Посвящается моему отцу, сержанту Джону Карлу Брабтину (1918—1944), который погиб, сражаясь за освобождение Европы от зла куда более страшного, чем в состоянии измыслить какой-либо писатель.

Автор выражает огромную благодарность Биллу и Кати Дэниел, которые значительно облегчили мне работу над этой книгой, а также над «Чарами кинжала», поскольку ввели тексты в компьютер. Я также должна поблагодарить всех своих друзей и родственников, в особенности моего мужа Говарда, который мирится с моими капризами, когда я пишу.

 

ПРОЛОГ

Осень 1062

В далеком прошлом, в одиннадцатом веке, когда обширное королевство Дэверри едва только приступило к освоению земель, которые люди короля захватили от его имени, и не успело закрепиться там, провинция Элдис являлась самой малозаселенной из всех, в особенности в западной части, где города встречались редко. Правительство этой провинции избрало для своих заседаний расположенный на западе дан Гвербин. Его высокие каменные стены окружали не более пятисот домов с соломенными крышами и три храма — тоже довольно жалкого вида. Они были чуть лучше тех простеньких святилищ, что возводят на обочине больших дорог.

Однако на холме в центре города высился дан, или форт тьерины, достаточно большой и внушительный, чтобы производить впечатление. Он не уступал никакому другому, возведенному в иных провинциях того времени. За двумя рядами земляных валов и рвов несокрушимо стояли каменные стены, окружающие конюшни и казармы боевого отряда тьерины, насчитывавшего сто человек, несколько навесов и складских помещений и сам комплекс с брохом — круглую четырехэтажную каменную башню с двумя более низкими башнями, пристроенными по бокам. В то утро открытый внутренний двор дана был полон суетящихся слуг, которые несли припасы в кухню — небольшое отдельное строение; тащили вязанки хвороста к каминам в большом зале. Они выкатывали из-под навесов большие бочки с элем, чтобы доставить их в брох.

Возле ворот, укрепленных железом, прислуга низко кланялась, приветствуя прибывающих на свадьбу гостей. Каллин из Кермора, капитан боевого отряда тьерины, собрал своих подчиненных в открытом дворе и осмотрел их. Для разнообразия они все чисто вымылись, побрились и выглядели вполне пристойно. Сам капитан, мужчина крепкого телосложения ростом выше шести футов, надел лучшую из двух своих рубашек для предстоящего мероприятия.

— Хорошо, парни, — подытожил Каллин. — Для своры гончих выглядите неплохо. А теперь помните: сегодня здесь соберутся все знатные господа и дамы тьеринрина. Я не хочу, чтобы кто-то из вас упился вусмерть. Не ввязывайтесь в драки и не затевайте их. Помните: это свадьба! После всех перенесенных испытаний госпожа заслужила немного счастья.

Все члены боевого отряда торжественно кивнули. Если кто-то из них и забудет приказы Каллина, то командир заставит ослушника горько пожалеть об этом — и солдаты это знали.

Каллин провел их в большой зал, огромное круглое помещение, которое занимало весь первый этаж броха. Сегодня на полу лежали свежие тростниковые коврики. Висевшие на стенах шпалеры недавно снимали, чтобы вытряхнуть из них пыль, и теперь они выглядели нарядно. В зал поставили дополнительные столы.

Собралось множество гостей благородного происхождения и при том каждый господин привел с собой по пять человек из личного боевого отряда в качестве почетного эскорта.

Слуги с трудом протискивались сквозь толпу с кувшинами с элем и корзинами с хлебом; игра барда была почти неслышна. Возле камина, отведенного для солдат, играли в кости на медяки и шутили. У камина для почетных гостей дамы благородного происхождения щебетали, как птички, в то время как их мужья угощались выпивкой.

Каллин расположил своих людей, повторил приказы и еще раз настрого запретил ввязываться в драки, затем пробрался к столу для почетных гостей и склонился перед тьериной.

Тьерина Ловиан считалась в Дэверри в некотором роде исключением из правил — женщина, которая самостоятельно управляла большой территорией. Изначально этот дан держал ее единственный брат, но когда он умер, не оставив наследника, Ловиан унаследовала дан — согласно законам, специально составленным для того, чтобы большие владения оставались собственностью одного клана, даже если они перейдут во владение женщины.

Хотя Ловиан уже достигла среднего возраста и в ее волосах цвета воронова крыла попадались седые пряди, она все еще оставалась привлекательной. Особенно украшали ее большие васильковые глаза. Спину она всегда держала прямо, что выдавало привычку к большой власти. В этот день она надела красное платье из бардекианского шелка, поверх которого набросила накидку в клетку клана Клу Кок — красную, белую и коричневую.

— Боевой отряд несет вахту, госпожа, — сказал Каллин.

— Прекрасно, капитан. Ты уже видел Невина?

— Нет, госпожа.

— Так похоже на него — оставаться в стороне. Он ненавидит толпы людей и большие сборища, но если ты все-таки увидишь его, скажи ему, чтобы сел рядом со мной.

Каллин еще раз поклонился и вернулся к подчиненным. Со своего места он мог видеть стол для почетных гостей. Попивая эль маленькими глотками, капитан изучающе смотрел на невесту, леди Дониллу, красивую женщину с роскошной гривой каштановых волос, которые сейчас, как требовала традиция, были стянуты сзади заколкой. Так носили волосы незамужние девушки; после свадьбы прическа менялась. Каллин жалел ее, потому что ее первый муж, — гвербрет Аберуина Райс, недавно отказался от Дониллы, поскольку она оказалась бесплодной. Если бы Ловиан не нашла ей мужа, то Донилле пришлось бы с позором вернуться в дан своего брата.

Ее новый муж, лорд Гаред, был мужчиной приятной внешности, на несколько лет старше ее, в его светлых волосах виднелась седина, а на мужественном лице выделялись густые усы. Судя по тому, что говорили о нем ребята из боевого отряда, лорд Гаред был честным человеком, мягким в мирное время и абсолютно безжалостным на войне. Совсем недавно он остался вдовцом с выводком детей и теперь радовался женитьбе на красивой молодой женщине, пусть она даже и бесплодна.

— Гаред, кажется, по-настоящему очарован ею, не так ли? — заметил Невин.

Каллин вскрикнул от удивления. Повернувшись, он увидел улыбающегося старика. Несмотря на седые волосы и морщинистое, как старый кожаный мешок, лицо, Невин обладал энергией и выносливостью молодого парня. Он и теперь стоял прямо, лихо подбоченясь.

— Не собирался тебя пугать, — сказал Невин с хитроватой усмешкой.

— Я даже не заметил, как вы вошли!

— Ты просто смотрел в другую сторону. Я не делался невидимым, хотя признаю: мне хотелось над тобой немного подшутить.

— И я клюнул на приманку. Тьерина хочет, чтобы вы сели рядом с ней.

— За столом для почетных гостей? Это чертовски неудобно. Хорошо, что я надел чистую рубашку.

Каллин рассмеялся. Обычно Невин одевался, как обычный крестьянин, — в поношенные коричневые одежды, но сегодня он на самом деле обрядился в белую рубашку с красным львом — гербом Ловиан. На нем были приличные на вид, хотя и залатанные, серые бригги. И все равно он выглядел как жалкий горожанин — ну, на худой конец один из незначительных приближенных правительницы. Его можно было принять за кого угодно, только не за того, кем он являлся на самом деле, — самого могущественного двеомермастера во всем королевстве.

— До того, как уйдете, скажите мне: вы не получали каких-либо вестей о моей Джилл? — спросил Каллин.

— Вестей? Почему бы тебе не спросить прямо, не занимался ли я дальновидением? Тебе, капитан, рано или поздно придется привыкнуть к колдовству. А теперь пошли.

Они отправились к камину в той части зала, где располагались слуги и жарилась целая кабанья туша на таком огромном вертеле, — что требовались двое поварят, чтобы переворачивать его. Мгновение Невин напряженно смотрел в огонь.

— Я вижу, что у Джилл и Родри приподнятое настроение, — наконец сказал он. — Они гуляют по какому-то городу в ясный солнечный день, направляются в лавку. Погоди! Я знаю это место. Это лавка Отто, серебряных дел мастера, в дане Маннаннан. Кажется, его сейчас нет на месте.

— Предполагаю, вы не можете сказать, беременна она или нет.

— Если и да, то это незаметно. Я понимаю твое беспокойство.

— Ну, это когда-нибудь произойдет. Я просто надеюсь, что у нее хватит ума приехать домой, когда она забеременеет.

— Она никогда не страдала недостатком ума.

Хотя на словах Каллин соглашался с Невином, втайне его снедало беспокойство. В конце концов Джилл была его единственным ребенком.

— Надеюсь, у них хватит денег, чтобы пережить зиму, — заметил капитан.

— Ну, мы дали им достаточно. Конечно, только если Родри все не пропьет.

— О, Джилл ему этого не позволит. Моя девочка относится к деньгам, как старая фермерша. Она крепко держит в кулачке любой проклятый медяк. — Каллин позволил себе слабо улыбнуться. — Она хорошо знает, что такое долгая дорога.

Матрас кишел постельными клопами, поэтому Родри Майлвад, бывший наследник дана Гвербин, сидел в крошечном гостиничном номере прямо на полу. Рядом находилась Джилл, одетая в грязные голубые бригги и простую полотняную рубаху навыпуск, как носят мужчины. Несмотря на коротко подстриженные, как у парня, золотистые волосы, она выглядела очень красивой. Родри нравилось разглядывать ее лицо — большие голубые глаза, нежные черты, мягкие губы. Порой ему было довольно просто смотреть на любимую. Она хмурилась, зашивая его единственную рубаху.

— А-а, клянусь демонами! — рявкнула Джилл. — Сойдет и так. Ненавижу шить.

— Униженно благодарю тебя за то, что опустилась до зашивания моей разорванной одежды.

Она бросила рубашку ему в лицо. Родри рассмеялся и расправил рубашку — когда-то белую, а теперь с пятнами пота и ржавчины от кольчуги. На ней выделялись вышитые гербы — красные львы, и это было все, что у него осталось от прошлой жизни. Всего месяц назад его брат, гвербрет Аберуина Райс, отправил его в ссылку, прочь от родных и клана.

Родри надел рубашку, застегнул поверх нее ремень с ножнами. Красивый меч из лучшей стали, с рукояткой в форме дракона, висел слева. А справа на ремне — серебряный кинжал, клеймивший его как обесчещенного человека. Серебряный кинжал являлся знаком наемников, которые бродили по дорогам по одному или парами и сражались только за деньги, но не из родственных чувств, Долга или чести. Именно серебряный кинжал привел Родри в дан Маннаннан.

— Как ты думаешь, тот серебряных дел мастер уже на месте? — спросил он.

— Несомненно. Отто не станет надолго оставлять свою лавку, — отозвалась Джилл.

Они вместе отправились в город. Здесь не было даже внешней стены. Круглые домики с соломенными крышами и магазинчики беспорядочно раскинулись вдоль реки. На поросшем травой берегу сушились рыбацкие лодки — судя по потрескавшимся килям и пробоинам в обшивках едва ли годные для выхода в море.

— Не понимаю, как эти люди ухитряются существовать дарами моря, — заметил Родри. — Ты только посмотри на эту мачту! Все держится только при помощи веревки и смолы.

Родри хотел уже было подойти поближе, чтобы получше рассмотреть лодку, когда Джилл схватила его за руку и потянула назад. За ними наблюдали двое местных мужчин, одетых в грязные лохмотья.

— Не стоит совать свой нос в чужие дела, парень! — крикнул один из них.

— В особенности такому отребью, как ты, серебряный кинжал, — добавил второй.

Оба сплюнули и засмеялись. Родри попытался стряхнуть руку Джилл, но она крепко держала его.

— Нет, Родри, — прошептала она. — Они — только крестьяне. Они слишком низки, чтобы с ними сражаться.

Родри тряхнул головой и отвернулся. Затем они под руку с Джилл отправились по петляющей улице прочь от городского «центра».

— А что касается этих лодок, то они вовсе не такие жалкие, как выглядят, — сказала Джилл. — Владельцы держат их в таком состоянии специально — чтобы прятать то, что требуется. Под горами скумбрии каких только грузов не перевозят.

— Боги! Ты хочешь сказать, что мы остановились в логове контрабандистов?

— Говори потише! Именно это.

Лавка Отто находилась на самом краю города — точнее на другой стороне грунтовой дороги, пересекающей капустное поле. Деревянная дверь под навесом из черной от дыма соломы была закрыта, но больше не заперта. Когда Джилл открыла ее, над головой зазвенели серебряные колокольчики.

— Кто там? — прокричал сильный голос.

— Джилл, дочь Каллина из Кермора, и еще один серебряный кинжал.

Родри последовал за ней в пустое помещение, отделенное от остальных комнат круглого домика грязными плетеными перегородками. В центре одной висело поношенное зеленое одеяло, которое служило дверью. Отто отодвинул его в сторону и вышел к посетителям. Хотя его рост составлял всего четыре с половиной фута, фигура серебряных дел мастера была мускулистой и идеально пропорциональной, а руки — как у миниатюрного кузнеца. У него были густая, аккуратно подстриженная седая борода и пронзительные черные глаза.

— Да, это Джилл, — сказал он. — Рад снова увидеть тебя. Где твой отец и кто этот парень?

— Папа в Элдисе. Он получил место капитана боевого отряда тьерины.

— Правда? — Отто улыбнулся с искренним удовольствием. — Я всегда думал, что он слишком хорош для того, чтобы носить серебряный кинжал. Но что ты сделала? Сбежала с этим симпатягой?

— Эй, послушай! — рявкнул Родри. — Каллин позволил ей уехать.

Отто фыркнул, выказывая глубочайшее недоверие.

— Это правда, — вставила Джилл. — Папа даже поручился за него, как за серебряного кинжала.

— Правда? — мастер явно не поверил услышанному окончательно, но решил оставить вопрос без дальнейшего обсуждения. — Что привело тебя ко мне, парень? Нужно продать что-то из боевых трофеев?

— Нет. Я пришел из-за своего серебряного кинжала.

— Что ты с ним сделал? На нем осталась зазубрина или что-то в этом роде? Не представляю, как кто-либо мог оставить зазубрину на этом металле.

— Он хочет, чтобы с него сняли двеомер, — пояснила Джилл. — Ты можешь это сделать, Отто? Снять заговор с лезвия?

Мастер повернулся и открыл от удивления рот.

— Я знаю, черт побери, что на него наложен заговор, — продолжала Джилл. — Родри, достань кинжал и покажи ему.

Родри нехотя вынул кинжал из потертых ножен. Лезвие было красивым, блестящим, как обычное серебряное, но тверже стали — его сделали из сплава, который умели получать только несколько мастеров. Гравировка — разящий сокол (старая метка Каллина, потому что кинжал когда-то принадлежал ему) — в руке Родри оставалась почти невидимой из-за мерцания двеомерного света, который лился из лезвия, подобно воде.

— В твоих венах течет эльфийская кровь! — рявкнул Отто. — Причем ее немало.

— Ну… немного, — признал Родри. — Видишь ли, я родом с запада. Есть старая поговорка о том, что в венах Элдиса течет эльфийская кровь. Она, вероятно, правдива.

Когда Отто схватился за кинжал, то свет значительно потускнел. Теперь кинжал едва мерцал.

— Я не пущу тебя в свою мастерскую, — объявил он. — Вы все воры. Предполагаю, что просто не можете устоять. Вероятно, вас так воспитывают.

— Клянусь всеми богами в Других Землях, я не вор! Я рожден и воспитывался, как Майлвад, и не моя вина, черт побери, что в мой клан затекла дикая кровь.

— Ха! А я все равно не пущу тебя в мою мастерскую, — Отто отвернулся и демонстративно обратился к одной Джилл: — Ты просишь о сложной вещи, девушка. Я не обладаю настоящим двеомером. Я могу только заговаривать кинжалы. И даже толком не понимаю, что делаю. Мы просто передаем заговор от отца к сыну.

— Я боялась этого, — вздохнула Джилл. — Но мы что-то должны предпринять. Родри не может пользоваться этим кинжалом за столом. Каждый раз, стоит ему его достать, кинжал заливается двеомерным светом.

Отто задумался, пожевывая нижнюю губу.

— Ну, если бы это был обычный кинжал, то я бы просто обменял его вам на незаговоренный, но поскольку кинжал принадлежал Каллину, попытаюсь снять двеомер. Не исключено, поможет, если я произнесу заговор задом наперед. Но это будет дорого вам стоить. Вмешиваться в подобные штуки рискованно.

После нескольких минут яростной торговли Джилл вручила Отто пять серебряных монет, примерно половину того, что мастер запросил вначале.

— Возвращайтесь на закате, — сказал Отто. — Посмотрим, получится у меня что-то или нет.

Вторую половину дня Родри провел в поисках нанимателя. Хотя дело близилось к зиме и погода не способствовала ведению войны, он нашел купца, который вез товар назад в Кермор. Несмотря на то, что серебряные кинжалы считались обесчещенными, в охране караванов на них имелся большой спрос, поскольку они обладали репутацией настоящих бойцов и отличались большей честностью, чем другие. Далеко не любой человек мог стать серебряным кинжалом. Если положение какого-либо воина оказывалось достаточно отчаянным, чтобы он возжелал присоединиться к этому племени отверженных наемников, то новичок вначале обязан найти другого серебряного кинжала и какое-то время побродить вместе с ним, чтобы показать себя. После этого ему позволялось встретиться с одним из редких серебряных дел мастеров, которые служили наемникам. Только тогда он мог по-настоящему «ехать по долгой дороге», как серебряные кинжалы называли свою жизнь.

И если Отто удастся снять заговор, то Родри больше не придется держать кинжал в ножнах из опасения раскрыть свое странное происхождение. Он торопил Джилл за ужином и незадолго до заката поспешно потащил ее к лавке серебряных дел мастера. Борода Отто стала значительно короче, и у него совершенно не осталось бровей.

— Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем оказывать услугу жалкому эльфу, — объявил он.

— Отто, наши искренние извинения, — Джилл схватила его за руку и сжала ее. — Я так рада, что ты не сильно обжегся!

— Ты рада? Ха! Ну, иди сюда, парень, — заговорил кузнец с Родри. — Попробуй.

Когда тот взял кинжал, лезвие осталось обычным. Никакого свечения. Убирая кинжал в ножны, Родри улыбался.

— Спасибо, добрый мастер, тысячу раз спасибо. На самом деле я хотел бы наградить тебя побольше за тот риск, которому ты себя подвергал.

— И я бы тоже хотел этого. Обычное дело для вашего брата: много красивых слов и никаких денег.

— Отто, пожалуйста, — взмолилась Джилл. — В нем же совсем немного эльфийской крови!

— Ха! Вот что я тебе отвечаю на это, юная Джилл. Ха!

Весь день Народ ехал на алардан. На покрытую травой лужайку, расположенную так далеко к западу от Элдиса, что ее видел только один человек, они приезжали маленькими группами и гнали впереди табуны лошадей и отары овец. Выгнав животных на пастбище, эльфы поставили кожаные шатры, ярко раскрашенные изображениями животных и цветов. По лагерю носились дети и собаки, расцветали костры, на которых готовилась еда. В воздухе усиливался запах приближающегося пира. К закату на месте встречи стояло уже больше сотни шатров. Когда разгорелся последний костер, какая-то женщина начала петь длинную заунывную песню о Донабеле и его первой любви Адарио. Присоединилась арфа, затем барабан и наконец кто-то достал конабер — три соединенные между собой тростниковые басовые волынки.

Девабериэль Серебряная Рука, которого все считали лучшим бардом в этой части эльфийских земель, подумал было о том, что стоит распаковать свою арфу и присоединиться к музыкантам, но очень уж сильно он проголодался.

Поэтому вместо арфы Девабериэль взял деревянную миску и ложку и отправился гулять по пиру.

Каждая приехавшая группа, или алар, если назвать их эльфийским словом, наготовила большое количество одного определенного кушанья. Все гуляли вокруг костров и лакомились — немного здесь, немного там. По лагерю разносились музыка, разговоры и смех. Девабериэль искал Манаверра, чей алар традиционно зажаривал в яме целого барашка.

Наконец он нашел своего друга на краю лагеря. Пара молодых людей как раз выкапывали барашка, а остальные выкладывали зеленые листья, на которые его положат. Манаверр прекратил руководить операцией и поспешил поприветствовать барда. Его волосы были такими светлыми, что казались почти белыми, а глаза с кошачьими зрачками блестели сочным пурпурным цветом. В знак приветствия каждый из них положил левую руку на правое плечо друга.

— Это большое сборище, — сказал Манаверр.

— Они все знали, что ты будешь жарить барашка.

Манаверр рассмеялся и тряхнул головой. Небольшой зеленый леший внезапно материализовался и устроился у него на плече, Когда Манаверр протянул руку, чтобы ласково похлопать существо, оно улыбнулось, демонстрируя многочисленные остренькие зубки.

— Ты уже видел Калондериэля? — спросил Манаверр.

— Военачальника? Нет. А что?

— Он расспрашивает всех бардов о Чьей-то генеалогии. Возникла какая-то проблема. Вероятно, в конце концов он доберется и до тебя.

Леший внезапно потянул Манаверра за волосы, а потом исчез — до того, как эльф смог ему хорошо поддать. Алардан был полон Диких, которые носились вокруг, возбужденные не меньше детей. Все они — лешие, гномы, сильфы и саламандры — являлись элементарными духами, которые временами принимали материальную форму. Их дом находился где-то в другом месте многоуровневой Вселенной. Девабериэль не мог бы точно сказать, где именно; такие вещи знали лишь мастера двеомера.

Приложив последнее усилие, мужчины наконец вытащили барашка, завернутого в обугленную грубую ткань, и бросили его на выложенные листья. Запах мяса, зажаренного с большим количеством специй и приготовленного с фруктами, был таким зазывающим, что Девабериэль бессознательно придвинулся поближе. Однако ему пришлось подождать своей порции. Калондериэль, двоюродной брат Манаверра, внешне сильно на него похожий, подошел широкими шагами и поприветствовал Девабериэля.

— Что там за таинственный вопрос? — осведомился Девабериэль. — Манаверр сказал мне, что ты выспрашиваешь про чьих-то предков.

— Простое любопытство. Ты знаешь, что я путешествовал вместе с Адерином, когда он ездил на восток в земли людей?

— Ты имеешь в виду прошлое лето? Да, что-то слышал об этом.

— Так вот, я встретил военачальника-человека по имени Родри Майлвад, парня двадцати лет. Странно, но в его венах течет довольно много нашей крови. Хотелось бы знать, как эта кровь оказалась в его клане.

— Женщина из Народа вышла замуж за Пертика Майлвада… О, когда же это случилось?.. ну, скажем, лет двести назад. Если я ничего не путаю, Пертик был важным человеком. Я знаю, что у него родился сын, который унаследовал его положение и вместе с титулом передал наследникам и эльфийскую кровь.

— Двести лет назад? Так давно? Я видел, как Родри держал кусок серебра карликов, и оно светилось у него в руках.

— Неужели? Хм. Ты прав — кровь такого далекого предка должна быть к этому времени достаточно сильно разбавлена для подобного эффекта. А как звали его отца?

— Тингир Майлвад, а его мать — Ловиан из Клу Кока.

Девабериэль замер на месте. Когда же это было? В его памяти снова встало ее лицо — красивая девушка, несмотря на маленькие человеческие уши и круглые зрачки. И она из-за чего-то сильно грустила. Но когда это было? Тем необычно сухим летом, не так ли? Приблизительно двадцать один год назад.

— О, клянусь самой Богиней Черное Солнце! — выпалил Девабериэль. — И я даже никогда не знал, что сделал Ловве ребенка!

Калондериэль разразился смехом. Все находившиеся поблизости мужчины и женщины повернулись и уставились на них. Девабериэль слышал тихие голоса:

— Что он там сказал? Он сказал то, что мне послышалось? Я правильно услышал то, что он сказал?

— Разве это не прекрасная шутка? — Калондериэль мимолетно улыбнулся. — Я определенно выбрал нужного барда, чтобы ответить на мой вопрос. Ты как-то странно привязан к этим женщинам с круглыми ушами, друг мой.

— Ну, их у меня не было не так уж и много.

Когда Калондериэль начал смеяться, Девабериэль замахнулся на него.

— Прекрати выть, Тсак-гоблин! Я хочу знать об этом сыне. Все детали, какие ты только помнишь.

Несколько дней спустя Родри стал предметом еще одного обсуждения, на сей раз — в Бардеке, далеко за Южным морем. Разговор происходил в удаленной горной местности, на главном острове. Там, на верхнем этаже изолированно стоящей усадьбы, двое мужчин лениво раскинулись на пурпурном диване, наблюдая за третьим, который сидел за столом, покрытым свернутыми пергаментами и книгами.

Этот третий был очень полным и морщинистым. Его кожа настолько обвисла, что он напоминал порванный кожаный мяч. На его темном черепе осталось лишь несколько пучков седых волос.

Когда бы он ни поднимал взгляд, его веки неконтролируемо опускались, наполовину прикрывая карие глаза. Он так тщательно и так давно занимался черным двеомером, что у него больше не было имени. Он назывался просто Старцем.

Двое других приехали из Дэверри. Аластир, плотный человек с квадратным лицом и седыми волосами, выглядел на пятьдесят, но на самом деле ему было ближе к семидесяти. На первый взгляд он казался типичным купцом из Кермора, в бриггах в клетку и красиво вышитой рубашке. Он действительно прилагал усилия, чтобы выглядеть похожим на торговца.

Второго звали Саркин; ему только что исполнилось тридцать. Его отличали густые светлые волосы, синие глаза и правильные черты лица, которые должны были бы сделать его красивым, если бы что-то в улыбке, в выражении горящих глаз не заставляло большинство людей находить его отталкивающим.

Они оба не произнесли ни слова, пока Старец не поднял голову и не откинул ее назад, чтобы видеть обоих своих собеседников.

— Я прошелся по всем главным расчетам, — голос Старца напоминал шуршание трущихся друг о друга двух старых прутьев. — Здесь работает какой-то скрытый фактор, которого я не понимаю. Имеется некий секрет, возможно, определенная сила Судьбы, которая вмешалась в наши планы.

— А это может быть просто Мастер Эфира? — спросил Аластир. — Война Лослейна шла прекрасно, пока не вмешался Невин.

Старец покачал головой и взял в руки лист пергамента.

— Это гороскоп Тингира, отца Родри. Мое искусство очень сложное, Аластир. Простой гороскоп открывает мало тайн.

— Понятно. Я этого не осознавал.

— Несомненно, поскольку лишь немногие знают звезды так, как я. Большинство дураков думают, что когда человек умирает, от его гороскопа больше нет толка, но астрология — это искусство изучения начал. На все начатое человеком в жизни — например, рождение сына — влияют звезды, даже после его смерти. Теперь, когда я сопоставил этот гороскоп с кое-какими прохождениями планет через меридианы, мне стало ясно, что нынешним летом Тингир потеряет сына из-за обмана. Гороскоп старшего брата показал, что он в опасности, поэтому, очевидно, Родри должен был бы быть потерянным сыном.

— Ну, год еще не закончился. Будет легко послать за ним наемных убийц.

— Легко и почти бесполезно. Знаки ясно показывают, что он умрет в сражении. Вы забыли все, что я вам когда-то рассказывал?

— Нижайше прошу меня извинить.

— Кроме того, год в Дэверри заканчивается в праздник Самхайн. Теперь у нас осталось меньше месяца. Нет, все так, как я сказал. Здесь работает какой-то тайный фактор. — Взгляд Старца остановился на столе, заваленном свитками. — И тем не менее кажется, будто у меня имеется вся информация, какая только может понадобиться. Это знаменует зло — для всех нас. Нет, Аластир, мы не станем отправлять наемных убийц. Никаких поспешных решений, пока я не разгадаю эту загадку.

— Конечно, как ты хочешь.

— Конечно, — Старец взял костяное перо и лениво постучал им по пергаменту. — И эта женщина тоже ставит меня в тупик. Очень сильно эта Джилл ставит меня в тупик. В знаках не было ничего о женщине, которая умеет сражаться, как мужчина. Мне хотелось бы получить побольше информации о ней, если возможно — ее дату рождения, чтобы я смог просчитать ее гороскоп.

— Я приложу все усилия, чтобы раздобыть ее для тебя, когда вернусь.

Старец одобрительно кивнул, от чего все его подбородки задрожали, а потом переменил позу.

— Отправь своего ученика. Пусть принесет мне поесть.

Аластир кивнул Саркину, который встал и покорно покинул комнату. Старец мгновение задумчиво смотрел на дверь.

— Он тебя ненавидит, — сказал он наконец.

— Ненавидит? Я этого не осознавал.

— Несомненно, он прилагает большие усилия, чтобы скрыть это. Подобающе и правильно, когда ученик сражается со своим учителем. Никто не учится на Темной Тропе, если не сражается за знания. Но ненависть? Это очень опасно.

Аластир задумался: не увидел ли Старец какой-то знак, свидетельствующий о том, что Саркин представляет настоящую угрозу. Мастер никогда об этом не скажет, разве что за высокую цену. Старец считался величайшим из ныне живущих экспертов в одной определенной части черного двеомера. Ему не было равных в искусстве выдергивать намеки о будущих событиях из Вселенной, не желающей открывать свои тайны. Его личное извращение астрологии являлось только частью искусства, которое включало в себя медитацию и опасный вид астрального дальновидения. На свой лад он был безукоризненно честен, а как мастер представлял собою большую ценность. Поэтому Старец пользовался уважением и преданностью — редкими среди мастеров двеомера левой тропы. В определенном смысле он даже считался лидером их «братства» — насколько оно вообще могло иметь лидера.

Поскольку почтенный возраст и тучность привязывали Старца к усадьбе, Аластир заключил с ним сделку. Мастер помогает своему союзнику в выполнении его собственных планов, а в ответ Аластир делает ту часть работы Старца, которая требует путешествий.

Через несколько минут Саркин вернулся с миской на подносе и поставил ее перед Старцем, а затем занял место рядом с Аластиром. В миске лежало сырое мясо недавно убитого животного. Оно плескалось в еще теплой крови — необходимая пища для пожилых мастеров темных искусств. Старец опустил палец в кровь и облизал его.

— Теперь что касается твоей работы, — продолжал он. — Приближается лучшее время для получения того, что ты ищешь, но ты должен быть очень осторожен. Я знаю: ты предпринял много предосторожностей. Вспомни, как тщательно мы работали над тем, чтобы убрать Родри. Ты прекрасно знаешь, как все закончилось.

— Уверяю тебя, что буду постоянно настороже.

— Хорошо. Следующим летом конфигурация планет расположится враждебно для гороскопа короля Дэверри. На это расположение в свою очередь оказывают влияние сложные факторы, которые находятся выше пределов твоего понимания. Все эти знаки, взятые вместе, показывают: король может потерять могущественного защитника, если кто-нибудь поработает над этим вопросом.

— Отлично! Камень, который я ищу, как раз является таким защитником.

Старец замолчал, чтобы еще раз опустить палец в чащу и облизать.

— Все это очень интересно, Аластир. До сих пор ты выполнял свою часть нашей сделки. Возможно, ты работал даже лучше, чем осознаешь сам. Так много странных вещей, — голос Старца звучал почти мечтательно. — Очень, очень интересно. Когда ты вернешься в Дэверри, посмотрим, не попадется ли тебе на пути еще больше странных вещей. Видишь, что я имею в виду? Ты должен быть настороже каждую минуту.

Аластир почувствовал, как ледяная рука сжала его живот. Его уже предупреждали — правда, очень осторожно, — что Старец больше не может полностью доверять собственным предсказаниям.

Девабериэль Серебряная Рука стоял на коленях в своем красном кожаном шатре и методично рылся в мешке, вышитом виноградной лозой и розами. Поскольку мешок был довольно большим, ему потребовалось какое-то время, чтобы найти то, что он искал. Он раздраженно разгребал старые трофеи с певческих соревнований, первую, не очень удачную вышивку дочери, две не подходящие друг другу серебряные пряжки и, бутылочку с духами из Бардека и деревянную лошадку, которую ему подарила его любовница, имя которой он позабыл. В самом низу он откопал наконец маленький кожаный кошель, такой старый, что он потрескался.

Девабериэль открыл его и достал оттуда кольцо. Хотя оно было сделано из серебра карликов и поэтому все еще светилось — так же, как в тот день, когда он убрал его в кошель, — в нем не присутствовало двеомера. Во всяком случае, такого, который мог быть со временем открыт каким-либо мастером двеомера.

И вот теперь бард задумчиво разглядывал серебряное кольцо, шириной примерно в треть дюйма, на котором снаружи были выгравированы розы, а внутри написано несколько слов — эльфийскими буквами, но на неизвестном языке. За те двести лет, что у него хранилось кольцо, Девабериэль так и не нашел мудреца, который смог бы прочитать эту надпись.

Появилось оно у него так же таинственно. Тогда он был молодым человеком и только что закончил обучение. Он ехал вместе с аларом женщины, которая ему особенно нравилась. Однажды после полудня к ним приблизился путник на великолепном гнедом жеребце. Когда Девабериэль и пара других пошли поприветствовать его, то страшно удивились. Хотя на расстоянии он выглядел, как обычный представитель Народа, с темными волосами и черными, как уголь, глазами уроженца дальнего запада, вблизи было трудно сказать с определенностью, как именно выглядит путник. Казалось, его черты постоянно меняются. Временами его рот становился чуть шире, затем немного уже; путник сам становился то ниже, то выше.

Он спешился и осмотрел выехавших ему навстречу.

— Я хочу поговорить с бардом Девабериэлем.

— Это я, — Девабериэль шагнул вперед. — Откуда ты знаешь мое имя?

Неизвестный просто улыбнулся.

— Могу ли я узнать твое имя? — спросил Девабериэль.

— Нет, — неизвестный снова улыбнулся. — Но у меня есть кое-что для тебя. Подарок для одного из твоих сыновей, молодой бард, — потому что у тебя появятся сыновья. Когда будет рождаться каждый из них, советуйся с кем-то, кто знает двеомер. Мастера смогут сказать тебе, который сын получит подарок.

Когда неизвестный вручал кошель и кольцо, его глаза казались голубыми.

— Спасибо, господин хороший, но кто ты?

Неизвестный рассмеялся, затем сел на коня и уехал, не произнеся больше ни слова.

На протяжении последующих лет Девабериэль не узнал ничего нового о кольце. Все мудрецы и мастера двеомера, с которыми он советовался, говорили ему, что человек, который дал ему кольцо, вероятно, являлся одним из Защитников, полубожественных существ, чьи таинственные пути иногда пересекаются с путями эльфов. Ни один смертный не может понять Защитников, которые приходят и уходят, как пожелают, и меняют свою внешность так же легко, как человек меняет рубашку.

У Девабериэля на самом деле родились сыновья. Если быть точными, то двое, и когда каждый появлялся на свет, он брал кольцо и младенца и советовался с мастером двеомера. Знаки каждый раз ложились не так. Однако теперь выяснилось, что у него имеется третий сын. Держа кольцо, он отправился к выходу из шатра и выглянул наружу. Шел холодный моросящий дождь, небо было серым, — дул резкий ветер. Ему предстояло неприятное путешествие, но он все равно был полон решимости найти женщину, специалистку по двеомеру, которая, казалось, лучше всего понимает кольцо. Любопытство не даст ему покоя, пока он не выяснит, принадлежит ли кольцо молодому Родри, сыну Девабериэля, который все еще считает себя Майлвадом.

В Керморе дул холодный пронизывающий ветер, дождь с силой хлестал по серым улицам. Джилл и Родри только и оставалось что сидеть в гостинице у северных ворот, подобно лисам в норе. Поскольку у них имелось при себе достаточно денег, чтобы жить в тепле и питаться на протяжении всей зимы, Джилл чувствовала себя богатой и счастливой, но Родри пребывал в мрачном настроении, которое можно определить только непереводимым словом «хиррейд» — болезненное страстное желание получить нечто недосягаемое. Он обычно часами просиживал в таверне, опустив плечи и уставившись в кружку эля, погруженный в размышления о своем бесчестии. Ничто из того, что могла бы сделать или сказать Джилл, не выводило его из этого состояния. В конце концов, хотя у нее разрывалось сердце, она оставила его в покое.

По крайней мере ночью, когда они отправлялись в свой номер, Джилл пыталась изменить его настроение поцелуями и ласками. После этого он какое-то время бывал счастлив. Они лежали, крепко обнимая друг друга; и разговаривали. Когда он засыпал, Джилл часто лежала без сна и смотрела на любимого, словно он был загадкой, которую требовалось разгадать.

Родри был высоким мужчиной, с тренированными мускулами, крепкими плечами — и длинными чувствительными руками, которые выдавали на его эльфийскую кровь. Темные волосы цвета воронова крыла и васильковые глаза считались типичными для уроженцев Элдиса, однако не было ничего типичного в его красивой внешности. Черты Родри казались такими идеальными, что он выглядел бы женоподобным, если бы не многочисленные мелкие шрамы и порезы на лице, оставшиеся после сражений. Поскольку Джилл доводилось встречать кое-кого из Западных, как люди Дэверри называли эльфов, то она знала: обычно эльфы красивы. Она нередко размышляла о той малой части эльфийской крови в его клане, которая вся — ни с того ни с сего — так явно проявилась в Родри. По крайней мере, ее так заверял Невин. Логически это казалось невероятным.

Однажды ночью она неожиданно получила ответ. Время от времени у Джилл бывали правдивые сны, которые на самом деле являлись видениями двеомера. Ее сознание не умело их контролировать. Иногда их называли «сон-явь». Обычно они приходили после того, как она тратила много усилий на обдумывание какой-либо проблемы. Ночью, когда дождь бил по ставням, а ветер выл вокруг гостиницы, Джилл заснула в объятиях Родри и ей снились эльсион лакар. Казалось, она летит над западными лугами и пастбищами — днем, когда солнце прорывается сквозь облака только, чтобы снова исчезнуть. Далеко под ней в зеленом море травы стояли многочисленные эльфийские шатры. Они мерцали, как многоцветные драгоценные камни.

Внезапно она очутилась среди них на земле. Мимо нее широким шагами прошел высокий, закутанный в красный плащ мужчина. Он вошел в пурпурно-голубой шатер. Джилл последовала за ним. Шатер был изысканно украшен ткаными драпировками и бардекианскими коврами, у стен стояли вышитые мешки. На груде кожаных подушек сидела эльфийская женщина. Бледно-золотистые волосы были заплетены в две косы, которые висели у нее за длинными ушами, нежно заостренными, словно морские раковины.

Ее посетитель сжал ладони перед грудью и поклонился ей, затем сбросил плащ и уселся на ковре рядом. Его волосы были светлыми, точно лунное сияние, а синие глаза имели узкий вертикальный зрачок, как у всех эльфов. Джилл подумала, что он красив — так же своеобразно, как и ее Родри, и так же странно ей знаком.

— Очень хорошо, Девабериэль, — сказала женщина и, хотя она говорила на эльфийском, Джилл ее понимала. — Я изучала камни и у меня есть для тебя ответ.

— Спасибо, Валандарио, — он склонился поближе.

В это мгновение Джилл поняла, что между ними лежит кусок ткани, вышитый геометрическими узорами. В различных точках, на паутине треугольников и квадратов, лежат сферические камни — рубины, желтые бериллы, сапфиры, изумруды и аметисты: В центре лежало простое серебряное кольцо. Валандарио начала двигать камни вдоль по различным линиям и наконец выложила по одному камню каждого цвета в центре — так, что они сформировали вокруг кольца пятиугольник.

— Судьба твоего сына окружена этим кольцом, — объявила она. — Но я не знаю, какой может быть эта судьба. Могу только сказать, что она лежит где-то на севере и в воздухе.

— В воздухе? Что это означает?

— Несомненно, все будет открыто в свое время, — Валандарио неопределенно махнула рукой. — Но я знаю, что это его кольцо.

— Если того хотят боги и Защитник, то пусть будет так. Нижайше благодарю тебя. Тогда я прослежу, чтобы Родри получил кольцо. Может, я сам съезжу в дан Гвербин, чтобы взглянуть на моего парня.

— Будет неразумно открывать ему правду. Очень, очень неразумно.

— Конечно. Судя по тому, что мне говорит Калондериэль, Родри должен унаследовать много собственности от своего предполагаемого отца, и я не желаю в это вмешиваться. Я просто хочу его увидеть. В конце концов это большой сюрприз, когда узнаешь, что у тебя есть взрослый сын, о существовании которого ты никогда не догадывался. Ловиан едва ли могла отправить мне сообщение, когда все еще оставалась замужем за другим мужчиной. Он был очень могущественным человеком и к тому же высокого ранга.

— Я тебя понимаю, — внезапно Валандарио подняла голову и посмотрела прямо на Джилл. — Эй! А ты кто такая? Зачем ты пришла шпионить за мной?

Когда Джилл попыталась ответить, то обнаружила, что не может говорить. В раздражении Валандарио подняла руку и нарисовала в воздухе сигил. Джилл тут же обнаружила, что не спит и сидит на кровати, а Родри храпит рядом с ней. В комнате было холодно. Джилл быстро легла и закуталась в одеяло. Она подумала, что это было истинное видение и — Богиня Луны! — ее любовник — наполовину эльф!

Она долго лежала без сна, раздумывая о видении. Ничего удивительного, что Девабериэль выглядел знакомым — ведь он отец Родри! Джилл была шокирована, узнав, что госпожа Ловиан, которой она так восхищалась, наставила мужу рога. Но, с другой стороны, Девабериэль — исключительно красивый мужчина. У Джилл на короткое время мелькнула мысль рассказать Родри о видении, но ее остановило предупреждение Валандарио. Кроме того, известие о том, что он не истинный Майлвад, а бастард, только усилит отвратительное настроение Родри. А Джилл и так едва справляется с его мрачностью.

И затем есть серебряное кольцо. Это еще одно доказательство того, что Невин сказал ей прошлым летом о глубоко спрятанном и таинственном вирде Родри. Джилл решила, что если когда-нибудь снова увидит старика, то скажет ему о знаках.

Когда она засыпала, то задумалась о том, пересечется ли когда-нибудь снова ее тропа с тропой Невина. Несмотря на то, что его двеомер пугал ее, она очень любила Невина. И все же… Королевство очень велико, и кто знает, куда решит отправиться старик?

На следующий день, когда они с Родри сидели в таверне, до нее дошел полный смысл видения. В голову Джилл снова ворвался двеомер и охватил ее без предупреждения. На мгновение она ушла в себя — как заяц, услышав лай собак, сжимается и замирает в папоротниках.

— Что-то не так, любовь моя? — спросил Родри.

— Ничего, ничего. Я просто… О, я думала о прошлом лете.

— Да, это и впрямь было странно, — он содрогнулся, словно холодок пробежал у него по шее. — Этот Лослейн и его вонючая магия! Тяжело осознавать, что кто-то хочет тебя убить, а ты даже не знаешь, почему.

— Ну, Невин считал его спятившим. Просто сумасшедший, как сказал мне старик. Причем буйный.

— Он и мне сказал что-то в этом роде, — Родри заговорил шепотом. — Весь этот проклятый двеомер! Он любого может свести с ума! Я молюсь всем богам, чтобы нас никогда больше не коснулась магия.

Джилл кивнула в знак согласия, хорошо зная, что он молится о невозможном. Даже сейчас — пока Родри говорил, ее маленький серый гном материализовался на столе и сел рядом с кружкой. Всю свою жизнь Джилл могла видеть Диких — и в частности это костлявое существо с большим носом. Гном был ее близким другом. «О, мой бедный Родри, — подумала она. — Везде вокруг тебя двеомер!» Происходящее и сердило ее, и страшило. Хотелось бы ей утратить эти странные способности… Она опасалась, что они не уйдут никогда.

И все же как-то раз прошлым летом, Невин сказал ей прямо: если она откажется использовать свои таланты, то они в конце концов пойдут на убыль и исчезнут. Джилл надеялась, что старик прав — несомненно, он осведомлен в подобных вопросах куда больше, чем она. И все же у нее оставались сомнения. В особенности в тех случаях, когда она размышляла о том, как прошлым летом двеомер включил ее в войну Родри и жизнь Родри.

Джилл была совершенно незаметным лицом — незаконнорожденной дочерью серебряного кинжала. И так оставалось до тех пор, пока ее отец не взялся за то, что казалось обычной работой наемника, — охрану торгового каравана, который направлялся к западной границе Элдиса. Тем не менее с момента, как купец предложил Каллину работу, Джилл знала: случится что-то необычное. Она чувствовала необъяснимую уверенность в том, что ее жизнь подошла к перекрестку. Как она была права! Вначале караван отправился на запад, в земли эльсион лакар — эльфов, народа, который, как предполагалось, существует только в сказках и мифах. Затем вместе с несколькими эльфами они вернулись в Элдис и приехали прямо в центр войны двеомера.

Как раз вовремя, чтобы она спасла жизнь Родри, убив человека, который — по крайней мере так провозглашал двеомер — считался неуязвимым. Лорд Корбин никогда не умрет от ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ руки — или от руки МУЖЧИНЫ, — говорилось в предсказании. Как и у всех загадок двеомера, у этой имелись две стороны, и рука девушки, не дрогнув, прикончила его.

Когда Джилл подумала об этом, все случившееся показалось ей слишком гладким, слишком хитрым. Можно подумать, боги формируют вирд человека подобно тому, как бардекианские ремесленники делают специальные ящики, из которых животное должно выбраться и которые используются в экспериментах с животными.

А затем Джилл вспомнила эльфов, которые в истинном смысле не были людьми, и самого Родри, который оказался только наполовину человеком. Тогда она поняла, что Родри и сам мог бы убить своего врага, если бы только верил в такую возможность, и что появление Джилл в решающий момент было предопределено не больше, чем снежная буря зимой. Ведь подобную бурю никто не считает могущественным актом двеомера.

И тем не менее к Родри привел дочь наемника двеомер — в этом Джилл была уверена. Если и не для того, чтобы спасти его жизнь, то для какой-то иной, доселе скрытой цели.

Всякая мысль о двеомере приводила Джилл в содрогание. И все же она находила в себе силы задумываться над этим феноменом. «Почему двеомер так сильно ее пугает? Почему она так уверена, что следование по пути двеомера приведет ее к смерти?

Внезапно Джилл увидела это. Все дело в том, что она боится не только за себя. Если она, Джилл, будет легкомысленно заниматься двеомером, то он погубит не только ее саму, но и Родри. И пусть она говорила себе, что мысль эта глупая, — иррациональный страх окутывал ее, как дым, едкий и удушающий. На мгновение Джилл показалось, что она даже видит серые усики, которые извиваясь пробираются по комнате. Когда она вскочила, готовая кричать «Пожар!», дым исчез — как видение двеомера.

Джилл не знала, что дым в ее видении пришел от огня, который горел примерно триста лет назад, когда они с Родри проживали другую жизнь, — поскольку все души имеют много жизней, столько, сколько Луна, и кружат, переходя из света в тень, и возвращаются на свет, и падают в тень, и опять возвращаются, снова и снова.

 

ДЭВЕРРИ, 733

Всадник умирал. Он соскользнул с лошади на булыжники, покачнулся и упал на колени. Гвенивер бросилась к нему и схватила его за плечи, пока он не успел рухнуть лицом вниз. Теплая кровь просочилась сквозь рубашку ей на руки.

— Все потеряно, госпожа, — выдохнул он. — Ваш брат мертв.

Его рот наполнился кровью, она пошла пузырями. Когда Гвенивер положила его на землю, охромевшая лошадь тряхнула головой и сильно задрожала. По ее серым бокам бежали струйки пота. Когда Гвенивер поднималась на ноги, прибежал конюх.

— Сделай, что можешь, для лошади, — приказала она. — Затем скажи слугам, чтобы паковали вещи и бежали. Вы должны уйти отсюда или не переживете эту ночь.

Гвенивер вытерла руки о платье и торопливо пошла через открытый двор к высокому броху клана Волка, который сгорит этой ночью.

Не в ее власти спасти его. Внутри, в большом зале, сжавшись у очага для почетных гостей и господ, сидели ее мать Долиан, младшая сестра Макла и Маб, их престарелая служанка.

— Люди клана Вепря перехватили наш боевой отряд на дороге, — просто проговорила Гвенивер. — Авоик мертв, вражда закончилась.

Долиан откинула голову, из ее горла вырвался вопль. Она оплакивала мужа и трех сыновей. Макла разрыдалась и прижалась к Маб.

— О, попридержите языки! — прикрикнула на них Гвенивер. — Боевой отряд Вепря, несомненно, прямо сейчас едет сюда, чтобы забрать нас. Вы хотите оказаться у них в руках?

— Гвен! — взвыла Макла. — Как ты можешь быть такой бесчувственной?

— Лучше быть бесчувственной, чем изнасилованной. А теперь поторопитесь, вы все. Соберите вещи, которые можно унести на одной лошади. Мы поедем в Храм Луны. Если мы проживем достаточно долго, чтобы добраться до него, то жрицы предоставят нам убежище. Ты слышишь меня, мама? Или тебе хочется, чтобы нас с Макки отдали на потеху боевому отряду?

Намеренная жестокость и грубость заставили Долиан замолчать.

— Так, хорошо, — сказала Гвенивер. — А теперь поторопитесь!

Она последовала за остальными, когда они, тяжело дыша, стали подниматься по винтовой лестнице. Однако Гвенивер отправилась в комнату брата, а не в свою. Из резного комода она достала старые бригги и одну из рубашек Авоика. Когда Гвенивер переодевалась в одежду погибшего брата, у нее на глаза нахлынули слезы — она любила Авоика, которому только исполнилось четырнадцать. А времени оплакать погибшего не было. Гвенивер пристегнула меч и старый кинжал. Не самое лучшее из оружия, но уж какое осталось. Хотя Гвенивер не могла похвалиться воинским мастерством, братья научили ее обращаться с мечом. Наконец Гвенивер распустила длинные светлые волосы и коротко обрезала их кинжалом. Ночью она будет выглядеть, как мужчина, а это заставит остановиться любого одинокого мародера, который захочет напасть на одиноких странниц.

Поскольку им предстояло преодолеть более тридцати миль, чтобы добраться до безопасного места, Гвенивер заставляла других женщин ехать быстро. То и дело они пускали лошадей в галоп. Время от времени она поворачивалась в седле и осматривала дорогу, не проявилось ли облако пыли, что означало бы одно: их преследует смерть. Вскоре после заката поднялась полная луна. Ее священный свет направлял путниц. К тому времени мать уже качалась в седле от усталости. Гвенивер приметила на одной стороне дороги заросли ольхи и повела туда остальных для короткого отдыха. Долиан и Маб пришлось помогать спешиться.

Устроив женщин, Гвенивер отправилась назад к дороге — нести дозор. Далеко на горизонте, в том направлении, откуда они приехали, взметнулось золотое свечение, подобное крошечной луне. Вероятнее всего, это горел дан. Гвенивер достала меч и сжала рукоять. Ни о чем не думая, она неотрывно смотрела на свечение.

Внезапно она услышала стук копыт и увидела, как всадник галопом несется по дороге. За ее спиной, в роще лошади приветственно заржали. Невольные предатели.

— Садитесь в седло! — закричала она своим спутницам. — Готовьтесь трогаться в путь!

Всадник подъехал, затем спешился и достал меч. Пока он направлялся к ней — широким, размашистым шагом, — Гвенивер увидела бронзовую пряжку, скрепляющую плащ. Она поблескивала в лунном свете. Судя по узору, это был человек из клана Вепря.

— Кто ты, парень? — спросил он.

Гвенивер безмолвно приняла боевую стойку.

— Паж из клана Волка, судя по твоему молчанию. И что ты так преданно охраняешь? Ненавижу убивать таких малышей, как ты, но приказ есть приказ, поэтому давай, передавай мне женщин.

В полном отчаянии Гвенивер сделала выпад и ударила. Пойманный врасплох, Вепрь поскользнулся и судорожно взмахнул мечом. Гвенивер снова сделала выпад и сильно порезала ему шею с одной стороны, затем ударила с другой, так, как учил ее старший брат Беноик. Вепрь застонал, все еще не веря случившемуся. У него подкосились колени, и он умер прямо у ее ног. Гвенивер чуть не вырвало. В лунном свете лезвие меча выглядело темным от крови, а не блестящим и чистым, как во время тренировочных занятий.

В чувство ее вернул крик ужаса — мать увидела и все поняла. Гвенивер подбежала к коню Вепря и схватила его за поводья как раз в тот момент, когда животное собиралось рвануть с места. Она повела его в рощу.

— Неужели до этого дошло? — рыдала Маб. — Девочка, которую я растила, превратилась в воина, в убийцу на дороге! О, боги, когда вы проявите милость к королевству?

— Когда это им понадобится и ни минутой раньше, — сказала Гвенивер. — А теперь быстро залезайте в седло! Нам нужно убираться отсюда.

Глубокой ночью они добрались до Храма Луны, который находился на вершине горы. Территорию храма окружала каменная стена. Вместе со своими друзьями и вассалами отец Гвенивер выделил средства для строительства стены. С его стороны это была дальновидная щедрость, поскольку теперь она спасет его жену и дочерей. Если какой-нибудь опьяненный битвой воин окажется достаточно сумасшедшим, чтобы нарушить гейс и рискнуть гневом Богини, потребовав впустить его, стена задержит любого, пока он не придет в чувство.

У закрытых ворот Гвенивер кричала, не переставая, пока наконец не услышала испуганный голос, который сообщил, что верховная жрица сейчас придет. Закутанная в покрывало жрица чуть-чуть приоткрыла ворота и выглянула в щелочку, затем, узнав Долиан, распахнула их пошире.

— О, госпожа, с вашим кланом случилось самое худшее?

— Да. Вы приютите нас?

— С радостью. Но я не знаю, что делать с этим парнем, который приехал с вами.

— Это только Гвен, переодетая в одежду брата, — вставила сама Гвенивер. — Я подумала, нам лучше притвориться, будто с нами мужчина.

— Быстро заезжайте!

Обширная территория храма была погружена во мрак и освещалась только лунным светом. Там имелось много различных зданий, некоторые были каменными, другие наскоро собраны из дерева. Жрицы в наброшенных поверх ночных рубашек плащах собрались вокруг беженок. Одни отвели лошадей в конюшни; другие проводили Гвенивер и ее спутниц в длинный деревянный гостевой дом. Когда-то это было красивое место для паломниц благородного происхождения, но теперь его заставили кроватями и сундуками, и размещали там женщин всех сословий. Кровная вражда, которая только что сократила численность клана Волка до трех женщин, была лишь одной нитью в страшной ткани гражданской войны.

Освещая путь свечами, жрицы нашли для вновь прибывших пустые кровати в углу. Не обращая внимания на перешептывания и царящую вокруг тихую суматоху, Гвенивер повалилась на ближайшую постель и заснула, не сняв с себя даже сапог и пояса с мечом.

Проснувшись, она обнаружила пустую, погруженную в тишину спальню, наполненную светом, который проникал из узких окон, расположенных под крышей. Раньше Гвенивер так часто приходила в этот храм, что мгновение не могла даже вспомнить, для чего она здесь на сей раз: пришла, чтобы молиться о своем призвании, или представляет свой клан во время обряда, проводимого перед сбором урожая? Затем воспоминания вернулись — резко, как удар мечом.

— Авоик, — прошептала она. — О, Авоик!

Но слезы так и не пришли.

У Гвенивер все болело. Она встала, потянулась и прошла в трапезную, узкую комнату, заставленную столами для просящих убежища. Новообращенная в белом платье и зеленом апостольнике при виде Гвенивер вскрикнула, а потом рассмеялась.

— Прости, Гвен. На мгновение я подумала, что ты — парень. Садись и я принесу тебе каши.

Гвенивер расстегнула пояс с ножнами и положила его на стол. Потом провела пальцем по ножнам Авоика, окованным матовым серебром и украшенным спиралями и переплетающимися волками. По всем законам она теперь стала главой клана Волка, но сомневалась, что когда-либо сможет претендовать на это положение. Чтобы наследовать по женской линии, ей придется преодолеть больше препятствий, чем тьерин Буркан из клана Вепря.

Через несколько минут пришла Ардда, верховная жрица храма, и села рядом с ней. Ардда постарела, ее волосы стали седыми, а глаза окружали морщины. И все же ее походка и манера держаться все еще оставались легкими, как у молодой девушки.

— Ну, Гвен. Ты мне уже много лет говоришь, что хочешь стать жрицей. Как ты полагаешь, не настало ли для этого время?

— Не знаю. Вы же помните, что у меня всегда были сомнения относительно моего призвания. Но есть ли у меня теперь выбор?

— Не забывай: у тебя теперь роскошное приданое — земли клана Волка. Когда новости распространятся, готова поспорить: многие мужчины среди союзников твоего отца захотят приехать тебя спасать.

— Но, боги, я никогда не хотела выходить замуж!

С легким вздохом Ардда подняла руку и дотронулась до своей правой щеки, покрытой синей татуировкой, — изображением полумесяца. Мужчина, который с похотью дотронется до женщины с такой меткой, должен умереть. Не только господа благородного происхождения, но и любой свободнорожденный мужчина зарежет осквернителя, поскольку все знали: гнев Богини означал, что урожая не будет и ни один мужчина никогда больше не сможет зачать сына.

— Я не первый день знакома с тобой и понимаю: ты хочешь удержать земли клана Волка, — сказала Ардда. — А это означает замужество.

— Дело не только в землях. Я хочу, черт побери, чтобы мой клан продолжал жить. Пусть Богиня проклянет меня, если я позволю вонючим Вепрям одержать над нами верх!

— Мне бы не хотелось, чтобы ты ругалась в храме.

— Я и не ругалась. Если я дам клятву Богине, то право наследования перейдет к Макки. У нее всегда было много поклонников, даже с маленьким приданым.

— Но сможет ли твоя сестра править кланом?

— Конечно, нет. Но если я правильно подберу ей мужа — о, вы только послушайте меня! Как я собираюсь добраться до короля и представить свою петицию? Готова поспорить: Вепри прямо сейчас едут сюда, чтобы загнать нас в загон, как свиней.

Ее предсказание сбылось меньше, чем через час. Гвенивер беспокойно ходила взад и вперед по гостевому дому и вдруг услышала шум. У стены ржали кони, галдели мужские голоса.

Когда она побежала к воротам, к ней присоединились жрицы. Они кричали привратнице, чтобы та быстрее закрывала створки. Гвенивер как раз помогала задвинуть железную щеколду на место, когда всадники подъехали прямо к воротам. Цокали копыта, звенели кольчуги. Ардда уже стояла на узком мостике над воротами. Дрожа от ярости, Гвенивер взобралась наверх и присоединилась к ней.

На ровном участке под стеной храма мужчины из боевого отряда клана Вепря пытались успокоить своих лошадей. Те топтались и кружили на месте. Сам Буркан вывел коня из толпы всадников и подъехал прямо к воротам храма. Это был мужчина среднего возраста. В его густых темных волосах цвета воронова крыла и густых усах выделялось много седых. Гвенивер воспитывали в ненависти к нему, а теперь он погубил ее клан. Если бы она находилась ближе, то плюнула бы ему в лицо.

— Чего вы хотите? — крикнула Ардда. — Приближаться к Священной Луне готовыми к войне — значит, оскорблять Богиню.

— Мы не хотели никого оскорбить, Ваше Преосвященство, — крикнул он в ответ глубоким скрипучим голосом. — Просто я ехал очень быстро. Как я вижу, леди Гвенивер находится у вас и в безопасности.

— И она останется в безопасности, если только ты не хочешь, чтобы Богиня прокляла твои земли, чтобы они стали бесплодными.

— За кого вы меня принимаете? Чтобы я нарушил священное убежище? Я приехал, чтобы сделать госпоже предложение о мире. — Он повернулся в седле и обратился к Гвенивер: — Не одна кровная вражда заканчивалась свадьбой! Выходи замуж за моего второго сына и правь землями Волка от имени Вепря.

— Я никогда не позволю ни одному из твоих родственников дотронуться до меня даже одним грязным пальцем, ты, ублюдок! Чего ты ожидаешь от меня? Чтобы я поклялась в верности этому фальшивому королю, которому ты служишь?

Широкое лицо Буркана покраснело от ярости:

— В таком случае, я поклянусь тебе! Если ты не достанешься моему сыну, то не достанешься ни одному другому мужчине. И это касается и твоей сестры. Черт побери, если мне потребуется, я заберу твои земли по праву победителя.

— Ты забываешься, лорд! — вскричала Ардда. — Я запрещаю тебе находиться на земле храма больше одной минуты. Забирай своих людей и больше не угрожай той, которая почитает Богиню!

Буркан поколебался, затем пожал плечами и развернул коня. Он выкрикнул приказы, собрал своих людей и направился к дороге, проходящей на некотором удалении от подножия горы. Гвенивер сжала кулаки так сильно, что они заболели. Боевой отряд расположился на лугу с дальней стороны дороги. Считалось, что теперь Вепри находятся вне храмовых владений. Однако их позиция была идеальной для наблюдения за храмом.

— Они не смогут оставаться там вечно, — заметила Ардда. — Вскоре им придется отправиться в дан Дэверри, чтобы выполнить свои обязательства перед королем.

— Вы правы, но готова поспорить: они останутся там столько, сколько смогут.

Прислонившись к крепостному валу, Ардда вздохнула. Внезапно она стала выглядеть очень старой и усталой.

Двадцать четыре года назад король умер, не оставив наследника мужского пола, и его дочь, болезненная молодая девушка, вскоре последовала за ним. Однако у каждой из трех сестер покойного короля имелись сыновья от высокопоставленных мужей — гвербрета Кермора, гвербрета Кантрейя и наследного принца королевства Элдис. По закону трон должен был перейти к сыну старшей сестры, которая была замужем за гвербретом Кантрейя, но гвербрета сильно подозревали в том, что он отравил и короля, и принцессу. Гвербрет Кермора использовал это подозрение, чтобы захватить трон для своего сына. А затем принц Элдиса также выдвинул свои претензии — на основании того, что в жилах его сына течет двойная королевская кровь.

Поскольку отец Гвенивер никогда не стал бы служить иностранцу из Элдиса, то выбор клана Волка был сделан после того, как давно ненавидимые Вепри поддержали притязания Кантрейя.

Год за годом бушевали сражения за истинный приз — дан Дэверри.

Летом его занимала одна из противоборствующих сторон (в те годы в зимние месяцы боевые действия не велись) — только для того, чтобы через несколько лет он перешел к другой. После такого количества осад Гвенивер сомневалась, чтобы от Священного Города много осталось. Однако тот, кто им владеет, держит в своих руках королевскую власть.

Всю зиму он находился в руках Кантрейя, и вот теперь пришла весна. По всему королевству, раздираемому на части гражданской войной, претенденты на трон собирали своих вассалов и заново подтверждали прежние союзы. Гвенивер была уверена: к этому времени союзники ее клана уже находятся в Керморе.

— Послушай, Макки, — сказала она сестре. — Возможно, мы будем вынуждены задержаться здесь на все лето, но в конце концов кто-нибудь приведет боевой отряд и выручит нас.

Макла кивнула с несчастным видом. Они сидели в саду храма, на небольшой скамейке между рядами морковки и капусты. Макле недавно исполнилось шестнадцать лет. Обычно она считалась красивой девушкой, но сегодня ее светлые волосы были стянуты в неряшливый хвост, а глаза покраснели и опухли от слез.

— Я только надеюсь, что ты права, — проговорила наконец Макла. — А что, если никто не сочтет наши земли достойными войны? Даже если на тебе женятся — им все равно придется сражаться с гнилым старым Вепрем. И ты теперь не можешь позволить себе выделить мне приданое, поэтому я останусь гнить в этом ужасном храме всю оставшуюся жизнь.

— Не надо так ныть! Если я приму постриг, то ты получишь все наши земли. О таком приданом любая женщина может только мечтать.

— О-о! — У нее в глазах появилась надежда. — Ты всегда говорила о том, чтобы стать жрицей.

— Именно так. Не беспокойся. Мы еще найдем тебе мужа.

Макла улыбнулась.

Поток ее жалоб поднял сомнения в душе у Гвен. А что, если на самом деле никто не захочет брать земли клана Волка? Унаследовать эти территории — значит, унаследовать и связанную с ними кровную вражду. Всю жизнь Гвенивер слышала постоянные разговоры о войне и знала кое-что, что не ведала более невинная Макла: земли клана Волка расположены дурно со стратегической точки зрения. Они находятся как раз рядом с границей с Кантрейем и так далеко к востоку от Кермора, что защищать их трудно. А что если король в Керморе решит укрепить свою границу и отойдет назад?

Гвенивер оставила Макки в саду и отправилась на прогулку. Ее терзало беспокойство. Если бы она только могла добраться до Кермора и обратиться с просьбой к королю! Он считался безукоризненно честным человеком. Он выслушает ее. Главное — добраться до него…

Гвенивер взобралась на мостик над воротами. Уже прошло три дня с тех пор, как они приехали к храму. Буркан и его люди все еще стояли лагерем на лугу.

— Сколько же вы намерены там оставаться, ублюдки? — пробормотала Гвенивер себе под нос.

Как выяснилось, совсем недолго. На следующее утро Гвенивер взобралась на крепостной вал сразу после рассвета и увидела, как боевой отряд седлает коней и нагружает телеги припасами. Тем не менее, они все же оставили четырех человек и одну телегу с продовольствием — сторожить семью своего врага. Запасов им хватит на месяцы. Гвенивер бранилась всеми грязными ругательствами, какие когда-либо слышала, пока не выдохлась. Впрочем, она предполагала, что ожидать меньшего и не следовало. Если бы даже Буркан забрал всех своих людей, она никогда не смогла бы одна одолеть сто восемьдесят миль до Кермора.

— Если только я не, отправлюсь туда, как жрица, — заметила она вслух.

После того, как у нее на щеке появится синяя татуировка, Гвенивер станет неприкосновенной. На дорогах она будет в полной безопасности. Не в меньшей, чем целая армия. Священные клятвы дадут ей силы, она сможет отправиться к королю и просить о жизни своего клана. Она найдет какого-нибудь мужчину, подходящего для того, чтобы стать мужем Макки. Имя клана Волка возродится. Если Гвенивер преуспеет, то сможет вернуться сюда и жить в храме.

Она повернулась, прислонилась к крепостному валу и посмотрела вниз, на храмовую территорию. Новообращенные и жрицы, занимающие низкое положение, работали в саду или носили хворост в кухню. Несколько женщин в раздумьях прогуливались вокруг самого храма. Несмотря на активную деятельность, кипевшую здесь под теплым весенним, солнцем, эта земля оставалась погруженной в тишину.

Никто не разговаривал, если в том не было необходимости и даже тогда говорили только тихим голосом. На мгновение Гвенивер почувствовала, что ей стало трудно дышать. Грядущая будущность в качестве жрицы словно душила ее.

Внезапно Гвенивер впала в слепую, противоречащую здравому смыслу ярость. Она поймана в капкан. Волчица в клетке. Пытается перегрызть прутья, гневно бросаясь на них снова и снова. Ее ненависть к Буркану поднялась неудержимой волной, подобно похоти, а затем перекинулась на короля в Керморе. Она загнана в ловушку между ними, просит одного дать ей то, что принадлежит ей по праву, просит другого отомстить за нее. Гвенивер задрожала и замотала головой из стороны в сторону, словно желая сказать «нет» всей Вселенной.

Силой воли она заставила себя успокоиться. Если она сдастся сумасшедшей ярости, это не принесет ей пользы.

— Ты должна подумать, — сказала она себе. — И молиться Богине. Она — единственная надежда, которая у тебя осталась.

— Основная часть отряда снялась с места, — сообщил Дагвин. — Но они оставили четверых.

— Ублюдки! — рявкнул Рикин. — Относятся к нашей госпоже так, словно она — призовая лошадь или что-то в этом роде, и ее следует украсть!

Камлун кивнул с мрачным видом. Они трое были последними оставшимися в живых из боевого отряда клана Волка. На протяжении многих дней они стояли лагерем на поросших лесом возвышенностях за Храмом Луны, откуда могли наблюдать за женщиной, которую считали своей госпожой, дочерью лорда, которому поклялись в верности. Все трое служили клану Волка с детства и были готовы выполнять свои обязанности и теперь.

— А они хорошо несут вахту? — спросил Рикин. — Вооружены и готовы к схватке?

— Нет, не готовы, — Дагвин мрачно улыбнулся. — Когда я украдкой подобрался к ним, то увидел, как они сидят кружком в траве и играют в кости. Рукава их рубах закатаны.

— О, правда? Ну тогда давайте надеяться, что боги сделают их игру долгой и приятной.

Свободные мужчины, которые работали на землях храма, были исключительно преданы верховной жрице — отчасти потому, что она брала значительно меньшую часть урожая в качестве налогов, чем сделал бы господин благородного происхождения, но в основном потому, что считали честью для себя и своих семей служить Богине. Ардда была уверена в том, что один из них охотно отправится ради нее в долгое путешествие в дан Дэверри с посланием. По крайней мере, так она сказала Гвенивер.

— Это должно прекратиться! — объявила жрица. — Я не могу приказать этим людям из боевого отряда покинуть землю, которая мне не принадлежит, но, с другой стороны, я не собираюсь позволять этим Вепрям сидеть здесь все лето. Ты — не преступница, которая приехала сюда искать убежища от правосудия, поэтому у них нет никакого права держать тебя взаперти. И кроме того, мы все знаем, что они убили бы тебя, если бы смогли. Посмотрим, сможет ли король, которому служит Буркан, заставить его отозвать своих людей.

— Вы считаете, что король прислушается к вашему прошению? — спросила Гвенивер. — Готова поспорить: он хочет, чтобы наши земли находились в руках одного из его вассалов.

— Ему лучше бы ко мне прислушаться! Я прошу верховную жрицу в храме дана Дэверри вмешаться лично.

Гвенивер держала за узду верховую лошадь Ардды, когда жрица садилась в женское седло и поправляла длинное платье, затем пошла рядом с лошадью к воротам. Поскольку четыре представителя клана Вепря не пытались войти в храм, ворота стояли открытыми. Гвенивер и Липилла, привратница, назначенная на этот день, стояли рядом и наблюдали за тем, как выезжает Ардда. Она сидела в седле прямо и с вызовом. Когда она добралась до дороги, представители клана Вепря поднялись на ноги и низко и уважительно ей поклонились.

— Ублюдки, — пробормотала Гвенивер. — Они придерживаются букве закона, забывая о его духе.

— Именно так. Я вот думаю, соберутся ли они когда-нибудь тебя убить?

— Скорее, они отвезут меня к Буркану и насильно выдадут замуж. Но «вначале я умру!

Они обменялись обеспокоенными взглядами. Гвенивер знала Липиллу всю жизнь, точно также как всегда знала Ардду. Жрицы были близки ей, как тетки или старшие сестры. И тем не менее глубоко в сердце она сомневалась в том, что сможет навсегда разделить их жизнь.

Ардда направила коня на север. Она обогнула возвышенность и скрылась из вида. Мужчины из клана Вепря вернулись к игре в кости. Гвенивер обнаружила, что вспоминает того человека, которого убила, на дороге. Сейчас она страстно желала обеспечить этим четверым тот же вирд.

Хотя она могла бы отправиться в кухню и сделать там что-нибудь полезное, Гвенивер задержалась у ворот, лениво разговаривая с Липиллой и поглядывая на вольный простор холмов и лугов. На свободу, в которой ей было отказано. Внезапно обе женщины услышали отдаленный стук копыт, который быстро приближался с юга.

— Полагаю, Буркан прислал своим людям посыльных или что-то в этом роде, — заметила Липилла.

Казалось, воины из клана Вепря на лугу согласились с ее мнением, потому что встали, лениво потягиваясь, и повернулись на звук. Внезапно из лесочка вылетели три всадника в кольчугах, полном боевом вооружении, с мечами наготове. Вепри на мгновение застыли, а затем стали орать и ругаться, доставая оружие. Всадники бросились прямо на них. Гвенивер услышала, как Липилла закричала, когда один из Вепрей рухнул наземь с наполовину разрубленной головой. Лошадь поднялась на дыбы и пошатнулась, и тут Гвенивер увидела щит одного из нападавших.

— Волки!

Не раздумал, она уже бежала вниз по склону, держа меч в руке и не слыша, как Липилла умоляет ее вернуться. Пока Гвенивер бежала, упал второй Вепрь, третьего окружали два всадника, а четвертый вырвался и бросился прямо вверх по склону, словно пытаясь добраться до безопасного храма, который оскверняло само его присутствие.

Когда он увидел, что Гвенивер несется прямо на него, то помедлил, затем метнулся в сторону, словно чтобы обойти ее. С диким смехом, который вылетел у нее из горла как бы сам по себе, Гвенивер бросилась вперед. Удар пришелся Вепрю по правому плечу еще до того, как он смог парировать удар. Меч выскользнул из его беспомощных пальцев. Гвенивер снова рассмеялась и вонзила свой клинок в горло врагу. Брызнула яркая кровь, и враг упал. Смех победительницы зазвучал как зловещий крик баньши.

— Госпожа! — донесся голос Рикина. — О, клянусь демонами!

Яростный смех оборвался, Гвенивер ощутила холод. Когда она взглянула на труп, лежавший в луже крови у ее ног, то ее затошнило. Гвенивер смутно видела, как Рикин спешивается и бежит к ней навстречу.

— Госпожа! Госпожа Гвенивер! Вы меня узнаете?

— Что? — она в удивлении подняла голову. — Конечно, узнаю, Рикко. Разве я не знала тебя половину своей жизни?

— Госпожа, очень опасно впадать в неистовство, как только что произошло с вами.

Гвенивер почувствовала себя так, словно Рикин неожиданно плеснул ледяной воды ей в лицо. Мгновение она глупо смотрела на него, в то время как он рассматривал ее с беспокойством и вместе с тем ошеломленно. Рикину, светловолосому парню с широким загорелым лицом, было девятнадцать — как и ей. Он, по словам ее братьев, являлся одним из самых надежных людей в боевом отряде, а может, и во всем королевстве. Странно, что он смотрит на нее так, словно она вдруг стала опасна.

— Да, это как раз оно и было, госпожа. Боги, у меня кровь застыла в венах, когда я услышал этот ваш смех.

— Моя застыла в два раза сильнее. Неистовство. Клянусь самой Богиней, это оно и было.

Второй боец, Дагвин, — темноволосый, стройный, постоянно улыбающийся — подвел к ним коня и поклонился Гвенивер:

— Жаль, они оставили только четверых, госпожа. Вы сами могли бы справиться по крайней мере с двумя.

— Может, даже с тремя, — сказал Рикин. — А где Кам?

— У него беда с лошадью. Один из этих ублюдков сумел махнуть мечом в нужном направлении.

— Ну, теперь у нас есть их лошади и вся их провизия, — Рикин бросил взгляд на Гвенивер. — Мы скрывались в лесу, госпожа. Ждали момента, чтобы нанести удар. Мы решили, что сам глава клана Вепря не может сидеть здесь все чертово лето, и оказались правы. Кстати, дан разрушен до основания. Мы проехали назад и нашли одно пепелище.

— Я предполагала, что так и будет. А что с Блейддбиром?

— Все еще стоит. Там нас накормили, дали с собой припасов, — Рикин отвернулся, явно стараясь скрыть навернувшиеся слезы. — Видите ли, Вепри поймали наш боевой отряд на дороге. Едва рассвело, и мы едва успели одеться, когда ублюдки ринулись вниз с возвышенности, даже не бросив вызов и ни разу не протрубив в рог. У них было в два раза больше людей, чем у нас, поэтому лорд Авоик закричал, чтобы мы бежали, спасая свою жизнь. Наши не смогли сделать этого достаточно быстро. Простите меня, госпожа. Я должен был умереть там с ним, но затем я подумал о вас — то есть, о вас и всех прочих женщинах клана, — поэтому решил, что лучше погибну, охраняя вас.

— И мы тоже, — вставил Дагвин. — Но мы опоздали. Нам приходилось быть, черт побери, очень осторожными. По всем дорогам Впери. К тому времени, как мы добрались до дана, он уже горел. Мы все чуть не сошли с ума, думая, что вас убили, но Рикко сказал, что вы могли добраться до храма.

— Поэтому мы направились сюда, — подхватил Рикин. — А когда обнаружили вонючих Вепрей, стоящих лагерем у ворот, то поняли, что вы внутри.

— Так и оказалось, — кивнула Гвенивер. — А теперь поступим так. Вы, ребята, берите этих лошадей и телегу с припасами и ступайте вверх по склону. Позади храма находится несколько хижин для мужей тех паломниц, которые приезжают сюда на день или два. Вы сможете остановиться там, пока я решаю, что мы будем делать дальше.

Дагвин поспешил исполнить приказ, а Рикин заколебался, потирая грязное лицо тыльной стороной еще более грязной ладони.

— Нам лучше похоронить этих Вепрей, госпожа, — выговорил он. — Мы не можем оставить это занятие святым женщинам.

— Ты прав, — кивнула Гвенивер. — Ха! Интересно, что верховная жрица скажет по этому поводу. Но об этом беспокоиться мне, не тебе. Спасибо за то, что спасли меня.

В ответ он улыбнулся, слегка растянув губы, а затем поспешил вслед за остальными.

Ардду отнюдь не обрадовало известие о том, что возле ее ворот убили четверых человек. Тем не менее она смирилась со случившимся и даже заметила, что, возможно, это Богиня наказала Вепрей за их нечестивость.

— Несомненно, — сказала Гвенивер. — Потому что это Она убила одного из них. Я была только мечом в Ее руках.

Ардда резко взглянула на Гвенивер. Они сидели у нее в кабинете, пустой комнате с голыми каменными стенами. Из мебели здесь имелись только полка, где стояли шесть священных книг, и стол, заваленный счетами храма. Даже теперь, когда решение было уже принято, Гвенивер продолжала все обдумывать и взвешивать. Когда-то верхом ее честолюбивых мечтаний было сделаться верховной жрицей и получить этот кабинет в свое распоряжение.

— Я молилась Ей всю вторую половину дня, — продолжала Гвенивер. — Я собираюсь покинуть вас, госпожа. Я собираюсь дать клятву Луне и передать мой клан Макле. Затем я возьму своих людей и отправлюсь в Кермор, чтобы представить королю петицию от клана Волка. После того, как у меня на щеке появится татуировка, у Вепрей не будет оснований причинять мне зло.

— Так-то оно так, но это все равно опасно. Мне не хочется отпускать тебя на большие дороги в эти дни всего с тремя всадниками в качестве эскорта. Кто знает, на что способны сейчас мужчины — даже когда перед ними жрица?

— Не просто трое всадников, госпожа. Четыре воина. Я — четвертая.

Ардда замерла, начав понимать, что имеет в виду Гвенивер.

— Разве вы не помните, как рассказывали мне о четвертом лике Богини? — продолжала Гвенивер. — Ее темной стороне, когда Луна становится кровавой и черной? Мать, которая поедает своих детей.

— Гвен. Только не это.

— Это. — Тряхнув головой, Гвенивер встала и принялась вышагивать по комнате. — Я собираюсь взять своих людей и вступить в войну. Слишком много времени прошло с тех пор, как воительница, давшая клятву Луне, сражалась в Дэверри.

— Тебя убьют, — Ардда тоже поднялась на ноги. — Я не имею права допустить это.

— Разве кто-то из нас имеет право позволять или не позволять что-то, если меня призывает Богиня? Сегодня я почувствовала на себе Ее руки.

Их взгляды встретились. Это был поединок двух воль. Когда Ардда отвернулась первой, Гвенивер поняла, что она больше не ребенок, а женщина.

— Есть способ проверить вдохновение, которое посетило тебя, — наконец сказала Ардда. — Приходи ночью в храм. Если Богиня дарует тебе видение, я не посмею больше запрещать тебе это. Но если Она этого не сделает…

— В этом вопросе да будет мне ваша мудрость руководством.

— Договорились. А что, если Она дарует тебе видение, но не то, которого ты ожидаешь?

— Тогда я в любом случае дам Ей клятву. Время пришло, госпожа. Я хочу услышать тайное имя Богини и принять постриг.

Готовясь к церемонии, Гвенивер постилась. Пока остальные трапезничали, она набрала воды из колодца и разогрела себе ванну у очага в кухне. Одеваясь после ванны, девушка замерла, разглядывая рубашку своего брата, которую в прошлом году сама украсила вышивкой. Рубашку украшали красные волки ее клана, шагающие широкими шагами. Каждого волка окружала переплетающаяся тесьма. Узор так хитро вился вокруг, что представлял собой сплошное сплетение полос, нигде не прерывавшихся. «Мой вирд — такая же путаница, кругом схваченная цепями», — сказала она себе.

При этой мысли по телу Гвенивер пробежал холодок и пришло ощущение, что она выразила суть лучше, чем могла знать.

Ей вдруг стало страшно. Не из-за того, что она, возможно, погибнет в битве; Гвенивер знала, что ее убьют, может быть, вскоре, может — через много лет. Черная Богиня всегда призывает своих жриц принести последнюю жертву, когда Она решит, что время пришло. А предупреждения Богини — это как раз пробежавший по телу холодок. Гвенивер взяла пояс с ножнами, но помедлила, испытывая искушение бросить его на пол, затем все-таки пристегнула его и вышла из комнаты.

Круглый деревянный храм стоял в центре территории. По обеим сторонам двери росли искривленные кипарисы, напоминающие языки пламени. Их привезли из далекого Бардека. На протяжении многих холодных зим за ними очень тщательно ухаживали. Когда Гвенивер прошла мимо, то почувствовала прилив силы, словно через эти двери входила в другой мир. Девять раз она постучала в дубовую дверь и подождала, пока девять приглушенных стуков не ответили ей изнутри. Затем Гвенивер открыла дверь и вошла в слабо освещенное помещение. Там горела всего одна свеча. Ее ожидала жрица, одетая в черное.

— Иди в этой одежде в храм. И возьми с собой меч. Так приказала верховная жрица.

Во внутреннем святилище стены из отполированного дерева блестели в свете девяти масляных ламп, а пол был выстлан свежим тростником. У дальней стены стоял алтарь — огромный валун.

Человеческая рука не обрабатывала его, за исключением одной только верхней части, которая была отполирована, как столешница.

За ним висело огромное круглое зеркало, единственный образ Ее, который позволяла Богиня в своих храмах.

Одетая в черное Ардда стояла слева от алтаря.

— Вынь меч из ножен и положи его на алтарь.

Гвенивер поклонилась зеркалу, затем выполнила приказ верховной жрицы. Через боковую дверь в безмолвии вошли три старшие жрицы и встали в ожидании справа. Они станут свидетельницами клятвы.

— Мы собрались, чтобы просвятить и принять ту, которая будет служить Богине Луны, — объявила Ардда. — Мы все знаем Гвенивер из клана Волка. Есть ли какие-нибудь возражения?

— Никаких, — хором произнесли три женщины. — Она известна нам, как благословленная Нашей Госпожой.

Верховная жрица повернулась к Гвенивер:

— Клянешься ли ты служить Богине все дни и ночи твоей жизни?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты никогда не познать мужчину?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты никогда не предать тайну священного имени?

— Клянусь.

Ардда подняла руки и три раза хлопнула в ладоши, затем еще три раза, потом опять, всегда с равными промежутками между хлопками.

Всем своим существом Гвенивер ощутила торжественность мгновения.

И вместе с тем блаженное спокойствие, медовая сладость разлилась по ее телу. Наконец решение принято, и она дала клятву.

— Из всех богинь Наша Госпожа не имеет имени, известного простым людям, — продолжала Ардда. — Мы слышим об Эпоне, мы слышим о Сироне, мы слышим об Аранродде, но Наша Госпожа всегда — просто Богиня Луны, — она повернулась к трем свидетельницам. — А почему это так?

— Имя — это секрет.

— Это тайна.

— Это загадка.

— И тем не менее это загадка, которую легко отгадать, — сказала Ардда после ответов свидетельниц. — Каково имя Богини?

— Эпона.

— Сирона.

— Аранродда.

— И все остальные имена, — произнесли они хором.

— Вы сказали правильно, — Ардда повернулась к Гвенивер. — Вот он, ответ на загадку. Все богини — это одна богиня. У нее — все имена и ни одного имени, потому что она — Единственная.

Гвенивер начала дрожать от неистовой радости.

— Независимо от того, как Ее называют мужчины и женщины, Она — Единственная, — продолжала Ардда. — И есть только одни священнослужительницы, которые служат Ей. Она — как чистый свет солнца, когда он разливается по небу, напоенному влагой дождя, и превращается в радугу, многоцветную, но единую в основе.

— Я долго так думала, — прошептала Гвенивер. — Теперь я знаю точно.

И снова верховная жрица девять раз хлопнула в ладоши и повернулась к свидетельницам.

— Гвенивер больше не просто девушка из благородной семьи, но новая жрица. Как она должна служить Богине? Пусть преклонит колени у алтаря и просит ответа.

Гвенивер опустилась на колени перед своим мечом. Она видела себя в зеркале, туманную фигуру в мерцающем свете, но едва узнавала лицо, остриженные волосы, мрачно сомкнутые губы, горящие жаждой мести глаза.

«Помоги мне, о Правительница Небес, — молилась она про себя. — Я хочу крови и мести, а не слез и оплакивания мертвых.»

— Посмотри в зеркало, — прошептала Ардда. — Проси Ее прийти к тебе.

Гвенивер развела руки на алтаре и стала смотреть. Вначале она ничего не видела, кроме своего лица и храма за спиной. Когда Ардда высоким голосом начала напевать заунывную песню-плач на древнем языке, девушке показалось, что масляные лампы замигали в такт словам. Песня становилась то громче, то тише, она пробиралась по храму, как холодный северный ветер. Свет в зеркале изменился, затуманился, стал тьмой, дрожащей тьмой, холодной, как небо без звезд. А песня продолжала плакать древними словами. Гвенивер почувствовала, как волосы у нее встали дыбом, когда во тьме зеркала появились звезды. В бесконечном небе началось кружение — таинственный надзвездный танец. Среди звезд постепенно проступил образ Другой.

Она парила над звездами, Ее лицо было мрачным. Сознание притупилось и одурманилось, кровь застыла в жилах, когда Она покачала головой и накрыла небо огромной гривой черных волос. Гвенивер едва могла дышать, когда темные глаза посмотрели на нее. Это была Богиня Темного Времени, чье сердце пронзено мечами. От тех, кто станет поклоняться Ей, она потребует равноценной жертвы.

— Госпожа, — прошептала Гвенивер. — Прими меня. Я всегда буду служить Тебе.

Глаза Богини долго рассматривали ее, яростные, горящие, холодные. Гвенивер чувствовала присутствие везде вокруг себя, словно Богиня стояла рядом с ней, и за ней, и перед ней.

— Возьми меня, — прошептала девушка. — Я — ничто, я — только меч в Твоей руке.

Меч на алтаре засветился, и по нему побежал кроваво-красный свет, посылая отсветы вверх таким образом, что зеркало стало красным. Песня прекратилась. Арма увидела знак.

— Поклянись Ей, — голос верховной жрицы дрожал, — что ты будешь жить и… — тут голос дрогнул. — И умрешь у Нее на службе.

— Клянусь.

Глаза Богини в зеркале излучали радость. Свет на мече плясал, как огонь, затем исчез. Сразу после этого зеркало потемнело, на нем появились звезды, потом осталась только чернота.

— Клятва принята! — Ардда хлопнула в ладоши, звук эхом разнесся по храму.

Зеркало отразило бледное, покрытое потом лицо Гвенивер.

— Она пришла к тебе, — сказала верховная жрица. — Она дала тебе благословение, которое многие назвали бы проклятием. Ты сделала свой выбор и дала клятву. Служи Ей хорошо, или смерть будет меньшей из твоих бед.

— Я никогда не предам Ее. Как я могу предать Ее — после того, как посмотрела в глаза Ночи?

Все еще дрожа, Гвенивер встала и взяла свой меч.

— Я никогда не думала, что Она примет тебя, — Ардда едва не рыдала. — Но теперь все, что я могу сделать, — это молиться за тебя.

— Где бы я ни оказалась, я всегда буду ценить эти молитвы.

В храм вошли еще две жрицы. Одна несла серебряную чашу с голубым порошком, другая — пару тонких серебряных игл.

Когда они увидели меч в руках Гвенивер, то обменялись удивленными взглядами.

— Сделайте ей метку на левой щеке, — приказала Ардда. — Она служит Госпоже Тьмы.

Благодаря провизии; которую они захватили у Вепрей, Рикин и другие впервые за много дней плотно позавтракали горячим. Они ели овсяную кашу и соленый бекон. Эти воины не знали, чему больше радоваться — сытной трапезе или временной безопасности. Они как раз заканчивали завтракать, когда Рикин услышал, как кто-то подводит к их хижине коня. Он тут же вскочил на ноги и ринулся наружу, держа меч наготове, — на тот случай, если Вепрь отправил шпиона. Но это была Гвенивер, одетая в одежду своего брата и ведущая в поводу большого серого боевого коня. В свете утреннего солнца ее левая щека казалась обожженной, так она распухла и покраснела, а в центре выделялось изображение синего полумесяца. Все трое воинов-Волков уставились на нее, не произнося ни слова. Гвенивер бесстрастно улыбнулась им.

— Госпожа… — наконец выдавил из себя Дагвин. — Значит, вы остаетесь в храме?

— Нет. Сегодня же мы отправляемся в Кермор. Берите столько провизии, сколько могут унести лошади.

Не задавая вопросов, все трое покорно кивнули. Рикин не мог отвести взгляда от лица Гвенивер. Хотя никто никогда не назвал бы Гвенивер красивой (ее лицо было слишком широким, а нижняя челюсть — чересчур мощной), она все же была привлекательной — высокая и стройная, обладающая грацией дикого животного. Много лет Рикин безнадежно любил ее. Каждую зиму он обычно сидел на краю зала ее брата и наблюдал за ней — недостижимой, находящейся в другой стороне зала вместе с членами своей семьи. То, что она дала клятву Богине, приносило ему мрачное удовлетворение. Теперь она никогда не достанется ни одному другому мужчине.

— Что-то не так? — спросила Гвенивер у Рикина.

— Ничего, госпожа. Если я имею право спросить… Я думал о татуировке. Почему она на левой стороне вашего лица?

— Ты имеешь полное право знать. Эта метка свидетельствует о том, что я — поклявшаяся Луне воительница. — Гвенивер улыбнулась, и юноше вдруг показалось, что она превратилась в другую женщину, холодную, с суровым взглядом, яростную. — А вы все думали, что подобное существует только в песнях бардов, не так ли?

Рикин сглотнул, удивленный так, словно она дала ему пощечину. Дагвин резко втянул ноздрями воздух.

— Теперь главой клана Волка является леди Макла, — продолжала Гвенивер. — Она назначила меня капитаном своего боевого отряда до тех пор, пока не выйдет замуж и ее муж не приведет с собой своих воинов. Если мы к тому времени все еще будем живы, то у вас будет выбор: дать клятву ее мужу или следовать за мной. А сейчас мы отправляемся в Кермор на летние сражения. Волки поклялись привести людей, а клан Волка никогда не нарушает клятву.

— Хорошо, госпожа, — сказал Рикин. — Возможно, нам далеко до боевого отряда, но если кто-нибудь скажет о нашем капитане что-то не так, то я лично перережу ублюдку горло.

Направляясь в Кермор, они двигались осторожно на тот случай, если кто-то из Вепрей караулит на дорогах. Когда небольшой отряд пробирался по узким тропинкам через холмы, Дагвин и Камлун по очереди ехали впереди. Хотя до Кермора было десять дней пути, безопасность ждала их гораздо ближе — в дунах старых союзников клана Волка на юге и востоке. Два дня они огибали владения клана Волка, не смея следовать по своим собственным землям. Вепри могли быть везде.

Утром третьего дня маленький отряд пересек реку Нерр по броду, которым редко пользовались, и взял направление на восток, к землям клана Оленя. Этой ночью они встали лагерем у края леса, которым Олени и Волки пользовались совместно, как охотничьим заповедником. Вид знакомых деревьев вызвал у Гвенивер слезы, в особенности, когда она вспомнила, как ее братья любили здесь охотиться.

Пока мужчины стреноживали лошадей и разбивали лагерь, Гвенивер беспокойно расхаживала взад-вперед. Она начинала испытывать сильные сомнения. Одно дело — говорить о том, чтобы самой отправиться на войну, совсем другое — понимать, что жизнь людей, составляющих ее крошечный боевой отряд, зависит от того, насколько хорошим или дурным командиром она окажется.

Сказав, что идет собирать хворост для костра, Гвенивер отправилась в лес и бродила между деревьев, пока не нашла маленький ручей, который тихо бежал по камням и между поросших папоротниками берегов. Старые дубы отбрасывали тени, которые, казалось, лежали там с начала времен.

— Богиня, правильную ли дорогу я избрала? — прошептала Гвенивер.

В мерцающей поверхности ручья она не увидела никаких знамений.

Когда девушка достала меч из ножен и посмотрела на лезвие, то вспомнила, как оно светилось огнем на алтаре Богини, и ей показалось, что она чувствует, как вокруг нее собрались призраки умерших: Авоика, Мароика, Беноика и ее отца Каддрика. Высокие мрачные мужчины, которые всегда господствовали над ней. Их чувство собственного достоинства и честь выковали и ее.

— Я никогда не позволю, чтобы вы остались неотомщенными.

Она услышала, как они вздохнули от горечи своего вирда. А может, это просто ветер гулял среди деревьях, потому что призраки ушли так же молча и быстро, как собрались. Тем не менее, Гвенивер знала: Богиня дала ей знак, точно так же, как в тот миг, когда Она благословила ее меч.

— Месть! Мы отомстим ради Богини.

Все еще держа меч в руке, Гвенивер направилась назад, к своим воинам, но тут услышала, как хрустнула ветка у нее за спиной. Гвенивер резко развернулась и подняла меч.

— Выходи! — крикнула она. — Кто беспокоит жрицу Темного Времени?

Из-за кустов вышли двое мужчин в порванной грязной одежде, с давно небритыми лицами и спутавшимися волосами.

Они держали мечи наготове.

Пока они, прищурившись, оглядывали ее, Гвенивер почувствовала, как Богиня собирается за ее спиной. То было ощутимое присутствие сверхъестественного, от которого у нее волосы встали дыбом. Гвенивер посмотрела на мужчин с холодной улыбкой, которая, казалось, появилась у нее на лице сама по себе.

— Вы так и не ответили мне, — сказала Гвенивер. — Кто вы такие и что здесь делаете?

Темноволосый стройный парень с легкой улыбкой бросил взгляд на другого, однако его рыжий товарищ отрицательно покачал головой и шагнул вперед.

— Есть ли здесь поблизости храм, госпожа? — спросил он. — Или ты — отшельница в этом лесу?

— Я несу свой храм в седельных вьюках. Раньше вы никогда не встречали жрицу, давшую такую клятву, как я. И, несомненно, никогда больше не встретите.

— У нее на лице метка, это да, — вставил темноволосый. — Но я готов поспорить, что она…

— Попридержи язык, Драуд, — рявкнул рыжий. — Во всем этом кроется что-то странное, черт побери. А теперь скажи, госпожа, неужели ты в самом деле одна в этом проклятом лесу?

— А что вам до того, одна я или нет? Богиня видит святотатство независимо от того, как далеко от людских глаз оно происходит.

Когда Драуд начал говорить, Гвенивер шагнула вперед и взмахнула мечом, проведя дугу в воздухе, словно вызывая на поединок. Она поймала взгляд противника и держала его, борясь с ним силой воли. Гвенивер ощущала присутствие Богини у себя за спиной — темную тень. На губах девушки застыла страшная улыбка. Драуд первым отступил назад, его глаза округлились от страха.

— Она — сумасшедшая, — прошептал он.

— Я сказал: попридержи язык! — рявкнул рыжий. — Есть полоумные, а есть отмеченные божеством, ты, уродливый ублюдок! Госпожа, прости, что побеспокоили тебя. Ты благословишь нас от имени своей Богини?

— О, с радостью, но вы сами не знаете, о чем просите, — внезапно она рассмеялась. — Следуйте за мной.

Гвенивер развернулась и широкими шагами пошла между деревьев. Она слышала, как они тронулись за ней, причем Драуд шепотом возражал приятелю, но ни разу не оглянулась, пока не добралась до лагеря. Когда Рикин увидел, что за Гвенивер идут какие-то незнакомые оборванцы, то крикнул остальных и бросился ей навстречу с мечом в руке.

— Все в порядке, — сказала Гвенивер. — Возможно, я нашла для нас пару рекрутов.

Присутствующие какое-то время пораженно смотрели друг на друга.

— Драуд! Абрин! — выпалил Рикин. — Что, именем богов, с вами случилось? Где остальные ребята из вашего боевого отряда?

И только тогда Гвенивер рассмотрела едва заметные гербы на их грязных рубахах — олени.

— Мертвы, — сообщил Абрин холодным и ровным тоном. — И с ними лорд Мейр. Проклятая большая группа из Кантрейя сильно ударила по нам пять дней назад. Дан стерт с лица земли, и пусть боги проклянут меня, если я знаю, что случилось с женой нашего господина и его детьми.

— Видите ли, мы пытались добраться до клана Волка, — добавил Драуд. Он горько улыбнулся, лицо его исказила гримаса. — Как я понимаю, нам бы от этого не было никакой пользы, черт побери.

— Никакой, — подтвердила Гвенивер. — Наш дан тоже стерт с лица земли. Вы голодны? У нас найдется еда.

Жадно заглатывая сухари и сыр, словно это были самые изысканные лакомства, Абрин и Драуд рассказали свою историю. Примерно сто пятьдесят воинов из числа собственных людей фальшивого короля обрушились на представителей клана Оленя, как раз когда они покидали свой дан, чтобы отправиться в Кермор. Точно так же, как Авоик, лорд Мейр приказал своим людям разбегаться, но у Абрина и Драуда убили лошадей, когда они пытались вырваться. Люди из Кантрейя не стали их преследовать, они направились прямо в дан и ворвались туда без предупреждения до того, как защитники успели запереть ворота.

— Во всяком случае, они туда ворвались, — заключил Абрин. — В любом случае, дан был уже взят, когда мы направлялись сюда.

Гвенивер кивнула и задумалась.

— Так, — произнесла она наконец. — Похоже, они планировали этот набег одновременно с налетом на нас. Я вижу, чего хотят добиться эти вонючие хорьки. Им нужно изолировать земли клана Волка, чтобы Вепрям было легче их удержать.

— Свиньям будет тяжело захватить наши земли, — заметил Абрин. — У лорда Мейра два брата на службе у истинного короля.

— Навряд ли они станут рисковать, пытаясь удержать земли вашего клана, — сказала Гвенивер. — Они слишком далеко на юге. Но стерев дан с лица земли и убив вашего господина, враги убрали нашего ближайшего союзника. Теперь они попытаются установить сильные позиции на владениях Волка, а позднее примутся кусать Оленя.

— Правильно, — Абрин посмотрел на нее с искренним восхищением. — Госпожа определенно разбирается в военных делах.

— А когда я разбиралась в чем-то еще, кроме этой войны? Теперь послушайте. У нас есть запасные лошади. Присоединяйтесь к нам, если хотите, но предупреждаю вас: Богиня, которой я служу, — это богиня тьмы и крови. Именно это я имела в виду, когда говорила об Ее благословении. Хорошо подумайте перед тем, как его принимать.

Они и в самом деле думали об этом, разглядывая ее все то время, пока она говорила. Наконец от лица обоих высказался Абрин:

— А что нам еще остается, госпожа? Мы — никто, только пара обесчещенных воинов без господина, которому мы поклялись служить, без клана, который мог бы нас принять.

— Значит, решено. Вы выполняете мои приказы, и я обещаю вам: у вас будет шанс отомстить.

Они улыбнулись с искренней благодарностью. В те дни воин, который пережил сражение, в котором погиб его господин, считался опозоренным. Ему отказывали в пристанище и куда бы он ни направился, везде над ним смеялись.

Боевой отряд двинулся на юг, к Кермору. По дороге они подобрали еще несколько человек, вроде Абрина и Арауда, — некоторые оказались уцелевшими бойцами из отряда клана Оленя; другие упрямо молчали о своем прошлом, но все они были в достаточном отчаянии, чтобы не удивляться при виде жрицы во главе боевого отряда. В конце концов у Гвенивер собралось тридцать семь воинов — всего на три человека меньше, чем клялся привести Авоик. Эти люди с такой радостью давали ей клятву и с такой легкостью принимали ее саму, что Гвенивер оставалось только удивляться. В последнюю ночь, что они провели в пути, она делила костер с Рикином, который прислуживал ей.

— Скажи мне кое-что, — обратилась она к нему. — Как ты думаешь, эти парни все еще будет выполнять мои приказы, когда мы окажемся в Керморе?

— Конечно, госпожа, — Рикин, казалось, удивился вопросу. — Ты сняла их с дорог и дала им право снова почувствовать себя мужчинами. Кроме того, ты — жрица.

— А это имеет для них значение?

— О, двойное. Послушай, мы же все слышали эти рассказы о поклявшихся Луне воительницах, не так ли? Но еще удивительнее — увидеть такую жрицу на самом деле. Понимаешь, большинство парней считают, что это знак. Это вроде двеомера, и ты — отмеченная двеомером. Мы все знаем, что это принесет нам удачу.

— Удачу? О, удачи вам это не принесет, а только благосклонность Луны в Ее Темное Время. Ты в самом деле хочешь такой благосклонности от Богини, Рикин? Это суровая вещь, холодный ветер из Других Земель.

Рикин содрогнулся, словно на самом деле вдруг почувствовал дуновение этого ветра. Он долго неотрывно смотрел в костер.

— Это все, что мне осталось, — наконец вымолвил он. — Я следую за тобой, а ты следуешь за Богиней, и мы посмотрим, что Она принесет нам обоим.

