Гравюра из книги Михаэля Майера « Viatorium » («Странник»). 1618

Январь 1697 года выдался необыкновенно суровым. Я не припомню, когда еще стояли такие холода, а мой наставник заявил, что такого не было с 1683 года, когда он не выходил из дома и написал «Всеобщую арифметику» – свою самую легкую для понимания работу. Я даже пытался ее читать, но так и не сумел одолеть. Возможно, холод ослабил мои интеллектуальные возможности так же, как замедлил производство новых монет. Денег по-прежнему не хватало, несмотря на почти нечеловеческие усилия чеканщиков, и, хотя все говорили о заключении мира с Францией, ничего не происходило. Все это время шли аресты якобитов, и положение в стране было нестабильным. Между тем умер Джеймс Хоури, инспектор Монетного двора, и на его место назначили Томаса Молинью и Чарльза Мейсона, которых мой наставник назвал продажными. Они сразу же начали конфликтовать между собой, и их деятельность не приносила ни малейшей пользы.

Я уже упоминал, что Хэмфри Холл, осведомитель Ньютона, принес нам информацию о том, что некоторые чеканщики изобрели новый способ изготовления золотых гиней. Так мы оказались вовлечены в серию таинственных событий, которые Ньютон начал называть «темной материей». Рассказ мистера Холла сильно встревожил моего наставника, ведь подделка гинеи являлась гораздо более серьезной проблемой, чем подделка серебряной кроны или шиллинга, тем не менее у нас не было никаких доказательств существования фальшивых гиней. Однако вечером тринадцатого февраля, в субботу, мы их получили.

Я рано улегся в постель и уже спал, но сразу проснулся, когда в мою спальню вошел мистер Холл со свечой в руке.

– В чем дело, мистер Холл? – с тревогой спросил я.

Несмотря на то что Холл был человеком немолодым и надежным, его лицо показалось мне столь мрачным, что он напомнил мне Харона, явившегося затем, чтобы доставить мою душу на другой берег Ахерона. Стоимость перевоза равнялась, как известно, одному оболу, но мистер Холл хотел поговорить о гинее.

– Похоже, нам удалось найти то, что мы искали, мистер Эллис, – сказал он своим вялым, глухим голосом.– Привратник у ворот Ньюгейта слышал, как узник по имени Джон Бернингем хвастался, что он заплатил «гарнир» фальшивой гинеей.

«Гарниром» надзиратели называли взятки, получаемые от узников, дожидающихся суда, за хорошее обращение; платить было принято наличными. С тех пор как я начал служить на Монетном дворе, мне пришлось выучить тюремный жаргон, в противном случае я бы не понимал показаний, которые записывал. Иногда мы с Ньютоном разговаривали между собой, точно пара закоренелых преступников.

– Я думаю, вам следует срочно начать расследование, – добавил Холл.– Этого человека могут освободить, и мы потеряем след фальшивой гинеи.

– Конечно, – сказал я.– Я пойду с вами.

Итак, я быстро привел себя в порядок, и вместе с мистером Холлом мы направились в Ньюгейт. Дорога оказалась нелегкой, поскольку снег немного подтаял, было скользко и мы несколько раз едва не упали в лужу.

Издалека Ньюгейт, восстановленный после Великого пожара, выглядел вполне прилично. Снаружи здание украшал красивый ряд пилястров, и при их внимательном рассмотрении становилось ясно, почему тюрьму называют Уит: основание одного из пилястров украшала резная фигура кота Дика Уиттингтона. Впрочем, Уит не терпел слишком пристальных взглядов. Тот, кто по глупости задерживался в воротах, рисковал получить на свою любопытную голову струю мочи или содержимое ночного горшка, опрокинутого из верхних окон. Подходя к входу, я по привычке так старательно изучал эти самые окна, что не смотрел, куда ставлю ноги, и ступил в кучу собачьего дерьма, приведя в неописуемый восторг нищих, которые просовывали руки сквозь решетку попрошаек на Ньюгейт-стрит и умоляли что-нибудь им подать.

Когда я проходил мимо этих отделенных от тела рук, тянущихся ко мне сквозь прутья решетки, мне всегда вспоминался инфернальный город Дис из «Ада» Данте, где со стен Вергилию и его спутнику угрожали дико воющие фигуры. Хотя насмешки этих несчастных мужчин и женщин меня смутили, я им сочувствовал, потому что Ньюгейт – это обитель несчастья и самое страшное место в Лондоне.

Внутри царил ужасный шум, и неудивительно: здесь бродило множество кошек и собак, домашней птицы и свиней, не говоря уже о бессчетных полчищах тараканов и крыс. Вонь от животных и их экскрементов смешивалась с запахом пива и спиртных напитков, которые здесь делали, а также с дымом костров, холодом и сыростью. Результат получался таким, что у нормального человека тут же начинала болеть голова и хотелось только одного: поскорее оказаться на свежем воздухе.

В тюрьме Ньюгейт было четыре отделения: камеры смертников в подвалах, помещения для допросов, помещения, занимаемые начальником тюрьмы, и дом надзирателей, где продавали эль и табак и где мы встретили мистера Фелла, старшего надзирателя. Жуликоватое лицо Фелла было испещрено оспинами, а нос напоминал маленькую проросшую картофелину, выпустившую несколько зеленоватых ростков, торчащих из ноздрей.

– Джентльмены, джентльмены, – сказал он, широко улыбаясь.– Может быть, выпьете чего-нибудь крепкого? Или пива?

Мы согласились на пиво, потому что все остальное пахло отвратительно, и выпили за здоровье друг друга с оптимизмом, которому не было места в столь гнусном заведении.

– Для меня огромное удовольствие, – сказал мистер Фелл, обращаясь ко мне, – передать важную информацию такому джентльмену, как вы, другу доктора Ньютона, который работает, не покладая рук, чтобы мы все не сидели без дела.– Он неприятно рассмеялся и добавил: – Не буду держать вас в напряжении, сэр. Но вы должны простить меня за то, что мои первые слова будут касаться щепетильного вопроса компенсации, потому что нищета – это страшное несчастье.

Я очень сомневался, что в ближайшее время ему грозит нищета, поскольку мне было известно, что, будучи старшим надзирателем, Фелл получал несколько сотен фунтов взятками. Но я очень нуждался в его информации и потому решил ему подыграть.

– Если ваша информация окажется стоящей, обещаю, что мой наставник вас хорошо вознаградит.

Фелл засунул руку в карман, почесал задницу, а затем вытащил золотую гинею, потер ее о свою грязную куртку и только после этого выложил на стол.

– А если моя гинея окажется плохой? – спросил он.– Что тогда? Вы поменяете ее на настоящую золотую монетку?

– Даю вам слово, сэр, – ответил я и принялся внимательно рассматривать монету.– Но с чего вы взяли, что она плохая? По правде говоря, мне она кажется совершенно нормальной, хотя, если честно, я не так близко знаком с золотыми гинеями, как хотелось бы.

Я протянул монету мистеру Холлу, и тот попробовал ее на зуб, не оставив на ней видимых следов.

– Да, сэр, – сказал он.– Она выглядит как надо, и на вкус такая же.

– Но послушайте, сэр, – вмешался мистер Фелл, – если монета на взгляд и вкус кажется вам настоящей, почему тогда один человек сказал мне, что она не настоящая, когда на самом деле она настоящая?

– Хороший вопрос, мистер Фелл, – сказал я.– Прошу вас, расскажите мне про того человека, о котором вы упомянули.

– Вчера вечером в «Петухе», что на Треднидл-стрит, началась драка. Мистер Бернингем купил отбивную у мясника в лавке на Финч-лейн и, как обычно, принес в «Петух», чтобы ему ее приготовили. Но, попробовав ее, он сказал, что у нее такой вкус, будто ее вообще не готовили, и поссорился с хозяином; затем выхватил шпагу и проткнул ему живот. После чего его арестовали и доставили сюда. Он заплатил пятнадцать шиллингов за четыре недели пребывания – еда, жилье и спиртные напитки, – поскольку я сказал ему, что раньше этого его дело в суде слушаться не будет. И еще пять шиллингов вперед за то, чтобы мы впустили его жену, когда она захочет его навестить. Он сказал, что она придет в воскресенье днем. Но чуть позже он похвастался другому заключенному, типу по имени Росс, который по моей просьбе держит ушки на макушке, что желтая монетка была фальшивой. Я сразу подумал о докторе Ньютоне и о вас, сэр, ведь вы всегда так старательно расследуете подобные случаи мошенничества, сэр.

– Вы правильно сделали, мистер Фелл, – сказал мистер Холл.

– Совершенно правильно, – добавил я.– Мы признательны вам за беспокойство. С вашего разрешения я заберу эту гинею, чтобы показать ее доктору Ньютону. Мы вернем ее вам, если только не окажется, что она фальшивая, – тогда мы заменим ее на настоящую. Если же ваша информация позволит арестовать, а затем наказать того, кто такие монеты производит, осмелюсь обещать, что вы получите награду.

Мистер Фелл медленно кивнул.

– Вы можете ее забрать, сэр. Я рад, что смог оказать вам помощь.

– Желаете получить расписку, мистер Фелл?

– В этом нет никакой необходимости, сэр, – ухмыльнувшись, заявил Фелл.– Я знаю, что вы и доктор Ньютон – люди чести. Кроме того, у нас имеются два свидетеля, которые видели, как вы взяли у меня гинею.

– А мистер Бернингем сказал, когда точно придет в воскресенье его жена?

– Сказал, сэр. Около пяти часов, а еще он просил меня за ней присмотреть, потому что она настоящая леди и не посещает места вроде Уита.

– Я чрезвычайно вам признателен, мистер Фелл. Добравшись наконец до дому, я снова лег в постель, но был слишком возбужден, чтобы сразу заснуть. Назавтра был день святого Валентина, и у меня появился вполне законный повод прийти утром в дом моего наставника. По традиции в этот день женщина выбирает другом сердца и целует первого, кого встречает утром, и я, естественно, рассчитывал увидеть мисс Бартон раньше всех остальных.

Я встал в пять часов, поскольку было воскресенье и я хотел появиться на Джермин-стрит до восьми часов, ведь сразу после восьми мисс Бартон, скорее всего, отправится вместе с дядей в церковь Святого Иакова. Чувствуя себя запаршивевшим, я старательно вымылся в холодной воде и обнаружил у себя в голове и на теле около дюжины вшей, больших и маленьких, что меня нисколько не удивило после визита в Ньюгейт.

В воскресенье лодочники не работают, так что некому было доставить меня в Вестминстер, а нанять карету за фунт и шесть пенсов я не мог себе позволить. И я отправился из Тауэра на Пикадилли пешком, пройдя это немаленькое расстояние почти за два часа.

Прибыв на Джермин-стрит, я постучал в дверь моего наставника, но миссис Роджерс, домоправительница, сказала, что не станет открывать, пока я не отвечу, кто пришел – мужчина или женщина.

– Это я, Кристофер Эллис, – сказал я.

– Подождите там, сэр, – велела мне миссис Роджерс. Через некоторое время дверь открыла сама мисс Бартон.

– Я очень рада, что это вы, дорогой Том, – сказала она, назвав меня этим ласковым именем.– Мой дядя продемонстрировал необыкновенное легкомыслие в столь важном вопросе и пригласил на обед декана церкви Святого Иакова, а мне совсем не хочется, чтобы он стал моим другом сердца. От него пахнет тушеным мясом, и вместо объятия я бы получила проповедь.

– В таком случае хорошо, что я пришел, – сказал я и проследовал за ней в гостиную.

Мисс Бартон подарила мне поцелуй – первый с тех пор, как мы познакомились. Он был самым невинным, какой только можно себе представить, однако доставил мне несказанное удовольствие. А Ньютон, увидев нас, громко рассмеялся, тоже впервые на моей памяти.

Мисс Бартон, как и я, не скрывала своей радости. Когда наш смех затих, миссис Роджерс принесла мне хлеба, кусок горячей соленой говядины и кружку подогретого эля с маслом. Позавтракав и почувствовав себя значительно лучше, я сообщил своему наставнику о другой причине, заставившей меня посетить его с самого утра.

– А я думала, что вы прошли пешком от самого Тауэра только ради меня, – разочарованно проговорила мисс Бартон.– Кристофер Эллис, теперь я убедилась, что в вас романтики не больше, чем в моем дяде.

Однако Ньютон выразил огромное удовлетворение, услышав историю про золотую гинею. Изучив монету, он объявил, что мы должны как можно скорее исследовать ее в тигле.

– Но прежде я буду вам чрезвычайно признателен, если вы согласитесь сопровождать мисс Бартон и миссис Роджерс в церковь, – сказал он.– Мне потребуется все утро, чтобы разогреть печь до нужной температуры.

– Я сделаю это с огромным удовольствием, если мисс Бартон не слишком разочаровалась во мне.

Мисс Бартон ничего не ответила.

– Или, может быть, – продолжал Ньютон, обращаясь на сей раз к своей племяннице, – ты надеялась заполучить декана в полное свое распоряжение? А я-то собирался пригласить мистера Эллиса отобедать с нами!

Мисс Бартон на несколько мгновений закрыла глаза, а затем наградила меня своей самой милой и ласковой улыбкой.

Итак, я отправился с мисс Бартон и миссис Роджерс в церковь, что доставило мне огромное удовольствие, хотя я не был в церкви уже целую вечность и к тому же мне пришлось вытерпеть невероятно скучную проповедь, в которой декан рассказал про Иакова, сразившегося с Ангелом Божьим. Впрочем, присутствие красивой девушки, несколько раз пожавшей мне руку во время проповеди, позволило снести все мучения.

После церкви мы вернулись в дом Ньютона. Оставив мисс Бартон и миссис Роджерс на кухне, я отыскал своего наставника в лаборатории, которая находилась в подвале с окном, выходившим в маленький садик. Лаборатория Ньютона была щедро оснащена химическими препаратами и посудой, тиглями и печью, пылающей таким жарким огнем, что у меня возникли мысли о преисподней.

Услышав шаги, Ньютон, весь покрытый потом, быстро оглянулся и издал радостный возглас.

– О, мистер Эллис! – крикнул он, стараясь перекрыть рев печи.– Вы как раз вовремя. Я собираюсь произвести пробу монеты, которую вы мне принесли.

С этими словами он положил монету в нагретый тигель. Проба монеты – это древний ритуал, при помощи которого совет золотых дел мастеров проверяет чистоту золота или серебра в только что отчеканенной монете.

– Я считаю, что пытаться превратить свинец в золото так же глупо, как ожидать, что вино и хлеб станут телом Христовым. Нас должно вдохновлять то, что они собой представляют. Природа – это не просто физические или химические явления, но еще и разум. И мы должны принимать дух исследования, наличествующий в этом opus alchemycum , которое вы видите перед собой, так же как кто-то другой принимает opus divinum всего сущего. И то и другое есть путь к пониманию. Мы все являемся искателями правды. Не все из нас обладают верой, дающей ответы на вопросы. Некоторым приходится искать их самостоятельно. Для иных ответ во мраке является светом Святого Духа; а для других открытие состоит в том, что в темных пятнах Природы прячется новый свет. Вся моя жизнь посвящена именно этому интеллектуальному свету. А теперь давайте посмотрим, что стало с нашей монетой.

Ньютон занялся изучением содержимого тигля, а я задумался над его словами. В тот момент я не слишком ясно понимал, что он имеет в виду, но позже осознал, что его цель выходила далеко за пределы человеческих умений и возможностей.

– Смотрите, – сказал он и, схватив тигель щипцами, показал мне расплавленный металл.

– Это фальшивое золото? – спросил я.– Я бы ни за что не сказал. Мне и сейчас кажется, что оно настоящее.

– Вы видите, но не наблюдаете. Посмотрите внимательнее. Здесь присутствует не один, а четыре, возможно, даже пять металлов, я пока не знаю каких, но у меня возникло сильное подозрение, что монета в основном состоит из меди. А это значит, что у нас возникли очень серьезные проблемы. Мне еще никогда не приходилось видеть столь искусной подделки – по крайней мере, за последние девять месяцев. Если подобных монет много…

Ньютон оборвал себя и грустно покачал головой, словно даже думать не хотел о такой возможности.

– Но как ее выплавили, наставник? Вы думаете, здесь использован тот же процесс, о котором говорил Хэмфри Холл?

– Да, я так думаю, – ответил Ньютон.– Этот процесс изобретен в прошлом веке во Франции. Я не открыл всех его секретов, но считается, что главное вещество здесь ртуть, как и во многих других реакциях. На самом деле никто не знает про ртуть больше меня. Примерно три года назад я чуть не отравился, вдохнув пары ртути, – этот эффект еще мало изучен. Ртуть требует к себе уважения. Она очень опасна, и данный аспект поможет нам в расследовании, поскольку существует множество внешних признаков отравления ртутью.

