© Peter Kerr, 2000

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014

* * *

 

 

Глава 1

Se vende

[1]

– Смотрите-ка! Шотландская погода приехала вслед за вами на Майорку, чтобы вы не скучали по ней! – провозгласил Томас Феррер, восторженно взирая на редкое зрелище – снег, падающий со средиземноморского небосвода прямо на увешанные апельсинами ветви деревьев.

– Sí, sí, – вот и все, чем мог я ответить на энтузиазм нашего нового соседа. Любые попытки быть вежливым гасились пушистыми снежинками, которые опускались на мое задранное к небу лицо. Неужели мы проделали путь на юг длиной в полторы тысячи миль лишь для того, чтобы вновь очутиться в той же промозглой сырости, от которой так хотели сбежать?

Сеньор Феррер бродил по саду, разгребая ногами снег, и смеялся как ребенок. Я же не мог поверить своим глазам. Холодная белая мантия делала наш солнечный рай нелепым: цитрусовые деревья в рождественском облачении, пальмы, словно из ваты, и заснеженные апельсины.

* * *

Все выглядело совсем иначе, когда несколькими часами ранее мы с Элли распахнули ставни, за которыми открылась долина, расчерченная аккуратными рядами фруктовых деревьев и залитая теплым декабрьским солнцем. Это было наше первое утро на только что купленной ферме, и мы испытывали счастье уже оттого лишь, что молча стояли у открытого окна и упивались волшебным коктейлем из солнечного света и теней, текучего аромата трав и умиротворяющего перезвона колокольчиков на овечьих шеях, который заполнял укромные уголки плодородной земли, покойно угнездившиеся между глубокими складками покрытых соснами гор на юго-западе Майорки.

Это был поистине сказочный остров, и нам неслыханно повезло получить в собственность его кусочек – несколько акров возлюбленного солнцем рая.

– SEÑOR P-E-T-E-R… SEÑOR P-E-T-E-R… H-O-L-A-A!

Пронзительный вопль тупым ножом прорезал благословенную тишину. Я открыл дверь, и передо мной в ореоле золотого сияния возник силуэт миниатюрной женщины. Сонм более мелких мохнатых фигур, копошащихся у ее сандалий, придавал законченность этому ангельскому видению, и почти гипнотическое ощущение непреходящего покоя едва не заставило меня упасть на колени в смиренном благоговении.

Однако меня быстро и весьма болезненно вернула к реальности одна из маленьких фигурок, которая взмыла в воздух и крепко вцепилась когтями в мою правую ногу. Так начался первый визит жены Томаса Феррера, Франсиски, и группы ее верных последователей – восьми всклокоченных, драных, полудиких котов и двух угрюмых дворняг.

Неожиданная кошачья атака оказалась всего лишь отвлекающим маневром, который позволил остальным лохматым bandidos Франсиски Феррер проскочить мимо меня и рассредоточиться по дому.

Сеньора Феррер жеманно хихикнула:

– Bon dia.

Преодолевая боль, я выдавил в ответ: «Buenos días», одновременно пытаясь отодрать от своего бедра злобное существо, коготь за когтем.

– Qué gato tan malo! – нежно пожурила сеньора Феррер мохнатого питомца и ловким движением сандалии отшвырнула шипящий комок шерсти с моей ноги.

Кот с чувством выполненного долга и с высоко поднятым хвостом умчался прочь в поисках остальных членов банды, которая, по моим догадкам, оккупировала уже весь дом.

Это была наша первая встреча с соседкой с тех пор, как месяцев пять тому назад мы купили у нее старую ферму.

Хотя в Британии такая практика не принята, на Майорке и Ферреров, и нашу семью в длительном и мучительном процессе заключения сделки представлял один и тот же адвокат – высокий немногословный испанец с материка, который прекрасно владел английским языком.

– Должен предупредить вас: с уроженцами Майорки дела вести небезопасно, – сказал он во время нашего предварительного визита к нему.

Так я впервые услышал о взаимной вражде, которая существует между испанцами с материка и их рожденными на острове соотечественниками.

– При продаже недвижимости типичный уроженец Майорки будет торговаться за каждый сантиметр и, что еще важнее, за каждую песету – точно так же, как его предки, некогда продававшие на рынке старую курицу.

Когда я заметил, что в таком случае у жителей Майорки и Шотландии много общего, адвокат позволил себе усмехнуться.

– Уроженец Майорки и шотландец заключают сделку, – пробормотал он и поджал губы. Очевидно, адвокат стал понимать, сколь сложной окажется купля-продажа фермы Ферреров. – Хм, vamos a ver. Это будет интересно.

И действительно, Ферреры оказались ребята не промах. Однако и мы с Элли привыкли торговаться у себя на родине, так что сумели сбить цену, изначально назначенную за ферму. Но если мы и испытывали законную гордость оттого, что перехитрили уроженцев Майорки, то это продолжалось недолго: позднее мы узнали, что Ферреры бессовестно завысили цену. Так что в лучшем случае мы добились ничьей, и в конце концов нас стали посещать подозрения, что скорее всего в этой сделке все-таки выгадали продавцы.

Но что сделано, то сделано, да и времени предаваться сожалениям у нас совершенно не было, ибо последующие несколько месяцев мы провели в бешеной активности: договаривались о продаже собственной фермы в Шотландии; получали разрешения на иммиграцию в испанском консульстве; заверяли у нотариуса свои характеристики, затребованные испанской армией, которая «во имя национальной безопасности» обязана была проверять каждого иностранца, высаживающегося на острове; вели бесконечные споры о том, что из вещей брать, а что не брать на Майорку; а также наносили прощальные визиты родственникам и друзьям.

Два наших сына, Сэнди и Чарли (восемнадцати и двенадцати лет), должны были приехать несколько недель спустя, когда мы, по нашим расчетам, подготовим дом. И хотя мы не могли избавиться от тревожных мыслей о том, как мальчики воспримут столь кардинальную перемену в жизни, обратного пути уже не было. Мы перешли Рубикон – к худу ли, к добру ли…

Подобно многим нашим соотечественникам, на родине мы часто проводили темные зимние вечера в мечтах о том, что когда-нибудь, в один прекрасный день, сменим тяготы фермерской жизни (выращивание урожая и разведение скота) в суровом климате Шотландии на аналогичные (неведомые, но, несомненно, куда более привлекательные) трудности в Испании… когда-нибудь, когда сыновья вырастут и станут самостоятельными… когда-нибудь, когда мы сможем позволить себе пойти на такой риск… когда-нибудь, когда у нас будет время как следует выучить испанский… словом, когда-нибудь потом.

Скорее всего, этот прекрасный день так никогда бы и не наступил, если бы не случай, который привел нас на ферму «Кас-Майорал» во время летнего отпуска на Майорке.

Мы ехали на север из торгового городка Андрач. И, желая спастись от палящего зноя побережья, свернули на дорогу, которая шла в нужную нам деревню Капделла через прохладные горы. Но вместо этого уникальные штурманские способности Элли привели нас в долину, которой даже не было на карте. В результате нам пришлось катиться по узкой грунтовке, вьющейся между прокаленными на солнце каменными заборами, которые ограждали маленькие поля с миндальными деревьями, чьи паукообразные ветви и редкая листва создавали пористый полог, укрывающий от яростного июльского солнца тощих длинноухих овечек. Они лежали под древними искривленными стволами и часто дышали. Дорожка была такой узкой, что машина едва помещалась на ней, и к тому времени, когда мы осознали ошибку, у меня оставалась незавидная альтернатива: либо ехать дальше в надежде отыскать место для разворота, либо задним ходом возвращаться к съезду с главной дороги. Я решил ехать дальше… и дальше… и еще дальше…

– Когда же ты, наконец, научишься читать карту? – разразился я гневной тирадой. – Подумать только, в этих местах вообще всего одна настоящая дорога, и тем не менее ты умудрилась потерять ее и завести нас на эту богом забытую ослиную тропу. Я уже не раз говорил это и повторю снова: лучше уж я сам буду смотреть карту прямо за рулем, так даже безопаснее. – Жара давала себя знать, и, кроме того, тема увлекла меня. – Эх, Элли, вечно ты всё путаешь! А ведь читать карту совсем нетрудно! Нужно просто смотреть в оба и быть наблюдательным, только и всего!

Жена в ответ лишь молча улыбалась.

Я ехал вперед, ругая палящее солнце. Из сухих пучков жалкой растительности, которая скреблась о бока машины хрупкой, безжизненной листвой, поднимался и опадал в раскаленном, как печка, воздухе стрекот кузнечиков.

– В той большой стене есть открытые ворота – вон там, впереди, левее, – указала Элли через несколько минут. – Можешь развернуться там.

– Да вижу, вижу! – отмахнулся я и резко затормозил, проехав тем не менее мимо ворот ярдов десять.

Элли позволила себе легкую усмешку.

– Посмотри-ка на эту табличку, – сказала она, когда я задним ходом выруливал к месту для разворота.

– Какую еще табличку?

– Вот эту, на воротах, в которые ты только что въехал, наблюдательный ты мой.

Благоразумно промолчав, я оглянулся и увидел крупные буквы, гласившие: «SE VENDE».

– А-а… Ну, продается, – пожал я плечами. – И что с того? Наверняка это один из тех крошечных участков размером с почтовую марку, где нет ничего, кроме пары чахлых деревьев да полуразрушенной каменной хижины в углу. Мы таких уже с полсотни миновали, пока тащились по этой проклятой тропе. Давай поскорее убираться отсюда, а то расплавимся от жары.

– То есть ты не заметил дом?

– Что-что?

– Я говорю: разве ты не увидел дом?

– Какой еще дом?

– Большой белый фермерский дом прямо среди фруктового сада. Его нельзя было не заметить. Он же был прямо перед нами, всего в сотне ярдов, когда мы только что поворачивали. Эти ворота ведут как раз к нему. Дом находится за ними. Понимаешь?

Я откашлялся.

– А, тот дом. Да, очень миленький. Ну ладно, давай возвращаться на дорогу, которая ведет в Капделлу.

– Нет, подожди, – не отступала Элли. – В саду какая-то женщина поливает цветы. Давай подойдем к ней и попросим, чтобы нам показали ферму. Она же продается, так почему бы не посмотреть?

Я попробовал было возражать, напирая на то, что никакого смысла в этом все равно нет и мы только зря отнимем у бедной женщины время, но Элли, не слушая меня, вышла из машины. Всего через минуту-другую она уже увлеченно беседовала с незнакомкой посредством коротких испанских фраз, состоявших из одного или двух слов.

Приблизившись к ним, я понял, что дама, поливавшая цветы, вообще не говорит по-английски. А поскольку испанский Элли только-только достиг уровня, необходимого для чтения этикеток на товарах в супермаркете, я воодушевился, решив, что сейчас мне представится возможность продемонстрировать свои лингвистические познания.

– Э-э… хм… Buenas tardes, señora. Э-э… cómo está usted? – непринужденно проговорил я и протянул руку.

– Hola. – Женщина нервно улыбнулась. – Soy Francisca Ferrer.

Ее правая рука нерешительно дернулась вперед навстречу моей ладони, и в тот же миг я почувствовал, как по ногам что-то потекло. Оказывается, женщина все еще держала в руке шланг.

Элли только вздохнула.

– Предоставь общение мне, – сказала она.

Сеньора Феррер рассыпалась в пространных извинениях, но не смогла подавить приступ смеха. Очевидно, чувства юмора у нашей новой знакомой имелось в избытке, но, к сожалению, в тот момент я был не в состоянии оценить это. Промокшие штанины липли к телу, пробуждая в памяти давно забытые воспоминания о первых непростых днях в начальной школе.

Неловко передвигая ногами, я следовал за Элли и сеньорой, которые вновь увлеченно обменивались односложными словами и весьма хитроумными жестами. Вскоре жена сумела проинформировать меня о том, что перед нами ферма – finca – под названием «Кас-Майорал», где родилась не только сама Франсиска Феррер, но и несколько поколений ее предков.

Сеньора Феррер была маленькой хрупкой женщиной пятидесяти с лишним лет, насколько я мог судить. Несмотря на то что происходила она из этой долины, где полным-полно мелких фермерских хозяйств, внешность ее никак нельзя было назвать типичной для крестьянок, которые всю жизнь трудятся в полях. У нее были гладкие, изящные руки, изысканно уложенные волосы и почти королевская осанка, несомненно добавлявшая несколько сантиметров ее скромному росту, когда она элегантно ступала среди кустов и цветов по направлению к дому.

В дальнейшем выяснилось, что хозяйка фермы является женой Томаса Феррера, который придерживался настолько прогрессивных для своего времени взглядов, что в молодости покинул землю предков-крестьян на противоположном конце острова и отправился делать карьеру чиновника в столицу Майорки – город Пальма-де-Мальорка, который здесь все называют просто Пальмой. Надо сказать, что он преуспел и в последующем был назначен на административный пост в располагавшийся в двадцати милях от столицы городок Андрач, где встретил, полюбил и взял в жены Франсиску, единственную дочь одного из наиболее уважаемых в окрестностях фермеров-садоводов. Вскоре Томас стал важным чиновником в районе, и позднее сеньора Феррера вновь призвали в Пальму, где выдающиеся административные таланты в конце концов привели его на пост El Director одного из наиболее значимых ministerios острова.

Успех Ферреров стал частью местного фольклора: Томас и его жена по-прежнему пользовались в Андраче большим уважением, особенно среди жителей родной долины Франсиски, что, очевидно, было для нее неиссякаемым источником наслаждения.

В течение рабочей недели супруги жили в современной квартире на одном из самых модных avenidas Пальмы, а в «Кас-Майорал» возвращались в пятницу вечером, чтобы провести выходные с пожилыми родителями Франсиски. Несмотря на свое относительно высокое положение на социальной лестнице Пальмы, Ферреры не утратили крестьянской жилки и еженедельно на два коротких дня с удовольствием окунались в сельскую жизнь своего детства, которая в городе казалась им почти анахронизмом. Томас помогал свекру, работая на тракторе и выполняя другие, более тяжелые фермерские обязанности, которые становились непосильными для старика. Франсиска же предпочитала проводить выходные, ухаживая за клумбами перед домом, где она могла, соблюдая, разумеется, приличествующие ее рангу манеры, посплетничать с крестьянками, приходящими из деревни к воротам, чтобы купить фрукты и услышать самые свежие новости о скандальной Пальме из первых рук, то есть из уст своей выдающейся землячки. Ее мать делила свое время между кухней и полями, умудряясь, как и бессчетные поколения селянок до нее, неутомимо и с любовью заботиться о нуждах семьи и фермы и в то же время всегда находить минутку для веселой беседы с проходящими мимо друзьями и соседями.

Потом почтенная женщина умерла, не стало сердца маленькой семьи, и осиротевший отец Франсиски начал терять интерес к фруктовым деревьям и земле, которые прежде так трепетно лелеял. Его спутницы жизни больше не было рядом, и ничто уже не радовало беднягу.

Здоровье старика и без того было слабым, и Франсиска боялась оставлять отца на целую неделю одного на пустой большой ферме, где за ним некому присмотреть. Выход был только один: отец должен переехать к ним в Пальму. Ферму решили продать, оставив себе лишь одно небольшое поле у дороги: там стояла старая мельница, которую легко можно было перестроить в casita fin de semana – коттедж, куда они могли бы по-прежнему приезжать на выходные и отдыхать среди зреющих фруктов и овощей. Здесь престарелый свекор Томаса мог бы бродить под кронами деревьев и предаваться воспоминаниям о долгой счастливой жизни в милой его сердцу долине. Вот так на воротах и появилась табличка «SE VENDE».

Элли и сеньора Феррер вошли в дом, не прекращая оживленно беседовать на своем собственном, только что изобретенном эсперанто, а я на минутку задержался под открытым небом: отчасти для того, чтобы просушить намокшие брюки, но в основном – чтобы вкусить удивительную атмосферу фермы.

Все здесь дышало бесконечным покоем. Недвижную тишину нарушало только сонное чириканье воробьев в высоких соснах, что росли возле старых ворот из кованого железа.

Я стоял в присыпанном гравием, полого спускающемся дворике за домом. Эта территория было полностью скрыта от внешнего мира массивной высокой стеной из древнего бежевого песчаника. Пышные волны пурпурной бугенвиллеи каскадом ниспадали по ее щербатой поверхности. Длинные, покрытые листьями побеги сплетали затейливые узоры теней на потрескавшихся блоках прокаленного на солнце камня. Другой стороной двора завладели прелестные заросли гибискуса, олеандра, мимозы и плетистых роз, сосуществующих в необузданной гармонии с несколькими оливковыми, миндальными и рожковыми деревьями, которые, судя по их виду, росли здесь на несколько веков дольше своих разноцветных соседей. Очевидно, руки (и шланг) сеньоры Феррер помогли матери-природе создать настоящий шедевр.

Двор сужался по направлению к дальнему углу дома, и мне пришлось наклониться, чтобы под навесом из пальмовых ветвей и водопадом цветков глицинии добраться до выходящей на запад террасы, которую от послеполуденного солнца затеняла пергола из деревянных балок, опутанных виноградной лозой. Кисточки крошечных виноградин уже свисали с подсвеченного солнцем полога, бросающего переливчатые пятна освежающего зеленого света на камни старого четырехугольного колодца, что стоял внизу. В отличие от столь популярных в современных пригородных садах колодцев, этот мастодонт не имел над собой игривой соломенной или черепичной крыши, только надежную арку из видавшего виды листа железа с ржавым воротом, а на конце выцветшей от времени веревки лениво болталась ветхая деревянная кадка.

Напротив колодца, прислоненные к стене дома, стояли два шатких деревянных стула, а вокруг них громоздились в красочном беспорядке мешки из рогожи, разнообразные поддоны для фруктов, глиняный кувшин и россыпь винных бутылок. Под одним из стульев в потрепанной плетеной корзинке довольно кудахтала упитанная курица, словно подтверждая мое предположение, что эта терраса является прохладным оазисом, где в случае крайней необходимости можно заняться послеобеденным трудом, но только таким трудом, который выполняется исключительно в сидячем положении. В принципе я находил идею такого оазиса весьма привлекательной.

Выйдя из полутени террасы на яркий солнечный свет, я вынужден был прикрыть глаза, чтобы спастись от сияния побеленных стен дома. Жара стояла нешуточная, я бы сказал – чересчур яростная для моей непривычной к теплу северной шкуры, но, похоже, для маленькой колонии цикад, счастливо стрекочущих в развесистых ветвях двух эвкалиптов, что стояли перед домом как стражи, такая температура была идеальной. Я двинулся к широкой веранде – porche, которая укрывала входную дверь. Очутившись в благословенной тени ее крыши, я услышал, как за двойной арочной дверью громко переговариваются Элли и Франсиска.

– Электричество или газ? Плита, печь… понимаете? У вас газ, да?

– А-а, sí – butano, butano gas en botella.

Поскольку их беседа достигла главной женской темы – кухни, я заподозрил, что серьезные переговоры в связи с покупкой недвижимости уже идут или вот-вот начнутся. Необходимо было срочно предпринять превентивные меры. Я энергично постучался в пересохшую дубовую дверь, она со скрипом открылась, и передо мной на фоне затененного интерьера возникли два улыбающихся женских лица.

– Aha, señor. Por favor, – сердечно пригласила меня в дом сеньора Франсиска.

– Питер, ты должен зайти и осмотреть этот прекрасный старый дом, – воскликнула Элли и, уцепившись за мой локоть и отметая все мои попытки протестовать, потащила меня на экспресс-экскурсию по всем комнатам.

Через несколько минут я был отпущен обратно на свежий воздух. У меня не осталось связного впечатления о том, что я только что видел: лишь слившиеся воедино просторные белые комнаты с закрытыми ставнями и балками под потолком; каменная лестница там; большой открытый очаг здесь; удушающий запах кошек и постоянное рычание невидимых, но очень враждебно настроенных псов.

– Oo-ooh! El sol, siempre el sol. Es terr-ee-ee-blay, horr-ee-ee-blay, – запричитала сеньора Феррер и театрально вскинула руки в знак протеста против зноя, который навалился на нас, как только мы покинули porche и направились в сад.

Мы с Элли привыкли непрестанно жаловаться на пронизывающий холод и сырость бесконечных шотландских зим, поэтому нам было странно слышать, как кто-то называет солнце «ужасным» и «противным». Да уж, некоторым людям ничем не угодишь, подумал я, утирая с лица струи пота.

Последующие полчаса мы ходили следом за нашим неумолчно тараторящим гидом по рядам незнакомых нам фруктовых деревьев и лишь вполуха прислушивались к болтовне хозяйки, которая перескакивала с одной темы на другую: разнообразные сорта граната и айвы, требования к пестицидам и удобрениям, правила сбора урожая, ирригационные методы… Даже если бы она говорила по-английски, для нас это все было пока китайской грамотой. В ячмене и крупном рогатом скоте мы разбирались, в лимонах же и мушмуле – нет.

Однако красота долины уже завораживала нас, и мое сопротивление ослабевало с каждым шагом. Пока мы переходили с одного маленького поля, обнесенного каменной оградой, на другое, наши взгляды постоянно притягивали меняющиеся виды гор, которые величественно высились по обе стороны долины. Их крутые склоны покрывал густой пушистый ковер из сосен и вечнозеленых дубов. Деревья невероятным образом цеплялись даже за крохотные уступчики, добираясь таким образом до самых sierras altas, туда, где зубчатые хребты встречаются с небом. Теплое сияние солнца окрашивало скалистые утесы в розовый цвет, а обрывы и темные пропасти довершали картину дикой природной красоты, гармонично дополняя лежащее в глубине долины лоскутное одеяло миниатюрных полей и аккуратных плантаций и в то же время контрастируя с ним. Нас охватила почти осязаемая безмятежность, которая рождала в душе ощущение, будто и мы принадлежим к этой почти идеальной комбинации деяний природы и человека.

Мы посмотрели назад, на фермерский дом. Его белые стены, выцветшие деревянные ставни и терракотовая черепица крыши сонно выглядывали из-за темно-зеленых сфер апельсиновых деревьев под благосклонным взором гор – надежных, мощных и спокойных. Мы с Элли не обменялись ни словом, однако знали, что этот дом станет нашим новым жилищем.

На обратном пути к усадьбе вдруг словно из воздуха материализовалось целое стадо шелудивых котов, которые желали сопроводить сеньору Феррер, а когда мы подошли к дому, из двери выскочили две собаки. Нас с женой они полностью игнорировали, зато восторженно лаяли, размахивали хвостами и скакали вокруг Франсиски, вернувшегося вожака стаи.

Мы поблагодарили сеньору Феррер за оказанное нам внимание, сообщили ей, что весьма заинтересовались покупкой фермы, и пообещали вернуться на следующий день с адвокатом, говорящим на английском и испанском языках. Эти новости вызвали у хозяйки приступ буйной радости, состоящий из поцелуев в обе щеки и рукопожатий; на этот раз, к счастью, обошлось без участия шланга. Пятясь к машине под шквалом прощальных hasta mañanas, мы наконец смогли откланяться.

Котам было абсолютно наплевать на то, что происходило между людьми. Они были слишком заняты: вели борьбу за лучшее место у ног хозяйки. Зато собаки очень обрадовались нашему отъезду. До сих пор они всего лишь грозно порыкивали, соблюдая стратегически безопасную дистанцию, но как только мы сели в машину и захлопнули дверцы, их настороженная враждебность сменилась самоуверенностью, достойной самого бесшабашного матадора. Шавка покрупнее прошествовала к автомобилю, изящно задрала лапу и, презрительно мотнув головой, вылила на наше заднее колесо с ведро мочи. Тем временем ее мелкорослый приятель встал перед машиной и надменно швырнул пару раз задними лапами гравий, словно закапывал отложенную на наш капот кучку дерьма.

Olé и adiós, amigos!

В тот судьбоносный июльский день псы объявили нам настоящую войну, однако теперь, когда мы стали полноправными владельцами фермы и поселились тут насовсем, обязанность постоянно напоминать, что на самом деле мы здесь – всего лишь непрошеные гости в их доме, взяли на себя коты.

Франсиска принесла нам на новоселье подарок – собственноручно испеченный миндальный пирог; причем она уверяла, что в состав его входили орехи с того самого дерева, которое растет рядом с домом. Кроме пирога, она извлекла из корзинки контейнер с домашним миндальным мороженым, приготовленным по фирменному семейному рецепту, который передается из поколения в поколение и хранится в строгой тайне. Это мороженое muy especial, и его невозможно достать где-либо еще, подчеркнула добрая сеньора. Она была уверена, что мы никогда не пробовали ничего подобного. Истинная правда!

Мы сели за кухонный стол и наблюдали за тем, как сеньора Феррер накладывает нам щедрые порции угощения – с таким гордым видом, будто отмеривает самую дорогостоящую в мире белужью икру. Мы настроили свои вкусовые рецепторы на небывалые ощущения.

Едва мои губы сомкнулись, поглотив первый кусочек пирога, как прямо передо мной появилось лицо сеньоры, так что мы чуть ли не соприкоснулись носами. В ее глазах горело нетерпеливое ожидание.

– Muy buena, la tarta, no?

– Очень вкусно… да, – пробормотал я с полным ртом, брызгая миндальными крошками во все стороны, в том числе и на очки Франсиски.

Ah sí, пирог, la tarta, немного суховат, если есть его без мороженого, объяснила она. Нужно брать на ложку равные количества пирога и мороженого. Она провела для меня демонстрацию в замедленном темпе. Теперь я должен попробовать. Я чувствовал себя младенцем-переростком, которому дают урок número uno по обращению с ложкой. Даже не глядя на жену, я знал, что Элли изо всех сил старается не рассмеяться, что вовсе не смягчало неловкости моего положения.

Техника объединения продуктов в одном укусе действительно помогала справиться с сухим, как пыль, пирогом, но, несмотря на всю саморекламу Франсиски, ее фирменное миндальное мороженое напоминало по вкусу обезжиренное молоко, смешанное с ореховым порошком. Однако, будучи человеком вежливым и хорошо воспитанным, я не мог допустить, чтобы сеньора Феррер заметила, что я давлюсь. Пришлось мне героически жевать дальше. Может, со временем мне и понравится, уговаривал я себя. Неизвестно еще, что сказал бы уроженец Майорки, отведав ложку старой доброй шотландской овсянки.

Лицо сеньоры Феррер продолжало маячить передо мной в ожидании оценки. Поняв, что мне не отвертеться, я разом проглотил все, что было во рту.

– М-м-м-м-м-м-м, – протянул я, одобрительно кивая головой и причмокивая губами.

Я явно делал успехи: учился обманывать на испанском даже без помощи слов. Моя подбитая добрыми намерениями ложь была вознаграждена: я получил добавку двойного кулинарного шедевра. Франсиска была счастлива.

В этот момент из-под стола донеслись скребущие звуки, и затем я почувствовал, как мою голень процарапали несколько иголок. Сперва я не мог взять в толк, что происходит, но потом сообразил: это один из котов бывшей хозяйки дома точил об меня когти!

– Ай! – завопил я, тыча пальцем в быстро расползающуюся на лоскуты брючину. – Кот… ваш кот… он… он…

– Ah sí, es normal, – спокойно улыбнулась сеньора Феррер и добавила, что на самом деле славный котенок просто хочет мороженого. Уж очень он любит его, миндальное мороженое своей мамочки. О-о, как мило, малыш еще и мурлычет. Я ему понравился. Я ему очень понравился. Франсиска в восторге прижала ладони к щекам, и глаза ее увлажнились при виде столь безудержного проявления любви.

Моя нога истекала кровью. Мой рот был забит чем-то сухим и приторным. И тут мой несчастный мозг выдал одно блестящее решение обеих проблем одновременно. Я схватил со стола нагруженную десертом тарелку и быстро опустил ее на пол. Трюк сработал. Мой отличающийся садистскими наклонностями «обожатель» моментально оставил мою ногу в покое и припал к мороженому, яростно двигая язычком. Словно по мановению волшебной палочки, из своих укрытий повылезали остальные члены кошачьей банды, и тарелка исчезла из виду под мохнатым одеялом, только хвосты весело постукивали по полу.

Чувства переполняли сеньору Феррер. В глубине души я опасался, что своим поступком обижу ее, но этого не случилось.

Madre mía, до чего же добрый я человек, коли отдал свое мороженое ее дорогим питомцам, восхищалась Франсиска. Бог не дал им с Томасом детей, так что кошечки и собачки были их единственным утешением. Я, разумеется, понимаю ее, она была в этом уверена на сто процентов, потому что я так сильно люблю животных, это же очевидно. У меня magnífico взаимопонимание с кошками. Воистину, я настоящий кошатник. Sí, claro!

При обычных обстоятельствах я и вправду не имею ничего против кошек, но в тот конкретный момент мои чувства к ним поменяли полярность. За какие-то двадцать минут пара отличных брюк и две неплохие ноги оказались безнадежно испорченными, и я догадывался, что впредь наглые кошаки намерены сделать все, чтобы изгнать нас из этого дома – их дома. Но не мог же я сказать об этом Франсиске, да она, скорее всего, и слушать бы не стала. Она продолжала возносить хвалу моей очевидной любви к animales. Ее небесный покровитель, святой Франциск Ассизский, гордился бы мной, заявила сеньора и, помолчав, меланхолично перекрестилась.

Я заподозрил, что всё это неспроста: наверняка меня умасливают перед тем, как одурачить – уговорить на что-то такое, о чем потом придется сожалеть всю жизнь. Ресницы Франсиски затрепетали под стеклами очков.

– Señor Peter… oh eh, y Señora, – сказала она, дипломатично улыбнувшись в сторону Элли и вновь сосредоточивая внимание на более легкой добыче. Разумеется, дальше последовала просьба. Не буду ли я так любезен кормить котов и собак в течение недели, пока Томас и она сама в Пальме? Кошки по природе своей весьма independiente, как мне, конечно же, прекрасно известно, и без возражений поспят в одном из сараев. Собаки же – а это мать и сын, кстати, их зовут Робин и Мэриан, в честь Робина Гуда из Inglaterra – нет, ну не удивительное ли совпадение, что у животных английские имена и их новые хозяева говорят по-английски! – так вот, собаки днем будут охотиться в горах, а ночью… Робин очень чувствительный мальчик, un poquito tímido, а его мать стареет, она enferma артритом, у нее случаются ложные беременности, имеется несколько кист – в общем, такого рода недомогания… Может, мы позволим им спать на кухне, как обычно? Сеньора обеспечит нас необходимым кормом, а на выходных все животные будут жить у нее в casita. Ее малютки не доставят нам absolutamente никаких problemas.