Кермор находился в устье реки Белавер, которая естественно делила королевство на две части. В устье она разливалась, образуя широкую гавань среди белых известняковых отложений. Более шестидесяти тысяч человек скрывались за высокими каменными стенами Кермора. Теперь, после того, как дан Дэверри опустел, это был самый большой город в королевстве. От длинной линии причалов и пирсов город растянулся вверх по течению реки. Во все стороны разбегались петляющие улочки — подобно тому, как круги расходятся по воде после падения камня.

Пока гвербреты обеспечивали его безопасность, торговля с Бардеком делала город богатым. Крепость внутри крепости, дан Кермор стоял на невысокой искусственной горе в центре города недалеко от реки. Внутри двойного кольца стен находился каменный комплекс брохей, каменные надворные постройки и каменные казармы, все покрытые шифером; нигде не было ни куска дерева, которое могло бы загореться от горящей стрелы, выпущенной врагом. Перед главными воротами находились барбаканы, покрытые железом ворота открывались и закрывались при помощи лебедки.

Когда Гвенивер вела свой боевой отряд по мощеному открытому двору, слышались приветственные крики:

— Это клан Волка! Клянусь всеми богами, это клан Волка!

Люди выходили из броха и казарм, чтобы взглянуть на прибывших, а пажи, одетые в королевские цвета, красный и серебряный, выбежали их поприветствовать.

— Мой господин, — выпалил один парень. — Мы слышали, что вас убили!

— Убили моего брата, — ответила Гвенивер. — Иди скажи королю, что прибыла леди Гвенивер с намерением выполнить клятву лорда Авоика.

Выпученными глазами паж уставился на татуировку у нее на лице, затем ринулся назад в брох. Рикин подъехал к Гвенивер и улыбнулся.

— Они посчитали тебя призраком из Других Земель. Приказать нашим людям спешиваться?

— Да. Ты уже много дней выполнял работу капитана. Пришло время мне объявить официально: ты — капитан боевого отряда.

— Госпожа очень высоко меня ценит.

— Рикко, ты никогда не страдал от избытка скромности, и не надо теперь изображать смущение.

Он рассмеялся, изобразил в седле полупоклон и повернул коня к подчиненным.

Ожидая возвращения пажа, Гвенивер стояла рядом со своим конем и осматривала комплекс брохей. Хотя братья рассказывали ей о великолепии Кермора, сама она никогда раньше здесь не бывала. Массивная башня высотой в целых семь этажей присоединялась к трем более низким полубашням, и темно-серое строение поднималось к небесам, словно кулак гиганта, превращенный в камень двеомером. Рядом находилось достаточно казарм и конюшен, чтобы расквартировать сотни людей. Надо всем этим висел серебристо-красный флаг, гордо объявляя о том, что король находится в резиденции.

Осмотрев собирающуюся толпу, Гвенивер увидела, что все господа благородного происхождения наблюдают за ней и боятся заговорить, пока король не примет решение по странному вопросу. Как раз в тот момент, когда она ругала пажа за медлительность, обитые железом двери распахнулись, и вышел сам король в сопровождении пажей и советников.

Глин, гвербрет Кермора — или король всего Дэверри, как он предпочитал именоваться, — выглядел лет на двадцать пять. Он был высоким мужчиной плотного сложения, с золотистыми волосами, уложенными в соответствии с королевской модой так, что они обрамляли его квадратное лицо львиной гривой. В его глубоко посаженных глазах Гвенивер увидела такое затравленное выражение, что задумалась: не потерял ли он недавно какого-нибудь близкого родственника.

Гвенивер с благоговейным трепетом склонилась перед ним. Всю жизнь она слышала об этом человеке, и вот теперь он был рядом. С легкой улыбкой на губах он рассматривал ее, не скрывая удивления.

— Встаньте, леди Гвенивер, — проговорил Глин. — Не хочу показаться грубияном, но я никогда не думал, что доживу до того дня, когда женщина приведет мне людей.

Гвенивер изобразила реверанс — насколько это возможно в бриггах.

— Мой уважаемый сеньор, клан Волка никогда не нарушал данную им клятву. Ни разу за все эти долгие годы войны.

— Я очень хорошо это знаю и помню, — Глин колебался, тщательно подбирая слова. — Я знаю, что у вас есть сестра. Несомненно, позднее, после того, как отдохнете, вы захотите поговорить со мной о судьбе клана Волка.

— Захочу, мой господин, и посчитаю честью для себя, если вы обратите свое внимание на этот вопрос.

— Конечно я решу его. Вы останетесь со мной на какое-то время, как почетная гостья, или вам нужно немедленно возвращаться в свой храм?

Это был критический момент, и Гвенивер сердцем призвала Богиню на помощь.

— Мой сеньор, сама священная Луна избрала меня, чтобы служить ей мечом, — объявила Гвенивер. — Я пришла просить вас, чтобы вы позволили мне оставить за собой мое прежнее место — главы моего боевого отряда. Разрешите мне отправиться с вашей армией и жить по вашему приказу.

— Что? — Король разом забыл о протоколе. — Вы, должно быть, шутите! Что нужно женщине в битве? Для чего вам участь воина?

— Я ищу того же, что ищет любой мужчина, мой сеньор: чести, славы и шанса убить врагов короля.

Глин колебался, уставившись на татуировку, словно вспоминая старые предания о тех, кто служил Богине Темного Времени, а затем повернулся к боевому отряду.

— Так, ребята! — крикнул он. — Вы готовы признать женщину в качестве своего командира?

Все до одного члены боевого отряда крикнули: «да!». Дагвин смело добавил, что Гвенивер обладает двеомером.

— Тогда я посчитаю добрым знаком появление при моем дворе воительницы Луны, — объявил Глин. — Хорошо, госпожа. Я даю вам это право.

По мановению руки Глина прибежали слуги. Конюхи взяли под уздцы лошадей, всадники из личного боевого отряда короля направились к Рикину, чтобы проводить его людей в казармы; советники оказались рядом с Гвенивер, кланяясь ей; двое помощников камерария поспешили проводить ее в большой зал.

Вид большого зала поразил ее. Он был огромен. Там помещалось свыше ста столов для членов боевых отрядов и имелись четыре огромных камина. Серебристо-красные знамена висели среди прекрасных шпалер на стенах, а пол покрывала не солома, а цветные шиферные плитки. Гвенивер стояла, разинув рот, как простая деревенская девушка, когда камерарий, которого звали лорд Оривейн, поспешил поздороваться с ней.

— Приветствую вас, госпожа, — произнес он. — Разрешите мне подобрать вам апартаменты в нашем скромном брохе. Видите ли, поскольку вы одновременно и благородного происхождения, и жрица, я даже и не соображу, каков ваш ранг. Возможно, следует приравнять вас к тьерине?

— О, господин хороший, если в комнате найдутся кровать и очаг, она сойдет. Жрицу Черной Луны не волнует ранг.

Оривейн поцеловал руку Гвенивер с искренней благодарностью, а затем отвел девушку в небольшие покои в боковой башне и отправил пажей за ее пожитками.

— Эта подойдет, госпожа?

— Конечно. Великолепно.

— Благодарю. Большинство господ очень сильно беспокоятся насчет своего размещения.

— Простите?

— Э, ну, они опасаются, что к ним, видите ли, отнеслись пренебрежительно.

Гвенивер кивнула и улыбнулась. После того, как пажи принесли вещи и удалились вместе с Оривейном, она стала беспокойно ходить из угла в угол. Сочтет ли король нужным удерживать земли клана Волка теперь, после того, как клан Оленя понес такие потери? Через несколько минут послышался стук в дверь.

— Войдите!

Вошло возможное орудие в ее битве за спасение клана — лорд Гветмар, долговязый молодой человек с впалыми щеками, худым вытянутым лицом и косматой гривой темных волос. Хотя он был достаточно благородного происхождения, его семья не могла похвастать крупными земельными владениями. Среди великих кланов репутация этого семейства была сомнительной. Однако родственники Гвенивер всегда относились к нему, как к равному. Он схватил обе ее руки и крепко сжал.

— Гвен, клянусь всеми богами, я рад, что ты жива. Когда пришла новость о смерти Авоика, мне стало плохо. Я только и думал, что случилось с тобой и твоей сестрой. Я бы прямо поехал на север, но наш сеньор этого не позволил.

— Несомненно, он не хотел терять тебя и твоих людей вместе с нашими. Макки в безопасности в храме, и мама вместе с ней.

Гветмар с улыбкой опустился в кресло. Гвенивер устроилась на подоконнике и задумчиво посмотрела на него.

— А ты в самом деле собираешься отправиться вместе с нами? — спросил он.

— Да. Я хочу отомстить, пусть даже это будет стоить мне жизни.

— Это я понимаю. Молюсь всем богам, чтобы они позволили мне зарезать убийцу Авоика. Послушай, если мы доживем до осени, то я объединю своих людей с твоими и мы поучаствуем в кровной вражде.

— Благодарю. Я надеялась, что ты скажешь что-то в этом роде, поскольку думала о землях клана Волка. Теперь они принадлежат Макки. Во всяком случае, будут принадлежать, если король позволит им перейти к женщине. Но я все равно старшая, я — жрица, и она, черт побери, выйдет замуж за того человека, которого я для нее выберу.

— И несомненно ты выберешь хорошего, — внезапно загрустив, Гветмар отвернулся. — Макки заслуживает не меньшего.

— Послушай, ты, олух, я говорю о тебе. Я знаю, что Макки по отношению к тебе всегда вела себя, как холодная маленькая дрянь, но теперь она выйдет замуж за самого демона, только бы выбраться из храма. Пока ты не отправишь ей послание, я не сообщу ее местонахождение никому. Незачем оповещать об этом разных господ, жаждущих заполучить чужие земли.

— Гвен! Я люблю твою сестру от всей души!

— Знаю. Иначе почему, как ты думаешь, я предлагаю ее тебе?

Гветмар откинул голову и весело рассмеялся. Так солнце прорывается сквозь грозовые облака.

— Никогда не думал, что мне представится шанс жениться на ней. Имя клана Волка и кровная вражда клана Волка в придачу кажутся, черт побери, маленькой ценой за это счастье.

Гветмар проводил Гвенивер вниз в большой зал. У изгиба стены находилось длинное возвышение, где король и господа благородного происхождения принимали пищу. Хотя Глина нигде не было видно, часть лордов уже сидели за столом. Они пили эль и слушали барда. Гвенивер и Гветмар устроились рядом с лордом Меймиком, который хорошо знал отца Гвенивер. Поглаживая седые усы, он грустно смотрел на девушку, но, к ее облегчению, не сказал ни слова относительно избранного ею пути. Теперь, после одобрения короля, никто не посмеет оспаривать ее выбор.

Разговор неизбежно повернул к сражениям, что предстоят нынешним летом. Дела обещали развиваться медленно. После кровавых кампаний последних нескольких лет в Керморе попросту не достанет людей, чтобы осадить дан Дэверри, а в Кантрейе не наберется достаточно воинов, чтобы по-настоящему ударить по Кермору.

— Нас ждет много мелких схваток, если хотите знать мое мнение, — объявил Меймик. — И, не исключено, один хороший удар на севере, чтобы отомстить за кланы Оленя и Волка.

— Пара быстрых атак и практически больше ничего, — согласился Гветмар. — Но есть еще и Элдис, вызывающий беспокойство на западной границе.

— Именно так, — Меймик бросил взгляд на Гвенивер. — Элдис становится смелее и смелее. Они заходят достаточно далеко, чтобы пустить кровь и нам, и Кантрейю. Готов поспорить: они будут беречь силы до тех пор, пока и мы, и Кантрей не измотаемся.

— Звучит разумно.

На дальней стороне возвышения послышался шум возле небольшой дверцы, которая вела к личной лестнице короля. Два пажа склонились в церемониальном поклоне в то время, как третий широко открыл дверь. Ожидая короля, Гвенивер собралась подняться, но вошел совсем другой человек. Он остановился, оглядывая собравшуюся компанию. Светловолосый и голубоглазый, внешне он сильно походил на Глина, но был тонким и стройным, в то время как король отличался плотным сложением. Остановившись и скрестив на груди длинные руки — руки воина, он наблюдал за лордами задумчивыми прищуренными глазами.

— Кто это? — прошептала Гвенивер. — Я думала, что брат короля умер.

— Его настоящий брат, — ответил Гветмар. — Это Даннин, один из незаконнорожденных детей старого гвербрета. Король ему сильно благоволит. Сделал его капитаном своей личной стражи. После того, как увидишь его в сражении, то простишь ему его рождение. Он работает мечом, как бог, не как человек.

Большие пальцы Даннина были заткнуты за пояс, на котором висел меч. Он прошел вперед, мило, но отстраненно кивнул Гветмару, затем осмотрел Гвенивер. На его рубашке был вышит герб — корабль Кермора, однако по рукавам шли бьющие соколы.

— Итак, — произнес он наконец, — ты — жрица, которая считает себя воином, не так ли?

— Да. А ты, как я предполагаю, — мужчина, который думает, что может сказать мне что-то другое.

Даннин сел рядом с ней, потом развернулся и облокотился на стол. Когда он заговорил, то смотрел на зал, а не на Гвенивер.

— Что заставляет тебя воображать, будто ты умеешь действовать мечом?

— Спроси у моих людей. Я никогда не хвастаюсь о себе.

— Я уже говорил с Рикином. Он сказал мне, что ты впадаешь в неистовство.

— Ты собираешься назвать меня лгуньей?

— Не мое дело как-то называть тебя. Король велел мне включить твоих людей в его стражу, а я делаю то, что он говорит.

— И я тоже.

— С этого момента будешь выполнять мои приказы. Поняла меня, девушка?

Быстрым движением кисти Гвенивер плеснула содержимое своей кружки ему в лицо.

Пока лорды за столом ругались, она резко встала и уставилась на Даннина. Тот поднял глаза, холодные, как зимний лед. Эль стекал по его лицу, но Даннин словно бы не замечал этого.

— А теперь послушай, — проговорила Гвенивер. — Ты — сукин сын, это ясно, но я — дочь Волка. Если тебе так охота испытать мои навыки — выходи!

— Ты только послушай себя! Склочная и вздорная девка, вот ты кто.

Гвенивер с такой силой дала ему пощечину, что его отбросило назад.

— Никто не смеет называть меня девкой.

Огромный зал погрузился в мертвую тишину, когда все присутствующие, от пажа до благородного лорда, повернулись, чтобы следить за происходящим.

— Ты забываешь, с кем говоришь, — продолжала Гвенивер. — Или ты слеп и не видишь татуировку у меня на лице?

Даннин медленно поднял руку и потер место удара, но его глаза ни на секунду не оставляли ее. Их напряженный взгляд был пугающим — холодным, глубоким.

— Госпожа примет мои извинения?

Когда он опустился на колени у ее ног, в зале ахнули.

— Простите, ваше святейшество. Вероятно, меня охватило безумие. Если кто-нибудь снова посмеет оскорбить вас, ему придется отвечать моему мечу.

— Благодарю. Я прощаю тебя.

С легкой улыбкой Даннин поднялся и вытер залитое элем лицо о рукав. Он все равно продолжал смотреть на нее. На короткое мгновение Гвенивер пожалела о том, что дала клятву целомудрия. Плавные движения Даннина, его манера держаться, самая его наглость поражали красотой, сильной и чистой, как удар мечом на солнце. Но когда Гвенивер вспомнила темные глаза Богини, сожаление ушло.

— Скажи мне вот что, — обратился Даннин к Гвенивер. — Ты поедешь во главе своего отряда?

— Да. Я скорее умру, чем позволю кому-то сказать обо мне, что я прячусь за спинами своих воинов.

— Иного я не ожидал.

Даннин поклонился, затем медленно и надменно прошел между лордами. После того, как он захлопнул за собой дверь, зал словно взорвался.

— Боги! — Гветмар стер пот со лба. — Я-то вообразил, что настал твой последний час. Ты — единственный человек в королевстве, который посмел пойти против Даннина и не был убит в последующие пять секунд.

— О, чушь, — отозвалась Гвенивер. — У него достаточно ума, чтобы не наносить увечий жрице, давшей клятву Луне.

— Ха! — фыркнул Меймик. — Даннин вначале убивает, а потом думает.

Спустя некоторое время к Гвенивер подошел паж и сообщил, что король желает поговорить с ней с глазу на глаз.

Понимая, какая огромная честь ей оказана, она последовала за пажом на второй этаж главного броха, где находились покои Глина. Там стояли резные стулья и столы; на стенах висели шпалеры, а полы были покрыты бардекианскими коврами. Король ждал у камина, украшенного резными кораблями и переплетающимися узорами. Когда Гвенивер склонилась перед ним, он велел ей подняться.

— Я думал о всех ваших родственниках, которые умерли, служа мне, — сказал Глин. — Вопрос о клане Волка тяжелым грузом лежит на моем сердце, ваше святейшество. Вы хотите попросить меня передать земли и имя по женской линии?

— Да, сеньор. Теперь, после того, как я приняла постриг, я не могу обладать никаким земным богатством, кроме того, что можно унести в одном вьюке, но моя сестра скоро выйдет замуж за человека, который готов взять на себя наши имя и кровную вражду.

— Понятно. Позвольте мне быть искренним. Может, в отношении ваших земель мне и не удастся действовать так быстро, как хотелось бы, но я годов разрешить передать ваше имя сыновьям вашей сестры. Как бы мне ни хотелось изгнать Вепрей из ваших владений, многое зависит от исхода летней кампании.

— Сеньор очень честен и щедр. Я понимаю, что горе моего клана — это только одна из множества проблем, с которыми ему приходится иметь дело.

— К сожалению, ваше святейшество, вы правы. Хотел бы я, чтобы дела обстояли по-другому.

Покидая короля, Гвенивер встретила Даннина, который открыл дверь в покои без каких-либо объявлений и церемоний. Он очень легко улыбнулся ей.

— Ваше святейшество, — заговорил он, — мое сердце болит при мысли о смерти ваших родственников. Я сделаю все возможное, чтобы отомстить за них.

— Лорд Даннин очень добр, и я благодарю его.

Гвенивер поспешила по коридору, но возле лестницы быстро оглянулась и увидела, что он все еще смотрит на нее, держа руку на ручке двери. Внезапно она содрогнулась, как от холода, и ощутила опасность — словно чья-то рука стиснула ее горло. Гвенивер могла только предположить, что Богиня таким образом посылает ей предупреждение.

На следующий день Гвенивер шла по открытому двору вместе с Рикином, когда увидела, как потрепанный старик заводит в ворота двух вьючных мулов. Одетый в грязные коричневые бригги и многократно зашитую рубашку с гербами Глина, он держался прямо и ступал энергично, как молодой принц. Несколько пажей припустили бегом, чтобы помочь ему с мулами, и Гвенивер обратила внимание, что они относятся к старику с глубочайшим почтением.

— Кто это, Рикко?

— Старый Невин, госпожа. Таково его подлинное имя. Он говорит, что отец назвал его «Никто» в приступе злобы. — Объясняя, Рикин выглядел так, словно испытывал перед стариком странное благоговение. — Он — травник. Он находит дикие травы и приносит их лекарям, а также выращивает некоторые прямо здесь, в дане.

Теперь пажи уводили мулов прочь. Помощник камерария проходил мимо травника и остановился, чтобы поклониться ему.

— Так, послушай, — заговорила Гвенивер, — очевидно, этот Невин — полезный приближенный или слуга, но почему люди относятся к нему, как к лорду?

— Ну-у… — Рикин выглядел странно смущенным. — В этом старике есть что-то такое, что заставляет тебя почитать его.

— В самом деле? Выкладывай! Могу поклясться, что ты что-то скрываешь.

— Госпожа, все говорят, будто он занимается двеомером, и я сам наполовину верю в это.

— О, чушь!

— Не чушь, госпожа. Известно, что сам король ходил в сад к старому Невину и помногу часов разговаривал с ним.

— И это доказывает, что старик занимается двеомером? Несомненно, королю время от времени необходимо отложить государственные дела и отдохнуть, а старик развлекает его своей болтовней о растениях.

— Как вам угодно считать, госпожа. — Однако было ясно видно, что Рикин не верит ни единому слову из сказанного ею.

В этот момент к ним подошел сам Невин и дружески поприветствовал Рикина, который тут же низко склонился перед ним.

Когда старик перевел взгляд на Гвенивер, его глаза стали ледяными, как северный ветер. Казалось, они проникали в самую ее душу.

Внезапно ее охватила уверенность в том, что она знает этого человека, что каким-то странным образом ждала именно его, что именно его она пыталась найти, и вся ее предыдущая жизнь вела ее сюда, к этому невзрачному травнику.

Затем чувство ушло. Невин мило улыбнулся ей.

— Доброе утро, госпожа, — проговорил он. — Ваша слава распространилась по всему дану.

— Правда? — Гвенивер все еще чувствовала себя потрясенной. Вероятно, это меня радует.

— Поклявшаяся Луне воительница — это редкость, но времена действительно настали темные для Нее, с Сердцем, Пробитым Мечами.

Гвенивер откровенно уставилась на него. Откуда мужчина знает это тайное имя? Невин с серьезным видом поклонился ей.

— Простите меня, ваше святейшество. Я должен проверить, чтобы пажи тщательно распаковали травы. Несомненно, мы еще встретимся.

Когда он отошел, Гвенивер долго смотрела ему вслед. Наконец она повернулась к Рикину.

— Да уж, капитан, — проговорила девушка. — Он определенно владеет двеомером.

Примерно в то же самое время король проводил тайное совещание в узкой комнате, почти совсем лишенной мебели и украшений, если не считать длинного стола и пергаментной карты Дэверри, висевшей на каменной стене. Во главе стола сидел Глин на стуле с высокой спинкой, на которую был накинут королевский плед. Даннин сидел справа от него, а советники в черных одеждах расположились на стульях по обеим сторонам стола. Они напоминали ворон, собравшихся вокруг рассыпавшегося зерна.

В это утро король пригласил Амайна, верховного священнослужителя культа Бела в Керморе. Советники по очереди вставали, чтобы со всей серьезностью давать советы по различным вопросам войны, Даннин смотрел в окно и думал о других вещах. Все это имело мало смысла. Настоящие решения будут приняты позднее — королем и его вассалами-воинами.

Однако к концу совещания обсуждение перешло к вопросу, который привлек внимание Даннина. Саддар, старик с седыми бакенбардами и трясущимся подбородком, встал и поклонился королю.

— Мои нижайшие извинения, сеньор, за то, что спрашиваю вас, — начал он. — Но меня интересует, почему вы взяли леди Гвенивер в свой боевой отряд.

— После всего, что ее клан сделал для меня, я не счел возможным отказать ей в просьбе. Я уверен: Даннин сможет уберечь ее от реальной угрозы. Достаточно скоро участие в военных действиях утомит ее.

— А-а, — старик сделал паузу и в поисках поддержки бросил взгляд на других советников. — Видите ли, мы думали, что леди Гвенивер можно уберечь от невзгод, просто добившись ее возвращения назад в храм. Об этом можно сообщить ее людям позднее.

Даннин достал свой покрытый драгоценными камнями кинжал и метнул его так, что он воткнулся в стол прямо перед Саддаром. Советник с воплем отскочил назад. Лезвие продолжало дрожать.

— Скажи-ка мне вот что, — заговорил Даннин. — Как трус, вроде тебя, может судить о таком воине, как она?

Когда король рассмеялся, все советники выдавили из себя смешки, даже Саддар.

— Даннин высокого мнения о ее боевом духе, господа, — сказал Глин. — А я доверяю его мнению в таких вопросах.

— Я никогда не стану спорить с лордом Даннином по военным вопросам, сеньор. Я просто думал о благопристойности.

— Благопристойность можешь воткнуть себе в задницу! — рявкнул Даннин.

— Попридержи язык, — резко вмешался король. — Уважаемый советник, уверяю тебя, что я уважаю твою мудрость гораздо больше, чем мой дерзкий брат, но я уже дал леди Гвенивер слово чести. Кроме того, я пригласил сюда на совет Их Преосвященство, чтобы он прояснил для нас этот вопрос.

Все повернулись к священнику, который поднялся и кивнул всем по очереди. Как у всех служителей культа Бела, его голова была чисто выбрита. Он носил крученое золотое ожерелье на шее и простую полотняную тунику, перехваченную на поясе простой веревкой. С веревки свисал маленький золотой серп.

— Король хотел знать о статусе поклонения леди Гвенивер, — произнес Амайн тихим, глубоким голосом. — Все абсолютно законно и восходит к Временам Рассвета, когда, как записано в хрониках, женщины были вынуждены становиться воинами из-за жестокого давления обстоятельств. Поклонение Темной Стороне Луны ни в коем случае нельзя путать с обрядами Эпоны или Аранродды. — После упоминания второго имени он замолчал и скрестил пальцы, чтобы уберечься от колдовства. Многие советники сделали то же самое. — Я на самом деле удивился, что знания о воинских обрядах еще живы, но, как я понимаю, святые женщины из этого храма сохраняли сказания о подобных вещах нетронутыми.

Когда Амайн опустился назад на свое место, остальные неуверенно переглядывались между собой, как будто им стало не по себе.

— Видишь, Саддар? Я не могу пойти против воли Богини в таком деле, — сказал Глин.

— Конечно нет, сеньор, и пусть Она простит мне за то, что сомневался в целях леди Гвенивер.

Совет закончился примирительными кивками и поклонами всех участников. Когда Глин вышел из комнаты, Даннин задержался, чтобы вынуть из стола кинжал. Когда он убирал его в ножны, Саддар наблюдал за ним с ядовитой усмешкой.

Даннин поспешил вслед за королем и последовал за ним в его личные апартаменты. Глин велел пажу принести каждому из них по кружке эля, затем уселся у очага. Даннин опустился в кресло, которое ему предложил брат. На самом деле он с радостью сел бы и у его ног, как собака.

— А теперь послушай, Данно, — заговорил король. — Эта свора хвастунов утомляет меня не меньше, чем тебя, но мне нужна их преданность. Кто еще будет править этой жалкой пародией на королевство, когда мы выступим в поход?

— Ты прав, сеньор. Мои извинения.

Глин вздыхал и потягивал эль мелкими глотками, глядя в пустой камин. В последнее время на него часто накатывало плохое настроение, и эта мрачность сильно беспокоила его брата.

— Что так давит тебе на сердце, сеньор? — спросил Даннин.

— Смерть лорда Авоика и его братьев. А, клянусь адом, бывают минуты, когда я сомневаюсь в том, что могу быть королем… Думая обо всех этих смертях, которые принесли королевству мои притязания на трон…

— Что? Такие сомнения возможны только у настоящего короля. Готов поспорить: Кантрей плевать хотел на тех, кто умрет за его дело.

— Ты веришь в меня, не так ли, Данно?

— Я умру за тебя.

Глин поднял голову и в его глазах что-то подозрительно заблестело.

— Знаешь ли, бывают минуты, когда я думаю, что без тебя сошел бы с ума, — признался он после долгой паузы.

Даннин был слишком потрясен, чтобы отвечать. Глин тряхнул головой и встал.

— Оставь меня, — приказал он резко. — Я хочу побыть один.

Не удосужившись поклониться, Даннин поспешил прочь. На сердце у него было тяжело. Он вышел во двор. Даннин утешал себя только тем, что плохое настроение Глина вероятно уйдет, когда они выступят в поход, но это утешение было слабым. Настоящих схваток нынешним летом ожидать не приходится. — А те набеги и вылазки, которые им предстоят, возглавит, скорее всего, сам Даннин. Он будет сражаться, пока Глин тоскует в дане. Король слишком важен, чтобы рисковать случайной раной во время незначительного столкновения.

Бесцельное гуляние в конце концов привело Даннина к казармам. Перед конюшнями боевой отряд клана Волка чистил лошадей. Леди Гвенивер сидела на краю деревянной телеги и наблюдала за своими людьми. Несмотря на то, что она носила мужскую одежду и некрасиво остригла волосы, Даннин мог думать о ней только, как о женщине. О привлекательной женщине. Ее огромные, блестящие глаза горели, как маяки, привлекая его к себе.

То, как она двигалась, тоже влекло его: все жесты были четкими и тем не менее плавными, словно девушка пользовалась каким-то скрытым источником энергии.

Увидев Даннина, Гвенивер соскользнула с телеги и пошла ему навстречу.

— Лорд Даннин, моим людям нужны одеяла и одежда.

— Они получат их сегодня же. Теперь вы все — часть хозяйства короля, поэтому здесь для вас найдется все необходимое. У вас есть на это право.

— Спасибо. Наш сеньор на самом деле очень щедр.

— Да. У меня больше оснований, чем у большинства, хвалить его щедрость. Сколько незаконнорожденных сыновей когда-либо получали титул и место при дворе?

Гвенивер поморщилась, а Даннин улыбнулся. Он предпочитал сам поднимать деликатный вопрос своего рождения и бросать его в лица благородных господ — до того, как они успевали обратить это против него. На мгновение Даннин задумался, вспоминая выступление Амайна о способе поклонения Гвенивер, но что-то, казалось, подталкивало его, заставляя говорить дальше.

— Эта луна у тебя на щеке — она обозначает истинную клятву?

— А что еще это может быть?

— Ну, хитрость, уловка, способ безопасно путешествовать. Я никогда не стал бы упрекать тебя за это. Женщине на дороге с боевым отрядом лучше находиться под защитой Богини. Во всяком случае, лучше, чтобы мужчины так думали.

— Ты прав. Однако полумесяц теперь охватывает всю мою жизнь. Я дала Ей клятву и останусь Ей верна.

Спокойная холодность, прозвучавшая в ее голосе, не оставляла сомнений.

— Понятно, — поспешно сказал Даннин. — Я не собираюсь выспрашивать у тебя, как жрица получает видения. Но я хотел спросить тебя еще кое о чем. У твоей сестры есть поклонник, которого ты выбрала для нее? Я поговорю с королем от его имени.

— Правда? Это огромная услуга с твоей стороны.

— Почему ты так говоришь?

— О, не надо, мой лорд! Разве ты не видишь, каким сокровищем в глазах двора обладаешь? Ты пользуешься большим влиянием на короля, чем любой другой. Если ты не будешь ценить это благословение, то оно может обратиться в проклятие.

Даннин просто улыбнулся, поставленный в тупик напряженностью ее голоса. Он никогда не знал, что сказать, когда женщины заговаривали о неважном — точнее, о том, что оставалось несущественным лично для него. Мгновением спустя Гвенивер пожала плечами.

— Вот ответ на твой вопрос: в мужья моей сестре я предпочитаю лорда Гветмара из клана Ольхи.

— Я сражался рядом с ним. Он — хороший человек. Я назову королю его имя.

— Спасибо.

Гвенивер изобразила легкий реверанс и пошла прочь, оставив Даннина пылающим страстью к женщине, которую он никогда не сможет заполучить.

Лорд Даннин сдержал свое обещание поговорить с королем гораздо быстрее, чем ожидала Гвенивер. Во второй половине того же дня советник Саддар пришел к ней в покои с важной новостью. Из почтения к его возрасту Гвенивер усадила его в кресло у камина и налила ему меду, после чего опустилась в кресло напротив него.

— Спасибо, ваше святейшество, — поблагодарил он тонким, сухим голосом. — Я хотел лично выразить вам мою радость по поводу того, что клан Волка будет жить дальше.

— Благодарю вас, добрый господин.

Саддар улыбнулся и сделал маленький глоток меда.

— Король сам попросил меня поговорить с вами, — продолжал он, делая ударение на словах «король сам». — Он принял важное решение. Лорд Гветмар может отказаться от служения клану Ольхи и жениться на вашей сестре.

— Отлично! — Гвенивер подняла свой кубок. — Теперь все, что нам остается, — это доставить Маклу из храма.

— А, по этому поводу у меня имеются дополнительные новости. Король хочет, чтобы вы ее привезли поскорее. Он даст вам и Гветмару двести человек из своей личной стражи. Присоедините их к вашему боевому отряду.

— Боги! Наш сеньор чрезвычайно щедр.

— Во главе этих людей вас будет сопровождать лорд Даннин.

Саддар сделал паузу, словно ожидал какой-то мгновенной реакции. Гвенивер склонила голову набок и внимательно смотрела на него.

— А, ну, — наконец сказал советник. — А что ваше святейшество думает о лорде Даннине, если я, конечно, могу вас об этом спросить?

— Мои люди говорят, что он великолепен в битве. Клянусь, господин хороший, это единственное, что имеет для меня значение.

— Правда?

Что-то в улыбке старика заставило ее вспомнить странное предупреждение, которое она получила от Богини, но Гвенивер все равно смолчала.

— Не мое дело задавать вопросы тем, кто принес священные обеты, госпожа, но позвольте мне дать вам совет человека, пожилой возраст которого временами заставляет его высказываться прямо. Лорд Даннин — очень порывистый и импульсивный человек. Я бы на вашем месте не стал выпускать его из виду, — Саддар сделал паузу, чтобы допить мед из кубка. — Мне радостно видеть вас здесь, ваше святейшество. Несомненно Богиня прислала вас, как знак Ее благосклонности к нашему королю.

— Будем надеяться, что нет. Ее благосклонность темна и резка, как окровавленный клинок.

Улыбка застыла на губах Саддара. Он встал, вежливо поклонился и поспешно удалился.

Какое-то время Гвенивер обдумывала беспокойное замечание старика о Даннине. Она хотела обратиться к Богине и спросить Ее совета, но в действительности не была уверена в том, как ей надлежит действовать в подобном случае. Сохранились лишь несколько фрагментов обрядов, связанных с Черной Луной. Жрицы их храма знали пару заклинаний и ритуалов, которые следовало проводить при убывающей луне. Имелись обрывки фольклора, касающиеся определенных воинских молитв, которые сохранились со Времен Рассвета. И ничего больше. Без храма с зеркалом, без алтаря Гвенивер просто не знала, как приблизиться к Богине. У нее в седельных вьюках лежало письмо от Ардды к верховной жрице храма Кермора, представляющее Гвенивер, но она боялась идти со своими странными разговорами о Черной Луне к этой городской даме, часто бывающей при дворе.

Однако Гвенивер поняла, что больше всего ей требуется зеркало. На следующее утро она отправилась в город, но вместо храма пошла на рыночную площадь и купила себе серебряное зеркало в бронзовой оправе, которое было достаточно маленьким, чтобы поместиться в седельных вьюках. Ночью, после ужина, она заперлась в своих покоях, оставив только одну свечу, и поставила зеркало на комод, а сама встала перед ним на колени. На нее глядело ее собственное лицо, серебристое, чуть искаженное рябью.

— Моя госпожа, — прошептала Гвенивер. — Моя госпожа Тьмы.

В сознании она нарисовала свое видение, явившееся ей в храме, вызывая образ Богини из памяти. На протяжении последних недель Гвенивер столько размышляла об этом, что образ был у нее в сознании неподвижен и тверд — четкое изображение, которое она могла исследовать под различными углами, словно вначале смотрела на свой меч, лежащий на алтаре, затем — на зеркало или Ардду, стоящую поблизости. «Если только я смогу увидеть образ в зеркале, то, возможно, он шевельнется», — сказала она себе.

Когда Гвенивер попыталась выстроить образ на серебристой поверхности, та упорно оставалась пустой. Внезапно Гвенивер почувствовала себя глупо. Несомненно, она добивается невозможного, но какой-то упрямый инстинкт заставлял ее продолжать попытки. Как будто образ Богини мог выйти из глубин ее сознания и утвердиться на блестящем серебре зеркала.

Было очень поздно и Гвенивер зевала. Ей трудно было фокусировать взгляд. Внезапно она почувствовала себя ребенком, которому охота катать обруч палкой. Старайся — не старайся, а обруч все равно падает. А потом вдруг, без сознательного усилия, обруч катится.

Вначале Гвенивер увидела в зеркале мелькнувший след изображения; затем внезапно появился образ Богини — только на мгновение. Но он был там.

— Хвала имени моей госпожи!

Гвенивер забыла об усталости. Полночи она оставалась перед зеркалом, пока не смогла увидеть образ Богини так четко, словно он был нарисован на серебре. Ее колени и спина затекли и сильно болели, но она не обращала на это внимания. Наконец видение шевельнулось, и темные глаза ночи снова посмотрели на нее. Богиня улыбнулась, благословляя единственную почитающую Ее во всем королевстве Дэверри. Гвенивер заплакала — от чистой святой радости.

Поскольку план был простым, Даннин считал, что он сработает. Пока он сопровождает Гвенивер и ее людей к Храму Луны, два брата лорда Мейра из клана Оленя поведут карательную экспедицию в глубине территории, которую держит Кантрей, и ударят по владениям клана Вепря.

— Братья лорда Мейра закипают слюной, как бешеные собаки, из-за нанесенного их клану оскорбления, — заметил Глин. — Я обязан предоставить им шанс отомстить.

— Это лучший обманный маневр, который у нас может быть, сеньор. Мы доставим леди Маклу сюда в целости и сохранности.

— Хорошо, — Глин минуту размышлял. — Настоящие сражения за владения клана Волка не начнутся до осени, когда у клана Вепря появится достаточно свободного времени, чтобы заняться кровной враждой.

— Именно так. А к тому времени у нас будет достаточно сил, чтобы бороться с ними.

После того, как король отпустил его, Даннин отправился в женскую половину, чтобы взглянуть на своего сына. Несколько лет назад Глин нашел ему жену из благородного клана, который был готов закрыть глаза на незаконное рождение Даннина взамен на королевскую благосклонность. Гарейна умерла вскоре после родов, но ребенок родился здоровым.

Хотя традиция требовала, чтобы ребенка отдали на воспитание в другую семью, Глин принял другое решение: ребенка королевской крови слишком легко могли сделать заложником, чтобы позволять выносить его из дана. В свои четыре года Кобрин уже болтал об оружии и войне.

В этот день Даннин забрал его из детской и вывел во двор. Поскольку боевые отряды возвращались после дневных тренировок на дорогах и двор был полон мужчин и лошадей, которые двигались опасно быстро, Даннин поднял сына на руки и посадил себе на плечи. Мальчик был красивым ребенком, со светлыми и мягкими волосами и синими глазами. Кобрин обнял отца за шею.

— Я люблю тебя, папа.

На мгновение Даннин был слишком удивлен для того, чтобы ответить, потому что сам вырос в ненависти к собственному отцу.

— Правда? — переспросил он наконец. — Ну, спасибо.

Когда они гуляли по двору и Кобрин болтал о каждой лошади, которую видел, Даннин заметил Гвенивер, разговаривающую у главных ворот с лордами. Все еще держа мальчика на плечах, Даннин направился к ним. Кобрин показал на Гвенивер пальцем.

— Папа, это женщина!

Когда все засмеялись, мальчик смутился и спрятал лицо на плече у Даннина. Гвенивер подошла, чтобы получше взглянуть на ребенка.

— Какой красивый мальчишка! — воскликнула она. — Он твой, не так ли?

— Да. Когда-то я был женат.

— Это сюрприз. Я думала, что ты относишься к тому типу мужчин, которые никогда не женятся.

— Ты совсем неправильно меня оценила.

Гвенивер напряглась, как испуганная олениха. Молчание вдруг затянулось. Почему все, что говорит Даннин, выходит таким неловким? Положение спас Кобрин, который решил поговорить с дамой.

— Знаешь что? Король — мой дядя.

— Да, это так, — Гвенивер с некоторым облегчением обратила внимание на ребенка. — Он тебе нравится?

— Да. Он великолепный.

— Он даже более великолепен, чем в состоянии оценить мой отпрыск, — добавил Даннин. — Наш сеньор официально включил моего парня в линию наследования, сразу после своих собственных сыновей. Нечасто отпрыск бастарда становится принцем.

— Да, это на самом деле редкость. Ну, юный Кобрин, ты совершенно прав. Король на самом деле великолепен.

Во время вечерней трапезы Даннин обнаружил, что наблюдает за Гвенивер, и мысли его были бесчестными. Верно говорили в старину: мужчине, который полюбил посвященную Луне девушку, лучше держаться от предмета своих безнадежных желаний на расстоянии множества миль. Ее золотистые волосы светились в свете свечей, когда она сжимала тонкими пальцами серебряный кубок. Ее пальцы были такими нежными и красивыми, что Даннину было трудно поверить в ее способность размахивать мечом. Судя по тому, что ему говорил Рикин, Гвенивер убивала только потому, что ей сопутствовала удача. А удача имеет склонность покидать человека во время сражения.

Закончив трапезу, Даннин встал и отправился к столу Гвенивер. Он сел на корточки перед ней, вынуждая ее склониться к нему, чтобы их разговор никто не слышал.

— Я собирался тебя кое о чем спросить, — сказал он. — У тебя есть кольчуга?

— Нет. Знаешь ли, я никогда ее не носила.

— Что? О, боги, значит, ты не представляешь, насколько она тяжелая?

— Несомненно, я к ней привыкну. Моя Богиня будет защищать меня так долго, как долго пожелает видеть меня живой. А затем, когда ей будет угодно, чтобы я умерла, Она позволит мне погибнуть. Когда придет это время, ничто не убережет меня, даже если я надену лучшую кольчугу в королевстве.

— Несомненно, это правда, потому что когда к человеку приходит его вирд, то он приходит, но хорошая кольчуга помогает отклонить обычное невезение.

Когда Гвенивер улыбнулась, их глаза встретились, и в этот момент Даннин почувствовал, что они поняли друг друга и все зашло опасно глубоко. Он быстро встал.

— Но этим летом ты не умрешь, если я могу как-то помочь. Несомненно, у тебя будет болеть сердце от того, что придется подчиняться приказам бастарда, но после того, как мы вернемся с твоей сестрой, я начну тебя тренировать, как тринадцатилетнего парня, который только что вступил в боевой отряд. После моих тренировок многие из них доживают до взрослых лет, не так ли? Делай то, что я скажу, и ты проживешь долго.

В глазах Гвенивер загорелась ярость. Она начала подниматься, но Даннин быстро отскочил в сторону.

— Спокойной ночи, госпожа, и пусть твои сны будут священными.

Он быстро ушел, успев до того, как она смогла бы бросить ему вызов на поединок. Даннин видел, как это желание появлялось в ее глазах.

Невин не мог бы в точности сказать, когда именно король стал подозревать, что его потрепанный старый слуга обладает двеомером. Впервые появившись в дане Кермор примерно шесть лет назад, Невин предложил свои услуги травника, который умеет выращивать целебные растения и готовить лекарства. Помощник камерария принял его и разместил в хижине для слуг. Другая прислуга жила в подобных же домах. Первый год Невин видел Глина только на расстоянии, обычно во время церемоний и парадов. Анонимность прекрасно отвечала целям Невина; он находился при дворе только для того, чтобы следить за происходящим, но не вмешиваться в политику. По крайней мере, так смотрел на вещи он сам. Старый мастер двеомера выбрал двор Глина только потому, что терпеть не мог Слумара из Кантрейя, который был хитрым, вероломным, коварным и подозрительным.

Тем не менее — поскольку Глин был щедр и милостив к тем, кто служил ему, — на второй год король кое-что разузнал о человеке, предлагавшем его дану лекарства, крайне необходимые во время войны. Глин пригласил Невина в большой зал для официальной аудиенции. Конечно, аудиенция была очень короткой, и его принимали вместе с несколькими другими слугами, но, вероятно, старик сказал что-то, что привлекло внимание короля, поскольку вскоре после этого Глин посетил сад за конюшнями, где Невин выращивал травы, и снова говорил с ним. Постепенно эти беседы стали чем-то вроде привычки. Когда бы у короля ни возникало соответствующее настроение или свободная минута, он приходил в сад и задавал различные вопросы о той или иной траве, о смене сезонов, о свойствах растений и способах их выращивания. Создавалось впечатление, что подобные разговоры оказывают на него целительное воздействие. Слишком уж уставал король от бесконечных интриг и тяжелых обстоятельств.

На третий год Невину предоставили в полное распоряжение хорошую комнату в одном из боковых брохов, не дав никаких объяснений. Сказали только, что он-де заслуживает небольшого уединения. Вскоре после этого появилось место за одним из столов в большом зале, за которым сидели приближенные слуги. Посещения короля стали длиннее, в особенности зимой, когда у него было больше свободного времени. Иногда сеньор прямо спрашивал у слуги совета относительно каких-либо дел при дворе. Хотя Невин всегда давал ответы осторожно, казалось, король был доволен. Временами Глин делал легкие намеки на то, что считает Невина чем-то гораздо большим, нежели неопрятным стариком, которым он представляется.

Теперь очевидно король решил, что пришло время говорить открыто. В то утро, когда люди клана Оленя вывели свою армию, чтобы отправиться против клана Вепря, Невин высаживал на одной гряде окопник аптечный. Внезапно появился паж с известием о том, что король желает видеть его в совещательной комнате. Невин быстро вымыл руки в кожаном ведре и последовал за парнем в брох.

Глин был один. Он непринужденно сидел на краю стола, уставившись на карту, на которую падал солнечный свет из окна. Карта сильно поистрепалась, и в некоторых местах краски потускнели. Тут и там были проведены линии красными чернилами, потом их стирали, однако старые границы и линии сражений все равно просвечивали, превращая карту в кровоточащий палимпсест. Это зрелище заставило Невина подумать о том, что множество людей борются за его королевство. Из всех властителей в Дэверри у него имелись наиболее законные права на трон крылатого дракона. Конечно, только в том случае, если бы ему удалось убедить окружающих в том, что принц Галрион все еще жив — после стольких лет. Но это было маловероятно.

— Я позвал тебя сюда, чтобы кое о чем спросить, — резко произнес Глин. — Ты — единственный человек, которому я могу доверять. Я уверен, что ты сумеешь держать язык за зубами. Здесь даже священники вечно сплетничают, как старухи.

— Старухи умеют держать язык за зубами куда лучше, сеньор.

— Тем не менее для ответа на мой вопрос требуются познания священника, — здесь Глин сделал паузу. — Я надеялся, что мне сможет посоветовать двеомер.

— А мой сеньор считает, что я обладаю подобными знаниями?

— Да. Сеньор не прав?

— Прав.

Глин победно улыбнулся, но улыбался он совсем недолго.

— Тогда ответь мне вот на какой вопрос, — продолжал он. — Если мужчина или женщина дали клятву в храме, есть ли какой-либо способ отречься от клятвы, не оскорбляя богов?

— Только в очень редких случаях. Предположим, кто-то поклялся неправильно — из-за уловок подкупленного врагами священника. В таком случае другой священник, имеющий более высокий сан, может объявить клятву не имеющей силы. Давшее клятву лицо также может отказаться от нее, посвятив оставшуюся часть жизни служению богу, но это на самом деле очень сложный вопрос.

— Это едва ли наш случай.

— Ого! Как я понимаю, мой сеньор заметил, что его брат страдает о запрещенном.

— На самом деле — да. Двеомер не требуется, чтобы заметить лошадь в комнате, мой добрый волшебник.

— Именно так. Я только надеюсь, что никто, кроме нас, не заметил этого, сеньор. Многие завидуют Даннину.

Глин вздохнул и согласно кивнул.

— Если старик может предложить совет своему сеньору, то королю лучше поговорить об этом со своим братом, — продолжал Невин. — Будет ужасно, если Даннин совратит Гвенивер и вынудит ее нарушить клятву. Это нечестиво и… страшно.

Глин вздохнул и уставился на карту.

— Мне следует подумать о новом браке Даннина, — сказал он. — Я тут размышлял, не устроить ли его свадьбу с леди Маклой и не передать ли ему земли клана Волка. Но я не хочу, чтобы он всю зиму находился так далеко от моего двора. К тому же несомненно, что Гвенивер будет часто навещать сестру.

— Несомненно, сеньор. Могу я быть совсем бесцеремонным и спросить, почему вы так благосклонны к лорду Даннину? Учтите, лично я считаю, что он вполне достоин вашей благосклонности. Просто большинство людей не относятся к незаконнорожденным детям своих отцов с такой любовью. Большинство предпочитают вообще их не замечать.

— Ты совершенно прав. Понимаешь ли, поскольку мой отец решил, что я получу трон, когда я был только младенцем, то меня воспитывали, как короля. Для мальчишки это звучало великолепно: я предъявлю претензии на Священный Город после славных битв, я буду правителем всего, что могу обозреть, я спасу королевство от войн, и все будут славить мое имя. Но однажды я вышел во двор и увидел, как конюхи издеваются над маленьким мальчиком. Тогда ему было около шести, а мне восемь. Они насмехались над ним, называли ублюдком, а когда он попытался ударить одного, окружили его и стали бить. Я побежал туда и приказал им остановиться. Я чувствовал себя очень щедрым, настоящим королем, который защитил несчастное маленькое существо, — Глин улыбнулся, посмеиваясь над собой. — Я помог парню подняться, вытер ему нос, из которого текла кровь, и, клянусь всеми богами, вполне мог бы при этом посмотреться в зеркало! Нужно ли объяснять, что никто никогда не рассказывал молодому королю, как его отец любит кухарок? Вот что я выяснил в то утро. Я ворвался в покои отца, как король, каковым себя чувствовал, и потребовал ответа. «Что он себе позволяет? Что он думает?» — кричал я. Жаль, ты не мог видеть выражение его лица.

Невин тихонько рассмеялся.

— Я настоял на том, чтобы Даннин переехал жить ко мне в брох, поскольку он — мой брат, независимо от того, что думает по этому поводу наш отец, — продолжал Глин. — Понемногу брат рассказал мне, через какой ад прошел. Как над ним издевались и насмехались, дразнили сыном посудомойки. Его заставляли быть благодарным за каждый жалкий кусок, который он съедал. И таким образом, добрый волшебник, своим детским умом я начал постигать тайны правления. Я дал торжественную клятву великому Белу, что никогда не поставлю свою волю и собственные желания выше всего остального, как делал мой отец. Одной этой причины достаточно, чтобы объяснить мое отношение к Даннину. Он сделал мне подарок, который стоит дороже сотни лошадей. Но кроме этого Даннин — единственный человек при дворе, который любит меня таким, как я есть, а не ради влияния или земель, которые может получить от меня. Я кажусь тебе дураком, раз меня беспокоят такие вещи?

— Мой сеньор не дурак. Мой сеньор — один из самых здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал, и чтобы вы не считали это просто лестью, позвольте мне добавить, что здравомыслие — это проклятие в сумасшедшие времена, подобные нашим.

— Правда? — Король отвернулся, скрывая удивление. — Должно быть, ты прав. Ну, благодарю тебя, господин хороший, за совет. Если дела позволят, то в один из ближайших дней я зайду к тебе в садик, чтобы взглянуть, как там все растет.

Вместо того, чтобы возвращаться к грядкам, Невин отправился в свои покои. У него было беспокойно на сердце. Собирается ли Глин править, как единственный король в Дэверри? Невин надеялся, что таков его вирд. Однако он знал, что будущее закрыто для него.

Невин запер дверь, чтобы никто его не побеспокоил, встал в центре своей небольшой комнатки и представил, что у него в правой руке находится меч из голубого огня. Мастер двеомера медленно выстраивал образ, пока тот не начал жить независимо от его воли и от того, куда он обратит свое внимание. Только после этого старик воспользовался мечом — провел вокруг себя круг из голубого огня, мысленно представляя языки пламени, пока они тоже не ожили сами по себе.

Отложив меч, Невин уселся в центре круга взметнувшихся вверх языков мерцающего голубого пламени и построил перед собой ментальный образ огненной золотой шестиконечной звезды — символ центра и равновесия всех вещей и источник истинного царствования и королевского сана. Разбудив Королей Эфира, Невин уставился в шестиугольник, который сформировался в центре переплетенных треугольников. Этой фигурой он пользовался для дальновидения — подобно тому, как неумелые специалисты по двеомеру используют камень или зеркало.

Видения были туманными, едва сформировавшимися. Они то соединялись, то разрывались, как облака на сильном ветру. В конце концов они исчезли так быстро, что Невин ничего не смог из них узнать о вирде Глина. Даже во Внутренних Землях (то есть на астральной плоскости), течения были беспокойными, силы — разбалансированными, свет — затененным.

Для каждого людского королевства имеется соответствие на высшем астрале. Именно эта часть астрала и является истинным источником событий, происходящих с королевством во Внешних Землях — в физическом мире. Точно так же, как у любого человека есть тайная бессмертная душа, которая определяет то, что этот человек называет своей «волей» или «удачей». Простой народ Дэверри видел войны, которые разжигались честолюбивыми и властолюбивыми людьми; сами эти властолюбцы почитали именно себя ответственными за свои действия; однако Невин видел правду. Распри претендентов на трон представляли собою только симптомы кризиса, подобно тому, как жар — лишь симптом болезни, сама по себе неприятная вещь, но не настоящий убийца. В глубинах Внутренних Земель вышли из-под контроля темные силы Несбалансированной Смерти, погружая мир в хаос, и нашлось только несколько воинов, которые служили Свету, чтобы противопоставить себя им. Хотя Невин был только скромным слугой этих Великих, у него имелась своя задача, небольшая часть общего плана, своя война, которую он должен вести в королевстве. Ведь лихорадка в конце концов может убить больного, если не сбивать температуру и позволить болезни развиваться, как ей вздумается.

При этом не следует думать о силах Несбалансированной Смерти как о некоей «армии зла», ведомой сущностями с узнаваемой душой. Напротив, это силы, такие же естественные, как дождь. Просто в данном случае они вышли из-под контроля — подобно тому, как река во время наводнения выходит из берегов и затопляет фермы и города, сметая все у себя на пути. У каждого человека в королевстве имеется в душе доля хаоса — слабость, жадность, мелкая гордость, надменность. Этой греховной, хаотической части самого себя можно либо отказать, либо сдаться. Если питать в себе хаос, то он становится источником нечистой энергии, которая истекает к соответствующему темному месту во Внутренних Землях. Вот что происходило с Дэверри в это беспокойное время. Силы хаоса разливались, как река во время половодья.

Насколько активным может быть вмешательство Невина в события физической плоскости? Он попросту не знал этого. Работа двеомера — тонкая вещь: медленное внутреннее воздействие через образы и влияния. Невин боялся действовать, пока время не станет идеально подходящим. Неправильное действие, даже произведенное с правильной целью, приведет к еще одной победе Хаосу и Тьме. Тем не менее у него болело сердце от необходимости ждать, пассивно наблюдая за смертями, болезнями, страданиями и нищетой, которые войны распространяли по королевству. Самым худшим из всего было знать, что имеются мастера черного двеомера, которые сейчас злорадствуют, видя страдания, и поглощают силу, высвобождаемую приливом хаоса, для своих недобрых целей. Время расплаты придет, напомнил себе Невин. В конце мира их ожидает тьма, их удел — проклятие в конце времен.

Но как слуга Невин не мог послать их во тьму внешнюю до того, как настанет их время. Это было в его власти не больше, чем провидение будущего. Невину не дано узнать, станет ли Глин когда-нибудь править мирным королевством в дане Дэверри.

Со вздохом Невин прервал свои бесплодные медитации и снял звезду и круг. Затем подошел к окну и выглянул наружу. Воины спешили через двор к большому залу — настал час ужина. Увидев, как они смеются и шутят, Невин ощутил себя виноватым. Это чувство ударило его, как нож. Из-за его старой ошибки война вызрела в недрах королевства. По крайней мере, Невин так это видел.

Очень давно, когда он был в этом королевстве принцем, у него имелся выбор между женитьбой на Бранвен из клана Сокола и отказом от возлюбленной — ради того, чтобы полностью посвятить себя ремеслу. Самое ужасное заключалось в том, что женитьба вовсе не отменяла его занятий двеомером. Просто процесс шел бы медленнее — ведь ему пришлось бы уделять время жене и детям. Невин решил обмануть судьбу и предпринял неловкую, неумелую попытку взять лучшее из обоих вариантов. И это послужило причиной смерти трех человек — самой Бранвен, ее брата Герранта, который любил ее с кровосмесительной, нечестивой страстью, и лорда Блейна из клана Вепря, честного поклонника, которому не повезло столкнуться с безумием Герранта.

Если бы только он женился на Бранвен, укорял себя Невин, у них родились бы наследники! Это могло бы предотвратить гражданскую войну, поскольку в таком случае их права на трон не вызывали бы споров. Возможно. Возможно. Невин предупредил себя: ни один человек не может знать правды об этом.

С другой стороны, нынешняя проблема с Вепрями связана с его ошибкой более тесно. Получив земли Соколов в качестве возмещения за смерть Блейна, Вепри раздулись от гордости и стали очень наглыми. Именно по их настоянию гвербрет Кантрейя предъявил претензии на трон, которых у него никогда не было. Невин наблюдал за всеми этими событиями с безопасного расстояния. Двеомер оставлял его в живых, но не в награду — скорее, в наказание, пока он наконец не сможет исправить свои давние ошибки.

И теперь все действующие лица той древней трагедии собрались здесь, в Керморе. Нынешним вечером за ужином Невин обвел взглядом зал и отметил их всех — Блейн сидел вместе со всеми воинами клана Волка и именовался Рикином, их капитаном; Геррант расположился по левую руку от Глина, как его брат; на левой щеке Бранвен выделялась синяя татуировка поклявшейся Луне воительницы. Их жизни все еще переплетены в тугой узор, и судьба Гвенивер в этой жизни причиняла Невину наиболее сильную боль.

Невин сидел за обеденным столом вместе с писарем и его женой, старшим конюхом — также с супругой, двумя помощниками камерария и вдовцом, начальником склада вооружений, Исгеррином. В тот вечер Исгеррин заметил, что Невин во время трапезы наблюдает за леди Гвенивер, и упомянул о том, что недавно Даннин водил ее на склад, чтобы ей подобрали кольчугу.

— К счастью, я сохранил кольчугу, которую носил сам Даннин подростком, до того, как вырос окончательно, — продолжал Исгеррин. — Конечно, ее можно бы разобрать и увеличить, но это была такая хорошая работа, что я оставил ее для кого-нибудь из молодых принцев. И вот теперь она пришлась очень кстати.

— В самом деле! А что подумал лорд Даннин насчет того, что госпожа Гвенивер станет носить его старые доспехи?

— Странно, но он был доволен. Сказал что-то насчет того, что это знак.

«Несомненно, — подумал Невин. — Будь он проклят!»

Трапеза закончилась, и Невин уже собрался покинуть зал, но вдруг заметил, как Даннин направляется к столу Гвенивер и усаживается рядом с ней. На какое-то время Невин — как бы случайно — задержался возле возвышения для знатных господ, чтобы подслушать, о чем пойдет разговор, но Даннин только задавал Гвенивер невинный вопрос о кольчуге.

— О, боги, — проговорила она со смехом. — Мои плечи горят огнем после того, как я ее носила! Она вероятно весит целых два стоуна.

— Да, примерно столько, — согласился Даннин. — Но продолжай ее носить каждую проклятую минуту, пока можешь вытерпеть. Мне очень не хочется терять воина с твоим боевым духом, который погибнет просто из-за отсутствия доспехов.

С пьяной улыбкой через стол перегнулся молодой лорд Олдак — здоровенный, тучный молодой блондин, который, к тому же, был слишком высокого мнения о себе.

— Воина? — переспросил он. — Послушай, Даннин, никак у тебя что-то с глазами?

— Мои глаза видят синюю татуировку у нее на лице. А для любого, кто находится под моим командованием, она — воин.

— Конечно это все так, — Олдак вытер промокшие от меда усы тыльной стороной ладони. — Но послушай, Гвен, нельзя же отрицать, что ты — аппетитная девка, и ни один мужчина не в состоянии об этом забыть.

Быстро и резко, как вылетающий из укрытия тетерев, Даннин вскочил, метнулся через стол и схватил Олдака за рубашку. Покатились и пролились кубки, заорали люди, а Даннин выволок лягающегося и вопящего лорда через стол. Последним рывком он сбросил Олдака под ноги Гвенивер.

— Извиняйся! — рявкнул Даннин. — Никто не будет называть леди и жрицу так, как назвал ее ты.

Зал погрузился в тишину, все собравшиеся наблюдали за происходящим. Олдак хватал ртом воздух. Потом он с трудом поднялся на колени.

— Нижайшие извинения, — выдавил Олдак. — Никогда больше я вас так не назову, ваше святейшество. Прошу вашу Богиню простить меня.

— Ты — дурак, — сказала Гвенивер. — Но твои извинения приняты.

Олдак встал, поправил залитую медом рубашку и повернулся к Даннину.

— Пусть Богиня простит мне мое неуважение к Ее служительнице, — сказал он. — Но вот что касается тебя, ублюдок…

Когда Даннин опустил руку на рукоять меча, остальные присутствующие стали подниматься со своих мест.

— Лорд желает официально бросить мне вызов? — голос Даннина звучал мягко, как у горничной.

Пойманный в ловушку, Олдак бросил взгляд в одну сторону, в другую. Его губы беззвучно шевелились, пока он обдумывал выбор между погибшей честью и неизбежной смертью. Даннин, улыбаясь, ждал. За столом для почетных гостей встал король.

— Достаточно! — крикнул Глин. — Пусть вас обоих изъест оспа за драку у меня в зале! Данно, вернись сюда и сядь! Олдак, позже я желаю поговорить с тобой в своих покоях.

Олдак сильно покраснел, развернулся и выбежал. Даннин опустил голову, как наказанная гончая, и вернулся за стол брата, где и сел, опустив плечи.

Уходя, Невин думал о Герранте, как всегда в моменты слабости. Казалось, Даннин намеревался и впредь с честью относиться к Гвенивер, не обращая внимания на свою глубоко похороненную страсть, которая постоянно пыталась прорваться наружу. «Хорошо бы этому парню побольше душевных сил, — подумал Невин. — Может, он избавится от наваждения в этой жизни.» И тем не менее с этой мыслью опять пришел холодок двеомера, который предупредительно пробежал у Невина по спине. Здесь таилась некая опасность, причем такая, о которой Невин не знал.

Одним весенним днем Гвенивер вернулась в Храм Луны во главе небольшой армии. Солнце садилось, омывая высокие стены золотистым светом. Она оставила мужчин у подножия горы и вместе с Гветмаром отправилась вверх. Ворота чуть-чуть приоткрылись, и в щелочке показалось лицо Липиллы.

— О, это ты, Гвен! — воскликнула привратница. — Когда мы увидели армию, то подумали, что это жуткие Вепри или кто-нибудь вроде них.

— Это не они. Мы приехали за Макки. Я обещала ей замужество — и привезла к ней жениха.

— Отлично! Бедная малышка так страдает и скучает. Заходи, заходи. Я очень рада тебя видеть.

Макла выбежала навстречу сестре и с радостным плачем бросилась в ее объятия.

— Я так беспокоилась! Я думала, что ты мертва, — рыдала она.

— Ну, вот я здесь. А теперь соберись, Макки. Я привела тебе мужа. Отныне все будет хорошо. Тебя ждет большая свадьба при королевском дворе.

Макла завизжала от радости, затем смущенно прикрыла рот руками.

— Поэтому собирай вещи, пока я переговорю с Арддой, — продолжала Гвенивер. — Лорд Гветмар ждет тебя.

— Гветмар? Но он такой невзрачный!

— Значит, тебе не нужно будет беспокоиться, что он станет бегать за твоими служанками и плодить незаконнорожденных детей. Послушай, ты, маленькая идиотка, он — единственный человек при дворе, который готов жениться на тебе потому, что любит тебя, а не ради твоего приданого, поэтому лучше начинай подсчитывать его добродетели. В любом случае, после того, как он задует свечу, ты не увидишь его лица.

Макла застонала вслух, но тем не менее побежала к себе в спальню — за вещами. Только тогда Гвенивер заметила мать, которая стояла в толпе женщин, наблюдавших за встречей сестер. Долиан скрестила руки на груди, словно обхватывала собственную печаль, ее глаза были наполнены слезами. Когда Гвенивер подошла к ней и обняла ее, мать отвернулась.

— Ты договорилась о хорошем браке для своей сестры, — проговорила Долиан дрожащим голосом. — Я горжусь тобой.

— Спасибо, мама. Ты в порядке?

— Настолько, насколько может быть в порядке мать, увидев свое дитя в таком виде. Гвен, Гвен, прошу тебя, останься здесь, в храме!

— Не могу, мама. Я — единственная честь, которая осталась у нашего клана.

— Честь? О, теперь так выглядит наша честь? Ты — такая же, как твой отец, как все твои братья. Вы все говорили о чести, доводя меня до безумия. Вам приносит удовлетворение не честь, а бойня. — Внезапно она тряхнула головой, и слова полились бурным потоком: — Их никогда не волновало, что я любила их; о, это не играло даже половины той роли, какую играла их проклятая честь! Они хотели сражаться, им нужно было обескровливать свой клан и делать все, чтобы принести горе королевству! Гвен, как ты можешь так поступать со мной? Как ты можешь отправиться на войну?

— Я должна это сделать, мама. У тебя есть Макки. Ты скоро вернешься на наши земли, как вдова погибшего лорда.

— Куда я вернусь? — выплюнула слова Долиан. — К сожженному дому и разграбленным землям? И только ради чести? Гвен, пожалуйста, не уезжай! — Она разрыдалась в голос.

Гвенивер онемела. Она не могла даже пошевелиться. Женщины бросились к Долиан, обняли ее и быстро увели прочь, постоянно оглядывалась, чтобы бросить гневный взгляд на неблагодарную дочь. Когда Гвенивер выбежала сквозь ворота, то слышала долгий высокий плач-завывание Долиан — так с причитаниями оплакивают покойника. «Я для нее уже мертва», — подумала она. Погребальный плач не умолкал, он отчетливо звучал в вечернем воздухе, а затем резко прекратился, словно другие женщины утащили Долиан внутрь.

— Что случилось? — крикнул Гветмар, когда Гвенивер снова вышла за ворота. — Кто умер?

— Нет, никто не умер, нет, нет. Все в порядке. Макки вскоре выйдет. — Гвенивер отвернулась, отыскивая взглядом Рикина среди сопровождавших ее людей. — Клянусь демонами, как я рада вернуться в Кермор!

Но где бы ни находился сейчас Рикин, она не могла его найти, зато увидела Даннина, который небрежно развалился в седле среди королевских конников. Вскоре она отправится на войну под его командованием. Гвенивер подумала, что Богиня прислала ей великолепного учителя в искусстве смерти.

У Невина-травника было несколько учеников. Самой способной оказалась девушка по имени Гавра, высокая и стройная, с волосами цвета воронова крыла и карими глазами. Она была дочерью владельца гостиницы в Керморе и привыкла к тяжелой работе. Кроме того, ей очень хотелось завоевать себе в жизни более высокое положение. За те два года, которые Гавра обучалась у Невина, изучая разнообразные травы и способы их применения, девушка добилась превосходных результатов. Поэтому Невин позволял ей помогать ему каждый день после полудня, когда лечил слуг, которые находились ниже внимания придворных лекарей. Умная и наблюдательная Гавра, кроме того, неплохо лавировала среди дворцовых интриг. Через два дня после возвращения Даннина и Гвенивер ученица принесла Невину интересную новость.

— Сегодня меня остановил лорд Олдак, хотел поговорить, — заметила Гавра.

— Правда? Он снова набивался к тебе в ухажеры?

— Он вел себя очень вежливо, но мне кажется, у него на уме что-то нечестивое. Учитель, вы поговорите с ним? Проклятье, я не хочу оскорблять ни одного господина благородного происхождения — потом беды не оберешься. Но вот чего мне не хочется — это родить от него ублюдка. Мне вообще не нужен незаконнорожденный ребенок — от любого мужчины.

— В таком случае я поговорю с ним. Ты — под моей защитой, как если бы была моей дочерью, и я, черт побери, пойду к самому королю, если потребуется.

— Спасибо, учитель, спасибо. Но меня беспокоили не только его пьяные улыбки. У него хватило нахальства оскорбить леди Гвенивер. Я считаю, что она изумительна. Я ни от кого не желаю слушать подобные слова… то, что он болтал о ней.

— А что именно он сказал?

— О, он скорее намекал — на разные вещи. На то, как леди Гвенивер и лорд Даннин проводят столько времени на тренировочном поле.

Невин тихо зашипел.

— В большей степени эти слова были направлены против лорда Даннина, а не леди Гвенивер, — продолжала Гавра. — Олдак просто спросил меня, не нахожу ли я странным, что лорд с такой готовностью принялся обучать леди Гвенивер своему любимому занятию. Почему-то это меня рассердило. Я ответила, что простая служанка, вроде меня, вообще не вправе рассуждать о делах лорда. После этого я пошла прочь.

— Хорошая девочка. Как я вижу, мне придется поговорить с Олдаком сразу о нескольких делах. Если до ушей Гвенивер дойдет, что Олдак ее оскорблял, он может внезапно умереть.

— У меня не будет болеть сердце, если он отправится в Другие Земли, — сердито сказала Гавра.

На следующий день Гвенивер и Даннин неожиданно явились к Невину на послеполуденный прием. Гавра только что закончила накладывать мазь на поцарапанную руку помощника сокольничего, когда эти двое зашли, гремя и позвякивая доспехами. Даннин держал у щеки окровавленную ткань.

— Не займетесь ли капитаном, травники? — спросила Гвенивер. — Он слишком смущен, чтобы отправиться к дворцовому лекарю.

— Если бы я мог назвать жрицу сукой, то назвал бы, — пробормотал Даннин сквозь тряпку.

Гвенивер рассмеялась. Из глубокого пореза на щеке капитана текла кровь.

— Мы пользовались тупыми мечами, — объяснила Гвенивер. — Но порезаться можно и тупым лезвием, а Даннин отказался надеть шлем на время урока.

— Глупость, — сказал Даннин. — Моя глупость, я имею в виду. Никогда не думал, что она сможет ко мне приблизиться.

— Правда? — заметил Невин. — Кажется, у госпожи больше таланта к этому делу, чем мы могли бы подумать.

Даннин улыбнулся ему так нагло, что Невин испытал искушение промыть ему порезы самым крепким настоем гамамелиса, который у него имелся. Но проявив гуманность, использовал теплую воду, усиленно напоминая себе, что Даннин — это не Геррант. Пусть у его души тот же корень, личность выросла в другой цветок. Кроме того, у Даннина есть основания для наглости — основания, которых никогда не было у Герранта. И тем не менее всякий раз, когда холодные глаза капитана смотрели в сторону Гвенивер, Невин приходил в ярость. Когда Даннин ушел, Невин позволил себе вздохнуть, размышляя о глупой гордости мужчин, которые в состоянии хранить в себе обиду сто тридцать лет.

Гвенивер задержалась, с любопытством рассматривая травы и настои с мазями, а также лениво болтая с Гаврой. Ученица ни словом не обмолвилась о неуважительных речах лорда Олдака.

Хотя казалось, что сама госпожа их не замечает, вслед за ней по комнате ходили Дикие. Временами они робко тянули ее за рукав, словно просили взглянуть на них. По какой-то причине, не вполне внятной Невину, Дикие всегда узнавали человека, наделенного силой двеомера. Маленькие существа находили это поразительным. Наконец они исчезли, разочарованно качая головами.

Невин внезапно задумался, не натолкнулась ли Гвенивер на свои скрытые таланты к двеомеру и не использует ли их в служении своей Богине. При этой мысли он похолодел от страха. Вероятно, он не совсем сумел скрыть свои чувства, и они отразились на его лице.

— Что-то не так, добрый травник? — спросила Гвенивер.

— О, ничего, ничего. Я просто прикидывал, когда вы отправитесь на кампанию.

— Скоро, после свадьбы Макки. Мы собираемся патрулировать границу с Элдисом. Может, даже не увидим никаких сражений. По крайней мере мне так уверяет лорд Даннин. Поэтому не стоит беспокоиться, господин хороший.

Когда она улыбнулась, он снова ощутил страх, сжимающий его сердце, но просто кивнул и больше ничего не сказал.

Свадьбу праздновали целый день, устраивали потешные бои и лошадиные забеги, танцевали, слушали бардов. К вечеру те немногие, кто все еще оставались сравнительно трезвыми, объелись так, что заснули где сидели.

Прежде чем Гветмару и Макле будет дозволено удалиться в свою спальню на первую брачную ночь, осталась последняя формальность. Глин вызвал молодоженов, Гвенивер и нескольких свидетелей к себе в покои, чтобы присутствовать при подписании брачного контракта. Хотя обычно король не имел никакого отношения к подобным делам, наследование великого клана по женской линии было важным делом. Гвенивер очень удивилась, увидев среди свидетелей Невина. Другими выступали Даннин, Ивир и Саддар.

Писарь короля прочитал постановление, которое превращало Гветмара в главу клана Волка и передавало ему приданое Маклы на условиях, что он будет править, как Волк, преданный этому клану.

Вначале на пергаменте расписался Гветмар, затем Гвенивер — это было ее последнее деяние в качестве главы клана Волка. После этого поставили подписи Даннин и другие свидетели.

— Дело сделано, — объявил Глин. — Гветмар из клана Волка, мы разрешаем тебе покинуть нас и отвести свою невесту в ваши покои.

Начались поклоны, поздравления, церемонные рукопожатия, и после этой суматохи молодожены и советники покинули королевские покои. Глин жестом приказал Невину и Гвенивер остаться с ним и Даннином. Паж принес эль в серебряных кружках, после чего незаметно ушел.

— Ну, ваше святейшество, — заговорил король, — я сдержал мое обещание относительно имени Волка. Искренне надеюсь, что ваш отец и братья услышат об этом в Других Землях.

— Полностью разделяю эту надежду, сеньор. Нижайше благодарю вас. Я очень польщена вашей щедростью к тем, кто настолько ниже вас.

— Мне трудно думать о жрице, как о той, кто ниже меня.

— Господин очень благочестив и Богиня наградит его за это, — Гвенивер поклонилась. — Я действуют по приказам моего короля, независимо от моего сана.

— Или по моему приказу — после того, как мы выступим в поход, — вставил Даннин. — Не сомневаюсь, что госпожа помнит об этом.

Они все повернулись, чтобы посмотреть на него, в глазах Глина застыло холодное предупреждение. Даннин был откровенно пьян, его лицо раскраснелось от меда, рот обвис.

— Я руководствуюсь повелениями моей Богини во всем, — Гвенивер говорила ледяным тоном. — Верю, что лорд Даннин не забудет об этом.

— О, послушай, — Даннин замолчал, чтобы глотнуть эля. Глоток оказался явно лишним. — Все, чего я хочу — это сохранить тебе жизнь. Так я желаю послужить твоей Богине. Таким вот образом. Ты же не сможешь отправлять свои важные обряды после собственной смерти, не так ли? Кроме того, ты, черт побери, слишком ценна, чтобы тебя потерять… за здорово живешь. Все знают, что твое присутствие здесь — хороший знак.

Глин хотел было заговорить, но Невин опередил его.

— Лорд совершенно прав, — вмешался старик. — Но ему лучше бы тщательнее формулировать выражения, когда он разговаривает с одной из святых женщин.

— А какое тебе до этого дело, старый хрыч?

— Данно! — рявкнул король.

— Мои извинения, — Даннин обратил затуманенный взор на Гвенивер. — И ты тоже извини. Я просто… хотел предупредить тебя. Я знаю, ты считаешь себя воином, но…

— Считаю? По-твоему, я просто «считаю себя воином»? — Гвенивер вскочила на ноги. — Богиня отметила меня и послала сражаться, поэтому не думай, что тебе удастся удержать меня!

— Правда? Ну, это мы еще посмотрим. Я готов спорить с самим демоном, чтобы бороться за дело своего брата, и если придется, то поспорю и с твоей Богиней.

— Даннин, попридержи язык, — вставил Невин. — Ты не понимаешь, что несешь.

Даннин побагровел от ярости. Король попытался схватить его за руку, но слишком поздно: с проклятием Даннин бросил кубок с элем прямо в голову Невина. Старик выкрикнул одно непонятное слово. Кубок остановился в воздухе, словно его схватила невидимая рука. Эль разлился по полу. Гвенивер почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица, и оно стало холодным, как зимний снег.

Невидимая рука поставила кубок на пол, перевернув вверх дном. Даннин уставился на него, попытался что-то сказать, затем его затрясло. От испуга он почти протрезвел. А Глин рассмеялся.

— Когда мой брат придет в себя, Невин, он извинится, — сказал король.

— Нет необходимости, сеньор. Пьяный человек не может полностью отвечать за свои ошибки. Мои извинения, сеньор, за грязь на ковре. Видите ли, духи не очень хорошо понимают мирские дела, поэтому им даже не пришло в головы поймать проклятую штуку нужной стороной вверх.

«Духи? — подумала Гвенивер. — Боги, вероятно комната полна их, если Невин владеет двеомером!» Она с беспокойством осмотрелась, но никого не заметила. Бормоча что-то о паже, которого нужно бы позвать, Даннин поднялся и выскочил вон из комнаты.

— Есть множество способов заставить человека быть вежливым, — заметил король. — Госпожа, позвольте мне извиниться.

— Это не ваша вина, сеньор. Как говорит Невин, пьяный человек не совсем принадлежит себе.

Они задержались у короля всего на несколько минут, после чего поспешили покинуть его. Гвенивер предполагала, что позднее король скажет несколько резких слов своему брату.

Шагая по коридору рядом с Невином, Гвенивер дивилась: почему человек, обладающий такой могущественной силой, удовлетворяется столь скромным местом при дворе? Однако она была слишком напугана, чтобы прямо спросить его об этом.

— Ну, добрый волшебник, — произнесла она наконец, — как я понимаю, наш сеньор скоро станет королем всего Дэверри, коль скоро ему помогает такой великий человек, как вы.

— Я не стал бы на это чересчур рассчитывать.

Гвенивер остановилась и уставилась на него. Невин устало улыбнулся ей.

— Кто знает, что приготовили нам боги? — продолжал он. — У Богини, которой служишь ты, темное сердце. Возможно, Она отправила тебя сюда, чтобы осуществлять контроль над кровавым поражением.

— Может, и так, — Гвенивер сделалось дурно при этой мысли. — Буду молиться, чтобы вышло по-другому.

— И я тоже. Глин — хороший человек и великолепный король, но мне не дано увидеть, чем все это закончится. Госпожа, прошу тебя хранить мой двеомер в тайне от всех остальных.

— Как вам угодно. Впрочем, сомневаюсь, что кто-то поверит мне.

— Может, и нет, — он замолчал, внимательно рассматривая ее. — Надеюсь, что лорд Даннин действительно намерен хранить почтение к твоему сану.

— Так лучше для него. Уверяю вас, я не намерена нарушать свою клятву.

Невин выглядел удивленным, и она рассмеялась.

— Иногда жрице надлежит высказываться прямо и резко, — молвила Гвенивер. — Моя сестра может поведать вам о том, что я никогда не стеснялась в выражениях.

— Хорошо. Тогда позволь и мне говорить прямо. Мое сердце болит от того, что ты уезжаешь на войну. Я буду молиться, чтобы твоя Богиня защитила тебя.

Направляясь к своим покоям, Гвенивер чувствовала себя чрезвычайно польщенной тем, что человек, наделенный такой силой, беспокоится о ней.

Факелы горели ярким неровным светом. Армия собиралась во дворе. Рикин зевал после короткого ночного сна. Он обходил своих людей, раздавая приказы, чтобы заставить их шевелиться побыстрее. Груженные провизией телеги грохотали мимо, возничие щелкали длинными кнутами. Рикин улыбался. Он всегда мечтал об этом дне, когда отправится на войну капитаном — не простым конником. Его люди по одному подводили коней к желобу, чтобы животные напились. Рикин отыскал Камлуна. Тот держал за поводья не только своего коня, но и лошадь Дагвина.

— А где Дагвин? — спросил Рикин.

Вместо ответа Кам резко показал большим пальцем в сторону конюшни, где Дагвин и девушка, работающая на кухне, страстно обнимались в тени.

— Одно последнее сладкое прощание, — произнес Кам с улыбкой. — Не знаю, как у него это получается. Готов поспорить, что он очаровал по девушке во всех дунах, где мы когда-либо были.

— Если не по две. Дагго, пора! Сохрани силы на день возвращения!

По всему дану разнеслись мелодичные звуки серебряного рожка лорда Даннина. Когда Дагвин оторвался от девушки, боевой отряд загикал, засвистел, стал отпускать шуточки.

Рикин вскочил на коня. Когда боевой отряд последовал его примеру, знакомые звуки — шуршание сапог, скрип седел, позвякивание оружия — зазвучали слаще, чем песня барда. Рикин повел отряд кругом к передней части дана, где собиралась армия — в общей сложности более трехсот человек. Они ждали приказа выступать у ворот с телегами, вьючными лошадьми и слугами. Гвенивер вывела коня из отряда и приблизилась к Рикину, чтобы ехать вровень с ним.

— Доброе утро, госпожа, — он изобразил полупоклон, сидя в седле.

— Доброе утро. Это великолепно, Рикко. Я никогда в жизни не испытывала такого возбуждения.

Рикин улыбнулся, думая, что она выглядит, как молодой парнишка, который впервые выезжает с боевым отрядом. Казалось невозможным, что она находится среди них, в кольчуге, как и все остальные, с откинутым назад капюшоном, открывающим мягкие золотистые кудри, с синей татуировкой на щеке.

Небо посерело, и факелы стали бледнее. У ворот слуги начали прицеплять цепи к лебедке. Лорд Даннин проехал вдоль по линии на крупном черном жеребце, останавливаясь тут и там, чтобы перекинуться с кем-то парой слов, затем наконец приблизился к Гвенивер.

— Вы поедете во главе отряда вместе со мной, ваше святейшество.

— О, правда? А чему обязана такой честью?

— Благородному происхождению, — Даннин тонко улыбнулся ей. — Оно значительно лучше моего, черт побери, не так ли?

Когда они отъехали — вдвоем, Рикин с ненавистью уставился в спину Даннина.

Все утро армия двигалась на запад по дороге вдоль побережья, которая огибала прибрежные скалы. Рикин видел блестящую поверхность бирюзового океана и белую пену, когда волны медленно накатывали на бледный песок. С правой стороны простирались обработанные поля, которые находились в личном владении короля. На золотом жнивье то и дело попадались крестьяне, склоняющиеся над землей в поисках последних нескольких зерен.

Обычно, выезжая с боевым отрядом, Рикин насвистывал, радуясь прекрасному дню и тому, что они отправляются в поход за славой, но сегодня наоборот он ехал, погруженный в свои мысли, в одиночестве во главе боевого отряда, и рядом не было никого из товарищей. Время от времени, когда дорога заворачивала, далеко впереди он видел Гвенивер. Как бы ему хотелось, чтобы она была подле него!

Однако тем же вечером, когда армия расположилась лагерем вдоль скал на широких лугах, Гвенивер пришла к его костру со своими пожитками в руках. Рикин поднялся, забирая у нее ношу.

— Тебе следовало позволить мне заняться твоим конем.

— О, я вполне сама могу привязать лошадь. Я сяду у твоего костра.

— Это меня радует. Честно говоря, я все гадал, как долго лорд Даннин намерен держать тебя рядом с собой.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, кроме того, что сказал. Пойду принесу нам ужин.

Когда Рикин вернулся, Гвенивер у костра рылась в седельных вьюках — что-то искала — но отложила их в сторону, чтобы принять у него хлеб и вяленую говядину. Пока они молча ели, Рикин чувствовал на себе ее взгляд. Наконец Гвенивер заговорила:

— И почему именно ты сказал это о нашем бастарде? Я хочу, чтобы ты ответил мне правдиво.

— Ну, я и вся наша армия — мы все чтим твою клятву. А он?

— У него не будет выбора. Что заставило тебя думать по-другому?

— Ничего, госпожа. Мои извинения.

Она колебалась, все еще глядя на него с глубоким подозрением, а затем достала из седельных вьюков игральные кости и лихо подбросила их в руке.

— Играешь? — спросила она. — Можем играть на щепки.

— Конечно, госпожа. Бросай первая.

Она потрясла костяшками и метнула их на освещаемое огнем место.

— Черт побери! — застонала она. — Твоя очередь. Надеюсь, это последняя неудача, которую я увижу с этой минуты.

Они играли весь вечер, и Гвенивер больше ни разу не упомянула имени лорда Даннина. Тем не менее утром она отправилась поговорить с командиром, а затем вернулась назад и сообщила Рикину, что с этого момента поедет вместе со своими людьми.

Утром стоял густой морской туман, от которого воздух стал холодным, как зимой, а шерстяные плащи промокли. Армия ехала в странном молчании. Ближе к полудню они прибыли к Морлину, небольшому прибрежному городку, расположенному примерно в тридцати милях от границы с Элдисом, и обнаружили, что ворота закрыты. Когда Даннин окликнул стражников от имени Глина, стражники повысовывались с крепостных валов.

— Боги, люди из Кермора! — закричал один. — Открывайте ворота, парни! Мы очень рады видеть вас, лорд Даннин.

— Почему? Были проблемы?

— Хоть отбавляй. Корабли Элдиса снуют взад-вперед перед входом в гавань, а всадники из Элдиса жгут фермы вдоль дорог на севере.

Рикину внезапно начал нравиться этот отвратительный густой туман, который заставлял боевые корабли бессильно болтаться в море — на почтительном расстоянии, откуда они не могли атаковать городок и сжечь гавань.

Когда отряд из Кермора въехал в ворота, они обнаружили, что город выглядит так, словно в нем проводится большая ярмарка. Семьи окрестных крестьян примчались сюда, чтобы укрыться за городскими стенами, и привели с собой крупный рогатый скот, свиней и птицу. Каждая улица представляла собой лагерь, где женщины хлопотали по хозяйству в грубых шатрах, а дети носились между костров, на которых готовилась еда. За ними бегали собаки.

Даннин попытался найти место, где лагерем встанут его люди, но после махнул рукой и велел каждому размещаться кто где сможет. Узкие улочки были заполнены стреноженным скотом. Рикин следовал за Гвенивер, когда она пробиралась сквозь толпу к Даннину.

— Ну, госпожа, похоже, мы все-таки поучаствуем в деле, — сказал Рикин.

— Молюсь, чтобы это случилось.

Из таверны вышел тучный седовласый мужчина, закутываясь на ходу в длинную черную мантию. Он схватился за стремена Даннина, в знак присяги на верность, и представился, как Морло, мэр города.

— А когда вы увидели эти корабли? — спросил Даннин.

— Три дня назад, лорд. Рыбаки вернулись с ужасной новостью. Они сказали, что видели торговое судно и вместе с ним две галеры.

— В таком случае, вероятно, твоя гавань в достаточной безопасности. Готов поспорить: эти суда находятся там только для того, чтобы обеспечивать конников провизией. А где ваш местный лорд? Тьерин Кавид, не так ли?

— Да, так его зовут. — Морло сделал паузу и с беспокойством провел рукой по глазам. — Последние два дня мы не видели ни его, ни его людей, а это плохой знак. Мы боялись отправить к нему посыльного.

Даннин выругался и повернулся к Гвенивер.

— Давай выводить отсюда наших ребят. Если Кавид не мертв, то в осаде. Нам также следует отправить посыльного назад в Кермор. Выберем надежного человека. Следует привести в гавань несколько кораблей, чтобы выгнать отсюда это дерьмо из Элдиса. — Он огляделся по сторонам и заметил Рикина. — Твой капитан отлично справился бы с этим поручением.

— Нет, — резко ответила Гвенивер. — Он не подходит, лорд.

Даннин резко побагровел. Только долгие годы военной дисциплины удержали руку Рикина от меча.

— Как пожелаете, госпожа, — наконец выдавил из себя Даннин. — Я пошлю кого-нибудь из своих ребят.

Рассеянной толпой армия пробиралась по городским улицам, а потом заново построилась на дороге, ведущей на север. Повинуясь приказу, Гвенивер неохотно поехала рядом с Даннином, оставив Рикина наедине с мрачными мыслями. Чтобы развеять унылое настроение товарища, Дагвин поехал рядом с ним. Примерно десять миль они спешили, так что телеги с провизией отстали, следуя за ними своим медленным темпом, а затем остановились на большом коровьем пастбище. Рикин видел, как Даннин отправляет разведчиков.

— Как ты думаешь, что это значит? — спросил Дагвин.

— Проблемы. Что же еще? Клянусь задницами богов, я не хотел, чтобы наша госпожа так быстро увидела схватку.

— А, конское дерьмо, Рикко! Из всех нас она находится в наибольшей безопасности. Богиня день и ночь держит над ней свои руки.

Дагвин говорил с такой спокойной уверенностью, что Рикин немного успокоился. Приблизительно через полчаса разведчики вернулись. Новость распространилась по армии от одного человека к другому: дан тьерина Кавида осаждает сотня человек из Элдиса и до него всего две мили. Не ожидая приказов, люди надели щиты на левые руки, освободили мечи в ножнах, натянули капюшоны кольчуг и достали копья. Рикин видел, как Гвенивер яростно спорит с Даннином. Наконец она, выругавшись, вывела коня из строя и поскакала вдоль строя к своему боевому отряду.

— Наглый ублюдок! — воскликнула она.

— Что он сделал, госпожа? — спросил Рикин. — Приказал держать нас сзади, в качестве резерва?

— Именно. Откуда ты знаешь?

— В этом имеется определенный смысл, госпожа. Наш отряд никогда раньше не сражался в составе армии. Это играет роль.

— Все это превосходно, но он смеялся надо мной, будь он проклят! «Если госпожа будет так добра не путаться под ногами», «если мои триста человек не смогут разбить в три раза меньшее количество собак из Элдиса, то тогда нам очень потребуется помощь твой Богини».

— Пес!

— Именно так. Он оскорбил Богиню, не меня. Если бы король так сильно не ценил его, черт побери, то я убила бы его не сходя с места.

Когда армия тронулась, боевой отряд Гвенивер двинулся в арьергарде. Конники скакали через сожженные поля, и черное жнивье послужило немым свидетелем сражений. Затем воины вброд перешли ручей и поднялись на невысокий холм. С вершины Рикин смог увидеть серый брох, окруженный земляными укреплениями, а также лагерь осаждающих, который раскинулся на лугу. С боевым кличем Даннин достал меч и повел армию вниз галопом. На такой скорости вполне можно сломать шею. Вражеский лагерь внезапно ожил, там начались крики. Резерв чинно ехал позади армии Кермора.

Внизу поднялись клубы пыли, кругом лязгала сталь, люди орали, бежали к лошадям, отчаянно сражались, не успев сесть в седло, когда на них набросились Даннин и его люди. Даже если бы Гвенивер нарушила приказы, подумал Рикин, то они вряд ли успели бы присоединиться к неравной битве. Люди Даннина покрыли все поле, как прорвавший плотину поток воды. Именно тогда ворота открылись и осажденные врезались в неприятеля сзади. Толпа с криком металась то взад, то вперед, лошади вставали на дыбы, мелькали мечи. Наблюдая за схваткой, Гвенивер улыбалась так радостно и широко, что Рикину внезапно сделалось страшно.

С криком ужаса одна небольшая группа воинов Элдиса вырвалась из схватки и понеслась прочь — прямо на резерв. Рикину едва хватило времени достать меч до того, как Гвенивер с вызовом прокричала в ответ боевой клич, пришпорила коня и полетела на врага. Он последовал за ней. Хотя Рикин слышал, что подчиненные отстают, он не выпускал Гвенивер из виду. Она врезалась прямо в центр удирающих врагов.

— А, дерьмо! — Рикин с силой пришпорил коня.

Он увидел, как сверкнул ее окровавленный меч, как человек упал с седла. Вокруг Гвенивер находились еще трое. Рикин атаковал наседающих неприятелей сзади. Он принялся размахивать мечом во все стороны, словно у него в руках был кнут и он подгонял гончих во время охоты на оленя. Какой-то человек из Элдиса развернул лошадь и уставился на Рикина, но тот нанес колющий удар с такой силой, что пробил кольчугу и сразу же убил врага.

Едва Рикин успел высвободить меч, как мертвец скатился с лошади и рухнул прямо под копыта коня Рикина. Конь взвился на дыбы. Рикин услышал, как Гвенивер смеется, кричит, воет, словно злой дух. Она убила еще одного врага. В это мгновение повсюду вокруг них появились всадники из клана Волка. Схватка закончилась.

Веселая, словно только что услышала великолепную шутку, Гвенивер подъехала к Рикину.

— Я прикончила двоих, — гордясь собой, объявила она. — Что не так, Рикко? Ты выглядишь испуганным.

— Боги! В следующий раз, когда ты бросишься в схватку при безнадежном раскладе сил, по крайней мере возьми меня с собой! Ты, маленькая идиотка! Я думал, что никогда больше не увижу тебя живой! Я имею в виду… ну, э… госпожа.

— Я знала, что у тебя хватит ума последовать за мной. Ты ведь догадался сделать это, не так ли?

Боевой отряд собрался вокруг Гвенивер, рассматривая ее с благоговейным трепетом.

— Вы только гляньте! — воскликнул Дагвин. — На ее коне нет ни царапины.

Воины зашептались между собой в суеверном страхе.

— Это действовала Богиня, — объявила Гвенивер. — Она была со мной.

Шепотом ругаясь, мужчины подали коней назад. Внутренняя сила Гвенивер, к которой прикоснулась Богиня, казалось, распространяла тепло, подобно огню. Рикин никогда не видел такой улыбки, какая застыла на ее лице, — натянутая и холодная, словно вырезанная на лице статуи. При звуке знакомого крика, раздавшегося за их спинами, эта мертвая улыбка исчезла. Люди расступились, чтобы пропустить к госпоже лорда Даннина.

— Значит, твои люди тоже немного поучаствовали в потехе, да? — осведомился он. — Ты возглавлял атаку, Рикко? Надеюсь, черт побери, у нее хватило ума не лезть в схватку!

Весь боевой отряд развернулся к лорду Даннину, глаза конников засверкали от ярости. Они окружили его. Когда рука Даннина потянулась к рукояти меча, Рикин выхватил свой меч.

— Назад! — вскричала Гвенивер. — Оставьте его!

Они нехотя отступили — все, за исключением Рикина, который приблизился к лорду сбоку и отвесил ему полупоклон, не отпуская меча.

— Лорд забывает о том, что разговаривает со жрицей. И я, и мои люди нижайше просим, чтобы с этой минуты лорд помнил об этом. Госпожа возглавила нашу атаку, лорд. Мы все видели, как она удерживала четверых человек до того, как мы достигли ее, и она сама убила двух из них.

Побелевший Даннин резко повернулся к Гвенивер.

— Это так. Я не следовала твоим приказам, — сказала она. — Командуй армией, как хочешь, но не играй с Луной. Что касается тебя, Рикко, то ты и сам сражался, как демон из ада. Готова поклясться: ты почти утратил рассудок от ярости.

Рикин понял, что она сказала правду, и ощутил, как его охватило непонятное чувство. Никогда раньше Рикин не был таким неистовым бойцом. Он предпочитал заранее выбирать себе определенного противника и очень точно следить за стратегией. Казалось, Богиня протянула руки и к нему. Он содрогнулся, и внезапно ему стало холодно.

Стройный светловолосый юноша, почти мальчик, тьерин Кавид после своего неожиданного спасения больше смеялся, чем говорил, причем немного истерично. За поспешно накрытом в большом зале столом он рассказал Гвенивер и Даннину о случившемся. Они сидели на местах для хозяев и почетных гостей, в то время как армия Кермора расположилась на полу из-за недостатка скамей. Молодая беременная жена тьерина молча сидела рядом с Кавидом, но к еде не притрагивалась.

— Я никогда не слышал, чтобы они были такими смелыми, черт побери, — воскликнул Кавид. — Конечно, у нас постоянно случаются набеги, это вы знаете, но никогда не появляется столько налетчиков сразу. Клянусь демонами, у моих ворот собралось по крайней мере триста, а может, и целых четыреста воинов. Затем они оставили тут часть армии, чтобы держать меня в осаде, а остальные уехали. Я был уверен, что они направляются в Морлин, но если бы я сделал вылазку — ведь у меня всего пятьдесят воинов! — то мы не успели бы даже добраться до города. Я молился, чтобы кто-нибудь из моих союзников узнал о случившемся и прибыл ко мне на выручку.

— Несомненно, у них самих возникли трудности, — сказал Даннин. — Завтра мы отправимся за ними на север.

— Мне придется оставить людей, чтобы охранять крепость, но сам я, конечно, отправлюсь с тобой.

— В этом нет необходимости. Это неразумно. Они могут вернуться назад, чтобы забрать тех, кого оставили осаждать тебя. Наоборот, я оставлю тебе для усиления пятьдесят человек.

— Но не меня и не людей из моего боевого отряда, — вставила Гвенивер. — Лорд Даннин может сразу отказаться от этой идеи.

Когда он повернулся к ней с ледяным взором, Гвенивер улыбнулась, вспоминая, как ее люди окружили его на поле. Даннин, казалось, тоже это вспомнил.

— Как пожелает госпожа, — сказал он. — В любом случае, осада дана свидетельствует о недобрых намерениях, ваша светлость. Похоже, с этого времени Элдис планирует усилить давление на западную границу.

Жена Кавида встала и выбежала из зала.

— Как далеко находятся твои ближайшие вассалы? — спросил Даннин.

— В пятнадцати милях к северу, и есть еще один, в шестнадцати милях к западу. Возможно, мне следует сказать: был. Кто знает, стоит ли еще его дан?

Когда Даннин выругался вслух, губы Кавида искривились. Возможно, это была улыбка.

— Когда вернетесь ко двору, передайте нашему сеньору кое-что от меня, хорошо? — произнес он ровным тоном. — Я не знаю, сколько мы еще сможем продержаться. Когда поедете на север, лорд, поглядывайте вокруг. Когда-то на всем пути отсюда до границы с Элдисом вдоль реки Вик находились чьи-либо владения. Просто посмотрите — и сами увидите, как много там осталось лордов Дэверри.

— Не сомневаюсь, что наш сеньор исправит ситуацию.

— Лучше бы так. Я поклялся умереть за нашего короля, и умру, если до этого дойдет, но некоторые готовы договориться о мире с Элдисом, лишь бы положить конец набегам.

Даннин хлопнул ладонями по столу и склонился вперед.

— Тогда позволь мне кое-что сказать тебе, — прорычал он. — Если кто-то станет предателем, то по его землям пройдем я и мои люди. Мы сами станем осуществлять набеги! Спроси своих недовольных друзей, что для них будет хуже.

Он встал со скамьи, развернулся на каблуке и вышел, не произнеся больше ни слова. Кавид вздохнул и взял кружку с элем.

— Вы хорошо знаете Даннина, леди Гвенивер? — спросил он.

— Не слишком, ваша светлость. До этой весны я никогда раньше с ним не встречалась.

— Тогда у вас впереди очень интересное время.

На следующее утро армия двинулась на север через заброшенные фермы, где не оставалось никаких съестных припасов. Это были ясные следы налетчиков из Элдиса. На закате армия наткнулась на сожженную дотла деревню. Груда обуглившихся бревен все еще дымилась среди черных деревьев и потрескавшихся камней деревенского колодца.

— Похоже, люди убежали отсюда вовремя, госпожа, — заметил Рикин.

— Вон там! Посмотри!

Рядом с руинами, вдоль тополей, выстроились простолюдины. Среди деревьев стояли женщины, прижимая к себе детей. Мужчины выступили вперед с цепями, вилами, палками — любыми орудиями, которые можно использовать в качестве оружия. Это было все, что им удалось прихватить, когда налетели враги. Гвенивер спешилась и присоединилась к Даннину. Им навстречу вышли два старика. Они взглянули на татуировку Гвенивер, затем опустились на колени.

— Вы из Кермора, — сказал один.

— Да, — ответил Даннин. — На вас напали? Сколько их было? Когда?

— Два дня назад, господин, — старик задумчиво пососал губу. — Сколько? Трудно сказать. Они просто прискакали словно ниоткуда. Молодой Молик пас коров, и если бы не он, то мы все были бы мертвы, но он заметил приближение врагов и побежал в деревню.

— А откуда Молик узнал, что это враги?

— У них были серебряные драконы на голубых щитах, а Молик никогда в жизни не видел ничего подобного, поэтому он и решил, что это не предвещает ничего хорошего.

— Он был прав, — Даннин бросил взгляд на Гвенивер. — Ты знаешь, что означают эти щиты? Эти налетчики — из людей самого короля и они никогда не выезжают, если только с ними не находится принц.

— Принц? — старик плюнул на землю. — Он, вероятно, бедный принц, если ему так сильно потребовались наши коровы. Они забрали все, что у нас было, лорд. Наших коров, наших кур, все жалкую еду, которую нашли.

— Несомненно, бедный. Какое-то время вы будете хорошо питаться. Мы оставим вам все припасы, какими сможем поделиться, и вьючную лошадь. Попробуйте обменять ее на семена.

Старик поцеловал ему руку и зарыдал, конвульсивно содрогаясь. Гвенивер уставилась на эту картину, пораженная, поскольку ожидала, что Даннин беспокоится о крестьянах еще меньше, чем большинство лордов. Сказать по правде, ее тоже мало заботила участь простолюдинов. Капитан повернулся к ней с искаженным гримасой лицом.

— Я знаю, что такое не иметь ничего, — сказал он. — Нет такого дня в моей жизни, когда я не помнил бы об этом. Это одна из тех вещей, которых ты не понимаешь, не так ли, моя благородная госпожа?

Смущенная, Гвенивер пошла прочь, но первым приказом, который она отдала, было разгрузить деревенским жителям еды с телег.

После того, как армия разбила лагерь на ночь и поставила часовых, Гвенивер присоединилась к Даннину у его костра. Им требовалось посовещаться. Даннин нарисовал в грязи план речной долины. Его лицо, освещаемое пляшущим светом костра, было мрачным, по нему бродили тени.

— Рано или поздно им придется повернуть на юг, чтобы встретить свои корабли, — сказал Даннин. — Тогда мы и возьмем их.

— Если мы захватим этого принца живьем, то у нас будет неплохой приз, чтобы привезти домой.

— Что? Я предпочту видеть его голову на острие копья!

— Не будь дураком. Если мы возьмем в заложники принца их королевства, то сможем прекратить эти набеги без лишнего удара меча.

Даннин присвистнул и поднял голову.

— Ну, госпожа, что бы я ни думал о твоем воинском мастерстве, ты, несомненно, понимаешь суть войны. Значит, решено. Мы сделаем все возможное, чтобы поймать этого принца в капкан, как зайца.