– И что мы будем делать?

– А что, по-вашему, мы должны сделать?

– Допросить мистера Бернингема по поводу фальшивой гинеи. Возможно, нам удастся уговорить его во всем признаться.

– Это займет некоторое время, – сказал Ньютон.– Такие, как он, предпочитают лгать и будут стоять на своем до тех пор, пока не почувствуют, что их дело дрянь. Думаю, нам лучше побольше узнать про это дело, прежде чем допрашивать его. Вы сказали, что он заплатил за то, чтобы к нему пропустили жену?

– Да, сэр. Унцию серебра за свидание.

– Она может быть ключом, который откроет нашу дверь.– Ньютон поднял голову.– Кажется, пришел декан, и я должен сыграть роль хозяина.

Надев камзолы, мы поднялись по лестнице в столовую. Декан оказался гораздо более приятным собеседником, чем проповедником, и занимал Ньютона разговорами на теологические темы, в то время как мы с мисс Бартон строили друг другу глазки. Пару раз она даже коснулась моей щиколотки ножкой в чулке, и при этом принимала активное участие в обсуждении проповеди декана. У меня возникли подозрения, что она вовсе не такая скромница, как я думал.

После обеда Ньютон встал из-за стола, заявив, что нас с ним призывают дела Монетного двора, и я неохотно покинул общество мисс Бартон.

– Вы собираетесь на Монетный двор? – спросил я, когда мы вышли из дома на Джермин-стрит.

– Мистер Эллис, разве надзиратель из Ньюгейта не сказал, что жена мистера Бернингема должна посетить его в пять часов?

– Сказал. Должен признаться, я про это забыл.

Ньютон сухо улыбнулся.

– Очевидно, ваш разум был занят пустыми мыслями. Но теперь я рассчитываю, что вы внимательно выслушаете меня, сэр. Мы вместе направляемся в Ньюгейт, и пока я буду допрашивать Скотча Робина и Джона Хантера – вполне возможно, что они были не единственными мошенниками на Монетном дворе, которые крали штампы золотой гинеи, – вам следует проследить за миссис Бернингем, потому что вряд ли ее муж порадует нас откровенностью.

Мы добрались до Ньюгейта, где моего наставника заметили из окон верхнего этажа. Поскольку узники ненавидели его за усердие в раскрытии преступлений, ему пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать встречи с куском дерьма, брошенного в него сверху. При этом Ньютон проявил удивительную для своих пятидесяти четырех лет живость. Входя в ворота тюрьмы, он пошутил относительно яблока, упавшего ему на голову: если бы на него свалился кусок навоза, то вместо теории всемирного тяготения он стал бы изобретать способ помыться.

Бернингем сидел в одной из тринадцати огромных камер, каждая размером с часовню. Я пристроился на деревянной скамье возле двери камеры, как самый обычный надзиратель. Пока я сидел, ко мне пристали две или три шлюхи, занимавшиеся здесь своим ремеслом, а маленький беззубый мальчишка попытался продать мне несвежую газету и предложил раздобыть «комнату с ванной» – так обитатели этого ужасного места называли джин. Я не выдержал и пожалел мальчишку, вручив ему полпенни за предприимчивость, куда более достойную, чем попытки шлюх за три пенса обслужить меня в темном уголке.

Так я и сидел, пока надзиратель, которому я отдал еще одну монетку, не подмигнул мне, кивком указав на привлекательную женщину в маске, которую впустил в камеру. Очевидно, это и была нужная мне леди. Следить за ней оказалось совсем несложно, поскольку поверх серого муарового костюма она надела ярко-красный плащ, из-за чего выделялась в любой толпе, как кардинал в церкви квакеров.

Миссис Бернингем провела с мужем более часа, а затем, вновь спрятав лицо под маской, вышла из камеры и зашагала к воротам. Я последовал за ней, совсем как какой-нибудь итальянец из трагедии о кровной мести. Она направилась в сторону Олд-Бейли, и я за ней. Вскоре, к моему немалому удивлению, меня догнал Ньютон, который умудрялся передвигаться, не привлекая внимания к своей особе.

– Так это и есть миссис Бернингем? – спросил он.

– Она самая, – ответил я.– Как прошел допрос Скотча Робина и Джона Хантера? Удалось что-нибудь узнать?

– Я дал им обоим неплохую пищу для размышлений, – сказал Ньютон.– Я сказал, что если они не расскажут мне,

кто украл штампы, то еще до среды познакомятся с петлей – или мне никогда не видеть рая. Завтра я вернусь за ответом. Я всегда считал, что ночь в ожидании казни – лучшее средство развязать языки.

Несмотря на то что быстро стемнело, благодаря красному плащу мы видели миссис Бернингем издалека. Было так холодно, что мы с радостью ускорили шаг, когда она повернула на восток и пошла по направлению к Ладгейт-Хилл. Но, свернув за угол, мы обнаружили, что миссис Бернингем окружили трое оборванцев с дубинками в руках и что-то злобно ей говорят. Я крикнул, чтобы они прекратили приставать к женщине. Тогда самый крупный оборванец, угрожающе помахивая дубинкой, двинулся ко мне.

– Я вижу, тебя нужно маленько унизить, джентльмен, – прорычал он, – чтобы ты не совался в чужие дела.

Я вытащил пару немецких двуствольных пистолетов Вендера, которые всегда брал с собой, когда направлялся в Уит, взвел курок и выстрелил над его головой, рассчитывая, что это заставит его отступить. Однако он продолжал идти вперед, и я понял, что в него стреляли и раньше. Мне пришлось выстрелить еще раз, только на этот раз я прицелился. Он закричал и упал на землю, уронив дубинку: пуля попала ему в плечо. Я взвел курки второго пистолета и дважды выстрелил в другого оборванца, но оба раза промахнулся, так как он двигался с удивительным проворством. Увидев, что он намеревается проткнуть Ньютона штыком, я обнажил шпагу и ранил его в бедро. Он взвыл, как собака, и бросился бежать. В результате все трое беспорядочно отступили с поля боя. Я хотел было преследовать их, но тут увидел, что мой наставник лежит на мостовой.

– Доктор Ньютон! – вскричал я в величайшей тревоге и бросился на колени рядом с ним, думая, что оборванец все-таки достал его своим штыком.– С вами все в порядке?

– Да, благодаря вам, – ответил Ньютон.– Я поскользнулся, когда этот негодяй попытался меня ударить. Посмотрите, что с леди, а со мной все хорошо.

Миссис Бернингем была не слишком взволнована и к тому же оказалась очень хорошенькой – это я увидел благодаря тому, что ее маска отлетела далеко в сторону. Но, заметив обнаженную шпагу в моей руке, она вдруг поняла, какая опасность ей угрожала, и покачнулась, так что я счел возможным подхватить ее на руки. Вместе с моим наставником мы вернулись на Олд-Бейли, где нас поджидала легкая коляска, которую мы оставили неподалеку от Уита.

– Прошу вас, мадам, скажите нам, где вы живете, и мы вас проводим, – сказал Ньютон.

Миссис Бернингем напудрила щеки и носик и сказала:

– Я в долгу перед вами, джентльмены. Боюсь, эти оборванцы не ограничились бы только грабежом. Я живу на Милк-стрит рядом с Чипсайдом, напротив Гилд-Холла.

Она была красивой рыжеволосой женщиной с зелеными глазами и хорошими зубами, довольно глубокий вырез платья позволял увидеть эффектную грудь, и я невольно почувствовал к ней влечение. Если бы не присутствие Ньютона, я бы осмелился ее поцеловать, поскольку она улыбалась мне и несколько раз подносила мою руку к своей груди.

Ньютон дал указания кучеру, и мы поехали на восток по Ньюгейт-стрит, выбрав более короткий путь к Милк-стрит.

– Но почему вы сразу не пошли по этой улице? – подозрительно спросил Ньютон.– Зачем свернули на Олд-Бейли и Ладгейт-Хилл? Вы вели себя очень странно с той минуты, как вышли из Уита.

– Вы видели, как я выходила из Уита?

Миссис Бернингем взглянула в окошко коляски, так как небо неожиданно прояснилось, и в лунном свете мне показалось, что она слегка покраснела.

– Да, миссис Бернингем, – сказал Ньютон.

Услышав свое имя, которое она сама не называла, миссис Бернингем выпустила мою руку и заметно насторожилась.

– Кто вы такие?

– Сейчас это не имеет значения, – сказал Ньютон.– Куда вы направлялись, когда покинули Уит?

– Если вам известно мое имя, – сказала она, – значит, вы знаете, почему я посещала Уит и почему у меня возникло желание помолиться за моего супруга. Я пошла по Олд-Бейли, чтобы зайти в церковь Святого Мартина.

– А до посещения вашего мужа вы о нем молились?

– Да. Но откуда вы знаете? Вы следовали за мной и раньше?

– Нет, мадам. Однако я не сомневаюсь, что эти трое оборванцев следили за вами. Вы их узнали?

– Нет, сэр.

– Но один из них что-то вам сказал, не так ли?

– Нет, сэр, боюсь, вы ошибаетесь. Во всяком случае, я ничего не помню.

– Мадам, – холодно проговорил Ньютон, – я никогда не путаю факты. И больше всего на свете не люблю пустые препирательства. Я вам сочувствую, но позвольте назвать вещи своими именами. Вашего мужа обвиняют в серьезных преступлениях, за которые он может лишиться жизни.

– Но как такое может быть? Мне сообщили, что хозяин таверны, которого Джон ударил шпагой, поправляется. Вы преувеличиваете вину моего мужа.

– Что? Вы продолжаете играть с нами, миссис Бернингем? Удар шпагой – это пустяк, и он не интересует нас ни в малейшей степени. Мы – официальные представители Королевского Монетного двора, и речь идет о фальшивой гинее, которой ваш муж расплатился, выдав ее за настоящую, за что ему грозит виселица, если я не выступлю в его защиту. Вот почему я прошу вас – ради него и ради вас самой – рассказать нам все, что вы знаете о фальшивой гинее. А для полного моего удовлетворения вы должны уговорить своего мужа быть с нами предельно откровенным.

Миссис Бернингем тяжело вздохнула и принялась теребить меховую опушку своего плаща, словно это были католические четки, которые помогли бы ей принять правильное решение.

– Что я должна сделать? – прошептала она.– Что? Что?

– Только доктор Ньютон может повлиять на судьбу вашего мужа, – сказал я, нежно накрыв ее руку своей ладонью.– С вашей стороны будет большой ошибкой считать, что существуют другие способы его спасти. Вы должен освободить душу от бремени, мадам.

Я ничего не знаю, если не считать того, что Джон совершил глупость.

Несомненно. Но расскажите нам о тех оборванцах, которые на вас напали, – настаивал Ньютон.– Что они говорили?

– Тот человек сказал, что если Джон донесет, то побои будут самым малым наказанием, которому я подвергнусь. И что в следующий раз они меня прикончат.

– А больше он ничего не говорил?

– Нет, сэр.

– Но вы знали, что он имеет в виду?

– Да, сэр.

– Значит, вы их все-таки узнали.

Да, сэр. Несколько раз я видела мужа в их компании, но он не называл их имен.

– Где вы их видели?

У дома моей матери на Лиденхолл-стрит, – сказала она.– В «Руне». И в «Солнце».

– Я знаю эти заведения, – откликнулся я.

– Откровенно говоря, – продолжала она, – они самые настоящие отбросы, и он не обращал на них особого внимания. С другими он проводил гораздо больше времени. С джентльменами с биржи. Во всяком случае, я так думала.

– С Королевской биржи?

Так я предполагала, но теперь уже не уверена. Джон должен был расплатиться фальшивыми гинеями с некоторыми купцами. Я всячески возражала против этого, опасаясь, что его поймают. Но когда он показал мне эти гинеи, я не могла себе представить, что кто-то сумеет отличить их от настоящих. Мне стыдно в этом признаться, но я больше не возражала. Честно говоря, сэр, я до сих не понимаю, как удалось обнаружить подделку, тем более что мой муж смешивал настоящие монеты и фальшивые.

– Ваш муж не умеет врать. Мистер Бернингем набрался джина и начал хвастаться, что дал взятку фальшивой монетой.

Миссис Бернингем вздохнула и покачала головой.

– У него никогда не хватало мозгов для серьезных дел.

– Ну, а те люди с биржи – как их имена?

Миссис Бернингем немного помолчала, словно стараясь припомнить.

– Джон говорил мне, вот только…– Она покачала головой.– Быть может, завтра я вспомню.

– Миссис Бернингем, – сурово сказал Ньютон, – вы говорите много, но совсем не то, что нам требуется.

– У меня был очень трудный день.

– Это правда, – пришел к ней на помощь я.– Сами посмотрите, как леди расстроена.

– Со временем, мистер Эллис, вы поймете, какими изобретательными оказываются некоторые люди. Насколько мне известно, эта женщина виновна ничуть не меньше, чем ее супруг.

Тут миссис Бернингем еще больше расстроилась и принялась плакать, но на Ньютона это не произвело ни малейшего впечатления, он лишь застонал, словно у него разболелся живот, и крикнул кучеру, чтобы тот поторапливался, иначе он сойдет с ума. Все это время я держал миссис Бернингем за руку и пытался ее успокоить. В конце концов она немного пришла в себя и начала понимать, что говорит ей Ньютон.

– Речь идет о человеке, которого мы ищем, мадам, – осторожно произнес Ньютон.– О человеке, сделавшем фальшивые гинеи, которыми ваш муж имел глупость расплачиваться. Скорее всего, он француз. Возможно, у него зубы как у китайца, то есть черные и гнилые, и если он когда-либо с вами разговаривал, вы должны были заметить, что у него скверное дыхание. Быть может, вы обратили внимание на его руки, дрожащие, словно молочный пудинг. Вы могли отнести это за счет его страсти к элю или пиву, но не к вину, потому что человек, которого я ищу, пьет не для удовольствия, а по необходимости, так как нуждается в жидкости, как песок в пустыне.

К моему удивлению – а я ни разу не слышал, чтобы Ньютон так кого-нибудь описывал, – миссис Бернингем принялась кивать еще до того, как он закончил.

– Но, доктор Ньютон! – воскликнула она.– Вы наверняка виделись с моим мужем.

– Нет, я еще не имел такого удовольствия, – возразил Ньютон.

Миссис Бернингем посмотрела на меня.

– Значит, это вы описали его внешность доктору.

– Нет, мадам, – сказал я.

– Тогда как вам удалось так точно нарисовать его портрет? Вы совершенно правы, в последнее время он болел.

– Сейчас это не имеет значения, – сказал Ньютон.

Экипаж Ньютона довез нас до дома на Милк-стрит, который описала миссис Бернингем, и на прощание мой наставник посоветовал ей посещать Уит только при дневном свете, когда ей не будет грозить опасность.

– Но откуда вы узнали, как выглядит Бернингем? – спросил я, когда она подошла к двери своего дома.– Вы никогда его не видели и ничего не слышали о нем раньше. Однако миссис Бернингем сразу же узнала его по вашему описанию.

Услышав мой вопрос, Ньютон улыбнулся, и я подумал, что он очень собой доволен.

– «Он… дает мудрость мудрым и разумение разумным; Он открывает глубокое и сокровенное, знает, что во мраке, и свет обитает с Ним». Книга пророка Даниила, глава два, стихи двадцать один – двадцать два.

Должен признаться, меня несколько задело загадочное обращение Ньютона к Святому Писанию, так как я уже давно заметил, что ему нравится сбивать меня с толку. У меня сразу же испортилось настроение. Почувствовав это, мой наставник снисходительно похлопал меня по колену, как верного пса, хотя его слова были исполнены тепла и доброты.

– Да ладно, сэр, не стоит беспокоиться. Я и сам знаю, что мне еще нужно над собой работать.

– Мой дорогой юный друг, вы можете быть уверены, что вам, спасителю моей жизни, я поведаю все свои соображения. Получить описание его внешности было совсем не трудно. Тот, кто сделал эту гинею, долго водил знакомство с ртутью, которая вызывает у человека описанные мною болезненные проявления: почернение зубов, дрожь в руках, неутолимую жажду. Я мог бы еще упомянуть влияние ртути на рассудок. Об этом мало кому известно. Я сам узнал, насколько опасна ртуть, только благодаря тому, что весь тысяча шестьсот девяносто третий год находился в отвратительном расположении духа и чуть не сошел с ума из-за того, что без конца экспериментировал с ртутью в своей лаборатории. Значит, леди рассказала нам гораздо меньше, чем она знает.