У меня не хватило духа, а точнее – словарного запаса, чтобы отказать ей в этой просьбе. Сеньора Феррер выглядела такой счастливой, будто выиграла в lotería первый приз, и даже прослезилась. Элли тайком пнула меня под столом по исцарапанной голени, так что и на мои глаза тоже навернулись слезы.

Пообещав вскоре принести нам еще фирменного миндального пирога и мороженого, довольная Франсиска собрала свои войска и вывела их на улицу. Достаточно было легчайшего движения ее сандалии, чтобы остановить любого вольнодумца, помыслившего о том, чтобы прошмыгнуть обратно в дом. Разношерстная процессия тронулась в путь, и возглавляющая ее дама крикнула нам, что вернется ближе к вечеру, чтобы показать Элли, как тут все устроено. И Томас тоже придет: нам нужно многое объяснить – про деревья и прочее.

Последними покидали дом Робин и Мэриан. Они неохотно побрели из своей любимой кухни, украдкой поглядывая на нас с Элли и поджав хвосты. Но, по крайней мере, они не рычали. Может, собаки начинали понемногу привыкать к нам?

С этой благостной мыслью мы занялись еще не полностью распакованными чемоданами, которые прибыли вместе с нами на самолете предыдущим вечером. Основной наш багаж должны были доставить не раньше чем через пару недель. Но беспокоиться было не о чем. По местной традиции дом достался нам от предыдущих владельцев «со всей обстановкой». По правде говоря, «вся обстановка» сводилась к бугристой старой кровати с гротескным изголовьем (она из последних сил сопротивлялась целой армии прожорливых древоточцев), крошечному комплекту изрядно потертой мягкой мебели, ничуть не более комфортной, чем церковная скамья, и шаткому кухонному столу и стульям, которые свою войну с древесным жучком проиграли еще много лет назад. Этот стартовый набор для выживания дополняли немногочисленные щербатые тарелки да разрозненные погнутые столовые приборы.

Но никакие временные неудобства не могли омрачить наше настроение. Мы совершили важный шаг и теперь наслаждались гордым статусом dueños собственной фермы на Майорке. Для многих – это недостижимая мечта, а мы превратили эту мечту в реальность. Переполненные самодовольством, мы приступили к неспешному исследованию дома. Я стал отмечать в уме все то, что нужно будет сделать в плане ремонта и модернизации. Хотя старое здание выглядело весьма запущенным, я не нашел никаких серьезных дефектов. Конечно, не помешает подкрасить кое-что здесь и там, заделать несколько трещин в штукатурке, заменить треснувшие напольные плитки и починить пару ставень, но, решил я, ничего критичного нет. Главное, что дом обладал приятной, дружественной атмосферой, и он мне нравился все больше и больше.

– Знаешь, Элли, – сказал я, спускаясь по узкой лестнице на кухню, – ты была права, что с самого начала обратила внимание на этот дом. – Я одобрительно похлопал ладонью по старым деревянным перилам. – Да, тут хорошо жить, он как будто рад тебе. Должно быть, здесь произошло много хороших событий. Это чувствуется. У каждого дома, знаешь ли, есть своя энергетика. И здесь я ощущаю только положительные флюиды.

– Рада слышать, что теперь ты разделяешь мое мнение. А вдруг бы этот дом нас не принял, что бы мы тогда стали делать? Вот что, давай-ка попробуем приготовить на этой старой плите кофе.

– Отличная мысль. Но давай сразу договоримся: больше никаких миндальных пирогов сеньоры Франсиски. По-моему, этой выпечкой только собак можно кормить.

– Хм, кстати, о собаках. Кажется, они оставили нам кое-что на память, – сказала Элли, сморщив нос и заглядывая под стол.

И точно – там лежали визитные карточки Робина и Мэриан, рядышком на полу… одна комочком, другая жидкая. Внезапно атмосфера в доме перестала казаться такой уж гостеприимной. Мы поняли со всей отчетливостью, что хотели сказать нам собаки, оставляя свои метки. Как и коты, они намерены изгнать нас отсюда, да и сам дом припас для новых постояльцев несколько сюрпризов, о которых мы еще пока не догадывались.

* * *

Столь экзотический в этих широтах снегопад положил конец подробной лекции Томаса Феррера о тонкостях выращивания фруктов на Майорке. Но мне хватило с лихвой и того, что я успел услышать. Моя только что эмигрировавшая голова уже гудела от прицельной бомбардировки уроками садоводства на испанском, моя израненная нога ныла, я объелся миндальным мороженым, а коты и собаки ненавидели меня. Я был измочален.

Сеньор Феррер прокричал нам adiós и заспешил через апельсиновую рощу к своей casita – возможно, чтобы заняться на пару с Франсиской какими-нибудь зимними видами спорта, прежде чем начнется неизбежная скорая оттепель. Честно говоря, я этим не очень-то интересовался.

Плюхнувшись на неудобный стул в кухне, я поморщился: вся мебель пропахла каким-то едким дезинфицирующим средством. Элли объяснила, что это сеньора Феррер настояла на том, чтобы опрыскать помещение, когда узнала о «злополучном расстройстве желудка» у Робина и Мэриан.

– Я вообще всегда был против того, чтобы переезжать на Майорку. Взять тут нечего, – пробормотал я под нос, погружаясь в пучину жалости к самому себе. – Тут воняет, как в общественном туалете! – провозгласил я в спину Элли, которая деловито осматривала скрытые части плиты.

Наконец жена выпрямилась, глубоко вздохнула и медленно повернулась ко мне. Она была явно не в настроении выслушивать мои жалобы и утешать супруга.

– Газовый баллон пуст. Сегодня воскресенье, и грузовик butano приедет только в среду. Придется пока обедать в ресторанах. Поехали.

Я не спорил. И даже ничего не говорил на всем пути до Андрача, а от нас дотуда две мили. Снег почти весь уже растаял, но дороги были мокрыми, и в сточных канавах на пустынных улицах городка еще виднелась серая жижа. Должно быть, местные жители все сидят по домам, думал я: собрались большими семьями вокруг обеденных столов, просевших под огромными блюдами сытной сельской снеди, и веселятся себе. Было темно, и тусклые уличные фонари отражались в лужах, которые теребил усиливающийся холодный северный ветер. Надвигалась ужасная Tramuntana.

Мы медленно объехали старый центр города, миновали пару невзрачных баров с флуоресцентными лампами и запотевшими окнами, и за все это время нам на глаза не попалось ни единой греющей душу вывески «Restaurante». Последний раз мы ели горячее в самолете, когда летели сюда; теперь же голод и усталость перерастали в отчаяние.

– О, я все бы сейчас отдал за большую порцию жареной картошки с рыбой, – простонал я.

Но вокруг лежала сельская Испания, и подобные привычные для нас деликатесы здесь просто не существовали – разве что, быть может, на каком-нибудь из прославленных курортов на побережье? Нет-нет, утешал я себя, не настолько все плохо.

Перед нами перебежала улицу черная кошка и шмыгнула в узкую аллею. Элли посмотрела ей вслед и сказала:

– Езжай за этой кошкой. Там ресторан, я уверена.

Мы вскарабкались по крутой мощеной улочке до самого верха и нашли ту самую кошку, которая мяукала под старой, расписанной вручную табличкой: «Ca’na Pau – Restaurante Mallorquín». Ага, получилось! Мы нашли наконец место, где можно подкрепиться, и привел нас сюда представитель кошачьего племени. Дверь открылась, черное животное скользнуло внутрь, а наружу выскочило шесть других котов и кошек. Поскольку среди них не было ни одного члена банды сеньоры Феррер, мы рискнули зайти.

– Я Пере Пау, el patrón, – проскрипел голос, шершавый, как наждачная бумага. – Benvinguts a mi casa.

Хозяин ресторана, костлявый и таинственный, стоял в дверном проеме – ну просто жердь, а не человек; скептическая усмешка на устах и расчетливые глаза диккенсовского карманного вора. Широким взмахом руки он пригласил нас в самый маленький ресторан из всех, что я видел. Позади нас с дребезжанием захлопнулась застекленная дверь, и сеньор Пау сжал мои пальцы в сокрушительном рукопожатии. Элли съежилась у меня за спиной.

Полное поварское облачение Пере Пау венчал высоченный белый колпак, который едва не касался балок низкого потолка. С сильно выдающейся вперед нижней губы ресторатора свисала замусоленная сигарета, а левой рукой он придерживал у себя под мышкой кошку черепахового окраса. Поскольку владелец ресторана перекрыл нам единственный путь к отступлению, пришлось волей-неволей проследовать к одному из пяти столиков, втиснутых в крошечную комнатку. Когда наши опасения относительно того, что мы являемся единственными клиентами Пере Пау, подтвердились, нас охватила растущая паника, которую наверняка испытывает несчастное насекомое, сообразив, что угодило прямо в паутину.

Столы здесь покрывала клеенка в сине-белую клетку, а единственным украшением являлись пепельницы с логотипом пива «Сан-Мигель». Режущие глаз лампы дневного света освещали пожелтевшие стены, почти сплошь заклеенные небрежным коллажем из выцветших фотографий футбольных команд Андрача, потрепанных плакатов, анонсирующих местные спортивные мероприятия, и афиш el cine Argentina с перечнем грядущих кинематографических развлечений – и все многолетней давности. Мы словно провалились в прошлое через дыру во времени.

По обе стороны от двери высились два холодильника. Их обшарпанные белые дверцы были покрыты стикерами, рекламирующими все: от свежего молока до чистящего средства для канализации. В дальнем углу комнаты виднелась деревянная лестница, отгороженная веревкой с табличкой «Privado» (тем не менее никуда не ведущая), а напротив нее находилась открытая кухня – тесный альков, наполовину скрытый высоким прилавком и нагроможденной на нем посудой всех форм и размеров. Где-то в глубине кухни транзисторное радио извергало новейший испанский поп-рок хит:

– BABY, BABY, SOY UN ANIMAL, UN ANIMAL PARA SU AMOR – PARA SU AMOR, UN ANIMAL CRAZEE-EE PARA SU AMOR…YEAH!

В унисон с певцом душераздирающе замяукала кошка.

Как только Пере Пау повернулся к нам спиной, мы серьезно призадумались, не совершить ли рывок к двери. Но, черт возьми, мы зверски проголодались, и выбор между голодной смертью и смертью в результате пищевого отравления был сделан быстро. Мы попросили меню.

– Меню? La carta? Нет, нет, нет! – разбушевался шеф-повар Пау. И пояснил, что ему подобные изыски ни к чему. Каждый день он готовит два абсолютно разных блюда – но никакого выбора! Клиенты едят то, что им подадут. И никаких десертов, подчеркнул он. После двух platos его еды ни у кого просто не оставалось места для postre, за исключением тех посетителей, у кого были глисты. Конечно, немцы часто требуют чего-нибудь сладкого, признался он, но даже им приходится обойтись мороженым из запасов в его холодильнике.

Я рискнул осведомиться, какие platos подавали сегодня. Сеньор Пау глубоко затянулся сигаретой, которая теперь была так коротка, что он едва удерживал ее обслюнявленные остатки между указательным и большим пальцем. На el primero, провозгласил он, будет sopa de pescado – одно из его famoso фирменных рыбных блюд, широко известное по всей Испании. Бывают же такие счастливчики: ведь нам доведется нынче отведать этот суп, так как его добрые amigos, рыбаки из порта Андрача, успели поймать немного рыбы еще до начала шторма.

Мы содрогнулись, представив, как перед нами ставят пахучее варево из рыбных остатков за несколько дней – не исключено, что его отказались есть коты.

– А какое основное блюдо?

Я тут же пожалел, что задал этот вопрос, но мы были во власти Пере, и все происходило так, как он пожелает.

– Ah, el segundo – un plato típico de Mallorca… El lomo con col! Fantástico! Estupendo! Mm-mm-wah!

Он запрокинул голову, намереваясь поцеловать кончики пальцев, как принято у шеф-поваров, но вместо этого вдавил тлеющую сигарету в свои мелодраматично сжатые трубочкой губы.

– MIERDA! – выругался он, отбрасывая горящий окурок, который, словно метко брошенная бомба, упал прямо в отворот его правой штанины.

Сеньор Пау судорожно ринулся в кухню, перевернув по пути несколько стульев, и, хотя мы не могли видеть, что происходило за высоким прилавком, звуки безумного фламенко, исполняемого ресторатором, и шумный плеск льющейся воды вызывали в воображении яркую картину сущего бедлама. Косвенным подтверждением верности этой картины послужила перепуганная кошка черепаховой расцветки, которая, вереща, как сирена, выскочила из кухни и бросилась в укрытие – под стул Элли. Неужели мы забрели в столовую при местной психиатрической лечебнице?

Внешне невозмутимый, Пере вернулся в зал. Он поправил свой белый колпак, промокнул уголком фартука обожженную губу и с высоко поднятой головой промаршировал к нам. Чувство собственного достоинства нужно сохранять при любых обстоятельствах.

Не пожелаем ли мы выпить чего-нибудь, пока готовится еда, осведомился он. (Теперь не оставалось никаких сомнений, что почтенный сеньор являлся в одном лице метрдотелем, шеф-поваром и официантом – а, возможно, еще и посудомойкой.) Нас торжественно проинформировали о том, что выбор вин в данном заведении имеется. Мы можем заказать либо красное, либо белое. Я выбрал красное вино, а Элли спросила, нельзя ли ей выпить кофе, un café solo, чтобы согреться.

Пере, без сомнения, был шокирован, услышав это.

– Un café? No es posible! – воскликнул он, явно задетый за живое. И пояснил, что если кому-то хочется кофе, пусть отправляется в бар. А это – ресторан, его ресторан, и предназначение сего заведения состоит в том, чтобы позволить клиентам насладиться его едой, его вкусной едой, приготовленной исключительно из лучших местных продуктов, все – totalmente natural и без каких-либо консервантов. Нет, здесь абсолютно невозможно выпить кофе. Шеф-повар не варит кофе. Он создает еду… вкусную еду! Hombre!

Тогда Элли заказала стакан воды.

В скором времени большой глиняный кувшин красного вина и бутылка минеральной воды были водружены на наш стол вместе с большой миской оливок и корзиной, до краев наполненной хрустящим свежим хлебом. К счастью, транзисторный приемник выключили, а кошек бесцеремонно изгнали из помещения, после чего наш шеф-повар удалился на кухню творить.

– Не выношу, если меня отвлекают, когда я работаю, – заявил он, исчезая за кухонным прилавком в облаке дыма от новой сигареты.

Мы жадно поглощали хлеб и оливки, а из кухни доносились пение Пере и на удивление соблазнительные ароматы. Вино было крепким, терпким и вкусным – из Биниссалема, что находится посреди острова, как поведал нам хозяин, высунув голову, чтобы удостовериться в нашем благополучии, или, как сухо заметила Элли, дабы убедиться, что мы еще не сбежали. Так или иначе, вино было из bodega еще одного из amigos Пере Пау, «которые всегда поступают с ним по совести», и пилось оно превосходно.

Алкоголь оказал на мой пустой желудок вполне предсказуемый эффект, но я и не возражал. Мир, или по крайней мере ресторан Пау, с каждым глотком казался все более приятным местом.

– UNA PALOMA BLANCA-A-A…

Пение Пере становилось все громче, а запахи из кухни – все более аппетитными, и наконец торжественный момент настал. Огромная плоская керамическая greixonera выплыла из кухни, поддерживаемая рукой сеньора Пау, который сделал драматическую паузу, а затем величественно прошагал к нашему столу, окутанный паром еще булькающего блюда.

Содержимое сосуда выглядело восхитительно: куски белой рыбы плавали в аппетитном бульоне из помидоров, вина, оливкового масла, чеснока и трав. Это и был его знаменитый sopa de pescado, и с первой же обжигающей ложки мы поняли, что это не обычный рыбный суп и что нам нет нужды беспокоиться о свежести ингредиентов блюда. Это был настоящий шедевр, и мы так и сказали шеф-повару.

Самодовольная улыбка заиграла на губах Пере.

– Ah sí… – Его amigos рыбаки тоже всегда поступали с ним по совести.

Наш хозяин проследил за тем, как мы опустошили тарелки, а затем снова наполнил их до краев своим прославленным творением. Прикончив вторую порцию, мы наелись так, что не знали, как справимся с основным блюдом. Но куски мерлузы и морского черта еще плавали в остатках бульона на дне greixonera, и никакие мольбы вперемешку с протестами не убедили повара, что я просто не в силах съесть больше ни ложки. Элли освободили от этой повинности. Она женщина, заметил Пере, и не нуждается в таком количестве пищи, как мужчина. Но я должен доесть sopa. Мне это пойдет только на пользу.

В этот момент дверь открылась, и в ресторанчик ворвались сначала вихрь холодного воздуха, а затем – толпа шумных парней с подружками. Потирая озябшие руки и громко подшучивая над Пере Пау, они принялись рассаживаться за немногочисленные столики. Это напоминало игру в музыкальные стулья. Как и положено, был тут и проигравший, даже два, парень с девушкой, и они жестами спросили, не будем ли мы возражать, если они займут свободные места за нашим столом. Мы так же жестами ответили, что не будем. А что нам было делать?

Пере вытерпел все положенные хлопки по спине и лавину шуток, пока разносил хлеб, оливки, пиво и колу по переполненному заведению. Шеф-повар находился в своей стихии – только искры летели с неизменной сигареты после каждого выпада в адрес его громогласных гостей. У нас сложилось впечатление, будто эта сцена разыгрывалась уже много-много раз.

– Отлично, может, теперь, когда у него полно клиентов, он забудет о том, что мы еще не ели основное блюдо, – сказал я Элли. – Этот его рыбный суп, несомненно, великолепен, но после без малого трех тарелок я чувствую себя фаршированной индейкой.

– Даже и не надейся, приятель, – вдруг встрял парень, сидящий напротив. – Пере никогда ни о чем не забывает. И если вы похвалили его стряпню, уж он втолкнет в вас еще целую кастрюлю, точняк. Такая у него игра с новенькими. Без обид, о’кей? Ничего, потерпите, не лопнете же!

– А-а, понятно. Ну что ж, я… я с нетерпением буду ждать продолжения, – ответил я, несколько сбитый с толку бойким английским нашего соседа по столу и отчаянно стараясь не выдавать своего страха перед необходимостью есть, пока не лопну.

Вероятно, наш новый компаньон был очень рад возможности попрактиковаться в английском, а заодно и произвести впечатление на юную девушку, которая сидела рядом и с обожанием взирала на него огромными карими глазами. Одной рукой красотка подпирала подбородок, а второй с неутомимостью робота бросала в рот оливки. Купаясь в восхищении девушки, ее ухажер удвоил свои излияния на английском языке.

Молодой человек сообщил нам, что мы находились в обществе членов футбольной команды Андрача. Они отмечали здесь сегодняшнюю победу над соперниками, командой Кальвии. Сам он играл в команде в качестве el striker и забил в матче решающий гол. Услышав знакомое слово «гол», его chica радостно зачирикала и удостоила своего героя смачного поцелуя в щеку. Кавалер оттолкнул ее с тем утомленным смирением, которое так часто встречается среди спортивных звезд.

– А я неплохо шпарю по-английски, а? – Марадона местного разлива, судя по всему, констатировал очевидный факт, а не задавал вопрос, но мы все равно согласно покивали.

– Небось думаете, что это я в школе выучил инглиш, да? Ничего подобного! Я сам научился всему у британских отпускников в кафе на пляже в Магалуфе, где подрабатывал. Там быстро учишься, у этих парней… не то что в дурацкой школе у тупого учителя. Без обид, приятель. – Он отпил прямо из бутылки огромный глоток пива и громко рыгнул в лицо своей безумно влюбленной поклоннице. Да уж, учителя у него и правда были хоть куда!

Раздались оглушительные возгласы, которыми футболисты приветствовали появление первого котла с sopa de pescado. Пере Пау прокричал извинение в нашу сторону. Основное блюдо скоро будет готово, заверил он нас, но сначала ему нужно было заняться супом для этой оравы. Как мы, вероятно, и сами знаем, единственный способ заставить свиней замолчать – это накормить их. Молодежь проглотила наживку: в ответ раздалась какофония протестов, и Пере вернулся на кухню, явно довольный тем, что его мини-спектакль нашел отклик у публики.

– Пау поливает нас грязью как хочет, – заметил Марадона, махнув бутылкой пива «Сан-Мигель» в направлении кухни, – но на самом деле он нас любит. Все эти шуточки про свиней – просто треп, каждый раз одно и то же.

– Так вы… вы часто здесь едите? – неуверенно спросила Элли.

– Каждое воскресенье, дорогуша, и когда выиграем, и когда проиграем. Это как бы наш клуб, понимаете? И так уже много лет. Видели эти фотки на стене? Чертовски тупо, да ведь? Но ужин стоит всего восемьсот песет на одного… Три жалких фунта. А стряпня классная.

Элли отпила воды, заключив, что маленькая разговорная интерлюдия подошла к концу. Я вылил себе в стакан остатки вина, а el striker и его обожательница накинулись на sopa. Минуту или две в ресторане слышалось только мерное хлюпанье двух десятков ртов, а затем возобновился восхитительный гомон испанской застольной беседы.

– Эй, Пере, старый шельмец, не пора ли тебе уже обслужить наконец этот столик? – выкрикнул Марадона, поглядывая на нас в ожидании комплиментов его прекрасному знанию английского. Но он и без того уже получил немалую порцию восхищения от своей пускающей слюни señorita. Каким романтичным, должно быть, казался ей этот непонятный иностранный язык.

Пере задействовал весь свой актерский талант, изображая полнейшее равнодушие ко всем остальным клиентам, пока шел из кухни к нашему столику, чтобы водрузить на него два терракотовых блюда. Он прикрыл глаза, вытянулся во весь свой рост и продекламировал нараспев:

– EL LOMO CON COL!.. Bon profit, señores.

Мы все еще предавались визуальному наслаждению от созерцания сочных блюд, когда Пере вернулся к нам с очередным кувшином вина и новой корзинкой хрустящего хлеба. Он встал позади Элли со сложенными на груди руками и крепко сжатой во рту сигаретой, наблюдая, как мы пробовали gran especialidad de Mallorca.

Нежные молодые листочки капусты свернули в конвертики, чтобы упаковать в них фаршированные рулетики из тончайшей свиной вырезки. Каждый сочный пакетик скреплялся деревянной шпажкой. Дно тарелки заливал густой коричневый соус, среди которого высились островки молодой картошки, грибов seta, изюма и орешков. Уж не знаю, какие еще ингредиенты добавил туда Пере Пау, но выглядело его классическое деревенское блюдо просто неотразимо, да и аромат издавало соответствующий.

А вкус? Нам даже не потребовалось ничего говорить. Выражение экстаза на наших лицах сказало Пере все, что он желал знать. Шеф-повар кивнул, принимая наши невысказанные комплименты, и вновь исчез на кухне.

Тем временем двое наших юных соседей по столу присоединились к своим друзьям, которые собрались возле холодильника с пивом для импровизированного повтора сегодняшнего матча. Кусок хлеба отбивали, направляли и пинали на участке пола размером с дверной коврик, сопровождая зрелище дождем шуток и взрывами смеха со всех сторон, но все перекрывало громогласное пение Пере, доносившееся из невидимого угла кухни:

– VALENCIA-A-A, RUM-PI-TUM-PI-YUM-PI-TUM…

Однако мы с Элли с головой ушли в lomo con col, почти не замечая веселого столпотворения вокруг, и с каждой вилкой, поднесенной ко рту, погружались туда все глубже. В моем случае вино из Биниссалема еще более способствовало отрыву от реальности. Второй кувшин я опустошил практически без помощи со стороны Элли, которая на протяжении всего нашего долгого ужина благоразумно попивала минеральную воду. В конце концов я даже перестал удивляться тому, как в меня уместилось столько еды и питья. Когда я стал собирать с тарелки остатки соуса большим куском хлеба, Элли уставилась на меня в шоке.

– Вот это пиршество! – пропыхтел я. – Никогда не забуду, как вкусно мы тут поели.

– Ты превратился в настоящую свинью, – сказала жена, – и тебе наверняка будет дурно по дороге домой.

Футболисты постепенно стали расходиться, заматывая шарфы и оживленными группками исчезая в ветреной темноте. Они все отлично провели время.

Марадона помахал нам от двери:

– Увидимся, приятель… Рад был встрече, куколка, и пусть кожу твоей задницы никогда не натянут на тамбурин. Без обид, ха?

– Доброй ночи, – отозвалась Элли, в должной мере очарованная манерами юноши.

El striker отправился в ночь, небрежно положив руку на плечо льнувшей к нему девицы, которая теперь казалась еще более очарованной потрясающими лингвистическими способностями своего кумира. Я проводил их всего лишь удовлетворенной и ленивой улыбкой сытого человека, и наши молодые компаньоны по ужину удалились, прежде чем я собрал в себе достаточно энергии, чтобы хотя бы махнуть им вслед рукой.

Место ушедших гуманоидов незаметно для глаза занимали кошки, но когда скрылся из виду последний из людей, наш новый друг Марадона, в закрывающуюся дверь проскочил не кот, а небольшой песик. Пере Пау хохотнул и нагнулся, чтобы взять на руки темно-рыжего бродягу, чей хвост буквально колесом заворачивался от восторга. Несомненно, это была встреча двух старых друзей.

– Hola, Pepito, mi pequeño amigo! – ухмыльнулся Пере.

Последовали длительное поглаживание за ушками и щекотание шейки, с одной стороны, и лизание лица – с другой; при этом сигарета Пере была направлена вверх, как свеча, поскольку он изо всех сил старался уберечь от ожога маленький быстрый язычок Пепито. Но сделать это оказалось достаточно сложно, и потому, вместо того чтобы выкинуть сигарету, шеф-повар счел целесообразным вручить собачонку моей супруге. Пепито такой расклад вполне устроил. Поздоровавшись с Элли, он уютно устроился у нее на коленях.

Почуяв атмосферу всеобщей благожелательности, черепаховая кошка с мурлыканьем вылезла из своего укрытия под стулом, забралась на мои вытянутые ноги, свернулась клубочком и заснула.

Я зевнул. Моя голова то и дело падала на грудь, веки отяжелели, а рот раскрылся, готовый издать мощный храп.

– Эй! Не спи! – прошипела Элли. – Тут только мы с тобой остались. Сеньор Пере скоро будет закрываться. Нам пора домой!

– Tranquilo, tranquilo, señores, – раздался из кухни призыв Пере. Нет никакой спешки, заверил он нас, и вообще у него есть сюрприз для двух необычайно терпеливых и – главное – обладающих тонким вкусом гостей. Он поставил на наш стол большой металлический поднос. Там было угощение для всех: блюдце с обломками печенья и обрезками свинины для Пепито, un flan – влажно поблескивающий домашний крем-карамель – для Элли, три чашки café solo и по пузатому бокалу coñac для el patrón и меня.

Пепито, решив, что угодил на банкет, так шумно принялся за дегустацию, расположившись у наших ног, что черепаховая кошка приоткрыла один глаз, мурлыкнула довольно и снова заснула. Очевидно, мышиное население Андрача этим вечером заметно сократилось.

Перед тем как присесть, Пере придвинул к ногам Элли обогреватель. Señora в такой холодный вечер должна находиться в тепле. Надо отыскать уютное местечко и сидеть там – это единственно верный способ переждать разошедшуюся Tramuntana. Он подтянул стул и поднял бокал:

– Salud, señores!

Время уже перевалило за полночь, но Пере Пау еще не был готов отойти ко сну. Он намеревался поведать нам историю своей жизни. Я заметил, как Элли вежливо подавила зевок, но еще одна чашечка café solo справится с ее сонливостью, изрек Пере. Пусть сеньора не стесняется и идет на кухню за добавкой – между прочим, такой привилегией пользуются очень и очень немногие его клиенты, счел нужным подчеркнуть ресторатор.

До того как я одолел два кувшина вина, моих небогатых познаний в испанском едва хватало, чтобы понимать Пере, но теперь, в более расслабленном, так сказать, состоянии, я внезапно обнаружил, что улавливаю смысл его слов без особых усилий. Я тут же сделал весьма привлекательное научное открытие: употребление вина в таких количествах весьма благотворно сказывается на восприятии иностранных языков. Увы, теория эта впоследствии была вдребезги разбита моей женой: она указала мне на то, что полуночные речи Пере на испанском велись куда медленнее, чем в начале вечера, и к тому же он щедро пересыпал их английскими словами, дабы помочь нам уловить смысл.

Так или иначе, но история Пере Пау оказалась интересной и подтвердила наши догадки о том, что он обладает самоотверженной независимостью истинного эксцентрика. Этот человек обучался у нескольких gran maestros de cocina и сам работал в качестве шеф-повара в лучших гостиницах острова. Да что там, он неоднократно готовил для самого короля Испании на приемах в Королевском яхт-клубе в Пальме. Но сердце Пере навсегда принадлежало сельской Майорке, и когда ему надоело угождать капризным и зачастую ничего не понимающим в еде туристам, он с радостью сменил пятизвездочные кухни Пальмы на это скромное заведение, свое собственное заведение, в своем родном Андраче. Здесь он мог воспроизводить в своем estilo especial традиционные деревенские блюда из натуральных местных продуктов, которые его предки ели на протяжении многих веков. Здесь к нему ходят только те, кто может оценить его еду, подчеркнул Пере. (А иначе зачем еще приходить в его неприметный ресторанчик?) И ему больше не нужно мириться с этими привередливыми nuevos ricos, которые только и умеют, что строить из себя знатоков да жаловаться, – тоже, гурманы выискались: ничего не смыслят в настоящей еде.

– Ignorantes! – скривился Пере при мысли о них и налил нам еще по бокалу коньяка.

За окнами завывала Tramuntana. Закурив очередную сигарету, Пере посмотрел на черепаховую кошку, мирно спящую на моих ногах, потом на остальных кошек, привольно развалившихся перед обогревателем. Он задумался на минуту, после чего провозгласил:

– Санитарные инспекторы ничего не понимают – absolutamente nada! – Далее последовал страстный монолог. Да как смеют они утверждать, будто в его кухне недостаточно чисто, на том только основании, что он пускает туда кошек? Кошки – опрятные животные. Много ли найдется санинспекторов, которые вылизывают свои зады языком? Вот то-то и оно. Так что не надо катить бочку на кошек. Вот мыши – да, они грязные. Мыши распространяют болезни – но в его кухне мышей нет, и все благодаря кошкам, конечно же. Повара, между прочим, зазывали котов в свои кухни еще за тысячи лет до того, как придумали этих проклятых санинспекторов. Так что спорить тут не о чем, и точка! Да, вот еще что – почему это ему нельзя курить во время готовки? Дым создается огнем, не так ли, а в огне микробы жить не могут. Hombre, да когда он готовит на барбекю, с едой контактирует куда больше огня и дыма, чем его бывает от сигареты. И уж поверьте, пепел с сигареты никогда не падает на его еду.

