После панихиды в церкви Святого Николая, что находится недалеко от молочного рынка, два гроба один за другим были опущены в могилу. Место для нее было выбрано у северной стены кладбища Святого Николая на Пренцлауер-аллее, совсем недалеко от мемориала Хорста Вессела, особо чтимого мученика национал-социализма.

Ильза Рудель — на голове у нее красовалась умопомрачительная шляпа, напоминавшая рояль с открытой крышкой, — в траурном одеянии была еще очаровательней, чем в постели. Пару раз я поймал на себе ее взгляд, но она смотрела мимо меня, не желая и не собираясь что-то там разглядывать сквозь мутное стекло. Губы у нее были плотно сжаты, как у хищника, державшего в зубах свою жертву. У Сикса лицо было скорее расстроенное, чем печальное; нахмурив брови и склонив голову, он смотрел на могилу, словно пытаясь усилием воли вернуть дочь к жизни. Рядом с ним стоял Хауптхэндлер — он выглядел задумчивым, как человек, у которого в жизни есть дела поважнее: пропажа алмазного ожерелья, например. То, что на листке, найденном мною в корзине для бумаг Ешоннека, номера отеля «Адлон» и домашнего телефона Хауптхэндлера шли друг за другом и соседствовали с моим именем и мнимой принцессой, означало следующее: обеспокоенный моим посещением и озадаченный тем, что я ему рассказал, Ешоннек позвонил в «Адлон», чтобы убедиться в существовании индийской принцессы, а после этого — Хауптхэндлеру. Хауптхэндлер, по-видимому, сказал, что знает, кому принадлежат бриллианты и кто их мог украсть, и Ешоннек понял, что та версия исчезновения ожерелья, которую ему предложили, истине не соответствует.

Можно допустить, что именно так все и было. Во всяком случае, это уже какая-то зацепка.

На несколько мгновений Хауптхэндлер остановился на мне взглядом, исполненным безразличия. По крайней мере, я не заметил в нем ничего особенного: ни тени страха, ни чувства вины. Конечно, он не догадывался, что мне удалось нащупать связь между ним и Ешоннеком, вряд ли даже подозревал, что мне это когда-либо удастся. Я не испытывал никакой уверенности в том, что этот человек не способен на двойное убийство, но не сомневался, что вскрыть сейф самостоятельно он не мог — он, по-видимому, сумел как-то убедить фрау Пфарр открыть его своей рукой. Кто знает, может быть, для того, чтобы добраться до бриллиантов, он и стал ее любовником? Не зря ведь Ильза Рудель более чем прозрачно намекала, что у них роман. Если это так, тогда одна ниточка у меня уже есть.

На церемонии присутствовали также люди, которых я знал давно, мои старые знакомые из Крипо: рейхскриминальдиректор Артур Небе, Ганс Лоббе, руководитель исполнительного отдела Крипо, и еще один человек, который своим аккуратным пенсне и небольшими усиками скорее напоминал педантичного директора школы, чем главу Гестапо и рейхсфюрера СС. Присутствие Гиммлера на похоронах подтверждало предположение Бруно Штальэкера, что Пфарр был любимцем рейхсфюрера и что тот не оставит убийц безнаказанными.

Однако женщины, про которую мне говорил Бруно и которая могла бы быть любовницей Пауля Пфарра, я на кладбище не заметил. Не то чтобы я всерьез рассчитывал, что увижу ее, но всякое бывает.

После похорон Хауптхэндлер подошел ко мне, чтобы сообщить от имени своего хозяина и от себя лично, что господин Сикс не видит необходимости в том, чтобы я утруждал себя участием в сугубо семейной церемонии, и что обещанное вознаграждение за этот день будет выплачено независимо от моего присутствия здесь.

Я молча наблюдал, как участники траурной церемонии рассаживались по своим большим черным лимузинам. Гиммлер и высшие чиновники Крипо тоже уселись в автомобили.