– Почему?

– Она сказала, что ее муж всего лишь выдал фальшивую монету за настоящую, а в действительности он сам ее сделал. Бернингем почти наверняка и есть тот самый человек, который усовершенствовал процесс изготовления фальшивого золота. Вероятно, своим молчанием миссис Бернингем надеется спасти его от виселицы, хотя лично я считаю, что повешение и брак – это примерно одно и то же.

Ньютон приказал своему кучеру ехать в Тауэр, а оттуда на Джермин-стрит.

– Я хочу попросить вас об одолжении: ничего не говорите мисс Бартон о нашем сегодняшнем приключении. Она очень чувствительна и склонна к самым разным фантазиям. Мне бы не хотелось, чтобы всякий раз, когда я выхожу из дома, она волновалась о том, не будет ли мне угрожать опасность. Дела Монетного двора – это единственное, о чем моя племянница должна оставаться в неведении.

– Можете мне поверить, сэр. В отношении этой юной леди я стану образцом сдержанности.

Ньютон кивнул мне.

– Но, – продолжал я, – поскольку теперь я счастлив пользоваться вашим полным доверием, сэр, я хочу напомнить вам о деле, относительно которого продолжаю оставаться в прискорбном неведении. Меня интересует, что вы думаете по поводу смерти Джорджа Мейси, чье убийство, следуя вашему приказу, я храню в тайне. Я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы поделились своими мыслями по этому поводу. Должен признаться, что гибель моего предшественника продолжает занимать мои мысли.

– Хорошо, что вы мне о нем напомнили, – сказал Ньютон.– Мне удалось довольно много о нем узнать. По всеобщему мнению, Мейси отличался усердием, но не мог похвастаться образованностью, хотя, насколько мне известно, старался расширить свои горизонты. Однако его старания не дали результата, и, похоже, он не раз прибегал к советам человека, являвшегося его информатором, – золотых дел мастера по имени Леджер Скруп. Это имя почему-то кажется мне знакомым, хотя я не могу вспомнить, где его слышал. Поскольку мистер Скруп должен был до нынешнего момента находиться за пределами страны, признаюсь, я о нем забыл, и ваше напоминание пришлось очень кстати. Мы попытаемся навестить мистера Скрупа завтра, в его лавке на Стрэнде. Возможно, ему удастся пролить свет на письмо, написанное на иностранном языке, которое попало к Мейси и которое он, по словам его друга мистера Элингэма, плотника Тауэра, очень хотел понять.

Из окна кареты я увидел знакомые очертания Тауэра, похожие в лунном свете на город короля Приама, купающийся в сиянии серебряного глаза Зевса. Карета остановилась у Средней башни, рядом с Барбиканом, где беспокойно рычали львы, и я вышел на прогулочную площадку. Прежде чем закрыть за мной дверь, Ньютон высунулся наружу, в холодную, пропитанную запахами животных ночь, чтобы сказать мне пару слов перед тем, как я уйду.

– Давайте встретимся завтра утром, в девять часов, перед водонапорной башней у домов Йорка и нанесем визит мистеру Скрупу. А потом навестим Бернингема в Уите.

Затем Ньютон постучал тростью по крыше кареты, и маленький красный экипаж с дребезжанием покатил на запад по Темз-стрит.

Я повернулся, подошел к часовому у башни Байворд, который довольно далеко отошел от своего поста, и остановился с ним поболтать, поскольку я постоянно старался улучшить отношения между Монетным двором и гарнизоном. Мы поговорили о том, как не замерзнуть, когда стоишь на посту, и какую башню больше всего любят привидения. Разгуливая по территории Тауэра ночью, я всегда боялся встретить какого-нибудь призрака или духа. Мне было очень стыдно, но я ничего не мог с собой поделать. В свою защиту могу сказать только одно: здесь произошло столько ужасных событий, что если и есть на свете место, где непременно должны бродить призраки, так это Тауэр. Стражник считал, что с башней Мартина, известной также под названием Сокровищница, связано много жутких легенд. Но тут к нашему разговору присоединился сержант Роэн, который знал Тауэр лучше многих других.

– Здесь каждый уголок имеет собственную легенду про призраков, – сказал сержант Роэн, которого природа наградила могучим телосложением и высоким ростом.– Но самая плохая репутация у Соляной башни: говорят, она особенно полюбилась призракам. Как вы знаете, мистер Твистлтон, оружейник, увидел там привидение и лишился рассудка. Я и сам слышал и ощущал такие вещи, которым не могу найти объяснение. Поневоле приходится считать их явлениями сверхъестественными и несущими в себе зло. В тамошних подвалах пытали священников-иезуитов. Вы даже можете увидеть надпись на латыни, сделанную одним из них на стене.

– И что с ним произошло? – спросил я.

– В тысяча пятьсот девяносто пятом году его отправили в Йорк и там сожгли заживо, – ответил Роэн.

– Бедняга, – сказал я. Роэн усмехнулся:

– Вы так думаете? Он был католиком и настоящим фанатиком. Не сомневаюсь, что он сделал бы то же самое со многими несчастными протестантами.

– Возможно, – не стал спорить я.– Но по-моему, философский аргумент, состоящий в том, что мы должны сделать что-то с другими, прежде чем они сделали это с нами, звучит очень слабо.

– Вряд ли в мире найдется достаточно философов, понимающих, насколько жестоки католики, – настаивал на своем сержант.– Во Франции в тысяча шестьсот восемьдесят первом и восемьдесят пятом годах, когда солдаты короля Людовика квартировали в домах гугенотов и получили возможность творить жуткие вещи, чтобы обратить их в католичество, протестанты подвергались ужасным гонениям. Поверьте мне, приятель, нет таких издевательств и мучений, которым эти жестокие миссионеры не подвергали других людей, чтобы заставить их принять римскую религию и ходить к мессе. Стариков сажали в тюрьмы, женщин насиловали и подвергали страшным поркам, молодых людей отправляли на виселицы, пожилых женщин сжигали заживо.

– Вы говорите так, словно видели все это собственными глазами, сержант, – заметил я.

– Я двадцать лет воевал с Францией, – ответил сержант.– И мне известно, на что они способны.

Мы с Роэном еще несколько минут обсуждали эту тему, причем он упорствовал в своей ненависти к иезуитам, а затем я пожелал ему и мистеру Грейну спокойной ночи и ушел, позаимствовав у них фонарь, хотя после всех наших разговоров его свет не слишком развеивал мои опасения увидеть призрака.

Быстро шагая к дому смотрителя, я все время думал про иезуитов, которых пытали, возможно, так же, как Джорджа Мейси. Мне не составило труда представить себе, что какой-нибудь страдавший тут священник решил вернуться в Тауэр после смерти, чтобы бродить в его стенах и пугать своих мучителей. Однако, добравшись до дома и устроившись в теплой постели, освещенной веселым сиянием свечи, я решил, что призраки – это плод глупых фантазий и что с моей стороны разумнее опасаться живых людей, убивших моего предшественника и продолжавших разгуливать на свободе.

На следующее утро я добрался на лодке от Лондонского моста до самой лестницы домов Йорка. Сойдя на землю, я и другие пассажиры лодки обнаружили, что земля на пристани замерзла и стала представлять собой ледяной каток. Я заявил лодочнику, что ступеньки следует посыпать солью и счищать с них лед, чтобы пассажиры могли выходить на берег, не опасаясь сломать себе ногу или свернуть шею. На это лодочник, могучий парень с обветренным лицом, лишь рассмеялся, и я, еще не пережив унижения вчерашнего вечера – ибо, по моим представлениям, люди из гарнизона надо мной насмехались, – начал вытаскивать шпагу. Но тут я увидел около водонапорной башни своего наставника и решил не связываться с лодочником.

– Вы поступили правильно, не поддавшись гневу, – сказал Ньютон, когда я наконец добрался до него.– Лодочники славятся своей независимостью. Как правило, они ведут себя сдержанно, поскольку трудно доверять пьяному лодочнику, однако иногда могут продемонстрировать лютую злобу. Если бы вы вытащили шпагу, то, скорее всего, оказались бы в реке. Ученичество, продолжающееся семь лет, заставляет бедняка отчаянно защищать собственные права и дает ему четкие знания своих обязанностей. К сожалению, в них не входит чистка пристани. Темза, будучи приливной рекой, только посмеется над каждым, кто попытается убрать грязь с ее берегов. Прилив отступил всего за час до того, как вы прибыли сюда.

Выслушав лекцию своего наставника, я заметил, что не знал о том, как много ему известно про лондонских лодочников и приливы, оказывающие влияние на их работу.

– Про лодочников я знаю только то, что известно лондонцам про всех рабочих в городе: что они гнусные типы, – улыбнувшись, ответил он.– А вот приливы я изучал. Видите ли, я первый объяснил их природу.

Мы сели в карету и отправились в Мейпоул на Стрэнде. По пути Ньютон рассказал мне, как при помощи математики он вычислил движение планет, комет, Луны и морские приливы.

– Значит, тяготение Луны влияет на приливы? – повторил я, подводя итог его длинной лекции по поводу небесных феноменов.

Ньютон кивнул.

– И вы поняли все это, наблюдая за падением яблока?

– На самом деле это была фига, – сказал он.– Но я не переношу их вкус, а яблоки люблю. Я никак не мог смириться с мыслью, что идею устройства мира подал мне фрукт, который я терпеть не могу. Кстати, это был лишь зародыш моей идеи. Помню, я тогда подумал: если сила притяжения может дотянуться до вершины дерева, как же далеко распространяется ее могущество? И тогда я понял, что ее ограничивает только размер тел.

Мне было совершенно ясно, что Ньютон видит мир совсем не так, как все остальные, и это заставляло меня ощущать себя особенным, ведь я получил привилегию доверия такого великого человека. Возможно, я даже начал понимать, насколько великолепен его ум; этого понимания мне хватило для того, чтобы осознать, что только моя неспособность до конца проникнуть в суть его теорий мешает нам стать настоящими друзьями. На самом деле нас постоянно разделяла такая широкая река знаний и способностей, что я смотрел на него так, как, наверное, обезьяна смотрит на человека. Он во всех отношениях являлся образцом для подражания, мерилом, позволяющим отличить добро от зла, золото от простого металла.

Вопрос о том, почему имя Сент-Леджера Скрупа показалось моему наставнику знакомым, получил ответ, как только мы вошли в лавку этого человека, расположенную в доме около Мейпоул. Нам открыл дверь слуга в маленькой шапочке на голове, и я сразу понял, что он еврей. Он спросил, по какому делу мы пришли, с самым серьезным видом кивнул и отправился искать хозяина.

Скруп был высоким человеком, по крайней мере на шесть пальцев выше меня, в напудренном завитом парике, с испанской бородкой и в самом роскошном костюме, какой можно купить за золото и серебро. По-моему, Скруп сразу же узнал моего наставника, хотя и подождал, когда Ньютон объяснит цель своего визита, прежде чем показать, что они знакомы.

– Разве вы меня не узнали, доктор Ньютон? – спросил он со странной улыбкой и разочарованно вздохнул, увидев, что Ньютон прищурил глаза, пытаясь его вспомнить.

– Должен признаться, мистер Скруп, что у вас передо мной преимущество, – с запинкой проговорил Ньютон.

– В таком случае я единственный в своем роде, потому что я не знаю ни одного человека, который превосходил бы вас хоть в чем-нибудь.– Скруп изящно поклонился.– Позвольте напомнить вам, сэр. Я посещал занятия в Тринитиколледже под вашим руководством, доктор Ньютон, хотя так и не закончил университет.

– Да-да, – проговорил Ньютон и смущенно улыбнулся.– Теперь я вас вспомнил. Но тогда, смею заметить, у вас не было ни бороды, ни денег.

– Человек меняется за двадцать пять лет.

– Если я не ошибаюсь, двадцать шесть, – поправил егс Ньютон.– А еще я помню, что уделял вам мало внимания, хотя в этом вы были не одиноки.

– Наука скажет вам спасибо за это невнимание, сэр. Я был не особенно старательным студентом, и время показало, что вы добились большего успеха в изучении оптики и небесных тел. Не говоря уже о химических экспериментах.

При этих словах Скруп многозначительно улыбнулся, как будто увлечение моего наставника алхимией не было таким уж секретом.

– Вы очень любезны, мистер Скруп.

– Легко быть любезным с тем, кого уважает вся Англия.– Мистер Скруп снова поклонился, и я решил, что ему больше подходит общество королей, чем торговля золотом.– Но моя совесть испытывает страшные муки, – добавил Скруп с изысканностью, которая начала раздражать меня.– У меня не было никакого желания учиться в колледже. Вот почему, чтобы успокоить мою совесть, сэр, я бы хотел сделать вам скромный подарок в память о колледже.

– Сейчас? – спросил Ньютон.

Скруп кивнул.

– Для меня это будет большая честь.

Скруп вышел, чтобы принести свой дар, и оставил нас одних.

– Это неожиданный поворот событий, – сказал Ньютон, с интересом рассматривая трость Скрупа.

– Так это один из трех ваших студентов? – спросил я, вспомнив, о чем он говорил мне при нашем знакомстве.

– Со смущением должен признать, что так оно и есть.

– О, перестаньте. Мистер Скруп смущается за вас обоих.

– В Кембридже я был довольно скучным типом, – вздохнул Ньютон.– Скучным и бесчеловечным. Но с тех пор, как я вернулся в Лондон, я стал лучше. Работа на Монетном дворе расширила мои горизонты. И все же они не так широки, как горизонты мистера Скрупа. Как мне кажется, он вынужден иногда бывать в местах, где человек должен быть особенно осторожен.

– Что вы имеете в виду, сэр? – спросил я.

– Он носит шпагу, как большинство джентльменов. Но кроме того, прячет оружие в этой трости. Вот, посмотрите.

Ньютон показал мне, что внутри трости спрятан клинок в два или три фута длиной, а рукоять трости являлась заодно рукоятью короткой, но удобной рапиры. Я попробовал клинок большим пальцем.

– Острый, – заметил я.

– Человек не нуждается в подобных предосторожностях, если ему не грозит серьезная опасность, – продолжал гнуть свое Ньютон.

– Но разве не все ювелиры подвергаются опасности? – сказал я.– Им есть что терять, кроме собственной жизни. Кстати, меня удивляет, почему вы сами не носите шпагу.

– Возможно, вы правы и мне действительно следует носить шпагу, – проворчал Ньютон.– Но я сомневаюсь, что мне потребуется два клинка.

Мистер Скруп вернулся с четырьмя серебряными чашами и торжественно вручил их моему наставнику, добавив, что это дар Тринити-колледжу в лице Ньютона, который, несмотря на свою работу на Монетном дворе, остается профессором математики Кембриджа.

– Замечательная работа, – отметил Ньютон, с удовольствием рассматривая чаши.– Просто великолепная.

– Они лежали у меня в подвале несколько лет, – сказал Скруп.– Пришло время, чтобы их оценили по достоинству. Они сделаны древними греками, и их удалось найти на потерпевшем крушение испанском корабле. Это был наш общий проект с мистером Нилом.

– Директором Монетного двора? – уточнил Ньютон.

– Именно. Несколько лет назад нам удалось найти потерпевший крушение корабль «Nuestra Senora de la Concep– cion», на борту которого оказалось много золота и серебра. Эти чаши стали малой частью моей доли.

Ньютон продолжал с интересом изучать чаши.

– Чаши рассказывают историю Нектанеба, последнего царя Египта, который также был великим магом. О нем можно прочитать в истории Каллисфена.

– Обязательно сделаю это при первой же возможности, – сказал Ньютон и торжественно поклонился.– Большое спасибо от имени Тринити-колледжа.

Скруп поклонился в ответ и удовлетворенно улыбнулся. Он налил нам подогретого вина из изящного серебряного кувшина, принесенного слугой, и мы наконец уселись вокруг стола. Вино позволило мне согреться: несмотря на ярко пылающий камин, украшенный двумя бронзовыми собаками, огромными, точно волкодавы, я промерз до костей после путешествия по реке.

– А теперь, сэр, прошу, расскажите, что привело вас ко мне.

– Насколько мне известно, вы были знакомы с мистером Джорджем Мейси.

– Да, конечно. Джордж вернулся?

– К сожалению, на сей счет до сих пор нет ясности, – ответил Ньютон, ловко избегая прямой лжи.– Не могли бы вы рассказать, при каких обстоятельствах познакомились с ним?