– Ох уж эти мне санитарные инспекторы! BASTARDOS! – Кулак Пере грохнул по столу, отчего металлический поднос подскочил и с оглушительным звоном упал на плитки пола. Испуганные кошки разлетелись кто куда, а грубо разбуженный Пепито спрыгнул с коленей Элли и приземлился прямо на спину моей черепаховой компаньонки. И я моментально почувствовал уже хорошо знакомую боль от кошачьих когтей, впивающихся в мою плоть. Теперь действительно пора было отправляться домой.

 

Глава 2

Газ и монахини

– Я знаю, что на вашей ферме больше нет кур, так как Франсиска Феррер свернула всем им шеи и отправила в кастрюлю за день до вашего прибытия, – улыбнулась старая крестьянка, вручая мне корзину с крупными коричневыми яйцами. – Потрогайте – они еще теплые, – сказала она и, взяв мою руку, направила ее в корзинку. – Muy frescos, estos huevos, no?

Они определенно были свежими – свежими в старом добром значении этого слова, с маленькими пушистыми перышками, приставшими к скорлупе там, где она запачкалась куриным пометом. Совсем как те яйца, которые я собирал в курятнике у бабушки, будучи ребенком. С внезапной остротой я ощутил, как наши более «прогрессивные» методы приучили людей покупать безликие яйца, все чистые до скрипа и со штампами на боку, в одинаковых скучных упаковках. Черт, думал я, должно быть, миллионы современных детишек уверены, что куры так и несут яйца – коробками по десять штук.

Я чуть ли не прослезился при виде этих настоящих яиц.

– Вы не любите яйца? – спросила озадаченная старуха.

– О, sí, sí, – спохватился я. – Просто следы помета напомнили мне о моей бабушке.

Она почесала седую голову и выпалила череду недоступных мне ругательств, из которых более или менее знакомой была только фраза «loco extranjero» – довольно распространенное на Майорке выражение, означающее «сумасшедший иностранец».

Торопливо поблагодарив крестьянку за любезность, я выразил надежду, что своей медлительностью не обидел ее. Мне трудно было описать на испанском ностальгию, которую вызвала в моей душе ее корзинка настоящих, помеченных куриным дерьмом яиц, но я все-таки попытался.

Она положила мне на руку свою натруженную ладонь, останавливая меня на полуслове, хотя я и сам то и дело запинался.

– Tranquilo, señor – не волнуйтесь. Испанский и для меня не родной язык, и когда мне приходится говорить на нем, мне тоже трудно подобрать правильные слова. В былые дни мы здесь, бывало, говорили только на mallorquín, так что теперь, если я должна общаться на языке españoles, то говорю очень медленно… совсем как вы… как un extranjero, да?

Ее глаза блеснули подобно маленьким черным жемчужинам, а лицо сморщилось в широкой, во весь рот, улыбке, отчего обнажились пять ярких белых зубов – два вверху и три внизу. То была одна из тех заразительных улыбок, перед которыми невозможно устоять (я бы сравнил ее с визуальной щекоткой), и, видя мою ответную ухмылку, старуха сжала лицо ладонями и захихикала. Через секунду или две ее лицо потемнело, улыбка превратилась в оскал, и она опять забормотала проклятия себе под нос. На этот раз ее неудовольствие, насколько я смог понять, вызвали яйца, гражданская война и солдаты, а еще profesión inmoral, которой занимались madres этих наглых españoles.

Я спохватился, что до сих пор еще не представился, и поспешил исправить эту оплошность.

– Знаю, знаю, – перебила она меня. – Франсиска Феррер – La Condesa, графиня, как мы ее зовем, – все мне о вас рассказала. Com estás? А я – Мария Бауса, соседка с фермы, что расположена к северу от вас. И я должна поблагодарить вас, señor, потому что земля, которую вы купили здесь, наконец-то отделит мою finca от дома La Condesa Феррер – gracias a Dios.

Она дала понять со всей определенностью, что не питает к Франсиске Феррер никаких добрых чувств, но, как ни хотелось мне расспросить о причинах такой неприязни, я решил, что будет лучше на время усмирить любопытство, так как моя первоочередная задача как новичка в долине – и loco extranjero к тому же – состоит в том, чтобы установить дружеские отношения со всеми соседями… если такое вообще возможно.

Мы стояли под раскидистыми, загнутыми кверху ветвями разросшегося фигового дерева возле каменной ограды, которая разделяла наши фермы. Сгорбленная, хрупкая на вид сеньора Бауса была с ног до головы одета в черное, как и все островные селянки преклонного возраста, и я даже не подозревал о том, что она стоит здесь в тени, когда расхаживал по саду. Помнится, в тот день я впервые заметил, как легко старые campesinos сливаются с лесистым ландшафтом Майорки. Да уж, если бы старая Мария не окликнула меня сама, я бы так и прошел мимо, не увидев ее.

Было прекрасное тихое зимнее утро: еще только самое начало десятого, а тепло раннего солнца уже рассеивало тончайшую вуаль дымки, что поднималась с полей, все еще мокрых от выпавшего и растаявшего вчера снега. Я полной грудью вдыхал прелый запах сырой земли и резкий экзотический аромат цитрусовых, в который подмешивались слабые нотки можжевельника и древесного дыма с окружающих холмов. Полупрозрачное облачко висело над плоской, как стол вершиной горы Сес-Пениес – округлой скалистой массы, что закрывала высокий северный конец долины и оберегала нижние зоны от наскоков холода, который имел привычку вырваться зимой из Северной Европы, набрать скорость и ярость, катясь на юг через долину Роны во Франции и маскируясь под именем «мистраль», затем побушевать без помех над Средиземным морем и, наконец, излить остатки гнева на Балеарские острова.

Но Tramuntana выдохлась за прошедшие сутки, и в долину вернулась покойная тишина, нарушаемая только далеким лаем собаки на какой-нибудь из высокогорных fincas. Большинство этих ферм невозможно разглядеть из долины, и единственным признаком того, что они существуют, являются тонкие струйки белого дыма из труб, ясными зимними днями плывущие вверх через поросшие лесом верхние склоны.

– Сейчас там мало кто живет, – сказала старая Мария, верно истолковав мой взгляд, направленный к хребтам. – Но в былые дни… да… Там в горах есть маленькие укромные долины. Землю в них разбили на террасы много веков назад – говорят, это еще мавры сделали, когда правили островом. И на этих узких bancales выращивали всё, что только возможно, и так кормились целые семьи. Sí, а в лесах разводили свиней – небольших майорканских porcs. Ах, эти porcs… до чего же вкусное у них мясо, и все из-за желудей. Свиньям приходилось самим искать себе еду, копаясь среди деревьев, вы же понимаете. Свиньям и лесу хорошо вместе, согласны? Sí, лесная подстилка кормит свиней, а они чистят лес. Un sistema perfecto, eh? Sí, sí – никаких лесных пожаров в былые дни…

Я захотел узнать, как доставляли воду на те горные фермы во времена, предшествующие появлению автоцистерн, но старуха не позволила сбить себя с мысли.

– Вам нужна свинья, señor. Любому, у кого есть фруктовый сад, требуется свинья… может, и две. Зависит от того, сколько у вас падалицы. Нужно использовать все, что растет на ферме, а свиньи для этого подходят как нельзя лучше. И куры тоже. Вам следовало бы купить новых кур, раз уж La Condesa сварила старых. Фи! – Старуха быстро затрясла головой и содрогнулась, как будто в рот ей попала какая-то гадость. Определенно Франсиска Феррер была Марии не по вкусу.

Я пространно поблагодарил соседку за полезные советы и пообещал, что займусь покупкой свиней и кур, как только мы устроимся на новом месте. Но в данный момент меня очень беспокоили наши две с лишним сотни апельсиновых деревьев, на которых уже почти совсем созрел урожай. Не сможет ли она направить меня к торговцу, который купил бы фрукты?

– Как туда доставляли воду? Hombre, да никак. Это невозможно, – пожала плечами Мария, как ни в чем не бывало переключаясь на мой предпоследний вопрос. – Когда шел дождь, вся вода с крыш собиралась в подземном баке – un aljibe, таком же, как в вашем доме, нет? Sí, и колодцев на горных фермах почти нет, в отличие от тех, что стоят в долине, поэтому влагу от зимних дождей, собранную в aljibes, приходилось растягивать на все лето. – Она потерла большой палец об указательный. – Вода на Майорке на вес золота. Ох, как много ссор и вражды породили колодцы и их драгоценная agua. Вы скоро сами это узнаете, señor. О, sí, непременно узнаете. Agua, agua, agua…

Она покивала с умудренным видом и вновь содрогнулась, заставив меня предположить, что семейства Бауса и Феррер являются враждующими сторонами в одной из водных войн. Слова «Феррер» и «agua» производили примерно одинаково тошнотворный эффект на старую даму.

– Томас Феррер говорил мне, что колодец на нашей ферме – один из лучших в долине, так что нам повезло. Конечно, по выходным им могут пользоваться только Ферреры (это непременное условие, которое было оговорено в контракте), но мой адвокат заверил меня, что подобные договоренности – совсем не редкость в этих краях, когда часть фермы продается, а часть остается в пользовании продавца. Мне такая система показалась довольно справедливой… если обе стороны согласны выполнять это условие. Должно быть, вы, жители Майорки, – очень честные и бескорыстные люди, не так ли? – сострил я.

Старая Мария бросила взгляд на апельсиновые деревья.

– Насчет продажи апельсинов спросите лучше моего зятя, Жауме, – посоветовала она, вновь отвечая, по своему обыкновению, на предпоследний вопрос. – Он помогает мне на finca. Я уже не могу поднимать ящики с фруктами – не то что раньше. – Она опустила взгляд и пересчитала пальцы левой руки. – Sí, мне уже… э-э… восемьдесят два года, знаете ли, так что продажей фруктов занимается теперь Жауме. Но деньгами по-прежнему ведаю я. Для этого я не слишком стара. – Мария снова просияла своей неповторимой пятизубой улыбкой. – Hombre, для этого я никогда не буду слишком старой. Nunca jamás! – Продолжая негромко смеяться, она повернулась, чтобы уйти. – Adéu, señor. Передавайте от меня привет жене… и, надеюсь, яйца вам понравятся.

Старая женщина поковыляла сквозь колоннаду лимонных деревьев, а потом вдруг остановилась и, стоя вполоборота ко мне, крикнула дребезжащим дискантом, который был слышен, должно быть, во всей долине:

– И НЕ ГОВОРИТЕ МНЕ О ТОМ, ЧТОБЫ ДЕЛИТЬ ВОДУ С СОСЕДЯМИ! – Она лукаво подмигнула, затем громким шепотом добавила: – Вы скоро сами все узнаете, señor. Непременно узнаете.

Адские колокола, мне предстоит многое узнать, думал я, пока шел через поля к дому. Нет, вы посмотрите только на эти проклятые фруктовые деревья… Я до сих пор не представляю, как их правильно подкармливать, подстригать, опрыскивать, поливать… И из всего многообразия деревьев пока узнаю только те, с которых свисают апельсины или лимоны. Ну, по крайней мере, старая Мария Бауса дала мне подсказку относительно продажи урожая. Уже хорошо… Но теперь еще это коварное условие про общее пользование колодцем, а также свиньи и куры, и все эти сорняки, растущие под деревьями… и у нас ведь пока нет трактора, и…

– Ты принимал сегодня душ? – крикнула мне Элли из окна ванной комнаты, когда я вышел из небольшой рощицы миндальных деревьев перед домом.

– Нет, еще не успел… Неужели это чувствуется даже на таком расстоянии?

– Да нет, дело в другом. С душем что-то не так. Горячая вода не идет.

Газовая колонка находилась в темном углу almacén – большой комнаты, которая использовалась для сортировки и хранения фруктов, причем занимало это помещение почти половину первого этажа дома. К тому моменту как я прибыл туда, Элли уже вовсю там хозяйничала: постукивала по газовому баллону, дергала резиновый шланг, проверяла коннекторы.

– Непонятно, – сказала она. – Газ в баллоне есть, и баллон нормально подсоединен к колонке. Запальное пламя горит, так что и с этим все в порядке. Но погоди-ка… – Она принюхалась. – Тут пахнет газом, не чувствуешь? Да, придется вызывать слесаря-водопроводчика.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как промямлить:

– А, ну да… И по-моему, эта старая колонка вообще-то маловата для такого дома, так что нам срочно нужен Хуан…

А надо вам сказать, что Хуан не был обыкновенным водопроводчиком. Он был водопроводчиком и электриком, и поэтому его крошечная контора на рынке в Андраче напоминала пещеру Аладдина, вот только вместо сокровищ там громоздились люстры, светильники, утюги, тостеры, радиаторы, вентиляторы и даже пара холодильников, стиральная машина и микроволновка. За всем приглядывала жена Хуана – миниатюрная красотка со счастливым выражением лица, которая казалась совсем еще подростком, хотя под прилавком за ее юбку держались трое маленьких детишек, а из задней комнаты доносился плач как минимум еще одного младенца.

– Мой муж очень занят, – сказала она нам.

– Полагаю, все же не чрезмерно, – негромко проговорила Элли, разглядывая через прилавок отряд детворы.

– Тем не менее он навестит вас, чтобы починить вашу газовую колонку, сегодня вечером в восемь часов. Мы живем на ферме недалеко от вас, и Хуан непременно заглянет к вам перед тем, как ехать домой ужинать.

– Ну вот, а говорят, что на Майорке плохой сервис, – заметил я, когда мы покидали контору. – Да такой еще поискать надо!

Грузовики, которые доставляли бутыли с бутаном, были слишком длинными для того, чтобы развернуться у наших ворот, и Франсиска Феррер научила нас оставлять пустой баллон (подложив под днище деньги – плату за заправку) в конце дороги по средам, хотя – в экстренных случаях – можно было раздобыть заправленный баллон по понедельникам и пятницам: для этого следовало в указанные дни кататься по улицам Андрача в надежде перехватить грузовик с газом, развозящий бутыли по городу.

Поскольку был понедельник, мы положили пустой баллон от газовой плиты в багажник и, приурочив начало поисков грузовика ровно к десяти часам, предположили, что у нас есть шанс поймать его, если мы отправимся прямиком на центральную площадь, Пласа-де-Эспанья. И точно: мы нашли там газовщика, который за чашкой кофе с coñac расслаблялся в компании нескольких достойнейших местных обывателей перед баром «Нуэво». А его оранжевого цвета camión, полностью нагруженный и никому не нужный, стоял на углу площади.

– Perdón, – сказал я, когда, спустя довольно долгое время, газовщик, окутанный дымом толстой короткой сигары, болтающейся между его губами как подпорченный банан, решил, что уже можно прошествовать к грузовику. – Perdón, я бы хотел купить баллон газа, por favor.

Он вытащил из кузова полную бутыль и взамен взял у меня пустую. Я вручил ему несколько банкнот, и он, пристроив свою сигару в вентиль на крышке моей полной бутыли, стал копаться в карманах комбинезона в поисках сдачи. Я зажмурился, ожидая, что вот-вот раздастся взрыв, но единственным звуком был смешок газовщика.

– Разве это не опасно – курить, когда работаешь с газом? – саркастически поинтересовался я.

– Опасно? – Он вручил мне сдачу и вскинул плечи. – Coño, если кто-то врежется в меня на дороге – а на этом острове всегда разъезжает достаточно lunáticos, – мой camión взлетит, как атомная бомба, и я вместе с ним. Я живу взаймы, amigo, поэтому, пока жив, наслаждаюсь каждым мигом… то есть курю. – Он забрал сигару из вентиля и залез в грузовик.

– Раз уж мы нашли газовщика, почему бы не купить два полных баллона? – крикнула из открытого окна машины Элли. – Нам не помешает запас газа.

– No es posible, señora, – отозвался газовщик, тряся головой и зажмурив один глаз, чтобы спастись от едкого дыма сигары, которую вновь воткнул в рот.

Чтобы купить вторую полную botella, объяснил он, нам нужно или сдать ему вторую пустую botella, или предъявить certificado – справку из butano офиса о том, что мы имеем право купить еще одну полную botella. Пустая botella или официальная certificado – других вариантов нет.

– Извините, amigos. Es el sistema.

Он снова вскинул плечи, завел двигатель и с ревом покатил прочь, оставив на площади клубы сигарного дыма и дизельного выхлопа.

– Что за бред? Почему это без особого письменного разрешения мы не можем купить запасной баллон с газом? – раскипятился я. – Почему бы просто не взять с нас залог за бутыль, как принято в Шотландии?

– Он же сказал – таковы правила. И в этом наверняка есть какая-то своя логика, – заключила Элли. – Но мы ничего не добьемся, если так и останемся здесь. Поехали в butano офис.

– Мы хотели бы получить un certificado о том, что нам можно купить una botella de butano. У нас нет еще одной пустой botella, поэтому нам требуется un certificado, sí? – бубнил я, как попугай, обращаясь к скучающему клерку.

За окном по улице промчался автобус.

– Qué! Un certificado? – Клерк нахмурился и посмотрел на меня с таким недоверием, будто я сообщил ему о том, что его жена родила шестерню, причем каждый ребенок – вылитый папа римский. – Por qué? No comprendo.

И снова за окном загрохотал какой-то тяжелый грузовик.

Я упал духом. От моего жалкого испанского не было, по-видимому, никакого толка. К тому же мои косноязычные попытки пробить глухую стену непонимания клерка заглушались ревом проходящего транспорта. Мне оставалось только прибегнуть к излюбленной тактике всех британцев, оказавшихся за рубежом: медленно и громко проорать клерку свою просьбу по-английски, но что-то мне подсказывало, что от этого пользы не будет. Ведь парень видел, что я беспомощен и целиком нахожусь в его власти, и наслаждался каждой минутой моих мучений. Потому я продолжил коверкать испанский.

Предприняв еще несколько безрезультатных попыток объяснить, что нам нужно, я уже был готов заявить Элли, что простейшим решением проблемы будет замена всех газовых приборов на электрические. Но в этот миг клерк вдруг удовлетворенно хмыкнул и объявил на вполне сносном английском, что не сможет выписать справку, столь нужную нам, если только мы не покажем ему чек, подтверждающий покупку нового бытового прибора, для которого и требуется новая газовая бутыль.

– Но нам не нужен новый газовый бытовой прибор, – возразила Элли. Ее обычно неистощимое терпение в данном случае оказалось не таким уж неистощимым. – Все, что мы просим, – это запасной баллон. И вообще, вся эта ерунда со справками, приборами, чеками… это просто бред!

Клерк откинулся на спинку стула, скрестил ноги и сказал с самодовольной усмешкой:

– Может быть, и бред, señora, но система с чеками работает хорошо. И в Испании никто никогда не ворует пустые бутыли.

– Возможно, ситуация изменится уже сегодня, приятель, – буркнул я, взял Элли под руку и потащил жену к выходу, прежде чем она успела пристукнуть клерка сумочкой, уже взведенной в атакующее положение.

Когда мы вернулись домой, Элли все еще кипела.

– Подсоедини новую канистру, – рявкнула она, – и я приготовлю что-нибудь на обед из яиц старой Марии. И при этом буду думать, будто взбиваю мозги того наглого клерка!

Я вставил коннектор плиты в полный баллон, затем попробовал зажечь одну из горелок. Рукоятка осталась у меня в ладони.

– Ну, это уже слишком! Теперь и газовая плита рассыпается на части. Что дальше?

– Не надо драматизировать. Попробуй повернуть штырь плоскогубцами или еще чем-нибудь. Импровизируй.

Я послушно прихватил оставшийся без рукоятки штырь плоскогубцами и повернул. Шипение и запах подтверждали, что газ поступал внутрь, но, решая одну проблему, я создал другую. Выключить горелку я уже не сумел: проклятый штырь заклинило, и повернуть его обратно я не мог, сколько бы ни давил и ни ругался. В отчаянии я стукнул по упрямому штырю плоскогубцами, таким образом создав проблему номер три – штырь с лязгом исчез внутри плиты, а газ продолжал поступать.

– У нас неприятности… – пролепетал я, отшатываясь от газовой плиты. – БЕГИ!

– Включи мозги, бога ради! Отсоедини баллон, пока ты не отравил нас газом и не взорвал дом!

Элли поставила яйца обратно в холодильник и с силой захлопнула белую дверцу.

– Ладно, мастер-ломастер. Вчера у нас была плита, но не было газа. Сегодня газ у нас есть, зато нет плиты. Какие будут предложения?

* * *

Красота залива Пальмы-де-Мальорки поражала воображение. Покинув Андрач, мы проехали по autopista и, свернув с трассы, были встречены полдневным солнцем – золотым шаром, подвешенным на фоне сапфирово-голубого занавеса и заливающим светом аквамариновый простор Средиземного моря. Блестки отраженного света горели, как бриллианты. Недавнее ополаскивание талым снегом освежило и обновило ландшафт, и зеленые лесистые холмы, окружающие бежевый округлый торс замка Бельвер слева от нас, отражали солнечный свет чистым изумрудным сиянием и испускали нежные ароматы сосны и мирта, которые сливались с солоноватым привкусом моря в бодрящем коктейле благоухающего зимнего воздуха.

Мы миновали растущие вверх террасы самых шикарных отелей и ресторанов Пальмы, которые предлагали (и безбожно накручивали за это цены) незабываемые виды на залив с этих плотно заселенных склонов, где когда-то среди тысячелетних оливковых и миндальных рощ мирно паслись только овцы да козы. Наш путь затем лежал по Пасео-Маритимо – это сногсшибательная по красоте обсаженная пальмами трасса, которая обегает изгиб залива по широкой полосе земли, отвоеванной у моря. Она служит не только жизненно важной артерией для транспортных нужд массового туризма, но и элегантной набережной. Жители Пальмы и приезжие бок о бок прогуливаются здесь, подкрепляются или освежаются в открытых кафе с видом на гавань. Эта гавань служила в свое время как убежищем для мародерствующих пиратов, так и домом для экипажей честных парусников, которые развозили торговцев острова по океанам всего мира.

Я остановился у светофора и использовал вынужденную паузу, чтобы рассмотреть старый причал. Там рыбаки сушили на солнышке и чинили свои сети, а рядом под высокими финиковыми пальмами уселись несколько туристов, попивая лимонад и поглядывая на исторические достопримечательности, высовывающиеся из-за неприступных (о, это достоинство давно уже утратило былую актуальность) старых морских стен. Отсюда видны древние мельницы района Эс-Хонкет, теперь трансформированные в модные бары и ночные клубы; представительные особняки богатых торговцев ушедшей эры морских путешествий, которые нынче разделены на стильные апартаменты для успешных бизнесменов в сфере туризма; и, наконец, потрясающе величественный собор Пальмы, Ла-Сео, который, с его близнецами-шпилями из золотисто-медового известняка и украшенными башенками, розовеющими в лучах зимнего солнца подпорными арками, доказывал вечное господство церкви над городом и морем.

На светофоре загорелся зеленый, и за пару секунд, что мне потребовались, чтобы включить первую скорость и отпустить сцепление, сзади нетерпеливо загудело не менее дюжины автомобилей.

– TURISTAS! – проорал водитель такси, стукнул себя ладонью по лбу и, испепелив меня презрительным взглядом, промчался мимо в бешеной гонке за право занять ведущую позицию на следующем светофоре.

Я все еще не освоил эту скоростную технику вождения, которую следует применять в Пальме в любое время дня и ночи, если только вы не хотите, чтобы местные водители заставили вас почувствовать себя на их улицах таким же нежеланным гостем, как продавца свинины в Тель-Авиве.

Городские гонщики плотной связкой пронеслись мимо нас с обеих сторон: в украшенных пышными усами губах – обязательная сигарета, левая рука свисает из открытого окна, а гудки сигналят при малейшем подозрении на то, что водитель едущей впереди машины хотя бы на миллиметр отпустил педаль газа. А присутствие любой симпатичной женщины за рулем только добавляло хаоса и значительно увеличивало риск столкновения нескольких машин разом, так как дама немедленно становилась объектом похотливого пожирания глазами со всех сторон. Некоторые особенно сладострастные мужчины даже высовывались из водительских окон, чтобы как можно дольше смотреть назад на ее автомобиль, как будто машина являлась продолжением тела женщины; при этом они мчались, не снижая скорости, практически вплотную к бамперу предыдущего транспортного средства.

Вооруженные инструкцией по эксплуатации нашей газовой плиты, мы направлялись в сторону салона бытовой техники в самом крупном торговом районе Пальмы.

Свернув с Пасео влево, мы погнали по три машины в ряд мимо пышных садов дворца Альмудайна, построенного еще маврами, где прохладные фонтаны играли струями среди увитых субтропической зеленью беседок и нашептывали успокаивающую песню строю усталых лошадей, стоящих на трех ногах и прицепленных к повозкам с открытым верхом: там развалились возницы и, подремывая, ждали, не захочет ли кто-нибудь из редких в зимнее время экскурсантов прокатиться.

Широкий проспект без предупреждения влился в узкую улочку, затененную аркадой платанов, отчего нашему импровизированному дерби пришлось уплотниться в нетерпеливую колонну по одному, и мы поползли мимо пышно украшенных витрин бутиков, торгующих одеждой от-кутюр, роскошными кожаными изделиями, дорогими часами и ювелирными изделиями, – и всё это под великолепными каменными фасадами с искусными скульптурными элементами и элегантными балконами.

– Магазин бытовой техники вон на той улице, что идет влево, а там еще надо проехать чуть вперед, – сказала Элли, – так что подыскивай место, где можно припарковаться.

– Особо не рассчитывай на то, что мы остановимся рядом с магазином. Тут нигде нет поворота налево, и вообще найти в этом районе место для парковки так же реально, как включить ресторанчик Пере Пау в мишленовский справочник, – заявил я.

Когда улица привела нас на площадь короля Хуана Карлоса Первого, мы, набирая скорость и минуя перекрестки, вновь оказались подхваченными стихийной гонкой, пока не свернули направо у бара «Босх», где столики на тротуаре были переполнены, как всегда, обгоревшими на солнце туристами в футболках и шлепанцах, франтоватыми бизнесменами в кашемировых костюмах и темных очках «Каррера» и студентами, и пожирающими глазами известных актеров за соседними столиками, страстно желающими увидеть их и быть увиденными самим.

– Попрощайся с идеей посетить сегодня магазин, – брюзжал я. – Мы застрянем в этом потоке до конца дня, и бог знает, где мы тогда окажемся.

– Смотри! – вскрикнула Элли. – Вон там подземная стоянка, и перед ней зеленая надпись «libre»: значит, там есть места. Давай туда!

Ей пришлось цепляться руками за кресло, чтобы не упасть, когда я бросил машину вправо, проскользнув между двумя автобусами и едва не столкнувшись с автомобилем, полным монахинь, который тоже направлялся к въезду на парковку. Мы или они? Разумеется, в Британии я в такой ситуации проявил бы хорошие манеры и позволил дамам проехать первыми. Но сейчас мы были в Испании, где меня только что подвергли инициации в местный стиль вождения. И, кроме того, я здесь – всего лишь loco extranjero.

– К черту! Когда ты в Риме, поступай как римлянин! – оскалился я и, беззастенчиво бросившись наперерез монахиням, опередил-таки их на подъезде к шлагбауму.

– Питер! Как можно? – ужаснулась Элли. – Я просто в шоке. Бедные монахини. Эта позиция «когда ты в Риме» совершенно неприемлема, если ты пытаешься оправдать ею невежливое поведение по отношению к испанским женщинам, а тем более – к монахиням.

– Значит, похотливо пожирать женщин глазами, как делают испанские водители, – это нормально, а вот перехватывать место для парковки у них под носом – плохо? Ты это хочешь сказать?

– Да, что-то в этом духе, и мне стыдно за тебя. Фу, как некрасиво. Монахини и сами устроили бы тебе взбучку, но они выше этих низменных дрязг. Повезло тебе, что добрые женщины посвятили себя Богу.

– Пусть так, но взбучка от монахинь – невысокая цена за парковку в этом районе. Я приехал первым, и с этим не поспорить. Монахини не пропадут, не волнуйся.

– Buenos días. Чем могу быть полезен дорогим гостям? – заюлил перед нами продавец, скользя по полу выставочного зала бытовой техники в туфлях из лакированной кожи, которые выглядывали из-под брюк клеш в стиле семидесятых.

Это был невысокий полноватый человечек с неестественно черными волосами, обтекающими его череп, словно смазанная маслом резиновая купальная шапочка. Его длинные усы слева были подстрижены чуть выше, чтобы акцентировать внимание на золотом верхнем клыке, который продавец постоянно обнажал в кривой ухмылке. В целом он имел внешность жиголо, страдающего невритом лицевого нерва, и казалось, что в каком-нибудь сомнительном ночном клубе, танцуя танго всю ночь напролет, этот человек смотрелся бы куда уместнее, нежели в крупном чванливом универмаге, среди холодильников и плит.

Я вручил ему инструкцию для газовой плиты и показал пальцем на схему передней панели.

– Roto… Рукоятка, штырь… всё roto… всё сломалось.

Ухмылка продавца растянулась во все лицо. Его глаза хамелеона заблестели в предвкушении комиссионных от выгодной сделки. Газовая плита, о которой идет речь, давно устарела, радостно сообщил он нам, а производитель разорился. Запчастей к этой модели не найти днем с огнем. Разумеется, и сама плита наверняка в таком состоянии, что представляет серьезную опасность – muy peligroso. Es una bomba!

Подлетев к экспозиции товаров, он умолял дражайших клиентов прислушаться к его совету и выкинуть старую плиту, а взамен купить новую… И между прочим, только в этом салоне у нас будет возможность выбрать товар из самого богатого ассортимента на всей Майорке.

Через пять минут наш кошелек похудел на несколько сотен фунтов, но зато мы стали гордыми (хотя и слегка ошалевшими) обладателями массивной, белотелой модели с располагавшимся рядом с духовкой специальным отделением, где можно хранить газовый баллон. Muy importante деталь.

Мудрое решение – такая газовая плита идеально подходит для традиционной сельской кухни, подтвердил продавец, вручая Элли гарантийный талон и чек.

