Вернувшись в офис, я позвонил по номеру, оставленному фрау Варцок. Низкий раскатистый голос, возможно женский, чуть менее настороженный, чем охрана тюрьмы Шпандау, ответил: фрау Варцок сейчас нет дома. Я назвался и оставил свой телефон. Голос без ошибок повторил сообщение. Я поинтересовался, говорю ли я с горничной, и голос подтвердил, да, это горничная. Положив трубку, я попытался представить себе эту горничную, но каждый раз она получалась похожей на Уоллеса Бири, одетого в черное платье, с метелкой из перьев в одной руке, а другой сжимающего шею какого-нибудь тощего мужичонки. Я слышал, сейчас немало немецких женщин переодевается в мужское платье, чтобы их не изнасиловали Иваны. Но теперь у меня впервые появилась мысль, что предприимчивый гомосексуалист мог переодеться горничной по противоположным мотивам.

Время еле ползло, так же как и машины за моим окном. Медленно проехали несколько легковушек, пара грузовиков, мотоцикл военной полиции США. На другой стороне улицы на почту не спеша входили, а через некоторое время выходили люди. Любой, кто ждал письма в Мюнхене, знает, что спешить бесполезно — ждать придется долго. А для таксиста на стоянке у парадной двери время тянулось еще томительнее, чем для меня. Но зато он мог себе позволить сбегать без малейшего риска в киоск за сигаретами и вечерней газетой. А я был уверен, стоит мне отлучиться — и я пропущу звонок.

Через какое-то время я решился на провокацию: накинув куртку, я вышел, оставив дверь открытой, и направился в туалет. Подойдя к двери, я приостановился на минутку и лишь представил себе, что бы я там сделал… как раздался телефонный звонок. Старый трюк детективов, только почему-то в кино его никогда не показывают.

Звонила Бритта Варцок. После хриплых рулад горничной голос ее звучал сладко, как у мальчика-хориста. Она чуть запыхалась, точно бежала.

— Вы поднимались по лестнице? — поинтересовался я.

— Я немножко нервничаю, вот и все. Разузнали что-нибудь?

— Много чего. Хотите приехать сюда? Или мне приехать к вам? — Ее визитку я крутил в пальцах. Поднес к носу: от карточки слабо пахло лавандовой водой.

— Нет! — поспешно, резко ответила она. — Вам не стоит приходить, если не возражаете. У нас ремонт. Беспорядок, все покрыто простынями от пыли. Нет-нет. Давайте встретимся в «Вальтер-шпиле», в отеле «Фир Яресцайтен».

— Вы уверены, что там принимают марки?

— Вообще-то нет. Но плачу я, так что вам, герр Гюнтер, нечего тревожиться. Мне там нравится. Это единственное место в Мюнхене, где умеют прилично смешивать коктейль. А у меня предчувствие, что крепкая выпивка мне не помешает. Независимо от того, что вы мне сообщите. Ну, скажем, через час? Вам подходит?

— Я приду.

Я положил трубку, ощущая беспокойство: как-то слишком уж рьяно она воспротивилась моему приходу в дом на Рамерсдорфе. А что, если существует другая причина, отчего она не желает моего посещения? Не та, какую она услужливо мне предоставила? Что, если она утаивает от меня что-то? И я решил проследить за Бриттой после нашей встречи.

Отель находился всего в нескольких кварталах от меня, рядом с Резиденц-театром, который все еще отстраивали после бомбежек. Снаружи отель выглядел большим, но ничем не примечательным, что само по себе было примечательно, так как после бомбежек отель сгорел почти дотла. Надо отдать должное строителям Мюнхена. Имей они достаточно кирпичей и сверхурочных, так и Трою вмиг отстроили бы.