— Послушайте, Хауптхэндлер, — сказал я. — Сделайте одолжение, не суйте нос, куда вас не просят. Передайте своему шефу, что если он думает, что купил кота в мешке, то может отказаться от моих услуг прямо сейчас. Я здесь не для того, чтобы дышать свежим воздухом и слушать надгробные речи.

— Тогда зачем же вы пришли сюда, господин Гюнтер?

— Вы читали когда-нибудь «Песнь о Нибелунгах»?

— Разумеется.

— Тогда вы должны помнить тот момент, когда воины-нибелунги решают отомстить бургундцам за убийство Зигфрида. Они не знали, кого призвать к ответу, и тогда предложили испытание кровью. Бургундские воины один за другим проходили перед могилой героя, и когда настала очередь Хагена, раны Зигфрида вновь наполнились кровью, и все увидели, кто его убил.

Хауптхэндлер осклабился.

— Ну, я не думал, что в наше время полиция проводит подобные эксперименты.

— И тем не менее детектив должен соблюдать традиции, господин Хауптхэндлер, какими бы старомодными они ни казались. Вы, должно быть, заметили, что на этих похоронах я был не единственным, кто стремится докопаться до истины?

— Вы что, и впрямь считаете, что кого-то из присутствовавших можно заподозрить в убийстве Греты и Пауля Пфарр?

— Ну, не будьте снобом. Все возможно.

— Все это несусветная чушь, вот что я вам скажу. Но интересно, у вас есть уже кандидат на роль Хагена?

— Пока нет, подбираю.

— Ну что ж, я уверен, что вы скоро сможете доложить Сиксу, что нашли убийцу. Всего хорошего.

Я подумал, что если Хауптхэндлер действительно убийца, то в его душе должен царить такой же ледяной холод, как в сундуке с сокровищами, который долгие годы пролежал на морском дне под слоем воды в добрую сотню метров.

* * *

Миновав Пренцлуерштрассе, я добрался до Александрплац, забрал почту и поднялся к себе в кабинет. Несмотря на то что уборщица раскрыла окно настежь, в кабинете стоял такой запах спиртного, что она, наверное, решила, что я принимаю ванны из виски.

На столе лежали два чека, счет и записка от Ноймана, которую принес он сам и в которой предлагал мне встретиться в кафе «Кранцлер» в полдень. Я посмотрел на часы — было уже почти половина двенадцатого.

Перед мемориалом немецким воинам, погибшим на фронте, рота солдат нашего доблестного вермахта давала представление под звуки духового оркестра, демонстрируя завидную отточенность движений. Мне иногда кажется, что в Германии духовых оркестров больше, чем машин на улицах. Грянул торжественный кавалерийский марш, оркестр с Александрплац, чеканя шаг, двинулся по направлению к Бранденбургским воротам. Все, кто наблюдал это зрелище, невольно отбивали такт синхронно с музыкой. Чтобы не поддаться этому всеобщему безумию, я попятился и застрял в дверях какого-то магазина.

Я шел следом за оркестром, держась от него на приличном расстоянии и размышляя о том, как сильно изменилась за последнее время главная улица столицы. Перемены, как считали нынешние власти, были совершенно необходимы, чтобы приспособить Унтер-ден-Линден для проведения военных парадов, вроде того, что проходил сейчас.

Не ограничившись тем, что здесь вырубили почти все липы, которые дали название этой улице, начальство всюду понаставило белые дорические колонны, увенчав их германским орлом. Вместо старых лип привезли молодые, но они не достигли еще даже высоты уличных фонарей. Центральную часть улицы расширили, чтобы по ней могли пройти колонны по двенадцать человек в шеренге, и посыпали красным песком, чтобы не скользили солдатские сапоги. Кроме того, накануне Олимпийских игр соорудили высокие белые флагштоки. Унтер-ден-Линден всегда отличалась чрезмерной помпезностью, а в архитектурном стиле ничего похожего на единство здесь никогда не было. И надо сказать, что все эти преобразования еще больше утяжелили общее впечатление от главной улицы — мягкую фетровую шляпу представителя богемы сменила островерхая каска.