– Muy importante, этот чек. С ним вы сможете купить новую botella de butano для того специального отделения. Muy importante, этот чек, – еще раз подчеркнул он.

Как будто мы сами не знали! А после внезапного расставания с muchas pesetas мне не хватало только неприятного открытия, которое ждало нас на подземной парковке.

– Поверить не могу! – взвыл я, когда мои глаза привыкли к полумраку. – У нас спустила шина!

Элли стояла рядом и что-то негромко напевала себе под нос, пока я сердито шуровал в багажнике, доставая запасное колесо.

– Да куда же здесь домкрат вставляется? – Теперь я опустился на колени, заглядывая под днище машины, нащупывая гнездо для домкрата и не находя его.

Тогда Элли открыла дверцу автомобиля, и автоматически включилось освещение салона.

– Может, так тебе будет светлее, – сказала она.

– Да, так гораздо лучше. Нашел! – Я установил домкрат на место. – Теперь дело пойдет. Спасибо за хорошую идею, Элли. – Довольный своим успехом, я стал энергично выпрямляться, чтобы взять колесо, и с треском стукнулся головой о нижний край распахнутой дверцы. Боль была чудовищной. – Какого черта она до сих пор не закрыта? – завопил я и в бессильной ярости попытался пнуть лежащее сбоку пустое колесо, но промахнулся и ударился исцарапанной котами голенью об угол бампера. – О господи! – взвыл я в агонии. – Боже ты мой!

И тут, как по команде, из тени материализовался автомобиль с монахинями и медленно проследовал мимо нас к выходу. Света было достаточно, чтобы я разглядел спокойное удовлетворение на лицах сестер, взирающих на то, как я сижу на бетонном полу, хватаясь поочередно то за голову, то за ногу.

– Нет, быть не может. Они бы не стали… – подумал я вслух.

И тут из заднего окна автобуса мне улыбнулась пожилая монахиня и изобразила некий двуперстный жест, который только истово доверчивый человек мог принять за благословение.

– Чего только в жизни не случается. И они, разумеется, имели полное право тебе отомстить, – философски заметила Элли. – Но я не сомневаюсь: эти женщины выше земных дрязгов. Так что, скорее всего, то, что произошло с шиной, было Божьей карой.

Но я по-прежнему испытывал сомнения.

Вернувшись в офис газовой компании, мы предъявили новенький чек клерку, который тут же выписал нам бесценную certificado.

– Вот, держите, señores. Я же говорил вам: система с чеками работает хорошо, очень хорошо, согласны? Теперь у вас будет две газовых botellas всего для одной плиты. Olé!

Мы без слов признали свое поражение и отправились домой.

* * *

Чуда не произошло: Хуан-водопроводчик (видно, таковы уж все водопроводчики в мире) явился только через три дня. На наши все более отчаянные звонки его жена реагировала избитыми отговорками: лопнувшая труба здесь, забитый слив там, и каждый случай был крайне срочным, которым нужно было заняться inmediatamente. Да что там, она сама не видит мужа: почти целую неделю Хуан приходит домой не раньше полуночи.

– Es un desastre! – изрек Хуан. Он выглядел при этом удивительно свежим и ясноглазым для человека, работающего с утра до ночи. – Ваша колонка ни на что не годится. Утечка газа! Es una bomba!

Итак, у нас обнаружилась еще одна потенциальная бомба, коварно замаскированная сеньорой Феррер под газовую колонку. Просто великолепно! Сначала плита, а теперь еще и это. Я предчувствовал новые серьезные потери в кошельке.

Он хорошо знаком с этой колонкой, проинформировал нас Хуан. Пользоваться ею уже давно было опасно, но Ферреры слишком жадные, чтобы заменить ее на новую. А вообще мощности колонки всегда не хватало, чтобы обеспечить горячей водой дом такого размера. Он показал на крошечную керамическую раковину под газовой горелкой. Вот для чего была предназначена эта газовая горелка – чтобы греть воду для одного крана!

– Да, мне она тоже показалась слишком маленькой, – промямлил я, понимая, что молодой Хуан считает нас типичными ничего не понимающими в быту иностранцами-идиотами, которым пара местных ловкачей втюхала целый дом рухляди.

– И кстати, что у вас с electricidad? – поинтересовался он, переключаясь с сантехники на электрику и подозрительно щурясь на древний щиток с предохранителями на стене.

Неужели и тут проблемы?

– Ну, раз уж зашла об этом речь, пробки вылетают порой, когда мы одновременно включаем чайник и тостер, – признался я, чувствуя себя все глупее.

Хуан покачал головой и исполнил национальный жест – медленное пожатие плечами.

– Hombre, es un catástrofe. У вас problemas… problemas grandes. Что зря говорить, в доме нужно модернизировать всю электрику, – поставил он диагноз, глядя мне прямо в глаза.

Как выяснилось, это просто чудо, что у нас до сих пор не случилось воспламенения проводки или взрыва газа… или и того и другого разом. Нам нужен современный электрический щиток, un interruptor moderno, чтобы соответствовать нормативам, и большую часть проводки следует заменить на провод большего сечения, так как нынешний годится лишь на несколько лампочек.

– Hombre – un catástrofe potencial! Теперь насчет газовой колонки. Пора уже забыть о таких архаичных устройствах. Купите электрический бойлер – хороший, большой, это будет гораздо безопаснее и удобнее. А газовый баллон держите про запас – всегда пригодится, запасная botella de gas, нет?

То пусто, то густо! Если бы только Хуан знал, с какими приключениями мы добывали первую запасную бутыль, а теперь оказывается, что у нас появится еще одна!

– Хм, а не взглянете ли вы заодно и на lavadora, стиральную машину? – робко спросила Элли, уже догадываясь о том, чем закончится инспекция. – Она… отжимает не очень хорошо, по-моему.

– Стиральная машина? Señora, скажу вам честно… – Хуан умолк и неторопливой походкой переместился к престарелой lavadora. – Этот ящик с болтами уже много лет ни на что не годится. Быстрый отжим отказал почти десять лет назад, а старый Феррер не хотел тратить деньги на ремонт. С тех пор его жена все белье стирает в их квартире в Пальме. Эту груду металлолома давно пора выбросить на свалку. Basura!

Он несильно пнул основание машины ногой, в ее недрах что-то задребезжало – и неожиданно отвалилась дверца. Хуан как мог старался скрыть улыбку, даже стал тереть нос большим пальцем.

– Lo siento, señores. Прошу прощения.

Мы с Элли переглянулись и засмеялись. Сначала, конечно, это были печальные, полные жалости к себе смешки, но они быстро переросли в почти истерический хохот – с утиранием слез, хлопаньем себя по бокам и сгибанием пополам. Теперь стало совершенно очевидно, что Ферреры облапошили нас как двух наивных глупцов, и смех в такой ситуации – лучшее лекарство. Hombre, это единственное лекарство!

Хуан отступил к двери и нервно потянулся к ручке. Вероятно, он подумал, что в старый дом вселилась парочка иностранных психов. Он был готов скрыться – и быстро, в случае чего.

– Не волнуйтесь, Хуан, – сказал я, изо всех сил стараясь успокоиться. – Это всего лишь безобидный способ справиться с… хм… problemas. – Я по-приятельски ткнул его в плечо. – Понимаете, о чем я?

Обескураженное лицо мастера весьма красноречиво поведало мне, что он не понимает, о чем ему толкует этот сумасшедший, и потому я без дальнейших разглагольствований вернулся к насущным делам.

– Хорошо, Хуан, вы уж сами напишите, пожалуйста, список всего, что нужно сделать в доме, прикиньте общую стоимость, составьте смету, а мы завтра заглянем к вам в контору. И если цена нас устроит… – Я положил руку ему на плечо, но он сжался, словно его коснулся оголенный провод. – Если цена нас устроит и если вы пообещаете, что сделаете все быстро, то мы договоримся. Согласны, Хуан?

– Хорошо, señor… muy bien, очень хорошо, – пробормотал он, вцепившись в дверную ручку. – Mañana… Хорошо.

Дверь распахнулась и хлопнула, он исчез.

– Мы до полусмерти напугали беднягу, – сказала Элли, все еще промокая салфеткой глаза. – Он больше сюда не сунется.

– Ничего подобного. Речь идет о крупном заказе, и он сделает все, чтобы получить работу, даже если подозревает, что мы сбежали из лечебницы для locos extranjeros. Вот увидишь.

На этот раз мое предсказание сбылось: Хуан подтвердил глобальный характер моей теории о мотивирующем воздействии потенциальной прибыли на поведение водопроводчиков. На следующий день составленная им смета ждала нас в конторе, как и было обещано. И хотя итоговая сумма превышала наши прикидки раза в два, ситуация у нас была критическая, так что мы сказали Хуану, что принимаем его предложение – но только если он начнет inmediatamente.

– Inmediatamente, señores! Я сегодня же привезу и установлю вам новый бойлер. Конечно, это будет временное подключение, пока мы не заменим проводку и interruptor, но по крайней мере у вас будет достаточно горячей воды – inmediatamente!

Пока у Хуана кружилась голова от успешно заключенной сделки, Элли сумела выжать из него хорошую скидку на стиральную машину, выставленную на продажу в его конторе.

– Sí, una lavadora excelente, señora. Una máquina fabulosa! – заходился в восторге Хуан. Потом, припомнив вчерашний визит к нам, он легонько пнул блестящую новенькую машину ботинком. – Хороший способ справиться с… problemas, нет? – Он посмотрел на меня с опаской, но рискнул похлопать меня по плечу и даже издал нервный смешок.

Мы сочли нужным подхватить его смех, чем, несомненно, укрепили подозрения бедного водопроводчика: ему приходится иметь дело с парой извращенцев, которые тащатся при виде того, как кто-то бьет ногой по стиральным машинам.

Должно быть, Хуан счел за лучшее не сердить людей с такими странностями и потому сдержал свое слово: в тот же вечер от нового, внушительных размеров электрического бойлера по трубам нашего дома в неограниченных количествах потекла горячая вода. После того как несколько дней кряду нам пришлось довольствоваться водой, нагретой в чайнике, и мытьем в тазике, мы наслаждались, заново открыв это благо цивилизации – Элли в ванне на втором этаже, а я в душе на первом. Старые балки, должно быть, качались от нашего пения и плеска. Да, говорил я себе, все-таки у этого дома действительно хорошие флюиды.

Ах, волшебство горячей воды! О, как легко оно внушает накупавшемуся человеческому существу ложную веру в то, что жизнь хороша и никаких проблем больше не будет. Во всяком случае, мы были убеждены в том, что дела наши пошли на лад, и даже древняя жесткая кровать показалась более удобной, когда мы улеглись под одеяла в ту ночь – розовые, теплые, чистые.

– Между прочим, Элли, – сказал я, выключая прикроватное бра, – сегодня я заехал в автосервис показать то спущенное колесо, и оказалось, что прокола в нем нет. Поэтому мне только накачали шину.

– М-м-м-м…

– Так что даже если на подземной парковке и свершился акт небесного правосудия, то осуществила его земная рука.

Но Элли уже спала.

 

Глава 3

Свадебное воскресенье

Воскресенье на Майорке – день особый. В этот день здесь всей семьей едут в горы, чтобы приготовить на костре paella, идут все вместе смотреть футбольный матч или бой быков, гуляют по тихой бухточке в обрамлении сосен или, например, отправляются рыбачить на семейной лодке. Но в первую очередь воскресенье на Майорке – это день, когда вся семья собирается в одном из многочисленных загородных ресторанчиков, которые специализируются на обслуживании этого славного, шумливого послеполуденного праздника застольного общения – традиционного воскресного обеда.

Воскресенье стало и нашим любимым днем недели.

– Только посмотри на это небо, Элли! – крикнул я, высовываясь из окна спальни и вдыхая полные легкие благоухающего воздуха. – Посмотри на этот густой синий цвет в обрамлении светлой зелени эвкалиптов! Не забывай, до Рождества осталась всего одна неделя, а за окном – погода, как в идеальный летний день в Шотландии! Хотя на самом деле я и не припомню, чтобы там был хоть один такой день! И ты только понюхай, какие дивные ароматы… Апельсины, лимоны, горы. Ах, как чудесно!

– Хватит, Питер, уймись. Ты что, читаешь вслух буклет для туристов? И вообще, на дворе еще ночь, я сплю. Уходи. – Она перевернулась на другой бок и натянула на голову одеяло.

Я поднялся уже несколько часов назад и даже позавтракал тремя коричневыми яйцами из числа тех, что подарила нам старая Мария. Оказывается, я и забыл, как выглядят настоящие яйца и каковы они на вкус. Золотые желтки соперничают с цветом спелых апельсинов, подсвеченных алым закатом, а вкус можно описать только как не сравнимый ни с чем другим – таков он, бесподобный продукт целой генеалогической линии несушек, которые веками напролет неторопливо искали зернышки в прогретой солнцем почве и лакомились всеми теми куриными кормами, которых наверняка вволю на маленькой майорканской finca, как у Марии.

Сколько я помню, Элли всегда страшно возмущалась, если ее беспокоили в воскресенье утром. Зачем рано вставать, ведь это день отдыха, когда можно подольше поваляться в теплой кроватке, рассуждала моя жена.

И обычно я не возражал, но теперь все было иначе. Это вам не типичное воскресное утро в Британии, где все кажется таким же холодным, мрачным и серым, как и покрывало дождевых облаков, укутавших небо. Это Майорка, королева Средиземноморья, остров богов, переполненный дарами природы, и солнце уже высоко забралось в безоблачную синеву.

Я поймал себя на том, что даже думать стал, как составитель рекламной брошюры. Ну и что с того? Это же мои собственные, настоящие, прочувствованные мысли.

– Элли, уже почти одиннадцать, и если мы не пошевелимся, то не попадем на обед ни в один приличный ресторан. Нет, ты, конечно, поступай как знаешь. Я вовсе не настаиваю. Мы можем сообразить себе какой-нибудь бутерброд дома, если хочешь, а можем подхватить майорканское воскресное настроение и отправиться в какое-нибудь миленькое местечко, как местные жители.

Ультиматум возымел желаемый эффект. Полусонная Элли медленно встала с кровати и, не открывая глаз, поплыла в ванную, запахивая на ходу полы халата.

– Считай меня одной из местных, – проговорила она.

– HOLA! HEY, AMIGO! Это Рафаэль… Апельсины… NARANJAS! – донесся призыв со двора.

Это был Рафаэль, наш первый покупатель. Он стал приходить к нам из деревни за мешком-другим апельсинов почти каждое воскресенье, обычно в компании нескольких коз. Рафаэль разводил мелкую скотину в миниатюрных трущобах из кособоких сарайчиков во дворе позади своего коттеджа на главной улице и имел привычку каждый раз, выходя по делам, брать с собой трех-четырех питомцев, чтобы они бесплатно попаслись на обочинах. И сегодняшний день не был исключением. Я почуял коз еще прежде, чем добрался до ворот. Рафаэль стоял за металлическими прутьями, а две его козы и их детишки уже разбрелись вдоль забора на противоположной стороне дороги. Они деловито жевали траву, но, услышав, как я щелкнул замком, разом подняли головы, посмотрели на меня и в унисон заблеяли.

– Buenos días, ladies, – улыбнулся я, отвечая им на приветствие. – О, и вам тоже, Рафаэль, buenos días.

Наш гость был невысоким полноватым мужчиной семидесяти с лишним лет. Его круглое веселое лицо было наполовину спрятано под старой вельветовой кепкой. Одежда Рафаэля давно заслужила медаль за долгую службу и нестерпимо провоняла козами, что совсем не смущало мальчонку, застенчиво цеплявшегося за широкую штанину старика с намерением спрятаться от меня.

– Mi nieto, – гордо сказал Рафаэль, поглаживая пацанчика по голове.

– Внук, да? Славный малый. Это ваш первый внук?

Рафаэль слегка обиделся.

– Нет, amigo, пятнадцатый, – сообщил он с оскорбленным видом. Четыре сына, три дочери и пятнадцать внуков… и еще два на подходе. – Он ткнул меня локтем под ребра и подмигнул: – Мы хорошо размножаемся, мы e’pañoles, нет?

Я одобрительно хмыкнул и сказал:

– Ладно, Рафаэль, не буду вам мешать. Собирайте сколько хотите апельсинов, а я буду ждать вас в доме.

Будь его воля, Рафаэль, наверное, стоял бы так и болтал целый день – или, по крайней мере, до тех пор, пока козы не съели бы всю зелень вокруг него. Визиты этого симпатичного старикана всегда доставляли мне удовольствие, но вести с ним беседу было достаточно трудно. Он был выходцем из Андалусии, что на юге Испании, и иностранному новобранцу в языке вроде меня порой оказывалось совершенно невозможно понять его акцент. Я едва-едва научился узнавать шепелявые «с» и «z» в материковой версии испанского, однако у Рафаэля имелась андалусская манера вообще опускать букву «s», и эти исчезающие свистящие сводили меня с ума. Размеренный обмен любезностями – это одно дело, но когда тема разговора увлекала старика, он начинал тараторить как из пулемета – и мог бы с тем же успехом говорить на марсианском языке, я все равно ничего не понимал.

Возвращаясь к дому, я услышал пронзительный голос нашей соседки на выходные, Франсиски Феррер. Они с Элли, как обычно, вели диалог на своей собственной сокращенной версии испанского, но на этот раз я различил в их репликах явные нотки враждебности. Видимо, Франсиска, которая явилась с новой порцией кошачьего и собачьего пропитания, чтобы мы кормили ее питомцев в течение следующей недели, была чем-то не на шутку возмущена.

Так оно и оказалось. Почему это ее дорогим любимцам Робину и Мэриан не позволяют спать на кухне, хотела она знать. Ведь такова была наша договоренность, не так ли? А теперь она узнала, что собачьи постели перенесли в сарай возле ее casita! Она намеревалась прийти и высказать свое негодование еще в пятницу вечером, когда прибыла из Пальмы, но она была слишком расстроена, с ней случился ужасный приступ мигрени, и Томас уложил ее в кровать.

– Madre de Dios!

– Хм, да, я хотела все объяснить, – замялась Элли, – но, если честно, мне было неловко.

– Cómo?

Сеньора Феррер вопросительно посмотрела на меня в надежде получить хоть каплю лингвистической помощи. Но ничего не получила. Это дело я целиком и полностью доверил супруге.

– Ваши собаки – Робин и Мэриан – ваши perros на самом деле не очень-то приучены соблюдать гигиену. В этом и проблема – problema, sí? То есть problema состоит в том, что они… о, да пошло все к черту! – Элли разволновалась, что было для нее совсем не характерно. – Как по-испански «собачье дерьмо»?

На лице Франсиски было написано полное непонимание.

– Cómo? No comprendo.

Элли тяжело вздохнула. Она приблизилась к дому и, указывая на окно туалета, крикнула недоумевающей Франсиске:

– Видите?.. Туалет… Собаки ходят в туалет, sí? – Затем, перейдя к кухонному окну, жена продолжила: – Собаки, ваши perros, ходят в туалет на кухне – cocina. Это неправильно!

Сеньора покачала головой, скорбно опустив уголки губ. Ее подбородок дрожал.

– Почему вы хотите, чтобы Робин и Мэриан спали в туалете? – вопросила она со слезами в голосе. – Qué cruel!

– Нет, нет, нет! – воскликнула Элли и отчаянно замахала руками на нашу озадаченную соседку. – Не спят в туалете… гадят в cocina! Понимаете?

Нет, сеньора Феррер не понимала. Языковой барьер стоял между женщинами непреодолимой преградой. Я всегда считал свою супругу воплощением хорошего вкуса и образцом сдержанности, и поэтому ее последующее представление весьма шокировало меня. Элли издала губами громкий и долгий непристойный звук, после чего оглушительно залаяла: «Гав! Гав!»

Затем она задрала ногу и с гримасой отвращения на лице посмотрела на подошву своего тапка, после чего зажала пальцами нос и произнесла отчетливо, обращаясь прямо к сеньоре Феррер:

– ФУ-У-У-У! ФИ-И-И-И!

Подошедший в это время из апельсиновой рощи к дому старый Рафаэль застал часть этого экстравагантного концерта. Вероятно, боясь последствий, которые могут обрушиться на него, если он нарушит некий языческий шотландский ритуал, старик остановился за гранатовым деревом и с открытом ртом наблюдал за происходящим с безопасного расстояния. А от его внука была видна только прядь черных волос да пара испуганных глазенок, таращившихся из-под дедовской куртки.

Сеньора Феррер нахмурилась, окончательно сбитая с толку действиями Элли, и на всякий случай перекрестилась.

Моя обычно невозмутимая жена находилась во власти бессильной ярости. Она схватила дрожащую Франсиску за руку и потащила ее к дому. Указывая на кухонное окно, Элли издала еще один громоподобный непристойный звук и заорала на приседающую от страха соседку:

– В cocina… Робин и Мэриан, каждую ночь… comprende?

Наконец до сеньоры Феррер дошло. Она вытерла слезу со щеки и вскинула плечи почти вровень с ушами, при этом локти ее были плотно прижаты к бокам, а ладони вытянуты перед собой в чисто испанском жесте: ну и что тут такого?

– Normal. Perros serán perros. Es normal.

Она вручила Элли пакет с собачьей едой, с вызовом тряхнула головой, потом развернулась и зашагала как ни в чем не бывало через поля к своей casita.

– Собаки есть собаки? Так она сказала? Может, ее собаки на ее кухне – это normal, но не на моей кухне! И вообще я хотела принять душ!

Элли захлопнула за собой входную дверь. Я никогда не видел жену в такой ажитации. Когда обе дамы покинули сцену, из-за гранатового дерева вышел Рафаэль и осторожно зашаркал к дому. В одной руке он тащил два мешка с апельсинами, а другой поглаживал внука, прицепившегося сзади к его ноге.

– Un poquito enferma, su esposa? – спросил он, кивая на дом.

– Приболела? Нет, моя жена не больна – она просто немного… ну… злится.

Рафаэль все еще сомневался.

– No está enferma? – переспросил он недоверчиво и для наглядности повертел указательным пальцем у виска.

Я решил, что лучше всего будет поскорее сменить тему разговора, но Рафэлю пришла в голову та же идея, и он меня опередил. Он ткнул мне в грудь коротким загрубевшим пальцем, пахнущим апельсинами и козами. В меня полетела скорострельная очередь андалусского диалекта, и я не понял из нее ни слова.

– Más despacio, por favor, – взмолился я. (Лучше всего на испанском я умел произносить просьбу говорить помедленнее.)

– Ma’ de’pathio? U’ted no puede entender mi e’pacol?

– Sí, sí. – Его испанский я вполне понимаю, солгал я, но язык мне еще плохо знаком, и я могу что-то упустить, если собеседник говорит слишком быстро. Не мог бы он говорить un poquito más despacio, por favor?

Рафаэль сдвинул кепку на затылок и шумно вдохнул носом воздух. И вновь затараторил, исторгая вербальный поток абсолютно нечленораздельных высказываний – зато в два раза громче. Теперь я понял, каково быть испанским официантом в гостинице, полной британских туристов. Чем громче и быстрее становилась речь Рафаэля, тем активнее он пытался помогать себе и мне руками и дико размахивал ими во все стороны. У меня складывалось ощущение, что мне читают лекцию на тему, горячо волнующую старого селянина.

Когда он закончил, то вернул козырек кепки на место – над самыми глазами – и прищурился на меня вопросительно. Наступила тишина.

– Qué? – наконец спросил я и тут же устыдился собственной тупости. Да, я чувствовал себя полным идиотом, и, должно быть, вид у меня был соответствующий. Внук Рафаэля хихикнул и исчез за углом дома. – Qué? – повторил я, абсолютно неспособный придумать ничего другого.

На мгновение я оцепенел, осознав, сколь многому предстоит нам еще научиться, чтобы получить возможность нормально разговаривать с местными жителями. Ни я, ни Элли этим утром не заработали ни одного очка.

К счастью, старик, похоже, догадался, что и ему неплохо бы поучиться тому, как общаться с иностранцами, а может, ему просто стало жаль данного конкретного loco extranjero.

– Amigo, – сказал он негромко, похлопал меня по руке, прижал указательный палец к губам, а потом добавил шепотом: – U’ted tranquilo… U’ted tranquilo.

Я смог понять, что он советует мне сохранять спокойствие. Тот факт, что не я, а он сам только что взахлеб бесновался и дергался, казалось, ускользнул от его внимания. Затем преувеличенно спокойный Рафаэль взял меня за локоть и подвел к террасе дома, где жестами предложил, чтобы мы сели на два шатких стула, стоящих у стены. Я догадался, что он не в первый раз дает здесь отдых своим старым костям.

Перво-наперво мне нужен трактор, объяснил Рафаэль, постукивая меня пальцем по руке в такт каждому тщательно произнесенному слогу. Я внимательно слушал, немного смущаясь оттого, что Рафаэль говорил со мной сейчас, как с несмышленышем-внуком. Если уж на то пошло, то даже самый младший его nieto знал больше испанских слов, чем я.

Эта ферма пришла в полное запустение, с прискорбием сообщил мне Рафаэль.

– Посмотрите на сорняки. Mierda!

Сорняки вытягивают влагу из почву, а это выброшенные деньги. Сорняки нужно перепахивать, разве я не понимаю этого?

Я прекрасно понимал то, о чем он говорил. Основополагающие правила земледелия универсальны. Но вот чего старый Рафаэль не знал, так это того, что при покупке фермы мне дали понять, будто все необходимые осенние мероприятия будут надлежащим образом выполнены Томасом Феррером, прежде чем мы вступим во владение. Почему эти работы так и не были сделаны, я не знал, а сам сеньор Феррер впоследствии ни разу не затронул эту тему. Возможно, я изначально неправильно понял суть договоренности. Так или иначе, я уже сообразил, что бороться с пышным зеленым ковром сорняков придется мне самому – как только у меня будет время приобрести необходимое оборудование. Ну, а пока мне было проще кивать и молча соглашаться с тем, что говорит мой добровольный советчик.

Затем нужно было подумать о деревьях, мрачно продолжал Рафаэль.

– Ah, sí, los árboles… los árboles. – Он почесал подбородок и пристально всмотрелся в сад, который, на мой непросвещенный взгляд, в ярком утреннем свете являл собой великолепное зрелище.

– С деревьями-то, надеюсь, нет никаких серьезных проблем? – рискнул я поинтересоваться.

Рафаэль покачал головой:

– Серьезных проблем нет, mi amigo, есть одна очень серьезная проблема. Ah sí. Un problema MUY grande!

Поскольку мои познания в сфере выращивания фруктов граничили с полным неведением, я был рад возможности поучиться у любого, кто готов был уделить мне время. Перед отъездом из Британии я купил несколько книг по садоводству и изо всех сил старался постичь основы древоведения, но пока, вынужден признать, едва лишь коснулся поверхности того, что оказалось бесконечно сложным предметом.

– В чем именно состоит эта problema muy grande? – с тревогой спросил я у Рафаэля.

Он прочистил горло, помолчал, потом прочистил горло еще раз и издал дребезжащий кашель, который перерос в гортанное бульканье, напоминавшее больше всего звук прочищаемого засора канализации. После чего Рафаэль крепко схватил меня за руку, используя ее в качестве опоры, и отправил извергнутый комок слизи по идеально высокой траектории через колодец к основанию ствола грецкого ореха, куда, вероятно, и целился.

Облизав губы, старик подмигнул мне водянистым глазом.

– Что, красота? Немногие так могут, amigo!

– Да уж, немногие. Но что насчет той проблемы с деревьями? – Скрывая свое восхищение несомненным мастерством собеседника в искусстве плевать, я попытался вернуть его к интересующей меня теме.

Рафаэль откинулся на спинку скрипящего старого стула и сцепил руки за головой.

– Ах, если бы вы только видели эту ферму, когда ею заправлял отец сеньоры Франсиски, – ностальгически протянул он, прикрывая глаза и надвигая кепку на лицо. – Ah, sí… Отец сеньоры Франсиски… старый Пако. Что за человек был… настоящий maestro… maestro деревьев. Когда-то это была лучшая ферма в долине. Все приходили посмотреть на деревья… такие красивые они были.

– Очень хорошо, но скажите же мне, в чем состоит проблема с моими деревьями, Рафаэль. Мне очень нужно знать.

– А какое вино он делал! Ah, sí… вино старого Пако. Он делал его из винограда, что растет прямо на этой террасе – aquí mismo. Бывало, теплыми летними вечерами сидели мы с ним здесь с бутылкой-другой вина… на этих самых стульях – aquí mismo. Ah, sí… если бы только вы видели эту ферму в то время. Ah, sí… – Из-под вельветовой кепки раздался приглушенный храп, оповещая меня о том, что Рафаэль заснул.

Я смотрел на старика, развалившегося на стуле. Одет он был не лучше пугала, и вряд ли хотя бы раз за всю свою жизнь довелось ему побывать обладателем больших денег или иных материальных ценностей. Но у него была большая семья – чем он откровенно гордился, у него был небольшой дом, и у него были козы. Более того, он жил среди хороших друзей в маленькой деревне, где люди, животные, земля, дикие растения и садовые деревья по-прежнему сосуществовали в гармонии и зависели друг от друга. Это жизнь простая, но во многих смыслах – завидная, особенно если она протекает в идеальном климате и среди прекрасных пейзажей.

Несомненно, подобный жизненный уклад уходит навсегда. Повсеместное наступление массового туризма, телевидения, «прогресса» просто не оставляет ему места. И все же, несмотря на перемены, долина была такой же, как всегда. Горы, сосны, маленькие сады и старые каменные усадьбы никуда не исчезли. Это не они меняются, а меняется мир вокруг них.

Я снова задумался над воспоминаниями Рафаэля о том, какой когда-то была эта ферма, и пообещал себе, что сделаю все что в моих силах, чтобы вернуть ее в прежнее состояние. Мне несказанно повезло получить возможность это сделать, и реализовать эту возможность – моя прямая обязанность. Я знал, что задача передо мной стоит нелегкая, но выполнимая – только потребуется много тяжелого труда… и много хороших советов.

– Abuelo! Abuelo! Tengo hambre! – закричал вернувшийся откуда-то внук Рафаэля и потянул деда за рукав.

– Ага, Педрито. – Рафаэль передвинул кепку на затылок, потер глаза и зевнул. – Sí, sí – ты проголодался. Пора уже нам идти домой; но сначала я должен заплатить señor за апельсины.