Я вошел через парадную дверь, готовый поделиться со здешним рестораном своим обширным опытом держателя отеля. Интерьер — сплошной мрамор и дерево, что вполне соответствовало выражению на физиономиях работающих тут «пингвинов». Громогласно жаловался на что-то консьержу американец военный; консьерж поймал мой взгляд в тщетной надежде, что я вмажу янки по уху и хоть ненадолго заткну его. Но за ту цену, что они брали с постояльцев за ночь, консьерж может и потерпеть. Ко мне подлетел какой-то тип похоронного вида в визитке и прицепился будто рыба-лоцман. Согнувшись в поклоне, он осведомился, не может ли мне помочь. В больших отелях такое поведение обслуживающего персонала именуют сервисом, но мне показалось просто назойливостью, словно он поинтересовался, как это жалкая личность вроде меня имеет наглость даже помышлять о том, чтобы втереться в общество обычных их посетителей.

— Да, спасибо, — улыбнулся я, постаравшись убрать из голоса колючки. — У меня назначена встреча в ресторане «Вальтершпиль».

— С гостем отеля?

— По-моему, нет.

— Вам известно, сэр, что в отеле платят иностранной валютой?

Мне понравилось, что назвал он меня «сэр». Очень с его стороны вежливо. Возможно, словечко это брошено, потому что я принял утром ванну. А возможно, потому, что выкинуть меня отсюда у него не получится: я слишком для него массивен, превосхожу габаритами.

— Да, знаю, — ответил я. — Раз уж вы об этом упомянули, то могу сообщить, что мне это не нравится. Но знать я знаю. И дама, с которой у меня назначена встреча, тоже знает. Я напомнил ей по телефону. Я еще возразил против вашего отеля, говоря, что могу предложить сотню местечек и получше, но она сказала, что иностранная валюта для нее не проблема. Из чего я заключил: валюта у нее есть. Вообще-то я еще ни одним глазком не видел цвета ее денег, но, когда она придет, предлагаю обыскать ее сумочку, чтоб у вас нервишки не шалили, когда увидите, что мы угощаемся тут вашей выпивкой.

— Я уверен, сэр, — деревянно проговорил тот, — такой необходимости не возникнет.

— И не волнуйтесь. Пока она не появится, я ничего заказывать не стану.

— С февраля будущего года отель станет принимать дойчмарки.

— Хм, будем надеяться, моя дама появится раньше.

— «Вальтершпиль» сюда, сэр. Налево.

— Спасибо. Ценю вашу помощь. Я и сам занимался гостиничным бизнесом — служил детективом «Адлоне» в Берлине. И знаете что? По-моему, ваш отель круче того по обслуживанию. В «Адлоне» ни у кого бы не достало смекалки поинтересоваться у человека, может ли он себе позволить посещение ресторана или нет. Даже и в голову бы никому не пришло. Вы превосходно справляетесь с работой. Так держать!

Я направился к ресторану. В зале имелся еще один выход на Маршталл-штрассе и ряд шелковых кресел для людей, ждущих автомобили. Я взглянул на меню и цены — поистине баснословные! — и присел в кресло — ждать прихода моей клиентки с долларами, или иностранными купонами, или чем там еще она собиралась расплачиваться. Метрдотель стрельнул на меня глазом и поинтересовался, буду ли я обедать. Я ответил, что надеюсь на это, и наш разговор закончился. Всю желчь во взгляде он приберег для крупной дамы, сидевшей в другом кресле. Я назвал ее «крупная», но на самом деле имел в виду — толстая. Вот что получается, когда походишь женатым какое-то время. Ты перестаешь высказывать напрямую то, что у тебя на уме. Только так люди и сохраняют брак. Все успешные браки держатся на некотором лицемерии. И лишь в неудачных супруги всегда выкладывают друг другу правду.