Утром разведчики на лучших лошадях поехали вперед. Они кружили перед армией, как чайки перед судном, входящим в гавань. Сразу после полудня они нашли место, где налетчики стояли лагерем прошлой ночью. Среди притоптанной травы и обычного хлама, остающегося после большого боевого отряда, зияли две ямы, где разводили огонь, и валялись кости коров. Две коровы деревенских жителей никогда больше не вернутся домой. Судя по следам, налетчики гонят с собой еще не менее пятидесяти.

— И это — их смертный приговор, — весело заметил Даннин. — Даже с нашими телегами мы можем передвигаться быстрее, чем они, раз они гонят скот. Подберемся поближе, оставим телеги и постараемся перехватить их на дороге. Конечно, принц будет во главе колонны, поэтому мы пошлем подразделение моих лучших людей на колонну прямо за ним и отрежем его от его воинов, в то время, как остальные наши ребята отгонят колонну назад, к их обозу. Ты, я и несколько отборных воинов отправимся за принцем. Окружим его. Попытаемся свалить его с лошади. Если его затопчут до смерти — ну значит, не судьба нам взять заложника.

— Звучит великолепно. Я рада, что ты включаешь меня и моих людей в этот план.

— Нам нужны все люди, какие только у нас есть.

Остаток дня Даннин заставлял армию двигаться быстро, а сам перешел в арьергард и подгонял телеги. Впереди, в уединенном великолепии во главе колонны, Гвенивер принимала известия от разведчиков и направляла армию согласно полученным данным. К тому времени, как они встали лагерем, примерно за час до заката, чтобы дать лошадям поесть свежей травы, разведчики были уверены в том, что налетчики из Элдиса находятся всего в пяти милях впереди армии Кермора. И, что лучше всего, они не встретили никого из вражеских разведчиков. Это свидетельствовало о самонадеянности принца и грело душу.

Пока Гвенивер и Рикин играли у своего костра в кости, она пересказала ему все новости.

— Ну, госпожа, значит, завтра мы наконец поучаствуем в настоящем деле.

— Определенно. Когда мы отправимся за принцем, ты поедешь вместе со мной.

Он улыбнулся и бросил кости. Бросок оказался неудачным. Когда Рикин протянул Гвенивер две проигранные щепки, она вспомнила, как он дарил ей первые весенние фиалки — робко, никогда не произнося ни слова. А ведь наверняка он тратил на поиски этих цветов по нескольку часов. Как она могла быть такой слепой и никогда не подозревать, что конник из простолюдинов любил ее все эти годы!

— Ты собираешься бросать кости? — осведомился он. — Я слишком здорово продулся, чтобы позволить тебе теперь выйти из игры.

Делая свой бросок, Гвиневер думала о том, что ее нисколько не беспокоит, когда он забывает называть ее «госпожа» или когда орет на нее за какую-нибудь глупость. Ее братья приказали бы высечь его за такую наглость. Не любит ли и она его — на свой лад? Но слишком поздно теперь копаться в своих чувствах к этому парню. Гвенивер принадлежит только Богине — навсегда.

На следующее утро армия поднялась на рассвете. Даннин разделил людей, назначил временных командиров и отобрал двадцать пять человек, которые поедут вместе с ним и Гвенивер, чтобы атаковать принца. Яркое летнее солнце освещало зеленые луга. Женщина чувствовала себя совершенно спокойно, словно парила по воздуху. Она почти не замечала тяжести тридцатифунтовой кольчуги. Вознося долгую, молчаливую молитву Богине, Гвенивер начала улыбаться. Поскольку она много часов работала с образом Богини, то он построился у нее в сознании почти без усилий — Богини жуткой красоты, с темными как ночь глазами, которая дрожала от страстного предвкушения предстоящего кровопролития. Гвенивер услышала заунывное песнопение, песню-плач — очень древнюю, очень странную. Она была уверена, что вспоминает ее из далекого прошлого, когда процветало поклонение Черной Луне. Песня в ее сознании стала такой реальной и такой громкой, что Гвенивер вздрогнула, когда Даннин выкрикнул приказ остановиться.

В полубессознательном состоянии она огляделась вокруг и увидела, что боевой отряд останавливается возле леса. Когда-то он, вероятно, являлся частью охотничьего заповедника здешнего лорда, поскольку не был густым и состоял по большей части из лиственниц и кленов, с небольшим количеством кустарника, который не сдержит всадников. Даннин разбил колонну на отряды и повел их растянувшимся строем под укрытие. Далеко на севере Гвенивер увидела приближающееся облако пыли. Армия приготовила щиты и копья, пока налетчики из Элдиса медленно приближались к засаде.

Враги находились всего в четверти мили от места засады, когда какой-то парень с острым зрением заметил в лесонасаждениях впереди нечто странное. Крик пронесся по рядам всадников, и они остановились, смешав строй. Гвенивер увидела скот, который с жалким видом опускался на землю в арьергарде колонны.

— Вперед! — крикнул Даннин, забыв про рог. — Берем их!

Как туча стрел, всадники из Кермора вылетели из укрытия и бросились в атаку. Наконечники копий вспыхивали на солнце, жаля конников из Элдиса. Атаке не подвергались только первые ряды, где удачное попадание могло лишить нападающих заложника-принца. Когда всадники развернулись, чтобы встретить неприятеля, один из отрядов обнажил мечи и вступил в рукопашную. Сражение развернулось на обеих сторонах дороги.

— За принцем! — приказал Даннин.

С громким кличем он бросился в атаку на первую линию, а избранные им люди понеслись за ним. Гвенивер хотела закричать вместе со всеми и разразилась смехом. На этот раз он был таким холодным, таким пустым, что она была уверена: это Богиня использует ее голос и тело, говорит и сражается через свою жрицу. Впереди, в поднимающейся пыли, десять человек из Элдиса неслись галопом им навстречу. Увидев щит с изображением дракона, по ободу украшенный серебром и инкрустированный драгоценными камнями, Гвенивер догадалась, что храбрость принца срабатывает им на руку.

— Рикко! — закричала она. — Вот он!

И снова раздался ужасный нечеловеческий смех, когда две группы всадников столкнулись друг с другом и развернули коней. Гвенивер нанесла удар по коню врага, попала концом меча и увидела яркую кровь. Внезапно весь мир взметнулся туманно-красным огнем. Жрица смеялась и выла, она рубила мечом и гнала своего коня вперед, и снова рубила, и парировала неловкий ответный удар. Сквозь красную пелену она увидела полное ужаса лицо врага, когда он пытался отбиваться. Ее смех превратился в песню, которую она слышала у себя в сознании. Страх врага заставил Гвенивер возненавидеть его. Она сделала обманное движение, вынудив его податься слишком далеко вперед, затем рискнула нанести опасный удар и резанула его по лицу. Кровь хлынула и смыла страх с его лица — навсегда. Гвенивер позволила врагу упасть, а затем бросилась к Рикину.

Люди Элдиса уступали нападающим в численности. Они собрались вокруг своего принца и в отчаянии пытались отогнать от него армию Кермора. Гвенивер увидела Даннина, который наседал сзади, сражаясь с человеком, который бросился ему навстречу, чтобы закрыть доступ к принцу. Двумя быстрыми ударами Даннин вначале убил коня, затем всадника и бросился дальше. Все это время он молчал, на его лице даже застыло кислое выражение, словно ему было скучно в этой бойне. Когда воины вокруг принца попытались перестроиться, у Гвенивер появился шанс. Она убила одного из неприятелей, нанеся удар через проем в кольчуге у подмышки. Ее смех превратился в крик баньши, когда она повернулась к всаднику, что стоял рядом с только что убитым.

Серебряный щит поднялся, отражая удар, и тут белоснежный конь понес принца в совершенно безнадежную атаку. Гвенивер увидела васильковые глаза, холодные и целеустремленные, когда он замахнулся на нее и уверенно нанес удар. Он был таким сильным и так правильно нацеленным, что разломил ее щит пополам, но Гвенивер ответила ударом снизу и поймала его запястье в латной рукавице плоской частью лезвия. Принц с криком выпустил меч. Его смертельно бледное лицо подсказало ей, что у него сломана кисть.

Сбоку на принца напал Даннин, стукнув щитом по боковой части головы соперника. Оглушенный, хватающий ртом воздух принц закачался в седле. Гвенивер убрала свой меч в ножны и схватилась за серебряный обод щита, заставляя принца повернуться к ней. В это мгновение Рикин схватил поводья молочно-белого коня, и принц оказался в ловушке.

— Отлично сработано! — крикнул Даннин. — Уводите его!

От боли глаза принца были, как у пьяного, но внезапно левой рукой он схватился за кинжал у себя на поясе. Однако Гвенивер добралась до оружия раньше его.

— Никаких самоубийств, — сказала она. — Ты когда-нибудь мечтал увидеть Кермор, парень?

Даннин и остальные развернули коней и поехали назад к месту сражения, которое кипело и бурлило у них за спиной. Дагвин присоединился к Гвенивер и Рикину, которые повезли принца в противоположном направлении по дороге и остановились в тени дерева.

— Сними с него эту латную рукавицу, Рикко, — велела Гвенивер. — Если его рука опухнет внутри, то потребуется кузнец, чтобы высвободить его чертову руку.

Принц стащил шлем левой рукой и с силой бросил его в грязь. Когда он посмотрел на Гвенивер полными слез глазами, жрица поняла, что он на несколько лет младше ее.. Пока Рикин стягивал латную рукавицу, принц тихо стонал, кусая нижнюю губу так сильно, что из нее пошла кровь. Внезапно Гвенивер почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине: опасность. С криком она развернулась в седле и увидела, что люди из Элдиса несутся галопом прямо на них.. Подразделение из примерно десяти всадников. Вслед за ними скакали люди из Кермора, но враги опережали их примерно на два корпуса лошади.

— А, дерьмо! — рявкнул Дагвин. — Они, вероятно, увидели проклятую лошадь принца!

Гвенивер развернула коня, затем достала меч и бросилась вперед на приближающихся всадников. Крича и смеясь, она снова увидела, как опускается кроваво-красный туман. Двое человек обогнули ее и направились к принцу. Гвенивер начала поворачиваться, но прямо на нее мчался еще один щит с драконом. Она завыла и, позабыв все, что ей когда-либо говорили об осторожности, бросилась вперед, опасно склонившись в седле. Ей не требовалось отражать удары — только атаковать! Ее треснувший щит рухнул под ударом врага, но Богиня направила ее меч. Гвенивер нанесла такой сильный удар, что вражеская кольчуга лопнула. Убитый повалился с коня. Женщина тотчас развернула коня. В мыслях у нее было одно: Рикин, окруженный позади нее большим количеством врагов.

К этому времени подоспели люди из Кермора, которые с криками бросились к принцу. Гвенивер видела белого коня, который встал на дыбы и взбрыкивал, старясь сбросить своего беспомощного седока. Мелькнули мечи, и она услышала боевой клич Рикина, когда он ринулся в толпу.

— Рикко! Дагвин! — заорала Гвенивер. — Я здесь!

В ответ Дагвин разразился воплями. Он сражался, как злой демон. Они с Рикином в основном отбивались от врагов, в отчаянии пытаясь удержаться в седле. Мечи Элдиса были повсюду. Гвенивер рубанула одного врага по длине, развернулась в седле и едва успела отразить удар сбоку. Она слышала голоса Кермора позади себя, но продолжала прорываться вперед, — смеясь, постоянно смеясь. Она наносила удар за ударом, пока не прорвалась к Рикину. Конь умирал под ним, у него по лицу текла кровь.

— Садись позади меня! — крикнула она.

Рикин прыгнул, как раз в тот миг, когда конь под ним рухнул. Гвенивер слепо рубила мечом, пока Рикин устраивался позади нее. Ее конь фыркал и гарцевал под ними. В атаку бросился какой-то воин из Элдиса. Он закричал и извернулся, когда его сзади ударил кто-то из Кермора. Ругаясь во всю силу легких, Даннин прорвался сквозь толпу и схватил под уздцы белого коня принца. Вихрь смерти уже стихал, когда люди из Кермора гнали последних налетчиков по дороге.

Внезапно Гвенивер почувствовала, как Богиня оставляет ее. Она опустилась в седле, огляделась вокруг словно выходя из обморока, а затем разрыдалась, как ребенок, который засыпал на коленях у матери и вдруг проснуться в одиночестве на незнакомой кровати.

— Черт побери! — рявкнул Даннин. — Ты ранена?

— Нет. Минуту назад Богиня держала на мне свои руки, но теперь Она ушла.

— Я видел Ее, — произнес Рикин слабым голосом. — Когда ты, Гвен, несешься в битву, ты — Богиня.

Она развернулась, чтобы посмотреть на него. Рикин прижимал руку к кровоточащему порезу на щеке и в его глазах стояла боль. Спокойная уверенность, звучавшая в его голосе, пугала.

— Я именно это имею в виду, — повторил Рикин. — Ты для меня — Богиня.

Примерно через четыре недели после того, как Гвенивер покинула дан Кермор юной неопытной девушкой, она вернулась назад настоящим воином. Поскольку Даннин хотел на время оставить большую часть армии на границе с Элдисом, то отправил Гвенивер и ее боевой отряд сопровождать их ценный трофей, который оказался принцем Мейлом из Аберуина, младшим сыном и соответственно последним в линии наследования трона дракона. Когда Гвенивер въехала на открытый двор и увидела все эти высокие каменные строения, то поняла, что ее место здесь.

Больше они не подавляли ее, поскольку роскошь и великолепие не имели для нее никакого значения. Это было всего лишь место, где можно жить между кампаниями. Гвенивер легко кивнула толпе суетящихся слуг и пажей, затем спешилась и помогла Рикину разрезать веревки, которыми захваченный принц был привязан к седлу. Пока Мейл спешивался, поспешно подбежал советник Саддар и поклонился. Принц стоял напряженно и смотрел на дан и советника с презрительной улыбкой.

— Наш сеньор находится в зале для приемов, ваше святейшество, — сообщил Саддар. — Мы получили ваши послания и их высочество очень хочет увидеть принца.

— Хорошо. Я буду рада избавиться от него, должна вам сказать. Он оказался премерзкой компанией.

Четверо из стражников Глина проводили их в зал для приемов в главном брохе. В одном конце находилось небольшое возвышение, покрытое коврами, позади которого висели две огромные шпалеры, изображающие короля Брана — основателя Священного Города, и того же короля во главе воинов во время битвы.

Король Глин ждал на стуле с высокой спинкой, одетый в церемониальные одежды — чисто белую, богато украшенную тунику. На боку у него висел золотой меч, а на плечи была накинута королевская накидка, скрепленная на плече огромной брошью в виде кольца, символом его королевского статуса. Его волосы недавно осветляли в очередной раз и на этот раз они были зачесаны таким образом, словно в лицо Глина дул ветер.

Слегка взмахнув унизанной перстнями рукой, король приветствовал появление Мейла и Гвенивер. Оба были грязными и усталыми с дороги. Когда Гвенивер опустилась на колени, Мейл остался стоять и прямо смотреть на Глина, который в конце концов был ему ровней.

— Приветствую вас обоих, — молвил король. — Хотя я и не признаю претензии вашего клана на мой трон, я уважаю твое право на твой, принц Мейл. Заверяю тебя, что во время твоего пребывания здесь к тебе будут относиться с почтением.

— Правда? — вскрикнул Мейл. — Хотел бы я знать, какое почтение может предложить мне твой грубый двор.

— Насколько я вижу, принц силен духом, — Глин позволил себе слегка улыбнуться. — Я вскоре отправлю гонцов ко двору твоего отца, чтобы официально объявить о твоем пленении. Хочешь ли ты отправить какие-нибудь послания?

— Да, письмо жене.

Гвенивер откровенно удивилась. Хотя среди особ королевской крови обычным делом были рано женить своих наследников, принц выглядел совсем ребенком, в особенности в грязной одежде. Ей было сложно представить его женатым.

— Моя жена должна была родить, когда я уезжал, ваше святейшество, — обратился Мейл к Гвенивер. — Возможно, такие вещи вас не интересуют, — но ее благополучие сильно меня беспокоит.

— Мой личный писарь придет к тебе позднее, — сказал Глин. — Сообщай своей жене все, что пожелаешь.

— Пера и чернил будет достаточно. Люди моего дома умеют читать и писать.

— Хорошо, — король снова улыбнулся. — Я буду сообщать тебя о том, как продвигаются переговоры. Стража!

Подобно руке, схватившей драгоценный камень, стражники окружили принца и увели прочь.

Покои принца, расположенные на верху центрального броха, представляли собой большую круглую комнату с камином, со стеклом в окнах, бардекианским ковром на полу и приличной мебелью. Когда бы Невин ни заглядывал к нему, Мейл обычно ходил по кругу, словно осел, привязанный к мельничному колесу. Стражники сказали Невину, что он таким образом расхаживает по полночи. В первый раз мастер двеомера посетил принца, чтобы заняться его сломанной кистью, но затем стал навещать его из обыкновенной жалости.

Поскольку принц умел читать и писать, Невин приносил ему книги из библиотеки и задерживался на час или два, обсуждая их. Парень оказался необычно смышленым. Если он проживет достаточно долго, то к старости сделается умудренным.

Однако перспектива долгожительства для Мейла выглядела сомнительной, поскольку вежливость Глина таила под собой реальную угрозу: если Элдис не выкупит своего сына, то Мейла повесят. Поскольку Невин и сам когда-то был третьим и — поэтому лишним — принцем, то он сомневался, что Элдис станет сильно унижаться ради спасения жизни Мейла.

А того терзали свои сомнения.

— Мне жаль, что я не смог себя убить до того, как они взяли меня в плен, — заметил он однажды.

— Это было бы позорным делом. Человеку, который убегает от своего вирда, приходится сурово расплачиваться в Других Землях.

— А это было бы хуже, чем быть повешенным, как конокраду?

— О, прекрати, парень. Твой отец еще может тебя выкупить. Глин не слишком жаден и не запросит много, так что твоему отцу будет стыдно, если он позволит тебе умереть.

Мейл резко опустился на стул, склонился вперед, вытянул длинные, как у молодого жеребца, ноги. Его черные волосы цвета воронова крыла представляли собой сплошную спутанную массу.

— Я могу принести тебе еще какую-нибудь книгу, — продолжал Невин. — У писарей есть экземпляр «Анналов Времен Рассвета» Дуворика. В ней описаны некоторые великолепные сражения. Или чтение о сражениях заставляет тебя страдать?

Принц покачал головой и уставился сквозь окно на голубое небо.

— Знаешь, что самое худшее? — спросил он через минуту. — То, что меня взяла в плен женщина. Я думал, что умру от позора, когда посмотрел на нее и увидел, что она женщина.

— Это не просто какая-то женщина, ваше высочество. Нет никакого позора в том, чтобы быть захваченным поклявшейся Луне воительницей.

— Сказать по чести, я никогда не видел, чтобы кто-то сражался, как она. Она смеялась, — Мейл замолчал и даже приоткрыл рот, вспоминая. — Мне сейчас кажется, что я на самом деле видел Богиню, которая снизошла на поле брани, так она смеялась и рубила. Один из ее людей назвал ее Богиней и, знаешь ли, я ему поверил.

Невину стало плохо при мысли о том, что Гвенивер охватывает такая жажда битвы.

— Господин хороший, ты кажешься мудрым человеком, — продолжал принц. — Я думал, что брать в руки оружие считается неблагочестивым для женщины.

— Это зависит от того, какого священника ты слушаешь. Для Богини леди Гвенивер то, что она делает, — несомненно, весьма благочестиво. Все мужчины, которых она убивает, — это жертвы Черной Луне.

— Правда? Значит, ее Богиня должна была насытиться после того сражения. Она и ее священные боевые вороны.

— Несомненно. В далеком прошлом, во Времена Рассвета, жили другие воительницы и все они давали клятву Черной Луне, хотя, как я предполагаю, этот культ так и не получил широкого распространения. Руманы считали его нечестивым. С другой стороны, их отношение к женщинам оставляет желать лучшего. Все, чем занимались их жены, — это сидели дома и пряли.

— Ты имеешь в виду — до великой ссылки?

— Да. Задолго до того, как король Вран привел своих людей на Западные острова. После того, как они оказались здесь, отрезанные от родных земель, женщины, которые рожают детей, стали слишком большой драгоценностью, чтобы рисковать ими в сражениях. Таково мое предположение. Честно говоря, я не вполне понимаю, что произошло, но культ Черной Луны умер. Кое-что об этом имеется в книге, которую я упомянул.

— В таком случае, я хочу ее прочитать. Я лучше себя чувствую, когда думаю, что меня захватила единственная представительница древнего культа.

В тот же день прибыли гонцы из Элдиса. Двор гудел от сплетен, строя предположения о сумме, которую иностранный король предложил за своего сына и согласится ли Глин на эту цену. Одну новость удалось узнать сразу: жена Мейла родила прекрасного, здорового мальчика. Невин задумывался над тем, насколько короля будет беспокоить судьба Мейла теперь, после того, как у него появился еще один наследник, но оказалось, что сильно. Невин услышал рассказ от самого короля, когда Глин, вызвал его в свои покои тем же вечером. Король привык обсуждать с Невином последние события — чтобы послушать его мнение и, возможно, узнать оценку случившегося с точки зрения двеомера.

— Черт побери, Элдис сулил мне кучу золота, — сказал Глин. — Но мне нужны не столько монеты, сколько спокойная граница. Я планирую растянуть переговоры настолько, насколько возможно, и предупредил его, что повешу его сына, если он продолжит набеги, пока его сын у меня.

— Несомненно, он отнесется к этому с уважением, сеньор, и набеги прекратятся — по крайней мере, на какое-то время.

— Надеюсь. На самом деле мне совсем не хочется вешать беспомощного пленника. В конце концов Элдис может выражать свои претензии на трон, атакуя земли Кантрейя. У них длинная граница на севере, — король мягко улыбнулся. — Пусть Слумар почувствует, что такое быть куском мяса между двумя челюстями.

Одной из этих челюстей, конечно, были Даннин и королевские стражники, которые совершали набеги на севере. Каждый раз, когда возвращался посыльный, Невин расспрашивал его о новостях, о Гвенивер, и каждый раз посыльные с благоговением сообщали, что Гвенивер является вдохновением для всей армии. Отмеченная Богиней, называли они ее. Невин предполагал, что большинство видит ее именно таким образом — как одну из тех немногих счастливчиков, которым благоволят боги, давая им силу и удачу. Конечно, сам он смотрел на это по-другому, поскольку знал, что такое боги: обширные центры силы во Внутренних Землях, которые соответствуют либо части природного мира, либо области человеческого сознания. Поклоняясь этим силам, за тысячи лет люди построили образы богов. Они вливали в них энергию, пока те не стали казаться личностями сами по себе. Любой, кто знает, как выстроить правильные ментальные образы и произносить надлежащие молитвы — точные слова не играют роли — может вступить в контакт с центрами силы, тянуть из них энергию и использовать ее. Жрец вступает в контакт с этими центрами в слепой вере; мастер двеомера — хладнокровно, зная, что он сам в большей степени создает бога, чем бог создает его; Гвенивер натолкнулась на темный уголок женского сознания, который женщины были вынуждены прятать на протяжении последних семисот лет. Без храма Темных Обрядов, где ее могли обучить, она была подобна ребенку, который пытается взять в руки горящий огонь, потому что он красивый, и Невин беспокоился за нее.

Он знал, что истинный вирд Гвенивер связан с двеомером. И все же несмотря на это ему было запрещено вторгаться в ее жизнь. После клятв, которые он дал, он не имел на это права. Все, что он мог сделать, — это завоевать доверие Гвенивер, делать осторожные намеки и надеяться, что когда-нибудь она задаст ему правильные вопросы. Если, конечно, проживет достаточно Долго для этого. Невин мог только молиться, чтобы зима в этом году пришла рано. После того, как они все соберутся в дане и кампания нынешнего года закончится, у него появится шанс стать ее другом.

Еще один месяц налетчики из Кермора безнаказанно наносили удары вдоль южной границы Кантрейя, поскольку Слумар был вынужден направить свои войска в другое место — на запад, чтобы разбираться с новой угрозой, исходящей из Элдиса. Время от времени им приходилось сталкиваться с армией внушительного размера, но Даннин обычно отступал до начала сражения. Он предпочитал лишать Кантрейя источников поставок, а не терять своих людей в бесполезных стычках. В конце концов Слумар отчаянными мерами все же вынудил Даннина принять сражение. Путем хитрого маневра ему удалось прижать людей Даннина к реке Белавер. И хотя бой фактически закончился победой Кермора и люди Слумара спешно отступили назад, на север — к Священному Городу, потери оказались велики.

В тот вечер Даннин шел по полю брани, где его люди все еще подбирали раненых. Лорд-бастард понимал: еще одно серьезное сражение разобьет их. Рядом с ним шагала Гвенивер, грязная и потная, ее лицо и плечи были забрызганы кровью. Она смотрела на последствия бойни с безразличием, которое пугало Даннина. Да, он всей душой любил сражения и воинскую славу, но ненавидел, когда убивали его людей. Его идеалом были поединки, описанные в древних сагах: когда господа благородного происхождения бросают друг другу вызов и встречаются в единоборстве, в то время, как войска их подбадривают.

— Нам придется отступить, — резко проговорил Даннин.

— Если ты считаешь, что так лучше… Мы вернемся назад?

— Может, и нет. Не исключено, что после этого перемирия с Элдисом мне придется возглавить в дане Кермор охрану форта. Не уверен, что хочу это делать. Конечно, окончательное решение принимать королю.

Гвенивер повернула голову и раздраженно посмотрела на него.

Даннин добавил:

— Не забывай: нам понадобятся люди, чтобы осенью послать против клана Вепря. Вот когда будет бойня! Достаточно кровавая, чтобы удовлетворить даже твои аппетиты.

Тряхнув головой в ответ на оскорбление, Гвенивер оставила его и широким шагом направилась к своему боевому отряду. Мгновение Даннин смотрел ей в спину.

Хотел бы он находить ее — кровожадную, временами не похожую на человека — отталкивающей и больше не думать о ней, как о женщине. Хотя Даннин не отличался благочестием, все же он верил в богов и знал, что рискует навлечь на себя их гнев, желая заполучить к себе в постель жрицу. Тем не менее временами — когда Гвенивер улыбалась ему или просто проходила мимо, — его похоть разгоралась так сильно, что ему становилось трудно дышать. Даннин дал себе слово: если когда-нибудь наступит такой день, когда придется выставлять две армии, то он лично проследит за тем, чтобы Гвенивер отправилась с одной, а он сам — с другой.

Ему было бы легче забыть о своем страстном желании, если бы не Рикин. Иногда во время их медленного продвижения на юг, к Кермору, Даннин замечал, как Гвенивер разговаривает со своим капитаном — так интимно, склоняясь к нему так близко.

Порой лорд раздумывал, не нарушила ли она свою клятву с этим простолюдином. Ревность жгла его, и он возненавидел Рикина — человека, который раньше всегда ему нравился, которым он восхищался за его твердость, спокойствие, смелость, простоту в общении с подчиненными. Теперь Даннин подолгу мечтал, как во время безнадежной атаки пошлет капитана Гвенивер на верную смерть.

После возвращения в дан Кермор, когда Даннина больше не отвлекали сражения, он обнаружил, что ему стало сложнее игнорировать свою любовь к Гвенивер. Он делал все возможное, чтобы избегать ее, но оставались их уроки фехтования. Даннин пытался смеяться над собой, говоря себе, что он — только жеребец, охваченный пылом, и ничего больше. Но это было неправдой. Чувство Даннина к Гвенивер было честным и достаточно сильным. Мысль о ее смерти ужасала его. Обучая ее искусству владения мечом, он стремился передать ей все уловки, какие знал, чтобы компенсировать ее малый вес и невысокий рост.

Каждое утро они сражались по несколько часов. Хотя они пользовались только тупыми мечами и плетеными щитами, временами состязания перерастали в настоящую схватку. Что-то выводило ее из себя и вместо того, чтобы добиваться легких касаний, Гвенивер впадала в неистовство и начинала бить сильно. Это, в свою очередь, разъяряло Даннина. Несколько минут они обычно яростно сражались, затем прерывали поединок по какому-то полубессознательному взаимному согласию и возвращались к более цивилизованному фехтованию. Хотя в этих поединках Даннин всегда одерживал верх, он никогда не чувствовал, что покорил Гвенивер. Он мог все утро пятнать ее царапинами, но на следующий день Гвенивер начинала опять, и снова она выводила его из себя слишком сильным ударом. Даннин начал думать, что она собирается подчинить его себе.

Кроме того, возвращение в дан лишило Даннина возможности забыть о Рикине. Даннин часто видел их с Гвенивер вместе. Он замечал, как они смеются какой-то шутке, как Рикин склоняется к ней, когда они гуляют во дворе, как она играет с ним в кости на медяки, словно они — всего лишь пара простых всадников. Временами Рикин приходил посмотреть на их уроки. Он стоял у края тренировочного поля, как дуэнья, и ничего не говорил, а после окончания урока провожал Гвенивер. Поскольку у Даннина не было оснований выгонять капитана, присягнувшего на верность другому человеку благородного происхождения, то он с этим мирился.

Как-то раз после полудня Даннин взбесился настолько, что решился присоединиться к Гвенивер и Рикину. Они сидели возле конюшни, и лорду очень не понравилась улыбка Рикина. Даннин приблизился как раз вовремя, чтобы услышать странную шутку о кроликах.

— Доброе утро, — заговорил Даннин. — Что там с кроликами, госпожа?

— О, у Рикко очень хорошо получается ставить на них силки с этими проволочками, которые он всегда носит с собой, поэтому я говорила, что ему, не исключено, удастся поймать в капкан для меня и несколько, вепрей.

Еще меньше Даннину понравилось то, что она использовала уменьшительное имя.

— Ты этому обучился на ферме? — ехидно спросил Даннин.

— Да, лорд, — ответил Рикин. — Если рождаешься сыном фермера, то обучаешься многим вещам. Например, как отличить чистокровную лошадь от клячи.

— Что ты имеешь в виду? — Даннин положил руку на рукоять меча.

— Только то, что сказал, — и Рикин коснулся своего оружия.

Выругавшись, Даннин выхватил меч. Он увидел, как блеснул металл, затем что-то обожгло ему кисть, и меч вылетел у него из руки. Ругаясь, он отступил назад — как раз в тот миг, когда Гвенивер шлепнула по руке Рикина тупой стороной меча. Она достала меч быстрее, чем они оба.

— Боги, да вы спятили! — воскликнула девушка. — Я убью первого из вас, кто еще раз начнет подобное, даже если меня за это повесят. Вы поняли меня?

Рикин повернулся и убежал в казармы. Даннин потер ноющее запястье и, хмурясь, смотрел на удаляющуюся спину Рикина, пока Гвенивер не коснулась его груди острием меча.

— Если ты станешь посылать его на заведомо невыполнимые задания и он погибнет, то я убью тебя.

Отказываясь отвечать, Даннин поднял свой меч с булыжников. Только тогда он заметил толпу зевак, которые глазели на происходящее, лыбились и несомненно радовались тому, что бастард получил по заслугам.

Даннин отправился назад в дан и побежал наверх в свои покои. Он бросился на кровать и лежал там, трясясь от ярости. Затем ярость медленно прошла, сменившись холодной безнадежностью. Ну значит так; если сука предпочитает своего вонючего фермера, то пусть его получит! Богиня накажет их достаточно быстро, если они спят вместе. Даннин со вздохом сел, понимая, что, скорее всего, они не делают ничего подобного. С этой минуты придется держать свою ревность в узде, сказал он себе, чтобы не поддаться постыдной ярости — даже более сильной, чем похоть.

Остальную часть дня Рикин избегал Гвенивер, но во время вечерней трапезы в большом зале обнаружил, что следит за ней, сидящей на возвышении вместе с другими господами благородного происхождения. Было настоящей пыткой вспоминать, как он опозорился перед ней. Он забыл Богиню. Это оказалось так просто — мгновение он думал о Гвенивер только как 6 женщине. То, что Даннин допустил ту же ошибку, не служило ему оправданием. Богиня приняла Гвенивер и отметила ее. Так обстоят дела. Так и никак иначе. Закончив ужин, Рикин взял вторую кружку эля. Он медленно пил, размышляя о том, что должен сделать в свое оправдание — не перед Гвенивер, а перед Богиней. Он не испытывал желания умереть в следующем сражении, если Она захочет видеть его мертвым.

— Возвращаешься в казарму? — спросил Дагвин. — Мы могли бы сыграть в кости.

— Скоро приду. Я хотел поговорить со старым травником.

— О чем?

— Это тебя не касается.

Дагвин пожал плечами, встал и ушел. Рикин не вполне понимал, с чего он решил, будто Невин знает о Черной Богине. Но старик казался таким мудрым, что следовало попробовать. Невин заканчивал трапезу и был увлечен разговором с начальником склада вооружений. Рикин решил подождать, пока он не закончит, а затем последовать за ним. Один за другим остальные члены отряда клана Волка уходили из-за стола, пока Рикин не остался в одиночестве. Он взял третью кружку и снова сел, проклиная начальника склада вооружений за то, что тот так долго говорит.

— Капитан? — произнес кто-то у него за спиной.

Это был лорд Олдак. Он стоял, засунув большие пальцы за пояс с ножнами. Хотя Рикин так никогда и не простил его за то, что назвал Гвенивер девкой, он встал и поклонился.

— Мне хотелось бы поговорить с тобой.

Рикин последовал за ним через черный ход в прохладный двор. Они стояли в круге света, падавшего из окна. Олдак подождал, пока две служанки пройдут мимо, чтобы те не услышали их разговора.

— Что вы сегодня не поделили с лордом Даннином? — спросил Олдак.

— Прошу меня извинить, но это не ваше дело.

— О, несомненно, не мое. Простое любопытство. Один из пажей сказал, что лорд Даннин оскорбил их святейшество и ты ее защищал.

У Рикина возникло искушение соврать и позволить распространиться менее постыдному рассказу, однако он не поддался ему.

— Нет, лорд, это неправда. Я сказал кое-что, что лорд Даннин неправильно понял, и моя госпожа вмешалась.

— Ну, наш бастардик — определенно очень обидчивый, не правда ли? — Странно, но Олдак выглядел разочарованным. — Я просто поинтересовался.

Когда Рикин вернулся в зал, то обнаружил, что Невин уже ушел. Ругая про себя Олдака, Рикин отыскал пажа, который сообщил ему, что старик отправился в свои покои. Рикин заколебался, опасаясь беспокоить человека, про которого все говорили, будто он обладает двеомером, но в конце концов если он немедленно должным образом не умилостивит Богиню, то его жизнь подвергнется большой опасности. Поэтому Рикин незамедлительно отправился в покои Невина, где нашел старика, сортирующего травы при свете лампы.

— Добрый вечер, — поздоровался Рикин. — Могу ли я поговорить с вами?

— Конечно, парень. Заходи и закрой дверь.

Поскольку у Невина был только один стул, Рикин неловко замер у стола, глядя на сладко пахнущие травы.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросил Невин.

— Нет, я пришел не за травами. Вы кажетесь по-настоящему мудрым человеком. Знаете ли вы, примет ли Черная Богиня молитвы от мужчины?

— Почему бы и нет? Бел же слушает молитвы женщин, не так ли?

— Хорошо. Видите ли, я не могу спросить свою госпожу. Я боюсь, что оскорбил Богиню, и точно знаю, что оскорбил госпожу. Поэтому я подумал: может, я сам разберусь с Богиней, поскольку не хочу умереть во время следующей кампании? Очень сложно, черт побери, когда у Нее даже нет настоящего храма, куда я мог бы пойти.

Невин смотрел на него, словно был поставлен в тупик, раздражен и восхищен одновременно.

— Несомненно, Богиня это понимает, — сказал Невин. — В некотором роде Ей не требуется никакого храма, потому что вся ночь — это Ее дом, а тьма — это Ее алтарь.

— А вы случайно не были священником?

— Нет, но я прочитал множество книг о священных вещах.

— А мне случайно не следует что-то пожертвовать Ей? Кажется, боги любят это.

— Любят, — Невин с минуту размышлял с чрезвычайно серьезным видом. — Я дам тебе немного корня мандрагоры, потому что он напоминает человеческую фигуру и обладает двеомером. Ты должен отправиться к реке поздно ночью, бросить корень в реку, а затем помолиться Ей и попросить Ее, чтобы Она простила тебя и взяла его вместо тебя.

— Спасибо. Я вам очень благодарен. Я заплачу за этот корень.

— В этом нет необходимости, парень. Я не хочу, чтобы ты допустил ошибку и погиб, раз ты считаешь, что Богиня повернулась против тебя.

Рикин завернул ценный корень мандрагоры в кусок материи и спрятал его под рубашкой, а затем вернулся в казарму.

Он лежал на своей койке и думал, что скажет Богине, поскольку хотел все правильно сформулировать. Знание о том, что он тоже может поклоняться Ей, наполняло Рикина торжественностью и спокойствием. Тьма — это Ее алтарь.

Ему нравилось, как Невин это сформулировал.

Когда-нибудь, когда на Рикина нахлынет его вирд, он опустится в Ее руки и будет лежать, спокойный и опустошенный, отдыхать во тьме, и вся боль этой бесконечной войны останется позади.

— Дагвин! — позвала Гвенивер. — Где Рикин?

Дагвин быстро осмотрел конюшню.

— Да будь я проклят, если знаю, госпожа, — ответил он. — Он был тут минуту назад.

Гвенивер поспешила наружу, на яркий утренний солнечный свет, и обошла вокруг конюшен. Как она подозревала, он снова намеренно избегал ее. Это предположение подтвердилось, когда Гвенивер наконец нашла Рикина. Он удивленно взглянул на нее, после чего смотрел только в землю.

— Пошли прогуляемся, Рикко.

— Если так прикажет госпожа.

— Прекрати бегать от меня, как побитая собака! Послушай, я никогда на тебя не сердилась, но если я собиралась поставить Даннина на место, то я должна была действовать справедливо, не так ли?

Рикин поднял голову и улыбнулся. Это была короткая вспышка его обычного веселого настроения. Гвенивер любила смотреть на него, когда он так улыбался.

— Ты это сделала, — признал он. — Но я упрекал себя.

— Все забыто — в том, что касается меня.

Гвенивер с Рикином вместе прошли под навесами за конюшнями, где хранились припасы и стояли пустые телеги, пока не нашли тихое, солнечное место у стены дана. Там они устроились, прислонившись к сараю. Перед их глазами высилась гора темных камней, которая запирала их внутри и не пускала врагов извне.

— Знаешь ли, тебе следует найти себе девушку в дане, — сказала Гвенивер. — Мы будем жить здесь всю оставшуюся жизнь.

Рикин поморщился, словно она дала ему пощечину.

— Что не так? — спросила Гвенивер.

— Ничего.

— Чушь. Выкладывай.

Рикин вздохнул и потер затылок, словно это помогало ему думать.

— Ну, предположим я заведу девушку. А ты как к этому отнесешься? Я надеялся, что ты… а, черт побери!

— Ты надеялся, что я буду ей завидовать? Буду. Но это моя ноша, не твоя. Я выбрала Богиню.

Он улыбнулся, глядя в землю перед собой.

— Ты на самом деле будешь ей завидовать?

— Буду.

Он кивнул и уставился на булыжники, словно считал их.

— Я подумывал об этом, — признал он наконец. — Есть несколько девушек, которые мне нравятся, и одной из них сильно нравлюсь я. Только вчера она разговаривала со мной, и я знал, что легко могу уложить ее в постель. Если не буду возражать против того, чтобы делить ее с парой других парней, а это меня никогда раньше не волновало. Но внезапно мне стало плевать, заполучу ли я ее когда-нибудь. Поэтому я просто ушел. — Рикин молчал несколько минут. — Ничего хорошего ни с какой другой девушкой никогда не получится. Я слишком сильно люблю тебя. И люблю уже много лет.

— Ты просто до сих пор не нашел подходящую девушку.

— Не надо шутить надо мной, Гвен. Я не проживу долго. Ты намерена умереть, не так ли? Я вижу это в твоих глазах, когда бы мы ни ехали на бой. Я не собираюсь пережить тебя ни на минуту. Я молился твой Богине и обещал Ей это. — Наконец он посмотрел на нее. — Поэтому я подумал, что вполне могу дать ту же клятву, что и ты.

— Не надо! В этом нет необходимости, и если ты ее нарушишь…

— Ты не веришь, что я смогу это сделать, не так ли?

— Я не это имела в виду. Просто нет оснований для такой клятвы.

— Есть. Что дает мужчина любимой женщине? Дом, достаточно еды, время от времени — новое платье. А я никогда не смогу дать тебе ничего этого, поэтому дам то, что могу. — Он улыбнулся ей, солнечно, как всегда. — Пусть для тебя это и неважно, Гвен, но ты никогда не увидишь меня с другой женщиной: Ты никогда не услышишь ни о чем подобном.

Ей казалось, что неожиданно она обрела чистое серебро там, где прежде видела только закопченную медь.

— Рикко, я никогда не нарушу свою клятву. Ты это понимаешь?

— Если бы не понимал, стал бы я давать свою?

Когда Гвенивер схватила его за руку, то почувствовала, что вместо нее говорит Богиня.

— Но если бы я когда-либо нарушила ее, то это был бы ты, а не Даннин. Несмотря на его ранг, ты превосходишь его во всем.

Он заплакал.

— О, боги, — прошептал Рикин. — Я последую за тобой на смерть.

— Последуешь, если ты вообще за мной последуешь.

— В любом случае в конце концов Богиня получит нас всех. Почему, клянусь всеми кругами ада, я должен беспокоиться, когда это случится?

— Я люблю тебя, — сказала Гвенивер.

Он поймал ее руку, их пальцы переплелись.. Они долго сидели так, не разговаривая, затем Рикин тяжело вздохнул.

— Как жаль, что я не могу сберечь свое жалованье и купить тебе помолвочную брошь, — сказал он. — Просто подарок, чтобы это отметить.

— Я чувствую то же самое. Подожди, я знаю. Поклянись со мной клятвой крови, как они делали во Бремена Рассвета.

Рикин улыбнулся и кивнул. Гвенивер дала ему свой кинжал, и Рикин сделал небольшой разрез у нее на запястье, потом на своем собственном и приложил одну кровоточащую ранку к другой.

Когда Гвенивер смотрела ему в глаза, ей хотелось плакать, просто потому, что Рикин выглядел так торжественно, и потому, что это было свадьбой — никакая другая для нее невозможна.

Тонкая струйка крови побежала у нее по руке. Внезапно Гвенивер почувствовала Богиню, Ее холодное присутствие.

Она знала: Черная Госпожа довольна их любовью — чистой и крепкой, как еще один меч, возложенный на Ее алтарь. Рикин склонил голову и поцеловал Гвенивер — только один раз.

Позднее тем же утром бесцельная прогулка привела их в сад трав Невина и к самому Невину, который стоял на коленях и занимался своими растениями. Когда они окрикнули его, он встал и вытер грязные руки о бригги.

— Доброе утро, — поздоровался он. — Судя по слухам, которые до меня донеслись, вы двое скоро отправитесь назад, на земли клана Волка.

— Да, — подтвердила Гвенивер. — И очистим их от паразитов.

Невин склонил голову набок и посмотрел вначале на Гвенивер, потом на Рикина и снова на Гвенивер. Его взгляд внезапно стал холодным.

— Что это у тебя на запястье, Рикко? — спросил он. — И похоже, что у дамы тоже есть такой-то порез.

Со смехом она подняла руку, чтобы продемонстрировать высохшую кровь.

— Мы с Рикином вместе дали клятву. Мы никогда не ляжем в одну постель, но ляжем в одну могилу.

— Вы — глупые молодые олухи, — прошептал Невин.

— Эй, послушайте, — возмутился Рикин. — Неужели вы думаете, что мы не сможем ее сдержать?

— О, конечно, сможете. Несомненно, вы великолепно сдержите свою великолепную клятву и получите как раз ту награду, которой жаждете, — раннюю смерть в битве. Барды много лет будут петь о вас.

— Но тогда почему вы выглядите таким обеспокоенным? — вставила Гвенивер. — Мы никогда не стали бы просить чего-то лучшего.

— Знаю, — старик отвернулся. — И это беспокоит меня и заставляет болеть сердце. А, ну, это ваш вирд, не мой.

И не произнеся больше ни слова, он встал на колени и вернулся к своим растениям.

Этим вечером Невин был не в состоянии задерживаться за столом в большом зале и наблюдать за тем, как Гвенивер смеется. Он ушел в свои покои, зажег свечи, затем стал ходить взад-вперед, размышляя, что же есть такого в его народе, что заставляет его получать удовольствие от страданий и любить смерть так, как другие любят роскошь и богатство? Гвен и ее Рикин думали, что они любят друг друга, в то время, как любили темную прожилку в душе Дэверри.

— А, боги! Теперь это не мое дело.

Свеча затрепетала, словно качала свой золотой головкой, говоря «нет». На самом деле это было его дело, независимо от того, удастся ли ему помочь им в этой жизни или же он будет вынужден ждать их следующего перерождения. Его касалась судьба не только Гвенивер, но и Рикина. Независимо от того, нарушат они клятву или нет, они связали себя цепью вирда, и для того, чтобы распутать ее, потребуется мудрость короля Брана — и сила Версингеторикса, чтобы сломать ее. Мысли об этих двух героях Времен Рассвета сделали мрачное настроение Невина еще хуже. Проклятая клятва крови, что-то прямо из старой саги! Невин хотел объяснить им, заставить Гвенивер и Рикина увидеть, что всегда проще упасть, чем карабкаться. Стоит отпустить то, за что держишься, чтобы упасть, как возникает великолепное чувство легкости и силы. Гвенивер никогда не станет слушать. И вероятно уже слишком поздно.

Невин рухнул на стул и уставился в пустой камин. Он почти физически ощущал, как все королевство скользит назад. Гражданские войны ломают и рушат достижения многих лет. Культура, образование, рыцарская честь, забота о бедных. Бесславно гибнут все эти признаки цивилизации, на которые такое количество людей потратило столько лет.

Впервые на протяжении своей неестественно долгой жизни Невин задумался о том, чего стоила его служба Свету. Может ли на самом деле существовать какой-то Свет, которому следует служить? Так легко и просто жизнь соскальзывает во тьму… Никогда раньше он не осознавал с такой очевидность, насколько хрупка цивилизация. Она плавает, как масляное пятно на черном океане людского сознания.

Что касается Гвенивер, у Невина оставалась одна последняя отчаянная надежда: если ему только удастся сделать так, чтобы она увидела, насколько большую власть предлагает двеомер. Ничто не земле не может сравниться с этой властью. Ведь Гвенивер любит власть. Возможно, ему удастся увезти ее от королевского двора. Ее и Рикина, потому что Гвенивер никогда не бросит его. Они могли бы уехать в дикую северную страну или даже в Бардек. Там он поможет ей сбросить с себя груз, который она взвалила на себя, там она сможет все понять. Этой же ночью Невин отправился к ней в покои для важного разговора.

Гвенивер налила ему меду и усадила в лучшее кресло. При свете лампы ее глаза блестели, улыбка была яркой и неподвижной, словно ее вырезали на лице ножом.

— Могу догадаться, почему вы здесь, — объявила она. — Почему вас так беспокоит клятва, которую дали мы с Рикином?

— По большей части потому, что это недальновидно. Лучше хорошенько подумать перед тем, как обрекать себя на единственную дорогу. Некоторые дороги проходят через множество различных земель и предлагают множество различных точек зрения.

— А другие идут прямо и недолго. Я знаю это. Моя Богиня выбрала для меня единственную дорогу, и я теперь не могу повернуть назад.

— О, кончено, нет. Однако существует немало других способов служить Ей. Не обязательно делать это с мечом в руке.

— Не для меня. Меня совершенно не волнует, добрый Невин, то обстоятельство, что моя дорога будет короткой. Это… Положим, у тебя ограниченное количество хвороста. Некоторые стали бы жечь по маленькой палочке за раз и всю ночь поддерживать маленький огонек. А другие предпочитают кинуть в огонь всю вязанку сразу. Пусть бушует костер, хотя бы и недолго.

— А затем эти люди замерзают до смерти?

Она нахмурились, глядя в свой кубок.

— Ну, — сказала Гвенивер наконец. — Я выбрала не лучший способ выразить свою мысль, не так ли? Хотя он достаточно хорош. Совсем не замерзнуть до смерти. Затем эти люди сами бросаются в огонь.

Когда она тряхнула головой, запрокинула ее и рассмеялась сдавленным смехом, Невин наконец увидел то, что отказывался видеть долгое время: Гвенивер безумна. Ее давно вытолкнули за грань рассудочности, а теперь безумие мерцало у нее в глазах и ухмылялось в улыбке. Тем не менее существуют разные виды безумия; в этом сумасшедшем мире ее будут считать великолепной, осыпать почестями и славой. И делать это будут люди, немного менее безумные, чем она сама. Сидеть у нее в покоях и разговаривать оказалось для Невина невероятно трудным делом. Несмотря на то, что Гвенивер вполне серьезно говорила о долгосрочных планах для Блейддбира и клана Волка, она была самоубийцей.

Наконец Невин вежливо удалился и вернулся к себе в покои. Теперь он никогда не сможет привести ее к двеомеру, поскольку для изучения магии требуется максимально здравый ум. Когда к изучению двеомера приступают неуравновешенные личности, они вскоре обнаруживают, что их разрывают на части те силы, которые они разбудили. Как знал теперь Невин, в этой жизни Гвенивер никогда не получит свой истинный вирд. Расхаживая по своей комнате, Невин внезапно начал дрожать. Он опустился на стул и задумался, не болен ли он, а потом понял, что плачет.

Летние дожди превратили дан клана Волка в навозную жижу. Полуразрушенный, лишенный крыши брох высился в центре черной грязи, пепла и обугленных деревяшек. На булыжниках, которыми был вымощен двор, валялись кусками хлама, колодец засорился, кругом до сих пор стоял болезнетворно-сладковатый запах гари и гниения. Тут и там в тени стен виднелась взрыхленная земля и липкая и вязкая плесень и грибок. Гвенивер и Гветмар сидели в седле на открытом месте, которое когда-то было воротами, и осматривали разрушения.

— Ну, — произнесла Гвенивер. — Ты теперь определенно великий лорд.

— Согласится ли ваше святейшество на гостеприимство моего великолепного зала? — он насмешливо поклонился ей. — Мы можем проехать дальше и взглянуть на деревню.

— Правильно. Ты не успеешь заново отстроить дан Блейд до зимы.

Они поехали назад вниз по склону к поджидающей их армии. Кроме их собственного боевого отряда, насчитывавшего примерно семьдесят человек, их сопровождали двести человек короля под предводительством Даннина. Щедрость Глина этим не ограничилась. Армию сопровождал длинный ряд телег с провизией. В дан были направлены умелые ремесленники, которым предстоит укреплять строения и восстанавливать все, что только подлежит восстановлению. Объезжая земли клана Волка, Гвенивер начала сомневаться в том, что удастся сохранить владения, потому что все крепостные, которые обрабатывали землю, сбежали. Они дважды проезжали места, на которых раньше стояли деревни, и обнаружили, что грубые хижины сожжены, словно крепостные, уходя с земли, решили продемонстрировать свое презрение к бывшим хозяевам. Однако деревня, в которой жили свободные люди, все еще стояла, хотя ее обитатели тоже исчезли. Их изгнал страх перед кланом Вепря — они не испытывали ненависти к Волку. Вокруг деревенского колодца и на дорожках выросли высокие, толстые зеленые сорняки. Под яблоневыми деревьями лежали опавшие яблоки. Дома, казалось, тесно прижались друг к другу в поисках тепла, разбитые окна напоминали грустные глаза, полные укора.

— Да, прекрасным лордом я стану, не имея ни одного подданного, — заметил Гветмар. Шутка прозвучала фальшиво.

— Деревенские жители со временем вернутся. Отправь посыльных на юг и восток, где у них есть родственники. Что касается твоих собственных земель, друг мой, то, думаю, тебе придется удовлетвориться рентой от свободных людей — если сможешь найти кого-то, кто пожелает на них обосноваться.

Гветмар бесцеремонно сломал замок на доме кузнеца и занял его, просто потому, что этот дом был самым большим. Поскольку времени возводить настоящую каменную стену не было, старший каменщик и старший плотник решили насыпать земляные укрепления, окружить их рвом и частоколом. Пока шла эта медленная работа, армия постоянно отправляла небольшие патрули вдоль границ между землями кланов Вепря и Волка.

Сложности начались через две недели. Гвенивер вела подразделение через заброшенные луга, когда увидела далеко впереди на дороге облако пыли. Она отправила посыльного к Даннину, затем выстроила своих людей на дороге в боевом порядке.

Из пыли медленно показались десять всадников. Заметив подразделение Гвенивер, они остановились и перестроились в неровную линию. Чужаки находились на своей стороне границы, Волки — на своей. Ситуация висела на волоске, когда старший вывел коня вперед, чтобы на полпути встретиться с Гвенивер.

— Вы из клана Волка? — спросил он.

— Да. Какое вам до этого дело?

Глаза старшего переметнулись на ее двадцать пять человек, и он явно расценил свои шансы как безнадежные. Он пожал плечами, развернул коня и отступил. Когда противники развернулись, Гвенивер увидела, что у одного всадника щит украшен зеленым крылатым драконом Священного Города.

— Понимаю, почему Глин отправил с нами своих людей, — сказала она Рикину.

— Именно так, госпожа. Слумар из Кантрейя не собирается сдавать такое количество земель без боя.

— Нам лучше вернуться назад и все рассказать остальным.

В Блейддбире ров уже был закончен. Земляные укрепления росли, хотя их еще не утрамбовали и не укрепили. Выложенные неровным кругом бревна лежали на земле, напоминая акульи зубы. Гвенивер нашла Гветмара и Даннина, разговаривающих со старшим плотником, и отвела их в сторону, чтобы сообщить новость.

— Готова поспорить: к закату Буркан будет знать, что мы вернулись, — закончила она.

— Именно так, — согласился Даннин. — Они понимают, что мы не можем находиться в разрушенном дане, поэтому направятся прямо сюда. Нам лучше встретить их на дороге. Если их окажется значительно больше, то мы отступим назад в деревню, а уже возведенные земляные укрепления сравняют наши шансы.

— Если потребуется отступать, то следует делать это немедленно, как только мы оценим ситуацию, — вставил Гветмар. — Иначе нас отрежут.

— Конечно, — кивнул Даннин. — Но ты останешься здесь держать деревню.

— Так, секундочку! Я намереваюсь защищать свои земли.

— Намерение благородное, лорд, но мысль плохая. Единственная причина, по которой я и мои парни находимся здесь, — это сохранение твоей жизни.

Когда Гветмар покраснел от гнева, вмешалась Гвенивер.

— Не будь идиотом! — рявкнула она. — Откуда нам знать, какого пола ребенок, которого носит Макки? Если ты погибнешь в сражении, если ребенок умрет, то не будет никакого клана Волка, разве что Макки снова выйдет замуж. Придется начинать все сначала.

— Вот именно, — Даннин примирительно улыбнулся Гветмару. — Делай наследников, лорд, а мы для них обеспечим землю.

На следующий день Даннин рано утром разбудил своих людей и отряд тронулся в путь в сером рассветном свете. Если Буркан будет двигаться быстро, то доберется до деревни вскоре после полудня. В середине утра они пересекли границу между двумя владениями и отправились через поля, поросшие сорняками и дикой травой. Тут и там они видели пустые фермы, которые разрушались, открытые всем ветрам. В полдень отряд оказался на большом лугу, с одной стороны которого рос густой лес. Даннин отправил разведчиков вперед, а остальным велел дать немного передохнуть лошадям перед тем, как выстроить их в боевом порядке. Две трети его людей встали на дороге, прочие спрятались в лесу, где им предстоит ждать начала сражения, а затем из засады атаковать Буркана с фланга.

Они все еще стояли под палящим солнцем, когда вернулись разведчики с известием о том, что встретили разведчиков клана Вепря. Гвенивер с улыбкой повернулась к Рикину.

— Хорошо. Они на пути. Не забудь оставить мне самого Буркана.

— Оставлю, госпожа. И если сегодня вечером я не увижу тебя живой, то мы встретимся в Других Землях.

Гвенивер достала копье. Наконечники заблестели, как линия огней на дороге. И снова они ждали в полном молчании, только лошади беспокойно переминались на месте. Внезапно Гвенивер почувствовала холодок на спине. Оглядевшись по сторонам, она вдруг заметила своего отца, братьев, дядей, которые сидели на туманных лошадях, таких же бесплотных, как и они сами. Мертвые родичи сурово смотрели на нее, в таком же молчании, как и живые люди. Они ждали. Что предстоит им увидеть — победу или окончательную гибель своего клана?

— Что-то не так? — спросил Рикин.

— Разве ты их не видишь? Посмотри. Вон там.

Ошеломленный, Рикин уставился в ту сторону, куда она показывала, а призраки улыбнулись, словно полагали, что добросердечный Рикин очень мало изменился с тех пор, как они его видели в последний раз. Как раз в этот момент кто-то закричал. На дороге появилось облако пыли — Вепри ехали принимать вызов. Примерно в пятидесяти ярдах до своих врагов они остановились и выстроились неровным клином. Их набралось примерно двести человек. Они считали, что им противостоит боевой отряд из ста пятидесяти. Даннин направил своего коня вперед, и Буркан сделал то же самое.

— Вы из Кермора, так? — крикнул глава клана Вепря. — Но я вижу у вас гербы клана Волка.

— Видишь, потому что Волки обратились к истинному королю за помощью и защитой земель их предков.

— Ха! Истинный король в дане Дэверри по праву наградил этими землями меня, как одержавшего победу в кровной вражде.

— Король против короля, не так ли? — Даннин весело рассмеялся. — Жалкое оправдание благородной свиньи.

С воплем Буркан метнул свое копье прямо в него. Даннин спокойно отразил его щитом, и оно упало в грязь. Вепри бросились в атаку, копья описывали в воздухе дугу и свистели, сверкая на солнце. Пришпоривая коня, Гвенивер достала меч. Она хотела сама прикончить Буркана, да будь он проклят, и будь также проклят Даннин, который сражался с главой клана Вепря в самом центре схватки. Боевые порядки схлестнулись, каждый избрал себе противника, которые непрерывно кружили вокруг друг друга. Над сражающейся, кричащей толпой зазвучал неистовый смех Гвенивер, когда она прорубала себе путь к кровному врагу. Как раз в тот момент, когда она добралась до Даннина, засадный отряд выскочил из-под деревьев и врезался в Вепрей сзади. Раздались отчаянные крики. Вепрям было не вырваться из ловушки.

— Гвен! — заорал Даннин. — Он твой!

Защищаясь щитом, Даннин развернул коня и позволил ей приблизиться к Буркану. Она услышала, словно со стороны, как ненависть вылетает из ее рта долгим смехом. Гвенивер отразила удар Буркана щитом и сама сделала выпад, но он парировал ее удар своим клинком. На мгновение их мечи словно спутались. Она уставилась ему в лицо и рассмеялась. Гвенивер увидела, как он побледнел от страха и, как и всегда, трусость врага привела ее в ярость. Она высвободила меч и снова ударила — и поняла, что все происходит очень медленно, словно вокруг нее замирает вращение самой Вселенной.

Гвенивер медленно повела мечом, чтобы ударить снизу; меч Буркана так же медленно шел ей навстречу и отклонил ее оружие назад, словно они двигались в танце — учтивом и изысканным. Они кружили с самым серьезным видом, и это делало каждое движение неестественно резким. Они почти любезно обменивались ударами. Подобный ветру шум пронесся над ними, ветер темной ночи завыл и унес куда-то шум битвы. Когда Буркан сделал неловкий выпад, который Гвенивер блокировала щитом. Она вдруг поняла, что враг находится вне времени танца. Его конь очень медленно тряхнул головой и заблокировал удар хозяина. Подгоняя своего коня коленями, Гвенивер склонилась вперед и переместилась на фланговую позицию. До того, как Буркан смог повернуться, она уже нанесла удар. Ее клинок плыл вниз на его руку, державшую щит, так неспешно, так легко, что казалось невероятным, что он покачнулся и выронил щит. Ветер выл и стонал, когда Гвенивер ударила снова. Ее рука и меч были едины, и укол пришелся врагу в бок. Давясь криком боли, Буркан дернул коня, словно пытаясь развернуться и бежать, но снова неправильно просчитал шаги танца.

Гвенивер была уже там, чтобы закрыть ему путь к отступлению. Склонившись в седле, сжимая меч обеими руками, он уставился на нее, в то время, как кровь медленно струилась у него по боку.

— Милости, я прошу милости, — прошептал он. — Я признаю правоту твоих претензий.

Гвенивер заколебалась, но тут она увидела своего отца, который ехал рядом и грустно смотрел на нее. Прямым ударом она резанула главу клана Вепря по глазам, услышала его крик, нанесла удар с другой стороны и увидела, как он падает с коня и с силой ударяется о землю.

Лошади вокруг них вставали на дыбы и взбрыкивали, чтобы не наступить на упавшего человека. Отец поприветствовал Гвенивер туманным мечом, затем исчез. В то же самое мгновение мир вернулся назад, и вселенная завертелась, как обычно, а темный ветер превратился в обычный шум битвы.

— Гвенивер! — это звучал голос Рикина. — К леди Гвенивер!

Внезапно все люди, что сражались вокруг нее, с криком погнали назад Вепрей, которые как раз собирались окружить ее. Когда вражеское построение нарушилось и Вепри бросились наутек, пропели серебряные рожки и люди Даннина понеслись за ними в погоню.

— Отлично сработано, госпожа! — радостно крикнул Рикин. — О, отлично сработано!

Значит, все закончилось. Ее ненависть, которую она несла в себе долгое лето, лежала растоптанная вместе с Бурканом на кровавом поле. В полубессознательном состоянии, словно ей ударили по голове, Гвенивер опустила меч и задумалась, почему не плачет от радости. Рикин определенно плакал. Внезапно Гвенивер поняла, что никогда больше не будет плакать, Богиня заявила на нее все права и она теперь полностью принадлежит ей.

Дав армии отдохнуть после сражения, Даннин оставил пятьдесят человек с Гветмаром, а остальных повел назад в Кермор.

Когда они ехали по серым, залитым дождем улицам города, он погрузился в меланхолию, которая окружала его, как мокрый плащ.

Если только новый глава клана Вепря не сделает какую-нибудь большую глупость, то все сражения на лето закончились. Когда они добрались до дана, Даннин отчитался перед королем, а затем отправился в свои покои, чтобы принять ванну. Он одевался, когда возле двери послышался голос советника Саддара — тот просил разрешения поговорить с лордом.

— Приглашай его, — велел Даннин пажу. — Посмотрим, что хочет сказать скучный старый пердун.

Улыбаясь, парень повиновался. Саддар приказал ему оставаться в коридоре, пока они разговаривают с капитаном.

— Эй, послушай, — рассердился Даннин. — Почему ты отослал моего человека?

— Потому что я хочу сказать очень серьезную вещь, которую нельзя доверять молодым ушам, — советник без приглашения уселся в кресло и расправил черные одежды. — Я, конечно, знаю, что могу положиться на благоразумие лорда Даннина. Сказать по правде, я пришел сюда в надежде, что вы развеете мои подозрения, и скажете, что я очень сильно ошибаюсь.

«Если старикашка не врет, то это первый раз в его бесполезной жизни, когда он хочет услышать, что не прав», — подумал Даннин.

— Какие еще подозрения? — спросил он вслух.

— Ах, дело такое гнусное и отвратительное, что я едва ли могу заставить себя говорить о нем, — Саддар на самом деле выглядел так, словно разговор причиняет ему страдание. — Дело о святотатстве или мне следует сказать — возможном святотатстве. Я, конечно, не хочу оскорблять госпожу, которая вполне может оказаться невинной…

Он посмотрел на Даннина так, словно ожидал, что тот сразу все поймет.

— Какую госпожу? — спросил Даннин.

— Леди Гвенивер, конечно. Вижу, мне лучше говорить прямо, независимо от того, какую боль мне это приносит. Вы много дней провели в ее обществе, лорд. Обратили ли вы внимание… на то… в каких интимных отношениях она находится со своим капитаном? Ужасно, если она нарушила свои священные клятвы. И это очень серьезно. Я уверен, что в таком случае разгневается Черная Богиня и злой рок будет преследовать нас всех. Пожалуйста, умоляю, скажите мне, что их отношения — это только обычная дружба, которую воины часто поддерживают с товарищем по отряду.

— Насколько я знаю, так оно и есть. Черт побери, старик, готов поспорить: ее люди убили бы ее, если бы подумали, что она совершает святотатство. Они знают, что их жизни зависят от леди Гвенивер.

— В таком случае, я воистину чувствую облегчение, — Саддар показательно вздохнул. — Просто после клятвы кровью, видите ли…

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Леди Гвенивер с молодым Рикином дали клятву кровью. Несомненно, вы знали об этом.

Даннин почувствовал, как ярость разгорается внутри него, словно в огонь плеснули масла.

— Нет, не знал.

— О-о. Я сомневался в том, что вы это знаете, видя, как вас, лорд, часто отвлекают военные вопросы. Но вы, естественно, понимаете мое беспокойство.

Бессловесно застонав, Даннин прошел к окну, схватился за подоконник обеими руками и слепо уставился наружу. Его трясло от ярости. Неважно, что он сказал советнику. Внезапно Даннин поверил в то, что Гвенивер нарушила клятву целомудрия, и они с Рикином осквернили себя. Даннин даже не заметил, как советник ушел. Жаль, что он не видел лица клеветника, — потому что Саддар улыбался с чрезвычайно довольным видом.

И только позднее, снова успокоившись, Даннин пошел в своих размышлениях дальше. Если Гвенивер уже нарушила клятву, то почему бы, боги, ему, Даннину, тоже не воспользоваться этим случаем?

Несколько дней спустя Невин встретил Гвенивер, когда та собирала свой боевой отряд у ворот. Он остановился, чтобы исподтишка понаблюдать за ней и Рикином. Они как раз садились на лошадей. Из них получалась красивая пара, оба — с золотистыми волосами, привлекательные, молодые. «И обреченные, — подумал старик. — О боги, сколько я еще смогу выдержать, оставаясь здесь и наблюдая за их вирдом?» Когда Невин пошел дальше по двору, на его сердце было так тяжело и он так погрузился в свои мысли, что чуть не столкнулся с Даннина.

— Простите, лорд, — извинился Невин. — Я слишком задумался.

Глаза Даннина расширились.

— Не о сильных заговорах или чем-то подобном, лорд, — добавил Невин.

— В таком случае — ничего страшного. — Молодой человек выдавил из себя улыбку. Так скалился бы плохо прирученный волк, выклянчивая кусочек со стола человека, подумал Невин. Хотя сам Даннин явно хотел просто мило улыбнуться. — Вы не знаете, куда отправляется леди Гвенивер?

— Нет. Предполагаю, что ее люди просто ходят размять лошадей.

— Да, скорее всего.

К этому времени боевой отряд уже выезжал за ворота. Громко цокали копыта, раздавались веселые голоса. Даннин так напряженно следил за Гвенивер, что это встревожило Невина.

— Послушай, дружок, — сказал он. — Она не для тебя. Любому мужчине запрещено прикасаться к ней. У тебя должно быть достаточно здравого смысла, чтобы понимать это.

Даннин так резко повернулся к нему, что Невин отступил назад и на всякий случай призвал на помощь Диких, если капитан вдруг попробует применить силу. Но Даннин, что странно, выглядел не столько разъяренным, сколько обиженным.

Мгновение он колебался, словно хотел что-то спросить, а затем развернулся на каблуке и быстро пошел прочь. «Глупец!» — глядя ему вслед подумал Невин. А затем выбросил Даннина из головы и отправился наверх, к принцу Мейлу.

Молодой аристократ, опираясь о подоконник, наблюдал за крошечными фигурками членов боевого отряда клана Волка, которые спускались вниз со склона в город.

— Когда я был мальчиком, то любил играть в игрушки, которые привезли из Бардека, — сказал он. — Маленькие серебряные лошадки и воины. Отсюда боевой отряд кажется такого же размера. Обычно я выстраивал их в ряд и мечтал о дне, когда сам поведу людей в битву. А, боги! День пришел и так быстро закончился.

— Тебя еще вполне могут выкупить.

Мейл горько улыбнулся Невину и бросился на стул у очага, где потрескивал огонь. Невин сел напротив и протянул руки к теплу.

— До весны никаких гонцов больше не будет, — сказал принц со вздохом. — Всю зиму здесь! Знаешь ли, моя жена хотела приехать и разделить со мной заточение, но отец не отпустил ее. Наверное, он прав. Это бы только дало в руки Глина еще одного заложника.

— Мне кажется, ты привязан к ней.

— Да. Отец договорился о нашем браке, когда мне было десять лет, а ей — восемь, и она жила у нас при дворе, пока мы были помолвлены. Видишь ли, ее готовили быть женой принца. Три года назад мы поженились. Ты привыкаешь к кому-то, а затем тебе его не хватает. О, послушай, господин хороший, прости меня. Я сегодня много болтаю.

— Не требуется никаких извинений, парень. Принц долго смотрел в огонь. Наконец он поднялся.

— Я закончил читать книгу хроник, — снова заговорил он. — Как все странно получается! Я стану самым образованным принцем, который когда-либо был в Элдисе, и это не принесет моему королевству ничего хорошего.

— Еще слишком рано терять надежду.

Мейл резко повернулся.

— Послушай, Невин, все стражники клянутся, что ты владеешь двеомером. Ответь мне на один вопрос, только честно. Когда-нибудь я покину эту комнату? Не ради виселицы, а ради чего-то иного?

— Мне не дано это знать.

Мейл кивнул, затем снова отвернулся к камину. Несколько раз Невин пытался заговорить с ним. Наконец принц прервал молчание, но единственной темой, которую он согласился поддерживать, было содержание прочитанной книги.

Дождь падал на дан Кермор серебряной стеной. В совещательной комнате было сыро, а от каменных стен несло холодом. Гвенивер поплотнее укуталась в плед. Советники продолжали нудно говорить. С другой стороны стола Даннин играл с кинжалом. Король восседал с таким серьезным выражением лица и слушал с таким вниманием, что Гвенивер поневоле заинтересовалась тем, какая мысль у него сейчас на уме и что его на самом деле так волнует.

— Сдержанность, умеренность и отсутствие поспешности всегда лучше всего срабатывают во всех делах, сеньор, — говорил Саддар. — И даже в большей степени в деле принца Аберуина. Мы должны как можно дольше держать Элдис в постоянной задумчивости.

— Именно так, — согласился Глин. — Сформулировано наилучшим образом.

С легкой улыбкой Саддар снова сел.

— Теперь следующий вопрос. Уважаемые господа, я хочу разрешить лорду Гветмару из клана Волка на следующее лето не участвовать в войне, чтобы он мог заново отстроить свой дан и найти фермеров для обработки своих земель, — продолжал король. — Считаете ли вы это мудрым?

Ивир поднялся с поклоном и заговорил:

— Очень мудро, сеньор. Я сомневаюсь, что хоть кто-то из ваших вассалов станет ворчать. Все знают, что земли клана Волка формируют важный клин на границе.

— Хорошо, — Глин повернулся к Гвенивер. — Вот пожалуйста, ваше святейшество. Вопрос решен, как вы хотели.

— Нижайше благодарю. Сеньор очень щедр, а его советники очень мудры.

Глин кивнул всем и закрыл совещание.

Гвенивер поняла, что Даннин следует за ней, держась на расстоянии. Она поспешила по коридору, спустилась по лестнице и прошла к большому залу, и тут он настиг ее. Едва сдерживаемая ярость, горящая у него в глазах, была устрашающей.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он. — Снаружи.

— Нет ничего такого, что нельзя сказать здесь.

— Правда? Я так не думаю, госпожа.

Внезапно она почувствовала холодное предупреждение, которое подсказывало ей, что лучше дать ему высказаться прежде, чем он устроит отвратительную сцену прямо здесь, в зале. Гвенивер с неохотой последовала за ним к укрытию под складским навесом. Там было холодно и мокро.

— Три дня я думал, что сказать, — начал он. — Больше я ждать не могу. Я слышал, что ты обменялась кровной клятвой с Рикином.

— Именно так. А тебе до этого какое дело? Мы поклялись разделить могилу, не постель.

— Я в это не верю.

— Лучше поверь, потому что это правда.

Мгновение Даннин колебался. Он был готов поверить ей… Затем криво улыбнулся. Гвенивер впервые поняла, что он не просто желает ее; по-своему искренне, хотя и грубо он беспокоится о ней.

— Данно, послушай, — смягчая голос сказала она. — Если я когда-нибудь нарушу клятву, которые давала Богине, то умру на следующий день. Я уверена в этом. Она найдет способ нанести удар.

— Правда? Что же ты тогда, призрак из Других Земель?

— Но я не нарушала клятв. А если ты так уверен в обратном, то почему ты публично не заявишь о моем святотатстве?

— Это должно быть очевидно, черт побери.

Появившаяся у него на губах улыбка заставила Гвенивер шагнуть назад. Тем не менее Даннин не сделал ни одного движения по направлению к ней.

— У меня душа сжимается от того, что я произношу такие слова, — продолжал он. — Но я люблю тебя.

— Мое сердце болит за тебя, потому что эту ношу тебе придется нести в одиночестве.

— Позволь мне сказать тебе кое-что. Я никогда не отклонял вызова, который мне бросали.

— Это не вызов, а простая правда.

— Неужели? Посмотрим.

Следующие несколько дней Гвенивер чувствовала себя так, словно танцует танец смерти. Она старалась держаться подальше от Даннина, но это у нее плохо получалось. Когда бы она ни пришла в большой зал, он подходил и садился рядом, словно имел на это полное право. Когда бы она ни отправилась в конюшни, он следовал за нею. Когда бы она ни отправилась в свои покои — она встречала его в коридоре. Он заставлял себя быть очаровательным. Наблюдать за подобным поведением такого гордого человека, как Даннин, можно было только с болью. Днем Гвенивер старалась проводить столько времени с Рикином, сколько возможно. По вечерам она заходила к Невину в покои или запиралась у себя со служанкой.

Вечером, когда ветер стонал в каменных коридорах, Гвенивер отправилась в покои Невина и обнаружила, что старик приобрел пару стульев. Более того, Невин расстелил на столе скатерть и поставил кувшин с медом и три кубка.

— Добрый вечер, госпожа, — заговорил он. — Хотел бы просить тебя остаться, но ко мне должны прийти двое гостей. Я завел дружбу с Саддаром и Ивиром и пригласил их к себе.

— Это мудро. Несомненно, они возненавидели бы вас за то влияние, которое вы имеете на короля. Став вашими друзьями, они воздержатся от злых помыслов.

— Мои мысли шли в том же направлении.

Гвенивер сделала всего несколько шагов по коридору, когда увидела Даннина. Прислонившись к стене, он поджидал ее. Она вздохнула и подошла к нему.

— Оставь меня в покое, а? — заговорила она. — Ужасно надоедает, когда за тобой повсюду таскается тень.

— Гвен, пожалуйста. У меня разрывает сердце от любви к тебе.

— Ну тогда сходи к Невину и попроси у него какое-нибудь снадобье.

Когда она проходила мимо, Даннин поймал ее за плечо.

— Убери руки! Оставь меня в покое!

В пустом коридоре ее голос прозвучал слишком громко. Лицо Даннина покраснело от ярости, он собрался ответить, но тут послышались чьи-то шаги. В их сторону кто-то направлялся. Гвенивер стряхнула его руку и пробежала прочь. Она задела Саддара, коротко извинилась и побежала вниз по лестнице.

Гвенивер ворвалась в большой зал, где могла находиться в безопасности среди своего боевого отряда. Весь вечер она думала, не предъявить ли Даннину обвинения, но он был слишком важен для благополучия королевства. Гвенивер находила успокоение в своей вере. Богиня защитит ее.

На протяжении всего следующего дня Даннин, казалось, прилагал особые усилия, чтобы избегать ее. Гвенивер чувствовала одновременно и удивление, и облегчение, пока Невин не упомянул, что поговорил с капитаном и предупредил его, чтобы тот оставил жрицу в покое.

Тем не менее в конце концов Даннин забыл о предупреждении. Одним дождливым утром, когда Гвенивер возвращалась из конюшни, Даннин настиг ее позади броха, когда никого не было поблизости.

— Чего ты хочешь? — вскрикнула она.

— Просто честно поговорить с тобой.

— Тогда честно: ты никогда не разделишь со мной постель.

— Не то что твой солдатик из простолюдинов, да?

— Ты знаешь правду о нас с Рикином. Не тебе спрашивать жрицу о ее клятвах.

Она обогнула его и отправилась назад в брох.

Служанка Гвенивер, бледная, некрасивая девушка по имени Окласа изо всех сил держалась за свое место при дворе, поскольку работа там была куда легче, чем рабство на ферме ее отца. Она чувствовала странную гордость оттого, что ее госпожа была такой эксцентричной, и содержала в идеальной чистоте покои Гвенивер. Поскольку у Гвенивер были короткие волосы, которые служанке не требовалось расчесывать и укладывать, и практически никаких платьев, Окласа занимала свои досуги тем, что бесконечно полировала оружие госпожи и намывала с мылом седла и конскую сбрую. Работая, она пересказывала слухи, которые ходили среди слуг, а также доходили из покоев королевы, не обращая внимания на то, как мало они занимают госпожу. Одним холодным днем Гвенивер показалось плохим знаком то, что Окласа работает молча. Выкладывая камин, служанка не произнесла ни слова.

— Что случилось? — наконец спросила Гвенивер.

— О, госпожа, я просто молюсь, чтобы вы поверили мне. Когда слуга говорит одно, а лорд другое, никто не называет лорда лжецом. Я просто знаю, что он будет отрицать каждое слово.

Первой на ум Гвенивер пришла мысль о беременности служанки.

— Так, так, — успокаивающе сказала она. — Скажи мне, кто виноват.

— Лорд Даннин, госпожа. Утром он встретил меня в коридоре и предложил мне взятку. Он сказал, что даст мне серебряную монету, если я сегодня вечером оставлю вас одну в покоях. А я ответила, что не сделаю ничего подобного, тогда он ударил меня по лицу.

— Правда? Не расстраивайся — я верю тебе. Занимайся своими делами, пока я об этом думаю.

Во время вечерней трапезы Гвенивер постоянно ощущала, как Даннин наблюдает за ней с довольной улыбкой. Она покинула стол до того, как он успел закончить с ужином и присоединиться к ней, но боялась возвращаться в свои покои. Если он последует за ней и сделает что-то неприятное перед Окласой, вскоре все слуги в дане об этом услышат. Очевидно Даннин считал девушку слишком ничтожной, чтобы рассматривать подобную возможность. Наконец Гвенивер нашла Невина, который беседовал с Исгеррином за кружкой эля.

— Добрый вечер, господа. Хотела пригласить вас присоединиться ко мне в моих покоях за кружкой меда.

Густые брови Невина взметнулись вверх. Исгеррин расцвел и заулыбался от мысли о приглашении выпить с кем-то благородного происхождения.

— Это будет большая честь для меня, ваше святейшество, — сказал начальник склада вооружений. — Мне нужно только обменяться парой слов с камерарием, и я буду свободен.

— Для меня это удовольствие, — сказал Невин. — Спасибо.

Гвенивер поспешила назад в свои покои. Она отправила Окласу в кухню за медом и кубками, а сама зажгла две лампы со вставленными внутрь свечами при помощи горящей лучинки, которую подожгла от пылающих в очаге дров.

Гвенивер ставила лампы на стол, когда послышался стук в дверь.

— Заходите, господа хорошие, — крикнула Гвенивер.

Но вместо ее гостей вошел Даннин и закрыл за собой дверь.

— Что ты здесь делаешь?

— Просто пришел проведать тебя. Гвен, пожалуйста, твое сердце не может оставаться таким холодным. Ты не можешь быть так равнодушна ко мне, как притворяешься.

— Мое сердце не имеет никакого отношения к тому, что у тебя на уме. Убирайся отсюда! Я жду…

— Не смей мне приказывать.

— Это не приказ, а предупреждение. Я жду гостей…

До того, как она успела закончить фразу, он схватил ее за плечи и поцеловал. Гвенивер вырвалась из его из объятий и дала ему пощечину. После удара вся его притворная вежливость разбилась на куски.

— Гвен, будь ты проклята! Я устал от этой борьбы.

Он действовал так быстро, что она не смогла уклониться. Даннин схватил ее за плечи и прижал к стене. Хотя Гвенивер боролась и лягалась, пытаясь оттолкнуть мужчину, он оказался слишком тяжелым для нее. Грубо, с силой он навалился на нее. Весь потный, он сдавливал ее у стены, его руки оставляли синяки у нее на плечах. Снова и снова он пытался поцеловать ее.

— Отпусти меня! Ты, ублюдок, отпусти меня!

Даннин так сильно стиснул ее у стены, что Гвенивер едва могла дышать. Внезапно она услышала крик. Вопли заполнили всю комнату. Даннин разжал руки и резко повернулся, когда вбежали Невин и Исгеррин. В дверном проеме стояла Окласа и кричала, снова и снова.

— Святотатство! — шептал Исгеррин в ужасе. — О, дорогая Богиня, прости нас!

— Ты дурак, Даннин! — сказал Невин. — Полный олух.

Потрясенная Гвенивер едва переводила дух. Она чувствовала, что ее спина и плечи горят огнем, но эта боль была ничем в сравнении с болезненным холодом в животе. Ее почти загрязнили грубой силой. Исгеррин повернулся к Окласе.

— Прекрати кричать, девушка! Беги за пажом. Пошли за стражей. Быстро!

Когда, все еще рыдая, девушка убежала, Даннин резко повернулся к двери. Невин спокойно шагнул вперед и встал перед ним.

— Ты собираешься зарезать двух стариков, чтобы выйти из покоев? — спокойно спросил он. — Думаю, что у тебя больше чести.

В тишине Даннина стало трясти. Он дрожал, как тополь на ветру. Гвенивер хотелось кричать. Она закрыла руками рот и смотрела, как он трясется. Вся ее слава, ее неодолимая мощь на поле брани и ее гордость фехтовальщицы — все погибло, все отнято у нее силой. Грубая сила Даннина превратила ее в обычную испуганную женщину и за это она ненавидела его больше всего. Исгеррин по-отцовски положил руку ей на плечо.

— Госпожа! Он сделал вам больно?

— Нет, — выдавила она.

В коридоре закричали мужчины. Четверо стражников короля ворвались в комнату с обнаженными мечами и остановились, уставившись на своего командира, словно решили, что попали в кошмарный сон. Даннин попытался что-то сказать, потом его снова затрясло. После болезненных минут, которые, казалось, тянулись вечно, сам Глин ворвался в комнату. За ним по пятам следовал Сад-дар. При виде брата Даннин упал на колени и заплакал, как ребенок. Саддар демонстративно громко вздохнул.

— Святотатство! — воскликнул советник. — Я так долго этого боялся. Леди Гвенивер, о, какая ужасная вещь!

— Минутку, — перебил Глин. — Данно, в чем дело?

У Даннина из глаз текли слезы, он достал свой меч и протянул королю рукояткой вперед, но все еще не мог говорить.

— Сеньор, Невин и я видели это, — сказал Исгеррин. — Он пытался силой взять госпожу.

— О, боги, — воскликнул Саддар. — Какое ужасное проклятие пошлет на нас Богиня?

Стражники содрогнулись и отступили назад от человека, который хотел осквернить жрицу.

— Данно, — сказал король. — Это не может быть правдой.

— Это правда, — наконец выдавил он. — Просто убей меня.

Даннин откинул голову назад и обнажил шею. С проклятием Глин бросил меч через всю комнату.

— Я решу этот вопрос утром. Стража, отведите его в его покои и держите там. Заберите у него кинжал. — Глин посмотрел на бледные лица свидетелей. — Я хочу поговорить с ее святейшеством. С глазу на глаз.

Когда стража выводила Даннина, Глин неотрывно смотрел в стену. Один за другим остальные тоже поспешили прочь, Саддар выходил последним. Король резко захлопнул за ним дверь, затем опустился на стул и уставился в огонь, играющий в камине.

— В этом деле, ваше святейшество, вы — монарх, а я — подданный, — сказал он. — Я подвергну лорда Даннина любому наказанию, которое потребует Богиня, но как человек я прошу вас оставить жизнь моему брату. — Он сделал паузу и тяжело сглотнул. — По закону я должен выпороть человека, посмевшего посягнуть на жрицу. Публично выпороть, а потом повесить.

Гвенивер села и сжала дрожащие руки. Она насладится каждым ударом, который нанесет ему палач. Ей доставит радость увидеть, как он дергается в петле. Внезапно она почувствовала, как за ее спиной собирается Богиня. Она ощутила холодное темное присутствие, как зимний ветер, проникающий сквозь окно. Гвенивер поняла, что если использует священные законы ради личной мести, то совершит богохульство. И таким же нечестивым деянием будет отказаться от священной мести ради короля. Она воздела руки и молча взмолилась к Богине, пока Глин неотрывно смотрел в огонь и ждал.

Все люди в большом зале знали, что случилось что-то ужасное, когда испуганный паж вбежал на возвышение и схватил короля за руку. После того, как Глин ушел, члены боевых отрядов и господа благородного происхождения шепотом стали строить предположения. Что же такого могло случиться, чтобы парень начисто забыл о правилах этикета? Рикин считал, что это не его дело, и продолжал пить. Он не сомневался, что достаточно скоро все и так узнают. Народ как раз стал успокаиваться, когда между столами пробрался лорд Олдак и похлопал его по плечу.

— Пойдем со мной, капитан. Советник Саддар хочет поговорить с тобой.

Саддар стоял внизу лестницы и потирал руки.

— Случилась ужасная вещь, капитан, — сказал советник. — Лорд Даннин попытался изнасиловать леди Гвенивер.

Рикин почувствовал себя, как мертвый лист, вмерзший в лед.

— Я думал, что тебе следует знать, — продолжал старик. — Меня откровенно пугает то, что наш сеньор может простить его и правосудие не свершится. Если так случится, пожалуйста попроси свою госпожу, чтобы она избавила город от проклятия Богини.

— Послушай, старик, — рявкнул Рикин. — Если наш сеньор попытается выкрутиться, то я сам убью ублюдка.

Олдак и Саддар быстро обменялись улыбками. Рикин побежал вверх по лестнице, бросился по коридору и столкнулся с двумя стражниками перед дверью Гвенивер.

— Ты не можешь войти. Там король.

Рикин схватил одного стражника за плечо и оттолкнул к стене.

— Хоть сам демон! Я должен увидеть свою госпожу.

Когда второй стражник попытался задержать его, дверь распахнулась. Там стояла Гвенивер, бледная, потрясенная.

— Мне показалось, что я услышала твой голос, — сказала она. — Заходи.

Когда Рикин вошел, то увидел, как король поднимается со стула. Никогда раньше ему не доводилось находиться так близко с этим могущественным человеком. Рикин опустился на колени.

— Почему ты прибежал? — спросил Глин. — Откуда ты узнал о случившемся?

— Мне сказал об этом советник Саддар, сеньор. Вы можете приказать меня высечь за то, что я ворвался без разрешения, но я должен был убедиться собственными глазами, что с моей госпожой все в порядке.

— Несомненно, — Глин бросил взгляд на Гвенивер. — Это был советник Саддар?

— И лорд Олдак, — добавил Рикин.

Гвенивер смотрела в пол и напряженно думала. По тому, как прямо она держала спину, и холодной силе в глазах Рикин знал, что Богиня сейчас владеет ею.

— Скажи мне кое-что, капитан, — обратился к нему король. — Как ваши люди отнесутся к этой новости?

— Сеньор, я не могу говорить за людей лорда Даннина, но мои люди и я сам готовы бороться с самим демоном, чтобы защитить честь нашей госпожи. Мы просто не можем принять это спокойно.

— В особенности, когда советник всех заводит, сеньор, — сказала Гвенивер. — Знаете ли, мне кое-что стало ясно относительно советника Саддара — хотя мы никогда не сможем ничего доказать.

— Правда? — Глин посмотрел на Рикина. — Оставь нас.

Рикин поднялся, поклонился и вышел из комнаты.

Он провел долгую беспокойную ночь, ворочаясь на койке и думая о том, что между собой решают король и его госпожа.

Утром за ним в казарму пришла Гвенивер. По ее особой просьбе Рикину разрешили присутствовать на суде в зале для приемов. На возвышении сидел Глин в церемониальных одеждах, с золотым мечом в руке. Четверо советников, включая Саддара, стояли за его спиной, а два священника культа Бела находились справа. Свидетели разместились у подножия, и Гвенивер — среди них. При звуке серебряного рожка четверо стражников ввели Даннина. Судя по темным кругам под глазами, он не спал всю ночь. «Хорошо, — подумал Рикин. — Пусть ублюдок испробует возмездие до последней горькой капли.»

— Мы рассматриваем обвинение в святотатстве, — объявил Глин. — Лорд Даннин обвиняется в попытке обесчестить Гвенивер, леди и жрицу. Пусть выступят свидетели.

— Сеньор, — сказал Даннин. — Разрешите мне избавить вас от этого. Я признаю себя виновным. Просто выведите меня отсюда и убейте. Если я когда-либо был вам полезен, сделайте это сейчас и быстро.

Глин смотрел на него ледяными глазами, словно на незнакомца. Саддар улыбнулся себе под нос.

— Леди Гвенивер, — обратился к жрице король. — Выйдите вперед.

Гвенивер приблизилась к подножию трона.

— Мы предлагаем вам выбор возмездия. Обратитесь за советом к Богине. Как Она желает наказать лорда Даннина? Смерть или изгнание? Мы лишим лорда Даннина всех прав, званий и привилегий, он покинет наши земли. Мы оставим себе его ребенка, который будет воспитываться, как наш сын. Маленький мальчик не должен разделять позор своего отца. Этот приговор сохранит ему жизнь только потому, что преступление не было доведено до завершения. Если Богиня желает по-другому, то мы дадим ему пятьдесят ударов плетью, а затем повесим на рыночной площади города Кермора. Говорите от имени своей Богини и объявите наказание этому человеку.

Хотя Рикин знал, что она собирается сказать, он восхитился тем, как торжественно и глубокомысленно выглядит Гвенивер, притворяясь, что обдумывает вопрос. Когда Саддар начал догадываться о том, что сейчас услышит, создалось впечатление, словно у него рот наполнился уксусом. Наконец Гвенивер поклонилась королю.

— Богиня выбирает изгнание, сеньор. Преступление серьезно и по сути своей это святотатство, однако Богиня может быть милостивой, если в преступлении добровольно сознаются и если преступника довели до безумных действий не зависящие от него обстоятельства.

Она сделала паузу и встретилась взглядом с Саддаром. Старик сильно побледнел.

— Значит решено, — Глин высоко поднял золотой меч. — Таким образом мы объявляем вышеупомянутый приговор об изгнании Даннина. Отныне он больше не лорд. Стража! Уведите его. Пусть готовится к путешествию за пределы города. Пусть возьмет только ту одежду, что на нем, два одеяла, кинжал и две серебряные монеты, которые положены изгнаннику.

Когда стражники утащили пленника из зала, собравшиеся начали шептаться. Поскольку Рикину требовалось выполнить поручение, он выскользнул из боковой двери и поспешил в покои Даннина. Даннин стоял на коленях посреди комнаты, сворачивая плащ в скатку. Он бросил взгляд на Рикина и вернулся к своему занятию.

— Ты пришел убить меня? — спросил Даннин.

— Нет. Я принес тебе кое-что от госпожи.

— Жаль, что она не разрешила просто повесить меня. Порка была бы лучше, чем это.

— Не говори, как болван, — Рикин достал скатанное в трубочку послание на пергаменте. — Отправляйся в Блейддбир и отдай это лорду Гветмару. Ему нужен хороший капитан. Проклятые Вепри на границе сильно беспокоят госпожу.

Мгновение Даннин смотрел на свиток, который ему протягивали, словно руку дружбы, затем взял его и убрал под рубашку.

— Она очень щедра к тем, кого покоряет, но принять ее благосклонность — это, черт побери, самое худшее из всего. Скажи мне кое-что. Говори честно, Рикко, ради тех сражении, в которых мы вместе участвовали. Ты спишь с ней?

Казалось, рука Рикина сама по себе легла на рукоять меча.

— Нет. И никогда не буду.

— Хм. Значит, ты будешь ее маленькой декоративной собачкой, да? Я думал, что в тебе больше от мужика.

— Ты забываешь о Богине.

— Угу, — фыркнул Даннин.

Рикин обнаружил, что держит в руке меч, хотя не осознавал, как его вытянул. Даннин сел на пятки и ухмыльнулся, глядя на него. Силой воли Рикин заставил себя убрать меч в ножны.

— А ты хитрый ублюдок, да? — сказал Рикин. — Но я не собираюсь убивать тебя и избавлять от позора.

Даннин обмяк, как мешок с мукой. Рикин повернулся на каблуках и ушел, хлопнув за собой дверью.

Двор был заполнен людьми. Все лорды, все члены боевых отрядов, все слуги — все они были здесь, перешептывались и ждали. Рикин нашел Гвенивер и Невина у ворот, где пара королевских стражников держали черного жеребца Даннина, уже оседланного. Когда Даннин вышел из броха, толпа расступилась перед ним. Высоко держа голову, он легко и весело перебросил через плечо скатку, словно выступал в военный поход. Вокруг него поднялся ропот, но он улыбнулся стражнику, похлопал коня по шее, привязал скатку к седлу, игнорируя смешки и шуточки. Когда он сел в седло, несколько выкриков «Ублюдок!» прозвучали довольно громко. Даннин развернулся в седле, и поклонился насмешникам. И все это время он улыбался.

Следуя какому-то импульсу, который не мог понять Рикин, Гвенивер последовала за Даннином, когда он выезжал из ворот. Рикин поймал взгляд Невина и жестом показал старику, чтобы тот пошел вместе с ним. Оба двинулись следом за Гвенивер. На протяжении всего медленного продвижения Даннина по заполненным людьми улицами, горожане останавливались, чтобы поглазеть на него, посудачить, вспоминали его незаконное рождение, но он сидел в седле прямо и гордо. У городских ворот он поклонился стражникам, затем пришпорил коня и пустил его галопом по широкой дороге. Рикин выдохнул с облегчением. Несмотря ни на что, он испытывал жалость.

— Госпожа, — обратился он к Гвенивер. — Почему ты шла за ним?

— Хотела посмотреть, не сломается ли он. Жаль, что этого не случилось.

— Боги, Гвен! — рявкнул Невин. — Я надеялся, что ты простишь его. Неужели ты такая жестокосердная?

— Это первая глупость, которую я от вас слышала. Почему, клянусь льдом во всех кругах ада, я должна его прощать? Я позволила королю изгнать его ради самого короля, не Даннина. И нашему сеньору очень повезло, черт побери, что ему удалось получить от меня так много.

— Правда? — резковато проговорил старик. — Ненависть связывает двух людей еще крепче, чем любовь. Подумай над этим.

Втроем они отправились на север по дороге, которая проходила вдоль зеленых лугов, принадлежащих лично королю. На холодном, ясном небе белые облака то собирались, то разбегались под порывами ветра. Едва только Рикин подумал о том, что хочет, пожалуй, вернуться в тепло большого зала, когда, увидел коня, бегущего по дороге к ним навстречу.

Это был черный жеребец Даннина — без всадника; удила были привязаны к луке седла.

С проклятьем Рикин бросился вперед и схватил коня за поводья. Все имущество хозяина оказалось привязанным к седлу.

— О, боги! — воскликнул Невин. — Гвен, отведи коня назад в дан и расскажи стражникам, как его нашла. Приведи их сюда с собой. Рикин, ты со мной. Он не может быть далеко.

Рикин обнаружил, что Невин может двигаться поразительно быстро для человека его возраста. Они бежали по дороге примерно полмили, пока не увидели небольшой холм, наверху которого рос дуб. Под деревом кто-то сидел. Выругавшись, Невин бросился вверх по склону, Рикин, тяжело дыша, — за ним. Это был Даннин. Он склонил голову на грудь, а его рука все еще крепко сжимала окровавленный кинжал. Даннин перерезал себе горло не более, чем в миле от короля, которого любил всей душой. Отвернувшись, Рикин смотрел на вздымающийся над городом дан Кермор, на серебристо-красные знамена, бьющиеся на ветру.

— А, дерьмо! — сказал Рикин. — Бедный ублюдок.

— Теперь ты чувствуешь себя достаточно отомщенным?

— Это чересчур. Я совершенно простил его, и пусть это принесет ему хоть какую-то пользу в Других Землях.

Слегка кивнув, Невин отвернулся.

— По крайней мере одно звено этой цепи разбито, — проговорил он.

— Что? — не понял Рикин.

— О, ничего, ничего. Смотри. Вон идут городские стражники.

Невин задержался в Керморе еще на год, но пришло время, когда ему стало невыносимо смотреть, как Гвенивер уезжает на войну, и ждать с тяжелым сердцем ее возвращения, опасаясь, что она может больше никогда не вернуться. Одним дождливым весенним днем он оставил Дан и отправился на север, чтобы в меру своих возможностей лечить простых людей королевства. Вначале Невин часто думал о Гвенивер, но его беспокоило столько вещей, что вскоре память о ней ослабла. Год за годом бушевали войны, за ними приходила чума. Где бы Невин ни оказался, он пытался убедить лордов жить в мире, простым людям давал советы, как выжить, но чувствовал, что приносит слишком мало пользы. Постепенно Невин стал впадать в отчаяние. В своем сердце он добрался до Темных Троп, где даже двеомер превращается в пыль и пепел, не принося ни успокоения, ни радости. Из чувства долга перед Светом Невин продолжал работу. Последней жестокой насмешкой было то обстоятельство, что он служил только ради долга, а не ради прошлой любви.

В пятую весну, когда в заброшенных садах зацвели яблони, случайная мысль заставила Невина вспомнить о Гвенивер, а когда он подумал о ней, его охватило любопытство. Этим вечером старик устроился у походного костра и сфокусировал сознание на пламени. Он ясно увидел Гвенивер и Рикина, идущих через двор в дане Кер-мор. Они совершенно не изменились, и Невин посчитал видение всего лишь живым воспоминанием былого. Но когда Гвенивер повернула голову, Невин увидел свежий шрам, пересекающий синюю татуировку. Старик закончил сеанс дальновидения. Однако теперь, после того, как он увидел Гвенивер, Невин не мог ее снова забыть. Утром, со вздохом подумав о людских ошибках, он направился в Кермор.

Мягкий ветерок и запах свежерастущей травы насмехались над страданиями королевства. В этот веселый весенний день Невин наконец въехал в городские ворота. Когда он спешивался, чтобы провести коня и вьючного мула через заполненные людьми улицы, то услышал, как кто-то окликнул его по имени. Повернувшись, Невин увидел Гвенивер и Рикина.

— Невин! — воскликнула Гвенивер. — Я так рада видеть вас.

— Я тоже. Привет, Рикко. Польщен, что вы меня помните.

— Что? О, как мы могли забыть вас? Мы с Рикко только что собирались размяться, но позвольте нам вместо этого поставить вам кружку эля.

По настоянию Гвенивер они отправились в лучшую гостиницу Кермора, красивое заведение с полированными деревянными полами и побеленными стенами. Гвенивер также настояла, чтобы заказать самый лучший эль, действуя с беспечной щедростью воина, который мало заботиться о деньгах, зная, что может попросту не успеть их потратить, поскольку не проживет достаточно долго. Устроившись за столом, Невин изучающе осмотрел Гвенивер, а она тем временем пересказывала ему последние новости. Хотя девушка огрубела, словно все ее тело само стало оружием, и ее движения были уверенными и решительными, тем не менее в своем роде она оставалась грациозной. Казалось, это существо вышло за пределы того, что можно описывать в категориях мужского или женского пола. Что касается Рикина, то он остался таким, как всегда, — радостным, мягким, и скромным, и, как и всегда, не сводил с нее взгляда.

Время от времени, встречаясь взглядами, Гвенивер и Рикин улыбались друг другу. Этот обмен взглядами казался полным напряжения и любви, словно их сердца были наполненными до краев кубками, жидкость в которых дрожала, но никогда не переливалась через край. Между Гвенивер и Рикином установился такой прочный контакт, что Невин не мог не увидеть, как паутина бледного света в их аурах, сформированная из обычной сексуальной энергии, трансмутировала в магическую связь. Невин не сомневался, что между ними также перетекает сила, и каким-то образом один всегда знает, где находится другой в самые трудные моменты сражения. Они обмениваются мыслями инстинктивно, сами этого не осознавая. Такое использование таланта Гвенивер к двеомеру приносило Невину боль.

— А теперь, добрый Невин, вы должны отправиться в дан, — наконец сказала Гвенивер. — Вас заставил вернуться двеомер?

— Не совсем. Почему? Что-то случилось?

— В некотором роде, — Рикин огляделся по сторонам и стал говорить тише. — Видите ли, дело в нашем сеньоре. У него постоянно плохое настроение, и никто не может развеять его.

— Глин все время погружается в мрачные размышления о разных вещах, — добавила Гвенивер — тоже шепотом. — Говорит, что в конце концов не может быть истинным королем и другую полную чушь. Королева боится, что он сходит с ума.

Они оба посмотрели на Невина, ожидая, что он решит все проблемы. Старик чувствовал себя таким беспомощным, что от их веры в него чуть не расплакался.

— Что-то не так? — спросила Гвенивер.

— Просто, черт побери, я так устал за эти дни! Невозможно видеть, в каком состоянии находится страна! Я ничего не могу сделать, чтобы прекратить страдания людей.

— Боги! Не вам это останавливать. Не надо так сильно расстраиваться. Разве вы не помните, что сказали королю, когда он так горевал о смерти Даннина? Только тщеславие заставляет человека думать, что он в состоянии отвратить чей-то вирд.