Мне вообще-то не хотелось брать со старого Рафаэля ни песеты. Деревья были увешаны апельсинами, для которых нам еще предстояло найти оптового покупателя, так что несколько килограммов плодов, сорванных стариком, ничего не меняли, тем более что он сам их собирал. Но он всегда настаивал на оплате, поэтому, дабы не ранить его гордость, я называл ему номинальную цену.

– Cuanto es? – спросил Рафаэль, засовывая указательный и большой палец в крошечный кожаный кошелек.

– Пусть будет сто песет за мешок.

Рафаэль посмотрел на меня задумчиво, потом приподнял один из мешков.

– Вы не собираетесь взвесить их?

Зачем утруждать себя взвешиванием апельсинов, когда я отдаю их практически даром, подумал я. Но, желая угодить Рафаэлю, снял со стены сарая древний безмен и подвесил мешок на крючок.

– Десять кило, más o menos, Рафаэль.

– Muy bien, muy bien.

Теперь он казался довольным и без разговоров вручил мне сто песет. Я заподозрил, что Рафаэль был признателен мне за выгодную цену, а непременно взвесить апельсины он хотел для того, чтобы точно знать, сколько именно выгадал.

Он поднял второй мешок.

– А что с этими?

– Хорошо, я взвешу для вас и этот мешок, если хотите.

Рафаэль неожиданно засмущался.

– Ну… дело в том, что я собрал эти апельсины с земли… И подумал, что может быть…

– С земли? Но в них наверняка завелись черви и все такое. Их есть нельзя.

– Hombre, червяки полезны. Апельсины все равно пойдут на сок, так что все червяки, которые в них есть, тоже будут раздавлены. Немного сахара и… – Он засмеялся, заметив, как я содрогнулся от отвращения. – Говорю вам. Они полезны, amigo. Я всю жизнь пью сок из червивых апельсинов, и только посмотрите на меня: у меня четыре сына, три дочери и пятнадцать…

– Ладно, ладно, Рафаэль, я верю вам, и вы можете собирать столько апельсинов с земли, сколько пожелаете – в любое время.

– Grati’?

– Sí, sí, absolutamente gratis.

Я сумел-таки сделать Рафаэля счастливым.

– Совсем как старый Пако, – просиял он и пошел к воротам.

Хотя я понимал, что в определенной мере комплимент старика был вызван корыстными соображениями, все же его чувства, я не сомневался, были искренними. В каком-то смысле он просто отвечал взаимностью на мой акт доброй воли, и я поблагодарил его за это.

– Но прежде чем вы ушли, Рафаэль, скажите, в чем все-таки заключается проблема с моими деревьями? Вы ведь так и не объяснили мне.

– Нашли, у кого спросить, amigo. Во фруктовых деревьях я ровным счетом ничего не понимаю. Но я слышал, как в деревне говорили, что на ваши деревья теперь жалко смотреть. Вам лучше обратиться к эксперту. Adió’, y mucha’ grathia’.

– Только не спрашивай, какое у меня настроение! – крикнул я в направлении второго этажа Элли, когда вернулся в дом. – Чертов дед чуть не довел меня до нервного срыва, пока полчаса расписывал, в каком ужасном состоянии пребывают деревья в саду, а потом радостно сообщил, что ровным счетом ничего в этом деле не понимает, и свалил вместе со своими козами… и моими апельсинами, купленными за бесценок.

– Успокойся, дорогой, – сказала Элли, изящно спускаясь по лестнице. Она была уже полностью одета на выход. – Или u’ted tranquilo, как сказал бы твой почтенный покупатель.

– Нет, ты лучше объясни, зачем он охаял деревья и насмерть меня перепугал, если сам даже не знает, о чем говорит? Вот хитрый болтун. Ну все, теперь я буду брать с него за фрукты по полной программе.

Элли вручила мне стакан сока, только что выжатого из апельсинов, которые она собрала еще вечером.

– Вот – глотни и успокойся. Тебе стоит немного охладиться, Питер. И перестань ворчать. Хватит с нас уже недовольных людей на сегодня, большое спасибо.

– Одно дело – дать совет. Вот честное слово, я бы с удовольствием прислушался к каждому, но просто так поливать грязью наши фруктовые деревья…

– Давай будем справедливыми. Уверена, что старикан вовсе не хотел тебя обидеть. Я слышала ваш разговор из окна ванной, и Рафаэль говорил довольно медленно, так что даже я смогла уловить смыл его слов.

– Хм, вот как? – Я почесал голову и бросил на жену насмешливый взгляд поверх стакана с соком.

– Да, я поняла очень многое, нечего смеяться. Ну вот подумай сам. Ты уже обратил внимание на липкие черные пятна на некоторых апельсинах и на сухие и переросшие ветки. Даже тебе очевидно, что деревьями необходимо заниматься, хоть ты в этом деле и полный новичок. Верно?

– Допустим, но ведь в целом все не так уж и страшно. Согласись – у нас в саду дозревает очень неплохой, сочный урожай.

Элли посмотрела за окно и задумчиво кивнула.

– Хм-м-м-м-м. Да, неплохой, но наверняка он мог бы быть гораздо лучше. Вот что главное. И мне кажется, что Рафаэль просто хотел обратить на это твое внимание – на тот случай, если ты не заметил очевидного.

– Ладно, пусть так, но хорошему соседу следовало бы подсказать мне, к кому обратиться за советом, а вместо этого он взвинтил меня и ушел как ни в чем не бывало.

– Разумеется, Рафаэль и сам мог бы дать тебе массу полезных советов о том, как ухаживать за деревьями. Наверное, в этих местах любой старик знает о садоводстве предостаточно. Но не все они считаются настоящими экспертами.

– Ты имеешь в виду – не все они maestros?

– Именно. Возможно, что Рафаэль как раз не обладает званием maestro фруктовых деревьев. Может быть, maestro коз, но не апельсинов. Так что тебе следует пойти к настоящему эксперту-садоводу – только это Рафаэль и пытался тебе втолковать. В таком случае он не залезет на чужую территорию и его не обвинят в том, что он дал тебе плохой совет. По-моему, это весьма разумно.

Мое мрачное настроение стало понемногу рассеиваться.

– Элли, как это у тебя получается? Ты снова вернула мне веру в человечество. Преподала отличный урок здравого смысла – Я благодарно улыбнулся жене и осушил стакан. – Ого! Отличный сок, лучший из тех, что мы делали. С каких деревьев были эти апельсины?

Лицо Элли осветилось лукавой улыбкой, и она неторопливо зашагала к выходу.

– С каких деревьев? – переспросила она через плечо. – Понятия не имею, на этот раз я не рвала апельсины с веток. Я собирала их с земли.

* * *

Как и у многих городов, удаленных от моря, но расположенных близко к краю острова, у Андрача был город-близнец – el Puerto, Порт, который находился на побережье, примерно в паре миль. Эта характерная для Майорки особенность сохранилась с пиратских времен, когда эту полоску земли грабили суда с Варварского берега Северной Африки. Чтобы предупредить жителей внутренней части острова о приближении пиратов, зажигали огни на каменных башнях – torres, которые и по сей день стоят на самых высоких уступах вдоль линии берега. Местные рыбаки и фермеры в таких случаях отходили в глубь острова, где деревни было легче оборонять, так как дома в них располагались вокруг укрепленной церкви, часто построенной на возвышении.

Когда мы поселились в «Кас-Майорал», узкая дорога из Андрача в Пуэрто-Андрач, как и в старые времена, следовала извилистым курсом el torrente, который по имени был потоком, а по сути – не более чем пересохшей канавой, наполняющейся водой только в случае исключительно сильных штормов.

Оставив позади пышные апельсиновые рощи и окутанные цветущими кустарниками стены и патио старых домов на окраинах Андрача, дорога тянется дальше и постепенно расширяется в миниатюрную долину, защищенную по обе стороны зелеными объятиями гор. В нижней части поросшие соснами склоны испещрены маленькими каменными фермерскими домиками цвета старой соломы, примостившимися посреди засаженных овощами и зерновыми крохотных полей и древних, обнесенных оградами миндальных плантаций, шахматные клетки которых складываются в произвольные скопления тихой, непритязательной красоты.

Хотя риска столкновения с шайкой пиратов больше не существует, каждый поворот извилистой дороги по-прежнему несет угрозу смертельной опасности для современного путешественника. Большие автоцистерны совершают регулярные рейсы между ближайшими колодцами с пресной водой и многочисленными хозяйствами в округе, у которых нет ни центрального водоснабжения, ни собственного источника воды, и «скорость» здесь – любимое словечко дюжих водителей, бросающих свои громыхающие агрегаты в тесные повороты с оптимальным ускорением. И следовательно, закон больших чисел подсказывает нам, что рано или поздно цистерна с водой, машина, автобус, трактор или ослик с тележкой, даже гурт овец или одна из групп престарелых немецких туристов, неизбежно внесут свой вклад – в той или иной комбинации – в жуткую статистику несчастных случаев на одном из слепых поворотов этой дороги. Но чудесным образом этого пока не случилось, и остается только надеяться, что чудо продлится.

Тем не менее в то декабрьское воскресенье все, кто проезжал там, могли видеть результат одной предаварийной ситуации. Одолев очередной особенно крутой поворот, мы увидели прямо перед собой, футах в десяти от края поля и в добрых восьми футах над землей, маленький «сеат», зацепившийся задними колесами за сук миндального дерева. Как он попал на дерево задним ходом и без видимых повреждений, было загадкой. На дороге отсутствовали следы как от заноса, так и от торможения, а на поле не было видно колеи. Можно было только строить предположения в том духе, что бесстрашный водитель гнал прошлой ночью по дороге с огромной скоростью и, вероятно, повстречался с цистерной на две тысячи галлонов воды, несущейся прямо на него из-за угла. Необходимый в данной ситуации маневр уклонения вполне мог привести к тому, что маленькую машину перебросило через ограждение и зашвырнуло по идеальной траектории на миндальное дерево, которое в данном случае явилось наилучшим местом для безопасного приземления (пусть и вверх ногами).

Согласитесь, это звучит вполне логично, и нам с Элли подобный ход событий казался наиболее вероятной причиной феномена. Однако в то утро среди клиентов оживленного магазинчика «Маргаритас», торгующего прессой в Пуэрто-Андраче, были популярны совершенно иные, куда более изобретательные теории, объясняющие тайну el coche en el almendro.

Так, например, один парень в очках предположил, что здесь наверняка не обошлось без инопланетян и летающих тарелок. Старая женщина с писклявым голосом немедленно назвала эту идею слишком fantástica и с уверенностью заявила, что машина выпала из туристического самолета. Остров так переменился с тех пор, как сюда стали прилетать все эти реактивные самолеты, напомнила она аудитории из таких же закутанных в черное матрон, которые одобрительно кивали, внимая ораторше. Dios mío, даже погода испортилась из-за того, что эти máquinas del diablo наделали дыр в небе. Присутствующие пожилые леди одновременно перекрестились, и гипотеза, казалось, была принята без дальнейших прений.

Внезапно я почувствовал, как в мои ребра впился чей-то локоть.

– Ну и фигня! Из самолета выпала, как же! Это ж надо было выдумать такую хренотень! – послышался комментарий на вполне приличном английском. Жаргонные словечки, произносимые с испано-бирмингемским акцентом и слабыми отголосками урду, звучали забавно. Обернувшись, я увидел немолодого худощавого мужчину, местного жителя в рабочей одежде, который стоял следом за мной в очереди. – Да эта проклятая машина принадлежит кучке вонючих хиппи – это я точно говорю тебе, чувак. Они живут в какой-то чертовой дыре в долине Саррако. И там, в этой гребаной долине, этих ублюдков полным-полно. Ну просто охренеть сколько. Так-то, приятель. Во как!

– Да? Что же, это весьма интере…

– Говорю тебе, чувак, – мягко хохотнул мой собеседник и придвинулся ко мне вплотную, чтобы поделиться эксклюзивом, – они спускались сюда прошлой ночью, чтобы забрать с чертова судна проклятого боба хоупа. Во как!

– Боб Хоуп? Здесь?

Он с важным видом кивнул:

– А то. Я здесь всё знаю, зря говорить не буду.

– Но зачем каким-то хиппи встречать кинозвезду, прибывшую в Пуэрто-Андрач на корабле?

Рассказчик ожесточенно затряс головой:

– Ты чё, совсем сбрендил? Да это ж совсем не тот Боб Хоуп! Я тебе толкую о проклятом бобе хоупе – ну, травка это, маруха, план, зеленая отрава, дурь! Черт побери, чувак! С какой планеты ты вообще свалился?

– А, теперь понял. Боб хоуп – это марихуана. И прошлой ночью хиппи забирали с прибывшего судна партию конопли, правильно?

– Во, точняк! Я про это и талдычу… дурь! И они курили ее – много косяков, уж поверь мне, и пили свое поганое бренди позади рыбного рынка всю, блин, ночь напролет. Я наблюдал за ними из бара. Эти ребята, блин, под таким кайфом были, когда уезжали потом на своей чертовой машине, что запросто могли на дерево и сами залететь. Во как! Просто охренеть можно!

Мой осведомитель громко засмеялся и повернулся к прилавку, чтобы заплатить апатичной Маргарите за газету.

– Ты англичанин? – крикнул он мне, уже выходя из магазинчика.

– Хм, вообще-то нет, я шотландец, – ответил я, чувствуя себя обнаженным под перекрестным огнем обратившихся на меня взглядов всех покупателей.

– Да какая, к черту, разница, – последовал уверенный ответ от входной двери. – Англичанин, шотландец, ирландец, валлиец – для Джорди всё едино. Уж, поверь, доводилось мне там у вас бывать. – Он опять рассмеялся и скрылся из виду за стендами с журналами, стоявшими на улице перед витриной магазина.

Элли ждала меня за столиком перед крошечным баром «Тур», что на углу небольшой приподнятой плазы, которая выходит на широкий живописный простор гавани. Это стало неотъемлемой частью наших воскресных ритуалов: посидеть здесь немного, почитать местную прессу, выпить неторопливо кофе в ласкающем свете зимнего солнца, без устали глядя сквозь пальмы на живописные виды величественного залива.

Маленькая портовая флотилия мореходных рыбацких лодок стояла вдоль стенки причала прямо под нами. Их характерные носы с большим развалом бортов и изящные изгибы корпуса были раскрашены ярчайшими оттенками синего, красного, бирюзового и зеленого, а палубы шелестели лесом увенчанных флажками маркеров для сетей, который рос из оранжевых круглых буйков, связанных вместе наподобие гирлянды из воздушных шариков: такие рыбаки вывешивают в честь праздника. Неподалеку стояли пришвартованные llauds – маломерные суденышки для рыбалки во внутренних водах. Их обводы в старинном средиземноморском стиле были божественно хороши, а сами лодки покрашены в девственно белый цвет – в противовес разноцветному наряду их старших сестер под причальной стенкой – и почтительно названы владельцами именами жен и возлюбленных, канонизированных Кармен, Каталин и Марий, или путеводных звезд моря. За этими рабочими лодками покачивались на широких волнах в немом водном балете высокие мачты стоящих на якоре бессчетных яхт, а далеко над блестящей водой по другую сторону порта поднимались опоясывающие залив горы. Их круто вздымающиеся бока цвета темной зелени усеяли точки белостенных вилл, которые цеплялись за голые скалы, словно букеты окаменелых альпийских цветов, мерцающих под калабрийским небом.

Таков был Пуэрто-Андрач в лучшем своем обличье – тихий и сонный, вспоминающий плавный ход давно ушедших дней своего существования в качестве простого, не открытого еще миру рыбацкого приюта, мирно угнездившегося на безопасных берегах благословенного залива. Ну просто идиллия. Однако в разгар летнего сезона всё здесь изменится кардинальным образом. Тогда надувные моторные шлюпки, нагруженные до краев, будут высаживать на берег одну за другой громкоголосые, гогочущие, дорого одетые толпы городских гладкокожих моряков с этих самых брошенных на зиму яхт, и столики маленьких баров и кафе на набережной затопит ежевечерняя какофония англосаксонских баек о великих приключениях дня в пенном от шампанского открытом море. Coño! – то и дело слышится из уст седовласых местных рыбаков, когда они, придя августовским вечером сыграть партию в домино, в очередной раз обнаруживают, что их любимый столик в их любимом баре снова занят приезжими выпивохами. Прошлым поколениям жителей Андрача повезло: им приходилось мириться только с пиратами! Prou!

Зимние же вторжения туристов ограничивались лишь автобусом-другим неприхотливых и необременительных пенсионеров из Пальмы, прибывающих на набережную для предобеденной paseo вдоль береговой линии. Пожилые дамы в вязаных и вышитых шалях и с безупречными прическами вышагивали рука об руку, углубившись в беседы о чем-то, по-видимому, высоком, в то время как их maridos следовали за ними на почтительном удалении, в лучших своих выходных костюмах синего цвета и начищенных коричневых ботинках или даже – попадались и более продвинутые старички – в разноцветных кроссовках, которые мелькали из-под выглаженных брюк из саржи, как знамя неразрывной связи между поколениями. Перемены были заметны повсюду.

После того как Элли уплела за обе щеки свою непременную воскресную ensaimada – легкое майорканское пирожное, мы двинулись вслед за одним из таких отрядов престарелых жителей островной столицы по набережной. Время от времени мы останавливались, чтобы посмотреть, как рыбаки неторопливо готовят свои суда и снасти к выходу в море на следующее утро, напевая что-то, перешучиваясь на тягучем местном говорке и воссоздавая сцену, которая разворачивалась здесь веками.

И тут без предупреждения, как случается на Средиземном море в это время года, с воды налетел свежий бриз, взбивая пенные барашки у волнорезов и побуждая почтенных матрон повернуться спиной к неприятному ветру и накинуть шали на свои бесценные куафюры. Всего несколько недель назад мы были бы только рады постоять на берегу и понаблюдать за тем, как живописные волны заставляют пришвартованные суда плясать веселее, но теперь мы натянули свитеры и мигом спрятались в машину – почти как бывалые аборигены. Да, сегодня мы будем обедать подальше от берега.

Скрытая в глубине собственного участка у лесистых подножий горы Сьерра-Бургеса, к западу от Пальмы стоит «Сон-Берга» – старая укрепленная фермерская усадьба. Толстые стены из светлого камня увенчаны крепкими зубцами, розы и жасмин обрамляют узкие оборонительные бойницы, которые, подобно наблюдательным башням на берегу, напоминают о бурном прошлом острова. Розовые клематисы и пурпурные бугенвиллеи завладели крепостным валом и хлынули дальше, к замшелым крышам из древней черепицы цвета охры. Сегодня главное здание фермы, увитое плющом, занимает ресторан «Сон-Берга», и ведут к нему широкие каменные ступени в обрамлении герани.

– Вы как раз вовремя, señores, – сказал официант, проводя нас к столу в тихом углу сильно смахивающего на бывший хлев зала. – Сегодня у нас отмечают свадьбу, так что клиентов будет еще больше, чем обычно.

Перед нами тут же появились традиционная корзинка с хрустящим темным хлебом, блюдо с маринованными оливками (вместе с черенками и листьями), тарелка нарезанной брусками свежей моркови и сырным соусом к ней, а также два бокала мускатного вина за счет заведения, чтобы нам было чем утолить жажду, пока мы изучаем аппетитное меню и колоритную обстановку.

«Сон-Берга» обладал всеми атрибутами классического сельского ресторана на Майорке: прочные колонны из песчаника поддерживают своды потолка на тяжелых открытых балках; рыжеватые стены покрывает теплая патина копоти от огромных бревен, тлеющих в широком камине; столбы солнечного света, отфильтрованные и смягченные дымом, падают внутрь через маленькие глубоко сидящие окна и инкрустируют потертые каменные полы тенями от бессчетных коренастых ножек столов и стульев. Тут царила уютная и гостеприимная атмосфера, как в старинной таверне с рождественской открытки, а репутация ресторана как заведения традиционной майорканской кухни высшего уровня сделало его популярным местом: многие преуспевающие семейства из Пальмы приезжали сюда на воскресный обед.

Бизнесмены, облаченные в свободные, но дорогие наряды, прибывающие в ресторан в сопровождении столь же изысканно одетых супруг и детей, могли ощутить себя здесь «снова дома», припасть к корням, так сказать, – как и их когда-то работающие на земле родители, довольно (пусть и несколько смущенно) топающие следом и завершающие собой строй прославленной многочисленной испанской семьи. Они приехали сюда за еженедельной дозой старой Майорки на тарелке, великолепно приготовленной и весело поданной внимательными официантами в накрахмаленных до хруста длинных белых фартуках. Для этих семей «Сон-Берга» был лучшим из миров – местом, где растущее в социальном плане поколение могло себя показать и посмотреть на себе подобных, где их отпрыски могли вести себя так, как ведут себя отпрыски, и где старики могли отправиться в съедобное путешествие по дороге памяти. Ну, а нам с Элли здесь просто нравились обстановка и еда.

– Para comer, señores? – поинтересовался официант и раскрыл свой блокнотик.

Я попросил принести нам arroz brut – фирменное кушанье, с которого мы оба решили начать, а затем предоставил Элли право самой заказать для себя основное блюдо. Она теперь с особой тщательностью взвешивала каждое слово своего «испанглийского» – и причиной тому был недавний конфуз в одном из магазинчиков Андрача.

Феминистское стремление моей жены неизменно использовать в местной лавке для слова «курица» форму женского рода polla вместо общепринятой, как ни парадоксально, формы мужского рода pollo до тех пор не вызывало особых проблем, если не считать нескольких сдавленных смешков со стороны деревенских покупательниц, стоящих в очереди позади Элли. Но однажды, после ее неоднократно повторенной просьбы мяснику продать una poll A grande молодая мамочка с младенцем на руках подошла к Элли и прошептала смешливо, что использование женской формы polla в данном контексте incorrecto. La señora совершает un error grave. Un pollo – это курица как продукт, независимо от пола, объяснила женщина, а una polla – гм, как бы это сказать? Sí, una polla – это… Она откинула переднюю часть подгузника своего малыша, подцепила указательным пальцем его писюн и потрясла им. С гордой улыбкой мамаша объявила:

– Hombre! Вот что такое una polla!

Невысокому мяснику пришлось немедленно удалиться в подсобное помещение – возможно, чтобы не смущать Элли, а может, чтобы самому вволю посмеяться. По роду занятий он прекрасно разбирался во всевозможных органах, а будущий детородный орган этого ребенка был не по годам развит и увесист.

– Carám! Большой, как у осла, – проскрипела одна из наиболее пожилых покупательниц и подковыляла поближе, чтобы хорошенько разглядеть наглядное пособие для импровизированного урока испанского. José, Maria y Jesús! Hombre Никогда она не видела bambino с таким pistolita. Nunca! Hombre Повезет той chiquita Hombre, чей fuego Hombre будет обхаживать через несколько лет этот брандспойт!

И, словно по команде, bambino вскинул ножки в воздух, радостно загулил и, прежде чем его мамочка успела вернуть подгузник на место, пустил к потолку шикарный пульсирующий фонтан.

– О-о-ой-й-й-й! – восхитилась очередь, дружно отступая в сторону. – Viva el bomberito! Да здравствует маленький пожарник!

С того дня Элли, заказывая в ресторане курицу, тщательно выговаривала последнюю гласную в названии блюда. И правильно делала. Ведь эта небольшая, казалось бы, лингвистическая ошибка могла иметь серьезные последствия, если бы вдруг какой-нибудь официант решил воспринять заказ моей супруги буквально.

В «Сон-Берге» же Элли вообще постаралась избежать какого бы то ни была риска: перелистнув страницу с блюдами из курятины, она уверенно заказала gazapo.

– И mucho… э-э… лука и tomate в качестве гарнира, но не mucho хлеба – то есть pan, por favor.

Официант невозмутимо пожимал плечами и стремительно делал пометки в своем блокнотике.

– Ты уверена в том, что заказала? – спросил я тихо, не желая задевать чувств Элли, которая так гордилась своими растущими познаниями в местном ресторанном лексиконе.

– Разумеется. Сейчас зима, но это совсем не означает, что я не могу заказать что-нибудь по-летнему легкое, правда же?

– Конечно, конечно – при условии, что ты знаешь, что делаешь. Ну, а я, пожалуй, буду придерживаться правила «Когда ты в Риме, поступай как римлянин» и возьму себе escalopes mallorquines.

– Para beber, señor? – спросил официант, жестом указывая на карту вин.

– Думаю, что в честь воскресного дня можно позволить себе самого лучшего на острове вина – бутылку «Хосе Феррер Гран Резерва». О, и бутылку минеральной воды без газа, agua sin gas. Gracias.

В другой половине ресторана сдвинутые в один ряд столы уже были подготовлены к прибытию свадебной компании, и в стратегических точках – на расстоянии вытянутой руки от любого стула – составлены батареи бутылок и кувшинов. Там были представлены вино трех видов, литровые бутыли воды и непременная gasiosa – местная версия шипучего лимонада, охотно применяемая в качестве разбавителя (а если точнее – смягчителя) весьма терпких красных вин, разливаемых из небольших бочонков на стойках большинства испанских баров. Стену между двумя окнами-бойницами покрывала роспись, изображающая группу девушек в традиционном майорканском наряде, которые церемонно позировали с амфорами в руках посреди миленького садика в тени кипарисов и смотрели сверху вниз на просто идеальное место для веселого свадебного пира.

Наконец в зал стали заходить приглашенные – но что за подавленный вид был у этих людей! Если бы официант не предупредил нас, что тут будет отмечаться свадьба, мы бы решили, что прибывающие гости только что с похорон. Никто не разговаривал. Все просто расселись вокруг столов и продолжали хранить молчание с мрачными лицами. Одна женщина, по-видимому мать невесты, так много плакала, что ее лицо напоминало взорвавшийся помидор, и что-то подсказывало нам, что проливала она отнюдь не слезы радости.

Виновников торжества пока не было видно, однако отблески вспышек за окнами говорили о том, что счастливая пара проводит свадебную фотосессию на маленьком патио позади ресторана.

– Мне не терпится увидеть невесту, – с энтузиазмом предвкушала Элли. – О, наверняка она будет в изумительном белом платье – атлас, старинное испанское кружево и все такое!

– Жаль, что ты не можешь поделиться своим восторгом с родственниками и друзьями новобрачных. Я всегда считал, что свадьба на Майорке – по-настоящему волнующее и радостное событие, но, честное слово, в приемной у дантиста я видел людей повеселее, чем эти гости.

– Смотри, молодые идут! Ах, как романтично! Смотри, ну разве она не краса… боже мой!

Это явилась она, причина всеобщего уныния: прячась за спиной понурого жениха, который обреченно плелся к столу, маячила невеста, безрадостная в нежно-голубом платье для беременных, которое ни в коей мере не скрывало округлившегося свидетельства атаки змеи, что прячется в брюках. Мать новобрачной снова взвыла.

– Надеюсь, что новобрачная во время фотосессии стояла за деревом, – пробормотал я. – У нее срок никак не меньше семи месяцев.

– Не будь же таким бесчувственным! Беременность – это не преступление. И между прочим, ее дружок – в смысле ее муж – виноват ничуть не меньше, если даже не больше. Я хочу сказать, что девушка никак не могла попасть в подобное положение без чьей-то помощи!

– Ну, есть еще такая вещь, как непорочное зачатие, – заметил я и посмотрел на распятие, висящее над дверью. – Вдруг бедного парня подставили.

Элли красноречиво промолчала.

За свадебным столом лед тишины был нарушен стенаниями матери невесты. Отец же злосчастной девушки, уже по горло сытый тоскливыми завываниями жены, схватил бутылку и налил себе полный бокал вина. Осушив его одним махом, он встал – бокал в одной руке, бутылка в другой – и провозгласил, правда не совсем уверенно, тост в честь безутешной пары:

– A la novia y al novio. За жениха и невесту.

Гости подняли свои бокалы. Отец девушки поднес бутылку к губам и, бросив мимолетный взгляд на выпуклость в области талии дочери, добавил:

– И за bambino!

После чего он плюхнулся на свой стул. Его жена взвыла с новой силой.

К этому времени ресторан заполнился клиентами. После потрясенного молчания, которым была встречена растолстевшая невеста, в зале стал нарастать многоголосый гул. Семейные группы уселись за столики и приступили к шумному ритуалу воскресного обеда по-майоркански. Оливки и хлеб быстро перемещались в рты, свободно текло вино, и разговоры меж столами становились все громче и оживленнее.

Все прекрасно проводили время – все, за исключением новобрачных и их гостей. Над несчастливой парой словно нависла черная туча, и ее тень падала на всех, кто сидел с ними за одним столом.

Мы с Элли нашли среди приглашенных на свадьбу мать жениха – тощую старуху с седыми волосами, стянутыми на затылке в кичку, отчего ее угловатое костистое лицо стало похоже на птичье. Свекровь сидела неподвижно, сложив руки на коленях, а ее узкие черные глаза метали через стол стрелы ненависти в тещу, которая теперь пыталась утопить свои печали в длинной череде бокалов с vino rosado. Ее муж всячески поддерживал супругу в этом стремлении и сам уже заканчивал вторую бутылку vino tinto.

Вскоре из кухни стали прибывать дымящиеся greixoneras – повсеместно распространенные на Майорке практичные керамические блюда, плывущие словно по воздуху в поднятых кверху руках ловко ступающих официантов, которым приходилось лавировать среди играющих в тесных проходах между столами детишек. Огромные сосуды были до краев наполнены булькающим arroz brut – несомненно, самым популярным блюдом в «Сон-Берге». Название «arroz brut» (то есть «грязный рис») является довольно нелестным описанием классического местного супа: отварной рис в густом золотистом бульоне из мяса и овощей с добавлением еще одного волшебного ингредиента – los caracoles, крошечных нежных улиток в изящных ракушках в полосочку.

Действуя по принципу «самое вкусное напоследок», мы оставили caracoles в своих greixoneras до тех пор, пока не съели изумительно вкусный суп до последней ложки. И тут Элли внезапно отказалась притрагиваться к улиткам: одна из них, как утверждала жена, в ужасе спряталась с рожками и всем остальным в ракушку при виде занесенной над ней ложки. Я был принужден – под пристальным взглядом официанта – выказать восторг от неожиданной добавки, ставшей следствием (как я всей душой надеялся) слишком богатого воображения моей супруги.

Следуя примеру окружающих нас экспертов, я выковырял зубочисткой сочную улитку номер один и обмакнул ее в прилагающееся блюдце с all-i-oli – густым соусом из сырых желтков, оливкового масла и чеснока, чеснока и еще раз чеснока.

