны, — дружелюбно произнес Ральф. — Любого можно назвать самонадеянным щенком. Почему бы не придумать чего-то более оригинального и достойного Джексонов? Кроме того, я совсем не щенок, а уже достаточно взрослая собака, если вам интересно это знать.

В это время дядя Роберт мгновенно вспомнил, что Вирджиния для них умерла. Он повернулся спиной к Ральфу.

А Вирджиния и правда была счастлива, совершенно счастлива. Жизнь превратилась для нее в прекрасный дом, в котором она открывала каждый день новую таинственную комнату. Это был мир, который не имел ничего общего с оставленным позади, мир, в котором не заметно, как шло время, мир, полный бессмертной юности, где не было ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Вирджиния полностью предалась чарам этого мира.

Полная свобода этого мира была невероятна. Они могли делать все, что им хотелось. Никаких миссис. Никаких условностей. Никаких традиций. Никаких родственников. Даже дальних. «Покой, полный покой, и никого, кроме нас, влюбленных» — как беззастенчиво цитировал Ральф.

Вирджиния однажды съездила домой и забрала свои подушки. А кузина Джорджина отдала одну из своих самых замечательных вышивок.

— Это в комнату для гостей, моя дорогая, — сказала она.

— Но у меня нет комнаты для гостей, — сказала Вирджиния.

Кузина Джорджина пришла в ужас. Дом без комнаты для гостей казался ей невероятным.

— Но я найду, где постелить вышивку, — сказала Вирджиния, целуя родственницу. — Я так рада иметь такую вышивку. Я постелю ее на своей кровати. Все покрывала Ральфа пришли в полную негодность.

— Не понимаю, как ты можешь жить в таком отдалении, — вздохнула кузина Джорджина, — так далеко от мира.

— Разве это далеко! — засмеялась Вирджиния. Но было бесполезно что-то объяснять кузине Джорджине. — Это так замечательно, — все-таки сказала она. — Так чудесно жить в некотором отдалении от мира.

— И ты в самом деле счастлива, дорогая? — спросила удивленно кузина Джорджина.

— Да, очень, — искренне призналась Вирджиния с сияющими глазами.

— Но замужество — такая серьезная штука, — вздохнула кузина Джорджина.

— Может быть, если оно будет тянуться долго, — согласилась Вирджиния.

Кузина Джорджина не совсем поняла эти слова молодой родственницы. Но они взволновали женщину, и, лежа ночью без сна, она раздумывала, что же подразумевала Вирджиния.

Вирджиния любила свой Голубой Замок и была полностью им удовлетворена. В большой гостиной было три окна, которые давали возможность обозревать озеро во всех видах. Одно окно в конце комнаты было в углублении. Его рама попала сюда, как объяснил Ральф, когда продавалась старая церковка за холмами и Том Гарднер купил эту раму. Окно было обращено на запад, и когда солнечные лучи устремлялись в него, Вирджиния становилась на колени, молясь, как будто перед церковным алтарем. Молодая луна всегда заглядывала в это окно, низкая сосенка склонилась в него, а по ночам в нем светилась серебром блистающая поверхность озера.

На другой стороне комнаты находился камин. Никакой газовой имитации, настоящий камин, куда клали совершенно настоящие поленья. Перед камином на полу шкура гималайского медведя, а кроме того, огромная красная софа времен Тома Гарднера. Уродство софы скрывал серебристый мех волчьих шкур. А подушки Вирджинии сделали ее веселой и удобной. В углу тикали красивые, высокие, ленивые старые часы — очень правильные часы. Часы, которые не торопят время, а тикают размеренно, не спеша. Это были очень забавные старые часы. Толстые дородные, с нарисованным на них круглым человеческим лицом стрелки выходили из его носа, и часы шли вокруг этого лица.

Был еще большой застекленный шкаф с чучелами сов и головами оленей, изготовленных еще Томом Гарднером. Несколько удобных старых стульев, которые сами просили сесть на них. Маленький стульчик с подушечкой предназначался исключительно для Банджо. Если на него садился кто-то другой, кот смотрел на того огромными глазами цвета топаза с черными крапинками. У Банджо была любимая привычка свеситься через спинку стула и пытаться поймать свой хвост, нервничая от того, что хвост не ловился. А когда Банджо все-таки ловил его, то принимался с остервенением кусать хвост, пронзительно мяукая от боли. Ральф и Вирджиния смеялись над котом до икоты. Но Везучего они любили больше всего. Они оба пришли к выводу, что Везучий — любимый кот и любовь к нему доходит почти до наваждения.

На одной из стен висели грубые самодельные полки, заполненные книгами, а между этими двумя стенами висело старое зеркало в поблекшей оправе с толстыми купидонами, резвящимися на панели над стеклом. Вирджиния считала, что это зеркало пришло к ним из сказки, в него однажды посмотрелась Венера, поэтому оно делало красивой любую женщину, которая в него смотрела. Вирджиния считала себя почти красивой, когда смотрелась в это зеркало. Но она и в самом деле удивительно похорошела, может быть, потому, что коротко обстригла волосы.

Это случилось еще до того, как короткие волосы вошли в моду, и поэтому все считали их последствием болезни, мало того — перенесенного тифа. Когда миссис Джексон услышала еще и об этом поступке дочери, она окончательно решила стереть ее имя из семейной Библии. Волосы Вирджинии подстригал Ральф, он сделал ей каре сзади на шее, а на лбу оставил короткую челку. Это придало необыкновенную выразительность треугольному лицу Вирджинии. Даже нос перестал раздражать девушку. Глаза ее горели, желтая кожа стала сейчас цвета слоновой кости. Старая семейная шутка превратилась в реальность, Вирджиния растолстела, по крайней мере она больше не была худой. Вирджинии и не нужно было быть красавицей, она обладала той привлекательностью, которая больше всего подходила к лесной жизни — эльф, фея, привлекательная, соблазнительная.

Сердце мало тревожило Вирджинию. Когда ощущалось начало приступа, женщина легко снимала его таблетками, выписанными доктором Стинером. Один очень сильный приступ случился, когда у нее однажды не оказалось таблеток. Тот приступ был очень сильным. За все время Вирджиния впервые подумала, что смерть может настичь ее в любой момент, совершенно неожиданно. А во все остальное время она просто не позволяла себе думать о смерти.

 

33

Вирджиния не бездельничала, но и не работала до изнеможения. Работы было и в самом деле немного. Она готовила еду на керогазе, демонстрируя все свои хозяйственные умения и навыки. Ели они почти всегда на веранде, любуясь озером. Перед ними лежало озеро Саурес, как сцена какой-то сказки из древних времен. Ральф через стол улыбался Вирджинии своей загадочной улыбкой.

— Что за вид выбрал старый Том, когда он строил свою хижину! — говорил Ральф ликующе.

Ужин был для них настоящим священнодействием. С ними почти всегда был слабый шум ветра, а необыкновенные краски озера, величественные или потусторонние из-за переменчивых облаков, представляли собой нечто, что нельзя описать простыми словами. И тени. Они группами гнездились в соснах, пока ветер не растрясет их и не прогонит на озеро. Тени папоротников и диких цветов лежали целыми днями на побережье. Они росли в лучах заходящего солнца, пока сумерки не поглощали их, скрывая под покрывалом ночи.

Кошки с их умными невинными мордочками играли в это время на веранде, подбирая лакомые кусочки, которые Ральф кидал им. А как все было вкусно! Вирджиния, наслаждаясь прелестями озера, никогда не забывала, что у мужчин главное — желудок. Ральф не уставал хвалить ее кулинарные способности.

— Ведь я, — признался он, — практически никогда не готовил для себя, обходился двумя или тремя дюжинами вареных вкрутую яиц и съедал их сразу несколько, когда проголодаюсь, ну и еще, когда есть, ломтик бекона и чашку чая.

Вирджиния вылила остатки чая вековой давности из старого заварочного чайника, когда приступила к хозяйству. У Ральфа даже не было посуды, только отдельные, не подходящие друг к другу предметы и старый, большой, растрескавшийся дорогой кувшин.

После того, когда ужин заканчивался, они сидели на веранде и часами разговаривали или просто молчали на всех языках мира. Ральф потягивал свою трубку, а Вирджиния праздно мечтала или с упоением смотрела вдаль, на отдаленные холмы за озером, где вершины елей вырисовывались на фоне заходящего солнца. Лунный свет начинал освещать Саурес. Темными тенями на фоне светлого западного неба начали мелькать летучие мыши. Маленький водопад, низвергавшийся с высокого берега неподалеку от хижины, по прихоти каких-то лесных богов становился похожим на прекрасную белую женщину, призывно машущую сквозь удивительную свежесть вечнозеленых деревьев. Линдер начинала дьявольски ухать на берегу. Как сладостно было сидеть здесь и ничего не делать в этой удивительной тишине, рядом с Ральфом, курящим свою трубку!

По озеру еще было разбросано много островов, но их соседство никого не тревожило. Группу островков далеко к западу они называли островами Удачи. На восходе они напоминали гряду изумрудов, а на закате — россыпь аметистов. Они были слишком маленькими, чтобы на них строить дома, но огни на самом большом острове освещали все озеро, и их свет достигал побережья, устремляясь в лесные тени и бросая большие красные полосы на воду. Отовсюду доносилась музыка — с лодок и с веранды дома миллионера на самом большом из островов.

— Ты бы хотела такой дом, мой Лунный Свет? — спросил однажды Ральф, указывая рукой на этот дом. Он привык называть Вирджинию «мой Лунный Свет», и женщине нравилось это.

— Нет, — сказала Вирджиния, когда-то мечтавшая о замке в горах, в десять раз превосходящем по размеру виллу самого богатого человека, но сейчас ей было даже жалко обитателей таких дворцов. — Нет, он слишком изысканный. Мне нужна только наша хижина, моя душа и тело принадлежат только ей. Я не завидую Гамильтону Госсарду, у которого «самая лучшая летняя резиденция в Америке». Она великолепна, но это — не мой Голубой Замок.

Внизу на самом дальнем краю озера каждую ночь они наблюдали за большим стремительным поездом. Вирджиния любила смотреть на его освещенные мелькавшие окна и размышлять, какие надежды и страхи он везет. Вирджинии нравилось, когда они с Ральфом ходили на танцы и на званые обеды в дома на островах, но ей не хотелось возвращаться к реальности. Однажды они ходили на маскарад в один из отелей на верхнем берегу озера, удивительно провели вечер, но ускользнули оттуда на лодке в свой Голубой Замок, пока не пришло время снимать маски.

— Все было прекрасно, но больше я не хочу туда, — сказала Вирджиния.

Много часов в день Ральф проводил в камере Синей Бороды, запершись там. Вирджиния никогда не видела ее изнутри. Судя по запаху, проникающему оттуда в это время, она решила, что Ральф, должно быть, проводит химические опыты или печатает деньги. Вирджиния считала, что при печатании денег непременно должен быть запах. Но это не волновало женщину. У нее не было никакого желания совать нос в запертую комнату так же как и в жизнь Ральфа. Прошлое и будущее мужа не интересовали Вирджинию. Только это сказочное настоящее. Все остальное не имело значения.

Однажды Ральф уехал и отсутствовал два дня и две ночи. Он спросил Вирджинию, не побоится ли она остаться одна: женщина ответила, что не побоится. Ральф никогда не говорил, где он бывал. Вирджиния не боялась находиться одна, но ей было необычайно одиноко. Сладчайшим показался ей рев мотора, когда муж возвращался. И вот уже машина сигналила на берегу. Вирджиния выбежала к скале, к которой они причаливали, чтобы приветствовать мужа, чтобы почувствовать его объятия: ведь они соскучились друг без друга.

 

34

— Как ты без меня, Лунный Свет? — шепотом спросил Ральф.

— Кажется, прошло сто лет, с тех пор, как ты уехал, — сказала Вирджиния.

— Не буду больше оставлять тебя одну.

— Ты должен, — запротестовала Вирджиния. — Если тебе это нужно. Я буду себя очень плохо чувствовать, если буду думать, что тебе нужно отлучиться, но ты не можешь этого сделать из-за меня. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя свободно.

Ральф засмеялся, немного цинично.

— Нет такого понятия на земле, как свобода, — сказал он, — только разные типы взаимоотношений. Относительность этих связей. Ты считаешь себя сейчас свободной потому, что ты сбежала от невыносимого характера связей. Но так ли ты свободна? Ты любишь меня, но это тоже характер связей.

— Кто-то сказал, что тюрьма, в которую мы помещаем себя сами, совсем не тюрьма, — мечтательно сказала Вирджиния.

— Это как раз то, что ты сейчас имеешь: свобода выбора своей тюрьмы. Та свобода, о которой мы все мечтаем. Но, мой Лунный Свет, — Ральф остановился на пороге Голубого Замка и оглянулся на чудное озеро, на величественный лес, весь в тени, на отблеск огоньков. — Лунный Свет, я рад, что вернулся домой. Когда я ехал по лесу и увидел огни своего дома, своего собственного, сверкающие между старых сосен, а раньше они никогда не сверкали, девочка моя, я был счастлив, счастлив!

Но несмотря на высказывание Ральфа о связях, Вирджиния считала, что они удивительно свободны. Было восхитительно иметь возможность просидеть полночи, смотреть на луну, если хотелось. Опаздывать к обеду, если хотелось, особенно для Вирджинии, которую всегда осуждали и мать и строгая кузина Мелисандра, если она задерживалась хотя бы на минуту. Бездельничать за едой, сколько хочется. Вылезать из своей конуры, когда хочется. Совсем не приходить обедать, если хочется. Сидеть на пригретой солнцем скале и прятать ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть и ничего не делать среди удивительной тишины, если хочется. Короче говоря, делать любые глупости, если хочется. Разве это не была свобода?

 

35

Конечно, молодая супружеская пара не сидела целыми днями на своем острове. Больше половины времени они проводили, бродя по окрестностям Сансора. Ральф читал лес, как книгу, и обучал этим умениям и навыкам Вирджинию. Он всегда находил следы и пристанища скрытных лесных обитателей. Вирджиния изучала различия между сказочноподобными растениями, мхами, покрывающими землю очаровательным ковром. Женщина научилась различать по виду и пению каждую птицу, хотя не так уверенно, как Ральф. Вирджиния подружилась с каждым деревом. Она научилась грести на лодке так же хорошо, как муж. Вирджиния любила гулять под дождем и при этом ни разу не простудилась.

Иногда супруги брали с собой завтрак и шли собирать ягоды: чернику или клюкву. Как красивы чернички: зеленоватые на недозревших кустах, слегка розоватые или алые ягоды наполовину спелых и дымчато-черные на полностью созревших! Вирджиния узнала настоящий вкус клюквы в самой высшей степени зрелости. На одном берегу Сауреса находилась одна залитая солнцем лощина, вдоль которой росли березы, а на другом — тихий молчаливый ряд молодых лиственниц. На корнях берез росла высокая трава, которую причесывал ветер, увлажняла утренняя роса, испарявшаяся к полудню. Здесь они находили ягоды, удостоившие бы честью Лукуллов пир, эту божественную сладость, рубином висящую на длинных розоватых стебельках. Вирджиния и Ральф срывали ягоды с веточками и ели их нераздавленными и нетронутыми, ощущая вкус каждой ягоды, наполненной чистотой и свежестью. Когда Вирджиния приносила эти ягоды домой, вся их прелесть исчезала, и эти дары леса становились не чем иным, как обыкновенными ягодами с рынка, обладающими прекрасными вкусовыми качествами, но совсем другими, чем они только что были, когда они ели их в березовой лощине и сок бежал сквозь пальцы, делая их похожими по цвету на веки Авроры.

Иногда молодожены ходили на озеро за лилиями. Ральф знал, где найти эти цветы в расщелинах и заливчиках Сауреса. После такого похода Голубой Замок был украшен лилиями. Вирджиния ухитрялась каждый цветок устроить своим неповторимым образом. А если это были не лилии, то лобелии кардинальские, свежие и живые, собранные на топях Сауреса, где они горели подобно языкам жаркого пламени.

Бывало, что они ходили ловить форель на безымянную речушку или спрятавшийся ручей, на чьих берегах могли гнездиться речные нимфы. При этом Вирджиния и Ральф брали с собой только сырой картофель и соль. Они пекли картошку на костре, и муж показывал Вирджинии, как надо готовить форель: он заворачивал ее в листья, обмазывал все это сверху глиной и запекал на горячих углях. Никогда еще пища не казалась ей такой вкусной. У Вирджинии появился такой аппетит, что не было ничего удивительного в том, что ее кости обросли плотью.

Или они просто бродили по лесам и исследовали их, постоянно ожидая свершения чуда. По крайней мере, Вирджиния испытывала такое чувство. Вот там, за той ложбиной… или там, за тем холмом, но непременно что-то произойдет.

— Неизвестно, куда мы идем, но не в этом ли заключается прелесть? — любил говорить Ральф.

Раз или два ночь застигала их далеко от Голубого Замка. Тогда Ральф сооружал свежую постель из лап елей, и супруги безмятежно спали под сенью старых лиственниц, поросших мхом, под пробивающимся сквозь их ветви лунным светом и под шорох сосен, сплетенных так тесно между собой, что было трудно разглядеть сквозь них свет.

Случались, конечно, и дождливые дни, когда Сансор превращался в мокрую зеленую страну. Дни, когда дождь моросил над озером, как бледный призрак, а молодые и не думали сидеть дома из-за него. Дни, когда были ливни, и Вирджиния с Ральфом не могли выйти. Тогда он запирался в камере Синей Бороды, а Вирджиния читала или просто мечтала на волчьих шкурах с мурлыкающим рядом Везучим и Банджо, взиравшим на все это с большим подозрением со своей личной табуретки. Воскресными вечерами Данморы покидали остров и шли лесом в маленькую независимую методистскую церковь. Воскресенье стало праздником. А раньше Вирджиния никогда не любила воскресений.

И постоянно, по воскресениям и будним дням, Вирджиния была с Ральфом. Остальное было неважно для нее. А какое было общение! Какое понимание! А радость! Все это захватывало Вирджинию полностью.

Вирджиния взяла часть своих 200 долларов из банка и потратила их на красивую одежду. У нее было дымчато-голубое платье из шифона, которое она всегда надевала, когда они проводили вечер дома, дымчато-голубое с серебристыми штрихами. Вирджиния начала носить его после того, как Ральф дал ей прозвище «Лунный Свет».

— Лунный свет и голубые сумерки, — вот на что похожа ты в этом наряде. Мне это нравится. Это тебе идет. Ты — не эталон совершенства, но необыкновенно привлекательна. Твои глаза. Эта притягательная для поцелуев ямка на шее. Аристократические запястья и суставы. Маленькая головка отличной формы. А когда ты оглядываешься через плечо, то просто сводишь меня с ума, особенно в сумерках или при лунном свете. Как фея. Лесной дух. Ты принадлежишь этим лесам. Лунный свет, тебе нельзя отрываться от них. Несмотря на происхождение, в тебе есть что-то дикое, необузданное, неукрощенное. А какой у тебя голос! Нежный, легкий, ласковый. Такой чудный голос дан только для любви!

— Ты мне льстишь, — усмехнулась Вирджиния, но несколько недель помнила этот комплимент.

Она купила и светло-зеленый купальник, при виде которого весь ее клан умер бы от шока. Ральф научил жену плавать. Иногда Вирджиния надевала купальник сразу же, как вставала с постели, и не снимала его до отхода ко сну, бегая к воде, чтобы окунуться по первому желанию, и ложилась на обогретую солнцем скалу, чтобы просохнуть.

Вирджиния забыла все унизительное, что приходилось ей испытывать в прежней жизни и воспоминания о чем, бывало, посещали ее по ночам: несправедливость, разочарование. Ей казалось, что все это происходило раньше не с ней, Вирджинией Данмор, которая была счастлива вечно.

— Я понимаю сейчас, что значит быть заново рожденной, — сказала она Ральфу.

В памяти всплывали островки печали на страницах ее жизни, но Вирджиния считала, что счастье залило эти островки и покрыло розовой пеленой все ее предыдущее жалкое существование. Женщине было трудно поверить, что когда-то она была одинока, несчастна и всего боялась.

«Если придет смерть, я не поддамся ей, — думала Вирджиния. — У меня еще будет свой час!»

И своя груда пыли!

Однажды Вирджиния сгребла высоким конусом песок в маленькой островной бухточке и водрузила на его вершину флаг.

— Что ты празднуешь? — поинтересовался Ральф.

— Я изгоняю демона, — ответила Вирджиния.

 

36

Пришла осень. Наступил конец сентября с его холодными ночами. Супруги были вынуждены покинуть веранду, но они зажгли огонь в камине и сидели перед ним, болтая и смеясь. Двери оставили открытыми, чтобы Банджо и Везучий могли войти в дом и понежиться. Иногда они садились на коврик из медвежьих шкур между Ральфом и Вирджинией. Иногда коты исчезали в таинственной прохладе ночи. Звезды тускло мерцали на туманном горизонте через окно в углублении. Врезающийся в память, настойчивый шепот сосен наполнял воздух. Небольшие волны начали плескаться, всхлипывая, у подножия скал при поднимавшемся ветре. Данморам не нужно было никакого огня, кроме пламени камина, которое то гасло, то вспыхивало, иногда отбрасывая тени. Когда ночью ветер усиливался, Ральф закрывал дверь, зажигал лампу и читал жене стихи, новеллы и величественные, туманные хроники древних войн. Он никогда не читал романов, они докучали ему. Но иногда Вирджиния читала их сама, свернувшись на волчьей шкуре, посмеиваясь над забавными ситуациями. Ральф не принадлежал к числу тех раздражительных людей, которые не могли слышать чей-то смех, не сунув при этом нос: «Что смешного?»

Октябрь прошел с пышным буйством красок, которые околдовали душу Вирджинии. Она никогда не могла представить ничего более сказочного. Удивительное, живописное место. Голубые, порождающие ветер небеса. Солнечные лучи, покоящиеся в мягких складках волшебной страны. Длинные, задумчивые пурпурные дни, лениво струящиеся среди берегов, покрытых золотом листвы. Спящая луна-искательница. Приводящие в восторг бури, сдувавшие листву с деревьев и собиравшие ее в кучи по берегу. Летающие тени облаков. Как могут напыщенные, чопорные миры сравниться с этой красотой?

Ноябрь бесхитростными чарами внес перемену в погоду. С мрачными красными закатами, вспыхивающими в затуманенном пурпуре холмов на западе. С редкими днями, когда суровые леса преображались, становились великолепными и грациозными, с четкой ясностью скрещенных рук и закрытых глаз; дни, полные мягкого, бледного солнечного сияния, просеянного сквозь позднее, безлиственное золото можжевельника, сверкающего среди берез, отраженного от берегов, поросших вечнозеленым мхом, и омывающего колоннады сосен. Дни с высокими небесами из безупречной бирюзы.

Дни, когда исключительная меланхолия, казалось, нависала над всем пейзажем и мечтательность расползалась по озеру. А также дни безудержных темных стихий сильных осенних бурь, за которыми следовали пронизывающие, сырые, ветреные ночи, когда в соснах раздавался колдовской смех, а на берегу жалобно стонали деревья. О чем они стонали?

Старый Том построил прочную крышу на своем доме, и трубы хорошо продувались.

— Теплый огонь, книги, удобство, безопасность от бурь, кошки на коврике. Лунный Свет, — сказал Ральф. — Была бы ты более счастлива, если бы имела миллион долларов?

— Нет, и наполовину не была бы счастлива. Меня утомили бы условности и обязанности.

Декабрь. Ранний снег и Орион на небе. Тусклое сияние Млечного Пути. Пришла настоящая зима, чудная, холодная, звездная зима. Как раньше Вирджиния ненавидела зимы! Скучные, длинные, бессмысленные дни. Бесконечные, холодные, одинокие ночи. Кузина Мелисандра, производящая жуткий шум утренними полосканиями горла. Кузина Мелисандра, ноющая по поводу цен на уголь. Мать, настырная, любопытная, бесцеремонная. Бесконечные простуды и бронхиты или страх перед ними. Надоевшие линименты и розовые пилюли.

Но сейчас Вирджиния любила зиму. Зима была изумительной, несказанно красивой! Дни чистой кристальности. Вечера, подобные кубку совершенства с налитым чистейшим зимним вином. Ночи с мерцанием звезд. Холодные, целомудренные зимние восходы. Чудные иголочки льда на всех окнах Голубого Замка. Лунный свет на березах в серебристой оттепели. Скачущие тени в ветреные вечера: угловатые, искривленные, фантастические тени. Великое молчание, темнота и мрак. Архаичные, варварские холмы. Солнце, неожиданно пробивающееся сквозь серые тучи облаков над длинным белым озером. Серо-ледяные сумерки, разрываемые снегопадом, когда уютная гостиная Данморов со всполохами камина и непостижимыми котами казалась еще более уютной, чем всегда. Каждый час приносил новые открытия и чудеса.

Ральф отогнал машину в сарай Старого Саймона и стал учить Вирджинию, как ходить по снегу босиком, Вирджинию, которая должна была тут же свалиться с бронхитом. Но женщина даже не получила насморка. Позже этой зимой Ральф сам ужасно простудился, и Вирджиния ухаживала за ним, боясь, что простуда перерастет в пневмонию. А простуды самой женщины, казалось, ушли туда, куда скрывается старая луна. Это было к счастью, потому что у Вирджинии даже не было линимента. Она благоразумно купила флакон в Порте, но муж выкинул его в сторону замерзшего озера.

— Никогда не приноси больше в дом такой гадости, — кратко приказал он. В первый и последний раз муж говорил с ней так резко.

Супруги долго бродили по исключительно сдержанным, молчаливым зимним лесам, среди серебристых джунглей замерзших деревьев и везде открывали для себя новую красоту.

Временами им казалось, что они бродят по широко раскиданному миру кристаллов и жемчуга — так белы и правильны были чистота озер и небес. Казалось, что даже воздух хрустел и был невероятно чистым.

Однажды Данморы в нерешительности и восторге остановились у начала узкой тропинки между ровными рядами берез. Каждая веточка и сучок были опушены снегом. Поросль под березами казалась маленьким сказочным леском, высеченным из мрамора. Тени, падающие от лучей бледного зимнего солнца, были дивными и неземными.

— Пойдем отсюда, — сказал Ральф, поворачивая обратно. — Мы не можем варварски войти и нарушить это совершенство своим вторжением.

Однажды вечером они отошли очень далеко, увлекшись снежным видением, точно напоминавшим прекрасный женский профиль. При непосредственном приближении сходство нарушилось, как в сказке о замке Святого Джона. Вблизи это была бесформенная неопределенность. Но на определенном расстоянии и под определенным углом линии профиля были настолько совершенны, что, когда Ральф и Вирджиния взглянули на темный фон сверкающего зимнего заката, оба в изумлении вскрикнули. Благородный лоб, прямой классический нос, губы, подбородок и щеки исполнены так, как будто богиня древности сидела перед скульптором и дышала таким холодом, смешанным с чистотой и девственностью, какой мог продемонстрировать только зимний лес.

— Вот та красота, которую воспевали древние римляне и греки, которую изображали на холстах, которой учили, — процитировал Ральф.

— И больше ни один человеческий глаз, кроме наших, не увидит этого чуда, — выдохнула Вирджиния. У нее было такое чувство, что она жила в книгах Фрэнка Стеджера. Оглянувшись вокруг, Вирджиния припомнила некоторые отрывки, которые она отметила в новой книге Стеджера, привезенной Ральфом из Порта, с просьбой не ожидать, что он тоже прочитает эту книгу.

— Краски зимнего леса так хрупки и нежны, — припомнила Вирджиния. — Как только луна или солнце едва касаются вершин холмов, так, кажется, лес наполняется, нет, не цветом, а ощущением цвета. В конце концов, цвет все равно остается чистейше белым, но появляется впечатление сказочного смешения с розовым и фиолетовым на склонах, в лощинах и закоулках лесной страны. Оттенок красок чувствовался, но стоило посмотреть прямо в том направлении, и он пропадал. Краем глаза вы замечаете, что он притаился вон там, в том месте, где минуту назад была только безупречная белизна. И только когда садилось солнце, устанавливалось царство реальных красок. Тогда красный цвет устремлялся поверх снега, а розовость залива, холмов и реки окутывала пламенем вершины сосен. Только несколько минут откровения, изменения очертаний, и снова все ушло.

— Интересно, а что бы произошло, если бы Фрэнк Стеджер провел хотя бы одну зиму на Сауресе, — говорила Вирджиния.

— Ничего особенного, — проворчал Ральф. — Люди, пишущие такую чушь, наверняка творят в теплом доме на какой-нибудь чопорной городской улице.

— Ты слишком строг к Фрэнку Стеджеру, — сурово заметила Вирджиния. — Никто не смог бы написать ни единого слова из того отрывка, который я читала тебе вчера ночью, не увидев этого ни разу. Ты прекрасно знаешь, что не смог бы.

— Я не слушал, — угрюмо сказал Ральф. — Я же говорил тебе, что не стану этого делать.

— Тогда послушай сейчас, — настаивала Вирджиния. Она заставила Ральфа остановиться и повторила отрывок из книги.

— «Она настоящий художник, наша старая мать-природа, ей доставляет радость творить совсем не ради тщетной, пустой показухи. Сегодня еловый лес — симфония зелени и голубизны, настолько нежная, что невозможно сказать, когда один оттенок переходит в другой. Голубоватые побеги, зеленые ветви, голубовато-зеленый мох с крапинками белизны разных оттенков. Как старая цыганка, природа не переносит скучной монотонности. Ей нужен праздник красок. И мы веселимся на этом празднике».

— Боже мой! Неужели ты помнишь все книги этого парня наизусть? — с удивлением воскликнул Ральф, трогаясь дальше.

— Книги Фрэнка Стеджера были единственным, что спасло мою душу, не дало ей умереть за последние пять лет, — заявила Вирджиния. — Ах, Ральф, взгляни на этот утонченный, филигранной работы снег среди рядов елей, среди этих древних стволов!

Подойдя к озеру, Данморы надели коньки и поехали на них домой. Ради забавы Вирджиния научилась, когда была еще маленькой девочкой, кататься на коньках на пруду за школой в Хайворте. У нее никогда не было коньков, но девочки давали Вирджинии свои, и она очень любила их. Дядя Роберт однажды на Рождество обещал Вирджинии пару коньков, но, когда подошло Рождество, он подарил ей взамен пару галош. С тех пор как она выросла, Вирджиния никогда не каталась на коньках, но старые привычки быстро восстановились, и дивными показались ей часы, когда они с Ральфом скользили по белому озеру мимо темных островов, коттеджи на которых были закрыты и охвачены тишиной. Сегодня они скользили вниз по Сауресу навстречу ветру, окрасившему малиновой краской щеки Вирджинии. В конце озера был ее милый маленький домик, на острове сосен с крышами из снега на вершине крон, сверкающих в лунном свете. Окна дома приветливо сверкали в лучах заходящего солнца.

— Как на картинке в книге, не так ли?

Данморы прекрасно провели Рождество. Без спешки. Без суеты. Без тщетной возни при попытке свести концы с концами. Без дурацких усилий запомнить, не дарили ли этому же человеку такой же самый подарок на Рождество год назад. Не было этих безумных гонок по магазинам в последний момент. Не было тоскливого сборища всего семейства, на котором она сидела бы молчаливая и безучастная. Не было этих приступов «нервов». Вирджиния с Ральфом украсили Голубой Замок сосновыми лапами, а Вирджиния сделала удивительные маленькие блестящие звездочки и повесила их на зелень веток. Вирджиния приготовила ужин, который Ральф по достоинству оценил, а Везучий и Банджо собрали после него косточки.

— Страна, в которой есть возможность готовить такого гуся, — удивительная страна, — продекламировал Ральф. — Да здравствует Америка!

И они пили за свою страну, наливая из бутылки вино, которое дала Вирджинии кузина Джорджина вместе с покрывалом на кровать.

— Никто не знает, — сказала при этом торжественно кузина Джорджина, — когда потребуется немного взбодрить себя.

Ральф спросил Вирджинию, что она хочет получить от него в подарок на Рождество.

— Что-нибудь не из предметов первой необходимости, что-нибудь для души, — сказала Вирджиния, которая получила в прошлом году пару галош и две шерстяных нижних сорочки в качестве рождественского подарка. То же самое было и в прежние годы.

К большой радости Вирджинии, Ральф подарил ей ожерелье из жемчуга. Вирджиния страстно желала нитку молочного жемчуга, как бы вобравшего в себя лунный свет, а также всю ее жизнь. Жемчуг был великолепен. Ее даже беспокоило, что он был слишком хорош. Вероятно, и стоить он должен был очень дорого. Как смог Ральф позволить себе это? Жена не знала ничего о доходах своего мужа. Вирджиния запретила ему покупать что-нибудь из одежды для нее. Ей хватало своих денег для этого, так сказала она. Ральф клал деньги на домашние расходы в круглую черную коробку, стоявшую на камине, и их всегда хватало. Коробка никогда не пустовала, хотя Вирджиния не видела ни разу, что муж наполнял ее. Но, конечно, у Ральфа не могло быть много денег, и это ожерелье… но Вирджиния отбросила эти мысли. Она с радостью надела ожерелье и восхищалась им. Это была первая очень красивая вещь, которая у нее появилась.

 

37

Новый год. Старый, отживший, сбросивший свои лавры календарь закончился. К жизни пришел новый. Январь был месяцем бурь. Три последних недели шел сильный снег. Термометр опустился значительно ниже нуля и остановился на этой отметке. Но Вирджиния и Ральф были довольны. По крайней мере, не было комаров. А потрескивание и ворчание огня в камине заглушало завывание северного ветра. Везучий и Банджо растолстели и покрылись густой, шелковистой зимней шерстью. Нип и Так улетели.

— Но они вернутся весной, — пообещал Ральф.

Их жизнь не была монотонной. Иногда случались мелкие личные стычки, которые никогда не превращались в ссоры. Иногда заглядывал Старый Саймон и мог просидеть целый вечер или даже день. Он приезжал на своей старой таратайке, длинная рыжая борода его была покрыта снегом. Он обычно привозил с собой скрипку и играл на ней, к всеобщему удовольствию, за исключением Банджо, который немедленно и неизменно забирался под кровать Вирджинии. Иногда Саймон и Ральф беседовали, пока Вирджиния пекла для них пирог. Иногда они молча курили до тех пор, пока Голубой Замок не наполнялся дымом, и Вирджинии приходилось распахивать двери. Иногда мужчины азартно играли в шашки всю ночь в полном молчании. Иногда все вместе ели яблоки, привезенные Саймоном, в то время, как размеренные старые часы отсчитывали приятные минуты.

— Тарелка яблок, открытый огонь и веселая беседа — райское наслаждение, — сказал Ральф. — У каждого может быть море золота. А мы будем ставить на другую лошадь.

Для Джексонов стало проще считать Вирджинию мертвой. До них не долетали те слухи, которые бродили по Порту, и не беспокоили их, а сама она с Ральфом только иногда появлялась, чтобы посмотреть в городе фильм или съесть горячий бутерброд в уголке кафе. В конце концов, никто из Джексонов и не вспоминал и Вирджинии, кроме кузины Джорджины, которая, бывало, лежала бессонными ночами и беспокоилась о бедняжке Вурж. Не голодна ли она? Хорошо ли обращается с ней это ужасное существо? Тепло ли ей по ночам?

А Вирджинии было очень тепло по ночам. Иногда она просыпалась и ощущала уют приятных зимних ночей на этом маленьком островке посреди замерзшего озера. А все остальные зимние ночи ее жизни были так холодны и длинны. Она ненавидела просыпаться в прежние ночи и думать о пустоте и никчемности прошедшего дня, о пустоте и никчемности дней предстоящих. И сейчас она просыпалась почти каждую ночь, проводила полчаса без сна, счастливая, ощущая рядом ровное дыхание Ральфа, а через раскрытую дверь из темноты ей подмигивало пламя огня, потрескивавшее в камине. Было приятно ощущать тепло запрыгнувшей в кровать кошки, устроившейся в ногах и мурлыкавшей. Обычно это был Везучий. Банджо предпочитал сидеть в одиночестве перед камином, как размышляющий демон. В такие моменты Банджо был очень осмотрительным, но Вирджиния больше любила, когда он не был так осторожен.

Край ее кровати находился как раз напротив окна. Иначе кровать было невозможно поставить в крохотной комнате. Вирджиния, лежа в кровати, могла смотреть в окно и сквозь большие сосновые ветки, касавшиеся стекла, разглядывать озеро, белое и блестящее, как жемчужная поверхность или темное и страшное в бурю. Иногда сосновые ветви дружески стучали в оконное стекло. Временами Вирджинии казалось, что она слышит шепот снега в соснах как раз напротив своего окна. Редкими ночами женщине казалось, что весь внешний мир превратился в империю тишины, молчания. Они сменялись ночами, когда колдовские завывания ветра разносились среди сосен; ночи с удивительным сиянием звезд, бросавших свет на Голубой Замок; настороженные ночи перед бурей, когда она подкрадывалась по поверхности озера с низким, заунывным плачем тайно и зловеще. Но в основном Вирджиния крепко спала во все эти разнообразные, дивные ночи. Да и утром она могла спать столько, сколько захочется. Это никого не волновало. Ральф готовил себе завтрак из яичницы и бекона сам, а потом запирался в своей камере до самого ужина. А затем приходили вечера чтения и бесед. Супруги разговаривали обо всем на свете и о других мирах. Они смеялись над своими собственными шутками, эхом разносившимися по Голубому Замку.

— Ты восхитительно смеешься, — сказал однажды Вирджинии Ральф. — Мне сразу хочется смеяться самому, заслышав твой смех. В твоем смехе таится загадка: как будто в твоей жизни было много забавного, над чем ты не могла позволить себе смеяться. Смеялась ли ты так, мой Лунный Свет, до тех пор, как появилась на этом озере?

— Я никогда не смеялась вообще. В буквальном смысле слова. Я обычно глупо хихикала, когда чувствовала, что от меня этого ждут. А сейчас я смеюсь тогда, когда мне хочется.

Не раз Вирджиния поражалась и сама, когда замечала, что Ральф стал смеяться значительно чаще, и смех его изменился. Он стал нравственно чище. Уже очень редко слышались в нем циничные нотки. Разве мог так смеяться человек, чья душа была отягчена преступлением? И тем не менее Ральф, вероятно, что-то все-таки совершил. Вирджиния предположила, что это могло быть. Она решила, что он был сбежавшим банковским кассиром. Женщина нашла в одной из книг мужа старую вырезку из английской газеты, в которой описывался разыскиваемый сбежавший кассир. Описание совпадало с внешностью Ральфа, так же, как с внешностью дюжины других мужчин, которых знала Вирджиния. Но по нескольким случайным замечаниям, которые время от времени отпускал Ральф, она поняла, что муж хорошо знает Англию. Вирджиния так представляла себе это в глубине сознания. Ральф работал в банке. Он захотел взять немного денег для начала своего дела, намереваясь, естественно, вернуть их позже. Но это повторилось, он залезал все глубже и глубже, пока не понял, что не осталось другого выхода, кроме побега. Так случается со многими мужчинами. Вирджиния была глубоко убеждена, что Ральф не хотел причинить вреда. И хотя имя человека из вырезанной статьи было Рональд Берг, для Вирджинии это ничего не значило. Она всегда считала, что Данмор — это вымышленное имя.

И все-таки одна ночь в эту зиму была для Вирджинии несчастливой. Это случилось в марте, когда большая часть снега сошла, а Нип и Так уже вернулись. Ральф ушел в полдень на длительную прогулку по лесу, сказав что вернется, если все будет хорошо. Вскоре после его ухода начался снегопад. Поднялся ветер, и неожиданно озеро было охвачено самой страшной бурей за всю зиму. Буря разрывала озеро и стучалась в маленький домик. Темный, зловещий лес на берегу пугал Вирджинию, страх вызывали ветви сосен, угроза мерещилась в мрачном, жутком реве ветра. Вирджиния провела ночь на коврике перед камином, уткнувшись лицом в ладони, чтобы нельзя было бросить и случайный взгляд в окно, чтобы не видеть сквозь столбы снега то, что раньше было озером с голубой поверхностью. Где Ральф? Заблудился на этом безжалостном озере? Пал, изнеможденный блужданиями по непроходимому лесу? Вирджиния пережила сотню смертей за эту ночь и сполна заплатила за все свое счастье в Голубом Замке. Пришло утро, буря улеглась, небо прояснилось. Солнце торжествовало над Сауресом. А в полдень вернулся Ральф. Вирджиния заметила его из окна, как только он вышел из леса, стройная и темная фигура на фоне блистающего солнечного горизонта. Она выбежала встретить мужа. С ногами что-то случилось, и Вирджиния смогла только опуститься на стул Банджо. К счастью, Банджо успел вовремя спрыгнуть, растопырив в негодовании усы. Тут и нашел жену Ральф. Она сидела, опустив лицо на ладони.

— Ральф, я думала, ты погиб, — прошептала Вирджиния.

Он присвистнул.

— После двух лет на Клондайке никакая буря, а этот небольшой снегопад тем более, не смогут повредить мне. Я провел ночь в укрытии на берегу. Немного холодно, но вполне сносно. Малышка! Твои глаза напоминают мне сгоревшие дыры в одеяле. Ты просидела здесь всю ночь, волнуясь о своем лесном человеке?

— Да, — сказала Вирджиния. — Но я ничем не могла помочь. И шторм казался таким неукротимым. Любой мог заблудиться в такой снегопад. А когда… я увидела тебя… выходящим из леса… там… что-то случилось со мной. Не знаю что. Как будто я умерла и снова вернулась к жизни. Не могу описать это иначе.

 

38

Весна. Озеро, черное и угрюмое неделю-две, неожиданно вспыхнуло сапфирами и бирюзой, снова с отливами лилового и розового, засмеялось через окно, стало ласкать свои аметистовые острова под мягким, как шелк, ветром. Лягушки, маленькие зеленые ящерицы из топи болот повсюду распевали длинными сумерками, переходящими в ночи. Острова сказочно зазеленели. В глаза бросалась красота необузданной молодой зелени деревьев в ранней листве, завораживающая прелесть новых побегов вязов; лес, надевавший на себя весеннее цветение. Все это духовно близко к сути непокорности. Красноватая дымка на кленах. Ивы распустили серебристые сережки. Забытая фиолетовость Сауреса расцвела снова. Притягательна сила апреля.

— Представь, сколько тысяч весен прошло на Сауресе, и все такие великолепные, — сказала Вирджиния. — Ах, Ральф, посмотри на эту дикую сливу! Я хочу… я должна процитировать Фрэнка Стеджера. В одной из его книг есть отрывок, который я перечитывала сотню раз. Он, должно быть, написал его, глядя на дерево, подобное этому.

— «Обратите внимание на молодое дерево дикой сливы, украсившее себя бессмертно модной подвенечной фатой из нежнейшего шелка. Как будто руки лесных фей создали это видение, являющееся не более чем миражом. Я полагаю, что и само дерево осознает свою красоту. Оно задрало нос перед нашими глазами, как будто его красота совсем не самое эфемерное явление в лесу: сегодня она редка и восхитительна, а завтра все прошло. Каждый порыв южного ветра, прорывающегося сквозь ветви, поднимает облако сказочных лепестков. Но разве в этом дело? Сегодня это королева леса, и так будет всегда».

— Мне кажется, ты чувствуешь себя много лучше с тех пор, как вырвалась из своей системы, — бессердечно сказал Ральф.

— «А вот пятно одуванчиков, — как не в чем ни бывало продолжала Вирджиния. — Хотя одуванчики не должны расти в лесу. Но они не имеют об этом ни малейшего понятия. Они такие веселые и довольные собой. В одуванчиках нет той загадки и тайны, как в настоящих лесных цветах».

— Короче говоря, они совсем не секретные, — сказал Ральф. — Но подожди минуточку. Леса живут своей собственной жизнью даже в этом случае с одуванчиками. Немного погодя эта броская желтизна и самодовольство пройдут, и мы обнаружим здесь мистические седые шары, разлетающиеся над высокой травой в полной гармонии с традициями леса.

— Ты говоришь совсем как Фрэнк Стеджер, — поддразнила его Вирджиния.

— Что я такое сказал, чтобы добиться этой суровой критики? — пожаловался Ральф.

Одно из ярчайших проявлений весны заключалось в том, что снова появился автомобиль. Ральф поставил машину на колеса, и Данморы поехали через Хайворт по самой грязи. Они миновали дома нескольких Джексонов, проворчавших и отметивших, что весна пришла и сейчас вновь придется повсюду сталкиваться с этой бессовестной парой. Вирджиния разгуливала по магазинам Хайворта, встретила на улице дядю Роберта. Но он не сразу понял, а сообразил только пройдя еще два квартала, что та молодая женщина в пальто с ярко-малиновым воротником, с разгоревшимися на апрельском ветру щеками, с челкой черных волос над насмешливыми горящими глазами, была Вирджиния. Когда дядя Роберт понял это, он пришел в ярость. Кто позволил ей так выглядеть? Совсем как девчонка. Путь грешника труден. Должен быть труден. Духовный и плотский. А по Вирджинии этого не скажешь. Ее жизненный путь, похоже, был радостен. Что-то в этом не то.

Вирджиния и Ральф задержались в Порте, поэтому уже стемнело, когда им пришлось вновь проезжать через Хайворт. У своего дома Вирджиния, поддавшись импульсу, вышла из машины, открыла маленькую калитку и на цыпочках подошла к окну гостиной. Там сидели мать и кузина Мелисандра. Они вязали. Заблуждавшиеся и бесчеловечные, как всегда. Если бы они казались хоть немного одинокими, Вирджиния зашла бы к ним. Но они вовсе не казались такими. И Вирджинии не о чем было с ними разговаривать.

 

39

Два чудных момента было у Вирджинии этой весной.

Однажды, возвращаясь домой лесом через долину со стелющимися побегами земляничного дерева и вьющимся плющом, она встретила человека, которого, насколько ей было известно, звали Арни Кроуз. Арни Кроуз, известный художник, который прославился портретами красивых женщин. Зимой он жил в Нью-Йорке, но имел коттедж на острове в северной части Сауреса, куда он приезжал сразу же, как только сходил лед с озера. О нем шла слава как об одиноком и эксцентричном человеке. В своих портретах он никогда не льстил своим натурщицам. Для этого не было необходимости, потому что Арни никогда не писал портреты тех, кто нуждался в лести. Достаточно было одного предложения от Арни написать портрет, и женщина могла считать себя признанной красавицей. Вирджиния так много слышала о художнике, что не могла сдержаться и обернулась, чтобы хоть украдкой, краем глаза посмотреть на него. Косой луч бледного весеннего солнца упал сквозь ветви сосны на черные волосы непокрытой головы женщины и высветил ее раскосые глаза. На Вирджинии был надет бледно-зеленый свитер, а в волосах красовалась фиалка. Распустившийся фонтан побегов плюща и земляничного дерева переполнял руки Вирджинии и свисал с обеих сторон. Глаза Арни Кроуза загорелись.

— У меня был гость, — сказал Ральф на следующий день, когда Вирджиния вернулась после очередного похода за цветами.

— Кто? — удивилась Вирджиния, но довольно безразлично. Она начала подбирать цветы в букет.

— Арни Кроуз. Он хочет написать твой портрет, Лунный Свет.

— Мой?! — Цветы рассыпались из рук женщины. — Ты смеешься надо мной, Ральф.

— Нет. Кроуз за этим и приходил. Спросить моего разрешения написать портрет моей жены как дух Сансора или что-то в этом роде.

— Но… но… — пробормотала Вирджиния, — Арни Кроуз никогда не рисовал никого, кроме… кроме…

— Красивых женщин, — закончил Ральф. — Запомни, миссис Ральф Данмор — красивейшая женщина.

— Глупости, — сказала Вирджиния, пытаясь собрать рассыпавшиеся цветы. — И ты сам знаешь, какой это абсурд, Ральф. Я знаю, что выгляжу много лучше, чем год назад, но я далеко не красавица.

— Арни Кроуз никогда не ошибается, — заметил Ральф. — Ты забываешь, Лунный Свет, что существуют различные типы красоты. В твоем понимании она ассоциируется с тем явным типом, к которому принадлежит твоя кузина Корнелия. Я видел ее, она недурна, но она никогда не дождется, чтобы Арни Кроуз писал с нее. Грубо, но очень точно. Корнелия выставляет свои достоинства напоказ, как в витрине магазина. Ты в своем подсознании считаешь, что человек не может быть красив, если он не похож на Корнелию. А свое лицо ты помнишь таким, каким оно было в те дни, когда душе не было позволено отражать на нем хоть что-то. Кроуз говорил что-то об изгибе твоей шеи, когда ты обернулась через плечо. Я же постоянно говорил тебе, как это привлекательно. И он совсем сошел с ума от твоих глаз. Если бы я не был полностью уверен в том, что это профессиональный интерес, если бы Кроуз не слыл закоренелым холостяком, ты знаешь, я бы стал ревновать.

— А я не хочу, чтобы с меня рисовали, — сказала Вирджиния. — Надеюсь, ты передашь ему это.

— Я не мог сказать ему этого. Я не знал, чего хочешь ты. Но я сообщил, что я бы сам этого не хотел, чтобы с моей жены писали портрет и вывешивали его в салонах на всеобщее обозрение. Не хочу, чтобы на мою жену смотрели другие мужчины. Потому что, конечно, сам я не смогу купить это полотно. Поэтому, даже если бы ты захотела быть нарисованной, Лунный Свет, твой муж-тиран не позволил бы этого. Кроуз был слегка ошарашен. Он не привык к отказам. Его просьбы, подобные этой, можно считать королевскими.

— Но мы вне закона, — рассмеялась Вирджиния. — Мы не подчиняемся никаким указам и не признаем монархов.

А в душе Вирджиния откровенно призналась себе: «Как бы я хотела, чтобы Корнелия знала, что Арни Кроуз хочет написать мой портрет. Мой! Портрет этой старой девы, Вирджинии Джексон».

Второй случай произошел с Вирджинией в один из майских вечеров, когда она поняла, что в самом деле нравится Ральфу. Она всегда надеялась, что это так и есть, но иногда ей все-таки казалось, что он так добр, мил и ласков только из жалости. Зная, что Вирджиния не проживет долго, он решил подарить ей счастливое время в конце жизни. Временами ее охватывал страх, что в мыслях ее муж снова стремится к свободе, без женского вторжения на его остров и без этой болтовни в его лесном царстве. Вирджиния считала, что Ральф никогда не полюбит ее. Она даже и не хотела от него этого. Если он ее полюбит, то будет несчастен, когда она умрет. Вирджиния никогда, даже в мыслях, не уклонялась от этого слова, не заменяла его «уходом в мир иной». И женщине совсем не хотелось делать Ральфа несчастным. Но ей не хотелось и того, чтобы он радовался этому или, по крайней мере, чувствовал облегчение. Она хотела нравиться Ральфу, чтобы он скучал без нее, как без хорошего друга. Но Вирджиния не была уверена, что он испытывает к ней какое-то другое чувство, кроме жалости, до одной ночи, убедившей ее, что это не так.

На закате Данморы пошли прогуляться по холмам. Они с восторгом открыли девственный ключ среди зарослей папоротников и вместе приникли к нему. Потом супруги подошли к упавшему дереву и долго сидели на нем. Они мало говорили, но у Вирджинии возникло удивительное чувство единения с Ральфом. Она знала, что такого чувства не могло возникнуть, если бы она совсем не нравилась мужу.

— Как ты хороша! — неожиданно сказал он. — Как ты удивительно красива! Иногда мне кажется, что ты безумно хороша, чтобы быть реальностью, и все это только сон!

«Почему я не могу умереть сейчас… прямо в эту минуту… пока я так счастлива?» — подумала Вирджиния.

Но в любом случае ей осталось немного. Ведь Вирджиния понимала, что должна умереть за тот год, который ей отпустил доктор Стинер. Она не берегла себя, даже не делала к этому попыток. Но ей хотелось прожить хотя бы этот данный ей год. Вирджиния не позволяла себе думать об этом. Но сейчас, сидя рядом с Ральфом, рука в руке, она неожиданно осознала это. У Вирджинии давно не было сердечных приступов, по крайней мере два последних месяца. Последний случился за две или три ночи до того, как Ральф ушел в бурю. С тех пор женщина как будто забыла, что у нее вообще есть сердце. Тем не менее она не сомневалась, что конец приближался. Природа просто отказалась от борьбы, поэтому не было даже боли.

«Боюсь, что жизнь на небесах покажется мне очень скучной после этого последнего года, — подумала Вирджиния. — Но, вероятно, там я не смогу об этом вспомнить. А хорошо ли это будет? Нет, нет. Я не хочу забыть Ральфа. Пусть лучше мне будет плохо на небесах при воспоминаниях о недосягаемости, чем счастливо в забытьи. И я пронесу в памяти сквозь вечность, что я в самом деле нравлюсь ему».

 

40

Очень долго иногда могут тянуться тридцать секунд, настолько долго, что можно успеть сотворить чудо или совершить революцию. За тридцать секунд жизнь полностью перевернулась для Ральфа и Вирджинии Данморов.

В один из июньских вечеров они отправились на лодке по озеру, порыбачили с час в одном из маленьких ручейков и пошли пешком по лесу в Порт-Роуз, что в двух с половиной милях. Вирджиния прошлась по магазинам, купила пару новых практичных туфель. Ее старые туфли неожиданно развалились, и в этот вечер она вынуждена была надеть единственные оставшиеся у нее кожаные туфли на высоком, изящном каблуке, которые она купила в порыве безрассудства еще зимой. Она купила их тогда не столько оттого, что они были необыкновенно красивы, сколько потому, что ей захотелось сделать в своей жизни хоть одну глупую, экстравагантную покупку. Иногда она надевала эти туфли вечерами в Голубом Замке, но в этот раз ей пришлось надеть их и для прогулки. Конечно, гулять по лесу в этих экстравагантных туфлях было не совсем удобно, и Ральф посмеивался над женой, глядя, как она выхаживает в них по лесным тропинкам.

Самой Вирджинии втайне очень нравился вид своих ножек в этих великолепных, но дурацких туфлях, поэтому, несмотря на неудобство, она не сменила их на новые прямо в магазине, хотя могла это сделать.

Солнце висело уже достаточно низко над соснами, когда они покинули Порт-Роуз. К северу от города леса подступали очень близко, и когда Данморы возвращались из города домой, Вирджинии всегда казалось, что они переходят из одного мира в другой, из реальности в сказку. Это ощущение возникло сразу же, как только сосны смыкались за спинами.

В полутора милях от Порт-Роуза находилась маленькая железнодорожная станция с небольшим вокзальчиком, который в это время дня был пустынным, поскольку не ожидалось ни одного местного поезда. Не было ни души и сегодня, когда Вирджиния с Ральфом вышли из леса. Клубы дыма над верхушками деревьев предсказывали приближение проходящего поезда, хотя поворот рельсов влево делал его невидимым. Рельсы вибрировали под ударами колес, когда Ральф ступил на полотно. Вирджиния шла следом за ним, отставая на несколько шагов. Она замешкалась, собирая колокольчики вдоль узкой вьющейся тропинки. Но времени было достаточно, чтобы перейти дорогу до приближения поезда. Совершенно бездумно Вирджиния ступила на первый рельс.

Позже она никак не могла объяснить, как все произошло. Следующие тридцать секунд запечатлелись в ее сознании как безумный кошмар, в котором она успела пережить агонию тысячи смертей.

Каблук ее дивных идиотских туфель застрял в стыке рельсов, и она никак не могла его освободить.

Ральф! Ральф! — в панике закричала Вирджиния.

Ральф повернулся, увидел, что случилось, заметил ее посеревшее лицо, рвущуюся спину. Он пытался освободить ее каблук или хотя бы высвободить ногу из туфли. Все напрасно. Через мгновение поезд должен был показаться из-за поворота и тогда все…

— Уходи, уходи быстрей… ты погибнешь, Ральф! — кричала Вирджиния, пытаясь оттолкнуть мужа.

Ральф опустился на колени с белым как мел лицом, судорожно дернул туфлю. Дрожащие пальцы соскальзывали. Он выхватил из кармана нож и полоснул им. А Вирджиния все пыталась оттолкнуть его прочь. Ее разум помутился больше от того, что Ральф мог погибнуть. Об опасности, нависшей над ней самой, она не думала.

— Ральф, уходи… уходи… ради Бога, уходи!

— Ни за что! — прокричал Ральф сквозь стиснутые зубы. Он еще раз с остервенением дернул туфлю. Когда поезд с грохотом вырвался из-за поворота, Ральф отпрыгнул, увлекая за собой Вирджинию, отбросившую наконец свою туфлю. Ветер, поднятый проносившимся мимо поездом, ледяным холодом дунул им в лица.