Итак, женщина, сидевшая напротив меня, была толстая. И голодная. Я догадался, потому что она беспрерывно что-то жевала, извлекая из сумки, когда думала, что метрдотель не смотрит на нее, то бисквит, то яблоко, то кусочек шоколадки, еще бисквит, маленький сэндвич. Еду она доставала из сумочки, как другие женщины достают косметику: пудру, помаду и подводку для глаз. Кожа у нее была очень бледная, белая, а под подбородком обвисла розовыми складками; казалось, будто ее лицо только-только ощипали от перьев. Из ушей большими конфетинами свисали огромные янтарные серьги. В случае нужды она, пожалуй, закусила бы и ими. Сэндвич она заглатывала не хуже, чем гиена свиную ножку. Еда словно в воронку втягивалась в отверстие ее рта.

— Жду кое-кого, — пояснила она.

— Тот же случай.

— Мой сын работает на янки, — хрипло продолжила толстуха. — Он пригласил меня на обед. Но мне не хочется заходить в зал без него. Там все так дорого.

Я кивнул, но не потому, что был согласен с ней, а потому, что у меня появились опасения: если я перестану двигаться, то она слопает и меня.

— Очень дорого, — повторила она. — Я ем сейчас, чтобы не есть слишком много, когда мы сядем за стол. Пустая трата денег, мне кажется. За какой-то там обед — такие деньги! — И она вгрызлась в новый сэндвич. — Мой сын — директор Американских зарубежных авиалиний, офис на Карлс-плац.

— Я знаю, где это.

— А вы чем занимаетесь?

— Я частный детектив.

Глаза ее на минутку вспыхнули, и я подумал: сейчас, того гляди, наймет меня разыскивать пропавший пирожок. Так что очень удачно, что именно в эту минуту через дверь на Маршталл-штрассе вошла Бритта Варцок.

Сегодня она была в длинной черной юбке, приталенном белом пиджаке, длинных черных перчатках и белых лакированных, на высокой шпильке туфлях. На голове красовалась белая шляпа, точно позаимствованная у нарядного кули. Широкие поля удачно прикрывали шрамы на щеке. Шею Бритты украшали пять ниток жемчуга, а на руку была нацеплена сумочка с бамбуковой ручкой, откуда она вынула, здороваясь со мной, пять марок. Купюра отправилась к метрдотелю, тот приветствовал посетительницу с подобострастием, достойным придворного английской королевы Виктории. Пока он изо всех сил лебезил, я заглянул поверх ее руки в сумочку. И успел заметить флакончик «Мисс Диор», чековую книжку Гамбургского кредитного банка и пистолет двадцать пятого калибра — брата-близнеца того, что лежал в кармане моей куртки. Толком я не успел разобраться, что меня встревожило больше: то, что у нее есть счет в Гамбурге, или никелевая «погремушка».

Я прошел за Бриттой в зал в воздушном потоке духов, почтительных поклонов и восхищенных взглядов. За взгляды я никого не винил. Как и мисс Диор, держалась Бритта изящно и с абсолютной уверенностью в себе: точно принцесса, шествующая на коронацию. Полагаю, именно высокий рост автоматически делал ее центром внимания. Попробуй выглядеть по-королевски, если макушка у тебя едва достает до дверной ручки! Но вполне возможно, внимание привлекали ее изысканный наряд и красота. И, разумеется, все это не имело никакого касательства к субъекту, шагавшему следом, как паж за госпожой.

Мы сели. Метрдотель, который, похоже, видел ее тут и прежде, протянул нам меню размером с кухонную дверь. Бритта заявила, что она не так уж и голодна, мне же есть до смерти хотелось, но ради нее я согласился, что и я сыт. Затруднительно сообщать клиентке, что муж ее мертв, когда рот у тебя набит сосисками и квашеной капустой. Мы заказали выпивку.

— Вы часто бываете здесь? — поинтересовался я.

— Перед войной бывала часто.

— Перед войной? — улыбнулся я. — Вы не выглядите настолько старой.

— О нет, я совсем старенькая, — возразила она. — Вы всем своим клиенткам льстите, герр Гюнтер?

— Только некрасивым. Им это нужно. Вам — нет. Вам я совсем не льщу. Я констатирую факт. На вид вам не больше тридцати.