– Más vino – вы должны пить больше вина, – заявил официант и непринужденно долил мой стакан вином «Хосе Феррер». – Вы должны пить mucho, mucho vino с улитками, señor. Это такая традиция на Майорке. All-i-oli очищает души caracoles, а vino отправляет их на небо счастливыми. Más vino!

Как именно воздействовал all-i-oli на души бедных улиток, нам могли поведать только они сами, но что касается меня, то я прослезился от этого соуса, и нетрудно было догадаться, почему caracoles и all-i-oli требовалось запивать mucho, mucho vino – это был единственный способ уберечь язык от волдырей.

– Adiós, caracoles, – прохрипел я, запивая очередную едкую порцию облитых чесноком брюхоногих моллюсков. – Счастливого пути, мои дорогие. Vaya con Dios!

– Bravo! – воскликнул официант, хлопнув меня по спине. Да, именно так и нужно есть улиток, восхищался он. – Вперед!

Увлекаемый его искусными подстрекательствами и вдохновленный обманчивым винным легкомыслием, я жадно выскребал greixonera ложкой, пока все до единой улитки не были выловлены, извлечены из ракушек и отправлены в мой пищевод.

– Ах, как вкусно, – рыгнул я, едва дыша и утирая слезы, в ответ на отработанное годами восхищение официанта. – Fabuloso!

– А по-моему, это просто омерзительно, – сказала Элли. – Не понимаю, как ты сумел заставить себя проглотить этих несчастных существ.

Гримаса отвращения на ее лице была вытеснена смятением, когда официант принес нам platos segundos.

– Это не gazpacho! – вскричала жена. Ее недоумевающий взгляд метался между озадаченным официантом и тарелкой, где лежал кусок мяса, по форме похожий на ныряющего вниз головой котенка без кожи. Нежная плоть поблескивала в тон терракотовому блюду, а следы от решетки гриля чернели на крошечной, едва не кремированной тушке, словно полоски на шкуре тигра. – Я не заказывала этого! Я заказывала gazpacho – охлажденный томатный суп… с кусочками помидоров и лука!

Официант вскинул брови и растянул рот в улыбке, потому что для него туман недоразумения рассеялся.

– Señora, – заворковал он. И, положив перед Элли меню, стал терпеливо водить по строчкам пальцем. – Gazpacho у нас нет, no? А вот gazapo у нас есть, sí!

Элли пошевелила губами, пробуя оба слова на язык:

– Gazpacho, gazapo, gazpacho, gazapo… – Ее замешательство граничило уже с полным непониманием происходящего. – И в чем же разница?

Официант указал на соответствующее слово в меню, затем на тарелку:

– Это есть gazapo, no gazpacho. Comprende?

Элли уставилась в пространство:

– No comprendo.

Сделав глубокий вдох, официант помассировал пальцы, словно пианист-виртуоз перед концертом.

– Хорошо, мадам, я буду объяснять вам что-то по-английски, о’кей? Эта еда есть gazapo, и это вы заказали точно-точно, потому что я уже объяснял вам – нет есть gazpacho на нашем меню. – Он оглянулся на меня в поисках поддержки: – О’кей, señor?

– Correcto, – подтвердил я.

– О’кей. Так я теперь объясню вам хорошо, мадам. Это есть gazapo, что вы заказали, о’кей?

– О’кей.

– Но gazapo не есть холодный томатный суп. Это есть gazpacho, которое у нас нет. Что у нас есть и что вы получили, есть gazapo – горячий кролик!

Элли поджала губы и покорно закивала:

– Теперь я comprendo.

Я до сих пор не знаю, как у моей жены хватило духа слопать это бедное существо, ведь улиток она есть отказалась.

Что касается моих escalopes mallorquines, то могу сказать только одно: они полностью соответствовали многовековой славе местных свиней. Оба блюда подавались с овощами в качестве гарнира – и mucho помидоров и лука для Элли.

Для меня это была майорканская сельская кухня в ее лучшем, не приукрашенном виде. Элли тактично ничего не сказала, но было ясно без слов, что она с огромным удовольствием вкусила плоды своей последней лингвистической оплошности. И она не была исключением. Вокруг нас в «Сон-Берге» сидело с полдюжины детей, также за обе щеки уплетавших gazapo.

С соседнего столика донесся громкий смех. Там сидели несколько родителей с детьми и крошечная седая бабушка, которая уговаривала упрямого малыша в высоком стульчике хоть немного покушать. Вооружившись пластиковой ложкой, она перепробовала все обычные в таких случаях приемы: поезд едет в туннель, самолет летит в ангар и даже унизительное «ам-ням-ням» – но все без толку. Маленький упрямец не поддавался. Он только сильнее морщился и держал рот на замке.

Затем, под аккомпанемент хохота старших детей, терпение старой дамы наконец было вознаграждено: внук со всего маху стукнул ее по лбу тяжелым половником, который ему вручила мать – видимо, в качестве учебного материала. И пусть в освоении ортодоксальной науки владения ложкой ребенок пока не преуспел, зато он уже выказывал незаурядные способности в куда более важном деле – умении добиваться своего в жизни, и талант этот он явно унаследовал не от бабки. Мать была горда. Бабушка была в полуобмороке. Остальные члены семьи на минуту прервали поглощение паэльи, чтобы посмеяться, а затем вернулись к креветкам, которых они поглощали весьма эксцентричным способом, широко распространенным на Майорке: креветке отрывают голову, а затем жадно высасывают все до последнего внутренние органы, которые скрываются в миниатюрном теле этого ракообразного.

– Вот к чему свелась концепция счастливой семьи за испанским воскресным обедом, – поддразнил я Элли. – Лучше бы эта милая старушка поехала на автобусную экскурсию в Андрач, как другие пенсионеры.

– Ерунда! Так приятно видеть, что все поколения семьи встретились за совместным обедом. Замечательная традиция, и я им завидую.

– Ну, наблюдать за ними действительно интересно, с этим не поспоришь.

Тем временем в другой половине зала мало что делалось для поддержания этой великой традиции в новой семье, ожидающей в самом скором времени пополнения. Скорбного жениха заставили встать, и мы подумали, что это сигнал к началу мучительных, в данном случае застольных, речей. Но, к счастью, наши предположения оказались далеки от истины. Как мы узнали позднее, по местным обычаям жениху полагалось в первый раз публично поцеловать невесту именно на этой стадии празднования, когда – при нормальных обстоятельствах – все гости уже употребили достаточно вина, чтобы ритуальный поцелуй инициировал дальнейшие увеселения. Аналогичным образом расплывшуюся невесту подняли за локти две ее крепкие подружки. Затем под обязательные, но исполненные без души стук столовых приборов и свист гостей муж запечатлел на плотно сжатых губах молодой супруги матримониальный поцелуй – а куда ему было деваться?

Мать жениха сидела с таким видом, будто ее вот-вот стошнит. Мать невесты сидела с таким видом, будто ее уже стошнило. Вероятно, не привычная к большому количеству вина, выпитого с момента постыдного появления в зале ее дочери, убитая горем женщина постепенно соскальзывала со стула все ниже и ниже, и в конце концов над столом осталась торчать только ее покачивающаяся голова. Ее изящная шляпка с розовыми цветами рискованно съехала на правое ухо, и пастельные тона лепестков удачно оттенили бледную зелень лица. Мужа несчастной дамы уже ничто не волновало.

Над свадебной компанией снова повисло угрюмое молчание.

– Мне кажется, Элли, там выпито столько вина и вдобавок столько неприязни накопилось между двумя кланами, что уже давно пора разразиться ссоре или даже драке, – странно, что до сих пор ничего не произошло.

– Это еще один аргумент в пользу добродушия местных жителей.

– Не-а. В этом есть что-то ненормальное. Фарс какой-то, а не свадьба. Зачем выкидывать прорву денег на всю эту показуху? Лучше бы отпустили молодых домой, чтобы бедолаги в интимной обстановке погоревали над своей судьбой.

– Ну, Питер, это уже слишком! Неужели в твоей душе нет ни капли романтики? – воскликнула Элли, яростно вертя в руках стакан с водой.

– Эй, смотри! – Я обрадовался возможности отвлечь внимание супруги от своей персоны и указал ей на свадебный стол. – Кто-то только что отрезал жениху галстук!

– О, нет! Это не смешно! Ведь ему и так несладко приходится. – Элли очень огорчилась за новобрачного.

– Не переживайте, señora. Это местная традиция, – сказал официант, останавливаясь с горой грязной посуды у нашего столика по пути в кухню. – Видите, как галстук разрезают на кусочки и передают их по кругу? Все гости должны заплатить немного за каждый обрезок, и деньги пойдут молодым на медовый месяц. Таков обычай, normalmente, но тут… в общем, я не думаю, что кто-нибудь даст хотя бы песету.

– Но почему же? – спросила Элли, расстраиваясь все больше.

– Потому что, señora, всем понятно, что у этой пары медовый месяц уже был! – Он весело засмеялся и скрылся за кухонной дверью, но несколько мгновений спустя вновь появился, нагруженный тарелками. – Не печальтесь, señora. Все могло быть гораздо хуже. У нас на Майорке есть ведь и другая традиция, когда на кусочки разрезают подвязку невесты. Однако в данном случае… – Он хохотнул и перевел взгляд на меня. – В данном случае, señor, боюсь, невеста не сумеет нагнуться достаточно низко для того, чтобы самой снять с себя подвязку, а помогать ей никто не станет, потому что… – Чувствуя, что его наблюдения могут оскорбить Элли, официант наклонился и прошептал мне на ухо: – Hombre, потому что ей придется долго ждать, прежде чем кто-то опять захочет сунуть руку ей под юбку – за подвязкой или еще за чем, нет? – Он подмигнул мне и поспешил вернуться к своим профессиональным обязанностям.

Я постарался, чтобы Элли не увидела, как я ухмыляюсь.

– Ладно, ладно, хихикай, – фыркнула она. – Ты неисправим… Но только не пересказывай того, что нашептал тебе этот тип. Мне это совершенно неинтересно! – Она с негодующим видом отвернулась и оказалась лицом к лицу всё с тем же вездесущим официантом.

– Por favor, señora, надеюсь, что вас не обидели мои шуточки в адрес невесты?

Вежливая Элли изобразила улыбку.

– Нет-нет, все в порядке. М-м-м, в любом случае, я не слышала ключевой фразы…

– Видите ли, señora, жених – мой брат.

– О боже, я искренне сочувствую… то есть поздравляю… то есть на самом деле я хочу сказать… – Элли вконец запуталась и порядком смутилась.

Официант сочувственно улыбнулся.

– Это из-за моей madre у всех такое настроение, – признался он и оглянулся на костлявую фигуру своей суровой родительницы. – Ей пришлось растить пятерых детей одной, так как наш отец умер, когда мы были еще малышами, а теперь вот мой младший брат… – Он пожал плечами. – Однако нет problemas – со временем она примет невесту и всю ее семью, а когда появится bambino… она будет как все любящие бабули. Нет problemas! А сейчас я принесу ваши cafés.

Я посмотрел на маленькую старушку за соседним столом, которая тоже была «как все любящие бабули» и получила за это ярко-фиолетовую шишку на лбу.

– Ну, Элли, – обратился я к жене и показал по очереди на побитую половником бабушку и на невеселую вынужденную свадьбу. – Что ты теперь скажешь о замечательной многочисленной испанской семье?

– Я только сказала, что мне приятно видеть, как они все вместе пришли в ресторан пообедать. И я уверена, что эта бабушка предпочтет быть здесь – пусть и с синяком на лбу, – а не сидеть дома в одиночестве перед телевизором, как это приходится делать многим старикам в нашей стране. Нам следует взять в этом пример с испанцев.

– Угу. Значит, как только твоя мать приедет к нам в гости, мы привезем ее сюда на воскресный обед, договорились?

Глаза Элли сузились, и она снова стала вертеть свой стакан.

– К чему это ты клонишь?

– Да ни к чему, просто я подумал, может, мне и в этом отношении взять пример с испанцев и врезать теще половником по голове? Скажу ей, что это такой местный обычай.

– Ну все, с меня хватит! Сначала ты не предупредил меня, что я заказываю жареного зайчонка…

– Да я и не знал, что gazapo означает кролик-гриль…

– Все ты знал! Я же вижу тебя насквозь, ты просто решил поставить меня в неловкое положение. Потом ты стал издеваться над этими несчастными молодоженами, смеялся над бабулей, которой поставили синяк, а закончил и вовсе – угрозами прикончить мою мать! Ну, берегись, Питер, ты сам напросился!

Я начал смеяться. Я не хотел, но не смог сдержаться.

– Нет, Элли, не надо… только не бросай в меня стакан! – взмолился я. – Вода попадет в мое вино, и…

– Меня не волнует твое вино. Моя цель – ты, и я знаю, как стереть улыбку с твоего лица на глазах у всех, даже не сомневайся!

В глазах Элли запрыгали чертики. Она вскочила и схватила меня за уши, потянула их вверх, заставив меня тоже встать на ноги и перегнуться через стол к ней, где она залепила мой протестующий рот неумолимым поцелуем.

Тянулись бесконечные мгновения, и вдруг я осознал, что вокруг нас стали стихать голоса и звон посуды. Я приоткрыл один глаз и искоса осмотрел ресторан. Черт побери! Все смотрели на нас. Я попытался высвободиться, но Элли не ослабляла своей хватки на моих ушах. А потом это началось – сначала тихо, потом все громче и громче, пока весь зал не загудел от ровного и медленного испанского рукоплескания. Шум усилился, когда к хлопкам ладоней добавился топот ног, и разразился кульминацией одобрительных возгласов, когда Элли наконец прервала свой марафонский поцелуй и отпустила меня.

Я упал обратно на стул. Моя голова кружилась. Элли лукаво опустила глаза, принимая продолжающиеся аплодисменты, и на ее губах играла легкая удовлетворенная улыбка.

Я же не знал, куда деваться от смущения, и нервно теребил галстук, когда привстал в полупоклоне в ответ на восторженные вопли с других столов:

– VIVA EL AMOR! VIVA LA PASIÓN! VIVA-A-A!

– Oy! Bravo, señor! – воскликнул наш официант и, ухмыляясь от уха до уха, шлепнул меня по спине. – Говорят, что у вас, británicos, не такая горячая кровь, как у нас, латинян, но что я могу сказать? Вы показали моему брату, как это делается. И смотрите-ка – вы порадовали даже мою madre!

Я рискнул кинуть быстрый взгляд на его мать, и клянусь: она подмигнула мне, склонив голову в мою сторону, словно кокетливый ястреб-перепелятник, и подняла свой стакан с gaseosa в немом тосте. Я поскорее отвернулся. Черт, эта женщина овдовела уже целую прорву лет назад!

– Эй! А ваш муж-то – caballero, который умеет обращаться с señoras, нет? – сказал официант, обращаясь к Элли и делая кулаком осторожные движения вверх. – Это все волшебный эффект улиток и чеснока. Они делают мужчин очень atractivo – придают им mucha atracción sexual, sí?

– Хм, если только в глазах улиток, – пробормотала Элли, помахивая перед носом рукой.

Все еще улыбаясь, официант поставил на наш стол чашки с кофе, а также два стаканчика и пару бутылок с ликером зеленого цвета, в котором росло нечто вроде деревец бонсай.

– Прошу вас, отведайте нашего знаменитого майоркского ликера «Hierbas». Он взял свой аромат от диких горных трав, помещенных в бутылку. Тут ромашка, розмарин, фенхель. Я принес вам две разновидности ликера – сладкий «Hierbas» и сухой, но для меня лучший способ пить их в смеси пятьдесят на пятьдесят – meech-y-meech, как говорят на Майорке. – Затем, опять подмигнув Элли, он прошептал: – «Hierbas» обладает многими магическими свойствами, señora. Одни говорят, что это эликсир жизни; другие используют его как репеллент; но самое importante… un afrodisiáco potente, un afrodisiáco irresistable, eh!

– Невесте вашего брата остается только сожалеть, что семь месяцев назад он не дал обет отказаться от употребления caracoles и «Hierbas», – не удержалась от замечания Элли.

– У вас есть дети, señores? – спросил официант, тщательно отмеряя в наши стаканы равные количества «Hierbas» из обеих бутылок.

– Sí, два сына, – ответила Элли. – Dos hijos.

– Только dos hijos! О, señora! И это с таким amoroso мужем, как ваш? Но ведь лучше иметь familia grande, как у всех нас, mallorquines, – много-много сыновей, чтобы они содержали вас, когда вы состаритесь, нет? И думаю, что это еще может случиться – теперь, когда señor полакомился caracoles с all-i-oli и «Hierbas». Sí, sí – es inevitable!

– И не забудьте кролика, – сухо вставила Элли.

– Absolutamente! – подхватил официант. – Вы уже думаете как настоящая mallorquina! Sí, употребление gazapo сделает señora очень… э-э… очень productiva, очень fértil, нет? О-хо, amigo, – прорычал он и ткнул меня в плечо локтем, – повезло вам, что ваша жена ошиблась, заказывая gazpacho. Никогда не слышал ни о каких подвигах muchacha после тарелки холодного супа. Но кролик? Oiga! Кролик – совсем другое дело, señor.

– Что ж, за здоровье! – воскликнул я, чтобы поскорее сменить тему разговора: глаза Элли снова грозно сузились, и надо было во что бы то ни стало остановить бестактного официанта.

– Salud, señores, и muchos bambinos, eh! Я оставлю вас наслаждаться «Hierbas», наливайте себе еще.

– Вы слишком любезны, – сказала Элли с каменным лицом.

– Нет, нет, señora. Таков местный обычай. Salud!

– Salud! – пропела хором семья, поедающая paella за соседним столиком, и побитая половником бабушка в том числе.

– MUCHOS BAMBINOS! – крикнула нам мать жениха.

– Слава богу, что он оставил нам выпивку, – выдохнул я и попробовал пахнущую анисом жидкость. – После такого испытания мне потребуется немало успокоительного. Какого черта ты устроила такую глупую выходку? Господи, ты меня так сконфузила перед всеми. Смотри, я до сих пор весь трясусь, как осенний лист на ветру!

Элли давилась от смеха. Она не могла даже слова вымолвить.

Пока жена приходила в себя, я залпом выпил еще две copitas со смесью обоих «Hierbas», после чего негромко заметил, что сейчас нам самое время удалиться незаметно, поскольку все остальные клиенты ресторана вновь вернулись к непринужденной послеобеденной болтовне.

Приглушенным голосом я попросил официанта принести счет, заплатил ему как можно скорее, после чего мы тихо поблагодарили его за гостеприимство и щедрость.

Моментально догадавшись о наших мотивах, он принял заговорщицкий вид и зашептал мне на ухо:

– De nada. Мне было очень приятно вас обслуживать, señor.

Я пожал ему руку и крадучись, на цыпочках, повел Элли к выходу. У двери я осторожно потянул на себя ручку и, боясь оглядываться, отступил в сторону, чтобы пропустить вперед жену.

– OLÉ! – грохнуло у нас за спиной.

Я подскочил и обернулся. Наш якобы сочувствующий официант стоял посреди ресторана и дирижировал прощальным хором:

– ADIÓS, DON JUAN… ADIÓS!.. VIVA EL AMOR!.. VIVA CASANOVA-A-A-A!

* * *

– Знаешь, Элли, может, ты была права насчет большой испанской семьи, – сказал я, когда мы проделали уже полпути домой. – Официант заставил меня задуматься об этой их теории о множестве сыновей, которые будут заботиться о стариках-родителях. Хм… Определенно в этом что-то есть. Идея мне нравится.

Элли хранила многозначительное молчание.

– Слушай, а почему бы нам и дальше не придерживаться формулы «Когда ты в Риме, поступай как римлянин»? – настаивал я. – Я уже получил все необходимое в виде улиток, all-i-oli и «Hierbas», так почему бы не воспользоваться этим? – Я одарил жену сладострастной ухмылкой. – Что скажешь, если сегодня мы отправимся в постельку пораньше, а перед этим я выпью того червячно-апельсинового сока, что ты сделала утром, так, на всякий случай?

Элли иронично фыркнула, но когда и впрямь наступило время отходить ко сну, она стала поддаваться первобытному зову природы – очарованная, должно быть, неотразимым ароматом чеснока, аниса и апельсинов, исходящим от меня.

– Ладно, донжуан, – протянула она лукаво, – давай посмотрим, на что способны местные улитки.

– Я знал, что ты в конце концов выйдешь из своей ракушки, дорогая, – прошептал я хрипло и подкатился к ней настолько сексуально, насколько позволял комковатый матрас. – Bésame mucho.

Да, волшебные ингредиенты действительно работали! Я даже стал нашептывать супруге по-испански сладкие пустячки… и какая разница, что это была лишь строчка из старой песни? Я превратился в настоящего страстного любовника, а ведь я еще даже не начал стараться.

Но – о, жестокая судьба… Роковым образом мистический подъем моего либидо совпал с еще более агрессивным ростом природных аппетитов поголовья древесного жучка в непосредственной близости от нас. И когда мы с Элли приготовились провести глубокое исследование местных фольклорных верований, старая кровать не выдержала неравной борьбы и рухнула в пароксизме треска и содроганий, оставив нас беспомощно барахтаться в облаке опилок и перьев посреди груды обломков на полу спальни.

– Вот это да! – донесся из пыли голос Элли. – Это было нечто!

Я кивнул в немом согласии, в то время как легион микроубийц страсти победным маршем перемещался на следующий съедобный театр военных действий.

– Но предупреждаю тебя, – добавила Элли, отдышавшись, – я уйду из дома, если еще хоть раз застукаю тебя за поеданием улиток!

 

Глава 4

Тревоги в апельсиновой роще

У нас на ферме было четыре маленьких поля: они сбегали по мягкому, почти неощутимому склону от высокой старой стены, огораживающей дорогу, el camino, вниз к torrente – потоку, который являлся западной границей наших владений. Судя по глубоким отвесным краям, в былые времена torrente был полон паводковыми водами, попадающими в него с окрестных гор, но даже старейшие из наших vecinos по долине помнили его лишь таким, каким он представился мне этим тихим зимним утром: сонный узкий каньон, где в лучшем случае тек тоненький ручеек, невидимый под густым ковром ежевичных кустов, переплетенных с виноградными лозами, которые наползали со своих старых шпалер по краям близлежащих полей.

Древний колодец, единственный источник воды, от которой зависели все фруктовые деревья на ферме, стоял в углу нашего нижнего, примыкающего к torrente поля. Колодец почти целиком скрывало одно особенно пышное мандариновое дерево, ветви которого были увешаны спелыми сочными плодами. По неизвестной мне причине это было самое здоровое на вид дерево во всем саду.

Я облокотился о край каменного колодца, отполированный до блеска веревками и ведрами бессчетных поколений водоносов, и посмотрел на поблескивающую далеко внизу поверхность воды. Шахта колодца достигла четырех футов, и к вящей славе давно забытых каменщиков, некогда построивших его, тщательно подогнанная кладка и сегодня была столь же безупречна, как и в день окончания строительства. Увы, о надстройке этого сказать было нельзя. От изначально установленного здесь механизма подъема воды остались только ржавая железная балка, оседлавшая колодец на дубовых опорах, а также гнилые останки двух тяжелых деревянных колес и сломанный шест.

Хотя я собирался приступать к ирригации деревьев только с началом сухого сезона, то есть через три или четыре месяца, Томас Феррер уже объяснил мне, что для извлечения воды из колодца достаточно будет включить электрический насос, который был установлен в маленьком каменном укрытии неподалеку. И тогда полив можно будет осуществить с помощью шланга от кранов на гальванизированной трубе, проложенной вдоль края фермы от колодца до дороги.

Я внимательно осмотрел все, что осталось от конструкций в наземной части колодца. Как именно работала эта старая «машина», сразу я разгадать не смог, но было очевидно: принцип ее работы был куда более трудоемким, чем современный удобный метод, сводившийся к нажатию кнопки включения.

От размышлений меня отвлек хруст веток за спиной. Обернувшись, я увидел хрупкую согбенную фигуру старой Марии Бауса, ковылявшей ко мне среди лимонных деревьев и попутно рубившей маленькой мотыгой все сорняки, которые попадались ей на глаза.

– Buenos días, señora Бауса, – окликнул я ее.

– Buenos, – ответила она, слегка запыхавшись. – О, madre mía, мне нужно отдохнуть минуточку. – Соседка с трудом опустилась на каменную стену, разделяющую две наши фермы. – В этом проблема тракторов и всех этих новомодных штуковин – они не добираются до сорняков у самого ствола дерева, в отличие от ослов и мулов. И они такие шумные, такие вонючие, эти ваши трактора. В наше время было лучше.

– Да, я уверен, что вы правы… наверное. И кстати, я как раз пытался понять, как раньше доставали воду из колодца. В смысле, когда еще не было электричества, насосов и прочего. – Я хлопнул ладонью по одному из зубчатых колес. – Очень интересно, как это все работало?

– Sí, ah sí. – Она уже отдышалась и положила сцепленные руки поверх рукоятки своей мотыги, чтобы перенести вес тела на рабочий инструмент, – так делают все старики, работающие в поле. – Sí, señor, придется мне сказать своему зятю Жауме, чтобы он не торопился, когда косит траву под деревьями на тракторе. Каждый сорняк, оставленный в земле, забирает воду и пищу у деревьев и у plantas cultivadas – помидоров, перцев, бобов… у всего.

Она посмотрела на заросли дикой зелени, которая покрывала каждый квадратный дюйм почвы на нашей ферме, и скорбно покачала головой.

Я почувствовал себя пристыженным, хотя у меня пока попросту не было времени купить необходимое оборудование для этой работы. Я по-прежнему не мог избавиться от подозрений, что Томас Феррер на самом деле должен был разобраться с сорняками еще до передачи нам фермы, но теперь это не имело значения и никак не помогало мне справиться со смущением перед нашей щепетильной старой соседкой.

– Может быть, сеньора Бауса, вы или ваш зять посоветуете, какой трактор подойдет мне лучше всего и где я могу его купить, – воззвал я о помощи.

– Как поднимали воду из колодца? На ослах, конечно же. Или на мулах, у кого что было. Вот как это делалось, – сказала Мария, верная своей оригинальной привычке игнорировать последний вопрос и отвечать на предпоследний. – Вижу по вашему озадаченному лицу, что вам все равно непонятно, señor, – добавила она с ноткой нетерпения.

– Нет… то есть да… но я спрашивал о том, какой трактор…

– Подождите, – перебила соседка, указывая мотыгой на колодец, – если вы послушаете меня хоть минуту, я вам все объясню. Разве у вас в Шотландии нет колодцев? – Она не позаботилась о том, чтобы дать мне время ответить. – Видите это большое зубчатое колесо – ну, то, которое лежит на боку, horizontal? – И опять это был чисто риторический вопрос. – Вот тот деревянный шест, что выходит из его середины, раньше был такой длины, чтобы можно было привязать его к ослу или мулу. Me entiende?

Я кивнул, показывая, что понял, но старая Мария не смотрела на меня.

– И потом пускали осла вокруг колодца, – продолжала она, и ее лицо сморщилось в неповторимой пятизубой улыбке. – Иногда приходилось вешать перед ослом на палку яблоко, чтобы заставить его двигаться… если это был совсем уж глупый осел. – Тут все ее тело сотрясли каскады негромкого свистящего смеха. – Ах, sí, вот это были времена.

Я подумал, что нужно воспользоваться возможностью, предоставленной этой неожиданной лирической интерлюдией, и попробовать выудить хоть какую-нибудь информацию относительно покупки трактора.

– Так где в Андраче я мог бы?..

– Momentito! – Старая женщина погрозила мне пальцем. – Я еще не закончила. Если вы хотите узнать о том, как мы жили раньше, то должны слушать внимательно и не перебивать. – Она поудобнее устроилась на своем каменном сиденье.

– Lo siento, – извинился я.

Очевидно, мне предстояло выслушать длинную лекцию, но я уже выучил один важный урок: в таких случаях нетерпение ни к чему хорошему не приведет. На Майорке потратить полдня на разговоры считается нормальным, так что нет смысла бороться с этим. Просто плыви по течению, будь tranquilo – таков единственно верный способ действий здесь, и я изо всех сил старался придерживаться его.

Мария опять оперлась о свою мотыгу с видом человека, который собирается еще долго предаваться воспоминаниям.

– Так вот, ослик ходил вокруг колодца, как я уже говорила. – Она сделала глубокий вдох. – И благодаря этому шест поворачивал горизонтально лежащее колесо, которое в свою очередь поворачивало вертикальное колесо на конце металлической балки, идущей поверх колодца. Балка вращалась, а на ней было еще одно большое колесо с сосудами, привязанными один за другим к длинной веревочной петле, которая опускалась до самой воды. Comprende?

Я кивнул и молча ждал, что будет дальше. Старая Мария достала из рукава маленький носовой платок, аккуратно высморкалась, затем тщательно и с одобрением осмотрела содержимое платка, после чего заткнула его обратно под рукав.

– Раньше я сморкалась с помощью большого пальца – тогда я была совсем молодой и меня еще не научили вести себя, как полагается леди, – призналась она. – Но мне всегда казалось, что сморкаться пальцем чище. Лучше на земле, чем в рукаве, нет?

Пятизубая ухмылка появилась снова, и было очевидно, что Мария счастлива оттого, что нашла благодарную аудиторию, перед которой можно развить тему «былых дней». На некоторое время старая женщина погрузилась в воспоминания.

И снова я счел, что настал удобный момент для очередной попытки повернуть разговор ближе к тракторам и местам, где они продаются.

– Э… простите, сеньора Бауса, но…

– Нет, нет, нет! – Она опять замахала пальцем у меня перед носом. – Ох, молодежь-молодежь! Вечно вы торопитесь. Я все объясню, проявите хоть немного терпения.

Мария с трудом поднялась на ноги и осторожно пролезла в пролом в стене, яростно отвергая все мои вежливые предложения помочь ей перебраться по каменным обломкам. Постучав рукояткой мотыги по куску старого металлического желоба, который тянулся от колодца к большой каменной емкости у стены, она продолжила:

– Потом, когда сосуды поднимались на верх колеса, вода, зачерпнутая ими из колодца, выливалась в этот желоб – только раньше он вроде бы был сделан из дерева и плитки – и стекала в ту cisterna, вон там, где и хранилась до тех пор, пока не понадобится. Как вы понимаете, за один раз из колодца можно взять только определенное количество воды, а потом нужно ждать, пока уровень не поднимется снова.