— Слава Богу! — выдохнул он.

Какое-то мгновение они стояли, глупо уставившись друг на друга, два потрясенных существа с бледными лицами и обезумевшими глазами. Потом они добрели до маленькой скамеечки в дальнем углу станции и, обессиленные, опустились на нее. Ральф уткнулся лицом в ладони, не произнося ни слова. Вирджиния сидела, вытянувшись в струну, смотря невидящими глазами в сторону соснового леса вдоль пустынных, длинных, блистающих рельсов. В ее помутившемся сознании стучала только одна мысль. И эта мысль жгла ее, как, должно быть, огонь жжет тело.

Доктор Стинер сказал ей год назад, что у нее тяжелая форма сердечного заболевания, и любое волнение может оказаться гибельным.

Если это действительно так, то почему она до сих пор еще не мертва? Прямо в эту самую минуту? Она только что пережила такой ужас, сконцентрировавшийся в этих тридцати секундах, что не каждому человеку дано испытать за всю жизнь. И она не умерла от всего этого. Ей ни на йоту не стало хуже. Небольшая дрожь в коленях, которую испытывал бы каждый. Учащенное сердцебиение, как у всякого. И ничего больше.

Почему?

Возможно ли, чтобы доктор Стинер допустил ошибку?…

Вирджиния вздрогнула от неожиданно пахнувшего на них порыва свежего ветра и взглянула на Ральфа, сгорбившегося рядом с ней. Его молчание было очень выразительно: неужели и он думал о том же самом? Неужели он неожиданно понял и в его голову закралось сомнение, что он женился не на несколько месяцев или хотя бы год, а на всю оставшуюся жизнь, женился на женщине, которую он не любит, которая навязала ему себя такой уловкой и даже ложью? Вирджинии стало плохо от этих мыслей. Такого не может быть. Это слишком жестоко. Доктор Стинер не мог допустить ошибки. Это невероятно. Он один из лучших специалистов-кардиологов в стране. Кроме того, Вирджиния и сама помнила болезненные спазмы, которые случались с ее сердцем. Судя по ним, она действительно не была здорова.

Но вот уже три месяца, как приступы прекратились.

Почему?

Неожиданно Ральф пришел в себя. Он встал, не глядя на Вирджинию, и сказал, как бы между прочим:

— Мне кажется, нам пора отправляться домой. Солнце уже низко. Ты сможешь пройти остальную дорогу?

— Думаю, да, — несчастным голосом ответила Вирджиния.

Ральф вернулся к железнодорожному полотну, забрал уроненный пакет с новыми туфлями Вирджинии, принес его жене, заставил надеть туфли, но не помог и стоял, повернувшись к ней спиной, глядя на темные сосны.

Потом они шли молча по тенистой дороге в сторону озера. Так же молча он оттолкнул лодку в закатное чудо под названием Саурес. Они молча отчалили и поплыли вдоль серебристо-багряного берега, покачиваясь на волнах. В молчании Данморы проплыли мимо коттеджей, в которых звучала музыка и смех. Молча причалили в установленном месте позади Голубого Замка.

Вирджиния стала подниматься по скалистой дороге к дому. Несчастная, она опустилась на первый попавшийся дома стул и уставилась в окно под радостное мурлыканье Везучего и протестующий взгляд Банджо, так как первый попавшийся Вирджинии стул оказался его личным владением.

Ральф зашел через несколько минут. Он не подходил к ней близко, а просто стал сзади и ласково спросил, не стало ли ей хуже от всего пережитого. Вирджиния отдала бы назад год счастья, если бы могла честно ответить: «Да».

— Нет, — искренне призналась женщина.

Ральф ушел в камеру Синей Бороды и закрыл за собой дверь. Вирджиния слышала, как он ходил взад и вперед. Никогда прежде она не слышала этих шагов.

А час назад, всего только час назад она была так счастлива!

 

41

В конце концов, Вирджиния отправилась спать. Перед сном она перечитала письмо доктора Стинера. Оно немного успокоило ее. Такое спокойное, уверенное. Почерк отчетливый и твердый. Письмо не было написано человеком, который не ведает о том, что пишет. Спать тем не менее Вирджиния не могла. Она прикинулась спящей, когда вошел Ральф. Он сделал вид, что тоже идет спать. Но Вирджиния отлично знала, что он спит не более, чем она. Она знала, что Ральф лежит рядом и смотрит в темноту. О чем он думает? Хочет понять? Но что?

Вирджиния, которая провела много часов без сна у этого окна, сейчас, в эту несчастную ночь расплачивалась за свое счастье. Ужасный, зловещий факт вырисовывался перед ней из тумана подозрений, догадок и страха. Она не могла закрыть на это глаза, отогнать прочь, проигнорировать.

Вероятно, все-таки ничего страшного с ее сердцем нет, несмотря на то, что сказал по этому поводу доктор Стинер. Если бы было, то эти тридцать секунд убили бы ее. И бесполезно обращаться к письму доктора Стинера и его репутации. Величайшие специалисты тоже ошибаются. И доктор Стинер допустил такую ошибку.

Под утро Вирджиния забылась в тяжелом сне. Ей приснилось, что Ральф зло упрекал жену в том, что она обманула его. Во сне Вирджиния потеряла над собой контроль и сильно ударила мужа по голове скалкой. А скалка оказалась из стекла и от удара мелкими осколками разлетелась по полу. Вирджиния проснулась от своего крика, и когда поняла, что это всего лишь сон, испытала чувство облегчения, но через некоторое время над ней опять нависла жестокая реальность, еще более тяжелая от сознания того, что она обманула Ральфа.

Ральф ушел. Вирджиния знала, как иногда бывает, подсознательно, что мужа не было ни дома, ни в комнате Синей Бороды. В гостиной стояла удивительная тишина. Какая-то подозрительная тишина. Старые часы остановились. Ральф, вероятно, забыл завести их, что никогда не случалось с ним прежде. Комната без часов казалась мертвой, хотя в окно врывался солнечный луч и отблески танцующих волн, плещущихся за стенами дома.

Лодки не было, но машина стояла на месте на берегу под деревьями. Значит, Ральф ушел в лес. Он не вернется до ночи, а может быть, и до утра. Очевидно, он сердится на нее. Это его зловещее молчание, должно быть, означало злость, холодную, глубокую, оправданную. Вирджиния решила, что ей нужно сделать в первую очередь. Это решение подействовало на нее успокаивающе. Во всяком случае, странное оцепенение, охватившее ее, было хуже боли. У Вирджинии было такое состояние, как будто в ней что-то умерло. Женщина заставила себя приготовить завтрак и поесть. Механически она привела Голубой Замок в порядок. Затем надела шляпу и пальто, заперла дверь, спрятала ключ в дупло старой сосны и переплыла в лодке на другой берег. Она отправилась в Хайворт к доктору Стинеру. Она должна знать истину.

 

42

Доктор Стинер взглянул на женщину и начал рыться в своей памяти.

— Э-э-э… мисс… мисс…

— Миссис Данмор, — тихо сказала Вирджиния. — Я была мисс Вирджиния Джексон, когда приходила к вам в прошлом мае, почти год назад. Я хотела проконсультироваться насчет своего сердца.

Лицо доктора Стинера просияло.

— Да, конечно. Я вспомнил. Но меня нельзя обвинять за то, что я не смог узнать вас. Вы переменились невообразимо. И вышли замуж. Это пошло вам на пользу. Вы больше не выглядите таким инвалидом, как тогда, не так ли? Я помню тот день. Я был сильно расстроен. Весть о несчастье с сыном сразила меня. Но с ним теперь все в порядке, и с вами, я вижу, тоже. Я говорил вам, вы же знаете, что не о чем беспокоиться.

Вирджиния взглянула на него.

— Да, вы сообщили мне обо всем в письме, — медленно произнесла она со странным ощущением, что кто-то другой говорит ее голосом. — Что у меня ангина пекторис, в последней стадии, осложненная расширением артерий. Вы писали, что я могу умереть в любую минуту, что я не проживу больше года. — Доктор Стинер изумленно уставился на нее.

— Невероятно! — решительно заявил он. — Я не мог сказать вам этого.

Вирджиния достала из сумочки письмо и протянула его доктору.

— Мисс Вирджиния Джексон, — начал читать доктор Стинер. — Да, да. Конечно, я писал это… в том поезде… той ночью. Но я же сказал вам, что нет ничего серьезного.

— Прочтите ваше письмо, — настаивала Вирджиния.

Доктор Стинер развернул письмо, взглянул в него. На его лице появилось встревоженное выражение, он вскочил на ноги и нервно зашагал по комнате.

— Боже мой! Это письмо я адресовывал старой мисс Джейн Джаксон. Из Порт-Роуза. Она приходила ко мне в тот же день. Я послал ей не то письмо. Что за непростительная халатность! Но я был не в себе в ту ночь. Боже мой! И вы поверили мне… Вы поверили мне… нет, вы, вероятно, обратились к другому врачу…

Вирджиния встала, повернулась, странно взглянула на доктора и села снова.

— Я поверила вам, — обреченно сказала она. — Я не ходила ни к какому другому доктору. Я… я… но это слишком долго объяснять. Но я поверила, что скоро умру.

Доктор Стинер остановился перед Вирджинией.

— Я никогда не смогу простить себе. Я представляю, какой год вам пришлось пережить. Но выглядите вы так, что я не могу этому поверить.

— А это и не важно, — устало сказала Вирджиния. — Так, значит, с моим сердцем все в порядке?

— Ничего серьезного. У вас была так называемая псевдоангина. Она совсем не смертельна, полностью излечивается надлежащим лечением. А иногда приступом радости. Болезнь не очень беспокоила вас?

— Совсем не беспокоит с марта, — ответила Вирджиния. Она вспомнила удивительное чувство, охватившее ее, когда она заметила Ральфа, возвращающегося домой целым и невредимым после бури. Может быть, это и был «приступ радости», излечивший ее?

— Тогда вы практически здоровы. Я писал в письме, предназначавшемся вам, какие лекарства нужно принимать. И, конечно, я предполагал, что вам следует обратиться к другому доктору. Милая, почему вы не сделали этого?

— Я не хотела, чтобы об этом кто-то еще знал.

— Идиот, — откровенно признался доктор Стинер. — Не могу простить себе такой промашки. А бедная мисс Джаксон? Вероятно, она получила письмо, предназначенное для вас, в котором сказано, что с ее здоровьем ничего серьезного. Хотя какая разница? Ее случай безнадежен. Нет разницы в том, стала бы она предпринимать что-то или нет, это не принесло бы ей никакой пользы. Я был даже удивлен, что она прожила так долго: два месяца. Она приходила ко мне в тот день незадолго до вас. Мне не хотелось говорить той женщине правду. Вы думаете, что я — тупой бессердечный человек и мои письма достаточно безжалостны. Я не могу приукрашивать вещи. Но я становлюсь абсолютным трусом, когда нужно сказать в лицо женщине, что она скоро умрет. Я сказал ей, что мне нужно уточнить кое-какие симптомы, в которых я не до конца уверен, и обещал сообщить обо всем на следующий день. Но ее письмо попало к вам, взгляните: уважаемая мисс Джаксон.

— Да, я заметила это, но подумала, что это ошибка. Я не знала, что в Порт-Роузе живут еще и Джаксоны.

— Она одна-единственная. Одинокая престарелая душа. Жила одна с единственной горничной. Она умерла через два месяца после визита ко мне, умерла во сне. Моя ошибка ничего не изменила. Но вы! Не могу простить себе, что обрек вас на этот несчастный год. Пришла пора уходить на пенсию, если я делаю вещи, подобные этому, несмотря даже на то, что мой сын был тяжело изувечен. Сможете ли вы когда-нибудь простить мне?

Несчастный год! Вирджиния улыбнулась вымученной улыбкой при воспоминании о своем счастье. Ошибка доктора Стинера подкупила ее. Но сейчас она была вынуждена расплачиваться за нее. И Вирджиния расплачивалась. Если жить означает чувствовать, что она жила полнокровной жизнью.

Вирджиния позволила доктору Стинеру осмотреть себя, ответила на все его вопросы. Когда он сказал женщине, что она абсолютно здорова и проживет, вероятно, до ста лет, Вирджиния поднялась и молча вышла из кабинета. Женщина знала, что сейчас ей придется обдумать множество ужасных вещей. Доктор Стинер решил, что она очень странная. Каждый на его месте подумал бы так, глядя на ее безнадежные глаза, омраченное лицо, как будто ей объявили смертный приговор, а не пообещали долгие годы жизни. Данмор? Данмор? За кого она, интересно, вышла замуж? Доктор не знал ни одного Данмора в Хайворте. А Вирджиния была раньше такой невзрачной, увядшей старой девой. Боже! Какие перемены произошли с ней после замужества, кем бы этот Данмор ни был! Данмор? Доктор Стинер припомнил. Уж не тот ли бродяга из-за холмов? Неужели Вирджиния Джексон вышла замуж за него? И ее семейство позволило ей сделать это? А может быть, в этом и кроется разгадка. Вирджиния поспешила выйти замуж, рассталась с роскошью, получила радость от познания жизни, вот и все. Вышла замуж! Бог знает за кого! Или иначе: за мошенника? Фальшивомонетчика? Скрывающегося от правосудия? Было бы очень плохо, если она смотрит на смерть как на средство освобождения от этого человека, бедная девочка. Ну, почему все женщины так глупы? Доктор Стинер забыл о Вирджинии очень быстро, хотя помнил со стыдом до самой своей смерти, что вложил письмо не в тот конверт.

 

43

Вирджиния быстро прошла задними улицами, миновала Лужайку Свиданий. Ей не хотелось встречаться ни с кем из знакомых. Ей также не хотелось видеть и незнакомых. Она не хотела, чтобы ее вообще видели. В ее сознании была такая сумятица, такая путаница, неразбериха. Женщине казалось, что и внешне она выглядит так же. Вирджиния с облегчением вздохнула, когда вышла из Хайворта и оказалась на дороге к озеру. Здесь было меньше шансов встретить кого-нибудь из знакомых. Машины, проносившиеся мимо Вирджинии, были переполнены незнакомыми людьми. В одной из них ехала толпа молодых людей, хрипло распевавших:

Вирджиния вздрогнула, как будто кто-то из этой компании выскочил из машины и ударил ее по лицу хлыстом.

Она заключила сделку со смертью, а смерть обманула ее. Сейчас же над ней посмеивается жизнь. Она впутала в это Ральфа, его женитьбой на ней. Оформить развод здесь слишком трудно. Очень дорого. А Ральф ведь совсем не богат.

Вместе с жизнью в душу снова вошел страх. Испепеляющий страх. Страх за то, что подумает обо всем этом Ральф. Или скажет. Страх перед будущим, которое дальше будет проходить без него. Страх перед своим безумным кланом.

Вирджиния сделала свой глоток на пире жизни, и сейчас он горчил на губах. Потому что ее больше не ждала смерть, к мысли о которой она уже привыкла. Нужно продолжать жить и страстно этого желать. Все испорчено, спутано, конечно. Даже этот год в Голубом Замке. Даже ее любовь к Ральфу, которой Вирджиния не стыдилась. Эта любовь была дивной, потому что впереди ждала смерть. А сейчас она казалась низкой, потому что призрак смерти исчез. Как можно переносить непереносимые вещи?

Нужно возвращаться домой и все рассказать ему. Заставить Ральфа поверить, что не хотела обманывать его, она должна убедить мужа в этом. Нужно сказать «прощай!» Голубому Замку и вернуться в свой кирпичный дом на Элм-стрит. Вернуться ко всему, что осталось позади.

Старые связи — старые страхи. Но это неважно. Главное состояло в том, чтобы убедить Ральфа, что она не сознательно совершила с ним этот трюк.

Когда Вирджиния достигла сосен у озера, она остановилась в изумлении, не решаясь идти дальше. Рядом с их старой машиной стояла еще одна: изумительный автомобиль пурпурного цвета. Не темного, королевского цвета, а кричаще красного, бросающегося в глаза. Машина сверкала, как зеркало, а внутреннее убранство ее напоминало интерьер замка. На водительском сиденье сидел представительного вида шофер в ливрее. В салоне сидели еще двое мужчин, и один из них сразу же вышел из машины, как только увидел Вирджинию. Он стоял под соснами, ожидая, когда она подойдет поближе, и у Вирджинии появилась возможность хорошенько рассмотреть его. Высокий стройный человек с выразительным красивым лицом, чисто выбрит, но Вирджиния оставшимся дееспособным уголком ее пришедшего в смятение сознания подумала: «Этому лицу не хватает усов и бороды». Модные, в роговой оправе, очки на умных глазах. Поджатые губы, прямой аристократический нос. «Где… где… где? — вспоминала Вирджиния. — Где я видела это лицо раньше?» Лицо казалось ей знакомым, как свое собственное.

На незнакомце была серая шляпа, серое же пальто поверх добротного костюма и черный галстук на белоснежной рубашке. На сухой крепкой руке, протянутой Вирджинии, блеснул бриллиант. У мужчины была приятная отеческая улыбка, а его грудной чистый голос звучал очень доброжелательно, когда он заговорил:

— Не можете ли вы сказать мне, мисс, ведь раньше этот дом принадлежал мистеру Данмору? Если это так, то как попасть туда?

Брикассар!!! Сознание Вирджинии молнией пронзила догадка. Она узнала этого человека. Это его изображение украшало многочисленные коробочки и упаковки с лекарствами, выставленные в аптеках, да и в доме матери они занимали все ящики и полки. Но как он попал сюда?

— Нет, — рассеянно ответила Вирджиния, — этот дом принадлежит мистеру Данмору.

Мужчина кивнул:

— Да, я знаю. Ральф называет себя Данмором, но это имя принадлежит его бедной матери. Ральф Данмор де Брикассар — вот его полное имя. А сейчас, мисс, вы не могли бы помочь нам с его отцом переправиться на остров? Там, кажется, никого нет. Я уже кричал и махал руками, что еще остается делать старому дядьке. Хотя все без пользы, поднял только стаю ворон. Я полагаю, Ральфа нет дома.

— Он ушел еще утром, когда я была дома, — сказала Вирджиния, — думаю, он еще не вернулся. — Вирджиния говорила спокойно и без эмоций. Этот шок лишил женщину последних сил, еще оставшихся у нее после разговора с доктором Стинером. Она не могла больше даже размышлять. Что от этого толку?

Мужчина уставился на Вирджинию, как парализованный.

— Как вы сказали? Когда вы были дома…? Вы что, живете там?

Приезжий махнул рукой в сторону Голубого Замка.

— Конечно, — глупо ответила Вирджиния. — Я его жена.

Мужчина достал желтый шелковый платок, сдвинул шляпу и вытер лоб. Он был совершенно ошеломлен, но Вирджиния, казалось, не замечала его состояния. Она и сама была не в лучшем виде.

— Извините меня, — сказал мужчина, — у меня небольшой шок.

— Шоки сегодня как будто с утра витают в воздухе, — рассеянно проговорила Вирджиния.

— Я не знал, что Ральф был… женат. Я не думал, что он сможет жениться, не сообщив об этом своим родственникам.

Глаза мужчины стали печальными. Сама охваченная душевной болью, страхом, несчастьем, Вирджиния неожиданно испытала жалость к этому человеку.

— Не судите его, — торопливо сказала женщина. — Это была не его вина. Я сделала все сама.

— Но ведь не вы же просили его жениться на вас, я полагаю, — предположил мужчина. — Он мог бы дать знать своему отцу или мне. Мы могли бы познакомиться со своей невесткой и раньше, если бы он поставил нас в известность. Но рад встретиться с вами сейчас, моя дорогая, очень рад. Вы кажетесь мне очень разумной молодой женщиной. Я все боялся, что Ральф может выбрать себе кого-нибудь в жены, только глядя на смазливую мордашку. Девицы таскались за ним постоянно. Хотели его денег? Наверно. Они не любили его ум и характер, его способности, хотели только долларов. Хотели запустить свои изящные пальчики в миллионы его старого отца.

— Миллионы? — рассеянно произнесла Вирджиния. Ей хотелось присесть где-нибудь, хотелось подумать обо всем, ей хотелось, чтобы она вместе с этим Голубым Замком погрузилась на дно озера навечно, подальше от людских глаз.

— Миллионы! — самодовольно подтвердил мужчина. — А Ральф отказался от них ради… вот этого, — он снова блеснул бриллиантом в сторону Голубого Замка. — Как вы думаете, обретет ли он когда-нибудь снова здравый смысл? И все из-за какой-то девчонки. Но раз уж он женился, значит, преодолел свое чувство. Вы должны убедить его вернуться к цивилизации. Глупо так тратить жизнь. Привезете вы нас или нет в его дом, мисс? Вы ведь, наверное, знаете, как это делается?

— Конечно, — кивнула Вирджиния и оглянулась в сторону другого мужчины, который все еще сидел в машине. Дядя Ральфа заметил это движение и всполошился:

— О, простите меня. Я так разволновался, что не представился вам. Я дядя вашего мужа, Рональд де Брикассар, а там, в машине, его отец. Он очень сердит на сына, и я взял на себя миссию миротворца, уговорил его приехать сюда примириться с сыном. Пойдемте, милая, я вас познакомлю с этим старым упрямцем.

Мужчина взял Вирджинию за руку, и она безропотно пошла с ним к машине. При их приближении сидевший в машине мужчина поднял голову и с интересом взглянул на Вирджинию. Она сразу же узнала в его лице знакомые черты мужа. Они были очень похожи друг на друга: Ральф, то есть, и его отец. Такие же выразительные синие глаза, высокий лоб и прямой нос, как будто вылепленный искусным скульптором. И твердые, упрямо сжатые губы, какие бывают у Ральфа, когда он сердится или думает о чем-то своем, потаенном.

Мистер де Брикассар вышел из машины и поклонился Вирджинии.

— Генри, я хочу представить тебе твою невестку. Знакомься, это жена Ральфа.

Губы отца дрогнули, а в глазах появились боль и недоумение, но минуту спустя он сумел справиться с собой и сдержанно сказал:

— Вот как? Сын не удостоил меня чести сообщить о своей женитьбе. — Его голос обиженно дрогнул.

— Простите нас, — мягко сказала Вирджиния. — Ральф не хотел обидеть вас… Так получилось…

— Да, всегда так получается, — неопределенно проговорил мистер де Брикассар. — Но я рад. Надеюсь, теперь мой сын вернется домой. Не собирается же он всю жизнь держать свою жену на необитаемом острове.

— Нам здесь нравится, — искренне ответила Вирджиния. Де Брикассар-отец снова с интересом глянул на нее. Очевидно, невестка произвела на него хорошее впечатление, потому что лицо его смягчилось и глаза потеплели.

— Ну-ну, — сказал он. — Покажите хотя бы свои владения.

— Ну, вот и прекрасно! — обрадовался его брат. Вирджиния рассеянно улыбнулась им и пошла к берегу, ее новые родственники направились следом за ней. Неожиданно дядя Ральфа удивленно воскликнул:

— А это еще чья развалюха?

— Вы имеете в виду машину? — поинтересовалась Вирджиния. — Это машина Ральфа.

— Боже мой! И Ральф де Брикассар ездит на такой колымаге! Она похожа на всех прародителей «Форда».

— Это не «Форд», это «Серый Бес», — упрямо ответила Вирджиния. По какой-то непонятной причине критическое замечание добродушного дяди Ральфа насчет их старенькой машины вернуло Вирджинию к жизни. К жизни, которая была полна боли, но все-таки это была жизнь. Это лучше, чем ужасное состояние полусмерти-полужизни, в котором она находилась минуту назад. Вирджиния пригласила мужчин в лодку и повезла их в Голубой Замок.

Ключ все еще лежал в дупле сосны. Дом был пуст и тих. Вирджиния провела гостей через гостиную на западную веранду. Солнце стояло еще высоко, но на западе поднималась грозовая туча. Дядя сел в кресло, а отец остался стоять, как и Вирджиния.

— Тепло, не правда ли? Боже, какой вид! — заговорил дядя. — Надеюсь, Генри, ты оценил владения своего сына?

— Вы обедали? — поинтересовалась Вирджиния.

— Да, моя милая, обедали прежде чем выехать из Порт-Роуза. Мы же не знали, в какую дыру нас занесет, — ответил дядя, и отец Ральфа тоже кивнул головой. — И потом мы не ожидали встретить здесь хорошенькую милую невесточку, — продолжал дядя, — готовую накормить нас. Кошки! Кис-кис. Видите, кошки любят меня. Ральф тоже всегда любил кошек. Это единственное, что он перенял от меня. Все остальное — от отца, хотя он отрицает это, считая себя не таким упрямым, как сын. — Вирджиния посмотрела на отца Ральфа, увидела, что он улыбается, и опять подумала, как они похожи с Ральфом. Дядя жестом пригласил ее сесть рядом.

— Садитесь, милая. Никогда не стойте, если есть возможность присесть. Я хочу хорошенько разглядеть жену Ральфа. Ну, ну, мне нравится ваше лицо.

Вирджиния присела, хотя находиться здесь и разговаривать было для нее верхом пытки. Каждый нерв ее существа, казалось, кричал от желания остаться в одиночестве, спрятаться. Но Вирджиния была вынуждена присесть и слушать дядю, которому доставляло удовольствие разговаривать со своей невесткой. Неожиданно она услышала голос отца Ральфа.

— Как вы думаете, когда Ральф вернется? — спросил он. Казалось, дяде только того и надо было, чтобы его брат наконец-то заговорил, и он, моментально отключившись от разговора, принялся разглядывать окрестности.

— Не знаю. Вероятно, ближе к ночи, — сказала Вирджиния.

— Куда он пошел?

— Не знаю и этого. Наверное, в лес, за холмы.

— Он не говорит вам, куда уходит и когда вернется? Ральф всегда был тихим, скрытным дьяволом. Я никогда не понимал его. Как и его бедная мать. Но я много думал о сыне. Меня убило, когда он исчез так, как он это сделал. Пять лет назад. Я не видел моего мальчика пять лет.

— Пять лет? — удивилась Вирджиния. — Но здесь он всего три года.

— Да, раньше он был на Клондайке, а потом путешествовал по всему миру. Он, бывало, писал мне по паре строк то оттуда, то отсюда, но никогда не сообщал точно, где находится, просто давал знать, что у него все хорошо. Я думаю, он рассказывал вам об этом.

— Нет. Я ничего не знаю о его прошлой жизни, — сказала Вирджиния с неожиданно загоревшимся интересом. Ей захотелось узнать, сейчас она должна знать, ведь это не играло никакой роли. Она никогда не услышит это от Ральфа. Она, может быть, и не увидит его больше. А если и увидит, то разговаривать они будут наверняка не о прошлом Ральфа.

— Что же случилось? Почему Ральф оставил дом? Расскажите мне, пожалуйста.

— Рассказывать нечего. Этот молодой дурак сошел с ума, потому что поссорился со своей девушкой. Ральф был сам упрямым дураком. Всегда упрям. Вам никогда не удастся заставить его делать то, чего он не хочет. С самого первого дня его рождения это было сделать невозможно. Хотя он всегда был тихим, нежным мальчиком в то же время и очень послушным. У Ральфа было все, что он хотел. Я посылал его учиться в лучшие частные школы. Я хотел сделать из него образованного человека, каким и должен быть потомок старинного рода де Брикассаров. Мы хотели, чтобы Ральф посвятил себя Богу. А он тяготел больше к писательству, журналистике и подобным профессиям. Просил меня купить для него газету или целое издательство, он бы сделал его достойным, богоугодным делом. Я бы, конечно, так и сделал, я всегда делал, что он меня просил. Разве он не был единственным, ради чего я жил? Я хотел, чтобы он был счастлив. А он не был счастлив никогда. Можете поверить мне? И дело даже не в том, говорил он об этом сам или нет. У меня было такое ощущение, что он несчастен. У него было все, что он хотел: деньги на собственные расходы, собственный счет в банке, путешествия по всему миру, но Ральф не был счастлив. До тех пор, пока он не влюбился в Мэй Уэйтерс. После этого он на некоторое время успокоился.

Туча закрыла солнце, и на озере легла большая прохладная пурпурная тень. Она коснулась и Голубого Замка, прокатилась по нему. Вирджинию зазнобило.

— А какая была эта девушка? — спросила она с неподдельным интересом, хотя каждое слово болью отзывалось у нее в душе.

— Самая красивая девушка, какую я когда-либо видел, — сказал мистер де Брикассар. — Редкая красавица. Золотоволосая, с большими, нежными карими глазами, кожа — молоко с розой. Ничего удивительного, что Ральф влюбился в нее. И с умом у нее было все в порядке. И родословная. Одна из лучших семей, хотя немного разорившаяся. Ральф был без ума от нее. Самый счастливый молодой глупец. А потом разрыв.

— Что же случилось? — Вирджиния сняла шляпу и начала рассеянно вынимать из нее булавки. Везучий терся о ноги. Банджо с подозрением рассматривал мужчин. Нип и Так лениво каркали в соснах. Озеро манило к себе. Все как и раньше. Но все изменилось. Со вчерашнего дня прошла как будто тысяча лет. Вчера в это время они с Ральфом с опозданием ужинали и веселились. Смеялись? Вирджинии показалось, что она распрощалась со смехом навечно. А заодно и со слезами. Больше она никогда не будет ни плакать, ни смеяться.

— Глупость, насколько я знаю. Какая-то глупая ссора. А Ральф взял и исчез. Он написал мне с Юкона, сообщил, что его помолвка расстроилась. Он просил не искать его, потому что он никогда не вернется домой. Я и не искал. Какая была от этого польза? Я слишком хорошо знал Ральфа. Я продолжал копить деньги, потому что больше было нечего делать. Но я был безумно одинок. Я жил ради тех маленьких посланий от сына, которые он посылал мне отовсюду: Клондайк, Англия, Южная Африка, Китай — отовсюду. Я думал, что в один прекрасный день он вернется к своему старому одинокому отцу. А три года назад даже письма перестали приходить. Я не слышал ни слова о нем или от него до прошлогоднего Рождества.

— Он написал?

— Нет. Он прислал чек на пятнадцать тысяч долларов на свой банковский счет. Банкир — мой друг, один из крупнейших держателей моих акций. Он обещал сообщить мне, если от Ральфа придет какой-нибудь счет. Но Ральф не прикасался к своему банковскому счету ни разу до прошлого Рождества, не брал ни цента. Счет был выдан в Нью-Йорке фирмой «Эйсли».

— Эйсли!? — Вирджиния вспомнила, где она видела это название. На ее туалетном столике стоит коробочка с торговым знаком «Эйсли».

— Да. Там большой ювелирный центр. Я решил, что пройдет немного времени, все успокоится и я решусь на риск. Я хотел обнаружить место жительства Ральфа. У меня была на то причина. Пришло время положить конец его глупому бродяжничеству и призвать его к здравому смыслу. Необходимость в этих пятнадцати тысячах подсказала мне, что что-то переменилось. Мой управляющий связался с «Эйсли» и выяснил, что Ральф де Брикассар купил ожерелье из жемчуга. Был указан его адрес: ящик 444, Порт-Роуз, Сансор, Хайворт. Сначала я хотел написать. Но брат уговорил меня подождать, когда откроется автомобильный сезон, и поехать самим. Так вот мы и приехали в Порт-Роуз. Спросили на почте. Там нам сказали, что не знают никакого Ральфа де Брикассара, но есть некий Ральф де Брикассар, у которого есть на почте ящик. Сказали, что живет он на острове, здесь. Вот так мы и попали сюда. Но где же Ральф?

Вирджиния перебирала свое жемчужное ожерелье. Оказывается, она носила на шее 15 тысяч долларов. А она волновалась, что Ральф заплатил за него 15 долларов, и это, вероятно, было для него дорого. Неожиданно Вирджиния рассмеялась прямо в лицо мистеру де Брикассару.

— Извините меня. Я так взволнована, — сказала бедная девушка.

— Правда? — сказал де Брикассар, усматривая в этом шутку, но не совсем искреннюю. — Вы кажетесь мне разумной молодой женщиной и, мне кажется, имеете влияние на Ральфа. Не могли бы вы убедить его вернуться к цивилизованной жизни и жить, как все нормальные люди? У меня есть дом. Большой, как замок. Обставленный, как дворец. Мне нужно там общение. Жена Ральфа. Его дети.

— Мэй Уэйтерс вышла замуж? — невпопад спросила Вирджиния.

— К счастью, да. Через два года после того, как исчез Ральф. Но сейчас она вдова. Хороша по-прежнему. Сказать по правде, в этом заключалась одна из причин, почему я хотел найти Ральфа. Я подумал, может быть, они снова смогут соединиться. Но сейчас, конечно, об этом нет и речи. Это больше неважно. Мне нравится жена, которую выбрал себе мой сын. Я хочу дождаться своего мальчика. Думаете, он скоро придет?

— Не знаю. Но не думаю, что он придет раньше ночи. Очень поздно. А может быть, не вернется и до завтра. Но я могу устроить вас со всеми удобствами. Завтра Ральф непременно придет.

Мистер де Брикассар покачал головой.

— Здесь для меня слишком сыро. Я не могу рисковать со своим ревматизмом.

Рональд де Брикассар оторвался от созерцания природы. По нему было видно, что он с удовольствием бы остался на острове, но решил не перечить брату и сказал:

— Пожалуй, мы поедем. Доберемся до гостиницы, пока не начался дождь. Но завтра приедем снова. Может быть, вы за это время уговорите Ральфа.

Гости пожали Вирджинии руку, дядя добродушно потрепал ее по плечу. Мистер де Брикассар-отец немного помедлил, прежде чем выйти, казалось, он хочет поцеловать невестку, но не решается этого сделать, и сама Вирджиния не помогла свекру решить эту проблему. Она, конечно, не имела ничего против, но ей было страшно. Хотя в другое время и при других обстоятельствах ей, вероятно, понравилось бы быть невесткой этого человека, даже если бы он не был миллионером, потому что Ральф был его сыном.

Вирджиния отвезла гостей в лодке на берег, подождала, пока ярко-красная машина отъехала и скрылась в лесу. Потом она направилась вновь к Голубому Замку. То, что женщина собиралась сделать, надо было делать быстро. Собирался дождь, и Ральф мог вернуться в любой момент. Вирджиния была рада, что силы вернулись к ней. Если постоянно ударять дубиной по голове, то, естественно, становишься менее чувствительным и более глупым.

Она стояла понурая, как цветок, увядший под ударом мороза, и смотрела в пепел камина, оставшийся от последнего огня, горевшего в Голубом Замке.

«По крайней мере, — подумала Вирджиния с облегчением, — Ральф не беден. Он сможет оформить развод. Совсем неплохо».

 

44

Вирджиния подумала, что ей надо оставить Ральфу записку, и засмеялась про себя. В каждом из тех романов, какие она читала, беглецы, покидающие дом, оставляли записки, как правило прикалывая их булавкой к подушке. Идея совсем не оригинальна. Может быть, оставить что-то более умное. Но что, кроме записки? Вирджиния беспомощно оглянулась в поисках ручки. Ее не оказалось. Вирджиния ничего не писала с тех пор, как появилась в Голубом Замке, разве что хозяйственные записи. Для этого был вполне пригоден и карандаш, но сейчас не оказалось и его. Вирджиния рассеянно добрела до двери камеры Синей Бороды и подергала ее. Она подозревала, что комната заперта, но дверь легко открылась. Вирджиния никогда не пыталась попасть в эту комнату прежде, поэтому не знала, держит ее Ральф запертой или открытой. Если он постоянно ее запирает, то, вероятно, очень расстроится, обнаружив дверь незапертой. Вирджиния даже не подумала, что делает что-то недозволенное. Она хотела только найти ручку. Все ее мысли сконцентрировались на том, что она сейчас напишет и как это сделает. У нее не было ни малейшего любопытства, когда она зашла в комнату.

Там не оказалось прекрасных женщин, повешенных за волосы на стенах. Комната казалась совсем безобидной, с печью, покрытой железным листом в середине. К крыше была подведена труба. У одной стены стол, заваленный какой-то странной утварью. Вирджиния решила, что все это курительные приспособления. А может быть, что-то для химических экспериментов, равнодушно отметила она про себя. У другой стены стоял письменный стол с крутящимся стулом. Все остальное пространство на стенах было завешано полками с книгами.

Вирджиния бездумно подошла к столу и несколько минут простояла около него неподвижно глядя на лежащие на столе предметы. Кипы правленых гранок, на верхней странице было написано название «Дикий мед», а под названием значилось имя автора: «Фрэнк Стеджер».

Первое предложение: «Сосны — это деревья мифов и легенд. Они глубоко пустили корни в традиции древних миров, а ветер и звезды по-прежнему любят их вершины. И музыкой звучит в ветвях сосен шум ветерка…» — Вирджиния услышала, как Ральф говорил ей эти слова, когда они шли под соснами.

Так, значит, Ральф и был Фрэнк Стеджер!

Почему-то ее даже не удивило это открытие. Может быть, потому, что этот день и без того был полон поразительных открытий. Она только безразлично подумала: «Так вот чем все это объясняется».

А объяснение требовалось тому, что случайно запечатлелось в ее сознании, хотя сначала она не придавала этому значения. Вскоре после того, как Ральф принес жене последнюю книгу Фрэнка Стеджера, Вирджиния заходила в книжный магазин в Порт-Роузе и слышала, как покупатель интересовался новой книгой Фрэнка Стеджера. Продавщица ответила: «Еще не вышла в свет. Будет на следующей неделе».

Вирджиния открыла было рот, чтобы сказать: «Нет, книга уже вышла», но тут же опять сжала губы. Это не ее дело. Она решила тогда, что продавщица не выставляет книгу на продажу, пока не прочитает сама. Сейчас Вирджиния поняла, что книга, которую подарил ей Ральф, была его авторским экземпляром, присланным ему из издательства.

Ну, хорошо. Вирджиния отодвинула в сторону рукопись, села и начала писать. Она не собиралась излагать на бумаге ничего, кроме фактов.

«Милый Ральф!

Я ходила сегодня утром к доктору Стинеру и выяснила, что он послал мне по ошибке не то письмо. Оказалось, что с моим сердцем все не так плохо, и я сейчас совсем здорова.

У меня не было цели обмануть тебя. Пожалуйста, поверь мне. Я не перенесу, если ты мне не поверишь. Мне очень жаль, что произошла такая ошибка. Но ты можешь оформить развод, поскольку я ухожу от тебя. Является ли уход от мужа основанием для получения развода? Конечно, если я могу как-то помочь тебе в этом, ускорить процесс, я непременно это сделаю, если твой адвокат сообщит мне об этом.

Я очень благодарна тебе за доброту. Никогда не забуду этого. Вспоминай меня тоже добром, насколько сможешь, потому что я не хотела дурачить тебя. Всего хорошего.

Искренне твоя, Вирджиния».

Вирджиния понимала, что письмо получилось у нее очень сухим и холодным. Но попытаться сказать что-то другое было опасно: могло прорвать дамбу. Вирджиния не знала, куда унесет ее стремнина, если эта дамба прорвется. В постскриптуме она добавила: «Сегодня здесь были твой отец и дядя. Завтра они снова приедут. Я думаю, тебе лучше вернуться домой. Отец очень тоскует без тебя».

Вирджиния положила письмо в конверт, надписала: «Ральфу» и оставила на столе. Поверх конверта она положила нитку жемчуга. Если бы они были поддельными, она оставила бы их на память об этом удивительном времени, проведенном с ним. Но она не могла оставить у себя подарок стоимостью в 15 тысяч долларов, преподнесенный ей мужчиной, женившимся на ней из жалости, мужчиной, которого она сейчас оставляла. Вирджинии было жаль расставаться с этим жемчугом. Она понимала, что вещь эта была восхитительна. Тот факт, что она уходит от Ральфа, не приносил Вирджинии огорчения. Это легло ей на сердце холодным, бесчувственным камнем. Но такова жизнь. Вирджиния вздохнула и вышла.

Она надела шляпу, механически накормила Везучего и Банджо, заперла дверь и заботливо спрятала ключ в старой сосне. Затем пересекла озеро и добралась до другого берега на лодке. С минуту Вирджиния постояла на берегу, глядя на свой Голубой Замок. Дождя еще не было, но небо потемнело, и озеро стало черным и зловещим. Дом под соснами казался очень символичным — хранилище ее драгоценностей, лампа с потухшим огнем.

«Я никогда больше не услышу, как по ночам завывает ветер над озером», — подумала Вирджиния. Это тронуло ее. Раньше она могла бы рассмеяться при мысли, что такой пустяк может тронуть ее в такой момент.

 

45

Вирджиния с минуту постояла на крыльце каменного дома на Элм-стрит. Она почувствовала, что ей лучше постучать, как посторонней. Ее розовый куст, как она заметила мимоходом, был покрыт бутонами. Фикус стоял сразу же за входной дверью. В какой-то момент Вирджинию охватил ужас, ужас того существования, к которому она возвращается. Она открыла дверь и вошла.

«Интересно, чувствовал ли себя блудный сын снова как дома после своего возвращения», — подумала женщина.

Миссис Джексон и кузина Мелисандра находились в гостиной. Здесь же был дядя Роберт. Они пустым взглядом посмотрели на Вирджинию, понимая, что что-то не так. Это пришла не та дерзкая, непокорная девчонка, потешавшаяся над ними здесь же прошлым летом. Это стояла женщина с посеревшим лицом и пустыми от горя глазами.

Вирджиния безучастно оглядела комнату. Комната и переменилась, и осталась прежней. Те же самые картины висели на стенах. Маленькая сирота стояла коленопреклоненная в своей молитве, которая так никогда и не закончится. А рядом был изображен черный котенок, из которого никогда не получится кот. Серая стальная гравюра Кватре Брас, на которой британский полк навечно останется в заливе. Увеличенная фотография мальчишки-отца, которого Вирджиния никогда не знала. Все висело на своих местах. Зеленый каскад «Дивящегося еврея» все еще возвышался на гранитном блюдце на окне. Тот же самый громоздкий, совершенно бесполезный кувшин стоял под тем же самым углом на полке посудного шкафа. Голубые с позолотой вазы из свадебных подарков матери торжественно красовались на камине, соседствуя с усыпанными розами, но никогда не работавшими китайскими часами. Стулья на тех же раз и навсегда определенных местах. Мать и кузина Мелисандра, тоже совершенно не изменившиеся, встретили вошедшую с каменным равнодушием.

Вирджинии пришлось заговорить первой.

— Я вернулась домой, мама, — устало сказала она.

— Это я вижу, — прозвучал ледяной голос миссис Джексон. Она уже смирилась с бегством Вирджинии и почти преуспела в забвении того, что дочь когда-то существовала. Она сумела изменить и организовать по-новому свою повседневную жизнь, где не было места ее неблагодарному, изменившему ей ребенку. Миссис Джексон снова заняла достойное положение в обществе, которое сочувственно отнеслось к несчастной женщине, жалело ее, если это можно назвать жалостью, во всяком случае шепталось и злословило только у нее за спиной. Истина заключалась в том, что к этому времени миссис Джексон совсем не хотела возвращения Вирджинии домой, не хотела видеть дочь и даже слышать про нее.

И вот вам, пожалуйста, Вирджиния явилась. С явными признаками трагедии, позора, скандала.

— Это я вижу, — сказала миссис Джексон. — Могу я узнать, почему?

— Потому что… я… не собираюсь больше умирать, — резко ответила Вирджиния.

— Прости мою душу грешную, господи! — проговорил дядя Роберт. — А кто тебе сказал, что ты собираешься умирать?

— Мне кажется, — зловеще сказала кузина Мелисандра, которая тоже не хотела возвращения Вирджинии, — я думаю, ты узнала, что у него есть другая жена, в чем мы все давно были уверены.

— Нет, но как бы я хотела, чтобы именно так и было, — ответила Вирджиния. Она не особенно страдала, но очень устала. Только бы скорей закончились все объяснения и оказаться бы в одиночестве в своей старой, уродливой комнате наверху. В полном одиночестве! Постукивание бусинок на рукавах материнского платья почти сводило ее с ума. Вирджинии было абсолютно все безразлично, но неожиданно она почувствовала, что не может выносить это едва слышное, настойчивое постукивание.

— Мой дом, как я и говорила, всегда открыт для тебя, — каменным голосом сказала миссис Джексон. — Но я никогда не смогу простить тебя.

Вирджиния безразлично засмеялась.

— Меня это очень мало заботит, вот только бы я сама смогла простить себя, — сказала она.

— Заходи, заходи, — любезно проговорил дядя Роберт. Он очень радовался, почувствовав, что Вирджиния снова у него под каблуком. — Хватит нам тайн. Что случилось? Почему ты оставила этого парня? Нет сомнений, что для этого была веская причина, но какая именно?

Вирджиния заговорила чисто механически. Она рассказала свою историю откровенно, без утайки.

— Год назад доктор Стинер сказал мне, что у меня ангина пекторис и я долго не проживу. Я захотела немного пожить, прежде чем умру. Поэтому я ушла. Поэтому я вышла замуж за Ральфа. А сейчас выяснилось, что это ошибка. С сердцем все в порядке. Я должна жить, а Ральф женился на мне только из жалости. Поэтому я должна уйти от него, освободить его.

— Боже милостивый! — воскликнул дядя Роберт. Кузина Мелисандра заплакала.

— Вирджиния, если бы ты только доверилась своей матери…

— Да, да, я знаю, — нетерпеливо сказала Вирджиния. — Но что толку говорить об этом сейчас? Я не могу изменить прошедший год. Одному Богу известно, как бы я хотела это сделать. Я обманом женила на себе Ральфа, а он оказался на самом деле Ральфом де Брикассаром, из старинного рода де Брикассаров и богатым наследником. И его отец хочет, чтобы сын вернулся к нему.

Дядя Роберт испустил пронзительный вопль. Кузина Мелисандра убрала от глаз носовой платок с черными краями и уставилась на Вирджинию. Странным светом неожиданно зажглись каменно-серые глазницы миссис Джексон.

— Де Брикассар? Уж не родственник ли он его преосвященства? — спросила она.

Вирджиния кивнула.

— Он еще и Фрэнк Стеджер, автор этих книг о природе и племянник известного фармацевта.

— Но… но, — было заметно, как взволновалась миссис Джексон, но совсем не по той причине, что она стала тещей Фрэнка Стеджера. — Де Брикассары — очень богатый и знатный род!

Дядя Роберт прикрыл ладошкой рот.

— Невероятно знатный и богатый, — сказал он.

Вирджиния кивнула.

— Да. Но Ральф оставил свой дом много лет назад… потому что… из-за каких-то проблем… разочарований. Сейчас он, вероятно, вернется домой. Поэтому я и пришла сюда. Он не любит меня. Я не хочу связывать его никакими узами.

Дядя Роберт слащаво заговорил:

— Это он так сказал? Он хочет избавиться от тебя?

— Нет. Я не видела его с тех пор, как обо всем узнала. Но я же говорю вам, что он женился на мне из жалости, потому что это я попросила его жениться, и он думал, что этот брак ненадолго.

Миссис Джексон и кузина Мелисандра попытались заговорить разом, но дядя Роберт махнул им рукой и прикрикнул властно.

— Позвольте мне разобраться со всем этим, — он махал рукой до тех пор, пока они не угомонились, и тут же обратился к Вирджинии:

— Ну, ну, милая, мы обсудим это позже. Видишь ли, мы не все еще поняли. Как сказала кузина Мелисандра, тебе следовало раньше довериться нам. Позже мы найдем выход из этого положения, я думаю.

— Как вы считаете, Ральф сумеет быстро получить развод? — горячо спросила Вирджиния.

Дядя Роберт молчал и только снова махнул рукой, стараясь предупредить возглас ужаса, который, он был уверен, должен сорваться с губ миссис Джексон.

— Верь мне, Вирджиния, все образуется само собой. Скажи мне, Вурж, ты была там счастлива? Был ли Дан… мистер де Брикассар добр к тебе?

— Я была очень счастлива, и Ральф очень хорошо ко мне относился, — ответила Вирджиния, как хорошо зазубренный урок. Она вспомнила, что когда она училась в школе, то ей очень не нравилось прошедшее время и совершенный вид. Они всегда казались ей такими невозвратно-печальными. «Была счастлива», — все в прошлом, все кончено.

— Тогда не волнуйся, малышка. — Как удивительно по-отечески разговаривал дядя Роберт! — Твоя семья постоит за тебя. Посмотрим, что тут можно сделать.

— Спасибо, — безразлично ответила Вирджиния. Дядя Роберт и в самом деле ведет себя очень порядочно. — Можно я пойду прилягу? Я очень устала.

— Конечно, ты устала, — дядя Роберт нежно пожал ей руку. Очень нежно. — Так много пережито, все на нервах. Иди приляг, обязательно. Мир предстанет перед тобой совсем в другом свете, когда ты проснешься.

Он открыл Вирджинии дверь. Когда женщина проходила мимо него, он прошептал:

— Какой лучший способ удержать любовь мужчины?

Вирджиния бессильно улыбнулась. Но она вернулась в прежнюю жизнь, к прежним шуткам.

— Какой? — спросила она машинально.

— Не возвращать ее, — с усмешкой ответил дядя Роберт. Он захлопнул дверь и потер руки. Кивнул и, улыбаясь, обвел взглядом комнату.

— Бедная маленькая Вурж! — патетически произнес он.

— Ты считаешь, что Данмор, и в самом деле, может быть сыном де Брикассара? — не удержалась от вопроса миссис Джексон.

— Нет причин ставить это под сомнение. Она сказала, что и мистер де Брикассар, и даже его дядя — фармацевт были здесь. Этот человек богат, как свадебный пирог. Амалия, я всегда верил в Вурж больше, чем многие могли подумать. Ты слишком подавляла ее, угнетала. У Вурж не было возможности показать, что заложено в ней. А она заполучила в мужья миллионера.

— Но, — засомневалась миссис Джексон, — про него рассказывали такие ужасные истории.

— Все сплетни и выдумки, сплетни и выдумки. Для меня всегда было загадкой, почему люди с такой готовностью придумывают и распускают слухи о посторонних, которых почти не знают. Не могу понять, почему вы уделяете так много внимания слухам и сплетням. Только потому, что он не хотел быть похожим на других, люди не уважали его. Однажды, когда они с Вурж зашли в мой магазин, я сразу же понял, какой он порядочный парень. Я пересмотрел тогда все свои убеждения.

— Но его видели однажды в Порт-Роузе смертельно пьяным, — сказала кузина Мелисандра. Сказала с большим сомнением, потому что все остальные присутствующие хотели теперь услышать другое.

— Кто видел его? — властно вопрошал дядя Роберт. — Кто видел его? Старик Джимми Стренг сказал, что видел его. Я не поверю ни единому слову Джимми Стренга, даже если он поклянется. Он сам слишком много пьет. Его можно самого почти всегда встретить пьяным. Он сказал, что видел де Брикассара, когда тот пьяным лежал на скамейке в Порте. Вот! Де Брикассар спал там! Не стоит беспокоиться по этому поводу.

— Но его одежда… и эта развалившаяся машина, — неуверенно вставила миссис Джексон.

— Эксцентричность гения, — провозгласил дядя Роберт. — Ты же слышала, Вурж сказала, что он Фрэнк Стеджер. Я не разбираюсь сам в литературе, но слышал, как лектор из Нью-Йорка говорил, что книги Фрэнка Стеджера принесли Америке славу на литературной карте мира.

— Я думаю, мы должны простить ее, — воскликнула миссис Джексон.

— Простить ее?! — заорал дядя Роберт. В самом деле, Амалия была невообразимо глупая женщина. Не удивительно, что бедняжка Вурж устала жить с ней вместе. — Ну, конечно, я думаю, что лучше простить ее. Вопрос в том, простит ли де Брикассар нас.

— Что, если Вирджиния будет настаивать на разрыве с ним? Ты не представляешь себе, какой она бывает упрямой, — сказала миссис Джексон.

— Предоставь все мне, Амалия. Предоставь все мне. Вы, женщины, и так слишком многое испортили. Все это дело вы просмотрели с самого начала до конца. Если бы вы несколько лет назад немного побеспокоились, она не выбилась бы из колеи, как это случилось. Сейчас просто оставьте ее одну, не надоедайте ей советами и вопросами, пока она сама не будет готова разговаривать. Она, вероятно, сбежала в панике, потому что испугалась его гнева за то, что обманула его. Как удивительно все совпадает, что Стинер сказал ей эту невероятную глупость. Вот что получается, когда ходишь к незнакомым докторам. Но во всяком случае мы не должны обвинять поспешно свою бедную девочку. Де Брикассар должен прийти за ней. Если он не придет, я поймаю его и поговорю, как мужчина с мужчиной. Он может быть миллионером, но Вирджиния принадлежит к роду Джексонов. Он не сможет унизить ее только потому, что женщина ошиблась насчет своего сердечного заболевания. Даже если он этого захочет. Вурж многое пережила. Я привык называть ее «Вурж», но она больше не ребенок. Запомни это, Амалия. Будь добра к ней и снисходительна.

Это было что-то невероятное — ожидать от миссис Джексон, чтобы она была добра и снисходительна. Но она постарается. Когда ужин был готов, она поднялась и спросила Вирджинию, не хочет ли она выпить чаю. Вирджиния отказалась от чая. Она просто хотела быть одна. Миссис Джексон безропотно оставила ее в одиночестве. Она даже не напоминала ей о нарушении дочернего долга и обязанностей. Разве можно было говорить такие вещи жене миллионера, даже если это твоя родная дочь?

 

46

Вирджиния с тоской оглядывала комнату. Она оставалась абсолютно такой же, и сейчас Вирджинии казались совершенно невероятными те изменения, которые произошли в ее жизни с тех пор, когда она спала здесь в последний раз. Это даже было как-то неприлично, что все так неизменно в комнате. По лестнице как будто спускалась королева Луиза, и никто не пустил бы в дом жалкого щенка укрыться от дождя. На окнах висели пурпурные шторы, стояло зеленоватое зеркало. За окном магазин автомобильных запчастей, за ним станция все с той же заброшенной кокетливой вертушкой.

Старая жизнь ждала здесь, как беспощадный людоед, существовавший в постоянном ожидании новых жертв. Неожиданно Вирджинией овладел зверский ужас. Когда спустилась ночь, она разделась и легла в холодную постель, охваченная все тем же ужасом, в то время как в сознании ее проплыли смутные видения и воспоминания об острове под звездами. Костры, милые домашние шутки и игра слов, ласковые забавные коты, огни, мерцающие над сказочными островами, лодка, стремящаяся по озеру колдовским утром, белые березы, светящиеся среди темных елей, как дивные женские тела, зимние снегопады и красные, как розы, огни заката, озеро, полное лунного света, все прелести ее утреннего рая. Вирджиния не могла позволить себе думать о Ральфе. Только об этих незначительных мелочах. Она не вынесла бы воспоминаний о Ральфе.

Но она все-таки не могла спрятаться от мыслей о нем. Вирджиния скучала без него. Она хотела его рук, обнимающих ее, его лицо напротив своего. Женщина вспоминала его теплые взгляды, жесты, слова, редкие комплименты, заботу. Она берегла все это, как другие женщины, должно быть, берегут драгоценности: ничего не было забыто с самого первого дня их встречи. А сейчас осталась только память. Вирджиния закрыла глаза и стала молиться.

— Дай мне Бог запомнить все! Пусть ничего не пропадет из памяти.

Хотя было бы лучше забыть. Агония тоски и одиночества не была бы так ужасна, если можно было бы что-то забыть. И Мэй Уэйтерс. Эту блистательную женщину, с белой кожей, черными глазами и сверкающими волосами. Женщину, которую Ральф любил. Женщину, которую он любит до сих пор. Разве он не говорил ей, что никогда не меняет своих взглядов? Эта женщина ждет его где-то. Она была бы подходящей женой для богатого и известного человека. Ральф женится на ней, конечно, после того, как разведется с Вирджинией. Как ненавидит Вирджиния эту женщину! Завидует ей! Ведь этой женщине Ральф сказал: «Я люблю тебя!» Вирджинии было интересно, каким тоном произнес Ральф эти слова: «Я люблю тебя», какой свет был в его темно-синих глазах при этих словах. Это было известно только Мэй Уэйтерс, и Вирджиния ненавидела женщину за эти слова, ненавидела и завидовала ей.

«У нее никогда не было этих часов в Голубом Замке. Это время мое», — думала Вирджиния жестоко. Мэй никогда бы не стала варить клюквенный джем, или танцевать под скрипку старого Саймона, или жарить для Ральфа бекон на костре. Она бы вообще не пошла жить в хижину на озере.