— Мне было всего восемнадцать, когда я вышла замуж. Было это в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Ну вот. Я и открыла вам, сколько мне лет. Надеюсь, вам очень стыдно, что вы добавили год к моему возрасту. Еще целых четыре месяца мне будет всего только «за двадцать».

Принесли коктейли. Она заказала себе «Бренди Александер», очень подходивший к ее шляпе и пиджаку, а я взял «Гибсон», надеясь хотя бы луковкой закусить. Я переждал, пока Бритта выпьет пару глотков, и лишь потом открыл ей, что мне удалось раскопать. Выложил я все напрямик, без всяких эвфемизмов или вежливых недомолвок, вплоть до конкретных деталей: что еврейский отряд политических убийств заставил Вилли Хинтце выкопать себе могилу и встать на колени на край ее, а потом его убили выстрелом в затылок. После ее рассказа о том, как они с женихом надеются, что Варцока, если он жив, схватят и экстрадируют в страну, где вешают всех нацистских преступников, я не сомневался: с такой новостью Бритта сумеет справиться.

— И вы считаете, то же самое произошло и с Фридрихом?

— Да. Человек, с которым я беседовал, почти уверен в этом.

— Бедняга Фридрих, — вздохнула она. — Не самый приятный способ умереть, правда?

— Случалось мне видеть и похуже. — Я закурил. — Надо бы сказать, что я сожалею, но вряд ли эти слова подходят к вашему случаю. По нескольким причинам.

— Бедный, бедный Фридрих, — повторила Бритта. Допив коктейль, она заказала еще по одному для нас обоих. Глаза у нее увлажнились.

— Вы переживаете, будто вам и вправду его жаль, — заметил я.

— Были у него и хорошие качества. Да, в самом начале определенно были. А теперь он мертв. — Бритта вынула платочек и очень осторожно промокнула уголки глаз.

— Но вернемся к нашему делу: знать, фрау Варцок, одно, а убедительно доказать церковному СУДУ — совсем другое. «Товарищество» — люди, которые пытались помочь вашему мужу, не из тех, кто станет присягать на чем-то, кроме разве что эсэсовского кинжала. Человек, с которым я встречался, совершенно четко высказал мне это вполне конкретными словами.

— Он угрожал вам?

— По-моему, да, — ответил я. — Но я вовсе не хочу взваливать бремя тревог на вас. Угрозы — это часть профессионального риска в моей работе. Я, в сущности, пропустил их мимо ушей.

— Пожалуйста, герр Гюнтер, будьте осторожны, — попросила Бритта. — Мне не хотелось бы иметь грех на совести.

Прибыла вторая партия выпивки. Расправившись с первым бокалом, я поставил его на поднос официанту. Вошла моя знакомая толстая дама с сыном, работавшим в Американских зарубежных авиалиниях, и они устроились за соседним столиком. Я поскорее съел луковку, пока толстуха не успела ее попросить. Сын был конечно же немцем, но на нем был габардиновый костюм, будто сошедший со страниц журнала «Эсквайр». Такие еще носят посетители чикагских ночных клубов: очень просторный пиджак с широкими отворотами и совсем уж необъятными плечами, брюки, тоже широкие, эффектно сужавшиеся к щиколоткам, специально чтобы сделать заметнее коричневые с белым туфли. Рубашка под пиджаком простая, белая, галстук — кислотно-розового цвета. Ансамбль дополнялся двойной цепочкой для ключей непомерной длины, болтавшейся на узком кожаном ремне. Если толстая дама не проглотила ее, значит, сынок был у нее на первом месте, а еда — на втором. Хотя не сказать, чтоб он так уж ценил это; его глаза уже шарили по стройной фигуре Бритты Варцок. В следующую минуту он отодвинул стул, отложил салфетку, по размерам напоминающую наволочку, и подскочил к нашему столику, как будто знал Бритту. Улыбаясь и чопорно кланяясь, что выглядело нелепо в сочетании с его совсем неофициальным костюмом, он проговорил:

— Как поживаете, милая леди? Как развлекаетесь в Мюнхене?