— Тщеславие? Ну, пусть будет так.

Не думая, Гвенивер дала ему то самое слово, которое ему требовалось услышать. «Тщеславие, во многом похожее на тщеславие Глина, — подумал Невин. — В моем сердце я все еще принц, и считаю, что королевство до сих пор вращается вокруг меня и моих дел.» Напомнив себе о том, что он — только слуга, ожидающий приказа, Невин внезапно почувствовал уверенность, что приказ придет. Когда-нибудь он снова увидит, как сияет Свет.

Когда они отправились вверх в дан, слуги выбежали им навстречу. Они собрались вокруг Невина, словно он на самом деле был принцем. Оривейн настоял, чтобы выделить ему роскошную комнату в главном брохе, и лично проводил его туда. Пока Невин распаковывал вещи, камерарий передавал ему разные слухи. У лорда Гветмара и леди Маклы — два сына; принц Мейл все еще в башне; Гавра, прежняя ученица Невина, теперь стала городской травницей.

— А что наш сеньор? — спросил Невин. Глаза Оривейна потемнели.

— Я организую личную аудиенцию на сегодняшний вечер. После того, как вы с ним встретитесь, мы сможем поговорить дальше.

— Понятно. А что Саддар? Он все еще при дворе или наконец уехал?

— Он мертв. Умер при подозрительных обстоятельствах. Это случилось прямо после того, как вы покинули нас тем летом. У него начались странные боли в желудке.

Когда Невин выругался себе под нос, лицо Оривейна сделалось непроницаемым. Не приказал ли сам король отравить старика? Или кто-то из верных придворных решил подсуетиться после того, как единственный травник, который мог спасти Саддара, уехал? Впрочем, стоит ли теперь об этом думать!

Во второй половине дня Невин спустился вниз в Кермор и разыскал Гавру, которая жила с семьей брата над гостиницей. Она со смехом бросилась к Невину в объятия и повела его наверх в свою комнату — для беседы. Она выросла в красивую молодую женщину, стройную и привлекательную. В ее темных глазах светились острый ум и проницательность. Комната Гавры была полна трав, баночек с мазями и других вещей, необходимых в ремесле травницы. Все аккуратно лежало по полочкам. Кроме того, в комнате имелись узкая кровать и деревянный комод, а у камина висела люлька. В ней спала хорошенькая девочка месяцев десяти от роду.

— Младший ребенок твоего брата? — спросил Невин.

— Нет, моя. Ты презираешь меня за это?

— Что? Что заставило тебя так думать?

— Ну, мой брат вовсе не обрадовался, получив в семью незаконнорожденного ребенка. Мне просто повезло, что я сама могу зарабатывать деньги, чтобы прокормить нас с дочкой.

Словно догадавшись, что говорят о ней, девочка зевнула, на мгновение открыла васильковые глаза и снова заснула.

— Почему ее отец не женился на тебе?

— Он уже женат. Я знаю, это глупо, но тем не менее я его люблю.

Невин сел на деревянный комод. Он никогда не ожидал, что его умная Гавра окажется в таком положении. Женщина оперлась о подоконник, глядя в окно на стену соседнего дома и небольшой пыльный двор с курятником. Больше из окна ничего не было видно.

— Ее отец — принц Мейл, — резко сказала Гавра. — Мой несчастный любимый пленник.

— Боги!

— Прошу тебя, никому не говори. Моего ребенка могут убить, если станет известно, что здесь в городе у Элдиса есть незаконнорожденный ребенок королевской крови. Я всем сказала, что ее отец был одним из воинов короля по имени Дагвин, которого убили в прошлом году. Видишь ли, мне помогает леди Гвенивер. Дагвин славился любовными похождениями. Все поверили мне и больше ни о чем не спрашивали.

— Значит, Гвенивер — единственная, кто знает?

— Да. Даже Рикин не знает. — Гавра замолчала и посмотрела в колыбель с деланной улыбкой. — Я не могла держать это в себе и вообще никому ничего не сказать, а Гвенивер — жрица. Однако это грустно. Рикин иногда заходит и дает мне денег на дочь своего друга. Кажется, маленькая Эбруа много для него значит.

— В таком случае, лучше, чтобы он никогда не узнал правды. Но как же это случилось? Разве что ты умеешь летать по воздуху, как птица?

— О, я взбиралась в башню по ступеням лестницы, как и все люди, — слегка посмеиваясь ответила она. — Вскоре после твоего отъезда у принца начался жар, а все лекари отправились вместе с армией. Поэтому Оривейн послал за мной, чтобы сохранить жизнь ценному трофею. Боги, мне стало так жалко Мейла, и Оривейн позволил мне навещать его, как обычно делал ты. Мейл предложил научить меня читать и писать — просто от скуки. Я ходила к нему, мы вместе читали, потом стали друзьями и… — она многозначительно пожала плечами.

— Понятно. А он знает о ребенке?

— О, как он может не знать? Мой бедный любимый пленник.

Когда Невин вернулся в дан, то отправился наверх в башню навестить принца. Его комната совсем не изменилась, а вот Мейл из рослого юноши стал крупным мужчиной. Теперь он с серьезным видом расхаживал по комнате вместо того, чтобы метаться из стороны в сторону, как делал прежде. Он был мертвенно-бледен, и из-за алебастрового цвета кожи его волосы цвета воронова крыла выглядели еще темнее. С удивлением Невин понял, что прошло семь лет с тех пор, как принц в последний раз выходил на солнце.

— Не можешь представить себе, как я рад тебя видеть! — воскликнул Мейл. — Мне сильно не хватало моего учителя.

— Прости меня. Двеомер призывает человека следовать странными путями. Хотя, кажется, я оставил тебе кое-какое утешение. Я говорил с Гаврой.

Принц покраснел и отвернулся.

— Да, это странно, — выговорил он. — Когда-то я думал, что женщина-простолюдинка не стоит моего внимания. Теперь же я все чаще задумываюсь над тем, что может дать Гавре такой бедняга, как я.

— Да, у вашего высочества на самом деле тяжелый вирд.

— Ну, не такой тяжелый, как у многих. Видишь ли, я устал жалеть себя. Некоторые люди подобны ястребам, они умирают молодыми в сражении. А я — маленький зяблик, которого держат в королевской клетке и который мечтает о деревьях. Но это милая клетка и в моей кормушке достаточно зерна.

— Правильно.

— И книги, которые ты оставил мне здесь, приносили все большее и большее удовлетворение. А Гавра нашла для меня кое-что интересное у книготорговца в храме Вума. Это полный перечень работ философа по имени Ристолин, который писал во Времена Рассвета. Он был из руманов?

— Нет, из племени греггисионов. Это были мудрые люди, судя по тому малому количеству книг, которые от них остались. Я думаю, что зверские руманы покорили их королевство точно так же, как королевство наших предков. Ристолин всегда поражал меня. Над этим автором, по-моему, стоит размышлять побольше. Я читал часть его «Этики Никомахеи».

Они приятно провели час, обсуждая вещи, даже упоминания о которых Невин не слышал уже очень много лет. Принц говорил с готовностью прирожденного ученого, а когда Невину пришло время уходить, Мейл впал в печаль. В конце концов, на самом он был не ученым, но отчаявшимся человеком, который хватается за любое средство, лишь бы не потерять рассудок.

После тихой комнаты Мейла большой зал показался Невину совсем другим миром, куда он перенесся по волшебству. Поскольку собиралась армия, зал был наполнен лордами и боевыми отрядами: мужчины кричали и смеялись, требовали эля, обменивались быстрыми, острыми шутками, словно бросали кинжалы. Невин уселся за стол Оривейна вместе с советниками короля, прямо под возвышением. Когда начали разносить блюда, Глин вышел через личную дверь рука об руку с Гвенивер. Однако когда король отправился к месту для почетных гостей, Гвенивер покинула его. Она ужинала вместе с королевскими стражниками и Рикином.

— Кажется, леди Гвенивер с презрением относится к господам благородного происхождения, — заметил Невин Оривейну.

— Да. Я много раз говорил с ней об этом, но нельзя спорить с отмеченной богами.

Во время трапезы Невин наблюдал за Глином, который, казалось, совсем не изменился. Король так же прямо держал спину и был таким же любезным, как всегда, когда улыбался шутке или слушал разговоры лордов. Перемены стали очевидны позднее, когда паж проводил Невина в королевские апартаменты.

Глин стоял у камина. Горели свечи, блики мерцали на серебре. Пламя делало более густой богатую расцветку шпалер на стенах и ковров на полу, а также подчеркивало тени под глазами у короля. Настояв, чтобы Невин сел в кресло, Глин на протяжении всего их разговора продолжал беспокойно ходить взад-вперед перед камином. Вначале они обменялись новостями и любезностями. Медленно, постепенно царственность стала уходить, и Глин тяжело оперся о каминную доску. Это был человек с разбитым сердцем.

— Кажется, сеньор очень высоко чтит леди Гвенивер, — заметил Невин.

— Она достойна всяческих почестей. Видишь ли, я назначил ее начальницей своей стражи. Никто не посмеет завидовать отмеченной Богиней воительнице.

Невин понял, что сейчас пришло время для воспоминаний.

— Мой сеньор все еще тоскует по брату?

— Мне будет его не хватать до конца дней. О, боги, если бы только он остался жив! Мы могли бы время от времени тайно встречаться или, не исключено, я когда-нибудь призвал бы его назад.

— Гордость не позволяла ему ждать.

Со вздохом Глин наконец сел.

— Погибло столько людей, которые мне служили, — сказал король. — Смертям не видно конца. Клянусь богами наших людей, иногда я думаю, что мне следует просто позволить Кантрейю занять этот проклятый трон и покончить с этим делом. Но тогда получится, что все, кто умер за меня, умерли ни за что. И Кантрей после этого еще может убить преданных мне друзей. — Глин замолчал и улыбнулся криво и устало. — Сколько человек при дворе уже сказали тебе, что я схожу с ума?

— Несколько. А вы в самом деле сходите с ума? Или они просто путают разумность с безумием?

— Конечно, я предпочту думать последнее. С тех пор, как умер Данно, я чувствую себя словно в осаде. Я мог разговаривать с ним прямо, не выбирая выражений, и если он полагал, что я лопочу, как дурак, он так и говорил. А кто у меня остался теперь? Льстецы, амбициозные люди, шакалы — по крайней мере половина из тех, кто меня окружает. И если я не бросаю им куски мяса, чтобы они лопали досыта, они кусаются. Когда я пытаюсь облегчить свой разум от какой-то темной мысли, они попросту раболепствуют.

— В конце концов, их жизни зависят от вас, сеньор.

— Я знаю. О, боги, как хорошо я это знаю! Мне жаль, что я не родился простым всадником. Все люди при дворе завидуют королю, но знаешь, кому завидует король? Рикину. Я никогда не видел более счастливого человека, чем Рикин. Пусть я король, а он — сын крестьянина! Что бы он ни делал, что бы с ним ни случилось, он называет это волей своей Богини и спокойно спит по ночам, — Глин замолчал на короткое время. — Так ты считаешь меня сумасшедшим? Или я просто дурак?

— Мой король никогда не был дураком. Он стал бы счастливее, если бы действительно сошел с ума.

Глин рассмеялся, и в это мгновение внезапно напомнил Невину принца Мейла.

— Невин, я буду очень благодарен тебе, если ты снова присоединишься к моему двору. Ты видишь вещи, недоступные другим. Король признает, что нуждается в тебе.

Поскольку впереди Невин не видел ничего, кроме печали, то хотел было солгать и заявить, что двеомер запрещает ему оставаться. Он слишком сильно любил всех этих людей, чтобы отстраненно смотреть на их неизбежные страдания. Но внезапно он увидел, что должен сыграть определенную роль. В свое время он покинул Глина, Мейла и Гавру, потому что бежал, руководствуясь собственным эгоизмом.

— Это большая честь для меня, сеньор. Я останусь и буду служить вам столько, сколько буду вам нужен.

И таким образом Невин нехотя получил то, за что многие люди убили бы: положение королевского советника, которому благоволит король. Невину потребовались два трудных года, чтобы распутать паутину зависти, которую создало его внезапное возвышение, но затем даже завистники прекратили оспаривать его место. Все в королевстве знали, что центр дворцовой власти связан с этим потрепанным стариком с его эксцентричным интересом к целебным травам, но конечно только немногие знали, почему обстоит именно так.

Все эти годы война не прекращалась, хотя постоянных боевых действий не вели — только отдельные набеги, хитрости, засады и уловки.

Дождь начался, когда они находились в сорока милях от основных сил и разбитого ими лагеря. Это был сильный косой дождь, сопровождавшийся холодным ветром, от которого не защищали плащи. Дорога превратилась в сплошной грязевой поток. Положение было отчаянным, а лошади могли идти только шагом. «С дождем связана лишь одна хорошая вещь, — с горечью подумал Рикин. — Он также замедляет продвижение врага.» Рикин посчитал необходимым сказать это тридцати четырем всадникам, оставшимся из ста пятидесяти. Никто не ответил, если не считать ворчания себе под нос. Рикин проехал по строю взад и вперед два раза, он обращался ко всем по имени, орал на отстающих и безудержно расхваливал тех немногих, у кого осталось немного силы духа. Впрочем, он сомневался, что от этого будет какая-то польза.

— Лошади в худшем состоянии, чем люди, — заметила Гвенивер. — Скоро нам придется остановиться.

— А если они нас догонят?

Гвенивер просто пожала плечами. Никто из них совершенно не представлял, как далеко позади находится боевой отряд Кантрейя. Единственное, на что они могли рассчитывать, — это на погоню. После тяжелой победы, которая уменьшила состав их боевого отряда до этой усталой группы, Кантрей посчитает делом чести отомстить.

Ближе к закату они встретили пару фермеров, с трудом пробиравшихся вперед на телеге, в которую была впряжена норовистая корова. В сгущающихся сумерках Рикин смог рассмотреть, что телега полна мебели, рабочего инструмента и бочек. Когда боевой отряд окружил фермеров, те посмотрели тупо и изможденно, словно их больше не беспокоило, убьют ли их на дороге эти озлобленные солдаты.

— Откуда вы бежите? — спросила Гвенивер.

— Из Роскарна, госпожа. Дан пал вчера и мы надеемся пробраться на юг.

— Кто разрушил его?

— Люди с зелеными тварями на щитах.

Рикин выругался себе под нос: речь шла о крылатом драконе Кантрейя.

— Они не снесли дан, ты олух! — сказал второй фермер. — Мы же не видели никакого дыма, не так ли?

— Да, правильно, — согласился первый. — Но мне все равно, черт побери. Мы видели слишком много их людей на дорогах, госпожа.

Гвенивер оттянула боевой отряд с дороги, чтобы дать усталым фермерам проехать.

— Что ты на это скажешь, Рикко? Мы можем отправиться в Роскарн и получить крышу над головой. Если они уже там побывали, то не поедут назад.

Таким образом они отправились прямо в ловушку. Позднее Рикин думал над тем, как хитро ее подготовили, как хорошо люди из Кантрейя сыграли роль фермеров, как правильно просчитали ход их мыслей. Но в то время он был только рад найти укрытие для людей и лошадей. Когда они добрались до дана, то обнаружили, что каменная стена пробита в трех местах. Тело тьерина Гвардона лежало обезглавленное среди кусков камня. Хотя кругом валялось много других трупов, было слишком темно, чтобы их считать. Поскольку дан до этого брали и жгли несколько раз, то каменный брох отсутствовал, только в центре грязного двора стоял деревянный дом круглой формы.

Внутри оказалось сухо. Воины поставили лошадей с одной стороны, с другой разложили свои пожитки, затем разломали мебель и развели огонь в каминах. Раздав лошадям по последнему мешку с овсом, люди разделили то, что у них осталось из припасов. Рикин только собирался заговорить с Гвенивер о том, что завтра утром им нужно попытаться разыскать провизию, как почувствовал предупреждение об опасности — по спине пробежал холодок. Судя по тому, как содрогнулась Гвенивер, Рикин знал, что она это тоже почувствовала. Поняв друг друга без слов, они выбежали из дома во двор. Рикин остался внизу, а Гвенивер взобралась на стену. В темноте он видел, как ее фигура выделяется наверху. Затем Гвенивер повернулась и закричала.

— Охраняйте проломы! Атака!

Бросившись назад, Рикин услышал отдаленный стук копыт, которые быстро приближались к дану. Он ворвался внутрь, заставляя своих людей шевелиться. Хватая мечи и ругаясь, боевой отряд вылетел наружу, распределился вокруг стены и заполнил каждый пролом. Сквозь проем Рикин видел, как враги, подоспев, спешиваются и окружают стены снаружи.

— Мы в ловушке, — спокойно сказала Гвенивер. — Как ты думаешь, мы продержимся один день?

— И полдня не выдержим. Я удивлен, что Богиня не предупредила нас, когда мы разговаривали с фермерами.

— А я нет. Я всегда знала, что придет день, когда Она захочет видеть нас мертвыми.

Гвенивер встала на цыпочки и поцеловала его в губы, а потом ушла отдавать приказы.

Поскольку было маловероятно, что враг атакует во время дождя, в темноте, они поставили дозорных у проломов и спали по очереди. Примерно за час до рассвета дождь прекратился и поднялся сильный холодный ветер, который разогнал тучи. Рикин разбудил солдат> которые вооружились в полном молчании. Все смотрели на своих друзей и прощались молча. В словах не было необходимости. Гвенивер дежурила возле одного из проломов, который когда-то был воротами, а Рикин распределил воинов по другим.

— Сражаемся до смерти, — повторял он снова и снова. — Все, что мы можем сделать, — это заставить их заплатить высокую цену.

Снова и снова люди молча согласно кивали. У задней стены Рикин нашел Албана, которому этим летом исполнилось только четырнадцать. Он был новичком среди воинов Кермора. Хотя парень стоял прямо и смело, как все остальные в отряде, Рикин собирался сохранить ему жизнь, если сможет.

— А теперь послушай, парень, — сказал он. — У меня для тебя важное задание. Я выбрал тебя, потому что ты в отряде самого маленького роста и наименее заметный. Ты должен сообщить о случившемся королю. Ты понесешь послание.

В предрассветных сумерках Албан слушал своего капитана с округлившимися глазами.

— Слушай внимательно, — продолжал Рикин. — Спрячешься за грудой мусора. Сиди там, пока не увидишь, как упадет кто-то из людей Кантрейя — там, где ты можешь добраться до его щита. Затем выскользни, притворись раненым и смешайся с врагами. Если ты проживешь после этого достаточно долго, укради лошадь и скачи так, словно под тобой разверзается ад.

— Я все сделаю, а если они меня поймают, то приму участие в вашей трапезе в Других Землях.

Когда Албан ушел, Рикин обратился к Богине с молитвой о том, чтобы этот не самый удачный план сработал.

Присоединившись к Гвенивер возле ворот, Рикин увидел всех своих людей на позициях.

— Неприятелей больше сотни, — заметила Гвенивер. — Прямо сейчас они готовятся к атаке. По крайней мере спешились.

— Зачем терять лошадей, убивая крыс в норе?

Когда Рикин занял место рядом с Гвенивер, они обменялись улыбками. За проломом он увидел людей, которые медленно поднимались вверх по склону, а затем развертывали ряды для атаки. Внутри стояла мертвая тишина, только время от времени слышалось лязгание меча или щита. На востоке небо светлело, и Рикин ощутил, как сильно бьется его сердце. Какими окажутся Другие Земли? «Я снова увижу Дагвина, — напомнил он себе. — Расскажу ему о его дочери.» На солнце заблестел металл. Издалека послышался звук серебряного рожка. С криком, прикрываясь щитами, враги бросились вперед.

Началось.

Кермор держал проломы гораздо дольше, чем можно было ожидать. Гвенивер и Рикин сражались бок о бок. Вдвоем они долго могли бы сдерживать врагов — если бы только не было других проломов. Они сражались с мрачным видом, едва осознавая, как высоко поднимается солнце. Толпа нападавших с криком бросалась на них, но Рикин продолжал взмахивать мечом, делать выпады и отступать — в идеальном ритме, с идеальным напарником у плеча. Гора мертвых росла, мешая атакам Кантрейя. Рикин чувствовал, как пот стекает у него по спине. Он безнадежно мечтал о глотке воды. Рядом с ним упал человек из Кермора; еще один шагнул вперед ему на смену. Внезапно Рикин услышал отчаянные крики за спиной. В них звучало отчаяние.

— Отступайте! — заорала Гвенивер. — Они прорвались сзади!

По одному осторожному шагу за раз, отряд отступил, сражаясь за каждую пядь. Солдаты пытались рассредоточиться, пока люди из Кантрейя потоком врывались в ворота. Двор охватило безумие смерти. Рикин начал ругаться. Он слышал, как Гвенивер хохочет и воет, в своем обычном приступе неистовства. Внезапно небо потускнело. Когда Рикин сделал быстрый выпад, атакуя врага, то почувствовал запах дыма и увидел большое густое облако, поднимающееся к небу. Двигаясь назад, к круглому зданию, задевая тела убитых друзей и врагов, задыхаясь от дыма и нанося удары, Рикин все же успел посмотреть в сторону Гвенивер. Он услышал ее хохот, когда толпа врагов окружала их. Теперь неприятели добрались до здания и удерживали дверь, а оставшиеся от боевого отряда Кермора воины по одному заползали внутрь. Их набралось восемь человек.

— Заходи туда, Рикко! — заорала Гвенивер.

Он шагнул внутрь и отступил в сторону, освобождая ей место, затем помог Камлуну запереть дверь. Дом нагревался, верхние этажи пылали. Лошади взвивались на дыбы и ржали в панике, когда воины схватили их под уздцы и потянули вперед. Снаружи люди Кантрейя колотили по деревянным ставням. Наконец обезумевших лошадей собрали у выхода. Рикин и Камлун распахнули дверь, парни позади них закричали и начали бить лошадей по бокам. Давя все на своем пути и лягаясь, лошади вырвались наружу и бросились на толпу врагов.

Рикин развернулся и начал отдавать новый приказ. Затем увидел Гвенивер и слова застыли у него в горле.

Она, шатаясь, отходила в сторону, чтобы умереть возле стены. В ярости битвы Рикин не заметил, как ее ранили. Он побежал к ней, упал рядом на колени и понял, что она получила удар в спину в месте сочленения кольчуги. Когда Рикин перевернул Гвенивер, то увидел странно спокойное лицо. Ее красивые голубые глаза были широко открыты. Кровь заливала все вокруг. И только тогда Рикин по-настоящему понял, что не доживет до конца дня. Он бросил меч, схватил Гвенивер, как талисман, и бросился к двери. Густой дым спускался вниз и кружил вокруг людей Кантрейя.

— Давайте пойдем в атаку, ребята, — сказал Рикин. — Зачем умирать, как крысам?

В последний раз выкрикивая имя Глина, люди выстроились за Рикином. Камлун улыбнулся ему в последний раз, затем Рикин поднял меч, который когда-то благословила Богиня, и прямо пошел в атаку на врага. Впервые он начал хохотать — холодно, как хохотала Гвенивер, словно Богиня позволила ему в эти последние минуты занять место своей жрицы.

Рикин чуть не упал, задев за труп лошади, и бросился на первого врага, который попался ему на пути. Он убил его один ударом, затем резко повернулся, чтобы встретить щиты с крылатыми драконами, собирающиеся вокруг. Рикин нанес удар, слабый и неловкий, развернулся и бросился на другого, потом ощутил укол металла на лице, такой резкий, что на мгновение подумал, не упал ли на него горящий кусок с крыши, но тут же почувствовал, как рот его наполняется теплой и соленой кровью. Когда Рикин пошатнулся, чей-то меч вонзился ему в бок. Он отбросил бесполезный щит, повернулся и убил человека, который ранил его. Рикин пошатнулся, снова сделал выпад, подавился кровью и рухнул на землю. Враги оставили его, решив, что он мертв, и побежали дальше.

Рикин с трудом поднялся на ноги, сделал несколько шагов и снова повалился. Огонь уже полз вниз по стенам внутри здания. Рикин встал на ноги и шатаясь отправился к Гвенивер, лежавшей внутри. Каждый шаг отдавался болью. Наконец он добрался до нее. Богиня оставила их обоих. Теперь Ей нет дела до них, поэтому Рикин рухнул на пол, протянул руки, обнял Гвенивер и успокоился навсегда, держа голову у нее на груди. Его последней мыслью была молитва к Богине. Он просил прощения за то, если что-то сделал неправильно.

Богиня оказалась милостива. Рикин умер от потери крови до того, как языки пламени охватили весь дом.

Невин находился в королевском шатре в лагере, когда услышал крики и стук копыт. Это означало, что армия вернулась. Он схватил плащ и выбежал под моросящий дождь на луг, где собралась толпа. Люди в суматохе спешивались. Невин протолкнулся сквозь толпу и нашел короля, передающего поводья денщику. Лицо Глина было покрыто щетиной и грязью, на щеке остался след крови другого человека, а в светлых волосах — черный пепел.

— Никого не осталось в живых, — сказал он. — Мы похоронили всех, кого смогли отыскать, но не нашли ни следа Гвенивер и Рикина. Ублюдки из Кантрейя сожгли дан. Скорее всего, они находились внутри здания. По крайней мере, у них был погребальный костер…

— Им бы это понравилось. Пусть будет так.

— Но мы перехватили боевой отряд Кантрейя на дороге — то, что от них осталось. Мы покончили с ними.

Невин кивнул, не доверяя голосу. Это понравилось бы Гвен больше всего. Король отвернулся и крикнул кому-то, чтобы к нему привели Албана. Парень был таким изможденным, что когда подходил к королю, его качало.

— Ты можешь для него что-нибудь сделать, Невин? — спросил Глин. — Я не хочу, чтобы он заболел после того, как проявил себя и доставил нам сообщение.

После похвалы самого короля Албан больше не мог сдерживаться. Он тряхнул головой и разрыдался. Когда Невин повел его в шатер, то сам с трудом сдерживал слезы. Это будет происходить снова и снова, напоминал он себе. Кто-то, кого ты любишь, будет умирать задолго до тебя. Хотел бы он проклясть свой горький вирд. А горше всего было осознавать, что винить во всем он должен только себя.

 

ИНТЕРЛЮДИЯ, 1063

В обширном королевстве Дэверри были только два места, которые посещали Западные, — Кернметон и дан Гвербин. Да и там они появлялись нечасто. Горожане с любопытством смотрели на представителей Народа, когда те заезжали к ним. Ребенку, который спрашивал об эльфийских ушах, говорили, что это дикое племя подстригает уши своим детям. А ребенку, который показывал пальцем на странные глаза с кошачьими зрачками, приказывали попридержать язык, не то ему тоже подстригут уши. Людям непросто было смотреть эльфам в глаза — такова одна из причин, по которой Народ считал людей хитрыми, изворотливыми, не достойными доверия. А люди, казалось, просто отказывались признавать, что эльфы слишком уж отличаются от них.

Поэтому Девабериэль совершенно не удивился, когда стражники у ворот дана Гвербин вначале уставились на него округлившимися глазами, а потом торопливо отвернулись. Избегали они смотреть и на Дженнантара и Калондериэля, сопровождавших его, зато неплохо разглядели двух вьючных лошадей, которые тянули повозку, и двенадцать лошадей без наездников.

— Вы приехали продавать лошадей? — спросил стражник. — Если так, то вам придется заплатить налоги.

— Нет. Я привел их в виде дани тьерине.

Хотя Дженнантар и Калондериэль раньше заезжали в Элдис, внутри города они никогда не были, и Девабериэль увидел, с каким укором они смотрят на грязные круглые дома и закопченные крыши. Их удивляли эти узкие, бессмысленно петляющие улочки. Сам Девабериэль тоже чувствовал себя неуютно от этой скученности. В человеческом городе просто невозможно смотреть вдаль. Куда бы ты ни глянул, все застроено, заставлено, загромождено.

— Надеюсь, мы здесь надолго не остаемся? — пробормотал Калондериэль.

— Нет. Если хочешь, можешь уехать сразу после того, как доставим лошадей в дан.

— О, нет. Я снова хочу увидеть Родри и Каллина. Каллина они встретили сразу же, потому что он стоял у открытых ворот дана, когда они тяжело дыша поднялись на гору. С громким приветственным криком он побежал им навстречу. Хотя Девабериэль много слышал о человеке, который считался лучшим мастером фехтования во всем Дэверри, он был не готов к представшему его глазам зрелищу. Каллин оказался значительно выше шести футов, широкоплечим и очень мускулистым. Старый шрам уродовал левую щеку, голубые глаза смотрели сурово и холодно и наводили на мысль о снежной буре. Они не стали теплее даже тогда, когда он улыбнулся и подал руку Калондериэлю.

— Это просто подарок богов, — сказал Каллин. — Счастлив снова видеть тебя.

— И я тоже, — ответил военачальник. — Мы привезли дань леди Ловиан и молодому Родри.

— Госпожа будет рада ее принять, — глаза Каллина стали еще мрачнее. — Но гвербрет Аберуина Райс прошлой осенью отправил Родри в ссылку.

— Что? — воскликнули все три эльфа одновременно.

— Именно так. Но проходите, проходите. Я расскажу вам всю историю за кружкой эля гостеприимной тьерин.

Когда они вели лошадей вверх в дан, Девабериэль чувствовал себя так, словно ему дали ногой в живот.

— А где же Родри сейчас? — спросил он.

— Едет долгой дорогой серебряного кинжала. Ты знаешь, что это означает?

— Знаю. О, боги, он может быть где угодно в этом жалком королевстве!

Когда они вошли во двор, к ним выбежали слуги и конюхи. Они восхищенно рассматривали лошадей. Эльфийская порода, известная в Дэверри, как западная охотничья, отличалась высотой от шестнадцати до восемнадцати ладоней, широкой грудной клеткой и изящной головой. Обычно эти кони были серыми, цвета оленьей кожи или чалыми, но иногда встречались особи сочного золотистого цвета, и эти ценились больше всего. Хотя Девабериэль привел золотую кобылу для своего сына, теперь он испытал искушение забрать ее назад. «Прекрати, — сказал он себе. — Я кое-чем обязан Ловве за то, что родила мне сына.»

Цокот копыт и крики очевидно вызвали любопытство самой Ловиан, потому что она вышла из броха и направилась к ним. На ней было платье из красного бардекианского шелка и накидка в клетку цветов ее клана — красного, белого и коричневого. Она двигалась легко и грациозно, как молодая девушка, но когда тьерина приблизилась, сердце Девабериэля сжалось: она постарела, ее лицо изрезали морщины, появилось много седых волос. Ловиан взглянула на Девабериэля и слегка напряглась, а затем ее лицо приняло равнодушное выражение, словно они никогда раньше не встречались. Теперь он вовсю бранил себя за то, что приехал. Ну почему он такой дурак? Ловиан ведь неудержимо старела в то время, как он сам все еще выглядел на двадцать. Это был один из тех редких случаев, когда он не мог найти, что сказать.

— Леди Ловиан, — обратился к ней Калондериэль с поклоном. — Ваша светлость, тьерина дана Гвербин, мы принесли вам дань.

— Спасибо, добрый господин. Воистину, я счастлива получить такой великолепный подарок. Заходите и пользуйтесь гостеприимством моего дома.

Девабериэль не мог отказаться и последовал за ней. Проявляя благосклонность к Каллину, Ловиан позволила ему присоединиться к ним за столом для почетных гостей и хозяев. После того, как принесли мед, капитан в деталях рассказал историю ссылки Родри. Калондериэль и Дженнантар постоянно перебивали вопросами. Девабериэль обнаружил, что ему тяжело слушать. Он продолжал ругательски ругать себя за то, что приехал сюда и причинил такую боль и себе, и женщине, которую когда-то любил. Когда рассказ был окончен, какое-то время все пили молча. Девабериэль рискнул еще раз взглянуть на Ловиан и увидел, что и она смотрит на него. Когда их взгляды встретились, ее самообладание на мгновение дало трещину, глаза стали несчастным, губы задрожали. Он испугался, как бы она не расплакалась. Затем Ловиан отвернулась. Мгновение слабости прошло.

— Ну, люди добрые, надеюсь, вы поживете в моем дане? — спросила она.

— Нижайше благодарим за такую честь, ваша светлость, — ответил Девабериэль. — Но мой народ привык к странствиям по долам и лесам. Нам тяжело находиться внутри каменных стен. Ваша светлость не будет недовольна, если сегодня ночью мы встанем лагерем за пределами города, а потом пойдем своей дорогой?

— Как я могу отказать в просьбе тем, кто только что доставил мне такой великолепный подарок? Всего в двух милях к северу у меня находится заповедник с разнообразной дичью. Я дам вам опознавательный знак для моего лесничего и вы там можете стоять лагерем столько, сколько захотите.

А ее глаза поблагодарили его за то, что он уезжает.

Тем не менее им представилась возможность обменяться несколькими словами наедине, пока слуги седлали эльфам лошадей и выводили их вьючных животных. Каллин и оба эльфа стояли на ступенях дана и разговаривали между собой с серьезностью старых товарищей, а Ловиан жестом показала барду, чтобы тот следовал за ней, и отошла вместе с ним на несколько шагов в сторону.

— Ты приехал сюда только для того, чтобы привести мне лошадей? — спросила она.

— Нет. Я приехал увидеть нашего сына.

— Так. Значит, ты знаешь правду?

— Знаю. Ловва, пожалуйста, прости меня. Мне не следовало приезжать, и, клянусь, тебе никогда больше не придется меня видеть.

— Так будет лучше. Родри никогда не должен узнать правду. Ты это понимаешь?

— Конечно. Я просто хотел взглянуть на парня.

Ловиан быстро улыбнулась.

— Он очень похож на тебя, но у него черные волосы Элдиса. Он красивый парень, наш Родри.

Девабериэль схватил ее за руку и сжал ее, затем отпустил до того, как кто-то мог увидеть его жест.

— Интересно, увижу ли я его когда-нибудь, — вздохнул он. — Я не смею ехать дальше на восток. В остальной части королевства еще не научились правильно смотреть на наши глаза и уши.

— Ты прав. Знаешь ли, я всегда слышала, что эльфы живут долго, но никогда не осознавала, как долго вы остаетесь молодыми. — У нее перехватило дыхание. — Или рассказы верны и вы живете вечно?

— Не вечно, но на самом деле долго. И мы все-таки стареем, но только после того, как готовы умереть. И таким образом мы знаем, как приготовиться к последнему пути.

— Правда? — Она отвернулась и неосознанно потрогала морщины у себя на щеке. — Возможно, в таком случае наша судьба более милосердна, потому что мы, хотя и стареем рано, никогда не обременены знанием смертного часа.

Он вздохнул, вспоминая свою печаль, когда волосы его отца побелели, и из него стала уходить жизненная сила.

— Ты права, — признал он. — Возможно, вам повезло больше.

Девабериэль быстро ушел, потому что его горло перехватило рыдание.

Когда они выезжали, Девабериэль ни слова не сказал остальным и они позволили ему молчать, пока не добрались до охотничьего заповедника. Лесничий Ловиан отвел их в открытую лощину, где протекал ручей и росла хорошая трава для лошадей, отметил, что в этом году много оленей, а затем быстро уехал прочь, чтобы не проводить слишком много времени с Западными. Они поставили красный шатер, стреножили лошадей и собрали немного хвороста, чтобы добавить к своим запасам сухого навоза для костра. Девабериэль все еще молчал. Наконец Калондериэль не выдержал.

— Эта поездка действительно была большой глупостью, — заметил он.

— Военачальник широко известен своим изысканным тактом! — рявкнул Девабериэль. — Клянусь самой Богиней Черным Солнцем, зачем добавлять горькой желчи в стакан тому, кто хочет пить?

— Прости, но…

— Ты забываешь о кольце с розами, — вставил Дженнантар. — Как сказал двеомер, оно должно быть у Родри.

— Это правда, — согласился Калондериэль. — Значит, у Девабериэля имеется оправдание.

Девабериэль отправился распаковывать бурдюк с медом, что они привезли с собой на повозке. Дженнантар последовал за ним и сел на корточки рядом.

— Не надо принимать все, что говорил Калло, близко к сердцу. Он всегда такой.

— В таком случае, черт подери, я рад, что он не мой командир.

— Просто к нему нужно привыкнуть. Но как ты все-таки собираешься передать кольцо своему парню? У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Я думал об этом по пути сюда. Как ты знаешь, у меня есть еще один сын от женщины из Дэверри. Он больше похож на ее народ, чем на наш.

— О, конечно — Эвани, — Дженнантар выглядел обеспокоенным. — Ты что, хочешь доверить ему кольцо?

— Я знаю, о чем ты подумал. Да, у меня есть свои сомнения. Боги, он такой повеса! Может, мне никогда не следовало забирать его от матери, но бедная девушка не могла сама содержать ребенка, а ее отец пришел в ярость, когда малыш появился на свет. Иногда я не понимал этих мужчин из Дэверри. Им не приходится вынашивать ребенка, не так ли, так какое им дело, если их дочь родила? Но в любом случае, если я, как отец, дам поручение Эвани доставить кольцо брату, он несомненно выполнит его. Это как раз такое сумасбродное рискованное предприятие, которое должно прийтись ему по душе.

— А ты знаешь, где он?

— Нет, и это настоящая проблема, не так ли? С этим парнем никогда не знаешь, чего ожидать. Мне просто следует распространить слух, что я хочу видеть сына, и надеяться, что он раньше или позже дойдет до Эвани.

К одиннадцатому столетию после Великой Миграции Кермор превратился в город с населением в сто тысяч человек. Он далеко растянулся вдоль реки. Богатые купцы выстроили великолепные дома на скалах наверху, вдали от шума и суеты. Дан, где когда-то правил король Глин, был стерт с лица земли сто лет назад, а для гвербретов Кермора построили новый, еще большего размера.

Портовая часть города, напротив, представляла собой настоящую клоаку. Бордели, дешевые гостиницы, питейные жались плечом к плечу в лабиринте петляющих переулков, куда никогда не заходили приличные граждане, если не считать стражников гвербрета — эти появлялись гораздо чаще, чем нравилось обитателям. Это место называлось Дно.

Саркин всегда ходил быстро, его глаза постоянно следили за происходящим вокруг, а свою ауру он плотно оборачивал вокруг себя, и его было трудно заметить благодаря двеомеру. На самом деле этот человек вовсе не становился невидимым — любой, кто шел прямо на него, заметил бы, что там кто-то находится, — но Саркин предпочитал не привлекать ничье внимание и поэтому держался поближе к стенам или в тени.

В этот день после полудня небо затянуло тучами и несколько человек чуть не врезались в Саркина, когда проходили мимо, не подозревая о присутствии еще одного пешехода. Тем не менее, Саркин постоянно держал руку на рукояти меча.

Поскольку дело близилось к вечеру, на улицах появлялось все больше народа. Получившие жалованье моряки прохаживались мимо уличных торговцев, жадно оглядывая дешевую еду и грошовые безделушки. Несколько проституток уже вышли на промысел. Их тут называли «булыжниками», потому что они могли отвести клиентов только в темные глухие переулки и предложить им мостовую вместо постели. То и дело Саркин видел моряков из Бардека с аккуратно раскрашенными смуглыми лицами и смазанными маслом темными волосами. Один раз мимо прошли шестеро городских стражников. Они держались поближе друг к другу и были вооружены дубинами с железными наконечниками. Саркин нырнул в дверной проем и оставался там, пока стражники не отошли подальше. Затем он отправился своей дорогой, стремительно передвигаясь в лабиринте, в котором легко запутаться. Хотя Саркин некоторое время не был в Керморе, он хорошо знал район Дна — ведь он там родился.

Наконец Саркин добрался до цели — трехэтажного круглого здания со свежеперекрытой крышей и аккуратно побеленными стенами. Гвенха могла позволить себе чинить свой публичный дом, потому что принимала более состоятельных клиентов, нежели простые моряки. Саркин остановился перед дверью, высвободил свою ауру, затем зашел в таверну, расположенную на первом этаже. В центре зала вверх уводила винтовая лестница, а вокруг нее располагались деревянные столики. Пол был устлан чистой соломой. В очаге горел торф. Молодые женщины, сидевшие на положенных на скамьи подушках, были обнажены или одеты только в прозрачные сорочки из Бардека. Девушка, на которой не было ничего, кроме завязанного вокруг бедер черного шелкового платка, поспешила навстречу новому гостю. Ее голубые глаза были подведены бардекианской краской, а длинные светлые волосы пахли розами.

— Мы так давно не видели тебя, Сарко! — воскликнула она. — Ты привез товар?

— Привез, но я продам его вашей хозяйке. И именно она будет его распределять.

Между грудей девушки пробежала капля пота. Саркин протянул руку и вытер ее. Его рука задержалась там дольше, чем нужно. Девушка жеманно улыбнулась и придвинулась поближе.

— Где Гвенха?

— В погребе, но нельзя ли мне сейчас получить чуть-чуть? Я расплачусь с тобой так, что тебе понравится.

Саркин медленно поцеловал ее, затем оторвался от губ девушки и улыбнулся ей.

— Я ничего тебе не дам, пока не разрешит твоя хозяйка.

Прислуживающий в таверне мужчина отодвинул от стены два бочонка с элем, затем открыл потайную дверь и пропустил Саркина вниз. Место на первый взгляд казалось обычным погребом. Там стояло множество бочек с элем и медом, с потолка среди сеток с луком свисали копченые окорока. Но на дальней стене была дверь, а когда Саркинн постучался, суровый женский голос грубо спросил, кто он такой.

— Саркин. Вернулся из Бардека.

После этого дверь открылась. На пороге стояла Гвенха. Она улыбалась ему. Карие глаза, опухшие веки, лицо в паутине морщин. Ей было около пятидесяти, она сильно располнела, а волосы красила хной. На каждом пальце хозяйка носила по кольцу с камнем, а на шее висела цепочка с серебристо-голубым амулетом, предохраняющим от дурного глаза. Саркин улыбнулся про себя; она знала его только, как перевозчика наркотиков, и не представляла, что он как раз тот человек, у которого дурной глаз.

— Заходи, красавчик. Как я понимаю, у тебя есть кое-что для меня.

— Есть, и хорошего качества.

В личных покоях Гвенхи было очень душно, духота давила. Хотя под потолком имелись вентиляторы, в комнате застоялся запах духов и старого опиумного дыма. Гвенха села у небольшого столика, инкрустированного стеклом, — на столешнице свивалась яркая спираль из красных и голубых кусочков. Женщина наблюдала, как Саркин расстегнул пояс с мечом, положил его рядом на стул, затем снял через голову рубаху. У него на шее висели плоские кожаные мешки, соединенные подобно седельным вьюкам. Саркин снял их и бросил перед ней.

— По пять серебряных монет за каждый брусок. Увидишь, почему, когда откроешь.

Гвенха жадными пальцами развязала мешки и достала первый брусок, примерно три дюйма в длину на два в ширину. Она развернула промасленный пергамент и понюхала гладкий черный опиум.

— Выглядит хорошо, — объявила женщина. — Но больше ничего не скажу, пока не выкурю немного.

На столе стояла горящая лампа со вставленной внутрь свечой, рядом лежала длинная белая глиняная трубка и набор лучинок. Гвенха отрезала кусочек опиума небольшим кинжальчиком, набила трубку, затем зажгла лучину. Вначале женщина нагрела трубку снизу, затем поднесла лучину к липкому опиуму. От первой затяжки она закашлялась, но продолжала посасывать трубку.

— Великолепно, — снова затягиваясь дымом и снова хрипло кашляя, объявила она. — А какова цена сразу за десять брусков?

— Пятьдесят серебряных монет.

— Что? Никакой скидки?

— Никакой.

— В таком случае, возможно, я не куплю ни йоты.

Саркин просто улыбнулся. Он ждал.

— Ты трудный человек, Сарко, — она с неохотой опустила трубку и позволила ей потухнуть. — Я принесу деньги.

Пока Саркин отсчитывал бруски, Гвенха исчезла в соседней комнате и наконец вернулась с тяжелой горстью серебра.

— Хочешь одну из девушек, пока ты здесь? — передавая деньги, спросила хозяйка борделя. — Конечно, бесплатно.

— Спасибо, но не могу. У меня еще есть дела.

— Если захочешь, возвращайся сегодня ночью.

— Тогда да. Эта блондинка с краской вокруг глаз — скажи ей, чтобы была готова. Ты запомнишь цену, которую только что установила?

Гвенха улыбнулась, показав беззубый рот.

— Для тебя запомню. Хм. Кто-то говорил мне, что ты предпочитаешь мальчиков. Они врали?

— А тебе какое дело?

— Никакого. Просто поинтересовалась. Ты что, как и некоторые бардекианские купцы, любишь и тех, и других? Они, как я слышала, получают удовольствие и от мальчиков, и от девочек, хотя все-таки предпочитают первых.

Саркин уставился прямо на нее.

— Старуха, ты заходишь слишком далеко.

Гвенха вздрогнула и отступила на шаг. Пока Саркин одевался, она ежилась в кресле и теребила свой амулет.

Покинув район Дна, Саркин отправился вверх по течению реки, держась подальше от главных улиц там, где только было возможно. Не желая привлекать ничье внимание, он остановился в гостинице в другом бедном районе города. К тому же он не хотел размещаться поблизости от Дна, где осталось слишком много болезненных воспоминаний. Его мать была дорогой шлюхой в публичном доме, очень похожем на заведение Гвенхи. По какой-то прихоти она родила двоих детей, сохранив только две из своих многочисленных беременностей, — Саркина и его младшую сестру Эви. Она попеременно то баловала их, то забывала об их существовании, пока ее не задушил пьяный моряк. Саркину было семь, а Эви три года. Владелец борделя выгнал их на улицу, где они долго вели нищенскую жизнь, ночевали под телегами и в сломанных бочках из-под эля, добывали медяки и сражались со старшими мальчишками за еду.

В один прекрасный день хорошо одетый купец остановился, чтобы дать им медяк, и спросил детей, почему они просят милостыню: Когда Саркин рассказал ему их историю, купец дал им еще две монетки, и в тот день — впервые за много месяцев — они наелись досыта. Естественно, Саркин стал ждать появления этого щедрого господина. Каждый раз, когда он видел Аластира, купец давал ему монеты и останавливался поговорить. И хотя мальчишка Саркин был рано поумневшей крысой из сточной канавы, Аластир медленно завоевал его доверие. Когда купец предложил детям поселиться у него, они рыдали от счастья и не знали, как его благодарить.

Некоторое время Аластир относился к детям по-доброму, но как-то отстранение У них были хорошая одежда, теплые постели, сытная еда. Однако брат с сестрой редко видели своего благодетеля. Когда Саркин вспоминал, каким счастливым тогда себя чувствовал, то испытывал только отвращение к невинному маленькому дураку, которым он был тогда. Однажды ночью Аластир пришел к нему в спальню, вначале уговаривал его обещаниями и ласками, а затем холодно изнасиловал. Саркин помнил, как лежал потом, свернувшись в кровати, и плакал от боли и унижения. Хотя он помышлял о побеге, идти ему было некуда — только на холодные и грязные улицы. Ночь за ночью он терпел похоть купца. Единственным его утешением было то, что Аластир не интересовался его сестрой. А Саркин хотел уберечь Эви от позора.

Но после того, как они перебрались в Бардек, Аластир обратил внимание и на девочку, в особенности после того, как Саркин достиг половой зрелости и стал менее интересным в постели. В тот год, когда поменялся голос Саркина, Аластир стал использовать его в работе черного двеомера. Он занимался дальновидением, используя сознание юноши, или гипнотизировал его, так что Саркин не представлял себе происходившего во время транса. Аластир предложил ему плату за эти услуги — уроки черного двеомера. Эви Аластир ничему не учил. Когда девушка достигла зрелости, он продал ее в бордель.

Когда Саркин лишился сестры и ничто больше не напоминало ему о прошлой жизни, он полностью посвятил себя черному двеомеру. А что ему еще оставалось? Конечно, сам себе он все объяснял по-другому. Саркин считал, что во время первых стадий сурового обучения он выказал себя достойным черной власти. И таким образом Саркин все еще был привязан к Аластиру, хотя ненавидел его так сильно, что временами в мечтах представлял, как будет убивать его, медленно и мучительно. Стоит терпеть учителя, чтобы получить знания, — постоянно напоминал он себе. По крайней мере сейчас, продавая товар, он на несколько дней освободится от Аластира. Учитель никогда подолгу не задерживался в Керморе; здесь слишком многие люди могли его узнать.

Путь назад в гостиницу пролегал через одну из многочисленных открытых площадей города. Хотя в этот день торговли не было, довольно внушительная толпа собралась вокруг сцены, сооруженной из досок и бочонков из-под эля. На сцене стоял высокий, стройный мужчина с очень светлыми волосами — Саркин таких никогда не видел, — и серыми, словно подернутыми дымкой глазами. Он был очень красив, его правильные черты казались почти женскими. Саркин задержался посмотреть. Широким жестом парень достал шелковый шарф из рукава, подбросил его вверх, и шарф словно исчез в воздухе. Толпа одобрительно засмеялась.

— Добрый вечер, уважаемые горожане. Я — шут, странствующий менестрель, который рассказывает только небылицы и шутит напоказ. Короче, я — гертсин, который пришел, чтобы забрать вас на несколько приятных часов в мир того, чего никогда не было и никогда не будет. — Шарфик появился вновь, затем опять исчез. — Я из Элдиса и вы можете называть меня Саламандром, поскольку мое настоящее имя такое длинное, что вы никогда его не запомните.

Толпа засмеялась и бросила ему несколько медяков. Саркин подумал, не вернуться ли ему к себе в гостиницу, поскольку подобная чушь ничего не говорила тому, кто познал истинную черноту мира. С другой стороны, гертсин оказался отличным рассказчиком. Когда он углубился в историю о короле Бране и могучем колдуне Времен Рассвета, толпа стояла зачарованная. Гертсин исполнял по очереди все роли, его голос становился высоким, когда он изображал красивую девушку, он хрипло рычал за злого колдуна, рокотал за могучего короля. Время от времени прозаическое повествование сменялось песней, и его чистый тенор звенел в воздухе. Когда он остановился на половине и пожаловался на усталость, на него дождем посыпались монеты, чтобы поддержать его дух.

Чувствуя себя дураком, Саркин наслаждался каждой минутой рассказа. Ему было весело. Когда толпа содрогалась от страха, слыша о жутких деяний злого колдуна, Саркин про себя хохотал. Вся эта туманная бойня и смехотворные заговоры с целью причинить людям бесполезное зло, не имели никакого отношения к настоящему черному двеомеру. Ни разу рассказ не коснулся истинной сути деяний — мастерства. Черный двеомер таков: вначале человек сам становится холодным и жестким, как кусок железа, а потом использует железную душу, чтобы вытянуть все, что хочет, из когтей враждебного мира. Да, временами люди умирали или ломались, но они были слабыми и заслужили это. Их боль была только случайной, не она — цель деяния.

Наконец гертсин закончил рассказ. Он говорил хрипло, чтобы показать, что больше он ничего рассказывать не будет, независимо от усиленных просьб толпы. Когда толпа разошлась, гертсин спрыгнул со сцены и пошел прочь. Саркин догнал его и дал Саламандру серебряную монету.

— Это был лучший рассказ, какой я когда-либо слышал. Могу я поставить тебе кружку эля? Тебе нужно выпить, чтобы смочить горло.

— Нужно, — Саламандр смотрел на него мгновение, затем легко улыбнулся. — Но к сожалению, я не могу принять твое чрезвычайно щедрое предложение. Видишь ли, у меня здесь в городе девушка, которая ждет меня как раз в эту минуту.

Он сделал достаточное ударение на слове «девушка», чтобы четко передать мысль и не показаться невежливым.

— Ладно, — сказал Саркин. — Я пойду своей дорогой.

Уходя, Саркин был, скорее, обеспокоен, нежели расстроен. Или у гертсина необычно хорошие глаза, или Саркин продемонстрировал больше своего внезапного интереса, чем хотел. Наконец он решил, что человек, который странствует по дорогам, зарабатывая себе на жизнь, повидал достаточно, чтобы понимать, что именно ему предлагают, когда поступает предложение. Тем не менее Саркин остановился на краю площади, чтобы в последний раз взглянуть на красивого гертсина. И в этот миг он увидел, что за рассказчиком следует толпа Диких. Саркин замер на месте. Казалось, Саламандр не замечал своих странных компаньонов. И тем не менее их интерес к нему вполне мог означать, что он обладает двеомером света. «Тебе очень повезло, что он отказался от твоего эля», — сказал себе Саркин, после чего поспешил в гостиницу. Он проверит, чтобы гертсин больше его не видел, пока он находится в Керморе.

На следующее утро тучи разошлись. Горячее весеннее солнце освещало гавань. Стоя на корме бардекианского торгового корабля, капитан Элейно задумывался над тем, как это варвары могут носить шерстяные штаны в такую погоду. Одетый в простую полотняную тунику и сандалии, Элейно страдал от жары и высокой влажности. У него дома, на острове Ористинна, лето было сухим и переносить жару было куда легче. На главной палубе работали обнаженные по пояс портовые грузчики Кермора. Рядом с ними Масупо, нанимавший корабль купец, следил за каждым бочонком и тюком. В некоторых находилось тонкое стекло, специально сделанное для продажи варварским господам благородного происхождения.

— Господин! — крикнул первый помощник. — С вами хотят поговорить таможенники.

— Я буду здесь.

На деревянном причале ждали три светловолосых, голубоглазых человека из Дэверри. Их было так трудно отличить друг от друга, как и большинство варваров из Кермора. Когда Элейно приблизился, на их лицах проступило удивление, быстро сменившееся тщательно изображаемой вежливостью. Он к этому привык. Так на него смотрели даже на островах, которые люди Дэверри соединяют под единым названием Бардек. Как и многие люди на его родном острове, Элейно достигал почти семи футов ростом, он был тяжелым и крупным мужчиной, с кожей густого черного цвета с синеватым отливом.

— Доброе утро, капитан, — поздоровался один из варваров. — Меня зовут лорд Меррин. Я возглавляю таможенную службу их светлости, гвербрета Ладоика из Кермора.

— И вам доброе утро, лорд. Что вам нужно от меня?

— Разрешение обыскать корабль после того, как разгрузка будет завершена. Я понимаю, что это в некотором роде оскорбительно, но у нас проблемы с контрабандой определенного рода. Если вы настаиваете, то мы можем освободить ваш корабль от досмотра, но в таком случае ни вы, ни ваши люди не смогут сойти на берег.

— Я не возражаю. Готов поспорить, что лорд имеет в виду опиум и яды, а я не имею никакого отношения к этой мерзости.

— Благодарю. Мой долг предупредить вас о том, что если у вас на борту есть рабы, то мы не станем ловить их для вас, если они попытаются убежать на свободу.

— Люди моего острова не держат рабов, — Элейно невольно рассердился, но тут же взял себя в руки. — Простите, лорд. Вы не можете знать, насколько это болезненный вопрос у нас.

— Простите, капитан. Я этого действительно не знал.

Два других чиновника казались сильно смущенными. Сам Элейно чувствовал себя неуютно. Он был не лучше их. Для него, как и для них, иностранцы всегда на одно лицо.

— Я должен сделать вам комплимент. Вы прекрасно владеете нашим языком, — сказал Меррин через минуту.

— Спасибо. Видите ли, я выучил его ребенком. Моя семья взяла жильца из Дэверри, травника, который приехал учиться у наших лекарей. Поскольку наша семья представляет торговый дом, то мой отец за проживание брал у него уроки.

— Неплохая сделка.

— Именно, — Элейно полагал, что сделка оказалась лучше, чем может догадываться кто-либо из его собеседников.

После того, как товар выгрузили на причал, одна группа таможенников досматривала груз и спорила с Масупо о сумме таможенных пошлин. Несколько человек обыскивали корабль. Элейно стоял на корме, удобно прислонившись к палубному ограждению, наблюдал, как солнце отражается от морской поверхности, и вдыхал запах моря. Поскольку вода была самой близкой ему стихией, он легко связался с сознанием Невина и уловил мысль старика. Ему потребовалось мгновение, чтобы сфокусироваться. Вскоре на воде выстроился образ Невина.

«Итак, ты в Дэверри?» — послал он ментальный импульс Элейно.

«Да, в Керморе. Скорее всего мы будем стоять в порту две недели.»

«Отлично. Сейчас я нахожусь на пути в Кермор. Вероятно, прибуду через пару дней. Ты получил мое письмо перед отъездом?»

«Да. Печальная новость. Я поспрашивал в различных гаванях, и у меня есть для тебя информация.»

«Прекрасно, но не говори ничего сейчас. Нас могут подслушать.»

«Увидимся, когда ты доберешься до города. Пока мы стоим в порту, я буду жить на корабле.»

«Очень хорошо. О, послушай, в Керморе находится Саламандр. Он остановился в гостинице „Голубой попугай“, очень подходящее название для нашего парня.»

«»Болтливая сорока» — было бы даже лучше. Боже, трудно поверить, что он обладает настоящим двеомером.»

«А чего ты ожидаешь от сына эльфийского барда? Но от нашего Эвани есть своя польза, хотя он, конечно, повеса.»

Образ Невина исчез. Сложив руки за спиной, Элейно в задумчивости начал расхаживать взад-вперед. Если Невин опасается шпионов, значит, ситуация на самом деле серьезная. Элейно чувствовал злость, как и всегда при мысли о черном двеомере.

С каким огромным удовольствием в один прекрасный день он сомкнул бы свои огромные ручищи на шее какого-нибудь гнусного мастера черного двеомера! Но конечно лучше сражаться с ними более утонченным оружием.

Три дня спустя Саркин болтался у таверны на самом краю Дна. Его аура была плотно прижата к телу. Подпирая стену, он ждал курьера. Людям, которые контрабандой Поставляли в Дэверри наркотики и яды, Сарин никогда не сообщал, где именно остановился в Керморе, но они знали, что его следует искать здесь. Потом он обычно отводил их в безопасное место для совершения сделки. Через несколько минут он увидел на узкой улочке тучную фигуру Дрина. Саркин только собирался высвободить ауру и открыть себя, когда из переулка появились шесть городских стражников. Они окружили купца.

— Стоять! — рявкнул один. — Именем гвербрета!

— Что случилось, стражник? — Дрин попытался изобразить улыбку.

— Мы выясним это в участке.

Саркин не стал больше ждать. Он услышал все, что требовалось. Саркин проскользнул за таверну, затем быстро пошел по лабиринту Дна. Он петлял по узким переулкам, лавируя между зданий, затем вошел в переднюю дверь заведения Гвенхи и вышел через чёрный ход. И после этого еще долго запутывал следы, пока наконец не вышел из Дна на северной стороне и не направился в свою гостиницу. Он не сомневался, что Дрин в попытке спасти свою шкуру выдаст все, что знает.

Но задолго до того, как стражники выколотили из Дрина имя Саркина и описание его внешности, Саркин уже выезжал из городских ворот и направлялся на север в безопасное место.

В зале правосудия гвербрет Ладоик проводил полный маловер. Гвербрет сидел за полированным столом из черного дерева под знаменем своего рана. Перед ним возлежал золотой церемониальный меч. По обеим сторонам сидели священники культа Бела. Справа находились свидетель, лорд Меррин, три городских стражника, Невин и Элейно. Перед ним на коленях стояли обвиняемые, торговец специями Дрин, и некто Эдикл, капитан торгового корабля «Яркая звезда». Гвербрет откинулся на спинку стула, раздумывая о представленных ему доказательствах. В свои тридцать лет Ладоик был внушительным мужчиной, высоким и мускулистым, со стальными серыми глазами и высокими скулами — типичный южанин.

— Доказательства достаточно ясные, — сказал он. — Дрин, ты нашел травника и предложил ему купить запрещенный товар. К счастью, Невин — честный человек. Он посоветовался с Элейно, который тут же связался с начальником таможни.

— Я вовсе не разыскивал этого проклятого старика, ваша светлость! — вскрикнул Дрин. — Напротив, это он делал мне намеки.

— Возможно. Но даже если и так, это не играет роли. Станешь ли ты отрицать, что во время ареста городские стражники нашли при тебе четыре различных вида яда?

Дрин опустил плечи и с несчастным видом уставился в пол.

— Теперь о тебе, Эдикл, — гвербрет обратил холодный взгляд на капитана. — Ты заявляешь, что Дрин перевозил на твоем корабле запрещенные травы, не поставив тебя в известность. Очень хорошо. Но почему, в таком случае, таможенники нашли тайник с опиумом в стенах твоей собственной каюты?

Эдикл задрожал всем телом, у него на лбу выступил пот.

— Признаюсь, ваша светлость. Не надо меня пытать, ваша светлость. Дело в деньгах. Он предложил мне столько распроклятых денег, а мне требовалось ремонтировать корабль, и я…

— Достаточно, — Ладоик повернулся к священнику. — Что скажете, ваше преосвященство?

Престарелый священник встал и откашлялся, устремив взор в пустоту.

— Яды отвратительны богам. Почему? Потому что их можно использовать лишь для убийства и никогда — в целях самообороны. Следовательно, они никому не нужны, если только человек не планирует убийство. Поэтому пусть в наших землях не будет ничего из этих гнусных веществ. Так говорится в «Указах короля Кинана» 1048 года. — Он снова откашлялся. — Какое наказание следует назначить тому, кто ввез яды контрабандой? Самое подходящее — заставить его принять что-то из его собственного мерзкого товара. Это постановление Мабина, высшего духовного лица дана Дэверри.

Когда священник сел, Дрин молча заплакал. Слезы градом полились по его щекам. Невину стало жаль его; бедняга не был злым человеком, просто жадным. А вот те, кто купил его, — те злые по-настоящему. Однако не в его власти решать судьбу Дрина. Ладоик взял золотой меч, подняв его острием кверху.

— Нам растолковали положения закона, Дрин. В качестве акта милосердия тебе будет разрешено выбрать наименее болезненный яд из твоего товара. Что касается тебя, Эдикл, то, как мне сообщили, у тебя четверо маленьких детей, и на перевозку этого товара тебя действительно толкнула бедность. Тебе я назначаю двадцать ударов кнутом на центральной площади.

Дрин поднял голову и зарыдал в голос. Он бился и метался из стороны в сторону, словно уже чувствовал, как яд сжигает его изнутри. Стражник шагнул вперед, с силой ударил его, а затем поднял на ноги. Ладоик встал и постучал рукояткой меча по столу, призывая к тишине.

— Гвербрет сказал свое слово. Маловер закончен.

Стражники утащили Дрина прочь, оставив Эдикла, скорчившегося у ног гвербрета. Зал быстро опустел. Вместе с лордом и пленником остались лишь Невин и Элейно. Ладоик посмотрел вниз на Эдикла, словно на помои, разлитые на улице.

— Двадцать ударов плетью могут убить человека, — заметил он небрежно. — Но если ты расскажешь этим людям то, что они хотят знать, я смягчу наказание до десяти.

— Спасибо, ваша светлость, о, боги, спасибо. Я расскажу им все, что смогу.

— В прошлом году ты провел зиму на Ористинне, — заговорил Элейно. — После того, как в самом конце сезона пересек море. Почему?

— Это было очень странное дело, черт побери, — Эдикл задумчиво сдвинул брови. — Да, навигация заканчивалась и я уже думал поставить «Звезду» в сухие верфи, когда меня нашел этот тип из Бардека и сказал, что его приятель, очень богатый человек, должен добраться до Милетона до начала зимы. Будь я проклят, он предложил мне очень высокую оплату за перевозку. Большая прибыль, даже если придется провести зиму в Бардеке, поэтому я и согласился. Я провел зиму в Ористинне, поскольку жизнь там дешевле, чем в Милетоне.

— Понятно. И как выглядели те люди?

— Тот, что меня нанимал, был типичным уроженцем Милетона, с довольно светлой кожей. Судя по знакам на лице — из дома Оноданна. Другой был из Дэверри. Называл себя Прокир, но сомневаюсь, что это его настоящее имя. В нем было что-то такое, от чего у меня холодок пробегал по коже, но будь я проклят, если знаю, почему. Разговаривал он вежливо и не доставлял никаких хлопот. По большей части он проводил время в своей каюте, поскольку тогда штормило и, готов поспорить, он на протяжении всего путешествия блевал, как свинья.

— Как выглядел этот Прокир? — вставил Невин.

— Ну, господин хороший, вряд ли я сумею его описать, как следует. В это время года в море холодно, и этот Прокир все время кутался в плащ и накидывал капюшон. Но я сказал бы, что ему около пятидесяти, довольно плотный. Седые волосы, узкие губы, голубые глаза. Зато я хорошо помню его голос. Слащавый и слишком мягкий для мужчины. От него у меня мурашки пробегали по коже.

— Несомненно, — пробормотал Невин. — Да, ваша светлость, мы с Элеино уверены: человек, которого описал Эдикл, занимает важное положение в торговле наркотиками.

— Ну тогда я отдам приказ ждать его появления и арестовать по прибытии, — сказал Ладоик. — Учитывая его голос, прикажу своим людям прислушиваться к речи всех прибывающих.

Конечно, предполагаемый Прокир занимал куда более высокое положение, чем простой перевозчик наркотиков. Невин был почти уверен, что он — мастер черного двеомера, который начал войну Лослейна прошлым летом и, как представляется, намерен убить Родри. И уже в тысячный раз Невин задал себе один и тот же вопрос: для чего? Для чего ему желать смерти Родри?

Саламандр, или Эвани Саломондериэль тран Девабериэль, если называть его полным эльфийским именем, остановился в одной из самых дорогих гостиниц Кермора.

В просторной комнате на полированных деревянных полах красовались ковры из Бардека; посетителям он предлагал полукруглые стулья с мягкими сиденьями, а в окнах стояли стекла.

Когда пришли гости, он налил им меда из серебряного кувшина в стеклянные кубки. Элеино и Невин мрачно огляделись вокруг.

— Как я понимаю, твои рассказы в эти дни хорошо оплачиваются, — заметил Невин.

— Это так. Я знаю, что вы всегда ругаете меня, такого скромного, за мои общепризнанно вульгарные, кричащие, экстравагантные и фривольные вкусы, но лично я не вижу в этом зла.

— В них нет зла. Но также нет и добра. Впрочем, это не мое дело. Я не твой начальник и не твой учитель.

— Именно так, хотя по правде говоря, для меня было бы честью стать вашим учеником, но я этого, видать, не достоин.

— Вот именно, — вставил Элеино. — Я имел в виду ту часть твоего высказывания, где ты говоришь «не достоин».

Саламандр просто улыбнулся. Он наслаждался, подтрунивая над огромным бардекианцем, хотя сомневался, что Элеино получает равноценное удовольствие от игры.

— Я знаю, что мои таланты скромны, — вздохнул Саламандр. — Если бы я обладал силой Мастера Эфира, то был бы так же предан ремеслу, как и он. К сожалению, боги посчитали, что мне следует дать вкусить лишь пару глоточков двеомера перед тем, как они вырвут эту сладкую, как мед, чашу из моих рук.

— Это не совсем так, — заметил Невин. — Валандарио сказала мне, что ты с легкостью мог бы пойти дальше и развить свои умения — если бы только над этим работал.

Саламандр поморщился. Он не подозревал, что его учительница двеомера столько рассказала старику.

— Но теперь это не играет роли, — продолжал Невин. — Я хочу знать, почему ты находишься в Дэверри.

— А почему бы мне не быть в Дэверри? Я люблю странствовать среди народа моей матери. Всегда можно увидеть что-то любопытное на ваших дорогах, Кроме того, это позволяет мне держаться далеко, очень далеко от моего уважаемого отца-барда, который всегда, причем только в прозе, укоряет меня за какую-нибудь ошибку, иногда настоящую, а иногда — воображаемую.

— Я бы сказал, по большей части, первое, — пробормотал Элеино.

— О, несомненно. Но если я могу сослужить какую-то службу или тебе, или Мастеру Эфира, то вам следует только попросить.

— Хорошо, — сказал Невин. — Потому что ты можешь сослужить нам добрую службу. Для разнообразия твои странствия иногда оказываются очень кстати. У меня есть все основания считать, что в королевстве находится несколько мастеров черного двеомера. Учти, я не хочу, чтобы ты с ними имел какие-то дела. Они слишком сильны для этого. Но они зарабатывают большие деньги, контрабандным путем ввозя в королевство наркотики и яды. Я хочу знать, где продается товар. Если мы сможем задавить эту мерзкую торговлю, то это сильно ударит по нашим врагам. Я хочу, чтобы ты постоянно держался настороже, подмечая следы этой нечестивой торговли. Гертсина приглашают всюду. Ты можешь случайно подслушать что-то интересное.

— Могу. Ради вас с радостью суну свой длинный эльфийский нос в это дело.

— Только не стоит засовывать его слишком далеко, чтобы его не отрезали, — добавил Элейно. — Помни: эти люди опасны.

— Я буду сама осторожность, хитрость, ухищрения и уловки.

Примерно в десяти милях к востоку от дана Дэверри жила женщина по имени Ангариад, которая после многих лет службы при королевском дворе получила небольшой участок земли в награду.

Никто из ее соседей толком не знал, что именно она на самом деле делала при дворе, поскольку она держала язык за зубами.

В конце концов окружающие пришли к общему мнению, что она была повитухой или травницей, потому что хорошо знала лекарственные растения.

Деревенские жители частенько предпочитали заплатить ей за лечение продуктами или курами, вместо того, чтобы отправляться в долгий и тяжелый путь в город к аптекарю.

Тем не менее заходя к ней в дом, они всегда скрещивали пальцы, чтобы отогнать колдовские чары, поскольку женщина была странная, с блестящими темными глазами и впалыми щеками.

Очевидно, господа благородного происхождения также не забыли женщину, которая когда-то служила им. Было обычным делом видеть пару прекрасных лошадей с отличной сбруей, привязанных возле ее домика, или даже какую-нибудь даму благородного происхождения, которая с серьезным видом разговаривала с Ангариад в ее садике, где та выращивала травы. Деревенские жители задумывались: что такого господа благородного происхождения могли сказать старухе?

А если бы узнали, то пришли бы в ужас. Для крестьян, у которых каждый ребенок считался ценной парой рук для работы на земле, сама идея избавления от зачатых детей была отвратительной.

Кроме средств, вызывающих выкидыши, у Ангариад имелись другие странные вещи на продажу. Этим вечером она была очень недовольна: Саркин привез ей слишком мало товара.

— Ничего не могу поделать, — сказал он. — Одного из наших курьеров схватили в Керморе. Тебе и так повезло, черт побери, чтобы ты получила хоть сколько-то опиума.

Старуха взяла в руки черный брусок и соскоблила кусочек ногтем, затем внимательно посмотрела, как он крошится.

— Я предпочитаю более высокое качество, — проворчала она. — У благородных господ более изысканные вкусы, чем у рабочих на верфи в Бардеке.

— Я сказал уже: тебе, черт побери, повезло, что ты вообще хоть сколько-то получила. А теперь слушай. Если ты окажешь мне услугу, я отдам его тебе бесплатно.

Внезапно она заулыбалась и стала слушать очень внимательно.

— Я знаю некоторых из твоих постоянных покупателей, — Саркин склонился поближе. — Один из них интересует меня особенно. Я хочу с ним встретиться. Отправь лорду Камделю извести о поступившем товаре. Скажи, чтобы он приехал сюда один.

— О, боги, — проворчал Родри. — Наконец мы нашли таверну, где подают приличный мед, — и вот ты говоришь мне, что мы не можем себе его позволить.

— Если бы ты не был слишком гордым и не отказался охранять караван… — начала Джилл.

— При чем тут гордость! Это дело чести.

Джилл закатила глаза, словно призывая богов в свидетели неслыханного упрямства, после чего замяла спор. На самом деле у них осталось достаточно денег, но она не собиралась сообщать ему это. Родри очень походил на ее отца, который мог все пропить или раздать нищим, совершенно не заботясь о завтрашнем дне. Поэтому Джилл позволила Родри считать, что они близки к тому, чтобы самим стать нищими и просить милостыню.

Точно такой же трюк некогда она проделывала с Каллином.

— Если ты сейчас потратишь деньги на выпивку, то как будешь чувствовать себя потом, когда нам придется отправиться в путь голодными и у нас не будет даже медяка на кусок хлеба? — продолжала она. — Готова поспорить: тогда воспоминание о меде станут очень горьким.

— О, ладно! Выбираю эль!

Джилл вручила Родри четыре медяка, и он отправился покупать эль.

Они сидели в таверне дешевой гостиницы в дане Эйдин, процветающем торговом городе, расположенном посреди самых богатых сельскохозяйственных угодий в королевстве.

Покинув Кермор, они направились сюда, поскольку до них дошли слухи о вражде, закипающей между городским лордом и одним из его соседей, но к сожалению местный гвербрет уладил вопрос еще до их прибытия. Дан Эйдин был слишком важен для рана, чтобы сюзерен оставался в стороне, пока в нем бушует война.

Родри вернулся с двумя кружками, поставил их на стол, затем уселся на скамью рядом с Джилл.

— Знаешь, мы можем поехать на восток, к Йиру Аусглин, — сказала она. — Они должны этим летом участвовать в сражениях.

— Ты права. Кроме того, это значительно ближе к Кергони. Поедем прямо через приграничные возвышенности?

Поскольку путь через горы был короче, чем южная дорога вдоль побережья, Джилл собиралась уже согласиться, когда внезапно ощутила, как невидимая рука закрыла ей рот, чтобы она промолчала. Каким-то образом, иррационально, она знала, что они должны направляться в дан Маннаннан перед тем, как ехать в Аусглин.

«Снова двеомер, будь он проклят!» — подумала она. Мгновение Джилл сопротивлялась ему. Она даже решила, что они, черт побери, прекрасно проедут через горы, если захотят. Но при этом она отчетливо сознавала: их ждет что-то важное в дане Маннаннан.

— Ты слышала, что я сказал? — рявкнул Родри.

— Да. Прости. Послушай, любовь моя. Я хочу поехать по дороге вдоль побережья. Я знаю, она длиннее, но… а, ну — я хочу кое-что спросить у Отто, серебряных дел мастера.

— Ладно. Но хватит ли нам денег, чтобы поехать кружным путем?

— Их было бы достаточно, если бы ты согласился охранять караван. Купцы как раз отправляются к побережью, — Джилл положила руки ему на плечи и улыбнулась, глядя в глаза. — Пожалуйста, любовь моя!

— Я не хочу.

Она остановила его ворчание поцелуем.

— О, очень хорошо, — произнес он со вздохом. — Я прямо сейчас пойду искать купца.

После того, как Родри ушел, Джилл осталась одна потягивать эль маленькими глотками. Странная мысль пришла ей в голову сама по себе.

Стоило поразмыслить над этим. Девушка также пыталась понять, почему она руководствовалась внезапным импульсом. Ответ пришел легко: простое любопытство. Если бы они не отправились в дан Маннаннан, то она обрекла бы себя на пожизненное терзание и так никогда бы и не узнала, что их там поджидало.

Поскольку король пришел бы в ярость, узнай он, что его благородные вассалы балуются бардекианским опиумом, те немногие, кто приобрел эту опасную привычку, никогда не курили опиум внутри дана.

Внизу, в самом городе, прилегающем к дану Дэверри, находилась роскошная гостиница, верхний этаж которой как раз и сдавали избранным господам благородного происхождения, которым по какой-то причине требовалась комната для уединения.

Немало симпатичных городских девушек потеряли там свою невинность, множество опиумных трубок выпускали дым в этих номерах.

Для своей второй встречи с лордом Камделем, начальником королевских бань, Саркин снял номер именно там.

Молодой лорд, откинувшись на груду подушек на диване, сделанном в бардекианском стиле, крутил пустую глиняную трубку между длинными пальцами. Камделю, стройному молодому человеку с густыми каштановыми волосами, глубоко посаженными карими глазами и надменной улыбкой, было около двадцати лет. Во время их первой встречи Камдель отнесся к Саркину, как к слуге, щелкал пальцами, когда требовал выпить или подать лучший стул.

— Лорд кажется как раз таким честолюбивым молодым человеком, которого мы искали, — сказал Саркин. — Для вас может быть очень выгодно присоединиться к нам.

С легким кивком Камдель поднял глаза. Расширенные зрачки были затуманены.

— Я не буду возражать, если совсем отделаюсь от Ангариад, — заявил Камдель. — Товар очень дорого стоит, черт побери.

— Именно так, а если вы сами начнете продавать его, то получите от нас гораздо лучшую цену. Надеюсь, не нужно предупреждать, чтобы вы действовали осторожно.

— Конечно. Я же рискую собственной шеей, не так ли?

Саркин улыбнулся, представив Камделя в петле. Эту позицию он считал для молодого лорда весьма подходящей.

— Но перед тем, как согласиться, я настаиваю на личной беседе с кем-то более важным, чем простой курьер, — продолжал Камдель.

— Конечно, лорд. Меня послали только для того, чтобы выяснить, заинтересуется ли лорд нашим предложением. Уверяю вас: человек, который командует нами всеми, лично поговорит с вами. Он прибудет в дан Дэверри через неделю.

— Хорошо. Скажи ему, чтобы он организовал встречу здесь.

Саркин низко склонил голову, показывая свою покорность. А он-то все ломал голову, как свести лорда с Аластиром. Как мило, что эту работу за него выполнит надменность Камделя!

Караван передвигался медленно. Ему потребовалось четыре дня, чтобы добраться до дана Маннаннан. Длинная вереница людей и мулов зашла на просторную рыночную площадь. Получив деньги за работу, Родри с Джилл направили своих лошадей в дешевую маленькую гостиницу возле реки, где они останавливались прошлой осенью, — и обнаружили, что она сгорела.

Несколько черных столбов уныло смотрели в небо.

Проходившая мимо женщина сообщила, что пожар случился оттого, что пара местных парней устроила здесь драку — свечу сбили прямо на солому на полу.

— О, черт побери! — воскликнула Джилл. — Теперь нам придется разбивать лагерь у дороги.

— Что? — возмутился Родри. — На другой стороне города есть хорошая гостиница.

— Но она дорогая.

— Меня это не волнует, моя скупая любовь. После нескольких дней жизни среди этих вонючих мулов я хочу принять ванну. И я ее приму.

После короткой перебранки Джилл сдалась и позволила Родри отвести ее к другой гостинице. Как только они въехали во двор, тучный хозяин с шумом вылетел им навстречу.

— Никаких серебряных кинжалов в моей гостинице! — закричал он.

Джилл осторожно обошла Родри и встала между обоими мужчинами.

— Добрый господин, нам больше в городе негде остановиться, — сказала она. — О, пожалуйста, не заставляйте нас спать под дождем.

— Ты — девушка?

— Да. Не могли бы мы заночевать у вас на сеновале? Таким образом мы не побеспокоим других ваших гостей.

— В таком случае, почему бы и нет? Скажем, пару медяков за ночь и корм для ваших лошадей.

— Отлично. Мы вам искренне благодарны.

Резко кивнув в сторону Родри, владелец гостиницы ушел в дом.

— Готов поспорить, что ты собой довольна, — обратился Родри к Джилл. — Но ведь это отвратительно — выпрашивать милости у такого дерьма, как он.

— Должны же мы где-то спать, не так ли? А сеновал позволит нам сберечь несколько монет.

— Мне следовало это знать! Боги!

Даже Джилл была вынуждена признать, что приятно посидеть в таверне, которая не пахнет старой соломой и грязными собаками. У них был столик на двоих, потому что когда посетители заходили, то бросали один взгляд на Родри, второй — на рукоятку его серебряного кинжала, после чего садились в другом месте. Двойное оскорбление, если вспомнить о том, что сами они промышляют контрабандой.

Однако вскоре вошел некто, показавшийся обычным путешественником — судя по подозрительным взглядам, которыми окинули его местные.

Этот человек был одет в зеленый плащ хорошего качества, серые бригги из мягкой шерсти и толстую от вышивки рубашку.

Он дал сыну владельца гостиницы пару медяков, чтобы тот принес его пожитки, хотя другие постояльцы заносили свое добро сами. Он также настоял на том, чтобы ему отдали лучшую комнату. Пока новый постоялец следовал за хозяином вверх по винтовой лестнице, Джилл с любопытством его разглядывала. Мужчина был высоким и стройным, со светлыми волосами и красивыми чертами лица. Можно было предположить, что в жилах его течет немало эльфийской крови. И еще он почему-то показался ей странно знакомым, хотя Джилл никак не могла вспомнить, где его видела. Владелец гостиницы заметил ее интерес и поспешил к ним.

— Этого человека зовут Саламандром, — сообщил он. — Он гертсин.

— Правда? В таком случае, мы прекрасно проведем, время, слушая его рассказы.

Джилл предположила, что где-то на долгой дороге побывала на его представлении. Позднее он спустился в общий зал, остановился и посмотрел на Родри, слегка нахмурившись. Похоже, он был немного удивлен и теперь размышлял, встречал ли когда-нибудь этого серебряного кинжала. И только когда оба повернулись к ней в профиль, Джилл поняла: гертсин похож на ее мужчину. Настолько похож, что вполне может оказаться его братом. В этот момент она вспомнила о странной мысли, которая привела ее в дан Маннаннан, и содрогнулась.

— Эй, господин хороший, — окликнула она. — Присоединяйтесь к нам, если хотите. Гертсина всегда рады угостить кружкой эля.

— Спасибо, госпожа, — Саламандр поклонился ей. — Но позвольте лучше мне угостить вас.

После того, как эль принесли и за него заплатили, Саламандр компанейски расположился за их столом. Мгновение они с Родри рассматривали друг друга, одинаково растерянные.

Оба они смотрели на себя в зеркало только по разу в день — когда брились, а бронзовые зеркала никогда не давали четкого изображения.

— Мы никогда раньше не встречались? — спросил Родри.

— Я только что думал о том же самом, серебряный кинжал.

— Ты когда-нибудь бывал в Аберуине?

— О, много раз. А ты оттуда?

— Да. Наверное, я видел твое выступление на рыночной площади. Меня зовут Родри, а это Джилиан.

Саламандр рассмеялся и поднял кружку, чтобы выпить за их здоровье.

— Удачная встреча! Я — хороший друг старого Невина, травника.

Родри слегка побледнел.

— Что случилось? — спросил Саламандр.

— Откуда ты знаешь, кто мы такие?

— Я недавно встречал старика в Керморе. А что?

— Правда? — вмешалась Джилл. — Когда ты его видел?

— Всего шесть дней назад. Он, как и всегда, выглядел бодро. Клянусь, он сам — лучшая похвала действенности своих целебных трав! Если я снова его увижу, а это вполне возможно, то передам ему, что с вами обоими все в порядке.

— Спасибо, — поблагодарил Родри. — А ты слышал что-нибудь о местных войнах в этой части королевства? Гертсин всегда знает новости.

В то время, как Родри с Саламандром обсуждали местные сплетни, Джилл почти не слушала. Создавалось впечатление, будто Саламандр не представляет себе, что Невин обладает двеомером. Значит, маловероятно, что сам гертсин имеет эти способности. И тем не менее вокруг него собирались Дикие. Они сидели на столе, забирались ему на колени, устраивались у него на плечах и с любовью гладили по волосам. Время от времени он двигал глазами, словно видел их.

Конечно, все эльфы видят Диких, а он был по крайней мере наполовину эльф. Джилл в этом не сомневалась.

Однако Родри был лишен второго зрения. Джилл усматривала в этом загадку. Она внимательно разглядывала двоих мужчин, сидящих с нею за столиком, отмечая все мелкие детали их сходства: изгиб губ, то, как уголки глаз слегка опускаются вниз и форму ушей, более остроконечную, чем обычно бывает у людей. Она вспомнила Девабериэля из видения — определенно, они оба походили на него. Любопытство теперь не просто зудело, оно стало грызть ее.

Когда Родри ненадолго покинул стол, чтобы купить им всем еще эля, она сдалась и заговорила о том, что интересовало ее больше всего.

— Саламандр, — обратилась она к гертсину, — ты знаешь, что я когда-то провела много времени на Западе?

— Невин что-то упоминал об этом. А что?

— Твоего отца случайно зовут не Девабериэль?

— Да, так и есть. Интересно, что ты это знаешь!

— Я просто догадалась, — она нашла удобную ложь. — Дженнантар один раз упомянул вскользь, что он знает барда, сын которого — гертсин. Я имею в виду здесь, в Дэверри. Ну я и подумала: маловероятно, чтобы вас таких оказалось двое, наполовину эльфов.

— Боги, какая ты внимательная! Ну, теперь, после того, как ты так ловко заставила меня признаться в своем происхождении, должен признаться: я действительно сын уважаемого барда, хотя это, кажется, временами сильно его раздражает. Кстати, я хорошо знаю Джаннантара. Надеюсь, с ним все в порядке. Я давно не был в эльфийских землях… о, уже два года.

— С ним все было в порядке, когда я видела его в последний раз — прошлым летом.

«Готова поспорить: Саламандр не знает, что Родри его брат», — подумала она. Ей стало грустно, поскольку она понимала, что никогда не сможет открыть им правду. Пусть Родри считает себя Майлвадом — так лучше для него самого и для Элдиса.

Позднее тем же вечером, когда они отправлялись на сеновал спать, Саламандр пошел с ними, чтобы перекинуться парой слов без свидетелей. Когда Джилл услышала его вопрос, то очень обрадовалась, что у него хватило ума промолчать об этом в таверне.

— Контрабанда опиума? — переспросила она. — Не говори мне, что ты достаточно глуп, чтобы курить эту дрянь.

— Никогда в жизни! — воскликнул Саламандр. — Невин попросил меня помочь найти перевозчиков, вот я и подумал, что дан Маннаннан отлично подходит для начала поисков.

— О, здешние никогда не притронутся к такому грузу. Видишь ли, у этих контрабандистов имеется определенный кодекс чести.

— Стало быть, вопрос решен. Мне повезло, что я встретил вас. Хоть язык у меня без костей и золотой, мне трудно придумывать правильные вопросы, которые следует задать.

— А неправильные вопросы вполне могут закончиться перерезанным горлом.

— Мне приходила в голову такая мысль. А теперь послушай, Джилл, судя по тому, что мне говорил Невин, ты проехала по всему королевству и бывала во многих странных местах. Ты случайно не представляешь, кто покупает порочный продукт, получаемый из странных маков?

— По большей части — владельцы борделей. Они используют его, чтобы держать в узде своих девушек.

Саламандр тихо присвистнул. Родри слушал ее ответы так, словно не мог поверить, что Джилл это сказала.

— Я никогда этого не знал, — признался он. — А тебе это откуда известно?

— Конечно, от папы. Он всегда предупреждал меня о мужчинах, которые заманивают девушек в бордели. Это обычное дело в Керморе, как говорил он, но случается везде.

— О, клянусь демонами! — воскликнул Саламандр. — Ведь это все время было, у нас под носом! Когда я в следующий раз увижу Невина, то обязательно расскажу ему о том, что серебряные кинжалы в курсе многих вещей, которые следует знать.

Образ Невина парил над огнем и выглядел таким удивленным, словно кто-то только что облил старика водой с головы до ног.

«Я никогда бы об этом не подумал, — волной пришел поток мыслей старика. Эвани явно забавлялся. — Какая порочная и нечестивая вещь! Я почти в Элдисе. Думаю, у меня состоится долгий разговор с Каллином.»

«Разумно, — послал Саламандр ответный ментальный импульс. — А я, если хотите, вернусь в Кермор.»

«Отлично. Возвращайся, но никому ничего не говори, пока я сам тебе не велю. В этой торговле замешаны жуткие головорезы и черный двеомер, и мы должны передвигаться очень осторожно и еще осторожнее устанавливать капканы.»

«Именно так. Знаете ли, некоторыми борделями тайно владеют люди, пользующиеся большим влиянием.»

Мысль Невина пришла, как рычание волка.

«Несомненно! Ну, мы посмотрим, что можно сделать. Спасибо, парень. Это была очень интересная новость.»

После того, как они прервали контакт, Саламандр взмахом руки погасил огонь в жаровне с углем, потом подошел к окну гостиничного номера. Светало, и небо уже посерело. Когда Саламандр выглянул наружу, то увидел внизу Джилл и Родри — они седлали лошадей. Он быстро натянул сапоги и спустился вниз, чтобы попрощаться. Хотя он не мог сказать, почему, но никогда раньше он не встречал человека, который бы так ему понравился при первой встрече, как Родри.

— Как я понимаю, вы улетаете на крыльях рассвета, — сказал Саламандр.

— Да, — ответил Родри. — Отсюда до Йира Аусглин не близко.

— Жаль, что наши пути пересеклись только для того, чтобы разойтись снова. Может быть, мы снова встретимся на долгой дороге?

— Надеюсь, — Родри протянул ему руку. — Прощай, гертсин. Может, боги позволят нам еще раз посидеть за кружкой эля.

Когда их ладони соприкоснулись, Саламандр почувствовал, как у него по спине пробежал предупреждающий холодок двеомера. Он знал, что они непременно встретятся снова, но совершенно не так, как надеялись. Холод двеомера был таким сильным, что он непроизвольно вздрогнул.

— Эй! — окликнула его Джилл. — Ты не простудился?

— Немного. Боги, как я ненавижу рано вставать.

Они все рассмеялись и расстались с улыбками, но весь день по пути назад на запад в Кермор, Саламандр помнил о холодке двеомера.

В великолепно обставленной комнате гостиницы в дане Дэверри Аластир и Камдель сидели за небольшим столиком и торговались. Речь шла о двадцати брусках опиума. Саркин облокотился о подоконник и просто наблюдал за этим фарсом. Хотя деньги имели для Аластира мало значения, ему требовалось притворяться, что значат для него почти все, — ведь следовало убедить Камделя в том, что он всего лишь контрабандист. Наконец сделка была заключена, деньги перешли из рук в руки. Настало время истинной цели встречи. Саркин открыл третий глаз, чтобы наблюдать за происходящим.

— Лорд, вы должны понимать, что мне опасно приезжать в дан Дэверри, — сказал Аластир. — Теперь, после того, как мы встретились, я предпочел бы, чтобы вы имели дело только с Саркином.

Камдель презрительно фыркнул и вскинул голову, Аластир тут же послал луч света со своей ауры. Луч обогнул ауру лорда и заставил яйцевидную форму кружиться, как волчок. Камдель пьяно покачнулся.

— Саркин очень важен, — прошептал Аластир. — Ты можешь доверять ему, как можешь доверять мне. Ты будешь доверять ему. Ты будешь доверять ему.

— Да, буду, — произнес Камдель. — Я ему доверяю.

— Хорошо. Ты забудешь, что тебя околдовали. Ты забудешь, что тебя околдовали.

Аластир убрал луч и позволил ауре Камделя прекратить кружиться.

— Конечно, я понимаю, — резко сказал Камдель. — Иметь дело с твоим заместителем вполне приемлемо.

Саркин закрыл третий глаз и с поклоном проводил лорда до тяжелой дубовой двери. Аластир тихо рассмеялся себе под нос и, потягиваясь, встал.

— Значит, сделано, — объявил учитель. — И помни: с ним нужно работать медленно. Если можешь, заговаривай его только тогда, когда он напился меда или накурился опиума, чтобы он не понял, что происходит что-то странное.

— Запросто, учитель. Он напивается, как свинья, и сосет дым, как труба.

Аластир снова рассмеялся. Саркин не мог вспомнить, когда еще учитель был бы так доволен. С другой стороны, Аластир работал долгие годы, чтобы добраться до этой стадии своих планов.

Поскольку Камдель свободно заходил в покои короля, то мог украсть для них то, до чего они сами никогда бы не смогли дотянуться.

— Я вижу, этот маленький мерзавец вызывает у тебя зуд, — продолжал Аластир. — Ты всегда был маленьким демоном в постели.

Он небрежно похлопал ученика по заднице.

Саркин застыл. Никогда раньше он не осознавал, что Аластир воображает, будто мальчик наслаждался вниманием учителя.

— Мои извинения, — ничего не поняв, произнес Аластир. — Он не в твоем вкусе?

— Я ненавижу маленькую свинью.

— О-о. Скоро ты сможешь заставить его заплатить. Продолжай работать над ним, пока мы не сможем вести его, как коня — на очень длинном поводе. Я буду ждать за городской чертой. После того, как он будет достаточно околдован, выезжай и присоединяйся ко мне. Но помни, спешить некуда. Если потребуется несколько недель, пусть будет несколько недель.

После того, как Аластир ушел, Саркин некоторое время метался из угла в угол. Его подхлестывала ненависть.

Несмотря на то, что Невин изображал из себя неопрятного старого травника, он был хорошо известен в главном брохе дана Гвербин. Когда он однажды утром подъехал к воротам, два стражника поклонились ему и кликнули слуг, чтобы тс отвели его лошадь и вьючного мула в конюшни.

Во дворе стояло несколько больших повозок и слуги неспешно работали на теплом солнце, загружая на них тюки и бочонки.

— Тьерина вскоре перебирается в летнюю резиденцию? — осведомился Невин.

— Да, — ответил паж. — Всего через два дня мы отправляемся в Каннобейн. Сейчас их светлость находится в большом зале.

Ловиан сидела за столом вместе с писарем. Казалось, они обсуждают важные вопросы, однако она отпустила писаря, едва завидев Невина, и посадила старика по правую руку.

Он тут же передал ей все новости о Родри, поскольку знал, как у нее болит сердце о сыне.

— Вчера ночью занимался дальновидением, — заключил он. — Они сейчас в Аусглине, ищут, к кому бы наняться. Должен сказать, что Джилл знает, как экономить деньги. Кажется, с прошлой зимы у них осталось достаточно.

— Это меня радует. Боги, лето только началось, а мой бедный маленький мальчик продает свой меч на больших дорогах.

— О, прекрати, Ловва. Ты должна признать, что «бедный маленький мальчик» является одним из лучших мастеров фехтования во всем королевстве.

— Даже самых лучших воинов иногда преследует неудача.

— Ты права. Я и сам тревожусь.

— Знаю. Ах, забыла, что ты не в курсе еще одной новости! Теперь ссылка Родри беспокоит меня гораздо больше, и не только из-за него самого. Невин, случилось ужасная вещь. Ты помнишь Дониллу, жену Райса, от которой он отказался из-за ее бесплодия?

— Прекрасно помню.

— Ее новый муж совершенно очарован ею и он ухаживает за ней, словно за молодой девушкой. Очевидно, с большим успехом, потому что она беременна.

— О, боги! А Райс уже слышал новость?

— Слышал. Я сама ездила в Аберуин, чтобы сообщить ему об этом. Я полагала, будет лучше, если он услышит это от меня. Он плохо воспринял известие.

— Несомненно. Знаешь ли, я даже попытаюсь пожалеть Райса. Вероятно, сплетни распространяются, как лесной пожар.

— Он стал посмешищем в глазах всех лордов в Элдисе. У меня болит сердце за его несчастную новую жену. К ней сейчас относятся, как к призовой кобыле. Даже заключают пари, забеременеет она или нет. Насколько я знаю, ставки против очень высоки. Боги, насколько жестокими могут быть люди!

— Ты права. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Родри — последний наследник из Майлвадов для Аберуина. Мы должны вернуть его назад.

— Когда Райс в таком настроении? Ты его не видел! Он пребывает в непрерывной ярости, и никто не смеет даже произнести слово «ребенок» в его присутствии. Теперь он никогда не призовет Родри назад. Кроме того, нашлась масса амбициозных людей, которые питают его ненависть к брату. Если Райс умрет, не оставив наследника, у их клана появится шанс заполучить гвербретрин.

— В этом есть отвратительный привкус правды.

— Конечно. Готова поспорить: заговоры и махинации среди Совета Выборщиков уже начались, — Ловиан улыбнулась Невину. — Я тоже уже начала строить ответные козни. Когда мы отправимся в Каннобейн, я собираюсь забрать незаконнорожденную дочь Родри из приемной семьи и оставить ее при себе. Маленькая Родда будет залогом в этой борьбе. Я намерена сама следить за ее воспитанием. В конце концов, человек, который женится на наследнице Родри, даже на незаконнорожденной, будет иметь претензии для представления Совету.

— Клянусь самой Богиней, я тобой восхищаюсь! Любая другая женщина все еще рвала бы на себе волосы из-за ссылки сына, а ты уже строишь планы на четырнадцать лет вперед.

— У любой другой женщины никогда не было такой власти, как у меня.

Несколько минут они, обеспокоенные, сидели в молчании. Ловиан выглядела усталой и несчастной, и Невин предположил, что она думает о горькой правде: Родри на самом деле не истинный Майлвад.

Тем не менее было необходимо, чтобы люди считали его Майлвадом. Хотя Невин, конечно, не мог читать будущее, он был уверен: Родри предначертано править в западном Элдисе, если не как гвербрету Аберуина, то, по крайней мере, как тьерину дана Гвербин. Ни его самого, ни Властелинов Вирда нисколько не беспокоило, кто отец Родри. Но господ благородного происхождения это будет беспокоить очень сильно.

— Знаешь, чего я больше всего боюсь? — внезапно спросила Ловиан. — Дело дойдет до открытой войны, когда умрет Райс. Такое случалось, когда недовольный кандидат считал себя обделенным. Впрочем, к тому времени я сама уже давно помру, так что можно беспокоиться.

Поскольку Райс был здоровым мужчиной двадцати девяти лет, ее замечание звучало в высшей степени разумно, но Невин внезапно ощутил предупреждение двеомера.

Похоже, Ловиан проживет достаточно долго, чтобы похоронить еще одного сына.

— Что-то не так? — спросила она, заметив, как изменилось выражение его лица.

— Просто задумался о том, как нам организовать возвращение Родри. Как отозвать его из ссылки.

— Если бы слова становились золотыми монетами, то мы все уже были бы богаты, как король.

Ловиан тяжело вздохнула.

— Всегда трудно наблюдать за гибелью великого клана, но будет по-настоящему жаль видеть конец Майлвадов.

— Ты права.

Клан Майлвадов всегда был важен для двеомера, с самого своего странного скромного начала, которое зародилось примерно триста лет назад.

 

КЕРМОР И ЭЛДИС, 790—797

Примерно в неделе пути верхом от Аберуина, там, где вполне могла находиться западная граница Элдиса, наверху поросшего травой холма стоял дан и смотрел на океан. Старая, ненадежная каменная стена окружала большой двор, мощеный булыжником. Между камнями давно проросли сорняки. Внутри стояли приземистый каменный брох, несколько деревянных сараев и — словно журавль среди куриц — узкая башня-маяк. Каждый день после полудня Аваскейн преодолевал сто пятьдесят ступенек по винтовой лестнице и выходил на плоскую крышу башни. Его сыновья загружали в люльку лебедки дрова, и Аваскейн поднимал их наверх, а затем раскладывал под небольшим навесом. На закате он зажигал первую партию дров. Неподалеку отсюда в море находились скалы, наполовину погруженные в белоснежную пену волн. Аваскейн со своей башни почти не мог их разглядеть, но, что еще более существенно, эти скалы оставались фактически невидимыми для кораблей, которые шли по направлению к ним. Любой капитан, заметив свет Каннобейна, знал: чтобы не разбиться о скалы, ему следует отойти подальше, в безопасное открытое море.

Не то чтобы к ним в последние несколько лет заходило много кораблей. Из-за войны за трон Дэверри торговля почти прекратилась. Время от времени, в особенности, зимой, когда холодный ветер сильно задувал под навесом, Аваскейн задумывался, зачем он вообще продолжает поддерживать огонь. «Но если только один корабль получит пробоину и пойдет ко дну, — подумай, как ты будешь себя чувствовать», — обычно говорил он себе. Кроме того, сам принц Мейл много лет назад обязал его следить за маяком. Тогда принц отправился на войну и так и не вернулся назад.

Аваскейн готовил двух своих сыновей, Марила и Эгамина, для работы на маяке после его смерти. Марил был надежным парнем. Ему нравился труд смотрителя, ему льстило своего рода привилегированное положение, которое их семья занимала в деревне Каннобейн. Однако Эгамин, которому исполнилось только четырнадцать, ворчал, ругался и постоянно грозился убежать, чтобы присоединиться к королевской армии. Аваскейн обычно давал ему подзатыльник и приказывал замолчать.

— Принц просил меня и мою семью поддерживать огонь, — обычно говорил Аваскейн. — И мы выполним поручение.

— О, послушай, папа, готов поспорить: мы больше никогда не увидим несчастного принца, — обычно отвечал Эгамин.

— Может, и нет, но если я все-таки увижу его, то он услышит, что я сдержал слово. Я — как барсук. Держусь крепко.

Аваскейн, его жена Скуна и сыновья жили в большом зале броха, где готовили еду, спали и обычно проводили свободное время. Верхние этажи были заперты, чтобы беречь тепло зимой. Два раза в год Скуна проветривала каждую комнату, вытирала пыль с мебели, мыла полы — на тот случай, если принц в один прекрасный день вернется в свое загородное поместье. У них во дворе был разбит огород, они держали нескольких кур и поросят. В счет уплаты налогов маяку Каннобейна фермеры из ближайшей деревни давали им хлеб и все необходимое, а главное — поставляли дрова, которые рубили в огромных дубовых лесах, протянувшихся на север и запад.

— У нас хорошая жизнь, — обычно говорил Авакейн Эгамину. — Ты должен благодарить богов за то, что мы живем в мире.

Эгамин только упрямо качал темноволосой головой и бормотал, что ему скучно. Кроме фермеров, в дан Каннобейн редко кто приезжал.

Поэтому настоящим событием стало появление у ворот какого-то незнакомца. Чужак приехал сразу после полудня. Аваскейн спал все утро и только начинал свой день прогулкой, когда увидел всадника на гнедом жеребце, подъезжающего к дану.

За всадником ступали два серых мула, тяжело груженые холщовыми мешками. Когда всадник спешился, Аваскейн понял, что перед ним полная женщина средних лет. На ней было платье, из-под которого виднелись бригги, позволявшие ей ехать на лошади в мужском седле. Ее седые волосы были заколоты на затылке, как у незамужней, а темные глаза блестели добрым юмором. Самым странным был цвет ее рук — коричневато-синий вплоть до локтей.