– Останки испанского корабля, в поиск которого мы с мистером Нилом вложили деньги, были доставлены в Дептфорд, и мы прибыли туда, чтобы осмотреть найденные в нем сокровища и получить свою долю. Но прежде мистер Нил как директор Монетного двора отделил королевскую долю. Мистер Мейси сопровождал мистера Нила и помогал ему выполнять официальные обязанности. Остается добавить, что это произошло несколько лет назад. Вскоре была организована вторая экспедиция с целью найти оставшиеся сокровища. Мистер Нил вложил в нее деньги, а я отказался, предпочтя использовать крупную сумму для развития собственного дела. Сам я не умею работать по металлу. Я не Бенвенуто Челлини. Я предпочитаю, чтобы работу делали за меня другие. Однако я рассчитывал на крупную прибыль. Так оно и вышло.

– Это мы и сами видим, – заметил Ньютон.

– К сожалению, вторая экспедиция успеха не принесла, и мистер Нил потерял деньги, а вину частично возложил на меня. Однако мистер Мейси и я остались друзьями.

Тут мистер Скруп с некоторой неловкостью посмотрел на меня, словно хотел сказать еще что-то. Ньютон, конечно же, это заметил.

– Вы можете говорить при мистере Эллисе, – сказал он.– Он пользуется моим полнейшим доверием, а как служащий Монетного двора дал клятву хранить тайну. Я готов за него поручиться.

Скруп кивнул.

– В таком случае скажу прямо: уже довольно давно я начал снабжать мистера Мейси информацией. Вы, конечно, понимаете, что по роду своей деятельности я постоянно сталкиваюсь с чеканщиками, фальшивомонетчиками и другими бесчестными типами, которые подрывают Великую перечеканку и тем самым ставят под удар процветание страны.

– Меня это тоже беспокоит больше всего, – заявил Ньютон.– Их светлости в казначействе ясно дали мне понять, что мы проиграем войну французам, если не сумеем прекратить деятельность фальшивомонетчиков. Вот почему я с таким усердием борюсь с ними. К сожалению, многие обыватели полагают, что я делаю это ради продвижения по службе. А я просто не хочу, чтобы моя страна потерпела поражение в войне и к власти в Англии пришли католики. Скруп кивнул.

– Что ж, сэр, я готов снабжать вас информацией, как мистера Мейси, если вы того желаете. Более того, я бы делал это с радостью, поскольку мы с беднягой Мейси очень сблизились.

– Я благодарен вам, сэр, – ответил Ньютон.– Но сейчас я хочу узнать, не приносил ли вам Мейси письмо, возможно написанное на иностранном языке, и не просил ли его перевести? Полагаю, он был взволнован.

– Да, такое письмо было, – признал Скруп.– И хотя с тех пор прошло шесть месяцев, я помню не только время его визита – тогда мы встретились в последний раз, – но и содержание письма, довольно короткого. Я связал его с исчезновением Мейси.

Скруп замолчал, задумавшись, и мой наставник попросил его вернуться к самому письму.

– Письмо не было адресовано Мейси, – продолжал Скруп.– Об этом он сказал мне сам. И оно было на французском. Кажется, в нем говорилось что-то вроде: «Приходите немедленно, мне грозит смертельная опасность». Мейси очень заинтересовался, потому что – я вам еще не рассказал этого – он нашел письмо на Монетном дворе и заподозрил, что напал на след заговора, направленного против Великой перечеканки. Однако больше он ничего мне не сказал. А я не стал спрашивать.

– Почему вы никому об этом не рассказали? – спросил Ньютон.

– Довольно долго после исчезновения Мейси ходили слухи, что он украл болванки гиней, – сказал Скруп.– Вот почему я не хотел привлекать внимания к своей особе и признавать, что был другом Джорджа. К тому же мне бы пришлось открыть, что я был его информатором. Мои отношения с Джорджем Мейси основывались на годах доверия.

– Однако вы были знакомы с мистером Нилом, – сказал Ньютон.– Разве вы не могли рассказать ему обо всем?

– Доктор Ньютон, я постараюсь быть с вами совершенно откровенным. Мистер Нил и я прекратили отношения. По правде говоря, я ему не верю. У него слишком много замыслов и проектов для человека, занимающего официальный пост. Он потерял интерес к потерпевшим катастрофу кораблям и колониям, но у него появились другие, не менее рискованные планы, которые вполне могут его скомпрометировать. Насколько мне известно, сейчас он занят организацией лотереи.

– Да, сэр, я тоже получил такие сведения, – устало кивнул Ньютон.– Но я благодарю вас за искренность.

– Быть откровенным с таким человеком, как вы, большая честь для меня. Я надеюсь, что мы еще встретимся и, быть может, мне вновь удастся вам помочь.

Когда мы уходили, Ньютон что-то сказал слуге Скрупа на неизвестном мне языке, и некоторое время они беседовали, как мне показалось, на древнееврейском. Наконец мы покинули дом Скрупа, и я вздохнул с облегчением, поскольку он показался мне ужасно напыщенным.

– Интересный человек этот Леджер Скруп, – заметил Ньютон, когда мы вновь оказались в экипаже.– Очень богатый и успешный, но уж слишком склонный к тайнам.

– Склонный к тайнам? Не понимаю, почему вы пришли к такому выводу, – признался я.– Мне он показался слишком самодовольным.

– Когда мы уходили, его бархатные туфли были испачканы в грязи, – сказал Ньютон.– Однако они были совершенно чистыми, когда он нас встретил. Дорога перед его домом вымощена и вычищена, значит, он спускался на задний двор. Вероятно, там находилось нечто, чего мне видеть не следовало. И он не пожалел испортить новые туфли.

– Он мог испачкать их, когда ходил за серебряными чашами, – возразил я.

– Послушайте, Эллис, вам пора начать больше доверять своим ушам и глазам. Он сам сказал, что принес чаши из подвала. Даже в подвалах Тауэра не так грязно.

– Но я не совсем понимаю, что это доказывает.

– Ничего не доказывает, – не стал спорить Ньютон.– Кроме того, что я уже говорил: несмотря на всю свою щедрость и кажущуюся откровенность, мистер Скруп носит две шпаги и ему есть что скрывать.

– Вы говорили с его слугой на древнееврейском? – спросил я.

– На наречии ладино, – ответил Ньютон.– Этот человек – из испанских евреев, принявших христианство. Испанские евреи сумели проникнуть в Англию под видом протестантов, спасающихся от преследований в Испании.

После чего он с видимым удовлетворением рассказал о том, сколько всего хорошего сделали евреи в Англии.

– Боже мой, сэр! – раздраженно воскликнул я, поскольку тогда еще верил, что евреи убили Христа.– Вы говорите так, словно одобряете евреев.

– Бог, которому мы поклоняемся, это Бог евреев, – сказал Ньютон.– А евреи являются отцами нашей церкви. Мы многое можем узнать, изучая еврейскую религию. Вот почему я не только одобряю евреев, но и восхищаюсь ими и отношусь к ним с уважением. Когда вы поступили ко мне на службу, мой дорогой Эллис, вы попросили меня всякий раз указывать на ваше невежество и являть мир таким, каким его понимаю я. Ненависть к евреям построена на лжи. Более того, я считаю, что существенная часть христианского учения основана на лжи и что библейские тексты искажены противниками Ария на Никейском соборе в четвертом веке. Именно оппоненты Ария способствовали продвижению ложного учения Афанасия Александрийского, утверждавшего, будто Сын и Отец единосущи, то есть имеют одно и то же тело, хотя ничего подобного в Библии нет. Как только мир избавится от ложных истин, евреев перестанут презирать.

– Но, сэр, – выдохнул я, опасаясь, что нас может услышать кучер, – вы ставите под сомнение Святую Троицу и божественность нашего Господа Иисуса Христа. Все это ересь для нашей церкви.

– А по моему мнению, почитание Христа – вот настоящая ересь. Иисус был лишь божественным посредником между Богом и людьми, и почитание его сродни идолопоклонству. Иисус стал наследником Бога не из-за исходной божественности, а из-за своей смерти, которая сделала его достойным почитания. Точно так же мы чтим Моисея, Илию, Соломона, Даниила и других еврейских пророков. Чтим, но не более того.

Ньютон был большим специалистом в теологии, и я знал, что он мог бы спорить с самим архиепископом Кентерберийским. И все же меня шокировали его верования, точнее, отсутствие оных. Взгляды Галилея, еретические в глазах Рима, были ничто по сравнению с убеждениями моего наставника, поскольку арианство Ньютона, как и католицизм, было исключено из Акта веротерпимости от 1689 года, который давал свободу для любой веры. Даже еврей пользовался большей религиозной свободой, чем приверженец арианства.

Мое удивление смягчилось доверием, которое оказал мне Ньютон. Я сразу сообразил, как обрадовались бы враги ученого, если бы его еретические взгляды стали достоянием общественности. Несомненно, он лишился бы всех своих привилегий. Не могу себе представить, чтобы общепризнанный еретик оставался профессором математики в Тринити. В любом случае он бы потерял свою должность на Монетном дворе. Возможно, его постигла бы и более страшная судьба. Прошло всего два года с тех пор, как восемнадцати летнего юношу повесили в Шотландии за отрицание Святой Троицы, несмотря на то что он отрекся от своих заблуждений и раскаялся. Разумеется, духовенство Эдинбурга да и все шотландцы являются самыми фанатичными противниками неверия в догматы Троицы. Но даже в Англии наказание за инакомыслие может быть жестоким.

Хотя английские гражданские законы не предусматривали наказания за ересь, богохульственный язык мог привести своего владельца к клеймению каленым железом, порке и позорному столбу. Так что подобные заявления Ньютона говорили о том, что он мне полностью доверяет. И это очень меня порадовало. Однако тогда я не мог предвидеть, как еретические взгляды Ньютона повлияют на мое христианское сознание.

Со Стрэнда мы вернулись в Уит, где Ньютон объяснил, что он намерен допросить Скотча Робина и Джона Хантера, чтобы получить необходимую информацию. Когда я спросил, почему бы нам не задать соответствующие вопросы Джону Бернингему, он ответил, что продолжает надеяться на миссис Бернингем. Как только мы прибыли в Уит, Ньютон потребовал, чтобы в дом старшего смотрителя доставили по очереди Скотча Робина и Джона Хантера из камер смертников, что располагаются в подземелье.

Скотч Робин оказался гнусного вида типом с рыжими волосами, лицом, похожим на злобный кулак, и жировиком на шее размером с яйцо ржанки. Глядя на него, я подумал, что ему самое место в тюрьме и вообще непонятно, каким образом ему удалось устроиться на Монетный двор.

– Ты подумал над тем, что я сказал тебе вчера вечером? – спросил у него Ньютон.

– Ну, подумал, – ответил Скотч Робин и с равнодушным видом закинул кандалы на плечи, так что руки повисли возле шеи, как у человека, которому плевать на свою судьбу.– Но я тут кое-кого поспрашивал. Времени-то у меня будет побольше, чем вы сказали. Похоже, тут по средам не вешают.

– Обычно по средам действительно не вешают, – согласился Ньютон, слегка покраснев.– Но не забывай, что твою казнь никак нельзя назвать обычной. Ведь закон требует, чтобы палач совершил над твоим телом ряд варварских операций. Отнесись к моим словам серьезно, Робин. Я занимаю пост мирового судьи в семи графствах Англии. Я дал клятву поддерживать закон и буду делать это даже на пороге ада. Я могу тебя заверить, что в моей власти предстать перед судьей сегодня днем и получить специальное распоряжение о твоей немедленной казни.

– Ради Христа, – отшатнулся от него Робин.– Неужели вы не знаете жалости?

– К подобным тебе – нет.

– В таком случае да поможет мне Бог.

– Он не поможет.

– И вы мне такое говорите?

– Он не пришел к Саулу, который был царем и Божьим помазанником. Почему же он должен помогать мерзавцу вроде тебя? Послушай, приятель, – сердито проговорил Ньютон, – я устал от твоего вранья. И пришел я сюда вовсе не затем, чтобы спорить с тобой на теологические темы. Либо ты начнешь говорить, либо будешь болтаться на виселице.

Робин на мгновение опустил голову, а затем выдавил из себя имя.

После этого Ньютон превратился в лютого дракона, когда к нему привели Джона Хантера, который заявил, что готов сотрудничать только при условии, что мой наставник попытается добиться полного прощения всех его прежних преступлений, а также выдаст ему двадцать пять гиней, чтобы он мог начать новую жизнь в Америке.

– Что? – насмешливо переспросил Ньютон.– Ты это серьезно? Все еще рассчитываешь получить прибыль от своих прошлых преступлений? У тебя совсем нет совести? Неужели я должен выполнять твои условия? Вы его слышали, мистер Эллис? Похоже, ему мало того, что я спасаю его от перелома шеи и пары мокрых штанов. Закон не вступает в торговлю с невежественными варварами вроде тебя. Могу только сказать, что если ты намерен сохранить свою жалкую жизнь, то должен как можно быстрее выдать мне информацию, поскольку я не намерен терять время попусту. А когда я тебя выслушаю – и если останусь доволен, – то завтра отправлю лордам-судьям петицию с просьбой о помиловании. Но если будешь упрямиться, даю тебе слово, послезавтра я собственноручно передам тебя в руки палача. После этих слов из Хантера словно выпустили весь воздух, и он, забыв о своем нахальстве, принялся колотить себя по лбу цепями. Затем он печально улыбнулся и сказал, что не имел в виду ничего плохого.

– Мне не нравится мрачный воздух камеры, – сказал он. – Простите меня, сэр. Я всего лишь пытался найти Иакова, точнее, лестницу, ведущую оттуда. Любой бы на моем месте так поступил. Но если я не сделаю того, что вам нужно, мне придется взобраться совсем по другой лестнице. Теперь я это понял. А на самом ее верху еще страшнее, еще хуже, чем в камере. Вот почему я сдаюсь. Я помогу поймать того, кто вам нужен. Он по-прежнему находится на Монетном дворе и готов воровать заготовки для гиней с не меньшим рвением, чем врач, выпускающий из пациента кровь. Хантер назвал некоего Даниеля Мерсера, гравера, которого мы с Ньютоном знали и считали честным человеком. Скотч Робин, и сам работавший гравером, также назвал его имя.

Я прочитал записанные мной показания и попросил Хантера и Робина подписать их, а затем узников вернули назад, в камеры смертников, потому что Ньютон рассчитывал в будущем получить у них еще какие-нибудь сведения.

– Теперь мы потребуем ордер на арест Дэниеля Мерсера? – спросил я, когда мы остались одни.

– Нет, разумеется, – ответил Ньютон и посмотрел мне в глаза своим особенным взглядом, устремленным в вечность.– Мы оставим его на свободе в надежде понаблюдать за орбитой этого тела, если можно так выразиться. Мы будем следить за ним, точнее, мистер Кеннеди будет следить, а потом мы решим, что означают его передвижения. Таким образом, данный вопрос станет для нас гораздо яснее, чем если бы мы отправили его сюда, где царит мрак. Мерсер может привести нас к тому, кто придумал этот план.

Мы вернулись в Тауэр и оставили записку мистеру Кеннеди, лучшему тайному агенту Ньютона, а затем немного прогулялись по Монетному двору, где царил такой оглушительный шум, словно шло сражение на поле боя. Довольно скоро Ньютон заметил, что к нам направляется директор Монетного двора Нил, и прокомментировал его появление как человек, увидевший тори, случайно забредшего в клуб вигов:

– Клянусь, это он. Можете меня повесить, если не он. Интересно, каким ветром его сюда занесло?

– Кого? – спросил я.

До сих пор мне не доводилось видеть мистера Нила, который официально отвечал за работу Монетного двора, но появлялся здесь так же редко, как снег летом.

– Это, Эллис, сам мистер Нил. Он носит титул управляющего работами, хотя на самом деле посчитал бы ужасным несчастьем, если бы ему пришлось работать. По правде говоря, я думаю, если бы дела Монетного двора мешали его удовольствиям и прожектам, он бы отказался от должности. Я уже говорил вам, что он передал управление в руки совета контролеров и старшего клерка.

Увидев нас, директор с самым дружелюбным видом помахал нам рукой и направился в нашу сторону. Пока он шел, Ньютон продолжал бушевать по поводу отсутствия у него трудолюбия и нежелания выполнять свои обязанности.

Я решил, что мистеру Нилу около шестидесяти. Это был довольно толстый, прекрасно одетый джентльмен в парике и шелковом камзоле, обильно усыпанном пудрой, в перчатках, отделанных кружевами с золотой нитью, в касторовой шляпе и плаще, подбитом мехом. Однако по манере разговора я понял, что он из разряда добродушных весельчаков, – именно с такими я любил проводить время в тавернах. Он, не смущаясь, тут же принялся яростно поносить лорда Лукаса, лорда-лейтенанта Тауэра, – единственное, в чем они с Ньютоном сходились во мнениях.