Что делает сейчас Ральф? О чем думает? Что переживает? Пришел ли он? Нашел ли ее письмо? Все еще сердится на жену? Или немного жалеет? Может быть, он лежит в их кровати, смотрит на неспокойное озеро и слушает стук дождя по крыше? А может быть, Ральф все еще бродит по лесу, пытаясь найти выход из затруднительного положения, в которое попал? Ненавидит ее? Душевное страдание безжалостно охватило Вирджинию. Она встала, прошлась по комнате. Неужели утро никогда не положит конец этой вечной ночи? А что может принести ей утро? Старую жизнь, но без прежнего застоя, а это уже было хоть сколько-нибудь переносимо. Старая жизнь с новыми воспоминаниями, новой болью, новой тоской.

— Ах, ну почему я не могу умереть? — стонала Вирджиния.

 

47

Стояло уже позднее утро, когда грохочущая старая машина остановилась на Элм-стрит у каменного дома. Из нее выпрыгнул человек без шляпы и ринулся по лестнице дома. Звонок зазвенел так, как никогда не звенел раньше, — резко, настойчиво. Звонивший ворвался в дом, не спрашивая разрешения. Дядя Роберт улыбался, торопясь навстречу. Дядя Роберт «заглянул на минуточку», чтобы узнать, как тут милая Вурж-Вирджиния. Как его проинформировали, милая Вурж-Вирджиния чувствовала себя по-прежнему. Она спустилась на завтрак, который не съела, вернулась к себе в комнату, пришла на обед, который не съела, ушла обратно в комнату. Вот и все. Вирджиния совсем не разговаривала. Но ее оставили в покое, не приставали с расспросами.

— Очень хорошо. Де Брикассар придет сегодня, — сказал дядя Роберт. И вот репутация дяди Роберта как провидца подтвердилась. Де Брикассар приехал, в этом не было ошибки.

— Моя жена здесь? — требовательно спросил он дядю Роберта без всяких предисловий.

Дядя Роберт многозначительно улыбнулся.

— Мистер де Брикассар, если не ошибаюсь? Рад видеть вас, сэр. Да, ваша непослушная маленькая девочка здесь. Мы…

— Я должен увидеть ее, — резко прервал Ральф дядю Роберта.

— Конечно, мистер де Брикассар. Проходите. Вирджиния спустится через минуту.

Он провел Ральфа в гостиную, где сидела миссис Джексон.

— Поднимись и попроси Вирджинию прийти сюда. Пришел ее муж.

Но дядя Роберт настолько сомневался в том, что Вирджиния через минуту спустится вниз, что пришел на цыпочках за миссис Джексон и послушал, что происходило в комнате.

— Вирджиния, дорогая, — нежно сказала миссис Джексон. — Твой муж в гостиной спрашивает тебя.

— Ах, мама, — Вирджиния отошла от окна и махнула руками. — Я не могу видеть его, я не могу! Попроси его уйти, попроси! Я не могу увидеться с ним!

— Скажи ей, — прошептал дядя Роберт в замочную скважину, — что де Брикассар не уйдет, пока не увидит ее.

Де Брикассар не говорил ничего подобного, но дядя Роберт полагал, что он так и поступит. Вирджиния тоже знала, что именно так и будет. Она понимала, что ей все равно придется спуститься вниз.

Вирджиния даже не взглянула на дядю Роберта, когда проходила мимо него на лестничной площадке, но дядя Роберт и не возражал против этого. Потирая руки и усмехаясь, он прошел в кухню, где задал кузине Мелисандре один из своих гениальных вопросов:

— Почему хорошие мужья похожи на хлеб?

Кузина Мелисандра спросила почему.

— Потому что и то и другое нужно женщинам, — выдал дядя Роберт.

Вирджиния была далеко не прекрасна, когда входила в гостиную. Бессонная ночь добавила ее посеревшему лицу черные круги под глазами. На женщине был уродливый коричнево-голубой халат, всю красивую одежду она оставила в Голубом Замке. Но Ральф пробежал по комнате и схватил жену в свои объятия.

— Вирджиния, дорогая! Глупая маленькая Вирджиния! Что заставило тебя уйти? Когда я вернулся домой прошлой ночью, нашел твое письмо, я сошел с ума. Было 12 часов, очень поздно для того, чтобы приходить сюда. Я гулял всю ночь. Утром приезжал отец, я не мог выйти раньше этого часа. Вирджиния, что толкнуло тебя на этот поступок? Какой развод? Неужели ты не знаешь, что…

— Я знаю только одно: ты женился на мне из жалости, — сказала Вирджиния, отталкивая мужа. — Я знаю, что ты не любишь меня… я знаю…

— Ты слишком долго не спала, — сказал Ральф, хватая жену за плечи. — Поэтому у тебя такие мысли. Люблю тебя! Разве я мало люблю тебя? Девочка моя, когда я увидел приближающийся поезд и опасность, нависшую над тобой, вот тогда я понял, люблю я тебя или нет!

— Я боялась, что ты попытаешься вернуть меня, — закричала Вирджиния страстно. — Не надо! Не надо! Я знаю все о Мэй Уэйтерс, твой отец рассказал мне все. Ах, Ральф, не мучай меня! Я никогда не вернусь к тебе.

Ральф отпустил жену и с минуту молча смотрел на нее. Что-то в бледном, решительном лице женщины заставило его содрогнуться.

— Вирджиния, — тихо сказал он. — Отец не мог сказать тебе всего, потому что он не знает сам. Позволь мне рассказать тебе всю историю!

— Конечно, — покорно согласилась Вирджиния. Ах, как дорог был ей этот человек! Как она хотела броситься в его объятия! А когда Ральф бережно усадил ее на стул, Вирджиния могла бы поцеловать его сильные загорелые руки, прикасающиеся к ней, но не сделала этого. Женщина не могла поднять глаза на стоявшего перед ней мужа. Она боялась встретиться с его взглядом. Ради этого человека она должна быть храброй. Вирджиния слишком хорошо знала его, доброго и щедрого. Конечно, он мог прикинуться, что ему совсем не нужна свобода. Вирджиния знала, что Ральф может поступить так, хотя он уже знал истину. Он снова жалел ее, он понимал ее ужасное состояние. Но она не должна принимать его жертву. Ни за что!

— Ты видела отца и дядю и знаешь, что я Ральф де Брикассар. И я думаю, что ты догадалась, что я — Фрэнк Стеджер, поскольку ты заходила в мой кабинет.

— Да. Но я зашла туда не из любопытства. Я забыла, что ты запретил мне заходить туда… забыла…

— Это неважно, — перебил ее Ральф. — Я не собираюсь убивать тебя или вешать на стенку за волосы. Я просто хочу рассказать тебе мою историю с самого начала. Я шел прошлой ночью как раз с намерением сделать это. Да, я сын де Брикассара, потомок старинного рода. Но я и сам забыл об этом.

Ральф горько рассмеялся, несколько раз прошелся по комнате, потом сел в кресло напротив Вирджинии.

— Сколько я себя помню, я был сыном очень состоятельных родителей, и наш род из поколения в поколение давал церкви выдающихся священнослужителей. Меня тоже готовили к этой карьере, хотя я не испытывал большого желания посвящать себя церкви. И все надеялся, что это как-то минует меня. Мой отец очень богатый человек, а дядя, ты его видела, занимается производством лекарств, разных там пилюль, настоек и прочего. Ими везде завалены все аптеки, а его лицо красуется на всех упаковках, и его все знают. Это доставило мне много горя, но об этом потом. Мой дядя бездетный человек и собирается сделать меня своим наследником. Так что тяжесть богатства я ощутил еще в раннем детстве. У нас был настолько большой дом, что я, маленький мальчик, постоянно терялся в нем. У меня были все игрушки, о которых только может мечтать ребенок, но я был самым одиноким в мире. Я помню только один счастливый день детства, Вирджиния, только один. Даже ты, наверное, была счастливей. Отец поехал навестить своего старого друга и взял меня с собой. Меня отпустили играть одного во дворе, и я провел целый день, забивая гвозди в деревянный чурбан. У меня был замечательный день. Когда подошло время возвращаться в свою комнату в большом доме, полную игрушек, я плакал. Но не сказал отцу почему. Я вообще никогда ничего ему не рассказывал. Для меня всегда было трудно рассказывать о себе, Вирджиния, особенно когда дело было серьезным. А со мной постоянно случалось что-то серьезное. Я был очень чувствительным ребенком. Никто никогда не знал, о чем я страдаю. Отец и не задумывался над этим.

Когда меня послали в частную школу, а мне было только одиннадцать лет, мальчики окунали меня в плавательный бассейн до тех пор, пока я не вставал на стол и не читал громко все молитвы, какие я знаю, или названия лекарств, которые изобретал мой дядя. Я делал это, а потом, — Ральф сжал кулаки, — я испугался и чуть не утонул, и от меня отвернулся весь мир. А потом я пошел в колледж, сокурсники пытались делать то же самое, но я устоял. — Ральф горько усмехнулся. — Они не смогли заставить меня делать это. Но они могли и сделали мою жизнь несчастной, никчемной. Четыре года в колледже показались мне кошмаром. Знаешь, а может быть, ты и не знаешь, какими бессердечными скотами становятся мальчишки, когда у них появляется такая жертва, как я. У меня были друзья, но всегда существовал барьер между мною и людьми, которые мне нравились. Случалось, что ребята хотели подружиться с потомком рода де Брикассаров, но они не нравились мне. Но один друг у меня все-таки был, я думал, что был. Умный, начитанный мальчик, немного писатель. Это и связывало нас. У меня было тайное влечение к этой деятельности. Парень был старше меня, я равнялся на него, поклонялся ему. Целый год я был почти что счастливым. А потом в рукописном журнале колледжа вышел пародийный скетч, язвительный рисунок, издевающийся над моими родственниками, в основном над тем, кто занимался лекарствами. Имена, конечно, были изменены, но все знали, что изображено и кто имеется в виду. Рисунок был остроумным, это без сомнений. Весь колледж сотрясался от смеха. Я выяснил, что сделал этот рисунок он.

— А ты уверен? — Печальные глаза Вирджинии вспыхнули негодованием.

— Да. Он признался мне, когда я его спросил. Сказал, что хорошая идея всегда была для него более ценна, чем друг. Это разрушило многие мои идеалы и иллюзии, и это было самым печальным во всей этой истории. После этого случая я стал молодым мизантропом. Мне не хотелось ни с кем дружить. А потом… через год после выпуска из колледжа я встретил Мэй Уэйтерс.

Вирджиния вздрогнула. Ральф полностью находился в своем прошлом и не заметил этого.

— Отец рассказывал тебе об этой женщине, я думаю. Она была очень красива. Я любил ее. Да, я любил эту женщину. Я не хочу отрицать этого сейчас или умалять свое прежнее чувство. Это была первая романтическая, страстная, но печальная любовь мальчика, но она была. Мне казалось, Мэй тоже любила меня. Я был настолько глуп, что поверил этому. Я был безумно счастлив, когда Мэй пообещала выйти за меня замуж. Мои родственники тоже поверили в эту любовь и больше не предлагали мне посвятить себя церкви. Это длилось несколько месяцев. А потом я понял, что она не любит меня. Я оказался случайным свидетелем одной сцены. Этого было достаточно. Результат наблюдения потряс меня. Ее подруга спросила, как Мэй может переваривать потомка чернорясников и весь этот церковный фон с аптечными ароматами.

— Его деньги покроют золотом все рясы и все аптечные запахи, — смеясь, сказала Мэй. — Мама посоветовала мне поймать этого парня, если смогу. Мы совсем на мели. Но подожди, я по запаху чувствую эту наживку, когда она приближается ко мне.

— Ах, Ральф! — вскричала Вирджиния, проникаясь жалостью к мужу. Она совсем забыла о себе, была полна сострадания к Ральфу и ярости к Мэй Уэйтерс. Как она могла так поступить?

— Ну, вот, — Ральф поднялся и снова начал измерять комнату шагами. — Это совсем подкосило меня. Полностью. Я покинул цивилизацию и отправился на Юкон. Два года я мотался по свету, по разным уголкам мира. Я достаточно зарабатывал на жизнь, мне не хотелось брать и цента из отцовских денег. А однажды утром я проснулся и понял, что Мэй больше меня не интересует. Она была кем-то, кого я знал в другом мире, вот и все. Но у меня уже не было никакого желания возвращаться к прежней жизни. Это было не для меня. Я был свободен и хотел сохранить эту свободу. Я приехал на Саурес, увидел остров Тома Гарднера. Годом раньше была опубликована первая моя книга, она имела успех, я получил немного денег в качестве гонорара. И купил мой остров. Но я по-прежнему держался в стороне от людей. Я никому не верил. Не было веры даже в такие понятия, как настоящая дружба, верная любовь. Все это существовало не для меня. Я привык кутить и веселиться по-дикому, так что обо мне все правильно говорили. А я еще и подогревал людские слухи в свой адрес «таинственными» поступками, которые люди трактовали каждый в свете своего мировосприятия.

А потом появилась ты. Я был вынужден поверить, что ты любишь меня, действительно любишь меня, а не миллионы моего отца. Другой причины, объясняющей, почему ты хочешь выйти замуж за бедного дьявола, не было. И мне было жаль тебя. Да, я не буду отрицать, что женился на тебе, потому что пожалел тебя. А потом я нашел в тебе самого лучшего, милого, веселого и нежного человека, какого я когда-либо видел. Остроумная, добрая, родная, ты смогла заставить меня снова поверить в существование любви и дружбы. Мир снова показался мне родственным, поскольку в нем жила ты, любимая. Я хотел бы жить так вечно. Я узнал то ощущение, когда выходишь из леса ночью, а в твоем доме на острове горит свет. Я знал, что там ты, и ты ждешь меня. После того, как я жил бездомным всю жизнь, было так сладко иметь свой дом. Дом, куда можно прийти ночью голодным и знать, что меня ждет добрый ужин, веселый огонь в камине и ты.

Но я не мог осознать до конца, что ты действительно для меня значишь до того момента у железной дороги. Все произошло, как вспышка молнии. Я знал, что не смогу жить без тебя, что если мне не удастся тебя освободить, то лучше погибнуть вместе. Я уже признался, что это согнуло меня, заставило обезуметь. Я не мог вынести этого. Поэтому я вел себя как болван. Но была еще одна мысль, которая доводила меня до отчаяния. То, что ты должна умереть. Мне всегда была ненавистна эта мысль, но я думал, что у тебя нет никакой надежды выжить, поэтому я старался не думать об этом. Но в те минуты я был вынужден оказаться лицом к лицу с этим фактом: тебе угрожает смерть, а я не могу без тебя жить. Когда я вернулся домой прошлой ночью, то уже твердо решил показать тебя всем самым лучшим специалистам в мире, которые бы непременно могли что-то сделать для тебя. Я был уверен, что все не так плохо, как решил доктор Стинер, раз тот инцидент на железной дороге не повредил тебе. А когда я нашел твою записку, то сошел с ума от радости, а потом от ужаса, испугавшись, что теперь я тебе не нужен и ты ушла, чтобы избавиться от меня. Но сейчас все хорошо, не правда ли, родная?

Неужели Ральф назвал ее, Вирджинию, родной?

— Не могу поверить, что это тебе так важно, — беспомощно сказала Вирджиния. — Не могу в это поверить. Этого не может быть. Конечно, ты жалеешь меня, конечно, ты хочешь принести мне добро. Но ты не можешь полюбить меня. Меня.

Вирджиния поднялась и печально показала на зеркало на камине. Конечно, в этом усталом и измученном лице, отраженном в зеркале, и Арни Кроуз не смог бы разглядеть красоты.

Но Ральф не взглянул в зеркало. Он посмотрел на Вирджинию так, как будто хотел ударить ее.

— Полюбить тебя! Да ты у меня в самом сердце. Я берегу тебя, как драгоценность. Разве не я обещал тебе никогда не лгать? Полюбить тебя! Я люблю тебя всем сердцем, душой, мыслями. Каждая жилка в теле и душе трепещет от этой любви. Никто в мире не существует для меня, кроме тебя, Вирджиния.

— Ты хороший актер, Ральф, — сказала Вирджиния с вымученной улыбкой.

Ральф посмотрел на нее.

— Ты не веришь мне?

— Я… не могу.

— Ах, черт! — грубо сказал Ральф.

Вирджиния с удивлением взглянула на Ральфа. Таким она его никогда еще не видела. Ругается. Глаза горят яростью. Стиснул губы. Лицо побледнело.

— Ты не хочешь вырваться из этого круга, хочешь освободиться от меня. Ты стыдишься тех же ряс, пилюль и таблеток, как она. Твоя гордость Джексонов не позволяет тебе общаться со мной. Все было в порядке, пока ты думала, что тебе осталось недолго жить и скоро будет освобождение. Но всю жизнь с сыном де Брикассаров — совсем другое дело. Я понял это. Отлично понял. Я был очень навязчив, но я понял это наконец.

Вирджиния встала, взглянула в его гневное лицо. Потом неожиданно рассмеялась.

— Дорогой мой! — сказала женщина. — Неужели ты говоришь правду? Неужели ты и правда любишь меня? Хотя ты бы не сердился так, если бы не любил.

Ральф уставился на Вирджинию, затем схватил ее в свои объятия с коротким смехом счастливого влюбленного.

Дядя Роберт, который замер было от ужаса у замочной скважины, выпрямился и на цыпочках отправился к миссис Джексон и кузине Мелисандре.

— Все в порядке, — торжествующе объявил он.

Милая малышка Вурж! Дядя Роберт был готов сейчас же послать за своим юристом и снова переделать свое завещание. Вурж останется единственной его наследницей. Она действительно заслужила это.

Миссис Джексон, возвращаясь к своей очень удобной вере в торжество провидения, вынула семейную Библию и сделала запись в разделе: «Замужество».

— Но моя дочь и сама не так уж бедна, — заявила миссис Джексон. — Я, пожалуй, напишу Мэри Карстон в Австралию об удаче Вирджинии, и, думаю, она не обидит ее в своем завещании.

 

48

— Но, Ральф, — запротестовала Вирджиния через несколько минут, — твой отец, так или иначе, дал мне понять, что ты все еще любишь эту женщину.

— Он может это сделать. Отца можно объявить чемпионом — столько ошибок он уже совершил. Если есть вещи, о которых лучше умолчать, то можно не сомневаться, что отец об этом расскажет. Но у него совсем не плохая душа, Вирджиния. Он тебе понравится.

— Он и так понравился мне.

— И деньги его не запятнанные. Он заработал их честно. И мои предки — священнослужители сделали много добра. И даже эти розовые таблетки моего дяди могут принести пользу, если в них верят.

— Но я совсем не подхожу для твоей жизни, — вздохнула Вирджиния. — Я не настолько умна или хорошо образована, или…

— Моя жизнь — это Саурес и другие необжитые места. Я не намерен просить тебя жить жизнью светской женщины. Конечно, мы должны будем проводить некоторое время с отцом, он стар и одинок.

— Но не в его огромном доме, — взмолилась Вирджиния. — Я не могу жить во дворце.

— Не сможешь привыкнуть к нему после своего Голубого Замка, — усмехнулся Ральф. — Не волнуйся, радость моя. Я и сам не смогу там жить. Там лестница из белого мрамора с позолоченными перилами. Дом больше похож на мебельный магазин, хотя нигде не видно этикеток. Но как бы там ни было, это отцовская гордость. Мы снимем маленький домик где-нибудь за городом, недалеко от отца, чтобы видеться с ним. Я думаю, мы сами построим для себя дом. Дом, который ты построила для себя, много лучше того, который возвел я. Но лето мы будем проводить на озере. А осенью будем путешествовать. Я хочу, чтобы ты увидела Альгамбру. Она наиболее близка к Голубому Замку твоей мечты, как мне кажется. А в Италии есть старейший сад, в котором я хочу показать тебе, как над Римом встает луна из-за кипарисов.

— Неужели это красивей, чем восход луны над Сауресом?

— Не красивей, но совсем другая прелесть. Ведь красота существует в таком множестве проявлений. Вирджиния, до этого года твоя жизнь проходила среди уродства. Ты ничего не знаешь о красоте мира. Мы пойдем в горы, купим все драгоценности базара в Самарканде, постигнем магию Востока и Запада, рука в руке достигнем края света. Я хочу все показать тебе и через призму твоих глаз снова увидеть всю эту красоту. Девочка моя, миллион вещей я хочу показать тебе, сделать с тобой, сказать тебе. Для этого нужно время.

— Ты можешь пообещать мне одну вещь? — торжественно спросила Вирджиния.

— Все, что ты хочешь, — не задумываясь, ответил Ральф.

— Только одно. Ты никогда, ни при каких обстоятельствах, не поддашься провокации и не напомнишь мне, что это я попросила тебя жениться на мне.

 

49

Выдержки из письма мисс Корнелии Джексон мистеру Эндрю Трентону:

«Кто бы мог подумать, что сумасбродные приключения Вурж закончатся так? Это заставляет задуматься, что нет необходимости вести себя надлежащим образом.

Я была уверена, что с ее мозгами не все в порядке, когда она ушла из дома. Это подтверждал и ее рассказ о кучах пыли. Конечно, я никогда не верила, что у нее что-то не в порядке с сердцем. А может быть, Данмор или де Брикассар, или не знаю, как его настоящее имя, напоил ее розовыми таблетками в той хижине на озере и вылечил. Хорошая рекомендация для семьи, не правда ли? Этот мужчина так жалок, хотя и очень красив. Теперь я увидела это и сказала об этом Вурж, а она ответила, что не любит мужчин в накрахмаленных воротничках.

Ральф определенно не относится к мужчинам с накрахмаленными воротничками. Хотя, должна сказать, в нем есть что-то отличительное, особенно после того, как он аккуратно подстригся и надел приличную одежду. Мне кажется, Эндрю, тебе нужно больше заниматься физкультурой. Мускулатура будет крепче.

Он провозглашает себя также Фрэнком Стеджером. Но я думаю, мы можем верить этому или не верить, кому как больше нравится.

Мистер де Брикассар подарил им два миллиона долларов в качестве свадебного подарка. Молодые собираются провести осень в Италии, зиму в Египте и на машине прокатиться по Нормандии в пору цветения яблонь. И не в их старой развалине. У де Брикассара великолепная новая машина.

Я думаю, что мне тоже пора сбежать из дома и обесчестить себя — это, вероятно, приносит успех.

Дядя Роб — посмешище. Так же, как и дядя Джефсон. Тот шум, который они подняли вокруг Вурж, завершился для них крахом. Стоит послушать, как тетя Амалия говорит о своем зяте Ральфе де Брикассаре и своей дочери, миссис Ральф де Брикассар. Отец с матерью нисколько не лучше остальных. Они не могут понять, что Вирджиния просто смеется над ними в рукав».

 

50

Вирджиния и Ральф осмотрелись еще раз вокруг, стоя под соснами на берегу в прохладных сумерках, бросили прощальный взгляд на Голубой Замок. Озеро утонуло в лучах лилового заката, невероятно хрупкого и едва уловимого. Нип и Так лениво каркали в старых соснах. Везучий и Банджо отчаянно мяукали каждый в отдельной корзинке в новой темно-зеленой машине Ральфа по пути к кузине Джорджине. Кузина Джорджина согласилась присмотреть за ними до возвращения Ральфа и Вирджинии. За кошками были готовы присмотреть и тетя Тримбал, и кузина Ребекка, и тетя Патриция, но привилегия была отдана кузине Джорджине. Перед отъездом Вирджиния залилась слезами.

— Не плачь, Лунный Свет. Мы вернемся на следующее лето. А сейчас мы отправимся в настоящее свадебное путешествие.

Свадебное путешествие четы де Брикассаров затянулось на целый год. Они побывали в Греции, ощутили величие Рима, полюбовались неспешным течением древнего Нила, прелестями Ривьеры. Лето Ральф с Вирджинией провели на своем любимом Сауресе, а зимой снова отправились в Европу, на этот раз в Швейцарию, покататься на лыжах на высокогорном курорте, причем так захотела Вирджиния. Ей так понравилось путешествовать, что она уже не могла долго оставаться на одном месте.

Ральф де Брикассар в последний раз проверил надежность струн и взглянул на Вирджинию, которая в это время надевала лыжи.

— Ты готова? — через некоторое время спросил он. — Все-таки я очень волнуюсь.

— Я ничем не рискую, милый, — весело откликнулась Вирджиния. — Снег такой пушистый и чистый, что падать в него — одно удовольствие. Решайся же! Поехали!

Ральф легким движением вскочил в седло. Мощная и на удивление меланхоличная лошадь, привыкшая больше к перевозке тяжестей, казалось, даже не заметила седока. Вирджиния сжала прикрепленные к длинным поводьям ручки и слегка отступила назад. Излишняя сосредоточенность выдавала в ней неопытного лыжника, хотя здесь, на курорте, такого рода лыжные прогулки были в большой моде, и Вирджиния давно уже уговаривала Ральфа разрешить ей испытать свои силы.

От напряжения у нее даже изменилось лицо: заострился подбородок, резче обозначились скулы. Ральф заметил появившуюся в ее взгляде неистовость и притворился, что поправляет стремена, чтобы еще немного полюбоваться женой.

— Поехали! — закричал он наконец. — Будь внимательна!

Поводья натянулись, и Вирджиния сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее заскользила вперед. Прежде чем выехать на свободное пространство, надо было пересечь от начала до конца единственную улицу этого небольшого курортного городка. Улицу, по которой беспрестанно прогуливались почти все его обитатели. Ральф улыбкой приветствовал своих партнеров по шахматам, бассейну, кивал укутанным в меха дамам, уютно устроившимся в пестро раскрашенных санях и затянутым в трико любительницам горных лыж. Но Вирджиния никого не замечала. Сначала она думала о том, как бы сохранить равновесие и не выглядеть смешной, потом стала с нетерпением выискивать глазами вывеску, которая обозначала городскую черту. Вот уже церковь с маленькой площадью… каток… уснувшая в белых берегах река и, наконец, последняя гостиница… и поле без конца и без края…

Вирджиния облегченно вздохнула. Теперь, если она и свалится, никто не увидит, кроме Ральфа. А он… Вирджиния улыбнулась, с нежностью подумав о муже. Загорелый широкоплечий Ральф верхом на лошади казался ей могучим рыцарем, за которым она готова скользить на своих лыжах всю оставшуюся жизнь.

— Ральф! — позвала Вирджиния. Он повернулся к ней, прищурив из-за яркого солнца синие глаза.

— Какое чудо, Ральф! — восторженно закричала Вирджиния. Перед ними раскинулась ослепительно белая заснеженная долина, окруженная горными вершинами, некоторые из них своими пиками уходили высоко в небо. Множество лыжников в ярких одеждах стремительными зигзагами скользили с гор, и от этого склоны казались живыми. Вирджиния громко и весело повторила:

— Чудесно!

— Все еще впереди, — отозвался Ральф. Он пришпорил коня, и тот пошел вперед энергичной рысью. «Вот теперь-то все и начинается!» — подумала Вирджиния, и ее охватило какое-то странное и вместе с тем счастливое беспокойство, которое постепенно сменилось уверенностью и легкостью. Держалась она прекрасно, проблем с равновесием теперь не возникало, короткие лыжи несли ее сами, ей оставалось только не мешать их плавному скольжению. Напряженные мышцы окончательно расслабились, и Вирджиния с легкостью контролировала их приятную игру. За одним из поворотов дорогу им пересекли большие, груженные дровами сани, на которых помимо возницы сидело еще несколько дочерна загоревших мужчин. Они долго не отводили от женщины восхищенных глаз, и Вирджиния наградила их очаровательной улыбкой. Ральф время от времени оборачивался к жене и весело подбадривал: «Очень хорошо, просто прекрасно!»

Иногда Вирджинии казалось, что это она сама кричала голосом Ральфа. И когда она слышала: «Внимание!» — непередаваемое, непроизвольно возникающее щемящее чувство обещало ей еще большее наслаждение, чем то, которое она испытывала. Вирджиния вся отдалась ритму перешедшей на галоп лошади. Скорость сделала ее такой устойчивой, что она перестала о чем-либо думать и полностью отдавалась той радости, которая пронизывала ее насквозь. Ничего другого в мире больше не существовало. Только стремительное движение и ее ловкое тело, которое повелевало и задавало темп. Быстрее! Еще быстрее! Я все могу! В этот момент она царствовала и над собой, и над природой, она была одновременно и властительницей и рабой. Женщину в ее порыве подстегивали и небесная синь, и праздничная белизна вокруг, и этот ледяной ветер, проникающий в нее как хрустально-чистый налиток. «Быстрее! Быстрее!» — буквально стонала Вирджиния. Но Ральфу эти призывы были уже не нужны, да и лошадь давно обходилась без пришпоривания. Все трое они стали единым и счастливым организмом. Окрыленные, они взлетели на небольшой холм, и зажмурившая от скорости Вирджиния не заметила возникшей на ее пути неровности. Покачнувшись, она отпустила вожжи и почти с головой влетела в сугроб. Однако снег, валивший всю прошлую ночь, смягчил удар, так что она нисколько не пострадала. Когда Ральф подбежал к ней, она была уже на ногах, сияющая и веселая. Они снова продолжали свою гонку и остановились только у маленькой гостиницы, неожиданно возникшей на их пути.

— Дальше дороги нет, — сказал Ральф, — отдохни.

Отель был пуст, все отправились на катания. Подумав мгновение, Ральф предложил:

— Устроимся на воздухе, солнце припекает как летом.

Когда их устраивали на открытой веранде, Вирджиния спросила:

— Мне кажется, что тебе здесь не нравится? Но здесь так чисто.

— Слишком чисто, радость моя, — ответил Ральф. — Если драить с такой силой, то скоро от нее ничего не останется. В городе у каждого кафе есть свое лицо, своя прелесть. А здесь ресторанчики издают лишь запахи провинции. Ты заметила, что здесь все на виду: дома, люди, даже природа? Ни тени, ни одного скрытого намерения. А значит, нет жизни…

Вирджиния рассмеялась:

— Почему же ты тогда каждый день говоришь мне, что ценишь меня за ясность и откровенность? — спросила она шутливо.

— О, я чувствую, что у тебя внутри настоящий вулкан, который вот-вот разверзнется. Поэтому мои слова не что иное, как только слабая попытка проникнуть в твои тайны, — сказал серьезно Ральф, обнимая жену.

— Но я ничего от тебя не скрываю, — удивилась Вирджиния, — и вся как на ладони.

— Иногда мне кажется, что ты не знаешь, что творится у тебя в душе, — проговорил Ральф, испытывающе вглядываясь в жену. — Порой у тебя бывает такой взгляд, как будто ты вырвалась из многолетнего заключения и теперь стараешься наверстать все упущенное.

— Но ведь это так и есть, — прошептала Вирджиния, — я и была всю свою жизнь, за исключением последних двух лет, в многолетнем заключении, ты же знаешь. Сейчас я благодаря тебе живу полной жизнью… Но ты прав, иногда я и сама ощущаю, что у меня внутри поселилось какое-то чувство… не знаю, как объяснить… мне все время хочется новых острых ощущений. Когда я ничего этого не знала и ничего не видела в своем Хайворте, то мечтала хотя бы о глотке свободы, а сейчас… Может быть, мои родственники и правы, я, наверное, и в самом деле безумная, Ральф, и могу принести тебе несчастье. Меня иногда пугает мое состояние. Я вижу порой, как ты присматриваешься ко мне, и стараюсь контролировать свои чувства.

Голос Вирджинии дрожал, когда она все это говорила Ральфу, и ему стало жалко ее.

— Успокойся, родная, все прекрасно, — он прижался губами к склоненной головке жены и, чтобы снова развеселить ее, быстро слепил снежок и крикнул:

— Берегись!

Не успел он еще швырнуть свой снежок, как сам получил в лицо горсть снега. Он тут же ответил, и в течение нескольких минут они с веселым неистовством перебрасывались снежками.

Услышав шум, на пороге появилась хозяйка с подносом в руках и по-матерински улыбнулась им. На столе появился ситный хлеб, деревенский сыр и пиво. Ральф и Вирджиния тут же уселись за стол и с завидным аппетитом принялись уничтожать еду. Время от времени они отрывались от завтрака и обменивались улыбками, смотрели на узкое ущелье, которое, казалось, начиналось у них прямо под ногами, на сосны, каждая ветка которых бережно поддерживала огромные снежные шапки, окруженные голубовато-пепельным ореолом, сотканным из небесной лазури и солнечных лучей. Неподалеку от них бесшумно опустилась какая-то птица с ярко-желтой грудкой и серыми, переходящими в черное крыльями.

— Какой прелестный жилет! — восхитилась Вирджиния.

— Синица, самец. Самки тусклее, — уточнил Ральф.

— Как мы с тобой.

— Я так не думаю…

— Нет, нет, ты прекрасно знаешь, что я права. Вот и доказательство: ты покраснел. Я так люблю смотреть, когда мой мужественный Ральф смущается! — засмеялась Вирджиния. Ральф и на самом деле смутился, но больше от того, что он в последнее время не узнавал Вирджинии и не знал, как вести себя с этой новой женщиной, в какую превратилась его жена. Иногда его не просто смущали, а даже коробили ее слова, хотя он старался не придавать особого значения ее поведению, объясняя его тем, что Вирджиния была слишком задавлена в детстве и теперь как бы заново познает мир. Ральф почувствовал на плече руку жены и с улыбкой повернулся к ней.

— Будем возвращаться, милый? — ласково спросила она. — Наверное, уже пора.

Ральф расплатился с хозяйкой гостиницы, вскочил на лошадь, и теперь уже не спеша они направились в сторону дома. После стремительной гонки Вирджиния расслабилась и, отдыхая, медленно скользила по искрящемуся снегу.

Ральф с Вирджинией занимали в отеле большой двухэтажный номер. Как только они вошли к себе, Вирджиния сказала мужу:

— Хорошенько разотрись, Ральф, все-таки мороз приличный.

Она чувствовала, что и сама дрожит. Ральф тоже заметил это и сказал, что поможет ей переодеться.

— Нет, нет, — прервала его Вирджиния. — Иди, говорю же тебе! — ее слова прозвучали неожиданно резко, и она сразу же осеклась, заметив удивленный взгляд Ральфа.

— Иди, милый, а я сама справлюсь, — сказала она мягко, сама не понимая, что с ней происходит.

Когда через некоторое время Ральф вернулся, Вирджиния бросилась к нему на шею.

— Какая чудесная прогулка, дорогой! Ты делаешь для меня невозможное. Я так благодарна тебе. Каждая минута с тобой — счастье!

Вирджиния необыкновенно похорошела в последнее время. Сейчас она была в черном вечернем платье, под которым угадывалось ее нежное и в то же время крепкое, тренированное тело. Он обнял ее, и на несколько секунд они замерли неподвижно, глядя в глаза друг другу. Вирджиния высвободила руку и погладила Ральфа по голове: — Все хорошо, милый. Я так счастлива с тобой, — прошептала она. Ральф отстранил от себя жену.

— Пора уже, нас ждут.

Рэйчел Стоун ожидала их в венской кондитерской. Невысокого роста, звонкоголосая, элегантная, живая, словно ртуть, она была женой приятеля Ральфа, начинающего драматурга. Мужчины были знакомы давно, а их жены познакомились в одном из путешествий и подружились. Правда, порой Вирджиния чувствовала себя неловко с Рэйчел. Та испытывала к ней глубокую и какую-то необузданную привязанность, что заставляло Вирджинию сторониться своей подруги, но тем не менее они часто встречались и даже собирались вместе вернуться домой в Нью-Йорк, где отец Ральфа купил для своих детей дом, а Рэйчел с мужем жили там постоянно.

Увидев де Брикассаров на пороге кафе, Рэйчел громко закричала, размахивая ярким платком.

— Сюда, сюда! Я здесь. Не очень-то весело сидеть здесь одной среди всех этих чокнутых англичан, немцев и югославов. Не хотите же вы, чтобы я почувствовала себя Робинзоном Крузо?

Рэйчел болтала совершенно не заботясь, какое впечатление она производит на окружающих, и не стесняясь своих не очень удачных литературных сравнений. Ральф засмеялся, он относился к этой женщине снисходительно больше потому, что любил ее мужа, очень талантливого молодого Криса Стоуна.

— Ты не должна на нас сердиться, Рэйчел, — сказал он, — прыткая лошадка умчала нас слишком далеко.

— Да я видела, как вы возвращались, — весело ответила Рэйчел. — Красавцы, нечего сказать. И ты, Вирджиния, очень хороша в этом голубом костюме… Что вы будете пить? Мартини? Шампанское?.. А вот и Кроуз. Он сейчас и распорядится!

Вирджиния нахмурила брови. Арни Кроуз тоже этой зимой отдыхал здесь, и у них с Вирджинией сложились какие-то очень странные отношения. Когда они оказались вместе в одном из кафе, Арни напомнил Вирджинии их встречу в лесу на Сауресе и поначалу относился к ней весьма почтительно, но потом что-то изменилось. Вирджиния даже не могла объяснить для себя, отчего он стал относиться к ней по-другому: ведь к Ральфу же он не изменил своего отношения, она замечала, с каким уважением он разговаривает с ним. Но потом Вирджиния перестала думать об этом, только больше не хотела видеться с ним.

— Не приглашай его к нашему столику, прошу тебя, — глядя в сторону, пробормотала она.

Рэйчел ответила очень быстро и, как показалось, Вирджинии, нарочито громко:

— Но я не могу, дорогая. Я уже подала ему знак.

Анри Кроуз довольно живо и особенно не церемонясь, пробирался между столиками. Не переставая загадочно улыбаться, он поцеловал ручку Рэйчел, а потом надолго припал к ладони Вирджинии, которой все это показалось каким-то двусмысленным и неприятным. Прикосновение же губ Кроуза и вовсе вызвало в ней гадливость. Когда он выпрямился, женщина пристально взглянула ему в лицо, но его улыбка от этого сделалась еще шире и таинственней.

— Господа, я только что с катка, — торжественно заявил Кроуз.

— И, конечно, все вами там восхищались? — спросила Рэйчел, подыгрывая его тону.

— Увы! Так, несколько простеньких фигур. Там такая толкотня! Я предпочел лицезреть других. И знаете, это достаточно приятно, когда люди хорошо катаются.

Его своеобразный голос, который контрастировал с выражением усталости на лице, звучал возбужденно, а разнообразные модуляции придавали ему волнующую музыкальность. Он, конечно, знал это и умел пользоваться своим голосом. Ральф всегда с удовольствие слушал его и часто говорил Вирджинии:

— Не понимаю, чем он тебе не нравится. Талантливый человек всегда имеет странности.

Сейчас Ральф спросил Кроуза:

— Ну, а красивые женщины там были?

— Полдюжины, которым повезло, что я наблюдал их. — Он расхохотался. — Но где они одеваются? Послушайте, миссис де Брикассар, — Кроуз обратился к Вирджинии, — вы знаете эту огромную датчанку, которая живет в вашем отеле?.. Представьте себе, она сегодня была в трико оливкового цвета в полоску и с розовым шарфом на шее.

— Какой ужас! — воскликнула Рэйчел.

Кроуз продолжал, сверля глазами Вирджинию:

— Эта девица, между прочим, с ее впечатляющими бедрами и не менее восхитительной грудью должна ходить только голой. Вот так-то, господа.

— Вам не кажется, что вы жестоки к ней? — засмеялся Ральф, касаясь густого меха шубы, в которую буквально завернулся Кроуз, несмотря на то, что в помещении было довольно тепло. — Сами-то в мехах.

— Я заявляю, что одежда женщины имеет сексуальную функцию, — не обращая внимания на замечание Ральфа, продолжал Кроуз. — Одеваться, если ты целомудренна, мне кажется непристойным.

При этих словах Вирджиния отвернулась, но кожей чувствовала, что он смотрит на нее. Ее больше смущали не сами слова, а то упорство и настойчивость, с которой они адресовались именно ей. Она это знала.

— Короче говоря, никто на катке вам особенно не понравился? — спросила Рэйчел и засмеялась. Сегодня Вирджинии показался неестественным даже ее смех.

— Я этого не сказал. Да, плохой вкус меня раздражает, и все-таки он мне приятен.

— Это значит, если женщина захочет вам понравиться, она должна безвкусно одеваться? Я правильно поняла вас, Арни? — подзадоривала его Рэйчел.

— Да нет же, — вступил в разговор Ральф, — просто в наборе цветов, которые позволяют себе женщины, иногда присутствует какой-то вызов, даже провокация. Как вывеска на злачных заведениях, не правда ли, мистер Кроуз?

— До чего же эти мужчины сложные натуры, — вздохнула Рэйчел. — Ты не находишь, дорогая? — обратилась она к Вирджинии.

Вирджиния внимательно посмотрела на Ральфа и ничего не ответила.

— А вы знаете, друзья, — неожиданно сказал Кроуз, — вас здесь принимают за молодоженов. Для супругов с двухлетним стажем это неплохо.

— Но немного странно, не так ли? — спросила Вирджиния агрессивным тоном.

— Почему же? — постарался не заметить ее тона Кроуз. — Я же сказал, что зрелища, которые меня раздражают, не всегда неприятны.

Ральфа испугал тон, которым Вирджиния заговорила с Кроузом, и он решил вмешаться, чтобы не допустить обострения, и спросил Кроуза о намечающейся выставке его портретов в Нью-Йорке.

— Это будет грандиозная выставка, — пообещал Кроуз. — Напрасно вы в свое время отказались от портрета своей жены.

— А вы собирались писать портрет с Вирджинии? — спросила Рэйчел, с завистью разглядывая подругу, пытаясь обнаружить в ней те достоинства, которые увидел Кроуз. — Вирджиния, дорогая, я тебя поздравляю!

— Не с чем поздравлять, — сухо ответила Вирджиния. — Портрета не было и не будет.

— Напрасно, — многозначительно заявил Кроуз, Ральф тут же поднялся и стал прощаться. Кроуз пригласил де Брикассаров поужинать с ним.

— Это невозможно, — ответила за мужа Вирджиния, — мы уже приглашены.

На улице Ральф мягко спросил:

— Неужели Кроуз настолько тебе неприятен, что ты даже соврала? Он талантливый художник, образованный человек, не сплетник.

— Я знаю, милый, — призналась Вирджиния, — но я его не выношу. Его голос, который, кажется, ищет в тебе что-то, чего тебе вовсе не хотелось бы показывать… Его глаза… Они всегда неподвижны. Ты заметил? Этот игривый, но холодный тон. В конце концов, мы его даже и не знаем хорошо. — Вирджиния вдруг остановилась. — Скажи мне, мы не будем с ним встречаться в Нью-Йорке? Почему ты молчишь? Значит, ты уже пригласил его! Ты неисправим! Ты такой доверчивый человек. Не оправдывайся, я понимаю, что это одно из твоих достоинств, хотя ты и сам от этого страдаешь. Но прости меня, милый, — спохватилась она. — Я не должна была говорить с тобой так. Ты сам знаешь, как лучше. Если ты хочешь, я готова терпеть его и в Нью-Йорке.

— Но ведь мы можем уехать прямо отсюда на Саурес и будем там только вдвоем, — предложил Ральф.

— Нет, нет, — испуганно проговорила Вирджиния. После того, как она увидела мир, ей уже не хотелось забиваться в свою лесную хижину, хотя Ральф постоянно стремился туда. Он, конечно, мог бы настоять, и Вирджиния не посмела бы возразить ему, но в Нью-Йорке его ждал дядя. Он стал прибаливать и хотел, чтобы Ральф пожил какое-то время рядом с ним.

Вечером Ральф с Вирджинией были в театре. Лондонская труппа давала «Гамлета». Принца играл молодой, но уже знаменитый актер. Вирджиния плохо знала Шекспира, и ее совершенно не тронули страсти, которые когда-то происходили в датском королевстве. Однако, когда они уже ехали в санях домой, она молчала, стараясь не испортить своим высказыванием впечатления Ральфа от спектакля. Она видела, что муж погрузился в грустные размышления. В такие минуты он был ей особенно дорог.

— Уитни действительно гений, — тихо сказал Ральф, — гений ужасный: он до безумия чувствует плоть. Я не знаю более заразительного искусства, чем искусство плотское. Ты не согласна со мной?

Вирджиния не спешила с ответом, и Ральф задумчиво продолжил:

— Хотя ты не можешь этого знать, но… это правда.

 

51

Они еще оставались на курорте, когда Вирджиния почувствовала боли в сердце. Иногда ночью они накатывали на нее такими удушающими волнами, что она стонала во сне. Ей казалось, что ее душит какое-то ужасное чудовище, она кричала, отбивалась от него, но освобождалась из его страшных объятий только тогда, когда просыпалась, и то не окончательно. Наяву боли ощущались не так сильно, но совсем не проходили. Вирджиния снова вспомнила предостережение доктора Стинера, и, несмотря на то, что он признал свою ошибку, возобновившиеся боли вернули ей ощущение неминуемой смерти. Может быть, доктор просто не хотел ее огорчать, а то, что она до сих пор жива, — заслуга Ральфа. Его заботы просто продлили ей жизнь, вот и все. Но это вовсе не значит, что она будет жить долго. Смерть может наступить в любой момент. Вирджиния ничего не сказала Ральфу, она старалась даже не показывать ему, насколько плохо себя чувствует, но он, конечно, заметил ее состояние, и в один из солнечных морозных дней де Брикассары улетели в Нью-Йорк.

Сразу по приезде, едва они только добрались домой, Вирджинию свалил жестокий приступ. Почти неделю она находилась в полубессознательном состоянии, и врачи даже не могли точно сказать Ральфу, выживет ли его жена. Все медицинские светила перебывали в их доме, и в короткие проблески сознания Вирджиния видела склонившиеся над ней лица, слышали какой-то неясный шепот, когда они обменивались предположениями о характере ее заболевания. Иногда ей казалось, что она слышит знакомое название: «ангина пекторис в последней стадии, осложненная расширением артерии». А может быть, ей на всю жизнь врезался этот диагноз, который поставил доктор Стинер. Она знала, что умирает, и даже удивилась, когда однажды ранним утром поняла, что очнулась живой. Боли отпустили ее. Надолго ли? Теперь у нее не оставалось сомнений, что болезнь вернулась к ней и что она обречена. Кто-то сидел рядом. «Это, должно быть, Ральф», — подумалось само собой. Это имя, которое возникло в ее сознании автоматически, вызвало ощущение безопасности. Но и только. Его рука нежно гладила лоб больной. Вирджиния вяло пошевелила головой, пытаясь освободиться от этих прикосновений. Ральф подумал, что это бессознательное движение, и убрал руку. Он посидел еще немного и вышел. Вирджиния так и не открыла глаз. Она была полностью поглощена удивительным ощущением жизни, своего воскресшего существа и хотела насладиться этим в одиночестве.

Это желание одиночества, этот сверхэгоизм очень медленно покидал выздоравливающую Вирджинию. Она теперь часами оставалась в спальне, любовалась своими исхудавшими руками, исчерченными голубыми венами или длинными ногтями, которые приобрели нездоровый фиолетовый оттенок. Когда Ральф пытался заговорить с ней, она упорно молчала или делала вид, что спит. Что могли значить его заботы по сравнению с тем огромным чувством, которое она испытывала к своему живому телу? Вирджиния прислушивалась к пленительному шепоту крови, который питал ее новую чувственность. Иногда Вирджинию тревожило ее состояние, она понимала, что это ненормально, но это происходило не часто. Новые ощущения полностью завладели женщиной. Когда они особенно сильно завладевали ее существом, лицо Вирджинии приобретало выражение человека, которому открылось высшее знание. Ее стали посещать какие-то странные видения, о которых она не решилась бы рассказать никому на свете. На все свои вопросы Ральф получал лишь взгляд, полный нетерпения, томности и сильного смущения. Он как бы говорил: «Ну не мешай же мне наслаждаться! После, после спросишь, дорогой Ральф!» Она не допускала никакой близости с мужем. Стоило ей в каком-нибудь непроизвольном жесте мужа угадать хотя бы малейший признак желания, у нее тут же возникало чувство сопротивления и непреодолимой усталости. Поразительно, но в тех ужасных картинах, которые теперь не отпускали ее, никакого утомления она никогда не знала.

За эти долгие недели лицо Вирджинии изменилось, и Ральфу казалось, что болезнь как бы обнажила его, придала ему нежное, почти девическое выражение. Оно как бы дышало целомудрием, хотя внутри Вирджинии бушевали неутоленные страсти.

Постепенно здоровье возвращалось к Вирджинии, но это не принесло ей радости. По мере того как болезнь покидала ее тело, уходили нега и сладострастие, которыми она упивалась, лежа в постели. Окончательно поднявшись с постели, Вирджиния почувствовала себя кораблем, потерявшим управление. Она, словно сомнамбула, бродила из комнаты в комнату, тщетно надеясь вернуть себе прежние ощущения. Она получила письмо от матери, в котором миссис Джексон сообщала ей все городские сплетни, полагая, что ее замужней дочери теперь это будет интересно, заискивающе выражала желание видеть дочь с ее мужем у себя в гостях, расписывала, как она скучает о своих дорогих детях, и даже намекала на то, что они с кузиной Мелисандрой готовы приехать к ним повидаться.

Вирджиния небрежно отбросила письмо, желания видеть мать или кого-либо из других своих родственников у нее не было и ни разу не возникало. Теперь вся ее прежняя жизнь представлялась Вирджинии какой-то абстракцией, и даже тот счастливый год, который они с Ральфом провели в своей лесной хижине, подернулся туманной дымкой нереальности. Иногда он даже думала о Ральфе в прошедшем времени и ловила себя на этом: «Когда со мной был Ральф…» Почему был? — внушала она себе. Он есть. Вспоминая о муже, когда его не бывало рядом, Вирджиния нежно улыбалась и неизменно думала одно: «Хороший, хороший… хороший». Впрочем, скоро забывала об этих своих мыслях и всецело отдавалась во власть некоего смутного ожидания, которое начисто вымарывало образ Ральфа и уводило Вирджинию к чему-то неведомому, неясному и одновременно неотступному и неотпускающему. Женщина не понимала, что с ней происходит, единственным ее ощущением было наслаждение от того, что она жива, и, страх смерти, которая в любой момент (Вирджиния никогда не забывала об этом) могла лишить ее будущих неведомых наслаждений. «Все пройдет, — утешала она себя. — Я однажды уже собиралась умирать, и все закончилось благополучно». Но она и сама не понимала, от чего больше страдает: от того, что может в любой момент умереть, или от того, что не может реализовать свои неясные томления. А может быть, одно подстегивало другое.

 

52

Ральф с тревогой наблюдал за женой и не знал, как помочь ей обрести прежнее душевное равновесие. Он предлагал ей вернуться на Саурес, предлагал снова отправиться путешествовать или заняться каким-нибудь делом. Вирджиния отклоняла все его предложения, и он решил оставить все как есть, надеясь, что время ее излечит… Он жалел Вирджинию и считал ее душевное нездоровье следствием моральных травм, нанесенных ей в детстве невежественным воспитанием.

Но ее спокойствие и безразличие исчезло в одночасье, когда однажды Вирджиния неожиданно получила цветы от Кроуза. Прочитав карточку, закрепленную на букете, она оказалась в замешательстве. Что это? Почему ее имя всплыло именно тогда, когда вся она переполнена чувством неведомого ожидания? Женщина вспоминала об этом человеке с тревогой и неприязнью. Однако проснувшаяся нервозность очень хорошо соответствовала ее внутреннему состоянию и возбуждала в ней прямо-таки мазохистское удовольствие.

Между тем цветы стали приходить с редким постоянством. «Он прекрасно видел, что я ни секунды не могла его спокойно терпеть, — пыталась рассуждать Вирджиния, — я ни разу не поблагодарила его за цветы и даже Ральфа попросила не делать этого. Но он все равно продолжает присылать их…»

Она представила себе неподвижные глаза Кроуза, его шевелящиеся, но не издающие ни звука губы и содрогнулась от отвращения, которое молнией пронзило все ее естество.

Каждый день заезжала и Рэйчел. Она вбегала, даже не раздеваясь, сообщала, что у нее всего несколько минут и оставалась часами. Болтовня подруги притягивала Вирджинию, ее легкомыслие и фривольность ошеломляли ее и доставляли ей бездну удовольствия. Вместе с Рэйчел она переносилась в беззаботный мир, в котором царствовали наряды, косметика, разводы и интимные связи. Иногда, правда, Вирджинии казалось, что какая-то горькая усталость тенью ложится на лицо собеседницы и что живость ее как бы машинальна, по инерции.

Однажды после обеда, когда приятельницы вовсю предавались беззаботной болтовне, подали визитную карточку. Она задумчиво повертела ею и сказала:

— Это Кроуз…

Наступило молчание.

— Ты его не примешь! — закричала вдруг Рэйчел.

Ее резкий, решительный тон так мало напоминал тот, к которому Вирджиния успела привыкнуть. Она повиновалась Рэйчел всегда и во всем, но неожиданно для себя спросила:

— Почему же?

— Я не знаю… Только помню, что он тебе активно не нравился. И потом… я должна тебе еще столько рассказать…

Если бы не странная настойчивость подруги, Вирджиния сама бы постаралась избежать встречи с Кроузом. Однако твердость, которую проявила Рэйчел, чтобы помешать этому визиту, пробудила в ней одновременно и любопытство, и так не свойственную ей спесь.

— А почему я не могу изменить мнение о человеке? — спросила она. — Все эти цветы, которые он мне присылал, они ведь о чем-то говорят…

— А!.. Он присылал тебе цветы!..

Рэйчел вскочила, чтобы немедленно уйти, но никак не могла найти перчатки.

— Что с тобой, дорогая? — оттаяла Вирджиния, озадаченная ее замешательством. — Ты можешь сказать мне прямо? Ты ревнуешь?

— Нет… Нет… Я бы призналась тебе, и ты бы поняла… Но я боюсь, Он подтрунивает надо мной. Он смеется. Я его очень хорошо узнала. Он жуткий развратник. Может быть, даже извращенец. Он находит удовольствие только в пороке. Он сделал все, чтобы я его презирала, он слишком преуспел в этом!.. Ты — это совсем другое, противоположное: он наслаждается неприязнью, которую тебе внушает. Он культивирует ее. Будь осторожна, дорогая, он опасен!

Никакие другие слова не могли бы так повлиять на решение Вирджинии принять Кроуза сегодня же. Сейчас же!

— Погоди, ты увидишь его, — сказала она.

— Нет, только не это!

Оставшись одна, Вирджиния приказала прислуге позвать неожиданного гостя. Едва увидев ее сидящей за маленьким столиком, половину которого занимала ваза с ирисами, Кроуз улыбнулся. Эта продолжительная улыбка, подчеркнутая длительной паузой, поколебала спокойствие Вирджинии. И уж совсем неловко почувствовала она себя, когда он сел прямо против нее и решительно отодвинул цветы в сторону.

— Де Брикассара нет дома? — спросил он внезапно.

— Конечно, иначе бы вы его уже увидели.

— Я знаю: он вас никогда не покидает, я даже думаю, что когда он дома… Впрочем, не будем… Вам его не хватает?

— Очень.

— Мне тоже знакомо это ощущение, потому что это такое удовольствие — видеть его! Он красив, жизнерадостен, серьезен и предан. Должно быть, он редкий спутник на жизненном пути? Так?

Вирджиния решила не отвечать. Каждая похвала из уст этого человека звучала слишком двусмысленно.

— Благодаря подруге, которая приходит ко мне каждый день, — сказала она, — я отнюдь не скучаю.

— Миссис Стоун?

— Вы видели, как она выходила?

— Нет. Но я почувствовал запах ее духов, немножко похожих на нее, о чем-то все время умоляющих…

Смех, которым сопровождалась эта тирада, вызвал у Вирджинии нескрываемое отвращение.

— К вам на секунду вернулось прежнее выражение лица, — язвительно заметил наблюдательный Кроуз.

— Значит, я очень изменилась? — спросила женщина, почувствовав вдруг легкую дрожь.

— Я считаю, что вы где-то потеряли некую маску — лицо прелестной женщины, довольной своей судьбой.

— Благодарю за сомнительный комплимент.

— Обычно вы более откровенны по отношению к себе…

Вирджиния ждала объяснения последней фразы, но его не последовало. Мужчина замолчал. Чтобы выказать свое раздражение, она привстала и принялась перебирать цветы.

— Да вы устали сидеть! — воскликнул Кроуз. — Пожалуйста, не церемоньтесь со мной! Прилягте!

— Я уже привыкла, я вас уверяю…

— Нет, нет, де Брикассар меня не простит, ложитесь, дорогая. Я настаиваю.

Он решительно встал и отодвинул свое кресло, чтобы освободить проход. Вирджиния лихорадочно искала резкий ответ, с которым бы не затруднилась до болезни, но на ум ничего не шло. Смущенная и раздосадованная, она прямо-таки упала на диван.