– А как насчет…

– И затем, когда наступало время поливать сад, брали ослика с плугом и выкапывали борозды вдоль каждого ряда деревьев в каждом поле, и все борозды соединялись таким образом, что когда вынимали затычку из дна cisterna, вода направлялась по очереди ко всем деревьям на ферме.

– И все это с помощью осла, – заметил я, удостоверившись, что Мария закончила.

– Sí, и эти старые водяные колеса, которые вращал осел, назывались norias, или sinias; говорят, что их привезли нам арабы в древние времена. Sí, полезное животное ослик. Гораздо лучше для фермы, чем трактор, знаете ли. – Сеньора Бауса бочком придвинулась ко мне и потянула меня за рукав. – Вы когда-нибудь слышали о том, чтобы дизельное топливо помогало дереву расти? Ясное дело, нет. Bueno, вы только взгляните на это дерево mandarina у колодца. Это ли не самое здоровое растение на вашей ферме? Конечно да! – Она подвела меня к дереву. – А знаете ли вы, почему оно самое здоровое на всей ферме? Нет, конечно же нет. Так я вам могу сказать, señor : это потому, что к нему привязывали осла, чтобы он тут отдыхал и ел в те дни, когда работал у колодца. Comprende?

– Нет, я… боюсь, я не уследил за вашей мыслью…

Старая Мария смерила меня с головы до ног взглядом и разочарованно покачала головой.

– Hombre, осел стоял под деревом, ел свою еду и пил воду. Comprende? Что после этого должно было случиться? Madre de Dios! Что вошло с одного конца, должно выйти с другого, разве нет?

– А, точно! Теперь я понял, о чем вы говорите. – Я глупо захихикал. – Осел… э-э… он…

– Sí, claro! Прямо здесь, под этим деревом – aquí mismo! – Мария стукнула мотыгой о землю, словно вбивая мысль в мой малоподвижный extranjero мозг. Затем, обхватив рукой один из пухлых оранжевых плодов и внимательно его изучив, добавила: – Да, старый Пако всегда говорил, что причина здоровья дерева кроется именно в этом, но теперь я не так уверена в его словах.

– Почему?

Она приподняла свои покатые плечи и блеснула пятью зубами в хитрой усмешке.

– Ну, если только тот осел не был волшебным, señor, потому что это дерево все такое же здоровое, каким было раньше, а с тех пор, как под него в последний раз наложили кучу, прошло уже лет двадцать. – Ее хрипловатый смех разнесся по всему саду.

– Hola! Надеюсь, мама не заболтала вас, señor?

Я взглянул туда, откуда послышался новый голос, и увидел высокого и полного пожилого мужчину, который стоял по другую сторону забора в лимонной роще сеньоры Бауса. Шапка седых курчавых волос венчала его жизнерадостное и добродушное лицо, а на самом кончике носа висели и чудесным образом не спадали очки в замечательной роговой оправе.

– А, Жауме, вот и ты! – воскликнула Мария. – Между прочим, ты опять оставил сорняки в поле! Давно пора продать этот твой трактор и купить хорошего burro.

– Sí, sí, как скажете, мама, – ухмыльнулся он и опять повернулся ко мне. – Qué tal, señor? Я Жауме. И прошу вас, не верьте всему, что говорит моя теща, эта старая плутовка.

Мария забормотала что-то на местном диалекте, и я был рад тому, что не понял ни слова из ее гневной тирады.

– Buenos días, Жауме. Меня зовут Питер. Я родом из Шотландии, – сказал я, пока крупный сосед сердечно тряс мою руку.

– Ого! Питер – это Педро, нет? Значит, вы дон Педро – дон Педро из Escocia, sí?

Жауме заметил, что мне понравилось, как звучит мой новый титул, и его плечи затряслись в немом смехе.

Он одарил меня дружеским, но несколько тяжеловатым ударом по спине, отчего я едва не подавился и надолго закашлялся. Мария радостно цокала языком. Жауме еще раз хлопнул меня по спине.

– Кхе-кхе… Я… я очень рад познакомиться с вами наконец-то, Жауме, – выговорил я, запинаясь и утирая слезы с самым непринужденным видом, на какой только был способен. – Как видите, наши апельсины уже пора собирать, и сеньора Бауса упоминала раньше, что вы могли бы дать мне совет, как их продать.

Старая Мария немедленно приставила свою мотыгу к широкой груди зятя, будто желая остановить любые слова, прежде чем они достигнут его рта.

– Ему нужен трактор, – объявила она решительно, без предупреждения переходя к моему вопросу, до сих пор остававшемуся без ответа. – То есть он думает, что ему нужен трактор. Я-то знаю, что ему нужен burro, но коли он хочет одну из ваших шумных и вонючих безделушек, как все вы, современные burro, то полагаю, что тебе лучше сказать ему, где можно недорого купить трактор.

И Мария побрела к дыре в стене, бормоча что-то себе под нос на местном диалекте.

Мне показалось, что она немало огорчена тем, что ее эксклюзивный доклад о былых временах был преждевременно прерван появлением Жауме.

А зять, посмеиваясь, смотрел вслед пожилой даме, пока она не оказалась вне зоны слышимости.

– Не беспокойтесь, señor. Я буду рад ответить на оба ваши вопроса, – сказал он с улыбкой. – Надеюсь, мама не слишком вас запутала. Мозг у нее теперь играет в чехарду… не всегда легко уследить за ее мыслями, особенно непривычному человеку.

– Да, но у нее удивительный характер, и ее маленькие особенности просто очаровали меня. Признаться, с каждым днем ваша теща нравится мне все больше и больше. Она – славная старая дама.

Жауме с мягкой улыбкой уточнил:

– А еще она крепкая, как старый терьер. По-прежнему приезжает сюда вместе со мной из деревни и выполняет кое-какую работу на finca. Вы знаете, сколько ей лет?

– Да, сеньора Мария сама назвала свой возраст при нашей первой встрече. Кажется, она сказала восемьдесят два.

Услышав это, Жауме громко захохотал:

– Скорее уж, девяносто два. Но она все еще достаточно хитра, чтобы скрывать свой возраст. Типичная женщина, нет? – Затем он прочистил горло и принял деловой вид. – Bueno, señor, теперь я попытаюсь ответить на ваши вопросы. Но должен предупредить вас – я не эксперт в фермерском деле.

Мы шагали между рядами деревьев, и Жауме негромко насвистывал себе под нос. Он, казалось, совсем не спешил давать мне советы, в которых я так сильно нуждался. Более того, он даже не обременил себя тем, чтобы взглянуть на состояние апельсиновых деревьев или на поросшую сорняками почву, – или так мне показалось. Через пару минут он развернулся, и мы пошли обратно к колодцу.

– Честно говоря, я вообще не люблю работать на земле, señor, – сказал он наконец. – Я приезжаю на ферму, только чтобы мать жены была довольна. Ферма – это вся ее жизнь. Дело в том, что она уже много лет вдова, и все ее воспоминания связаны с фермой. – Жауме стряхнул со старого шерстяного кардигана соломинку и стянул полы одеяния вместе так, чтобы суметь застегнуть его поверх своего мощного живота на единственную оставшуюся пуговицу. Он торжественно посмотрел на меня поверх очков. – Видите ли, по профессии я официант. Ни в коем случае не фермер… я – официант. – Он снова поправил кардиган, и его рука автоматически поднялась к тому месту, где раньше красовался галстук-бабочка.

– О, официант, неужели? Наверное, в одном из местных ресторанов? – спросил я без всякой задней мысли.

Жауме в ужасе воззрился на меня:

– Restaurante, señor? Restaurante? – Он с негодованием подтянул повыше свои мешковатые рабочие штаны и одернул растянутый кардиган в тщетной попытке заставить два предмета одежды встретиться в районе талии. – Я был официантом в «Сон-Вида» – лучшем на Майорке пятизвездочном отеле гранд-люкс! Sí, sí, sí. – Он гордо выпятил грудь, и его штаны снова соскользнули под круглое брюхо. – О, sí, sí, sí, señor, в отеле «Сон-Вида», вот где я проработал целых двадцать пять лет!

– А-а. Как, должно быть, это замечательно… работать по призванию в таком прекрасном отеле. Я полагаю, вы испытываете немалую гордость, – сказал я, не имея намерения выказывать снисходительность, но сразу же забеспокоился, что прозвучала моя ремарка именно так. Однако Жауме, похоже, воспринял мой комплимент без лишних подозрений.

– Тогда вы должны понимать, señor, что человек вроде меня не расположен заниматься сельским хозяйством. – Он пнул сорняк. – Я привык к более утонченному образу жизни.

– Да, понимаю. Значит, вы городской житель? Родились в Пальме?

– Ну… нет, – ответил Жауме, и я уловил некоторое смущение в его голосе. – Нет, señor… Вообще-то я родился здесь, в этой самой долине – в том старом доме с солнечными часами на стене, в конце дороги.

– О, так ваши корни в сельской местности?

– Может, корни мои и в сельской местности, señor, но сердце мое до сих пор в отеле «Сон-Вида». Меня так рано отправили на пенсию только потому, что у меня начались проблемы с ногами. Такое случается у представителей нашей profesión. Ах, sí – ноги не выдерживают.

– Но, несомненно, во всем есть хорошие стороны, Жауме. Не так уж плохо быть пенсионером в таком чудесном месте, как это, тем более что долина – ваша родина.

– Возможно, – задумчиво сказал он, – но я скучаю без бурной жизни большой гостиницы. Роскошная обстановка, богатые клиенты, члены королевской семьи. Не так-то просто вести жизнь простого paisano после всего этого. – Он хохотнул. – Да уж, единственные клиенты, которых я сейчас обслуживаю, – это мамины куры да ее свинья… и от них не дождешься таких щедрых чаевых, как от гостей «Сон-Виды». – Жауме сцепил руки на объемном животе и засмеялся от души – вылитый Санта-Клаус, только без бороды и красного полушубка.

Несмотря на заявленную тоску по гостиничной суете, я догадывался, что старый Жауме вполне доволен своей нынешней жизнью, даже если он сам не до конца это осознает. Несомненно, существовать на скромный доход от маленькой фермы куда труднее, чем на гарантированную регулярную зарплату, но по крайней мере у бывшего официанта имелась семейная ферма, куда он мог вернуться на старости лет, – полагаю, не многим представителям его profesión так повезло.

– Разумеется, я получаю дополнительное пособие из-за больных ног, – сказал Жауме, словно читая мои мысли, – поэтому мне не приходится полностью зависеть от фермы, gracias a Dios. Нет, я работаю здесь только ради мамы. В будущем, скорее всего, мы с женой продадим ферму – когда мамы не станет… ели это вообще случится. – Он снова хмыкнул. – Мы предпочитаем жить в своей современной apartamento в городе. А старый дом у дороги – тот, с солнечными часами на стене, где я родился, – я получил его в наследство, когда умер отец, но жить в нем мы не захотели… слишком уж старомодный. Нет, лично мне нравится современная apartamento… По крайней мере, в Андраче есть хоть какая-то жизнь.

– Но этот старый дом, где вы родились… он так прекрасен. Мы с Элли любуемся им каждый раз, когда проезжаем мимо. Он – само совершенство. Маленькое патио, увитое виноградной лозой, горшки с геранью, колодец у ворот и то старое фиговое дерево, затеняющее вход в дом… и главное – удивительные солнечные часы на стене. Нет, это же… это просто дом с открытки. Сегодня такой стоил бы целое состояние. Вы никогда не сожалеете о том, что продали его?

Жауме был удивлен моим вопросом.

– Сожалею ли я о том, что продал дом? Но, señor, я его не продавал. Этот дом в свое время оставил мне отец, чтобы я оставил его своему сыну, вот так. – Его лицо осветилось любовью. – У меня ведь есть сын, Хосе. Совсем взрослый, и у него уже двое своих детей – две девочки, las preciosas. Между прочим, Хосе служит в армии. И дела у него идут очень хорошо. В этом году он получил повышение, и… и… – Тень печали опустилась на лицо Жауме, и голос его сменился доверительным шепотом: – Мы с женой все время беспокоимся за него. После повышения Хосе послали на Пиренейский полуостров – в Страну Басков, в Бильбао. Там очень опасно для наших военных и их семей. ЭТА, знаете ли, с их бомбами и оружием… Мы так волнуемся. Мы постоянно волнуемся. И конечно… скучаем по ним. – Жауме подтолкнул очки с кончика носа наверх, к переносице, и принужденно покашлял. – Хосе – наш единственный сын, señor… наш единственный сын.

Пожилой мужчина на несколько секунд погрузился в свои мысли, устремив взгляд заблестевших глаз поверх деревьев к далеким горам. Мне тут же пришло в голову, что если бы «старые добрые времена» сеньоры Бауса не миновали, то Жауме и его сын сейчас бы счастливо работали бок о бок на своей маленькой ферме, не только не тоскуя о «более утонченном образе жизни», как выразился мой собеседник, но даже и не догадываясь, что таковой вообще существует.

– Это цена, которую мы платим за прогресс, Жауме, – наконец сказал я, додумывая свою мысль вслух.

– Lo siento, señor. Я что-то задумался. Прошу прощения.

Жауме достал из кармана носовой платок и громко, как следует высморкался, отчего очки снова соскользнули на кончик носа, вернув его лицу веселый вид.

– Нет, я не продам старый дом, хотя мне поступает много предложений. Ах, sí, ко мне все время обращаются extranjeros, но лучше сдавать дом в аренду, чем продавать. Это дает мне небольшой доход сверх пенсии, знаете ли… и когда-нибудь дом достанется Хосе.

– Вашему сыну очень повезло.

– Нет, нет. Es normal. Отец передает свой дом сыну. Es absolutamente normal. – Жауме положил руку мне на плечо и повел меня еще раз прогуляться по апельсиновой роще. – Конечно, есть еще два дома на маминой ферме – вон там на холме возле дороги на Капделлу. Вот они, видите? – Он указал на два полуразрушенных каменных строения, стоящих бок о бок среди деревьев и глядящих окнами вниз на долину в сторону моря.

– Да-да. Их хорошо видно из окон нашей спальни на втором этаже. Они так удачно расположены. Великолепные виды открываются оттуда, должно быть. Мы с Элли часто говорим, что после ремонта это будет отличная недвижимость.

– Вы так думаете, señor? Вы действительно так считаете?

– Я полностью в этом уверен. Такие здания – именно то, что ищут все иностранцы на Майорке: старые каменные дома, нуждающиеся в реконструкции. Все просто мечтают о чем-то подобном.

– М-м-м… И сколько, по-вашему, можно получить за такой старый дом? Видите ли, мама отдала их моей жене, а нам они не очень-то и нужны, как я уже объяснил. Но я не думал, что они что-то стоят, – совсем старые, без ремонта и все такое.

– Я вряд ли могу оценить их стоимость, – покачал я головой, – но наверняка на острове множество агентов по продаже недвижимости, к которым можно обратиться.

Жауме остановился и посмотрел мне в глаза поверх очков.

– Но позвольте поинтересоваться, просто из интереса. Если бы вы покупали такой дом, какая цена показалась бы вам справедливой?

– Ох, трудный вопрос. Сначала надо хотя бы мельком взглянуть на дом вблизи и внутри, но полагаю… по очень грубым прикидкам… – Я назвал цифру, которая, на мой взгляд, была весьма амбициозной стартовой ценой.

– За каждый? – спросил Жауме с округлившимися глазами.

– О да, за каждый – естественно, – заверил я его.

– Неверно, señor. Incorrecto. Мне уже предлагали в два раза большую цену – несколько раз – в основном немцы. Но нет, не думаю, что буду выставлять эти дома на продажу в ближайшее время – пока нет. Un día, может быть. Посмотрим. Vamos a ver.

Я был сражен наповал. Рядом со мной стоял нищенски одетый старикан, который выглядел так, будто у него за душой нет и нескольких песет, однако на самом деле это был владелец недвижимости, стоившей не менее полумиллиона фунтов и дорожавшей с каждым днем, и при этом он получал пенсию с надбавкой по болезни, плюс арендную плату за дом с солнечными часами, плюс доходы с фермы. И он еще сказал, что скучает по работе официанта!

И тем не менее Жауме был лишь одним из несчетного числа пожилых местных жителей, которые выбрали жизнь «бедных paisanos», сидя на потенциальном богатстве в виде унаследованных «крестьянских» жилищ, которые стоили сущие гроши до тех пор, пока в сельскую Майорку в поисках уединенных пристанищ не хлынули extranjeros и не взвинтили их стоимость самым невероятным образом. А ведь цены на давно пустующие каменные дома всё продолжают расти. Старые майорканцы в курсе, как обстоят дела на рынке недвижимости. О, это очень хитрый деревенский народец: будучи фермерами, эти люди умеют доить как никто другой. А почему бы и нет, почему бы им и не воспользоваться ситуацией? Как сказал мне один старый campesino, корову с золотым выменем найти так же трудно, как лепешки дерьма единорога, и если такая корова вдруг забредет в твой хлев, нужно выдоить ее досуха.

Не было никаких сомнений в том, что Жауме также придерживался этой простой пасторальной философии и держал ведро наготове.

– Но я уже утомил вас своими мелкими проблемами. Вы хотели поговорить о том, как продать ваши фрукты, – сказал он, останавливаясь перед апельсиновым деревом, которое не могло похвастать здоровым видом. – Вы разбираетесь в апельсинах, señor?

– Я абсолютно ничего не знаю об апельсинах или о любых других фруктах, если уж на то пошло, – признался я.

– Что ж, вы были правы, когда сказали, что ваши апельсины уже можно собирать. Большинство из них уже созрели, а остальные поспеют в ближайшее время – когда из их кожуры уйдет желтизна. Но не нужно собирать плоды только потому, что они выглядят зрелыми. Они лучше сохранятся на деревьях, чем в сорванном виде, а вам сначала нужно найти покупателя.

– В этом-то и проблема, Жауме. Я пока не нашел покупателя и не знаю, где его искать. Томас Феррер сказал мне только, что старый Пако продавал почти весь свой урожай с лотка на рынке в Андраче по средам, но мне не дадут лицензию на торговлю, пока я не получу в полиции разрешение на жительство, а этого ждать еще несколько месяцев.

Жауме в задумчивости выпятил нижнюю губу.

– Хм. Es cierto. У вас действительно проблема – un problema grande. Я не выращиваю много апельсинов, в основном лимоны. И продаю их напрямую в маленькие продуктовые магазины, las colmadas, в Андраче и окрестностях. Я бы мог получить цену побольше, если бы сам торговал фруктами с лотка на рынке, но гораздо проще привозить собранные плоды в магазин, и я так и делаю уже много лет.

– Тогда, возможно, и я мог бы делать так же? – спросил я с надеждой.

– Posiblemente, señor, но я так не думаю. Местные производители апельсинов уже обеспечили фруктами все лучшие розничные точки. Вы можете поспрашивать в colmada, конечно, но… – Он печально покачал головой.

– Но я же не могу просто оставить апельсины висеть на деревьях. Я должен их так или иначе продать. Наверняка здесь есть оптовики, готовые дать мне за них хотя бы небольшую цену. Какую угодно.

Я начинал поддаваться сложному чувству – смеси беспомощности, неприкаянности и некомпетентности. Кой черт дернул меня взяться за дело, в котором я ничего не понимаю, к тому же в чужой стране, на языке которой я едва мог объясниться? Ведь дома-то я ни за что не ввязался бы в выращивание фруктов, нет уж, увольте!

Жауме добродушно рассмеялся и ласково потрепал меня по руке.

– Не надо так переживать, señor. Usted tranquilo. На Майорке все возможно.

Хорошо ему говорить, подумал я. Этот человек мог позволить себе добродушно посмеиваться над моими проблемами. Он родился в этой стране, и жизнь его давно налажена. И старый шутник был богат. А я находился в полутора тысячах миль от родины, я погрузил все свое семейство на эту майорканскую фруктовую тележку, и колеса тут же стали отваливаться.

Жауме принялся насвистывать веселую песенку. Он достал из кармана рубашки старый конверт и огрызок карандаша и что-то нацарапал.

– Держите, señor. Да, возьмите. Это имя торговца фруктами на побережье в Пагуэре. У него небольшая контора в гараже позади бара «Эль-Пиано». Когда у меня остаются лишние лимоны, я везу их к нему. Он очень справедливый человек, muy razonable. И даст вам приемлемую цену, уверен в этом… э-э… если только вы не найдете более выгодную у другого оптовика.

«Señor Jeronimo – Frutas Frescas» – было написано на конверте. Я как будто нашел пять фунтов на центральной улице Глазго в субботу. Похоже, чудо свершилось – я спасен! Я пожал руку Жауме и рассыпался в пространных благодарностях. Чем я могу отплатить ему за свой первый прорыв в бизнесе на Майорке? Он замечательный сосед и настоящий джентльмен… – un… un caballero.

Но моим восторгам не суждено было длиться долго.

– К сожалению, señor, некоторые ваши деревья больны, – с горестным видом сказал Жауме, вглядываясь через толстые стекла очков в пожухшие листья и угнетенные плоды на одном из деревьев. – Смотрите… этот черный сажистый налет на апельсинах.

– Вот-вот, я его тоже заметил. Это нехороший признак, да?

Я с тревогой наблюдал за тем, как Жауме, продолжая насвистывать, проводит более пристальный осмотр пораженного плода.

– Жучок, un parásito, я думаю. М-м-м, но точно сказать не могу. Вам нужно посоветоваться с экспертом, señor. – Жауме подвинул очки с конца носа вверх. – Пепе Суау – вот кто вам нужен. Он занимается нашими деревьями – опрыскивает их, обрезает, делает все, что необходимо. Настоящий maestro de los árboles. Лучший на Майорке.

Ну вот, хоть что-то проясняется. Наконец-то я напал на след одного эксперта.

– И где я могу найти его, этого Пепе Су-как-его-там? – спросил я с нетерпением в голосе.

– Пепе Суау? О, вам не нужно его искать. Он будет здесь весной, как обычно, – на нашей ферме, como siempre. – Жауме издал утешительный смешок, очень похожий на кудахтанье курицы. – Usted tranquilo, señor. Не надо переживать. Это Майорка. Todo va bien. Все получится… со временем. Надо просто подождать.

Похоже, мне предстоит еще основательно попрактиковаться в релаксации, прежде чем я полностью освою правильный подход к жизни и сопутствующим ей проблемам. Надо сильно постараться не торопиться. «Siempre рaciencia», «терпение всегда» – вот какой нужен мне девиз, если я хочу влиться в образ жизни и темп сельской Испании. Передо мной лежит долгий путь очищения от нелепостей англосаксонской рабочей этики. Hombre, мы работаем, чтобы жить, а не наоборот – такова была местная точка зрения, и кто я такой, чтобы спорить?

Жауме передвинулся к жалкого вида деревцу без листвы и с некрасивыми наплывами камеди, вытекающей из коры. Он несильно толкнул ствол, и отвалилась большая ветка.

– Похоже, что эта старая слива умерла, Жауме? – спросил я настороженно. Моя северная привычка напрягаться тут же вернулась в полную силу.

– Casi casi. Почти, но может быть, еще не совсем. Как вы знаете, я не эксперт. Но никогда не впадайте в отчаяние – если спасти дерево возможно, Пепе Суау спасет его. Да, кстати, это не слива, а абрикос, señor. Слива у вас вон там, – улыбнулся он, показывая на столь же несчастное растение. – А вот ваши kakis чувствуют себя совсем неплохо.

– Мои kakis? – переспросил я в полном недоумении.

– Кажется, вы называете этот фрукт «хурма», – рассмеялся Жауме.

Однако и это слово мне ничего не сказало.

– Но посмотрите вот сюда. Видите, как выросли ваши фиговые деревья. И айвовые, и гранатовые деревья тоже, все до одного. Хм, здесь будет много работы для Пепе Суау. Mucho, mucho, mucho.

Жауме с веселым свистом проследовал к лимонному дереву, и тут мои опасения достигли масштаба паники – настоящей паники тонущего человека. Коварные Ферреры подсунули нам кота в мешке. Чтобы привести эту помойку в порядок, потребуется целое состояние. У меня ничего не получится. Я прогорю задолго до того, как мои вложения начнут приносить хоть какой-то доход. Все наши средства ушли на эту ферму. Я стану банкротом в Испании – банкротом-иностранцем! Меня бросят в тюрьму. Элли и мальчики останутся без всяких средств к существованию!

– Вы видите эти длинные зеленые ростки на основных ветках? – спросил Жауме, стоя под лимонным деревом. – Так вот, это боковые побеги, они высосут из дерева все соки, – продолжал он. – На всех ваших лимонах полно таких пасынков, их нужно обрезать. Но не бойтесь – Пепе сделает это для вас весной. Хм. Ах, sí, amigo, для Пепе здесь будет много работы, потому что ему еще придется… – Почувствовав, видимо, что больше плохих новостей я не вынесу, Жауме обернулся ко мне с понимающей улыбкой. Он приобнял меня за плечи и объявил беззаботно: – Nos vamos, дон Педро. Деревья подождут до весны. А теперь мы пойдем и посмотрим на мой трактор. Вы ведь хотели узнать об испанских тракторах, нет?

– Да, конечно… Вы же видите, сколько тут сорняков… Это еще одна проблема, которой я должен заняться, и… я не знаю даже, куда… – Я проваливался в пучину отчаяния.

– Tranquilo, tranquilo, siempre tranquilo, дон Педро. – Старый Жауме повторял эти слова нараспев и мягко поглаживал меня по спине, ведя к дыре в низкой стене. – Раньше, когда маленький Хосе боялся ночной темноты, я говорил ему: утром все будет лучше. Так вот, Педро, для вас все будет лучше весной, поверьте мне.

Этот пожилой человек, который всего час назад впервые в жизни увидел меня, уже взял меня под свое крыло – и дал понять, что он понимает меня и заботится обо мне. Господи, до чего же нам повезло, что у нас оказались такие необыкновенные соседи, как Жауме и старая Мария.

– Эй, Питер! – Элли, с корзинкой и секатором в руках, вышла из зеленых глубин апельсинового дерева на соседнем поле.

Я подозвал жену:

– Элли, это Жауме, зять сеньоры Бауса. Он хочет, чтобы я сходил на их finca и посмотрел на его трактор.

– Очень приятно, – улыбнулась Элли и протянула Жауме липкую оранжевую ладонь.

– Encantado, – ответил Жауме с легким поклоном. Затем он выпрямился и остался стоять, смущенно улыбаясь, заложив одну руку за спину, словно ждал, когда Элли закажет кофе.

– Вы не будете против, если я присоединюсь к вам? – спросила она вместо этого.

Жауме вежливо склонил голову в знак согласия и произнес на идеальном английском:

– Прошу следовать за мной, мадам.

– Ого, я и не догадывался, что вы говорите по-английски, – сказал я с удивлением.

Жауме повел нас в направлении своей finca, довольно посмеиваясь.

– О, я говорю еще на французском, немецком и даже итальянском – но очень мало. Я знаю только фразы, которые необходимы официанту в гостинице.

– Может, и так, – возразил я, – но мне бы очень помогло, если бы мы иногда могли говорить с вами по-английски, потому что…

– Нет, ни в коем случае. Вам это никак не поможет, – перебил меня Жауме и даже остановился, чтобы посмотреть на меня поверх очков, словно старая мудрая сова. – Это моя страна, и вы должны говорить со мной на моем языке. Можете практиковаться со мной в испанском, когда пожелаете. Siempre español, дон Педро. Siempre español.

Должным образом пристыженный, я вместе с женой последовал за нашим отечески настроенным соседом по узкой тропинке вдоль одного из его полей, минуя ряды лимонных деревьев, увешанных крупными блестящими плодами, по сравнению с которыми наши жалкие экземпляры казались вообще какими-то другими фруктами.

– А что, неплохие у меня лимоны, верно? – спросил Жауме, опять каким-то непостижимым образом прочитав мои мысли. – Ваши тоже будут такими же. Предоставьте все Пепе Суау. No problemas.

Вскоре деревья расступились, и пред нами предстал нервный центр фермы Бауса – сумбурное скопление разномастных сараев, лачуг, хибар и загонов, сконструированных из всего ассортимента материалов, какие только можно найти в строительном магазине – или на свалке. В центре, между двух пышных пальм, стояло нечто, напоминающее типичную для здешних мест casita de aperos – маленькую каменную будку для хранения инструментов и инвентаря. К фасаду casita был приделан шаткий каркас из ржавых труб, который от распада удерживали только оплетающие ее стебли винограда и бугенвиллеи. Растения полностью скрывали эту импровизированную перголу и обеспечивали тень для маленького стола и двух деревянных скамеек, которые стояли перед невысокой входной дверью.

С одного бока casita de aperos была расширена при помощи старых телеграфных столбов, поддерживающих бетонные балки, которые в свою очередь несли на себе низкую кривую крышу, сооруженную из разномастных деревянных стропил и листов асбеста. Поверх этих листов были набросаны в беспорядке камни и куски шлакобетона, очевидно, чтобы помешать крыше мигрировать на юг, когда задувала Tramuntana. Внутри этого открытого с фасада, без определенной формы строения в окружении великолепного хаоса из поддонов, соломенных тюков и связок тростника уютно устроился старый «ситроен» Жауме.

С другой стороны casita располагались дворовые постройки для домашних животных, las dependencias de los animales. Ветхая пристройка из местного песчаника с односкатной терракотовой, как на casita, крышей притулилась к стене, ограждающей finca и проходящей как раз за домом. К нему присоединялся целый ряд загонов, построенных внутри низкой, неровной ограды из пустотелых бетонных блоков, утыканной тут и там кривыми ветками миндального дерева с натянутой между ними проволокой. Воротами в каждый отсек служили металлические спинки кроватей, одна из которых все еще горделиво поблескивала медной шишечкой.

Жауме заторопился вперед, чтобы возвестить о нашем прибытии старой Марии и своей жене, а мы с Элли остановились на краю поля, чтобы насладиться видом этого удивительного слияния традиционного и современного архитектурного разброда. Композиции нельзя было отказать в некоем грубоватом шарме – шаткие и убогие, эти строения тем не менее отлично вписывались в величественный пейзаж, расстилавшийся вокруг. Этот крошечный лабиринт фермерских построек, спрятанный в тайном солнечном углу лимонной рощи на живописном фоне уходящих вверх гор, создавал незаурядную картину нерафинированной, идиллической красоты.

Как только старая Мария узнала о нашем визите, она оттолкнула Жауме и свою дочь в сторону и зашаркала в нашу сторону со всей скоростью, на которую были способны ее негнущиеся старые ноги-спички.