– Какая неожиданность, – сказал Ньютон и поклонился.– Что привело вас сюда, мистер Нил?

Мистера Нила сопровождал, правда на расстоянии, какой-то человек среднего роста, показавшийся мне знакомым. Это был мужчина лет сорока, с крючковатым носом, острым подбородком, серыми глазами и родинкой возле рта. Он носил дорогой парик, а на пальце у него красовалось кольцо с бриллиантом. И тем не менее он выглядел каким-то потрепанным и гораздо более грустным, чем, возможно, следовало.

Директор представил своего мрачного спутника, назвав его мистером Даниелем Дефо, и сказал, что решил сдать ему свой официальный дом на территории Тауэра.

– Но мне казалось, что дом уже сдан, – удивился Ньютон.– Мистеру Бэрри.

– Был сдан, это верно, – захихикал мистер Нил.– Однако мы с мистером Бэрри играли в карты, он спустил все свои деньги и уговорил меня взять в качестве ставки соглашение об аренде дома. Его он тоже проиграл. А я, как только заполучил соглашение в свои руки, продул его своему приятелю, вот этому.

Нил весело ухмыльнулся и поглядел на мистера Дефо, который молча ему кивнул.

– Мистер Дефо, перед вами знаменитый доктор Ньютон, великий ученый. Если вы поселитесь в доме, вы будете часто видеть его на территории Монетного двора. У него репутация человека, усерднее других исполняющего обязанности смотрителя.

– Усердие есть отец экономии, – заявил мистер Дефо и поклонился Ньютону.

– Надеюсь, вам будет очень удобно в новом доме, мистер Дефо, – сказал Ньютон.

– Здесь всегда так шумно? – спросил мистер Дефо.

Ньютон с удивленным видом огляделся по сторонам.

– Должен признаться, что я практически не замечаю никакого шума, если только кто-нибудь мне о нем не напомнит. Думаю, к шуму со временем привыкаешь.

В этот момент на внешней стене выстрелила пушка, и мистер Дефо испуганно подпрыгнул на месте. Ньютон улыбнулся:

– Боюсь, к стрельбе из пушек привыкнуть невозможно. В конце концов Нил и его спутник откланялись и ушли.

Ньютон с облегчением вздохнул и покачал головой.

– Я думал, что здесь шансы получше, чем в церковном приходе, – сказал он.– Но когда вокруг болтаются подобные типы, у которых карманы набиты фальшивыми игральными костями и легко полученными деньгами, я теряю эту уверенность. Вам не показалось, что мистер Дефо похож на настоящего жулика?

Я ответил, что в камерах смертников в Ньюгейте полно преступников, чьи лица производят более приятное впечатление, и что мистер Дефо, несомненно, составит прекрасную компанию мошенникам, уже имеющимся в Тауэре. И тут я вспомнил, где я его видел.

– По-моему, я уже встречал этого джентльмена, – сказал я.– Еще когда изучал закон. Он предстал перед судом за долги, и ему грозила долговая тюрьма. Я запомнил его только из-за необычных обстоятельств дела. Он придумал, как при помощи водолазного колокола поднять со дна моря затонувшие сокровища.

– Водолазного колокола?

– Да, сэр, устройства, которое позволяет человеку дышать под водой.

Ньютон был явно заинтересован.

– Я хочу побольше узнать про нашего нового соседа, – сказал он.– Выясните о нем все, что возможно. Мне совсем не нравится, что в таком месте поселился банкрот. Ну, хотя бы разнюхайте, враг он нам или друг.

Я улыбнулся, потому что Ньютон шутил крайне редко.

– Обязательно, наставник.

Мы прошли чуть дальше и около дома граверов увидели Ричарда Морриса, еще одного гравера. Ньютон немного поговорил с ним о самых разных вещах и словно бы невзначай поинтересовался здоровьем Даниеля Мерсера, чье имя назвали Скотч Робин и Джон Хантер.

– Думаю, с ним все в порядке, – ответил мистер Моррис.– Недавно умер его дядя в Америке. Но он оставил немного денег, и мне кажется, что Даниель не слишком горюет.

– Немного денег могут смягчить боль утраты, – согласился Ньютон.

Когда мы остались одни в нашем кабинете, Ньютон сказал:

– Очень удобно иметь в Америке дядюшку, который оставляет тебе наследство. Ведь ничто так не привлекает внимание, как увеличение расходов.

– Я тоже об этом подумал, – сказал я.

Затем мы отправились обедать, чему я очень обрадовался, и во время обеда разговаривали о делах Монетного двора, а также на религиозные темы, так как мне хотелось узнать, почему мой наставник сомневается в божественной сути Господа нашего. Я выразил удивление по поводу того, что человек, столько лет прослуживший преподавателем в Тринити-колледже – колледже Святой Троицы – не верит в учение, которое вдохновило создание этого самого колледяса. Услышав мои доводы, Ньютон замолчал, словно я обвинил его в лицемерии, и я обрадовался, когда к нам зашел его осведомитель с искусственным носом, мистер Кеннеди.

– Мистер Кеннеди, – обратился к нему Ньютон, – что вам известно про Даниеля Мерсера?

– Лишь то, что он гравер, которого я считал честным человеком. Я его видел и смогу узнать, но никогда с ним не разговаривал.

– Вы сказали, что считали его честным человеком?

– По правде говоря, только ваш вопрос побудил меня задуматься об этом, сэр. Я не видел и не слышал ничего такого, что заставило бы меня усомниться в его честности. Иначе я бы вам немедленно сообщил.

– Я знаю, что вы хороший человек, Кеннеди.– Ньютон положил на стол перед собой новенькую блестящую гинею.– Я бы хотел, чтобы вы кое-что для меня сделали – иными словами, последили за Даниелем Мерсером.

– Если это нужно для блага Монетного двора, сэр, – сказал Кеннеди и посмотрел на гинею.

Его ответ прозвучал так, словно он никогда не шпионил для нас, хотя он делал это множество раз и за гораздо меньшую плату.

– Да, нужно. Его имя назвали Скотч Робин и Джон Хантер, пребывающие сейчас в Ньюгейте.

– Понятно.– Кеннеди громко втянул в себя воздух и проверил, прямо ли сидит его металлический нос, который крепился веревкой, завязанной на затылке.– Они ведь могли попытаться спасти свою шкуру, назвав имя невинного человека.

– То, что такая мысль пришла вам в голову, мистер Кеннеди, делает вам честь. Но их допрашивали поодиночке, и я им не помогал.

– Ясно, – сказал мистер Кеннеди и взял гинею.

– Мерсер подозревается в краже болванок для изготовления гиней. Я хочу, чтобы вы мне сказали, правда это или нет. Кто действует вместе с ним. И как их найти.– Ньютон посмотрел на гинею, зажатую в грязной руке Кеннеди.– Вы получите еще одну такую же, если ваши показания можно будет использовать в суде.

– Спасибо, сэр.– Кеннеди положил гинею в карман и кивнул.– Я постараюсь.

После этого Кеннеди отправился в казначейство, а я вернулся домой и весь вечер записывал показания, полученные по нескольким другим делам. Закончив работу около полуночи, я поужинал и лег спать.

Примерно в три часа ночи меня разбудил Томас Холл, личный помощник мистера Нила, который предстал передо мной в исключительно взволнованном состоянии.

– Что случилось, мистер Холл? – спросил я.

– Мистер Эллис, произошло нечто ужасное. Мистера Кеннеди нашли мертвым при совершенно жутких обстоятельствах.

– Мистера Кеннеди? Мертвым? Где?

– В Львиной башне.

– Это несчастный случай?

– Не могу сказать, но мне кажется, вам следует вызвать доктора Ньютона.

Я привел себя в порядок и вместе с мистером Холлом направился в Львиную башню, находившуюся у западного входа в Тауэр и прежде известную как Барбикан. Ночь выдалась необыкновенно холодная, и я дрожал, кутаясь в плащ, а когда узнал, какая страшная судьба выпала мистеру Кеннеди – его растерзали львы из зверинца Тауэра, – меня затрясло еще сильнее. Под злобный рев хищников, которых только теперь удалось загнать в клетки пиками и алебардами, я вошел в Львиную башню, очень популярную среди посетителей Тауэра после Реставрации. Крыши в башне не было, а клетки располагались по периметру, оставляя свободное пространство для прогулок в центре большого двора. Именно там и находилось место кровавого преступления.

Крови было столько, что подошвы моих туфель сразу стали липкими. В углу лежал растерзанный труп мистера Кеннеди. Хотя его шея была разорвана, а изо рта торчал кляп, лицо осталось узнаваемым, если не считать отсутствия фальшивого носа, который валялся на земле неподалеку и блестел в лунном свете, словно кираса драгуна. Тело было сильно изуродовано: на животе остались следы ужасных когтей, так что кишки торчали наружу, и не хватало одной руки и части ноги, однако причина их исчезновения не составляла тайны. Несколько солдат гарнизона стояли с пиками в руках, а смотритель зверинца торопливо запирал клетки, куда уже вернулись все хищники.

Я узнал сержанта Роэна и попросил его, чтобы тело не трогали до появления моего наставника.

– Мистер Эллис, – прорычал сержант, – это дело гарнизона, а не Монетного двора. Львы не подпадают под вашу юрисдикцию, разве что в тех случаях, когда они оказываются на серебряных кронах.

– Вы правы, сержант. Однако убитый работал на Монетный двор, и его смерть может иметь прямое отношение к нашим делам.

Сержант Роэн кивнул. Свет факелов лишь частично озарял его лицо, оставляя рот в тени.

– Да, вполне возможно. Вопрос должен решить лорд Лукас. Если его удастся разбудить. Так что чем быстрее появится мистер Ньютон, тем лучше. Пусть они сами разбираются, как пара титанов, а мы будем держаться от них подальше, ладно?

Я кивнул.

– Настоящая бойня, верно? – продолжал сержант.– Я видел, как людей убивали штыком, как их разрывало на части ядром, как солдаты умирали от рубленых ран, но никогда не был свидетелем такой ужасной смерти. Теперь я совсем по-другому буду относиться к ранним христианским мученикам. Умереть за Христа, будучи растерзанным лютыми зверями, – настоящий подвиг.

– Истинная правда, – ответил я.

Но мне почему-то сразу представилось, что мог бы сказать мой наставник о ранних христианах, которых римляне подвергали таким мучениям на своих аренах. Неужели в его глазах это тоже была лишь ошибка с их стороны?

Оставив сержанта Роэна восхищаться мужеством христиан, я побежал на Тауэр-стрит, где рассчитывал нанять лошадь возле «Дельфина» или «Королевской головы», чтобы добраться до Джермин-стрит, – найти экипаж в ночное время я не надеялся. И все-таки мне повезло: один экипаж высадил пассажира напротив таможни, и хотя кучер сначала не соглашался взять меня, потому что было поздно, а он собирался ехать домой в Степни, то есть в противоположную сторону, однако я обещал хорошо ему заплатить, и он согласился. Уже через час я вернулся в Тауэр вместе с Ньютоном. Выяснилось, что лорд Лукас так и не появился, поскольку был слишком пьян, что порадовало моего наставника.

Перекинувшись несколькими словами с сержантом Роэном, Ньютон прошелся по территории зверинца, словно архитектор, жаждущий осмотреть каждый дюйм, чтобы представить себе объем предстоящих работ. Потом он попросил принести ведро воды и полотенце, отдал мне свой плащ и, несмотря на холод, закатал рукава рубашки. Бросив на землю охапку чистой соломы, мой наставник опустился рядом с телом на колени.

Сначала он вытащил кляп, которым заткнули рот бедного Кеннеди, и кончиками пальцев исследовал месиво из кровавых сгустков и разбитых зубов. Найдя небольшой плоский камень, Ньютон аккуратно завернул его в платок и отдал мне на хранение.

– Но зачем кому-то?..– начал я, но счел, за лучшее помолчать, увидев сердитый взгляд Ньютона.

– Мистер Эллис, вам прекрасно известен мой метод, поэтому перестаньте задавать бессмысленные вопросы, которые только мешают осмотру тела.

С этими словами Ньютон перевернул Кеннеди на живот, чтобы изучить веревку на оставшемся запястье.

– А где другая рука? – холодно спросил он, словно ее похитил я.

– Похоже, осталась у льва, сэр.

Ньютон молча кивнул, после чего осмотрел содержимое карманов Кеннеди. Несколько предметов он передал мне для дальнейшего изучения. Наконец он вымыл руки в ведре с водой и встал, тщательно вытирая пальцы полотенцем.

– Где лев? – спросил он, оглядывая зверинец.

Я показал на одну из клеток, где под надзором нескольких солдат лев пировал ногой Кеннеди. Надев плащ, Ньютон подошел к клетке, снял висевший на стене фонарь и осветил клетку со львом.

– Ногу я вижу, – заявил Ньютон, – а где рука?

Смотритель зверинца показал в заднюю часть клетки.

– Вот она, сэр, – ответил он.– К сожалению, мы не сумели отобрать у льва конечности этого несчастного, сэр.

– «Ленивец говорит: "лев на дороге! лев на площадях!"», – пробормотал Ньютон.

– Прошу прощения, сэр?

– Книга Притчей Соломоновых, глава двадцать шестая, строка тринадцатая.

– Совершенно верно, сэр, – сказал смотритель.– Рекс, так зовут льва. Он отказывается вернуть добычу. Обычно львы питаются кониной. Но теперь он попробовал человечины.

– Мои глаза потеряли прежнюю остроту, – сказал Ньютон.– На запястье есть веревка?

– Есть, – ответил я.

– Тогда это убийство. Кто-то привел сюда мистера Кеннеди, связал ему руки, а затем выпустил льва из клетки. Как закрывается дверь?

– При помощи двух засовов, сэр.

– Без замка и ключа?

– Они же животные, а не узники, сэр.

Но стоило смотрителю зверинца произнести эти слова, как лев прервал свою жуткую трапезу, поднял голову и заревел, словно возражая. Это был свирепый зверь, крупный самец с мощными клыками и красивой гривой, перепачканной в крови.

– Обратите внимание на цвет этого льва, – сказал мне Ньютон.– Он ведь совершенно красный, не так ли?

В тот момент я подумал, что Ньютон обратил на это внимание, поскольку красный был его любимым цветом, и только позднее он объяснил мне, почему цвет льва так важен.

– Кто нашел тело? – спросил Ньютон.

– Я нашел, – ответил смотритель, который склонил голову, как при молитве, так что Ньютону пришлось обращать свои вопросы к его блестящей лысине.– Я сплю в казармах Тауэра, сэр. Ключ от зверинца я обычно вешаю около восьми часов. Затем я направился в соседнюю таверну – мне нравится «Каменная кухня», сэр. А оттуда пошел спать. Меня разбудил рев зверей, хотя они обычно в это время спят. Я решил, что нужно сходить проверить, и нашел кровавую бойню, сэр.

– Дверь в Львиную башню на ночь запирается, мистер Вордсворт?

– Да, сэр. Всегда. И ключ висит в караульном помещении башни Байворд. Но не сегодня. Когда я направился за ключом, его там не оказалось. Тогда я подумал, что кто-то другой взял ключ, чтобы выяснить причину шума. Однако я пришел первым, а ключ обнаружил на полу. Дверь была заперта.

– Кто стоял на посту? – спросил Ньютон.

– Насколько я знаю, Томас Грейн, сэр, – ответил смотритель.

– Тогда нам нужно поговорить с ним.

– Вы не станете этого делать, сэр, – раздался громкий и властный голос.– Во всяком случае, без моего разрешения.

Появился лорд Лукас, лорд-лейтенант Тауэра, надменный и вздорный человек, чья агрессивность сделала его крайне непопулярным среди работников Монетного двора и ближайших соседей.

– Как пожелает ваша светлость, – ответил Ньютон и поклонился с презрительной вежливостью, поскольку ненавидел Лукаса всем своим сердцем, как и всех глупцов, встречающихся на его пути, в особенности если они занимали высокое положение.

Однако его светлость еще не успел протрезветь и не заметил насмешки в словах Ньютона.

– Проклятье, сэр. Какого дьявола вы здесь делаете? Даже глупцу понятно, что произошло. Не нужно быть членом Королевского общества, чтобы понять: этого человека прикончил лев.– Он посмотрел на Роэна.– Не так ли, сержант?