Кафе «Кранцлер», расположенное на углу Фридрихштрассе, так уж сложилось, облюбовали туристы, и цены здесь были относительно высокими, поэтому я несколько удивился, что Нойман выбрал это кафе для нашей встречи. Очутившись внутри, я увидел, что Нойман, лицо которого постоянно дергалось, склонился над чашкой кофе, рядом стояла тарелочка с тортом, но он к нему не притрагивался.

— Что с тобой? — спросил я, присаживаясь. — Потерял аппетит?

Нойман фыркнул в тарелку.

— Эти сладости — вроде нашего правительства. Снаружи вроде ничего, откусишь — никакого вкуса. Гнусный эрзац-крем.

Я подозвал официанта и заказал два кофе.

— Послушайте, господин Гюнтер, мы можем это закончить побыстрей? Я собираюсь вечером в Карлсхорст.

— Да? Есть новости, так?

— Да, собственно говоря.

Я рассмеялся.

— Нойман, я не буду ставить на лошадь, на которую поставил ты, даже если она может обогнать гамбургский экспресс.

— Тогда ладно, — перебил он.

Если он вообще принадлежал к человеческой расе, то был ее наименее привлекательным экземпляром. Его брови, дергающиеся и морщившиеся, как две ядовитые гусеницы, были прикрыты редкими, неряшливыми, нечесаными волосами. Глаза за толстыми мутными стеклами очков, с вечно сальными отпечатками пальцев, были бегающими и нервными, ищущими пол, как будто через некоторое время он собирался упасть на него. Сигаретный дым выплывал наружу сквозь его зубы, которые настолько почернели от табака, что выглядели как два деревянных забора.

— У тебя неприятности, так ведь?

Лицо Ноймана приняло флегматичное выражение.

— Просто я должен бабки некоторым людям, вот и все.

— Сколько?

— Пару сотен.

— Поэтому ты собираешься в Карлсхорст, чтобы попытаться выиграть что-нибудь, не так ли?

Он вздохнул.

— А что, если так? — Он выбросил окурок и стал искать в карманах другую сигарету. — У вас есть закурить? Мои сигареты кончились. Я бросил ему через стол пачку.

— Оставь ее себе, — сказал я, прикурив и передав ему спичку. — Пару сотен, говоришь? Знаешь, может быть, я и смогу тебе помочь. Возможно, что и тебе еще кое-что останется. Если я, конечно, получу сведения, которые меня интересуют.

Нойман приподнял брови.

— Какие сведения?

Я глубоко затянулся и не спешил выпускать дым.

— Имя одного взломщика. Первоклассного профессионального потрошителя сейфов, который, возможно, поработал примерно неделю назад — взял кое-какие побрякушки.

Он поджал губы.

— Ни о чем таком не слышал, господин Гюнтер.

— Ну, если услышишь, обязательно сообщи мне.

— С другой стороны, — сказал он, понижая голос, — я могу сообщить вам такое, что в Гестапо вас обнимут и расцелуют.

— И что же?

— Я знаю, где скрывается еврейская «подводная лодка».

Он самодовольно ухмыльнулся.

— Нойман, ты же знаешь, меня эта ерунда не интересует. — Однако тут я вспомнил о фрау Хайне, моей клиентке и ее сыне. — Подожди, как зовут этого еврея?

Нойман назвал мне имя и расплылся в улыбке. Зрелище, надо сказать, получилось отвратительное. Примитивное существо, не сложнее известковой губки. С ним надо действовать прямо и грубо.

— Если я услышу, что эту «подводную лодку» выловили, я не буду ломать голову над тем, кто ее заложил. Я тебе обещаю, Нойман, что приду и сам расковыряю твои мутные глазницы.

— Что это на вас нашло? — заскулил он. — С каких это пор вы стали еврейским ангелом-хранителем?

— Его мать — моя клиентка. И прежде чем забыть навсегда, что слышал о нем от кого-то, ты выложишь мне все, что знаешь. Где он прячется?

— Хорошо, хорошо. Но вы поможете мне деньгами, правда?