— Если бы вы знали, как хороши теперь, — вновь заговорил Кроуз. — Вы должны знать, и это следует выбить на фасаде вашего дома, что вам идет душевное волнение. Вы просто созданы для этого. Люди так поверхностны. С тех пор как мы познакомились, я только и делал, что представлял вас лежащей… Как я был прав! Какая изнеженность и мягкость! Какое телесное откровение!

Продолжая монолог, он отступил в глубину комнаты, и Вирджиния потеряла его из виду. Слышен был только голос. Голос, чью силу он прекрасно знал, но обычно делал вид, что ни о чем не догадывается. Голос, которым он играл теперь. В полную и очень опасную мощь Кроуз обращал его не только к слуху женщины, но и к каждой нервной клетке. Голос этой сирены в смазливом мужском обличье растлевал, превращал Вирджинию в воск. Судорожно съежившись, она не могла найти в себе мужества, чтобы заставить его замолчать. Ослабленная усилиями, которые пыталась предпринять, плененная этими вкрадчивыми интонациями, этим речевым бельканто, она вдруг погрузилась в атмосферу сладострастия, которую испытывала в первые дни своего выздоровления.

Неожиданно на плечи Вирджинии опустились мощные руки, страстное дыхание обожгло ее губы. В одно мгновение она испытала острейшее наслаждение, которое тут же уступило место жгучему отвращению и стыду. Не помня себя, она оказалась на ногах и чувственно прошептала Кроузу прямо в лицо:

— Нет, вы не созданы для насилия…

Он долго и недоуменно смотрел на нее. Затем все понял, и Вирджиния прочитала в глазах мужчины восхищение, которое ее испугало. В эту минуту между ними не было никакого барьера. Они открылись друг другу сторонами, о которых каждый из них даже и не подозревал.

— Вы правы, — тихо и как-то погашение сказал он наконец. — Вы заслуживаете гораздо большего, чем могу дать я.

Его почтительность была такой, какой, наверное, окружают жертву, избранную Богом.

Ни один мускул не дрогнул на лице Вирджинии, когда Кроуз стремительно покинул ее дом. Она не испытывала к нему ни гнева, ни отвращения, чему нисколько не удивлялась, ибо была уверена, что никогда ему не уступит, да и он, пожалуй, больше не предпримет никаких попыток к сближению. Но, что удивительно, Вирджиния почувствовала себя его сообщницей…

«Ральф хороший, хороший, хороший…» — почему-то вспомнилось женщине и она решила рассказать обо всем мужу. Она так привыкла делиться с ним любыми переживаниями, что решение пришло как бы само собой и не потребовало от нее ни малейшего напряжения. Однако она тут же очень живо представила, как это огорчит Ральфа. Он казался ей совершенно чуждым только что пережитому.

— Ах, Ральф… Ральф… — шептала Вирджиния. Она бесконечно повторяла это им, как будто хотела сделать его осязаемым. Услышав шаги в прихожей, она и вовсе успокоилась, зная, что все произойдет помимо ее воли. Он заметит по ее лицу, что произошло что-то необычное, начнет расспрашивать, и она расскажет про негодяя Кроуза.

На этот раз Ральф обнял ее машинально, походя, и у Вирджинии возникло ощущение, что все рушится, что ее бросают на произвол судьбы. Приглядевшись к мужу, она поразилась его осунувшемуся, неподвижному, будто не ему принадлежащему лицу. В синих глазах Ральфа, как он ни старался спрятать ее, светилась печаль.

— Ты расстроен? Что произошло? — не на шутку встревожилась Вирджиния. Ральф вздрогнул, непроизвольно поднес руку к подбородку, как будто пытаясь придержать задрожавшие губы.

— Не беспокойся, — тихо, но внятно сказал он. — Это касается не тебя.

Вирджиния вздрогнула, как будто ее ударили плеткой. «Это касается не тебя!» Ральф произнес это таким тоном, как будто отстранялся от нее, не хотел больше посвящать ее в свои проблемы, а может быть, и допускать в свою жизнь. Очевидно, он устал от ее капризов, постоянного сомнамбулического состояния, безразличия.

Ральф, не глядя на жену, прошел в свой кабинет, куда доступ Вирджинии, как и в комнату Синей Бороды в их лесной хижине, был закрыт, хотя теперь она знала, чем он там занимается: сидит в кресле, размышляет или на крутящемся стуле за письменным столом пишет своим ровным аккуратным почерком.

 

53

Вирджиния осталась одна в гостиной, с тоской поглядывая на дверь кабинета в надежде, что Ральф выйдет и расскажет ей, что его тревожит. Только сейчас Вирджиния вспомнила, что в последнее время, даже еще до ее болезни, Ральф перестал делиться с ней своими проблемами, да и вообще ничего больше о себе не рассказывал. В их отношениях тоже очень многое изменилось: из них исчезла доверительность и простота. Иногда она отдавала себе отчет в том, что причина в ней самой, но винить себя не хотелось. «Ведь я так долго была как будто взаперти и теперь, когда увидела и узнала настоящую жизнь, конечно, должна была перемениться, — думала Вирджиния, — не могу же я в этой новой жизни оставаться тем же забитым существом, каким была когда-то в Хайворте». Вирджиния опять начала сомневаться в любви Ральфа. Очевидно, она все-таки была права: он любит ее из жалости, а ей хотелось всепоглощающей, обожающей любви, особенно сейчас, когда над ней опять нависла угроза смерти. Почему же все-таки вернулась болезнь? Неужели ей суждено умереть теперь, когда она узнала, что такое настоящая жизнь? Она ведь еще и не жила как следует, впереди так много прекрасного и неизведанного.

Неожиданно Вирджинию осенило. Очевидно, Ральф сердится на нее из-за того, что не может поехать сейчас на Саурес, но она готова поехать с ним, правда, не надолго. Может быть, там она окончательно поправится, ведь в прошлый раз именно жизнь на Сауресе помогла ей излечиться от своей болезни. Вирджиния решительно поднялась и постучала в дверь кабинета.

— Войдите, — раздался тихий голос Ральфа.

Он сидел в кресле, уставясь в окно, и, обернувшись к Вирджинии, посмотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Ральф, милый, — заговорила Вирджиния, приближаясь к мужу, — скажи мне, что происходит? Ты сегодня не похож на себя. Ты сказал, что меня это не касается, но я все-таки хочу знать, что тебя тревожит. Хочу знать, что ты имел в виду, когда говорил это…

— Всего лишь то, о чем и сказал: это касается не тебя, — тихо проговорил Ральф. — Ты сейчас стала очень мнительна относительно своего здоровья и могла подумать, что мои переживания связаны с каким-то новым заключением врачей, но нет, у тебя все в порядке, очень скоро ты поправишься окончательно, врачи не обнаружили никаких симптомов, угрожающих твоей жизни.

— Может быть, тебя именно это и волнует? — неожиданно услышала Вирджиния свой голос и сразу же испугалась. Она вовсе не собиралась говорить Ральфу ничего подобного. Он не заслужил таких слов, она это прекрасно понимала, но и вернуть их уже не могла. Ральф вскинул на нее недоумевающий взгляд и с минуту пристально ее разглядывал, в то время как Вирджиния, краснея и сбиваясь, торопливо говорила:

— Прости меня, милый, я сама не знаю, что говорю… Я признательна тебе за твою заботу, за твою… любовь, и я… готова поехать с тобой на Саурес, давай поживем там, придем в себя от всех этих волнений, от всей этой суматохи…

— Теперь ты там долго не выживешь, — сухо заметил Ральф, — но дело даже не в этом. Я не могу сейчас туда поехать. Иди к себе, Вирджиния, иди к себе и успокойся. Я сам решу все свои проблемы, тебе не надо ни о чем волноваться. А сейчас я хочу остаться один.

Вирджиния не посмела спорить с мужем и тихонько прикрыла за собой дверь кабинета. Она убежала к себе в спальню, бросилась на кровать и расплакалась от обиды, нет, не на Ральфа и не на себя — на весь белый свет.

Оставшись один, Ральф поднялся с кресла и долго ходил по кабинету из угла в угол, пытаясь успокоиться. Он не обманывал Вирджинию, когда сказал ей, что его переживания вызваны не ее здоровьем. Врачи действительно сказали ему, что никакой угрозы сейчас нет, просто все осложнилось сильнейшей простудой, что и вызвало воспаление легких. Но попробуй убедить в этом Вирджинию, она вбила себе в голову, что в любой момент может умереть, и считает, что доктор Стинер тогда не ошибся, а просто не захотел говорить ей всей правды. Вирджиния настолько увлечена своим «предсмертным» состоянием, что не хочет думать ни о чем другом, но ведет она сейчас себя совсем не так, как тогда, два года назад, когда показала ему письмо от доктора Стинера и попросила жениться на ней. Он видел, что тогда на Сауресе она действительно наслаждалась жизнью и ему доставляло удовольствие смотреть на нее и, что греха таить, чувствовать себя волшебником, который способен продлевать жизнь. Ему было хорошо с ней тогда. Сначала, да, он пожалел ее, но потом по-настоящему привязался и сам переживал, думая, что ее дни сочтены. Но ведь Вирджиния была тогда другим человеком, милым, ласковым, настоящая лесная фея. «Лунный Свет», — Ральф усмехнулся, вспомнив, как он ее тогда называл. Тогда ей подходило это имя, но не сейчас… Сейчас, пожалуй, больше подходит «Пожирающий себя огонь». В последнее время Ральф уже не раз думал о том, что напрасно он отказался от предложения родственников и не посвятил свою жизнь Богу. Дяди так рассчитывали, что он продолжит их род священнослужителей. Теперь уже поздно, он потерял чистоту души и тела, зачем нужна Богу его грешная жизнь?

При воспоминании о своих родственниках Ральф нахмурился, и в его глазах опять появилось тревожное выражение. У его дяди Рональда де Брикассара случился сильнейший криз, и он вот уже несколько дней находился между жизнью и смертью. Сегодня врачи сказали, что появилась надежда на улучшение, но еще очень и очень слабая. Прилетел отец, собрались и другие родственники, и Ральф большую часть времени находился в доме дяди. Вирджиния ни о чем не знала, и он не хотел, чтобы она узнала о болезни дяди, иначе она внушит себе, что это не дядя Рональд, а она сама умирает от криза. Ральф присел на кресло и понуро опустил голову. Что ему делать? Он уже и не пишет сколько времени. Для того, чтобы писать о природе, надо жить в покое и согласии, хотя бы с самим собой. А он уже давно потерял душевное равновесие, хотя старается и не показывать этого. Он попал в ловушку, которую сам себе и поставил своим мягкосердечием и отзывчивостью на чужую боль. Ну что ж, такова, видно, его судьба, он должен нести свой крест до конца и постараться вывести Вирджинию из ее надуманного состояния опасности. Она предлагала поехать на Саурес. Может быть, так и надо сделать, но не сейчас. Надо подождать, когда поправится дядя Рональд, да и она сама должна окрепнуть после болезни. Он вспомнил, как сухо разговаривал с ней сегодня, и пожалел об этом. Она, конечно, напугана, надо снова помочь ей прийти в себя.

 

54

Вирджиния проснулась, едва забрезжил рассвет, и тем не менее чувствовала себя бодрой и вполне отдохнувшей. Подумывая уже было соскочить с постели, она вдруг вздрогнула, заметив рядом с собой мужа. Ральф был здесь… Впервые после болезни они провели ночь в одной постели. Как же крепко она спала! Конечно, это он защитил ее от страшных снов, кошмарных видений. Кто, кроме него, способен отвлечь ее от горечи и неприятностей? Кто, кроме него, может сделать ее счастливой? Когда Ральф прижимал Вирджинию к себе, она постоянно задавалась вопросом, не перешло ли то смутное наслаждение, которое изнуряло ее во время выздоровления, в новое чувство к мужу, какого она раньше к нему не испытывала. Вирджинии и раньше нравилась близость с Ральфом, но она вызывала в ней лишь тихое умиротворение. Во время болезни в ней проснулась жажда бурных наслаждений, всепоглощающего сексуального взрыва. В своих видениях она предавалась таким необузданным сексуальным оргиям, которые трудно было представить себе в реальности и уж тем более с Ральфом. При нем она стыдилась даже вспоминать о своих кошмарных видениях. Он был слишком чист для этого.

Предрассветная полутьма скрывала его прекрасные черты, и Вирджиния слышала лишь тихое дыхание мужа. Ральф спал спокойно, как ребенок, Вирджиния взволнованно смотрела на мужа, и два года, которые они прожили вместе, пронеслись в ее сознании, словно поток солнечного света. Только Ральф наполнял радостью ее жизнь все это время, заботясь о ней с такой теплотой и нежностью. «Получал ли он удовольствие от близости со мной?» — вдруг подумала Вирджиния. Как же раньше она не задумывалась над этим? Да, у них было особенное душевное взаимопонимание. А секс? Они никогда не занимались сексом как таковым, и их интимная жизнь была как бы продолжением душевной. Наверное, так и должно было быть, но сейчас Вирджинии казалось этого мало. Может быть, потому, что душевная связь утратилась, и она пыталась найти ей замену. «Чем женщина может удержать мужа?» — И неожиданно вспомнила она дурацкий вопрос дяди Роберта и передернулась. Она не собирается удерживать его насильно, он волен уйти от нее тогда, когда захочет, хотя Вирджиния не могла даже представить себе, что она будет делать, если это случится на самом деле, и почему-то была уверена, что этого никогда не произойдет. «Как много бед я могу натворить», — неожиданно подумала она и сама же удивилась своим мыслям. «Глупости, во всем мире для меня существует один только Ральф, и он никогда меня не оставит». Это убеждение было настолько сильным, что Вирджиния улыбнулась своим дурацким опасениям. Что бы ни случилось, Ральф никогда не будет страдать из-за нее. Какую нежность испытывала она к этому спящему ребенку-мужчине! Теперь она постарается сделать для него счастливым каждый день, каждую минуту, и так будет до конца. Вирджиния почувствовала, как внутри у нее опять все сжалось при мысли о конце, который мог наступить очень скоро, но постаралась не думать об этом. Сколько бы ни осталось ей жить, они пройдут весь путь вместе без подозрений и сомнений. Вирджиния ощущала в себе такой наплыв сил, такую бесконечную преданность, что будущее опять представилось ей легким и прекрасным. Все остальное глупости: и ее кошмарные видения, и то странное чувство, которое она испытала вчера с Кроузом. До сих пор Вирджиния жила и управляла только теми эмоциями, которые были оформлены в виде ясных и доступных истин. Уверенная в том, что она всегда может контролировать себя, женщина и не подозревала, что в ней спят силы, противиться которым она не сможет.

Стремясь поскорее поделиться с мужем переполнявшими ее чувствами, Вирджиния нежно поцеловала его в губы. Еще в полусне, притягиваемый магнитом инстинкта, Ральф обнял Вирджинию и еще несколько секунд оставался в этом таинственном сказочном забытье.

— Родная… — прошептал он.

Вирджиния зажгла лампу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Ей захотелось видеть то блаженство, которое скрывалось за этим словом. Свет лампы, затененной шелком абажура, заполнил комнату. Ральф даже не пошевелился. Новое, неизвестное ей выражение, которое она пыталась обнаружить на его лице, исчезло вместе с темнотой. Он был таким, как всегда, нежным и искренним, и ласково смотрел на нее.

— Значит, ты уже давно проснулась. Но ведь еще так рано. Ты хорошо себя чувствуешь?

Вирджиния тихо засмеялась.

— Я хотела тебе сказать, как ты мне дорог, а еще спросить, как сделать тебя счастливым…

Она остановилась, догадавшись, что взяла слишком высокую ноту. На лице Ральфа появилось изумление.

— Прошу тебя, — проговорил он, — не занимай себя этими мыслями. Я вполне доволен жизнью с тобой.

— Во всяком случае, — продолжала Вирджиния, — я должна как можно больше знать о том, чем ты живешь…

— Не надо говорить об этом, — прервал ее Ральф, и Вирджиния сама почувствовала, как напыщенно прозвучали ее слова, ведь тогда на Сауресе у нее не было необходимости говорить ему это. Она просто жила с ним одной жизнью, и сейчас она только надеялась на деликатность Ральфа и на то, что он не будет напоминать ей об этом. Он и не напомнил. И все-таки Вирджиния испытывала неудовлетворение от своего порыва: она так хотела служить Ральфу, снова установить с ним душевный контакт, ведь он был у них, хотя она понимала, что ни ее образования, ни культуры, ни способностей не хватало, чтобы встать с ним вровень, жить одинаковыми духовными запросами.

— Что я могу сделать для тебя, любимый? — снова взволнованно прошептала она. Этот непривычный в последнее время тон Вирджинии удивил Ральфа. Он склонился над ней и посмотрел в ее глаза так, словно хотел проникнуть в ее душу. Они долго разглядывали друг друга, и каждый делал свое собственное открытие.

Вирджинию охватила дрожь. Даже не высказанный напрямую, призыв мужа, какой она увидела в его глазах, попал в точку — в плоть, которая никогда еще так не трепетала. Это походило на ощущение, какое она испытала накануне с Кроузом, только много сильней и откровенней. Ей захотелось, чтобы Ральф тут же сжал ее в своих объятиях, настоящую силу которых она до сих пор не знает. И когда он овладел ею, Вирджиния застонала от долго сдерживаемой страсти и полностью отдалась во власть мужчины. В какой-то момент она почувствовала, как сладкое содрогание охватило каждую клеточку естества мужа, и в тот же миг ее подхватила знойная волна неведомого ей до сих пор наслаждения, как будто молния пронзила ее и выплеснула наружу бушующие в ней силы. Она запустила руки в густую шевелюру мужа и счастливо, облегченно засмеялась.

Некоторое время они лежали не двигаясь. Потом Ральф почувствовал на себе руку жены и нежно сжал ее.

— Ты не хочешь после завтрака прогуляться со мной по парку? — прошептала Вирджиния.

— А ты не боишься, что устанешь?

— С этим покончено. Я совершенно здорова. Одевайся, любимый.

Когда Ральф вышел из спальни, Вирджиния вдруг вспомнила, что ничего не рассказала ему о Кроузе. «Нет, не буду его огорчать», — подумала она и, приняв такое решение, почувствовала себя свободнее. «Какая прелесть скрывать что-то от близкого человека. Пусть у меня будут свои маленькие тайны».

 

55

Отныне изнуряющим ночным наваждениям пришел конец. Они больше не посещали Вирджинию. Ушла и та раздвоенность, которую она испытывала во время болезни и выздоровления, когда, казалось, в ней поселилась какая-то чужая, сладострастная женщина. Та, которая получала удовольствие от оргий, разыгрываемых в воображении больной Вирджинии. Эта похотливая тень, порождение ее нездоровья, к счастью, растаяла, как только силы вернулись к ней и сознание раскрылось навстречу окружающему миру. И она все более уверенно стала занимать в нем свое место. Отдых, удовольствия, забота, любовь — все, как и раньше, было к услугам Вирджинии, и все благоприятствовало ее спокойствию. Появившийся вкус к жизни, интерес к любым ее проявлениям и деталям стимулировали воображение женщины. Она с удовольствием изучала свое новое жилище: мебель, одежда, ковры, цветы на подоконниках, другие мелочи нравились ей, и она как бы устанавливала с ними отношения. Старалась меняться и сама Вирджиния: она по-другому строила свой день, вникала во все мелочи домашнего хозяйства.

Эта более интенсивная внутренняя жизнь отразилась и на лице Вирджинии: она все больше стала напоминать ту молодую нежную женщину с озера Саурес. Уже давно Ральф не видел ее такой живой и улыбчивой, и давно уже она не проявляла к мужу столько нежности. Она не забывала своего твердого решения — служить мужу и теперь всеми силами хотела вернуть их прежние отношения. Иногда ее самоотречение даже пугало Ральфа и наводило его на мысли, что она еще не совсем здорова. И чтобы отвлечь Вирджинию от чрезмерных забот о нем, он с удовольствием поддержал возникший у нее интерес к нарядам и даже частенько сопровождал Вирджинию к портнихам, иногда, чтобы порадовать ее, а чаще всего из-за того, чтобы она не отказывалась от дорогих заказов. Впрочем, он им только мешал — жене и ее постоянной спутнице Рэйчел Стоун. Эта женщина чувствовала себя среди тканей, манекенов, продавщиц и швей как рыба в воде. Она обладала безупречным вкусом и своей энергией уничтожала бесконечную скуку примерочных и ателье. В отличие от той же Вирджинии, которая иной раз просто страдала от этих бесконечных примерок и всегда пыталась закончить их побыстрее.

 

56

Однажды вечером, так и не дождавшись Рэйчел, Вирджиния отправилась к портнихе одна. Вдруг, когда она уже приготовилась снимать новое платье, в ателье влетела подруга.

— Прости меня, — заворковала запыхавшаяся Рэйчел, — но если бы ты знала…

Она бегло оглядела Вирджинию, не сделала никаких замечаний и, подождав, пока уйдет портниха, продолжила почему-то шепотом:

— Я была у Джейн и узнала неслыханную вещь: Синтия, о, наша Синтия… Она регулярно посещает… публичный дом! Разумеется, подпольный…

И заметив, что Вирджиния никак не отреагировала на ее сообщение, Рэйчел продолжила:

— Ясно, ты этому не веришь. Я тоже, признаться, сначала не верила. Но потом… некоторые детали… Так что теперь можно не сомневаться. В общем, Джейн случайно подключилась к телефону, когда Синтия разговаривала с хозяйкой, содержательницей этого притона. Ты же знаешь Джейн, она хоть и болтушка, но врать не станет. И потом, это было бы преступлением… Говорю тебе, конечно, по секрету. Джейн меня так просила…

— Значит, скоро об этом узнает весь Нью-Йорк. — Казалось, Вирджиния была спокойна как никогда. — А что ты скажешь о моем платье? Я должна надеть его завтра вечером.

— Прости, дорогая. У меня не такая трезвая голова, как у тебя. Подожди… Повернись… Послушайте, мадмуазель…

И она начала свои педантичные замечания. Однако Вирджиния чувствовала, скольких усилий ей это стоило. Рэйчел задумывалась, запиналась, говорила о несущественных мелочах, в общем, процедура не поглощала ее, как прежде.

Как только примерка закончилась, Рэйчел спросила:

— Что ты сейчас делаешь?

— Возвращаюсь домой, Ральф будет сегодня вовремя.

— Тогда я тебя провожу. Мы должны еще поговорить о бедной Синтии. Иначе я тебя не понимаю…

Они сели в машину, и подруга вновь рассказала ту же самую историю.

— Но я видела ее всего два раза, не больше. И ты это прекрасно знаешь.

— Да хоть полраза. Неважно! Этот факт… Факт сам по себе… пусть даже речь идет о незнакомой… которая… которая… я не нахожу слов. Ты явно не отдаешь себе отчета, ты думаешь только о своем новом платье. Женщина нашего круга, может быть и не столь богатая, как мы, но, поверь, она такая же, как ты, как я, а ходит в дом свиданий!..

— В дом свиданий? — машинально переспросила Вирджиния.

Удивленная отстраненностью собеседницы, Рэйчел помолчала некоторое время и затем заговорила более спокойно:

— Я должна была предполагать… Ты так далека от всего этого… Ты знаешь, это даже и к лучшему…

Однако волнение не покидало ее. Рэйчел долго крепилась, но возбуждение все равно пересилило:

— Нет, милая, нужно, чтобы ты знала! Это тебе не повредит, да и невозможно жить с закрытыми глазами. Уверена, даже для мужчин некоторые подобные вещи тягостны. Подумай только, что может твориться в этих вертепах! С первым встречным: уродом, неандертальцем… Потому что он платит… А значит, может вытворять с тобой все что пожелает… Каждый день новый, и не один — пять, десять. И все уроды… Эта убогая, вся в клопах мебель… Эти пропитавшиеся потом и другим чужие постели… На одну-единственную секунду представь себе, что этим занимаешься ты, и картина становится живой и еще более отвратной…

Она говорила не переставая, но так как Вирджиния молчала, это распаляло Рэйчел и заставляло ее живописать уже не черной краской, но одной грязью. Подруга по-прежнему не открывала рта.

Если бы рано сгустившиеся сумерки вдруг рассеялись, то Рэйчел наверняка пожалела бы о своем рассказе, стоило ей только взглянуть на Вирджинию. Рядом сидела не цветущая женщина, а мумия с выражением лица агонизирующего человека, скрюченными пальцами, одеревеневшим телом и едва слышным дыханием. Вирджинии в самом деле казалось, что она умирает. Останавливалось сердце, а перед глазами мелькали жуткие картины ада: яркое пламя и тьма, а потом снова и снова, и в промежутках клубки спаривающихся обнаженных тел. Ей хотелось закрыть лицо руками, но те бессильными плетьми застыли на дрожащих коленях. Ей хотелось закричать, но язык и губы будто отнялись.

Между тем каждая фраза Рэйчел, каждая мрачная картина, которая возникала в ее буйном воображении, так или иначе проникала в мозг Вирджинии и откладывалась там на потайных полочках, становясь при этом все реальней и реальней. Куда там кошмарным видениям времен болезни…

Вирджиния не помнила, как она вышла из машины и попала в квартиру. Ощущение жизни вернулось к ней только на пороге ее спальни. Придя в себя, она случайно заглянула в зеркало и тут же отшатнулась: там была другая женщина. Она пристально глядела Вирджинии в глаза и обволакивала ее своей нематериальной плотью, стараясь проникнуть прямо в тело живой девушки. Стремясь спрятаться от наваждения, боясь этого слияния, Вирджиния отвернулась и закрыла глаза. Но неведомая сила, которой она не могла противостоять, вновь приблизила ее лицо к зеркалу и заставила смотреть. Чужое напряженное выражение, с которым, наверное, идут под нож гильотины. Эти белые как мел щеки, выпуклый лоб, запавшие, бессмысленные глаза и, наконец, чудовищно красный, напомаженный, но неживой рот. «Смотри же! — приказывал внутренний голос. — Это важно, это сейчас главное!..»

В какой-то момент Вирджиния все же не выдержала пытки собственного сознания и бросилась к выходу, чтобы поскорее покинуть это страшное место, чтобы как можно больше пространства оказалось между ней и той, что осталась в зеркале. В состоянии, близком к истерике, она дернула дверь, но та не поддалась. Вирджиния покрылась холодным потом. Кто-то закрыл ее! Кто?!

Повернув защелку, она немного успокоилась и прошептала:

— Значит, я хотела спрятаться… Это я замкнула себя… Но от кого я убегала?..

Она так и не переступила порог. Образ, который еще жил (она была в этом уверена) совсем рядом, за спиной, в зеркале, почему бы ему не появиться в другом месте?

Стараясь не глядеть в ту сторону, Вирджиния пересекла спальню и бессильно упала в кресло. Она крепко-крепко сжала горячие виски, чтобы избавиться от гула в голове. Как же холодны были ее ладони! Эта прохлада постепенно уняла горячку, и Вирджиния смогла, наконец, оценить происшедшее. Тут-то она и попыталась вспомнить, как рассталась с Рэйчел. Но тщетно: импульсивные, беспорядочные движения в памяти не задержались. Чуть погодя стерлось даже воспоминание о том кошмарном отражении, которое так напугало ее.

Вирджиния освободилась от этого хаоса с чувством невыносимого стыда. Ей казалось, что она осквернена навсегда, но в то же время она… не хотела смывать с себя эту скверну.

— Что со мной?.. Что со мной происходит?.. — беспрестанно повторяла она, бесцельно бродя по дому и восстанавливая события.

Напрасно, все напрасно: ничего не соединялось, картина пережитого разбивалась о что-то чудовищное, исходящее из таких глубин, до которых ее воля не дотягивалась.

Неожиданно оказавшись в кабинете Ральфа, Вирджиния набрала номер подруги.

— Послушай, Рэйчел, — она пыталась унять волнение, но получалось это плохо. — Милая, в машине у меня было головокружение, я даже впала в забытье. Представь себе, я даже не помню, как мы с тобой расстались.

— Как всегда. Я ничего не заметила. Расскажи подробней, что с тобой случилось.

Вирджиния с облегчением вздохнула. Значит, не выдала себя. Как же ей это удалось? Впрочем, какая разница?..

— Не молчи! — участливо продолжала Рэйчел. — Ты чувствуешь себя лучше?

— Все, к счастью, прошло, — последовало в ответ, — я даже не скажу об этом Ральфу.

— Ты должна быть осторожна. Весенние вечера опасны. Не забывай потеплее одеваться…

Рэйчел щебетала в своей привычной манере, это раздражало Вирджинию, но она не останавливала подругу. Может быть, она вернется к этой истории… «И тогда я, конечно, пойму, что явилось причиной моего состояния», — говорила себе Вирджиния.

Рэйчел еще не закончила свои рекомендации, когда в прихожей раздались шаги Ральфа. Тот же необъяснимый страх, который заставил Вирджинию запереться в своей комнате, вдруг охватил ее снова. «Если Рэйчел заговорит о Синтии, он догадается! — молнией пронеслось в голове женщины. И тут же всплыло иное: — Вот только о чем он догадается, если я сама ничего не могу понять?..» Однако трубку она все-таки бросила.

— Ты вернулась недавно, дорогая? — поинтересовался Ральф.

— Нет, нет, уже прошло, наверное, минут десять… — суетливо, как бы оправдываясь, начала Вирджиния и осеклась: она все еще была в пальто и шляпке. Но снова, торопясь и захлебываясь, заговорила: — Десять минут… Это значит… Я не знаю точно… Может быть, меньше? Я вспомнила, что забыла спросить у Рэйчел… Не знаю, что происходит с этим телефоном… Разговаривая, я не замечаю время… но не думай…

Почувствовав, что запуталась и краснеет, Вирджиния пробормотала извиняющимся тоном:

— Подожди, пойду разденусь.

Когда она вернулась, ее здравый смысл торжествовал победу над этим неизвестным врагом, который хотел отнять у нее самое сокровенное. Успокоившись, она осознала в своем поведении и речах странность близкую к помешательству. А еще мучил стыд и мнилось, что виновата не только перед Ральфом, но и перед всем миром. Откуда это ощущение вины? Эта подозрительная растерянность, замешательство? Желание просить прощения?

Вирджиния через силу поцеловала мужа. Но чувство безопасности, которое она всегда испытывала в присутствии Ральфа, сняло напряжение. Впервые за этот неприятный и сумбурный вечер, когда, казалось, все было против ее воли, она почувствовала себя прежней Вирджинией. Растерянно поглядев на мужа, она глубоко вздохнула. Это вышло настолько красноречиво, что Ральф не замедлил с вопросом:

— Тебя что-то тревожит? Какие-то недоразумения с Рэйчел?

— Нет, напротив, я очень довольна. Портниха отменно потрудилась, и теперь у меня есть платье, которому будет завидовать весь Нью-Йорк. Что если нам отметить этот маленький праздник и куда-нибудь отправиться?..

Очень скоро ей удалось уговорить Ральфа пойти в мюзик-холл, а затем в танцевальный клуб. Яркий свет, музыка, многолюдье отвлекли и развлекли женщину. Однако стоило им выйти на улицу, как знакомая уже тревога пронзила все ее тело и стеснила грудь. Шум мотора, игра света и теней внутри машины, спина шофера живо напомнили Вирджинии ее злополучное возвращение с Рэйчел, когда та рассказывала о…

Когда они уже входили в дом, Ральф заметил бледность Вирджинии.

— Теперь ты видишь, что такие вечера тебя утомляют? — мягко спросил он.

— Это не от этого… Я тебя уверяю… Я тебе все расскажу…

Сказав наконец «а», Вирджиния почувствовала избавление. В одну секунду она решила полностью довериться мужу, чтобы раз и навсегда покончить со своими страхами. У него был некоторый опыт до того, как они стали мужем и женой. Быть может, он сумеет объяснить это дьявольское наваждение, что охватило ее сегодня. Объяснить и успокоить.

Но только ли надежда на успокоение, на избавление от приступа, который вновь зарождался в ней, подтолкнули Вирджинию к такому решению? Или ее влекло что-то другое, едва заметное, но чрезвычайно тревожное и могущественное? Из-за нежелания отдавать себе в этом отчет Вирджиния заговорила тотчас же, как только захлопнулась входная дверь:

— Меня взволновала одна история, о которой по большому секрету рассказала Рэйчел. Одна из ее приятельниц, Синтия, ты ее не знаешь, часто… ходит… в публичный дом!

Ральфа удивила нервозность, с которой она буквально выпалила последние слова.

— А потом? Что было потом, Вирджиния?

— Но… нет, это все.

— И это на тебя так подействовало?! Давай-ка побыстрей присядем.

Разговор происходил в передней. Ральф отвел жену в свой кабинет, и она как подкошенная упала на диван. Легкая дрожь пробегала по всему телу женщины и отнимала у нее последние силы, но не внимание.

Что же скажет Ральф? Она наконец разобралась в себе: ею владело не столько желание успокоиться, сколько непреодолимое любопытство. Она испытывала почти физиологическую потребность, сравнимую разве что с голодом, слушать об этих страшных вещах.

— Отвечай, отвечай же! — взмолилась она со странной горячностью.

— Но, моя радость, это ведь довольно распространенный случай. Желание роскоши, не более. Эта Синтия… Ее муж, конечно, мало зарабатывает? Да? Что же ты тогда хочешь! Она мечтает одеваться, как Рэйчел, как ты. Когда-то мне попадались такие женщины… в местах, о которых идет речь.

— И часто ты там бывал?

Ральфа покоробил тон вопроса, заданного Вирджинией. Он испуганно взял ее за руку и как можно спокойней, даже со смехом, произнес:

— Нет, конечно. Вот уж никогда не думал, что ты будешь ревновать меня к прошлому. Поверь, оно бывает у всех мужчин.

— Я вовсе не ревную. Мне просто интересно узнавать о тебе что-то новое. Продолжай, пожалуйста…

— Что ты хочешь, чтобы я рассказал? — удивился Ральф. — Про этих женщин? Я имею в виду таких, как Синтия… Или как там ее?.. Они ласковые, боязливые, покорные. Вот и все, моя дорогая. Больше мне сказать нечего. Впрочем, нет, еще одно. Знаешь, из всех удовольствий эти — самые грустные…

И вновь Вирджиния не могла понять, что с ней творится. Ее будто накрыло волной неведомых прежде ощущений. Она пила их, как обычную воду, но жажда никак не проходила. И когда волна схлынула, так падает в обморок наркоман, у которого отняли наркотик в момент укола. Конечно же, от объяснений Ральфа она ждала гораздо большего. Избавление не наступило, Ральф лишил ее такой возможности. Раздражение, о котором Вирджиния даже и предположить раньше не могла, стеной поднялось против мужа и заслонило все остальное. Злость рождалась где-то на кончиках пальцев и постепенно распространялась по всему телу, не щадя ни одного нерва, ни одной клетки. Наконец она спазмом перехватила горло и вступила в голову. Почти бессознательно Вирджиния прохрипела, не узнавая своего голоса:

— Рассказывай! Ну, рассказывай же!

Но заметив, что Ральф разглядывает ее широко вытаращенными глазами, тут же закричала:

— Нет! Замолчи! Хватит!.. Ни слова… Я больше не могу… Нужно было бы запретить… Ральф, Ральф, ты ничего не знаешь!..

Крик перешел в шепот, а шепот в рыдания.

— Вирджиния! Дорогая! Моя малышка!..

Сам чуть было не заплакавший, Ральф ласкал ее лицо, волосы, плечи с все возрастающим чувством беспокойства. Вирджиния цеплялась за эти ласки, будто они могли спасти ее от кошмарных преследований. Когда она поднимала глаза, Ральф как будто видел рядом с собой невинного, но почему-то затравленного ребенка. Наконец среди невнятных жалоб и стонов он смог различить нечто связное:

— Не презирай меня, не презирай меня…

Уверенный, что Вирджиния стыдится своих слез и только, ведь она никогда не плакала, Ральф заговорил почти с благоговением:

— За это я тебя люблю еще больше, моя малышка. Сколько же в тебе чистоты, чтобы так переживать из-за этой глупейшей и пошлейшей истории!..

Вирджиния резко отстранилась. Бросила на мужа мимолетный загадочный взгляд и, наклонив голову, твердо сказала:

— Да. Ты, как всегда, прав… Пойду спать.

Когда она с трудом поднималась с дивана, Ральф сделал неуловимый жест, намереваясь помочь ей, однако почувствовал вдруг, что становится безучастным к Вирджинии. Впрочем, ее потерянность и беспомощность заставили его предложить:

— Хочешь, я проведу ночь рядом?

— Ни за что на свете! — как бы помимо воли выкрикнула Вирджиния. Ральф вздрогнул и какой уже раз за вечер изменился в лице. Он ждал продолжения, и она добавила, на удивление мягко: — Но мне бы очень хотелось, чтобы ты побыл, пока я усну…

Впервые он дежурил у постели Вирджинии с такой тяжестью на сердце. Не видя ее лица, он догадывался, что она неотрывно смотрит в его сторону. Наконец Ральф не выдержал и склонился над Вирджинией. Казалось, она не заметила его движения.

— Что с тобой, дорогая? — слишком громко спросил он.

— Я боюсь.

Ральф почувствовал, что она задрожала.

— Разве я не с тобой? Чего ты боишься? Кого?

— Если бы я могла знать!

— Ты мне доверяешь?

— Да! Да, Ральф!

— Немедленно скажи себе, что завтра все будет хорошо. Посмотри, какое звездное небо! Прикажи себе завтра пойти гулять, купаться в бассейне, играть в теннис. Закрой глаза, собери все свои силы и представь все это… Тебе уже лучше?

— Лучше, — тихо ответила Вирджиния. Она действительно подумала о теннисе, но летящий в ее сторону мяч почему-то приобретал черты холодно улыбающегося Кроуза. Задремавший на время внутренний враг вновь проснулся. Но был ли это враг?

 

57

Как говорят, мир тесен, и Вирджиния неоднократно встречала Кроуза после той памятной сцены — на вечеринках, в ресторанах, в театре. Правда, «узнавать» его она отныне не собиралась. И он безропотно согласился с таким положением. Но однажды — это было на теннисном корте — она все-таки подошла к нему, и Кроуз сделал вид, что не удивлен.

— Вы еще не начали игру? — негромко спросила Вирджиния.

— Нет, — ответил он, — и не начну, пока у вас не пропадет желание говорить со мной.

Сказано было так, что Вирджиния почувствовала его удовольствие от этой встречи. Они разговорились. Странная почтительность Кроуза, которую он теперь выказывал, поначалу сковывала Вирджинию. Однако вскоре она привыкла к его новой, без тени цинизма и двусмысленности, манере выражать мысли.

— Мы с Рэйчел часто вспоминаем вас, — произнесла Вирджиния и подумала при этом с безразличием и ясностью: «Он видит, что я лгу». — Как-то она рассказала мне одну новость, которая должна вас заинтересовать. Речь о ее приятельнице, которая посещает один из этих странных домов…

— Синтия? Да? Я знаю… знаю… — он не смотрел на Вирджинию и, казалось, выжидал, прежде чем продолжить. — Банальный случай. Дело, увы, в деньгах. Так что ничего для вас интересного… — В голосе Кроуза вновь стали проскальзывать сладкие интонации, так хорошо известные Вирджинии. — Пред вами женщина, имеющая, обычно, право на почитание или по меньшей мере на уважение… и от этой женщины можно потребовать удовлетворения всех желаний… желаний, как говорят, самых постыдных. Да! Обыкновенно фантазии мужчин ограниченны, но обращаться так с женщиной — это хуже, чем насилие…

Вирджиния заинтересованно вслушивалась, слегка наклонив голову и выпрямив грудь. Кроуз продолжал теперь уже безразлично и холодно:

— Я больше не хожу туда. Их странность, как вы точно заметили, мне надоела. Слишком много я их видел. И слишком многих из них любил. За тот неистребимый запах порока, которым они пропитаны… Да, миссис, не в пример лучше видно, зачем создано человеческое тело. Но главное — смиренная покорность в сладострастье. И тех, кто существует в этих домах, и тех, кто платит. Знаки внимания? Они должны быть неотличимы от профессиональных обязанностей погонщика быков… Я говорю, конечно, о скромных домах, потому что и здесь богатство портит все. О таких, как, скажем, дом 42 на Пятнадцатой стрит или 9 на Десятой… Я бы мог долго их перечислять. Но я больше не заглядываю туда. Однако, что поделаешь, люблю проходить мимо. Скромный фасад где-нибудь недалеко от Бродвея, а за ним… а за ним неизвестные обнаженные и не очень мужчины двадцать четыре часа в сутки, даже в дневное время, имеют как хотят, без всякого контроля со стороны мэрии, своих опытных наложниц. Это, знаете ли, возбуждает…

Вирджиния оставила рассуждающего Кроуза, не говоря ни слова. Они даже не обменялись взглядами.

 

58

С этого дня тысячи неясных, бесформенных движений и чувств, терзавших душу Вирджинии, оформились в одержимость. Кстати, она поняла это не сразу. Однако еще до того, как ее действия приобрели осмысленный характер, внутри нее уже рухнула преграда, отделявшая ее целомудренное, соответствующее нормам приличий «я» от «я» инстинктивного, потаенного, силу которого она пока что не знала и знать не могла. А иначе и быть не могло. Спровоцированные рассказом Кроуза, обе натуры Вирджинии быстро нашли общий язык, и уже через два дня она знала, что делать.

Да, всего пара дней понадобилась Вирджинии, чтобы четко осознать, чего требовал от нее этот двойник. Внешне ничего не изменилось: она ездила к портнихе, встречалась с Рэйчел, гуляла, целовала утром и вечером мужа, говорила привычные слова и улыбалась, улыбалась, улыбалась… Она вдруг стала очень улыбчивой. Но с каждым словом и жестом прежней Вирджинии в пылающее лоно Вирджинии новой словно вонзались отравленные занозы.

А еще в течение этих бесконечно длинных двух дней в голове постоянно возникала некая картина. Одна из тех, что доставляли ей блаженство во время болезни и выздоровления. Мужчина, чья отвратная рожа (иного слова Вирджиния подобрать не могла) не выражала ничего, кроме тупой и свирепой похоти, преследовал ее в каком-то грязном и вонючем квартале. Она пыталась убегать, но делала это как бы нехотя, так, чтобы самец не потерял ее из виду. Наконец она оказывалась в тупике, выбраться из которого нет никакой возможности. Прислонившись лицом к липкой от слизи стене, она, чтобы ускорить неизбежное, задирает платье и стаскивает с себя трусики. За спиной слышны приближающийся слоновий топот и явно нездоровое учащенное дыхание. Животный ужас и одновременно щемящий сладкий спазм будущего наслаждения овладевают ею. Но… ничего не происходит. Несостоявшийся насильник исчезает. Вирджиния с мучительным отчаянием бегает по безлюдным улицам, ища это грубое животное, унесшее вместе с собой самую сокровенную тайну.

Воображение прокручивало и иные — гораздо более смутные и низменные — видения, но именно эта сцена несостоявшейся плотской утехи была основной. Вокруг нее выстраивались все остальные.

Две тягучих ночи Вирджиния звала этого ублюдка, который преследовал ее, а в последний момент лишал удовольствия. Утром третьего дня, когда Ральф, как обычно, отправился по своим делам, она оделась как можно скромнее, спустилась на улицу и остановила такси.

— На Пятнадцатую улицу, пожалуйста, — сказала она водителю, — мы поедем вдоль нее очень медленно. Я, к сожалению, не помню номер дома, но надеюсь его узнать.

Машина проехала по многолюдным площадям, и, миновав парк, они оказались на небольшом перекрестке, от которого веером расходилось несколько улиц. У нее перехватило дыхание, сердце билось, казалось, в горле: они приближались.

— 15-я улица, миссис, — крикнул шофер, притормаживая.

Вирджиния повернулась к нечетным домам. Фасад, другой… а вот и этот, о котором она мечтает… Она узнала его задолго до того, как машина поравнялась с номером 9. Дом как дом, ничем не отличающийся от других. Но какой-то мужчина, оглядевшись по сторонам, проскользнул в один из его подъездов, и Вирджиния, несмотря на то, что видела только его спину, поняла: это он, тот, из видений. Крупный, в потрепанном засаленном пиджаке, этот мощный вульгарный загривок… Он пошел к ним, все позволяющим самкам… Он не мог пойти в другое место… Вирджиния готова была поклясться, что это именно так. Смутная интуиция, к которой она стала вдруг склонна, заставила ее испытать вместе с ним страх быть узнанным, с которым он юркнул в дверь, непроизвольную неловкость мельтешащих рук, нажимающих на звонок, и, конечно, сладострастие, которое тянуло его сюда.

Такси приближалось к концу короткой улочки, и шофер предупредил об этом Вирджинию. В ответ она попросила отвезти ее домой.

Навязчивая идея, грызшая ее последние несколько суток, вспыхнула с новой силой. Мужчина с 15-й улицы и тот, который жил в ее воображении, совместились. С упоением, которое заставляло трепетать сердце, она вспоминала этот слоновий силуэт, исчезнувший за дверью постыдного дома. Она представляла его низкий, заросший грязными волосами лоб, мясистые рыхлые руки, грубую одежду. Вот он, кряхтя и икая, поднимается по лестнице… звонит… Выходят женщины… Сразу несколько… На этом все обрывалось, воображение давало сбой, потому что дальше начинался исступленный бред, горячка, в которой мерещились потные голые тела, учащенное дыхание и стоны…

Некоторое время Вирджиния контролировала себя. Ей хватало этих картин и образов, но вскоре они довели ее до окончательного изнеможения. И Вирджиния твердо решила вновь увидеть этот дом, куда, быстро собравшись, отправилась пешком.

Она так и не смогла поднять глаза, чтобы прочесть вывеску, прикрепленную у входа. Зато с глубокой тревогой и смущением провела в подъезде по старым шершавым стенам, как будто хотела впитать ту грубую чувственность, которая жила в этом доме.

«Миссис Эллен — антресоль слева», «Миссис Эллен…» Прочитав табличку три раза подряд, она зажмурилась и переступила порог.

Вирджиния не помнила, как поднялась по лестнице и оказалась перед открытой дверью. В прихожей этой квартиры стояла крупная молодая блондинка. Казалось, она ждала Вирджинию:

— Что желаете, мисс?

У женщины появилось непреодолимое желание убежать отсюда, но ноги отказывались повиноваться. Услышав обращение, она глухо ответила:

— Это вы… занимаетесь…

— Я миссис Эллен.

— Тогда… я хотела бы…

Затравленным зверьком Вирджиния посмотрела на блондинку и застыла в ожидании.

— Заходите, поговорим спокойно, — пригласила та.

Она провела молодую женщину в комнату, оклеенную темными обоями, с огромной кроватью под красным покрывалом.

— Ну так что? — заговорила она приветливо. — Вы, конечно, хотели бы немного подзаработать? Я готова вам помочь. Вы очень симпатичная и привлекательная. Такие здесь нравятся. Договоримся так: половина вам, половина мне. У меня большие расходы.

Вирджиния кивнула, не в силах произнести ни слова. Эллен обняла ее.

— Я вижу, вы немножко смущены. В первый раз, правда? Не беда, вы скоро поймете, что это совсем не страшно. Сейчас еще рано, и ваши подружки еще не пришли. А то бы они вам все рассказали. Когда вы хотите начать?

— Я не знаю… может быть… — Вирджиния вдруг подумала, что больше никогда не сможет выбраться отсюда, поэтому оставшуюся часть ответа произносила, как бы моля о пощаде: — Я обязательно должна уйти в пять часов… понимаете, в пять… так нужно… Хорошо?

Когда Вирджиния шла сюда, она даже не думала, что надо обязательно указывать время прихода. Но в этот момент у нее само собой вырвалось, что она может быть здесь только до пяти, то есть в те часы, когда Ральфа обычно не бывало дома. У миссис Эллен это время не вызвало возражений, наоборот даже, она радостно воскликнула:

— Как скажете, моя малышка. С двух до пяти — это замечательное время. Только не опаздывать, иначе мы рассоримся. В пять будете свободны, обещаю… Вас ждет молодой человек, не правда ли? Или муженек?..

 

59

Вирджиния, как в тумане, вышла от миссис Эллен. «Муженек… муженек… или муженек…», — бесконечно повторяла она эти слова. «Как все просто… Вы хотите подзаработать? Пожалуйста… До пяти?.. Прекрасно… Или муженек… муженек…» В голове мелькали обрывки разговора, они изматывали ее. Вирджиния не стала брать машину и шла по улицам, не осознавая, где она находится. Неожиданно ее внимание привлекло величественное здание с колоннами. Вирджиния еще плохо знала Нью-Йорк, и ей было незнакомо это здание, но простота и совершенство архитектуры на мгновение отвлекли ее внимание. Но лишь на мгновение. Она тут же вспомнила, откуда идет, и отвернулась: у нее не было права на созерцание этого благородства.

Дорога вывела ее к парку, и она узнала его: они с Ральфом иногда приезжали сюда погулять. Ральф… самый благородный человек из всех, кого она только знала в своей жизни. И она, его жена, — проститутка… Почти оглушенная непривычным шумом огромного города, ошеломленная тем, что с ней сегодня произошло, Вирджиния вошла в парк. Весеннее солнце уже растопило снег, и на всех аллеях копошились рабочие: обрезали деревья, оформляли лужайки, разбивали клумбы. Вирджиния прошла дальше и оказалась на берегу пруда с лодочной станцией. Лодки еще не были спущены на воду, их только еще подновляли и красили. Вирджиния спустилась к самой воде, вода была еще мутная, грязная, и она не раздумывая сунула в пруд обе руки. Вода, так зачаровавшая ее своей мутной неподвижностью, оказалась ледяной, и Вирджиния с криком отпрянула от берега, ужаснувшись своей внезапной прихоти. И тут же без всякой связи ей в голову пришла мысль: «А что, если рассказать Ральфу о том, где я сегодня была, и вообще обо всех этих наваждениях…» Интересно, поймет ли он ее? А может быть, отвернется с презрением или даже с брезгливостью. «Но разве наказывают за приступ безумия? А то, что я сделала, — это форменное помешательство. Когда-то мои родственники сочли меня безумной за элементарное желание жить свободно и говорить то, что думаешь, а не то, что положено. Что бы сейчас сказал дядя Роберт, узнай он о моем визите в это заведение? Впрочем, какая мне разница, что сказал бы дядя Роберт или даже мать, — что сделает Ральф? Нет, все-таки клин вышибают клином. Я заболела, я сошла с ума и пошла лечиться в сумасшедший дом. И этого похода мне вполне хватило. Я выздоровела…»

Сейчас Вирджиния твердо верила, что все в прошлом. Сама мысль о возвращении к миссис Эллен ужасала ее. Впрочем, череда оправдательных и, как казалось Вирджинии, спасительных мыслей вскоре закончилась. Она снова ощутила абсолютную пустоту, полную неспособность соображать. Вирджинии вдруг показалось, что все ее существо, и душа, и тело втягиваются в огромную похотливую пасть неведомого чудовища. Она подняла безумные глаза… Совсем рядом, так близко, что можно было дотянуться рукой, стоял огромный мужчина. Как, откуда он появился? Мощные голые шея, руки, торс… Скорее всего, рабочий… Наверное, отсюда, с лодочной станции. Его штаны были заляпаны зеленой и желтой краской, от него и несло краской, да еще табачным перегаром. Вся его жилистая фигура говорила о недюжинной физической силе.

Мужчина остановил свой тяжелый взгляд на Вирджинии, не подозревая, что творится в душе этой холеной женщины, какую бурю чувств он у нее вызвал.

В его глазах появилась искорка интереса. Скоро его опять позовут красить эти чертовы лодки, а пока есть возможность разогнуться, размять кости. Почему бы не перекинуться парой ласковых с этой симпатичной и явно не бедной сучкой? А вдруг — ищет приключений на свою задницу?.. Нет, слишком хорошо одета и лицо не такое, видно, не из тех. А жаль…

В последний год Вирджиния часто ловила на себе внимательные и даже призывные взгляды незнакомых мужчин, но они только раздражали ее. Однако такого бесстыдного, такого откровенного взгляда, выражающего почти скотское желание, она еще никогда не видела. Если, конечно, не считать того, кто преследовал ее в снах…

«Я жду… Ну же, не бойся, дотронься до меня… Я живая… очень живая… я женщина… Коснись, только коснись, умоляю… Нет… не может решиться. Наверное, отец большого семейства… Ах, если бы все это происходило на 15-й улице у миссис Эллен… За тридцать долларов!..»

Вирджиния почти уже теряла сознание от безумного желания и готова была сама вцепиться в этого звероподобного мужчину. Она мутным взглядом обвела все пространство парка с копошащимися фигурами рабочих. Многие из них сбросили рубашки, и их жилистые тела блестели от пота под теплыми лучами весеннего солнца. Эти рабочие и мужчина с низким звериным лбом и неподвижным лицом, который не спускал с нее глаз, — все они скоро будут иметь ее у миссис Эллен за тридцать долларов.

Из домика на берегу пруда, где располагалась лодочная станция, позвали какого-то Джона, и мужчина повернулся на зов: — Иду! — Вирджинию пронзил невыносимый страх, она опять потеряла чувство реальности, думая только о том, что вот сейчас этот мужчина исчезнет, как и тот, в темном тупике из ее кошмарного видения.

Вирджиния поняла, что больше не вынесет этого, нельзя допустить, чтобы и этот мужчина ушел тоже.

— Подождите! Подождите! — простонала Вирджиния.

Ее горящие глаза вновь сошлись с тупым вожделенным взглядом мужчины.

— В три часа, — торопливо заговорила Вирджиния, — на 15-й улице, номер 9, у миссис Эллен…

Он тупо качнул головой, и его длинные сальные волосы разлетелись по плечам. Вирджиния так и не поняла, понял он ее или нет, а может быть, понял, но у него нет денег. Не спуская взгляда с мужчины, она засунула руку в сумочку и протянула ему сто долларов. Он взял их, ухмыльнулся, а когда поднял голову, Вирджиния была уже далеко. Мужчина пожал плечами, бережно свернул купюру и побежал к лодочной станции, откуда грубые мужские голоса ругали его на чем свет стоит за то, что он слишком долго цацкался с этой дамочкой. «Чего она хотела, Джон?!» — не столько услышала, сколько догадалась Вирджиния, о чем его спросили товарищи, потому что минуту спустя после того, как он к ним подошел, раздался громкий хохот.

Неожиданно Вирджинии страстно захотелось увидеть мужа. Кто знает, может быть, в его внимательных глазах, в его ровном спокойном голосе она надеялась найти спасение. Маятник, достигнув крайней точки, качнулся в другую сторону: Вирджиния устремилась к своему Ральфу с таким же желанием, с каким только что думала о другом мужчине. Она почти побежала по аллее и уже на выходе из парка поняла, что муж не остановит ее, не спасет и уже ничего не сможет делать. Она приняла решение, и этим все сказано. В ней уже жила страшная уверенность в том, что никто и ничто не помешает ей быть в назначенное время на 15-й улице. Ей незачем искать оправдания тому, что произошло, и от своего наваждения она никуда не денется: на каждом перекрестке города она встретит десятки простых, неотесанных мужланов, с которыми ей захочется переспать. Поэтому 15-я улица — это то, что ей сейчас нужно. Однако пока жертвоприношение не свершилось, она бежала в Ральфу. Пусть он в последний раз увидит ее такой, какой знал раньше.

Времени было 12 часов дня, и Вирджиния знала, что в это время Ральфа никогда не бывало дома, но нетерпение подстегивало ее, и она решила поехать к дяде Ральфа, Рональду де Брикассару, надеясь застать мужа у него.

— Мистер Ральф де Брикассар здесь? — спросила она горничную, едва та открыла дверь.

— Да, мистер Ральф в гостиной вместе со своим отцом, — ответила горничная, удивленная несвойственной миссис де Брикассар горячностью. — Я пойду скажу им, что вы пришли.

— Нет, нет, спасибо, не надо, — заговорила Вирджиния, остановившись в замешательстве посреди прихожей. Она не знала, что отец Ральфа был в Нью-Йорке, и ей стало страшно от мысли, что он посмотрит на нее и все поймет.

«Может быть, уйти, но ведь горничная скажет, что я приходила сюда. Нет, надо собраться с духом и войти».

Горничная еще с минуту постояла рядом и, не дождавшись, пока Вирджиния снимет пальто, ушла все с тем же недоуменным выражением на лице. Оставшись одна, Вирджиния прижала ладони к пылающим щекам и заставила себя успокоиться. Дотом, раздевшись, открыла дверь в гостиную.