– Вы совершенно правы, милорд. Всякий имеющий глаза способен это заметить, сэр.

– Несчастные случаи неизбежны, когда дикие звери и люди живут рядом.

– Не думаю, что это несчастный случай, лорд Лукас, – возразил Ньютон.

– Чума вас забери, доктор Ньютон, это не ваше чертово дело.

– Погибший работал на Монетном дворе, милорд, – сказал Ньютон.– Вот почему я намерен провести расследование.

– Чушь собачья. Мне плевать, будь он даже королем Франции. Я представляю закон в Тауэре. На Монетном дворе можете делать все, что хотите, сэр. Но сейчас вы в той части Тауэра, которая принадлежит мне. И я буду крутить эту проклятую шарманку, когда пожелаю!

Ньютон вновь поклонился.

– Пойдемте, мистер Эллис, – сказал он мне.– Пусть его светлость разбирается с этим делом в своей манере.

Мы направились к выходу, но внезапно Ньютон остановился и наклонился, чтобы рассмотреть что-то черное на земле.

– Что это, доктор? – спросил я.

– Ворон, печальный вестник смерти, несущий пропуск несчастного в своем клюве, – ответил Ньютон, поднимая с земли мертвую птицу, чье оперение еще не успело потерять блеска.

– Опять Библия, сэр?

– Нет, мой дорогой друг, это Кристофер Марло.

– В Тауэре полно воронов, – заметил я, словно в мертвой птице не было ничего особенного.

И действительно, количество воронов в Тауэре строго контролировалось еще со времен короля Карла II, когда королевский астроном Джон Флэмстид (которого мой наставник сильно недолюбливал, так как считал, что теория луны уже практически им создана, но не может быть закончена из-за того, что мистер Флэмстид послал его наблюдать не те фазы луны, хотя он и получил некоторую практику) пожаловался королю, что вороны мешают ему вести наблюдения с Белой башни.

– Но этой птице свернули шею, – сказал Ньютон и положил мертвого ворона на землю.

В башне Байворд, вопреки приказу лорда Лукаса, он поговорил со стоявшим на посту Томасом Грейном. Грейн не получил никаких указаний, запрещавших ему отвечать на вопросы, и Ньютон успел спросить о том, что его интересовало.

– Обычно смотритель зверинца вешает ключ в караульном помещении в восемь часов, – сказал Грейн.

– А как вы узнали, что уже восемь часов? – спросил Ньютон.

– Пробил вечерний колокол, сэр, – ответил Грейн, показывая большим пальцем в сторону башни Байворд.– На Колокольной башне. Вечерний колокол бьет в восемь часов со времен Вильгельма Завоевателя.

Ньютон нахмурился, а потом сказал:

– Скажите мне, мистер Грейн, участвуют ли ключи от Львиной башни в церемонии сдачи ключей, когда запираются входные ворота?

– Нет, сэр. Они остаются здесь до утра, когда смотритель зверинца мистер Вордсворт приходит и забирает их.

– А мог ли кто-то зайти сюда и взять ключи от Львиной башни так, чтобы вы не заметили?

– Нет, сэр. Я постоянно нахожусь рядом, сэр.

– Благодарю вас, мистер Грейн. Вы нам очень помогли. Мы вернулись на Монетный двор, и Ньютон вызвал двух стражников, которые находились в его подчинении, и попросил их отыскать Даниеля Мерсера и привести его в кабинет. Как только они ушли, я сказал Ньютону, что вчера вечером видел мистера Грейна на мосту через ров, на полпути между башнями Байворд и Средней, то есть примерно в тридцати ярдах от ключей.

– Мы беседовали почти десять минут, – сказал я.– За это время ключи мог взять кто угодно. Значит, ключами можно было завладеть и в другое время.

– Ваша логика безупречна, сэр, – задумчиво проговорил Ньютон.

Он взял на руки кота Мельхиора и принялся задумчиво поглаживать его – так другие мужчины в минуты размышлений курят трубку.

При свете свечей мы изучили предметы, найденные в карманах мистера Кеннеди. Кроме камня, который Ньютон извлек изо рта покойного, мы обнаружили несколько крон, пару игральных костей, четки, лотерейный билет, карманные часы, жевательный табак и письмо, явно написанное безумцем, но вызвавшее огромный интерес у моего наставника. Пока он изучал письмо, я бросил кости и заявил, что мистер Кеннеди был серьезным игроком.

– Что привело вас к такому выводу? – спросил Ньютон.– Лотерейный билет? Игральные кости? Или и то и другое?

Я улыбнулся, поскольку оказался на знакомой почве.

– Нет, сэр. Кости сами по себе могут многое рассказать. Форма кубиков почти идеальна, а точечки нарисованы чернилами – вместо просверленных дырочек, залитых воском что позволяет жульничать. Ни один новичок не станет принимать такие меры предосторожности.

– Превосходно, – сказал мой наставник.– Вы очень наблюдательны. Мы еще сделаем из вас ученого.

Он бросил передо мной на стол письмо, которое изучал,

– Ну а что теперь подсказывает ваша наблюдательность, мистер Эллис?

ЫАЬРЁЮОБДЪСЮДСВОУХХОЧЦАЙТАЭХФПЮ ШБРДЯБЕЦРХУФСТФЗТННЬЕФЦУЖЁЮЭЕЁЙ ЖРЪФЙТЮГАЧВПЯЕИЬТРХЫШФШЫЮКЬПК ЬВХЖЙТЛБЙТЛЗДМСЬЮЕМЁЛДЦЦЁЁЁЬЦЩОВ ФЦЯПЩЗМЗГМЗПШРЙЮУЮДМИХВЛЙЭТПОЙ ЖОПСЧЩЭГНПБЧОРЛГЬЮУШНФАЙГКАОБУЖ ЙУХЖЁТУЯНКХВХЙШЯКСРИДУФБЗВЦКАЮЗ ХЁОЙДМФАЬХЧДКЫИФУИЖЕИКЫИЕННУБЗ ИЗЙЧШЖЫЮОЦШШПКЖСЪФЁЗЧШУЦБЩХЧ ГЕХНСАЙРРЛЮПСЯМЖЁНЩЦПЩЪЯЩНЯНБ ШМИЧГМЯНЮФЩГЫБЖЪМКЭЧЛГЬЙЯЫСБО

Я некоторое время озадаченно смотрел на странную мешанину из букв, а потом покачал головой:

– Здесь нет никакого смысла. Беспорядочный набор букв, выписанных по какому-то дурацкому капризу. Я бы сказал, что это дело рук ребенка или человека малограмотного, хотя буквы слишком ровные и аккуратные.

– Мистер Кеннеди хорошо умел читать и писать. Почему такая запись оказалась у него в кармане?

– Не могу сказать.

– И вы по-прежнему считаете, что кто-то просто решил развлечься?

– Скорее всего, – твердо ответил я, слишком утомленный, чтобы понять, что он проверяет на мне разные доводы и тут же опровергает их, причем самым незамысловатым образом.

– Не важно, – терпеливо проговорил он.– Полагаю, что математиками рождаются, а не становятся. Подобные вещи для меня кажутся совершенно простыми. По правде говоря, я вижу в образе цифр то, что большинство людей вообще не в состоянии разглядеть, даже если они доживут до ста лет.

– Но здесь же буквы, а не цифры, – запротестовал я.

– Однако очевидно, что в частоте появления отдельных букв должен быть какой-то числовой порядок. И значит, каприз или розыгрыш тут ни при чем, Эллис. Скорее всего, это шифр. А все шифры, правильно сформированные и систематичные, подчиняются математическим законам. Но то, что математика скрывает, она же может сделать четким и ясным.

– Шифр?

– Почему вы так удивлены? – спросил Ньютон.– Вся природа – это шифр, а наука – тайнопись, которая должна быть прочитана человеком, желающим разгадать загадки природы. Это зашифрованное послание вкупе с уликами, обнаруженными нами на месте убийства мистера Кеннеди, указывает на то, что нам предстоит чрезвычайно интересное и необычное расследование.

– Я самый глупый человек в мире, – признался я, – потому что не заметил никаких улик.

– Возможно, это слишком сильно сказано про то, что мы видели в Львиной башне, – рассудительно произнес Ньютон.– Особенно меня заинтересовал камень во рту мертвеца, красный лев и ворон. Все эти предметы имеют значение только для того, кто является мастером золотой игры.

– Вы хотите сказать, что алхимия имеет какое-то отношение к случившемуся?

– Очень может быть.

– Тогда расскажите мне, что означают эти вещи.

– Объяснение займет слишком много времени, – Ньютон взял со стола камень и принялся вертеть его в руке.– Эти предметы являются таким же посланием, как и зашифрованное письмо, и мы должны понять и то и другое, если хотим раскрыть преступление. Значение алхимических знаков может быть аллегорическим, но письмо наверняка содержит в себе ключ ко всему. Мы имеем дело не с простыми фальшивомонетчиками, а с людьми образованными и хитрыми.

– И все же они поступили не слишком разумно, оставив это письмо на теле мистера Кеннеди, – заметил я.– Даже несмотря на то, что оно зашифровано. Потому что любой шифр можно разгадать, разве я не прав?

Ньютон нахмурился, и на мгновение мне показалось, что я сказал нечто такое, с чем он не согласен.

– Ваш образ мыслей в очередной раз заставляет меня задуматься, – тихо проговорил он и потрепал кота за уши.– Вы правы. Возможно, они проявили легкомыслие. Но лично я думаю, что они уверены в своем шифре и полагают, что разгадать его непросто. Письмо очень короткое, иначе я сумел бы разобраться в системе, которую они использовали. С другой стороны, постоянно думая о письме, я могу уподобиться Эдипу, решающему ту самую загадку.

На лестнице послышались тяжелые шаги, и Ньютон объявил, что вернулся стражник и что он будет очень удивлен, если увидит с ним Даниеля Мерсера. Через несколько минут вошел стражник и подтвердил догадку моего наставника: на территории Тауэра Даниель Мерсер не найден.

– Мистер Эллис, – обратился ко мне Ньютон, – каким должен быть наш следующий шаг?

– Наверное, обыскать его жилище, сэр. После того как Скотч Робин и Джон Хантер назвали его имя, я обратился в контору, где хранятся сведения о тех, кто работает на Монетном дворе, и выяснил, что он живет на другом берегу реки, в Саутуорке.

Мы покинули Тауэр около пяти часов утра и пошли по Лондонскому мосту пешком, хотя погода стояла не слишком приятная и было холодно. Несмотря на ранний час, мост был забит людьми с самой разной животиной, направляющимися на рынок в Смитфилд, и нам пришлось пробираться под арками высоких изящных домов, из-за которых мост порой больше напоминал улицу, застроенную венецианскими палаццо, чем единственную переправу через Темзу.

У южного конца моста мы перешли через пешеходный мост около Бер-Гарден, обошли монастырь Святой Марии и неподалеку от таверны «Секира», между красильной и дубильной мастерскими – Саутуорк облюбовали кожевники всех сортов – обнаружили дом, где жил Даниель Мерсер.

Хозяйка, очень миловидная женщина, предложила нам войти и рассказала, что не видела мистера Мерсера с позавчерашнего дня и что ее пугает его отсутствие. Услышав ее слова, мой наставник тоже выразил беспокойство. Он сказал, что мы пришли прямо из Королевского Монетного двора, и попросил разрешения осмотреть комнату, чтобы поискать какой-нибудь ключ, который поможет нам понять, где находится Мерсер, и убедиться, что наши подозрения о том, что с ним случилось несчастье, беспочвенны. После таких слов миссис Эллен – так звали хозяйку – сразу же провела нас в комнаты мистера Мерсера, причем я заметил в ее глазах слезы, что навело меня на мысль о ее близких отношениях с мистером Мерсером.

В центре комнаты стоял стол, застеленный мягкой зеленой скатертью, рядом с ним – стул, на котором лежала отличная меховая шапка, а в углу я заметил низенькую кровать на колесиках, не слишком удобную и как две капли воды похожую на ту, что досталась мне, когда я жил в «Грейз инн». Такова жизнь холостяка. На столе лежали яйцо, шпага и несколько изорванных книг, словно читатель очень сильно разозлился на автора (должен признаться, что порой и мне хотелось сделать то же самое, когда у меня в руках оказывалась особенно неинтересная или плохая книга).

– Вы впускали сюда кого-нибудь с тех пор, как в последний раз видели мистера Мерсера? – спросил Ньютон у миссис Эллен.

– Странно, что вы спрашиваете, сэр, – ответила миссис Эллен.– Сегодня ночью я проснулась оттого, что мне показалось, будто здесь кто-то есть, но когда я пришла посмотреть, не вернулся ли Мерсер, тут никого не было. И комната выглядела в точности так, как вы ее сейчас видите. Но Мерсер никогда бы не оставил ее в таком виде: он исключительно аккуратный человек, сэр, и очень любит свои книги. Все это меня беспокоит и кажется необычным.

– А шпага принадлежит мистеру Мерсеру? – спросил Ньютон.

– Для меня все они похожи, сэр, – ответила миссис Эллен. Она сложила руки на груди, словно боясь прикоснуться к оружию, и внимательно посмотрела на шпагу.– Но мне кажется, это шпага Мерсера. Точнее, его отца.

– Эта зеленая скатерть вам знакома?

– Я никогда ее не видела, сэр. И одному Богу известно, что делает на столе гусиное яйцо. Мерсер терпеть не мог яиц.

– Вы закрываете двери дома на ночь, миссис Эллен?

– Всегда, сэр. Саутуорк совсем не Челси.

– А у мистера Мерсера есть ключ?

– Да, сэр. Но Мерсер никогда никому его не давал.

– Была ли дверь закрыта, когда вы встали сегодня утром?

– Да, сэр. Поэтому я и решила, что мне лишь приснилось, будто сюда кто-то забрался. Однако я уверена, что Мерсер никогда бы не стал рвать книги. Они были его главным развлечением и радостью. Ньютон кивнул.

– Не могли бы вы дать мне воды, миссис Эллен? – попросил он.

– Воды, сэр? Зачем вам вода в такой холодный день? Она слишком тяжела для здоровья, и у вас могут образоваться камни, если вы не будете соблюдать осторожность. Я могу предложить что-нибудь получше таким джентльменам, как вы. Хотите хорошего ламбетского эля, сэр?

Ньютон ответил, что мы с удовольствием отведаем эля, хотя я сразу понял, что, попросив воды, он хотел удалить хозяйку из комнаты, чтобы обыскать ее. Так он и сделал, рассуждая о том, как выглядит комната и какой невероятный интерес это представляет.

– Изумрудный стол, яйцо, шпага – вне всякого сомнения, это еще одно послание, – сказал он.

Когда он упомянул шпагу, я взял ее в руки и, следуя примеру Ньютона, принялся внимательно разглядывать. Он же тем временем открыл ящик маленького комода и стал изучать коробку со свечами. Я взмахнул шпагой в воздухе, как когда-то учил меня учитель фехтования мистер Фигг.

– Это итальянская шпага с ручкой в форме чашки, – сказал я.– Эфес из слоновой кости. Рукоять с глубокими царапинами, украшена гравировкой в виде ползучих растений. Клинок в ромбовидной секции подписан Золингеном, хотя имя мастера, сделавшего шпагу, прочитать невозможно.– Я провел по клинку пальцем.– Острая. Мне представляется, что она принадлежала джентльмену.

– Очень хорошо, – похвалил меня Ньютон.– Если бы миссис Эллен не сказала нам, что шпага принадлежала отцу Мерсера, сейчас мы бы знали все про это оружие.

Продолжая задумчиво разглядывать свечи, Ньютон заметил разочарование, промелькнувшее на моем лице, и улыбнулся.

– Не расстраивайтесь, юноша. Вы сумели сообщить нам одну важную вещь. Мерсер знавал лучшие времена, чем можно предположить, глядя на его жилье.

Я ждал, что он скажет мне что-то интересное про свечи, но он не сделал этого, и любопытство заставило меня подойти и тоже на них взглянуть.

– Они из пчелиного воска, – сказал я.– Мне казалось, в Саутуорке пользуются в основном сальными свечами. Получается, что Мерсер не слишком экономил. Или не потерял вкуса к лучшей жизни.

– Вы двигаетесь вперед семимильными шагами, – проговорил Ньютон.

– Но что означают эти свечи? Какой в них смысл?

– Смысл? – Ньютон положил свечи в ящик и сказал: – Они нужны для того, чтобы было светло.

– И все? – проворчал я, сообразив, что он надо мной потешается.