Я вытащил свой бумажник, протянул ему двадцать марок и записал адрес, который Нойман мне продиктовал.

— Даже навозный жук испытывал бы к тебе отвращение, — резюмировал я нашу сделку. — Ну, так что же ты скажешь о взломщике сейфов?

Он посмотрел на меня с раздражением.

— Послушайте, я же сказал, что ничего не знаю.

— Лжешь.

— Честное слово, господин Гюнтер, не знаю я ничего. Если бы знал, я бы вам все рассказал. Мне же нужны деньги, правда?

Он с трудом проглотил слюну и вытер пот со лба, причем его платок, если исходить из позиций гигиены и санитарии, представлял безусловную опасность для здоровья граждан. Избегая смотреть мне в глаза, он раздавил сигарету в пепельнице, несмотря на то что докурил ее только до половины.

— Твое поведение как раз говорит о том, что тебе что-то известно, но ты это скрываешь. Мне кажется, тебя запугивают.

— Нет. — Интонация была на редкость невыразительной.

— Ты когда-нибудь слышал об отделе, который занимается гомосексуалистами?

Он молчал.

— Когда-то мы были коллегами, если можно так выразиться, и если я вдруг узнаю, что ты от меня что-то скрываешь, я шепну этим ребятам словечко. Скажу им, что ты вонючий гомик и что по тебе плачет сто семьдесят пятая статья.

Он посмотрел на меня с удивлением и возмущением одновременно.

— Неужели я похож на голубого? Нет, я не гомик, и вы это знаете.

— Я-то знаю, но они этого не знают. И как ты думаешь, кому они скорее поверят?

— Вы этого не сделаете. — Он сжал мою кисть.

— Насколько мне известно, левшам в концлагерях приходится туго.

Нойман мрачно уставился в свою чашку с кофе.

— Вы гнусный ублюдок, — выдохнул он. — Вы обещали пару сотенных и еще сверх того.

— Сотню плачу сейчас и две потом, если все подтвердится.

Он заерзал на стуле.

— Вы не знаете, о чем вы меня просите, господин Гюнтер. Речь идет о бандитском картеле. Они же меня пришьют, не задумываясь, если узнают, что это я их наколол.

Картелями назывались Союзы бывших заключенных, чья цель, если говорить официально, заключалась в оказании помощи, правовой в том числе, в процессе их возвращения в общество. Эти Союзы были своего рода клубами, в их уставах занятия спортом и вечеринки были зафиксированы как основные формы общественной деятельности. Бывало, что Союзы устраивали роскошные обеды — все они обладали серьезными финансовыми средствами, — на которые в качестве почетных гостей приглашались видные адвокаты и полицейские чиновники. При всем том за респектабельными фасадами скрывалась организованная преступность в самом что ни на есть натуральном обличье.

— О каком Союзе ты говоришь?

— О «Германской мощи».

— Ну, эти никогда не узнают, кто их выдал. Кроме того, такой силы, как раньше, у них сейчас нет. В наши дни процветает только один картель — партия национал-социалистов.

— Гомиков и наркоманов немного поприжали, — сказал он. — Это так, но клановые картели по-прежнему контролируют игорный бизнес, валютные дела, черный рынок, изготовление паспортов, мошенничество со ссудами и перепродажу краденого. — Он снова взял сигарету. — Поверьте мне, господин Гюнтер, они по-прежнему в силе. Не дай вам Бог перейти им дорожку.

Он наклонился ко мне и понизил голос:

— До меня даже дошел слушок, что они замочили одного старого юнкера, который работал на самого Премьер-министра. Как вам это понравится? Полицейские даже не подозревают, что его прикончили.

Я порылся в памяти и вспомнил имя, которое я выписал из адресной книги Герта Ешоннека.

— А имя этого юнкера случайно не фон Грайс?

— Не слышал, чтобы кто-то называл его по имени. Все, что я знаю, это то, что он мертв и что полиция ищет труп.

Нойман небрежно стряхнул пепел в пепельницу.