Увидев жену, Ральф порывисто поднялся из чресла и, тревожно взглядываясь в ее разгоряченное лицо, пошел ей навстречу. Мистер де Брикассар тоже поднялся и остался на месте, опершись рукой о спинку кресла. Он с улыбкой смотрел на Вирджинию, и было видно, что он рад ее неожиданному приходу. Не дожидаясь вопроса Ральфа, Вирджиния сказала:

— Прости, если я не вовремя. Просто я проезжала мимо и решила заехать. — Потом повернулась к отцу Ральфа и оживленно воскликнула: — Я так рада видеть Вас, мистер де Брикассар. Это для меня такая неожиданность. Ральф мне ничего не сказал, что Вы должны были приехать. У вас все в порядке? А где дядя Рональд, что-то я его не вижу? — Вирджиния боялась остановиться, ей казалось, что чем больше она говорит, тем лучше. Во всяком случае, никто не обратит внимания на ее возбуждение, подумают, что оно вызвано неожиданной встречей с отцом Ральфа. Может быть, так бы оно и вышло. Мистер де Брикассар мало знал жену сына, видел ее всего раза два-три. Правда, ему казалось, что она более сдержанна в проявлениях своих чувств, но кто может сказать, что хорошо знает женщин: их настроение меняется несколько раз на дню. Единственное, что его насторожило, это вопрос о Рональде. Неужели она не знает о его болезни? Может быть, Ральф ничего ей не сказал, потому что она и сама недавно переболела, и он решил лишний раз не волновать ее. Мистер де Брикассар увидел устремленный на него умоляющий взгляд сына и спокойно ответил Вирджинии:

— Рональд приболел немного. Знаете ли, весенние простуды… Но ничего серьезного. А я здесь по делам, причем совершенно неожиданно, поэтому и сообщить никому не успел.

Вирджиния заметила взгляд, которым обменялись отец с сыном, но решила не придавать ему значения, ей вполне хватило объяснения мистера де Брикассара о его неожиданном приезде и простуде дяди Рональда.

— Я надеюсь, вы пообедаете с нами? — спросил мистер де Брикассар, усаживая Вирджинию в кресло.

— Нет, нет, — испуганно заговорила Вирджиния. Ей уже хотелось побыстрее убежать отсюда, чтобы не видеть этих участливых глаз, не слышать спокойных доброжелательных, ничем не омраченных голосов мужа и его отца. — Мне еще надо заехать… — у нее едва не сорвалось с языка «к Рэйчел», но она тут же подумала, что Ральф случайно может встретиться с Рэйчел и узнать, что они не виделись… — в магазин. Я и заехала-то сюда, потому что была поблизости, делала покупки. Пожалуй, я пойду. Надеюсь, что мы еще увидимся, — улыбнулась Вирджиния мистеру де Брикассару и встала. Ральф вышел вместе с ней в прихожую.

— Хочешь, я поеду с тобой по магазинам? — спросил он, помогая ей одеться. — Может быть, отвезти тебя домой?

— Нет, не надо, оставайся с отцом, вы ведь так редко видитесь. Я зашла просто, чтобы повидать тебя, милый. — Она уже подошла к двери, но внезапно вернулась и с какой-то конвульсивной горячностью поцеловала в губы.

— Возвращайся к отцу, дорогой, он ждет тебя.

Очутившись на улице, Вирджиния вздохнула с облегчением и решила немного пройтись по улице, чтобы успокоиться. В сквере уже вовсю зеленели деревья, между скамеек бегали бледные после зимы дети. Время от времени сквозь серенькие облака пробивались солнечные лучи и, отражаясь от блестящих водосточных труб близко стоящих домов, слепили глаза. Вирджиния прошла вдоль центральной аллеи и, добравшись до ближайшей скамейки, на которой о чем-то перешептывались две немолодые уже женщины, буквально рухнула на нее. Она не думала сейчас ни о миссис Эллен, ни о муже, лишь прислушивалась к тому, что творится у нее внутри. А там опять щемящей волной поднялось дикое желание, сводившее ее с ума. А может быть, все это не так уж и страшно. Может быть, стоит ей только раз попробовать, и наваждение исчезнет. Так она сидела с час, если не больше. Потом решительно поднялась и отправилась на 15-ю улицу, отправилась туда, куда властно указывал внутренний голос.

Миссис Эллен, казалось, была счастлива, завидев такую гостью.

— Я уже не рассчитывала на вас, малышка, — весело сказала она. — Вы так внезапно ушли, что я подумала, будто вы испугались. Правильно: нечего бояться.

Ласково посмеиваясь, она проводила Вирджинию в небольшую комнатку, окно которой выходило в мрачный двор.

— Вещи положите сюда, — указала Эллен, открывая шкаф, в котором Вирджиния заметила два пальто и две шляпки.

Она безмолвно повиновалась. «Нужно предупредить… Этот мужчина, который придет ко мне… только он…» — думала Вирджиния, но рот, будто сведенный судорогой, не открывался. Оставалось только слушать хозяйку, голос которой почти убаюкивал и одновременно наводил ужас.

— Вы видите, милочка, я бываю здесь, когда не нужна клиентам и девочкам. Тут не очень светло, но у окна я вполне могу заниматься своими делами. Бухгалтерия, рукоделье и прочее. Ваши подружки мне помогают. Если, конечно, не заняты. Дэзи и Эдна. Обе исключительно симпатичные. Работают с огоньком и безо всяких историй. Не то что Югетт, третья, которую я выпроводила пять дней тому назад. Между прочим, очень красивая девушка, но доставляла массу неприятностей. А вот вы, вы чем-то от них отличаетесь, малышка… Правда, пока не пойму чем… Но как вас зовут?

— Я… я не хочу этого говорить.

— Глупенькая, никто у вас свидетельство о рождении и не спрашивает. Выберите себе имя сами. Пусть оно будет красивым и немного кокетливым. Чтобы клиентам нравилось… Не спешите. Это придет само. Подумаем и мы: ваши подружки и я. Имя должно подходить вам, как перчатка.

В конце коридора засмеялись, и Эллен пояснила: — Это они: Дэзи и Эдна. Они сейчас с мистером Гарри, одним из наших лучших клиентов. Коммивояжер, много зарабатывает… Правда, немного с приветом. Нет, не бойтесь, почти все, кто сюда приходит, люди хорошие. «Приветы» у них по другой части. Вам понравится у меня, я уверена. Пока будем их ждать, давайте выпьем. За вас. Что вы предпочитаете? В моей коллекции есть все ликеры. Посмотрите!

Эллен покопалась в шкафу и извлекла на свет несколько бутылок. Вирджиния наугад показала на одну из них. Ликер оказался анисовым. Хозяйка заведения цедила его мелкими глоточками, принюхиваясь к букету и томно вздыхая. Вирджиния, которая проглотила уже несколько рюмок, вкуса напитка так и не почувствовала.

— Пока назовем вас Таинственная Незнакомка, — прервала молчание миссис Эллен. — Это вам подойдет? Да? Хорошо. Вы прекрасно сложены. Немножко застенчивы, но это естественно, это пройдет. Да! Постараемся, чтобы вы уходили ровно в пять. Так? Все будет хорошо… Вы его любите?

Вирджиния гневно посмотрела на хозяйку.

— О! Какие глаза! Я не настаиваю, и признаний не требую. Скоро вы сами все расскажете. Запомните: я для вас не хозяйка, а подружка, причем настоящая. И в жизни разбираюсь получше многих… Конечно, мое положение мне нравится гораздо больше, чем ваше, но что поделаешь… не вы и не я придумали это общество. Поцелуйте меня, моя маленькая Таинственная Незнакомка…

В голосе миссис Эллен не было ничего, кроме дружеского участия, но Вирджиния резко отшатнулась. Нахмурив брови, с напряженным и бледным лицом, она повернулась туда, откуда недавно раздавался смех. Тишина квартиры прерывалась теперь лишь приглушенными неясными шумами и звуками, которые, как казалось Вирджинии, совпадали с ритмом ее сердца. Устав ждать, она посмотрела на миссис Эллен одним из тех откровенных взглядов, о которых потом сожалеют, потому что он выдает слишком глубоко упрятанное, то, что хотят скрыть. Это не прошло мимо внимательной хозяйки. Она поднялась и, поправляя волосы, повторила:

— Запомните: ни я, ни вы не виноваты, что общество таково… Нам же остается либо страдать, либо наслаждаться. Последнее предпочтительней.

Кто-то прервал ее немного охрипшим, но веселым голосом:

— Мадам, мадам, вы нам нужны!

— Дэзи мучает жажда, — смеясь, пояснила Эллен и вышла из комнаты.

Едва захлопнулась за хозяйкой дверь, Вирджиния подумала, что надо бежать. Ей казалось, что она не может оставаться здесь ни секунды, ибо связать свое присутствие в этом месте с чем-то реальным из ее прежней жизни не удавалось. Она не помнила уже ни рабочего из парка, ни героя ее сексуальных фантазий, ни Ральфа, даже миссис Эллен и та будто испарилась вместе со своим уходом. Вирджиния больше не осознавала, какая последовательность фактов привела ее сюда, и эта загадка, тайна заставила ее ужаснуться и вспомнить о свободе. Но дальше мыслей дело не тронулось. Она словно впечаталась в кресло. Из забвения ее вывел громкий мужской голос, отчитывающий кого-то:

— У вас новенькая, и вы ее до сих пор не привели?! Не-хо-ро-шо!..

Тут же на пороге возникла миссис Эллен, которая взяла Вирджинию за руку и увлекла за собой.

— А вот и Таинственная Незнакомка!

Хозяйка представила ее всем, кто находился в той самой комнате, в которой Вирджиния была утром. Но она не узнавала ее, потому что ей мнился вертеп, а им и не пахло: смятая постель, пиджак на спинке стула, аккуратно поставленные туфли. Обычное мещанское жилье. Прямо против нее, в кресле, с пышной брюнеткой на толстых коленях сидел и громко хохотал мужчина. При этом он как бы по обязанности небрежно ласкал мощную грудь женщины. Или щекотал, потому что та время от времени заливалась смехом и кричала что-то вроде «не надо, пусти!» Широкие подтяжки на голом теле, выпирающий живот, жирная короткая шея и маленькая лысоватая голова с простодушным и одновременно самодовольным лицом. Обладатель всего этого вдруг засучил маленькими ножками в ярких носках и заорал, как будто все были глухими:

— Привет, красотка! Сейчас ты выпьешь шампанского! С нами и с моей старой подружкой Эллен! Конечно, после завтрака я бы лучше пропустил коньячку, но Эдна, — он сбавил тон и показал пальцем на довольно тщедушную женщину, которая сидела на постели и надевала платье, — хочет шампанского. Сегодня она хорошо поработала, и я не буду упрямиться.

Гарри, а это был он, посмотрел вслед Эллен, ушедшей за вином, и вздохнул.

— Ты ее хочешь? — спросила Дэзи, продолжая ласкать клиента.

— Ну тебя! Вы с подружкой здорово меня сегодня уездили, для нее я должен отдохнуть.

— Даже и не думай об этом, это не хорошо, — съязвила Эдна. — Миссис Эллен — очень приличная женщина, которая со всяким не будет… Займись-ка лучше новенькой. Посмотри на нее, даже сесть боится.

— Таинственная Незнакомка, дорогая, — сказала Эллен, входя с бутылкой и бокалами, — помоги мне, пожалуйста.

— Она действительно похожа на молодую и непорочную девушку, — заметила Дэзи, — только на англичанку… в этом костюме… не правда ли?

Она подошла к Вирджинии и сказала ей шепотом, почти на ухо:

— Нужно надевать платье, которое снимается быстро, как рубашка. В этом ты потеряешь много времени.

Непостижимым образом услышав последнюю фразу, Гарри воскликнул:

— Ничего подобного! Малышка права! Этот костюм ей здорово идет. Покажись-ка… подойди сюда… ближе…

Он привлек ни живую ни мертвую Вирджинию и пробормотал, уткнувшись ей в шею:

— Это, должно быть, очень приятно… раздевать тебя?

Миссис Эллен, испугавшись того, что было написано на лице Вирджинии, поспешила ей на помощь:

— Шампанское согреется, мои детки! За здоровье мистера Гарри!

— Я тоже так думаю!

Шампанское было слишком сладким и в самом деле теплым. Сделав глоток, Вирджиния вдруг представила молодую женщину — себя — в вечернем платье с обнаженными плечами, сидящую в ресторане рядом с красивым элегантным мужчиной — Ральфом, или себя же в лесу на острове, пьющую чистую, хрустально чистую родниковую воду. Но сейчас Вирджиния чувствовала себя приговоренной и сделала то, чего от нее ждали: выпила вместе со всеми до дна. Вскоре бутылка опустела, потом пришла очередь другой. Захмелевшая Дэзи надолго впилась в губы Эдны. Миссис Эллен посмеивалась учтивым смехом, а Гарри пыжился выдать свои непристойные шутки за остроумные. Лишь напряженная и трезвая Вирджиния не участвовала в общем веселье. Неожиданно чьи-то сильные руки легли на ее бедра и подняли в воздух. Оказавшись на коленях Гарри, она увидела его влажные глаза и толстые губы, которые нашептывали:

— Ну что, Таинственная Незнакомка, теперь твоя очередь. Нам будет хорошо… очень хорошо…

И снова она не смогла сдержать себя — состроила мину, годившуюся скорее для психолечебницы, чем для дома на 15-й улице. И снова Эллен предпочла вмешаться:

— Погоди, Гарри, я на секундочку уведу нашу новенькую. Не торопи ее, она ведь здесь впервые.

— У тебя?

— И у меня, и везде. Она никогда еще не была в таких домах.

— Значит, я буду первым? Это подарок! Спасибо, Эллен!

Вирджиния, словно послушный ребенок, позволила отвести себя на половину Эллен.

— Ну как, малышка, вы довольны, я думаю? — спросила хозяйка. — Не успела войти — и уже выбрана. И человеком благородным, хорошо воспитанным, а не каким-нибудь прощелыгой. Не терзайтесь, мистер Гарри не слишком требователен. Отдайтесь ему и все. Туалет слева. Но к нему войдите одетой, как сейчас. Помните: он вас отметил по костюму. И хоть немного улыбнитесь. Профессия такова, что клиент должен верить в ваше желание. Эй, вы меня слышите?

Вирджиния оставалась абсолютно безучастной. Втянув голову в плечи, она учащенно дышала, и этот неровный звук, казалось, был единственным признаком жизни. Миссис Эллен решительно развернула ее к двери и наконец услышала:

— Нет, это бесполезно, я не пойду.

— Вот-те раз! Где же ты, по-твоему, милочка, находишься?!

В один миг миловидная и приветливая Эллен превратилась в злобную фурию, мечущую громы и молнии. Никогда еще Вирджиния не выслушивала в свой адрес такие слова, ибо хозяйка в выражениях не стеснялась. Но не страх, не возмущение и не чужая воля подтолкнули Вирджинию в ту комнату. Она вслушивалась в площадные ругательства Эллен и чувствовала в себе растущее, как на дрожжах, желание быть униженной, покоренной, взятой так, как мог бы это сделать герой ее кошмаров. И Гарри подходил для этой роли лучше всего! Смутный свет признательности Эллен появился в ее надменных глазах, и она повиновалась.

За время недолгого отсутствия женщин Гарри не сидел без дела. Сняв и аккуратно сложив брюки, он развлекался живописным раскладыванием своих подтяжек на маленьком круглом столике в углу комнаты. Вирджиния вошла, когда он вносил в работу последний штрих: улучшал цветовую гамму композиции собственными пестрыми кальсонами. Увидев голого мужчину, она поспешила ретироваться, но Гарри в два прыжка настиг Вирджинию и преградил ей дорогу.

— Да ты в самом деле дикарка, моя славненькая! — произнес он с умилением. — Ты видишь: я умею жить, остальных девок выгнал. Так нам будет уютней. Небось стесняешься девок, а?.. А меня?..

Он подошел к ней вплотную, и Вирджиния заметила, что он ниже ее ростом, взял ее за подбородок и серьезно сказал:

— Ладно, это все шуточки. А теперь скажи, это правда… ты первый раз с другим… не с тем, кого любишь, а с посторонним? Нужны деньги?.. Нет?.. Ты хорошо одета, но это ни о чем не говорит… А может… немного порока, а?.. Любишь порок? Так он здесь есть! Пользуйся!..

Отвращение захлестнуло Вирджинию, и она отвернулась, чтобы не уступить желанию ударить по этой довольной и пресыщенной физиономии.

— Тебе стыдно, скажи, тебе стыдно?.. — шептал Гарри. — Ты будешь довольна. Я тебе докажу, вот увидишь…

Он попытался стянуть с Вирджинии пиджак, но она вывернулась и отскочила в сторону.

— Нет, это не кривлянье! — победно закричал Гарри. — Ты меня возбуждаешь, детка! Ох, как ты меня возбуждаешь!

Он бросился на Вирджинию и с размаху угодил головой в ее грудь. Почувствовав боль, она, не раздумывая, влепила ему звонкую пощечину. Несколько мгновений мужчина оставался в оцепенении, но затем, вспомнив, что он здесь платит, преобразился. Побагровев от досады, Гарри медленно приблизился к женщине и с угрожающим видом принялся ее раздевать, не встречая при этом никакого сопротивления.

— Сумасшедшая! Я, конечно, шутник, но не с потаскухами вроде тебя, — приговаривал он, срывая с нее предмет за предметом: платье, комбинацию, чулки… — Еще раз дернешься — оставлю мокрое место…

И та же отвратительная нега, что охватила ее несколько минут назад, в разговоре с Эллен, с новой силой навалилась на Вирджинию и сковала ее волю.

 

60

Она покинула этот дом, даже не успев толком привести в порядок одежду. Хозяйка высказывала ей какие-то упреки, «девочки» шутили, но Вирджиния их не слышала. Она все еще была с Гарри. Наслаждение, которое пришло к ней во время раздевания, исчезло, как только он коснулся ее тела. Гарри овладел ею почти мертвой.

Она убегала от миссис Эллен, от первого клиента, от всего, что уже натворила и что еще предстояло сделать на этом пути. За спиной оставались сумеречные аллеи, ярко освещенные, но едва узнаваемые улицы и площади с копошащимися прохожими. За спиной оставалось прошлое. Верней, Вирджинии так казалось. Возвратиться домой? Нет, даже мысль об этом она считала недопустимой. Она вышагивала все быстрее, не думая, куда идет, и с каждой минутой побега ей было все труднее преодолевать препятствие, воздвигаемое в сознании между сегодняшней и вчерашней жизнью. Словно загнанный зверь, пытающийся уйти от погони, она то углублялась в плотную толпу праздно шатающейся публики, то бесцельно брела по пустынным улочкам неизвестных ей кварталов. Наконец смертельная усталость заставила ее остановиться. Вирджиния прислонилась к стене, укрывшись в густой тени деревьев. И опять тягостные картины одна за другой закружились в ее мозгу. И она вновь нашла в себе силы идти и даже бежать, лишь бы избавиться от наваждения. Но уже ничего не помогало. Наоборот, несмотря на смертельный ужас, Вирджиния с упорством копалась в памяти, выискивая все новые и новые подробности своего грехопадения.

Но время, которое, как известно, лечит, шло, и мало-помалу она поняла, что больше не может заниматься своими мыслями. Ведь кто-то еще был в ее жизни… Кто? А, Ральф… Почти галлюцинацией Вирджинии представился подъезд ее дома, взгляд консьержки, улыбка прислуги, зеркала, которые по очереди отразят ее похотливое лицо, на котором клеймом горят отпечатки ищущих губ Гарри… Лучше было бы бежать к миссис Эллен и закрыться там на день, на ночь, на всю оставшуюся жизнь.

«Таинственная Незнакомка», — вдруг вспомнила Вирджиния свое новое имя, скорее кличку, и поморщилась: позволит ли это имя вернуться ей в родной дом?..

Неожиданно ее внимание привлекла машина, такси, которое медленно двигалось по улице и в поисках пассажиров подмигивало фарами. Вирджиния отчаянно замахала рукой, вцепилась в дверцу, едва не на ходу открыла ее и упала на сиденье, повторяя:

— Быстрее! Умоляю! Быстрее!..

Образ Ральфа стоял перед глазами. Она знала: нужно быть дома раньше него и сделать все, чтобы он не страдал. А может быть, он уже дома?

— Уже почти семь, — прошептала она, вбегая в спальню. Какое счастье, что его еще нет!

Сбросив в ванной ненавистное, захватанное сальными пальцами клиента белье, она бросилась под душ и стала лихорадочно намыливать все тело — раз, другой, третий. До боли, до кровоподтеков. «Ах, если бы можно было сменить кожу!..» — думала Вирджиния.

Ей так хотелось запалить огонь в камине, чтобы сжечь одежду-свидетельницу, но муж вот-вот должен был прийти, и она просто все попрятала.

Ральф застал Вирджинию в пеньюаре. Подставив щеку для поцелуя, она с ужасом подумала, что забыла промыть волосы. «Боже мой! — не говорила, а тихо-тихо шептала она про себя, — этот запах, запах порочного дома, он прилип к моим волосам, Ральф узнает его из тысячи других…» Но, привычно чмокнув супругу и потрепав ее по раскрасневшейся щеке, Ральф произнес самым обычным голосом:

— Я вижу, ты почти готова, дорогая. Я тоже потороплюсь.

И Вирджиния вспомнила, что сегодня, именно сегодня за ними заедут друзья. Договоренность поужинать вместе и пойти в театр была давней и еще вчера долгожданной. «Это кстати, — рассуждала Вирджиния, — театр, ресторан. Это могло бы отвлечь. Но возвращаться сюда поздно ночью, ложиться в одну постель с Ральфом, нет, это невозможно».

— Дорогой, я что-то плохо себя чувствую, — не очень уверенно произнесла Вирджиния. — Сегодня утром, в сквере… мне кажется, я там простудилась… Думаю, мне лучше не выходить, но ты… надо, чтобы ты пошел… Клайдеры очень внимательны к нам. Да и спектакль… ты хотел его посмотреть, ты мне говорил, я буду расстроена, если лишу тебя такого удовольствия.

Ночь была нескончаемой и тягостной. Несмотря на бесконечную усталость души и тела, заснуть не удавалось. Она лежала с открытыми глазами и со страхом ждала возвращения Ральфа. Он, слава Господу, ничего не заметил, но ведь это не может длиться вечность, когда-нибудь, может быть, даже сегодня его обязательно озарит. Она представляла: вот он входит в спальню, вот копается в ее нижнем белье и видит следы… их так много… все, буквально все в этих гнусных пятнах.

Вирджиния вскочила с постели. «Нет, так нельзя… Надо успокоиться… А может, на лице?..» Она бросилась к зеркалу, пытаясь разглядеть какую-нибудь особую порочную морщинку, знак, клеймо, оставленные ужасным домом миссис Эллен. В таких маниакальных содроганиях проходили часы.

Наконец далеко за полночь Вирджиния услышала, как открывается дверь. Она притворилась спящей, но ее лицо было таким наряженным, что если бы Ральф приблизился к ней, то притворство было бы раскрыто. Он постоял на пороге и, боясь ее разбудить, бесшумно вышел. Первое, что почувствовала Вирджиния, это удивление. Неужели так легко скрыть свой позор от человека, знающего ее, пожалуй, лучше всех? Ей стало больно от такого предположения, она не хотела в него верить. «Нет, это только отсрочка. Кара настигнет, как только наступит день. Стоит ему только посмотреть…» — стонала она, зарываясь с головой в подушку.

Но вот что может последовать за этим мнимым открытием мужа, она не знала. От чего она больше будет страдать — от боли, которую чувствовала в себе, или от горя, которое она принесет Ральфу?

К концу ночи терзания обессилили ее окончательно. Вирджинии стало все безразлично, ей уже не было стыдно, и она ни о чем не жалела. Просто тупо ждала наступления утра и неизбежного суда. И оно, серенькое и дождливое утро, наконец наступило, но… ничего не принесло. Ральф вновь заглядывал к ней, и она опять «спала». Хитрость, если это была она, сработала дважды.

Слабая надежда — уже не на спасение, а лишь на как можно дольше откладывание суда зародилась в Вирджинии. У нее даже появилась идея побороться за себя. А вдруг?.. Все утро и весь день она беспрерывно занимала себя какими-то делами, звонила портнихе, что-то перекладывала в ящиках. Только бы каждая минута была занята. Потом стала придумывать, чем занять вечера и набросала целый список мероприятий, после чего вздох облегчения сам вырвался из ее груди: по крайней мере целую неделю она не будет наедине с мужем.

Ральф был удивлен таким неистовым и неожиданным стремлением Вирджинии к развлечениям, но ее извиняющийся взгляд обезоруживал его, и он ни разу не задумался над причинами этой перемены в поведении жены. Они возвращались домой только тогда, когда совершенно обессилевшая Вирджиния почти засыпала в ночном ресторане. Глубокий, до полудня, сон продолжался дома, и это позволяло ей избегать всяких общений с Ральфом. Ну, а день таял в тысячах дел, на которые она оказалась большой придумщицей.

Постепенно страхи, беспокойства и даже воспоминания покидали Вирджинию, кошмарный круговорот удалялся все дальше и дальше и казался сном, чей-то шуткой — неумной и немного жутковатой. Очень скоро все вообще встало на свои места. Во всяком случае Вирджиния больше не стремилась избегать общества Ральфа.

Но… но от природы не убежишь, как бы сильно нам этого не хотелось. Феномен, одно явление, которое сопутствует натурам, обреченным подчиняться требованиям инстинктов, вдруг открылось и в Вирджинии.

Так подавленный на время катастрофическими проигрышами карточный игрок начинает, как только проходят первые страхи, вновь бредить этими зелеными столами, лицами в дыму, картами, ритуальными репликами. Так отошедший по какой-либо причине в сторону искатель приключений, авантюрист вдруг погружается в воспоминания о былых подвигах и неудачах, так наркоман, казалось победивший свой недуг, время от времени начинает ощущать вокруг себя сладкий и ужасный запах наркотика. В общем, мало-помалу воспоминания о 15-й улице возвратились к Вирджинии. Причем более всего ее прельщало не столько удовлетворение самого желания, которое в ней и не умирало, сколько его атмосфера, то, что ему предшествует, его окружает.

Фигура миссис Эллен, пышная грудь Дэзи, двусмысленная скромность этого заведения, запах, который, как казалось Вирджинии, она принесла на своих волосах, — все это живо вставало в памяти и с остервенением впивалось в плоть и кровь женщины. Сначала она испытывала отвращение от воспоминаний, потом смирилась, притерпелась и даже… Однако сдерживали присутствие Ральфа и мучительная любовь, которую она все же испытывала к нему. Некоторое время это защищало ее. Но чему быть — тому не миновать. Внутренняя неизбежность, заложенная в ней, предписанная ей участь, или, если хотите, предначертанная судьба, не могла не осуществиться.

 

61

Проводив одного из завсегдатаев, миссис Эллен подбивала недельный баланс и размышляла над нюансами своего ремесла. «Нужно срочно подыскать подружку Дэзи и Эдне. Как бы ни были они хороши, заведению не хватает разнообразия. Да и слишком расточительно держать пустой комнату». Однако взять и найти замену Таинственной Незнакомке хозяйка не решалась: а вдруг передумает и вернется? Воспитанная, сдержанная, загадочная, она пришлась ей по душе. К тому же никак не шел из памяти тот ее взгляд — откровенный и умоляющий одновременно. В чем-то он соединил их.

Клиентов пока не было, и едва одетые девушки отдыхали на общей кровати. Дэзи нежно поглаживала светлые волосы Эдны, которая, казалось, на секунду вздремнула.

— Я вас побеспокою, дети мои, — сказала Эллен, заглядывая на их половину. — Мне необходимо поговорить с вами о делах. Подумайте, у вас никого нет, кто бы мог составить вам компанию?

Эдна ответила первой:

— Нет, мадам, я никого не знаю. Только здесь и дома — вот и вся моя жизнь.

— А у вас, Дэзи? Среди старых подружек?

— Это не совсем удобно. Когда я уходила от прежней хозяйки, то сказала, что меня берут на содержание. Потому извините! Даже если встречусь с ней, ничего не скажу.

— Таинственная Незнакомка… — Эллен вздохнула, чтобы показать, что она стыдится своей слабости. — Она не вернется… Как вы думаете?

— О, нет! — уверенно сказала Дэзи, потягиваясь.

Миссис Эллен направилась было к выходу, но пришлось задержаться, так как заговорила Эдна — пассивное, малопонятное существо, которое обожало разговоры, дававшие пищу для мечтаний.

— Я чувствую, что мы ее больше не увидим никогда-никогда! Я думаю, она не из нашего круга и у нее есть какая-то тайна… Она мучает ее…

Хозяйка внимательно слушала. Вопрос о новенькой обсуждался каждый день, и каждый раз говорилось почти одно и то же. Но миссис Эллен надеялась, что какая-нибудь новая, брошенная случайно фраза даст ей наконец основу для окончательного решения.

— Не могу утверждать, но думаю, что вы не правы, ни одна, ни другая… Потому что… Таинственная Незнакомка вернется. Вот увидите!

Поразительно, но Эллен как в воду глядела: первым, кто позвонил в дверь, была… Вирджиния.

— А! Это вы, милочка? — процедила миссис Эллен спокойным, но ледяным тоном. — Ну и зачем? Кто вас здесь ждет?

Капельки пота на висках Вирджинии свидетельствовали о тех невероятных усилиях, которые потребовались ей, чтобы удовлетворить собственную странную потребность и появиться здесь снова. Поход отнял у нее все силы, и, позвонив в дверь, она уже не желала ничего. Однако холодный прием хозяйки уничтожил безразличие. А если она откажет? Если не пустит в этот мерзкий, отвратительный, но все-таки рай? Куда тогда идти? Где утолять голод?..

— Я хотела… хотела… — растерянно забормотала Вирджиния, — если бы я могла… не могла бы я…

— Вернуться на прежнее место? — с иронией подсказала Эллен. — А потом исчезнуть? Нет, моя дорогая, мне не нужны любительницы, для этого есть улица. Я ставлю только на профессионалок.

Вирджиния готова была на все, лишь бы хозяйка смилостивилась. Вся ее фигура была выражением покорности и мольбы не отправлять на поиски другого «приюта». Она готова была целовать этой непреклонной женщине руки.

— Я вас прошу… я прошу вас… — повторяла Вирджиния на разные лады.

И Эллен молча втолкнула ее в свою комнату.

— Можете считать, вам повезло, что вы имеете дело со мной. Другая бы вышвырнула вас за дверь, но вы мне нравитесь, я в некотором роде ваша крестная мать… и вы, милочка, этим умело пользуетесь.

Она с неподдельной нежностью посмотрела на Вирджинию.

— Ну скажите, моя маленькая Таинственная Незнакомка, разве с вами здесь плохо обращались? — спросила она. — Разве вы не чувствовали здесь себя как дома?

Не в силах что-нибудь произнести, Вирджиния кивнула и боязливо заулыбалась. Оглядевшись, она стала узнавать обстановку комнаты Эллен, и это доставило ей некоторое удовольствие.

— Можно?.. — робко спросила она, намереваясь снять шляпу, и, не дожидаясь разрешения, положила ее в шкаф. Только теперь на лице Вирджинии появилось выражение покоя.

— Я надеюсь, что вы вернулись с серьезными намерениями?

— Да, да, но только каждые два дня… — заговорила Вирджиния, — я вас уверяю… я не могу… всего лишь два дня в неделю… можно?..

— Хорошо, — ответила миссис Эллен после нескольких секунд молчания. — Правда, совсем недавно вы говорили, что будете приходить каждый день. Ну да ладно, что с вами поделаешь!

Она заулыбалась и весело, отчего у Вирджинии перехватило дыхание, позвала девушек:

— Дэзи, Эдна, что я вам говорила? Она вернулась!

Запыхавшиеся и по-прежнему полуголые подружки влетели в комнату, не веря своим глазам. Они заплясали вокруг Вирджинии, а у той от удовольствия быть рядом с ними дрожали и подгибались колени. Танец закончился, и Вирджиния, немного удивленная тем, как одеты девушки — Дэзи была Евой до пояса, а Эдна — выше него, поинтересовалась:

— Вы не простудитесь?

— Мы привыкли, — беззаботно ответила Дэзи. — К тому же еще не выключили отопление. На этом миссис Эллен не экономит.

Она загадочно улыбнулась, показав свои ослепительно белые зубы, и добавила:

— Попробуй сама, и ты увидишь, как это здорово! Правда, Эдна?

И они быстро раздели несопротивляющуюся Вирджинию. Но лишь только ловкие и горячие руки девушек закончили работу, Вирджинией снова овладела та самая тревога, которая опрокинула ей жизнь.

Все вдруг замолчали, и это вернуло ее к действительности. И Дэзи, и Эдна, и Эллен при виде наготы Вирджинии выглядели взволнованными и чуть смущенными. Им, профессионалкам, почудилось в этой прекрасной фигуре нечто породистое и слишком девственное.

Первой заговорила Эллен, лучше других понимающая толк в красоте и гордящаяся, что заведение украсилось таким бриллиантом.

— Быть сложенной лучше просто невозможно, — сказала она с уважением.

Девушки выражали эмоции более доступным им способом: они принялись целовать Вирджинию, которая смущалась, но ласкам не противилась. Вскоре раздался звонок. Это оказался завсегдатай, предпочитающий Дэзи.

— Чтобы вы чувствовали себя свободно, — обратилась к Вирджинии хозяйка, — Эдна отведет вас в вашу комнату. Простите, но у меня есть работа. Если позвонят, наденьте платье. Помните, выглядеть нужно прилично.

Комната, выделенная для Таинственной Незнакомки, была меньше той, в которой она встречалась с мистером Гарри, но в остальном от нее не отличалась: те же угрюмые обои, тот же темно-красный, почти черный, цвет штор, кресел и покрывал, за такой же ширмой биде и туалетные принадлежности.

Вирджиния подошла к окну. Узкая и не очень чистая 15-я улица была полна прохожих — куда-то спешащих мужчин и женщин. «Свободных женщин», — с горечью подумала она. Тихая Эдна подошла сзади, тоже посмотрела вниз и спросила:

— Вы расстроены, потому что находитесь здесь, миссис Таинственная Незнакомка?

Вирджиния вздрогнула. Она забыла о своей новой подружке, чей нерешительный голос и нагота вызвали у нее бесконечную тоску.

— Ах, нет, я не спрашиваю вас о причинах! — живо продолжала Эдна. — У каждого свои секреты, не так ли? Джек, это мой муж, он, представьте себе, все знает. Это не моя вина и уж тем более не его. Но он болен, ему надо бывать на курортах… Вот так. Вы не удивлены?..

Она напрасно ждала ответа. Вирджинии не хотелось говорить.

— Вот видите, я вам надоела с моими историями. Простите меня. Они правы, миссис Эллен и Дэзи, когда говорят, что я немножко тронутая. Мне в самом деле нужно с кем-нибудь делиться. С вами я еще могу, а вот с клиентами… не получается…

«Она ждет, чтобы ей растолковали, почему она, любящая одного, принадлежит всем», — рассеянно подумала Вирджиния. Но это нисколько не волновало ее. Да и ответ прост как мир: виновато общество. Но она сама… Ей-то кто объяснит ее присутствие здесь? Богатая… Со здоровым и прекрасным мужем?..

— А Дэзи? — вдруг спросила Вирджиния.

— Ей повезло. Она была манекенщицей, но здесь зарабатывает в несколько раз больше. И потом, она получает удовольствие почти с каждым, даже со мной. Я, правда, этого не люблю, но и не возражаю, не умею возражать. Пусть делает, что хочет. — Эдна помолчала некоторое время, а затем, явно колеблясь, произнесла: — Мне вас жаль, миссис Таинственная Незнакомка. В тот раз я видела…

— Замолчите и уходите! — оборвала ее Вирджиния. — Сейчас же!.. Вы не имеете права…

Гнев Вирджинии тут же сменился жалостью к себе, и только усилием воли она остановила наворачивающиеся на глаза слезы. Обняв Эдну, она прошептала:

— Не обращайте внимания… Я тоже немножко не в себе… Не дуйтесь… А в знак примирения я прошу вас… Покажите, что вы там с Дэзи делаете…

 

62

Боже, зачем? Ну зачем все это?! — с тоской думала Вирджиния, сидя в такси. — Ты мнила себя шлюхой, так радуйся: ты ею стала. Но почему нет удовлетворения?..

Она с отвращением вспомнила ласки Эдны, слезы этой несчастной, ее благоговение перед ней, которого она вовсе не хотела и которое довело ее до исступления. Потом был пожилой мужчина, почти старикашка. Тихий и беспомощный, от которого ее едва не тошнило. Вот когда добрыми словами вспомнишь толстяка Гарри… Затем миссис делила с ней заработанное. Немного приятно, но не более того. Во всяком случае разве это достаточная плата за взгляд, который ей придется сейчас выдержать — взгляд милого и наивного Ральфа?

В этот раз Вирджиния решила не избегать мужа. Так ей подсказывал приобретенный опыт. Однако нынешний ужас от предстоящей встречи был не меньшим. Но предпочитала она его, чем ту безысходную муку, от которой страдала, пытаясь преодолеть порочность своей натуры. Продолжение расследований и самокопаний, в этом Вирджиния была уверена, — прямая дорога в сумасшедший дом. Так что из двух домов она выбрала более спокойный — публичный. «Тем более, — усмехнулась Вирджиния, — в нем хоть платят!»

Внутреннее «очищение» завершилось. Вирджиния надела маску. У нее не было привычки скрывать что-либо, но инстинкт самосохранения подсказывал: необходимо изменить стиль поведения. Поэтому она не стала упрашивать Ральфа пойти с ней куда-нибудь, а, стиснув зубы, смогла выглядеть естественной до самого ужина, во время которого Ральф заметил, что она совсем не ест. И если две недели назад она была полностью во власти животных инстинктов, за счет которых во многом и «выехала», то теперь, как и у миссис Эллен в общении с клиентами, ей просто не хватало опыта, мастерства, профессиональной сноровки. Врать тоже нужно учиться. Во всех ее жестах просматривалось замешательство, а в речах слышались нотки вины.

Смутное беспокойство отразилось на лице Ральфа. Нет, до осознанной тревоги еще было далеко — однако его сознание, как часовой, уже заступало на стражу. Другими словами, он был близок к тому, чтобы что-то заподозрить. Догадавшись об этом шестым чувством, Вирджиния едва не лишилась самообладания. К счастью, ужин закончился.

— Ты идешь работать? — вежливо спросила она.

— Да, и ты приходи, — ответил Ральф.

Вирджиния совсем забыла, что в последнее время, когда муж работал дома, она с книгой устраивалась в его кабинете. Так повелось с тех пор, когда она решила посвятить себя его счастью.

Всплывшие в памяти воспоминания о том прекрасном и чистом обещании расстроили ее, но таиться от Ральфа она не стала. Правда, устроившись в кресле, в котором привыкла проводить время, твердо решила, что прибегнет к малейшему удачному поводу, лишь бы остаться одной. Ведь это и честней, и лучше, чем притворная интимность. Вирджиния огляделась. Эта строгая, благородная комната, сплошь уставленная книжными шкафами, мягкое освещения, а над всем — сосредоточенное благородное лицо Ральфа… Как соединить все это с разухабистыми картинками с 15-й улицы, которые вновь обступили ее? Находясь в таком замешательстве, она даже не замечала внимательных взглядов, которые время от времени бросал на нее муж. Вирджиния вдруг услышала, что он встает. Спешно устремив взор в книгу, она поняла, что держит ее вверх ногами. Времени на то, чтобы перевернуть ее, у нее уже не оставалось, и Ральф сделал вид, что он этого не заметил.

— Тебе хочется побыть одной, — сказал он. — Так что лучше иди спать.

Никогда прежде Вирджиния не замечала в нем такой твердости. Она послушно поднялась и направилась к себе. Выждав несколько секунд, Ральф остановил ее вопросом:

— Ты не хочешь поцеловать меня на ночь?..

Вирджиния остановилась как вкопанная, с минуту постояла, не поворачиваясь к мужу, и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

У себя в спальне она зарылась в подушки, чтоб заглушить рыдания. Терпение иссякло. Страстная мольба вырывалась вместе со стонами из ее уст: только бы избежать разоблачения… сегодня… в последний раз… и все будет кончено…

Порыв был настолько сильным и искренним, что она в очередной раз поверила в себя и немного успокоилась. Время приближалось к полуночи, Вирджиния, собравшаяся наконец спать, сняла платье, белье и вдруг увидела свое отражение в зеркале, к которому тут же присоединила еще два обнаженных тела — Дэзи и Эдны. Легкое удовольствие от этого видения сменилось убеждением в собственной полной и окончательной порочности. «Любые обещания — блеф. Я зашла слишком далеко. Мне не остановиться, — с горечью думала Вирджиния. — Но больше я не могу так жить, не могу обманывать Ральфа. Наверное, мне надо уйти от него, но как ему сказать об этом, ведь он спросит о причине… И куда же я уйду? Возвращаться в Хайворт? Ни за что! Уж лучше умереть. Может быть, я еще сумею избавиться от этого наваждения. А впрочем, стоит ли беспокоиться об этом? Все равно я долго не проживу. Что бы ни говорил Ральф, он меня просто успокаивает, а разве он может по-другому, милый великодушный Ральф? Только бы он не догадался, с какой порочной женщиной соединила его судьба…» Чтобы дольше не травить душу и хотя бы сегодня избежать мучительных самоистязаний, которые ненароком могли выдать ее и заставить во всем признаться Ральфу, она приняла снотворное и скоро забылась в тяжелом сне.

Ее разбудил Ральф. Он стоял рядом и смотрел на жену странным пронзительным взглядом, выражавшим то ли боль, то ли изумление, то ли еще что-то, чему она не находила слов. Эти глаза только что снились Вирджинии, и она готова была вот-вот выложить им все свои тайны. Но то был сон, а здесь явь. На лице женщины появилось выражение приговоренного к смертной казни человека. Кто знает, может быть, Ральф и не собирался говорить с ней, но ее гримаса подтолкнула его:

— Вирджиния, это не может больше продолжаться, — отрывисто сказал он, — я не хочу, чтобы ты боялась меня. Ты слишком честная для такой игры. Что с тобой творится? Ты можешь рассказать мне все. Я понимаю, ты хочешь пощадить меня и поэтому боишься открыться. Ты не доверяешь мне, даже если я предлагаю тебе помощь. Послушай, только не волнуйся, я говорю с тобой, как обычно… очень спокойно. Может быть, ты любишь кого-то? Ты мне не изменила, я уверен… Но, может быть, ты кем-то увлеклась и страдаешь, боишься своим признанием причинить мне боль? Но так мне еще хуже…

Взрыв резкого, ядовитого смеха остановил Ральфа. Вирджиния заговорила сбивчиво и неистово:

— Другой? У меня появился другой?! Как ты мог?! Я люблю тебя и всю жизнь буду благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. Я никого больше не смогу полюбить, кроме тебя, мой любимый, моя надежда… Я твоя полностью… Но разве я не могу иногда быть нервной? Я отдам жизнь ради твоего счастья, хотя мне и жить-то осталось…

Вирджиния не договорила. Ужас и растерянность, которые только недавно сковывали все ее существо, словно испарились. Ральф ни о чем не догадывается! Вирджинию захлестнуло ликование, и в ее влажных блестящих глазах засияло такое обожание, что Ральф даже растерялся и почувствовал угрызения совести от того, что у него появились такие нелепые предположения. Конечно, она изменилась, но всему виной тяжелая болезнь, которая напугала ее и заставила думать о неминуемой смерти. Отсюда нервозность и приступы меланхолии.

— Вирджиния, дорогая, я прошу понять меня правильно. Твое состояние очень тревожит меня. Я уверен, я знаю наверняка, что физически ты вполне здорова, нет никакой угрозы для твоей жизни. Я верю врачам, которые консультировали тебя, ведь это лучшие специалисты по сердечным заболеваниям. Прости меня, дорогая, но я хочу предложить тебе… проконсультироваться у психиатра. — Ральф говорил мягко, чтобы не обидеть Вирджинию, но в его голосе все-таки чувствовалось, что для него этот вопрос решенный и он будет настаивать, чтобы Вирджиния прошла психиатрическое обследование. Испуганная Вирджиния вскочила с постели и упала в ноги Ральфу.

— Любимый, любимый! — твердила она. — Не надо. Прошу тебя. Со мной все в порядке. Ты увидишь. Просто я еще не совсем оправилась после болезни…

Вид жены, валявшейся у него в ногах, ее умоляющий голос ошеломили Ральфа. Он поднял Вирджинию, уложил ее опять в постель и твердо пообещал больше не заговаривать о психиатре, хотя для себя он был уже окончательно убежден, что психика Вирджинии нарушена. Если бы это было не так, она бы не испугалась его в общем-то невинного предложения. Ральф решил сам встретиться с психиатром, как-нибудь под видом знакомого пригласить его в дом и все-таки показать ему жену, а пока оставить ее в покое. Скоро Ральф почувствовал тягость и от другой забытой было мании жены — сделать его счастливым. Она не давала ему ни минуты покоя. Когда он работал дома, постоянно заглядывала к нему в кабинет под предлогом того, не нужно ли ему что-то сделать или принести.

— Нет, дорогая, иди отдыхай. Займись чем-нибудь, — терпеливо говорил Ральф. Вирджиния уходила, но не проходило и получаса, как она опять тихонько стучала в дверь. Ральф был вынужден уходить из дома и заниматься в библиотеке или в доме дяди, который уже шел на поправку.

А Вирджиния уже даже перестала контролировать свои наваждения. Как и раньше, ее посещали сладострастные фантазии, изощренность которых с каждым днем становилась все выразительнее. Она даже как-то сроднилась с этими тупыми и низменными физиономиями, обладатели которых каждую ночь брали ее всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Само собой, никуда не делась и 15-я улица. Правда, какое-то время Вирджиния боялась уходить из дома, когда Ральф работал в своем кабинете, но все-таки она прекрасно знала, что рано или поздно она вернется туда. «Лучше рано, — думала Вирджиния, — иначе миссис Эллен окончательно разуверится во мне и больше не захочет иметь со мной дело». В общем, очень скоро страх, что у нее не будет возможности получать наслаждения наяву, а не в одних только видениях, заставил ее поторопиться к миссис Эллен. Вот теперь-то и началось настоящее отравление. Ибо на смену удовольствию и ожиданию чего-то из ряда вон пришла привычка. Точно так же она по утрам чистила зубы. Расслабленность и безразличие стали постоянными спутниками Вирджинии в заведении миссис Эллен. Радости, на которую она надеялась в первые дни своей «карьеры», не было. Она спокойно, как домой, поднималась в эту слишком теплую квартиру, без отвращения слушала бесконечные рассказы миссис Эллен и новых подружек. Вирджиния стала своей. Этому способствовала и легенда, которую она, не мудрствуя лукаво, сочинила и однажды преподнесла «коллегам». Оказывается, у нее был возлюбленный, который соблазнил ее совсем молоденькой девушкой. Она его обожала, но он оставил ее ради другой, богатой. Теперь она на содержании у пожилого и доброго человека. Правда, он очень подозрителен и, возможно, шпионит за ней. Поэтому она так осторожна. Кроме того, он требует постоянного ее присутствия рядом с ним. Отсюда то странное — полуденное — время, в которое она «работает». Слушая ее, Дэзи и Эдна даже прослезились.

Так уж сложилось, что большинство посетителей миссис Эллен были постоянными. И все они посчитали своим долгом попробовать новенькую. Вирджиния переносила это внимание спокойно — без смущения, но и не восторгаясь. Она часто и с удовольствием вспоминала свой первый опыт и тот животный страх, который его сопровождал. Однако больше с Гарри она ничего подобного не испытывала. Вирджиния даже удивлялась: чем взял ее этот чудаковатый тип?

Так проходили день за днем. Однажды Вирджиния высказала кое-какие сомнения, касающиеся ремесла женщин для свиданий, на что миссис Эллен взялась преподать ей некоторые приемы и секреты. Это обучение, ощущение того, что она становится машиной для удовлетворения мужской страсти, вначале вызвало у Вирджинии протест. Но потом она поняла, что профессионалка — это в первую очередь техника, а уж потом, если, конечно, хочется, энтузиазм. Вирджиния быстро постигла и эту немудреную истину. Она без проблем отдавалась мужчинам в присутствии других: клиентов, Дэзи или Эдны. Иногда посетитель требовал группового секса, и это также ее не шокировало. И вообще больше ничего не имело для нее значения. Лишь голос миссис Эллен, извещавший об очередном посетителе, только он вызывал в Вирджинии легкую приятную дрожь. Собственная покорность — вот что доставляло ей истинное наслаждение и помимо ее воли делало из нее настоящую жрицу любви. Теперь ее рабочая неделя была, как и у других девушек, полной. Ральф целыми днями отсутствовал, и она, как только утром за ним захлопывалась дверь, бежала на 15-ю улицу.

 

63

Вот и в тот день Вирджиния работала с утра и, обслужив очередного клиента, уставшая и опустошенная, собиралась домой.

— Подождите! — остановила ее миссис Эллен. По тону, каким она тут же позвала остальных, Вирджиния поняла, что предстоит еще работа и, скорее всего, не из приятных. И она не ошиблась. Ожидавший их мужчина был крепко пьян. По виду явно рабочий, он тупо смотрел то на свои грязные туфли, то на окружающую обстановку, которая ему, по всей вероятности, была по душе.

Вот эта! — весело и развязно сказал он, кивнув головой в сторону Вирджинии. — А также хорошую рюмку рому. И побыстрей.

Приказание было исполнено, и пока он пил, Вирджиния, чтобы не терять время, стала раздеваться. Никаких эмоций со стороны клиента это не вызвало. Во всяком случае Вирджинии показалось, что на свои огромные запыленные ботинки он смотрел с большей любовью и интересом. Так же молча, лишь рыгая от выпитого и отфыркиваясь, как лошадь, от заданного им яростного темпа, он овладел ею. И она вдруг распознала эту пьяную и полузверинную грубость, это сладострастие первобытного человека.

Маньяк из переулка в ее снах, мужчина с давно не стриженным и мощным затылком, входивший в дом на 15-й улице, рабочий из парка, которого она так хотела тогда весной. Все они объединились в этом чугунном теле, подмявшем ее под себя и раздиравшем своим огромным узловатым мужским орудием. Вирджиния громко и жалобно стонала. Это не было удовлетворение скромного желания. Проснулась трижды помноженная страсть, которая долго терзала ее и в конце концов привела сюда, на эту постель. Вскоре она почувствовала, как через все тело, каждый его закоулок, каждую клетку пронеслась мощная волна расслабления. Такое случалось с ней впервые. Блаженство, счастливое удивление и еще масса разнообразных чувств отразилась на ее лице. Она крепко сжала зубы, пытаясь задержать так долго ожидаемый миг, но он ускользал. Вирджинии захотелось вдруг плакать, но помимо воли вместо слез вышла широкая и умиротворенная улыбка.

Расправившись с добычей, мужчина бросил на маленький столик смятые купюры и, пошатываясь, удалился.

Вирджиния долго не могла и не хотела подниматься. Ей казалось, что теперь она может все и ничего не боится. Богатство впечатлений, которое она только что получила, переполняло женщину. Она боялась неосторожным движением расплескать, растерять его. Наконец-то она достигла финиша той ужасной гонки, в которую ее отправила собственная природа. Но в том-то и дело, что финиш был лишь стартом. Она была уверена в этом. Физическое удовлетворение потрясло Вирджинию, однако ее дух взлетел еще выше. Он парил, кувыркался, бесился, выплясывал, крутился. Он безумствовал. И Вирджиния поняла, что стоило… стоило лгать, мучиться, желать смерти, предавать. Это перевесило все. Вместо сумасшествия, которое, казалось, было очень близко, она получала счастье. Победа, достигнутая ценой пережитого в последнее время ада, ошеломляла, наполняла ее чувством гордости.

Покинув наконец комнату, Вирджиния натолкнулась на сочувственные взгляды подружек.

— Этот скот не слишком тебя расстроил? — нежно спросила заботливая Эдна.

Вместо ответа Вирджиния звонко и счастливо рассмеялась. Сочувствие женщин сменилось удивлением: до этого момента Таинственная Незнакомка не то что смеяться — улыбаться себе не позволяла.

Не меньшее удивление ее веселое и ровное настроение вызвало вечером у Ральфа.

— Поужинаем сегодня в ресторане! — почти приказала Вирджиния. — Иди и поищи такси, дорогой.

Голос, удовлетворенная, спокойная улыбка — все это удивило Ральфа, напомнило ему прежнюю Вирджинию.

 

64

Вирджиния не пыталась разбираться в причинах пробуждения ее сексуальности. Копаться, доискиваться — это значит срывать покров тайны, нарушать целостность и неприкосновенность открытия. Поэтому она даже не спрашивала себя, когда повторится этот чудесный, преобразивший ее удар молнии. Но в том, что он повторится, она не сомневалась. Теперь, когда она узнала о своих истинных силах и страстях, Вирджиния была уверена, что никто и ничто не сможет помешать ей ощущать этот рвущийся из нее сексуальный напор. Но, к сожалению, ни один мужчина, выбиравший ее в последующие дни, удовлетворения не приносил. И она поняла, что ее счастье нуждается в особой обстановке и климате, который она одна, увы, создать не в силах. Оставалось только ждать.

Однажды у миссис Эллен появился высокий молодой мужчина с каким-то свертком под мышкой.

— Я с ним не расстаюсь, — пояснил он, указывая на свою ношу, — уж очень люблю.

У него был приятный голос и четкая артикуляция. Мужчина даже как бы бравировал этим. Или развлекался. Понять его было не просто. Гладкие, отрывистые слоги складывались в слова, а те во фразы, подлинный смысл которых из-за поигрывания интонациями, казалось, был известен только ему.

Как и большинство женщин, миссис Эллен двусмысленностей не любила. Но в его иронии ничего подозрительного она не видела, потому что все это сопровождалось бесконечной любезностью. К тому же молодой человек был хорош собой, строен, широкоплеч, со вкусом одет. На его лице уживались детская доверчивость и зрелый ум — сочетание редкое.

— Я позову девушек, хорошо? — спросила довольная миссис Эллен.

— Я надеюсь, они будут соответствовать моему высокому интеллекту? Да, объявите им, только торжественно, что меня зовут Эндрю. Предвижу, что они перейдут на «ты». Ничего страшного, пусть их это не беспокоит. Фамильярность, если, конечно, она переходит в скромную интимность, я прощаю. И еще об одной просьбе, так, пустячке, доложите девушкам: они не имеют права быть некрасивыми. Мне не подходит даже посредственность или, как говорят в народе, «так себе». Иначе б я не выбрал ваш замечательный дом. Так, мадам? Я оказался у вас, потому что однажды, закрыв глаза, ткнул пальцем в колонку и попал в ваше трогательное объявление. Стало быть, меня привел случай. А он никогда не ошибается, если…

Миссис Эллен, смеясь, прервала его:

— Вы были столь любезны, что я немножко вас испугалась!

Мужчина с удовольствием поддерживал разговор, пересыпая его остротами по любому удобному поводу. Дэзи и Эдна мало что понимали и чувствовали себя немного не в своей тарелке. Им было ясно, что этот красавец из другого мира. Но то, что он, как им казалось, забыв об их профессии, расточал направо и налево лучшее, что в нем было, девушек трогательно смущало. Лишь Вирджиния не участвовала в беседе, хотя только она могла постичь подлинный смысл и направление затеянной словесной игры. Задетая ее холодностью, наивная Эдна прошептала подруге на ухо:

— Ну будь же понежней с этим мальчиком! Такие, как он, бывают здесь не часто…

Эндрю, не догадываясь о смысле, правильно принял шепот на свой счет.

— Вы ни о чем меня не просите, мои милые подружки. С чего бы это? Жадность претит мне, я предпочитаю самодовольство. А богатство… с ним надо расправляться в ресторанах и в заведениях типа вашего. Я правильно говорю? В общем, сегодня я чуть-чуть богат и мечтаю о самом дорогом вине и вашем обществе.

Миссис Эллен переглянулась с девушками. Тот же неуверенный и смущенный взгляд.

— Вот спасибо! — произнес Эндрю с деланной признательностью. — Вы что, девчонки, предпочитаете, чтобы я отнес свои деньги в другое место? Или вы отказываетесь вспрыснуть… мою первую книгу? А?!

— Ты пишешь книги? — первой, немного недоверчиво удивилась Дэзи, которая часто задавалась вопросом, как выглядят люди, имена которых красуются на ярких суперобложках.

Эндрю молча развязал принесенный с собою пакет. В нем было пять одинаковых томиков.

— Это правда, девочки! — воскликнула Дэзи. — Эндрю Милз… Автор… это ты?!

Эндрю улыбнулся с такой искренней гордостью, что она могла показаться наигранной.

— Я и не знала… — простодушно продолжала Дэзи. — Нужно, чтобы ты подарил мне… одну из них.

— Это… Это авторские экземпляры…

— И что?