— Доброе утро, господин хороший, — поздоровалась она. — Готова поспорить: ты удивлен, увидев, как я подъехала.

— Не стану отрицать — удивлен. Но в любом случае — добро пожаловать. Могу ли я спросить твое имя?

— Примилла из Абернауда, господин хороший. Я приехала сюда искать редкие растения для гильдии красильщиков из Абернауда.

— О, подумать только! Не воспользуешься ли ты нашим гостеприимством? Я могу предложить тебе покушать, если ты не возражаешь против завтраков в обеденное время.

Примиллу это нисколько не волновало. В то время, как Марил занимался ее конем и мулами, она с удовольствием отведала бекона и ячменной каши. Путница сообщила много важных новостей из Абернауда, королевского города Элдиса. Скуна с Эгамином жадно слушали, как гостья описывает происходящее в городе.

— Предполагаю, нет никаких новостей о принце Мейле, — наконец сказал Аваскейн.

— Есть. И это — грустные новости. Недавно умерла его жена, бедняжка. От лихорадки. — Примилла грустно покачала головой. — Очень жаль, что она так никогда больше не увидела мужа.

На глаза Скуны навернулись слезы. Аваскейн и сам чувствовал себя потрясенным.

— А ведутся ли разговоры о том, чтобы лишить моего принца прав на наследство и поставить на его место его сына?

— Ведутся. А вы что об этом думаете?

— Мейл — вот принц, которому я поклялся служить, и я буду ему служить. Я подобен барсуку, уважаемая. Держусь крепко.

Примилла улыбнулась, словно находила такую преданность восхитительной. Слишком многие насмехались над тем, как Аваскейн относится к делу. Сочувствие Примиллы было для него большой отрадой. Смотритель маяка украдкой рассматривал гостью. Веселое круглое лицо и розовые щеки странно контрастировали с проницательным взглядом. Кто она, какова ее жизнь? Аваскейн поневоле задумывался над этим.

Этой ночью, в полнолуние, Примилла тяжело дыша поднялась вверх по каменным ступеням, чтобы присоединиться к Аваскейну наверху башни. Она помогла выложить вторую партию дров для маяка, затем остановилась на краю.

Перед ней открывался восхитительный вид. Далеко внизу полная луна выкладывала серебристую дорожку по морской ряби, темное море тянулось к далекому горизонту. В чистом весеннем воздухе звезды казались очень близкими, словно до них можно дотянуться рукой.

— Красиво, не правда ли? — спросил Аваскейн. — Но лишь немногие удостаиваются подняться сюда и полюбоваться. Только я и мои сыновья.

— У тебя должны быть сильные ноги, господин хороший, от всех этих проклятых ступеней.

— К ним довольно быстро привыкаешь.

Свежие дрова загорелись, вокруг заплясал золотой свет. Примилла облокотилась на каменное ограждение, наблюдая за берегом, на который накатывали волны, подобные серебристым призракам.

— Прости, что спрашиваю, — заговорил Аваскейн. — Но женщины редко путешествуют в одиночестве. Разве ты не боишься опасностей на дорогах?

— Я могу за себя постоять, когда требуется, — ответила Примилла со смехом. — И кроме того, здесь не так много людей, чтобы причинять мне беспокойство. Стоило проехать такой путь, чтобы поискать в лесу необходимые мне растения. Видишь ли, я всю жизнь была красильщицей, рано выучилась этому мастерству и занимаюсь им уже много лет. Моих познаний достаточно, чтобы экспериментировать с разными растениями и подбирать лучшие цвета для моей гильдии. Мы изучим то, что я привезу домой, выкрасим кусочки ткани, потом посмотрим, как они стираются, и так далее. Никогда не знаешь, когда найдешь что-то, что на самом деле принесет тебе богатство. — Она показала на свои синеватые руки. — Вот вся моя жизнь. Она оставила пятна прямо на моей коже.

Аваскейн свято верил в необходимость прилагать усилия, чтобы все делать правильно. Он хорошо понял, что она имеет в виду. Но впоследствии, после того, как Примилла давно уехала, он то и дело вспоминал женщину с коричневато-синими руками и думал, чего же она искала на самом деле.

Королевский город Абернауд раскинулся по реке Элавер примерно на две мили вверх по течению, начиная от морского побережья и гавани. За крепостными валами и каменными стенами мощеные улицы то взбегали вверх по холмам, то опускались вниз, в ложбины. По обеим „ сторонам от мостовых стояли одинаковые домики, а вер шину самого высокого холма венчал королевский дан, над которым развевалось серебристо-голубое знамя трона дракона. Далеко внизу, в долине, жались друг к другу хижины бедняков. Чем выше стоял человек на социальной лестнице, тем выше располагалось его жилище в Абернауде.

Как глава гильдии красильщиков, Примилла обитала на гребне невысокого холма. Ее дом был выстроен на просторном участке, который получила вместе со своим положением. Вместе с ней в трехэтажном круглом здании жили пять ее учеников, которые помогали ей в работе и одновременно постигали основы мастерства. На заднем дворе стояли длинные сараи, в которых размещались главные производственные помещения гильдии. Ткани, окрашиваемые там под личным надзором Примиллы, отправлялись в королевский дом в счет налогов гильдии.

Хотя во время своего путешествия в Каннобейн Примилла действительно нашла редкие растения для окраски тканей, она испытывала раздражение, поскольку ей потребовалось на время уехать от дел гильдии. Однако долг перед двеомером всегда был важнее, чем долг перед красильщиками. Когда Невин просил ее о помощи, она никогда не могла отказать своему старому учителю магического искусства. Хотя ему еще предстояло рассказать ей о причинах своего интереса к делам Мейла, принца Аберуина и Каннобейна, она была готова порасспрашивать кого удастся и выяснить все возможное. Теперь, после того, как Примилла узнала, что Каннобейн все еще остается верен Мейлу, она могла сосредоточиться на более важном вопросе — на проблеме положения принца при дворе.

Как часто случалось, Невин удачно выбрал время. Нынешним летом у Примиллы появится доступ в дворцовые круги, поскольку король просил городские гильдии об огромном займе для продолжения борьбы за трон Дэверри. Обычно господа благородного происхождения с презрением смотрели на торговцев и ремесленников. Но коль скоро королю потребовались деньги, вокруг членов гильдий и купцов начали кругами ходить лучшие люди королевства. В первую ночь после своего возращения Примилла присутствовала на первом из собраний, созванном гильдиями и купцами, чтобы выбрать представителей для личных переговоров прямо во дворце. Поскольку она хотела туда отправиться, то легко получила место в совете. Купцы состязались за эти места, но лишь немногие ремесленники могли позволить себе надолго оторваться от работы.

Наконец после недели собраний и обсуждений представители гильдий — пять человек с ростовщиком Гротиром во главе — встретились с четырьмя советниками короля в узком зале на втором этаже королевского броха. Писарь с каждой стороны тщательно фиксировал ход обсуждения. Примилла ожидала долгого торга и борьбы, но главный советник короля, темноглазый мужчина с животиком по имени Кадлью, твердо объявил, что король хочет тысячу золотых монет.

— Боги! — выдохнул Гротир. — Вы понимаете, господин, что гильдии разорятся, если такой заем не будет срочно погашен?

Кадлью просто улыбнулся, поскольку все собравшиеся знали, что Гротир врет. В то время, как торг пошел всерьез, Примилла обдумывала размер займа. Если королю требуется столько денег, то он явно планирует крупное наступление, а это может плохо отразиться на принце, которого держат пленником в Керморе. Совещание закончилось ничем. Впрочем, ничего иного и не ожидалось. Когда члены гильдии уходили, Примилла задержалась и спросила Кадлью, не может ли он потратить минутку и показать ей королевские сады.

— Конечно, уважаемая. Несомненно, они тебя заинтересуют.

— Для меня большое удовольствие посмотреть на цветы в целом виде, поскольку моя работа требует по большой части разрывать их на части и кипятить.

Мило посмеиваясь, Кадлью повел Примиллу вокруг броха. Низкая кирпичная стена, представляющая собой заграждение от лошадей, окружала комплекс из крошечных лужаек. На каждой из них по кругу были разбиты цветочные клумбы. Лужайки напоминали зеленые драгоценные камни в цветном обрамлении. Кадлью с Примиллой приятно провели четверть часа, обсуждая различные виды растений и их цветы. Наконец Примилла посчитала, что может перейти к волнующему ее вопросу.

— Знаете ли, некоторое время тому назад я искала редкие растения у западной границы и останавливалась в Каннобейне, — сказала она. — В загородном доме принца Мейла.

— А они хоть помнят там принца?

— Очень хорошо помнят. Как печально, что у Мейла такой вирд. Я не могу не думать, что этот займ означает намерение короля бросить его на произвол судьбы.

— Только для ваших ушей, уважаемая, но вы догадались правильно. Нашему сеньору следовало позволить повесить Мейла много лет назад и продолжать войну, но принцесса Маддиан умоляла его не делать этого. Своими слезами она не позволяла забыть о принце. Поскольку она воспитывалась здесь при дворе, то король всегда смотрел на нее, как на родную дочь.

— Но теперь принцесса умерла.

— Именно.

— А что с сыном Мейла?

— Как человек чести, Огреторик просит за своего отца, но, боги, этот юнец еще не родился, когда его отец уехал на войну. Сколько времени человек может проявлять сентиментальность по отношению к тому, кого он никогда в жизни не видел?

«В особенности, если ему предстоит унаследовать место этого человека», — подумала Примилла. Настало время, решила она, предпринять кое-какие действия вместо того, чтобы надеяться на намеки от неблагоразумных советников.

Позднее на той же неделе Примилла выбрала несколько мотков самых лучших синих нитей для вышивания и отправила их в качестве подарка жене Огреторика Лалигге. Ее окрашенные вайдой синие нити всегда пользовались большим спросом, потому что только истинный мастер-красильщик мог обеспечить ровный цвет всего мотка. Подарок обеспечил Примилле аудиенцию у знатной госпожи, когда она в следующий раз пришла ко двору.

Паж проводил ее в удивительно маленькую комнатку на третьем этаже одного из боковых брохей. Хотя помещение было роскошно убрано коврами и обставлено мягкими стульями, вид из единственного окна оказался плохим. Лалигга, хорошенькая белокурая женщина шестнадцати лет, приняла Примиллу одна, отказавшись от многочисленных служанок, присутствие которых свидетельствовало бы о ее высоком статусе. Единственным компаньоном молодой женщины был маленький терьер, который сидел у нее на коленях и то и дело принимался рычать.

— Благодарю за прекрасные нити, уважаемая. Я вышью ими одну из рубашек мужа.

— Очень рада, госпожа.

С улыбкой Лалигга показала на обитую скамеечку для ног рядом со своим стулом. Примилла тут же села и позволила молодой женщине оглядеть себя.

— Я провела всю жизнь при дворе, — заметила Лалигга. — Сомневаюсь, что этот подарок — бескорыстный знак внимания с твоей стороны. Какой услуги ты хочешь от моего мужа?

— Очень небольшой. Я только хочу, чтобы он узнал о моем существовании. Видите ли, на западной границе растут некоторые очень редкие растения для окраски тканей. В конце концов я захочу, чтобы наша гильдия имела право их собирать, несмотря на то, что гильдия Аберуина пользуется преимущественным правом. Но ведь принцу подвластны и Аберуин, и Каннобейн.

— Принц? Он едва ли считается принцем.

— В любом случае, ваш супруг — в большей степени принц, нежели его отец, учитывая обстоятельства.

Лалигга резко встала и опустила собаку на пол. Когда она прошла к окну, терьерчик побежал за ее юбками.

— Я расстроила госпожу? — спросила Примилла. — Нижайше прошу извинить меня.

— Просто ты напомнила мне о правде. Никто не знает, кто мой муж и что для нас открыто, а что запрещено. Предполагаю, ты никогда даже не встречалась с принцессой Маддиан.

— Мне не представлялась такая честь, но я слышала, что она была прекрасной и преданной женой.

— Была. Все ее обожали, но посмотри, много ли пользы ей это принесло. Мне было ее так жаль! А теперь она мертва.

— И ее ранг должен бы по праву перейти вам.

— У меня совсем нет ранга, уважаемая, пока не умрет мой свекор. О, это звучит так ужасно, но я просто очень напугана. Со мной может произойти то же самое, что случилось с Маддиан, — мне придется просто сидеть при дворе, не имея ни малейшего влияния, лишенной прав, а я ведь даже не нравлюсь королю — так, как нравилась она.

— Я могу понять страхи моей госпожи.

Примилла также поняла кое-что еще: Огреторик никогда не встречался со своим отцом, зато свою жену он видел каждую ночь. Примилла решила, что ей лучше прямо сейчас связаться с Невиным через огонь и рассказать, какое ядовитое зерно она обнаружила.

Как самый доверенный советник короля Глина, Невин обладал правами, далеко превосходящие права обычного придворного. Закончив разговор с Примиллой, он сразу же отправился в королевские апартаменты и даже не послал пажа впереди — предупредить. В прошлом он часто задумывался, стоит ли сообщать королю сведения, полученные при помощи двеомера, даже если они касаются войны. Теперь, когда у него появились подобные новости, он решил: стоит.

Однако Невин обнаружил, что его опередили. У короля уже находился посетитель, принц Кобрин, который теперь командовал королевской стражей. В двадцать лет Кобрин стал высоким, стройным и красивым. Он так был похож на Даннина, что временами Невину и королю было больно смотреть на него.

— Вы хотите сообщить что-то важное? — спросил Кобрин у старого травника. — Я могу покинуть покои нашего сеньора.

— Сведения важные, и тебя они тоже касаются, — Невин поклонился Глину, который стоял у очага. — Элдис берет огромный займ у гильдий Абернауда. Я могу найти только одну цель, на которую он собирается потратить столько денег, — наши границы.

— Так! Я и сам думал, сколько нам еще удастся выдавливать из них слезы по поводу пленного принца. Ну, Кобрин, это означает, что нам придется изменить наши летние планы. Хм. Готов поспорить: Элдис собирался переправить свой боевой отряд через нашу границу до того, как мы получим официальное уведомление об их претензиях на трон. И мне не нужен двеомер, чтобы об этом догадаться.

— Именно так, — Кобрин рассмеялся. — Но мы приготовим сюрприз для этих ублюдков.

— Сеньор, — обратился к королю Невин, — намерены ли вы привести в исполнение угрозу и повесить принца Мейла?

Глин потер подбородок тыльной стороной ладони. Его»лицо с крупными чертами с возрастом стало квадратным и несколько одутловатым, щеки приобрели красный цвет.

— Мне больно убивать беспомощного человека, но Элдис может не оставить мне выбора. Я ничего не стану делать, пока не получу официальное письменное уведомление о непризнании моих прав. Элдис может изменить решение, но нельзя вернуть принца в ряды живых после того, как его повесят.

На той же неделе принц Кобрин повел пятьсот человек по дороге вдоль побережья к границе с Элдисом. Сухопутные части поддерживали корабли с зерном и боевые галеры.

После беспокойных трех недель вернулись посыльные; войска Кобрина одержали большую победу над армией Элдиса, которая явно не ожидала нападения. Два дня спустя прибыл гонец от короля Элдиса с письмом, где сообщалось об официальном лишении Мейла прав и передаче титула его сыну Огреторику. Невин тут же отправился к Мейлу, чтобы сообщить ему об этом.

Старик нашел его сидящим за письменным столом, заваленным его любимыми книгами и свитками пергамента. Мейл работал над комментариями к «Этике» греггинского мудреца Ристолина. Невин был уверен, что комментарии получатся отличными, если только Мейл проживет достаточно долго, чтобы их закончить. Когда Мейл поднялся поприветствовать его, солнце высветило густые седые пряди в его черных волосах цвета воронова крыла.

— У меня для тебя очень плохие новости, — сказал Невин.

— Меня лишили права на наследство? — он говорил ровным, даже сухим тоном. — Я думал, что к этому идет, после того, как услышал разговоры стражников о войне на границе.

— Боюсь, что это правда.

— В таком случае, изучение идей Ристолина о свойствах добродетели пойдет мне на пользу. Похоже, основной целью моей жизни было дождаться хорошей смерти на рыночной площади. Я сказал бы, что сила духа и стойкость — наиболее подходящие добродетели для такого случая, не так ли?

— Послушай, если от меня будет хоть что-то зависеть, тебя не повесят.

— В таком случае, у меня остается надежда. То есть, я предполагаю, что это надежда. Возможно, лучше быть повешенным и потом свободно передвигаться в Других Землях, чем сидеть здесь и покрываться плесенью. Знаешь ли, я провел здесь больше времени, чем был принцем Элдиса. Подумать только! Больше половины моей жизни.

— Готов поспорить, что свобода Других Земель не будет выглядеть столь привлекательно, когда палач накинет петлю тебе на шею. Я вернусь, как только поговорю с королем.

Дела двора позволили Невину поговорить с сеньором с глазу на глаз только в конце дня. Они прогуливались в окруженном стенами саду за брохом. У искусственного ручья ива опускала длинные ветви в воду, густо росли розы с большими кроваво-красными бутонами — это были единственные пятна цвета в крошечном садике, за которым очень хорошо ухаживали.

— Я пришел просить о жизни Мейла, сеньор, — сказал Невин.

— Я так и думал, что ты станешь об этом просить. Я почти готов отпустить его домой — но как это сделать? И как Элдис истолкует мою милость? Несомненно, как слабость, а я не могу этого позволить. Это дело чести.

— Мой сеньор прав относительно того, что не может освободить его, но Мейл в дальнейшем снова может оказаться полезен.

— Может. Но опять же, не воспримет ли Элдис это как слабость?

— Боги будут считать это силой. Чье мнение больше ценит мой сеньор?

Глин сорвал розу, взял в широкую, мозолистую ладонь цветок и, слегка нахмурившись, стал смотреть на него.

— Сеньор! — сказал Невин. — Я прошу вас оставить ему жизнь. Это прямая просьба.

Со вздохом Глин протянул ему розу.

— Решено. Я не могу тебе отказать — после всего, что ты сделал для меня. У Элдиса целый выводок наследников, как у старой плодовитой курицы, но кто знает? Может, наступит день, когда они пожалеют о том, что лишили Мейла права наследования.

Поскольку Гавра пользовалась благосклонностью и покровительством самого важного советника короля, дела травницы в городе процветали. Теперь она стала владелицей собственного дома и лавки в квартале купцов и зарабатывала много денег, чтобы прокормить себя и двух своих детей, Эбрую и Думорика, незаконнорожденных дочь и сына принца. Много лет Гавра терпела слухи. Соседи клеймили ее шлюхой, рожающей детей от кого попало и раздающей свои услуги мужчинам. Травница предпочитала сносить несправедливые поношения, лишь бы уберечь от убийц своих детей, которых могли бы устранить как наследников. Если бы правда об их отце стала известна, они, несомненно, подверглись бы большой опасности. Но теперь, после того, как Мейла официально лишили права наследования, она задумалась: не сказать ли детям правду? Однако в этом не было смысла. Он жил менее, чем в двух милях от их дома, а дети никогда не видели своего отца.

Гавра предполагала, что люди, охраняющие Мейла, прекрасно знали, что она его Любовница, но держали язык за зубами, частично из мужского сочувствия к унылой жизни Мейла, но по большей части — потому, что их заранее ужасали кары, которые обрушит на их головы Невин, если они разболтают секрет. Когда в тот день Гавра отправилась в башню, стражники даже поздравили ее с освобождением Мейла от встречи с палачом.

Едва войдя в комнату, она бросилась в объятия Мейла. Мгновение они крепко сжимали друг друга. Она чувствовала, как он дрожит.

— Благодарение всем богам за то, что ты будешь жить, — проговорила она наконец.

— Я много думал о нас, — Мейл замолчал, чтобы поцеловать ее. — Моя бедная любовь, ты заслуживаешь нормального мужа и счастливой жизни.

— Моя жизнь была достаточно счастливой. Я просто знала, что ты любишь меня.

Он снова поцеловал ее, Гавра прильнула к нему, чувствуя, что они — двое испуганных детей, которые жмутся друг к другу в темноте, полной ночных кошмаров. «Невин никогда не позволит повесить его, — подумала она. — Но, Богиня, сколько еще может прожить наш дорогой старик?»

После трех лет тяжелой борьбы война на границе с Элдисом достигла мертвой точки. И тогда в середине того лета случилось нечто, к чему не была подготовлена ни одна из сторон: провинция Пирдон восстала против трона Элдиса. Шпионы Глина спешно принесли новость домой, сообщив, что это не просто восстание, но как кажется еще и успешное. Кунол, бывший гвербрет дана Требик, единственного большого города Пирдона, так блестяще повел дела, что среди своих начал слыть за мастера двеомера.

— Половина Пирдона — лесистая местность, — заметил Глин. — В случае неудачи они могут скрыться в лесах, а потом снова выйти оттуда и атаковать. Отличное место для засад. Кажется, у Кунола большая сила. Интересно, не получил ли он денег от Кантрейя.

— Я ни в коей мере не удивлюсь, если это так, сеньор, — сказал Невин. — И нам также надлежит послать ему немного.

Остальную часть этого лета граница с Элдисом оставалась спокойной, а к осени выяснилось следующее: хотя Кунолу предстоит еще долго сражаться, у него большие шансы на успех. Когда Глин отправлял восставшим послания, они адресовались Кунолу, королю Пирдона. Глин также заключил помолвку между шестилетней дочерью принца Кобрина и семилетним сыном Кунола. Кунол любезно ответил на этот королевский жест, усилив набеги на Элдис. И все же, несмотря на эти успехи, у Невина разрывалось сердце. Пока тянулась бесконечная война, королевство распадалось на куски.

В тот день непрерывно лил осенний дождь. Невин отправился наверх в башню, чтобы повидаться с Мейлом, который, как обычно, работал над своими комментариями. Как нередко случается с подобными проектами, этот вырос далеко за пределы простого введения в мысли Ристолина, как планировал Мейл изначально.

— Вот так мы и завершим проклятую главу! — Мейл с такой силой опустил перо в чернильницу, что тростник чуть не сломался.

— У тебя много толковых замечаний.

— Видишь ли, вопрос в том, что приносит наибольшую пользу. Несмотря на всю гениальность Ристолина, его аргументы не полностью меня удовлетворяют. Он мыслит довольно ограниченными категориями.

— Вы, философы, всегда так хороши в преумножении категорий.

— Я — философ? Боги, я не стал бы себя так называть!

— Правда? А кто же ты?

Мейл удивленно приоткрыл рот. Когда Невин рассмеялся, Мейл робко присоединился к нему.

— На самом деле — никто, — согласился пленник. — Двадцать лет я думал о себе, как о воине, проявляя нетерпение, словно боевая лошадь, и страстно желая свободы, чтобы снова броситься в сражение. Я обманывал себя и обольщался. Теперь я даже сомневаюсь в том, что смог бы отправиться на войну. Я представляю себя, сидящего на коне, и размышляю над тем, что Ристолин имел в виду под словом «конец».

— Ты не кажешься недовольным.

Мейл прошел к окну, где лил дождь.

— Вид отсюда совсем другой, чем тот, к которому я привык в юности. Когда битва вздымает пыль на поле, ты не можешь видеть вещи так отчетливо, — Мейл прижался щекой к холодному стеклу и посмотрел вниз. — Знаешь, что самое странное во всем этом? Если бы я не беспокоился так сильно о Гавре и детях, то был бы здесь счастлив.

Невин почувствовал сигнал двеомера. Пришло время освободить Мейла. Поскольку он принял свою судьбу, то может свободно идти дальше.

— Скажи мне кое-что. Если бы ты был свободен, ты женился бы на Гавре?

— Конечно. Почему бы мне этого не сделать? У меня больше нет места при королевском дворе. Я мог бы сделать наших детей законными — будь я свободен. Я на самом деле философ. Я даже готов рассуждать о безнадежном и невозможном.

Когда Невин покинул комнату Мейла, то думал о погоде. Поскольку на морском побережье редко шел снег, то зимнее путешествие возможно, хотя и окажется неприятным. Он отправился прямо в свои покои и через огонь вступил в связь с Примиллой.

Лавка Гавры занимала переднюю половину дома, находившегося прямо через улицу от таверны ее брата. Каждое утра, когда она приходила сюда и бралась за работу, то обычно осматривала полки, заставленные травами, и бочонки, и кувшины, и сушеного крокодила, висевшего у свеса крыши, венчающего карниз. «Мой дом, — обычно думала она. — И мой магазин. Я всем этим владею, только я одна.» В Керморе редко случалось, чтобы женщина сама владела недвижимостью. Потребовалось личное вмешательство Невина, чтобы ей это позволили. С приближением зимы у Гавры оказалось много посетителей с жаром или воспалением легких, ознобом или ломотой в костях. Ее дела процветали. Кроме того, ей предстояло заняться еще одним делом, которое приносило ей большое удовлетворение, — помолвкой Эбруи. Гавра намеревалась устроить крепкий, традиционный брак для своей дочери.

К счастью, молодой человек, который нравился самой Эбруе, был хорошим шестнадцатилетним парнем. Его звали Арддин.

Это был младший сын в процветающей семье. Его родители торговали выделанными шкурами. Обсудив официальную помолвку с отцом молодого человека, Гавра отправилась в дан, чтобы посоветоваться с Мейлом. В некотором роде это было глупо: пленник никогда не встречался с семьей Арддина и свою дочь видел только с большого расстояния.

Но Мейл выслушал подругу с серьезным видом и обратил свой блестящий ум философа на проблему предстоящей свадьбы дочери с такой интенсивностью, словно притворялся, будто они с Гаврой — настоящие супруги и ведут обычную совместную жизнь.

— Неплохой брак для таких, как мы, — наконец сказал Мейл.

— О, ты только послушай себя, моя королевская любовь! «Для таких, как мы»!

— Моя любимая забывает, что я только лишь скромный философ. Когда я закончу книгу, то священники в храме сделают пятьдесят копий — они посадят писарей переписывать, а я получу по половине серебряной монеты за экземпляр. И это, любовь моя, — все мое богатство в земном мире, поэтому давай надеяться, что семья Арддина не окажется жадной и согласится на такое скромное приданое.

— Думаю, они возьмут ее долю в моем деле. И, может, немного серебра.

— Очень хорошо, черт побери. Не повезло той девушке, у которой отец философ.

Когда Гавра покидала дан, то встретила Невина, который дружески взял ее под руку и проводил до лавки. Дети готовили ужин на кухне. Старый травник мог переговорить с бывшей ученицей с глазу на глаз. Невин положил пару больших дров в камин и зажег их, щелкнув пальцами.

— Сегодня прохладно, — заметил он. — У меня имеется по-настоящему важная новость для тебя. Я думаю, что сумею добиться окончательного освобождения Мейла.

Гавра задохнулась.

— Не говори ему пока, — продолжал старик. — Я не хочу зарождать у него надежду только ради того, чтобы потом лишить его ее, но ты должна знать. Тебе придется решить много вопросов перед отъездом.

— Перед отъездом? Да разве Мейл захочет, чтобы я ехала с ним?

— Если ты в этом сомневалась хоть на мгновение, то это твоя первая в жизни глупость.

Внезапно Гавре потребовалось сесть. Она устроилась на краешке стула возле огня и сплела дрожащие пальцы.

— Боюсь, что нет выбора. Придется отправить его назад в Элдис, — сказал Невин. — Ты хочешь поехать с ним?

Гавра осмотрела полки, комнату, все, ради чего она столько работала. Ей придется расстаться с замужней дочерью. И что скажет Думорик, когда она представит ему незнакомца, как его отца?

— Наверное, да.

Невин приподнял густую бровь.

— Боги! — воскликнула Гавра. — Элдис? Это так далеко! Но что Мейл будет делать без меня? Он умрет от голода. Или я напрасно льщу себе?

— Ни в коей мере, и ты это прекрасно знаешь, — старик замолчал и улыбнулся. — Вероятно, в конце концов вы будете жить на западной границе Элдиса. Там на много миль нет ни одной травницы. По крайней мере, мне так сказали.

— Правда? А что там делают люди, когда заболеют?

— Полагаются на те сказания, которые из поколения в поколение передаются в их кланах. Скорее всего, кое-что из этого хорошо срабатывает, но кое-что просто убийственно. Ты сама это знаешь. «Моя бабушка всегда пользовалась чаем из наперстянки против бородавок». Они будут это делать, даже если старая добрая бабушка оставила после себя кровавый след из трупов. Там на самом деле требуется хорошая травница.

Гавра колебалась. Она уже собиралась возразить, но знала, что Невин нашел лучшую приманку из всех.

— Понятно. Но это означает столько трудной работы — создавать новую практику, просвещать людей…

— Ха! А если бы тебе не пришлось работать, то что бы ты делала?

— Скорее всего, сошла бы с ума. О, очень хорошо, Невин, ты выиграл.

— А я и не осознавал, что мы участвовали в поединке.

Гавра рассмеялась, затем продолжала размышлять вслух:

— Ну, давай посмотрим. Если я создам новое дело для Думорика, то могу оставить Эбруе мою лавку! Это будет великолепное приданое. В таком случае мы сможем составить брачный контракт так, как мы хотим. Ей никогда не придется беспокоиться, что новые родственники выгонят ее с позором, просто чтобы прикарманить приданое.

— Именно так.

— «Элдис» — начинает звучать интересно, — Гавра подняла голову и улыбнулась. — А кроме всего прочего, я люблю своего мужчину. Я просто обязана поехать с ним.

По разным причинам Невин решил обеспечить освобождение Мейла весной. Во-первых, короли Диких предупредили его, что зимой будет много сильных бурь. Однако самая насущная причина заключалась в самом Мейле, который откажется покидать место своего заключения, пока не увидит, что с его книги должным образом сделаны копии, а для этого потребуется несколько месяцев. Пока писари в храме Вума трудились над книгой, Невин обрабатывал короля, честь которого была самым большим союзником советника.

Глин был щедрым человеком и Мейл смущал его. Король находил своего пленника слишком жалким и трогательным, чтобы убивать его, независимо от того, насколько политически оправданной могла бы стать казнь бывшего принца Элдиса. В особенности Глину стало трудно теперь, когда ученые священники на все лады расхваливали Мейла, как блестящего ученого и называли его украшением королевства. Когда Невин решил, что время подошло, то прямо попросил Глина освободить Мейла и позволить ему тихо вернуться в Элдис.

— Воистину, так будет лучше всего, советник. Попытайся придумать какую-либо обоснованную причину для его почетного освобождения. Пусть боги разорвут меня на части, если я допущу, чтобы Элдис посмеялся над моей слабостью, но я больше не могу думать о том, как принц покрывается плесенью в этой проклятой башне.

В конце восстание в Пирдоне обеспечило необходимую причину. Поскольку Элдису отчаянно требовалось спокойное лето для подавления восстание, он предложил Глину золото, чтобы тот воздержался от налетов. Глин не только взял взятку, но обставил все с большой торжественностью, предложив освободить пленника за десять лошадей.

После обмена многочисленными посланиями и странного торможения со стороны Элдиса, сделка была заключена и подписана. И только тогда Невин сказал Мейлу об его удаче. Зима уже уступала место весне.

Мейла поглаживал копию своей книги, переплетенную кожей и аккуратно переписанную опытным храмовым писарем. Принц с такой готовностью показал книгу Невину, что потребовалось почти полчаса, прежде чем старик смог перейти к цели своего визита.

— Самое удивительное, что король собирается оплатить еще двадцать экземпляров, — закончил Мейл. — Ты знаешь, почему?

— Знаю. В честь твоего освобождения. Он отпускает тебя на следующей неделе.

Мейл улыбнулся, собрался что-то сказать, затем его лицо застыло в неверии. Его ногти впились в мягкую обложку книги в руках.

— Я поеду с тобой до границы, — продолжал Невин. — Гавра и твой сын встретят нас за пределами Кермора. Эбруа останется здесь, но ты едва ли можешь винить ее. Она любит своего мужа, а с тобой она даже ни разу не встречалась.

Мейл кивнул. Его лицо побелело.

— О, клянусь богами обоих наших народов! — прошептал он. — Интересно, вспомнит ли эта птица из клетки, как летать.

Хотя принц Огреторик и его жена теперь жили в прекрасных покоях наследника, они никогда не забыли те времена, когда Примилла была единственным человеком, кто выказывал им уважение, и обычно с готовностью принимали ее в те часы, которые отводили для приема ремесленников и купцов. Принц был высоким молодым человеком с волосами цвета воронова крыла и васильковыми глазами, привлекательным, хотя и несколько грубоватым. Он имел склонность к открытости и откровенности, если только ему не противоречили. В то утро Примилла принесла ему подарок — дорогого кречета мелкой породы для его любимого спорта — соколиной охоты. Принц тут же посадил птицу себе на запястье и стал с нею разговаривать.

— Спасибо, уважаемая. Симпатичная птичка.

— Я польщена, если этот кречет доставил удовольствие вашему высочеству. Услышав об освобождении отца вашего высочества, я решила, что следует преподнести подарок в честь столь радостного события.

Глаза Огреторика внезапно потемнели, и он усиленно занялся кречетом, который повернул головку в сторону своего нового хозяина, словно узнал родственную душу. На стуле у окна беспокойно зашевелилась Лалигга.

— Конечно, — проговорила она с осторожной улыбкой. — Мы так рады освобождению Мейла! Но странно думать, что мой свекор стал писателем.

Огреторик бросил на нее взгляд украдкой. Судя по всему, молодой принц был в ярости.

— Спасибо за подарок, добрая Примилла, — поблагодарил он. — Прямо сейчас отнесу его своему сокольничему.

Поскольку было ясно, что аудиенция закончена, Примилла сделала реверанс и удалилась в королевский большой зал, где толкались разные поставщики, купцы и просто любопытные.

Разговаривая с советниками и писарями, которых она знала, глава гильдии красильщиков уловила несколько важных намеков. Многие важные люди будут рады, если Мейла восстановят в правах. Возможно, они считали так, руководствуясь честью. Возможно. Примилла отыскала в толпе придворных советника Кадлью и прямо спросила его: почему некоторые горят таким желанием увидеть Мейла восстановленным в правах, как лорда Аберуина и Каннобейна?

— Кажется, тебя сильно интересуют дела Мейла, — заметил Кадлью.

— Конечно. Гильдия должна знать, кому тратиться на подарки. Я не хочу выпрашивать милости не того лорда.

— Ты права. Но пусть это останется между нами. Принцесса Лалигга стала воображать себя невесть кем после того, как ее муж стал принцем Аберуина. Многие обрадуются, увидев, как ее понизили. Имеется также несколько вдовушек, которые уже представляют себе, как будут утешать ссыльного принца в его поздние годы.

— Значит, это все женские козни?

— Совсем нет. Принцесса оскорбила не только придворных дам, а у вдов имеются братья, которым требуется приобрести влияние.

— А как ты думаешь, Мейла восстановят в правах?

— Надеюсь, что нет, — ради него самого. Несомненно, ему очень опасно здесь находиться, если он хочет остаться в добром здравии. Все, больше ты из меня не вытянешь ни одного слова, уважаемая.

Того, что она услышала, было вполне достаточно. Примилла тут же связалась с Невином, поскольку совсем не хотела, чтобы Мейл вернулся домой только для того, чтобы родственники его отравили.

Из окна комнаты Мейла двор дана Кермор выглядел аккуратным и маленьким, как детская игрушка. Маленькие лошадки бегали по едва видимым булыжникам, маленькие люди ходили вокруг и исчезали в крошечных дверях. Только самые громкие звуки долетали до окна. В этот день Мейл стоял, положив руки на подоконник, и созерцал знакомый вид, когда услышал, как за его спиной открылась дверь.

— Приближается Глин, король всего Дэверри, — объявил стражник. — Всем на колени.

Мейл повернулся и опустился на колени как раз в тот миг, когда зашел король. Мгновение они изучающе осматривали друг друга с некоторым удивлением и любопытством. Они оба сильно постарели после их последней короткой встречи.

— С сегодняшнего дня ты — свободный человек, — наконец объявил Глин.

— Нижайше благодарю, ваше высочество.

Глин обвел взглядом комнату, а затем ушел, забрав с собой всех стражников. Мейл долго смотрел на открытую дверь, пока в проеме не появился Невин.

— Вставай, друг мой, — сказал старик. — Пришло время попробовать твои крылышки.

Когда Мейл последовал за ним вниз по темной винтовой лестнице, то смотрел на стены, смотрел на потолок, смотрел на всех людей, которых они встречали. Когда они вышли во двор, солнечный свет омыл его, как вода. Мейл глянул наверх и увидел стену дана, возвышающуюся над ним, а не под ним. Внезапно у него закружилась голова. Невин поймал его руку и помог удержаться на ногах.

— Разум — странная вещь, — заметил старик.

— Да, это так. Я чувствую себя околдованным.

Вначале звуки и суматоха подавляли его. Ему казалось, что весь двор полон людьми, они кричат, смеются, что лошади очень громко цокают копытами. Служанки носились взад-вперед с ведрами воды, вязанками хвороста, различной едой.

Яркие красные и серебряные цвета Кермора были везде и раздражали зрение отшельника. Тем не менее через несколько минут головокружение Мейла прекратилось.

На него нахлынула жадность. Он шел медленно, смакуя каждую цветную картинку, от великолепного лорда в седле до кучи старой соломы возле конюшни. Когда одна из гончих короля милостиво разрешила ему погладить себя, он был почти счастлив, как дебильный ребенок, которого радует все, потому что не может установить ценность ни одного предмета. Когда Мейл сказал об этом Невину, мастер двеомера рассмеялся.

— А кто может сказать, не является ли дебильный ребенок самым мудрым из нас всех? — спросил Невин. — Пойдем в мои покои. Гавра должна вскоре к нам присоединиться.

Но Гавра уже ждала в гостиной Невина, скудно обставленной мебелью. Мейл бросился к ней, обнял ее и поцеловал.

— О, любовь моя! — воскликнул он. — Боюсь этому верить. Я продолжаю думать, что мы проснемся завтра и обнаружим, что это только жестоко обманувший нас сон.

— Лучше, чтобы этого не случилось — после всех трудностей, с которыми я столкнулась из-за своей лавки! Пока я переводила ее на имя Эбруи, у меня так разболелась голова, что пришлось сжевать целый пучок своих трав.

По оценкам Невина им требовалось около четырех дней, чтобы добраться до границы с Элдисом, где их будет ждать почетная стража, посланная двором Элдиса. По крайней мере, такова была договоренность. Тем не менее на третью ночь, когда они разбивали лагерь примерно в десяти милях от Морлина, их пришли встретить совершенно неожиданные люди: то были Примилла и два молодых человека с посохами. С приветственным криком Невин поспешил к ней. Мейл последовал за ним.

— Что все это значит? — спросил Невин.

— Боюсь, я прибыла со зловещими новостями.

— Правда? — вставил Мейл. — Двор моего отца собирается меня отравить?

— Вижу, философ на самом деле очень хорошо помнит свою прежнюю королевскую жизнь, — заметила Примилла. — Я не уверена, что опасность реальна. Просто неразумно рисковать понапрасну. Мы прибыли, чтобы проводить вас в безопасное место. Останетесь там, пока мы не убедимся в том, что можем встретиться с королевским двором на наших условиях.

— Благодарю, — поблагодарил Невин. — Я спасал жизнь этого парня от петли не для того, чтобы он потерял ее из-за яда.

— Не беспокойся. Мы проскользнем по лесу, как хитрые лисы, — она улыбнулась. — А затем скроемся в норе. Как барсуки.

Всю неделю, поскольку фермеры привозили дрова, телегу за телегой, чтобы заплатить весенние налоги маяку Каннобейна, Аваскейн вставал рано. Он помогал фермерам разгрузить дрова и уложить их в длинных сараях. И в тот день, увидев приближающееся по дороге облако пыли, он предположил, что к нему движется еще одна телега с дровами.

— Опять едут, — сказал он Эгамину. — Сбегай и посмотри, в котором сарае осталось больше места.

Вздохнув от скуки, Эгамин медленно отправился к сараям, в то время как Аваскейн раскрывал жалобно скрипящие старые ворота. Все еще держа руку на большой ржавой железной задвижке, он замер, уставившись на приближающийся по дороге небольшой отряд. Всадники… вьючные мулы… странная женщина с коричневато-синими руками… а за ними… этого не может быть!.. Но это должен быть он! Смотритель маяка узнал его, несмотря на седину в волосах принца. С рыдающим криком Аваскейн бросился на дорогу, чтобы приветствовать вернувшегося домой принца Мейла. Когда Аваскейн схватился за стремя принца, показывая свою верность, Мейл поклонился ему с седла.

— Посмотри на нас, Аваскейн! Когда я уезжал, мы оба были молодыми парнями, а теперь оба — седые и постаревшие.

— Да, это так, мой принц, но в любом случае я рад видеть вас.

— И я рад видеть тебя. Ты приютишь нас?

— Что? Конечно, ваше высочество. Вы идеально подгадали время. Видите ли, Скуна только что проветрила ваши покои, как она делает каждую весну, поэтому вас ждут ваши комнаты, чистые и прибранные.

— Правда? Она делала это каждую весну?

— Каждую. Мы как барсуки, мой принц. Держимся крепко.

Мейл спрыгнул с коня, схватил руку Аваскейна и сильно потряс. Когда Аваскейн увидел слезы в глазах принца, то сам почувствовал, что готов расплакаться.

— Я больше не принц, — сказал Мейл. — И я считаю честью для себя называть тебя другом. Вот, у меня с собой новая жена и сын. Будем молиться, чтобы на этот раз я приехал домой навсегда.

Когда они зашли во двор, Эгамин, Марил и Скуна выбежали навстречу. Аваскейн довольно улыбнулся Эгамину.

— Разве я не говорил тебе, что он вернется?

Он испытал чувство глубокого удовлетворения, увидев своего болтливого сына лишившимся дара речи.

После дружеского вечера и праздничного ужина, Аваскейн отправился разжигать огонь на маяке. Когда небо становилось перламутрово-серым, он высек искру кремнем и поджег сухую лучинку, потом подождал, пока от нее загорятся дрова. Он подкладывал поленья, пока наконец маяк не запылал, посылая предупреждения в море. Тогда Аваскейн подошел к краю площадки и посмотрел на брох, в окнах которого весело горел свет. Принц вернулся домой. «Я не забыл его, и он не забыл меня, — думал Аваскейн. — Мы подобны барсукам. Оба.» Мир был местом, приносящим удовлетворение, мир был полон справедливости. Позднее, когда полная луна взошла на небе, Мейл тоже поднялся на башню. Он тяжело дышал, переводя дыхание, потом схватился за ограждения.

— У тебя должны быть очень сильные ноги, черт побери, — сказал Мейл.

— К этому быстро привыкаешь.

Бок о бок они склонились через ограждение, глядя на море. Волны, пенясь, накатывали в серебристом лунном свете и ударялись о тонкую полоску бледного пляжа.

— Я тебе сказал, что меня держали наверху башни все то время, пока я был в плену?

— Подумать только! Значит, вы смотрели вниз там, в то время как я делал то же самое здесь.

— Именно так. Правда, этот вид куда шире, чем тот, который открывался у меня. Я хочу остаться в Каннобейне на всю оставшуюся жизнь, но это зависит от принца Огреторика. Теперь это его владения, а не мои, и он ими распоряжается.

— Если у него хватит наглости выгнать вас отсюда, то ему придется искать себе другого человека, чтобы работать на маяке, — Аваскейн мгновение думал над проблемой. — А теперь послушайте, у моего брата больше земли, чем он может обработать сам. Он возьмет нас к себе, если до этого дойдет.

— Спасибо. Я также могу зарабатывать написанием писем.

Несколько минут они смотрели на воду в дружеском молчании.

— Кстати, а тут какие-нибудь корабли проходили? — спросил Мейл.

— Очень немного, но никогда не знаешь, когда кому-то потребуется маяк.

Поскольку стратегия Примиллы заключалась в том, чтобы изобразить Мейла совершенно неподходящим для дворцовых дел, она убеждала его написать письмо сыну и прямо сказать о нежелании что-либо оспаривать. Она осталась довольна результатом.

«Огреторику, принцу Аберуина и Каннобейна и моему сыну, философ Мейл шлет свой привет. Хотя мы никогда не обменялись и парой слов, ваше высочество, отцу надлежит разговаривать с порождением плоти и крови своей прямо. Я прекрасно знаю, что ты хочешь сохранить свое положение при дворе моего брата короля. У меня нет ни намерений, ни желания что-либо оспаривать. Я — скромный ученый, негодный для выполнения воинского долга. После долгого пребывания в плену я не способен к делам управления. Все, что я хочу, — это прожить остаток жизни в моем старом деревенском поместье Каннобейне, или, если ваше высочество предпочтет, в деревне. Ты можешь отправить мне ответ с Примиллой, главой гильдии красильщиков. Здесь, при дворе, я буду опасаться за свою жизнь. Мне не хотелось бы вкусить свободы лишь для того, чтобы вскоре вкусить яда. Твой отец, философ Мейл.»

Когда женщина закончила читать, Мейл откинулся назад на спинку стула и вопросительно улыбнулся ей.

— Прекрасно, — сказала Примилла.

— Хорошо. Знаешь ли, странно униженно обращаться к собственному сыну. Если им недостаточно, что меня лишили права наследования, то теперь я сам отрекся. Все должно получиться.

Когда Примилла вернулась в Абернауд, то передала письмо не сразу, но выждала день, чтобы послушать свежие сплетни. Двор — да и весь город — был полон слухов и гудел, как осиное гнездо. Король действительно отправил почетную стражу на границу, чтобы встретить Мейла. Там стражники нашли Невина, советника Кермора, и принца Кобрина вместо Мейла, которые сообщили, что Мейл решил путешествовать в одиночестве. Все подозревали предательство, однако со стороны Огреторика, не Кермора.

— Они ставят не на ту лошадь в этом забеге, — высказал свое мнение Кадлью. — Если здесь кроется предательство, то за ним стоит принцесса, а не принц. Кое-кто из преданных ей людей мог отправиться со своим отрядом за Мейлом.

— Правда? Предполагаю, что философ все же не мертв. Кто-нибудь имеет представление, где он может находиться?

— Высказывается много догадок, но больше всего популярна версия, что Мейл перешел к восставшим в Пирдоне, которые приютят его ради возможности навести шороху здесь в Элдисе. К счастью, они слишком слабы, чтобы поддержать его в борьбе за трон — по крайней мере, пока слабы. В конце концов после того, как человек побывал принцем, кто может обвинять его в том, что он хочет вернуть все, чем когда-то владел?

На следующий день Примилла нанесла визит принцу и принцессе.

Лицо Лалигги было таким вытянутым, что, казалось, она не спала несколько ночей. Огреторик выглядел озадаченным.

— Ваше высочество, у меня для вас письмо от вашего отца.

Огреторик подскочил, словно стрела, выпущенная из лука. Лалигга сжалась на стуле и уставилась на Примиллу широко открытыми глазами.

— А где ты видела моего отца?

— На дороге. Ваше высочество знает, что я часто путешествую. Он казался очень расстроенным и попросил меня взять письмо, когда узнал, что я направляюсь в Абернауд.

— Да, это печать Аберуина, все правильно, — Огреторик смотрел на скатанный пергамент. — Наверное, она была с ним, когда его взяли в плен.

Пока он читал письмо, Лалигга наблюдала за ним глазами, которые выказывали слишком большой страх, и это уродовало ее.

— Ну, — сказал Огреторик наконец. — Это должно положить конец слухам о том, что мы убили его на дороге. Все это время у меня было тяжело на сердце. Ты сняла этот груз.

— Конечно, я все понимаю, ваше высочество. Несомненно, вам было тяжело, ведь вы так беспокоились за жизнь отца.

— Да, это так, — то, как говорил Огреторик, убедило Примиллу в его искренности, точно так же, как и пренебрежение, с которым он бросил письмо на колени жене.

Лалигга тряхнула головой, взяла письмо и начала читать. Примилла видела течение ее ауры, где страх и подозрение кружились, подобно демонам.

— Моя жена удовлетворена? — выплюнул Огреторик.

— А разве мой господин думал, что может быть по-другому?

Когда их взгляды схлестнулись, Примилла отвернулась, восхищенно рассматривая какие-то цветы. Спустя мгновение Огреторик, проворчав что-то себе под нос, оторвал взор от жены.

— Разреши мне проводить тебя до двери, уважаемая, — обратился он к Примилле. — Я благодарен тебе за то, что привезла мне письмо.

Когда они удалились на достаточное расстояние от покоев, где принцесса уже не могла их слышать, принц заговорил снова:

— Ты можешь мне сказать, где находится Мейл? — спросил он.

— В Каннобейне, ваше высочество.

— Я подозревал, что он может быть там, но не говори об этом больше ни одной душе, пока я не организую дела. Моя любимая жена может покипеть еще немного.

Каждое утро Мейл и Гавра отправлялись на долгие прогулки вдоль скал и любовались океаном. Поскольку воспоминания о Каннобейне преследовали его во время заключения, ему до сих пор казалось невероятным, что он на самом деле находится здесь, чувствует теплые лучи солнце у себя на спине и вдыхает резкий, чистый запах моря.

Часто во второй половине дня Мейл поднимался на башню, сидел возле кучи пепла, где жгли дрова для маяка, и смотрел на дорогу. По мере того, как шло время, Мейл начал задумываться, сколько спокойных дней ему еще осталось.

Каждый день без ответа из Аберануда был плохим знаком и свидетельствовал о развитии дворцовой интриги.

Тем не менее, когда ответ все-таки пришел, Мейл удивился. Он находился у себя в комнате и чертил пером линии на пергаменте, подготавливая материал для работы, когда к нему ворвался Марил, сын Аваскейна.

— Ваше высочество, у наших ворот находится двадцать пять человек и с ними ваш сын.

Не думая, Мейл схватил перочинный нож — свое единственное оружие — и выбежал наружу. Люди спешивались в дружеской суматохе. Мейла легко выделил среди них принца, просто потому, что сын поразительно напоминал его самого. Улыбаясь, Огреторик широкими шагами направился к отцу и протянул к нему руку.

— Рад видеть тебя, отец. Всю жизнь я слышал рассказы о тебе, и вот теперь мы наконец встретились.

— Да, встретились, — Мейл взял предложенную руку.

— От твоего письма у меня заболело сердце. Тебе нечего бояться, клянусь.

— Значит, двор изменился с тех пор, как я последний раз был там.

— Я получил массу нечестивых советов, если ты это имеешь в виду, но я убью любого, кто поднимет на тебя руку.

Он говорил так искренне, что Мейл чуть не расплакался от облегчения.

Огреторик повернулся и посмотрел вверх, на брох и башню.

— Знаешь ли, я никогда раньше здесь не бывал. Когда я был маленьким, мама сюда не ездила, потому что одной мысли о том, как ты любил это место, было довольно, чтобы она принималась плакать. Когда я вырос, то большую часть времени проводил на войне. Это место снова твое. Я передаю его тебе, а король одарил тебя титулом вместе с владениями. У меня в седельных вьюках документы.

— Боги, это очень щедро с твоей стороны! Огреторик пожал плечами, все еще глядя в сторону.

— Есть одна вещь, которую я должен сказать, — продолжал он. — Несколько лет назад, когда Глину отправили письмо с сообщением о лишении тебя права наследования, все были уверены, что Глин тебя повесит. Я умолил бы короля не посылать этого письма, но меня тогда не было при дворе, — он наконец посмотрел на Мейла. — Моя жена устроила так, чтобы меня не оказалось там во время совещаний, на которых решалась твоя судьба. Я выяснил это значительно позже.

— Не стоит переживать по этому поводу. Сомневаюсь, что король прислушался бы к такой просьбе. Но сам я хочу попросить тебя об одолжении: я хотел бы никогда не встречаться с твоей женой.

— Я отказываюсь от нее. Она может жить остаток жизни в каком-то тихом месте. — В голосе принца звучала злоба.

На следующий день Огреторик уехал с обещанием вернуться, как только позволят летние сражения. Мейл помахал ему у ворот, а затем отправился искать Гавру, которую нашел возле огорода Скуны.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Думаю снять эти булыжники, чтобы разбить сад для выращивания трав. Скуна говорит, что здесь много солнца.

— Представляю, что нас ждет. Теперь люди будут говорить об эксцентричной леди Гавре из Каннобейна и ее травах.

— Я не леди. Я не хочу, чтобы меня так называли.

— Но ты не можешь отказаться от титула. Ты выбрала свою судьбу, когда вышла за меня замуж. Знаешь ли, многие девушки получили титул благодаря своей красоте, но ты — первая, кому это удалось при помощи жаропонижающего отвара и слабительных.

Когда она рассмеялась, Мейл поцеловал ее, а затем крепко прижал к себе, наслаждаясь свободой и теплым солнечным светом.

Летом 797 года в возрасте пятидесяти лет Глин, гвербрет Кермора и претендент на королевский трон всего Дэверри, умер от закупорки сердечных сосудов. Хотя Невин уже какое-то время беспокоился о здоровье короля, внезапность смерти захватила его врасплох. Просто как-то раз утром Глин выступил из дана во главе своих людей; в полдень они привезли его мертвого. Ему стало плохо, когда он садился на лошадь, он скончался через несколько минут.

Пока его рыдающая жена и ее служанки обмывали тело и готовили к погребению, старший сын Камлан принял на себя королевство перед преданными ему вассалами в большом зале, где верховный священнослужитель культа Бела благословил его и приколол к его накидке огромную брошь в форме кольца, свидетельствующую о королевском сане.

Вассалы по одному выходили вперед, чтобы склонить колена перед новым сеньором.

Невин выскользнул из зала, пользуясь суматохой, и отправился в свои покои. Вот и настало время ему покинуть Кермор.

Вечером Невин собирал вещи, когда новый король послал за ним. Камлан уже перебрался в королевские покои.

Теперь он стоял у камина, где Невин так часто наблюдал за его беспокойно вышагивающим отцом. Тридцатилетний король был плотным красивым мужчиной. Он очень похож был на покойного Глина.

— Я слышал, что ты собираешься нас покинуть, — сказал Камлан. — А я-то надеялся, что ты будешь служить мне так же, как служил моему отцу.

— Мой сеньор очень добр, — Невин вздохнул, думая о необходимой лжи, которая ему предстояла. — Но смерть вашего отца — тяжелый удар для такого старого человека, как я. У меня больше нет сил для выполнения дворцовых обязанностей, мой сеньор. Я только хочу дожить последние несколько лет, чтя память вашего отца.

— В таком случае, мне будет приятно выделить тебе какую-нибудь землю рядом с Кермором, в награду за долгие годы службы.

— Король очень щедр, но ему следует сберечь такие милости для более молодых людей. У меня есть родственники, которые приютят меня. Старикам обычно хочется прожить последние годы рядом с родней.

Покинув Кермор, Невин отправился в Каннобейн, чтобы повидаться с Мейлом и Гаврой. Хотя вдоль границы с Элдисом шла война, он легко проскользнул мимо солдат, маскируясь под нищего старого травника, и направился к побережью. Солнечным летним днем, когда дикие розы расцветали вдоль дороги, Невин добрался до дана.

Над воротами больше не висел старый герб принцев Аберуина, вместо него повесили новый — пара барсуков и девиз: «Мы держимся».

Когда Невин завел внутрь своего коня и мула, Мейл выбежал его встретить. Он загорел и был полон жизненных сил. Бывший принц улыбался, обеими руками схватив руку Невина.

— Что ты здесь делаешь, вдали от важных дел? — спросил Мейл. — Я рад видеть тебя.

— Глин умер, и я оставил двор.

— Умер? Я не знал.

— Кажется, тебя это опечалило, мой друг.

— В некотором роде да. Какие бы причинами он ни руководствовался, Глин оказался самым щедрым покровителем, который когда-либо был у ученого. Он кормил меня целых двадцать лет, не так ли? Но заходи, заходи. Гавра будет рада видеть тебя. У нас родилась дочь, которую мы хотим тебе показать.

Кроме маленькой дочери, у Мейла появилось еще одно сокровище, которым он желал похвастаться, — очень редкая книга, которую он нашел в храме Бума во время одного из своих нечастых визитов в Аберуин. Вечером они с Невином по очереди читали вслух диалоги, написанные руманским мудрецом Туллом Киркином, и много ночей подолгу не спали, обсуждая редкие мысли, дошедшие со Времен Рассвета.

— Я потратила эту книгу очень много денег, — заметил Мейл как-то раз. — Гавра посчитала меня сумасшедшим. Но священники сказали, что это единственная книга Киркина, которая сохранилась со времен великой миграции.

— Да, это так. Жаль, что у нас больше нет этих книг. Старая легенда гласит, что Киркин во многом был похож на тебя. Он был принцем руманов, который потерял власть, потому что поддержал не того претендента на трон. Остаток жизни он посвятил философии.

— Надеюсь, его ссылка не была очень суровой, но она стоила того, чтобы дать плод в виде «Тосканских бесед». Я не жалею потраченных денег. Я намерен включить его аргументы против самоубийства в свою новую книгу. Этот его центральный образ кажется очень уместным. Кроме того, совершенно поразительно то место, где он говорит, что мы подобны дозорным в армии, назначенные богами по причинам, которые нам не дано знать, поэтому убить себя — значит, покинуть свой пост.

— Насколько я помню, много лет назад одному очень молодому принцу я говорил именно это.

Мейл легко рассмеялся.

— Да, так и было, и мой учитель был прав. Чуть не забыл сказать тебе кое-что. Если ты хочешь провести здесь остаток твоей жизни, то добро пожаловать! Я не могу предложить тебе дворцовую роскошь, но в Каннобейне тепло зимой.

— Как это мило с твоей стороны! Действительно, я испытываю искушение принять твое приглашение, но у меня есть родственники, к которым я собираюсь поехать.

— Родственники? Конечно, у тебя должны быть родственники. А я тут думал, что мастера двеомера выпрыгивают уже взрослыми прямо из земли.

— Как лягушки из теплой грязи? Нет, мы не такие странные — по крайней мере не совсем.

Невин уехал рано утром на рассвете, еще до того, как семья проснулась.

Он хотел избавить всех от горького прощания. Уже уезжая, он обернулся, чтобы посмотреть на тусклое мерцание Каннобейнского маяка высоко на башне. Старик знал, что никогда больше не увидит Мейла. Невин жалел, что у него на самом деле нет родственников, к которым можно было бы поехать.

Все дальние родственники, какие имелись, сейчас находились при том или ином воюющем дворе. А Невину придется какое-то время избегать королевских дворов.

Ему просто требовалось притвориться, что он умер. Пройдет достаточное количество лет — и еще один Невин-травник может заново появиться в местах, где его когда-то знали.

Главное, чтобы люди не задавали ему смущающих вопросов о его необычно долгой жизни.

Он решил поселиться где-нибудь в страшной глуши на территории Кантрейя, где его навыки могут помочь простым людям королевства, разрываемого распрями. Невин задумывался и над тем, где он снова найдет Бранвен.

Не исключено, что она уже живет где-то в новом теле. Ему придется руководствоваться исключительно своей интуицией и позволить случаю направлять себя. С долгим болезненным вздохом Невин повернул коня на дорогу, ведущую на север. Кому-то бесконечно долгая жизнь могла бы показаться прекрасной, а Невин от нее смертельно устал.

Что касается Мейла, лорда Каннобейна, они с женой прожили много долгих счастливых лет и наконец умерли от старости почти в один день.

По мере того, как росла его слава мудреца, он стал известен как Мейл Провидец. Подобно философам Времена Рассвета, он именовался вейтом.

В Дэверри люди называли бы его «Мейл из гвейдов», но произношение, принятое в Элдисе, превратило бывшего принца в «Майлвада». Это имя перешло ко всем его потомкам.

 

ЭЛДИС, 1063

Стоял прекрасный солнечный день, и воды реки Лит сверкали на солнце. Лорд Камдель, некогда начальник королевских бань, ехал вдоль реки на коне и пел. Это были просто беспорядочные обрывки песен, потому что ему было трудно вспомнить слова. У него вообще возникали трудности, когда он пытался вспомнить вообще хоть что-либо. Например, почему он едет по безлюдным горам провинции Йир Аусглин? Время от времени ему в голову ударял вопрос, но независимо от того, как долго он над ним размышлял, Камдель так и не находил ответа. Просто казалось правильным, что он находится здесь, в сотнях миль от двора, со спрятанным в седельных вьюках мешочком, полном драгоценных камней. Камдель знал, что украл камни, но больше не помнил ничего — ни почему он их украл, или кто был их владельцем.

— Я, вероятно, пьян, — сказал он своему гнедому жеребцу. — Но почему я, пьяный, здесь?

Жеребец фыркнул, словно раздумывал о том же самом.

Через несколько миль дорога резко заворачивала, и, минуя поворот, Камдель увидел трех всадников. Где-то в глубине сознания он знал, что они его ждут. Конечно, это были Саркин и Аластир, а третий несомненно — кто-то из слуг. А сам Камдель здесь явно для того, чтобы купить опиума за эти драгоценные камни. Наконец все получило объяснение.

— Очень вовремя, друг мой, — сказал Аластир. — Ты готов отправиться с нами?

Камдель уже начал соглашаться, но внезапно у него в голове вспыхнула мысль:

«Не делай этого! Они причинят тебе боль!»

Мысль звучала так громко, так настойчиво, что Камдель без колебаний резко повернул коня.

— За ним! — Саркин бросился за Камделем.

«Беги!»

Камдель покорно пришпоривал коня, но как только тот перешел на галоп, то заржал и встал на дыбы. Камделя с силой бросило вперед; он держался за шею животного, а тот сильно шатался. Камдель увидел, как меч перерезал коню горло.

Всадник едва успел высвободить ноги из стремян и скатиться на землю, когда конь упал. Затем на затылок Камделя обрушился сильный удар и он провалился во тьму.

— Отличная работа, Саркин, — похвалил Аластир. — Ган, забери седельные вьюки. Мы должны быстро трогаться с места.

— Очень неудобно, черт побери, вышло из-за этого коня, — проворчал Саркин, склоняясь над Камделем. — Нам придется украсть для него еще одного.

— Наверное, нам следует просто убить его и покончить с этим делом. Все гораздо опаснее, чем я думал вначале. Не забывай: вокруг идет война. Мы можем встретить на дорогах патруль или что-то в этом роде.

Саркин поднял голову и посмотрел на учителя. Его глаза горели огнем, и Аластир понял, что Саркин готов взбунтоваться.

— Я знаю, что обещал, но… — Аластир колебался, вспоминая предупреждение Старца о том, что ученик ненавидит его. — А, ну ладно, он немного весит. Ты можешь привязать его к своему коню, пока мы не найдем еще одного.

— Я хочу получить небольшую компенсацию от этой вонючей свиньи. За все, что мне пришлось от него вытерпеть. Кроме того, мы можем использовать его для ритуала.

— Можем. И сделаем это сегодня вечером. Боги, я устал.

Их немой слуга Ган поспешил назад с седельными вьюками. Хотя Аластир испытывал искушение открыть их и позлорадствовать над драгоценными камнями здесь и сейчас, времени было мало. Он нервно огляделся, опасаясь увидеть поблизости какого-нибудь господина благородного происхождения и его боевой отряд в полном составе. Камдель будет приносить сплошные неудобства, черт побери. Аластир понял, что обижен на Саркина. Почему ученик его ненавидит? После всего, что он сделал для этой маленькой крысы из канавы! Тем не менее сейчас не было времени думать о таких вещах. Пусть даже Саркин ненавидит своего учителя — он все еще слишком полезен, чтобы от него избавляться.

Голова болела так, что от этой боли темнело в глазах. Его обхватывали какие-то руки. Но где он? На коне. Где-то. Камдель открыл глаза и увидел вокруг себя зеленые луга. Аусглин. Он хотел убежать. Со стоном Камдель попытался поменять положение в седле и понял, что его лодыжки привязаны к стременам.

— Проснулся? — послышался голос Саркина.

Тогда Камдель понял, что Саркин сидит у него за спиной. Это он удерживает его на лошади. Потом пленник услышал позади стук других копыт. Ему было больно смотреть на зеленые луга, они так и плясали у него перед глазами.

— Извини уж за удар по голове, — продолжал Саркин. — Но мы не могли позволить тебе уехать просто так.

— Почему? Зачем я вам сдался?

Саркин рассмеялся, а после пробормотал себе под нос:

— Сегодня вечером узнаешь.

Камдель слишком устал, чтобы спрашивать о чем-нибудь еще. Хотя он великолепно владел оружием и даже выиграл несколько турниров, он ни разу не участвовал в военных действиях и вообще никогда в своей жизни не тратил много энергии на что-либо. Боль охватила его разум и не отпускала на всем протяжении долгого пути. Он чувствовал себя очень-очень несчастным.

Наконец путники подъехали к ферме, брошенной довольно давно, судя по тому, что земляная стена, окружавшая ее, разваливалась, а крыша хозяйского дома прохудилась…

Спешившись, Саркин обрезал веревки, привязывающие лодыжки Камделя к стременам, и снял его с коня, а затем, подталкивая, втащил в большое полукруглое помещение, которое когда-то служило кухней. По полу было разбросано имущество, которое обычно берут с собой путешественники, а возле очага лежала груда одеял.

— Ложись и отдыхай, — сказал Саркин. — Но я свяжу тебе руки и ноги, чтобы ты не сбежал.

После того, как Камделя связали, он лежал очень тихо, пытаясь не двигать гудящей головой. Потом вошли люди. Они разговаривали между собой о каких-то трофеях, а затем перебрались в другое помещение. Камдель пытался заснуть, когда внезапно услышал вопль ярости.

— Его нет! Должно быть, выпал, когда ты зарезал проклятого коня! Все здесь, кроме Великого Камня Запада. Саркин, седлай лошадь и отправляйся назад искать.

«Великий Камень Запада». Что это? Камдель смутно помнил название, но из-за головной боли не мог соображать. Он погрузился в сон или потерял сознание — сам он точно не мог определить, что с ним происходит. Его преследовал кошмар: Аластир допрашивал его об этом таинственном камне.

Когда Камдель снова проснулся, стояла ночь и в очаге горел огонь. Рядом на полу сидели Аластир и Саркин и тихо разговаривали. Оба были в ярости. Их слуга сжался в тени возле стены. Камдель понял, что они так и не нашли камень, и почему-то сильно этому обрадовался. Пытаясь пошевелиться, он непроизвольно застонал, однако боль в голове теперь стала терпимой.

— Дай ему что-нибудь поесть и попить, — велел Аластир своему ученику. — Я хочу провести ритуал прямо сейчас. Должен тебе сказать, что все эти астральные путешествия меня просто вымотали.

Сердце Камделя тревожно забилось в груди. Он вдруг припомнил все рассказы о злых колдунах, какие когда-либо слышал.

— О, мы не торговцы опиумом, за которых ты нас принимал, — обратился к пленнику Саркин, опускаясь рядом с ним на колени. — Вскоре тебе, лорд, начнет открываться правда. Вначале ты будешь ненавидеть то, что я собираюсь с тобой сделать, но спустя некоторое время, полагаю, тебе это начнет странно нравиться. Ты как раз относишься к тому типу людей, которые это любят, ты, вонючий маленький слабак. Лорд! — последнее слово Саркин просто выплюнул.

Когда Саркин освободил руки Камделя, они так сильно дрожали, что пленник едва мог удержать бурдюк с водой. Однако он очень хотел пить, поэтому неимоверным напряжением воли заставил себя крепко ухватить бурдюк. Саркин наблюдал за ним с легкой улыбкой. От этой улыбки у Камделя мурашки пошли по коже.

— Голоден? — спросил Саркин.

— Нет, — Камдель говорил с трудом. — Пожалуйста, отпустите меня. Мой отец — богатый человек, он выкупит меня, клянусь богами! Пожалуйста, отпустите меня!

— О, ты никогда больше не увидишь своего отца, парень. Ты отправляешься с нами в Бардек, мой прекрасный, важничающий благородный лорд. Когда хозяину от тебя больше не будет пользы, тебя продадут в рабство. Конечно, после того, как мне ты тоже надоешь. Думаю, тебе лучше попытаться услужить мне. Постарайся, чтобы я не устал от тебя сразу же.

Внезапно Камдель понял, на что намекает Саркин. Лорд непроизвольно отшатнулся, Саркин же рассмеялся, глядя на него сверху вниз.

— Вероятно, он не может проглотить пищу, — вставил Аластир. — Развяжи ему лодыжки и тащи его сюда.

Когда Саркин силой поднял Камделя на ноги, тот пошатнулся. Он так долго оставался связанным, что ему было трудно идти.

Саркин поволок его в другую комнату, где на одной стене висел кусок черного бархата, вышитый странными знаками и сигилами. С крюков свешивались лампы, а в одном углу стояла небольшая бронзовая жаровня, над которой поднималось облако ароматического дыма. В центре пола имелось толстое железное кольцо, приделанное к крышке, которая несомненно открывала вход в погреб, где хранились овощи.

— Мы все уже приготовили и только ждали твоего пробуждения, — сообщил Аластир. Камдель ненавидел его слащавый голос. — Если станешь слишком сильно сопротивляться, то тебе будет больно, поэтому лежи спокойно.

При этих словах Саркин сильно толкнул Камделя на пол лицом вниз. Ученик быстро привязал его руки к кольцу, затем отошел в сторону. Когда Камдель поднял голову, то увидел, что Аластир стоит в трех футах от его головы. Аластир поднял руки ладонями вперед. В пляшущем свете свечей его глаза мерцали, когда он уставился в глаза Камделя.

Внезапно Камдель осознал, что не может отвести взгляд, хотя он и пытался это сделать. Глаза Аластира поймали пленника, пригвоздили его к месту, и лорд почувствовал, что старик словно бы выпивает из него жизнь, осушает его каким-то таинственным, непостижимым способом.

Затем Саркин встал на колени рядом и начал снимать с него бригги. Он просунул руку в штаны пленника, чтобы развязать тесемки, а потом поласкал его половой орган. Камдель сопротивлялся, он бился, подобно пойманной рыбе, но ученик двеомермастера оказался сильнее. Дрожа от страха, полуобнаженный Камдель лежал и смотрел вверх в глаза Аластира, в то время как Саркин раздвинул ему ноги и встал на колени между ними. Старик начал петь на каком-то непонятном языке. Его тихое, заунывное пение пугало еще больше, потому что слова произносились очень медленно и очень четко, в идеально выверенном ритме.

Затем Камдель почувствовал, как руки Саркина схватили его ягодицы. Когда он понял, что с ним сейчас сделают, то хотел закричать, но из горла не вылетело ни звука.

Серый рассвет осветил пробуждающийся лагерь — вдыхая влажный воздух, люди зевали и бранились, лошади переминались с ноги на ногу и с тихим ржанием натягивали веревки, которыми их стреножили. На своем посту у ручья Родри убрал меч в ножны и положил щит на землю в ожидании капитана, который снимет дозорного.

На противоположном берегу ручья уже поднялась весенняя пшеница, которая постепенно становилась бледно-золотой. Скоро придет пора собирать урожай. «Вот и лето пришло, — подумал Родри. — Мое первое проклятое лето серебряного кинжала.»

Наконец капитан отозвал его, крикнув и помахав рукой. Родри поспешил назад в лагерь, бросил щит рядом со скаткой и отправился к деревянным телегам, чтобы взять для своей лошади немного овса, а себе что-нибудь на завтрак.

Двадцать других членов боевого отряда уже находились там. Родри занял встал рядом с Эдилом, молодым парнем с квадратным лицом, который был — по крайней мере пока, — единственным в боевом отряде, кто разговаривал с серебряным кинжалом.

— Доброе утро, Родри. Как я понимаю, ты не видел никаких врагов, которые подбирались бы к нам ползком. Или ты спал на посту?

— Вы все так храпели и воняли, что не заснуть было проще простого.

Смеясь, Эдил дружески похлопал его по плечу. Тучный слуга лорда Гвивана оттолкнул остальных от телеги и влез без очереди, чтобы забрать завтрак для своего господина.

— А как далеко отсюда от дана этого лорда Дейна? — спросил Родри.

— Примерно пятнадцать миль. Если эти телеги из конского дерьма снова не сломаются, то мы окажемся там к вечеру.

— Думаешь, останемся там надолго? Осадим их?

— Ну, ходят такие слухи. Давай молиться, чтобы это оказалось не так.

С тех пор, как Родри ввязался в войну в Аусглине, он все пытался выяснить, что же здесь, собственно, происходит. Насколько он мог предполагать, лорд Дейн и некий лорд Лейнрид издавна враждовали между собой, причем вражда началась из-за какого-то пустяка. Каждый из лордов призвал всех своих союзников, чтобы собрать возможно большую армию. Родри нанял союзник Дейна — Марклью, но поскольку Марклью был должен Дейну только двадцать одного человека, сам он остался дома. Вместо него боевой отряд возгласил его сын — Гвиван. Позор нового положения постоянно грыз Родри. Прошлым летом он был кадвридоком большой армии; теперь же стал обыкновенным серебряным кинжалом, нанятым для того, чтобы избавить другого человека от необходимости ехать на войну.

Они быстро снялись с лагеря и спустя два часа после рассвета уже находились в пути. Половина боевого отряда ехала вместе с лордом во главе колонны; телеги тряслись и грохотали в центре; остальные всадники составляли арьергард.

Будучи серебряным кинжалом, Родри ехал в самом конце, задыхаясь от пыли, поднятой его товарищами. Он думал о Джилл. В безопасности ли она в дане, где осталась с прочими солдатами и самим вдовствующим лордом? Постоянным спутником Родри была ревность, она терзала его душу и насмехалась над ним, когда он вспоминал, насколько Джилл красива. Когда они вместе отправились в путь, ему удалось забыть, что они проводили по отдельности помногу месяцев, и он не знал, оставалась ли Джилл ему верна.

Всадники, растянувшись неровной линией, медленно пробирались по низким холмам, поросшим деревьями и кустарниками. Родри методично перебирал в памяти всех людей в дане. Кого из них Джилл может найти привлекательным? То, что каждый мужчина, который только увидит Джилл, немедленно захочет ее, было давним и твердым убеждением Родри. Вопрос лишь в том, согласится ли она?

Внезапно его мрачные размышления прервал звук серебряного рожка. Родри непроизвольно вскрикнул, поднялся в стременах и огляделся. Далеко впереди на дороге находился чей-то боевой отряд, вооруженный и готовый к действиям.

— Враги, парни! — крикнул Гвиван. — К бою!

Отвязывая щит от луки седла и надевая его на левую руку, Родри коленями направлял коня, чтобы обойти телеги и выйти вперед. Другие делали то же самое. Кругом все бранились и толкались.

Как раз в тот момент, когда Родри добрался до первой шеренги, прозвучал еще один сигнал рожка, и вниз с холмов понесся второй боевой отряд, чтобы отрезать им путь сзади. Родри всерьез начал задумываться, увидит ли он Джилл еще когда-нибудь, независимо от того, оставалась она ли верна ему. Ругаясь себе под нос, он достал копье, которое крепилось к правому стремени. В этот миг враги, преградившие им путь впереди, тронули лошадей с места.

— Гвиван! — крикнул их предводитель. — Сдавайся, молодой олух!

Лорд заставил коня выйти на несколько шагов вперед. За спиной у него толкались хмурые солдаты. По оценке Родри, у них в тылу находилось человек сорок, а впереди ожидали еще тридцать, поэтому он собрался с силами, чтобы умереть, если Гвиван откажется сдаться.

— Поработай мозгами, парень! — крикнул вражеский лорд. — Это даже не твоя вражда. Пусть твой отец выкупит тебя и твоих людей. Если только ты не доберешься сегодня до Дейна, мне плевать на тебя и я не собираюсь тебя убивать. Нет стыда в том, чтобы сдаться при таком раскладе. А нам нужны деньги!

— Прекрасно рассуждаешь, Инрик, — крикнул в ответ Гвиван. — А что с лордом Дегвиком?

— Он не поехал с нами, и я торжественно клянусь тебе честью, что тебе нечего опасаться, пока ты находишься у меня.

Гвиван думал так долго, что Родри едва не взорвался от злости. Его жизнь повисла в паутине чужой вражды, а он даже не знает, кто все эти люди.

— Решено, — наконец произнес Гвиван. — Я согласен на твои условия.

Родри резко выдохнул, испытывая огромное облегчением.

Враги медленно выехали вперед и окружили их. Инрик занял положение возле одной телеги, наблюдая, как Гвиван и его люди по очереди подъезжают к ней и разоружаются.

Родри был последним. Сперва он бросил на телегу копье, затем медленно и с неохотой достал меч, с красивым лезвием из лучшей стали и рукояткой в форме дракона Аберуина. Эту вещь он любил так же, как Джилл, и ему было больно класть меч в кучу.

— Это прекрасный меч, серебряный кинжал, — заметил Инрик. — Боевой трофей?

— Нет, лорд, это подарок человека, которому я хорошо служил, — Родри думал об отце, который подарил ему меч.

— Вероятно, ты сражался, как демон из ада, чтобы завоевать такой клинок, — Инрик повернулся к Гвивану, который с угрюмым видом сидел в седле рядом с ним. — Твой отец, похоже, серьезно подходит к своим обязательствам, если готов оплачивать услуги серебряного кинжала.

Гвиван поджал губы.

— Не твоя вина, что твой отец — проклятый скряга, — продолжал Инрик. — Думаешь, он заплатит выкуп за этого парня?

— Мой отец — человек чести, — рявкнул Гвиван. — И он НЕ скряга.

— Просто очень осторожен с деньгами, не так ли?

Когда Инрик захохотал, лицо Гвивана покраснело от стыда. Родри почувствовал неприятный холодок в животе. Если скупой лорд не заплатит выкуп за наемника, то Родри опустится еще ниже. Его положение окажется немногим лучше, чем у крепостного. Фактически он станет собственностью Инрика, пока не отработает свой долг.

Услышав новость, лорд Марклью пришел в неописуемую ярость. За ним бегали взъерошенный писарь и камерарий, а сам он широкими шагами расхаживал взад-вперед и громогласно проклинал Инрика и его клан. В углу вместе со служанками стояла Джилл, наблюдая за лордом, очень крупным мужчиной, крепким и мускулистым, несмотря на возраст.

В массивном кулаке он сжимал послание Инрика и сотрясал им, гневно глядя на писаря, словно несчастный был в чем-то виноват.

— Какая досада! — рявкнул Марклью. — Инрик захватил моего сына на дороге, применив подлый трюк, которым пользуются только проклятые сраные ублюдки, а теперь он еще и насмехается надо мной, называя меня скрягой! — Марклью швырнул куском пергамента в писаря, который схватил его и поскорее отскочил подальше от разгневанного лорда. — Что там сказано? Прочитай еще раз, шлюхин сын!

Писарь откашлялся и расправил послание.

— «Я знаю, как лорд ценит свои деньги, как крепко прижимает он их к груди — словно лелея возлюбленную. Однако, несомненно, его собственный, единокровный сын значит для него лишь немногим меньше и стоит того, чтобы расстаться с частью богатств. Мы оценили его в двадцать серебряных монет Дэверри. Кроме того, мы назначаем по десять серебряных монет за каждого из его людей, пять — за серебряного кинжала, по одной — за каждого из слуг.»

— Какая наглость! — выл Марклью. — Неужели Инрик в самом деле ожидает, что я стану платить выкуп за вонючего серебряного кинжала? Он насмехается надо мной! Будь я проклят, если стану платить!

Марклью снова забегал по залу. Камерарий повернулся к Джилл и жестом подозвал ее, приглашая обратиться к лорду с просьбой выкупить Родри, но Джилл отрицательно покачала головой и вышла. Одна из девушек схватила ее за руку.

— Что ты делаешь? Почему ты не попросишь его?

— Потому что у меня есть деньги, чтобы самой выкупить Родри. За все годы, что я провела на долгой дороге, ко мне еще никогда так отвратительно не относились, и будь я проклята, если стану терпеть такое отношение и дальше. Если бы я была бардом, то написала бы о Марклью песнь-поношение.

— Поверь, много бардов уже написали такие песни, но это не принесло ровно никакой пользы.

Джилл отправилась в конюшню, где спала в пустом загоне рядом со своим конем.

Конюх помог ей оседлать коня и рассказал, как добраться до дана Инрика, до которого было приблизительно полтора дня пути верхом.

— Но будь осторожна, девушка, — предупредил он. — В горах боевых отрядов — что блох на гончей.

— Я буду осторожна, — обещала Джилл. — Не мог бы ты дать немного овса моему коню? Или твой жадный хозяин изобьет тебя за это?

— Откуда он узнает? О таком хорошем коне следует заботиться.

Словно понимая, что о нем говорят, Восход тряхнул головой, и серебряная грива затрепетала на гнедой шее. Родри подарил ей этого коня западной породы, когда еще сам был лордом и мог позволить себе дорогие подарки. В отличие от Марклью он был щедр к окружающим.

Джилл уехала, не удосужившись попрощаться с Марклью, и галопом пронеслась первую милю пути, желая побыстрее отъехать от дана подальше. Когда она добралась до широких, поросших травой берегов реки Лит, то перешла на шаг, чтобы дать Восходу остыть. Внезапно на луке седла появился ее серый гном. Он устроился там, рискуя свалиться.

— Мы собираемся выкупить Родри, а затем вернемся на долгую дорогу, — сказала она ему. — Марклью — свинья.

Гном улыбнулся и согласно кивнул.

— Надеюсь, к Родри хорошо относятся. Ты сходил взглянуть на него?

Гном яростно закивал в ответ на оба вопроса.

— Знаешь, маленький брат, одной вещи я не понимаю. У нашего Родри есть эльфийская кровь, но он тебя не видит.

Гном ковырялся в своих длинных голубых зубах, пока думал, затем пожал плечами и исчез. Очевидно, он тоже этого не понимал.

Дорога петляла среди низких холмов, иногда уходила от реки, когда та текла по глубокому каньону, а затем снова встречалась с ней в долинах. Миля за милей по обеим сторонам тянулись захудалые пастбища. Тут и там Джилл видела стада белого скота с ржаво-красными ушами, за которыми присматривали пастухи и крупные серо-белые собаки.

В конце дня Джилл одолела большой поворот и тут увидела справа ворон. Зловещие птицы внезапно поднялись из высокой травы, описали круг, а потом снова опустились на землю и продолжили пир.

Джилл предположила, что там лежит труп теленка, который родился слишком слабым и умер вскоре после рождения, или, может быть, коровы, которая заболела и умерла до того, как ее нашел пастух. И тут снова появился серый гном. Он схватил поводья костлявыми пальцами, сильно потряс, потом показал пальцем на ворон.

— Ты хочешь, чтобы я взглянула на это?

Он кивнул в большом возбуждении.

Джилл привязала Восхода к кусту у дороги и последовала за гномом к месту. При их приближении вороны взлетели, недовольно каркая, и устроились на ближайшем дереве, чтобы наблюдать за своим трофеем. В высокой траве лежал труп коня. На нем все еще оставались седло и уздечка. Кожаные ремни глубоко врезались в раздувшуюся плоть. Джилл обошла труп кругом. Однако вороны слишком хорошо потрудились над тушей, и девушка не смогла определить, как именно погибло животное. Ее беспокоили седло и уздечка. Если конь принадлежал боевому отряду и просто сломал ногу, то люди забрали бы седло и все остальное после того, как избавили несчастное животное от мучений.

Задержав дыхание, Джилл подошла поближе. На уздечке мигали серебро и драгоценные камни.

— Клянусь всеми богами и их женами! Кто бросил бы такое?

Гном ее не слушал. Он копался в траве, разводя пучки зелени обеими руками и просматривая все вокруг. Его маленькое костлявое личико сморщилось от напряжения.

Наблюдая за ним, Джилл поняла, что прежде это место раньше обыскивал кто-то еще, потому что трава была сильно притоптана и сорвана в нескольких местах вокруг трупа животного.

Когда она подошла к гному, ее внимание привлекло мигание золота. Это был браслет, который носится выше локтя, — изысканное изделие из чистого золота, украшенное спиралями и розетками. Прежде Джилл никогда не видела подобные украшения, однако она знала, что такие вещи любили великие воины Времен Рассвета. Вероятно, перед ней была чья-то фамильная драгоценность, которая на протяжении столетий передавалась из поколения в поколение. Такая вещь бесценна. Джилл взвесила браслет в руке. Казалось, он почти ничего не весит, хотя выглядел массивным.

— Эй, ты случайно не это ищешь?

Гном смущенно прищурился и подошел к ней. Затем дотронулся до браслета одним пальцем, обнюхал его длинным носом, внезапно улыбнулся и исполнил короткий победный танец.

— Отлично. Мы возьмем его с собой.

Гном кивнул и хлопнул в ладоши.

— Но почему он такой легкий? Это на самом деле странно. По ощущениям он больше напоминает дерево, чем золото.

Казалось, этот вопрос поставил гнома в тупик. Затем он пожал плечами и исчез.

Убирая браслет в седельные вьюки, Джилл раздумывала над тем, кто убил коня и что случилось с наездником. Вероятно, следует попытаться снять уздечку, решила она, если, конечно, ей удастся выдержать вонь. Один из местных лордов должен опознать такой великолепный предмет. Если Джилл доставит уздечку, то, возможно, получит награду.

Внезапно она почувствовала предупреждение двеомера — холодок пробежал у нее вниз по позвоночнику, словно кто-то погладил ее по спине холодной влажной ладонью.

Здесь таилась какая-то опасность, что-то находящееся далеко за пределами ее понимания, но Джилл ощущала эту опасность так же определенно, как запах мертвого животного. Она решила не снимать уздечку, поскорее села на своего коня и быстро поскакала прочь.

В этот день она проехала много миль прежде, чем разбить лагерь, но едва ли спала той ночью, постоянно просыпаясь от тяжелых сновидений и прислушиваясь к ночным звукам.

Той же ночью Невин остановился в небольшой гостинице примерно в сотне миль к западу. На протяжении прошедших двух недель он пытался найти Камделя — с тех пор, как ему явился один из тех духов, что вливали силу в Великий Камень Запада, чтобы сообщить о краже. Поскольку Невин редко спал больше четырех часов за ночь, то засиделся допоздна, размышляя об ужасном похищении, когда перед ним предстал серый гном Джилл.

— Добрый вечер, маленький брат. Джилл рядом?

Гном покачал головой и заплясал вокруг мастера двеомера, улыбаясь от уха до уха.

— Что это? Какие-то хорошие новости?

Гном утвердительно кивнул и устроил сложную пантомиму, показывая какой-то круглый предмет и изображая сеанс дальновидения.

— О боги! Ты имеешь в виду Великий Камень Запада?

Гном утвердительно кивнул и пантомимой изобразил поиск и обнаружение.

— Ты его нашел? О, ты хочешь сказать, что он у Джилл?

Гном снова утвердительно кивнул. На мгновение Невину от страха стало дурно.

— Ты понимаешь, что это означает? Джилл угрожает большая опасность. Похитители так сильно желают заполучить его, что готовы убить ради этого.

Гном широко открыл рот и даже издал слабый звук, напоминающий хныканье, а это было сложным делом для Диких.

— Возвращайся к ней. При первом же признаке опасности сообщи мне, слышишь?

Гном кивнул и исчез. В состоянии, близком к панике, — насколько вообще это допускал его дисциплинированный разум — Невин повернулся к жаровне, которую топили углем. Она стояла в углу комнаты. При взмахе его руки Дикие Огня заставили угли разгореться. Невин уставился в них и подумал о Джилл.

Он увидел ее почти сразу же. В одиночестве она находилась на берегу реки, среди холмов. Джилл, прислонившись спиной к дереву, и сжимала в руке меч. По крайней мере она, казалось, понимала, что находится в опасности, но Невин знал: меч мало поможет ей против врагов такого рода.

И где же, боги, находится Родри?

Невин раздраженно перевел мысли на него и увидел парня, лежащего на одеялах на полу в переполненной казарме.

Все находившиеся там мужчины выглядели угрюмыми и опозоренными. Невин мысленно вышел из двери казармы. Снаружи стояли вооруженные люди. Значит, Родри взяли в плен, пока он участвовал в какой-то войне. А Джилл на дороге одна.

Невин выругался так злобно, что чуть не утратил видение, но снова поймал «картинку» и отправил мысленный импульс назад, к Джилл. Сейчас имело большое значение то, где именно она находится. Используя ее лагерь, как точку отсчета, Невин увеличил поле зрения и стал отходить от нее все расширяющимися кругами, пока не увидел достаточно, чтобы знать: она в центральной части Йира Аусглин.

Наконец Невин закончил сеанс дальновидения и вновь беспокойно заходил по комнате. Он обдумывал свои дальнейшие действия. Ему требовалось передвигаться очень быстро. Он купит вторую лошадь, решил он, чтобы скакать, меняя лошадей.

— Я должен добраться до нее вовремя, — произнес он вслух. — И клянусь всеми богами, что доберусь, даже если мне придется сгубить всех лошадей, на которых я поеду!

Тем не менее его страх рос, поскольку мастер черного двеомера, стоящий за кражей, находится к Джилл ближе, чем Невин.

Зеркало лежало на куске черного бархата, вышитого перевернутыми пентаграммами, зловещим символом тех, кто желает нарушить природный порядок. Две свечи стояли по обеим сторонам, их свет смешивался и фокусировался в центре вогнутой поверхности. Аластир склонился над нею, опираясь на обе руки и сожалея, что у него нет нормального стола. Поскольку он никогда не видел Великий Камень Запада, то не мог по-настоящему заниматься дальновидением и искать его обычным способом для мастера двеомера. Он сделал глубокий вдох и произнес зловещие имена Властелинов Оболочки и Коры. При произнесении имен Аластир почувствовал, как собираются духи, но они находились как раз за границей его ментального доступа.

— Покажите мне камень, — прошипел он.

В центре зеркала появились и исчезли туманные образы. Ничто не превратилось в четкий образ. Аластир проклинал духов и зазывал их, однако они постоянно убегали от него.

— Нужна кровь, — поднимая голову, заявил Аластир.

Саркин улыбнулся и отправился в угол кухни, где скорчившись сидел Камдель. Когда Саркин поднял его на ноги, лорд начал хныкать, но ученик двеомермастера отвесил ему пощечину и велел замолчать.

— Ты не умрешь, — сказал Саркин. — Тебе это может далее понравиться. Ты увидишь, как хорошо сочетаются боль и наслаждение, не так ли, мой прекрасный лорд?

Камдель разинул рот и повалился на Саркина, когда тот потащил его к зеркалу. Прихрамывая и волоча ноги, подошел Ган с ритуальным ножом с тонким лезвием. Саркин встал за спиной Камделя и начал ласкать его. Аластир, монотонно напевая, призывал духов, которых приучал выполнять свою волю.

Перед ним материализовались трое черных, искаженных гномов и леший с огромным ртом и кроваво-красными зубами.

Ган сделал разрез на тыльной стороне ладони Камделя. Лорд застонал и рухнул на обнимающего его Саркина, кровь потекла вниз. Деформированные Дикие собрались вокруг, ловя капли языками. Хотя сама кровь не была для них пищей, они впитывали чистый магнетизм, который источали и кровь Камделя, и сам Камдель в состоянии сексуального возбуждения. Неглубокая рана медленно затянулась. Гномы умоляюще протянули когтистые руки к Аластиру.

— Больше не получите, пока не покажете мне камень. Тогда дам еще.

Духи дематериализовались. Камдель дрожал, приближаясь к высшей точке наслаждения. Саркин отнял руку.

— Позднее, — прошептал он в самое ухо лорда. — Позднее мы снова проведем ритуал. В конце тебе начнет это нравиться.

Камдель посмотрел на него. Судя по выражению лица, он разрывался между похотью и презрением. Не обращая внимания на пленника, Аластир снова встал на колени перед зеркалом.

— Покажите мне камень!

В освещенном свечами зеркале сформировались облака, они закружились и медленно превратились во тьму. Улыбаясь, Аластир нагнулся ближе.

Тьма превратилась в образы: горы под ночным небом, стреноженный конь возле дерева. Под деревом ходил парень с мечом. Нет, не парень — это была Джилл, девушка-воительница, которая год назад помешала осуществлению его планов.

— Камень, — прошептал он. — Где камень?

Видение сфокусировалось на ее седельных вьюках.

— А теперь покажите мне точно, где она находится.

Видение задрожало, потом начало расширяться, уходить то в одну, то в другую сторону — и внезапно исчезло, смытое вспыхнувшим белым светом. Наполовину ослепленный Аластир рухнул вперед, на зеркало, в комнате появились искаженные Дикие. Судя по тому, как они извивались на полу, Аластир догадался, что их изгнали силой. Значит, за девушкой следил некто, обладающий большой силой двеомера. Аластир мог догадаться, кто это.

— Мастер Эфира, — прошептал он.

Гномы кивнули в знак согласия и исчезли. Аластир сел на пятки и внимательно посмотрел на Саркина, который, как обычно, наблюдал за ним с каменным лицом.

— Мастер Эфира, — повторил ученик. — Мы убегаем назад в Бардек?

Старый Ган загукал и застонал.

— Нет, — рявкнул Аластир. — Я слишком долго работал ради этого.

Он работал много лет — находя информаторов, выставляя ловушки. Он потратил столько сил на то, чтобы околдовать Камделя и поддерживать заговор. Теперь ему требовалась каждая капля магнетической силы, какую только он мог высосать из своей испуганной жертвы. Аластир отказывался бежать — по крайней мере до тех пор, пока не заполучит в руки камень. Кроме того, прошлым летом он видел саму Джилл, когда она и ее знаменитый отец сидели в таверне в Элдисе. В то время он посчитал это простой удачей, но теперь был уверен: его направляли Властелины Оболочки и Коры. Поскольку он видел ее, то мог заниматься дальновидением обычным способом, и Невину не удастся обнаружить его. Он встал и потянулся, каждая косточка в его теле болела.

— Я увидел, у кого он, — сообщил Аластир. — Мы убьем ее без особого труда.

Когда Джилл проснулась утром, то почувствовала, что у нее затекло и болит все тело. Она обнаружила, что солнце уже значительно поднялось над горизонтом. Девушка быстро встала, проклиная свою медлительность и вялость.

По крайней мере Восход уже был бодр и готов продолжать путь. Она дала ему немного овса и на ходу проглотила немного хлеба с сыром.

Занялся чудесный солнечный день, и тем не менее Джилл чувствовала холод, словно она вот-вот сляжет с лихорадкой. Джилл быстро уложила свои немногочисленные пожитки, а Восход едва успел покончить с овсом, когда они тронулись в путь.

Этим утром дорога увела ее от реки. Темная линия гор, отделявших Йир Аусглин от провинции Кум Пекл, все приближалась, подобно облакам на горизонте. Ближе к полудню она скакала через небольшую долину, когда увидела впереди на дороге пыль. Приближаясь к шести вооруженным всадникам, Джилл вынула меч из ножен, но всадники поприветствовали ее дружескими взмахами рук.

— Остановись на минутку, парень, — сказал предводитель. — Ты случайно не везешь послание от лорда Марклью?

— Нет. Я направляюсь в дан лорда Инрика. Серебряный кинжал, за которого он хочет получить выкуп, — это мой мужчина.

Всадники склонились вперед в седлах и уставились на нее.

— Какой плохой вирд у такой красивой девушки! Иметь мужем серебряного кинжала! — воскликнул предводитель с милой улыбкой. — А разве старый Марклью не выкупит его для тебя?

— Разве ад станет теплым, разве там вырастут цветы? Я сама еду торговаться с вашим лордом. Разрешите мне проехать?

— Мы даже проводим тебя. Наш лорд куда щедрее, чем Марклью, но предупреждаю тебя: как раз сейчас ему очень не хватает денег.

Хотя Джилл вначале держалась настороже, все шестеро относились к ней галантно и сочувствовали ее трудной ситуации. Войне еще предстояло достичь той стадии всеобщего озверения, когда мужчины насилуют с такой же легкостью, как убивают. Джилл втайне призналась себе, что рада заполучить вооруженную охрану, хотя не могла толком сказать, почему. Просто она каким-то образом знала, что ей нужна охрана.

Еще через четыре мили на вершине горы показался дан Инрика. За стенами поднимался массивный каменный брох. В ширину он был почти таким же, как в высоту. Такого Джилл никогда раньше не видела. Лошади, привязанные снаружи, так как конюшен не хватало, заполонили вымощенный булыжниками двор.

Джилл увидела гнедого боевого коня Родри, привязанного в стороне, словно конь серебряного кинжала разделял его позор.

Один из спутников Джилл, белокурый здоровяк по имени Арддир, проводил ее в большой зал. Здесь было людно, как на торговой площади в базарный день. Среди дополнительных столов и куч скаток стояли, сидели, пили и разговаривали почти двести воинов. За столом для почетных гостей и хозяев восседали четверо мужчин в клетчатых бриггах. Они изучали карту, начерченную на пергаменте. Когда Джилл следом за Арддиром появилась перед ними, седой лорд с заметно выпирающим животом повернулся в их сторону.

— Лорд Инрик, — обратился к нему Арддир, — может ли эта девушка побеспокоить вас на минутку? Помните Родри, серебряного кинжала? Это его жена. Марклью отказывается выкупать его для нее.

— Старое свиное дерьмо! — Инрик повернулся к другому лорду. — Ну, Марил, я победил в нашем споре. Ты должен мне серебряную монету.

— Похоже, так. Моя вера в то, что у Марклью может остаться немного чести, обошлась мне недешево. Но послушай, девушка, я никогда раньше не слышал о том, чтобы серебряный кинжал был женат.

— Несомненно, я — единственная девушка в королевстве, достаточно глупая, чтобы ездить с таким мужчиной, лорд, но он для меня — все на этом свете. У меня нет пяти серебряных монет, однако я отдам вам все монеты, которые у меня нашлись, лишь бы получить его назад.

Инрик заколебался, пожевывая усы, затем пожал плечами.

— Давай одну медную монету, символически, — сказал он. — И ничего больше.

— Если бы я была бардом, лорд, то повсюду славила бы ваше имя самыми лучшими стихами.

Вскоре Арддир привел Родри, который нес седельные вьюки, перекинутые через плечо, а под мышкой держал скатку. Он бросил свои вещи на пол и склонился у ног лорда. Когда Джилл передала символическую медную монету выкупа, Инрик вернул Родри его меч и попросил встать.

— Ты счастливый человек, раз у тебя такая смелая женщина, — сказал Инрик. — Обещай мне, что в этой войне ты никогда больше не станешь выступать против меня.

— Обещаю всем сердцем, — ответил Родри. — Неужели вы думаете, что я достаточно глуп, чтобы снова наняться к этому Марклью?

Все лорды рассмеялись.

Поскольку Инрик был щедр, как и полагается лорду, то позволил Джилл и Родри поужинать вместе со слугами и предоставил им убежище в дане.

После долгих поисков в переполненном форте слуга нашел место в одном из сараев, где хранились припасы. Среди связок лука и бочонков эля Джилл расстелила одеяла. Родри тем временем внимательно осматривал свой меч при свете лампы.

— Он не затупился? — спросила Джилл.

— Нет, благодарю всех богов войны, — Родри убрал меч в ножны и положил ножны рядом с собой. — О, любовь моя, ты слишком хороша для обесчещенного человека.

— Знаю, но все равно тебя люблю.

Улыбаясь, он положил руки ей на плечи, погладил ее и притянул к себе.

— Я даже не поблагодарил тебя как следует за то, что выкупила меня, — прошептал он. — Ложись со мной.

Как только их губы соприкоснулись, Джилл больше не могла думать ни о чем, кроме своей любви. Однако позднее, когда она лежала в его объятиях и они начали погружаться в сон, она снова почувствовала страх. Джилл не могла не радоваться тому, что они находятся в безопасности в дане и их окружает небольшая армия.

— Насколько я могу определить, они примерно в полутора днях пути впереди, — задумчиво произнес Аластир. — Теперь, когда у нас есть лошадь для Камделя, мы должны ехать быстрее.

— Ты прав, учитель, — согласился Саркин. — Ты можешь добраться до ее сознания? Послать какой-нибудь заговор, чтобы запутать ее?

— Не исключено, дойдет и до этого, но пока я предпочту не делать ничего подобного. Видишь ли, это может заметить Невин.

Саркин понимал опасения учителя. Хотя прошлым летом его оставили в Бардеке, чтобы заниматься делами Аластира там, он слышал о Мастере Эфира и его большой силе.

— И снова Родри, — задумчиво продолжал Аластир. — Когда мы увидим Старца, у меня будет для него много интересной информации.

«Если только мы доживем до встречи со Старцем», — подумал Саркин. Он почти физически ощущал, как рушатся все их тщательно подготовленные планы. Замысел расползался, как ветхий мешок, в который набили слишком много вещей. Рвется, расползается на нити, расточается…

Тем не менее Саркин никогда бы не посмел вслух высказать учителю свои сомнения.

Саркин обвел взглядом их лагерь. Он чувствовал себя неуютно. Камдель свернулся в одеяле, как маленький ребенок, Ган сидел у костра и смотрел в огонь, его губы были искривлены, глаза округлились в ужасе. Аластир встал и потянулся.

— Скажи мне кое-что, Сарко, — обратился он к ученику. — У тебя не возникало чувства, что кто-то разглядывает нас при помощи дальновидения?

— Появлялась такая мысль, раз или два. Ты думаешь, это Мастер Эфира?

— Нет, потому что если бы он знал, где мы, то уже бросился бы за нами, подобно атакующей змее. Но если это не он, тогда…

Саркин содрогнулся, закончив мысль у себя в сознании: значит, это ястребы из Братства. Наполовину наемные убийцы, наполовину ученики двеомера, ястребы служили правящему совету черного двеомера и выполняли его приказы.

Хотя Братство было организовано очень свободно, чтобы иметь устав в привычном смысле этого слова, оно всегда расправлялось с предателями вполне определенным способом. Ястребы же предоставляли любые средства убийства, которые могли требоваться гильдии.

— А зачем им следить за нами? — спросил Саркин.

— Прошлым летом я потерпел неудачу, не так ли?

— Но Старец не винит тебя.