— А теперь расскажи мне о взломщике сейфов.

— Ну что ж, какие-то слухи до меня доходили. Примерно месяц назад один парень — его зовут Курт Мучман — закончил свой срок в тюрьме Тегель. Похоже, что этот самый Курт — большой мастер по всем делам. Он может раздвинуть ноги монашке, которую трупное окоченение уже скрутило. Но легавые об этом его таланте ничего не знают. В тюрьму он загремел за то, что угнал машину. Как видите, к его «основной профессии» это не имеет никакого отношения. Между тем Курт состоит в «Германской мощи», и когда он вышел из тюрьмы, люди из картеля сразу же его разыскали. А вскоре поручили провернуть одно дельце по его специальности. Не знаю, в чем оно заключалось. Но здесь есть интересная деталь, господин Гюнтер. Шеф «Германской мощи», Красный Дитер, получил задание прикончить Мучмана, однако не может его найти. Все считают, что Мучман перехитрил Красного Дитера.

— Ты говоришь, он профессионал высокого класса?

— В своем деле один из лучших.

— А как ты думаешь, убить Мучман может?

— Ну, я сам с ним не знаком. Но из того, что я о нем слышал, можно понять, что он настоящий артист. Убийства, скорее всего, в круг его интересов не входят.

— А что ты знаешь об этом Красном Дитере?

— Вот он-то как раз и есть настоящий убийца. Ему убить человека — все равно что в носу поковырять.

— Как ты думаешь, где я смогу его найти?

— А вы не скажете, что это я вам адресок подсказал, господин Гюнтер? Даже если он приставит пушку к вашей голове?

— Нет, не скажу, — солгал я, так как на такой подвиг можно пойти только ради очень близкого человека.

— Тогда загляните в ресторан «Золото Рейна» на Потсдамерплац. Или в «Крышу Германии». И мой вам совет — держать при себе пушку.

— Нойман, я глубоко тронут твоей заботой о моей безопасности.

— Вы забываете о деньгах, — напомнил мне Нойман о моих обязательствах. — Вы сказали, что остальные двести марок я получу, если все подтвердится. — Он помолчал, а потом добавил: — И сто сейчас.

Я снова вытащил бумажник и протянул ему два банкнота по пятьдесят марок. Он посмотрел их на свет, проверяя, как там обстоит дело с водяными знаками.

— Ну, ты и шутник!

Нойман смотрел, прямо на меня.

— Это еще почему?

Быстрым движением он сунул деньги в карман.

— Да это я так. — Я встал и бросил мелочь на стол. — У меня еще один вопрос. Ты не вспомнишь, когда ты слышал о том, что Мучмана решили пришить?

Нойман явно старался вспомнить, это было видно по нему.

— Если я не ошибаюсь, это было на прошлой неделе. Примерно тогда же я услышал о юнкере. О том, которого убили.

* * *

Я шел на запад вдоль Унтер-ден-Линден по направлению к Паризерплац и отелю «Адлон».

Миновав роскошные двери отеля, я очутился в великолепном вестибюле, украшенном квадратными колоннами темного мрамора с желтыми прожилками. И живопись, и скульптура — все здесь было подобрано с большим вкусом. Я прошел в бар, набитый иностранными журналистами и дипломатами, и, заказав бармену, моему старому другу, кружку пива, спросил, не могу ли я воспользоваться его телефоном — мне нужен был Бруно Штальэкер из Алекса.

— Алло, это я, Берни.

— Привет, Берни. Что тебя интересует?

— Что ты можешь сказать о Герхарде фон Грайсе? — спросил я.

Последовала долгая пауза.

— Что я могу сказать? — В голосе Бруно чувствовался вызов, поскольку он, видимо, считал, что я знаю больше, чем положено.

— Пока что для меня это всего лишь имя на бумажке.

— И все?

— Ну, я слышал, что он пропал.

— А ты не можешь мне случайно сообщить, куда он пропал?