У Эндрю не хватило смелости добавить, что он хотел бы оставить их себе. Его тронула искренность и наивность Дэзи, и он, не раздумывая, протянул ей книгу. А следом другую — Эдне, которая не сводила с него глаз, и еще две — Эллен и Вирджинии. Гордый поступком Эндрю спрятал последний томик в пиджак и принялся надписывать подаренные экземпляры.

В первую минуту, когда Вирджиния услышала, что их посетитель пишет книги, ее пронзил страх. А что, если это знакомый Ральфа, и он видел их где-нибудь вместе. Но молодой человек был ей незнаком, да и вел он себя просто и естественно, во всяком случае не разглядывал ее и ничем не показывал, что знает ее. И она успокоилась.

Шампанское текло ручьем. Никогда еще у миссис Эллен не веселились так невинно и беззаботно. Но в самый разгар праздника раздался звонок. Смущение и странная грусть поселились в лицах Дэзи и Эдны.

— Что делать, нужно идти и открывать, — как бы извиняясь, досадливо сказала Эллен.

Удивленный внезапно наступившей тишиной, Эндрю не мог понять внезапного огорчения этих женщин, которые только что так от души, радовались вместе с ним. Он по очереди взглянул на притихших Дэзи, Эдну и Вирджинию. Глаза последней, самые блестящие, выражали радость избавления.

— Нет, вы останетесь со мной в любом случае, — сказал он, обращаясь к Вирджинии.

Та вздрогнула, как от удара током. Меньше всего на свете ей хотелось принадлежать этому молодому, красивому, чистому мужчине.

— Извините меня, я вас прошу… — Она прошептала это очень тихо, только для него.

Брови Эндрю поползли вверх… Впоследствии он часто думал об этой скромной и сдержанной мольбе, которая не могла исходить от простой обладательницы клички. Но тогда, удивленный, он все же незаметно кивнул ей и повернулся к Дэзи, которая тут же принялась его страстно целовать.

— Таинственная Незнакомка, бедняжка, вам не повезло. — Миссис Эллен, только что встретившая нового клиента, заглянула в комнату. — Поторопитесь, прошу вас. Это месье Джек, у него полчаса. Как обычно, спешит…

Кому, как не Вирджинии, знать этого живчика, коротышку, пропитанного насквозь запахом сырой кожи: он держал цех кожаных изделий недалеко от 15-й улицы. Джек выбирал только ее и был от нее в восторге. Вирджиния же, напротив, хранила от их бестолковых и коротких встреч мрачные воспоминания. Однако нет худа без добра, и на сей раз клиенту каким-то чудом удалось привести женщину в то трепетное состояние, на которое она почти не надеялась.

Как это уже случалось, Вирджиния пробыла некоторое время в сладостном оцепенении, а затем, очнувшись, вышла в комнату Эллен. За стеной звучал громкий смех подружек и Эндрю. Она села перед рабочим столиком и, зажав подбородок еще влажными от переживаний руками, стала прислушиваться к откровениям своего тела.

Теперь она многое понимала. Она знала, что отказала Эндрю, потому что он был из ее круга — и социального, и духовного. Такие мужчины — умные и тонкие — окружали ее в обычной жизни. Тот же муж. Нет, с Эндрю она бы ему не изменила. Никогда! Она не за тем шла на 15-ю улицу, чтобы получать от клиентов нежность, доброту, доверие. Этим ее щедро одаривал Ральф. Странное животное наслаждение — вот чего недоставало. Дал бы его Эндрю? Вряд ли. Он не мужлан.

Элегантность, воспитание, желание понравиться, остроумие… Зачем ей они, когда она мечтала быть раздавленной, униженной, опороченной, взятой самым низменным способом. Только тогда ее тело расцветало от щемящего физического восторга.

Раздвоение? Двойная жизнь? «Да! Да! — кричала Вирджиния сама себе. — Почему я должна переживать от этого, если в итоге — бесконечное облегчение… Да, после долгих недель пыток и почти сумасшествия она, кажется, понимала себя, приняв как должное своего странного двойника, совместившись с ним. Судьба не позволила, чтобы от Ральфа исходил тот дар, который приносили ей грубые и непристойные клиенты. Так что? Взять и отказаться от удовольствия, которое другим женщинам достается от любимых мужей и мужчин? Стоило тогда проходить весь этот страшный путь? Ведь с инстинктом не поспоришь… Неужели она не имела права на то, что дано каждому живому существу — любить физически, содрогаться от этих священных волн, познать ясность и красоту оргазма? Неужели надо было иссохнуть? Почему тогда земля, на которой она живет, каждый год, весной, родит зеленый лист и заботится о нем: греет, поит соками, обвевает теплым весенним ветерком? Где же справедливость? И можно ли, нужно ли убивать в себе жизнь? А что, как не жизнь, ее наслаждение?

Эти открытия вернули Вирджинии прежнюю уверенность и спокойствие. Отныне, открыв и заполнив в себе пустоту, в которой так долго покоилось опасное и непредсказуемое чудовище, она чувствовала себя даже более безмятежно, чем раньше.

Возвращающаяся к жизни Вирджиния ориентировалась… на глаза Ральфа. Именно они, с каждым днем размягчающиеся, оттаивающие, убедили ее в правильности пути, на который она решительно ступила. Рождение новой, прежней Вирджинии приносило им трогательное, нежное наслаждение, и у них было время насытиться, ибо Вирджиния возвращалась осторожно, шаг за шагом. Каждый день она делала маленькое отступление назад. Каждый день еще вчера робкая и покорная Вирджиния предъявляла Ральфу какое-нибудь небольшое новое требование, желание, только одно. Она прекрасно видела, что он жаждет ей повиноваться, но четко чувствовала, что торопиться следовало медленно. Любые резкие изменения всегда рискуют возбудить подозрение. А ей этого вовсе не хотелось, как и отказаться от посещений миссис Эллен. Вирджиния искала равновесия между двумя полюсами и, добиваясь успехов, превращала это занятие в искусство.

Но, быть может, это обыкновенная скрытность? Вряд ли. Во всяком случае, она настолько привыкла утаивать и маскироваться, что даже не замечала этого. Никогда Вирджиния не чувствовала себя так наполненной, так целиком принадлежащей Ральфу, как после визитов к миссис Эллен. Несколько часов, которые она по-прежнему проводила там ежедневно, принадлежали другому, почти потустороннему миру. И там, за гранью обычной реальности, Вирджиния забывала себя. Кто она? Вирджиния? Нет, Таинственная Незнакомка, чье тело, словно особенный цветок, расцветало на несколько мгновений и вновь, когда подходил срок, возвращалось к действенному состоянию.

Прошло еще немного времени, и Вирджиния уже не замечала своей раздвоенности. Ее не было. Верней, она была в порядке вещей. Женщине казалось, что подобное существование было предписано ей задолго до рождения, а может быть, в юности, когда она осталась на обочине жизни.

Окончательная точка была поставлена в день, когда Вирджиния опять стала близка с Ральфом. Просто однажды она решила, что ее тело снова достойно любви мужа. Правда, ее объятия не стали от этого менее нежными, чем раньше, но иногда она была скована, боясь, что ненароком раскроет недозволенное искусство, данное природой и опытом Таинственной Незнакомки.

 

65

Сначала Вирджиния даже не заметила Алекса. Он пришел с Майклом, который, естественно, завладел всеобщим вниманием. Впрочем, еще не видя его, она уже была заинтригована.

— Будьте нежны с Майклом как никогда, — порекомендовала миссис Эллен всем девушкам сразу.

— Можете быть спокойны, мадам, не подкачаем, — нервно и с вызовом ответила Дэзи. — Хотя, признаться, я надеялась, что мы от него избавились.

Миссис Эллен неопределенно вздохнула, пожимая плечами:

— Да, он с причудами… Приходит, уходит… Может быть, это на час, а может, и на неделю… Так что настройтесь на любезность, и вы не пожалеете.

В коридоре Вирджиния поинтересовалась:

— Кто это?

— Не знаем, — пробормотала Эдна.

— Богатый?

— Жди! — зло прошипела Дэзи. — Никогда не платит.

— Как это?

— За него расплачивается миссис. Сначала мы думали, что он был когда-то ее любовником… Отпало. Скорей всего, она была у него содержанкой или что-то в этом роде. К счастью, его приносит сюда редко. Раза два в год, и все. Иначе бы я тут не задержалась.

— Я тоже, — подтвердила Эдна.

Они подошли к двери большой комнаты и, заколебавшись, остановились. Пользуясь случаем, Вирджиния спросила опять:

— Какой он: страстный, грубый, извращенец?

— Ни то, ни другое, правда, Эдна? В общем-то он скорее спокойный, не злой, но… внушает страх… черт его знает, как ему это удается…

Всего лишь несколько секунд понадобилось, чтобы убедиться в правоте подружек. Огромный, как валун, Майкл был высок ростом и широк в кости. Заплывшее жиром лицо, по которому обычно читаются пороки человека, жестокостью не отличалось. Вот только темные, почти фиолетовые губы и намертво сомкнутый рот — как аркан на волке. Или дело в величественной, прямо-таки монументальной неподвижности? Этакая таинственная египетская пирамида из костей. Или из-за странной манеры свертывать папиросы? Загадка — и тоненькое золотое колечко в правом ухе… Как и Дэзи, Вирджиния затруднилась в поиске источника страха, но не почувствовать его она не могла. При взгляде на Майкла у нее стыла кровь в жилах. Словно загипнотизированная, она смотрела и не могла оторвать взгляд от этого истукана.

Майкл думал о чем-то своем и вряд ли в мыслях находился в эту секунду в заведении миссис Эллен. Но токи животного ужаса, исходившие от девушек, его все же отвлекли. Приняв как должное их страх, он вяло и презрительно промычал:

— Все хорошо, детки? Ну и ладно…

Было видно, что разговор не его стихия, но у Дэзи от молчания подкашивались ноги, и она не сдержалась.

— А у вис, мистер Майкл, все в порядке? — спросила она с наигранной веселостью. — Мы соскучились: два месяца ни слуху ни духу.

Человек-скала бросил на нее быстрый взгляд и закурил очередную папиросу.

— Устраивайтесь поудобней, а то здесь очень жарко, — поддержала «разговор» Эдна, которая тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

Майкл подал ей знак, и она помогла ему снять пиджак. Под цветастой шелковой рубашкой бугрились огромные желваки мышц. Торсом Майкла можно было таранить стены, а на плечах спокойно усадить всех женщин этого заведения.

— Я вам тут кое-кого привел, — вдруг прервал он молчание, — мой хороший приятель. Друг.

Тон, которым он произнес последнее слово, резко отличался от той небрежности, с которой бубнилась вся фраза. Серьезное и звонкое, это слово, казалось, было единственно ценным и значительным во всем лексиконе Майкла.

Вирджиния мгновенно повернула голову к молодому человеку, который стоял как бы в тени своего спутника. Она заметила, что очень глубоко посаженные блестящие глаза молодого человека устремлены на нее, но ее внимание снова привлек этот колосс, который сказал:

— У нас мало времени. За выпивку заплачу в другой раз. Поди сюда, новенькая.

Вирджиния сделала движение по направлению к Майклу, но ее остановил приятный теплый голос, смешно растягивавший слова:

— Оставь ее мне! — Это был молодой человек.

Дэзи и Эдна даже перепугались: неужели кто-то способен влиять на Майкла? Но тот неожиданно широко осклабился и водрузил свои лапищи на плечи парня.

— Забавляйся, малыш! Эта курочка как раз для твоего возраста.

Очарованная мощью страшного Майкла, Вирджиния от размена клиентов только расстроилась, но, верная привычке, настроения своего не показала.

— Знай, детка: прежде чем отнять тебя у моего друга, я очень хорошо подумал, — произнес молодой человек, когда она привела его в свою комнату.

Обычно такой фразы хватало, чтобы свести чувства Вирджинии на нет. Она всегда мечтала только о тишине и грубом напоре. Она склонила голову, чтобы получше рассмотреть того, кому уступил ее бесстрастный гигант. Волосы мужчины блестели от бриолина, на нем был дорогой костюм, но слишком яркий галстук, безымянный палец правой руки украшал огромный безвкусный перстень с бриллиантом. Вся эта претензия на роскошь дополнялась лицом с мелкими оспинками и циничным, но несколько обеспокоенным взглядом.

— Говорю же: ты мне нравишься, — не открывая рта, по-иному выразил свою мысль молодой человек.

Это не было комплиментом, а просто еще одним и, возможно, последним напоминанием, так как на первую фразу она никак не отреагировала. И Вирджиния поняла, что вместо третьей словесной попытки расшевелить ее будет удар. Она приблизилась к клиенту с приоткрытым ртом, но он первым принялся пылко целовать ее, а затем отнес на кровать. Какой счастливой она чувствовала себя в этих руках! Затеяв с ним любовную игру, она поняла, что за внешним изяществом молодого человека скрывается немалая физическая сила: когда он сжимал ее своими тонкими ногами, ей хотелось кричать от боли и, конечно, от удовольствия, которое в таких случаях всегда охватывало ее…

— Как тебя зовут? — спросил он потом, когда все кончилось.

— Таинственная Незнакомка.

— А дальше?

— Это все.

— Ну, если ты думаешь, что я из полиции… — Его улыбка была одновременно и безразличной, и полной иронии.

— А тебя как зовут? — проявила инициативу Вирджиния, впервые испытывая удовольствие от «ты» к клиенту.

— А я не прячусь. Меня зовут Алекс, а еще Херувим.

Вирджиния невольно вздрогнула: это двусмысленное прозвище очень шло его бесстыдно-невинному лицу.

— А также, — продолжал Алекс, чуть колеблясь, — э-э… Да чего тебя стесняться! А также Золотая пасть.

— Пасть? — переспросила Вирджиния.

— Смотри сюда.

Алекс оттянул нижнюю губу, и она с ужасом обнаружила целый ряд зубов из желтого металла, вероятно золота.

— Выбиты одним ударом… — громко засмеялся Алекс, не замечая неприятного выражения, появившегося на лице женщины. — Ну что, детка, покувыркаемся еще?..

Они «покувыркались» совсем немного, и Алекс мгновенно оделся.

— Уже уходишь? — печально спросила Вирджиния.

— Да, понимаешь, приятель… — он вдруг прервал себя и раздраженно захохотал: — Рехнуться можно! Я ей объясняю!

 

66

На следующий день Алекс был без Майкла. Так как Вирджиния занималась с другим, к нему вышли Дэзи и Эдна.

— Не дергайтесь! — отрезал он их заигрывания. — Хочу Таинственную Незнакомку.

Ожидание затягивалось. Но время не имело для него обычного измерения. Как и Майкл, он обладал звериной способностью надолго замирать, полностью отключаться от окружающей действительности.

Его оцепенение рассеялось лишь от шума приближающихся шагов Вирджинии. Довольная его присутствием, она попыталась обнять Алекса, но он остановил ее резким жестом.

— Вот и ты наконец!

— Но, Алекс, я не виновата…

Он с трудом подавил в себе желание высказать ей недовольство. Дело, конечно же, было в ее долгом отсутствии, но как признаться женщине, если он отказывал в этом даже себе?

— Ладно, от тебя ничего не требуют, — сказал он хмуро и поцеловал ее в губы. Вирджиния ощутила жар его дыхания и холод металла. «Этот «коктейль», — подумала она, — будет сниться мне ночами».

Алекс оставался с Таинственной Незнакомкой долго, очень долго. Казалось, он, а вместе с ним и с не меньшим удовольствием этот глоток делала Вирджиния. Ее очаровали его крепкие объятия, она испытывала удовольствие только от того, что лежала рядом с Алексом. Несколько раз она порывалась ласкать его тело, почти невидимое в зашторенной комнате, но останавливалась. Наконец желание коснуться пересилило, и она слегка дотронулась и тут же отдернула руку: пальцы уперлись во что-то угловатое, неестественное.

— Ты не привыкла к шрамам? — спросил он не то удивленно, не то пренебрежительно. — Давай руку! Будем тебя учить.

Взяв ладонь Вирджинии в свою, Алекс провел ею по всему телу. Шрамы были везде: на руках, бедрах, спине, животе.

— Но как?! Откуда?! — ужаснулась Вирджиния.

— Может, тебе еще судебное досье принести? Запомни: мужчину не допрашивают. — Его удивила собственная — поучающая — интонация, но большого внимания он этому не придал. — Ладно, детка, посмотрела и гуляй… буду одеваться…

 

67

Вирджиния скучала без Алекса. Сначала она думала, что ей просто надоели другие мужчины. Это было, но обращать внимание на такие пустяки в ее среде не привыкли. Потом она забеспокоилась именно о нем: Алекс не приходил к миссис Эллен несколько дней. Расспрашивать хозяйку она не стала, предпочла переживать молча. «Может, я ему разонравилась?.. Нет, наверное, нет. Ведь он всегда выбирал меня… Он сидит без денег и поэтому не приходит…» — осенило в итоге Вирджинию.

Алекс заглянул в заведение в начале следующей недели, и подскочившая к нему веселая Вирджиния предложила:

— Если у тебя нет денег, я могу…

— Замолчи! — закричал Алекс срывающимся голосом. У него перехватило дыхание, восстановив которое он заговорил с чувством оскорбленного достоинства: — Если бы я захотел… их уже трое… они содержат меня… Ты отдаешь себе отчет… но ты… я не хочу… Понятно? Денег! Держи их, эти вонючие деньги!

Он бросил на стол смятую пачку. Стодолларовые банкноты были перемешаны с мелкими купюрами.

— Я даже не знаю, сколько их, — продолжал он с презрением. — А когда они кончатся, у Алекса не будет проблем с их поисками.

— Тогда… — забормотала Вирджиния.

— Что тогда?

— Почему ты не приходил? Где ты пропадал?

— Хватить болтать! Я здесь не для разговоров! — отрезал Алекс выведенный из себя ее вопросами. Но за раздражением явно чувствовался какой-то странный надрыв.

С этого дня он в буквальном смысле слова поселился у Эллен. Колючий и неразговорчивый вначале, он стал расслабленным и покладистым, будто раз и навсегда прекратил попытки бороться с увлечением этой женщиной. Нечто подобное испытывала и Вирджиния, с той лишь разницей, что ей не приходилось уговаривать себя: Алекс был желанным с первой встречи, и с каждым днем это чувство только усиливалось. Так разрушилась стена, которую Вирджиния возвела между двумя своими жизнями, ибо имя «Алекс» не оставляло ее теперь и дома.

 

68

Потерявшая рядом с Алексом счет времени, Вирджиния вдруг вспомнила, что у них сегодня назначен ужин и что Ральф наверняка уже пришел и волнуется. Усталая, разгоряченная ласками любовника, она вовсе не хотела покидать этот дом. Опоздать?.. Может быть, Ральф поймет, что она опаздывает, и отменит ужин? Вирджиния нехотя стала собираться домой, затем поболтала с Эллен и свободной Дэзи. Но в последний момент решила-таки позвонить. Объяснив мужу, что задерживается на примерке, попросила встретить ее прямо в ресторане.

Де Брикассары были приглашены двумя молодыми писателями, друзьями Ральфа. Привыкнув оценивать мужчин с точки зрения заведения миссис Эллен, Вирджиния отметила, что один из них, темненький и живой, скорее всего пользуется успехом у женщин. В его движениях было что-то чувственное, а на лице постоянно играло выражение твердости и нежности, против которого слабый пол бессилен. Вирджиния подумала об этом, когда он пригласил ее потанцевать. Молодой человек всегда дышал к ней неровно, но в этот вечер был особенно дерзок: все норовил скользнуть рукой ниже пояса. Эта подростковая шалость не расстроила Вирджинию, она списала ее на темперамент молодого человека. А потом, как же мелко и безжизненно выглядели потуги ее партнера по танцу с одним — лишь одним — даже непроизвольным движением, жестом Алекса! Этот мог вывернуться наизнанку, но никогда не достичь той простодушной дикости и того деспотизма, которые были доступны другому — покрытому шрамами и надменно платящему за любовь, которую он дарил как подарок, которой награждал.

Весь вечер Вирджинию не покидал образ Алекса. Она была ближе к своему порочному Херувиму с золотой челюстью, чем к любому из тех, кто ее окружал. На ее губах застыли слова, которые она однажды бросила Кроузу: «Вы не созданы для насилия!» Она гордилась, что сидит среди этой публики в платье, которое трогал Алекс, что не успела вымыться, поэтому на ее коже остались следы его ласк. И эта гордость особенно красила Вирджинию. Она чувствовала себя, что называется, в ударе. Правда, иной раз осторожность ей изменяла. Так, выходя из ресторана, она поцеловала Ральфа с пылом, который обычно предназначался другому. Муж смешался, он не привык к таким знакам внимания, и Вирджиния поняла, что совершила промах. Первый за последнее время. Так испортить долгую и кропотливую работу! Она была в отчаянии. Еще мгновение, и Вирджиния поняла, что у миссис Эллен она бывает теперь только ради Алекса, а на других мужчин ей глубоко наплевать. Куда же девались мечты о том вульгарном типе, который удовлетворял ее когда-то в снах? Тайная жизнь, так искусно спрятанная от мужа, вдруг вырвалась из дома мадам Эллен и ранила ее дорогого Ральфа. Пока лишь ранила; в следующий раз — это Вирджиния сознавала отчетливо — Ральф будет стерт с лица земли, а вместе с ним и она тоже. «Нужно во что бы то ни стало остановиться, исправить линию судьбы, — страстно думала она. — Забыть Алекса! Это единственный выход…»

Итак, решение было принято.

 

69

Благосклонно, но с некоторым опасением, миссис Эллен встретила это решение.

— Вы не хотите видеть этого парня, и я вас понимаю, — сказала она. — Я не знаю о нем ровным счетом ничего, но в самом деле лучше бы он обходил этот дом стороной. Только получится ли его отвадить? Друг Майкла… Ладно, милая, я сообщу, что вы больны. Может, он и отстанет…

Четыре дня спустя, когда Вирджиния выходила из дома миссис Эллен, на ее пути возник человек, не узнать которого было невозможно.

— Я тебя провожу, — спокойно и как бы отстраненно сказал Майкл.

От внезапной встречи у Вирджинии подогнулись коленки, но она послушно шла за этим монстром, не замечая ни людей, ни улиц. Впрочем, так продолжалось недолго. На площади неподалеку от их с Ральфом дома внутренний крик пробудил Вирджинию. Как?! Она за пределами заведения миссис Эллен с его завсегдатаем, да с каким! С кошмарным Майклом! И это там, где ее могут встретить знакомые и где все знают ее как добродетельную жену уважаемого человека! Вирджинии казалось, что сковавший ее ужас рожден даже не самой ситуацией, а судьбой, которую она выбрала и которую четыре дня назад попыталась изменить. «Убежать!» — пронеслось в ее сознании, и Вирджиния едва ли не с криком о помощи бросилась к проезжавшему мимо такси. Однако чугунная клешня Майкла в последний момент сжала ей плечо, и она почувствовала безразличие и отупение каторжника, делающего первые шаги в кандалах. Сила, исходившая от этой руки, в одно мгновение уничтожила всю волю молодой женщины.

— Не валяй дурака, коза, — беззлобно сказал Майкл все тем же тоном. — Я решил с тобой переговорить и не отступлю. Зайдем в какое-нибудь спокойное местечко. Пошли!

Он направился к быстро в дальнем конце площади. Униженная и задавленная чужой властью, Вирджиния плелась за ним, словно на поводке, в двух шагах сзади, прекратив всякие попытки сопротивляться.

Забегаловка была пуста. Единственный посетитель, по всей видимости вырвавшийся со стороны на минуту-другую рабочий в грязной спецовке, жадно глотал у стойки виски. Это разохотило Майкла, и он сделал заказ, причем достаточно любезно поинтересовался у Вирджинии, будет ли пить она.

— Слушай меня внимательно, — сказал он, приняв от бармена стаканчик, — повторять не буду. Мое слово, как приговор суда, окончательное и обжалованию не подлежит. Если не веришь, спроси у любой собаки, кто такой Майкл. Короче, если не хочешь неприятностей… — От этого слова у Вирджинии задрожали руки. — В общем, не вздумай шутить с Алексом, моим лучшим другом.

Он медленно глотал вино и совсем не смотрел в сторону Вирджинии.

— Ты вроде благородная, поэтому я хочу тебе кое-что объяснить, — продолжал Майкл. — Алекс… Этот мальчик спас мне жизнь. Ты понимаешь это? Спас жизнь! Это даже больше, чем если бы он был моим сыном. Но у него есть одна страсть: любит баб. В прошлом году… без меня… Хватит. Баста! Я должен был подумать, что все повторится, когда он положил на тебя глаз. Но разве за всем уследишь? Сначала он терпел… боролся со своей глупостью… Но молодость… И потом… он такой бесхитростный, этот малыш, он распустил себя. Но ты не думай, что Алекс поверил в твою болезнь. Чепуха. Сегодня мне удалось его удержать, но он был слишком возбужден…

Майкл углубился в свои размышления, и Вирджинии показалось, что он забыл о ней.

— Одним словом, — сказал он наконец, — ты меня поняла, детка. Можешь идти. Я еще посижу. — Он снова положил руку ей на плечо и посмотрел на нее своими страшными неподвижными глазами.

Нужно действовать! Вирджиния чувствовала это каждым нервом, а потому преисполнилась решительности. Еще один день — и она станет рабыней этих опасных мужчин, от которых не знала, чего ожидать, однако догадывалась, что шутить они не намерены.

Сразу же из кафе Вирджиния побежала к миссис Эллен.

— Я ухожу! — заявила она ей с порога.

— Вы встретились с вашим другом? Он увозит вас отдыхать? — спросила та, не понимая, что речь идет об окончательном уходе.

— Да, да, — нетерпеливо подтвердила Вирджиния, решив не вдаваться в объяснения. Предположение миссис Эллен подтолкнуло Вирджинию к мысли уехать из Нью-Йорка. Нет, даже не уехать — убежать! В ней все еще жил страх, рожденный встречей с Майклом. Однако просто покинуть дом миссис Эллен было недостаточно. Вирджиния больше не хотела и не могла дышать тем же воздухом, что и ее преследователи. Тем более что наступало лето, и Ральф уже давно мечтал уехать к себе на остров. Вирджинии и самой вдруг безумно захотелось сейчас же оказаться там и спрятаться в их безопасной лесной хижине, в своем забытом Голубом Замке. Как она могла отказаться от него, предать свою мечту, Ральфа, рядом с которым она впервые вздохнула полной грудью?

Дома Вирджиния никак не могла дождаться, когда же придет Ральф, чтобы поскорее решить вопрос об отъезде, и выбежала ему навстречу, едва он появился на пороге. Хотя Вирджиния подготовилась к разговору с мужем, в ее голосе чувствовалось нетерпение, и Ральф с недоумением посмотрел на нее, когда она, стараясь скрыть возбуждение, заговорила:

— Ральф, милый, почему мы до сих пор сидим в Нью-Йорке? Разве тебе не хочется уехать отсюда на остров, в наш Голубой Замок.

Не меньше, чем желание Вирджинии отправиться на Саурес, Ральфа удивило упоминание о Голубом Замке. Ему не верилось, что этой изменившейся Вирджинии их скромный лесной домик покажется теперь Голубым Замком.

— Оказывается, ты еще помнишь о своем Голубом Замке, — сказал он, и Вирджиния уловила в его тоне иронию. На миг она почувствовала холодок в груди. До какой же степени Ральф разочаровался в ней, что даже иронизирует над ее давней мечтой, хотя она и осталась далеко в прошлом! Но Вирджиния решила сделать вид, что ничего не заметила, только бы уехать, уехать как можно быстрее.

— Не надо, Ральф, — тихо попросила Вирджиния.

— Хорошо, — согласился Ральф, — мы можем отправиться на этой же неделе.

— А мы не можем уехать завтра же, мне хочется побыстрее попасть на свой остров?

— Ну что ж, можно и завтра, — кивнул Ральф.

 

70

Ночью Вирджиния спала плохо: ей чудилось, что открывается дверь и в ее спальне появляются то Алекс, то звероподобный Майкл, а то они оба вместе нависают над ней, и она, холодея от ужаса, ждет, что сейчас войдет Ральф, увидит ее гостей и все поймет. Даже во сне Вирджиния чувствовала свое учащенное сердцебиение, тошноту, очевидно вызванную ни на миг не отпускающим ее нервным напряжением. В эту ночь даже терзавшие ее долгие месяцы кошмарные видения исчезли, и, очнувшись еще до рассвета, она поднялась и стала торопливо собирать вещи. Уехали они утром, сразу после завтрака.

Едва их машина миновала окраины Нью-Йорка и покатила по дороге на Буффало, Вирджиния преобразилась. Внутреннее напряжение отпустило ее, и даже черты лица смягчились, а в глазах появилось умиротворенное выражение. Ральф время от времени поглядывал на жену и удивлялся, насколько благотворно действует на нее дорога: она даже замурлыкала себе под нос какую-то веселую мелодию и расслабленно откинулась на спинку сиденья. Раскосые колдовские глаза Вирджинии снова приобрели мечтательное выражение, и внезапно Ральф узнал в ней ту самую лесную фею, какой она была когда-то в их первый год совместной жизни на Сауресе.

В Хайворте Ральф с Вирджинией сразу же заехали к кузине Джорджине, чтобы забрать Банджо и Везучего. Коты уже освоились на новом месте и встретили прежних хозяев не очень любезно. Банджо фыркал и тряс головой, пока его несли к машине. Подросший Везучий в негодовании пытался вырваться из рук Вирджинии.

Кузина Джорджина не знала, где усадить дорогих гостей, и с радостными восклицаниями бегала вокруг. Еще бы! Они заехали к ней, а не к кому-нибудь другому из родственников. Даже у матери еще не были. Своей проницательностью кузина Джорджина приобрела невиданный авторитет среди своих родственников, а уж как она выросла в собственных глазах — и говорить нечего. Но ведь это и справедливо: она оказалась поумнее, чем все остальные. В то время как другие отвернулись от Вирджинии, когда она ушла из дома ухаживать за бедной малюткой Фанни Грин, а потом вышла замуж за Ральфа де Брикассара, не кто иной, как она, кузина Джорджина, проявила к Вирджинии сочувствие и даже подарила одну из своих лучших вышивок. Теперь-то все поняли, что с Вирджинией надо было вести себя по-другому, даже Мэри Тримбал всегда, когда надо и не надо, напоминает всем, как они с Корнелией были добры к Вирджинии, и та их тоже выделяла среди других родственников. Может, и выделяла, хотя этого никто не замечал, но приехали-то они не к ней, а к кузине Джорджине, пусть и за кошками, но и их они отдали не кому-то другому. В общем, кузина Джорджина была на седьмом небе от счастья.

— Ты стала настоящей красавицей, Вур…, о прости, я по привычке хотела назвать тебя старым именем, — воскликнула кузина Джорджина, — милочка, сразу видно, что муж любит тебя, ты так похорошела.

Вирджиния улыбалась кузине, хотя ее оговорка «Вурж» сразу же напомнила ей ее другую кличку: «Таинственная Незнакомка». Получается, что вся ее жизнь проходит под разными прозвищами, из которых единственное — «Лунный Свет» — согревало ей душу.

 

71

Весть о том, что Вирджиния и Ральф вернулись и опять поселились отшельниками на своем острове, мгновенно облетела Хайворт, и Джексоны стали готовиться к приему своих знатных родственников. Миссис Джексон и кузина Мелисандра летали, как на крыльях, хотя их самолюбие было уязвлено тем, что прошла уже неделя, как де Брикассары прибыли на остров, но до сих пор Вирджиния, не говоря уж о Ральфе, в их дом и носа не кажет. И все-таки миссис Джексон наняла работниц, чтобы они вычистили и вымыли дом, старый Саймон заново отремонтировал крыльцо. Увядший опять куст розы постригли и удобрили. Миссис Джексон и кузина Мелисандра теперь никуда не отлучались, опасаясь не оказаться дома, когда придет Вирджиния. Все остальные родственники тоже как бы мимоходом по несколько раз в день забегали в дом на Элм-стрит в надежде встретить там Вирджинию и пригласить их с мужем к себе в гости.

Вирджиния приехала в дом матери только через две недели. Ральф с раннего утра ушел в лес, он теперь пропадал там целыми днями, и Вирджиния решила, что пора уже навестить мать. Она была сама за рулем их дорогой шикарной машины, и весь Хайворт так и прилип к окнам, когда она проезжала по улицам.

Увидев остановившуюся возле ее дома сверкающую машину, миссис Джексон со всех ног кинулась на улицу, чтобы прямо там, на виду у всех, обнять свою дорогую дочь. В этот день на посту в доме миссис Джексон были дядя Джефсон и тетя Патриция. Они, соблюдая приличия, пропустили вперед мать, а потом уж и сами поспешили вместе с кузиной Мелисандрой на улицу, где миссис Джексон уже громко восторгалась тем, как выглядит ее дочь, как она одета и в какой машине приехала. Она кинулась целовать дочь, и Вирджиния с трудом преодолела в себе желание отстранить мать и ограничиться тем, что просто пожать ей руку. Но пришлось терпеть поцелуи, объятия, восклицания и даже слезы, от которых не удержалась кузина Мелисандра.

Какие бы тягостные воспоминания ни вызывали у Вирджинии ее родственники, но встреча была трогательной, и неожиданно Вирджиния почувствовала нечто вроде радости при виде всех своих чопорных, напыщенных и вместе с тем родных людей, с которыми ее связывает целая жизнь.

Вирджиния вытащила из машины большую сумку, набитую разными вещами и безделушками, которые она утром перед своим бегством из Нью-Йорка побросала туда для подарков родственникам. Теперь она даже сожалела, что не нашла времени купить им более дорогие подарки с учетом вкусов каждого из своих родственников. Спасло ее лишь то, что во время путешествий с Ральфом она покупала везде разные сувениры и приглянувшиеся ей безделицы да еще заказывала себе у портных туалеты, которые потом ни разу не надела. Так что подарки достались всем, и Джексоны были довольны не столько самими подарками, сколько тем, что они получены от Вирджинии. Значит, она все-таки помнит о них и не забывает, к какому клану принадлежит сама.

Скоро беспроволочный телеграф собрал в дом миссис Джексон почти все семейство. Пришла даже Корнелия, которая к тому времени стала миссис Эндрю Трентон и превратилась в пышнотелую красавицу, правда, не совсем довольную доходами своего мужа, которые не позволяли им приобрести дом хотя бы в Бостоне или Буффало, где угодно, лишь бы выбраться из Хайворта. Пример Вирджинии не давал Корнелии покоя; вот и сейчас она изнывала от зависти, наблюдая за тем, как небрежно и легко Вирджиния достает из сумки дорогие изысканные наряды и раздает их своим тетям и кузинам. Корнелии тоже досталось необыкновенно красивое платье, сшитое по последней моде.

Правда, как с улыбкой заметила Вирджиния, оно немножко узко теперь для Корнелии, но в швах есть запас, можно отпустить, она просто не учла изменившихся габаритов кузины. Корнелия вспыхнула и готова была швырнуть платье прямо в улыбающееся лицо Вирджинии, но вовремя сдержалась. Во-первых, платье было такое, какое сама Корнелия заказать не сможет, а во-вторых, не стоило злить Вирджинию; все-таки она теперь богата и у них с мужем большие связи, может быть, когда-то придется обратиться к ним за помощью. Во всяком случае она не собиралась заканчивать свой век в Хайворте.

Сидя в гостиной за чаем в окружении радостно взволнованных родственников, Вирджиния чувствовала себя в полной безопасности и совершенно свободной от своих кошмарных наваждений. Какие нелепые парадоксы подбрасывает ей судьба! Только три года назад она задыхалась здесь и мечтала о глотке свободы, а сейчас здесь же ищет спасения от себя самой, другой мир и другое окружение сковали ее еще более тяжкими цепями. Вирджиния смотрела на дядю Роберта, который теперь в ее присутствии не позволял себе никаких шуточек, на постаревшего дядю Джефсона, на тетю Тримбал и кузину Лилиан, на лица других родственников и представляла, как изменятся их лица, какими они станут растерянными и злобными, у кого как, если вдруг они бы узнали, чем она занимается в Нью-Йорке. Холодок ужаса на минуту окатил ее, и Вирджиния снова успокоила себя тем, что здесь она в полной безопасности и никто никогда не узнает о ее порочных наклонностях. Причем бывших. Жизнь на Сауресе восстановила утраченное было душевное равновесие и все происходившее с ней в доме миссис Эллен вспоминалось теперь только как дурной сон, не более того.

— Вирджиния, дорогая, — пропела тетя Тримбал, — мы надеемся, что ты вытащишь к нам в гости своего отшельника мужа. С тех пор как все узнали, кто он на самом деле, газеты постоянно сообщают о том, чем он занимается. Так что он у нас теперь знаменитость, и мы всегда в курсе вашей светской жизни, — игриво закончила она.

Ее слова вовсе не обрадовали Вирджинию. Если уж всех так интересует их личная жизнь, эти проныры газетчики могут докопаться и до ее тайны. Пожалуй, даже не стоит возвращаться в Нью-Йорк, тем более что и Ральф особенно не жаждет там жить. Он и сам говорил, что ему лучше работается на Сауресе, но, может быть, конечно, не здесь, а поехать в Европу…

Вирджиния снова отвлеклась от общего разговора, и родственники с некоторым удивлением следили за менявшимся выражением ее лица.

— Может быть, она беременна? — шепнула кузина Лилиан тете Патриции. — Она так часто задумывается, как будто прислушивается к чему-то, что у нее внутри.

— Наследник им не помешает, — изрекла тетя Патриция не очень громко, но все же достаточно для того, чтобы ее услышали почти все присутствующие в гостиной миссис Джексон, кроме Вирджинии. — Должен же кто-то наследовать их миллионы, — продолжала тетя Патриция, и взгляды всех Джексонов принялись ощупывать фигуру Вирджинии. Правда, пока не заметно, но, очевидно, так и есть. Чем еще объяснить ее странную самоуглубленность и рассеянность? Миссис Джексон удовлетворенно вздохнула. Если Вирджиния родит Ральфу де Брикассару ребенка, это еще больше упрочит ее положение, да и сама миссис Джексон в качестве бабушки такого богатого наследника, каким будет ее внук, приобретет новый вес в обществе, хотя и сейчас грех жаловаться: все ее наперебой приглашают и считают за счастье побеседовать с тещей столь известной личности, как ее зять. Правда, ей приходится скрывать, что дети не пишут письма, но она теперь регулярно покупает газеты, чтобы не попасть впросак, когда ее спрашивают, чем в настоящее время занимается ее зять Ральф де Брикассар и где они живут с Вирджинией. Так что ей вполне достаточно хотя бы и тени от славы зятя. Несколько раз промелькнули сообщения, на каких приемах Ральф де Брикассар был с женой и во что она была одета. Весь Хайворт потом обсуждал эти подробности в течение нескольких дней, и миссис Джексон, словно купалась в лучах славы своих дорогих детей.

— Прием будет здесь, в доме Вирджинии, — решительно заявила миссис Джексон, потому что следом за тетей Тримбал видеть у себя в гостях Вирджинию с Ральфом де Брикассаром захотели все Джексоны, и приглашения сыпались со всех сторон.

— Вирджиния поговорит со своим мужем, и они сами назначат день, когда состоится прием. Тогда уж мы всех и известим.

Вирджиния всех слушала, улыбалась, но принимать приглашения не спешила. Она знала, что Ральф ни за что не согласится променять свой лес на душные гостиные Джексонов. Может быть, сюда его еще и удастся вытащить, но занимать свое время скучными чопорными приемами он ни за что не станет.

Джексоны вышли провожать Вирджинию и долго еще стояли, наблюдая за тем, как она в своей роскошной машине проезжает по улице, сопровождаемая любопытными взглядами соседей. Это был звездный час для всего клана Джексонов, который сразу же и безоговорочно поднял их на самую высокую ступень хайвортского общества.

 

72

По пути на Саурес Вирджиния решила заехать к Старому Саймону и остановила машину перед его домом. Старого Саймона дома не оказалось, и хотя дверь как обычно не была заперта, Вирджиния не стала входить в дом, а прошла в совсем теперь запущенный, практически одичавший сад. Клумбы с нарциссами, которые так любила Фанни, заросли травой, которая заглушила оставшиеся слабые ростки. Вирджиния побродила по саду, постояла у забора, где она когда-то предложила Ральфу жениться на ней. Спохватившись, что муж, очевидно, уже дома и ждет ее, Вирджиния поспешно села в машину и поехала к берегу. Там она оставила ее на прежнем месте, где раньше стоял их старенький «Серый Бес», забралась в лодку и переправилась к себе на остров.

Солнце клонилось к закату, и все вокруг было окрашено в розовые тона. Казалось, что даже свисающие в истоме после жаркого дня еловые лапы излучают розовый свет. Вирджиния шла по тропинке, с наслаждением вдыхая ароматный воздух. Все ее недавние проблемы, разговор с Майклом, паническое бегство из Нью-Йорка — все это представлялось ей теперь чем-то даже нереальным. Она боялась только, что здесь появится Арни Кроуз и снова нарушит ее покой, который она только-только обрела.

Ральфа все еще не было, и Вирджиния, переодевшись, взялась готовить ужин. Банджо, тяжело спрыгнув со своего излюбленного места, подошел к хозяйке и ткнулся мордой ей в ноги, напоминая, что им с Везучим тоже уже пора поесть. Везучий же, попав на остров, превратился в настоящего бродягу. Он сам себе находил пропитание и где-то пропадал до ночи, так что Банджо заботился о нем просто по привычке.

Ральф появился, когда уже стемнело. Он сначала прошел в комнату Синей Бороды, как они с Вирджинией продолжали ее называть, и только потом уже вошел в гостиную. Вирджиния накрыла ужин на веранде, и они, как прежде, сидели за столом, любуясь звездным небом и прислушиваясь к звукам ночного леса.

— Ты повидалась с матерью, как хотела? — нарушил молчание Ральф.

— И не только с мамой, — лица в темноте видно не было, но в голосе Вирджинии слышалась улыбка, — а сразу со всем своим кланом, и все ждут нас к себе.

— Но мы же не можем… — испугался Ральф.

— Я знаю, милый, — успокоила его Вирджиния, — поэтому никаких обещаний не давала. Может быть, стоит только побывать у мамы, где опять все соберутся, и мы таким образом отделаемся одним разом.

— Я бы и этого избежал, — тоскливо сказал Ральф, — но если уж так надо… только один раз и ненадолго.

 

73

Лето в этом году выдалось жарким, но и дождей было достаточно, так что весь остров был покрыт буйной растительностью, и с раннего утра над всем этим земным раем стоял неумолчный птичий гомон.

Вирджиния с Ральфом все дни проводили у себя на острове, лишь изредка выезжая в Хайворт или в Порт-Роуз за запасом продуктов. Побывали они и у миссис Джексон, которая устроила прием в честь зятя и дочери; правда, он больше походил на читательскую конференцию. Все Джексоны достойно подготовились к встрече со своим знаменитым родственником, впрочем, известным только небольшому кругу людей, в который волей случая попали и Джексоны, потому что мало кто знал, что знаменитый писатель Фрэнк Стеджер — не кто иной, как Ральф де Брикассар. Но Джексоны в такие тонкости не вникали и, чтобы не ударить в грязь лицом, прочитали все последние книги Фрэнка Стеджера.

Вирджиния от души веселилась, наблюдая, как старались тетя Тримбал, дядя Роберт, дядя Джефсон и даже кораллово-розовая Корнелия показать Ральфу свою эрудицию, свою любовь к природе.

— Как вы все чудесно описываете! — щебетала Корнелия. — Когда читаешь ваши книги, как будто сам входишь в лес и испытываешь те же самые чувства. Я ведь тоже очень люблю лес и готова бесконечно гулять в нем…

«Ну и лгунья, — ужасалась Вирджиния, слушая ее. — С каких это пор Корнелия полюбила лес? Корнелия, которая и шагу не сделала даже по лесной тропинке?»

Но Ральф, казалось, не замечал никакой фальши и с улыбкой выслушивал все изъявления чувств, которыми его сегодня сполна одарили Джексоны, как бы компенсируя все то неприятие, которое они испытывали к нему три года назад.

Миссис Джексон боялась спросить Вирджинию о беременности, но не сомневалась, что так оно и есть. Дочь не то чтобы располнела, но, конечно, выглядит не таким заморышем, как раньше. А тот тревожный блеск, который иногда появляется в ее глазах, без сомнения вызван страхом предстоящих родов. Девочка беременна, в этом миссис Джексон не сомневалась, так что и спрашивать ни о чем не надо. Настанет время, и она сама скажет. Главное, что ее девочка нашла свое счастье. У миссис Джексон была необыкновенная способность преувеличивать свою собственную значимость. Она уже начисто забыла, что Вирджиния устроила свою судьбу вопреки ее желанию и даже в борьбе с ней. Миссис Джексон искренне верила, что дочь добилась успеха в своей личной жизни благодаря матери, которая воспитывала ее в строгости, что и позволило Вирджинии впоследствии найти себе такого мужа, как Ральф де Брикассар. Даже Корнелия, признанная красавица, не могла найти лучшую партию. Вон какие недовольные взгляды бросает она на своего мужа, которого, конечно, и рядом не поставишь с де Брикассаром.

В общем, вечер удался. Ральф де Брикассар оказался умным собеседником и необыкновенно обаятельным человеком. Женщины решили, что муж Вирджинии к тому же и красив. Они как будто впервые увидели его искристые синие глаза, красивый овал лица, темные волнистые волосы, которые раньше напоминали копну сена. Корнелия не могла простить себе, что это не она, а серенькая и невзрачная Вирджиния сумела рассмотреть в нечесаном Ральфе де Брикассаре, проходимце, за которого его принимал весь Хайворт, настоящего мужчину, да еще и богатого. А она, самая красивая девушка Хайворта, должна делить ложе с Эндрю, который оказался со всех точек зрения несостоятельным: ни как глава семьи, ни как мужчина. Корнелия так расстроилась, что даже все обратили внимание на ее испортившееся к концу вечера настроение. Дядя Роберт, уже уходя домой, не удержался и шепнул Вирджинии:

— Чем отличается курица от орла?

Вирджиния улыбнулась и привычно спросила:

— Ну и чем же?

Дядя Роберт обрадовался и, хитро усмехнувшись, сказал все так же шепотом, но очень многозначительно:

— Зрением, милочка!

За все время жизни на Сауресе Ральф ни разу не спросил Вирджинию о том, как она себя чувствует — это и так было заметно. Она как будто успокоилась, ее глаза приобрели прежнее умиротворенное выражение, словно все ее страхи за свою жизнь остались в Нью-Йорке. Ральф видел, с каким удовольствием она бродила по лесу, купалась, пила воду из родника. Вирджиния ни разу не заговорила о возвращении в Нью-Йорк, и Ральф окончательно уверился в лечебном духе Сауреса. Ему самому здесь прекрасно работалось. К осени он вчерне закончил работу над своей новой книгой, и теперь целыми днями они с Вирджинией предавались отдыху, отыскивали знакомые брусничные и клюквенные места и утоляли жажду живительным соком ягод. Они подолгу лежали на пригретых уже не жарким солнцем полянках, и каждый думал о своем. Мысли Вирджинии очистились от скверны, и теперь, если она даже и вспоминала что-то, связанное с домом миссис Эллен, ей казалось, что это происходило не с ней, а с другой женщиной, историю которой она прочитала в романе или видела в кинофильме.

Однако осень все увереннее заявляла свои права, пышная красота багряных лесов сменилась обильным листопадом, а потом и вовсе зарядили мелкие нудные дожди. Ральф целыми днями проводил в комнате Синей Бороды, и Вирджинии приходилось довольствоваться компанией Банджо и Везучего. Она читала или просто смотрела на сеющий за окном дождик, готовясь душой к новым путешествиям и новым людям. Иногда появлялся Старый Саймон, еще больше постаревший, но все такой же аристократически красивый, хотя и в потрепанной одежде. Ральф выходил к нему, они о чем-то тихо беседовали или просто молчали, а Вирджиния готовила им ужин. Старый Саймон жаловался на одиночество, без Фанни жизнь его превратилась в «бесполезную штуку», как он говорил. Он и сам жаждал теперь отправиться на тот свет вслед за своими близкими и считал, что Бог выбрал ему изощренное наказание, задерживая на земле. Однажды утром Ральф уехал в Порт-Роуз и, вернувшись к вечеру, сказал Вирджинии, что они должны поехать в Нью-Йорк. Он получил почту, где было письмо от издателя, тот просил его приехать, возникли кое-какие дела, да и пора было сдавать новую книгу. Решили, что в Нью-Йорке они пробудут недолго, как только Ральф управится с делами, отправятся дальше, в Европу, где проведут зиму.

У Вирджинии немного защемило сердце, когда она представила, что окажется снова в той же обстановке, где произошло ее грехопадение. «Как же вовремя я ушла оттуда, — в который уже раз подумала Вирджиния, вспомнив миссис Эллен. — Никто, даже Майкл, не сможет найти Таинственную Незнакомку. Ее больше нет, она умерла навсегда». Мистический ужас, который она испытывала раньше при одной только мысли о доме на 15-й улице, пропал, и она теперь думала об этом заведении, как об обычной квартире, с жалостью вспоминала несчастную безропотную Эдну, и Алекс представлялся ей теперь как самый примитивный сутенер, и даже жуткий Майкл вспоминался не иначе как молчаливый мрачноватый великан, очевидно закончивший спортивные выступления борца.

 

74

В Нью-Йорке, как и на Сауресе, шел дождь. Ральф с утра уезжал к издателю, и Вирджиния занималась тем, что перебирала вещи, откладывая те, которые она возьмет с собой, и запихивая в дальние ящики оставшиеся. Как-то, устав заниматься однообразной работой, она взяла в руки брошенный Ральфом журнал. Вирджиния бегло просматривала страницу за страницей, нигде особо не задерживаясь, пока не добралась до раздела объявлений. Знакомое название, набранное жирным шрифтом, смысл которого сначала даже не дошел до сознания Вирджинии, ударило по глазам: «15-я улица. Миссис Эллен…»

Не веря своим глазам, она пробежала весь текст:

«9, 15-я улица. Эллен принимает ежедневно у домашнего очага в интимной обстановке в окружении трех граций, элегантных, очаровательных и на разные вкусы».

Имен у «граций» не было, но Вирджиния почему-то все искала свое. Какое? Таинственная Незнакомка? Вирджиния де Брикассар?..

Она затравленно оглянулась по сторонам; хорошо, что Ральфа дома не было и он не мог заметить ее волнения. Потом снова уткнулась в притягивающие ее строки. Это не было обещанием услуг. Это был призыв. Призыв хозяйки, ласковой миссис Эллен, обслужить клиента по первому классу. И относился он только к Таинственной Незнакомке! «Разве к Вам здесь плохо относятся?.. — вспоминала Вирджиния. — Только пришла и уже удостоена!.. Вот те раз! Где же, ты по-твоему, находишься?! И вы скрывали такое сокровище!.. Ложись, сука!..»

«Интимная обстановка… три грации… на разные вкусы…»

Вирджиния почувствовала во рту вкус странного, рокового наркотика, одновременно знакомого ей и совсем нового. Ее охватил постыдный и благотворный жар.

Не прошло и часа после появления Вирджинии у миссис Эллен, как она услышала голос Алекса. Непостижимо, как он узнал о ее возвращении? Он никогда так и не раскрыл ей эту тайну. У Таинственной Незнакомки закружилась голова. Она ждала этой встречи, но не столь быстро. Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Алекс, бледный и дрожащий. Гнев и трепет копились в нем много месяцев и теперь выплескивались наружу.

— Ты одна, — констатировал он почти безразлично. — Тем хуже для тебя!

Вирджиния безотчетно отступила к стене.

— Я должна была уехать, — запричитала она, — я тебе все объясню…

— Она — мне — объяснит! Погоди, я сейчас сам буду объяснять.

Он вынул из брюк ремень и закрыл дверь на ключ. Вирджиния ошалелым, непонимающим взглядом следила за его движениями. Резкий взмах и ремень засвистел над ее головой. Как Вирджиния сумела уклониться от удара и найти силы, чтобы перехватить его? Где почерпнула ту дикую энергию, которая укротила Алекса?

— Стой! — бросила она в лицо мужчине. — Еще движение, и увидишь!..

Их разделяло пространство комнаты. Они долго стояли друг против друга и все не могли успокоиться. У Вирджинии никак не шло из головы ее изуродованное шрамом от удара ременной пряжкой лицо. Как бы она показалась Ральфу?.. Но образ потух, и вместе с ним ее воля. Впрочем, она ей больше была не нужна.

— Ты не такая, как эти сучки. Майкл правильно сказал… — грустно, опустив голову, произнес Алекс.

Пережитое не отпустило Вирджинию. Она покачнулась, теряя сознание, и медленно осела на пол. Мужчина бросился к ней, нежно поднял и отнес ее на кровать. Очнувшись, женщина подняла перед собой руки.

— Не бойся! Да не бойся ты, — повторял он смущенно.

Алекс так и не коснулся ее в этот день. Его лицо — лицо падшего ангела — выражало более глубокое, нежели желание, чувство.

На следующий день все началось сначала. Он вошел к Вирджинии со своей обычной ухмылкой, но в его объятиях было столько нежности, столько желания доставлять ей удовольствие и в то же время не причинять боль, что она поняла: отныне их связывает не только секс. Правда, большего удовлетворения в постели это не принесло. Скорее наоборот.

 

75

Незадолго до ее побега Алекс предложил однажды Вирджинии пойти куда-нибудь вечером. Она, конечно, отказалась, а он лишь пожал плечами и больше к этому не возвращался. Теперь же упорно настаивал, так как смутно улавливал в своей любовнице нечто незнакомое и хотел связать ее более тонкими, деликатными связями, чем их, пусть ежедневные, встречи в доме свиданий. Вирджиния же плыла по течению, в которое вновь окунулась. Чтобы возбудить в себе прежнюю страсть к Алексу, она все чаще прибегала к воспоминаниям и фантазиям о тех опасных тайнах, которыми он был окружен. Но воображение быстро исчерпало этот источник. Так что настойчивое предложение Алекса провести с ним вечер было очень кстати. Она даже подумала, а вдруг, хотя бы на время, ее снова охватит страх унижения, который когда-то доставлял ей столько наслаждения. Но чем больше Вирджиния думала о такой встрече, тем невозможней она ей казалась. Действительно, как выйти вечером без Ральфа? Что он подумает? Оставалось ждать удобного случая, и он наконец представился: Ральф уехал на встречу с читателями куда-то в провинцию.

Алекс и Майкл коротали время в ожидании Вирджинии за стаканами виски. Как обычно, их разговором было молчание, иное из-за осторожности, свойственной людям их профессии. Но сегодня Майклу было не по себе. Эта женщина… Она беспокоила его. Хотя бы тем, что, в отличие от их прежних подружек, баб свойских и все понимающих, с этой нужно держать язык за зубами. Это раз. Во-вторых, как мог Алекс после оскорбления, которое она ему нанесла, уехав без разрешения, оказать ей такое внимание — провести с ним весь вечер? Майкл был уверен, что тот даже не наказал ее хорошенько, а потому страдал, видя в этом признак малодушия, которое сломало слишком многих хороших, по его мнению, людей. «Дурак! — ругал себя Майкл. — Я же сам привел его к Эллен…»

Его прошлое выковало у него умение не терять самообладание, он свернул сигарету и подумал, как приятно будет поесть, когда ты голоден.

Ждать долго не пришлось. Вирджиния пришла раньше назначенного срока. Этот знак уважения немного смягчил сурового Майкла, к тому же ему понравилось, как Алекс встретил Таинственную Незнакомку.

— Шлюшки, в отличие от дам, никогда не опаздывают, правда, моя дорогая?..

Однако он испытывал такую необузданную радость, что Майкл подумал: а стал бы он острить, если бы был один?

На вопрос приятеля, куда же они все-таки пойдут, Алекс предложил несколько известных ресторанов. Вирджиния отвергла их один за другим.

— Помолчи, — оборвал ее Майкл. — Мой друг со мной разговаривает. А ты, — обратился он к Алексу, — уймись! Хочешь откинуться — идем к Кэт.

Майкл не ждал, пока они примут его предложение, он просто встал и вышел. За ним потянулись и Алекс с Вирджинией. Бдительный гигант заметил, как они обменялись взглядами, а парень недоуменно пожал плечами.

— Иди вперед, Таинственная Незнакомка, — скомандовал он.

Оставшись наедине с Алексом, Майкл полушутливо-полусерьезно пригрозил:

— Если не хочешь, чтобы я наделал беды, будь мужиком… Хотя бы пока я здесь.