Фрау Варцок окинула его пустым взглядом. Он поклонился снова, точно надеясь, что поклон подстегнет ее память.

— Разве вы меня не помните? Феликс Клингерхофер. Мы с вами познакомились в самолете.

— Думаю, вы ошибаетесь, — покачала она головой. — Приняли меня за другую, герр?..

Я едва не расхохотался вслух. Сама мысль, что Бритту Варцок можно принять за другую — ну разве что перепутать с одной из трех граций, — была слишком смехотворна. Да еще с этими тремя шрамиками на щеке. Еву Браун и то легче с кем-то спутать.

— Нет, нет, — настаивал Клингерхофер, — я не ошибаюсь.

Про себя я согласился с ним: с ее стороны довольно неуклюже было прикидываться, будто она забыла его имя, ведь он только что назвал себя. Я сидел молча, выжидая, как развернется спектакль дальше.

Перестав обращать всякое внимание на Клингерхофера, Бритта перевела взор на меня и обронила:

— Так о чем мы говорили, Берни?

Мне показалось довольно странным, что именно в этот момент она вдруг решила обратиться ко мне по имени. Я на нее не оглянулся, не спуская глаз с Клингерхофера в надежде, что мой пристальный взгляд подвигнет его сказать что-нибудь еще. Я даже улыбнулся ему. Чтобы у него и мысли не зародилось, будто я намереваюсь обойтись с ним грубо. Но, поклонившись в третий раз, он пробормотал извинения и вернулся к своему столику. Лицо его приобрело тот же оттенок, что и его яркий галстук.

— Кажется, я уже рассказал вам, с какими странными людьми мне доводилось сталкиваться, выполняя ваш заказ, — заметил я.

— А этот разве не странный? — прошептала Бритта, нервно косясь в сторону Клингерхофера. — Честное слово, я понятия не имею, с чего вдруг ему пришла в голову идея, будто мы знакомы! Никогда прежде не видела его.

Честное слово. Обожаю, когда клиенты произносят эту фразу. Особенно клиентки. Все мои сомнения — а вдруг все-таки она говорит правду? — тотчас рассеялись.

— В таком-то костюме, — прибавила она, что было уж совсем ни к чему, — думаю, я его точно запомнила бы.

— Да, безусловно, — согласился я, наблюдая за Клингерхофером, — определенно запомнили бы.

Открыв сумочку, фрау Варцок вынула конверт и протянула мне.

— Я обещала вам вознаграждение. Вот.

Я заглянул внутрь. Купюр было десять, и все красненькие. Не пять тысяч марок, но все равно щедро. Более чем. Я сказал ей, что это слишком много.

— В конце концов, — добавил я, — сведения мало чем помогают вашему делу.

— Напротив. Помогают, и даже очень. — Она на секунду приложила руку с безупречным маникюром к груди. — Даже если информация, как вы опасаетесь, не поможет мне на суде, вы себе не представляете, какой груз снят с моей души, как важно мне было узнать точно, что Фридрих никогда не вернется. — И, взяв мою руку, она подняла и поцеловала ее, будто бы с искренней благодарностью. — Спасибо вам, герр Гюнтер. Большое спасибо.

— С нашим удовольствием.

Я сунул конверт во внутренний карман и для верности застегнул его. Мне понравилось, как она поцеловала мне руку. И вознаграждение тоже пришлось по душе. И понравилось, что премиальные она выдала сотенными купюрами, красивыми, новенькими, с дамой, читающей книгу рядом с глобусом. Мне даже начала нравиться ее шляпа и три шрамика на щеке. Все мне в ней очень нравилось — за исключением маленького пистолета в сумке.

Женщины, таскающие при себе оружие, не нравятся мне почти так же сильно, как мужчины с пистолетом за поясом. «Беретта» и мелкий инцидент с герром Клингерхофером, не говоря уже о том, как категорически она отказалась пригласить меня к себе в дом, наводили на мысль, что в Бритте Варцок кроется нечто большее, чем видит глаз. А глаз видел женщину, по красоте не уступающую Клеопатре.