— Послушай, Бруно, с чего это ты стал вдруг таким скрытным? Я узнал о фон Грайсе от одной маленькой птички. Допускаю, что если бы я знал об этом деле немного больше, я бы смог помочь тебе.

— Берни, наш отдел в данный момент расследует два «горящих» дела, и, похоже, ты тоже занимаешься обоими. Это меня уже настораживает.

— Чтобы ты успокоился, я сегодня пораньше лягу спать. Мне нужно отдохнуть, Бруно.

— Ты отдыхаешь уже второй раз за неделю.

— Я твой должник.

— Да уж, черт тебя побери, и смотри, не забудь про должок.

— Тогда из-за чего весь сыр-бор?

Штальэкер понизил голос.

— Ты когда-нибудь слышал о Вальтере Функе?

— О Функе? Нет. По-моему, нет. А впрочем, подожди. Это, кажется, какая-то большая шишка в мире бизнеса?

— Когда-то Функ был экономическим советником Гитлера. А сейчас он вице-президент Культурной палаты рейха. Похоже, что он и господин фон Грайс испытывали друг к другу нежные чувства. Они — друзья детства.

— А я-то думал, что фюрер не выносит голубых.

— Он и калек не выносит, и как ты думаешь он поступит, когда узнает, что наш Йозеф Геббельс хромоногий?

Это была старая шутка, но я все-таки рассмеялся.

— Значит, потому они все и ходят на цыпочках, чтобы не рассердить Функа, а следовательно, и наше правительство?

— Не только поэтому. Фон Грайс и Геринг — старые друзья. Они вместе воевали. Когда-то Геринг помог фон Грайсу устроиться в химический концерн «Фарбениндустри». А позже он стал доверенным лицом Геринга — покупал для него произведения искусства и тому подобные вещи. Рейхскриминальдиректор требует, чтобы мы нашли фон Грайса как можно скорее. Но прошло уже больше недели, а мы не можем напасть на след. У них с Функом было одно тайное гнездышко на Приватштрассе, о нем не знает даже жена Функа. Но там он давно не появлялся.

Я вытащил из кармана лист бумаги с адресом из записной книжки Ешоннека, которую обнаружил той ночью в ящике его стола, — это был дом на Дерфлингерштрассе.

— Приватштрассе, да? А еще какие-нибудь его адреса известны?

— Нам нет.

— Ты сам участвуешь в этом расследовании?

— Сам я больше не участвую. Я все передал Дицу.

— Но он же расследует дело Пфарров, так?

— Думаю, что да.

— И тебе это ни о чем не говорит?

— Не знаю, Берни. До настоящего детектива, вроде тебя, мне далеко. У меня все мысли заняты тем типом, которому засунули сломанный кий в нос.

— Ты про того, которого их реки вытащили?

Бруно раздраженно вздохнул:

— Так всегда, только я соберусь тебе что-нибудь сообщить, а ты уже, оказывается, все знаешь.

— Мне об этом рассказал Ильман. Я на него наткнулся прошлой ночью.

— Да? И где же?

— В морге. Я встретил там твоего клиента. Он был просто неотразим. Может быть, это и есть фон Грайс?

— Нет, я уже об этом думал. У фон Грайса на правом предплечье была татуировка — императорский орел. Послушай, Берни, мне пора идти. И пожалуйста, я тебе уже тысячу раз говорил, не забывай про меня. Если что-нибудь узнаешь, тут же сообщи. Начальство так заездило, что сил нет.

— Я уже говорил, Бруно, что по крайней мере ночь должен за тебя отработать.

— За меня ты должен отработать две ночи, Берни.

Я повесил трубку, а затем позвонил снова, на этот раз начальнику тюрьмы Тегель. Я договорился с ним о встрече и заказал себе еще пива. Я пил пиво и в задумчивости рисовал какие-то геометрические фигуры, пытаясь привести мысли в порядок. Однако, исчертив целый лист, я с удивлением обнаружил, что в голове у меня нет ничего, кроме сумятицы. Что поделаешь, я всегда был слаб в геометрии. Я понимал: что-то надо предпринять, но что — этого я пока не знал.