– И все? – Ньютон улыбнулся самой снисходительной из своих улыбок.– Все вещи предстают перед нами благодаря свету. И понимание их – тоже. Если бы страх темноты не наполнял сердце язычника, он бы не стал преклоняться перед фальшивыми богами, такими, как Солнце и Луна, а мог бы научить нас чтить истинного творца и благодетеля, как поступали его предки, которыми правил Ной со своими сыновьями до того, как они предались пороку. Я многое отдал ради того, чтобы понять, что такое свет. Однажды во время эксперимента я чуть было не пожертвовал глазом ради понимания сути этого явления. Я взял тупое шило и установил его между своим глазом и костью так близко к задней стороне глаза, как только смог. А затем надавил на глаз с задней стороны, чтобы получилось искривление, и при этом возникли белые, темные и цветные круги. Какие-то круги были заметнее, когда я продолжал потирать глаз концом шила; но если я не шевелил ни глазом, ни шилом, хотя шила не убирал, круги тускнели и часто исчезали, пока я снова не начинал двигать шилом или глазом. Свет – это все, мой дорогой друг. «И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы». И мы всегда должны следовать его примеру.

Я обрадовался возвращению хозяйки, потому что совсем не хотел выслушивать проповеди, даже от такого человека, как Ньютон. Ибо кем надо быть, чтобы рисковать своим зрением в поисках понимания, что такое свет? Миссис Эллен принесла две кружки эля, и мы выпили его, а затем покинули дом Мерсера. Подумав обо всем, что произошло чуть раньше, я предположил, что алхимические знаки, которые заметил Ньютон, являются предупреждением тем, кто угрожает «сыновьям делания» и их герметическому миру. На это Ньютон дал весьма туманный ответ:

– Мой дорогой юноша, алхимики занимаются поисками правды, а вся правда, согласитесь, исходит от Бога. Следовательно, я не могу допустить, что те, кто совершил убийство, являются истинными философами.

– Но если мы не можем назвать их истинными философами, – не сдавался я, – почему не сказать, что они ложные философы? Мне кажется, что доктор Лав и граф Гаэтано вполне могли пойти на подобное преступление. Тот, кто готов извратить идеалы алхимии ради собственной выгоды, вряд ли побоится испачкать руки чужой кровью. Разве граф вам не угрожал?

– Это была пустая болтовня, – отмахнулся Ньютон.– Кроме того, он угрожал мне, а не бедняге Кеннеди.

– Однако когда мы впервые встретились с ними возле моего дома, – настаивал я на своем, – разве не мистер Кеннеди сопровождал их? И разве они сами не сказали, что недавно побывали в Львиной башне? Обстоятельства складываются таким образом, наставник, что против них имеются улики. Возможно, Кеннеди вел какие-то собственные дела с доктором Лавом и графом и у них возникли разногласия.

– В том, что вы говорите, наверное, есть доля истины, – согласился Ньютон.

– Может быть, если мы попросим их рассказать, где они провели вчерашний вечер, их ответ снимет с них все подозрения.

– Не думаю, что они будут расположены отвечать на мои вопросы, – сказал Ньютон.

Мы снова прошли по мосту, и я купил по дороге немного хлеба и сыра, поскольку успел сильно проголодаться. Ньютон есть не стал, так как его пригласил на обед один из членов Королевского общества – таким способом Ньютон узнавал о достижениях общества, в заседаниях которого он отказывался участвовать до тех пор, пока мистер Хук жив.

– Вам стоит пойти со мной, – сказал Ньютон.– Так что советую сейчас не наедаться. У моего друга всегда превосходный стол, но, боюсь, я не смогу отдать ему дань. Вам придется восполнить этот мой недостаток.

– Так вам нужен я или мой аппетит? – спросил я.

– И то и другое.

Мы отправились пешком в Ньюгейт, и по дороге Ньютон принялся жаловаться на строительство, не приносящее, по его словам, пользы городу. Он сказал, что скоро к старому городу прибавится новый и места для пригородов не останется; будет только Лондон, который быстро превратится в огромную метрополию, пугающее место для тех, кто здесь живет и вынужден мириться с грязью и всеобщим беззаконием. Мне сразу стало ясно, что он совсем не любит Лондон. Хотя он говорил мне, что устал от Кембриджа, мне нередко казалось, что он скучает по тишине и покою университетского городка.

В Уите нас поджидали плохие новости: Джон Бернингем, который делал фальшивые гинеи, подцепил какую-то желудочную болезнь и был при смерти. При таком скопище людей, которые ожидали в Ньюгейте суда или наказания, было немудрено заболеть, а заболевшие часто умирали, поскольку врачи отказывались переступать порог тюрьмы. Но болезнь Бернингема была невероятно мучительной и причиняла ему столь невыносимые страдания, что Ньютон заподозрил отравление. Охранник, стороживший камеру, где находился бедняга, после расспросов моего наставника вспомнил, что Бернингема начало рвать сразу после посещения жены.

– Какое интересное совпадение, – заметил Ньютон, разглядывая содержимое горшка Бернингема, словно рассчитывал найти там подтверждение своей догадки.– Вероятно, она его отравила. Полагаю, у нас имеется быстрый способ это доказать, по крайней мере, себе самим.

– Каким образом? – спросил я и тоже заглянул в горшок.

– Каким образом? Это просто. Если миссис Бернингем покинула свое жилье на Милк-стрит, то она виновна, как Мессалина, а этот несчастный отравлен.

– Не могу поверить, что женщина способна на такое преступление! – воскликнул я.

– Что ж, скоро мы узнаем, кто из нас лучше понимает женщин, – сказал Ньютон и собрался уходить.

– Неужели мы ничего не можем сделать для несчастного Бернингема? – спросил я, задержавшись возле грязной койки.

Ньютон фыркнул и ненадолго задумался. Затем достал из кармана шиллинг и поманил к себе девочку.

– Как тебя зовут, девочка?

– Салли, – ответила она. Ньютон вручил ей шиллинг.

– Получишь еще один, если сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

К моему удивлению, Ньютон наклонился к камину и вытащил из него кусок холодного угля, который быстро разбил на маленькие кусочки.

– Я хочу, чтобы ты заставила его проглотить побольше угля, когда он будет есть. Как написано в псалме Давида: «Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами».

Он должен как можно больше есть, пока не умрет или пока не прекратятся конвульсии. Понятно?

Девочка молча кивнула, а у Бернингема снова начался такой сильный приступ рвоты, что мне показалось, будто у него изо рта сейчас вывалится желудок.

– Очень похоже, что уже слишком поздно, – невозмутимо заметил Ньютон.– Но я читал, что уголь поглощает некоторые растительные яды. А я думаю, что этот яд сделан на растительной основе, потому что я не видел крови в его рвоте, и это указывает на что-то вроде ртути, а в этом случае я бы порекомендовал кормить его только белком яиц.

Ньютон кивнул, словно вспомнил нечто важное, но давно забытое. С ним такое часто бывало. У меня сложилось впечатление, что его разум подобен огромному дому, комнаты которого набиты самыми разными вещами, но поскольку он их редко посещает, то сам удивляется знаниям, накопленным им в жизни. Я сказал ему об этом, когда мы шагали по Чипсайд к Милк-стрит.

– Главное, что мне удалось понять, – сказал Ньютон, – так это то, как мало я знаю. Иногда я кажусь себе ребенком, который играет на берегу моря. Я перебираю красивые камушки и раковины, а передо мной катит свои волны бескрайний океан истины.

– Нам и в данном случае еще многое предстоит узнать, – заметил я.– Но у меня сложилось впечатление, что очень скоро выяснится нечто важное.

– Наверное, вы правы.

Что касается меня, то я мог бы и дальше существовать без тех открытий, которые мы сделали. Очень скоро оказалось, что никакая миссис Бернингем или особа, похожая на нее, никогда не проживала в доме на Милк-стрит, к которому тридцать шесть часов назад ее подвезла карета Ньютона.

– Теперь я припоминаю, что она так и не вошла в дверь, – проворчал Ньютон.– Нельзя не восхищаться дерзостью этой девки.

Однако я был сильно разочарован ее обманом, ибо надеялся, что она невиновна в отравлении мужа.

– Кто бы мог подумать, что я лучше вас разбираюсь в женщинах? – возмущался мой наставник.

– Но отравить собственного мужа…– проговорил я, тряхнув головой.– Представить себе невозможно.

– Вот почему закон так строг, – сказал Ньютон.– Это настоящее предательство, и если ее поймают и будет доказано, что она действительно отравила мужа, миссис Бернингем будет сожжена.

– Тогда я надеюсь, что ее никогда не поймают, – сказал я.– Никто, тем более женщина, не должен так умирать. Даже женщина, которая убила своего мужа. Но почему? Почему она так поступила?

– Потому что знала, что мы подозреваем ее мужа. И надеялась кого-то защитить, возможно, саму себя. Или кого-то другого.– Он на мгновение задумался.– Например, тех типов, которые, как вам показалось, приставали к ней возле Уита.

– Почему вы подумали про них?

– А вы совершенно уверены, что они действительно хотели причинить ей вред?

– Что вы имеете в виду?

– Когда я их увидел, вы уже вступили с ними в схватку. Я снял шляпу и смущенно почесал в затылке.

– Возможно, меня ввело в заблуждение их оружие и грубые голоса. Честно говоря, никто из них к ней даже не прикоснулся.

– Так я и думал, – сказал Ньютон.

Мы вернулись в Тауэр, где нас сразу же пригласили в Лейтенантский дом, который выходил на Тауэрский луг и стоял в тени Колокольной башни. В зале совета, где, по слухам, был вздернут на дыбу Гай Фокс, нас уже ждали лорд

Лукас и капитан Морней из Управления артиллерийского снабжения. Лорд Лукас сказал, что нам следует обращать все вопросы, связанные со смертью мистера Кеннеди, к капитану, который в соответствии с законом получил указание собрать жюри из восемнадцати представителей Тауэра. Жюри должно решить, является ли смерть мистера Кеннеди убийством или несчастным случаем.

– Я говорю вам, что это убийство, – заявил Ньютон.– Это столь же очевидно, как то, что железо ржавеет.

– А я говорю вам, что этот вопрос будет решать жюри, – возразил лорд Лукас.

Но понятное раздражение Ньютона быстро перешло в настоящий гнев, когда выяснилось, что восемнадцать членов жюри будут людьми из гарнизона и Управления артиллерийского снабжения и что среди них не будет представителей Монетного двора.

– Что? – воскликнул он с негодованием.– Вы намерены провести все по-своему, лорд Лукас?

– Это дело подпадает под нашу юрисдикцию, а не под вашу, – заметил капитан Морней.

– И вы всерьез считаете, что смерть мистера Кеннеди могла быть случайной?

– Улики весьма сомнительны, – сказал капитан Морней.

Мертвенная бледность его лица заставила меня предположить, что он болен. У него были огромные глаза, и он избегал смотреть прямо на собеседника, а его руки казались слишком короткими для человека его роста. В целом он производил странное впечатление, и если бы не военная форма, я принял бы его за поэта или музыканта.

– Сомнительны? – фыркнул Ньютон.– Вы хотите сказать, что он сам связал себе руки?

– Прошу прощения, сэр, поправьте меня, если я ошибаюсь, но, поскольку одна из рук мистера Кеннеди уже не имела отношения к телу, у нас нет оснований считать, что его руки были связаны.

– А кляп? А камень у него во рту? – настаивал Ньютон.– Объясните эти факты.

– Иногда человек грызет деревянную палку, чтобы приглушить боль, в особенности если ему предстоит хирургическая операция. Я сам видел, как солдаты сосут мушкетные пули, чтобы избавиться от сухости во рту, когда у них нет возможности выпить воды. А однажды я видел, как человек сам повязал себе повязку на глаза перед расстрелом.

– Дверь в Львиную башню была заперта снаружи, – сказал Ньютон.

– Так утверждает мистер Водсворт, – вмешался лорд Лукас.– Но при всем уважении к вам, я знаю его лучше, чем вы. Он человек пустоголовый, злоупотребляющий спиртными напитками, и может забыть даже свою голову, не говоря уже о ключах. Он не впервые пренебрегает своими обязанностями. Вы можете не сомневаться, что он будет наказан за халатность.

– Иными словами, вы утверждаете, что мистер Кеннеди совершил самоубийство? – возмущенно спросил Ньютон.– Таким ужасным способом? Но, милорд, это нелепо.

– Не самоубийство, сэр, – пожал плечами лорд Лукас.– Всякий, кто побывал в Бедламе, знает, что некоторые люди, страдающие безумием, выдавливают себе глаза. Почему в таком случае они не могут скормить себя львам?

– Мистер Кеннеди был не более безумен, чем вы или я, – возмутился Ньютон.– Ну, по крайней мере, чем я, потому что вы, лорд Лукас, начинаете выказывать некоторые признаки известного расстройства. Да и вы тоже, капитан, если вы продолжаете настаивать на своих абсурдных предположениях.

Лорд Лукас лишь презрительно ухмыльнулся, но капитан Морней, который был ирландцем, посчитал, что ему нанесли оскорбление.

– В моих словах нет ничего, что могло бы поставить меня на один уровень с безумцем, – возразил он.

– А теперь, джентльмены, – сказал лорд Лукас, – прошу меня извинить. Мне нужно работать.

Однако Ньютон уже поклонился и зашагал к выходу из зала. Капитан Морней и я последовали за ним.

– Я не сомневаюсь, что напрасно оскорбил этого джентльмена, – мрачно сказал мне Морней, кивнув на Ньютона.– Он очень умный человек.

– Ему известны вещи, о которых другие даже не догадываются, – ответил я.

– Но вы же понимаете, я получил приказ и обязан выполнять свой долг. Я не имею права делать собственные выводы, мистер Эллис. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.

Он повернулся на каблуках и зашагал в сторону церкви. Догнав своего наставника, я пересказал ему свой короткий разговор с капитаном.

– Лорд Лукас постоянно мне мешает, – сказал Ньютон.– Мне кажется, что он бы заключил союз с французами, если бы я с ними воевал.

– Но почему он вас так сильно не любит?

– Он будет ненавидеть всякого, кто станет руководить Королевским Монетным двором. Как я уже говорил, Великая перечеканка вынудила гарнизон покинуть территорию Монетного двора, хотя я к этому отношения не имею. Однако именно я составил документы, по которым все работники Монетного двора защищены от вербовки в армию, а также от выполнения требований к гарнизону Тауэра, и это ужасно злит Лукаса. Но мы еще сделаем из него дурака, мистер Эллис. Можете в этом не сомневаться. Мы найдем способ выставить его полнейшим идиотом.

Перед обедом я направился в Суд королевской скамьи, чтобы навести справки о мистере Дефо, который поселился в доме мистера Нила в Тауэре. Мой наставник хотел знать, что он за человек. Мне удалось выяснить, что приятель мистера Нила являлся автором памфлетов, которые он подписывал именами Даниель де Фо и Даниель де Фу, и что однажды он объявил себя банкротом на огромную сумму в семнадцать тысяч фунтов, за что сидел во Флите. До банкротства он был членом гильдии мясников, членом большого жюри Корнхилла, а также организатором нескольких рискованных предприятий, ни одно из которых не принесло прибыли.

В данный момент он являлся попечителем национальной лотереи, которую проводил Нил; кроме того, он владел кирпичной фабрикой в Тилбери, а также исполнял обязанности счетовода в комиссии, которая взимала налоги на стаканы и бутылки, но не имела отношения к налогу на окна. Однако он все равно был должен много денег, поскольку его основной долг оставался неоплаченным, и я никак не мог понять, почему его не посадили в тюрьму, не говоря уже о том, как могли разрешить работать на Нила.

Эти свои соображения я высказал Ньютону, когда мы встретились неподалеку от домов Йорка, где жил его друг мистер Сэмюэль Пепис, член Королевского общества, который и пригласил его на обед.

– Вы неплохо потрудились, – сказал Ньютон.– А мне удалось обнаружить, что Дефо за мной шпионит. Я уверен, что он за мной сегодня шел.

– Шпионит? – Я инстинктивно оглянулся, но нигде не заметил странного друга мистера Нила.– Вы совершенно уверены, сэр?

– Совершенно, – ответил Ньютон.– Сначала я увидел его, когда вышел из своей кареты, чтобы кое-что оставить мистеру Тейлору в Темпле. Он разговаривал со шлюхами, которые туда ходят. Дальше я отправился к «Греку», а когда уходил, чтобы встретиться с вами здесь, снова его заметил. Это уже не может быть простым совпадением.

– Зачем мистеру Нилу шпионить за вами, сэр? Ньютон нетерпеливо покачал головой.