Кабачок, в который они направились, находился в начале Бродвея. Путь недолгий, но Вирджинию, пугавшуюся тяжелых шагов молчавшего всю дорогу приятеля Алекса, он утомил. Ей уже не хотелось приключений, она мечтала о доме. Кроме того, кто знает, куда они ее ведут? Вирджинии представлялась вонючая, набитая пьянью и уголовниками. В ее понятиях бандиты, к которым она без сомнения причисляла своих спутников, в приличных местах не бывают. Однако маленький ресторанчик, куда они наконец пришли, был очень уютным и гостеприимным. Рядом с входом сияла девственной чистотой стойка. В небольшом опрятном зале стояло с десяток накрытых столиков.

— Кэт будет довольна! — крикнул им бармен в белой шерстяной куртке.

На его приветливый голос из маленькой двери, ведущей на кухню, выкатилось нечто поразительно напоминающее шар, только в цветастой юбке и короткой рубашке.

— Совести у вас нет, шпана бульварная! — закричала она трогательным южным говором, обнимая приятелей. — Четыре дня и чтоб ни разу не зайти к Кэт!..

Несмотря на болезненную полноту, деформировавшую ее лицо, у нее были замечательные огромные глаза, в которых плескалось теплое южное море.

— Здравствуй, миленькая, — сказала она и расплылась в улыбке. — Чья же ты?

— Потерпи, сейчас представлю, — важно вмешался Майкл. — Мистер Моро, мой друг, — он указал на человека за стойкой, — миссис Моро, — это была Кэт. Наконец, показывая на Вирджинию, он произнес: — Миссис Алекс, господа!

— Я так и думала, — сказала по-матерински Кэт. Она вдруг стала серьезной и доверительно спросила: — Что будете есть, детки? Мою фаршированную капусте, это понятно. А потом?

Майкл сделал заказ, и пока хозяйка суетилась с обслуживанием, Алекс и Вирджиния нежно обнялись.

Спустя некоторое время в ресторан стали заглядывать посетители. Они жали руки Моро, Майклу и Алексу, молча кивали Вирджинии. Некоторые из них были с женщинами, которые тут же, не подходя к стойке, послушно направлялись к столику, на который взглядом или короткой фразой указывал спутник. Мужчины чем-то неуловимо походили друг на друга, несмотря на то, что различались фигурами, манерой одеваться, даже произношением. Общее угадывалось в жестах, определенных словах, смысл которых не доходил до Вирджинии, в живых и в то же время вялых глазах, напоминающих горящую вполнакала лампочку. Темой их разговоров, насколько могла слышать Вирджиния, в основном были скачки и какие-то дела, о которых они говорили намеками и странными, как бы зашифрованными словами.

Между тем в плохо проветриваемом помещении становилось жарко. Подогревала и обильная трапеза с еще большим количеством приправ и вина. Все столики были заняты явными завсегдатаями заведения. Их грубоватые манеры, привычка громко говорить за едой, напряженные позы, а главное — похожесть вызывали у Вирджинии ощущение присутствия на какой-то подпольной и опасной встрече. Испугавшись своих мыслей, она старалась поменьше смотреть и слушать, это относилось и к Майклу с Алексом. Правда, некоторое блаженство она, как и предполагала, получала. Опасность, пока не становилась явной, доставляла ей удовольствие.

Никто из присутствующих, казалось, никуда не торопился, кроме женщин, которые вдруг стали уходить одна за другой.

«Куда? На какую-такую работу они отправляются?» — спрашивала себя Вирджиния, чувствуя нежную дрожь под влиянием возникающих в воображении смутных картин, которые выходили за пределы жалкого, как ей теперь казалось, сладострастия на 15-й улице.

— Пора, — сказал вдруг Майкл. — Выпьем потом, в другом месте.

Алекс на мгновение заколебался и зашептал ему в ухо:

— Я не могу… Таинственная Незнакомка…

— Скажи-ка, Моро, — громко обратился к бармену Майкл, — если бы ты шел на дело, взял бы свою жену?

— Она сама попросила бы меня об этом, приятель.

Майкл поднялся. Алекс и Вирджиния тоже. На улице он благосклонно протянул руку Таинственной Незнакомке и сказал:

— А ты ничего, коза, храбрая.

Он еще раз одобрительно кивнул и обратился к Алексу:

— Идем.

Смертельный страх охватил Вирджинию, не из-за опасности, которую она не чувствовала, а из-за шокирующей близости с этим опасным миром, в который она все больше втягивалась. Больше всего она боялась показать этот страх в присутствии Майкла.

Майкл привел их в маленький ночной бар возле овощного рынка. Это был настоящий притон. Грязные столы, мусор на скользком полу, странное освещение, общее запустение и обшарпанность заставили Вирджинию пожалеть об этом вечере. По улице тихо сновали машины, груженные непонятно чем.

Майкл и Алекс пили виноградную водку и, казалось, не интересовались тем, что происходит вокруг и снаружи. Увидев людей, появившихся на пороге бара, Вирджиния предупреждающе сжала руку своего любовника. Он был единственным человеком, которому она сейчас доверяла.

— Спокойно, — прошептал Алекс сквозь зубы, — я хорошо сделал, что пришел сюда. Этих сволочей трое.

Мужчины, ни слова не говоря, сели за их стол. Один из них, самый тщедушный, бросил опасливый взгляд на Вирджинию.

— Можешь говорить, — успокоил его Майкл, — это баба Алекса.

Голова Вирджинии гудела свинцовой пустотой, но даже без этого она не могла бы понять смысла завязавшегося разговора — настолько он был отрывочным и зашифрованным. Мужчины говорили на странном жаргоне, о существовании которого она и не предполагала. Внезапно хилый стукнул кулаком по тарелке Алекса и, обращаясь к нему, выкрикнул:

— Падла!

Алекс тут же опустил руку в карман пиджака, вся троица сделала то же самое. На плечо приятеля успокаивающе легла рука Майкла.

— Не шебуршись, малыш, — сказал он тихо. — Не с этими суками. И не сейчас.

Одним движением он отпихнул стол в сторону и, схватив руку тщедушного, вытащил ее из кармана. В ней был револьвер. Майкл без малейшего усилий выхватил его и направил в живот мужчины.

— Ты сам на него наткнулся.

Все ожидали выстрела, но, оказывается, куда как о большем говорил пронзительный взгляд Майкла. Хилый опустил глаза и закивал.

— Давай! — скомандовал гигант. — Он у тебя, я же вижу.

Мужчина медленно вынул из другого кармана сверток и отдал его спутникам Вирджинии.

— Груз получен, — подвел черту Майкл. — Мы вас больше не задерживаем.

Троица направилась к выходу.

— За «падлу» ответишь! — прокричал вслед Алекс.

— Он слишком горяч, этот мальчишка, — с гордостью пояснил Майкл Вирджинии.

Секундное головокружение ослепило Вирджинию, но это не был страх. Ее прекрасные раскосые глаза с восхищением смотрели на Алекса.

— Он достукается! — заговорил Алекс. — Мы вместе смывались из…

Его резко оборвал приятель:

— Нечего трепаться о своих подвигах! Отправляйтесь лучше спать, у меня есть дела. — Он повернулся к Вирджинии. — Ты мне нравишься все больше. Хорошо держалась… Хочешь немного кокора?

Она ничего не поняла, но отказалась.

— Ты права, — как бы похвалил гигант. — Это годится для психов. А теперь, дети, кыш отсюда и любите друг друга хорошенько.

Оказавшись наедине с Алексом, Вирджиния спросила:

— Что он мне предлагал?

— Петушка. Кокаин, по-вашему, — ответил тот с подчеркнутым отвращением. — Грамм двести перепало, ты видела. Он их сейчас пристроит, и мы месяц при деньгах.

Вирджинии хотелось еще побродить по этим опасным кварталам, но Алекс уговорил ее тут же отправиться в какую-нибудь ближайшую гостиницу. Она не возражала. Возбужденная пережитым, она мечтала остаться наедине с любовником. И в отвратительной комнате познала самое наслаждение.

На рассвете Вирджиния вскочила с кровати, недоуменно оглядела грязненькую комнату и прошептала Алексу:

— Мне нужно уходить! Слышишь, я ухожу!

— Ты шутишь? — со злобой откликнулся тот.

— Нужно, нужно! — решительно повторила она.

Как и в тот день, когда она остановила его ремень, Алекс почувствовал в ее голосе беспрекословность.

— Ладно, давай, — остыл он, — я тебя провожу.

— Нет! Спи!

И снова этот чужой, невыносимый взгляд заставил его уступить. Он лишь спустился и посадил ее в такси. Машина умчалась, а Алекс стоял, как зачарованный, и о чем-то думал. Потом грубо выругался и отправился на поиски приятеля.

 

76

Дома, в постели, Вирджиния только и думала о том, что бы произошло, если бы тщедушный бандит не уступил Майклу. Предполагая, естественно, самое худшее, она, словно охваченная лихорадкой, начала дрожать.

Ральф вернулся из поездки буквально через несколько часов. Усталый, но какой-то умиротворенный, он заглянул к ней в комнату.

— Не оставляй меня, — с мольбой в голосе встретила мужа Вирджиния. — Я не могу без тебя…

Алекс не появлялся на 15-й улице несколько дней кряду. Вирджинию это не волновало: ей казалось, что в ту ночь она постигла все, и иного от любовника ожидать не приходится, так стоит ли оставаться вместе?

— Мы куда-нибудь идем сегодня? — спросил он в один из дней, без стука входя к ней в комнату.

— Никуда. Ни сегодня, ни завтра. Никогда, — чувствуя себя очень спокойно, ответила Вирджиния.

— Ты можешь объяснить почему? — Алекс был подозрительно и невозмутим.

— Я не свободна, и об этом все знают.

— Так стань свободной. Даю слово мужчины: у тебя будет все что захочешь.

— Это невозможно.

— Ты его любишь?

Вирджиния молчала.

— Хорошо, — пробормотал Алекс и выбежал из комнаты.

Ей показалось, что он окончательно укрощен. Но, покидая 15-ю улицу, все же несколько раз обернулась, боясь слежки Алекса или его друга. Не заметив ничего подозрительного, Вирджиния привычным маршрутом отправилась домой.

 

77

В тот же вечер Майкл и Алекс сидели в одном из баров на площади неподалеку от 15-й улицы. К ним приблизился совсем молодой парень.

— Я все выяснил, мистер Майкл, — объявил он почтительно, а затем сообщил приятелям адрес и настоящее имя Таинственной Незнакомки.

Майкл отпустил своего шпиона и повернулся к Алексу.

— Теперь, когда хочешь и все что захочешь, — подвел черту гигант.

Если бы он знал, что уготовил лучшему другу своей заботой! Если бы он только знал… то, наверное, убил бы этого мальчишку, принесшего сведения, до того, как тот открыл рот.

 

78

Но воспользоваться полученной информацией сразу Алекс либо не захотел, либо не смог. Между тем, пока он медлил, у Вирджинии возникли новые осложнения.

В четверг около четырех часов (память Вирджинии запечатлела все до мельчайших подробностей) в общую комнату вошла миссис Эллен и посоветовала девушкам прихорашиваться:

— Это очень приличный господин, старый друг, поэтому выглядеть надо на все сто. Кроме того, он хочет, чтобы вышли все.

Никаких предчувствий у Вирджинии не было, поэтому она спокойно последовала за своими подружками в зал. Гость стоял у окна и смотрел на улицу. Один вид этой узкой костлявой спины заставил Вирджинию отпрянуть назад. Еще секунда — и она скрылась бы из комнаты, из заведения, с 15-й улицы, с тем чтобы никогда в жизни здесь не появляться. Но судьба распорядилась иначе. Клиент повернулся, и обессилевшая вдруг Вирджиния застыла, не сводя с мужчины глаз. Он тоже обратил на нее внимание. Это длилось мгновение, но женщина почувствовала себя в сетях, из которых ей уже не вырваться никогда. После беглого и усталого взгляда мужчины тяжелый, внушающий животный страх взгляд Майкла показался ей чистым и ясным, почти как у ребенка.

— Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, — произнес мистер Кроуз.

— А он приятный, правда, Эдна? — воскликнула непосредственная Дэзи.

Звуки этих голосов, столкновение двух ее разных жизней окончательно раздавили Вирджинию. Она рухнула на стул с намертво сжатыми в кулаки руками, как будто пыталась удержать ускользающий навсегда кусочек бытия, который ей остался.

— Не хотите ли немного вина? — поинтересовалась миссис Эллен.

— Естественно… Все, что пожелают дамы… Но как их зовут? А! Замечательно, мисс Дэзи, мисс Эдна и Таинственная Незнакомка? Таинственная Незнакомка… Прекрасное имя! Все это очень любопытно и свежо.

Кроуз использовал все музыкальные возможности своего голоса, весь его раздражающий шарм. Пальцы Вирджинии наконец разжались, и ее руки, мягкие и безвольные, плетьми повисли вдоль тела.

Эллен принесла спиртное, и Дэзи, изрядно хлебнув шампанского, захотела сесть Кроузу на колени. Он вежливо остановил ее:

— Позже, мадмуазель, позже.

 

79

Он говорил о тысяче незначительных вещей, шутил в своей обычной изощренной манере, ничем не выдавая своего знакомства с Вирджинией. Это ее более всего и раздражало. Она не испытывала ни стыда, ни страха, ее муки не имели сравнения с известными ей страданиями. Кроуз провоцировал Дэзи на двусмысленные ответы, чем вызывал у Эллен и Эдны смех. Игра длилась не меньше часа, в течение которого он лишь изредка бросал взгляд на Вирджинию.

Потом он резко встал и положил на камин несколько купюр.

— Прошу вас, милые дамы, разделите этот сувенир между собой. До свидания.

Подавленная происшедшим, Вирджиния недоумевающе смотрела, как он выходит. Что-то определенное, какая-то мысль будто подтолкнула ее бежать за мужчиной. Она должна знать, быть уверенной… она должна… К счастью, Кроуз задержался в передней с миссис Эллен. Было ли это ожиданием Вирджинии? Он и сам не знал, позволяя своим инстинктам направлять его к самым разнообразным наслаждениям. А то, что он получил удовольствие, встретив здесь свою светскую знакомую, вне всякого сомнения.

— Остановитесь! — едва не плача, воскликнула Вирджиния, протягивая руку к Кроузу. — Нужно…

— Что с вами, Таинственная Незнакомка? — удивилась миссис Эллен. — Что подумает мистер? Такое поведение…

Кроуз сделал паузу, чтобы придать значение своим словам, и произнес внушительно:

— Я бы хотел остаться с мисс… один… совсем один…

— Ну конечно! Таинственная Незнакомка, — закричала миссис Эллен. — Проводите мистера в свою комнату.

— Нет, не там, не там… — заговорила Вирджиния.

— Что вы, я прошу вас не менять привычки даже ради меня, — Кроуз, как всегда, казался себе неотразимым.

Дверь закрылась, и Вирджиния забилась в истерике.

— Как вы могли? Как вы посмели? — кричала она. — Не говорите мне, что это случай. Вы знали, что я здесь… ведь это вы мне дали адрес. Зачем?.. Ну зачем?..

Он молчал, откровенно улыбаясь ее словам, а Вирджинию вдруг осенила догадка.

— Вы… вы думаете, что сможете меня так получить! — продолжала она. — Я выброшусь отсюда… только прикоснитесь… я соберу толпу! Не смейте приближаться ко мне! Вы внушаете отвращение, которого я еще ни к кому никогда не испытывала!..

— Это ваша постель? — тихо спросил Кроуз.

— А! Вот чего вы добиваетесь! Да, это моя комната и это моя постель. Что вы еще хотите знать? Как я это делаю? С кем? Сколько раз в день? Показать вам фотографии? Вы хуже всех, кто перебывал здесь?

Она остановилась, заметив, что он просто упивается ее растерянностью.

Кроуз подождал и, убедившись в том, что Вирджиния хоть немного успокоилась, взял ее за руку и погладил кончиками своих легких холодных пальцев. На сей раз его лицо выражало усталость, смешанную с признательностью, грустью и состраданием.

— Все, что вы говорите, справедливо, — заметил он вполголоса, — но кто лучше вас сможет и понять, и простить меня?

Эти слова и тон, которым они говорились, окончательно сразили Вирджинию. Обескураженная, она опустилась на кровать. Надменная Вирджиния с видом дешевой девки… ее вульгарные товарки… постель с красным покрывалом… Настроение Кроуза менялось, как в калейдоскопе: от безмерного наслаждения через усталость и тоску к состраданию и смирению.

Женщина и мужчина смотрели друг на друга, словно несчастные звери, пораженные неизлечимой болезнью и затравленные стаей.

Кроуз поднялся, стараясь не произвести ни единого звука, как будто боялся разбудить то прочное согласие, которое соединило их в этом месте. Но Вирджиния не получила уверенности в его молчании. Только она могла вернуть ее к жизни.

— Минуту, еще минуту!.. — взмолилась женщина. — Скажите… Прошу вас… Ради всего святого… Ральф… Он ничего не узнает?..

Развращенный и порочный, Кроуз все же не был склонен к доносам. Тем более в такую минуту, когда, казалось, они поняли друг друга. Но мог ли он отказаться от этого последнего наслаждения? Нет, пусть живет со страхом, и Кроуз, сделав вместо ответа неопределенный жест, тотчас вышел.

И все-таки он и сам почувствовал, что не выдержит здесь ни минуты дольше — такой потерянной и жалкой показалась ему Вирджиния. Вместе с тем Кроуз был доволен той информацией, которую здесь получил, полагая, что в дальнейшем она ему пригодится.

Вирджиния услышала стук тяжелой двери и побежала к миссис Эллен, которой зашептала как сумасшедшая:

— Я ухожу, я ухожу. Забудьте меня… Если будут спрашивать, вы ничего не знаете. Если меня приведут сюда, вы меня не узнаете. Каждый месяц вы будете получать пятьсот долларов. Вы хотите больше? Нет? Спасибо, миссис Эллен… Если бы вы знали…

 

80

В душе Вирджинии в этот вечер творилось что-то неописуемое. Она ждала мужа с нетерпением и одновременно с ужасом. Знает ли он уже? Кроузу, возможно, известно, где он находится, и, выйдя от миссис Эллен… Вирджиния вдруг вспомнила, что Кроуз и Ральф играют в теннис на одном и том же корте. Конечно, Ральф бывает там не слишком часто, но…

Страх, доведенный до отчаяния, сродни ревности, когда даже малейшее предположение становится всепоглощающей уверенностью. То, что мнилось Вирджинии в ее воспаленном воображении, перешло в разряд реальности: она не сомневалась в катастрофе. Кроуз не может не рассказать! Что может удержать его? Принципы? У него их нет. Мораль? Разве она не убедилась в тщетности надежд на его сдержанность? Он скажет. Только когда? Это зависело только от демона порока, который ока чувствовала в нем. Как и он, она носила в себе свой порок.

Жалкий развратник с воспаленными от порочных видений глазами… Она думала о нем, как о себе самой, — с ожесточением и бессилием, не испытывая при этом ни сожаления, ни угрызений совести. Они оба погрязли в безжалостном сладострастии, однако она не проклинала своего прошлого, а готова была пройти снова любой из этапов этого грязного, но обжигающего страстью пути, если бы судьба распорядилась повторить какую-то часть ее жизни. Она это чувствовала, и она это знала. Кроуз шел с ней рядом по этому пути.

«Кара неизбежна, — думала Вирджиния, — кара за ошибку, совершенную однажды помутившимся мозгом. И страшное наказание вот-вот наступит… Но что будет со мной? Что ждет Ральфа?»

Желание защитить свою любовь было настолько сильным, что, заслышав приближение Ральфа, Вирджиния нашла в себе силы изменить выражение лица, однако не могла подняться и пойти ему навстречу. Звук его шагов отдавался глухими ударами в груди. Но эти шаги были спокойны… Вот он снял шляпу… остановился перед зеркалом… как всегда. А может, он тоже сдерживается?.. Затаив дыхание, Вирджиния не сводила глаз с двери, в которой он должен был появиться. Она сразу же все поймет. С каждой секундой она все больше убеждалась в самом зловещем. Зачем Кроузу ждать? Зачем удерживать себя? Играть в благородство?.. Вирджинии казалось, что в ее висках копошатся огромные насекомые. Внезапно все прекратилось. В двери повернулась ручка.

Если бы Вирджиния не почувствовала временного характера непродолжительности своего чудесного избавления, она бы благословила все, что пережила. На нее обрушился водопад добрых чувств, мыслей, звуков, жизнь вернулась в нее: Ральф улыбался! Опасения откладываются. Надолго ли? Ее глаза были полны счастливых слез.

Они провели ночь вместе. Когда Ральф уснул, словно приговоренный к смерти, Вирджиния все еще перебирала в памяти самые любимые воспоминания, большинство из которых было связано с мужем. «Он мой, еще мой, — говорила она себе. — Но скоро уйдет…» Это прекрасное лицо, это доброе сердце, принадлежавшее ей — все будет разрушено и исчезнет, поглощенное злом. Наклонившись над Ральфом, Вирджиния почти в бессознательном состоянии шептала:

— Мой дорогой, мой мальчик, когда ты узнаешь обо всем, не страдай, не надо… Почему? Зачем? Какая разница! Я люблю тебя еще больше. Без всего, что случилось, я бы не узнала, как люблю тебя. Пожалуйста, не страдай. Я не могла… Я не могла…

Она упала на подушку и долго плакала, жалея его и себя. Она оплакивала человеческую натуру, которая разделяет иногда тело и душу на две несовместимые части, каждая из которых живет по-своему и ничего не прощает другой.

Потом она вспомнила всю их жизнь рядом. Мельчайшие трогательные штрихи, о которых, казалось, она навсегда забыла, всплывали в памяти, и она повторяла, как заклинание:

— Не страдай… не надо… Сделай со мной что хочешь, но только не страдай…

Так пришло утро. И оно не принесло облегчения. Те же тревоги, мольбы и страхи держали Вирджинию в напряжении. Она была уверена, что этот неопределенный утренний свет разрушит все ее надежды. Но он сжалился тогда над ее детским страхом. Как тогда она еще была невинна, чтобы поверить в свое разоблачение! «Посторонний… единственным словом… грязным и непристойным… испортит жизнь святому человеку. Он произнесет это слово. Не устоит. Не откажет себе в таком удовольствии…» Ее мысли остановились: проснулся Ральф. Как коротка была ночь!

 

81

Вирджиния сделала все, чтобы подольше задержать мужа дома, вне которого на каждом перекрестке ей чудился Кроуз или его посланник. Однако работа есть работа, и Ральф все же ушел.

— Ты будешь обедать дома, хорошо? — попросила она, когда он садился в машину. — Тебе ничего не помешает?.. Ты мне обещаешь?

Время тянулось необычайно долго, и это разрывало сердце Вирджинии. В любой момент Ральф может стать посвященным в ее «подвиги»… Кроуз… Ральф… Кроуз… воображение беспрерывно рисовало ей эти два лица, одно из которых — Ральфа — бледнело и покрывалось испариной, а другое становилось все более четким, увеличивалось, гадливо улыбалось и леденило ее душу. Вирджиния физически ощущала, как ее мысли сверлят мозг. Так она не выдержит! Не стоило отпускать Ральфа! Нужно было настоять или пойти с ним! Но он бы отказался. А потом, разве она, упрашивая его, не пустила в ход все свое лучшее оружие? Лучшее? Лучшее?..

Когда наступил полдень, еще большие тревоги охватили мысли Вирджинии. Время неумолимо сокращало данную ей отсрочку. Как надвигающаяся гроза, накапливался страх, и приближалась опасность, момент, когда она на нее обрушится, выберет Кроуз. Она чувствовала, что даже присутствие Ральфа не поможет ослабить узел, все теснее затягивающийся на ней.

Но Вирджиния продолжала бороться против невидимого противника.

— Я чувствую себя отвратительно, — сказала она мужу вечером, когда убедилась, что он все еще в неведении. — Может быть, ты задержишься и посидишь со мной?

Вирджиния выглядела совершенно больной, и Ральф не мог ей отказать.

Его удивлял пристальный и какой-то жадный взгляд, которым обволакивала его Вирджиния. Это было выражение ненадежности, шаткости того спокойствия, той передышки, которую милостиво предоставляла ей судьба. Впрочем, можно ли говорить о спокойствии? Каждый телефонный звонок останавливал сердце несчастной Вирджинии. В конце концов она не выдержала и стала подходить к телефону сама.

— Это меня развлекает, — виновато пояснила она.

Затем принесли почту. Ральф пристально рассматривал конверты, а Вирджиния в это время боялась упасть в обморок.

— Ничего нового? — осмелилась поинтересоваться она, собрав все свои силы, чтобы не выдать волнения.

— Нет, — спокойно ответил Ральф, не зная, от какого тяжкого бремени он освободил ее.

Эту ночь они снова провели вместе. Вирджиния, которой опасности виделись на каждом шагу, даже дома, рядом с Ральфом немного успокоилась. Но спать все равно не могла. Лежала и прислушивалась к дыханию, которого больше не услышит.

Скоро наступит новый день, и Ральф, как всегда, уйдет по делам… В какое-то мгновение она почти решилась. Не лучше ли, если он обо всем узнает от нее?.. «Нет, не смогу… — Вирджиния почувствовала, что это выше ее сил. — Он уйдет туда, в этот город, где его, конечно, уже разыскивают… Они встретятся, и тогда…»

 

82

Страх победил оцепенение Вирджинии, в котором она встретила очередное утро. Надо действовать, надо опередить Кроуза, у нее еще есть несколько часов, она должна их использовать, она должна все обдумать, она будет бороться. Нужно встретиться с Кроузом и попробовать упросить его, умолять, упасть на колени… Нет… Наоборот… Это было бы ошибкой… Он будет играть на ее страхе, пока не заставит лечь в постель, но и там заставит выпрашивать его молчание… Нет… Необходимо, чтобы он поверил, что она ничего не боится. Может быть, потом… Вирджиния уцепилась за эту надежду, ибо полное отчаяние дано выносить не многим.

Кроуз позвонил Ральфу в тот же день. Он знал, что Ральфа нет дома и трубку поднимет Вирджиния. К этому его подтолкнуло только любопытство: неужели она верит в то, что он способен на бесчестный поступок? «Если она тревожится о моем молчании, — думал Кроуз, — я подтвержу его, в противоположном случае — успокою ее…»

Но Вирджиния «не узнала» его, и мысли Кроуза потекли в другую сторону. Конечно, он попросил к телефону Ральфа, Вирджиния же, прежде чем положить трубку, сухо ответила:

— Моего мужа нет дома.

«Этот тон… его надменность… конечно, она унижена, но нельзя же так, — рассуждал Кроуз. — Нет, она все-таки придет и будет умолять… а я еще подумаю, что ей ответить…»

Спустя примерно час после этого звонка Вирджинии сообщили, что ее хочет видеть какой-то молодой человек.

— Он не назвался, — добавила горничная. — У него несколько странный вид… и эта блестящая челюсть…

— Пусть войдет, — распорядилась Вирджиния.

В других условиях появление Алекса ошеломило бы Вирджинию. Теперь же она почти не удивилась. Кроуз прочно занимал ее мысли, делая все остальное незначительным и не стоящим внимания. Алекс… Майкл… Чего иного можно было ожидать от них? С ними можно бороться, их легко переубедить, уговорить, наконец, обмануть. Но; этот, другой, изможденный и холодный, он испытывал наслаждение не от удовлетворения собственного и чужого тела, а от унижения душ…

— Здравствуй, Алекс, — произнесла Вирджиния со странной нежностью в голосе.

Это остановило грубые упреки Алекса, которые он приготовил. Грусть и растерянность на лице любовницы передались ему. А потом, эта шикарная обстановка, богатство… Гнев улетучивался, а на его место приходило восхищение. Теперь он знает, кто эта женщина, которую он имел неосторожность полюбить. Ай да Алекс! Аристократку подцепил!

— Ну что? — безразлично спросила Вирджиния.

— Ты не удивляешься, увидев меня здесь? Или тому, как я тебя нашел?..

Она сделала такой безнадежный жест, что ему стало больно. Он действительно любил ее и готов был ради этой женщины напрочь забыть о себе.

— Что же случилось, Таинственная Незнакомка? — Алекс со стоном бросился ей в ноги.

Испуганная Вирджиния повернулась к двери и сказала:

— Не называй меня этим именем, не нужно!

— Я сделаю все, что ты хочешь. Я пришел не для того, чтобы доставить тебе неприятности. (Он искренне забыл, на какой шантаж решился.) Мне бы только узнать, почему ты ушла и когда я смогу тебя увидеть… Потому что… — Лицо Алекса преобразилось, в нем появились прежние черты, в первую очередь непоколебимая воля. — Я должен тебя видеть.

Вирджиния удивленно покачала головой: до нее не доходило, как можно думать сейчас о будущем.

— Но все кончено, ты же видишь.

— Что… все?

— Он ему скажет.

Она так горько зарыдала, что Алексу стало страшно. С самого начала разговора ему показалось, что Вирджиния не в себе. Он крепко обнял женщину и, поглаживая ее волосы, подтолкнул к дальнейшему разговору:

— Говори толком, моя хорошая.

— Случилось несчастье, Алекс. Муж скоро обо всем узнает.

— Это правда, ты замужем, — растягивая слова, процедил молодой человек, и понять, чего больше было в его голосе — ревности или уважения, было невозможно. — Это он?

Алекс показал на большую фотографию, висящую на стене. Этот портрет Ральфа нравился Вирджинии больше других. Давно уже она не рассматривала его с таким вниманием. Вопрос Алекса, словно соединил ее с ожившим образом мужа. Плечи ее задрожали, и она вновь зарыдала:

— Это невозможно… скажи мне, что нас не разлучат… что ты не уйдешь…

Но вскоре опомнившись, Вирджиния с горячностью обратилась к Алексу:

— Уходи, уходи, он скоро вернется.

— Но послушай, я могу тебе помочь.

— Нет, нет, никто…

Она была настойчива и мужчина поднялся, но все же сказал ей:

— Я буду ждать от тебя новостей. Гостиница «Атлантик». Спросишь Алекса, этого достаточно. Если будешь молчать, то знай, я приду через два дня. Повтори: гостиница «Атлантик».

Она повторила.

Прошел еще день и еще одна ночь.

Вирджиния гуляла, ела, слушала, отвечала с безразличным автоматизмом, которого даже не замечала. Водоворот, в который она попала в тот четверг, сначала вращал ее по внешнему, самому широкому кругу. Теперь же ей казалось, что она уже в самой воронке, в центре, там, откуда не выбираются. А рядом со страшной скоростью вращаются картонные маски Кроуза и Ральфа. К концу третьей бессонной ночи нервы Вирджинии были измотаны до предела, и моментами ей даже хотелось, чтобы что-нибудь произошло, неважно — хорошее или плохое.

В то утро Ральф просматривал почту, еще лежа в постели.

— Странно, после полугодового молчания! — удивленно пробормотал он. — От Кроуза. О чем же он пишет? «Дорогой друг! Мне необходимо с вами переговорить, — читал Ральф вполголоса. — Я знаю, вы очень заняты… так… чтобы не заставлять вас отклоняться от обычного пути, давайте встретимся завтра в сквере на 9-й авеню в двенадцать тридцать. Если не ошибаюсь, в это время вы выходите из библиотеки. Мое почтение миссис де Брикассар…» Письмо отправлено вчера, это значит…

— Ты не пойдешь! — почти закричала Вирджиния, прижимаясь к Ральфу, как бы желая задержать его.

— Я не могу не встретиться, дорогая. Знаю, что ты его недолюбливаешь, но это же не причина.

Она с горечью узнала в его голосе твердость и настойчивость, которые возникали всегда, если речь шла о человеке, им уважаемом. Как бы плохо она к этому человеку ни относилась, Вирджинии ничего не оставалось, как предоставить себя судьбе.

Но смирение и безропотность улетучились с уходом мужа. Как только Вирджиния почувствовала вокруг себя смертельную тишину, как только она представила мерзко улыбающегося Кроуза, который живописует Ральфу салон миссис Эллен и шлюху по имени Таинственная Незнакомка, она заметалась по квартире как безумная.

— Я не хочу… Я пойду… На коленях… Я скажу… Ральф… Помогите… Он скажет: Эллен… Дэзи… Алекс… — В этот момент ее затуманившееся сознание вдруг осветил последний взгляд Алекса. — Алекс… Алекс… Гостиница «Атлантик»…

Когда бледная Вирджиния вбежала в его номер, он был еще в постели. Первым желанием Алекса было привлечь ее к себе, но женщина даже не заметила его жеста и властно приказала:

— Одевайся!

Он попытался было попросить объяснений, но она остановила его.

— Я скажу тебе все, но сейчас одевайся. Умоляю!

Когда он был готов, она спросила:

— Который час?

— Одиннадцать.

— Мы успеем? До половины первого?

— Успеем? Что? Куда?

— Надо быть у сквера на 9-й авеню.

Озадаченный ее видом, Алекс намочил полотенце и приложил его к лбу и вискам Вирджинии, дал ей стакан воды.

— Выпей! — сказал он. — Не знаю, что с тобой, но ты так долго не протянешь… Тебе лучше?

— Мы успеем?.. — повторяла она нетерпеливо, казалось не слыша его слов.

Ему было все равно куда идти и что делать. Главное — она пришла, она просит его помощи. Она пришла, когда он уже терял надежду увидеть ее. Как не повиноваться своей любимой! Ради нее он готов был лезть под пули. И что-то подсказывало ему: держись, Алекс, будет жарко. Не сейчас, так потом…

— Еще целый час впереди, — успокоил ее Алекс. — Скажи мне наконец, что я должен делать?

Но потом он понял, что женщина не придет в себя, пока не окажется в том самом месте, куда она с такой настойчивостью увлекала и его.

— Иди вперед! — приказал он и запустил руку под подушку. Вирджиния была уже на выходе, когда Алекс, опустив что-то в карман, нагнал ее. Не обратив внимания на такси, стоявшие на площади перед гостиницей, Алекс побежал к маленькому гаражу на углу прилегающей улочки. Там вытащил из-под машины рабочего в грязной спецовке и о чем-то оживленно с ним заговорил. Удивленная нерасторопностью спутника, Вирджиния принялась было упрекать его, на что Алекс отреагировал неожиданно грубо:

— Дай мне заняться делом самому. Я не нуждаюсь в твоих советах.

Затем, обращаясь к мужчине, сказал:

— В общем, жду, Боб. Как ты понял, речь идет всего-навсего о небольшой дружеской услуге, о которой я никогда не забуду.

Через несколько минут они сели в потрепанный «Форд». Уже переодевшийся Боб был за рулем. Он подвез их к скверу с другой стороны от 8-й авеню, как и просила Вирджиния, которая знала, что Ральф появится со стороны 9-й.

— Будешь стоять здесь до нашего прихода, — распорядился Алекс.

Боб что-то недовольно пробурчал.

— Видел бы тебя Майкл, — услышала Вирджиния и злобно глянула на мужчину. (Вирджиния и Алекс вошли в сквер.

— А теперь рассказывай, — приказал молодой человек.

Вирджиния посмотрела на часы: еще не было двенадцати. Она наконец могла говорить.

— В последний день, когда я была у Эллен, туда заглянул знакомый моего мужа. В половине первого они встречаются, и Ральф будет обо всем знать.

— Потому что ты… не отдалась ему?

— Да… и не только поэтому.

— Сволочь! — выругался Алекс и продолжил напряженным и холодным тоном: — Короче, ты не хочешь, чтобы он рассказал? Так? Где ты была раньше, девочка? Мы бы обстряпали это и проще, и надежней.

— До сегодняшнего утра я ничего не знала… он прислал письмо.

Алекс был тронут тем, что она, не колеблясь, пришла к нему.

— Будь спокойна, я это улажу, — сказал он.

Они прошли к скамейкам на дальней аллее, откуда был прекрасный вид на вход. Алекс молча курил. Вирджиния сидела, прижавшись к нему всем телом, как бы ища защиты.

— А потом? — вдруг спросил мужчина. — Что будет потом? Когда я разберусь с этим парнем? Ты станешь моей? Я не говорю о муже, конечно.

Она утвердительно наклонила голову.

Больше они не произнесли ни слова. Время от времени Алекс взглядом измерял расстояние, которое отделяло скамейку от входа в сквер и машины Боба, откуда доносился звук работающего мотора. Обессилевшая Вирджиния даже не думала ни о чем. Просто ждала, ждала, не зная чего. Никогда еще она настолько не принадлежала себе.

— Двенадцать двадцать, — процедил Алекс и поднялся. — Пора. Смотри внимательно и, как только он возникнет, тут же покажи мне его.

Вирджиния повернулась и задрожала. В ста шагах от них по аллее, на которой вот-вот появится Ральф, прогуливался Кроуз.

— Что? Он там? — крикнул Алекс. — Показывай!

Вирджиния испугалась. На лице ее любовника было выражение точь-в-точь как тогда, ночью, в баре.

— Да говори же! — подстегивал он ее. — Не медли!

— Нет, нет, уйдем! — забормотала она, увидев Ральфа, который пересекая тень, падающую от домов, вошел в сквер. К нему, немедля, поспешил Кроуз.

— Вот этот, худой… он приближается к моему мужу, — решилась Вирджиния. И, будто натравливая пса, закончила: — Иди, Алекс!

Немного согнувшись, он побежал к двум мужчинам на центральной аллее. А Вирджиния, не желая того, ноги несли ее сами, — к машине.

— Садись! — бросил Боб озлобленно.

Они прислушивались. Сначала было тихо, потом до них донеслись неясные крики, и они увидели, как люди побежали в одном направлении. Шум в сквере усиливался. Мимо промчалась полицейская машина. И тогда Боб резко нажал на стартер.

 

83

Кроуз написал и отправил послание Ральфу, он предполагал, что оно удивит де Брикассара и что тот обязательно поделится об этом с женой. Он даже не сомневался, что встревоженная молодая женщина позвонит ему и будет умолять о встрече. Как же ему хотелось насладиться ее унижением! Нет, потом он, конечно, оставил бы ее в покое, ибо игра начинала утомлять его. Однако утро прошло, а Вирджиния молчала. Кроуз позвонил сам, но ее не оказалось. «А стоит ли игра свеч? — задумался он тогда. — Ну, а почему бы и нет?» Правдоподобный предлог, чтобы увидеться с Ральфом, он заготовил, а там в ходе разговора все и выяснится… Правда, смущало и немного страшило, что Вирджиния не откликнулась. «Тем лучше! — рассудил Кроуз. — Пикантней будет встреча…» Его резон был прост: раз предстоящее событие пугает, беспокоит тебя, раз оно может доставить сильные ощущения, значит, его нельзя оставлять без внимания.

В общем, он прибыл на место встречи всего за несколько минут до назначенного времени. И как только ступил на аллею, откуда открывался прекрасный вид на площадь, он заметил Ральфа, который шел ему навстречу.

Это был тот самый момент, когда вперед бросился Алекс. Его не заботило, что будет потом. Задача была поставлена, и выполнить ее он считал своим святым долгом. Тем более просила любимая… Ее крик шепотом разгорячил его кровь, укрепил его воинственный дух, который сдерживал у него Майкл. И так как удача уже не раз сопутствовала ему во многих трудных и опасных делах, ничто не могло заставить его отступить.

Он бежал, сжимая в кармане рукоятку ножа, и просчитывал: «Валю парня, сигаю через ограду и прежде, чем обо мне подумают, Боб сделает ноги». Алекс не сомневался в своих силах, ловкости и умении водителя. Но он не предполагал, что вмешается третий.

Увидев подбегающего к Кроузу мужчину, Ральф сделал резкий предупредительный знак. Кроуз быстро оглянулся и молниеносно отпрянул в сторону. Ослепительный блеск мелькнул перед его глазами. Алекс едва не упал, но со звериной ловкостью восстановил равновесие и снова замахнулся ножом. Находящийся ближе всех Ральф попытался остановить удар, который приходился Кроузу прямо в сердце. Он прыгнул, и… лезвие попало ему в грудь. Последнее, что он помнил, — это искаженное лицо и металлический оскал нападавшего.

Алекс еще мог скрыться, но замешкался, поняв, что ранил или убил мужа Вирджинии. Это длилось не более секунды, однако этого было достаточно, чтобы Кроуз крепко вцепился в его руку с ножом. Сбегались прохожие, послышались свистки полицейских. Алекс сдался. У его ног неподвижно лежал раненый мужчина.

 

84

Покрутившись по городу, Боб притормозил на Ист-Ривер Драйв.

— Все. Дальше сама, — сказал он Вирджинии.

Она не поняла.

— Выходи! — угрожающе крикнул приятель Алекса. — Сегодня не тот день, чтобы лезть в глаза фараонам.

Вирджиния повиновалась, спросив только:

— А Алекс? Что будет с ним?

Боб злобно взглянул на женщину, но ее растерянность немного смягчила его, и он ограничился замечанием:

— Читай вечерние газеты! Из-за тебя, шлюшка, загремел!

«Форд» мгновенно скрылся за поворотом.

— Мне пора, мне нужно домой, — произнесла вслух Вирджиния.

Оглянувшиеся на разговаривающую сама с собой женщину прохожие вывели ее из оцепенения, в котором она находилась с того момента, как Алекс побежал к Кроузу. Она бесцельно брела, окруженная толпами машин и пешеходов. Ей все казалось, что она находится в «Форде» рядом со спешащим куда-то молчаливым Бобом, водителем.

Необходимо было что-то предпринимать, но Вирджиния не знала, с чего начать и к чему это может привести. Ей хотелось возвести стену, вырыть пропасть между собой и будущим, о котором она не думала ничего хорошего. Ибо сегодня четко поняла: от судьбы не уйти. А то, что ее судьба несчастна, это становилось очевидным с каждым днем, с каждым часом.

Алекс убил, она была в этом уверена. И это не вызывало в ней никаких эмоций. Люди, их поступки, ее собственные действия стали абстрактными знаками, смысл которых ей только предстояло разгадать. Итак, Алекс убил Кроуза, потому что тот хотел рассказать Ральфу ее тайну. Кроуза не стало, и бояться теперь нечего. Ральф ничего и никогда не узнает. И она может быть спокойна за его и свое будущее. Вирджиния поспешила домой, наступало время обеда.

Но Ральфа не было. Это почему-то не удивило ее. Уставшая, она прилегла на диванчик и тут же крепко уснула. В два часа в квартиру позвонили, но Вирджиния ничего не слышала. Едва добудилась ее и горничная, вошедшая в комнату.

— Мадам, мадам! — трясла она хозяйку. — Там доктор, что-то случилось с мистером Ральфом. Проснитесь!

Первая мысль, пронзившая проснувшуюся Вирджинию, была о том, что Кроуз успел все рассказать Ральфу и тот не хочет больше возвращаться домой.

— Я не хочу никого видеть, — сказала она.

— Это нужно, мадам, — настаивала девушка тревожным голосом, — пройдите в гостиную.

Доктор был очень бледен.

— Мадам, произошел несчастный случай, в котором никто ничего не может понять…

Он замолчал, видимо подыскивая подходящие слова и надеясь, что она заговорит первой. Но Вирджиния не реагировала. Эта неподвижность и суровость ее лица напугали его.

— Уверяю вас, не нужно терять надежду, — продолжал он быстро. — Мистер де Брикассар ранен. Какой-то ублюдок пырнул его ножом… задето легкое…

— Кто? Кто ранен? Я не понимаю! — Вирджиния бросилась к мужчине, и он едва нашел в себе силы повторить:

— Мистер де Брикассар, ваш муж, мадам. В сквере на 9-й авеню… Я не могу ошибиться, мадам, — произнес он печально, — меня прислал к вам профессор Сандерс. Он только что сделал операцию мистеру де Брикассару. Ваш муж ранен каким-то уголовным типом в сквере на 9-й авеню, и его тут же доставили к нам в клинику. Естественно, он еще без сознания, задето легкое… и когда он падал, получил сотрясение мозга, но… есть надежда, что он выживет. Я вас провожу, мадам.

 

85

Даже подъезжая к клинике, Вирджиния никак не могла поверить, что сейчас она увидит Ральфа, распростертого на больничной койке, беспомощного, а может быть, и умирающего… Нет, этого не может быть. Этого не должно было случиться, ведь она не хотела, чтобы Алекс убивал Ральфа… там был Кроуз, и она показала его Алексу. Ей все еще казалось, что это сон, она бредит… она заболела…

Но сдержанный и грустный профессор Сандерс, который встретил ее в клинике, был реален, и туман в ее голове стал рассеиваться. Вирджиния хорошо знала профессора Сандерса, видела его, когда он приходил в их дом во время ее болезни, и потом они с Ральфом не раз ужинали с профессором Ральф был дружен с ним, восхищался его талантом и относился к нему с большим уважением Профессор платил ему тем же. Именно профессор Сандерс рекомендовал Ральфу, кого из специалистов пригласить к Вирджинии.

Если профессор здесь… если он шел навстречу к ней, значит… Но у нее уже не было времени что-либо обдумывать. Профессор взял ее за руки.

Это был моложавый невысокого роста человек, на лице которого сейчас была заметна озабоченность.

— Дорогая миссис де Брикассар, не падайте духом, — сказал профессор. — Я отвечаю за его жизнь. Об остальном — завтра.

— Я могу его увидеть?

— Конечно. Но он еще в коме. Надеюсь, завтра ему станет лучше.

Вирджинию проводили в палату Ральфа. Она вошла туда твердым шагом, но не смогла приблизиться к мужу и остановилась посередине комнаты. Бледный, без кровинки в лице, Ральф лежал на кровати, укрытый до подбородка белой простыней. Сердце Вирджинии сжали сострадание и страх, ее охватил озноб. Однако к чувству горечи и раскаяния примешивалось чувство облегчения. И не только оттого, что муж все-таки жив, а оттого, что глаза Ральфа закрыты и он не может посмотреть в ее глаза. Она бы сейчас этого не выдержала. Случившееся тяжелым гнетом придавило Вирджинию. Она давно уже ощущала себя загнанным в капкан зверем, но вот теперь капкан захлопнулся. Неминуемая расплата, которой она пыталась избежать и против которой направила дикую, необузданную страсть Алекса, приняла самую жестокую форму. Ей захотелось немедленно убежать отсюда, скрыться от всех этих сочувственных глаз, от недоуменных вопросов.

— Я больше не могу, — прошептала она. — Мне нужно выйти.

В коридоре ее поджидал странный, с озабоченным видом мужчина. Как только Вирджиния показалась на пороге палаты, он тут же приблизился к ней.

— Извините, что я беспокою вас в такой тяжелый момент, — обратился мужчина, — но мне поручено следствие. Ваш муж пока не в состоянии говорить, быть может, вы проясните нам…

Вирджиния с закрытыми глазами прислонилась к стене. Мысль, до этого момента не приходившая ей в голову, вдруг ослепила ее. Она же была сообщницей Алекса! Ее сейчас арестуют!

— Подумайте, мистер! — набросился на следователя сопровождавший Вирджинию врач. — Что миссис де Брикассар может знать? Мистер Кроуз объяснил вам, что это он был целью нападения и что мистер де Брикассар получил удар случайно. Нет, вам мало этого…

Он отвел следователя и тихо продолжил: — Это ваша обязанность, я знаю, но проявите жалость, не трогайте ее хотя бы некоторое время. Они так любят друг друга! Вы же видите: она убита горем.

Вирджиния смотрела вслед удаляющемуся полицейскому, с трудом понимая, что все еще на свободе. Потом обратилась к сопровождающему:

— Вы говорили о мистере Кроузе, вы его видели?

— Я же вам сказал, я думаю, мадам…

Вирджиния смутно припомнила, что по пути в палату Ральфа врач что-то рассказывал ей, но смысл сообщения ускользал от нее. Она попросила повторить. Молодой человек повиновался. В глазах Вирджинии возник образ приготовившегося к броску Алекса. Она сжала губы, чтобы не застонать: «Это я, это я его заставила…» Потом прошептала, ни к кому не обращаясь:

— Он умрет…

— Прошу вас, не надо, — принялся успокаивать ее врач. — Вы же слышали, что сказал шеф. Серьезной угрозы нет, это точно.

— Почему он так неподвижен?

— После такого шока это естественно. Но он будет жить, я вас уверяю!

И все-таки нотки опасения в его голосе были. Но она не стала больше расспрашивать его. Главное прозвучало: Ральф будет жить.

 

86

Вирджиния остаток дня провела у постели мужа. Он по-прежнему был без сознания. Изредка Вирджиния наклонялась к нему и прислушивалась. К счастью, сердце Ральфа билось ровно.

Вечером профессор Сандерс сам сменил раненому повязку и осмотрел рану. Рядом, зажмурившись, стояла Вирджиния и с ужасом смотрела на зашитое отверстие в левом предплечье. Может быть, отсюда уходила жизнь Ральфа. Она хорошо знала оружие, которое нанесло этот удар. Раздеваясь, Алекс всегда клал под подушку револьвер и нож с короткой бежевого цвета рукояткой, которым Вирджиния не раз забавлялась.

Вирджиния задрожала так, что даже застучали зубы.

— Было бы лучше, если бы вы все же пошли домой, — сказал профессор, заметив ее состояние, — хороший уход де Брикассару обеспечен. Это моя забота. Так что отдохните до завтра, Завтра, пожалуй, решающий день… Не для его жизни, но… В общем, увидим… Идите, идите, дорогая.

Она подчинилась с чувством скрытого удовлетворения. Но не домой поехала Вирджиния. Смутное, но неотвратимое желание посетило ее, и она назвала в такси адрес Кроуза. Неведомая сила притяжения тянула ее к этому человеку, с которого все начиналось и которым, казалось, все должно было закончиться. К человеку, который знал о ней все.

Как ни странно, но он ждал ее.

— Я знал… — сказал Кроуз отсутствующим голосом.

Он провел гостью в шикарную гостиную, в которой был затоплен камин. Кроуз сел перед огнем и как-то потерянно опустил свои длинные руки.

— Ничего нового, да? — спросил он с той же странной рассеянностью. — Я только что звонил в клинику. Там выхаживают Ральфа, но речь… о моей жизни…

Вирджиния молчала, но какое-то необычное, скорее приятное чувство осторожно охватывало ее. Ей казалось, что общество Кроуза — это единственное, что она могла сейчас вынести, никто другой был не нужен, и он, словно понимая это, говорил слова, единственные слова, которые она могла и хотела воспринимать.

Художник периодически переводил взгляд с пламени на свои руки, которые то приближал к огню, и тогда казалось, что он хочет, чтобы пламя обожгло их, то удалял.

— Когда он упал, я был уверен, что он не умрет, — продолжал Кроуз. Затем он с трудом поднял глаза на Вирджинию и спросил: — Вы были уверены, что я расскажу?

Молодая женщина молча опустила глаза.

— Как же вы любили его! — после паузы произнес Кроуз. — Такой, как я, не мог понимать этого… Да, я допустил роковую ошибку. Я не мог предвидеть, на что может толкнуть подобное чувство… — Вирджиния внимательно посмотрела на собеседника. «Он был не способен разглядеть любовь, — думала она. — А Ральф не мог увидеть порок… Если бы он догадался, то удержал бы меня… Но это был бы совсем другой Ральф…»

— А другой! С этим ужасным ножом! — воскликнул Кроуз. — Какая страсть была в этом парне!

Он поежился от озноба и опять приблизился к огню.

— Я единственный, — бормотал он, — и нет мне оправдания. Вы трое получили смертельные раны, а я чистенький, я всего избежал. Почему? Во имя? Чтобы снова взяться за свои жалкие эксперименты?.. Как хорошо нам вместе! На всей земле никто, даже самые пылкие любовники, не нуждаются так друг в друге… вам нужен я, а вы нужны мне… — Кроуз горько усмехнулся и замолчал.

— Скажите, — первый раз за вечер заговорила Вирджиния, — когда вы увидели Алекса, то сразу подумали, что это я его послала?

Кроуз тихо поправил:

— Мы. Его послали мы…

Его раздумья прервал звук спокойного дыхания: Вирджиния спала, сидя на диване в неудобной позе.

«Сколько бессонных ночей… Сколько терзаний… И завтра должно все решиться…», — подумал Кроуз и вспомнил об опасениях профессора Сандерса, о расследовании. Как эта несчастная с лицом обиженного ребенка могла защищать то светлое, что в ней осталось? И почему он был слеп раньше?

Кроуз беззвучно, боясь нарушить ее сон, подошел к дивану. От лица спящей Вирджинии веяло спокойствием и невинностью. Неужели это та самая женщина, полуодетая шлюха из дома, в который он же ее и отправил однажды пользуясь ее болезненным состоянием? Неужели он — это тот самый подлец, который ответил на мольбу несчастной женщины там, в этом доме, намеренно уклончивым жестом? Жестом, который, если смотреть правде в глаза, и нанес рану этому святому парню Ральфу де Брикассару.

Кроуз нежно прикоснулся к волосам женщины. Потом принес самое мягкое одеяло и тихонько накрыл ее. Ему показалось, что это его младшая и очень несчастная сестра.

 

87

Вирджиния проспала до девяти часов и проснулась с ощущением вернувшихся физических сил, но вскоре пожалела о прошедшей усталости. Ее вновь обступила тревога за состояние Ральфа. То, что привело ее к Кроузу, казалось ей теперь жалким и ничтожным. «Это все от слабости и нервов», — пожалела о содеянном Вирджиния. Воспоминание о разговоре вызвало жгучий стыд.

Вошел Кроуз. Он испытывал те же самые чувства беспокойства и тревоги. Мрак и тени исчезли, ушли вместе с ночью. Жизнь сделала еще один шаг вперед.

При свете нового дня все изменилось: поступки, жесты, слова, внушенные роковыми законами, и действия, которые были лишь стеснительными свидетелями спонтанных чувств.

— Я звонил в клинику, — сказал Кроуз. — Его жизнь вне опасности, Ральф уже даже в сознании…

Вирджиния ничего больше не слушала. Ральф пришел в сознание, а ее там не было. Она забыла свой вчерашний страх, что он по ее глазам поймет причину случившегося, но сегодня ей уже хотелось посмотреть в его глаза и увидеть, догадывается ли он о том, почему все так произошло. Если да, то она сразу это увидит по его суровому вопрошающему взгляду, а может быть, недоуменному и… обиженному. И тогда… Вирджиния еще не знала, что будет делать, если Ральф обо всем узнает или уже знает. Она еще просто не думала об этом. Сейчас для нее главным было то, чтобы Ральф выжил. Она будет рядом с ним, она поможет ему выкарабкаться, а уж потом… она или уйдет, или…

Ральф встретил ее радостной улыбкой, конечно, он был еще очень слаб и лицо еще сохраняло бледность от большой потери крови, но в глазах появился живой блеск, и он взглядом потянулся к Вирджинии.

— Я ждал тебя, — тихо проговорил он, — и очень беспокоился. Наверное, ты испугалась, родная. Сам не понимаю, что произошло…

— Тебе не надо много говорить, — Вирджиния склонилась над Ральфом и прикрыла ладошкой его губы. — Потом, мы все обсудим потом. Не волнуйся, я буду рядом с тобой.

Вирджиния еще что-то говорила, радуясь, что смогла выдержать его взгляд и пережить эту встречу. Ральф улыбнулся и закрыл глаза. Он и в самом деле был еще очень слаб. Вирджиния присела рядом с кроватью на стул, гладила руки Ральфа и, ни о чем не думая, неотрывно смотрела на его красивое бледное лицо.

С того дня она буквально поселилась в больнице и превратилась в сиделку выздоравливающего Ральфа. Она была так увлечена уходом за ним, что совсем забыла о той другой женщине, что жила в ней: проститутке и убийце, но ей напомнили…

Однажды, когда она буквально на час приехала домой, горничная, молодая женщина, которая прислуживала Вирджинии со времени их приезда в Нью-Йорк, однажды подошла к хозяйке и с явным выражением замешательства произнесла:

— Я не хотела беспокоить вас, мадам, но когда вы были в больнице… Вы видели газеты?

— Нет, — спокойно, ничего не подозревая, ответила Вирджиния, и это была правда. — А что там?

— Вот и хорошо, что не видели, — продолжала облегченно девушка. — Там портрет убийцы…

Прислуга рассказывала о своих переживаниях, но Вирджиния ее больше не слышала. Главное было сказано: она узнала Алекса. Вирджинии показалось, что комната, мебель, эта неумолкающая женщина — все стало раскачиваться. Эти колебания охватили и ее. Чтобы не упасть, она должна была сесть.

— Я вижу, миссис, вы, как и я, потрясены, — заключила горничная. — Но знайте, до разговора с вами я молчала. Но теперь я вынуждена известить следователя. Ничего не сказать ему было бы преступлением.