— Это правда, — Аластир колебался, искренне недоумевая. — Тогда это может быть какой-то ученик Невина? — И снова колебание. — Я отправляюсь во тьму, где смогу помедитировать на эту тему.

Когда хозяин пошел прочь, Ган поднял голову, наблюдая за ним ничего не выражающим взглядом. Он был старым, беззубым, искалеченным тяжелой работой, покрытым шрамами — следами ярости Аластира. Саркин иногда задумывался над тем, ценит ли этот человеческий обломок свою жизнь или ему уже все равно, будет он жить или умрет. Саркин обнаружил, что в его мысли вкралась Эви — его красивая сестра. Неужели рабство когда-нибудь и ее доведет до такого же состояния?

— Не стоит огорчаться, старик. Мы еще достанем наши каштаны из огня.

Ган попытался изобразить дрожащими губами улыбку, затем снова уставился в огонь.

— Я поклялся не наниматься для участия в этой войне, — зевая сказал Родри. — Так в какую сторону мы поедем?

— Можем направиться на восток, в Маркмур, — предложила Джилл. — В это время года всегда есть караваны, направляющиеся в дан Хиррейд.

— О, боги, меня уже тошнит от вонючих купцов и их вонючих мулов! Меня не воспитывали служить нянькой для своры торговцев из простолюдинов.

— Роддо, ты за всю жизнь охранял только два каравана.

— И двух более чем достаточно.

Джилл взяла его лицо в ладони и поцеловала.

— Ты хочешь проливать кровь, а в тех горах много бандитов. Поэтому караванам и требуется охрана.

Когда они покинули дан Инрика, то двинулись на восток, направляясь в Маркмур. Дорога вела вверх по горам, и Джилл с Родри позволили коням ступать шагом. Покрытые травой пастбища уступили место зарослям кустарника и искривленных сосен, странных в этой части Дэверри. Когда они ехали по темному, тихому лесу, Джилл внезапно вспомнила о браслете, спрятанном в седельных вьюках.

— Родри! Когда я ехала к Инрику, со мной случилась странная вещь.

Когда она рассказала о случившемся, Родри забеспокоился.

— Почему ты не рассказала об этом Инрику? — наконец спросил он. — Мертвый конь мог принадлежать одному из его союзников.

— Ты прав, — Джилл почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине. — Почему я этого не сделала? Я… ну… я просто забыла.

Родри повернулся в седле и взглянул на нее.

— Это слишком странная вещь, чтобы просто забыть о ней.

— Знаю, — Джилл непроизвольно содрогнулась. — Здесь присутствует работа двеомера. Ты не считаешь меня спятившей, поскольку я говорю это?

— Я только хотел бы, чтобы мог так легко от этого отмахнуться, — Родри остановил коня. — Нам лучше вернуться к Инрику и все рассказать.

Джилл согласилась, но когда она поворачивала коня, на дороге перед ней материализовался серый гном. Маленькое существо было в страшном волнении, оно закатывало глаза и махало руками, требуя, чтобы они остановились.

— Что случилось? — спросила Джилл. — Нам не следует поворачивать назад?

Гном так сильно замотал головой, что чуть не упал.

— Что это значит? — спросил Родри. — Твой гном?

— Да, и он не хочет, чтобы мы возвращались. Он в ужасе, Родри.

Гном исчез, затем снова появился на коленях Родри. Он протянул руку и умоляюще похлопал его по щеке. Хотя Родри не мог его видеть, он почувствовал прикосновение.

— Дикие один раз спасли мне жизнь, — сказал он. — Если гном думает, что позади нас ожидает опасность, то я поверю ему на слово.

Гном улыбнулся и потрепал его по руке.

— Кроме того, мы можем передать эту вещь тьерину Маркмура, — продолжал Родри.

Гном отрицательно покачал головой и ущипнул его за руку.

— Ты хочешь, чтобы мы оставили ее себе? — спросила Джилл.

Гном с облегчением улыбнулся и утвердительно кивнул, затем исчез. Джилл с Родри мгновение сидели на лошадях и в замешательстве смотрели друг на друга.

— Так, — наконец сказал Родри. — Дай-ка я выну свою кольчугу из седельных вьюков. Боги, как жаль, что ее нет у тебя.

— Думаю, нам следует купить мне кольчугу в Маркмуре. Поскольку Инрик проявил щедрость с твоим выкупом, то у нас остались деньги.

— Правда? А ты мне все время твердила, что у нас едва ли завалялась одна монета!

— Если бы ты все пропил, то мы теперь не смогли бы купить мне кольчугу.

— Правильно. О, ты, вероятно, по-настоящему любишь меня, если готова расстаться с деньгами, чтобы выкупить меня из плена.

Она сильно ударила его кулаком в плечо.

После того, как Родри надел кольчугу, они поехали быстрее. Оба держали в руках мечи, и щиты были наготове у луки седла. Дорога змеей петляла среди гор, постоянно поднимаясь вверх. Родри постоянно оглядывался назад. Как знала Джилл, ему помогает эльфийское зрение, благодаря которому Родри мог видеть значительно дальше, чем обычный человек. Он заметит врагов задолго до того, как враги заметят их.

Впереди маячили черные горы, поросшие соснами, тут и там белели выходы породы песчаника, подобно костяшкам гигантского кулака. Каждая маленькая долина или каньон, рядом с которыми проезжали путники, казалось, скрывают засаду. И тем не менее они спокойно миновали их.

Наконец они взобрались на последнюю гору и уставились вниз, на узкую долину, ограниченную на востоке высокими горами, а на западе — совсем небольшими холмами. У реки располагался Маркмур. Примерно триста круглых домов сгрудились на большом пространстве внутри высоких каменных стен. Они словно сжались вместе в страхе. Открытое место за стенами служило пастбищем лошадям и мулам торговых караванов.

— Никогда в жизни я не был так счастлив увидеть город, — заметил Родри.

— И я тоже.

Тем не менее Джилл не чувствовала себя в полной безопасности, пока они не проехали в обитые железом ворота и не увидели вооруженных городских стражников.

— Они почти повернули, будь они прокляты! — рявкнул Аластир.

— Это ее гном, учитель, — сказал Саркин. — Я видел, как он предупредил их, когда занимался дальновидением.

— Правда? Ну тогда мы кое-что с этим сделаем.

Аластиру пришло в голову, что чувство, будто за ним время от времени наблюдают, могло возникнуть просто от того, что этот гном или кто-то другой из Диких шпионит. Значит, пришло время отпугнуть их.

Два дня Родри и Джилл оставались в Маркмуре. Они нашли кров в ветхой гостинице, что у северных ворот, — единственной в этом торговом городе, которая приняла серебряного кинжала. Поскольку в городе такого размера не было оружейной лавки, в первый же день они отправились в дан местного тьерина и сторговали у камерария старую кольчугу для Джилл.

На второй день Родри целенаправленно объезжал город в поисках работы. Наконец он встретил Серила, который договорился отвести караван с оружием и предметами роскоши в дан Хиррейд.

Дан Хиррейд был довольно странным городом. Подобные поселения начали появляться лет восемьдесят назад. Изначально ему дали великолепное название — Привдан Рикайд, «главный королевский форт», но первый боевой отряд, ставший его гарнизоном, называл его «Форт Ностальгия», и название прижилось. Построенный по королевскому указу, он существовал, как судебный и военный центр Кама Пекла, новой провинции, медленно колонизируемой поселенцами из Дэверри. Во времена Джилл и Родри Кам Пекл все еще оставался уединенным местом. Эта провинция никогда не смогла бы заплатить достаточно налогов, чтобы обеспечить гвербрета, если бы сам король не помогал ему. Каждое лето королевские агенты нанимали людей, вроде Серила, чтобы отвести караваны с товарами в город гвербрета.

Поскольку Серил тратил королевские деньги, а не свои собственные, он был щедр, нанимая Родри, и предложил ему по серебряной монете в неделю. Он не стал спорить из-за того, чтобы кормить также Джилл и ее коня.

— И я хочу, чтобы ты нашел еще четверых ребят, — сказал купец. — По двадцать медных монет каждому.

— Решено. У меня не должно возникнуть проблем с поиском охранников в таком городе, как этот.

Родри отправился назад в гостиницу с тяжелым сердцем. У него имелись все причины не хотеть снова видеть дан Хиррейд — никогда. Однако после покупки кольчуги для Джилл у них осталось лишь несколько медных монет, и ему отчаянно требовалось заработать. Владелец гостиницы, тощий мужчина с сальными каштановыми волосами, ждал его у двери.

— Ну? — рявкнул он.

Когда Родри отсчитал ему четыре монеты, хозяин заулыбался и даже отправился за элем. В таверне плавали клубы дыма. Она была заполнена молодыми людьми, которые с большим интересом наблюдали за тем, как Родри платит. Сами они были потрепанными, немытыми, плохо одетыми и дешево вооруженными. По всему королевству встречались подобные люди, и все они искали себе место в боевом отряде лорда, и все брались за охранную работу, и всех гнала вперед мечта о боевой славе. Родри позволил им еще немного поразмышлять над увиденным, а сам устроился рядом с Джилл — спиной к стене, с кружкой в руке.

— Нашел работу? — спросила она.

— Да. Один из королевских караванов.

Занятая своими мыслями, она рассеянно кивнула.

— Что-то не так? — спросил он.

— Меня беспокоит мой гном, — Джилл стала говорить шепотом. — Он не приходил ко мне с тех пор, как мы оказались в этом вонючем городе, а пока тебя не было, я попыталась подозвать его. Он всегда раньше приходил по моему зову, но на этот раз я не смогла его вызвать.

— Кто знает, что происходит в их маленьких головках?

— Это серьезно! — Ее голос дрожал от беспокойства.

— Мои извинения. Но что с ним могло случиться?

— Не знаю. Однако учитывая то, что мы обнаружили…

Конечно, Джилл имела в виду, что везде вокруг них двеомер. Родри похлопал ее по руке, чтобы успокоить, но не смог найти никаких успокаивающих слов.

Его со всех сторон окружала краснота и он не мог двигаться. Он ненавидел ее, он был в ярости и отчаянно пытался пошевелиться, пока наконец не почувствовал безнадежность. Хотя он не умел произносить слов, он помнил образы и чувства. Он не забыл, как свободно путешествовал, как появились другие, уродливые, искаженные и жестокие, которые схватили его и потянули вниз. Он помнил ужас и монотонное пение. Затем осталась только эта краснота. Он больше не мог двигаться. В памяти встало ее лицо. Его омывали страх и любовь, и они смешались и превратились в боль. Единственное слово, которое он мог сказать, наполнило его. Джилл, Джилл, Джилл…

Жарким душным утром караван собрался у восточных ворот. Джилл держала Восхода и наблюдала за тем, как Серил и Родри обсуждают маршрут. Их окружала суматошная, шумная толпа. Там было сорок мулов, нагруженных королевскими дарами, и пятнадцать погонщиков, вооруженных дубинами с железными наконечниками, четверо охранников с мечами и молодой слуга Серила Намид.

Родри распределил своих людей вдоль по каравану, велел Джилл ехать во главе вместе с купцом, а сам занял самое опасное место — в арьергарде. После того, как Серил вознес молитву Нуду, богу торговцев, они тронулись с места. Солнце палило, мулы протестующе вопили. Впереди поднимались темные горы, изрезанные бледными голыми скалами, острыми, как клыки.

Из-за жары и крутой дороги караван за день преодолел только десять миль. Дорога постоянно поднималась и петляла, она вилась змеей через скалистые горы и густые заросли искривленных сосен, которые предлагали тысячи хороших мест для засады. Когда караван становился лагерем на ночь, Джилл постоянно таскалась следом за Родри, выставляющим трех часовых. Хотя она предложила тоже подежурить, он отказался. Однако он выбрал трех погонщиков, чтобы те тоже несли дозор. Хорошо зная, что командир действует по указу Серила, погонщики тем не менее проявили достойное своих мулов упрямство.

— Послушай, серебряный кинжал, — сказал один. — Это тебе платят за то, чтобы ты не спал, а не нам.

— Вы достаточно выспитесь в Других Землях, если нас захватят врасплох бандиты. Вы будете выполнять мои приказы или нет?

— Я не подчиняюсь приказам такого дерьма, как ты.

Родри ударил наглеца в живот кулаком, а потом добавил в челюсть. Джилл с восхищением смотрела, как погонщик мулов сложился пополам и рухнул на землю, точно мешок с зерном. Родри обвел взглядом его товарищей, стоявших с открытыми ртами.

— Кто еще желает поспорить?

— Ну, я подежурю какое-то время, — сказал один. — Когда приступать?

После спокойной ночи примерно через два часа после рассвета караван тронулся в путь и стал медленно взбираться к опасному перевалу, ведущему в Кум Пекл, где нередко случаются нападения разбойников. За этим перевалом опасностей станет меньше, потому что Блейн, гвербрет Кама Пекла, со своей стороны гор постоянно отправляет в дозор патрули.

— Как правило, разбойники избегают грабить королевские караваны, — сообщил Серил Джилл. — Знают, что в таком случае гвербрет соберет немалые силы и станет охотиться на них.

И все же, казалось, собственные доводы не слишком успокаивали Серила.

Когда ровно в полдень они добрались до перевала, Джилл решила, что это место полностью отвечает своей дурной репутации. Перевал растянулся на десяток миль, с одной стороны шел крутой обрыв, и людям пришлось выстроиться в затылок друг другу.

— Это будет трудный путь для животных, — заметил Родри. — Но мы не будем делать остановку, пока не преодолеем перевал.

Даже мулы, казалось, чувствовали витающую в воздухе опасность, поскольку шли быстрым шагом. На сей раз не требовалось понукать их. Родри переходил по всему строю, разговаривая с каждым охранником. Через несколько миль дорога стала расширяться. Она по-прежнему петляла между груд осыпавшихся камней. Каждый раз, когда Джилл бросала взгляд на Серила, он просто кивал ей, а затем снова переводил взор на дорогу. Наконец к ним подъехал Родри.

— Отойди подальше, купец. Теперь я встану во главе каравана.

— Ожидаешь неприятностей, серебряный кинжал?

Родри кивнул, глядя вверх на усеянную валунами скалу, что вздымалась высоко над ними.

— Я достаточно поучаствовал в войнах, чтобы ощущать приближающуюся опасность, — сказал Родри.

Серил со стоном повернул коня и направился назад в более безопасное место.

Когда Родри стал отвязывать щит от луки седла, Джилл сделала то же самое.

— У меня есть надежда убедить тебя отойти и не участвовать в этом? — спросил он, доставая копье.

— Никакой, — Джилл оглянулась и увидела, что он поставил всех охранников прямо за ними. — После того, как я убила Корбина, я не хотела бы возвращаться к этому снова, но, клянусь самой Эпоной, я стану бороться за свою жизнь.

Родри натянуто улыбнулся ей, словно и ожидал это услышать. Еще милю дорога петляла змеей, постепенно расширяясь. Пыль, которую они поднимали, висела в воздухе, как знамя, объявляя об их приближении. Джилл почувствовала холодок и тяжесть в животе, словно там оказался кусок камня. Она знала, что означает двигаться навстречу битве. Меч у нее в руке — тот, который ей дал отец, — ярко блестел на солнце. «О, папа, как хорошо, что ты научил меня им пользоваться», — подумала она.

Немного впереди дорога резко поворачивала, и Джилл внезапно увидела группу из двадцати вооруженных мужчин. Они перекрывали путь примерно в тридцати футах впереди. За спиной Джилл кричали и топотали. Погонщики остановили животных и попытались прорваться вперед со своими дубинами. Выкрикнув старый боевой клич: «За Аберуин!», Родри схватил копье, метнул его и, пока копье еще летело, обнажил меч. Бандиты с воплем бросились в атаку, но конь их предводителя пошатнулся и упал на колени — у него из груди торчало копье Родри. Всадника выбросило из седла, и он попал под копыта. Родри повел свой крохотный отрядик людей навстречу атакующим.

Враги превосходили их численно, но перевал был слишком узким. Кроме того, разбойники были плохо вооружены. По большей части их доспехи представляли собой кожаные куртки с нашитыми металлическими пластинами. Этим людям никогда раньше не доводилось встречаться с воином вроде Родри, который впадал в неистовство во время сражения — он выл и хохотал, нанося удары налево и направо. В полном молчании Джилл столкнулась с одним из противников, уклонилась от его неловкого выпада и сама нанесла ему удар по незащищенной груди. Его рубаху тут же промочило кровью и он повалился на шею лошади. Рядом с ним другая лошадь встала на дыбы, чтобы не наступить на труп, однако тренированный в сражениях Восход прогарцевал мимо и направился дальше. Джилл атаковала нового противника. Она целилась мечом в бок, как раз у края его кожаной кирасы.

Внезапно Джилл почувствовала тяжелый удар по спине, который задержала кольчуга. У нее перехватило дыхание. Она зашла в толпу врагов слишком далеко. Джилл резко развернулась и как раз вовремя подставила щит, отразив им следующий удар. В то время, как Восход сам пытался развернуться в гуще событий, Джилл отражала удар за ударом.

Когда она услышала, как к ней приближается демонический смех Родри, то стала сражаться еще яростнее, поворачиваясь в седле то в одну, то в другую сторону. Восход уворачивался от острого железа и яростно кусал чужих лошадей. Смех и вой все приближались и приближались, они звучали громче, чем вопли и боевые кличи. Затем враг возле Джилл упал — ему перерезал горло меч Родри. Сам Родри прорвался к Джилл и теперь они сражались бок о бок. Внезапно один бандит высвободился из кучи и понесся прочь от смеха Родри. С воплем за ним последовал еще один. Трусливые, как все грабители, разбойники разомкнули ряды, толкаясь и мешая друг другу.

— Пусть убираются! — крикнул Родри. — Незачем их преследовать!

Он снова оглушительно захохотал, когда они с Джилл развернулись и бросились назад, к каравану, куда прорвалось несколько бандитов. Джилл увидела, как один из молодых охранников отчаянно сражается, закрывая Серила. Как раз в тот момент, когда Восход принес Джилл к месту схватки, бандит убил парня. С воплем ярости Джилл отомстила за товарища ударом в спину и сбросила негодяя с лошади. Когда остальные грабители попытались убежать, Родри и два оставшихся охранника окружили их, чтобы зарезать. Джилл схватила под уздцы лошадь Серила. По его левой руке из длинного пореза текла кровь, сам купец рухнул на луку седла.

— Я никогда не думал, что придет день, когда мою жизнь спасет девушка, — прошептал он. — Но благодарю тебя, серебряный кинжал.

Успокоить мулов оказалось куда тяжелее, чем выиграть сражение. Наконец погонщики пинками и уговорами привели их назад. Джилл делала для раненых все, что могла, в то время как Родри и охранники в поисках живых осматривали лежащих людей. Своих они доставляли ей, а бандитов убивали, спокойно перерезая им горло. Джилл только что закончила перевязывать последнего раненого погонщика, когда ей принесли слугу Серила. Он упал с лошади, и животные затоптали его. Он кашлял кровью, у него были сломаны обе ноги.

— А, боги! — застонал Серил. — Мой бедный Намид!

Парень посмотрел на него, но очевидно не узнавал.

— Его нельзя переносить с места на место, — проговорил Серил. — Это убьет его.

— Он в любом случае умрет, — сказала Джилл. — Мне очень жаль, но это правда.

Серил снова застонал и провел рукой по волосам парня. Джилл оставила его со своим горем и присоединилась к Родри, который стоял на коленях рядом с последним из раненых бандитов, держа в руке серебряный кинжал. Этому разбойнику было не больше пятнадцати лет. Он так жалобно плакал, что Родри заколебался. С его кинжала капала кровь.

— Попридержи руку, — сказала Джилл. — Он умирает.

Бандит отвернулся и заплакал еще горше. Джилл встала на колени рядом с ним.

— Я могу зашить эту рану и спасти тебя. А ты расскажешь нам все, что знаешь.

— Расскажу. А, боги, мне так больно.

Резаная рана оказалась такой глубокой, что Джилл потребовалось немало времени, чтобы зашить ее. К тому времени юный грабитель настолько ослаб, что едва мог говорить, но Джилл все же выяснила, что он присоединился к банде недавно, что сам он — беглый ученик, который обокрал своего хозяина, а всего в отряде насчитывался тридцать один человек. Десятерых оставили охранять лагерь. Это было зловещей новостью:

— Они обязательно вернутся, — сказал Родри. — Сегодня ночью они будут зализывать раны, но завтра…

— Мы убили двенадцать из тридцати одного.

— Да, это так. А что если они приведут свежих людей из лагеря? Мы потеряли двух охранников и шестерых погонщиков. По крайней мере теперь мы знаем, кто нам противостоит. Хорошо, что ты решила спасти парня.

— Дело не только в этом. Мне показалось, что он сможет рассказать нам кое-что еще. Клянусь всеми кругами ада и всем льдом его, как я хочу, чтобы вернулся мой гном! Готова поклясться: он кое-что знает о происходящем.

Джилл посмотрела на горные вершины. Она была уверена, что за ней наблюдают, — никогда в жизни она ни в чем не была настолько уверена! — но ничто не двигалось в безмолвных, задумчивых горах.

На закате умер Намид. Он долго плевался кровью и жизнь по капле выходила из его поврежденных легких. Джилл сказала купцу слова утешения, а затем просто беспокойно бродила по лагерю. Погонщики сидели, сгрудившись и не разговаривая, без сил, подобно испуганным овцам, которые ждут очередного нападения волков. «До границы с Камом Пеклом недалеко, — подумала Джилл. — Но он вполне может быть на другой стороне Южного моря, если учитывать скорость, которую может развить эта компания.» Потом ей в голову пришла мысль, безрассудная, отчаянная. И тем не менее это был единственный шанс. Когда она сказала об этом Родри, он отругал ее.

— Не будь идиоткой! — продолжал он. — Насколько мы знаем, остальные мерзавцы стоят лагерем на перевале. Я не позволю тебе ехать одной. Не позволю и все!

— Передать послание одному из патрулей Блейна — это наша единственная надежда. И ты забываешь, что у меня есть Восход. Даже если они меня увидят, то к тому времени, как оседлают коней и бросятся в погоню, я буду уже далеко. Они никогда не догонят коня западной охотничьей породы. Я ведь легкая. Хотя Восход устал после схватки, он хорошо отдохнул во второй половине дня.

Пока они разговаривали, Джилл седлала коня и надевала на него узду. Родри ругался, спорил и угрожал, но в конце Джилл добилась своего, просто потому, что была права. Обращение к патрулю Елейна на самом деле оставалось их единственной надеждой.

Когда она выезжала, поднималась полная луна, и это позволило Восходу выбирать дорогу среди валунов и идти большими легкими шагами. Джилл ехала, держа наготове щит и меч.

Родри долго стоял на краю лагеря и смотрел туда, где скрылась Джилл. Наконец он заплакал, думая об опасности, которой она подвергалась. Люди развели небольшой костер, но большинство погонщиков мулов уже спали, единственным возможным для них способом утопив свой страх.

Двое охранников, Лидик и Мин, встали, когда подошел Родри. Эти люди посмотрели на него в слепой надежде на то, что закаленный в битвах серебряный кинжал спасет их.

— Поспите немного, — предложил Родри. — Я покараулю первым.

Они кивнули. Мин собрался что-то сказать, затем просто пожал плечами. Родри взял щит и шлем и прошел примерно сто ярдов вниз по перевалу. В лунном свете он видел так же хорошо, как днем. Он различал даже цвета окружающих предметов — это была часть наследия эльфийской крови. Караулить скучно даже в самое лучшее время, а теперь, когда он еще беспокоился о Джилл, время тянулось страшно медленно. В хитрых тенях казалось, что предметы двигаются. Когда Родри смотрел в сторону движения, оно прекращалось, но что бы это ни оказалось, существа были очень маленькими и несомненно не представляли угрозы. Наконец, когда было уже далеко за полночь, судя по положению луны, к Родри пришел Лидик.

— Тебе следовало разбудить меня раньше.

— Я не устаю так, как большинство людей. Когда пойдешь будить Мина себе на смену, скажи ему, чтобы поднял меня до рассвета.

Лидик улыбнулся так, словно полагал, что Родри перенапрягается, желая дать своим людям побольше времени для отдыха, но Родри на самом деле мог долго обходиться без сна, и это был еще один подарок эльфийской крови. Когда он шел назад в лагерь, то проходил мимо раненого бандита, который громко стонал. Склонившись над парнем, Родри подумал, что Джилл напрасно потеряла время, пытаясь спасти раненого. Лицо юноши так горело, что сразу становилось очевидно: в рану попала инфекция.

— Это ты, серебряный кинжал? — прошептал он.

— Да. Меня зовут Родри.

— Где девушка?

— Отправилась за подмогой.

— А у нее в самом деле драгоценности?

— Что?

— Драгоценности. Старик сказал, что они у нее. Мы должны были взять ее живьем и отобрать драгоценности.

Родри схватил его за плечи.

— Расскажи мне правду! — рявкнул он. — Какой старик?

— Тот, который нас нанял, — у бандита заплетался язык и говорил он очень тихо. — Я не знаю его имени. Но он нанял нас, чтобы захватить девушку.

— Как он выглядел?

Юноша не ответил. Родри снова потряс его, но раненый потерял сознание. Выругавшись, Родри поднялся на ноги и оставил его лежать. Теперь слишком поздно ехать за Джилл. Родри снова заплакал, а потом отправился назад дежурить вместе с Лидиком. Нескоро он сможет заснуть. Теперь у него появился новый страх, который будет терзать его неотступно. Он позволил Джилл уехать одной, когда все это время истинной целью бандитов была она.

К полуночи Восход стал сильно уставать. Джилл спешилась и повела его в поводу, их обоих шатало от усталости. Хотя ее спина горела огнем от веса кольчуги, Джилл решила не снимать ее. Все, о чем она могла думать, — это отдых, но она точно знала: если поддастся импульсу, то обязательно заснет. Еще через милю она подошла к высшей точке перевала. Рядом с дорогой возвышался грубо выточенный столб со взвившимся на дыбы жеребцом — символом гвербретов Кама Пекла.

— Видеть тебя почти так же отрадно, как лечь спать. Теперь уже недалеко.

Восход устало фыркнул, опустив голову. Джилл прислонилась к столбу и дала коню передохнуть несколько минут. Внезапно она опять поняла, что за ней наблюдают. Держа в руке меч, девушка отпустила поводья и сделала несколько шагов в сторону дороги, а затем медленно повернулась кругом, осматривая вершины скал. Ничто не двигалось, никаких силуэтов не показалось в лунном свете. Джилл схватила коня под уздцы и пошла дальше. Теперь она шла быстрее, чем раньше, ее подгонял страх.

Чувство усиливалось. У нее по спине не потек пот. За ней наблюдали. Теперь в любой момент, за следующим поворотом дороги или прямо за нагромождением валунов могла ждать засада, которая означала ее смерть. Тем не менее Джилл преодолела еще одну милю и не встретила никого.

Крутые скалы заканчивались, дорога стала шире. Она ясно просматривалась, и ступать было легче, а таинственные глаза все так же следили за Джилл, пока она вела коня, похлопывая его по мокрой от пота шее и подбадривая тихими словами.

Наконец он пошатнулся и чуть не упал. Джилл позволила ему остановиться, опустив голову почти до самой земли. Не оставить ли его здесь? Внезапно Джилл почувствовала, как наблюдатель оставил ее. В полубессознательном состоянии девушка огляделась вокруг и увидела в сотне ярдов рядом с дорогой небольшую башню за невысокой каменной стеной. Это мог быть только один из патрульных постов гвербрета Бдейна — небольшой боевой отряд был расквартирован рядом с границей, всегда готовый к неприятностям. На такие затраты не пошел ни один из остальных лордов Дэверри. Джилл откинула голову и рассмеялась.

— Идем, старый друг. Мы в состоянии преодолеть еще несколько ярдов.

Пошатываясь, Восход позволил ей подвести себя к обитым железом воротам, на которых был вырезал герб — жеребец. Джилл молилась, чтобы кто-то услышал, когда она закричит. В лунном свете мигнуло что-то серебряное. Это был рожок, подвешенный на цепи к кольцу, за которое открывались ворота. Девушка схватила его и дунула. Раздался долгий, отчаянный звук. Восход поднял голову и победно заржал.

— Кто здесь? — спросил голос из-за двери.

— Серебряный кинжал. На перевале бандиты.

Ворота со скрипом открылись, человек, несущий ночной дозор, схватил ее за руку и ввел в безопасное место.

— Мы просто будем здесь ждать? — спросил Серил.

— Так лучше, — ответил Родри. — Скала прикроет нам спину.

Серил кивнул и уставился на него, как голодающий ребенок смотрит на своего родителя, уверенный в том, что его мудрый храбрый отец найдет еду, далее когда потеряны все надежды. В сером рассвете они обошли лагерь. Родри боролся со своей печалью. Он был уверен, что Джилл мертва. Его единственным утешением было то, что вскоре ему представится шанс отомстить за нее. Лагерь укрепили как только можно. Груз, который несли мулы, был свален, чтобы получилась грубая стена из мешков, за которой спинами к скале находились погонщики. Мулов стреножили рядом. Родри повторил свои приказы. После того, как его и двух других охранников убьют, погонщики должны привести скот в состояние паники и погнать стадо прямо на бандитов. Суматоха положит нескольких.

— Сражайтесь до смерти, — закончил он. — Вам от них пощады ждать не придется.

Родри, Лидик и Мин сели на коней и заняли позицию перед баррикадой. Хотя парни были бледны, они держались твердо, готовые умереть, как мужчины. Солнце стало светить ярче; минуты тянулись медленно. Родри понял, что испытывает нетерпение и горит желанием присоединиться к любимой в Других Землях. Наконец они услышали стук копыт и позвякивание упряжи — к ним быстро приближался большой отряд. Родри взмахнул мечом и повел своих им навстречу.

Боевой отряд рысью преодолел поворот. В нем насчитывалось двадцать человек в кольчугах, на хороших лошадях. На щитах красовался красно-золотой герб Кама Пекла.

Родри услышал, как лагерь за его спиной взорвался радостными криками и истерическим смехом, но сам он не мог произнести ни звука — чувства переполняли его. Теперь он знал, что Джилл в безопасности. К нему подъехал капитан боевого отряда.

— Ну, серебряный кинжал, — заговорил он с улыбкой. — Похоже, здесь все рады нас видеть.

— Клянусь честью, мне никто еще так не нравился при первой встрече! Когда до вас добрался другой серебряный кинжал?

— Примерно через час после полуночи. Крепкий парень, хоть по виду не дашь ему больше четырнадцати. Он падал на месте, но продолжал повторять, что хочет ехать вместе с нами.

— Да, он такой, — Родри предпочитал, чтобы они продолжали считать Джилл мальчиком. — Вы привели с собой врача? У нас есть раненые. — Он снял шлем и откинул капюшон кольчуги.

— Да, — внезапно капитан уставился на него. — То есть, я хотел сказать: да, мой лорд.

— А, свиное дерьмо! Значит, ты видел меня раньше, не так ли?

— Много раз, лорд.

— Никогда больше не называй меня так. Меня зовут Родри и я — серебряный кинжал. Ничего больше.

Капитан кивнул, молча выказывая сочувствие. Это вывело Родри из себя.

Он развернул коня и повел боевой отряд назад к лагерю. Когда он спешивался, капитан попытался попридержать ему поводья.

— Прекрати! Я не шучу.

— Ладно, ладно. Значит, «Родри» — и ничего больше.

— Так лучше. Как далеко отсюда до вашего патрульного поста? Я должен похвалить нашего молодого серебряного кинжала.

— Примерно пять часов пути на свежей лошади, но когда мы вернемся, этого паренька там не будет. Видишь ли, я отправил его в дан Хиррейд с посланием. Прошу о подкреплении. Он сказал, что уедет на рассвете.

Родри выругался вслух. Капитан явно все еще думал о нем, как о лорде Родри Майлваде, потому что поспешил объясниться:

— Мне пришлось привести с собой всех людей, которые расквартированы на посту. Грабители почти никогда не нападают королевские караваны, поскольку знают: мы бросим на них все силы, если они это сделают. Следовательно, здесь происходит что-то странное.

Родри едва слушал его. Джилл опять на дороге одна. И об угрожающей ей опасности она знает еще меньше, чем он сам.

— Она просто от меня ускользнула, — сказал Саркин. — Я был всего в миле позади нее, когда она добралась до патрульного поста.

— Знаю, — ответил Аластир. — Я наблюдал за тобой.

— Если бы ты додумался найти ее раньше через дальновидение…

Вот она, вспышка такой знакомой наглости, но Аластир пропустил ее мимо ушей, потому что они находились в слишком большой опасности, чтобы идти на риск и сражаться друг с другом. Хотя и он сам, и Саркин хорошо владели мечом, вокруг них стояли девятнадцать разозленных бандитов. Аластир никогда не сможет околдовать их всех. Только что избранный предводитель банды широкими шагами подошел к ним, скрестив руки на груди.

— Вы нам не сказали, что девчонка умеет драться, как демон из ада!

— Я предупреждал вас, что у нее есть опыт участия в сражениях.

Бандит опасно зарычал. Аластир достал кошель, который приготовил для них.

— Я также сказал, что вам хорошо заплатят. Вот.

Когда бандит высыпал содержимое кошеля на ладонь волосатой руки, его лицо осветила широкая улыбка. При виде двадцати серебряных монет и квадратного рубина, величиной с ноготь большого пальца, изумленно распахнулся рот, в котором недоставало зубов.

— Ну тогда никаких претензий, — сказал он, поворачиваясь к своим людям. — Все отлично, парни. У нас здесь драгоценный камень, который мы можем продать в Маркмуре и несколько месяцев жить, как короли.

Когда бандиты весело загалдели, Аластир и Саркин сели на коней и уехали прочь. Старый Ган вел за ними лошадь Камделя. Хотя позднее бандиты явно попытаются устроить засаду на людей, которых они теперь считают богатыми, Аластир сможет воспользоваться двеомером и укрыться от этой неприятности. Он позволил себе соскользнуть в легкий транс. Кто-то за ними следит. Знание пришло к нему, как болезненный удар в основание черепа. Аластир быстро открыл глаза и вернул сознание назад, на физическую плоскость.

— Сарко! — крикнул он. — Наш наблюдатель вернулся!

Ученик попридержал коня.

— Это должен быть Мастер Эфира, — сказал он.

— Нет. Я слишком долго занимался изучением подобных вещей, чтобы не узнать такого мастера. Это ястребы. Больше некому.

Когда они ехали дальше, Аластиру хотелось ругаться. Время уходит. Если их преследуют ястребы, то они должны выбираться из Дэверри. Было бы разумно немедленно повернуть и как можно скорее направиться в ближайший портовый город. На мгновение Аластир колебался, почти готовый принять решение, но затем вспомнил Старца и его замечание о том, что Аластира ненавидит Саркин. Ученик, который утратил уважение к черному двеомеру, опасен. Кроме того, Старец вполне мог послать ястребов следить не за учителем, а за учеником. Это так похоже на Старца, работающего тайно.

Более того, они так близко подошли к тому, чтобы заполучить девчонку! Слишком близко, чтобы сдаться теперь. Аластир не сомневался: если ему удастся захватить Джилл живой, то он сможет торговаться с Невином: Джилл в обмен на обещание безопасного пути из Дэверри — с камнем.

Джилл, конечно, хотела подождать Родри на патрульном посту, но ни один серебряный кинжал не может отказаться выполнить прямой приказ отвезти важное послание самому гвербрету, по крайней мере не получив за это кнута. Восход слишком устал, поэтому конюх вывел для нее крепкого черного коня. Капитан уже вручил ей опознавательный знак; пока она едет по делам его светлости, все вассалы Блейна будут предоставлять ей свежую лошадь и пищу, чтобы она побыстрее доставила послание.

— А теперь послушай, — сказала Джилл конюху, — Восход должен быть здесь, когда прибудет Родри.

— За кого ты нас принимаешь, за конокрадов?

— Есть много великих лордов, которые «обменивали» лошадь, в то время как ее владелец совершенно не собирался этого делать.

— Твой конь в полной безопасности. Я вот что тебе скажу, серебряный кинжал. Мы, люди из Кама Пекла, ненавидим конокрадов больше всех других воров на земле. У нас конокраду не отрубают кисти рук. Ему дают пятнадцать ударов плетью и публично вешают.

— Отлично. В таком случае я отправляюсь в путь со спокойным сердцем.

Вскоре Джилл выехала. Она двигалась то рысью, то шагом, пока не преодолела горы. На более пологих склонах предгорий она время от времени могла пускать коня в галоп. Около полудня она прибыла в дан благородного лорда, получила еду и свежую лошадь и снова понеслась вперед.

Холмы быстро остались позади, теперь дорога Джилл вела по лугам Кама Пекла. Эта провинция, по большей части совершенно не подходящая для земледелия, была настоящим раем для скотоводов. На хорошо орошаемых лугах среди небольших березовых рощиц Джилл видела спокойно пасущиеся табуны; белые коровы с ржаво-красными ушами лежали в тени и жевали свою жвачку. Конные пастухи объезжали стада.

На равнине девушка почти все время скакала галопом. Она еще два раза меняла лошадей. От патрульного поста до города было пятьдесят миль. Преодолеть такое расстояние за один день мог только специальный курьер. К третьей смене лошадей солнце уже опускалось к горизонту. Лорд, который давал ей лошадь, предложил гонцу гвербрета переночевать у него. Джилл хотела было принять предложение, но опять почувствовала предупреждение двеомера. На этот раз оно прошло по ней резко, как нож. Она должна ехать дальше — и как можно быстрее.

— Благодарю, лорд, но послание на самом деле срочное.

— Несомненно, тебе лучше знать, серебряный кинжал.

Покинув дан, она понеслась галопом. Холодок двеомера подгонял ее, Джилл ощущала спиной его ледяное дыхание. Кто-то знал, где она находится, и этот «кто-то» следовал за ней, чтобы причинить ей зло. После прошлой тяжелой ночи Джилл была близка к тому, чтобы заснуть в седле всякий раз, когда лошадь переходила на шаг. Тем не менее девушка продолжала бодрствовать и подгонять лошадь. При виде путников на дороге Джилл кричала, именем гвербрета требуя, чтобы ей освободили путь. С удивленными возгласами пешеходы и всадники отступали в сторону и позволяли ей проехать.

Наконец Джилл поднялась на гребень невысокой горы и увидела внизу город гвербрета — дан Хиррейд, растянувшийся по обеим сторонам реки и окруженный высокими каменными стенами. Река блестела на закате так ярко, что для усталых глаз Джилл это было почти невыносимо. Скоро городские ворота закроются на ночь. Девушка ударила пятами лошадь, чтобы заставить ее бежать быстрее, и бросилась вниз, примчавшись к воротам как раз когда они закрывались.

— Послание для гвербрета! — заорала Джилл. — С перевала Кам Пекл!

Ворота попридержали. Когда стражник выбежал, чтобы встретить ее, Джилл широким жестом достала и продемонстрировала опознавательный знак.

— Хорошо, серебряный кинжал, — сказал стражник. — Я отведу тебя прямо в дан.

Когда створки ворот затворились и были заперты, Джилл почувствовала огромное облегчение. Здесь на какое-то время она в безопасности.

Стражник повел ее по лабиринту мощеных улиц. Круглые здания лепились друг к другу почти вплотную. В окнах горел свет; люди возвращались домой после торгового дня; тут и там из окон долетал запах ужина, от чего у Джилл заурчало в животе. В дальней стороне города находилась невысокая насыпная гора, окруженная каменными стенами. И снова ворота, и еще стражники, но благодаря опознавательному знаку Джилл с провожатым вскоре оказались во дворе огромного дана Блейна, с тройным брохом, возвышающимся над сараями и конюшнями. После того, как паж забрал лошадь Джилл, городской стражник провел посланца в большой зал.

В каминах пылал огонь, ярко горели свечи. Моргая, Джилл стояла у двери, в то время как стражник отправился поговорить с гвербретом. Возле большого слуги подавали ужин боевому отряду из ста человек. Воины восседали за длинными столами. За отдельным столом для почетных гостей и хозяев гвербрет трапезничал один. Джилл осматривалась по сторонам. Искусная работа каменщиков, прекрасные шпалеры, серебряные кубки и канделябры на столах… Джилл испытала желание отругать весь патруль. Почему эти «олухи не отправили послание капитану гвербрета, вместо того, чтобы заставлять ее врываться к великому лорду и беспокоить его за ужином? Грязный серебряный кинжал, вроде нее, должен был бы ждать снаружи во дворе.

Вид самого Блейна едва ли успокаивал. Когда стражник поговорил с ним, гвербрет надменно откинул голову и встал, гордо расправив плечи. Он оказался гораздо моложе, чем ожидала Джилл, на вид приблизительно двадцати двух лет, и поразительно напомнил ей Родри, синеглазый, с черными волосами. Хотя, конечно, не мог сравниться в красоте с ее мужчиной.

— Иди сюда, серебряный кинжал, — приказал он. — Что там за послание?

Джилл поспешила к нему и уже начала опускаться на колени, но потеряла равновесие и чуть не растянулась на полу.

— Простите, ваша светлость, — пробормотала она. — Два дня в пути, а до этого — сражение.

— Клянусь задницами богов! Тогда поднимайся с проклятого пола и садись на стул. Паж! Меда! Тащи кубок! Шевелись! Этот парень, должно быть, голоден.

Пока удивленные, пажи приходили в себя, Блейн схватил Джилл за плечи, помог ей встать и усадил на свой стул. Он сам сунул ей в руку кубок с медом, затем устроился на краю стола, позабыв о еде.

— Готов поспорить, что угадал, — сказал он. — На этом перевале, по которому таскаются демоны, опять возникли неприятности.

— Именно так, ваша светлость.

Пока Джилл рассказывала, подошел капитан Блейна, чтобы тоже послушать новости. Это был крепкий мужчина тридцати с лишним лет; на его щеке выделялся побледневший шрам. Когда Джилл закончила говорить, гвербрет повернулся к нему.

— Комин, возьми пятьдесят человек и запасных лошадей и отправляйся в путь сегодня же ночью. Я… так, подожди минутку. — Блейн схватил кусок жареного мяса с золотой тарелки и бросил Джилл. — Хлеб возьмешь сам, парень. А теперь послушай, Комин. Гони этих бандитов, шлюхино отродье, в Йир Аусглин. Если у гверберта Игвимира хватит наглости пожаловаться, то скажи ему вот что: если мы не увидим их головы на копьях через неделю, это означает войну.

— Все сделаю. Как только будут новости, отправлю посыльного.

Пока они обговаривали детали, Джилл продолжала есть. Когда Комин ушел, чтобы выбрать людей, Блейн взял свой кубок и быстро выхлебал мед — так жадно, словно это была чистая вода. Паж, поджидавший поблизости, тотчас же шагнул вперед и ловко долил кубок.

— Похоже, ты едва прикоснулся к меду, — заметил Блейн, обращаясь к гонцу. — Что ты за серебряный кинжал, если так медленно пьешь? Как тебя зовут, парень?

— Джилиан, ваша светлость, и я не парень, а девушка.

Блейн уставился на нее, потом откинул голову и расхохотался.

— Похоже, я старею и слепну! — все еще улыбаясь, воскликнул он. — Да, на самом деле девушка! Что же заставило девушку ступить на долгую дорогу?

— Мужчина, которого я люблю, — серебряный кинжал. Я оставила своих родственников, чтобы следовать за ним.

— Очень глупо с твоей стороны, но с другой стороны кто знает, на что способны женщины? — Он передернул плечами. — Хорошо, Джилиан. Мы не можем разместить тебя в казарме, поэтому на ночь я выделю тебе комнату в брохе.

В тот же день патруль Кама Пекла проводил остатки каравана Серила к приграничному посту, а затем воины снова отправились на поиски бандитов. Родри помог перенести Серила на койку в казарме, проследил, чтобы охранников и погонщиков хорошо накормили, а затем отправился в конюшни — проверить, в порядке ли Восход. Конюх сказал ему, что Джилл выехала на рассвете с посланием гвербрету.

— Так что она прямо сейчас должна приближаться к дану Хиррейд.

Родри посмотрел сквозь дверной проем на закат.

— Именно так. Ты когда-нибудь был в нашем городе, серебряный кинжал?

— Один или два раза. Ну, я собираюсь поужинать.

Закончив трапезу, Родри зашел проведать раненого бандита, которого заперли в сарае с припасами. В этих предосторожностях не было необходимости, поскольку юноша умирал. Он был без сознания. Родри чувствовал запах зараженной раны через бинты. Он дал умирающему воды, затем уселся рядом, разглядывая его. Никогда прежде он не видел, чтобы подобная рана так быстро убила человека — а ведь Родри принимал участие в очень многих сражениях. Конечно, грабители питаются совсем не так хорошо, как лорды. Молодой человек, несомненно, нередко голодал и поэтому сильно ослаб. Тем не менее заражение должно было распространяться медленнее, в особенности после того, как Джилл обработала рану. Она ведь сделала перевязку сразу же после того, как юноша был ранен! Если кто-то хотел заткнуть парню рот, то ему очень повезло.

— Но была ли это просто удача? — спросил Родри вслух.

Умирающий застонал. Хотя совсем недавно Родри собирался перерезать ему горло, внезапно ему стало жаль незадачливого паренька.

Джилл проснулась поздно и, ничего не понимая, огляделась вокруг. Что она делает на этой роскошной кровати с вышитым пологом? Наконец она вспомнила: Блейн, его гостеприимство, прошлый вечер. Подняв полог, она обнаружила, что сквозь окна проникают солнечные лучи, а в дверном проеме неуверенно топчется паж.

— Э… госпожа… — заговорил он. — Гвербрет хочет, чтобы вы присутствовали на полуденной трапезе. Приготовить вам ванну? Время есть.

— Ванна — это прекрасно. Уже полдень? Боги! Скажи, супруга их светлости будет за столом? Я даже не знаю ее имени.

— Каниффа. Она уехала навестить своего брата.

Джилл возблагодарила богов за это. Она совсем не хотела, чтобы дама благородного происхождения следила за ее манерами. После ванны Джилл достала из седельных вьюков другую рубашку, которая была относительно чистой. Внезапно она опять вспомнила про браслет. Среди запасных вещей во вьюке его не оказалось.

— Клянусь льдом во всех кругах ада! Вероятно, его выкрал один из этих проклятых погонщиков!

Она в раздражении перевернула оба седельных вьюка, но драгоценная вещица пропала. Однако внизу одного из вьюков, под наполовину оторвавшейся заплаткой, лежало что-то маленькое и твердое. Джилл засунула туда пальцы и извлекла перстень с сапфиром. Большой камень был вставлен в золото, и два крошечных дракона свернулись вокруг него. Джилл долго смотрела на перстень.

— А ты как оказался в моем барахле? Наверное, Дикие украли браслет… — Она замолчала, взвешивая перстень в руке. — Браслет весил примерно столько же, не так ли?

Сапфир мерцал в солнечном свете. Джилл чувствовала себя полной дурой, разговаривая с перстнем, словно он мог ей ответить. Она нашла тряпку, завернула в нее свою находку и снова убрала ее в седельные вьюки, в самый низ. Ее ждет гвербрет — нет времени беспокоиться о каком-то перстне.

Блейн опять оказал ей честь, усадив за свой стол. Ему было любопытно, как протекает ее жизнь на долгой дороге. Она знала, что Родри стыдится обсуждать с посторонними свою ссылку, поэтому прилагала все усилия для того, чтобы почти ничего не говорить о нем во время трапезы. Это оказалось легко, когда она упомянула, что ее отец — Каллин из Кермора.

— Ну, тогда не удивительно, что ты так хорошо идешь по долгой дороге, — заметил Блейн с улыбкой. — Послушай, Джилл, один раз я встречался с твоим отцом. Я был маленьким мальчиком, думаю, шести или семи лет, и мой отец нанял его. Я помню, как смотрел на Каллина из Кермора — снизу вверх. И думал, что никогда не встречал более устрашающего человека.

— Да, папа действительно вызывает у людей такие эмоции.

— Но он великолепный воин. Я не очень хорошо помню, как там все обернулось, но закончилось тем, что мой отец подарил ему красивые ножны, украшенные золотом, и кое-что заплатил в дополнение к оговоренной сумме. А он все еще жив, твой замечательный отец?

С этого момента Джилл могла преспокойно повествовать о различных подвигах своего знаменитого отца. Этих подвигов хватило очень надолго. Когда трапеза закончилась, Блейн дал ей горсть монет, словно желая заплатить за послание.

— А когда прибудет караван, как ты думаешь? — спросил ее гвербрет.

— По крайней мере в ближайшие три дня не приедет, ваша светлость. Некоторые ранены.

Джилл собрала свои пожитки и вынесла их из дана на многолюдные улицы.

Это было единственное поселение во всей провинции, достойное называться городом. Под специально сделанными арками в стенах река текла через город, разделяя его на западную часть — для обеспеченных граждан и самого гвербрета, и восточную — для простых людей. Везде вдоль берегов реки тянулись зеленые общинные выгоны, где на жарком послеполуденном солнце паслись коровы.

У восточных ворот Джилл наконец отыскала гостиницу под названием «Бегущая лиса», которая находилась в достаточно тяжелом положении, чтобы предоставить место наемнику. Как только Джилл оказалась в маленькой комнатке одна, она открыла седельные вьюки и нашла перстень. На этот раз вокруг камня извивался всего один дракон.

— Не могла же я сойти с ума. Ты должен быть двеомером.

Камень на мгновение ярко замерцал, затем погас. Теперь это был просто блестящий драгоценный камень. Вздрагивая, Джилл завернула его в ткань и опустила в кошель, который носила на шее. Там хранились почти все монеты, которые у нее были.

Девушка спустилась вниз в таверну и взяла кружку самого темного эля, чтобы успокоить нервы. Боги, вот она здесь, в странном городе, у нее есть камень, обладающий двеомером, а Родри находится во многих милях от нее! «Невин, о, Невин! — подумала она. — Молюсь всем богам на небе, чтобы ты был здесь!»

«Он приближается, — прозвучала мысль у нее в сознании. — Он спасет нас обоих.»

Джилл поперхнулась элем и закашлялась. К ней поспешил владелец гостиницы.

— Там случайно не было мухи? — он постучал ее по спине.

— Нет. Спасибо.

«Ну ничего себе! — подумала Джилл. — Я должна побольше разузнать об этом камне.»

Хотя в таком большом городе работали ювелиры, она не собиралась открыто говорить о камне, который умеет менять форму и посылать мысли. Однако всегда найдутся другие источники информации для человека, который умеет их искать.

Таверна была полнехонька. За одним столом сидела стайка растрепанных и неряшливых молодых женщин, которые вкушали кашу на поздний завтрак; за другим расположились несколько охранников караванов — эти явно пребывали в поисках работы; за третьим насыщалось несколько молодых людей — какие-то подмастерья или приказчики из торговых лавок. Когда владелец гостиницы подошел к Джилл, чтобы снова наполнить ее кружку, она нарочно немного похвасталась, восхваляя щедрость Блейна. Никогда еще ей так хорошо не платили за доставку послания, сказала она. Конечно, она заплатила владельцу гостиницы из того кошеля, который открыто носила на поясе, а не из того, что спрятала под рубашкой.

Затем Джилл отправилась гулять по улицам.

Солнечный свет освещал тщательно подметенные вымощенные камнем улицы. Торговцы спешили по делам или разгуливали, лениво болтая. Женщины с корзинами и ведрами несли овощи, воду, рыбу. Они бросали взгляд на серебряный кинжал и демонстративно переходили на другую сторону улицу. Джилл заворачивала во все узкие переулки, какие встречала по пути. Она шла медленно, словно глубоко задумавшись. Наконец в одном переулке между булочной и мастерской сапожника ее охота привлекла к себе дичь.

Проходивший молодой человек как бы случайно столкнулся с ней. Он вежливо извинился и поспешил дальше, но Джилл развернулась и схватила его за запястье. Прежде чем он сумел вырваться, она прижала его к каменной стене сапожной мастерской и выбила из него дыхание. Добыча Джилл, худой невысокий паренек со светлыми волосами и покрытым бородавками носом, уставился на нее снизу вверх.

— Прости, серебряный кинжал, я не собирался тебя оскорблять.

— Оскорблять? Это демоны могут оскорбиться. Верни мой кошелек.

Вор лягнул ее и метнулся было в сторону, но Джилл схватила его и развернула лицом к стене. Пока он скулил и брыкался, она запустила руку ему под рубашку и достала кошелек, а также забрала у него маленький кинжальчик из скрытых ножен. Когда Джилл снова развернула парня лицом к себе, он застонал и обмяк у нее в руках.

— Если я отведу тебя к людям гвербрета, они отрубят тебе руки на рыночной площади, — сказала Джилл.

Лицо вора стало мертвенно-бледным.

— Но если ты мне скажешь, кто твой хозяин, я тебя отпущу.

— Я не могу! Это будет стоить мне жизни, не только рук.

— Олух! Что, по твоему мнению, я собираюсь сделать? Бежать к гвербрету и докладывать ему? — Она протянула ему кинжал рукояткой вперед. — Ну, забирай его.

Он задумался. Постепенно краски возвращались на его щеки. Он осторожно принял кинжал.

— Огверн, — сказал он. — Гостиница «Красный дракон», на восточном берегу реки, рядом с общинными выгонами. Не заблудишься. Рядом свечной заводик.

Затем воришка развернулся и побежал прочь, быстро, как испуганный олень в лесу.

Джилл медленно пошла следом, позволяя ему вернуться к Огверну с рассказом о ней до того, как она объявится сама. Джилл обнаружила, что насчет свечного заводика парень не соврал, его на самом деле было невозможно пропустить. В залитом солнцем дворе перед длинным сараем лежали горы сала, из которого изготовлялись свечи. Они чудовищно воняли на жаре. Как раз на другой стороне узкого переулка находилась небольшая деревянная гостиница с некрашеными стенами и покосившимися ставнями. Ее дверь была плотно закрыта.

Когда Джилл постучалась, дверь чуть приотворили, и в щели показался темный подозрительный глаз.

— Ты кто? — осведомился низкий мужской голос.

— Серебряный кинжал, который спрашивал Огверна. Этот самый Огверн лишит себя денег, если не поговорит со мной.

Со смехом задававший вопросы распахнул дверь. Он был ужасающе толстым, живот выпирал из рубашки, многочисленные подбородки свисали вокруг толстой шеи.

— Мне нравится твоя наглость. Я — Огверн. Заходи.

Таверна пахла старой соломой и дымом, впитавшимся в дерево.

В зале стояли — точнее, пошатывались — четыре изрезанных ножами стола. Джилл устроилась спиной к стене. Владелец гостиницы, который оказался настолько бледен и тощ, насколько жирным и румяным был Огверн, принес им кружки с удивительно хорошим элем, за который заплатила Джилл.

— Итак, красивая леди… — начал Огверн. — Кстати, ты действительно красивая, хотя вряд ли — леди, если знаешь долгую дорогу. Что привело тебя ко мне?

— Простое дело. Вероятно, ты знаешь, что я привезла послание его светлости с перевала, ведущего в Кам Пекл.

— О, я обычно знаю все стоящие новости.

— Отлично. Я приехала на лошади, которая принадлежит одному из вассалов гвербрета, а мой собственный конь придет с караваном, который я охраняла. Это животное чистых кровей и хорошей породы. Я не хочу, чтобы его украли. Вот я и подумала: немного монет, заплаченных в нужном месте, помогут ему оставаться в сохранности.

— И в самом деле, ничего не может быть проще. Ты пришла в нужное место. Что это за конь?

— Породы западная охотничья, мерин гнедого окраса с золотистым отливом.

— С опытом сражений?

— Да.

Огверн задумался, вертя в воздухе толстой рукой.

— Ну, если бы у тебя был жеребец, то это стоило бы десять серебряных монет, — сказал он наконец. — Но за мерина — восемь.

— Что? Боги! Грабеж на большой дороге!

— Пожалуйста, не употребляй таких неприятных слов. Они тревожат мое толстое, но драгоценное сердце. Семь.

— Три — и не медяком больше.

— Шесть. Позволь мне напомнить тебе, что на такое замечательное животное будет большой спрос.

— Пять — два сейчас и три, когда мы в безопасности покинем город.

— Четыре, если дашь их сейчас. Клянусь: мои люди повинуются мне беспрекословно.

— Ха!

— Да, да. Как ты думаешь, серебряный кинжал, где ты сейчас находишься? В королевском городе? Где кишат чиновники, слуги короля и таможенники? Ничего подобного. Я знаю все, что здесь происходит. Кроме того, нас таких здесь немного. Небольшая группа, но все тщательно подобраны и им можно доверять. Э-э… возможно, я не совсем правильно описал ситуацию. На самом деле наша группа — это я сам и мои кровные родственники.

— Хорошо, я поставлю тебе еще одну кружку, чтобы отметить сделку.

Пока Джилл платила деньги за защиту, Огверн задумчиво рассматривал ее проницательными карими глазами.

— Позволь мне кое о чем рассказать тебе, — убирая деньги, снова заговорил он. — Наш крайне благочестивый и поразительно честный гвербрет организовал подразделение городских стражников, патруль из шести человек, которые постоянно шастают по улицам. Им нечего делать, кроме как совать свои любопытные носы в дела других людей.

— Клянусь демонами! — Джилл изобразила отвращение. — А они ночью патрулируют?

— Да. Отвратительно! Отец Блейна был превосходным человеком — с легким характером и легкой головой — то есть, я хочу сказать, глупой. Он был как раз таким, каким следует быть благородному лорду. К тому же его сильно отвлекала война. Блейн, к сожалению, пошел в свою умную мать. Жизнь стала совсем мрачной после того, как он унаследовал ран.

— Должна признать: я рада, что он делает все возможное для уничтожения бандитов.

— О, проклятые неотесанные хамы. Я ненавижу их! Искренне надеюсь, что ты убила нескольких, когда они атаковали ваш караван.

— Послушать тебя сейчас — так можно принять за одного из людей гвербрета.

— Пожалуйста, не будь грубой, — Огверн положил пухлую руку на огромную грудь примерно там, где должно находиться сердце. — Бандиты — это кровожадные олухи, которые шляются по дорогам и заставляют честных людей нанимать охрану. Если бы не они, настоящий вор мог бы ловко и незаметно подобраться к каравану. Именно так и делают настоящие дела. Кроме того, грабители не станут платить мне налоги.

— Ого! Стало быть, они — настоящий шип у тебя в боку!

Огверн фыркнул, изображая обиду. Джилл начала понимать, что он хочет получить от нее нечто не менее сильно, чем она от него.

— Любопытно, — сказал он наконец. — Я, конечно, слышал, что караван идет из Йира Аусглин. Предполагаю, что в Маркмуре вы не были.

— Я провела там пару дней. А что?

Мгновение он хмурился, глядя в свою кружку.

— Ну, — молвил наконец. — Вероятно, серебряного кинжала не интересуют кражи драгоценностей.

Сердце Джилл забилось от возбуждения.

— Ни в малейшей степени, — ответила она. — Я знаю, что мы считаемся двоюродными братьями воров, но все же кузен — не то же самое, что родной брат.

— Именно так. Видишь ли, до меня доходили кое-какие интересные новости из Дэверри. Предполагалось, что один парень должен был отправиться в Йир Аусглин с очень большим мешком украденных драгоценностей. Кстати, по слухам, он — полный болван. Он пытается выдать себя за купца, а на его коне узда, подходящие гвербрету, — и, кстати, боевое седло.

Джилл прилагала огромные усилия, чтобы скрыть жгучий интерес к разговору.

— Если камни все еще находятся в Йире Аусглин, то это не мое дело, — продолжал Огверн задумчиво. — Но несколько умных ребят пытались там найти этого так называемого купца — конечно, чтобы освободить его от непосильного груза. Они проследили за ним до реки Лит, и — пуф! Там он исчез. Просто колдовство какое-то!

— Поэтому ты задаешься вопросом, не мог ли он пробраться на вашу территорию. Должно быть, вещи, которые он вез, не имеют цены, раз за ним охотятся все воры в королевстве.

— Они очень ценные. Говорят, камни принадлежали самому королю.

— Но как кто-то мог украсть у самого короля?

— Хороший вопрос, серебряный кинжал, на самом деле хороший вопрос. Я только повторяю то, что слышал. Один из этих камней — рубин величиной с ноготь твоего большого пальца. Ты знаешь, сколько стоит такой камень? Предполагается также, что там есть опал размером с грецкий орех. Обычно опал стоит не больше других драгоценных камней, но камень такого размера встречается достаточно редко.

— В Маркмуре я слышала разговоры о каком-то перстне с сапфиром. Как ты думаешь, он мог быть из той же партии?

— Вполне, — глаза Огверна ярко блестели среди складок жира. — А что ты слышала?

— Предполагается, что перстень проклят, — Джилл быстро подбирала слова, пытаясь изложить сведения о камнях, обладающих двеомером, в понятных Огверну терминах. — Говорили, будто он посылает мысли прямо тебе в сознание. Да, и еще кое-что насчет того, как он выглядит… А, да. Иногда это просто сапфир, а иногда он светится и переливается.

— А теперь послушай: никогда не смейся над проклятыми камнями. За мою долгую, драгоценную жизнь через мои руки прошло много камней, и ты удивишься силе, которой обладают некоторые из них. Они действительно живут своей жизнью. Как ты думаешь, почему люди так ценят их? — Он замолчал, постукивая пальцами по столу. — Проклятый камень, говоришь? Это кое-что объясняет. Пара умных ребят в Дэверри на самом деле попыталась обокрасть того, с камнями, но они оба плохо закончили, так и не добившись успеха. Один разбился насмерть, выпав из окна, когда пытался забраться в него, словно кто-то взял и толкнул его — так сказал его напарник. И я не знаю, что случилось с другим.

«Искаженные Дикие заставили его поскользнуться и скинули в реку», — чуть не крикнула Джилл вслух.

— Что-то не так? — резко спросил Огвен. — Ты побледнела.

— О, ничего, ничего. Я все еще не отошла от долгой езды.

Постепенно таверна наполнялась людьми. По нескольку за раз ничем внешне не привлекательные молодые люди заходили в дверь, брали кружки эля и тихо останавливались в тени. Большинство из них, судя по следам краски на руках, были честными учениками и подмастерьями, которые заглянули выпить по кружке эля, пока жены их хозяев готовят ужин. Некоторые с большим интересом наблюдали, как возле очага тощий владелец гостиницы снимает с вертела кур.

— Останься поужинать, — предложил Огверн Джилл. — Еда здесь гораздо лучше, чем в «Бегущей лисе». Известно, что тамошняя кухарка ковыряет в носу, когда помешивает жаркое.

Здесь и впрямь кормили куда вкуснее, чем ожидала Джилл. Хозяин принес ей половину курицы и свежего хлеба, а для Огвена — поднос с целой птицей и круглой буханкой.

Некоторое время спустя молодой человек с бородавками, которого Джилл поймала в переулке, проскользнул внутрь. Огверн повелительно махнул ему куриной ножкой.

— Джилл, это мой сын, мой единственный ребенок — к сожалению, о, увы и ах! — Огверн повернулся к парню. — Бокк, это Джилл. Надеюсь, между вами не осталось никаких недоразумений?

— С моей стороны — нет, — сказала Джилл.

— И никаких с моей, — Бокк легонько поклонился ей.

Джилл внимательно осмотрела его. Хотя он был стройным, тонким, она все же улавливала определенное сходство юноши с отцом, в особенности в форме маленьких глазок и носа. Бокк нагнулся и взял у Огверна кусочек курицы.

— Послушай, Джилл, — заговорил Бокк. — Поскольку ты была в Йире Аусглин…

— Мы это как раз обсуждали, — вставил Огверн. — Она…

Кто-то громко и сильно постучал в дверь. Хозяин бросился ко входу, некоторые из посетителей невольно метнули взгляд в окно. Владелец гостинцы выглянул наружу и покачал головой. Все расслабились.

— Значит, это не стражники гвербрета, — прошептал Огверн Джилл.

Хозяин отступил на несколько шагов назад, впуская высокого широкоплечего мужчину в простых серых бриггах и темной от пота рубашке, перехваченной широким поясом, на котором висел меч в дорогих ножнах. Его легкая, осторожная походка подсказала Джилл, что он весьма недурно владеет этим мечом. Когда новый посетитель подошел к столу Огверна, Бокк поспешно сбежал в тень. Джилл отлично понимала парня. Никогда раньше она не видела таких глаз, как у этого незнакомца, — они были голубыми, как лед, и абсолютно холодными, словно он за свою жизнь видел столько отвратительных вещей, что в нем не осталось никаких эмоций, — кроме презрения. Джилл машинально опустила руку на рукоятку меча. Заметив этот жест, незнакомец улыбнулся, едва дернув тонкими губами.

— Э… добрый вечер, — поздоровался Огверн. — Как я понимаю, ты хочешь поговорить со мной?

— Возможно. Это зависит от того, есть ли что сказать серебряному кинжалу.

Его голос не был особенно неприятным, просто холодным и сухим, но Джилл содрогнулась, когда он повернулся к ней.

— Не думаю, что мы встречались, — заметила она.

— Нет, не встречались. Но, как я понимаю, у тебя имеется украденный драгоценный камень. Я заплачу тебе за него золотом.

Джилл осознавала, что Огверн наблюдает в приятном удивлении, словно думает о том, как чуть раньше она обманула его.

— Ты ошибаешься, — сказала Джилл. — У меня нет камней на продажу. Впрочем… Что, по-твоему, у меня имеется?

— Опал. Довольно большой опал. Я знаю, что вы, воры, обычно торгуетесь, но обещаю: я заплачу тебе гораздо больше, чем любой ювелир, занимающийся скупкой краденого. Камень лежит в кошеле, висящем у тебя на шее. Вынимай.

— Если бы у меня был этот опал, то я продала бы его тебе и никому другому, — Джилл почувствовала, как какая-то сила заставляет ее произносить эти слова. — Но единственная драгоценность, которая у меня есть, — это брошь в форме кольца.

Незнакомец прищурился. Джилл вынула кошель, открыла его и извлекла из него… брошь в форме кольца! Она точно знала, что брошь окажется там. Брошь была довольно простой — латунной, украшенной стекляшкой, но странно легкой, несмотря на размер.

— Не надо шутить со мной, девушка! — рявкнул незнакомец.

— Клянусь тебе, что это — единственная драгоценность, которая принадлежит мне.

Незнакомец склонился над столом и уставился прямо ей в глаза. Пронзительный взгляд как будто проникал в саму ее душу.

— Это правда единственная драгоценность, которая тебе принадлежит?

— Да, — она обнаружила, что ей очень трудно говорить. — Эта — единственная.

Казалось, его глаза потемнели, и она почувствовала, что он пытается проникнуть ей в душу еще глубже. Приложив волевое усилие, Джилл вырвалась из этого плена, тряхнула головой и взяла в руку кружку, готовая выплеснуть эль чужаку в лицо, если он снова попытается пробовать на ней свои трюки. Искренне недоумевая, незнакомец огляделся.

— В чем дело? — рявкнул Огверн. — Ты же видишь, Джилл говорит тебе правду.

— Я знаю это, жирный свин! Камень у тебя? Ты знаешь, где он?

— Какой еще камень? — Огверн отложил куриную ножку и вытер руки о рубашку. Джилл заметила легкое свечение, свидетельствовавшее о том, что у него в ладони зажат кинжал. — А теперь послушай. Ты не имеешь права врываться в честную гостиницу и вести себя здесь таким образом. Будь добр, скажи, что тебе надо, и мы посмотрим, не можем ли помочь.

Незнакомец колебался, сверля Огверна взглядом.

— Очень хорошо, — выговорил он наконец. — Я ищу совершенно определенный опал, величиной с грецкий орех, но идеально отполированный. Я хочу купить его. Даже не пытайся мне говорить, что ты про него не слышал. Такие новости распространяются быстро.

— Именно. Не стану врать. Последнее, что я слышал, — он в Йире Аусглин. Если бы он находился где-то в Каме Пекле, то я бы знал. Но его здесь нет. Я сам не прочь взглянуть на него.

И снова незнакомец колебался, озираясь по сторонам своими холодными глазами.

Несмотря на то, что он хорошо держал себя в руках, Джилл улавливала отзвуки страха. Она слышала этот страх столь отчетливо, что поняла: когда незнакомец смотрел ей в глаза, он установил между ними некую связь.

Это вызывало в ней такое отвращение, словно она запустила руку в нору, полную пауков.

— А теперь послушай, ты, — обратился незнакомец к Огверну. — Камень должен находиться на пути в дан Хиррейд. Когда он тут окажется, наложи на него свои жирные лапы, а после продай мне. Я хорошо заплачу тебе. Именно я должен получить его, иначе ты умрешь. Понял?

— Господин хороший! Все, что я хочу от камня, — это прибыль, а поскольку ты предлагаешь мне хорошую прибыль, то определенно получишь камень. Нет необходимости угрожать.

— К тебе вполне может обратиться кто-то еще. Понял? Продашь камень другому — и я вспорю тебе брюхо и выпущу часть топленого свиного жира. Ты еще будешь умолять меня убить тебя.

Спокойствие, с которым он произносил эти слова, ясно давало понять: угроза — настоящая. Сам Огверн и все его подбородки задрожали, когда он кивнул.

— Время от времени я буду возвращаться, чтобы проверить, нет ли у тебя камня. Побереги его для меня. Он должен скоро появиться.

Незнакомец презрительно повернулся к своему собеседнику спиной и вышел, захлопнув за собой дверь. Бокк пытался что-то сказать, но только хватал ртом воздух.

— Клянусь адом, — прошептал Огверн. — Неужели я в самом деле это видел?

— Боюсь, что да, — ответила Джилл. — Надеюсь, он не остановился в «Бегущей лисе». Я не хочу возвращаться туда только ради того, чтобы встретить его в таверне.

— Это мы легко выясним. Бокк, возьми пару ребят. Не надо рисковать, следуя за ублюдком. Просто поспрашивайте.

— Кто-то должен был его видеть, — заметил Бокк. — Готов поспорить: он сильно выделяется в толпе.

С парой друзей Бокк вышел через окно на задний двор. Огверн вздохнул и задумчиво уставился на остатки птицы.

— Я потерял аппетит, — признался он. — Хочешь курицы, Джилл?

— Нет, спасибо. Так у тебя больше нет аппетита? Вот так чудо!

— Пожалуйста, не надо грубостей, — он положил руку на свое драгоценное оскорбленное сердце, одновременно убирая кинжал в ножны. — Человек может вытерпеть только определенное количество оскорблений. Топленый свиной жир? Ха!

Бокк вернулся спустя час. Он выглядел еще более воровато, чем обычно, лицо его сильно побледнело. Он сообщил Огверну, что несмотря на усиленные поиски, они не нашли ни следа незнакомца.

— Ты что, спятил? — выплюнул Огверн. — Дан Хиррейд не такой уж и большой.

— Знаю, но его здесь нет, и никто не видел, как он заходил. Вообще — ничего. И вот еще одна, черт побери, странная вещь. Один раз мы заметили его, когда он шел к городской стене. Затем он завернул в переулок и… просто растворился. Папа, клянусь! Он исчез.

— О, клянусь розовыми задницами богов! — слабым голосом простонал Огверн. — Давайте молиться, что бы этот камень подвернулся поскорее! Возьмем у ублюдка проклятое золото и навсегда расстанемся с ним.

Вскоре после этого Джилл отправилась назад в свою гостиницу. Она шла быстро, держалась близко к стенам домов, постоянно оглядывалась и перед тем, как войти, остановилась перед дверью, чтобы удостовериться, что незнакомец не ждет ее.

Оказавшись у себя в комнате, Джилл заперла дверь и ставни изнутри. Она спала, положив меч на пол рядом с собой, и ничто не побеспокоило ее. Разве что сновидения: отрубленные головы, темные пещеры и глаза незнакомца, неотрывно глядящие на нее.

Родри провел этот день в яростном нетерпении. Джилл была одна и в опасности, а он остался в няньках с раненым купцом и его вонючими мулами — к этому обязывала его честь охранника. Поскольку он дал слово Серилу, что проводит караван до города, то обязан был оставаться с ним, пока Серил не сможет ехать верхом.

Ближе к полудню умер раненый бандит. Родри помог похоронить его, чтобы хоть чем-то занять себя. Наконец, примерно за час до заката, вернулся патруль.

— Мы следовали за ними до Йира Аусглин, — сообщил капитан. — Я не могу пересекать границу без особых полномочий, поэтому нам придется подождать, пока их светлость не пришлет нам послание.

— Молю об этом всех богов в Других Землях и надеюсь, что оно придет поскорее.

Послание пришло гораздо быстрее, чем ожидалось. Когда патруль садился ужинать, Комин привел пятьдесят человек с запасными лошадьми. В суматохе Родри было легко выскользнуть. Ему совершенно не хотелось, чтобы Комин узнал его. За отсутствием более хорошего укрытия он отправился в домик, который служил кухней. Слуги в суматохе готовили еду на пятьдесят вновь прибывших, которых не ждали. Они даже не заметили наемника, стоявшего за углом, возле очага. Огонь развели посильнее и поставили жариться куски свинины. Угли шипели, когда с мяса капал жир.

Родри смотрел на пляшущие языки пламени и проклинал свой вирд. Вот он здесь, прячется от человека, которого уважает и который когда-то почитал его. Золотые языки пламени, играя, насмехалась над ним. Они то взлетали почти до потолка, то вдруг опадали. Не так ли и человеческая жизнь — сегодня полная славы, завтра тлен и ничто? В горящих углях, казалось, возникали картины, и Родри словно видел в них Аберуин и его любимый дан Каннобейн.

Родри подумал о Невине и внезапно почувствовал, как у него по спине пробежал холодок. Он действительно увидел Невина — точнее, четкий образ лица, которое плавало над огнем. В его сознании прозвучал голос старика:

«Ты не спятил, парень. Я на самом деле разговариваю с тобой. Отвечай мне мысленно.»

«Ладно. Но что все это значит?»

«Нет времени объяснять. Наши враги могут услышать нас. Но ты должен добраться до дана Хиррейд. Джилл угрожает серьезная опасность. Отправляйся завтра на рассвете.»

«Что? Я уеду сегодня вечером!»

«Нет! — образ Невина стал мрачным. — Тебе небезопасно путешествовать в ночное время одному. Ты слышишь меня? Подожди до рассвета и тогда отправляйся!»

«Конечно, отправлюсь! О, боги, с ней даже нет ее гнома.»

«Что? Что ты имеешь в виду?»

«Маленькое существо исчезло где-то в пути. Джилл это очень беспокоило.»

«Разумеется, это должно было ее беспокоить. Я займусь этим вопросом.»

Внезапно образ исчез. Родри поднял голову и увидел, как на него гневно смотрит слуга.

— Тебе что-то нужно, серебряный кинжал? — осведомился он.

— Ничего. Я не буду тебе мешать.

Выходя из кухни, Родри боролся со своей честью. Несмотря на данное Серилу слово, он знал: Джилл — единственное в мире, что способно заставить его нарушить клятву. Его настроение стало еще хуже, когда, пересекая погруженный в темноту двор, он заметил краем глаза легкое движение. Родри резко повернулся, его рука направилась к рукояти кинжала — но там ничего не оказалось. Тусклый свет лился из открытой двери кухни, и снова ему показалось, как в тени что-то движется.

Родри достал кинжал и сделал осторожный шаг вперед. На короткое мгновение ему почудилось, что он видит крошечную фигурку, смутно напоминающую человеческую, но тем не менее глубоко чужеродную. Она пряталась в тени и улыбалась ему. Затем существо исчезло.

Уж не сходит ли Родри с ума? Этого только не хватало! У них с Джилл и без того забот по горло.

Вот уже несколько дней временами Невин задумывался: почему серый гном не пришел к нему? Однако он предполагал, что преданное существо просто боится оставить Джилл.

Теперь он мог догадаться, что гном пострадал от мастера черного двеомера. Этой ночью Невин разбил лагерь у дороги в Йире Аусглин. Огонь весело горел, и им можно было пользоваться для дальновидения. Невин возблагодарил богов, которые заставили Родри подойти к очагу и начать любоваться пламенем. Хотя у Родри не было настоящего таланта, эльфийская кровь делала его восприимчивым к двеомеру, который направляли на него извне. Именно по этой причине Невин тревожился о нем так же сильно, как и о Джилл.

Невин уверенно сосредоточился на своей задаче, заставив себя на время отринуть беспокойство. Когда он призвал Диких, они тут же собрались вокруг толпой. Это были тучный желтый гном, голубые лешие, серые гномы, сильфы, подобные загустевшим в воздухе кристаллам, и прыгающие в огне саламандры.

— Вы знаете своего маленького брата, который следует за Джилл по королевству?

Они закивали крошечными головками.

— И знаете плохого человека, которого я преследую? Боюсь, он захватил вашего маленького брата в плен.

Он услышал тихий отзвук страдальческого стона.

— Попытайтесь найти его, но держитесь подальше, очень-очень далеко от плохого человека. Вы меня слышите? Будьте очень осторожны.

Внезапно они исчезли. Невин смотрел в костер и думал о Джилл. И тут же увидел ее. Она сидела в грязной таверне рядом с очень тучным мужчиной. Несмотря на все попытки Невин не смог привлечь ее внимание. Не в его власти было заставить ее посмотреть в огонь. Однако Невин чувствовал, что она испугана, и это не придавало ему уверенности. Наконец он прервал видение, встал и начал беспокойно ходить взад-вперед.

Вскоре вернулись Дикие. Они улыбались и победно плясали. Невин быстро пересчитал их, чтобы удостовериться, что все они в безопасности.

— Насколько я понимаю, вы его нашли.

Потирая живот, желтый гном шагнул вперед и утвердительно кивнул. Когда он поднял большой и указательный пальцы, показывая что-то маленькое и квадратное, Невин с легкостью догадался, что имеет в виду гном.

— Плохой человек привязал его к камню.

Гном кивнул.

— А теперь трудная часть, друзья мои. Я должен знать, где находится камень. Он все еще у плохого человека?

Когда гном показал «нет», Невин вздохнул с облегчением. Гном показал на красное лицо саламандра.

— Это красный камень.

Дикие изобразили сложную пантомиму, гримасничая и размахивая руками. Невин наконец понял все, что они могли ему сообщить. Элементарный дух гнома посажен в рубин, украденный у самого короля. Мастер черного двеомера передал его бандиту с рыжими волосами, а бандит повез его в город для продажи. Название города было сложным. Шарада выглядела так: один леший проехался на плече гнома, в то время, как другие показывали что-то большое.

— Маркмур! Большая лошадь!

Они закружились в танце вокруг Невина, затем исчезли.

Чувствуя легкую усталость от всех этих игр в загадки, Невин снова сел у костра. Это было как раз в стиле мастера черного двеомера — посадить дух в камень, а затем передать камень кому-то другому, кто ничего не знает о подобных вещах, и таким образом навечно заточить бедное существо в ловушке. К счастью, Невин доберется до Маркмура к полудню завтрашнего дня.

— А затем дальше в Кам Пекл, — сказал он огню. — Хорошо, что я знаю более быстрые пути через эти горы, чем жалкий перевал.

Родри не выбирался из конюшни и даже спал там и таким образом ухитрился не попасться на глаза Комину. После того, как капитан и его усталые подчиненные разместились в казармах, Родри направился назад в брох, где Серилу предоставили, комнату на втором этаже. Купец не спал и тупо смотрел на свет свечи, танцующий в комнате.

— Добрый вечер, господин хороший, — обратился к нему Родри. — Я пришел просить у тебя одолжения. Я знаю, что поклялся остаться с тобой, но один из людей гвербрета принес мне послание от Джилл. Она в беде.

— В таком случае ты, конечно, должен уехать завтра, — со вздохом Серил приподнялся на локте и осмотрел комнату. — Видишь кошелек, лежащий на моем плаще? Он твой, серебряный кинжал. Прими мою благодарность. Если бы не ты, то я был бы уже мертв.

Родри взял деньги.

Когда он покидал комнату, то понял, что соврал Серилу, и что это была первая ложь в его жизни. Он начал думать, как серебряный кинжал. На него нашел такой черный хиррейд, что он чуть не расплакался.

Этой ночью Родри было трудно заснуть. Поскольку он намеревался добраться до дана Хиррейд к закату следующего дня, то тщательно продумал каждый свой шаг. Хорошенько отдохнули и Восход, и тот конь, на котором Родри прибыл сюда. Пересаживаясь с одного животного на другое, он сможет ехать достаточно быстро. Если гнедой мерин устанет слишком сильно, то Родри, возможно, обменяет его на другую лошадь в дане какого-нибудь лорда.

На следующее утро Родри проснулся от шума дождя. Несмотря на непогоду, Родри тронулся в путь. Ради Джилл он готов был ехать мокрым. Однако он не смог развивать высокую скорость. Медленно пробираясь по грязной дороге и расплескивая воду, он проклинал судьбу и думал о том, что вряд ли это простая неудача. Наверняка тут замешано что-то еще. Если кто-то хочет помешать ему добраться до города к закату, то лучшего способа не найти.

— Это должно замедлить продвижение вонючего серебряного кинжала, — поднимая голову, заметил Аластир. — Дорога стала ужасной, быстро по ней не проедешь.

— Отлично, учитель. Значит, я смогу захватить его далеко от города, — сказал Саркин. — Ты уверен, что мне не следует просто убить его? Знаю: он владеет мечом лучше меня, но зато я могу околдовать его и замедлить движения.

— Я испытываю искушение сказать тебе, чтобы ты так и сделал и убрал его с нашего пути, но Старец приказал мне оставить его в живых.

Конечно, с подобным приказанием не поспоришь. Саркин почувствовал, как страх сжал его ледяной рукой. Хотя он старался не терять надежды, каждый день приближал их к провалу, который означал смерть: от рук двеомера Света или от рук ястребов их собственного Братства, которые никогда подолгу не терпели слабых. Каждый день без камня — это новый шаг к катастрофе. Аластир выглядел изможденным, словно его тоже беспокоили неприятные мысли.

— Камень вполне может оказаться у Родри, — сказал Аластир. — В конце концов они с Джилл путешествуют вместе; вещи постоянно перекладываются из одного седельного вьюка в другой, с одного места на другое. Если бы я только мог через дальновидение рассмотреть саму проклятую вещь! Теперь мы знаем, что какое-то время камень находился у Джилл. Дикие в этом не сомневались. Если его нет у Родри, то мне просто придется снова призвать Диких, но, боги, это чертовски опасно, когда Мастер Эфира ведет за мной наблюдение.

— Опасно. Насколько мы знаем, камень выпал из ее вещей во время той схватки с бандитами.

— Именно так. В первую очередь отправляйся к нашему толстому вору, а затем выходи на длинную дорогу за серебряным кинжалом. Если все прочие планы не сработают, я сам проберусь в город и попытаюсь околдовать Джилл. Я забыл, что у нее должен быть талант к двеомеру.

— И к тому же сильный. Она отмахнулась от меня, как от мухи.

Аластир снова уставился в огонь. Саркин оседлал коня, велел Гану хорошо следить за Камделем, а затем покинул лагерь и направился сквозь вызванный двеомером дождь к дану Хиррейд.

Со стороны гор, где находился Невин, погода оставалась ясной и теплой, и Мастер Эфира добрался до Маркмура задолго до полудня. Поскольку он знал всех оружейников в королевстве, которые служили серебряным кинжалам — а этот род мастеров, как правило, также имел дело с ворами — то безошибочно обратился в маленькую, довольно убогую лавку, расположенную, с восточной стороны города. Прямо под грязной крышей висел знак, на котором красовалось выцветшее изображение серебряного кубка. Когда Невин открыл дверь, над головой зазвонили серебряные колокольчики, и Гедрик вышел из внутреннего помещения приветствовать посетителя. Это был худосочный человек с огромными руками, почти полностью облысевший.

— Неужели это старый Невин! — воскликнул он с улыбкой. — Что привело тебя ко мне, травник?

— Украденное имущество, которое ты получил.

Гедрик побледнел.

— Не трать мое время! — прикрикнул на него Невин. — Я не собираюсь сдавать тебя закону, если ты просто отдашь мне рубин.

— Квадратный, большой, как ноготь?

— Именно этот. Я догадался, что он пройдет через твои руки.

— Ты прав. Если бы я знал, что он твой, то даже не прикоснулся бы к нему.

— Он не мой. В любом случае я очень рад, что он у тебя. Ты его уже резал?

— Собирался сегодня во второй половине дня, чтобы сделать его немного менее узнаваемым. Проклятая необходимость портить такой великолепный камень! Знаешь ли, я за него очень много заплатил.

— Здесь тебе не повезло. Хочешь добавить свою правую руку к уже заплаченной сумме? А, вижу, что не хочешь. Неси его. Времени мало.

Когда Гедрик протянул Невину огромный рубин, Невин положил его на ладонь. Открыв третий глазной увидел слабый кристаллический узор силовых линий и пойманный внутри дух.

— Спасибо, — поблагодарил мастера Невин. — Надеюсь, ты помнишь, что честность стоит дороже драгоценных камней?

— Да уж. Э… предполагаю, ты не можешь мне рассказать, в чем тут дело?

— Ты абсолютно прав. Не могу. Всего хорошего, добрый мастер.

Сжимая в руке рубин, Невин вышел из лавки. Он остановился возле своей лошади, быстро огляделся и удостоверился, что поблизости никого нет. Старик открыл ладонь и уставился на рубин.

Камни кое-чем отличаются от по-настоящему неодушевленной материи — такой, как земля или кожа. Кристаллическая структура придает драгоценным камням очень туманное, совсем элементарное, зачаточное сознание, и двеомермастер высокого класса, который прошел необходимое обучение, может влиять на него. Это влияние — тонкая вещь. Нужно заставить камень вибрацией отвечать на определенную человеческую эмоцию. Таким способом двеомермастеры, например, делают талисманы для храбрости. Те, кто подготовлен очень хорошо, могут заставить камень вибрировать в точном соответствии с определенным элементарным духом, и в результате камень втягивает в себя элементаль, который оказывается заточен в кристаллической структуре, как в капкане. Освободить из камня пленный дух — очень трудный процесс, но для Невина это была работа одной минуты. Следовало убедить камень отпустить своего обитателя, который не хотел в нем жить. Невин увидел, как силовые линии в рубине поблекли и погасли, и вот уже серый гном хватает его за ноги и смотрит вверх, его личико выражает радость и благодарность.

— А теперь иди, маленький брат, — прошептал Невин. — И никогда больше не приближайся к тому плохому человеку. Возвращайся к Джилл. Ей тебя не хватает.

Гном в последний раз обнял его и исчез. Невин опустил рубин в кошель, висящий у него на шее, сел на лошадь, взял за веревку другую и быстро покинул город. Хотя у него осталось совсем мало припасов, он решил не покупать провизию, потому что знал место, где это можно сделать куда лучше, чем в Маркмуре.

Когда город остался далеко позади, Невин свернул с основной дороги и направил лошадь на север, прямо в предгорья. Несколько часов он пробирался по узким тропам среди сосен. Горы становились все круче, а камни и щебень загромождали дорогу.

Наконец он добрался до места, где на поверхность выходила светлая скальная порода. Над ним высилась сплошная каменная стена высотой несколько сотен футов. Кругом лежали огромные валуны, словно разбросанные гигантской рукой. Невин спешился и провел лошадей между ними. Путешественник оказался у основания скалы. Много лет прошло с тех пор, как он проезжал этим путем. Некоторое время он внимательно рассматривал все выступы и впадины.

Наконец неровности и шероховатости сложились в правильный узор, и Невин надавил на памятные точки. Сам он ничего не слышал, однако мог представить себе огромный колокол, со звоном поворачивающийся внутри скалы. Невину пришлось ждать. Он не на шутку волновался, пока тянулись минуты ожидания. Наконец он услышал наверху царапающий звук и поднял голову. Открылся каменный ставень и появилось недоверчивое бородатое лицо.

— Тарко! — окликнул его Невин. — Мне нужно воспользоваться вашей дорогой, если ваш народ разрешит.

— И когда мы отказывали Мастеру Эфира? Отойди немного назад, я открою дверь.

Невин увел лошадей с дороги, и Тарко снова исчез внутри. Через несколько минут начали падать мелкие камушки, пыль закрыла поверхность скалы, как облако дыма. Со скрежетом и грохотом огромная дверь, ведущая в гору, раскрылась. Держа в руке лампу, Тарко поманил Невина внутрь. Он был высоким для карлика, примерно пяти футов ростом, с сильно развитой мускулатурой и седой, аккуратно подстриженной бородой.

— Много лет тебя не видели, лорд, — заметил он, когда Невин заводил нервничающих лошадей в туннель. — Теперь мы очень редко пользуемся этой дверью, ведь твои соплеменники живут так близко. Тебе повезло. Несколько ребят отправились на охоту, поэтому я находился здесь, чтобы впустить их обратно.

— Ты не можешь себе представить, как я благодарен судьбе за то, что ты оказался здесь! Мне нужно как можно быстрее добраться до дана Хиррейд.

— Большая дорога идет практически по прямой.

Так оно и было. Двадцать пять миль — и горы останутся позади. Дорога приведет Невина к месту, от которого до города останется всего тридцать.

— К тому времени, как я выйду, эти лошади будут валиться от усталости, — заметил Невин.

— Оставь их нам и возьми пару наших.

— Спасибо. Тогда я смогу ехать и всю ночь.

Невин сел в седло и, махнув Тарко, тронулся с места.

Стук копыт эхом отдавался под высокими арочными сводами туннеля, выложенного каменными блоками и освещенного фосфоресцирующими грибами и мхом. Вскоре Невин доберется до одной из огромных пещер, где вентиляционные шахты впускают внутрь солнечный свет. Там он сможет купить достаточно еды, чтобы ему хватило на дорогу.

Из-за усыпляющего стука дождя по крыше Джилл проснулась поздно. Некоторое время она лежала в кровати и размышляла, спускаться ли ей в таверну. Она знала, что ее ждет ужасный, скучный день, полный опасностей, подобный пешему переходу навстречу сражению. В сознании она все еще видела холодные глаза угрожавшего ей незнакомца. Наконец девушка встала и оделась. Она как раз застегивала пояс с мечом, когда появился ее гном.

— Благодарю всех богов!

Когда Джилл раскрыла объятия, гном бросился к ней, подпрыгивая, чтобы обнять ее за шею своими худыми ручками. Она крепко прижимала его к себе и качала, как младенца, в то время как у нее по щекам катились слезы.

— Ты, маленький звереныш, я так испугалась! Я боялась, что с тобой случилось какое-то несчастье.

Он отлепился от Джилл, посмотрел на нее и кивнул с самым серьезным видом.

— Случилось что-то ужасное?

Гном снова прижался к ней и задрожал.

— Мое бедное маленькое существо! Благодарение богам, что ты теперь в безопасности. Но как же ты спасся от той опасности?

Он отвернулся, очевидно раздумывая, как бы ей это показать.

«Его спас Невин, тупица, кто же еще?»

— Послушай, мерзкий камень! Не смей меня оскорблять! Если бы не ты, то я не оказалась бы по самую шею в этой куче дерьма.

«Знаю, но я того стою.»

— Ублюдок.

«Если ты намерена так себя вести и впредь, то будь я проклят, если еще хоть что-то скажу тебе.»

Джилл была так счастлива снова видеть гнома, что ее совершенно не беспокоило, будет ли с ней разговаривать наделенный двеомером камень. Она долго сидела на полу с гномом на коленях и ласкала его. Когда он все-таки ушел, то сделал это медленно, словно страшно не хотел покидать ее. Гном исчезал по частям. Постепенно он стал прозрачным. Затем в воздухе мелькало еле заметное темное пятно, от которого вскоре ничего не осталось.

Улыбаясь от счастья, Джилл отправилась вниз в таверну, чтобы получить тарелку подозрительно слипшейся овсяной каши. Она медленно ела, приглядываясь, нет ли в каше сваренных долгоносиков, когда зашел Бокк. Он лениво прогулялся мимо ее стола, мазнул по ней взглядом, словно никогда раньше ее не видел, затем прошептал себе под нос:

— «Красный дракон».

Джилл забрала плащ и поспешила по моросящему дождю в гостиницу «Красный дракон», где нашла бледного, потного Огверна, который сидел на своем обычном месте. Его огромные ручищи так сильно дрожали, что ему приходилось поднимать кружку с элем ко рту обеими ладонями.

— Что случилось? — спросила Джилл.

— Ты помнишь человека, который появлялся тут прошлым вечером? Так вот, он вернулся. Зашел сюда менее часа назад, нахально и дерзко, и уселся за мой стол без спроса или извинения. Если я не найду для него опал, заявляет он, то он сделает из меня свиные сосиски! Какая наглость!

— Наглость и еще раз наглость! Ему должно быть очень нужен этот опал. Ведь он сильно рискует, приходя сюда при свете дня.

— О, сомневаюсь, что он чем-то рискует, — Огверн сделал паузу, чтобы для успокоения хлебнуть эля. — Вот тут есть некая странность. Я знаю, Джилл, что мои слова покажутся тебе бредом сумасшедшего, но клянусь моим собственным толстым, но драгоценным задом, это так. Когда он ушел, я решил проследить за ним. Это не представляло трудности, потому что улица была полна людей и он прямо пошел по ней, даже ни разу не оглянувшись. И вот он себе идет, я следую за ним на приличном расстоянии. Он спускается прямо к общинным выгонам у реки. Ты знаешь место у моста, где растут березки?

— Да.

— Ну, он заходит в эту рощицу и исчезает. Я хочу сказать, что он на самом деле исчезает! Он заходит туда, а я жду. И жду, и жду. Я не видел, чтобы он выходил, а березовые рощи совсем не такие густые, как ореховые, ну, ты сама знаешь. Наконец я захожу в рощу. А его там нет.

— У тебя расшатались нервы. Ты, вероятно, просто пропустил его.

— Да занимал бы я то положение, которое занимаю, если бы мог не заметить человека при свете дня? И не надо говорить мне, что я старею. Это будет очень грубо.

Джилл содрогнулась от страха, внутри у нее все похолодело. «Этот незнакомец, вероятно, обладает двеомером», — подумала она. Джилл знала, насколько опасным может быть двеомер в руках сумасшедшего. А теперь она столкнулась с человеком, который скорее всего использует его для злых целей.

— Я хочу нанять тебя, — продолжал Огверн. — Охранять меня, такого толстого и драгоценного. Мой кинжал не защитит меня от этого человека, а если рядом со мной будет меч, то пусть этот меч лучше держит кто-нибудь другой. Серебряная монета за вечер, серебряный кинжал.

— Договорились. Хотя у этого незнакомца глаза, как у демона, готова поспорить: кровь у него течет, как у любого другого человека.

— Давай искреннее надеяться, что он не зальет этой кровью весь мой пол. Уф! Как я ненавижу все эти жуткие угрозы.

На закате все еще шел дождь, а Родри находился в двадцати милях от дана Хиррейд. Помня предупреждение Невина о том, что ему не следует путешествовать ночью, он предложил фермеру пару медяков за право переночевать у него в коровнике. Еще за два медяка жена фермера подала ему миску жаркого и кусок хлеба. Родри с благодарностью принял еду и поужинал с семьей за длинным деревянным столом перед очагом. Серая солома на полу пахла свиньями, а фермеры ели грязными руками и не сказали ни слова ни друг другу, ни Родри, пока не запили водянистым элем последнюю крошку, но, к своему большому удивлению, Родри был рад их обществу.

Закончив трапезу, он некоторое время оставался с ними, слушая разговоры о тяжелой завтрашней работе, и смотрел в огонь. Родри одновременно и боялся и надеялся получить еще одно послание от Невина. Но послание так и не пришло.

Внезапно собаки соскочили с соломы и с лаем и рычанием бросились в открытый дверной проем. Фермер бросил взгляд на меч Родри.

— Кажется, мы рады тебе куда больше, чем я предполагал. Выйдешь со мной, серебряный кинжал?

— С радостью.

Фермер схватил смолистый факел, сунул его в огонь, чтобы зажечь, затем поспешил на улицу. Родри следовал прямо за ним, держа меч в руке. У ворот в земляной стене собаки яростно лаяли на стоявшего снаружи человека. Он держал под уздцы коня, и Родри обратил внимание на то, что у него на поясе висит меч. Когда фермер отругал собак, они прекратили лаять, но продолжали рычать и скалиться все то время, пока незнакомец оставался у ворот.

— Что все это значит? — спросил фермер.

— Это тебя не касается, господин хороший, — ответил незнакомец с неприятной улыбкой. — Я просто хочу поговорить с серебряным кинжалом.

Родри почувствовал легкий холодок в животе. Откуда этот человек знал, что он здесь? Незнакомец очень внимательно и как-то по-особенному оглядел его. Родри сразу же понял, что этот человек испытывает к нему сексуальный интерес. Вероятно, сам Родри много раз улыбался так симпатичным девушкам. Он испытал такое отвращение, что отшатнулся.

— Я ищу украденный драгоценный камень, — сказал незнакомец. — Кое от кого в Маркмуре я выведал, что он может быть у тебя.

— Я не вор.

— Конечно, нет, но если у тебя найдется этот опал, я дам тебе за него золотую монету. Это больше, чем ты выручишь у любого ювелира, скупающего краденое.

— У меня с собой нет никаких драгоценных камней.

Незнакомец склонился вперед и уставился ему прямо в глаза. На мгновение Родри почувствовал, что у него затуманилось сознание, словно он выпил слишком много меда.

— У тебя нет никаких драгоценных камней?

— Нет.

Резко кивнув, незнакомец шагнул назад и отпустил его взгляд.

— Значит, их у тебя нет, — сказал он. — Спасибо.

До того, как Родри успел произнести хоть слово, незнакомец сел в седло и уехал. Собаки лаяли, пока он не скрылся из вида. Покачав головой, Родри отвернулся и… так же четко, как только что видел собак, заметил двух крошечных существ, одного желтого и толстого, а другого серого и костлявого. Они внимательно смотрели на него. Когда он уставился на них, удивленно разинув рот, они улыбнулись и исчезли.

Саркин нашел большой деревянный сарай, некогда построенный для пастухов, путешествующих со своими коровами.

Хотя там воняло, внутри было сухо, а возле одной стены имелся очаг. Саркин поставил коня и развел огонь. Когда он подумал об Аластире, лицо учителя тут же появилось над языками пламени. Очевидно, он держался рядом с огнем и ждал новостей.

«У него его нет», — послал Саркин ментальный импульс.

«Я боялся этого, — даже мысли Аластира звучали устало. — Значит, мне придется заставить духов поискать его. Если камень у девушки, то ты должен вернуться в город.»

«Но я не смогу добраться до него сегодня вечером.»

«Конечно, нет. Можно и завтра.»

Образ Аластира исчез. Саркин уже начал вставать, как вдруг увидел еще одно лицо, глядящее на него из огня, — темное лицо с прищуренными глазами. Видение держалось всего мгновение. Изрыгая проклятия, Саркин резко вскочил и бросился прочь от огня — прежде, чем глаза смогли разглядеть, где он находится.

Джилл и Огверн оставались в «Красном драконе» на протяжении всей вечерней трапезы. В то время как Огверн быстро поглощал жаркое, Джилл ела медленно, маленькими кусочками, и думала: не связаться ли с городскими стражниками? Но что она могла сделать? Бежать к гвербрету с болтовней о проклятых камнях и мастерах черного двеомера? Если она попытается это сделать, Блейн, вероятно, прикажет ее арестовать за пьяные выходки и нарушение спокойствия.

После ужина Джилл и Бокк забрали пожитки серебряного кинжала из «Бегущей лисы» и отправились в логово Огверна, который занимал несколько небольших комнат над гостиницей. В одной стояла кровать, в другой — деревянный комод, небольшой столик и две скамьи. Джилл бросила скатку на пол и села на нее, а Огверн все ходил вокруг, зажигая оловянные лампы со свечками внутри, подходил к окну, выглядывал через щель в ставнях, затем с тяжелым вздохом отправлялся назад к очагу.

— О, прекрати, — наконец проговорила Джилл. — Неужели ты думаешь, что наш неприятный друг просто появится из воздуха и вдруг окажется прямо посреди твоей кровати?

— Это меня не удивит, — Огверн со вздохом опустил свою тушу на скамью. — Я очень расстроен. Если бы мне нравилось это занятие, то я бы сам стал серебряным кинжалом.

— Тогда ты мог бы быть гораздо тоньше.

— Пожалуйста, не надо грубить. Человек может терпеть оскорбления только до определенного предела. Ты только подумай — свиные сосиски! Наглость… — Он замолчал, прислушиваясь.

Кто-то поднимался тяжелым шагом по лестнице. Джилл достала меч из ножен и встала. Кто-то постучал в дверь, сделал паузу, снова постучал.

— Я знаю, что ты там, — это был не тот голос, которого они ожидали. — Давай, господин хороший. Открывай. Это может принести тебе прибыль.

Джилл и Огверн обменялись удивленными взглядами.

— Ты кто? — рявкнул Огверн. — Что ты хочешь?

— Просто поговорить с тобой — по деловому вопросу.

Пожав плечами, Огверн отодвинул задвижку и приоткрыл дверь на маленькую щелочку. Джилл услышала резкий выдох, когда посетитель с силой ударил по двери, отшвырнув огромного хозяина, а затем ворвался в комнату и запер дверь за собой.

Это был высокий, стройный человек, его темные глаза казались странно веселыми. Он улыбался, полные губы на смуглом лице приоткрылись. На нем была обычная рубаха поверх бриггов и, казалось, у него нет оружия. Но что-то в его позе — чуть приподнятые локти — заставило Джилл подозревать, что он хорошо вооружен и что оружие скрывается под одеждой.

Она отступила в тень, чтобы лучше следить за руками неожиданного визитера.

— Ты проделал долгий путь из Бардека, господин хороший, — заметил Огверн.

— Да, ты прав. Я ищу драгоценный камень.

Огверн застонал.

— Этот камень ищет половина людей в королевстве. По крайней мере, так мне кажется. Предполагаю, ты имеешь в виду проклятый опал.