– Нил – обычное ничтожество, – сказал он.– Но за ним стоят очень могущественные фигуры, которые, возможно, хотят меня дискредитировать. Лорд Годольфин и прочие тори, ненавидящие вигов вроде лорда Монтегю и тех, кто их поддерживает, – например, меня и вас. Может быть, это и объясняет, почему нашего мистера Дефо не посадили в долговую тюрьму.

Ньютон посмотрел на дома Йорка – несколько современных зданий, выстроенных на месте огромного особняка, принадлежавшего архиепископу Йоркскому.

– Я бы не хотел, чтобы мистер Дефо видел, как мы сюда входим, – сказал Ньютон.– У моего друга, мистера Пеписа, хватает собственных врагов среди тори.

И потому мы вошли в здание Новой биржи, расположенное неподалеку, и несколько минут бесцельно бродили по коридорам и галереям, пока Ньютон не решил, что нам удалось оторваться от преследования.

Друг Ньютона устроился со всеми удобствами в домах Йорка. Он оказался очень добродушным и компанейским человеком лет шестидесяти. В прошлом он занимал пост председателя Королевского общества и до восшествия на трон короля Вильгельма являлся секретарем Адмиралтейства. Он мне сразу понравился тем, что продемонстрировал истинное гостеприимство, словно мы с ним были давно знакомы. Мистер Пепис жил роскошно, но и мне удалось отдать должное подаваемым в его доме блюдам, поскольку хозяин ел и пил почти так же мало, как мой наставник, объяснив недостаток аппетита и нежелание пить наличием камня в почках.

– А кто содержит ваш дом в Тауэре, мистер Эллис? – спросил мистер Пепис.– Какая-нибудь хорошенькая служанка, наверное.

– Сэр, я не могу позволить себе служанку. Но я и сам неплохо справляюсь. У меня чудесный дом благодаря доктору.

– Да, я знаю этот дом. Впрочем, мне почти все известно о Тауэре.

И мистер Пепис рассказал любопытную историю.

– В декабре тысяча шестьсот шестьдесят второго года я провел несколько дней, пытаясь найти спрятанный в Тауэре клад. Ходили слухи, что сэр Джон Баркстед, будучи лейтенантом Тауэра при Оливере Кромвеле, положил семь тысяч фунтов в бочонок из-под масла и спрятал его где-то на территории Тауэра. Однако мои поиски закончились неудачей. В тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, вскоре после моей отставки из Адмиралтейства, недруги попытались лишить меня возможности занимать официальные посты. В течение шести долгих недель мне не разрешалось покидать Тауэр. Однако все это время я имел доступ к архивам. Они хранились в часовне Святого Иоанна в Белой башне. И там, к своему огромному удивлению, я обнаружил, что Баркстед, которого повесили в тысяча шестьсот шестьдесят втором году, провел много времени, работая в архивах Тауэра, в частности, с документами, связанными с тамплиерами. Тамплиеры – это орден воинов-монахов, которых обвинил в ереси французский король Филипп IV. Все знали, что Филипп завидовал влиянию и огромному богатству ордена и что обвинения были сфабрикованы и послужили лишь поводом для разграбления сокровищницы тамплиеров. Многие тамплиеры были сожжены как еретики, но некоторым удалось спастись. Предполагают, что восемнадцать галер, нагруженных сокровищами, отплыли из Ла-Рошели в тысяча триста седьмом году. Больше об этих кораблях никто ничего не слышал. Были предприняты энергичные попытки арестовать тамплиеров, перебравшихся в Англию, и многие из них попали в Тауэр. Опасаясь, что тайна их сокровищ будет навсегда потеряна, тамплиеры сделали карту, на которой показано, как их отыскать. Никому не удалось найти эту карту, хотя некий еврей заявлял, что видел карту, позволяющую найти сокровища. Еще до того, как Баркстед встал на службу Содружеству, он был ювелиром на Стрэнде, где купил лавку у евреев. Полагаю, что именно в те времена он обнаружил упоминание о сокровищах тамплиеров. Баркстед сделал все возможное, чтобы стать лордом-лейтенантом Тауэра, с единственной целью – найти сокровища. Он ни с кем не делился своей тайной, даже с любовницей, тем не менее она заподозрила, что Баркстед неспроста столько времени проводит в архивах. В конце концов он рассказал ей, что огромная сумма денег спрятана в подвале Колокольной башни. Однако ни в одной из составленных Баркстедом бумаг, которые и сейчас можно отыскать в архивах Тауэра, не упоминается Колокольная башня. Только Белая башня, где содержались многие тамплиеры. Именно на ней Баркстед и сосредоточил все свои усилия.

– Вы говорите о северо-восточной башенке? – нахмурившись, сказал мой наставник.– До недавнего времени королевский астроном мистер Флэмстид под покровительством сэра Джонаса Мура, инспектора Управления артиллерийского снабжения, занимал эту башенку под свою обсерваторию.

– У меня сложилось впечатление, – продолжал мистер Пепис, наслаждавшийся разговором не меньше, чем я – превосходным французским вином, – что Флэмстид и Мур интересовались не только звездами.

– Чем же они руководствовались в своих поисках? – спросил я.– Удалось им раздобыть карту? Или найти какие-то комментарии?

– Сэр Джонас Мур был добрым другом библиотекаря, – объяснил мистер Пепис.– А еще официальным инспектором Управления с тысяча шестьсот шестьдесят девятого года. Никто не знал Тауэр лучше, чем он. Я часто встречался с Муром, практически до самой его смерти в тысяча шестьсот семьдесят девятом году. Но мне так и не удалось понять секрет богатства, которое пришло к нему на закате жизни. Считалось, что деньги появлялись из официальных и неофициальных источников как вознаграждение за его работу в Танжере. Но я в это не верил, так как суммы были слишком большими. Когда Мур стал инспектором Управления, Уильям Принн, хранитель архивов Тауэра, раскрыл ему тайну сокровищ тамплиеров незадолго до собственной смерти в том же году – во всяком случае, так мне кажется. Кроме того, я считаю, что вскоре после этого Мур случайно наткнулся на небольшую часть сокровища и посвятил последние десять лет жизни поискам остального, с помощью Флэмстида.

– Но, сэр, пожалуйста, объясните мне, – взмолился я.– Из ваших слов я сделал вывод, что сокровища тамплиеров перевезены в Шотландию.

– Это были лишь слухи. Более вероятно, что часть сокровищ в начале пятнадцатого века находилась в Лондоне. После битвы при Тьюксбери в тысяча четыреста семьдесят первом году Маргарита Анжуйская при помощи этих сокровищ выкупила свою жизнь, и Ричард, герцог Глостерский, отвез их в семейное поместье в Гринвич-Парк и спрятал там.

– Гринвич-Парк! – воскликнул Ньютон.– Видит Бог, вы рассказали нам замечательную историю, мистер Пепис. Вы полагаете, что место для Королевской обсерватории в Гринвиче выбрали из-за близости к спрятанному сокровищу?

– Главным инициатором новой обсерватории был сэр Джонас Мур, – сказал мистер Пепис.– Именно Мур приобрел место и при содействии начальника Управления артиллерийского снабжения организовал строительство обсерватории на деньги от продажи армейских излишков пороха в Портсмуте. Мур позаботился о том, чтобы Флэмстид стал королевским астрономом. Управление же платило и сейчас платит ему жалованье.

– Вы подозреваете, что Флэмстид продолжает искать сокровище? – спросил я.

– Я в этом уверен, – ответил мистер Пепис.– Как и в том, что он его не найдет. Муру удалось обнаружить лишь малую часть огромного сокровища, которое до сих пор остается нетронутым. И тут начинается вторая часть моей истории.

Ньютон язвительно усмехнулся.

– Нет, сэр, неужели вы рассчитываете, что вам удастся удивить меня еще больше? Флэмстид превратился в сэра Персиваля, ищущего Святой Грааль!

– В виде исключения вы говорите больше, чем знаете, – улыбнувшись в ответ, сказал мистер Пепис.– В тысяча шестьсот восемьдесят втором году я побывал в Шотландии с герцогом Йоркским, где познакомился с герцогом Атоллом. Его старший сын, лорд Мёррей, поклялся в верности королю Вильгельму и сражался с виконтом Данди в битве при Килликрэнки в восемьдесят девятом году. Данди был убит, а Мюррей увидел у него на шее большой крест ордена Храма Сиона. Мюррей заказал точную копию этого креста и передал ее мне на хранение. Я пригласил вас сегодня, чтобы показать ее вам.

С этими словами мистер Пепис достал из кармана крест размером с ладонь мужчины и протянул доктору Ньютону, чтобы тот его рассмотрел. Крест был сделан из серебра и покрыт знаками, которые чрезвычайно заинтересовали моего наставника.

– А с чего вы решили, что он имеет отношение к ордену тамплиеров?

– Было известно, что Данди носил крест с названием ордена. Я рассчитывал, доктор, что вы сумеете понять смысл, заключенный в кресте, поскольку считается, что он является ключом к сокровищу.

– Очень интересные знаки, – не стал спорить мой наставник.– Но я бы хотел знать, для чего служат крошечные отверстия. Вы сказали, что это точная копия оригинала?

– Да, – ответил мистер Пепис.

Ньютон поднес крест к окну и что-то пробормотал.

– Потрясающе, – сказал он наконец.– Кажется, что это самый обычный крест. На самом же деле это нечто совершенно другое.

– Но если вы держите в руках не крест, – удивленно проговорил мистер Пепис, – тогда что же?

– Созвездие, – пояснил Ньютон.– Расположение отверстий, в особенности трех, что находятся в центре креста, указывает на созвездие Ориона, властелина и охотника наших зимних небес. Тут не может быть никаких сомнений.– Он вернул крест мистеру Пепису.– Но кроме этого, я мало что могу вам сказать. Вполне возможно, что расположение отверстий в сочетании с цифрами и знаками, которые мы здесь видим, могут указывать положение на карте.

Мистер Пепис кивнул с выражением величайшего изумления.

– Нет, сэр, – сказал он, – вы открыли мне больше, чем я мог рассчитывать.

– Я рад, что оказался вам полезен, – ответил Ньютон и слегка поклонился мистеру Пепису.

– Ваше открытие укрепило меня в решимости узнать, как можно использовать этот крест в поисках сокровищ тамплиеров, – заявил наш хозяин.

– Желаю вам успеха в поисках, – сказал Ньютон. Вскоре после этого мы откланялись и направились назад, в Тауэр.

– Будь я проклят, если это не самая поразительная история, какую я когда-либо слышал, – заявил я.

– Несомненно, Тауэр хранит множество тайн, – признал мой наставник.

– А разве такая тайна не может стать поводом для убийства?

Ньютон ничего не ответил на это.

– Сокровище в Тауэре! И впрямь серьезный повод, чтобы совершить убийство.

– Вам известна моя философия, Эллис, – сказал Ньютон.– Прежде чем выдвинуть гипотезу, мы должны сделать наблюдение. А до тех пор я буду признателен, если вы придержите свои пустые рассуждения при себе.

Вернувшись в Тауэр, Ньютон объявил, что хочет кое-что взять в моем доме, и я отправился вместе с ним, чтобы открыть ему дверь, которую стал закрывать после убийства мистера Кеннеди. Войдя в дом, Ньютон взял свой зеркальный телескоп из того же ящика, в котором лежал микроскоп, и поставил его на стол.

Телескоп оказался значительно меньше, чем я думал, всего шесть дюймов в длину, а стоял он на маленьком шаре и, таким образом, ужасно напоминал миниатюрную пушку, способную разрушить стены игрушечного замка.

– Я хочу посмотреть на небо с северо-восточной башенки Белой башни, – объявил Ньютон и понес телескоп к двери.

Мы вошли в Белую башню и поднялись по главной лестнице на третий этаж, где я зажег фонарь, и дальше по узкой лестнице попали в северо-восточную башенку. Ньютон поставил телескоп на стол около окна, настроил его и заглянул в маленькую дырочку наверху, как бы смотря вниз вдоль трубы телескопа в направлении полированного зеркала, расположенного в его основании. Пока Ньютон делал свои наблюдения – не знаю, чего именно, – я принялся бесцельно бродить по башенке, точно пленник в заточении.

Должен признаться, что мои мысли были заняты вовсе не кровавым убийством и не сокровищами тамплиеров, а мисс Бартон, которую я не видел вот уже несколько дней. Пребывание в башенке Белой башни напомнило мне, что я разделен с ней и не могу быть счастлив, пока не увижу ее вновь. С каждым новым часом, который я проводил без нее, мне казалось, что я медленно умираю. Впрочем, когда я находился в Тауэре, мысли о смерти постоянно приходили мне в голову, потому что здесь не было ни одной дорожки, стены, башни или башенки, которые не могли бы рассказать жуткую историю о казни, пытках или жестоком убийстве. Вот почему я старался думать о мисс Бартон, подобно тому как подвергаемый пыткам иезуит, наверное, представлял себе образ Девы Марии, чтобы облегчить страдания.

– Что вы хотите увидеть? – наконец спросил я у Ньютона.

– Орион, – ответил он.

– Это имеет отношение к сокровищу?

– Это имеет отношение к тому, что мне сказал мистер Пепис, а это совсем другое дело.

– Какое?

Но он мне не ответил, и я спустился на второй этаж, в церковь Святого Иоанна Евангелиста, где рассчитывал отвлечься, разглядывая полки государственного архива, точно так же, как мистер Пепис и мистер Баркстед, искавшие здесь ключ к спрятанному сокровищу. В такой поздний час я не сумел найти хранителя и бродил среди полок, расположенных за простыми каменными капителями внешних приделов. На них стояли книги и манускрипты, и я дал себе слово внимательно их изучить, как только у меня появится достаточно свободного времени.

Под галереей стоял большой трапезный стол, а на нем лежала открытая книга. Я начал рассеянно листать страницы и с удивлением обнаружил экслибрис, объявлявший, что она из библиотеки сэра Уолтера Рэли. Эта книга, заинтересовавшая меня своим великолепным переплетом, неприятно поразила меня: в ней содержались гравюры столь непристойные, что я поразился, как она могла оказаться в часовне. На одной картинке была изображена женщина, на обнаженной груди которой замерла жаба. На другой – обнаженная девушка стояла позади рыцаря в доспехах и при помощи огня побуждала его идти в бой. На третьей гравюре голый мужчина совокуплялся с женщиной.

Книга вызвала у меня скорее отвращение, чем интерес, в ней было нечто дьявольское и извращенное, и я не мог понять, как она могла принадлежать такому человеку, как сэр Рэли. Вернувшись в северо-восточную башенку, я решил сказать, что мне кажется неприличным оставлять такую книгу на виду, чтобы любой мог в нее заглянуть.

Выслушав мою возмущенную тираду, Ньютон оторвался от телескопа и отправился вслед за мной на второй этаж, где принялся внимательно разглядывать книгу.

– Михаэль Майер из Германии был одним из величайших философов-алхимиков, когда-либо живших на свете, – заметил он, переворачивая толстые страницы.– А «Убегающая Аталанта» – одна из самых знаменитых книг по тайному искусству. Гравюры, вызвавшие ваше негодование, мистер Эллис, разумеется, аллегоричны, и, хотя их не просто понять, они не служат низким целям, так что можете не волноваться по этому поводу. Но вы сказали, что книга была открыта?

Я кивнул.

– На какой странице?

Я перевернул несколько страниц, пока не остановился на гравюре, изображающей льва.

– Учитывая, что произошло с мистером Кеннеди, – сказал Ньютон, – книга, открытая на странице с зеленым львом, выглядит подозрительно.

– Здесь имеется экслибрис, – проговорил я, перевернул несколько страниц и показал Ньютону имя Рэли.

Ньютон медленно кивнул.

– Сэр Уолтер провел здесь в заключении тринадцать лет – с тысяча шестьсот третьего года. В тысяча шестьсот шестнадцатом ему вернули свободу, чтобы он мог оправдаться, открыв золотые месторождения в Гвиане. Однако ему это не удалось, и, когда он вернулся в Англию, его снова заключили в Тауэр, а в тысяча шестьсот восемнадцатом году казнили. В том же году, когда эта книга увидела свет.

– Бедняга! – вскричал я.

– Он заслужил ваше сочувствие, поскольку был великим ученым и философом. Говорят, что он и Гарри Перси, граф-мудрец, проводили в Тауэре научные и медицинские эксперименты, а также занимались вопросами алхимии. Этим объясняется то, почему книга находится здесь, но не то, зачем ее читали сейчас. Когда я увижу хранителя архива, то непременно спрошу у него, кто смотрел книгу. Возможно, получив ответ, мы сумеем понять, кто убил мистера Кеннеди.