Как горько пожалела теперь Вирджиния об этом роковом возвращении домой! В больнице, вдали от мира и своего прошлого, у нее было право на убежище. Какое безумие! Как она могла поверить, что навсегда отрубила нити, связывающие ее с прошлым? И вот они снова опутывают ее. Но разве она недостаточно страдала? Какая дань нужна им еще? Ее жизнь?..

— Правда ведь, это необходимо сделать, мадам? — спросила прислуга.

— Конечно, — машинально ответила Вирджиния, не осознавая, что говорит. Перед ней вставали все неизбежные последствия этого разговора: следствие, направленное против нее, обвинение в соучастии, тюрьма и… Ральф, который проклянет ее…

— Подождите, Шинна… Нет, не нужно! — закричала Вирджиния.

Удивление прислуги, недоверчивое, подозрительное выражение ее лица вернули самообладание Вирджинии.

— Да… ваше… то есть наше свидетельство… мы всегда с ним успеем… через два… или три дня. Сейчас я не могу покинуть… вы же знаете.

— Как хотите, мадам, но меня и так уже грызет совесть, я так долго ждала.

И снова ее загоняли в угол. Снова преследовали, снова отдавали на милость ее злобной судьбы. На этот раз за дело взялось общество со всеми своими обычаями и привычками, оно пришло на смену маньяку из ее кошмарных снов. Кто же теперь поможет Ральфу, кто будет ему улыбаться, ухаживать за ним…

Вирджиния неожиданно подумала о смерти. Эта мысль и раньше мелькала у нее в голове, но как будто в тумане, среди прочих, а сейчас она возникла вполне отчетливо. Очевидно, у нее нет другого выхода, но… не сейчас. Если она покончит с собой сейчас, это снова вызовет шум и возбудит любопытство, и тогда все узнают про ее двойную жизнь. Ральф не переживет этого. Необходимо, чтобы он поправился окончательно, а пока… пока она должна сделать все, чтобы никому и в голову не пришло связать ее имя с именем убийцы.

— Я пойду до конца, — ожесточенно шептала Вирджиния, — я сделаю все, чтобы не причинять ему новой боли…

Она немедленно позвонила Кроузу и попросила его прийти. «Это мой сообщник, — думала Вирджиния, — он обязательно мне поможет».

Сам вид женщины заставил Кроуза отнестись ко всему очень серьезно.

— Да, — подтвердил он, — они шутить не будут. Это видно по публикациям. Полиция уже о ком-то или чем-то пронюхала.

— Обо мне?

— Нет… или так: пока нет… У этого парня слишком заметная пасть. Кстати, одна из его кличек — Золотая пасть, об этом писали… В общем, до Эллен уже добрались. Им было нетрудно установить, что Алекс приходил на 15-ю улицу почти каждый день и к одной и той же женщине. По фотографиям в газетах Эллен и ее подружки поняли, что в это дело замешан третий, то есть я. Далее сама собой напрашивается связь между моим визитом в заведение и вашим исчезновением. Выходит, что Алекс бросился на меня из-за какой-то пропавшей проститутки. Кроме того, полицейский и прохожие уверяют, что в момент нападения видели бегущую женщину, которая потом села в машину… Пресса кишит этими деталями. Жаль, что вы не читали… Все делается, чтобы возбудить любопытство: нападение среди бела дня в центре парка и так далее… Наконец Алекс со всеми его кличками… таинственный автомобиль и, конечно, эта женщина… Нет ни одной газеты, которая бы не напечатала огромными буквами: Таинственная Незнакомка. Кроме того, надо учесть известность Ральфа де Брикассара.

— Что еще? — нетерпеливо спросила Вирджиния.

— Все. Это все, больше против вас ничего нет. Но! Есть и положительные моменты. Несмотря на все поиски, машину и шофера не нашли до сих пор. И второе — молчание Алекса. Молчание почти героическое, потому что, заговорив, он облегчил бы свою участь. Но он будет молчать, это очевидно. Еще что?.. Важно, что следствие, так сказать, в моральном плане на ложном пути. Полиция и пресса уверены, что Таинственная Незнакомка… вы меня простите…

— Да говорите же!..

Он был восхищен Вирджинией, отбросившей все заботы о себе ради любви к Ральфу. А тот, другой, преступник, он же почти каторжник! И все из-за любви к этой женщине. Кроуз продолжал:

— Для всех Таинственная Незнакомка — это публичная девка, и так как никто в доме на 15-й улице о вас ничего толком не знает, шансов установить связь между нею и вами почти никаких. Но вы прекрасно понимаете, что промолви ваша служанка хоть слово — и все потеряно.

— Я буду отрицать… я докажу, что она лжет… что это месть…

— Не надо, я вас умоляю, — сказал Кроуз, поморщившись. — Вы должны вести себя разумно. Не поверят горничной, так есть в запасе Эллен, которая тут же вас узнает.

— А еще Дэзи… Эдна… — забормотала Вирджиния. — И все клиенты…

В ее памяти одно за другим стали возникать имена: Гарри… Джон… Эндрю… Стивен…

— И все это будет в газетах, — заключила Вирджиния, — и Ральф это прочтет, потому что уже может читать. Как я радовалась, когда обнаружила это!

Вдруг ее лицо исказила гримаса, которая странным образом напомнила Кроузу оскал парня с золотыми зубами.

— Но она ничего не скажет, — зловеще прошептала Вирджиния.

Вирджиния хотела отнять свои руки, которые все еще держал Кроуз. Он сжал их еще крепче.

— Алекс в тюрьме, а сами вы не можете… — так же тихо проговорил ужаснувшийся Кроуз.

— Но, может быть, — продолжил он, — деньги?..

— Нет. Я ее знаю. Она честная, очень честная…

— Но… что же тогда?.. — повторял Кроуз, покидая дом де Брикассара.

Вирджиния решила немедленно поговорить с горничной. Она сделала вид, что доктор посоветовал ей не отлучаться от больного ни на минуту (что в общем-то было почти правдой), и попросила Шинну отложить признания.

Девушка согласилась молчать еще неделю.

 

88

В дни и часы, которые предшествовали преступлению, Вирджинии казалось, что ее муки дошли до предела и ничто уже не сможет сделать их еще более невыносимыми. Теперь она понимала, что ошибалась, ибо предела этим терзаниям нет. К месту и не к месту она вспоминала странное присловье, которое так нравилось Ральфу: Господи, не дай человеку испить до дна чашу страданий. Вирджиния физически ощутила бесконечность времени и пространства ее страданий. Каждый час приносил ей новые переживания, и с каждым часом она все больше убеждалась, насколько необходима Ральфу.

Нежная улыбка, это проявление радости любимого человека, которая всегда светилась в его глазах, была для нее настоящим чудом и одновременно новым источником тревоги. Что станет с ним, когда ее арестуют? Что он будет думать о ней, когда узнает о жене-преступнице, которая ударом ножа своего любовника-сутенера отняла у него здоровье и веру в близкого человека? Лучше бы Кроуз не играл в благородство, а сразу же все рассказал!..

Вирджинии было так плохо, что она подумывала уже забыться с помощью алкоголя или наркотиков. Тем более что достать их не составляло труда, ведь Майкл когда-то сам предлагал ей… Майкл! При воспоминании об этом монстре у Вирджинии затряслись руки. Не хватало еще разыскивать его, и тогда уж точно все пропало. Кроме того, она не имеет права одурманивать себя. Рядом с Ральфом она должна выглядеть веселой и спокойной. К тому же Ральфа отпустили домой. Правда, он пока еще никуда не выходил, но чувствовал себя уже настолько хорошо, что работал в своем кабинете. В перерывах Ральф выходил в гостиную и просил Вирджинию принести ему газеты. Он внимательно следил за процессом над покушавшимся на него человеком. И это для Вирджинии было сущей пыткой. Когда Ральф снова уходил к себе, она буквально впивалась в газеты, которые как будто гипнотизировали, завораживали ее.

Пресса была полна догадок о Таинственной Незнакомке, и это была смесь правды и вымысла почти в равных дозах. Следствие знало обо всем, кроме неизвестно куда исчезнувшей женщины, поэтому весь интерес сосредоточился на ней. Репортеры беспрестанно атаковали миссис Эллен и ее девушек. Детально описывались платья, в которых Вирджиния появлялась в доме миссис Эллен. Называлось время и дни, когда она там бывала. Вирджиния часто ловила себя на том, что порывается вскочить, скомкать все свои наряды и поджечь их. Хорошо, что Рэйчел с мужем были в Европе. Вирджиния надеялась, что Рэйчел не читает газет, иначе она бы уже давно узнала, кто скрывается под именем Таинственной Незнакомки: ведь Рэйчел прекрасно знает все туалеты Вирджинии. Хотя Вирджиния в свое время постаралась учесть и этот момент и одевалась скромно и незаметно, когда шла на 15-ю улицу, но все же бывали дни, когда она бежала туда как в полусне и не думала, что на ней надето.

Вирджиния не знала, какую бурю негодования вызвало известие о ранении Ральфа в клане Джексонов. Причем мнения разделились. Одни обрушивали громы и молнии на голову презренного убийцы и просили Бога и правосудие покарать его как можно строже, другие, и таких тоже было немало, злорадно ухмылялись, считая, что не бывает грома без дождя и следствия без причины. Когда разговор заходил о событии с их родственником в Нью-Йорке (а это была, пожалуй, у Джексонов, да и у всех в Хайворте, самая излюбленная тема для бесед: во-первых, родственник, а во-вторых, такой знаменитый), обворожительная Корнелия всегда мягко и загадочно улыбалась: «Ведь я же говорила, что Вурж не сможет надолго удержать такого мужчину. Конечно, он увлекся кем-то на стороне — и вот результат. Хорошо еще, что остался жив», — так и говорили ее глаза.

Миссис Джексон опять стала героиней и ходила теперь, скорбно опустив голову и горестно вздыхая каждый раз, когда слышала имя зятя. Она и телеграммы посылала Вирджинии и писала ей письма, но ответа не было. «Я ее понимаю, — говорила миссис Джексон, — девочка совсем потеряла голову от горя».

А Вирджиния даже не вскрывала писем от матери. Она была в полном смятении, оглушена, опустошена и выжидала только, когда улягутся страсти и Ральф окончательно придет в себя после ранения. Газеты теперь уже писали о пороках современного общества, при которых порядочным людям невозможно выйти на улицу, и требовали от правительства установить жесткий контроль за содержанием публичных домов. «Проституция и наркомания грозят будущему страны», — кричали газеты. А репортеры продолжали искать Таинственную Незнакомку. В конце концов один из них нагрянул и к де Брикассарам. «Все, я разоблачена!» — ужаснулась Вирджиния. Но молодой человек хотел узнать лишь о состоянии здоровья пострадавшего. Правда, он достаточно нагло посмотрел на Вирджинию и, когда разговаривал с Ральфом, то и дело оглядывался на нее. А может быть, Вирджинии это только так казалось, что этот взгляд не оставлял ее в покое даже тогда, когда журналист ушел. Тем более что Ральф опять взял в руки газеты и углубился в них.

— Ничего не могу понять, — бормотал он, — почему меня хотели убить из-за этой Таинственной Незнакомки. Надеюсь, дорогая, ты не думаешь, что я каким-то образом был с ней связан, — засмеялся он. Вирджиния чувствовала, что он переживает, как бы она не заподозрила его в неверности, и его смех звучал натянуто и неловко. Ральф просто с болезненным любопытством заинтересовался этой женщиной, из-за которой он безо всякой причины получил удар ножа. Он пытался понять, почему это произошло, и всякий раз, когда читал это имя, его взгляд обращался к Вирджинии. Конечно, он просто искал ее сочувствия и недоуменно вопрошал: — Да кто же она, черт возьми!

«Еще немного, — думала Вирджиния, молча глядя на мужа, — и ты сможешь увидеть ее фотографию рядом с фотографией убийцы…»

Отсрочка, о которой она договаривалась с горничной, подходила к концу. Час расплаты наступал во вторник. Ровно через четыре дня ее имя будет на устах всего Нью-Йорка и уж, конечно, Хайворта. «Та самая Вирджиния Джексон, ненормальная старая дева. Так и тогда было ясно, что она не совсем в своем уме»…

В воскресенье служанка позвала Вирджинию к телефону.

— Какой-то мужчина, мадам. Он назвался мистер Майкл, — сказала она. — У него очень странный голос.

Вирджиния долго не решалась брать трубку. Что еще предстоит ей услышать? На сколько дней сократится оставшийся ей срок? Но Майкл лишь потребовал немедленной встречи возле пруда в Центральном парке.

Когда Вирджиния нашла его там, она не узнала гиганта. Грустный взгляд, согнутые плечи, серое лицо и глубокая складка на лбу.

— Садись, — тихо сказал Майкл и указал на лодку, которую придерживал.

Не зная, чего ожидать от этого опасного человека, Вирджиния предполагала худшее: покалечит, убьет… Мужчина несколько раз взмахнул веслами, и они оказались почти на середине пруда. Перестав грести, он вздохнул:

— Нужно поговорить. В другом месте могут подслушать, а здесь…

Был выходной, по озеру сновали другие лодки, наполненные веселыми горожанами, вырвавшимися на природу.

— Алекс дал мне знать, чтобы я тебя увидел. Он сказал: передай ей, чтобы не волновалась. Другими словами, он тебя не выдаст, подруга. Этот дурак… А вот я… я бы заложил тебя не задумываясь… Вон что придумала… Ладно, проехали. Дальше… Есть хороший адвокат, я его выбрал сам. Так что с Таинственной Незнакомкой… в суде присяжных… все будет в порядке. В состоянии аффекта… ревность… короче, любовная драма. Это все хорошо… Но я бы тебя выдал и спас бы парня… Дурак! Пригрозил мне, что признается в одном убийстве. И ведь признался бы. Точно. — Он сжал челюсти и вздохнул: — Тебе повезло, коза. Боб выручил, я молчу… Алекс велел передать, чтоб ты его ждала. Дурак… Он убежит с каторги, вернется и хочет, чтобы ты осталась его женщиной. Ты меня слышишь?..

— Зачем все это? Послезавтра Шинна пойдет к следователю, и меня арестуют! — простонала Вирджиния.

— Какая Шинна?

— Моя горничная. Она видела у меня Алекса.

— Погоди… — сказал Майкл и надолго задумался. Если он не вмешается, эти новые свидетельства раскроют Таинственную Незнакомку. При этом интересы Алекса не пострадают. Даже наоборот. Но понравится ли это Алексу? Вряд ли… Все это взвешивалось в течение долгих минут, и иногда судьба Вирджинии висела буквально на волоске. Впрочем, она об этом даже не подозревала.

— Да, девчонка сможет пойти к следователю, — сказал наконец Майкл, — но это ничего не изменит, если я не захочу, чтобы что-то изменилось. Эллен с подружками у меня в руках. Твоя задача — отказываться и все. Тебе поверят больше, чем служанке. Она могла ошибиться. А ты жена потерпевшего. Но она никуда не пойдет. Так будет лучше.

— Вы хотите сказать, что… — заговорила Вирджиния.

— Не бойся. Я с ней только поговорю. Обещаю. Этого будет достаточно. Как я поговорил с другим, в которого Алекс не попал.

Он направил лодку к пристани и, перед тем как причалить, небрежно спросил:

— Передашь что-нибудь Алексу?

Вирджиния посмотрела Майклу прямо в лицо.

— Пусть он знает, — сказала она, — что, кроме мужа, не было у меня мужчины, которого бы я так любила. И скажите ему, что я прощаюсь с ним навсегда.

Казалось, ее тон взволновал Майкла. Он склонил голову и участливо погладил Вирджинию по руке.

— Я понимаю твое состояние… Твой муж, я читал, что он поправился. Я ведь сказал: тебе повезло! А насчет горничной можешь быть спокойна. Пока, коза…

Вернувшись из парка, Вирджиния застала у себя дома профессора Сандерса.

— Воскресенье, — пояснил он, — чем бездельничать дома, решил, что лучше побыть с Ральфом… Вот что, дорогая, надо бы вам поехать в Европу, поближе к югу, на солнце. Ральф со мной согласен. Ему это будет полезно, да и вам тоже. Отдохнете, придете в себя.

— Вот и прекрасно! — воскликнула Вирджиния. Ральф, дорогой, я так рада.

Вирджиния старалась говорить весело, но вдруг осеклась: переживания этого дня почти лишили ее голоса.

Вот и выход. Вирджиния уже несколько дней обдумывала свою дальнейшую судьбу. Вернее, судьба уже была ей давно известна. Но где?.. Она не хотела, чтобы несчастный случай произошел с ней в Нью-Йорке. Город и без того еще полон слухами о происшедшем, и, если что-то случится с ней здесь, многим не составит особого труда назвать подлинное имя Таинственной Незнакомки. Но в Европе… Сам не зная того, профессор Сандерс предложил ей очень удачный выход.

— Куда мы поедем, Ральф? — поинтересовалась Вирджиния.

— Надо подумать, — сказал он, — мне бы хотелось выбрать местечко, где не так много народа.

 

89

На следующий день, даже не получив причитающегося ей жалованья, ушла Шинна. Казалось бы, Вирджиния должна была успокоиться, она теперь была в полной безопасности, но она даже не почувствовала облегчения. Все равно она не сможет жить дальше с таким грузом на душе. Она была обречена. И речь шла только о времени, когда наступит окончательная и неминуемая расплата.

На следующий день Ральф спросил Вирджинию, согласна ли она поехать в Испанию и не возражает ли, если к ним присоединится дядя Рональд. Когда-то он провел там месяц, жил в Малаге и считает это место лучшим на земле. До сих пор он мечтает вернуться туда.

— Я готова ехать куда угодно, лишь бы тебе там было хорошо, — ответила Вирджиния. Из-за всех бед, которые свалились на нее, она впала в сомнамбулическое состояние, которое уже пережила однажды после своей болезни, поэтому Ральф решил не задерживаться с отъездом, надеясь, что путешествие окажет на Вирджинию благотворное влияние. «Она очень испугалась за меня, — говорил он дяде, — иногда там, в больнице, я не мог понять, кому из нас хуже: мне или ей». «Да, твоя жена удивительная женщина, — соглашался дядя, — она так предана тебе».

Сборы не заняли много времени, и уже через неделю де Брикассары гуляли по средневековым улочкам Малаги. Но здесь их ждало разочарование. Разношерстные и разноязыкие толпы туристов не давали надежды на спокойный, уединенный отдых. Возбужденные крики будили их с раннего утра, и веселье продолжалось до поздней ночи. «Никогда не думал, что на свете столько бездельников, — ворчал дядя Рональд, — когда я здесь был первый раз, Малага произвела на меня впечатление тихого и спокойного города. Как все меняется в этом мире».

Решили ехать дальше и неподалеку нашли уютную деревушку, где, как оказалось, кроме них расположилось на отдых всего лишь несколько человек приезжих англичан. Но не только покой этого милого уголка побудил путешественников остаться здесь, но было и другое — замок. Огромный средневековый замок с островерхими башнями, который возвышался на обширном каменистом плато неподалеку от деревни, точь-в-точь как Голубой Замок давней мечты Вирджинии. В другое время она бы посчитала, что свершилось чудо и ее мечта превратилась в реальность. Но сейчас Вирджиния безразлично смотрела на серую каменную громаду, которая вырисовывалась на ослепительной голубизне неба. Зато Ральф, как только увидел его, вспомнил рассказ Вирджинии о Голубом Замке ее мечты.

— Он тебе ничего не напоминает, дорогая? — спросил он жену.

— Нет, — покачала она головой, хотя прекрасно поняла, что имеет в виду муж. Но однажды ее мечта уже исполнилась, и Голубой Замок остался в прошлом: ее лесная хижина на Сауресе. Там она была по-настоящему счастлива.

 

90

На окраине деревушки, откуда открывался чудесный вид на поросшие деревьями горы и старинный замок, де Брикассары сняли полдома. Веселая говорливая хозяйка рассказала им его историю. По ее словам, этот замок возвели четыреста, а может быть, и пятьсот лет тому назад, точно теперь уже никто не скажет. И принадлежал он одному из старейших и богатейших родов в Испании. Но, как это всегда бывает, люди разоряются и остается от былого могущества одна лишь фамилия, да и ее со временем начинают произносить так, что от первоначальной ничего и не остается. Ральф с Вирджинией улыбались, слушая хозяйку и догадываясь, что она просто не знает, кому принадлежал этот замок, и своим многословием старается увести их от этого вопроса. — Но люди говорят, что когда-то здесь жил один уже очень пожилой граф, который прославился в сражениях и из одного из своих многочисленных военных походов привез удивительной красоты девушку-славянку. Никто не знает, женился он на ней или так они жили, но в первое время в замке устраивались великолепные приемы и балы, на которых она всех затмевала своей красотой. А потом все сразу прекратилось. То ли он ее приревновал, то ли еще что там получилось, но только граф больше никого в свой замок не приглашал, а если кто без приглашения являлся, то так ни с чем и уезжал обратно. Ворота всегда были закрыты. Граф свою славянку ревновал даже к слугам, и они тоже все постепенно разбежались. Так вот и возникла эта деревня. Люди уходили из замка и строили здесь, неподалеку, себе дома. Куда еще идти? Везде одинаково, — глубокомысленно изрекла хозяйка и продолжала: — Граф оставил при себе одного только старого слугу, а его жена, наверное, сама за собой ухаживала, потому что больше в замке никто не жил. И что с ними потом стало, тоже никто не знает. Наверное, так там и остались. До сих пор люди боятся туда ходить. Находятся, конечно, смельчаки, которые подходят к самому рву, а потом прибегают обратно сломя голову. Говорят, что оттуда стоны какие-то слышатся, хотя какие уж там стоны, столько времени прошло…

— И что же, никто из ученых не заинтересовался до сих пор этим замком? — спросил дядя Рональд.

— Не знаю, ученые уж или кто другой, но приезжают, смотрят, — подтвердила хозяйка. — Ну так они ведь нам не показывают, даже если что и найдут. А только я вам точно говорю, туда подходить опасно. Говорят, есть там тропинки-ловушки. Идешь-идешь по ним, а потом — бац — и в пропасть сваливаешься, и поминай как звали. Таких случаев тоже много. Опять же, говорят, что это сам граф еще тогда придумал, чтобы никто к его замку близко не подходил. Так что и вам я не советую туда ходить, — заключила хозяйка. — Лучше на море отдыхать… Наше море самое красивое.

И действительно, другой своей стороной деревушка выходила на морской берег, и со второго этажа дома, где остановились де Брикассары, открывалась чудесная панорама моря, уютных бухточек на каменистом берегу и медленно скользящих в сторону Малаги белоснежных лайнеров.

Красота местечка была просто щемящей, и даже повидавшей свет Ральф вынужден был признаться, что ему редко приходилось видеть подобную красоту, которая несет на себе отпечаток вечности.

Дядя Рональд не особенно докучал молодым своим присутствием. Он познакомился с четой англичан примерно одного с ним возраста, и они с удовольствием проводили время вместе, исследуя окрестности замка или отдыхая на берегу моря под полосатым рыночного вида тентом.

Ральф с Вирджинией оставались вдвоем, они устраивались где-нибудь на выступе каменистого плато и молча созерцали чудесные и каждый раз неожиданно новые виды. Или тоже уходили на берег моря. Вирджиния купалась, а Ральф потихоньку плескал на себя морскую воду, стоя где-нибудь на прибрежных камнях. Рана, правда, уже совсем затянулась, но плавать он еще не мог.

Вирджинию неумолимо тянул к себе замок. Эта серая безжизненная громада стала для нее как бы символом всей ее жизни. Романтический Голубой Замок юношеской мечты в реальности превратился в полуразвалившееся нагромождение камней, к которому люди даже приближаться боялись.

До приезда сюда у Вирджинии еще мелькали мысли, что можно все забыть и начать жизнь сначала. Но что ждет ее в будущем? Постоянные страхи, что ее тайна будет раскрыта? Даже если все успокоится и они с Ральфом уедут из Нью-Йорка и вообще из Америки, она никогда не будет спокойна. Алекс все равно разыщет ее хоть на краю света. Теперь она повязана с ним преступлением, и только смерть разорвет эти страшные узы.

Вирджиния решила осуществить свой план перед отъездом, пусть Ральф спокойно отдохнет и наберется сил. Но проходили дни, а Ральф не заговаривал об отъезде. Он возобновил работу над книгой и по утрам уходил в сад, где устраивался со своими бумагами в беседке и работал там до обеда. Потом они с Вирджинией, иногда к ним присоединялся дядя Рональд, ходили гулять, чаще всего в окрестностях замка, осторожно передвигаясь по тропинкам-ловушкам, о которых их предупреждала хозяйка. В этих прогулках Вирджиния всегда старалась идти впереди в надежде, что судьба смилостивится над ней и она, нечаянно оступившись, упадет в ров. Это будет самым лучшим исходом и для нее, и для Ральфа. Она устала жить в ожидании конца и чувствовала, что ее силы и нервы уже на пределе. А Ральф? Ральф воспримет все как несчастный случай, и ему никогда в голову не придет, что она искала смерти. Но судьба и на этот раз не была к ней благосклонна. Все тропинки заканчивались каменными завалами, и надо было очень постараться, чтобы попасть в ров. Местные жители обезопасили себя от всех случайностей.

 

91

Однажды утром Вирджиния проснулась, когда Ральф уже ушел. Она позавтракала в одиночестве и пошла в сад. Вирджиния шла, скрестив руки на груди, и белая камелия, прикрепленная у плеча, нежно касалась ее щеки. Сад был большой, и у хозяйки, очевидно, не хватало времени как следует заняться им. Возле ограды, отделявшей сад от деревенской улицы, было много пыли. Завитки виноградных лоз, эвкалипты и лимонные деревья, даже тачка для перевозки мусора, оставленная здесь совсем недавно, — все было покрыто толстым слоем пыли. Но достаточно было обойти цветочную клумбу и пройти еще несколько шагов в глубь сада, чтобы можно было попасть словно в иной мир, зеленый, прохладный, где лепестки цветов и листья кудрявились от влажного ветерка.

На шее у Вирджинии был повязан легкий лиловый шарф, и от него даже в обесцвечивающих ослепительных лучах солнца ложились лиловые отсветы на ее лицо и на землю, по которой она шла. Лицо Вирджинии было замкнутым, почти суровым, только во взгляде раскосых глаз сквозило что-то растерянное, жалобное.

Дорожка с бордюром из белого камня, за которым зыбилось душистое марево, вывела ее на открытую площадку над морем. Там, у огромного эвкалипта, самого большого и старого дерева в саду, была сооружена ажурная деревянная беседка, в которой стоял стол и плетеные кресла. Здесь она и нашла Ральфа. Он сидел за столом и писал, время от времени отрываясь, смотрел на море.

Услышав шаги Вирджинии, он повернулся в ее сторону и, ласково улыбнувшись, жестом пригласил ее присесть в одно из кресел.

— Как у тебя настроение, дорогая? Правда, сегодня чудесный день?

— Да-а, — неопределенно протянула Вирджиния. В глазах Ральфа появилось озабоченное выражение, и он внимательно посмотрел на жену. Ее лицо показалось ему несчастным.

— Как ты себя чувствуешь? — забеспокоился Ральф.

— Не волнуйся, милый, со мной все в порядке. Я пришла посмотреть на тебя, а потом пойду купаться.

— Я пойду с тобой, — засобирался Ральф.

— Нет, нет! — Голос Вирджинии прозвучал неожиданно резко, и Ральф удивленно вскинул глаза. — Нет, милый, — Вирджиния постаралась говорить спокойнее. — Ты работай, я хочу погулять одна.

Она поднялась, склонилась к Ральфу и коснулась губами его губ. — Я люблю тебя. Прости меня.

— Все-таки я пойду с тобой, — сорвался Ральф с кресла. Вирджиния уже вышла из беседки и стояла посреди площадки, освещенной солнцем. Когда Ральф подбежал к ней, она приподнялась на цыпочки, обхватила руками его за шею и крепко прижалась к нему. Потом, с трудом оторвавшись, Вирджиния быстро поцеловала его в щеку и подтолкнула к беседке.

— Иди, милый.

Взмахнув рукой в прощальном жесте, Вирджиния пробежала по дорожке и спустилась на берег моря. Ральф подошел к краю площадки и долго следил, как она шла по каменистому берегу моря, перепрыгивая с камня на камень. Она несколько раз оглядывалась и с улыбкой махала ему рукой, пока не скрылась за скалой. Он видел, как она уже плавала в море, потом вышла и улеглась на выступе скалы обсушиться. Только тогда он успокоился и опять принялся за работу.

Наступило время обеда, но Вирджинии не было. Правда, бывало и раньше, что она задерживалась к обеду. Но сегодня Ральф не находил себе места: у него в глазах стояло ее несчастное, растерянное лицо, он вспоминал, что она ему говорила утром, ее прощальный взмах: «Неужели что-то надумала? Но почему? Что могло случиться?» Ральф был так обеспокоен, что заволновался даже всегда спокойный дядя Рональд.

— Пойдем пройдемся по берегу, — предложил он, — может быть, она еще там. Не волнуйся. Что может случиться? Море спокойное, а Вирджиния хорошая пловчиха.

Но сердце Ральфа уже предчувствовало самое страшное. Он почти бегом бежал впереди дяди Рональда к берегу и сразу же направился к той скале, на которой он в последний раз видел Вирджинию. Но и там ее не было. Кругом было пусто. Немногочисленные отдыхающие разошлись по домам обедать и поваляться в гамаках перед вечерним купанием и прогулкой.

— Может быть, она решила поехать в Малагу? — высказал предположение дядя Рональд.

— Зачем? — передернул плечами Ральф. — Да и потом она бы сказала мне. Я видел, как она купалась, а после этого лежала на скале.

— Подождем, — решил дядя Рональд. — Надо вернуться домой. Скорее всего она уже дома.

Они вернулись домой, и хозяйка им сказала, что Вирджиния так и не приходила.

Обед остался нетронутым, ни Ральф, ни дядя Рональд не могли есть. Когда Вирджиния не появилась и к вечеру, Ральф спросил у хозяйки, где находится местная жандармерия, и побежал туда. К вечеру жара начала спадать, и единственная деревенская улица стала оживленнее. На открытой веранде одного из домов сидела чета Хартгеймов, с которыми подружился дядя Рональд. Мистер Хартгейм окликнул Ральфа, но тот, не останавливаясь, поприветствовал их взмахом руки и побежал дальше.

— Что-то случилось с молодым де Брикассаром, — удивилась миссис Хартгейм. — Он всегда был так любезен.

— Молодым все некогда, — недовольно пробурчал мистер Хартгейм. — Они всегда спешат, думают, что от этого их жизнь станет другой, чем у нас.

— Ты несправедлив к Ральфу де Брикассару, — укоризненно сказала миссис Хартгейм. — Он не похож на остальных молодых вертопрахов. Серьезный молодой человек, хорошо воспитан.

Пока мистер и миссис Хартгейм обсуждали его достоинства, Ральф достиг конца улицы, где располагалась жандармерия. Там все было тихо, единственный жандарм дремал, сидя у открытого окна. Ральф громко окликнул его, и жандарм поспешно вскочил, тараща на него сонные глаза.

— Я прошу вас, — торопливо заговорил Ральф, — нужно срочно организовать поиск…

— А что случилось-то? — наконец спросил окончательно проснувшийся жандарм.

— Пропала женщина, — почти закричал Ральф.

— Я думаю, она утонула. Надо проверить все побережье…

Жандарм приосанился и начал разговаривать уже официальным тоном:

— Кем она вам доводится? — спросил он строго.

— Это моя жена, Вирджиния де Брикассар. Мы здесь на отдыхе. Она ушла утром купаться, и до сих пор ее нет.

— Жена?.. — протянул насмешливо жандарм. — Но… — Он не успел договорить. Ральф подскочил к нему и заорал ему прямо в лицо.

— Меня не интересует ваше «но»! Я обращаюсь к вам вполне официально, извольте вести себя подобающим образом и принять меры.

— Ну, хорошо, хорошо, — опешил жандарм. — Я просто хотел сказать, что, может быть, ваша жена зашла к кому-то. Всякое ведь бывает…

— Не говорите глупостей! — одернул его Ральф. — Есть ли у вас спасательная команда? Необходимо побыстрее приступить к поискам.

— Я доложу, — зачесал в затылке жандарм. — Но пока они подъедут…

— Ну так докладывайте побыстрее! — распорядился Ральф.

На пороге появилась хозяйка дома, где остановились де Брикассары. Она, очевидно, знала, насколько расторопны деревенские стражи, и сразу же накинулась на вконец растерявшегося жандарма.

— Ну и что ты стоишь, увалень? Тебе же сказано, человек пропал, а ты, знай, хлопаешь глазами! Сейчас же вызывай Фернандо с его катером, пусть он с ребятами объедет побережье. Может быть, что-то еще можно сделать.

Она ухватила жандарма за рукав и подтащила его к стене, где висел старенький телефонный аппарат. Жандарм снял трубку и через некоторое время громко заговорил, вызывая жандармерию соседней большой деревни. Как успела сообщить хозяйка Ральфу, у них на несколько разбросанных по побережью деревушек есть всего один спасательный катер, он находится в соседней деревне и если сейчас не занят, то скоро и подъедет.

— А вообще-то, — добавила она, — здесь такие случаи бывают редко. Народ приезжает все больше пожилой, в море не купаются, сидят греются на берегу.

К тому времени, когда прибыл катер, возле жандармерии собралось уже немало любопытных. В маленьких деревушках происходит так мало событий, что один только вид бегущего в сторону жандармерии встревоженного человека привлекает всеобщее внимание. А тут пробежало сразу двое: сначала приезжий — красивый молодой человек, которого давно уже приметили все местные девушки, но он, к сожалению, приехал с женой, — а потом и Мария Росарес, у которой они жили. Было чем заинтересоваться. Подошли и дядя Рональд с четой Хартгеймов, причем мистер Хартгейм чувствовал себя виноватым. Старший де Брикассар сказал им, что у них стряслось, и мистер Хартгейм корил себя за поспешное суждение по поводу племянника мистера де Брикассара.

 

92

Когда все присутствующие узнали, что случилось, как водится, начали припоминать, кто где в последний раз видел молодую женщину. Оказалось, что ее видели многие, но ничего особенного не заметили. Вирджиния де Брикассар в этот день была одета в белое платье и с красивым лиловым шарфом на шее. Кто-то вспомнил даже про камелию, которая была прикреплена у нее на плече. Девушка, которая заметила цветок камелии, добавила, что в таком наряде можно было ехать и на бал, а не гулять по берегу, она даже об этом тогда так и подумала. Еще кто-то видел, как Вирджиния купалась, а потом лежала на камнях, обсыхала. Но вот куда она подевалась потом, не видел никто.

Но вот вдалеке затарахтел катер, и собравшиеся потянулись на берег встречать спасательную команду. Ральф с дядей Рональдом и другими отдыхающими шли впереди уже целой толпы деревенских жителей. Катер приблизился к берегу, и на причал вспрыгнул огромный человек с пышными усами. Это и был командир спасателей по имени Фернандо. В отличие от местного жандарма, он оказался энергичным и сообразительным человеком. Ральф рассказал Фернандо об исчезновении Вирджинии и о своих предположениях относительно того, что она могла утонуть. Фернандо, нахмурив брови, внимательно выслушал Ральфа, уточнил место, где видели в последний раз миссис де Брикассар, и сказал отрывисто:

— Мы пройдем вдоль побережья, но сами знаете, сеньор, времени с утра прошло достаточно. Во всяком случае, сделаем все, что от нас зависит. — Фернандо запрыгнул на палубу, отдал команду, и катер медленно двинулся вдоль берега.

— Но почему ты считаешь, что Вирджиния утонула? — запоздало поинтересовался дядя Рональд.

— Я не могу тебе сказать, — устало ответил Ральф. — Такое предчувствие…

Почему-то Ральфу не захотелось даже дяде Рональду говорить о том, что ему показалось странным в поведении Вирджинии этим утром. Какая-то в этом крылась загадка для него, и он решился ее разгадать сам. Он не мог простить себе, что оставил Вирджинию одну со своими проблемами и отпустил ее одну, хотя не мог не почувствовать, что она не в себе. Что же могло так подействовать на нее? Неужели рецидив ее давнего нервного потрясения, который усугубил этот непонятный случай с его ранением? В голове Ральфа копошились разные предположения, обрывки разговоров с Вирджинией, ее несчастные глаза, возбужденное состояние, в каком она находилась последнее время…

Спасатели вернулись ни с чем. Они обошли все побережье, пробороздили морское пространство вплоть до судоходной трассы и вынуждены были вернуться. Миссис де Брикассар нигде не было. За это время деревенские жители обшарили весь берег, но тоже никого и ничего не нашли.

Происшествие с молодой сеньорой всколыхнуло всю деревню, и до поздней ночи на улицах раздавались возбужденные голоса и в домах не гас свет. Все отдыхающие собрались в доме Марии Росарес и предлагали разные варианты поиска. С ними беседовал Рональд де Брикассар; Ральф поднялся к себе в комнату и без сил упал на постель. Он не знал, о чем думать и что делать, ошеломленный случившимся. Потом незаметно проскользнул через заднюю дверь в сад и прошел на площадку, где он в последний раз разговаривал с Вирджинией. Ральф подошел к краю площадки и долго всматривался в черную морскую даль, с ужасом представляя, что где-то там, под толщей воды, могла находиться Вирджиния. Пытаясь унять свое разбушевавшееся воображение, Ральф наконец оторвал взгляд от безжалостной, холодно поблескивающей в лунном свете водной глади и поднял глаза к небу. Но и оно ничем не успокоило его — усыпанное беспечно мерцающими звездами, оно равнодушно созерцало и радость, и горе.

Здесь и нашел Ральфа дядя Рональд. «Как хорошо, что дядя Рональд поехал с нами», — подумал Ральф и неожиданно вспомнил, как обрадовалась Вирджиния, когда он сказал ей, что дядя Рональд решил присоединиться к ним. А что если?..

Но жутких предположений и без того было достаточно, чтобы придумывать новые. Дядя Рональд обнял Ральфа за плечи и отвел домой. Там было пусто и тихо. Все сочувствующие разошлись по домам, но в комнате хозяйки горел свет: видно, она тоже еще не спала, хотя было уже очень поздно.

— Постарайся уснуть, — посоветовал дядя Рональд, — завтра с утра будем еще что-нибудь предпринимать. — Хотя по его тону было заметно, что он и сам не надеется уснуть сегодняшней ночью. Неожиданно Ральф оживился.

— Послушай, а что если она от моря пошла к замку? Ведь она говорила, что хочет погулять. Может быть, она упала там где-нибудь, сломала ногу и теперь лежит там в одиночестве, не в состоянии добраться домой…

Ральф ринулся было к двери, но его остановил тихий голос дяди Рональда.

— Не спеши, малыш. Там ее тоже нет, — виновато сказал он, с болью разрушая последнюю надежду Ральфа. — Мы с сыновьями Марии обыскали там все, когда вы с ней побежали в жандармерию…

— Какой ужас, — даже не воскликнул, а как-то потерянно прошептал Ральф. — Зачем же она это сделала?

Дядя Рональд странно взглянул на Ральфа.

— Может быть, ты мне скажешь, что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Нет, нет, я ни в чем не уверен, дядя, — с отчаянием проговорил Ральф. — Сам не знаю, что говорю.

Дядя Рональд подошел к Ральфу, успокаивающим жестом потрепал его по голове и не терпящим возражения голосом приказал:

— Не забивай себе голову, Ральф. Я понимаю, у тебя разыгрались нервы. В таком состоянии в голову лезет всякое… Если с Вирджинией что и случилось, так это просто несчастный случай. Ты меня слышишь, Ральф, мальчик мой?

— Да, дядя, — машинально повторил Ральф. Дядя Рональд заставил Ральфа раздеться и лечь в постель и вышел сам, осторожно прикрыв за собой дверь.

Ни утро, ни весь последующий день не принесли ничего нового. Для помощи местной команде спасателей прибыло подкрепление из Малаги, и поиски проводились не только на море, но и на земле, во всей прилегающей к деревушке местности.

Неожиданно Ральф со всех ног кинулся домой, чтобы проверить еще одну появившуюся у него мысль. Что если Вирджиния и в самом деле решила куда-то уехать? В ее состоянии в голову могла прийти любая, даже самая абсурдная идея. Ральфу захотелось посмотреть, все ли вещи Вирджинии на месте.

Ральф вбежал в комнату и рывком распахнул дверцу шкафа. Платья Вирджинии были на месте, кроме одного белого, в котором она в то утро приходила к нему в беседку. Тогда он выдвинул ящик комода, в котором было сложено ее белье, и… в испуге остановился. Поверх аккуратно сложенного белья лежал свернутый лист бумаги. Ральф не знал, может быть, он лежал здесь и раньше, но почему-то он догадался, что в нем разрешение той тайны, которая стояла за исчезновением Вирджинии.

Ральф стоял, склонившись над выдвинутым ящиком комода, и затравленно смотрел на белый листок, не решаясь взять его. Потом он все-таки осторожно взял его дрожащими руками и, помедлив секунду, развернул. Он не видел еще, что написано в этом послании, но сразу узнал старательный, буковка к буковке, почерк Вирджинии и понял, что это письмо адресовано ему. Его глаза метнулись к первой строке.

«Милый, родной, любимый», — прочитал он и впился глазами в дальнейший текст: «Меня уже не будет, когда ты прочитаешь это мое прощальное письмо. Я больше не могу скрывать то, что произошло со мной, и не могу жить с таким ужасным грузом на душе. Любимый, я ухожу из жизни, сожалея лишь о том, что причиняю тебе горе, но то горе и тот позор, в который я тебя и себя ввергла при жизни, несравнимы ни с чем. Я не имею права жить рядом с тобой, дышать одним с тобой воздухом, смотреть на тебя. Но и без тебя жить я не могу, поэтому и выбрала такой конец.

Я предала тебя, предала нашу с тобой любовь. Родной мой, я не могу объяснить, почему так получилось. Наверное, я сошла с ума, да так оно и есть… Не могу решиться сказать тебе, что произошло, но когда-нибудь ты все равно поймешь это или тебе скажут… Так вот, Ральф, дорогой, Таинственная Незнакомка, из-за которой ты получил ранение, — это я. Да, Ральф, это я. Но я не хотела, чтобы этот человек убивал тебя, он должен был убить другого, Арни Кроуза, который узнал про меня, и я боялась, что он тебе расскажет.

Вот ты обо всем и узнал, и мне стало немного легче: ведь я не привыкла ничего от тебя скрывать. Я не прошу, чтобы ты простил меня, понимаю, что это невозможно. Надеюсь только на твое великодушие и прошу об одном: не вспоминай обо мне плохо, Ральф. Я всегда любила и люблю только тебя.

Если меня найдут, Ральф, любимый, похорони меня здесь, возле замка. Наконец-то я пришла к своему замку, хотя он оказался совсем не таким, каким я его представляла в своих мечтах. У реального замка, как и у меня, страшная судьба. Но тут уж ничего не поделаешь, я сама разрушила свой Голубой Замок. Вот эти-то развалины я и нашла в конце своей жизни.

Прощай, мой любимый. Спасибо тебе за то, что ты подарил мне Саурес и нашу лесную хижину, где я была счастлива».

Письмо было без подписи, очевидно, у Вирджинии на нее уже не хватило сил. Ральф с леденящим душу ужасом смотрел на это послание с того света и не мог, не хотел признать за случившееся то, что в нем было написано. Это было слишком жестоко и непонятно. Глухими ударами в голове стучали слова: «Таинственная Незнакомка! Таинственная Незнакомка!» Что могло привести Вирджинию в публичный дом? Судя по газетным статьям, она занималась этим уже давно и потом… возвращалась к нему. За что она его так наказывала? Ральф с содроганием вспомнил, как он, ничего не подозревая, целовал Вирджинию, как они предавались любви. Значит, их близость не приносила Вирджинии удовлетворения, если она кинулась в этот вертеп.

В дверь постучали, и раздался голос дяди Рональда:

— Ральф, к тебе можно?

Ральф судорожным жестом смял письмо, засунул его в карман и задвинул ящик комода.

— Входи.

Дядя Рональд появился на пороге и внимательно вгляделся в перекошенное лицо Ральфа.

— Что еще случилось? Ты что-то узнал?

— Нет, нет, дядя. Только то, что есть. — Ральф внутренне содрогнулся, представив себе лицо дяди Рональда, скажи он ему, что его жена — та самая Таинственная Незнакомка из публичного дома на 15-й улице, а звероподобный мужчина, который с ножом кинулся на них с Арни Кроузом в сквере, не кто иной, как ее возлюбленный… И сколько таких еще было в том заведении? Нет, он никому не расскажет о своем позоре, эта тайна навеки останется только его тайной.

— Там внизу пришел следователь, он еще с утра приехал из Малаги. Он говорит, что это все-таки неординарное для них событие — исчезновение женщины-американки. Он тоже допускает, что она утонула, но удивлен, что на берегу не осталось ее одежды. Сейчас у него возникла новая версия: он считает, что это похоже на самоубийство, а может быть, даже и на убийство, и хочет поговорить с тобой.

Дядя Рональд недоуменно пожал плечами.

— Он что, собирается задержать меня по подозрению в убийстве собственной жены? — криво усмехнулся Ральф.

— Да нет, вроде до этого дело еще не дошло, — улыбнулся дядя Рональд, — и потом у тебя есть алиби. Все видели, что ты весь день до обеда работал в беседке и к морю не спускался, а с обеда тем более ты был у всех на глазах. — Дядя Рональд пытался шутить, но было видно, что предположение следователя его сильно озадачило.

— Это еще ни о чем не говорит, — подлил масла в огонь Ральф. — Настоящие убийцы всегда обзаводятся стопроцентным алиби. — И, заметив испуганный взгляд дяди Рональда, Ральф хлопнул его по плечу. — Не переживай, дядя, я не убивал Вирджинию. — А про себя подумал: «Если только не считать того, что оказался негодным мужем, от которого она сначала сбежала в публичный дом, а потом и вообще свела счеты с жизнью».

 

93

К вечеру развитие событий пошло быстрее. На покрытом мхом небольшом выступе с обратной стороны скалы обнаружили вещи Вирджинии: платье, пляжные босоножки и лиловый шарф — они были аккуратно свернуты и придавлены камнем, чтобы не разбросал ветер. В первый день, когда начали искать Вирджинию, туда не догадались заглянуть, а в основном осматривали обращенную к морю часть скалы, где ее и видели. Теперь решили, что женщина перешла в тень, когда солнце стало припекать сильнее, и перед тем, как пойти купаться, как оказалось, в последний раз, она оставила вещи в тени и закрепила их камнем. Эта находка как-то сама собою исключила версию об убийстве и даже о самоубийстве. Ведь самоубийца уже не будет так скрупулезно заботиться о своих вещах. Оставалась только версия несчастного случая, которая вскоре и подтвердилась. На следующее утро прибоем к берегу в миле от деревушки прибило женское тело, и Ральф с дядей Рональдом, Мария Росарес и еще кое-кто из приглашенных местных жителей опознали в нем миссис де Брикассар.

Ральф только мельком взглянул на то, что осталось от Вирджинии, и отвернулся. Потрясение, которое он испытал, прочитав ее письмо, помогло ему пережить ее смерть. Он был почти спокоен, когда организовывал похороны и распоряжался относительно места захоронения жены. Дядя Рональд как будто о чем-то догадывался, но ничего не спрашивал. Да и о чем мог догадаться дядя Рональд? Только о том, что, очевидно, это не просто несчастный случай и есть какая-то причина для такого поступка Вирджинии, и, наверное, Ральфу каким-то образом эта причина стала известна. Вот и все. Но в какой-то момент Ральф словно окаменел и как будто даже успокоился. Во всяком случае его мало взволновало то обстоятельство, что нашли вещи Вирджинии, а потом и ее тело.

А в душе Ральфа творилось что-то необъяснимое. Он делал все, что надо было делать в подобных случаях, но чисто автоматически. Душа его в этом не участвовала. Он чувствовал себя униженным непонятно за что и никак не мог смириться с этой мыслью. Хотя для взгляда посторонних ничего не было заметно. Как еще должен вести себя муж, когда его жена погибла таким именно образом? Понятно, что он переживает, а как человек сдержанный и сильный, не выплескивает свои чувства наружу. Правда, удивлялись, что приезжий похоронил свою жену здесь, да еще у замка, на заброшенном кладбище. Но это тоже его дело. Наверное, собирается часто приезжать сюда. На могильной плите были высечены слова: «Вирджиния де Брикассар». И все.

Вскоре после похорон дядя Рональд уехал к себе домой, звали дела, а Ральф еще с неделю оставался здесь. А потом и он уехал, но не в Нью-Йорк. Там он больше не мог жить и даже не хотел туда показываться. Никогда больше его не видели и в Кайворте. Откуда-то из Европы он прислал миссис Джексон короткое сухое письмо, в котором извещал о смерти ее дочери и указывал место, где она похоронена, на тот случай, если миссис Джексон или кто-то из родственников захотят навестить могилу Вирджинии. Но миссис Джексон ограничилась тем, что надела траур, и так до конца жизни в нем и пребывала, успешно освоив роль скорбящей матери.

Хижина на острове так и осталась во владении де Брикассара, но поскольку в ней никто не жил, она постепенно обветшала, а потом и вовсе стала непригодной для жилья.

 

94

Ральф долго путешествовал, пытаясь забыться, вычеркнуть из своей памяти все прошлое, связанное с Вирджинией. И это ему в конце концов удалось. В одну из своих поездок на охоту в Африку он близко сошелся со священником из колонии белых миссионеров, и в нем опять затеплилась мысль: не посвятить ли себя Богу? Та жизнь, которой он жил, больше не удовлетворяла его, она не принесла ему ничего, кроме разочарований. Единственной помехой было прошлое. «Хотя оно принесло мне столько страданий, — думал Ральф, — через них я очистился перед Богом». Ничего греховного не увидел в этом и дядя, епископ де Брикассар, когда Ральф поделился с ним своими желаниями. Конечно, он не рассказал о своей тайне, а женитьба Ральфа и его погибшая от несчастного случая жена не показались епископу таким уж непреодолимым на пути к Богу препятствием. Конечно, лучше, чтобы об этом никто больше не знал, поэтому, благословив племянника на путь священнослужителя и отправив его на учебу, епископ посоветовал Ральфу выбрать для служения какой-нибудь дальний приход, лучше в другой стране. Так Ральф де Брикассар и попал в Австралию.

Служение Богу придало его жизни новый смысл. Прошлое если и приходило к нему, то только в снах, когда он не контролировал свое сознание. Бывало, что он просыпался ночью в холодном поту, вздрагивая от отвращения: во сне ему виделись мерзкие клубки переплетенных тел, одно из которых непременно принадлежало Вирджинии.

В Дрохеду молодой священник Ральф де Брикассар попал вскоре после приезда и с тех пор часто заезжал туда. Старая, обрюзгшая миссис Карстон, хозяйка Дрохеды, привлекала его и вызывала любопытство своим острым злым умом и решительным, властным характером. Во всяком случае с ней было интересно беседовать и наблюдать, как в этой старой уродливой женщине бушует настоящий вулкан неутоленных страстей.

Ральфу было еще более интересно следить за этим чудовищным накалом человеческих страстей, потому что он чувствовал себя в полной безопасности. С Вирджинией судьба обрекла его на еще большее испытание, там он оказался в роли жертвы и, пережив страшное открытие, не захотел больше подчинять свое тело и душу низменным человеческим слабостям. Тем любопытнее было наблюдать за этим со стороны. Ральф сначала даже не понял, что Мэри Карстон играет с ним, как кошка с мышью. Чаще всего они беседовали на отвлеченные темы, но иногда темы бесед становились излишне вольными, а когда Ральф старался перевести разговор на другое, Мэри Карстон усмехалась и буравила его лицо тяжелым взглядом.

Однажды, когда они, как обычно, сидели в гостиной, Мэри, довольно ухмыльнувшись, спросила Ральфа:

— Вы часто бываете в Испании на могиле своей бедной жены?

Ральф как раз только отпил глоток чая и от неожиданности поперхнулся, внезапно ощутив себя так, словно он попал в пасть чудовищного зверя. С минуту, а может быть, и дольше Ральф сидел молча, не поднимая глаз. Потом аккуратно поставил чашку и с веселой усмешкой взглянул в заплывшие жиром глаза Мэри Карстон.

— Не часто, но бываю, — ответил он спокойно, все так же с отчаянной веселостью глядя на нее.

Очевидно, Мэри Карстон ждала другой реакции, но сдаваться все же не собиралась.

— Я почему спросила, — сказала она, не оправдываясь, а как бы уточняя, — вы тут распространялись насчет чистоты души и тела, которые необходимы всем, кто посвящает свою жизнь Богу… Насколько я знаю, католическое священство невозможно без целибата, в таком случае как понимать то, что вы скрыли свое прошлое и свой брак с Вирджинией Джексон?

— Разве я сделал хотя бы попытку уклониться от вашего вопроса или опровергнуть свой давний брак? — вопросом на вопрос ответил Ральф. — Люди по-разному приходят к Богу, на то они и люди. Кто-то решает посвятить себя Богу еще с детства, но это не значит, что он никогда не испытывает соблазнов, хотя бы в душе и в мыслях, и это в равной мере считается грехом, как и то, если человек реализовал свои соблазны физически. Главное, чтобы человек нашел в себе силы очистить свою душу и помыслы и только после того начал служение Богу.

— Вы считаете, что вы очистились? — спросила Мэри, и непонятно, чего больше было в ее вопросе: сочувственного интереса или издевки.

— Считаю, что да. — Ральф посмотрел на Мэри ясными глазами. — Во всяком случае мои помыслы чисты, да и свой брак на Вирджинии Джексон я не считаю греховным, он был необходим больше ей, чем мне. И вы это, наверное, знаете, если уж вообще узнали об этом. — Да-а, — протянула Мэри. — А вас не интересует, откуда я об этом знаю?

— Интересует, — кивнул Ральф, — но, думаю, вам и самой не терпится выложить мне все. Поэтому я не спешу спрашивать.

Мэри засмеялась.

— А вы хитрее, чем я думала. И коварнее. Ну так и быть, я скажу вам. Дело в том, что Вирджиния Джексон — моя дальняя родственница по матери, так что я узнала о ее странном замужестве с самого начала, об этом мне написал Роберт Джексон, этот старый дурак. Правда, вначале они считали ее мужа кем-то вроде проходимца, и Роберт предупредил меня, чтобы я не давала Вирджинии денег, если вдруг ей не на что будет жить и она в отчаянии обратится ко мне. Как будто я и без его предупреждения поторопилась бы облагодетельствовать всех своих нищих родственников! Но она, конечно, и знать о себе не давала, и все забылось. А потом вдруг через год получаю письмо от ее мамочки, как ее там, миссис Джексон. И тут уж она взахлеб описала, какую ее дочь сделала удачную партию, какой богач ее муж и все такое. Тогда мне стало известно и ваше настоящее имя. Кстати, оно у вас не одно, как мне помнится, вы и писательством занимались? У меня есть несколько книг Фрэнка Стеджера. Недурно написано. Так что мир тесен, дорогой отец Ральф де Брикассар. Вы, наверное, и не помышляли, что ваши прошлые подвиги будут известны здесь, на краю земли. Не потому ли вы сюда и приехали? — насмешливо спросила Мэри Карстон.

— Отчасти, — не стал скрывать Ральф. — А что касается подвигов, я был бы счастлив их совершить, но случай так и не представился. — Ральф парировал все уколы Мэри, а из головы у него не выходила мысль, знает она что-то о Таинственной Незнакомке или нет. А если знает, не приходило ли ей в голову связать с ней имя Вирджинии: ведь она, вероятно, в курсе его ранения и обстоятельств смерти Вирджинии. Но Мэри больше ни о чем его не спросила, только время от времени в разговоре вдруг сверлила его своим пронзительным взглядом, в котором чувствовалась какая-то недоговоренность.

Первым порывом Ральфа, когда он вернулся домой после этого разговора с Мэри Карстон, было побросать все вещи в сумку и уехать отсюда. Но, поразмыслив, он решил остаться. Его совесть перед Богом была чиста, он искупил свой грех страданием. А перед людьми? Пусть найдется среди них хоть один праведник, который осмелится бросить в него камень.

И все-таки Ральф не чувствовал себя спокойным: он понимал, что стоит Мэри Карстон хоть одному человеку шепнуть о прошлом их нового священника — и людская злоба сметет его с лица земли. Люди охотно мирятся со своими грехами и даже находят им оправдание, но грехи других словно возвышают их в собственных глазах, и тут уж спуску не бывает.

Но, очевидно, Мэри Карстон решила сохранить тайну Ральфа де Брикассара. Может быть, ее это забавляло, а может быть, она хотела приручить его этим и играть, то отпуская, то натягивая нить, которая теперь нерасторжимо связывала их крепче любых других уз.