— Именно его. Так значит к тебе уже обращались?

— А тебе-то какое дело, господин хороший?

Чужак рассмеялся и взмахнул рукой. Б ней мгновенно оказался длинный нож с тонким «пламенеющим» лезвием — когда такой нож извлекают из раны, это приносит больший урон, чем сам удар. Огверн метнулся назад.

— Никакого опала! Я его и в глаза не видел.

— Не верю.

Огверн завизжал и бросил взгляд на Джилл. Незнакомец посмотрел прямо на нее, а затем пожал плечами. Казалось, ему безразлично, вооружена она или нет. Мгновение Джилл стояла, как замороженная. Незнакомец шагнул к Огверну и потянулся к его рубашке, держа нож наготове. Джилл взмахнула мечом и приняла боевую стойку.

— Огверн! Зови городскую стражу!

Джилл развернулась так, чтобы ударом выбить нож из руки незнакомца. Удивленно вскрикнув, чужак увернулся и отпрыгнул назад. В его левой руке, как по волшебству, появился второй нож — точно такой же, как и первый. Огверн бросился к окну и раскрыл ставни. При этом звуке незнакомец бросился на Джилл, а затем сразу отпрыгнул в сторону, размахивая в воздухе ножом. Когда она поймала лезвие мечом, чужак подавил первоначальное удивление и сумел удержать удар. Сделав широкое движение лезвием, он заставил ее меч опуститься и снова попытался нанести колющий удар, выбросив вперед длинную руку.

Огверн начал орать:

— Помогите! Убивают!

Орал он во всю силу легких. Чужак снова бросился в атаку. Это был не какой-нибудь неумеха-грабитель, но равный Джилл соперник. Она никогда не встречала раньше такой стиль фехтования. Незнакомец атаковал и парировал удары, используя попеременно то правый, то левый нож. Теперь Джилл сражалась за свою жизнь, сталь звенела, соперники, казалось, плясали под дикую музыку смерти в крошечной комнатке.

Послышался грохот бегущих по лестнице ног.

— Открывайте именем гвербрета!

Незнакомец в отчаянии нанес еще один удар. Он отвлекся всего лишь на долю мгновения, но Джилл тут же воспользовалась этим и сильно ударила его по правому плечу, а затем чуть отступила и снова нанесла удар снизу вверх, так, что один из ножей вылетел из обвисшей руки врага.

Незнакомец с криком прижался спиной к стене. Джилл выбила у него второй нож, как раз когда шесть стражников в красно-золотистых плащах распахнули дверь и ворвались в комнату.

— О, боги, Кинван, — простонал Огверн. — Никогда еще честный гражданин не был так рад видеть тебя.

— Правда? — Старший в группе, плотный мужчина с седеющими темными волосами, позволил себе презрительную улыбку. — Что все это значит? О, здесь этот несчастный серебряный кинжал, эта девушка!

— Да, это я, и прошу вас, отведите нас к гвербрету.

— По этому поводу не стоит беспокоиться, — сказал Кинван.

Тяжело дыша, незнакомец прислонился к стене. Он сильно прижал левую руку к ране, стараясь остановить кровь, которая текла по правой руке. Когда он посмотрел в сторону Джилл, его глаза горели от ярости.

— Остановите этому кровь, — рявкнул Кинван. — Разоружите серебряного кинжала.

Джилл отдала меч и кинжал одному из стражников, в то время как второй стал оглядывать комнату в поисках тряпки. Незнакомец не отводил взгляда от лица Джилл. Внезапно он улыбнулся, словно принял какое-то решение. Он отнял руку от раны, провел ею по рубашке, словно чтобы вытереть, затем поднес ко рту.

— Остановите его! — Джилл бросилась вперед.

Но слишком поздно — он уже проглотил яд. Человек весь напрягся, ударился головой о стену, дернулся, все его тело напряглось, как натянутый лук, — и он рухнул на пол. Его каблуки забились о деревянный пол, изо рта побежала серая пена с отвратительным запахом.

— Боги! — прошептал Кинван.

По лицу и подбородкам Огверна бежали ручьи пота. Шатаясь, он отправился в спальню. Все слышали, как его тошнит. Младший стражник выглядел так, словно ему тоже хотелось присоединиться к толстяку.

— Пошли, ребята, — сказал Кинван излишне громко. — Вы двое, несите тело. И возьмем с собой Огверна, чтобы встретиться с их светлостью.

— Да вы что? — Огверн вернулся, дрожа от негодования. — Это так у нас относятся к честному гражданину, когда он благородно призвал стражников гвербрета?

— Попридержи язык, — прошипела Джилл. — Ради тебя самого, Огверн, тебе лучше молиться, чтобы их светлость смог докопаться до сути этого дела.

Огверн посмотрел на нее, содрогнулся, затем кивнул. Джилл стало дурно. Чего боялся незнакомец, если улыбался, когда решил умереть?

Мрачная маленькая процессия вошла в освещенное факелами караульное помещение, расположенное за брохом Блейна.

Кинван отправился за гвербретом, а его люди бросили застывший труп на стол и заставили Джилл и Огверна встать рядом на колени. Через несколько минут вошел Блейн с кубком меда в руке. Он бросил взгляд на труп, сделал большой глоток меда, затем выслушал отчет Кинвана.

— Очень хорошо, — сказал Блейн после того, как Кинван закончил. — А теперь, серебряный кинжал, скажи, что ты делала в центре всех этих событий?

— Работала по найму и ничего больше, ваша светлость, — Джилл колебалась. Несмотря на то, что она уважала Блейна, будучи серебряным кинжалом она, скорее, была на стороне местных воров. — Огверн сказал мне, что кто-то угрожает его жизни, и предложил серебряную монету за охрану своей персоны.

— А почему этот человек угрожал тебе? — Блейн повернулся к Огверну.

— А, ну… ваша светлость, — Огверн вытер потное лицо свободным рукавом. — Видите ли, изначальные угрозы поступили от другого человека, не от этого. Я владею частью гостиницы «Красный дракон», и тот парень клялся, что я обманул его в таверне. Поэтому я нанял Джилл, и, подумать только, этот абсолютно незнакомый мне человек, — он махнул рукой на труп, — ворвался в мои покои, заявляя, что он пришел решить вопрос с долгом.

Как и следовало ожидать, этот мутный рассказ поставил Блейна в тупик.

— Какой вопрос. С тем же долгом? — наконец уточнил гвербрет.

— Я так предполагаю, ваша светлость, — ответил Огверн. — Могу только предполагать, что этот человек — друг того человека, который утверждал, будто я обманул его.

— Ха! — Кинван фыркнул. — Скорее обокрал.

— Господин хороший! — Огверн посмотрел на него оскорбленно. — Если бы он думал, что его обокрали, то пришел бы к вам.

— Ты прав, — кивнул Блейн. — Значит, ты хочешь сказать, что тот человек, который имел к тебе претензии, все еще гуляет где-то на свободе?

— Именно так, ваша светлость. Я ужасно боюсь за себя, любимого и драгоценного. У меня есть свидетели этих угроз, ваша светлость, и все они надежные.

Блейн задумался, разглядывая серовато-синий труп.

— Да, — произнес он наконец. — Несомненно, человек, который носит при себе яд, преследует недобрые цели. Завтра мы проведем официальное слушание дела в моем зале правосудия. А пока, Огверн, ты можешь идти. Кинван, назначь стражника. Пусть стоит у его двери всю ночь. Маловер состоится завтра через два часа после полудня, поэтому, Огверн, приводи с собой своих свидетелей.

— Сделаю, ваша светлость, — Огверн встал и изобразил удивительно грациозный поклон. — Нижайше благодарю вашу светлость за то, что вы обеспечиваете безопасность простых честных жителей вашего города.

Огверн двинулся спиной вперед, кланяясь на всем пути и стараясь побыстрее покинуть гвербрета. Джилл предполагала, что он побежит весь путь от дана.

Блейн повернулся к Кинвану.

— Ну, Кинван, — сказал он. — Ты на самом деле считаешь, что толстяк — вор? Мне, черт побери, в это трудно поверить.

— Я знаю, что у вашей светлости есть сомнения, но, клянусь, когда-нибудь я поймаю его с достаточным количеством доказательств, чтобы убедить целую комнату советников.

— Когда сделаешь это, мы отрубим ему руки. Но не раньше. А теперь ты, серебряный кинжал. Я не хочу, чтобы ты выскользнула из города, как только утром откроются ворота. Кинван, мы арестуем ее.

— Но, ваша светлость, он первым бросился на меня, — заикаясь пробормотала Джилл.

— Несомненно. Однако я хочу, чтобы ты завтра присутствовала на маловере и давала показания. Послушай, девушка, я не предъявляю тебе обвинений в убийстве. Он в конце концов сам отравился. Просто я знаю, как мало значения серебряные кинжалы придают законам.

— Как пожелает ваша светлость. Я не хочу оскорбить вас, но если вы собираетесь судить меня, то я имею право пригласить кого-либо из моих родственников.

— Завтра утром состоится только слушание и ничего больше, но ты права. Если я посчитаю, что дело требует полного маловера, то мы подождем, пока ты не вызовешь кого-то из своих родственников.

— Он прибывает с караваном, ваша светлость, тем, который атаковали. Его зовут Родри Майл… То есть, я хочу сказать: Родри из Аберуина.

Кинван издал странный звук, словно подавился, но Блейн откинул голову и расхохотался.

— Ты начала говорить «Родри Майлвад», не так ли? Боги, Джилл! Он — мой двоюродный брат, сын сестры моей матери.

— Тогда не удивительно, что он так похож на вас внешне, ваша светлость.

— Именно так. Предки всех великих кланов состоят в кровном родстве между собой и подобны табуну бардекианских лошадей. Поднимайся же с пола! Совсем не так я должен относиться к жене моего двоюродного брата! Как прекрасно будет снова встретиться с Родри. Когда до меня дошли вести о его ссылке, я пришел в ярость. Райс всегда был высокомерным мерзавцем и, я знаю, он никогда меня не послушает и не станет исправлять эту ошибку. Кинван, найди для леди стул.

Стул, простой и грубый, отыскался, и Джилл села на него с благодарностью.

— Сказать по правде, ваша светлость, я вовсе не леди и к тому же не законная жена Родри, — сказала Джилл.

— Он не женился на тебе должным образом, да? Ну, я поговорю с ним об этом. А где твои пожитки? Кинван, отправь кого-нибудь за ними. Джилиан будет жить в брохе.

После того, как один из стражников убежал в гостиницу за вещами Джилл, Кинван приступил к, неприятной работе — требовалось обыскать труп. Блейн изучающе смотрел на Джилл и улыбался отеческой улыбкой. Среди господ благородного происхождения двоюродные братья обычно бывали связаны куда более тесной дружбой, чем кровные: родной брат — всегда соперник, претендующий на твои земли и влияние. «Удача сопутствует серебряному кинжалу, — сказала сама себе Джилл. — Но интересно, что обо всем этом подумает Родри?». Внезапно она так сильно пожелала, чтобы Родри оказался здесь и она могла бы броситься в, его объятия! Хорошо было бы забыть о черном двеомере…

— А теперь послушай, — снова заговорил Блейн. — Поскольку мы с тобой практически родственники, ответь мне честно. Ведь ты знаешь об этом человеке куда больше, чем хочешь сообщить?

— Прежде я никогда в жизни не встречала его, ваша светлость. Но зато я видела того, другого человека, из-за которого меня нанял Огверн. Он действительно угрожал толстяку. Ваша светлость посчитает меня сумасшедшей, но готова поклясться: он владеет двеомером. Он пришел в «Красный дракон», и с ним вместе вошла беда. Когда я попыталась остановить его, он уставился мне в глаза и едва не околдовал меня. Было такое мгновение, когда я не могла ни думать, ни двигаться.

За их спинами выругался Кинван.

— Простите, ваша светлость, — сказал он. — Взгляните сюда.

Начальник стражи держал свисающий с цепочки медальон — тонкий свинцовый круг, на котором были выгравированы перевернутая пентаграмма, какое-то слово на бардекианском и три странных сигила.

— Это было надето на шею ублюдка. Сомневаюсь, что разговоры девушки о колдовстве — бред сумасшедшего.

Аластир занимался дальновидением через огонь. Он видел, как бардекианец умирает, суча ногами и вздрагивая, а бледно-голубой эфирный двойник отделяется от тела и поднимается вверх, на миг зависнув над мертвой материей, оставшейся внизу. Аластир оборвал видение, сел на пятки и задумался. Только ястреб станет таким образом носить с собой яд. Вопрос был в том, сколько ястребов еще осталось? Они никогда не путешествуют по одному. Старец мог нанять только пару — в конце концов, стоят они недешево.

Как предполагал Аластир, Джилл для разнообразия оказала ему услугу. Забавно, но самой себе она при этом создала новые неприятности. Ястреб может быть и мертвым, но одно несомненно: он заставит ее заплатить за свою смерть еще до того, как отправится во Владения Властелинов Оболочки и Коры. Аластир засмеялся себе под нос и вскочил — быстро, слишком быстро.

Голова его закружилась и золотистый туман стал потрескивать у него перед глазами. Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы оттолкнуть этот туман и не упасть без сознания. Сжавшийся с другой стороны костра Ган поднял голову и издал булькающий звук.

— Оставайся на месте, — пробормотал Аластир. — Мне просто нужно отдохнуть.

Шатаясь, Аластир направился к своим одеялам и упал на колени, затем со стоном рухнул всем телом. Гораздо позднее он вспомнил о том, что забыл предупредить Саркина.

Поскольку Блейн настоял, чтобы относиться к Джилл, как к законной жене своего двоюродного брата, камерарий выделил ей большую комнату с камином, роскошно убранной кроватью и серебряными канделябрами вдоль стен. После того, как паж принес ей горячей воды, она с удовольствием помылась, выставила ведро с грязной водой в коридор, чтобы паж забрал его, и заперла дверь изнутри. Короткая схватка потрепала ей нервы, однако она не устала. Какое-то время девушка ходила по комнате, любуясь пляской огня потрескивающих свечей. И комната, и весь брох оставались погруженными в тишину, но внезапно она поняла, что не одна.

Не было никаких звуков и вроде бы ничего не изменилось — но Джилл ощущала, как кто-то наблюдает за ней. Чувствуя себя глупо, она все же достала серебряный кинжал и принялась медленно обходить комнату. Девушка не нашла даже мыши в углу. Она резко повернулась, но увидела только свет горящих свечей и тени. И тем не менее что-то возникло тут — она никогда ни в чем не была так уверена, как в этом невидимом постороннем присутствии. Оглядываясь вокруг, она на миг решила, что видит чью-то тень, но когда повернулась посмотреть, то ничего не обнаружила.

Очень осторожно, останавливаясь после каждого шага, Джилл приблизилась к окнам и распахнула ставни. Никто не взбирался вверх на каменную башню, далеко внизу темный двор оставался пустым. Когда она посмотрела вверх, то увидела звезды. Широко раскинувшийся Млечный Путь — или Снежная Дорога, как иногда называли это созвездие — изливал яркий свет, холодный и безразличный к человеческим судьбам. Внезапно она ощутила отчаяние. Темная печаль проникла в ее сердце, словно ничто больше не имело значения, ни ее честь, ни ее жизнь, даже ее любовь к Родри, ничто, так как все, что представляет собой человеческая жизнь — лишь крошечная точка света посреди огромного моря всеохватывающей тьмы.

Джилл облокотилась о подоконник и почувствовала, как отчаяние распространяется все шире, замораживая ее энергию и волю.

«Зачем бороться? — подумала она. — Ночь всегда побеждает, так для чего же бороться с ней?»

Далеко на горизонте над спящим городом поднималась ущербная луна, жалкое бледное свечение на фоне густой черноты. Вскоре луна скроется в темноте и исчезнет.

«Но ведь она снова поднимется, — подумала Джилл. — И по возвращении будет расти.»

Луна горела в небе, как обещание. Да, она вернется и вырастет, она превратится в огромный серебристый маяк, который озаряет своим светом всех, и хороших людей, и плохих. Она загорится вновь после того, как ее Темное Время минует.

«Только для того, чтобы снова исчезнуть.» Мысль пришла сама по себе, словно произнесенная чужим голосом. И тогда Джилл поняла, что борется с врагом, которого не видит, что она сражается оружием, которого никогда раньше не использовала.

Осознание этого разрушило чары. Отчаяние лопнуло — подобно тому, как обрывается слишком туго натянутая веревка. Джилл резко повернулась, быстро осмотрела комнату. В дымном свете свечей она увидела человеческий силуэт, туманный и мигающий. Это была голубая светящаяся тень — определенно не твердое тело. У Джилл волосы встали дыбом, когда она узнала стройную фигуру человека, который отравился сегодня днем.

— Клянусь самой Богиней, — зарычала Джилл. — Свет в конце концов побеждает!

Враг задрожал, как пламя свечи на сквозняке, затем исчез, но, насколько она знала, он все равно вернется, чтобы мучить ее. Возможно, это случится во сне, когда она будет бессильна. Расплакавшись, она села на край кровати и сжала дрожащие руки между колен. В этом сражении ей нисколько не поможет ее хваленое умение владеть мечом. С двеомером может сражаться только двеомер. Она поняла тогда, что отрицая силу двеомера, стала беспомощной. Ее постоянно будут притягивать к контакту со странными вещами, ей придется противостоять тому, что выше ее сил. Она не сможет оказывать влияние на эти таинственные процессы или контролировать их — просто потому, что у нее нет ни знаний, ни подготовки. Любой человек может взять в руки меч, но только тренированный боец способен зарубить противника. И именно тогда Джилл вспомнила Невина. Какое счастье, что мастер двеомера находится на пути сюда!

Джилл много раз видела, как старик связывался с другими мастерами через огонь. Насколько она знала, только мастер способен сделать нечто подобное. Невежда, вроде нее, неспособен выйти на контакт. И все же она встала и медленно приблизилась к свечам. Это была первая сознательная попытка Джилл воспользоваться двеомером и она чувствовала себя глупо. Затем появилось смущение и наконец испуг, но она заставила себя уставиться в огонь и подумать о Невине. На мгновение она осознавала у себя в сознании только пустоту, затем странное давление, нарастающее каким-то необъяснимым образом. Ощущения напоминали усиленную попытку вспомнить вдруг забытое имя.

Ей делалось все страшнее. Она боялась использовать двеомер, боялась того, кто преследует ее. Страх все нарастал, пока Джилл внезапно не вспомнила о том, что каким-то образом знала всегда: страх — это ее ключ, то сильное чувство, которое взломает стены разума.

— Невин! — крикнула она вслух. — Помоги мне!

И вот она увидела его лицо, пляшущее над пламенем свечей. Это был совершенно четкий образ, кустистые брови удивленно приподняты, глаза тревожны.

«Благодарю всех богов за то, что ты позвала меня, — прозвучал его голос у нее в сознании. — Я уже несколько дней пытался связаться с тобой.»

Голос видения Невина звучал так деловито, что Джилл истерически рассмеялась.

«Попытайся успокоиться, иначе ты утратишь образ, — пришла его мысль и звучала она резко. — Подумай о поединке на мечах, дитя. Ты знаешь, как концентрировать волю.»

Она поняла, что и это каким-то образом знает, — теперь, когда он ей напомнил. Во многом ее нынешняя концентрация напоминала ту, смертоносную, управляемую холодным разумом, когда она наблюдала за движениями вооруженного врага.

«Я давно следил за тобой при помощи дальновидения и видел, как тот человек отравился, — продолжал Невин. — Неудивительно, что ты так обеспокоена. А теперь послушай. Кажется, у нас несколько врагов, но мы можем превратить это в наше преимущество. Ты понимаешь, что им нужно?»

«Опал, который у меня есть. По крайней мере я думаю, что у меня есть именно опал. Надменный маленький ублюдок постоянно меняет форму.»

Невин рассмеялся так весело, что Джилл почувствовала, как ее страх исчезает.

«Определенно это тот опал. Должен заметить, духи, которые им управляют, временами могут вызывать раздражение. Видишь ли, это талисман благородства, добродетели и положительных качеств, и духи слишком серьезно воспринимают гордость. Беспокоил ли тебя образ мертвеца?»

«Не знаю. Кто-то меня явно тревожил. Я призвала тебя, потому что у меня в сознании появлялись какие-то чужие мысли. Полное отчаяние, безнадежность. Я почувствовала, как кто-то выслеживает меня, подкрадывается, следит.»

«Не беспокойся. Я поставлю над тобой охранную печать. Спи и отдыхай, дитя. Я скоро буду в дане Хиррейд.»

Образ Невина исчез. Джилл улеглась на постель, но оставила свечи гореть, а на подушку рядом с собой положила серебряный кинжал. Она была уверена, что не заснет, но когда внезапно проснулась, комната была уже залита солнечным светом. В коридоре свистел паж, и этот простой звук показался ей самой красивой музыкой, которую она когда-либо слышала.

Джилл встала, прошла к окну и выглянула наружу. Солнечный свет заливал людей, ходящих по улице, они смеялись и разговаривали. Теперь казалось невозможным верить в битвы двеомера, в то, что совсем недавно Джилл призывала свою волю и разговаривала с Невином через огонь. Содрогнувшись, Джилл отошла от окна и побыстрее оделась. Она хотела, чтобы вокруг нее находились другие люди.

После того, как Джилл спустилась в большой зал, воспоминания о ночном страхе отошли в дальний уголок сознания. Солдаты сидели за столами и завтракали, они смеялись и перешучивались, а слуги с подносами бегали взад-вперед.

Сам Блейн был в прекрасном настроении. Он болтал с Джилл, словно забыл об отравленном незнакомце. Важные господа его двора, камерарий, бард, советники и писари подходили, чтобы пожелать своему лорду доброго утра, и с серьезным видом кланялись Джилл. Блейн разломал буханку сладкого хлебца с орехами и вежливо протянул Джилл. Она отметила, что его светлость пьет за завтраком эль, а не мед.

— Буду очень рад снова увидеть двоюродного брата, — воскликнул гвербрет. — Мальчишками мы весело проводили время. Видишь ли, мы оба были пажами в дане Кантрей, а тамошний старый гвербрет отличался высокомерием и чопорностью, поэтому мы постоянно устраивали то одну, то другую шалость. — Он замолчал и поднял голову, глядя на спешащего к нему пажа. — В чем дело?

— Снаружи ждет очень странный старик, ваша светлость. Он заявляет, что немедленно должен встретиться с вами по очень срочному делу. А сам выглядит, как нищий. Говорит, что его имя — «Никто».

— Невин, благодарение всем богам! — выпалила Джилл.

— Ты его знаешь? — спросил Блейн несколько удивленно.

— Да, ваша светлость, и ради Родри и меня я умоляю вас поговорить с ним.

— Тогда решено. Веди его сюда, парень, и всегда помни, что к старикам следует относиться вежливо, независимо от того, насколько потрепанными они выглядят.

Когда паж поспешил прочь, Джилл ощутила дрожь. Она почувствовала, что залитый светом, наполненный людьми шумный зал внезапно стал нереальным. Словно уловив ее настроение, Блейн встал. Слегка нахмурившись, он смотрел, как входит Невин. Старый коричневый плащ болтался за спиной старика. Мастер двеомера склонился перед гвербретом с легкостью, которой могли бы позавидовать многие молодые придворные.

— Простите меня, ваша светлость, за то, что потребовал вашего внимания, — сказал Невин. — Но дело на самом деле безотлагательное.

— Любой человек имеет право на правосудие. Если оно требуется, я его обеспечу. Что вас беспокоит, господин хороший?

— Тот человек, который отравился вчера вечером.

— Боги! — воскликнул пораженный Блейн. — Неужели новость распространилась так быстро?

— Распространилась среди тех, у кого есть уши, чтобы услышать. Ваша светлость, я пришел, чтобы избавить вас от затрат по захоронению этого дурака. Вы знаете, где лежит труп?

— Вы его родственник?

— Поскольку в каждом клане не без урода, то можно сказать и так.

Поставленный в тупик гвербрет бросил взгляд на Джилл.

— Пожалуйста, ваша светлость, — сказала она. — Пожалуйста, сделайте, как он просит.

— Хорошо. В этом не может быть зла.

Сгорая от любопытства, Блейн лично проводил Невина и Джилл во двор и остановил стражника. Как оказалось, труп завернули в одеяло и положили в небольшом сарае, который обычно использовался для хранения дров. Невин и Джилл забрали оттуда мертвеца и положили его на булыжники. Невин встал рядом с ним на колени, развернул одеяло и уставился на лицо покойника.

— Человек из Бардека, не так ли? — старик сел на пятки. — Странно!

Он долго смотрел на труп. Судя по расслабленной позе Невина и его сонному взгляду, Джилл подозревала, что он в трансе. Время от времени его губы шевелились, словно он с кем-то разговаривал, но вслух не произносилось ни звука. Наконец он тряхнул головой и посмотрел вверх, в его глазах горела ярость.

— Какая уродливая маленькая душонка! Ну, мы отправим ее на покой, независимо от того, хочет она уходить или нет.

Жестом показав Джилл и Блейну, что им следует уйти с пути, Невин встал за головой мертвеца и высоко поднял руки, словно молился солнцу. Он долго стоял в неподвижности, судя по выражению лица — сильно концентрируясь, затем медленно опустил руки, очертив ими дугу, пока кончики пальцев не указали на мертвеца, лежащего на булыжниках.

Внутри трупа загорелся огонь, неестественный, отвратительный, серебристо-синего цвета. Он становился то сильнее, то слабее.

Когда Невин произнес три непонятных слова, языки побелели и взметнулись высоко вверх. Они были слишком яркими, чтобы на них можно было смотреть. Выругавшись, Блейн закрыл лицо рукой. Джилл услышала мученический стон.

Раздался долгий вздох ужаса, странно смешанного с облегчением, — так вздыхает раненый, зная, что смерть близка и избавит его от боли.

— Сделано! — крикнул Невин. — Все закончено!

Джилл отвела руки от лица вовремя, чтобы увидеть, как он три раза топнул ногой. Там, где лежал труп, осталась горстка белого пепла. Когда Невин щелкнул пальцами, прилетел легкий ветерок и развеял пепел, а затем стих так же внезапно, как и начался.

— Вот, — сказал старик. — Его душа освобождена от тела и находится на пути в Другие Земли. — Он повернулся к гвербрету. — В вашем ране, ваша светлость, происходят странные вещи.

— Несомненно, — пробормотал Блейн. — Клянусь демонами, что все это значит?

— Конечно, двеомер. А на что еще это похоже?

Блейн отступил на шаг, его лицо побледнело, губы зашевелились. Невин мягко, терпеливо улыбнулся ему, как матери улыбаются детям, которые столкнулись с чем-то, что еще не могут понять в силу юного возраста.

— Пришло время всем в королевстве узнать правду о двеомере, — продолжал Невин. — Ваша светлость может поздравить себя: вы стали одним из первых. Позволит ли лорд нам с Джилл оставить вас ненадолго? У меня есть срочное дело в городе.

Блейн уставился на булыжники, все еще мерцающие от жара.

— Если так желает лорд, — гвербрет резко поднял ранг Невина. — Мне следует позволить вам делать все, что вы находите нужным.

Невин поймал руку Джилл и уверенно повел ее прочь.

— Я так рада видеть тебя, — сказала она. — Я была ужасно напугана.

— И у тебя имелись для этого все основания. А теперь послушай, дитя, опасность еще не миновала. Ты должна понимать это. Оставайся рядом со мной и делай все, что я скажу.

Джилл чуть не расплакалась от разочарования.

— Когда я занимался дальновидением, то видел, как ты охраняла Огверна, этого вора, — продолжал старик. — Отведи меня к нему. Если тебя вчера ночью мучили кошмары, то готов поспорить: с ним тоже не все было в порядке. Тот человек, отравленный, пытался выпить из тебя жизненную силу, чтобы поддерживать жизнь своего… ну… ту голубую тень, которую ты видела.

— Откуда ты знаешь?

— Он только что сам рассказал мне об этом. Поскольку он мертв уже какое-то время, то не мог поведать мне слишком многое: его тень уже начала слабеть и распадаться. Поэтому я просто отправил его на предстоящий ему суд, несмотря на то, что мне очень хотелось вытянуть из него побольше полезных сведений.

Джилл почувствовала, что каменеет от страха. От этого разговора о привидениях становилось не по себе.

— Ну, ну, — попытался успокоить ее Невин. — Это самая обычная вещь, но сейчас не время объяснять тебе все. Давай посмотрим, что случилось с Огверном.

Когда они пришли в гостиницу «Красный дракон», то обнаружили, что Невин был прав. Испуганный владелец гостиницы сообщил им, что Огверн прошлой ночью заболел и находится в своих покоях. Они поспешили наверх и нашли дверь запертой. Когда Джилл постучала, дверь открыл Бокк.

— Я услышала, что Огверн заболел, — сказала Джилл. — Я привела травника, которому можно доверять.

— Хвала всем богам в Других Землях, — произнес Бокк с искренней благочестивостью. — Это было ужасно, на самом деле ужасно. Я никогда не думал, что буду благодарен проклятому стражнику, но если бы их светлость не поставили этого большого сильного парня у двери для охраны, то папа выбросился бы из окна. Клянусь!

Невин кивнул с мрачным видом, словно ожидал как раз этого. Огверн лежал в кровати, старое синее одеяло было натянуто до самой массивной шеи вора. Огверн смотрел в потолок и выглядел смертельно испуганным.

— Прошлая ночь была подобна третьему кругу ада, — продолжал Бокк. — Мы сидели за кружкой эля в «Красном драконе», и внезапно папа стал дрожать и бредить.

— Я не хочу об этом слушать, — Огверн натянул одеяло на голову. — Оставьте умирающего умереть спокойно.

— Ты не умрешь, — сказал Невин. — Я — травник, господин хороший, поэтому опусти одеяло и опиши мне твои симптомы.

Одеяло немного опустилось, и темные глаз Огверна выглянули через край.

— Я схожу с ума. О, это кара, кара, кара! Я лучше умру, чем сойду с ума, поэтому свари мне какой-нибудь яд, травник.

— Я не стану делать ничего подобного. Прекрати заниматься пустословием и расскажи мне о своем бреде.

— Расскажи ему, папа, — вставил Бокк. — Расскажи ему о курицах.

Огверн застонал и снова натянул одеяло на голову.

— Он стал говорить о желании напиться крови, — сообщил Бокк. — О том, чтобы убивать кур и пить их кровь.

— Это было ужасно, — Огверн опустил одеяло. — Я на самом деле не знаю, что сказать. Внезапно я испугался, господин хороший, и начал дрожать, пот лился с меня, ведрами. Я знал: я обречен и умру. Что бы я ни сделал, я умру. — Огверн замолчал, слабея. — Но я должен был выпить кровь. Отвратительно! Никогда в жизни я не испытывал такого ужаса.

— А затем он начал кричать, что лучше умереть быстро, чем медленно, — вставил Бокк. — Он выхватил кинжал, но тут на него прыгнули мы — я и пара наших ребят — и доставили его сюда, наверх, как раз когда пришли городские стражники. После того, как папа попытался выпрыгнуть из окна, мы привязали его к кровати, но он продолжал бредить, метаться и орать о том, что хочет умереть.

— А, начинаю понимать, — сказал Невин. — Затем при первых лучах света он внезапно успокоился.

— Именно так. — У Огверна появилась надежда. Он сел на кровати и оказалось, что под одеялом он лежал полностью одетый. — Все произошло так внезапно. Как будто у меня был жар, а потом он прошел.

— Вот именно. Но это была не простуда, а яд. А теперь послушай, Огверн, у тебя в городе имеется враг, который подсыпал тебе в питье некую траву — олеофуртиву торментикулу смаргединни. — Невин напыщенно произнес это внушительное название. — К счастью, твое тучное тело спасло тебя от фатального исхода. Этот яд разбалансировал работу твоего организма, он вызвал жар и обильное потоотделение, и одновременно оказал воздействие на твой разум. Именно поэтому ты хотел крови. Тебе требовалось удовлетворить жажду. При этом ты не осознавал до конца, что именно тебе требуется. Более того, когда тело чувствует работу яда, разум не может понять, что происходит. Человек не в силах предпринять рациональные шаги, чтобы с этим бороться. Таким образом эффект от применения яда удваивается.

— Боги! — прошептал Огверн. — Это настоящая дьявольщина, господин хороший.

— С этого времени ты должен очень строго соблюдать диету. Для того, чтобы избавиться от последствий действия яда, две недели ешь только холодную, сухую пищу, сухари, яблоки, белое мясо птицы. Повторяю: все холодное. Таким образом ты очистишь организм.

— Так я и поступлю, травник. Боги, так близко я подошел к смерти!

Поскольку Огверн отнюдь не умирал, он охотно вылез из кровати и настоял, чтобы заплатить Невину медяк за его консультацию.

— В некотором роде жаль, что я не болен, — сказал он мрачно. — Теперь во второй половине дня мне придется встречаться с этим мерзким гвербретом. Послушай, Джилл, говори при нем как можно меньше. Придерживайся прежней версии: ты — только мой телохранитель. Остальные объяснения предоставь мне.

— Мы готовили рассказ несколько часов, — вставил Бокк. — Получилось просто прекрасно.

Когда Невин с Джилл покинули гостиницу, Невин настоял на том, чтобы отправиться в храм Бела у реки и опустить краденую монету Огверна в чашу с пожертвованиями для бедных. Пока они шли, Джилл постоянно, нервно оглядывалась, почти ожидая, что враги вот-вот выпрыгнут из стен.

— Невин, как тень мертвого человека смогла опустить яд в эль Огверна?

— Что? О, послушай, я умею врать не хуже серебряного кинжала, если ты поверила всей это чуши. Я придумал всю эту чушь на месте, добавив несколько медицинских терминов, чтобы облегчить сознание Огверна. Ему нужно держаться настороже, но я не мог сказать ему правду, поскольку он бы в нее не поверил.

— Ты хочешь сказать, что это не настоящий яд?

— Нет. Название травы вымышлено. Я произнес фразу на древнем руманском языке, которая означает «маленькая пытка для толстых воров».

— Но что же произошло на самом деле?

Невин огляделся вокруг. На берегу реки два мальчика стерегли коров, которые там паслись. Больше никого на общинном выгоне не было.

— Мертвец работал с сознанием Огверна точно так же, как пытался воздействовать на твое, — пояснил Невин. — Сомневаюсь, что он довел бы тебя до самоубийства, поскольку в таком случае Блейн приказал бы конфисковать твои вещи, а тогда у наших врагов уже не было бы шанса добраться до опала. Но он хотел заставить тебя страдать. Поскольку между нами существует некая связь, я смог поставить над тобой охранные печати. Однако я ничего не сумел сделать для нашего бедного вора, пока не появился в городе лично. Я проверю, чтобы сегодня у него была спокойная ночь.

— А что с курицами? Это звучит так глупо, все эти разговоры о куриной крови.

— Вовсе нет. Свежепролитая кровь выделяет определенную субстанцию, которая требуется тени. Эфирный двойник мог бы питаться этой субстанцией и укрепляться.

Джилл стало так плохо, что это, вероятно, отразилось у нее на лице. Невин успокаивающе положил руку ей на плечо.

— Ты понимаешь, почему я приукрасил объяснения для Огверна успокаивающими речами? А, боги! Я никогда не хотел, чтобы такое зло случилось с тобой. Я пытался оставить тебя в покое, чтобы ты сама разобралась со своим вирдом. Из-за этого ты, оказалась в опасности.

— Так кажется. Неужели на самом деле меня привел сюда мой вирд?

— Давай скажем так: ты оказалась возле той мертвой лошади в Аусглине по простой случайности, но твой вирд показал тебе камень в траве. Если бы Дикие тебе не доверяли, то ты его никогда бы не увидела. А теперь давай возвращаться в дан. Я не собираюсь больше ничего говорить здесь, в общественном месте.

Прошло примерно два часа после полудня, когда Родри наконец добрался до южных ворот дана Хиррейд. Он спешился и провел двух своих лошадей сквозь небольшую толпу фермеров, которые несли на рынок продукты и живых куриц. За воротами лениво стояли два городских стражника. Проходя мимо, Родри заметил, как один стражник прошептал что-то другому, затем оба шагнули вперед и загородили ему путь. Из тени у стены вышли еще двое, один схватил лошадей под уздцы, другой — правую руку Родри.

— Ты — серебряный кинжал? Ты отправляешься с нами.

— Что все это значит, черт побери?

— Приказ их светлости, вот что. «Следите, не появится ли серебряный кинжал; который выглядит, как человек из Элдиса. Приведите его ко мне.» В последнее время у нас в городе было немало проблем от людей, вроде тебя.

— Что сделала Джилл?

— О, ты с ней знаком? — спросил первый стражник с неприятной улыбкой. — Кажется, она имела отношение к человеку, которого убили, вот что. Их светлость прямо сейчас должен проводить маловер, поэтому мы доставим тебя как раз вовремя.

Родри был слишком обеспокоен, чтобы возражать, когда стражники разоружили его. Пока они шли по улицам, он угрюмо молчал. Он надеялся избежать встречи с Блейном, который (так по крайней мере думал Родри) презирает его, как отверженного и обесчещенного, а теперь перед ним встала перспектива новой встречи с двоюродным братом. Придется просить за жизнь Джилл. «И что натворила эта девчонка? — думал Родри. — Если мне только удастся выпутать ее из этого дела, то я изобью ее до полусмерти!»

Во дворе дана стражники передали лошадей пажу, а Родри потащили внутрь броха. Родри не был внутри дана Хиррейд уже два года, с тех пор, как приезжал на свадьбу Блейна. Почти в полубессознательном состоянии он осматривал большой зал, где когда-то пировал, как почетный гость. Стражники поволокли его вверх по винтовой лестнице на второй этаж.

Тяжелые дубовые двери, ведущие в зал правосудия, стояли открытыми, и Родри со стражниками вошли и стали ждать.

Под окном за столом сидел Блейн; слева от него находился писарь, справа — два советника. Поскольку не присутствовал никто из священников, Родри определил, что это только слушание, а не полный маловер. На коленях на полу перед гвербретом стояли Джилл, двое ничем не примечательных молодых людей и огромный толстый мужчина. Стража держала наготове дубины с железными наконечниками. В углу, где каменная стена встречалась с плетеной перегородкой, на полукруглом стуле сидел Невин. Родри почувствовал огромное облегчение, зная, что старик никогда не позволит, чтобы с Джилл случилась беда.

— Очень хорошо, Огверн, — говорил Блейн. — Я признаю, что угрозы впоследствии погибшего человека были достаточным основанием для найма телохранителя.

— Это было ужасно, ваша светлость, — сказал толстяк. — А бедный честный человек, вроде меня, не имеет времени на тренировки. Я не умею владеть мечом.»

— Даже у поросенка должны быть клыки.

— Ваша светлость любит пошутить, но я лучше найму клыки, чем буду отращивать свои. Мне очень повезло с серебряным кинжалом. Когда я увидел, как тот мерзавец достал ножи и кинулся на меня…

Блейн бросил взгляд на Джилл.

— Ну, серебряный кинжал, я начинаю думать, что ты имела основания первой пустить кровь.

— Спасибо, ваша светлость. Клянусь, я не знала, что тот человек собирается принять яд.

При этом странном заявлении Родри забыл, кто он теперь, и сделал шаг вперед. Выругавшись, стражники схватили его и оттащили назад. Блейн повернулся на звук.

— Ведите его сюда. Значит, поймали этого жалкого серебряного кинжала, так?

— Да, въехал в южные ворота, смело и нагло, ваша светлость, — сказал стражник. — И у него с собой конь западной охотничьей породы, которого, готов поспорить, он украл.

— Несомненно. Он всегда любил чужих лошадей.

Хотя Блейн пытался скрыть улыбку, Родри это заметил.

— Блейн, ублюдок! — рявкнул Родри. — Это одна из твоих проклятых шуток!

Услышав оскорбление, присутствующие так и ахнули, а Блейн расхохотался и встал. Широкими шагами он пересек зал и схватил руку двоюродного брата.

— Да, это так. Я думал, что мы посмеемся, арестовав тебя, как серебряного кинжала. А, боги, я так рад видеть тебя.

Когда они пожимали друг другу руки, Родри был готов расплакаться.

— Я тоже рад тебя видеть, — сказал он. — Но что ты делаешь с моей женщиной?

— Ничего, уверяю тебя. Я отношусь к женщинам с большим уважением, чем некоторые из моих родственников, которых я мог бы назвать по имени.

С улыбкой Родри ударил его по плечу. Все в зале смотрели на них, и Блейн внезапно вспомнил, что он председательствует на судебном процессе.

— Пойди встань рядом с Невином, ладно? Давайте закончим эту проклятую процедуру.

Невин сухо улыбнулся ему, но в глазах старика читалось сильное беспокойство. Родри понял, почему улыбка старика столь скупа, когда один из стражников шагнул вперед, чтобы дать свидетельские показания о незнакомце, который предпочел принять яд, чем встречаться с гвебретом. У погибшего на шее висел какой-то колдовской талисман.

Некоторое время Блейн обдумывал дело, затем объявил, что он не видит ничьей вины в связи со смертью незнакомца, после чего закрыл заседание.

— Несомненно, дану Хиррейд лучше без этого типа, — весело объявил он.

Огверн и его свидетели поднялись, поклонились гвербрету, а затем бросились к двери. Когда изумленные советники собрались вокруг Блейна, осыпая его вопросами, Родри пошел к Джилл и схватил ее за плечи.

— Боги, любовь моя! Что все это значит?

— Честное слово, не знаю. Родри. Боги, как я рада видеть тебя!

Он обнял ее и прижал к себе. И тотчас ощутил, что она дрожит от страха. Поскольку никогда раньше он не видел, чтобы она чего-то боялась, то почувствовал, как у него сжалось в груди.

— Ну, любовь моя, — он попытался ее успокоить. — Мы и раньше участвовали в трудных сражениях. И в этом мы тоже победим.

— Лучше бы ты оказался прав. Это все, что я могу сказать.

Прислонившись спиной к березе, Аластир очень тихо сидел на земле и прилагал огромные усилия, чтобы сохранить спокойствие. Он только что попытался через дальновидение добраться до Джилл и ничего не увидел. Он напрягал волю все сильнее, однако ни к каким результатам его усилия не привели. Это могло означать только одно: прибыл Невин и установил над ней охранные печати.

Услышав приближающийся стук копыт, Аластир вскочил на ноги, опасаясь, не приехал ли за ним Мастер Эфира, но это оказался всего лишь Саркин, который спешился возле лагеря и отвел своего коня в заросли.

— Почему ты вернулся так скоро? — спросил Аластир.

— Я не стал задерживаться в городе. Там полно слухов. Болтают о каком-то невзрачном старом травнике, который только что приехал и, как кажется, имеет влияние на гвербрета.

Аластир ругался всеми грязными словами, какие только знал. Саркин стоял и с ничего не выражающим лицом ждал, когда он закончит.

— Твой конь очень устал? — спросил Аластир. — Если мы собираемся достать этот каштан из огня, то нам придется на время скрыться в какой-нибудь норе. Мы не можем постоянно разбивать лагерь у дороги, как разбойники. Этим утром я выходил в эфир и хорошо осмотрел местность, и, мне кажется, нашел идеальное место.

— Я поеду на одной из свежих лошадей, а Камделя посажу на мою. Лорд значительно легче, чем я.

— Очень хорошо. Готовь его. И поспешим. Ехать придется быстро.

Ни один бард или гертсин никогда не мог похвастаться более внимательной аудиторией, чем Невин в тот день, и он не мог устоять перед соблазном. В личных покоях Блейна — простой маленькой комнате, где имелись камин, пять стульев, щит Блейна и ничего больше, — сидели Родри, Джилл и сам гвербрет. Они наблюдали за Невином, который стоял у очага, облокотившись на каминную доску. После того как неизменный мед был подан, и пажа отослали прочь, Блейн махнул старику своим кубком:

— Ну, добрый волшебник, теперь ты должен объяснить мне, что происходит.

— Несомненно, ваша светлость. Джилл, дай мне ту драгоценность, которая лежит у тебя в кошельке.

Когда она протянула ему дешевую брошку в форме кольца, он положил вещицу себе на ладонь и вытянул руку вперед, чтобы все увидели ее, а затем мысленно отправил указания духам, которые были связаны с этим предметом.

— Это, ваша светлость, называется Великим Камнем Запада.

— Эта уродливая штуковина? — фыркнул Блейн.

И как раз в это самое мгновение брошь изменила форму. Она заблестела, задрожала, ее очертания смазались, как будто безделушка собиралась раствориться в воздухе. Внезапно на ладони Невина возник огромный опал размером с грецкий орех. Он был изумительно отполирован, его поверхность блестела, и свет, падавший на камень из окна, превращался в огонь, горящий глубоко внутри камня. Радуга переливалась и играла на блестящей поверхности.

Зрители невольно ахнули, и Невин почувствовал, как довольны духи. Эти духи были более высокого уровня, чем Дикие. Обычно их называют планетарными, хотя они связаны не с самими планетами, а скорее с теми силами, которые представляют планеты.

— О, боги! — воскликнула Джилл. — И эту вещь я постоянно носила при себе?

— Такова его истинная форма. Видишь ли, этот камень охраняют духи. И они, когда требуется, направляют на него иллюзии, а кроме того перемещают его — не очень далеко, но достаточно, чтобы спрятать, если ему угрожает опасность. Эти две простые вещи оставались непонятными для наших несимпатичных врагов, и поэтому до сих пор нам удавалось срывать их планы.

Пока Невин убирал камень в кошель, висевший у него на шее, собравшиеся осваивались с услышанным. Духи вздохнули с облегчением. Этот звук прозвучал у Невина в сознании. Да, духам определенно нравилось, что теперь они так близки к Мастеру Эфира. Несколько раз Блейн пытался что-то сказать, но замолкал в растерянности. Наконец двеомермастер вежливо кивнул ему, словно позволяя гвербрету заговорить в его собственном дане.

— А кто, добрый волшебник, наши враги?

— Разумеется, это люди, которые используют черный двеомер. Вы обратили внимание, ваша светлость, что я употребляю выражение «наши враги». Видите ли, камень принадлежит самому королю, а черный двеомер жаждет заполучить его, чтобы причинить зло — и самому королю, и всему королевству.

Блейн и Родри выругались вслух. Хотя один из них был уважаемым лордом, а другой — обесчещенным ссыльным, оба давали клятву личной верности своему сеньору.

— Король живет в центре самой лучшей крепости во всем Дэверри, — воскликнул Блейн. — Как они могли у него что-то украсть?

— С большим трудом. Подозреваю, они очень долго планировали преступление. Опал является одним из величайших в мире камней, наделенных двеомером. Примерно сто лет назад один мастер двеомера придал ему форму и попросил духов населить его, а затем передал королевской семье, — Невин слегка вздохнул, вспоминая, как много времени потратил, придавая камню форму идеальной сферы. — Мне запрещено рассказывать вам о силе этого предмета. Уверен, вы это понимаете… и простите меня. Чтобы сохранять камень в безопасности, разные мастера назначаются его хранителями, или защитниками. Когда один из нас умирает, его место занимает другой. Теперь моя очередь, — тут Невин чуть не оговорился и не сказал «снова моя очередь». — Тайна камня передается от короля к наследному принцу. Таким образом, короли знают достаточно, чтобы хорошо охранять его. Они держат этот камень в своих личных покоях, не доверяя столь ценное сокровище королевской казне. Конечно, ни у одного вора нет шанса подкупить тех верных мужчин и женщин, которые имеют доступ к королевским покоям. Однако имеются ведь и другие способы воздействовать на сознание человека, кроме золота. Не встречали ли вы, ваша светлость, и ты, Родри, при дворе человека по имени Камдель?

— Я встречал, — сказал Блейн. — Он был начальником королевских бань, не так ли? Гордец, насколько я помню. К нему благоволила королева — ее величеству нравились его манеры.

— Он был надменным ублюдком, — вставил Родри. — Один раз я выиграл у него во время шутейного турнира, и он дулся целый день.

— Да, это тот человек, — кивнул Невин. — Он — младший сын гвербрета Блейддбира. Боюсь, надменность была только одним из его пороков. Но сколько бы недостатков у него ни было, своей участи он не заслужил. Его забрали мастера черного двеомера, они поработили его душу и разум и использовали его, как фермер использует мотыгу, — чтобы откопать драгоценный камень.

— Что? — воскликнул Блейн. — Я не могу представить себе, чтобы Камдель что-то украл у своего сеньора!

— По своей воле он никогда не стал бы этого делать. И мне до сих пор еще неизвестно, каким образом с ним связались мастера черного двеомера. У меня есть один друг, который прямо сейчас находится в дане Дэверри. Он пытается выяснить это. Но после того, как они поймали Камделя на крючок, он уже не мог контролировать собственные действия, никак не мог. Готов поспорить: последние несколько месяцев показались ему долгим, путаным сном, который в конце концов превратился в кошмар.

— Итак, — прорычал Блейн, который услышал достаточно, — мой меч и мой боевой отряд — в твоем распоряжении, добрый волшебник! Ты знаешь, где находятся эти люди?

— Не знаю. Здесь, ваша светлость, вы видите границы двеомера. Я могу не позволить этим ядовитым негодяям найти меня через дальновидение, но, к сожалению, они способны сделать то же самое.

Блейна пробирала дрожь от всех этих разговоров о дальновидении и двеомере.

Хотя Невину не нравилось открывать столько тайн сразу, у него не было выбора. Насколько он знал, вполне может возникнуть надобность воспользоваться предложением Блейна, и тогда Невин попросит дать ему в помощь боевой отряд.

— До этого утра они не могли находиться более, чем в дне пути от дана Хиррейд, — продолжал Невин. — И, насколько я знаю, они могут убегать, спасая свою жизнь. Если я поймаю их, то сотру с лица земли.

— Ну, — задумчиво протянул Блейн. — Мои люди могут разбиться на небольшие отряды и прочесать местность. Какой-нибудь крестьянин наверняка заметил странных незнакомцев, разъезжающих по рану.

— До этого вполне может дойти, ваша светлость, но я хотел бы немного повременить. Из-за Камделя. Видите ли, если этот мастер черного двеомера через дальновидение поймет, что ваши люди едут в его сторону — а этот негодяй определенно пытается охранить себя — то он просто перережет горло Камделю и быстро уедет. Если это возможно, то мне хотелось бы вызволить нашего молодого лорда из переделки живым. У меня в распоряжении осталось еще несколько уловок.

Блейн кивнул. Сам Невин беспокоился гораздо больше, чем хотел показать. Хотя он мог попросить Диких найти мастера черного двеомера, сделать подобное — означает подвергнуть их большому риску. Невин мог выйти на эфирную плоскость в световом теле, но это означало риск: в таком случае ему пришлось бы вступить в открытую схватку с врагами.

Соединив все то, что ему рассказала Джилл, и что знал он сам, Невин догадался: у мастера черного двеомера с собой ученики. И Невин не знал, сколько их. Если он погибнет во время сражения на астрале, то Джилл и Родри останутся беспомощными против темных сил, которые несомненно страшно отомстят союзникам Невина.

Хотя он призвал на помощь других мастеров, ближайшему из них потребуется несколько дней, чтобы добраться до места. А к тому времени Камдель может быть уже мертв.

— Это проклятое дело подобно игре, ваша светлость, — наконец сказал Невин. — У них есть Камдель, их королевская фишка, и они пытаются снять его с доски, в то время, как мы выставляем наших людей и пытаемся спасти его. К сожалению, я не знаю, чей ход следующий — наш или их. Джилл, пойдем поговорим с глазу на глаз. Я хочу знать все детали, касающиеся тех дней, пока ты была одна. Нет необходимости утомлять этим их светлость и Родри.

Она покорно поднялась, глядя на Невина в отчаянной надежде, что ему удастся обеспечить ей безопасность. В глубине сердца он молился о том, чтобы ему это и вправду удалось.

Когда дверь за Джилл и Невином закрылась, Блейн одним глотком выпил остатки меда в своем кубке. Мгновение они с Родри смотрели друг на друга с пониманием. Им сейчас не требовались слова. Родри прекрасно знал: они оба в ужасе. Наконец Блейн вздохнул.

— Ты весь в грязи, серебряный кинжал. Давай прикажем пажам приготовить тебе ванну. А я сам еще бы выпил меда.

— Ты выпил уже достаточно.

Мгновение казалось, что Блейн готов вспылить, затем он просто пожал плечами.

— Ты прав. Давай отведем тебя в ванную.

Пока Родри купался в богато убранной комнате, которую станет делить с Джилл, Блейн сидел на краешке кровати и подавал ему мыло, словно паж. Плескаясь в деревянной ванне, Родри мечтал: если бы он мог смыть все эти разговоры о двеомере с такой же легкостью, как дорожную грязь.

— Ты думаешь, что у меня очень странный, черт побери, вкус? То есть, я хочу сказать — насчет женщин? — спросил Родри наконец.

— Ты всегда был со странностями. Но по правде говоря, Джилиан очень хорошо тебе подходит. По крайней мере, для той жизни, которую ты ведешь. У меня болит сердце, когда я вижу серебряный кинжал у тебя на поясе.

— Это лучше, чем голодать на дорогах.

— Я разговаривал с твоей почтенной матушкой, когда в последний раз был при дворе. Она просила меня поговорить с Райсом и убедить его призвать тебя назад, но он не стал слушать ни слова из того, что я пытался сказать.

— И не пытайся. Он всегда хотел избавиться от меня, и я, как олух, предоставил ему шанс.

Родри вылез из ванны и взял полотенце.

— У меня нет официального союза с Аберуином, — сказал Блейн. — Я могу предложить тебе место здесь, со мной. Ты можешь жениться на своей Джилл и стать моим конюшим. Даже если это и не понравится Райсу, то что он сделает? Он слишком далеко, чтобы начинать со мной войну.

— Спасибо, но когда я взял кинжал, то поклялся, что буду носить его с гордостью. Я могу быть ссыльным, но скорее умру, чем нарушу клятву.

Блейн вопросительно приподнял бровь.

— О, клянусь задницей свиньи, — вздохнул Родри. — Правда в том, что я думаю это будет хуже — пользоваться твоими благодеяниями и наблюдать за тем, как почетные гости ухмыляются, глядя на обесчещенного брата гвербрета Аберуина. Лучше уж долгая дорога, чем это.

Блейн протянул ему бригги.

— Я и сам чувствовал бы то же самое, — признался он. — Но я всегда рад видеть тебя здесь.

Родри ничего не сказал из опасения, что расплачется. Пока двоюродный брат одевался, Блейн достал серебряный кинжал и играл с ним, взвешивая в руке и проверяя кончик пальцем.

— Острый, — заметил он.

— Пусть это и знак моего бесчестия, но это самый лучший кинжал, который у меня когда-либо был. Будь я проклят, если знаю, как серебряных дел мастера создают этот металл, но он никогда не тускнеет.

Блейн бросил кинжал в дрова, выложенные у камина. Лезвие просвистело в воздухе и глубоко воткнулось в дерево.

— Отличное лезвие. Все знают, что вместе с серебряным кинжалом приходит позор, но я никогда не знал, что он приносит с собой двеомер.

Хотя Родри знал, что Блейн только шутит, мысль что-то потревожила в его сознании. Он задумался о обо всем, что с ним случилось. Странно. Вначале серебряный кинжал принес ему двеомер. И его первое лето на долгой дороге, в свою очередь, привело его к двеомеру.

— Что-то не так? — спросил Блейн.

— Нет.

И тем не менее Родри чувствовал, как вирд призывает его. И этот зов был подобен тихому свисту, который приносит ветер.

Хотя Саламандр несколько раз проезжал через дан Дэверри, он редко оставался там надолго. Слишком велика была конкуренция на его многолюдных улицах. В то время город представлял собой спиральный лабиринт улиц, которые полукругом окружали Лок Гверконед. В самом большом городе в королевстве проживало почти двести тысяч человек, и эти избалованные горожане требовали более изысканных развлечений, чем несколько простых трюков с шарфиками.

В открытых парках и на рыночных площадях, разбросанных по всему городу, можно было встретить гертсинов и акробатов, менестрелей из Бардека, дрессировщиков с ручными медведями и учеными свиньями, жонглеров и бардов, и все эти искусники очень старались избавить прохожих от денег.

В такой толпе никто не обратил внимание на еще одного гертсина, даже если тот порой задает вопросы о торговле опиумом.

Поскольку Саламандр пытался избежать ненужного внимания, то пошел на компромисс со своими обычными требованиями и остановился в гостинице средней руки, расположенной в старой части города на берегу реки Лух, районе, где проживали мелкие ремесленники и почтенные торговцы. В «Пшеничном снопе» останавливались те, кто развлекал народ. Здесь Саламандр мог услышать любую сплетню. Было несложно разузнать о преступлении лорда Камделя — несмотря на то, что после самой кражи прошло уже несколько недель. Город бурлил, обсуждая случившееся.

— Говорят, король отправил посыльных ко всем гвербретам в королевстве, — заметил как-то раз Элик, владелец гостиницы. — Хотел бы я знать вот что: как одному человеку удается проскользнуть мимо всех этих боевых отрядов и не угодить в расставленные на него ловушки?

— Он может быть мертв, — сказал Саламандр. — После того, как новость распространилась, его, вероятно, ищут все воры в королевстве.

— Правильно, — Элик задумался, посасывая длинный ус. — Он вполне может быть мертв.

В «Пшеничном снопе» жил один постоялец, который держался обособленно, — по той простой причине, что приехал из Бардека и почти не говорил по-дэверрийски. Темнокожему Энопо было примерно двадцать пять лет, но он не наносил на лицо узоры краской, как принято в Бардеке, что означало: его семья по какой-то причине выгнала его из дома, и он не принадлежит ни к одному из кланов.

Он путешествовал по дорогам Дэверри с велавелой, сложным бардекианским инструментом, плоским по форме. Этот музыкальный инструмент с тридцатью струнами клали на колени и играли гусином пером.

Поскольку Саламандр достаточно знал бардекианский, то он и общался с одиночкой-менестрелем, который был страшно рад услышать родной язык. В конце дня, закончив представления, они обычно встречались в таверне, чтобы сравнить свои доходы и пожаловаться на жадность людей, живущих в самом богатом городе королевства.

В этот день Саламандр очень хорошо заработал и купил им кувшин бардекианского вина. Когда артисты устроились за столом у стены, Энопо с наслаждением смаковал каждый глоток.

— Хороший сорт, — объявил он. — Но это вино навевает горькие воспоминания о доме.

— Послушай, ты не должен отвечать, если не хочешь, но…

— Я знаю, — он улыбнулся Саламандру. — Твое сердце рассказчика сгорает от любопытства. Почему меня отправили в ссылку? Я не хочу углубляться во все детали, но дело связано с замужней женщиной, очень высокопоставленной, которая была слишком красива для того уродливого старого богача, за которого она вышла замуж.

— Это не такая уж редкость.

— О, нет. Совсем нет, — Энопо глубоко вздохнул. — Пусть он урод, этот ее муж, однако он пользуется большим влиянием на архонтов.

Мгновение они пили молча, в то время как Энопо смотрел в сторону, словно вспоминал красоту любимой. Саламандр решил, что раз Энопо рассказал о причине своей ссылки, он теперь достаточно доверяет гертсину, чтобы сделать следующий шаг.

— Знаешь ли, вино — не единственная великолепная вещь, которую производит Бардек, — осторожно заметил гертсин. — Когда я посещал твою прекрасную и утонченную родину, то с наслаждением выкурил пару трубок опиума.

— А теперь послушай, — менестрель склонился вперед. — Нужно быть очень осторожным с этим белым дымом. Я видел, как люди, которые его курили, постепенно опускались и даже продавали себя в рабство только ради новой порции.

— Правда? Боги, я этого не знал! А если курить трубку время от времени?

— Нужно быть очень осторожным, — повторил менестрель. — Это подобно алкоголю. Некоторые люди пьют вино, и это на них никак не влияет. А другие становятся пьяницами. Но белый дым воздействует по-другому, и зависимость от него гораздо сильнее.

Саламандр притворился, что очень серьезно обдумывает услышанное, в то время как Энопо наблюдал за ним с хитрой улыбкой.

— Я знаю, о чем ты собираешься у меня спросить, гертсин, — сказал он. — И я не знаю никого, у кого был бы опиум для продажи.

— Ну, если он так опасен, как ты говоришь, то лучше не продолжать. Просто мне интересно.

— Насколько я понимаю, в этом городе его курят только господа благородного происхождения.

— Правда? — Саламандр резко выпрямился. — А где ты это слышал?

— От человека с моей родины, одного купца, который проезжал тут примерно… о, думаю, с месяц назад. Он нашел меня по просьбе отца, чтобы проверить, все ли со мной в порядке, и передал мне деньги, которые послали братья. Мы прекрасно поужинали и выпили много вина. — Энопо мгновение выглядел мечтательно. — Мы со старым Лалано поговорили, и он упомянул белый дым. Он сказал, что купцы из Бардека начинают продавать его людям Дэверри; Его это беспокоило, потому что такая торговля позорна. Она пользуется дурной славой у нас дома. И он знал, что здесь она противоречит вашим законам. А у кого тут достаточно денег, чтобы покупать товар, доставленный контрабандным путем?

— Правильно. У кого же еще, кроме господ благородного происхождения?

— Или, может, богатых купцов. Но эти ваши так называемые лорды определенно очень хорошо умеют держать торговцев в черном теле.

«Разве это не интересно?» — думал Саламандр. Если Камдель курил опиум, то это легко объясняет, каким образом мастера черного двеомера вонзили в него свои когти. Гертсин решил, что несколько следующих дней он очень осторожно поспрашивает вокруг. Он будет вести себя так, словно сам намеревается купить товар.

Б этот момент он почувствовал легкое прикосновение к своему разуму, что означало: другой мастер двеомера пытается вступить с ним в контакт. Саламандр спокойно встал.

— Прости меня, Энопо. Выйду на минутку.

Менестрель только махнул рукой. Саламандр поспешно выбрался из таверны и отправился во двор конюшни, где стоял желоб с водой. Позднее солнце блестело на поверхности. Саламандр уставился в воду и открыл сознание, ожидая увидеть Невина. Вместо этого на него взглянуло красивое, но суровое лицо Валандарио. Саламандр слишком удивился, чтобы послать ей ментальный импульс.

«Так вот ты где, — слова возникли в сознании у Саламандра. — Твой отец попросил меня с тобой связаться. Он хочет, чтобы ты прямо сейчас ехал домой.»

«Не могу. Я выполняю задания Мастера Эфира.»

Серые глаза расширились.

«Я не имею права рассказать тебе все, — продолжал он. — Но темные и опасные дела и замыслы…»

«Поменьше болтовни, сорока! Я скажу твоему отцу, что ты задержишься, однако возвращайся домой как можно быстрее. Он будет ждать у границы с Элдисом, рядом с Каннобейном. Пожалуйста, на этот раз подчинись ему.»

Ее лицо исчезло с поверхности воды. Как и всегда, когда с ним связывалась его старая наставница двеомера, Саламандр чувствовал себя глубоко виноватым, незнамо в чем, хотя на этот раз он, вроде бы, не совершал никаких ошибок.

За ужином Блейн настоял на том, чтобы принимать своего двоюродного брата, как почетного гостя. Каждый раз, когда паж называл его лордом, Родри морщился, а если слуги использовали один из его старых титулов, «правитель Каннобейна», у него слезы наворачивались на глаза.

Все эти любезности, которые говорились из лучших побуждений, только заставляли его вспоминать о его любимым Элдисе, его диких прибрежных землях, огромном дубовом лесе, нетронутом с незапамятных времен. Родри был очень рад, когда они с Джилл смогли покинуть стол гвербрета и отправиться к себе в комнату.

Было уже поздно, Родри довольно сильно напился и устал гораздо больше, чем хотел признавать. Пока он пытался снять сапоги, Джилл открыла ставни и высунулась наружу, глядя на звезды. Пламя свечей отбрасывало тени, и ее волосы блестели, подобно тонким золотым нитям.

— Клянусь всеми богами и их женами, — воскликнул Родри. — Мне жаль, что ты не оставила этот проклятый камень в траве, когда увидела его там.

— По-твоему, так было бы лучше? А если бы его нашел мастер черного двеомера?

— Ну, правильно. Наверное.

— О, я знаю, любовь моя, — она отвернулась от окна. — Мое сердце тоже болит от всех этих разговоров о двеомере.

— Правда?

— Конечно. Как ты думаешь, что я собираюсь делать? Оставить тебя, чтобы следовать дорогой двеомера?

— М-м-м, ну… — внезапно Родри понял, что боялся как раз этого. — А-а, конское дерьмо, теперь это звучит глупо, когда ты произнесла это вслух.

Джилл посмотрела на него, слегка приоткрыв рот, словно раздумывала, что сказать бы сказать еще, а затем внезапно улыбнулась. Она наклонилась, протянула руки к чему-то, потом подняла это на руки и прижала к себе, как ребенка. Родри предполагал, что появился ее серый гном.

— Что-то не так? — спросила она гнома. — Нет? Хорошо, Значит, ты просто пришел нас проведать? Это очень мило, малыш.

Было странно наблюдать, как Джилл разговаривает а кем-то, кого он не видит. Странно и тревожно. Наблюдая за Джилл в свете свечей, Родри вспоминал, как был маленьким мальчиком и думал, что, может, Дикие существуют на самом деле и ему удастся увидеть их.

Временами, когда он бывал в охотничьем заповеднике отца, ему казалось, что какое-то странное существо выглядывает из-под куста или наблюдает за ним с дерева.

И все же уже тогда, в детстве, Родри решил, что Дикие — это только персонажи рассказов няни, придуманные, чтобы его позабавить. Его суровый отец проследил за тем, чтобы у мальчика не возникало никаких глупых фантазий.

— Вот Родри, — говорила гному Джилл. — Поздоровайся с ним.

Родри почувствовал, как маленькая ручка сжала ему палец.

— Добрый вечер, — сказал он и улыбнулся. — И как чувствует себя наш добрый гном?

И внезапно Родри увидел его, пыльного серого цвета, с длинными конечностями и покрытым бородавками носом. Гном улыбался ему, держа кончик его пальца свой костлявой ладошкой. Родри резко втянул ноздрями воздух.

— Ты его видишь, не так ли? — прошептала Джилл.

— Да. Боги!

Джилл с гномом обменялись победной улыбкой, а затем существо исчезло. Родри уставился на подругу.

— Сегодня днем я спросила Невина, почему ты не видишь Диких, — сказала она так спокойно, словно обсуждала, что подать сегодня своему мужчине на ужин. — И он ответил, что ты, вероятно, вполне можешь их видеть, поскольку в твоих жилах есть эльфийская кровь. И еще он сказал, что близость двеомера откроет твои глаза.

— Он прав, — Родри сидел тихо, вспоминая. — Знаешь, на протяжении всей прошлой недели я видел… ну, не совсем их… но… что-то.

— На протяжении этих недель вокруг нас был двеомер.

— Верно. Но почему для тебя так важно, чтобы я видел Диких?

— Просто это может оказаться очень кстати, — Джилл внезапно ощутила беспокойство и отвернулась. — Они смогут передавать послания, если нам снова придется разделиться.

Вот она — правда, которой Родри не хотел смотреть в лицо. Вокруг них черный двеомер, который пытается их остановить.

Он обнял Джилл, крепко прижал к себе и страстно поцеловал.

После страстных объятий Родри проспал мертвым сном большую часть ночи, но к рассвету ему приснился такой тревожный сон, что он резко пробудился и сел в кровати. В предрассветных сумерках комната была серой. Джилл спала рядом. Родри встал, надел бригги и подошел к окну, чтобы посмотреть на улицу и отогнать неприятное чувство, оставшееся после сна.

Когда кто-то постучал в дверь, он вскрикнул. Это был всего лишь Невин, который тихо проскользнул в комнату.

— Ну, дружок, мне интересно, не снилось ли тебе этой ночью что-то странное.

— Клянусь самим великим богом Тарном! Снилось.

Широко зевая, Джилл села в постели и посмотрела на них сонными глазами.

— Расскажи мне об этом сне, — попросил Невин.

— Я нес ночной дозор у ворот какого-то маленького дана. Джилл находилась внутри и я должен был охранять ее. Затем к воротам подошел какой-то человек с мечом. Он не хотел отвечать мне, когда я спрашивал у него пароль. Он насмехался надо мной, называя меня уничижительными прозвищами, и напоминал мне о ссылке. Меня никогда в жизни так яростно не ругали. Я достал меч, собираясь бросить ублюдку вызов, но затем вспомнил, что несу дозор, и остался на своем посту у ворот. Наконец я додумался и крикнул капитана. А вот здесь очень странный эпизод. Когда капитан прибежал, то это был ты. И у тебя в руке был меч.

— Так и случилось.

— О, послушай! — вставила Джилл. — Неужели у Родри был сон-явь?

— Более реальный, чем большинство подобных сновидений, — кивнул Невин. — Знаешь ли, Родри, ты по-настоящему человек чести, если поступаешь так даже во сне. Сон показывал тебе истину. В таких снах аллегории и фантазии используются точно так же, как в песнях бардов. Дан — это твое тело, а человек, которым ты себя чувствовал, — это твоя душа. Чужак с мечом — один из наших врагов. Он пытался выманить твою душу из твоего тела, потому что когда человек спит, его душа может выскользнуть из плоти и отправиться в странствие во Внутренние Земли. Но если бы ты пошел за ним, то сражался бы на его территории, а это очень странное место. Он бы выиграл.

— А что потом? Я бы погиб?

— Сомневаюсь, — Невин мгновение размышлял. — Скорее всего, он захватил бы твою душу в ловушку и занял бы твое тело сам. Ты чувствовал бы себя так, словно все время спишь, а твое тело послушно выполняло бы волю чужой души. Интересно, кого он хотел убить: меня или Джилл? Не исключено, что обоих. В любом случае ты в конце концов проснулся бы и обнаружил, что держишь в руке окровавленный меч, а один из нас мертвый лежит у твоих ног.

Родри чувствовал себя так плохо, словно откусил гнилого мяса.

— К счастью, я постоянно настороже, — продолжал двеомермастер. — Но с этого момента, если тебе приснится сон или если ты просто погрузишься в ленивые мечтания, которые тебя обеспокоят, тут же говори мне. Ни в коем случае не стыдись и не смущайся.

— Договорились.

— Хорошо. — Старик начал ходить взад-вперед. — Я только что узнал одну очень важную вещь. Наши враги не отступают. Этот сон был вызовом, Родри. Они собираются действовать и сражаться со мной.

После неудачной попытки завладеть телом Родри истощение Аластира достигло предела и затуманило его мозг, как алкоголь.

Он никак не ожидал, что у серебряного кинжала окажется такая сильная воля. Хорошенько поразмыслив об этом, он в конце концов решил, что закаленному воину поневоле приходится развить в себе способность к концентрации.

Иначе не победить в сражении. Однако больше всего двеомермастера ставило в тупик ощущение разума Родри и то, как его образ выглядел на астральной плоскости. Учитывая ментальную силу Родри, его проекция должна была быть необычно твердой.

А она, напротив, постоянно мерцала и временами выглядела как язык пламени, принявший форму человеческого тела. Где-то в памяти Аластира должно найтись объяснение этому. Аластир сидел тихо, позволяя сознанию путешествовать от одной смутно мелькнувшей мысли к другой.

— Клянусь самой черной силой! — резко воскликнул он наконец.

Удивленный Саркин поднял голову и повернулся к нему.

— Я только что кое-что понял, — продолжал Аластир. — Готов поспорить: отцом Родри был не Тингир Майлвад. Не больше, чем я. Клянусь, этот серебряный кинжал — наполовину из Западных.

— Правда? Тогда неудивительно, что все предсказания Старца оказались ошибочными.

— Именно. Дарк, ему будет интересно услышать это.

— Если мы проживем достаточно долго, чтобы рассказать ему о твоем открытии.

Аластир хотел было ответить дерзкому ученику, но затем просто пожал плечами. Тем не менее он задумался, уже в который раз: не следует ли им просто убить Камделя и бежать, спасая свои жизни? Но еще оставался камень. Если бы только у него был Великий Камень Запада! Аластир мог бы покорить связанных с ним духов и использовать их огромную силу для своих целей. О, как далеко он продвинулся бы тогда в осуществлении своих планов! Долгие годы изучал он Великий Камень и знал: этот предмет имеет прямую связь с разумом короля, связь, с помощью которой можно медленно свести короля с ума и погрузить королевство в хаос. После этого мастера черного двеомера получат возможность работать в Дэверри, как им хочется.

Саркин наблюдал за ним темными глазами, выражение которых невозможно было прочитать.

— Замышляешь убежать в одиночку, парень? — проворчал Аластир. — У меня есть способы найти тебя, если ты попытаешься это сделать.

— Ничего подобного у меня и в мыслях нет, учитель.

Двеомер Аластира подтвердил, что ученик говорит правду. И тем не менее он чувствовал некую постороннюю мысль, скрывающуюся под поверхностью сознания Саркина. Пришло время, решил он, пора поставить ученика на место.

— Займись лошадьми и твоим животным, — сухим тоном велел он. — Мне нужно побыть одному и поработать.

Саркин отправился в конюшню. Они завладели уединенным домом и небольшим участком земли, убив старого фермера, которому она принадлежала. В соломе, в пустом загоне, скорчившись, сидел работник, которого они оставили в живых, поскольку он мог оказаться им полезен. Ему было около сорока лет и выглядел он крепким малым. Аластир так сильно околдовал его, что стоило Саркину щелкнуть пальцами, как работник покорно поднялся на ноги.

— Накорми и напои лошадей, — приказал Саркин. — Затем приходи в кухню за моим следующим приказом.

Работник кивнул, покачиваясь, словно пьяный.

Кухня представляла собой большую квадратную комнату, отделенную от жилых помещений плетеной перегородкой. Этот дом был построен в старом стиле, очаг находился в середине, над ним в крыше зияла дыра. На соломе на полу, свернувшись, как ребенок, лежал Камдель. Когда они обыскивали ферму, Саркин обнаружил железную цепь и кольцо, которые несомненно когда-то использовались для привязывания вола. Теперь железное кольцо было надето на лодыжку Камделя. Длинная цепь соединяла этот «браслет» с другим кольцом — висящим над очагом. Когда Саркин отсоединил цепь, Камдель застонал и сел.

— Хочешь позавтракать, благородный господин? Есть настоящая овсяная каша.

Небритый и грязный лорд кивнул. Позднее, решил Саркин, он позволит Камделю умыться.

— Худшее почти позади, — сказал он с наигранной бодростью. — После того, как мы вернемся в Бардек, у нас будет хороший дом, мы достанем тебе приличную одежду и все остальное.

Камдель выдавил дрожащую улыбку. «Как все-таки отличаются друг от друга люди», — подумал Саркин. Некоторые боролись с чужой властью до самого конца; другие обнаруживали у себя вкус к странным сексуальным удовольствиям, с которыми он их познакомил. Камдель оказался одним из последних и прекрасно удовлетворял потребности Саркина. Наблюдая за тем, как лорд завтракает, Саркин понял, что рад предпочтениям Камделя. Он испытывал по отношению к пленнику странное чувство, которое тихо глодало душу, наполняя ее зудом. Оно оказалось таким непривычным и незнакомым, что Саркину потребовалось много времени, чтобы найти для него определение: чувство вины. Внезапно он вспомнил себя маленьким ребенком. Как он плакал, когда Аластир изнасиловал его! «Оно того стоило, — сказал себе Саркин. — Ведь он вывел меня на черную тропу.» Но успокоение казалось пустым даже ему самому.

Саркин подошел к двери. Работник был уже там — стоял неподвижно, как зверь. Саркин послал луч света вокруг ауры рабочего. Это заставило ауру околдованного кружиться.

— Ты найдешь нам еще еды. Ты никому ничего не расскажешь. Ни слова, кроме того, что мы тебе велели. Посмотри на меня.

Работник поднял голову и уставился Саркину в глаза.

— Я пойду за кроликами, — прошептал он. — Я не скажу ничего, кроме того, что вы мне велели.

— Хорошо. Иди.

Работник поднялся и, волоча ноги, отправился к конюшне. Саркин прогулялся по маленьким комнаткам и вышел в кладовку. Там он остановился в удивлении. Аластир стоял у окна. Тело убитого фермера тоже стояло — бледное, серое и обескровленное. И тем не менее труп двигался, качаясь на неловких ногах. Аластир взглянул на ученика с победной улыбкой.

— Я привязал к нему Диких. Какое-то время они будут поддерживать в нем жизнь. Он выполнит мои указания. А теперь скажи мне, маленькая собака, можешь ли ты в этом сравниться со мной?

— Нет, учитель, не могу.

— Тогда следи за своим языком, когда разговариваешь со мной, иначе в один прекрасный день закончишь точно так же.

Саркин почувствовал такое сильное отвращение, что ему захотелось развернуться и выбежать из комнаты, но он заставил себя спокойно разглядывать мертвого фермера. Учитель открыто злорадствовал. На мгновение у Саркина промелькнула мысль бросить все и скрыться, но он знал, что слишком глубоко погрузился во тьму, и ему из нее уже не выбраться.

Невин настоял на том, чтобы Джилл и Родри позавтракали с ним в его покоях, а когда пришел паж и сказал, что гвербрет хочет видеть двоюродного брата за своим столом, Невин попросил передать, что серебряный кинжал занят.

Хотя Невин сомневался, что Аластир способен установить связь с воином из боевого отряда Блейна — или вообще с кем-то в дане — ситуация сложилась слишком опасная, и рисковать не следовало. Достаточно одной спятившей кухарки с мясницким ножом и неестественной силой, которую придаст ей колдовство, чтобы резко покончить со всеми его планами.

Когда Невин думал об этом, казалось странным, что мастер черного двеомера смог поработать над разумом Родри во сне. Он начинал предполагать, что враг, которому он противостоит, — это тот же самый человек, который вызвал войну в Элдисе прошлым летом. Тот, кто видел Родри и имел возможность изучить его.

Позднее в тот же день Невин получил новые доказательства, и его подозрения подтвердились. Он сидел на подоконнике и наблюдал за Джилл и Родри, которые играли в кости на медяки. Как только кто-то из них выигрывал все монетки, они тут разделяли их пополам и начинали все сначала. Чтобы отвлечься, Невин открыл третий глаз. Он хотел увидеть, кто из них выиграет следующую партию. И едва он предсказал самому себе, что сейчас выиграет Родри, как Блейн вошел в комнату.

— Комин вернулся с перевала Кам Пекл, — объявил он. — Они прикончили бандитов и привезли с собой пленника. Он может знать что-нибудь интересное.

— Вероятно, — согласился Невин. — Думаю, следует поприсутствовать на допросе. Идем, серебряный кинжал, я не хочу выпускать тебя из виду.

Рядом с караульным помещением стояла небольшая приземистая башня, служившая тюрьмой для содержания местных преступников, которые ждали суда или наказания. Когда Блейн и его спутники вошли в небольшую плохо освещенную комнатку с крошечным окном, то обнаружили стражников за отвратительным занятием. К каменному столбу был привязан голый по пояс человек. Рядом на столе лежал набор железных щипцов других пыточных инструментов. Палач — мужчина крепкого телосложения с мускулистыми ручищами — опускал в жаровню куски угля и раздувал пламя.

— Сейчас будут раскалены, ваша светлость, — сообщил он.

— Хорошо. Значит, это и есть та самая крыса, которую привезли мои охотничьи псы, не так ли? Родри, ты видел его раньше?

— Видел. Он был одним из тех, кто напал на нас.

Бандит приложил голову к столбу и в отчаянии уставился в потолок. Как догадался Невин, парень жалел, что не погиб вместе с остальными членами банды. Хотя Невин в принципе не одобрял пытки, он знал, что никакие уговоры не убедят гвербрета отказаться от традиционного способа допроса. Блейн подошел к бандиту и ударил его по лицу.

— Посмотри на меня, свинья. У тебя есть выбор. Ты можешь умереть легко и быстро, или медленно и с большими страданиями.

Бандит плотно сжал губы. Палач опустил на жаровню тонкий железный прут, а когда тот раскалился, коснулся им пленника. По комнате распространился запах паленого мяса. Бандит закричал и стал извиваться, пока Блейн не дал ему еще одну пощечину и не заставил замолчать.

— Мы знаем, что кто-то нанял вас, чтобы вы ограбили караван. Кто?

Палач плюнул на железный прут. Раскаленный металл зашипел.

— Я почти ничего не знаю, — заикаясь, пробормотал бандит. — Но расскажу…

— Хорошо, — Блейн мягко улыбнулся ему. — Начинай.

— Нашего предводителя звали Волком, и он поехал в Маркмур — просто повынюхивать насчет караванов и других дел. Ну, когда он вернулся, то сказал, что для нас есть работа. Старый купец хотел, чтобы мы захватили девушку, которая будет с караваном. «Легкая работа, — сказал Волк. — Возьмем деньги старого пердуна.» Он разработал план. Мы ударим по каравану, а сам Волк и пара других ребят — они схватят девчонку. Затем мы все быстро отступим. Никаких потерь среди наших. Мы же не знали, что она дерется, как сам демон. «Не пораньте ее», — говорил старик. Конское дерьмо! Словно кто-то из нас мог хотя бы коснуться ее мечом.

Пленник замолчал и гневно посмотрел в сторону Джилл.

— Продолжай, — Блейн снова ударил его.

— Нам запрещалось ранить серебряного кинжала. Ну, если придется с ним столкнуться. — Бандит посмотрел на Родри. — Он знал твое имя. «Не надо калечить Родри, если только вам не потребуется спасать свою жизнь, — сказал он. — Он не так важен, как девчонка, но я не хочу, чтобы он умер.» После того, как ты, ублюдок, убил Волка, мы, черт побери, забыли все, что говорил старик.

Родри улыбнулся. «Неужели? — подумал Невин. — Тогда это определенно тот же самый мастер черного двеомера. Но почему он хочет оставить Родри в живых? Джилл он, по всей вероятности, хотел заполучить, чтобы использовать как козырь в переговорах со мной. Но почему Родри?»

— В любом случае, ваша светлость, мы не смогли захватить ее, — продолжал бандит. — Мы выбрали нового предводителя и отправились на встречу со стариком. Видите ли, мы хотели прибить его. Но он дал нам столько денег, что мы его отпустили.

— Как он выглядел? — Невин шагнул вперед. — Он был из Бардека?

— Нет, из Дэверри. Он одевался, как купец, и выглядел, как человек из Кермора. У него слащавый голос, который сильно действовал мне на нервы. Один из его людей называл его Аластир. Его сопровождали слуга и еще один человек с мечом. От этого парня у нас мурашки пробегали по коже! Он так на нас смотрел, словно мечтал перерезать нам глотки, всем нам — просто чтобы полюбоваться, как мы умираем.

— Не сомневаюсь, это доставило бы ему наслаждение. У них с собой был пленник?

— Да, молодой человек с каштановыми волосами, привязанный к лошади. Его лицо все покрыто синяками. Они сильно избивали его. Он ни на кого на смотрел. Худой, похожий на девчонку.

— Камдель, — вставил Блейн.

— Боюсь, что так, — согласился Невин. — Очень хорошо, ваша светлость. Полагаю, из этого болвана больше ничего не выдавишь.

— Повесь это дерьмо завтра в полдень. На площади, — приказал Блейн палачу. — И проверь, чтобы он умер легко.

Бандит потерял сознание. Его бригги промокли, по ногам потекла вонючая влага.

Покидая башню, Невин думал о том, что только что услышал от разбойника. Он вспомнил капитана корабля, которого судили в Керморе. Капитан говорил, что у пассажира, которого он отвозил в Бардек, неприятный слащавый голос. И выглядел этот пассажир, как обыкновенный житель Кермора. Маловероятно, что существуют двое настолько похожих мастеров черного двеомера. И у этого Аластира только один ученик.

Невин также понял, что ошибочно полагал, будто знает своего противника. У него был старый враг, мастер черного двеомера, с которым он встречался в схватке несколько раз за последние сто лет. Бардекианец, опытный в разгадывании предзнаменований будущего. Война в Элдисе, попытка захватить наделенный двеомером опал, даже то, что враг хотел оставить Родри в живых — это все идеально подходило Тондало. Конечно, напомнил себе Невин, за всем этим вполне может стоять Тондало. Он в состоянии управлять процессом издалека. К этому времени бардекианцу должно быть приблизительно сто пятьдесят лет и, вероятно, он слишком слаб для путешествий. Хотя мастера черного двеомера способны продлевать свою жизнь, используя противоестественные средства, они не умеют сохранять здоровье, в особенности ближе к концу жизни. Сама природа пытается противостоять им, потому что они нарушают все ее законы, подобно воде, текущей по склону вверх.

В крепких руках Аластира брыкался коричнево-белый кролик, пытаясь высвободить задние лапы, но Аластир ударил его головой о кухонный стол. Он бил зверька до тех пор, пока кролик не перестал сопротивляться. Тогда двеомермастер перерезал ему горло ножом и наклонился, чтобы выпить горячей крови прямо из горла. Он делал это на протяжении многих лет и тем не менее процедура всегда вызывала у него отвращение. К сожалению, это был единственный способ овладеть магнетизмом живого тела. Он никогда не мог понять, почему другие мастера предоставляют убийство источников магнетизма своим слугам. Глотая горячую кровь, Аластир чувствовал, как мощная жизненная сила вливается в него, омолаживая. Он осторожно вытер рот тряпкой, снял с кролика шкуру и начал резать мясо.

Страх не оставлял его, он ощущался постоянно, подобно пульсации крови. Хотя Аластир хотел бежать из Дэверри, он боялся возвращаться в Братство после нового провала. Старец вполне может простить его, в особенности потому, что поймет главное: присутствие в Родри эльфийского крови разрушило его расчеты. Но другие мастера черного двеомера посчитают Аластира слабым. После того, как человек ослабевает, его могут атаковать, разорвать на части и лишить силы. Лучше совершить самоубийство, чем допустить такое. Мысль о смерти вызвала у него дрожь. В конце концов, именно страх смерти заставил его обратиться к черному двеомеру много лет назад. Скоро Аластиру придется решать, бежать ему или сражаться. Очень скоро. Хотя черный двеомер не посылает предупреждений об опасности тем, кто следует темной тропой, простая логика подсказывала ему, что времени мало.

Оторвавшись от размышлений, Аластир поднял голову и увидел наблюдающего за ним Саркина.

— Что? — рявкнул Аластир.

— Я только хотел убить для тебя кролика, учитель. Мой долг — прислуживать тебе.

Аластир протянул ему нож и вымыл окровавленные руки в ведре с водой. Рядом на соломе скрючился Камдель.

— Если нам придется бежать, то Камдель должен умереть, — сказал Аластир. — Он будет тормозить нас.

Лорд заскулил. Саркин поднял голову, держа нож в руке, его глаза почернели от ярости.

— Я не позволю убить его.

— Правда? А кто ты такой, чтобы позволять или не позволять мне что-то делать?

Между аурами учителя и ученика была установлена прочная связь. И когда Аластир послал волны ненависти и ярости, Саркин резко втянул ноздрями воздух и выронил нож. Его пронзила острая боль. Извиваясь, он упал на колени, лицо его исказилось — он пытался не показывать своей боли, Аластир коротко вскрикнул и отпустил его, дрожащего на полу.

— А теперь попридержи язык, пока я сам не обращусь к тебе, — предупредил он. — Я должен подумать.

Аластир отошел к окну и невидящим взглядом уставился наружу. Страх не уходил. Один раз он оглянулся и увидел, как обнимаются Саркин и Камдель. «Дураки! — подумал он. — Может, я убью их обоих!»

Вечером Джилл ужинала в комнате Невина вместе со стариком и Родри. У нее не было аппетита, зато Родри поглощал жареное мясо и лук, как истинный воин — он весело набивал живот перед битвой, зная, что эта трапеза вполне может оказаться последней. «Он — воин. А я кто? — думала она. — Трусиха, нет сомнений.» Джилл ненавидела слово «трусиха», но должна была признать, что приходит в ужас при одной только мысли о черном двеомере, который ищет ее по каким-то своим причинам. В конце концов, не в силах больше смотреть на то, как лопают мужчины, она вышла из-за стола.

Золотой солнечный свет летнего вечера заливал двор. Реальный мир все еще стоял, нетронутый двеомером. Он никуда не делся.

И тем не менее она знала, что никогда больше не будет смотреть на этот мир так, как раньше. Ее преследовал вопрос, который пугал ее едва ли не больше, чем сам черный двеомер: откуда я столько знаю обо всем этом? Хотя она оказалась в центре событий, которые озадачили бы и сбили с толку большинство людей, Джилл инстинктивно знала столько вещей! Ей было известно, что камень может менять форму; что незнакомец обладает черным двеомером и может использовать его, чтобы узнать, говорит ли она правду; что она сама способна связаться с Невином через огонь… Неохотно, медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, она была вынуждена признать: у нее не просто способность к двеомеру, но большой талант.

Сжав руками подоконник, Джилл выглянула из окна, пытаясь успокоиться и наблюдая за обычной суматохой слуг. Затем она увидела Бокка, болтающегося возле основных ворот дана и оглядывающегося вокруг. «Вероятно, он хочет поговорить со мной», — подумала она. И почему она отправилась к окну как раз в нужный момент, чтобы его увидеть?

— Что-то не так, дитя? — спросил Невин. — Ты слегка побледнела.

— Ничего. Там, у ворот, стоит Бокк. Думаю, нам следовало бы поговорить с ним.

Невин настоял на том, чтобы отправить за Бокком слугу, который приведет его в покои. Незачем самим спускаться во двор. Несчастный парень так нервничал, оказавшись в брохе гвербрета, что даже не мог сесть. Бокк беспокойно ходил взад и вперед, сжимая в руках кружку эля, которую ему налила Джилл.

— Послушай, добрый травник, ты на самом деле уверен, что нас не подслушают? — спросил он.

— Клянусь. Я буду врать в лицо гвербрету, если это потребуется, чтобы защитить тебя.

— Ну тогда хорошо, — Бокк глотнул эля. — Предполагаю, мы нашли людей, которые пытались отравить моего отца.

Джилл потребовалось мгновение, чтобы вспомнить ту ложь, которую Невин наплел Огверну. Мастер двеомера выпрямился на стуле и улыбнулся.

— О, правда? Расскажи поподробнее.

— Видишь ли, после того, как ты нас предупредил, мы хорошенько подумали. Это должен был быть незнакомец. Только чужой мог положить эту, как там ее, траву в эль папы, потому что папа всегда справедлив и честен, когда дело доходит до раздела награбленного, и никто из наших ребят не хочет, чтобы папа умер. Поэтому мы решили, что нас пытается убрать отсюда другая банда. Мы разделились на группы, примечая всех незнакомцев, и следили за ними. Ну, мы также раздали немного денег. И сегодня утром мне повезло! Один человек зашел в город на ярмарку. Кто-то сказал мне, что это работник с фермы. А он покупал клетку с кроликами. Ну, скажите мне, зачем фермеру тратить деньги на покупку кроликов, когда его поля кишат бесплатными?

— Очень хороший вопрос, друг мой.

— Поэтому я оседлал коня и последовал за этим человеком. Вначале я был очень осторожен, но он даже не оглянулся ни разу. Судя по тому, как он сидел на лошади — он просто рухнул ей на шею, — работник очень болен. Поэтому я мог держаться довольно близко. Он и в самом деле отправился на ферму, и я уж начал думать, что пошел по ложному следу. Но коли я туда добрался, то потратил еще немного денег в ближайшей деревне и услышал странный рассказ. Ферма принадлежит старому вдовцу, который в последние годы стал совсем нелюдимым. Ну, все думали, что у него во всем мире никого нет — и тут вдруг у него появляются гости. Один из деревенских ловил корову, которая убежала в ту сторону, и увидел, как какой-то мужик седлает породистого коня во дворе. Тот-то, деревенский, — он должен был найти корову и поэтому не отправился на ферму задавать вопросы.

— Ему вдвойне повезло, — тихо сказал Невин.

— Я тоже так подумал, — кивнул Бокк. — Потому что готов поспорить: эти гости — из той, другой, банды, а бедный старик уже присоединился к своей жене в Других Землях.

— У меня неприятное чувство, что ты прав, — Невин встал и, как и Бокк, стал ходить взад-вперед. — Расскажи мне точно, где находится эта ферма и все, что ты помнишь об окружающей ее местности.

«Все» оказалось очень подробной информацией. Очевидно, Бокк умел запоминать пейзаж и держать в памяти его четкое изображение, поскольку когда говорил, смотрел в никуда, словно его глаза исследовали некий невидимый образ. Ферма находилась в горах, вдалеке от других жилищ. Раз в месяц один сосед обычно заезжал проверить, в порядке ли старик, но вообще деревенские жители видели его редко.

— Идеальное место, чтобы спрятаться, — сказал Невин после того, как Бокк закончил. — А теперь послушай меня. Скажи своему отцу, чтобы оставил это дело мне. Я не могу объяснить, почему, но эти люди гораздо более опасны, чем ты думаешь.

— Ясное дело, скажу. Господин хороший, Огверн клянется, что ты владеешь двеомером.

— Правда? А разве двеомер не является просто украшением для сказки барда?

— О, когда работаешь на улице, видишь много странных вещей. Я знаю, что лорды и купцы смеются над этим, но они не ходят по улицам и не добираются до сути вещей.

— Нет, глубина бытия им недоступна. Огверн — наблюдательный и проницательный человек, несмотря на весь его жир, и я тебе докажу, что он прав. Ты хочешь выйти отсюда так, чтобы тебя никто не видел?

Бокк застонал, когда вспомнил, где находится.

— Отлично, — продолжал Невин. — Если ты поклянешься мне ничего не украсть, пока длится заговор, я сделаю тебя почти невидимым — на несколько минут.

Бокк искренне поклялся, а Джилл была шокирована. Она никогда не видела, чтобы Невин так открыто признавался в своих способностях, если в этом не было истинной необходимости. Когда старик вывел Бокка в коридор, вор внезапно превратился в странно размытую фигуру. Он прошел всего несколько шагов — и исчез. Родри выругался. Невин широко улыбнулся и запер дверь.

— Охота началась, — объявил Невин. — Мастера черного двеомера известны тем, что едят сырое мясо, но не умеют выставлять силки. Готов поспорить: работник с фермы околдован.

— Они совсем рядом! — вскрикнула Джилл. — Наглые ублюдки!

Родри смотрел на закрытую дверь, плотно сжав губы и скривив рот, словно только что разжевал что-то горькое.

— Что не так, любовь моя? — спросила Джилл.

— Этот человек — вор. И Огверн — тоже.

— Прекрати, невинный мой, неужели ты только сейчас понял это?

— Не нужно надо мной смеяться, будь ты проклята! Он предоставил нам помощь, которая нам требуется, и мне следует наградить его, но я связан честью и обязан сдать его Блейну.

— Что? Ты не можешь так поступить!

— А теперь послушай, дружок, — вставил Невин. — Я сам презираю воров, но я много лет знаю об Огверне и не представлял никому никаких доказательств. Знаешь почему? Потому что если говорить о ворах, то он — мелкая сошка. И он крепко держит своих ребят, не позволяя им преступать запретную черту. Он никогда не идет на убийство и делает все возможное, чтобы предотвратить пролитие крови. Если Огверна не станет, то кто знает, какой негодяй придет к власти на здешних улицах?

— Это все хорошо, — сказал Родри. — Но вот я — гость моего двоюродного брата. А ведь по праву ему следовало бы выгнать меня вон! Я не могу молчать и насмехаться над его правосудием!

— Ты — олух! — Джилл хотелось схватить его за плечи и трясти. — Почему ты раздуваешь из этого целую историю? Вокруг нас повсюду черный двеомер.

— Это не относится к делу. Это дело чести.

— Так, так, — Невин отечески положил руку Родри на плечо. — Я знаю, приятель, что тебе приходится следовать по трудному пути, выбирая между двумя бесчестиями. Просто посмотри на меня, ладно? Так, спасибо. Итак, ты не скажешь Блейну ни слова о ворах. Ты уже забыл о ворах, так? Молодой Бокк — не вор, Огверн — не вор. Они просто немного мне задолжали, именно поэтому они нам и помогли. Ты будешь помнить именно это, дружочек.

Когда Невин убрал руку, Родри моргал, как человек, который только что вышел из темной комнаты на яркий солнечный свет.

— А кто был этот парень? — спросил он. — Поваренок из гостиницы Огверна?

— Его сын, — сказал Невин. — Ты знаешь, что я всегда готов лечить бедных бесплатно.

— Да, но в любом случае он очень хорошо сделал, что так рискнул. Я проверю, чтобы Блейн его наградил.

Джилл потребовалась вся ее воля, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица.

— Родри, ты не сходишь за Блейном, не приведешь его сюда? — продолжал Невин. — Я думаю, в конце концов нам придется воспользоваться его предложением. Самое время задействовать боевой отряд.

Как только за Родри закрылась дверь, Джилл повернулась к Невину.

— Послушай! — выпалила она. — Ты же сам говорил мне, что околдовывать человека — дурно.

— Да, это очень дурно, но не в тех случаях, когда это единственный способ спасти чью-то жизнь. Если бы Родри сдал Огверна гвербрету и новость об этом распространилась по городу, как ты думаешь, долго бы прожил после этого твой мужчина?

— Недолго. На самом деле я собиралась использовать как раз этот аргумент. Воры не стали бы думать о серебряном кинжале, как о человеке, связанном честью.

— Вот именно. Для них он был бы просто предателем. Знаешь ли, дитя, я очень рад, что никогда не давал клятву не лгать. Многие мастера двеомера делают это и таким образом получают благосклонность Властелинов вирда, но я предпочитаю быть несколько более гибким в подобных вопросах.

У него было такое хитрое выражение лица, что Джилл рассмеялась.

— Вот такое настроение гораздо лучше, — сказал он. — А теперь не посторожишь ли ты у двери? Я должен заняться дальновидением.

После того, как Дикие зажгли дрова в камине, Невин встал на колени и уставился в пляшущие языки пламени. Поскольку он хорошо знал населенные части Кама Пекла, то узнал ферму по описанию Бокка. Много лет назад он ездил туда лечить больного ребенка. Когда Невин вызвал воспоминание о тропинке в солнечный день, образ в огне тут же изменился и показал тропу — такой, как она выглядела сейчас, в сгущающихся сумерках. В видении Невин последовал по дороге до того места, где должна была стоять ферма. Там ничего не оказалось, кроме запущенного луга, — ни дома, ни стены, не было даже коровы, пасущейся рядом. Значит, Аластир установил над ней астральную печать. Щелкнув пальцами, Невин потушил огонь.

— Ты видел их? — спросила Джилл.

— Нет, и это означает, что они там. Аластир, несомненно, прячется от меня, но он забывает о том, что означает делать врагами людей, которые доверяют своим глазам, а не двеомеру. — Невин мягко улыбнулся. — Ничего. Скоро он вспомнит об этом.

Теперь, приняв решение, Аластир чувствовал себя гораздо спокойнее. Он зашел в кухню и увидел Саркина и Камделя, сидящих за столом. Саркин поднял голову и, к удовлетворению Аластира, весь сжался.

— Мы уезжаем на рассвете — объявил Аластир. — Я предпочту столкнуться с Братством, чем с Мастером Эфира.

— Хорошо, учитель. Я сложу в тюки часть вещей уже сегодня.

— Отлично, — Аластир повернулся к Камделю. — Теперь что касается тебя. Если будешь с нами сотрудничать, то останешься в живых. Мы поедем быстро. Если из-за тебя у нас возникнут хоть малейшие трудности, ты умрешь. Понял?

Камдель испуганно кивнул. Аластир развернулся на пятке и ушел. Ему требовалось нести дозор.

Как знал Невин, план был рискованным, но приходилось действовать быстро. Он сидел в седле рядом с Джилл и Родри. Просторный двор был ярко освещен факелами. Невин чувствовал, как его пробирает дрожь. Предстоящее сражение будет трудным и вести его придется против двух противников одновременно, если ученик мастера черного двеомера достаточно опытен и сможет сражаться рядом со своим учителем. Двадцать пять лучших людей Блейна седлали лошадей. Сам гвербрет ходил от одного к другому, разговаривая с конниками перед делом. Невин подвергал их светлость большому риску, поскольку брал Блейна с собой. Но другого выхода не было — ему требовался отвлекающий маневр.

— Помните все, что я вам сказал, — прошептал он двум серебряным кинжалам. — В определенный момент мы отделяемся от боевого отряда.

Они кивнули. Звенела сбруя, постукивали ножны. Воины садились в седла. Невин жестом показал Джилл и Родри, чтобы они следовали за ним, и поехал к гвербрету.

— Ваша светлость уверена, что знает, как найти ферму?

— Слепой мог бы отыскать ее по тем указаниям, которые ты дал. Не беспокойся, добрый волшебник. Мы выманим этих крыс из норы.

Когда боевой отряд выехал, Невин удерживал Джилл и Родри, пока все трое не оказались в арьергарде. Он бросил поводья Родри и велел вести его лошадь. Поскольку ему требовалось войти в легкий транс, ему и без того будет трудно удерживаться в седле. Когда боевой отряд зацокал по ночной дороге, Невин замедлил дыхание. Его сознание покинуло окружающий мир. Посторонний наблюдатель счел бы, что старик погрузился в полудрему, его голова покачивалась в такт шагам лошади. Наблюдая за боевым отрядом сквозь полуприкрытые веки, он приступил к работе.

Вначале Невин призвал Великих и увидел луч воображаемого света, который спустился к нему. Невин начал медитировать, и луч делался в его сознании все более и более четким, пока наконец не начал жить отдельно от воли мастера двеомера — огромная световая полоса в форме меча. У себя в сознании Невин поймал меч за рукоятку и нарисовал лезвием мощную световую сферу вокруг боевого отряда. Из-за движения лошади и шума Невину приходилось прилагать большие усилия, чтобы сконцентрироваться, но в конце концов он сделал сферу твердой и установил охранные печати в виде пятиконечных звезд Королей Стихий. Как только сфера ярко замерцала, Невин разбудил великий Свет, который сияет за всеми богами, и попросил дозволения о вмешательстве во тьму. Медленно, осторожно он гасил сияние сферы, сохраняя при этом ее структуру, пока не осталось ничего, кроме твердой оболочки тьмы. Обычный глаз не видел ее и тем не менее она являлась надежным щитом против дальновидения.