— Вы ревностная католичка, фрау Варцок, — начал я. — Ведь так?

— К сожалению, да. А почему вы спросили?

— Только потому, что обсуждал со священником ваше положение, и он порекомендовал, чтобы вы воспользовались старым приемом иезуитов — ответы давали двусмысленные. То есть говорили одно, а думали совсем другое. Ради благой цели. По-моему, такой прием был рекомендован основателем ордена иезуитов Ульрихом Цвингли. По словам священника, с которым я беседовал, Цвингли утверждает, что большим грехом, чем сама ложь, явится дурное действие, которое воспоследует, если не прибегнуть ко лжи. В данном случае вы — привлекательная молодая женщина, желающая выйти замуж и создать семью. Священник, с которым я беседовал, полагает, что, если б вы забыли о том факте, что видели мужа живым весной тысяча девятьсот сорок шестого, вам потребовалось бы только добиться постановления, что Варцок мертв, и тогда вмешивать церковь не нужно вовсе. А теперь, когда вам известно, что муж ваш действительно мертв, какой в этом будет вред?

— То, что вы говорите, герр Гюнтер, — пожала плечами фрау Варцок, — очень любопытно. Возможно, мы переговорим с кем-нибудь из иезуитов, послушаем, что он порекомендует. Но я не могу лгать в таких вопросах. Тем более священнику. Боюсь, что для католички лазеек тут не существует. — Бритта допила коктейль и промокнула губы салфеткой.

— Да это так, вариант просто, — стал оправдываться я.

Она вынула из сумочки и положила на стол пять долларов и сделала движение уйти.

— Нет, нет, пожалуйста, не провожайте, — остановила она меня. — Мне очень неловко, я ведь помешала вам пообедать. Пожалуйста, останьтесь и закажите что-нибудь. Тут хватит, чтобы расплатиться и за еду. Ну хотя бы допейте бокал.

Встав, я поцеловал ей руку и проводил ее взглядом. На герра Клингерхофера она даже не посмотрела, тот снова залился румянцем, крутя цепочку для ключей, потом улыбнулся — через силу — матери. Одна моя половина рвалась последовать за Бриттой, а другая требовала остаться и попытаться вытянуть из Клингерхофера еще кое-какие сведения. Верх одержал Клингерхофер.

Все клиенты — лгуны, твердил я себе. Я еще не встречал ни одного, кто относился бы к правде не как к товару, выдаваемому строго по карточкам. И если детективу известно, что его клиент — лгун, то это единственная правда, которая его касается, и вот тогда он получает некоторое преимущество. Не моя забота знать всю подноготную Бритты Варцок, даже при условии, что абсолютная правда существует. Как и у других клиентов, у нее свои причины не открывать мне всего. Конечно, я несколько подрастерял былую форму — она всего лишь третья моя клиентка после открытия агентства в Мюнхене. И все-таки, говорил я себе, незачем было так уж очаровываться ею. Тогда бы я не так сильно удивился. Ошарашило меня даже не то, что я поймал ее на совершенно беспардонном вранье, а то, что, оказывается, она вообще способна лгать. Католичка-то из нее такая же, как из меня — папа римский. Конечно, не обязательно всякому католику знать, что Ульрих Цвингли был вождем швейцарских протестантов в шестнадцатом веке. Но уж то, что основателем ордена иезуитов был Игнатий Лойола, известно каждому католику. А если она готова врать, что она католичка, тогда и во всем остальном тем более может соврать. В том числе и про беднягу Клингерхофера. Я забрал доллары и подошел к его столику.