Когда сфера была создана, Невин мог вернуть свое сознание к реальному миру. С удивлением он обнаружил, что боевой отряд проехал за это время три мили. Проводить работу двеомера сидя на лошади оказалось труднее, чем он ожидал. Следующий час Невин отдыхал, пока они не очутились примерно в трех милях от фермы. На короткое время Невин вернулся в транс, призвал свет и направил его на сферу, которая все это время ожидала возвращение свечения; но накинул новое покрывало тьмы над Джилл, Родри и собой. Теперь Невину оставалось надеяться, что у Аластира достаточно здравого смысла, чтобы следить за окружающим через дальновидение. Мастер черного двеомера увидит эту сферу, озаренную сигилами света, которая направляется прямо к его убежищу. Невин хотел, чтобы он запаниковал и запаниковал сильно.

— Джилл, Родри, — прошептал он. — Пора!

Они замедлили шаг своих коней и отстали от боевого отряда на несколько сотен ярдов, пока между ними и ничего не подозревающим гвербретом не возникло приличное расстояние. Взмахнув рукой, Невин быстро увел своих спутников с дороги. Они свернули на узкую тропу, ведущую к ферме, галопом ворвались в березовую рощицу, а затем стали тайно пробираться среди деревьев. К тому времени, как Блейн заметит, что их нет, они будут уже далеко впереди боевого отряда.

У небольшого ручейка, который бежал в ложбине между двумя холмами, Невин остановил свой маленький отряд.

— Очень хорошо, серебряные кинжалы. Ферма находится по ту сторону холма. Я сейчас лягу и погружусь в глубокий транс. Вы двое привяжете лошадей и будете охранять мое тело. Возможно, Аластир отправит своего помощника, чтобы убить меня.

— Ему не миновать моего меча, — сказал Родри.

— Несомненно. Но если я проиграю это сражение, то мы когда-нибудь встретимся в Других Землях, — Невин повернулся к Джилл. — Если я умру, дитя, молись всем сердцем и душой Свету, который лежит за Луной. И не говори мне, будто не понимаешь, что я имею в виду.

Джилл вздохнула. Времени на слова больше не оставалось. Невин расстелил на земле плащ, лег на спину, скрестил руки на груди. Вначале он вызвал Властелинов Света, а затем тихо лежал, собираясь с силами. Рядом стояли Джилл и Родри. Закрывая глаза, Невин задумался, увидит ли их когда-нибудь снова.

Медленно и осторожно Невин призвал свое световое тело, бледно-голубую фигуру, присоединенную к солнечному сплетению при помощи серебряной нити. Когда Невин перевел свое сознание в эту форму, то почувствовал себя так, словно физическое тело резко отпало. Мгновение его подташнивало, а затем он услышал стук, как будто меч ударил о щит, — и вот уже смотрит глазами светового тела. Его физическая оболочка лежала под ним в мире, наполненным голубым светом эфирной плоскости. Теперь это был кусок мертвой плоти и ничего больше, но Невин мог видеть Джилл и Родри — два языка пламени. Деревья и трава светились темно-красной силой растительной жизни.

Невин поднялся примерно на десять футов и огляделся вокруг. Серебряная нить растягивалась, как леска рыбака. Протекающий по долине ручей может оказаться полезным, решил он, потому что пересекать бегущую воду в световом теле крайне опасно. В голубом свете ручей казался серебряным, а над ним плыл его элементарный поток — беспокойная, постоянно меняющаяся стена дымной субстанции. Это ловушка, если только Невину удастся завлечь туда жертву. Он поднялся еще выше и поплыл по направлению к гребню холма. Пришло время бросить вызов.

Внизу простирался покрытый травой луг, там и стояла ферма, ветхое круглое здание за земляной стеной, несколько сараев и несколько фруктовых деревьев, таких старых, что их жизненная сила светилась темно-коричневым цветом, а не красным. Невин улыбнулся: охранные печати были сняты. Аластир, вероятно, заметил боевой отряд и в панике позволил печатям упасть. Внезапно Невин увидел, как из фермы выбежал человек с седельными вьюками в руках и бросился к сараю. Невин решил, что следует как можно активнее занять врагов, чтобы они не успели убить Камделя.

Из мерцающего голубого света Невин создал ментальный образ копья, а затем с силой бросил его в темную ауру бегущего человека. Когда копье ударило, человек бросил седельные вьюки и закричал в голос. Хотя его физическое тело не почувствовало боли, тренированный разум должен был воспринять удар, как прикосновение раскаленного железа. Подобно бьющему с воздуха соколу, Невин пролетел над фермой, а человек забежал внутрь.

«Аластир! — крикнул Невин, отправляя мощный импульс. — Аластир, я пришел за тобой!»

Он услышал ответное завывающее эхо, которое прошло сквозь голубой свет. Подобно змее, наносящей удар с земли, Аластир бросился навстречу противнику. Его световое тело оказалось огромной фигурой, облаченной в роскошные черные одежды, увешанные драгоценными камнями и расшитые сигилами. Серебряная нить была трижды обернута вокруг талии, с нее свисали отрубленные головы. Из-под капюшона выглядывало бледное и жестокое лицо, блестели черные, как тьма, глаза.

Невин призвал Свет и почувствовал, как его собственное световое тело пульсирует и мерцает, излучая энергию. В ответ Аластир разбух и почернел, словно приготовился высосать весь свет во Вселенной. Сражение началось. Кто из двоих соперников сумеет сломить световое тело другого и изгнать оттуда душу, обнаженную и беспомощную, предавая ее во власть более могущественных сил, что стояли за каждым из воинов?

Невин ударил первым — волной света, которая заставила Аластира резко дернуться и поплыть, как обломок тонущего груза по морю. Второй удар заставил врага падать, но когда Невин последовал за ним, то почувствовал ответную силу Аластира. Невин ощутил слабость, словно тысяча лап схватили его и пытаются разорвать на части.

Почти все силы мастера двеомера были направлены на удержание в целости собственного светового тела. Своей волей он вытягивал из вселенной все больше и больше света, постоянно восстанавливая тело, — и чем быстрее пытался Аластир разрушить его, тем интенсивнее шло восстановление. Остаток сил Невина был брошен на атаку. Дождь золотых стрел и длинных копий гнал Аластира то в одну, то в другую сторону. Невин кружил вокруг своего врага, то приближаясь, то удаляясь. Свет непрерывно наносил удары по тьме, заставляя ее отступать и сжиматься.

Стратегия Невина заключалась в том, чтобы заставить Аластира выйти из голубого света в первую сферу Внутренних Земель, где Невину будут подвластны более могущественные силы. Но пока Аластир оставался слишком силен. Темные глаза под капюшоном горели в ярости. Невин продолжал метать копья света, в то время как Аластир посылал тьму, волну за волной, которая впивалась в Невина и жалила его.

Одна атака Невина оказалась достаточно сильной, чтобы оторвать несколько роскошных сигилов с черной одежды. Аластир взвыл, как животное, и отступил. Невин попытался выстроить позади врага ворота, чтобы открыть тропу во Внутренние Земли и вытолкнуть туда Аластира. Слишком рано — Аластир выскользнул и отправил в ответ целое наводнение тьмы, подобное шторму на море.

На мгновение Невин погрузился в него и упал. Он почувствовал, как его световое тело освобождается, покидает душу, подобно сбрасываемому плащу, и в отчаянии призвал Свет. Все, что он мог сделать, — это бороться, чтобы восстановить тело. Он с трудом отражал удары Аластира, а темный враг все приближался. Подобно камням, удары физически ощущаемой тьмы попадали в цель.

Внезапно Невин увидел, как дымку — внизу протекала бегущая вода. А он приближается к ней — быстро, слишком быстро! Невин развернулся и полетел вверх, затем отклонился в сторону и пронесся мимо — до того, как удивленный Аластир успел отреагировать. Тем не менее Невин не до конца еще восстановил свое разбитое световое тело, когда враг бросился за ним в погоню, изрыгая тьму, полную яда.

Прямо ему в лицо Невин бросил поток света, который оторвал и растворил несколько отрубленных голов, висящих на поясе Аластира. И тем не менее Невин чувствовал, как слабеет, а враг продолжал давить на него, и тьма непрерывно изливалась из искривленных рук.

Внезапно Аластир закричал — это был ментальный крик. Он эхом разнесся по голубому свету, а Аластир стал метаться из стороны в сторону, как ласточка, гоняющаяся за мошками. Под Аластиром свисала и болталась порванная серебряная нить. Кто-то убил физическое тело, и Невин мог только предполагать, кто это сделал — Джилл или Блейн?

Не было времени раздумывать об этой неожиданно полученной помощи. Световое тело Аластира рушилось, открывая бледно-голубого эфирного двойника. Пока мастер черного двеомера сражался с неизбежным распадом, Невин снова выстроил ворота во Внутренние Земли, два столба, один черный, другой белый, с индиговой пустотой между ними. Как только они укрепились, он отправил световой удар, который втолкнул Аластира внутрь, а затем бросился вслед врагу. Хотя темный противник проиграл первое сражение, он еще не был побежден, и Невин знал это.

Невин понесся сквозь ворота вслед за убегающими мастером черного двеомера. Они летели, скользили и падали вниз по тропе, их несло, как куски пергамента на серовато-синем ветру. Вокруг них повсюду звучали голоса, смех и крики, доносились обрывочные слова; индиговая тьма неслась бурным потоком, обтекая их. Образы — человеческие лица, животные, звезды — кружились и бились, как стая встревоженных птиц. Невин метал в спину Аластиру потоки света, настигая его снова и снова, пока остатки черной мантии не оторвались и не пролетели мимо. Обрывки провалились в черные дыры, которые открывались в пустоту.

Ветер нес противников все вперед и вперед, подгоняя и бросая их из стороны в сторону, и наконец они оказались посреди фиолетового света. Далеко внизу текла река, тонкая, вечно меняющаяся вода — такой нет ни в одной реке на земле, такую не пробовал ни один человек. Здесь стояла тишина, ветер стих, вокруг простирались поля цветов. Точнее, то были образы цветов — прозрачные и лунные, белые и смертоносные.

Потрясенный эфирный двойник Аластира начал снижаться и затрепетал. Теперь он отчаянно пытался убежать, не надеясь больше одержать победу. Земля Луны, где они сражались, — это ворота в собственные Зеленые Земли Невина, или Оранжевые Земли мира форм, светящийся дом Великих.

К этим землям также примыкает соответствующая сфера черного двеомера, Темнота Тьмы, Земля Оболочки и Коры. Если Аластир сумеет бежать в темноту, его душа будет продолжать жить и приносить зло еще долгие миллиарды лет.

Невин видел, как он пытается открыть ворота, как дрожат его руки, как вытекают из его рта ритуальные слова. Невин послал новое копье света, которое ударило Аластира и подбросило его высоко вверх — как раз в тот миг, когда сформировался первый столб, а затем Невин разрушил наполовину выстроенные ворота.

Аластир с воем попытался сбежать, но Невин взлетел над ним и выпустил огненный дождь, чтобы окружить врага, точно прутьями клетки. Невин бросал копье за копьем, загоняя Аластира в клетку света. Эфирный двойник черного двеомермастера бился и бросался на светящиеся прутья и в панике кусал их. Когда враг был пойман в ловушку, Невин выстроил еще одни ворота, с золотыми столбами солнца; между ними открылось чистое голубое летнее небо.

— Не мне судить! — крикнул Невин кому-то. — А вам!

Сквозь столбы проникла огромная, светящаяся стрела света, она летела прямо и уверенно и с такой силой ударила Аластира, что эфирный двойник черного мастера распался на тысячу жалких нитей. Послышался крик, затем всхлипы маленького ребенка. На мгновение Невин и увидел ребенка, который дрожал, как пламя свечи, — плачущий младенец с яростными глазами Аластира. Затем свет набух, окружил крошечную форму и понес ее через проем и вверх по тропе в Зал Света, где его будут судить.

— Все закончилось! — крикнул Невин. — Все закончилось!

Три сильных удара, три удара грома, прогрохотали сквозь фиолетовый свет, в то время как внизу белые, как смерть, цветы кивали бутонами. Невин встал на колени и склонил голову в знак верности. После этого он позволил столбам исчезнуть. Истощенный, Невин чувствовал, как серебряная нить тянет его назад, в его физическое тело, которое лежало где-то очень, очень далеко.

Саркин вынул кинжал из сердца Аластира и вытер его о лицо мертвого учителя.

— Месть! Она сладка, как мед.

Он встал и вышел в кухню как раз вовремя, чтобы увидеть, как работник выбегает через черный ход. Саркин позволил ему уйти — не было времени гнаться за человеком, который знал о них так мало.

Поскуливая, как щенок, Камдель лежал на соломе возле очага. Когда Саркин склонился над ним, Камдель отшатнулся от ножа.

— Я не собираюсь убивать тебя, малыш, — убирая нож в ножны, сказал Саркин. — Я собираюсь снять тебя с цепи. Мы должны быстро уезжать.

Когда Камдель застонал вслух, Саркин заколебался. Его опять охватило непонятное чувство. Его ручного лорда ожидала несчастная жизнь, и неважно, получает ли он сексуальное наслаждение от хозяйских пыток.

— А, конское дерьмо! — резко воскликнул Саркин. — В конце концов, ты все-таки снова увидишь своего проклятого отца.

Проклиная себя за то, что впервые за много лет поддался глупому чувству жалости, Саркин подхватил кожаный мешок с книгами Аластира.

— Будь здоров, мой прекрасный благородный лорд, — сказал он.

У Камделя от облегчения по щекам потекли две тонкие струйки слез. Саркин выбежал во двор, где ждал его конь, уже готовый и под седлом.

— Ган! Будь ты проклят! Где ты?

Тишина в ответ. Саркин развернулся, обводя взглядом двор фермы. Никого. Очевидно старик увидел шанс обрести свободу и им воспользовался. Теперь нет времени беспокоиться о нем, подумал Саркин. Конь топнул ногой и тряхнул головой.

— Тихо, тихо! Мы уезжаем.

Саркин убрал ценные книги в седельные вьюки, сел в седло и быстро выехал с фермы, но направил коня не на широкую дорогу, а в горы. С тех самых пор, как они обосновались на ферме, он обдумывал пути бегства и теперь следовал плану. Саркин проехал с четверть мили, когда услышал позвякивание сбруи, что означало приближение гвербрета и его людей. Он быстро спешился и сжал челюсти коня. Позвякивание приблизилось… миновало… медленно затихло вдали.

— Ну вот, наш олух и попадет к ним, — прошептал Саркин.

Он снова сел в седло, зная, что опасность еще не миновала. После того, как Братство узнает о судьбе Аластира, Саркина будут искать наемные убийцы — а они уже находятся в Дэверри. Ему придется бежать, постоянно прятаться, никогда не задерживаясь на одном месте. И все это время он будет изучать книги и узнавать пути к власти. Может, ему удастся уходить от ястребов достаточно долго, чтобы накопить магические знания и спасти свою жизнь. Может быть. Это была его единственная надежда.

Как только Невин погрузился в транс, Джилл отправилась назад, в рощу, в то время как Родри оставался рядом со стариком. Бледный лунный свет падал на ручей, белые стволы берез казались призрачными. В наполненной двеомером тишине Джилл болезненно воспринимала звук собственного дыхания. Невин лежал так неподвижно, что ей постоянно хотелось встать рядом с ним на колени, чтобы проверить, жив ли он. Внезапно Джилл услышала шорох позади себя и развернулась с мечом наготове.

— Заяц, — сказал Родри.

Джилл знала, что он видит в темноте, поэтому она отвернулась, продолжая смотреть на гребень горы в ожидании движения, которое будет означать, что враги зашевелились. Внезапно Невин застонал. Как только он повернулся на бок, Джилл шагнула к старику. Со смутной мыслью, что его отравили, она бросилась на землю рядом с ним. Невин наполовину сел, затем снова рухнул, но все это время его глаза были плотно закрыты, дышал он медленно и неторопливо.

Невин дернул ногой, чуть не попал по Родри, затем перевалился на живот и стал делать суетливые движения всем телом, как краб, в результате чего сдвинулся на фут. Он едва не ударился головой о камень, Джилл схватила старика за плечи и попыталась прижать его к земле, но в состоянии транса мастер двеомера оказался значительно сильнее, чем Джилл. Невин легко сбросил руки девушки и перевалился на бок. Ругаясь, Родри упал рядом с Джилл, чтобы помочь ей.

Они долго сражались с телом Невина, а оно извивалось, содрогалось и бросалось из стороны в сторону. Один раз Невин ударил Родри в челюсть. Тот громко выругался, но все равно продолжал держать старика. Джилл молилась Богине, чтобы та не подпустила к ним сейчас никого из врагов.

Наконец Невин безвольно рухнул на землю, и в лунном свете Джилл увидела, как он улыбается. Его губы двигались, словно он разговаривал. Наконец старик стал абсолютно неподвижен.

— О, боги, — прошептала Джилл. — Неужели он умрет.

Именно тогда Невин открыл глаза и улыбнулся ей.

— Что я делал? — спросил старик. — Дергался? Бился?

— Как выброшенная на берег рыба, — Родри отпустил его.

— Иногда во время транса такое случается, — старик сел и огляделся вокруг, словно только что проснулся. — Кто из вас убил Аластира?

— Никто, — ответила Джилл. — Мы оставались с тобой. Здесь никто не появлялся.

— В таком случае, Блейн и его люди должны быть уже на ферме. Нет времени объяснять. Нам надо спешить.

Они добрались до фермы практически одновременно с Блейном и его боевым отрядом. Как раз начало рассветать и небо серело. Гвербрет, который ехал во главе своих людей, рысью понесся к ним. Он казался очень раздраженным.

— Спасибо всем богам, что с вами все в порядке! — рявкнул Блейн. — Мы обыскивали горы в поисках вас.

— Я должен извиниться перед вами, ваша светлость, — сказал Невин. — Но сражение уже закончилось.

Камдель услышал, как они въезжают во двор фермы. Он весь напрягся, его мышцы свело от ужаса, когда он понял, что не умрет от голода, а будет спасен. Со стоном ужаса он резко поднялся на колени, Звякнула прикрепленная к лодыжке цепь. Она была достаточно длинной и позволяла ему встать и сделать несколько шагов. На кухонном столе лежал нож с длинным лезвием, которым можно перерезать себе горло или вены. Только бы дотянуться до него. Камдель хотел смерти, он жаждал ее, потому что она была единственным, что сотрет позор и заставит забыть ужасную правду — правду, которую ему открыл Саркин.

Цепь позволила ему добраться до стола, но нож лежал слишком далеко. Камдель склонился вперед и вытянулся. Он лег на стол грудью и тянулся, и тянулся, пока наконец ему не удалось мазнуть по рукоятке кончиками пальцев. Снаружи донеслись голоса. Два из них Камдель узнал — гвербрета Блейна и Родри Майлвада из Аберуина. Они увидят, что сталось с начальником королевских бань. Напрягшись так, что у него заболели плечи, Камдель дотронулся до ножа. Он с трудом перекрестил два пальца на рукоятке, подобно ножницам, но когда начал притягивать нож к себе, руку свело судорогой и нож полетел на пол. Он ударился о край очага, отскочил и теперь лежал вне пределов досягаемости Камделя.

Рыдая и задыхаясь, Камдель рухнул на пол и сжался на соломе. Почему Саркин не убил его? Возможно, он знал, что Камдель хочет умереть, и, оставив его в живых, подвергнул последней пытке. «Блейн тебя повесит, — сказал Камдель сам себе. — Потому что ты украл у самого короля.» Он ухватился за единственное утешение — скоро он будет болтаться на веревке на рыночной площади дана Хиррейд.

Голоса приблизились.

— Я только молюсь, чтобы мы нашли Камделя живым, — говорил Блейн. Несомненно, Блейн хочет получить удовольствие от казни преступника.

— И я тоже, — добавил незнакомый голос. — Но предупреждаю вас, ваша светлость: он мог сойти с ума.

— А, бедный парень, — голос Блейна был полон жалости. — Судя по тому, что ты мне рассказал, никто не сможет винить его за это.

Камдель сильно вздрогнул всем телом. Блейн не собирается его вешать. Он прощен. Ему придется жить с тем, что он знает о себе. Камдель начал кричать и метаться. Он туманно слышал бегущие шаги и крики людей, но продолжал кричать, пока кто-то не склонился над ним и не схватил его за плечи. Он поднял голову и посмотрел в искаженное лицо Блейна. На лице гверберета застыли ужас и жалость.

— Убей меня, — пробормотал Камдель. — Ради любви ко всем богам, прошу тебя — убей.

Губы Блейна зашевелились, но он не смог выговорить ни слова. Старик с густой шевелюрой седых волос и пронзительными голубыми глазами опустился рядом.

— Камдель, посмотри на меня, — сказал он. — Я — лекарь, я собираюсь помочь тебе. Просто посмотри на меня, парень.

Он говорил так ласково, что Камдель подчинился. Голубые глаза расширились, заполняя собой весь мир, и у Камделя возникло ощущение, будто он смотрит в бездонное озеро с чистой водой.

Когда старик опустил руку ему на плечо, Камдель почувствовал, как в кровь вливается тепло, успокаивающее, ласкающее тепло. Сведенные судорогой мышцы вдруг расслабились.

— Позднее нам придется поговорить о том, что с тобой случилось, но сейчас тебе нет необходимости вспоминать об этом.

Камдель чувствовал себя пьяным. Это было приятное опьянение, и ему хотелось хихикать.

— Ты ведь уже забываешь обо всем, парень, не правда ли? Конечно, ты забываешь. Ты знаешь, что очень болен и мы собираемся тебе помочь.

Камдель кивнул, полагая, что чувствует слабость после долгой болезни.

Должно быть, у него высокий жар, потому что он не вполне понимает происходящее. Он держался за руку старика и плакал от благодарности за свое спасение.

Едва взглянув на то, как сломлен Камдель, Родри быстро вышел из кухни. Этот человек сошел с ума, его разум разорван на куски и куски разъединены — по крайней мере, так это видел Родри. Он мог принять смерть в битве — но такое? Его затошнило, и он поскорее отправился к главному входу, где на страже стояли два человека Блейна.

— Они его нашли, лорд? — спросил Комин.

— Никогда больше так меня не называй.

— Мои извинения, серебряный кинжал.

— Вот так хорошо. Да, они его нашли и это ужасно. Отвратительно.

Комин содрогнулся.

— Я отправил ребят обыскать ферму, — сообщил капитан. — На тот случай, если тут кто-то прячется.

— Хорошая мысль. Скажи, а кто-нибудь уже заходил внутрь?

— Никто не хочет заходить туда. И я не могу приказать подчиненным делать то, чего боюсь сам.

— У тебя же есть серебряный кинжал, который подчиняется твоим приказам. Я вызываюсь добровольцем. Лучше так, чем позволить Блейну сделать это самому и подвергаться неизвестно какому риску. Здесь повсюду двеомер.

Комин поколебался, а затем вручил Родри свой щит.

— Ты не знаешь, что там найдешь?

— Нет, — Родри надел щит на левую руку. — Спасибо.

Родри достал меч, а Комин в эту минуту выбил ногой дверь. Дом был большим, примерно шестьдесят футов в диаметре, и как и большинство домов такого типа, разделен, точно пирог, на комнаты клиновидной формы. Они отделялись друг от друга плетеными перегородками. Родри вступил в ту, что служила подобием гостиной. Ее украшали два деревянных стула, комод у окна и деревянная полка на стене, на которой гордо были выставлены три крашеных глиняных тарелки. Пыль на полу лежала таким толстым слоем, что Родри оставил в ней четкие следы.

В каждой стене имелись дверные проемы, занавешенные одеялами. Поскольку тот, что справа, вел в кухню, к Камделю, Родри решил пойти налево. Он осторожно приблизился к проему и мечом подвинул одеяло. Сдернув занавес, он увидел спальню со свежей соломой на полу и пару набитых сеном лежаков.

Родри заметил несколько скаток и груды седельных вьюков, разбросанных по полу так, словно кто-то недавно искал там в спешке какие-то вещи. Это были самые обычные пожитки, но Родри решил до них не дотрагиваться. Насколько он знал, они вполне могли содержать в себе странную магию.

Одеяло, закрывающее следующий проем, было уже отодвинуто. Родри заглянул в комнату гораздо большего размера, чем две предыдущие, и увидел на полу плужные лемехи, старые конские сбруи и ломаную мебель. В дальней части комнаты сидел мертвец, серый и раздутый, одетый в одежду фермера. В обеих руках он сжимал топор. Родри предположил, что фермер, вероятно, пытался защищаться, когда его убил черный двеомер.

— Ну, старик, — заходя в помещение, сказал Родри. — Мы похороним тебя должным образом.

Покойник поднял голову и посмотрел на него. Родри громко вскрикнул и на мгновение застыл на месте. Тем временем труп медленно встал на ноги. Он поднял топор и, шатаясь, направился прямо к Родри, словно мог видеть его пустыми глазницами. Родри подавился и быстро прикрылся щитом. Он отпрыгнул в сторону, когда покойник неуклюже замахнулся. Когда существо опять повернулось к нему, Родри поднял меч и нанес удар по горлу трупа. Из раны полилась какая-то темная жидкость с едким запахом, однако покойник снова невозмутимо поднял топор и шагнул вперед.

Рыдая и давясь неистовым смехом, Родри уклонился, бросился вперед и нанес колющий удар в плечо противника. И снова брызнула вонючая жидкость, а существо продолжало двигаться. Приняв удар топора на щит, Родри услышал, как треснуло дерево — мертвец оказался очень сильным. Смех Родри превратился в вой, когда он сильно замахнулся и наполовину отрубил правую руку трупа. Но тот просто перенес топор в левую и снова замахнулся. Родри опять уклонился, обежал покойника и воткнул меч ему в спину. Покойник медленно повернулся, чтобы смотреть прямо на Родри.

Где-то в отдалении Родри слышал, как кричат люди, как приближаются голоса, но ни на миг не выпускал из внимания топор, когда тот раскачивался из стороны в сторону, словно собирался разрубить Родри, точно полено. На ходячего мертвеца совершенно не действовали ни звуки, ни удары, наносимые Родри. Соперники кружили по комнате, непрерывно обмениваясь ударами. Покойнику, казалось, не мешало разбросанное по комнате барахло. А Родри внезапно поскользнулся, и топор пролетел всего в дюйме от его головы. Заливаясь неистовым смехом, он вскочил на ноги. Меч вошел глубоко в шею трупа сзади, треснула кость.

Голова теперь висела на куске кожи, но покойник продолжал с силой размахивать топором. Следующая атака сокрушила щит Родри. Дерево и кожа треснули и половина щита отвалилась. Некоторое время Родри только уклонялся и отпрыгивал, а затем отсек левую руку трупа. Хотя существо наконец бросило топор, оно все равно продолжало наступать на Родри. Он быстро прянул назад. Ему казалось: если существо дотронется до него, это будет хуже, чем удар топора. В отчаянии Родри резанул по животу мертвеца.

— Остановись именем Мастера Эфира!

Мертвец, из которого сочилась едкая жидкость, застыл на месте. Когда вошел Невин, Родри бросил на пол меч и остатки щита, упал на колени и его вырвало. Ему было все равно, кто его увидит. Люди наполнили комнату. Комин наклонился к Родри как раз в тот момент, когда он вытирал рот рукавом.

— С тобой все в порядке, серебряный кинжал? Что это было?

— Да будь я проклят, если знаю. Но никогда в жизни я не был так благодарен за одолженный щит.

Родри встал и услышал, как Невин монотонно поет на незнакомом языке. Когда старик закончил пение, то колени у мертвеца подкосились и он повалился на пол. Даже, скорее, не упал, а удобно устроился на полу. Невин трижды топнул ногой. Родри увидел уродливых и деформированных Диких, которые мгновение плясали на трупе, а потом исчезли.

— После случившегося, Родри, тебе следует вначале спрашивать моего совета, а уж потом совать нос в незнакомые странные места, — сказал мастер двеомера.

— Клянусь, я так и буду поступать.

Но самый большой ужас ждал их впереди. Невин пошел к дверному проему, ведущему в последнее помещение, и отвел в сторону одеяло, открыв маленькую комнату без окон. На стене висел кусок черного бархата с перевернутой пятиконечной звездой и какими-то другими знаками, которых Родри никогда раньше не видел. В комнате застоялся запах старых благовоний и рыбы.

В центре комнаты на полу лежало тело плотного, седого мужчины с разбросанными в стороны руками. Он выглядел, как обычный человек из Кермора. Кто-то очень сильно ненавидел его — старика кололи в грудь снова и снова, хотя он явно умер задолго до того, как получил последний удар. Вид трупа не испугал Родри, но вид самой комнаты привел его в ужас. Когда в нее зашел Невин, Родри хотелось закричать, чтобы мастер двеомера > оставался снаружи. Родри заставил себя следовать за стариком, но только потому, что был уверен: Невин нуждается в охране. В тусклом свете казалось, что вещи двигаются, становясь невидимыми и распадаясь. Невин толкнул труп носком сапога.

— Ну, Аластир, — сказал он. — Наконец-то мы встретились во плоти. Ты был очень хитер, поскольку я не помню, чтобы когда-нибудь видел тебя раньше. — Невин бросил взгляд на Родри. — Этот человек хотел тебя убить. Это он стоял за Лослейном в той войне.

В замешательстве Родри уставился на старого врага. Поскольку он представлял мастера черного двеомера, как демона в человеческом облике, то был странно разочарован, увидев, что тот выглядит так буднично. Тем не менее комната казалась достаточно демонической. Иррациональный страх Родри непрестанно рос, пока Невин успокаивающе не положил руку ему на плечо.

— Опасность миновала, — сказал мастер двеомера. — А таким чувствительным тебя делает эльфийская кровь.

— Правда?

— Правда. Видишь ли, в этой комнате Аластир проводил свою работу — гнусного извращения двеомера. А, боги, бедный Камдель!

— А что они делали? Заставляли его смотреть?

— Смотреть? Ха! Они использовали его в своих ритуалах. Его здесь постоянно насиловали.

— О, свиное дерьмо! Как можно изнасиловать мужчину?

— Не нужно изображать наивность, которой не может быть у человека, воспитанного при дворе. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Они резали ему кожу, чтобы добыть свежую кровь для своих искаженных духов.

Родри почувствовал, что его сейчас снова вырвет. Невин внимательно наблюдал за ним.

— Мы с Блейном хотим сказать королю, что Камдель мертв, — продолжал старик. — Позволит ли тебе твоя честь сохранить нашу тайну?

Родри обвел взглядом комнату и задумался: как она выглядела для человека, бездыханным лежащего на полу?

— Может, Камдель и вор, но у меня больше нет слов, чтобы говорить обо всем этом, — произнес он наконец.

Потребовались объединенные усилия Невина и Блейна, чтобы усадить Камделя на лошадь, которую они нашли в конюшне, поскольку молодой лорд оставался без сознания.

Он раскачивался на спине лошади так угрожающе, что в конце концов Невин привязал его к седлу. Позднее Невин снимет заговор — после того, как отыщет еще одного мастера двеомера, чтобы начать долгий процесс исцеления больного рассудка Камделя.

— Послушай, добрый волшебник, — сказал Блейн. — А ты уверен, что будешь в безопасности, если останешься здесь один?

— Абсолютно уверен. Работа, которую я должен сделать, не займет так уж много времени. Я вернусь в дан к полуденной трапезе.

— Несомненно ты лучше разбираешься в своих делах, и я не хочу знать, в чем они заключаются.

Пока воины садились на лошадей, Невину представилась возможность сказать несколько слов Джилл, которая зевала в седле.

— Камдель проспит несколько часов. Могу ли я попросить тебя быть рядом с ним, когда он проснется?

— Конечно. Мы не хотим, чтобы он оставался один. Вдруг он вспомнит, через какой ад прошел?

Сердце Невина болело. «Если бы только маленькая дурочка понимала, какой у нее талант, то из нее мог бы получиться великолепный лекарь!» — думал он. Тем не менее он не мог давить на нее и знал это. Пока боевой отряд не скрылся из виду, он ждал и сам зевал под теплым утренним солнцем. Даже его жизненная сила имела свои пределы. Уныло он подумал, что сегодня проспит всю ночь — впервые за пятьдесят с лишним лет.

Люди Блейна уже похоронили в горах Аластира и то, что осталось от трупа фермера. Невин отправился в ритуальную комнату, сорвал со стены кусок бархата, бросил его в очаг, чтобы от него избавились Дикие Огня. Пока материал дымил и потрескивал, Невин порылся в доме и нашел запасы соли в небольшом глиняном горшке и пару тонких лучинок, использовавшихся для зажигания свечей. Поскольку ароматических палочек у него не было, то сойдет и простой дым.

Когда Невин вернулся в ритуальную комнату, атмосфера там уже казалась несколько легче, просто потому, что богохульный символ был сорван со стены. Хотя мастер двеомера хотел тут же провести ритуал отмены, у комнаты имелись свои секреты, которые она могла ему открыть и которые будут утеряны после ритуала. Невин уселся на пол, скрестив ноги, перед коричневым пятном крови Аластира, отложил в сторону соль и лучинки, замедлил дыхание и сосредоточился. Он построил образ шестиконечной звезды и ждал, пока она замерцает, как два пересекающихся треугольника, один красный, другой синий. Затем Невин медленно вытолкнул образ из своего сознания.

В центре шестиугольника Невин представил труп Аластира — таким, как впервые увидел его на рассвете, затем отправил свой разум назад во времени. Вначале он представил себе комнату такой, какой она выглядела бы при свете свечей. Поскольку убийство было совершено совсем недавно, истинное видение возникло через несколько секунд. Невин увидел светловолосого ученика, который стоял на коленях в головах учителя. Его губы были искажены жуткой улыбкой, когда Аластир дергался и извивался в трансе. Вот рука ученика потянулась к поясу и достала кинжал. Какое-то время он колебался, словно смакуя момент, а затем вонзил кинжал в сердце беспомощного человека. Он убивал его снова и снова. Поскольку Невин не хотел смотреть удары, то прервал видение и втянул звезду в себя.

— Так вот кто оказался моим неожиданным помощником! Вероятно, именно он забрал книги Аластира и другие ритуальные предметы. Ну, если предположить, что они были у Аластира с собой.

Сжавшиеся в углах Дикие кивнули, показывая, что Аластир действительно путешествовал со всеми обычными принадлежностями мастера черного двеомера. Эти Дикие были жалки, искаженные и деформированные чужим вмешательством.

— И тем не менее он бросил здесь черный бархат и другие ритуальные принадлежности. Этот ученик — он торопился, потому что мы приближались?

И снова Дикие кивнули.

— И именно поэтому он не убил Камделя?

Теперь они отрицательно покачали головами. Один черный гном с выступающими клыками лег на пол, притворяясь, сжимающимся в страхе, другой встал над ним, подняв когтистую лапку так, словно сжимал нож. Затем показал, как встает на колени, прячет нож в ножны и нежно хлопает другого по плечу.

— Черт побери! Вы хотите сказать, что ему стало жаль Камделя?

Они торжественно кивнули.

— Никогда бы не подумал! Хм. Ну, друзья мои, это дело не для вас. Скоро вы избавитесь от этих уродливых форм. Помогите мне провести ритуал отмены и тогда сможете отправляться к своим королям.

Когда они подпрыгнули, Невин почувствовал, что их радость омывает его ощутимо, точно поток свежей воды.

— Он проснулся? — спросил Родри.

— В некотором роде, — Джилл все еще сомневалась. Трудно сказать.

Родри вошел в комнату и заставил себя взглянуть на Камделя, который лежал поверх одеяла без рубашки. Он был грязным, в синяках и шрамах от порезов, нанесенных тонким лезвием. Наконец Камдель открыл глаза и с опаской посмотрел вверх, словно ожидал, что Родри оставит на его теле новые шрамы.

— Ты голоден? — спросила Джилл.

— Нет, — прошептал Камдель. — Воды.

Все то время, пока Джилл наполняла чашку из кувшина, Камдель смотрел на Родри округлившимися от страха глазами.

— О, послушай, неужели ты не помнишь меня? Мы встречались при дворе. Родри Майлвад, младший сын из Аберуина.

При этом легкая улыбка мелькнула у него на губах. Камдель сел и взял чашку с водой. Он держал ее обеими руками и пил медленно, одновременно осматриваясь в комнате. Послеполуденное солнце проникало в окна, в золотых лучах плясали пылинки. Камдель радовался этому, как ребенок, и улыбнулся.

Родри почувствовал вздымающееся в груди отвращение и отвернулся. А что если бы мастера черного двеомера добрались до Джилл? Что, если бы они сделали с ней нечто подобное?

И тогда Родри дал торжественную клятву. Если когда-нибудь в его силах будет избавить мир от любых мастеров черного двеомера, то он пойдет на любой риск и пожертвует жизнью, если потребуется, лишь бы уничтожить их.

— Родри, позови пажа, — попросила Джилл. — Я хочу, чтобы они принесли воды и Камдель мог принять ванну.

— Ванну? — Камдель выговаривал слова, как пьяный. — Да, мне бы хотелось помыться.

Родри с готовностью ушел из комнаты. Он ни в чем не винил Камделя, но все же не мог смотреть на него.

Родри присоединился к Блейну за столом для почетных гостей и хозяев. Блейн пил мед и Родри решил составить ему в этом компанию. Пока двоюродный брат наблюдал за ним с легкой улыбкой, Родри выпил одним глотком столько, сколько мог проглотить.

— Это помогает, — заметил Блейн. — Стирает неприятные вещи из памяти.

— Да уж. Ты слышал, что…

— …что случилось с Камделем? Слышал.

Родри сделал еще глоток. И несколько последующих часов ни один из них больше не произнес ни слова.

В предгорьях с западной стороны Кама Пекла Саркин вел усталого коня по узкой тропинке среди сосен. Он слепо бежал на запад в поисках уединенного места, где он сможет прятаться на день или два, но теперь ему пришло в голову, что лучше продолжать двигаться. И люди гвербрета, и — что еще хуже — Мастер Эфира будут охотиться за ним. Падая от усталости, он думал, не лучше ли позволить гвербрету повесить себя, чем попасть в руки Темного Братства. Они растянут его смерть на несколько недель.

— Но у меня есть книги, — прошептал он вслух. — Когда-нибудь у меня будет сила.

К закату беглец нашел долину с ручьем и густой травой для коня. Он разбил лагерь, собрал хворост в лесу на склоне холма и развел небольшой костер. Саркин был голоден, но не обращал на это внимания. Сегодня он уже ел, а ему требовалось растянуть жалкий запас провизии на неопределенное время.

Какое-то время он смотрел в огонь и строил планы. В разных частях королевства жили несколько человек, которые приютят его по крайней мере на пару дней. Саркин мог позволить себе проводить в одном месте только несколько дней, независимо от того, как сильно ему требовалось время для изучения книг Аластира. Внезапно он ощутил слишком большую усталость, чтобы думать. Мысли у него путались уж слишком сильно, как он поймет позднее.

Саркин свернулся на одеялах и заснул у костра. Он проснулся внезапно — от прикосновения чужих рук. Саркин вскрикнул, затем стал сопротивляться, лягаться и извиваться, но кожаная веревка обхватила его запястья и туго стянулась, а незнакомец прыгнул на его колени и прижал его к земле. При свете умирающего костра Саркин увидел тех, кто на него напал, — двух светлокожих мужчин из Бардека в одеждах Дэверри. Один крепко связал его запястья, другой лодыжки. Наконец они совладали с брыкающимся пленником, и он остался лежать на земле, тяжело дыша, в то время как они стояли над ним.

— Итак, малыш, — сказал более высокий. — Ты убил своего учителя, не так ли?

Саркин застыл от страха. У основания позвоночника все похолодело и холод стал подниматься вверх.

— Я вижу, что ты знаешь, кто мы, — продолжал наемный убийца. — Ты попал к ястребам из Братства. Старец послал нас по пятам Аластира. Мы должны были следить за ним. Мы постоянно наблюдали за тобой при помощи дальновидения, малыш, но никогда не думали, что увидим убийство.

— Готов поспорить: Старец подозревал что-то в этом роде, — заговорил второй. — Он никогда ни с кем не делится всеми своими мыслями.

— Может и так, — первый сильно ударил Саркина ногой по голове. — Но ты заплатишь, малыш, медленно заплатишь, после того, как расскажешь все, что тебе известно. Знаешь ли, из-за опала мы потеряли одного человека. И ты и за это заплатишь.

Хотя после удара мир плясал, как языки пламени под порывами ветра, Саркин закусил губу, чтобы не закричать в голос. Он дрожал от страха, но дал себе торжественную клятву: он ничего им не скажет, независимо от того, как умело они будут его пытать, поскольку милости от них все равно не дождется. Когда ястребы отправились за лошадьми, спрятанными где-то среди деревьев, Саркин ушел в себя. Вот и все, что у него осталось, — способность концентрировать волю и выстоять только благодаря ей. Он отогнал страх, прекратил дрожать и лежал спокойно и неподвижно, как пойманный в сети олень.

Хотя Невин вернулся около полудня, у Джилл не было возможности поговорить с ним до заката, поскольку мастер двеормера всю вторую половину дня работал с Камделем, обмывал и лечил его многочисленные раны, а также успокаивал его сознание. После ужина Невин отправил пажа за Джилл. Когда она появилась в покоях Невина, день уже угасал. Джилл села на сундук, в то время как сам Невин беспокойно ходил взад-вперед.

— Как Камдель? — спросила она.

— Крепко спит, спасибо богам. Я заставил его рассказать мне кое-что из случившегося, но проследил за тем, чтобы он забывал рассказанное. Он слишком слаб, чтобы сейчас жить с этими воспоминаниями.

— Почему они… ну, использовали его таким образом?

Невин склонил голову набок и смотрел на Джилл как-то странно и хитро.

— Вообще-то мне не следует говорить тебе это, — сказал он наконец. — Я думал, все разговоры о двеомере приносят тебе боль.

— О, Невин, не надо меня дразнить!

— Видишь ли, когда двое людей ложатся в постель, выделяется определенное количество субстанции, которая называется магнетическим потоком. Я понимаю: ты не знаешь, что это такое, и не собираюсь давать подробные объяснения человеку, не имеющему нужной подготовки, поэтому прими мои слова на веру. Этот поток энергии имеет много странных свойств, но в основе является неким видом жизненной силы. Он также присутствует в крови. Мастера черного двеомера умеют высасывать энергию и использовать ее для восстановления своей жизненной силы. Когда ученик насиловал Камделя, Аластир в основном питался от их похоти.

Джилл почувствовала себя дурно.

— Отвратительно, не правда ли? — заметил Невин. — Но… это мне кое о чем напоминает. Ученик — его звали Саркин, так сказал Камдель — убежал. Вам с Родри нужно быть очень осторожными, когда вы отправитесь в путь.

— На самом деле я весь день об этом думала.

— Я предполагаю поохотиться на него. Было бы лучше, чтобы вы двое остались с Блейном, хоть Родри и считает это позорным для себя. Саркин сам по себе достаточно слаб, и у него есть худшие враги, чем я.

— Кто?

— Помнишь человека, который отравился в покоях Огверна?

— О, боги! Ты же говорил, что имеются и другие!

— Да, говорил, и благодарение за это всем богам. Я ожидаю, что они сейчас займутся этим Саркином и не станут беспокоиться о том, как тебе отомстить. Тем не менее оставайся настороже. Конечно, Саркин уехал далеко и я не могу найти его при помощи дальновидения. Я никогда не видел его во плоти.

Как только к Джилл пришла эта мысль, она показалась очевидной, только Джилл не представляла, откуда она знает то, что знает. Девушка сидела неподвижно, обдумывая свою идею и чувствуя, как растет ее страх. Страх не только перед Саркином, но и перед сознательным использованием двеормера. Если она произнесет свою мысль вслух, то — Джилл точно знала, — сделает таким образом первый шаг по очень странной дороге. Но был ли этот шаг на самом деле первым? Озадаченный, Невин наблюдал за ней, пока наконец она не приняла решение.

— Я видела его во плоти, — сказала Джилл. — Ты можешь заняться дальновидением через меня, не так ли? Не знаю, почему я так в этом уверена, но разве ты не можешь использовать меня, как пару глаз?

— Клянусь адом! Ты абсолютно права. Но ты уверена, что позволишь мне сделать это? Это означает покорение твоей воли.

— Конечно, позволю. Ты должен знать, что я доверяю тебе саму свою жизнь.

Невин чуть не расплакался. Он быстро отвернулся и вытер глаза рукавом. Джилл недоумевала. Почему для него, обладающего такой могущественной силой, так много значит мнение какого-то серебряного кинжала?

— Ну спасибо, — сказал он наконец. — Позволь мне только взять немного дров у слуги, и мы разведем огонь.

К тому времени, как огонь горел ровно, сумерки сгустились, и небо напоминало черный бархат. Невин посадил Джилл на стул перед огнем, а сам встал позади нее. Хотя она была испугана, вместе со страхом пришло возбуждение, какое Джилл обычно чувствовала перед сражением. Когда Невин положил руки ей на шею сзади, его пальцы были теплыми. Это тепло усилилось и, казалось, затекало ей в вены, распространялось по ним, приливало к лицу, пока наконец не сконцентрировалось прямо за глазами. Ощущение было довольно странным.

— Посмотри в огонь, дитя, и подумай о Саркине.

Как только Джилл выполнила это, то увидела ученика Аластира, спящего перёд костром где-то в горной местности. Вначале образ был мелким, затем начал расти и заполнил все ее сознание. Джилл показалось, что она зависла над местом действия, как случалось во время сна-яви. Плывя над долиной, она увидела, как двое мужчин выходят из зарослей и начинают приближаться к ничего не подозревающему спящему человеку. Они двигались медленно и бесшумно, они скользили, прижимаясь к земле, подобно хорькам. Меньше минуты назад она ненавидела Саркина, а тут внезапно стала бояться за него.

В своем видении-трансе Джилл попыталась закричать и разбудить Саркина, но ни одного звука не вырвался у нее из горла. Она спустилась вниз и схватила его за плечи, но ее бесплотного прикосновения оказалось недостаточным, чтобы Саркин проснулся. Когда двое мужчин атаковали спящего, она метнулась прочь и встала по другую сторону костра. Оттуда она наблюдала, как ястребы связывают Саркина и насмехаются над пленником. Затем Джилл увидела, что ястребы отошли прочь, оставив пленника одного. Внезапно она услышала у себя в сознании голос Невина:

— Призови Свет и откажись от Тьмы.

Вероятно, Саркин услышал его. Он извивался, бился в своих путах и смотрел то в одну, то в другую сторону.

— Призови Свет и откажись от Тьмы.

Саркин посмотрел прямо на Джилл, прищурился, вглядываясь. Она не знала, что именно он видит. Поскольку ее разум и разум Невина были переплетены, Джилл почувствовала, что проливает над пленником настоящие слезы, но знала также, что это печаль Невина.

— Призови Свет. Откажись от Тьмы.

Саркин долго смотрел в ее сторону, затем задрожал и заплакал, его губы зашевелились, хотя Джилл не могла разобрать, что именно он говорит. Она огляделась. Ястребы с нагруженными лошадьми возвращались. Очевидно Невин их тоже заметил.

— Теперь — назад! — громко прозвучал его голос у нее в сознании. — Они способны увидеть тебя, если откроют третий глаз и посмотрят в твою сторону. Подумай обо мне, дитя. Назад, в комнату!

Джилл представила себе Невина и комнату и внезапно ее глаза открылись. Она смотрела в огонь. Невин больше не касался ее. Джилл встала и потянулась, тело было странно напряжено и затекло.

— Я никогда не думал, что они будут следить за Аластиром, — сказал Невин. — Мне нужно действовать очень быстро, раз уж я собираюсь вытащить ученика из этой ловушки.

— Что? Почему ты хочешь его спасти? После всех гнусных дел, которые он совершил?

— Он заплатит за эти преступления. Но заплатит за них по закону.

— Но он — самая мерзкая свинья, которую я когда-либо…

Невин выставил руку ладонью вперед, чтобы она замолчала.

— Почему бы тебе не спуститься в большой зал к твоему Родри? Мне нужно хорошо подумать.

Как только Джилл ушла, Невин снова стал беспокойно расхаживать по комнате. Он намеревался спасти Саркина от ястребов — больше для блага королевства, чем из-за самого ученика. Если Саркин умрет, ругаясь и крича под пытками, то ненависть и боль перейдут в его следующую жизнь, и он будет представлять большую угрозу. Если он пожалел Камделя, то где-то в его душе еще тлеет искра добра, которая может разгореться и превратиться в очищающий огонь.

— Если, конечно, мы сможем его вытащить, — заметил Невин толстому желтому гному, который расположился у огня. — Несомненно, они направляются в Бардек. Интересно, как они собираются проносить его на корабль? Вероятно, подойдет большой сундук или что-то в этом роде.

Гном в задумчивости почесал живот. Невин подумал, не попросить ли Блейна отправить за ястребами боевой отряд. Но они ушли слишком далеко. Кроме того, ястребы умеют пользоваться двеомером. Они увидят погоню и смогут спрятаться. «Я сам мог бы поехать с боевым отрядом», — напомнил себе Невин. В конце концов ястребам придется продвигаться медленно, пробираясь по горам.

Горы. Невин рассмеялся и встал на колени у огня, чтобы связаться с единственным мастером двеомера в королевстве, который теперь мог ему помочь.

Вскоре ястребы вернулись к костру вместе с лошадьми. Саркин лежал не двигаясь и слушал их разговоры. Более высокого звали Деканни, его отличали желто-карие глаза, которые свидетельствовали о крови Анмурдио. Имя другого было Карлупо, и он, казалось, являлся старшим в паре. Покончив с ужином, Деканни встал на колени рядом с Саркином и схватил его за запястья, чтобы поднять руки пленника над головой, затем задрал рубашку ему на лицо. Саркин лежал неподвижно, слушая, как ястреб напевает себе под нос, пока что-то делает у костра. Наконец он вернулся к пленнику.

— Я держу кинжал. Я его накалил.

Саркин собрал всю свою волю в кулак. Деканни захихикал, как девушка, затем коснулся раскаленной сталью правого соска Саркина. Хотя боль прошла ему в самое сердце, Саркин не издал ни звука.

— Я продолжаю, малыш.

Боль пронзила левый сосок. Саркин боролся с собой, пытаясь подавить крик, который поднимался у него в горле. Внезапно он почувствовал, как по ногам потекла горячая жидкость.

— Ну и вонь! Я тебя за это сейчас переверну и оставлю метки на твоей заднице.

— Нет! — послышался голос Карлупо где-то поблизости. — Для одного вечера ты сделал достаточно. Он должен быть в приличном состоянии, когда мы доставим его домой. Ведь члены Братства захотят, чтобы он продержался как можно дольше.

— Он поправится на корабле.

— Я сказал: достаточно.

Мир закружился, и Саркин потерял сознание. Он проснулся посреди ночи и обнаружил, что все еще лежит в своей моче. Ястребы опустили его рубашку и грубая ткань терлась об ожоги, из которых сочилась какая-то жидкость. Саркин долго лежал без сна, стараясь не застонать перед тем, как снова потерял сознание.

Утром ястребы разбудили его пинками и резко подняли, чтобы он принял сидячее положение. Карлупо сварил овсяную кашу в небольшом котелке и принес миску.

— Я развяжу тебе руки, чтобы ты смог поесть, — сказал он. — Но если ты доставишь нам хоть малейшее беспокойство, Деканни получит возможность еще немного позабавиться с тобой перед тем, как мы тронемся в путь.

Саркин отвернулся. Он хотел голодать и ослабнуть, чтобы быстрее умереть под пыткой.

— Ты будешь есть, — рявкнул Карлупо.

Когда Саркин отказался, Деканни силой разомкнул пленнику челюсти, а Карлупо засунул кашу ложкой. Она наполнила весь рот Саркина, подобно кляпу, и ему пришлось проглотить ее. Они заставили его съесть все. Унижение было таким же болезненным, как ожоги.

Когда они сели в седло, его охватила боль. Движения лошади заставляли грубую рубашку тереться о свежие ожоги, он потел на жарком солнце, и соль разъедала раны. Он думал о смерти. О смерти, которая положит этому конец. В середине дня связанные кисти начали раздуваться, и веревка впивалась в тело. Саркин сильно прокусил себе губу.

— Есть собираешься, малыш? — спросил Карлупо во время следующей остановки. — Или ты хочешь, чтобы мы снова тебя кормили?

— Я буду есть.

Карлупо развязал ему руки и стоял над ним с обнаженным мечом, пока Саркин жевал вяленую говядину и галеты. Затем они снова сели на лошадей и агония продолжилась.

К тому времени они далеко заехали в горы и двигались по узкой тропе, которая петляла среди огромных валунов. Иногда они переходили вброд быстрый ручей или терлись плечом о высокую скалу. Саркин едва замечал дорогу. Он сильно натер себе бедра от того, что весь день ехал в мокрых и грязных бриггах. Деканни придержал лошадь и заговорил с пленником:

— Мы скоро разобьем лагерь. У меня опять будет несколько минут, чтобы поиграть с тобой. Выбирай, что тебе больше понравится. Я могу сунуть раскаленное лезвие тебе под мышки, а могу в задницу. Вечером скажешь, какая тебе игра больше понравится.

После этих слов Деканни немного отстал, чтобы занять место в арьергарде. Саркин дрожал так, что никакие усилия воли не могли заставить его успокоиться. Он хорошо понимал, что делает Деканни. Конечно, если Саркин не выберет, то его ждут обе пытки, но если он отдаст предпочтение одной из двух, то сделает первый шаг к сотрудничеству со своими мучителями. Они хотят сломить его волю, сделать партнером собственной боли, пока наконец не возникнет смертоносное, почти сексуальное единение между тем, кто приносит боль, и тем, кому ее причиняют.

— Деканни! — крикнул он. — Я не стану выбирать.

Сзади послышалось хихиканье. Они въехали в скалистое ущелье. Сверху его закрывали кусты. Когда Саркин поднял голову, ему показалось, что один из кустарников превратился в человеческое лицо.

Он быстро отвернулся. Если у него начнется бред или он сойдет с ума, то потеряет остатки воли и не сможет больше противостоять мучителям. Он сосредоточился на дыхании и попытался отвести сознание от разбитого, пульсирующего тела. Тени стали еще гуще. Ночь приближалась.

Они разбили лагерь в такой узкой долине, что она скорее напоминала расщелину между скалами. Саркин сидел на земле и следил за каждым шагом Деканни, когда два ястреба разводили костер и давали лошадям двойную порцию овса. Скоро, очень скоро он четыре раза испытает на себе прикосновение раскаленного лезвия.

— Пусть вначале поест, — наконец распорядился Карлупо. — Он не сможет ничего проглотить после того, как ты с ним закончишь.

— Хорошо. Я дам ему отдохнуть между каждым прикосновением.

Саркин закусил кровоточащую губу и уставился в землю, словно мог уменьшить весь мир до этого маленького кусочка.

Внезапно он услышал крик Деканни. Саркин поднял голову и увидел, как ястреб шатается — стрела вонзилась ему в левое плечо. В долину вбегали люди. Они были невысокого роста, самое большее пять футов, но массивного телосложения и хорошо вооружены. Их длинные топоры наносили смертоносные удары — один, два, три раза, и вот уже Карлупо лежит мертвым, с отрубленной головой и отсеченными ногами. Деканни пытался бежать, но огромный топор ударил откуда-то снизу и вошел ему глубоко между ног. Он закричал, упал и тут ему аккуратно перерезали глотку самым краем лезвия. Низкорослые воины улыбнулись друг другу и собрались кругом, чтобы посмотреть на трупы. Только тогда Саркин понял, что во время неравного сражения ни один из них не издал ни звука.

Сняв шлем, по форме напоминающий горшок, один из незнакомцев подошел к Саркину. У него было изрезанное морщинами, загорелое лицо, густая седая борода и кустистые черные брови.

— Ты говоришь по-дэверрийски? — обратился он к пленнику.

— Да.

— Хорошо. И я говорю. Не очень хорошо, но говорю. Другие говорят хорошо, там, внутри. Они с тобой поговорят. Я — Джорл. Можешь встать?

— Не знаю. Послушай, добрый Джорл. Я не понимаю. Вы кто?

— Горные люди. Не беспокойся. Мы — спасители. Ты в безопасности.

Саркин опустил голову и расплакался. Слезы лились у него, как у ребенка. Джорл перерезал его путы маленьким кинжалом.

Потребовались усилия нескольких карликов, чтобы усадить Саркина в седло. Они забрали всех лошадей, а сами тронулись пешком, ведя в поводу коня Саркина. Поначалу он пытался догадаться, почему они спасли его, но ему потребовались вся его воля, чтобы просто удержаться в седле. Наконец, когда сумерки сгустились, они начали спускаться по узкой долине, приближаясь к отвесной скале. Внезапно Саркин услышал скрежет.

— О, боги!

В скале медленно открывалась огромная дверь. Когда они достигли ее, она полностью распахнулась и замерла. Джорл, а за ним и остальные вошли в высокий квадратный туннель. Им навстречу вышли другие горные жители с фонарями в руках. Они переговаривались на языке, которого Саркин никогда раньше не слышал. Он бросил взгляд назад и увидел, как дверь медленно закрывается у него за спиной. Вид исчезающей щелочки света вызвал головокружение. Внезапно к нему протянулись руки и схватили его, чтобы осторожно опустить вниз. Над ним склонилось лицо Джорла.

— Мы принесем носилки. Понесем тебя.

Саркин хотел его поблагодарить, но провалился во тьму.

Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на узком тюфяке в кромешной тьме. Он испытал чувство острого ужаса, потому что здесь не было никакого света, и даже тьма была везде одинаковой. В обычной комнате в ночное время темнота неоднородна: в углу она гуще, возле окна — светлее. А здесь… Постепенно Саркин осознал, что его вымыли и он лежит обнаженным под мягким одеялом, а ожоги почти не болят. Через несколько минут дверь открылась и вошел человек ростом в четыре фута, с лампой в руке.

— Дикие сказали, ты проснулся, — объявил он. — Ты можешь есть?

— Думаю, да.

— Я принесу тебе еду.

Он поставил лампу на небольшой столик и вышел, заперев дверь за собой.

Саркин услышал, как снаружи опустилась тяжелая щеколда. Значит, он пленник. Хотя длина комнаты составляла всего десять футов и была вырублена прямо в скальной породе, все же это помещение мало напоминало тюремную камеру. На полу лежал толстый красный ковер, рядом с тюфяком и столом находился стул с высокой спинкой. На сиденье лежала подушка. Вся эта мебель была предназначена для человека с очень короткими ногами. У двери стоял ночной горшок, прикрытый тканью, а рядом лежала одежда Саркина, выстиранная, высушенная и аккуратно сложенная.

Двигаясь медленно, потому что голова у него все еще кружилась, Саркин встал и оделся. Он не удивился, не обнаружив своего оружия. Он как раз заканчивал одеваться, когда вернулся тот же человек с деревянным подносом, на котором стояли две миски.

— Ты любишь грибы?

— Да.

— Хорошо, — он поставил поднос на стол. — Тут все мало для тебя? Ты здесь ненадолго.

— А ты можешь мне сказать, куда я отправлюсь потом?

Низкорослый человек молчал, склонив голову набок, пока думал, а после просто пожал плечами и пошел к двери. Он открыл ее как можно шире, чтобы Саркин смог увидеть двух охраняющих его вооруженных солдат. Потом ответил:

— За тобой приедет Мастер Эфира.

Он вышел и захлопнул тяжелую дверь как раз в тот миг, когда Саркин прыгнул на нее — скорее, в ужасе, чем в безнадежной попытке убежать.

Он сильно ударился о дверь, постоял, широко расставив ноги и раскинув руки и слушая, как задвигается щеколда, затем разрыдался.

Наконец он оторвался от двери и заметался по комнате. Сверху, рядом с высоким потолком находилось отверстие, которое служило вентиляционной шахтой. Слишком маленькое, чтобы в него протиснуться. Может, ему притвориться больным и попытаться справиться с тюремщиком?

Но оставались еще стражники. Может, ему удастся убрать свою ауру и выскользнуть — если они еще когда-нибудь откроют дверь до того, как появится Невин. Или призвать Диких и устроить отвлекающий маневр? Может, ему даже удастся заставить кого-то из Диких отодвинуть щеколду!

Внезапно Саркин остановился. Ему в голову ударила мысль. Она пронзила его, как стрела: он не хочет убегать.

Очень медленно он сел на пол, снова и снова обдумывая эту новую мысль. Нет, он не хочет быть свободным.

Он истощен до самой глубины души, он слишком устал, чтобы бежать, и если он убежит, то будет убегать вечно — от Невина, закона, ястребов, ужаса собственных воспоминаний. Бежать, всегда бежать, всегда врать, всегда настороже.

— Оленю в охотничьем заповеднике спокойнее живется.

Он улыбнулся горькой кривой улыбкой. Значит, он умрет. Невин, несомненно, сдаст его гвербрету, и его убьют.

Конечно, это лучше, чем попасть в лапы ястребов. Самое худшее, — это если его колесуют, но он слышал о Блейне достаточно, чтобы знать: вероятнее всего, его милостиво повесят.

Саркин также почувствовал определенное извращенное удовольствие, поняв, что все факты, которые он собрал, умрут вместе с ним. И Старец никогда не узнает о смешанной крови Родри.

Когда Саркин улыбнулся этой мысли, то понял, что ненавидел Старца много лет, он ненавидел их всех, каждого мастера черного двеомера, и ученика, и ястреба, которых когда-либо встречал, ненавидел их так, как они, никогда бы не могли возненавидеть его. А теперь он от них наконец избавится.

Когда Саркин посмотрел на свои руки, то ожидал увидеть, как они трясутся, но они лежали спокойно. Он хотел умереть.

Внезапно он понял, что его неизбежная смерть будет не казнью, а самоубийством. Столько бесконечных лет он чувствовал себя опустошенным. Все эти годы он был фарсом, а не человеком. А теперь тонкая, ложная оболочка, которую он представлял миру, разрушится и исчезнет, и вместе с нею растворится та пустота, которая заполняла него. С долгой усталостью будет покончено.

Саркин снова улыбнулся и почувствовал, как его омывает тепло и ему становится спокойно, словно он плавает в горячей ароматической ванне, или летает в нескольких дюймах от пола, легкий и невесомый. Он чувствовал себя умиротворенно. Никто никогда не заставит его больше снова идти против своей воли, никто больше не причинит ему боль.

Все еще улыбаясь, Саркин подошел к подносу с едой. Он был совершенно спокоен и очень голоден.

Покончив с трапезой, Саркин улегся на живот, положил голову на сложенные руки и стал следить за тенями, отбрасываемыми на пол лампой.

Временами он выплывал из тела, затем проскальзывал назад, двигаясь взад и вперед между эфирной плоскостью и физической без какого-то либо сознательного усилия.

Фактически он находился вне тела, когда дверь в камеру открылась и вошел Невин в сопровождении карлика.

Хотя Саркин никогда раньше не видел старика, он знал, что видит перед собой Мастера Эфира — по его ауре, почти слепящему свечению бледно-золотого цвета.

— Черви и слизь! — рявкнул карлик. — Он мертв?

— Сомневаюсь, — Невин встал на колени рядом с телом Саркина и положил руку на шею сзади. — Нет, он в трансе.

Внезапно Саркин почувствовал, как вокруг него закружился голубой свет. Тело тянуло его назад за серебряную нить, пока он наконец не услышал щелчок. Саркин со стоном открыл глаза и увидел, как над ним склоняется Невин.

— Хорошо, — сказал карлик. — Ну, я буду снаружи, если понадоблюсь.

Саркин глядел в пол, пока не услышал, как захлопнулась дверь, затем очень медленно повернул голову и посмотрел на соперника. Казалось, ему следует сказать что-то, возможно, вызывающе крикнуть, или сделать простое замечание, что он готов и хочет умереть. Но он снова почувствовал усталость и не произнес ничего. Невин долго смотрел на него.

— Я организовал твое спасение, — наконец заговорил Невин. — Они сказали тебе об этом?

— Да. Спасение? Или еще одну ловушку?

— Ты, молодой дурак! Что ты думаешь, я собираюсь пытать тебя?

— Уверен, тебе нет необходимости… кого-то пытать.

— Боги, разве между твоими двумя ушами нет мозгов? Это я говорил с тобой через огонь, я предлагал тебе призвать Свет. Ты это сделал и вот я здесь.

Невин улыбнулся. Саркин долго думал об услышанном.

— Ты хочешь исправить содеянное зло? — продолжал старик.

— Все, что я хочу, — это умереть.

— Боюсь, что это твое желание исполнится, — Невин стал грустным. — Но ты получишь шанс навсегда избавиться от Тьмы.

— Что? Где? В проклятых Других Землях?

— Перестань! Ты в самом деле веришь, что когда человек умирает, то ему приходит конец? Чему тебя учили?

Саркин уставился на Невина в растерянности. И тем не менее внезапно начал вспоминать намеки и подсказки — путешествие на эфирной плоскости после сознательного освобождения от плоти, хвастовство Аластира о вечной жизни в Земле Оболочки и Коры. Ненависть вскипела внутри Саркина, когда он понял, чего его лишил Аластир и как обманул.

— Я избавлюсь от Тьмы! Не в Других Землях, а в моей следующей жизни!

— Именно так. Это будет вызов, парень. Это будет борьба. Ничто великое не дается бесплатно. Ты откажешься от Тьмы и повернешься к Свету?

Саркин не колебался.

— Да, Мастер Эфира. Отрекусь и повернусь.

И он заплакал, съежившись на полу. Он долго рыдал, без слов и мыслей.

Хотя Невин настаивал на том, что способен сам привезти назад опасного преступника, ни Джилл, ни Родри не хотели его отпускать.

Однако теперь они понимали, почему мастер двеомера запретил кому-либо из людей Блейна сопровождать их.

В молчании и благоговении они сидели на длинной каменной скамье у стены огромной пещеры и наблюдали за ярмаркой карликов.

Пещера составлял ярдов сто в диаметре и примерно в два раза больше в высоту. Она освещалась лучами солнечного света, которые проникали в отверстия, вырубленные высоко наверху.

Прямо напротив них вода струилась по стене, собираясь в искусственные резервуары. Время от времени какой-нибудь карлик наполнял ведро у озерца и уносил его домой.

В центре пещеры шел бойкий, многолюдный торг. Больше всего продавалось еды: грибы, летучие мыши, корешки, которые украдкой выращивали на поверхности, дичь, на которую охотились, не привлекая к себе внимания.

— Эти люди живут трудной жизнью, — заметила Джилл.

— Они заслужили ее.

— О, послушай, любовь моя. Постарайся воспринимать это с честью и любезно.

Родри просто нахмурился.

Когда они подъехали к двери, ведущей в жилище карликов, один из стражников поднес к ним небольшой кинжал. Как только кинжал приблизился к Родри, то засветился, что вызвало поток ругательств и криков. Только вмешательство Невина не позволило карликам оставить Родри снаружи. Хотя время от времени кто-то подходил к ним и говорил Джилл несколько слов, все игнорировали Родри, словно он был опасным животным, которое она держала при себе.

К ним приблизилась маленькая женщина в грубом коричневом платье, ростом не более трех футов. К ее спине ремнями крепился крохотный стульчик, в котором сидел ребенок. Поскольку Джилл не представляла себе, сколько живут карлики и как быстро они растут, то не могла определить возраст ребенка, но он сидел прямо и оглядывался внимательно. По человеческим меркам ему можно было дать годик.

— А-а, — сказала женщина. — Ты, вероятно, и есть та девушка, которая приехала с Мастером Эфира.

— Да, это я. Это мальчик или девочка?

— Девочка.

— Очень хорошенькая.

При похвале ребенок улыбнулся, показал ямочки и загукал. У девочки был низкий лоб под вьющимися черными волосами и толстый нос.

Она источала столько жизненных сил, что Джилл захотелось подержать ее.

— Могу я спросить тебя кое о чем? — продолжала Джилл. — Откуда столько ваших знают дэверрийский?

— Мы торгуем с фермерами в предгорьях. Они — мирные люди и хранят наши тайны в обмен на серебро. Нет ничего лучше, чем драгоценные металлы, чтобы завести друзей. Или жестоких врагов.

С последними словами она посмотрела на Родри.

— Пожалуйста, объясни мне, что не так с моим мужчиной? — попросила Джилл.

— Охранный талисман засветился рядом с ним, не так ли?

— Да, но что это значит?

— Ну… — женщина задумалась на мгновение. — Честно говоря, не знаю. Готова поспорить: никто не знает. Но у нас есть поговорка, древняя поговорка, — тут она что-то быстро произнесла на своем языке. — Это означает: «Когда охранное лезвие сверкает, враг близко».

— Понятно. Как мне кажется.

Женщина кивнула, затем пошла дальше, прижимая к себе ребенка.

— Молюсь всем богам, чтобы Невин побыстрее вернулся! — рявкнул Родри.

Его желание исполнилось через несколько минут, когда мастер двеомера появился из туннеля на другой стороне пещеры.

Его сопровождал карлик по имени Ларн, за ними следовали два воина с топорами и Саркин, который шел согнувшись, как очень старый человек. Джилл с Родри встали и поспешили им навстречу. Саркин посмотрел на Джилл и в его глазах она увидела такую глубокую усталость, что даже отшатнулась. Он улыбнулся, едва шевельнув губами.

— Я не доставлю хлопот.

Саркин выполнил свое обещание. Он не произнес ни слова на протяжении долгого пути назад в дан Хиррейд.

Плавая над огнем, лицо Саламандра улыбалось. Невин всем сердцем желал, чтобы хотя бы раз за всю свою долгую жизнь гертсин хоть к чему-то отнесся серьезно.

«Итак, свидетельства Камделя означают, что насчет опиума я был прав», — пришел ментальный импульс Саламандра.

«Прав, — согласился Невин. — Я хочу, чтобы ты незамедлительно отправился к некому лорду Гвалдину. Он постоянно общается с королевским провостом и хорошо меня знает. Пусть Гвалдин как можно быстрее организует арест этой Ангариад. Скажи ему, чтобы ее тщательно охраняли. Готов поспорить: при дворе окажется много господ благородного происхождения, которые захотят отравить ее, чтобы она не наболтала лишнего.»

«Я пойду к нему завтра прямо с утра. Сколько времени мне оставаться в дане Дэверри?»

«Пока я не приеду. Лиддин-аптекарь — я думаю, ты с ним встречался — находится на пути сюда из дана Кантрейя. Я передам Камделя ему, затем верну Великий Камень королю. Ты не возражаешь против того, чтобы подождать там?»

«Ни в коей мере. То, что ты просишь меня остаться, — в некотором роде награда, поскольку мой любимый и уважаемый отец хочет, чтобы я вернулся домой.»

«Ну, если ты ему требуешься, я могу отправить в столицу кого-то другого.»

«Не надо беспокоиться, о Мастер Эфира, — Саламандр стал показательно меланхоличным. — Догадываюсь, в чем дело: отец хочет укорить меня за мое поведение. Я сказал, что вернусь осенью. Это и так будет достаточно скоро, чтобы выслушать еще одну тщательно составленную и точно сформулированную песнь о моих недостатках, которую полновесным гласом исполнит бард.»

Когда они закончили разговор, Невин затушил огонь, потому что летняя ночь была теплой.

На каминной доске лежали три книги Аластира, которые Невину передали карлики.

Одна была экземпляром «Тайной книги друида Кадваллона», другие, на бардекианском языке, назывались «Путь к власти» и «Меч воина» — отчасти претенциозная чушь, отчасти — описание исключительно опасных процедур и ритуалов.

Невин лениво открыл «Меч воина».

«Поскольку все должно поглощаться Волей истинного Воина, даже тайные места Тьмы, забытая Истина вызывает наибольшее восхищение, и те, кто в схватке сошлись под Сигилом…»

Фыркнув, Невин закрыл книгу и отбросил в сторону.

— Интересно, почему эти люди всегда пишут такой бред? — заметил он, обращаясь к желтому гному.

Гном привычным жестом почесал живот, затем схватил несколько угольков из камина и разбросал их везде по ковру. До того, как Невин смог его схватить, гном исчез. Старик поднимал последний из угольков, когда в дверь постучали.

— Это Джилл.

— Заходи, дитя, заходи.

Она вошла, закрыла дверь, потом прислонилась к ней, словно чувствовала себя очень утомленной.

— Я пришла попрощаться. Мы с Родри уезжаем завтра.

— Боги! Так скоро?

— Так скоро. Дело в том, как Блейн относится к Родри. Вся его щедрость заставляет Родри острее чувствовать свой позор. Иногда я совсем не понимаю этих мужчин, связанных своей честью.

— Им приходится вспахивать поле, полное камней. Но я надеялся, что вы задержитесь здесь по крайней мере до того, пока я не закончу свои дела.

— Мне будет тебя не хватать.

— Правда? — Невин почувствовал, как у него перехватывает горло. — Мне тоже будет тебя не хватать, но ты всегда сможешь связаться со мной через огонь.

— Да. — Джилл так долго молчала, что Невин подошел поближе и внимательно посмотрел на нее. — Я много думала о разных вещах. Временами мне так жаль, что я не отправилась с тобой, когда ты хотел, чтобы я изучала травы. А теперь слишком поздно.

— Из-за Родри?

Она кивнула, о чем-то думая.

— Когда-нибудь я забеременею и не смогу больше ездить с ним, — сказала она наконец. — Если я отправлюсь в дан Гвербин, чтобы жить с отцом, то Родри даже не сможет меня навещать — из-за ссылки. Но будь я проклята, если закончу свою жизнь девушкой в таверне, как мама. Поэтому, видишь ли, я думала, может…

— Конечно, дитя! — Невин чувствовал, что ему хочется плясать от радости. — Почему бы тебе, мне и малышу не устроиться где-нибудь в таких краях, где людям требуются травник и ученица? Кто нам может это запретить?

Джилл улыбнулась так радостно и с таким облегчением, что показалась Невину ребенком.

— Если бы не упрямство Родри, то мы могли бы сделать это прямо сейчас, — продолжал Невин. — Но я не могу представить его копающимся среди трав.

— Он может и согласиться — в ночь, когда Луна становится пурпурной и падает с неба.

— Будем иметь это в виду. В северных провинциях есть несколько городов, которым очень нужен травник. Они готовы закрыть глаза на тот факт, что с ним проводит зиму серебряный кинжал.

После того, как Джилл ушла, Невин долго стоял у окна и улыбался сам себе. «Наконец-то! — подумал он. Скоро его вирд начнет развязываться. Скоро он сможет обучать ее двеомеру. Скоро. Но даже в радости он почувствовал холодное предупреждение. В его жизни, наполненной двеомером, ничто больше не будет простым.

 

ЭПИЛОГ, 1063

— Почему ты не сказал Валандарио, чтобы она приказала Эвани вернуться домой? — спросил Калондериэль. — С тех пор, как он выполнял поручение Мастера Эфира, прошло уже несколько месяцев.

— Поскольку в глубине души я надеялся: он сделает это просто потому, что я его попросил, — ответил Девабериэль. — Всего один раз.

Калондериэль серьезно задумался над словами друга. Они сидели в шатре Девабериэля у огня; дым выходил через отверстие в крыше. Время от времени капля дождя проникала внутрь и шипела в углях.

— Мне кажется, напрасно ты все время бранишь его, — наконец высказал свое мнение военачальник. — Клянусь, бард, когда ты орешь в полный голос, у любого разболится голова.

— Разве я спрашивал твоего совета?

— Нет, но ты в любом случае его получил.

— Ты единственный зачем-то мне его дал.

— А-а, я очень хорошо знаю нас обоих. Разве не поэтому ты сейчас на меня злишься?

Девабериэль проглотил яростный ответ.

— Ну да, — вымолвил бард наконец. — Наверное так.

Калондериэль улыбнулся и похлопал по бурдюку с медом.

Заканчивалась осень. Усталое солнце всходило поздно и оставалось на небе не более шести часов, а потом исчезало среди дождевых облаков. Хотя Народ уже перебрался на юг, к зимним становищам, Девабериэль с несколькими друзьями ждали у границы с Элдисом, переходя с луга на луг, в поисках свежей травы для лошадей и охотясь на серых оленей и одичавший скот, который остался здесь с тех времен, когда люди Элдиса пытались захватить приграничные территории. Несмотря на угрозы в адрес сына, Девабериэль беспокоился о нем. А что если Эвани заболел в этих грязных людских городах? А вдруг его убили бандиты?

Наконец, когда до самого темного времени года оставалось два дня, когда шел проливной дождь и ветер завывал вокруг шатров, приехал Эвани. Он промок до нитки и дрожал от холода, и выглядел таким несчастным, что у Девабериэля не нашлось мужества наброситься на него с руганью. Он помог сыну стреножить лошадей, привел его в теплый шатер и дал ему сухую одежду. Эвани устроился возле огня и благодарно схватил бурдюк с медом.

— Достаточно потрудился для одного лета? — осведомился бард.

— О, да, и это было странное дело, — Эвани вытер рот тыльной стороной ладони и вернул бурдюк отцу. — Ну вот, я взял себя в руки, о уважаемый родитель. Ты можешь читать мне лекцию, бранить меня, унижать и устраивать разнос до полного своего удовлетворения. Я осознаю, что прибыл к тебе «осенью» только в самом ограниченном, жалком и узком смысле этого слова.

— Я просто о тебе беспокоился, и это все.

Эвани удивленно поднял голову и опять потянулся к бурдюку.

— Дэверри — опасное место, — продолжал Девабериэль так спокойно, как только мог.

— Ты прав. Прости. Видишь ли, по дороге домой я нашел в Пирдоне девушку, и она посчитала меня, такого скромного, очень забавным.

— О-о. Это разумное оправдание.

И снова Эвани посмотрел на него широко раскрытыми глазами. Девабериэль улыбнулся, наслаждаясь производимым эффектом.

— Разве тебе не интересно узнать, почему я призвал тебя домой?

— Я предполагал, что ты хочешь повоспитывать меня, поскольку я такой никчемный негодяй, лентяй и, в общем и целом, полный дурак.

— Ничего подобного. У меня есть важные новости. Этой весной я обнаружил, что у тебя имеется сводный брат, о существовании которого я сам даже не знал. Его мать — из Дэверри, как и твоя, а он в конце концов сделался серебряным кинжалом.

— Родри.

— Да, так его зовут. А ты откуда знаешь?

— Клянусь самой Богиней Черным Солнцем, я встречался с ним нынешней весной. Я смотрел на него и думал, почему мне кажется, будто я его знаю. Послушай, отец, он очень на тебя похож.

— Так мне и сказали. Ты помнишь то серебряное кольцо с розами? Оно — для него. А теперь послушай, я не могу путешествовать по королевству. Поэтому ты отвезешь ему кольцо, когда наступит весна… Ты сделаешь это?

— Конечно. В конце концов после того, как я с ним встречался лично, мне легко до него добраться через дальновидение, — внезапно Эвани вздрогнул.

— Мне кажется, ты простудился. Я добавлю дров в огонь.

— Дело не в этом. Это был холод двеомера.

Девабериэль и сам ощутил дрожь. Он понял, что его сын относится к числу тех, кого эльфы называют «друзьями духов», и от этого у него мурашки побежали по коже. Девабериэль занялся поисками кожаного мешочка с кольцом, а затем бросил его Эвани. Тот извлек оттуда кольцо и положил его на ладонь.

— Странная штуковина, — Эвани перешел на дэверрийский. — Я помню, как ты показывал его мне много лет назад. По непонятной причине я так сильно хотел его получить… И тем не менее я откуда-то знаю, что оно не мое.

— А ты все еще хочешь иметь его?

— Нет, — Эвани сжал кольцо в руке и уставился в огонь. — Я вижу Родри. Он где-то на севере, потому что идет снег. Кольцо дрожит в моей руке, когда я смотрю на брата, поэтому оно определенно его. О, оно скучает по нему, жаждет встречи с ним, но, думаю, в конце оно может привести к его смерти.

— Что? Клянусь богами варваров, может, мне стоит просто выбросить его в реку?

— Тогда оно найдет человека, который его оттуда достанет, — Эвани говорил тихо и быстро, словно полупьяный. — И наш Родри не умрет, пока к нему не придет его вирд, а какой человек может от него отмахнуться? Даже его собственный отец не может, и ты это прекрасно знаешь.

Девабериэль чувствовал сердечную боль. Его сын видел печальные вещи, которые ждут их в будущем.

Прошло много времени, прежде чем Старец наконец составил для себя полный рассказ о летних происшествиях в Дэверри. Когда наступило и миновало время, назначенное для возвращения Аластира и ястребов, а они так и не вернулись, и от них не пришло никаких посланий, он понял: случилось что-то серьезное. Старец отправил в королевство шпионов. Однако еще до их возвращения Старец получил тревожные новости из других источников. В Дэверри стражники короля и люди гвербрета Кермора обнаружили и арестовали нескольких самых важных посредников в торговле опиумом. К счастью, Ангариад отравили до того, как она смогла выболтать секреты под пытками, а Гвенха мало знала о черном двеомере. Она несвязно бормотала о разных суеверных страхах, и гвербрет не поверил ничему из сказанного ею. Тем не менее аресты нанесли серьезный удар по торговле опиумом, которая обеспечивала Темное Братство важной частью дохода.

Но самую худшую новость доставили потрясенные шпионы. Аластир и его ученик были мертвы, а дающие силу книги находились в руках Невина. Старец страстно желал знать, что Саркин рассказал Невину перед тем, как ученика черного двеомермастера публично повесили. Он просто не мог поверить, что Невин упустит шанс пытками выбить из такого важного пленника всю возможную информацию.

Старец бушевал и ругался в основном из-за того, что Невин сыграл над ними еще одну, последнюю шутку. Когда в благодарность за возвращение Великого Камня Запада король предложил Невину награду, тот попросил дать место при дворе его «племяннику» Мадоку, мастеру огня и человеку значительной силы. Пока он там несет дозор, черный двеомер никогда больше не сможет прямо вмешаться в дела двора.

На несколько дней Старец заперся в своем кабинете, изучая астрологические данные и тщательно записанные результаты собственных медитаций. Где-то в этих записях должны содержаться туманные указания на беду. Указания, которые, как выяснилось, он упустил. Тем не менее Старец не нашел ничего, что указывало бы на роль, которую сыграл Родри в нарушении планов Аластира. С Джилл дела обстояли еще хуже — она была полностью закрыта для него, поскольку он не знал ни времени ее рождения, ни данных о ее родителях — из-за их низкого социального положения. Драгоценные для астролога сведения об этих людях не были своевременно записаны и, вероятно, утеряны навсегда.

Наконец Старец пришел к выводу, что он не допустил никакой ошибки. В случившемся сработал — и до сих пор работает некий дополнительный фактор, нарушивший всю его тщательную работу. Это было нечто неизвестное, не поддающееся его контролю.

С утробным вздохом Старец поднял свое тучное тело со стула и подковылял к окну. Снаружи дул прохладный зимний ветер, на стене сада дрожала красная виноградная лоза. Два раба трудились на лужайке, сгребая опавшие листья. Но Старец едва видел их, его сознание направилось далеко вперед, в Дэверри. Если бы он только мог добраться туда! Конечно, это невозможно. Не только из-за слабого здоровья и неизбежной смерти во время морского путешествия, которого он просто не переживет, но также и потому, что он слишком хорошо известен Мастеру Эфира. На мгновение Старец был готов поддаться панике. Его положение в Братстве зависело от успешных предсказаний. А он дал совет, который привел к полному провалу. Что если прочие члены правящего совета решат, что он выжил из ума, утратил силы и больше не может быть полезным? Затем Старец взял себя в руки и успокоился. Он все еще обладает властью и далек от поражения.

Он позвонил в гонг, вызывая дворецкого, и сказал рабу, чтобы его не отвлекали ни по какой причине, разве что в доме начнется пожар. Затем Старец устроился на стуле и замедлил дыхание — он готовился к работе.

Старец открыл и на протяжении долгих лет практиковал и усовершенствовал очень любопытную форму медитации, и эта форма медитации являлась источником его наиболее точных предсказаний. В то время в Бардеке, когда пергамент и писчие принадлежности были очень дорогими, ученые разработали хитроумную систему тренировки памяти для сохранения информации. Вначале человек учился визуализировать четкие ментальные образы простых предметов — например, серебряного кувшина для вина. Требовалось какое-то время удерживать образ у себя в сознании так четко, как если бы предмет стоял перед ним. Затем такое же упражнение выполнялось с более сложными объектами. Постепенно память наполнялась образами вещей. В идеале человек должен удерживать у себя в сознании целую комнату, наполненную мебелью и самыми разными предметами. Он должен уметь заставлять эту комнату возвращаться в сознание в неизменном виде.

На этом этапе обучающийся начинал строить «дом памяти». Он должен уметь «входить» в любую из комнат. В каждой комнате он помещал предметы, символизирующие вещи, которые хотел запомнить. Эти образы обычно были забавными или гротескными, чтобы лучше стимулировать память. Например, купец, торгующий специями, устраивал в своем «доме» «комнату», где сохранял сведения об определенных важных покупателях. Если, например, богатая женщина ненавидела черный перец, то он устанавливал ее яростно чихающую «статую». В определенный момент он вспоминал, что у нее есть какая-то особая причуда. Тогда он ментально заходил в «комнату», оглядывался там и видел изображение, которое напоминало ему о том, что ей следует принести в подарок какие-нибудь другие специи — только не перец.

Этот метод тренировки памяти имел много общего с начальными шагами учеников двеомера, и Старец сразу понял это. В молодости он начинал свой путь как правительственный чиновник. Эта работа в первую очередь требовала хорошей памяти, потому что в те дни простая система расположения информации в алфавитном порядке еще не была изобретена. У себя в сознании молодой раб-евнух, который носил имя Тондало, построил обширный архив, в который мог заходить и легко отыскивать там любой важный документ, которым занимался. После того, как он купил себе свободу и стал богатым человеком, выжав все, что только возможно, из гражданской службы, которая велась по большей части при помощи взяток, — Тондало провел исключительно приятный день, сжигая этот архив дотла. Он четко представлял весь процесс уничтожения документов у себя в сознании. Однако техника запоминания была исключительно ценной, в особенности после того, как Тондало попробовал найти способ ее усовершенствования. Это случилось примерно сто лет назад, когда он работал над одной особенно сложной проблемой для черной гильдии, решая вопрос, устраивать ли покушение на одного архонта. Когда шпионы приносили ему данные об этом архонте и о политической ситуации в его городе-государстве, Тондало размещал ее в «комнату памяти», поскольку сведения были слишком скандальными, чтобы записывать их. В один прекрасный момент он вернулся в эту «комнату» и обнаружил, что некоторые предметы изменились. Статуя обнаженного молодого мальчика (которая представляла истинную любовь архонта) держала чашу, которой Старец туда не помещал, а рядом с мальчиком появилась плачущая женщина. Благодаря этим изменениям Тондало увидел решение проблемы: мальчик держал в чаше яд; женщина была его матерью. Один из наиболее значительных членов черной гильдии работал над сознанием матери, пока она не пришла в достаточную ярость, чтобы публично обвинить архонта в растлении ее сына и сделать его пороки достоянием народа. После того, как с архонтом разобралась толпа, черной гильдии не потребовалось посылать наемного убийцу.

Набор символов изменился, следуя интуиции, и Старец отдавал себе в этом полный отчет. Как и во сне, одна часть его разума решила проблему, в то время как остальная занималась «дневными» делами. Но случившееся натолкнуло его на идею. А что если он построит специальную «комнату» — даже «храм» — и заполнит его символами, заряженными двеомером? Может, они будут меняться, когда их коснется будущее? Возможно, они начнут открывать ему секреты грядущего? Ему потребовались на это годы, но Старец претворил свою плодотворную идею в жизнь.

В этот день он сел на стул и призвал свой Храм Времени. Поскольку эта работа была исключительно ментальной, он бодрствовал, концентрируясь с интенсивностью, доступной только тренированному разуму. Первым зданием стала высокая квадратная башня, сделанная из белого камня, которая стояла на горе. Одна сторона горы освещалась солнечным светом, другая — лунным. Старец обошел башню вокруг, приблизился к лунной стороне и зашел в одну из четырех дверей, которые вели на первый из двенадцати этажей. На каждой стене имелось по семь окон, а в центре находилась винтовая лестница из пятидесяти двух ступеней. Он пошел вверх, бросив мимолетный взгляд на коллекцию предметов, которые заполняли каждую комнату. Так он поднимался, пока не добрался до двенадцатого этажа.

Предметы оставались там, где он поставил их — вокруг лестницы: статуи четырех эльфов, двух мужчин и двух женщин, все спинами к лестнице, словно смотрели в окна. За ними находилась статуя Родри. Она была сделана возможно близко к описанию. Только он одел статую во все красное. У ног Родри лежал серебристо-голубой дракон Аберуина. Рядом находилась стилизованная статуя, изображающая Джилл, красивую блондинку с мечом в руках. Прямо за ней — ничего. Старец содрогнулся и почувствовал, как холодок бежит по позвоночнику, когда понял, что образ Аластира исчез. Он предполагал, что ему следовало ожидать этого. Исчезновение образа показывало, что храм крепко связан с высшими силами.

Повсюду находились разнообразные символы и предметы — статуя Невина, сломанный эльфийский лук, различные Дикие, которые держали предметы, вызывающие ассоциации в сознании Старца. Не обращая на них внимания, он подошел к окну.

Снаружи кружил туман, и Старец успокоил нервы прежде чем начать вглядываться в него. В этот туман иногда заходили странные существа. Храм начал свое существование как ментальная конструкция. Однако на протяжении долгих лет работы Старца это сооружение начало приобретать астральную реальность, как случается с любым образом, если его в достаточной мере наполнить энергией. Тем не менее в этот день Старец видел только лунный свет, кружащийся в тумане и пронзающий его. Ему не являлись зашифрованные образы предстоящих событий. Старец прошелся мимо всех окон с лунной стороны, но во всех случаях был разочарован.

Когда он повернул назад, к лестнице, что-то привлекло его внимание и он остановился возле статуи Родри. Что-то изменилось, совсем чуть-чуть. Старец внимательно осматривал статую, пока наконец не определил, что это за изменение. Вокруг указательного пальца левой руки Родри росли крошечные розы, смертельно-белые, идеальной формы. Один шип кольнул палец статуи и на нем выступила капля крови. Удивленный, Старец отвернулся, но тут же замер: статуи эльфов смеялись над ним.

Внезапно он пришел в ужас. Старец услышал легкие звуки — шуршание возле окон, словно кто-то пытался пролезть внутрь. Когда он пошел вниз по лестнице, то слышал вдали смех, музыку и шепот ветра, который внезапно задул вокруг башни. Он побежал в панике, топая по ступеням, прыгая с этажа на этаж, пока наконец не добрался до безопасной тишины нижнего зала, где статуи давно умерших архонтов смотрели на него так, словно не одобряли неподобающей поспешности.

Там Старец успокоился. Храм — это только образ, его собственная ментальная конструкция, совсем не реальная, а он вел себя, как дурак, поддавшись необъяснимому страху. Все, что ему требовалось сделать, — это открыть глаза, и храм исчезнет, утонет в глубинах памяти. Тем не менее Старец задумался, насколько реальным мог стать храм. Не найдет ли он странную, искаженную версию собственного творения, поджидающую его на астральной плоскости, если отправится туда поискать? Мгновение Старец боялся открыть глаза. Вдруг видение сумело запереть его внутри себя, поймав в ментальную ловушку? Затем заставил себя выйти из двери с солнечной стороны, посмотрел на ментальный горный склон — и все-таки открыл глаза.

Старец увидел знакомую комнату, письменный стол, набор пергаментных свитков, выложенный плитками пол, открытое окно. С облегченным вздохом он встал и на дрожащих ногах направился к гонгу, чтобы вызвать слугу. Один из прекрасно вымуштрованных молодых людей появился почти мгновенно.

— Принеси охлажденного вина — белого, но не из лучших сортов.

Раб кивнул и выскользнул из комнаты. Старец вернулся к стулу и тяжело опустился на него, проклиная Родри Майлвада и весь его клан. Затем он напомнил себе, что Родри — это только мелкий раздражающий фактор в сравнении с Мастером Эфира. Именно Невин уничтожил Аластира, Невин захватил его ученика, Невин стоял, как стена дана, между Старцем и его высшей целью — вызвать такие подозрения и пробудить такую ненависть между людьми Дэверри и Западными, чтобы началась открытая война. В конце победят люди Дэверри. Эльфийская раса немногочисленна, у них мало детей, в то время как люди плодятся, как крысы. Если дело дойдет до долгой войны, то мир избавится от эльфов навсегда.

Не то чтобы Старец ненавидел эльфов в эмоциональном смысле этого слова. Просто они со своей инстинктивной честью и близостью к двеомеру Света стояли у него на пути. Ему не требовались ни туманные предсказания, ни работа с образами, чтобы понять: если их двеомер объединит силы с двеомером Дэверри, то Темное Братство обречено. Старец не собирался позволить такому случиться. Клан Майлвадов и в особенности Родри были отмечены знаками. Они могут стать примиряющими звеньями между эльфом и человеком. И произойдет это каким-то запутанным и сложным образом — Старец не мог постичь, каким именно. Поэтому они должны умереть.

Тем не менее, когда он размышлял над этой проблемой, потягивая вино, его раздражение от неудачи, от того, что Родри нарушил его планы, постепенно превращалось в чувство, близкое к ненависти. Ярость постепенно нарастала. Теперь он действительно ненавидел весь клан — и в особенности защитника Родри, Невина.

Старец долго размышлял, пока наконец у него в голове не начал зарождаться план. Нынешний поворот событий угрожает каждому члену Темного Братства. Несомненно, Старец может созвать собрание совета и убедить их объединить силы, чтобы избавиться от угрозы. Им придется тщательно планировать свои действия, работать медленно и скрывать двеомер до конца, но, если все пойдет хорошо, они победят.

— О, да, — произнес Старец вслух. — Невин должен умереть.

 

ГЛОССАРИЙ

Абер(дэверрийское) — устье реки, эстуарий.

Авер(дэв.) — река.

Алар(эльфийское) — группа эльфов, чаще кровных родственников (хотя это и не обязательно), которые решают странствовать вместе некий неопределенный период времени.

Алардан(эльф.) — встреча нескольких аларли, обычно повод для пирушки.

Ангвид(дэв.) — неизведанный, неизвестный.

Аннун(уэльск., буквально: неизведенное место) — название мира, в который эмигрировали дэверрийцы.

Архонт(перевод бардекианского «атзенарлен») — выборный глава города-государства (по-бардекиански: ат).

Астрал— плоскость существования «внутри» небесного пространства. В других системах магии часто называется «Иное Измерение» или «Сокровищница Образов».

Аура— поле электромагнитной энергии, исходящей от каждого живого существа, которое окружает его.

Бара(эльф.) — энклитика, которая показывает, что предыдущее прилагательное — это эльфийское агглютинативное слово в названии предмета, следующего за энклитикой, например «кан + бара + мелим.» = «Бурная река» («бурный» + слово, обозначающее, что данное выражение — это «название + река»)-

Бел(дэв.) — главный бог в дэверрийском пантеоне.

Бел(эльф.) — энклитика, подобная по функции «бара», за исключением того, что показывает: предыдущий глагол — это название следующего элемента в агглютинативном термине, например: «Дарабелддл» — «Гладкое озеро».

Бригги(дэв.) — свободные шерстяные штаны, которые носят мужчины и мальчики.

Брох(дэв.) — невысокая башня, в которой живут люди. Изначально, в таких башнях имелся один большой очаг в центре первого этажа и несколько маленьких комнат по бокам, но ко времени нашего повествования там уже возводили камины с трубами на каждой стороне строения.

Великие— духи, некогда люди, ныне — бесплотные сущности, которые обитают на неизведанной высокой плоскости существования и которые посвятили себя окончательному просвещению всех разумных существ. Они также известны как бодхисатвы.

Вирд(перевод дэв. «тингед») — судьба; неизбежные проблемы, которые принесены разумным существом с последнего воплощения.

Гвербрет(дэв.) — высший ранг господ благородного происхождения, следующий за самой королевским. Гвербреты — верховные судьи в своем уделе, и даже короли не всегда могут отменить их решения.

Гейс— запрет делать что-либо. Нарушение гейса приводит к ритуальному загрязнению и неблагосклонности, если даже не активной враждебности, богов. В обществах, которые истинно верят в гейс, человек, его нарушающий, обычно довольно быстро умирает — от ужасной депрессии или от несознательно навлеченного на себя «несчастного случая», если только не было принесено ритуальное покаяние.

Гертсин(дэв.) — буквально: «музыкант», странствующий менестрель, человек, развлекающий зрителей байками и фокусами, гораздо более низкого статуса, чем истинный бард.

Голубой Свет— еще одно название эфирной плоскости.

Дал(эльф.) — озеро.

Дальновидение— искусство видеть находящихся на удалении людей и места при помощи магии.

Двеомер(перевод дэв. «двундейвад») — в строгом смысле: система магии, направленная на личное просвещение через установление гармонии с природной вселенной на всех плоскостях и во всех проявлениях. В широком смысле — просто магия, колдовство.

Дан(дэв.) — форт.

Духи— живые, хотя бестелесные сущности, присущие различным нефизическим плоскостям Вселенной. Только простейшие духи, такие как Дикие (перевод дев. «эльсион гоекль») могут появляться непосредственно на физическом уровне. Всем другим требуется некий посредник, например, драгоценный камень, благовоние; либо их должны притягивать свежесрезанные растения или пролитая кровь.

Заговаривать— производить эффект, подобный гипнозу, путем прямых манипуляций с аурой человека (обычный гипноз манипулирует только с сознанием жертвы и поэтому ему легче сопротивляться).

Инис(дэв.) — остров.

Кадвридок(дэв.) — военачальник. Не полководец в современном смысле этого слова. Предполагается, что кадвридок советуется с господами благородного происхождения, подчиняющимися ему, но имеет право на окончательное решение.

Кам(дэв.) — долина.

Капитан(перевод дэв. «пендейли») — второй человек в боевом отряде, подчиненный господину благородного происхождения. Интересно отметить, что слово «тейли» (которое является корнем или видоизмененной формой «дейли») может означать как боевой отряд, так и семью, в зависимости от контекста.

Конабер(эльф.) — музыкальный инструмент, похожий на свирель, но с еще более ограниченным диапазоном.

Копье(перевод дэв. «пикекль») — поскольку оружие, о котором идет речь, составляет примерно три фута в длину, возможным переводом этого слова будет «боевой дротик». Читателю не следует думать о нем, как о настоящем длинном копье.

Луд(дэв.) — цена, выплачиваемая кровью; отличается от виры (денежная пеня за убийство) тем, что сумма луда при некоторых обстоятельствах обсуждается в процессе переговоров, а не устанавливается по закону и не является неизменной.

Маловейр(дэв.) — официальный суд, на котором присутствуют священник культа Бела, гвербрет или тьерин.

Мелим(эльф.) — река.

Мор(дэв.) — море, океан.

Пан(эльф.) — энклитика, похожая на «фола», описанную ниже, за исключением того, что показывает: предыдущее существительное используется во множественном числе, например: «Корапанмелим» — «Река Многих Сов». Не забудьте, что эльфийский указывает на множественное число путем добавления полузависимой морфемы.

Пекл(дэв.) — далекий, удаленный.

Ран(дэв.) — политический союз земель; таким образом гвербретрин, тьеринрин — это местность под управлением определенного гвербрета или тьерина. Размер различных ранов сильно различается в зависимости от случайностей наследования и результатов войн.

Световое тело— искусственно созданная мыслью двеомер-мастера форма, позволяющая передвигаться через внутренние плоскости существования.

Сигил— абстрактная магическая фигура, обычно представляющая определенный дух, либо определенный вид энергии или силы. Эти фигурки, по форме геометрические узоры или даже просто каракули, создаются по определенным правилам трансформации магических рисунков.

Созданная мыслью форма— образ или трехмерная форма, которая создается из эфирной или астральной субстанции, обычно при помощи тренированного разума. Если достаточное количество тренированных разумов работают вместе, чтобы построить одну и ту же мысленную форму, то она будет существовать независимо некоторый период времени, в зависимости от количества вложенной в нее энергии. (Закладка энергии в такую форму известна, как «одушевление» созданной мыслью формы.) Манифестация богов или святых — это обычно такие формы, воспринимаемые лицами с высоко развитой интуицией, — детьми или людьми, обладающими двойным зрением. Также возможно, что большое количество неподготовленных разумов создаст нечеткие, плохо определенные формы, которые можно воспринять как НЛО и явления дьявола.

Тёйр(дэв.) — земля, страна.

Тьерин(дэв.) — ранг лиц благородного происхождения, ниже гвербрета, но выше обычного господина (дэв. — «арклойд»).

Фола(эльф.) — энклитика, которая показывает, что существительное, предшествующее ей в агглютинативном эльфийском слове, является названием элемента, следующего за энклитикой, например: «Корафоламелим = Совиная река».

Хиррейд(дэв.) — чисто кельтская форма депрессии, отмечаемая глубокими муками при страстном желании обладать некоей недостижимой вещью. В частности, ностальгия.

Эльсион лакар(дэв.) — эльфы. Буквально — «яркие духи» или «яркие волшебные существа».

Эфир— плоскость существования, «расположенная» прямо «над» физической. Своей магнетической сущностью и течениями держит физическую материю в невидимой матрице и является истинным источником того, что мы называем «жизнь».

Эфирный двойник— истинная сущность человека, электромагнитная структура, которая сохраняет форму тела и является фактическим местом нахождения сознания.