Фрау Клингерхофер, похоже, преодолела свои прежние сомнения насчет цен в «Вальтершпиле» и трудилась над бараньей ножкой с истовостью механика, расправляющегося с заржавленными свечами зажигания при помощи гаечного ключа и резинового молотка. Она не переставала поглощать еду ни на секунду, даже когда я, поклонившись, сказал «Хэлло!». Вероятно, она не остановилась бы, даже если б барашек вдруг заблеял. Ее сын, Феликс, тесно общался с телятиной, отрезая от нее аккуратные маленькие треугольнички, точно Сталин на газетных карикатурах, отрезающий ломтики от карты Европы.

— Герр Клингерхофер, — приступил я, — думаю, мне надо извиниться перед вами. Не в первый раз случается такое. Понимаете, моя дама близорука, но категорически не желает носить очки. Вполне возможно, что вы действительно уже встречались с ней, но, боюсь, она просто не узнала вас сейчас. Где вы с ней познакомились? В самолете как будто, вы сказали?

Клингерхофер вежливо привстал.

— Да, — подтвердил он. — В самолете. Мы летели из Вены. Я часто там бываю по делам. Она ведь там и живет? В Вене?

— Она так вам сказала?

— Ну да, — кивнул он, явно умиротворенный моими извинениями. — У дамы какие-то неприятности? Моя мать сказала, вы детектив.

— Да, но у нее нет никаких неприятностей. Я всего лишь обеспечиваю ее личную безопасность. Что-то вроде телохранителя при ней. — Я улыбнулся. — Она летает на самолетах, а я добираюсь поездом.

— Такая привлекательная женщина, — вставила фрау Клингерхофер, выковыривая кончиком ножа костный мозг.

— Вы тоже так считаете? — подхватил я. — Фрау Варцок разводится с мужем. Насколько мне известно, она еще окончательно не решила, останется жить в Вене или переберется сюда, в Мюнхен. Вот почему я немного удивился, услышав от вас, что она живет в Вене.

Вид у Клингерхофера стал задумчивым, он помотал головой:

— Варцок? Нет, я уверен, она называла другую фамилию.

— Может, девичью? — предположил я.

— Нет, она точно сказала «фрау» и… что же за фамилия? — все пытался припомнить он. — Не фройляйн. Такую женщину — она ведь хороша собой — слушаешь очень внимательно. Замужем она или нет. И уж тем более, если человек холостяк, как я, и очень хочет жениться.

— Найдешь еще, — буркнула его мамаша, слизывая мозг с ножа. — Наберись только терпения, и все.

— Может, Шмидт? — предположил я; этим именем она назвалась при первой встрече герру Крумперу, адвокату моей покойной жены.

— Нет, и не Шмидт… Я бы запомнил…

— Моя девичья фамилия была Шмидт, — пояснила его мамаша.

Я поболтался у их столика еще минуту-другую: может, он все-таки вспомнит фамилию, которой назвалась Бритта. Но он так и не вспомнил. И, еще раз извинившись, я направился к двери.

Ко мне бросился метрдотель, высоко приподняв локти и подскакивая на ходу, точно танцор:

— Сэр, все в порядке?

— Да, — ответил я, отдавая ему доллары Бритты. — Скажите мне кое-что. Вы уже видели мою даму прежде?

— Нет, сэр! Такую леди я бы точно запомнил.

— У меня просто сложилось впечатление, что вы ее уже встречали. — Пошарив в кармане, я выудил пять марок. — А может, вы эту леди узнали?

Метрдотель улыбнулся, глядя чуть ли не застенчиво:

— Да, сэр. Боюсь, что да.

— Бояться тут нечего. Она не укусит. Эта — нет. Но если увидите ту, другую, мне бы хотелось об этом услышать. — Я сунул купюру вместе со своей визиткой в нагрудный карман его фрака.

— Да, сэр. Разумеется, сэр.

Я вышел на Маршталл-штрассе в смутной надежде, что еще застану Бритту Варцок, садящуюся в машину. Но она уже давно уехала. Улица была пуста. Ну и к черту ее, ругнулся я и отправился к площадке, где припарковал свой автомобиль.

Все клиенты — лгуны.