– Ah, la señora de Escocia. Qué bellísima! – воскликнула она, обнажая квинтет зубов в широченной гостеприимной улыбке, и схватила Элли за шею, чтобы нагнуть ее на нужный для поцелуя в щеку уровень. – Bien venido a mi finca.

Затем Мария взяла мою жену за руку и трещала без умолку, пока мы не добрались до casita, где она пригласила Элли сесть вместе с ней за столик. От меня не укрылось, что старая женщина полностью игнорировала меня, очевидно считая персоной нон грата: ведь я посмел заговорить с Жауме до того, как она закончила свою лекцию у колодца. Все свое внимание Мария направила на Элли, и ее язык не лежал спокойно ни секунды.

Жауме терпеливо дождался момента, когда теща сделает паузу, чтобы глотнуть воздуха, и представил нас своей жене Антонии – изящной невысокой женщине с красивым лицом и открытой улыбкой. Мне показалось, что они с Жауме идеально подходили друг другу.

– Bueno, Педро. Если вы готовы, то пойдемте посмотрим на трактор, – предложил Жауме без дальнейших отлагательств.

– Трактор! Ба! Шумная, вонючая штука, – поморщилась его теща. – Пойдемте, señora, я покажу вам своих животных. У меня отличные куры в этом году. Вам понравились яйца, которые я вам давала? Да, конечно, понравились. Хорошо, я вам дам еще сегодня. Вы знаете, что сеньора Феррер свернула шеи всем курам на ферме за день до вашего приезда? Вам нужно купить новых кур – и свинью. Я покажу вам свою свинью. – Она мягко подтолкнула Элли в сторону ближайшего из загонов и снова взяла ее за руку. – Хотите прийти, когда мы будем резать свинью, señora? Да, конечно, хотите. Это будет настоящая fiesta, как в былые времена, и я смогу показать вам, как делать настоящие майорканские сосиски: camaiot, sobrasada, butifarra. Для butifarra мы используем свиную кровь, знаете ли.

Жауме и его жена посмотрели друг на друга, пожали плечами, потом обреченно покачали головами.

– Я должна извиниться, señor, – сказала Антония. – Надеюсь, ваша жена не очень обидится, если ее потащат смотреть животных. Моя мать может показаться эгоисткой, но на самом деле она очень гордится своей finca, и еще… нечасто ей доводится познакомиться с новыми людьми. Вы понимаете?

– Да, понимаю, и, пожалуйста, не беспокойтесь. Элли будет очень рада, если ей здесь все покажут. Как и мне, жене предстоит многому научиться.

– Ах, gracias, señor. Вы очень добры. – Антония мило улыбнулась, потом повернулась к Жауме. – Когда вы вернетесь после осмотра трактора, мы как следует угостим наших гостей. А то они сочтут нас невежами.

Жауме хитро ухмыльнулся и похлопал себя по животу.

– Думаю, моя жена готовит вам небольшой сюрприз, Педро. М-м-м.

Чтобы добраться до трактора, Жауме сначала пришлось вывести из сарая машину. Этим он неслыханно возмутил пару уток, которые принимали перед ней солнечные ванны, и перепугал курицу, которая с бешеным квохтаньем слетела вниз с мягкой крыши автомобиля, где решила было спокойно вздремнуть.

– Такая модель трактора лучше всего подходит для вашей фермы, и для здешней почвы, и для того, чтобы забраться под ветки деревьев. Это лучший трактор из всех, Педро, самый лучший, – повторял Жауме, снимая брезент и стряхивая с него куриный помет. Он с обожанием воззрился на свой трактор. – Buena máquina, no?

Я лишился дара речи. Я знал, что тракторы, используемые здесь, были небольшими по сравнению с огромными механизмами, к которым мы привыкли у себя на родине, но… этот трактор Жауме… черт побери, да это вообще не трактор. А какая-то моторизованная коляска!

К счастью, хозяин интерпретировал мое удивленное недоверие как восхищение.

– Ага… ага! Я знал, что вы поймете, Педро. Это истинный красавец, нет? Это «Барбьери»… из Italia!

Он просиял горделивой улыбкой и отошел в сторонку, чтобы дать мне возможность без помех насладиться его любимой техникой.

Прежде всего, мне не понравилось то, что у этого «трактора» было только два колеса. Да, это были два крепких небольших колеса, с хорошими бугристыми покрышками, как и подобало трактору, но – всего два, по одному с каждой стороны от маленького двигателя. Во-вторых, у него не было сиденья. И в-третьих, не было руля, только пара длинных рукояток с переключателями и другими штуковинами, совсем как у допотопного мотоцикла.

– Н-да… действительно красавчик, – дипломатично солгал я. – Ваш трактор… он красный и… и белый… да, красный и белый… красивые цвета.

– Нет-нет-нет! – Жауме замахал указательным пальцем перед самым моим лицом. – Цвет не имеет никакого значения. No importa! А что имеет значение? Мощность, а этот трактор мощный – в нем doce caballos! – Он сжал кулак, чтобы подчеркнуть сказанное.

– Doce caballos – это двенадцать лошадиных сил, да? Так, так. – Я подумал, что нет необходимости сообщать соседу, что я более привычен к тракторам, которые в десять раз мощнее, у которых при этом четыре колеса, а также сиденье и кабина с кондиционером. Нет, у Жауме, безусловно, был подходящий трактор для фермы вроде нашей, так что лучше мне принять факты как они есть и выслушать все советы, которые мне дадут.

– И вот еще что, Педро. У этого трактора дизельный двигатель. – На этот раз он сжал оба кулака для усиления эффекта. – Дизель… Вам обязательно нужен дизельный трактор. Бензиновые двухтактники? Никакого толка. Basura!

– У бензиновых двухтактников недостаточно мощности, верно?

– Correcto. Hombre, земля на дне этой долины такая тяжелая. Она глинистая и липкая, когда намокнет, и как бетон, когда сухая. Вам нужна мощность дизельного двигателя, если вы хотите культивировать такую землю.

– Ладно, Жауме, это я понимаю. Но скажите мне… э-э… гм… относительно колес. Я видел тракторы, у которых было четыре колеса, поэтому мне стало интересно…

– Нет, Педро, нет. – Жауме размахивал у самого моего носа всеми пятью пальцами. – Послушайте, если у вашего трактора четыре колеса, то вам ведь понадобится и сиденье, верно?

– Да, понадобится, и я как раз полагал, что было бы удобнее…

На мое плечо тяжело легла большая ладонь соседа.

– Вы сами подумайте немного. Подумайте обо всех этих ветках, которые почти касаются земли. И они тянутся метра на два от ствола, нет?

– Sí.

– Bueno. На тракторе с сиденьем вам никак не поднырнуть под низкие ветки, поэтому вы либо едете напролом и ломаете ветки (а заодно и царапаете свое лицо), либо объезжаете это дерево, оставляя под этими низкими ветками сорняки, а потом возвращаетесь и вырываете их руками. Но так у вас будет слишком много работы, Педро. Demasiado trabajo, no?

– Sí.

– Bueno. А когда вы идете за двухколесным трактором, как этот, то запросто увернетесь от любых препятствий. Даже я со своими больными ногами могу делать это. Hombre, двухколесный трактор почти так же хорош, как осел. Incorrecto – даже лучше осла, потому что он более мощный и не наложит кучу вам на ботинки.

Сосед убедил меня. Мне нужен именно двухколесный трактор, doce caballos – mínimo.

Жауме любовно закутал свой трактор в брезент.

– Ahora, Педро, мы должны спасти вашу esposa от мамы. Nos vamos.

Мы слышали, что голос старухи доносился от пристройки с односкатной крышей по другую сторону от casita.

– Вот видите, señora, нельзя верить тем людям, которые утверждают, будто встрепанные перья вокруг куриного отверстия – признак того, что курица часто несет яйца. Да ничего подобного. Давайте-ка выйдем на солнце, где светлее, и я покажу вам.

Элли вышла из пристройки, пригибая голову, чтобы не стукнуться о низкий косяк. Следом вышла и Мария, держа за ноги сопротивляющуюся курицу. Старуха ткнула пальцем курице под гузку, и бедная птица закудахтала в тщетном протесте, скосив один глаз вбок и негодующе мигая.

– Вот! – сказала с триумфом старая крестьянка, поднося хлопающую крыльями курицу прямо Элли к лицу. – Вот что я называю верным признаком хорошей несушки – чистая задница. Bellísima!

– Мама! – позвала ее жена Жауме от дверей casitа. – Достаточно уже. Я уверена, señora все это знает и без твоих объяснений. Ven aquí. Иди и сядь. Я должна как следует угостить наших соседей.

Мария пропыхтела на местном диалекте что-то нелицеприятное и бесцеремонно швырнула курицу обратно в сарай.

Когда Жауме рассадил нас всех с максимальным удобством вокруг стола, Антония вошла внутрь casita и вернулась оттуда с большой буханкой домашнего хлеба, блюдом ярко-красных помидоров и aceitera – маленьким жестяным контейнером для оливкового масла, по форме напоминающим миниатюрную лейку с длинным тонким носиком.

– Если бы я знала, что los señores нанесут нам визит, я бы привезла что-нибудь особенное со своей кухни из apartamento в Андраче, но я думаю – я надеюсь, что вам понравится традиционная сельская закуска, – сказала Антония, нарезая свежий хрустящий хлеб толстыми ломтями.

Я заметил, что Жауме тем временем потихоньку выскользнул в направлении сарая, где стоял трактор.

– Эти помидоры я собрала сегодня утром, – вставила Мария, когда ее дочь стала резать сочные овощи пополам. – Смотрите, они растут вон там, между миндальными деревьями. Видите опоры из тростника? Если хорошая погода простоит подольше, мы будем есть свежие помидоры с поля до самого Рождества, а потом я соберу все, что останется, свяжу в гирлянды за черенки и повешу в доме. Этих tomates de ramillete нам хватит до тех пор, пока не созреет новый урожай… Совсем как в былые времена.

– Конечно, теперь мы еще и консервируем часть урожая, – добавила Антония, натирая разрезанной стороной помидоров каждый ломоть до тех пор, пока поверхность хлеба не станет красной.

Старая Мария постучала пальцем по руке Элли, привлекая ее внимание к себе.

– Знаете, ведь теперь мы еще и консервируем часть урожая.

– Да что вы? Вот здорово! – сказала Элли, изображая удивление.

– О, sí, sí. Una idea maravillosa, – согласилась старая женщина и подмигнула. – Я люблю идти в ногу со временем. – Она снова прикоснулась к руке Элли. – На будущий год вам надо будет тоже посадить помидоры, señora. Не очень много – только ряд или два в тихом местечке. Но помните, что сажать их следует на растущей луне.

– А-а, понятно, sí, – кивнула ничего не понимающая Элли.

Антония уже сбрызгивала оливковым маслом смазанный помидорами хлеб. Затем она нарезала оставшиеся помидоры кружками и аккуратно покрыла ими каждый кусок подготовленного хлеба. Быстрый взмах солонкой из оливкового дерева, и традиционное сельское кушанье было готово.

– Vale, señores. Вот и рa amb oli. Надеюсь, вам понравится.

Нас пригласили угощаться самим с большого белого блюда, которое хозяйка поставила в центр стола.

– Хм, Антония, – сказала старая Мария с важным видом, – тебе следовало объяснить, что это не просто обычный рa amb oli. То, что ты приготовила гостям, – это особый рa amb oli i tomàtiga. – Повернувшись к Элли, она продолжила: – Это потому, что дочка добавила помидоры. И знаете ли, я сорвала вот эти самые помидоры только сегодня утром с…

– Sí, sí, мама, мы все уже в курсе, откуда эти помидоры, – вздохнула Антония, зачерпывая из консервной банки темно-зеленые, мясистые стебли. – Может, гостям будет интереснее узнать об этой закуске, нет?

– Ах, fonoi marí – настоящий майорканский деликатес. Это морской укроп, который растет на наших скалистых побережьях, знаете ли. Мы собираем его, замачиваем в рассоле, а потом маринуем в уксусе. Madre mía, никакой рa amb oli не раскроет своего совершенства без капельки fonoi marí. И он ничего не стоит. Вот, попробуйте, señora. И если вам понравится, я могу показать, где искать эту траву.

Элли осторожно откусила кончик растения, а затем сунула в рот весь стебелек.

– М-м-м, – изумительно. Очень похоже на маленький пупырчатый корнишон, только вкуснее. М-м-м!

– Bueno, no? – потребовала ответа на понятном ей языке Мария и блеснула пятью зубами в улыбке, ожидая похвалы.

– Bueno, sí! – без запинки сказала Элли. – Очень bueno!

– Ах, в былые времена мы могли питаться так постоянно – и совершенно бесплатно, señora, как королевы. Каждый день есть рa amb oli вместе с fonoi marí – совершенно бесплатно. У нас было все свое – масло из оливок, fonoi со скал, помидоры с поля, и все бесплатно. Нам нужно было только испечь хлеб. В былые времена в каждом доме имелась большая печь в каменной стене, и пока она еще не остыла после выпечки хлеба, мы жарили там свинью – по праздникам и особым случаям. Mierda! Кстати, о свиньях…

Тут на сцене вновь появился Жауме с широкой ухмылкой и запыленной стеклянной бутылью, которую он бережно держал обеими руками.

– Последняя garrafa моего собственного красного вина урожая восемьдесят второго года, – объявил он торжественно.

Вытащив пробку с профессиональным хлопком, Жауме почтительно разлил рубиновую жидкость по разномастным банкам из-под варенья, которые его жена отыскала в casita.

– Охо-хо, восемьдесят второй год, что за винтаж, – предвкушал он, вдыхая полные легкие ароматного букета из своего «бокала». В экстазе хозяин прикрыл глаза, невольно закашлялся, потом вытянулся во весь рост, расправив плечи, и произнес тост: – За наших новых соседей! Да будет ваша жизнь в нашей долине счастливой. Molts d’anys!

Антония и Мария подняли свои банки и пропели эти слова в унисон:

– A nuestros vecinos nuevos! Molts d’anys!

Жауме разом осушил мужскую дозу своего бесценного напитка восемьдесят второго года, жена отпила один глоточек, а старая Мария поставила банку на стол да еще и пренебрежительно оттолкнула ее в сторону, бормоча на mallorquín что-то об «ослиной моче» и «полном нежелании менять свою надежную мотыгу на белую палку для слепых».

Я бесстрашно отхлебнул самодельного вина Жауме, покатал жидкость во рту, как полагается истинным знатокам, а потом разом проглотил ее.

Жауме внимательно следил за моими манипуляциями поверх очков в роговой оправе.

– Зубы хоть на месте? – спросил я сам себя и пересчитал их языком – на всякий случай. Фью! Мне приходилось пробовать так называемые полнотелые вина, но эта продукция Жауме оказалась прямо-таки Халком виноделия.

– Я вижу, что вы тоже являетесь aficionado хорошего вина, Педро, – сказал он, умудрившись разглядеть признаки одобрения на моем ошеломленном лице. – И не нужно ничего говорить. Я знаю, что мое вино урожая восемьдесят второго года… нет, еще не придумано слов, чтобы описать его.

Можно было бы для начала предложить эпитет «пугающее», мысленно прикинул я. Это вино определенно не предназначалось зеленым юнцам.

– А теперь вы должны попробовать рa amb oli моей жены. Мне кажется, вы почувствуете, что это блюдо прекрасно сочетается с вином, – посоветовал Жауме, в один миг опять превратившись в профессионального официанта.

Я часто слышал, как люди поют дифирамбы этому весьма незамысловатому майорканскому блюду, но, признаться, его название, означающее буквально «хлеб с оливковым маслом», не особенно меня вдохновляло. Оказывается, я просто не знал, от чего отказываюсь. Первый же кусок этого обманчиво скромного открытого сэндвича взорвал мои вкусовые рецепторы: мягкое, острое, масляное, сладкое, хрустящее, сочное, горькое, свежее… сказочное. И конечно же, Жауме был прав. Pa amb oli и его сбивающее с ног вино отлично дополняли друг друга. По крайней мере, мне так показалось, хотя я заметил, что Элли и Антония потихоньку перелили содержимое своей посуды в банки более закаленных и понимающих толк в вине супругов.

Теплое полуденное солнце сияло сквозь затейливую филигрань виноградной листвы над нами и покрывало столешницу колышущимся кружевом света. Карликовый петушок-щеголь, который с напыщенным видом расхаживал по двору с момента появления рa amb oli, внезапно вскочил на стол, издал довольно визгливое и негромкое «ку-ка-ре-ку» и смело двинулся к большому белому блюду.

– Ага, Генерал Франко, – улыбнулась Антония, ладонью преграждая птице путь к еде. – Он думает, будто на этой finca он главный, el jefe. Этот петушок любит пошуметь и привлечь к себе внимание, но на самом деле он маленький джентльмен.

– Как же, маленький джентльмен, – фыркнула старая Мария и смахнула петушка со стола одним быстрым взмахом руки. – Он уже как-то пробовал этот трюк и тогда набил клюв хлебом, нагадил на тарелку, спрыгнул обратно на землю и тут же взобрался на курицу прямо у меня на глазах. Тоже мне, джентльмен.

– Мама, por favor, – взмолилась Антония, которую замечания старухи окончательно вогнали в краску.

– Нет, нет, нет, – продолжала ее разгневанная мать. – Генерал он или не генерал, но если я доберусь до него, он закончит свои дни со свернутой шеей. И в следующий раз этот ваш джентльмен окажется на столе внутри кастрюли.

Жауме с довольным видом и безмятежной улыбкой попивал свое вино и жевал рa amb oli, и его живот все сильнее выпирал между штанами и кардиганом.

– Ну, Жауме, – сказал я, уже чувствуя, как зрелое тепло его потрясающего tinto восемьдесят второго года растекается по венам, – к сожалению, мне не довелось побывать в вашем пятизвездочном отеле гранд-люкс «Сон-Вида», но если там обстановка, еда и вино сравнимы с этими, то я безусловно и заочно отдаю ему пальму первенства среди всех гостиниц мира.

– О, Педро, – скромно заулыбался хозяин, – вы слишком любезны, слишком любезны. – Он налил мне еще одну банку вина, но уже не с таким благоговением, как в первый раз.

Я заметил, что Элли и Антония с легкостью нашли общий язык, и тот факт, что говорили они на разных языках, никак этому не помешал. Даже осложнения в виде запаздывающих на шаг реплик старой Марии не замедляли течение их увлекательной беседы.

– Да, что касается тракторов, Педро, – вспомнил Жауме и повернулся к щебечущим дамам спиной. Он прикоснулся к своему носу указательным пальцем и подмигнул мне с заговорщическим видом: – Кажется, я знаю, где вы можете купить такой же, как у меня, трактор – «Барбьери» – за очень хорошую цену.

– Sí?

– Sí. Вы знаете мастерскую Хуан-Хуана, el carpintero, в Андраче?

– Нет.

– Bueno. Ее легко отыскать – на углу между рыночной площадью и el cine «Argentina». Перед ее порогом всегда лежат сломанные ставни, которые привезли туда починить.

– Sí?

– Sí. И я слышал, что недавно Хуан-Хуан купил новый «Барбьери», но для его finca высоко в горах этот трактор не подошел.

– А почему?

– Там слишком круто для двухколесника. Теперь он хочет трактор с четырьмя колесами и сиденьем. – Жауме весело хохотнул. – Но лично мне кажется, что больше всего Хуан-Хуана привлекает сиденье.

– Хм, это интересно, Жауме. Мне так и так нужно найти плотника, чтобы отремонтировать несколько ставен, и если я навещу сеньора Хуан-Хуана, то, может быть, смогу убить двух птиц одним камнем.

– Cómo? Por qué вы хотите убивать птиц в мастерской el carpintero? No es posible. – Жауме явно пребывал в замешательстве.

– Не волнуйтесь, Жауме. No importa – просто выражение такое в inglés. – Я решил, что будет проще поменять тему разговора, чем пытаться объяснить, что к чему. – Хм, я вижу, в одном из ваших загонов есть даже овцы. Неужели овцы могут быть полезны на ферме, где разводят фрукты?

Жауме вскинул плечи:

– Полезны ли здесь овцы? – Плечи моего собеседника поднялись еще выше. – Честно говоря, не особенно. Я держу несколько овец потому лишь, что они немного интереснее лимонов, вот почему. – Он расслабил плечи и сделал очередной глоток вина. – И разумеется, это также означает, что у нас на столе обычно есть ягнятина, naturalmente. – Остатки рa amb oli исчезли во рту Жауме, и он медленно и со вкусом облизал оливковое масло и помидорный сок с каждого пальца по очереди, громко причмокивая. – Fabuloso!

– Да, рa amb oli определенно было превосходным, Жауме. Мне часто рассказывали об этом блюде, но я и не представлял, что оно может быть таким вкусным.

– Ну, так часто случается в нашей жизни: достаточно лишь улучшить то, что дала нам природа, Педро. – Он посмотрел на меня поверх очков и снова постучал себя по носу. – Главное – знать, как именно улучшить то, что дано природой, нет? – Последние капли его великолепного выдержанного вина были бесцеремонно вытряхнуты в наши банки. – Возьмем, к примеру, это вино – vino clásico, Педро. Оно – результат работы природы, разумеется, и мне осталось лишь добавить в напиток знания, навыки и… и… и чудо.

– Sí, Жауме, sí… sí, – отвечал я, запинаясь. Употребленные в середине дня пол-литра его крепкого вина урожая восемьдесят второго года возымели вполне ожидаемый эффект на мои мыслительные и речевые функции.

– Ах sí, Педро… Дар вина… Дар вина. – Жауме не прекращал прихлебывать вино. – Я сажаю лозу, лоза вытягивает влагу из почвы и кормит ею виноград. А потом виноград… э-э, о чем это я говорил? Sí, потом виноград вызревает на el sol. Sí, el bon sol. М-м-м, я собираю виноград, выдавливаю из него сок, и vale!. Дар, волшебный дар вина. – Он поднял свою банку к небу в неприкрытом восхищении тем немногим, что еще оставалось от его успешного совместного предприятия с матерью-природой.

Из задумчивости моего собеседника вывела точно брошенная корка хлеба, которая попала ему в висок, сбила набок очки и никоим образом не приукрасила образ maestro виноделия, которого Жауме столь самозабвенно изображал передо мной. Снаряд был пущен с другого конца стола старой Марией, и точность ее выстрела заставляла предположить, что Бауса ведут свой род от легендарных балеарских пращников времен Римской империи.

– Конечно же, овцы очень полезны на фермах вроде нашей! – крикнула она своему встрепанному зятю. – Почему ты не сказал el señor, что они съедают сорняки с почвы перед вспахиванием? Madre mía, ему не помешало бы сейчас несколько овец на его finca. – После этого выступления Мария вернулась к текущему разговору женщин, хоть и с опозданием на одну тему.

– Ah sí… correcto… absolutamente correcto, Педро, – залепетал Жауме, поправляя очки. – Я собирался как раз сказать вам об этом, но… el vino… el vino. Я, э-э… должен был сначала объяснить вам все относительно el vino. Но мама права, конечно.

Я закрыл один глаз и изо всех сил попытался сосредоточиться. Жауме нервно поправил на шее воображаемый галстук-бабочку.

– Вы знаете старого Пепа, вашего соседа с другой стороны дороги?

– Ну, я видел его несколько раз, но мы еще не познакомились.

– В общем, у Пепа много овец. Очень большая отара. Самая большая отара в долине. Думаю, у него… ох… posiblemente двадцать пять овцематок или даже двадцать шесть и еще всегда несколько ягнят, naturalmente. И поэтому старый Пеп всегда ищет новые пастбища для своих овец. Он пасет их обычно на fincas по всей долине.

– Ах, вот как. Я часто слышу звон колокольчиков. Это ходят его овцы?

– Sí, absolutamente. Пеп знает, где каждая из его овец, даже в темноте, стоит ему услышать колокольчик. И все фермеры хотят, чтобы его отара выщипала сорняки перед тем, как они начнут перепахивать землю. Ни у кого нет столько овец, как у Пепа. Да что там, на многих fincas сейчас вовсе не держат овец.

– То есть Пеп приведет свою отару съесть наши сорняки?

– Sí, если вы его попросите. Что может быть легче. – Жауме неожиданно посерьезнел. – Но, Педро, я должен сказать вам важную вещь. Овцам нельзя позволять щипать траву на поле возле torrente, там, где колодец.

– Нельзя? А почему? Там больше всего сорняков – все покрыто этим диким клевером.

Жауме покачал головой и нахмурился.

– Нет, нет, Педро, это не клевер. Это сорняк, который называется maria. Иногда его называют vinagrella, потому что по вкусу он напоминает уксус. Немного похож на клевер, но когда зацветет, у него будут желтые цветки, так что это не клевер. Если овца съест слишком много этого растения, тогда… – Жауме покосился на дам и тихо продолжил: – Оно… оно плохо действует овцам на желудок.

– Это очень ценный совет, Жауме. Muchas gracias. Я запомню ваши слова о сорняке maria.

– No problemas, Педро. Старый Пеп все сделает как надо. Sí, sí, sí. – Жауме откинулся и широко зевнул.

Тем временем дамы покинули стол и стояли на солнышке, сгрудившись в трехсторонней церемонии прощальных поцелуев и объятий.

Я поднялся и обернулся к Жауме, чтобы выразить ему свою благодарность за гостеприимство и советы, но он уже заснул – голова упала, подборок уперся в грудь, очки зависли на кончике носа, а кардиган свободно повис по обеим сторонам выпуклого живота. Пуговица наконец сдалась неизбежному и лежала на его повернутой кверху ладони.

Пришлось мне адресовать свои «спасибо» и «до свидания» его сеньорам, после чего мы с женой отправились к дому по пыльной тропе между лимонными деревьями – Элли с полной корзинкой свежих яиц, а я – с полной головой гномов, орудовавших там пневматическими дрелями.

– Элли, – сказал я, – разумеется, мне потребуется еще много времени, и… и… иногда будет трудно и больно, но, кажется, я понемногу учусь, как быть tranquilo… наконец-то.

– Да, да, дорогой. И следующим твоим уроком по транквилизации будет вот что: ты дойдешь до дома и немедленно ляжешь в постель для своей первой настоящей siesta. По-моему, Жауме уже показал тебе, что здесь она просто необходима.

– В точку, Элли. И я узнал от Жауме сегодня еще много чего… о тракторах, о торговле фруктами, о Пепе Су… Су… об овцах и так далее. Теперь я стал куда более tranquilo, это точно.

– Ну конечно, дорогой. И я уверена, что ваша приватная предобеденная дегустация его потрясающего вина тут вовсе ни при чем.

На это мне нечего было ответить.

– И не забудьте, señor! – донесся пронзительный визг старой Марии из фермерского дворика. – Ни в коем случае не пускайте овец на то поле с травой maria. От нее у овец будут ужасные газы… А ОВЦЫ НЕ УМЕЮТ ПУСКАТЬ ВЕТРЫ!

Да, это было поистине познавательное утро.

 

Глава 5

Собака по кличке Собака

– УРА-УРА! ПРИВЕТ ВАМ, AMIGOS! КАК НАЧИНАЕТСЯ ВАШ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК? ДА, ВЫ СЛУШАЕТЕ РАДИО 101,6 FМ ИЗ СТУДИИ «ANTENNA TRES» ПРЯМО ЗДЕСЬ, ПОСРЕДИ СТАРОЙ ДОБРОЙ ПАЛЬМЫ. ДДДДА-А-А-А, СЭР, ДОБРОГО, ДОБРОГО УТРА ЖЕЛАЕТ ВАМ ПЕРВЫЙ И ЛУЧШИЙ В ИСПАНИИ АНГЛОЯЗЫЧНЫЙ РАДИОКАНАЛ, КОТОРЫЙ ВЕЩАЕТ ИЗ САМОЙ СОЛНЕЧНОЙ СТОЛИЦЫ МИРА – ПРЕ-Е-Е-ЕКРРРРАСНЕЙШЕЙ ПАЛЬМЫ-ДЕ-МАЛЬОРКИ А-А-А! ЭЙ, ЛУЧШЕ БЫ ВАМ…

Элли заглянула в дверь.

– Слушай, извини, но мне пришлось выключить этот бедлам. Я пытаюсь дозвониться в аэропорт, узнать, не задерживается ли рейс мальчиков.

– О, это ты меня извини, я как-то не подумал. Просто после новостей там начнется передача «Старые, но славные», и… Батюшки, чем это так воняет?

– Что? А, это еда для собак, которую принесла мне сеньора Феррер на днях. Я вынула ее несколько минут назад из холодильника и бросила все в старую кастрюлю – вариться для ее драгоценных Робина и Мэриан.

– Но что это за еда? Она же воняет, как барсучья задница.

– Ну, там примерно с килограмм дробленого риса. Здесь его используют вместо печений и муки в собачьей еде, ну и… всякое такое.

– Элли, это зловоние исходит не от риса, дробленого или нет, если только он не пролежал пару лет в навозной куче.

– Э… ну, этот запах… необычный запах, очевидно, исходит от других ингредиентов, которые дала мне Франсиска. С ними все в порядке, вообще-то, они свежие и все такое. Она сказала, что тут используют… э-э… эти ингредиенты постоянно для кормления домашних животных.

– Хватит, Элли, просто скажи мне, что это за другие ингредиенты, хорошо? А хотя – нет, не надо. Я пойду и сам посмотрю.

Тошнотворный смрад усилился, когда я вошел в кухню. Зажимая одной рукой нос, другой я опасливо приподнял с кастрюли крышку и тут же уронил ее на пол. Никогда раньше я не встречался взглядом с курицей, смотрящей на меня из кипящей похлебки.

– Боже святый, Элли! Что за варево ты здесь готовишь? Там плавает курица. Нет, две! Черт, их там три!

– Да не волнуйся ты так. Все нормально. Это не куры. Нет-нет, это всего лишь… ну, это всего лишь куриные головы и лапы… плавают в рисе, не более того.

– «Всего лишь» головы и лапы! Элли, ты, должно быть, сошла с ума. У тебя там ведьмино зелье готовится, которое ну прямо на шабаше можно подавать, а уж вонь стоит такая, что слона свалит на расстоянии сотни ярдов. И ты говоришь, что это «всего лишь» головы и лапы!

– Не надо меня обвинять. Это то, что дала мне сеньора Феррер – в том пакете, помнишь? Я тогда даже не глянула, что там внутри. Просто сунула все в холодильник, а сегодня утром вынула и…

– Но ты только посмотри! – Я схватил жену за руку и подтащил к булькающему котлу. – Эти чертовы головы все еще покрыты перьями… у них в целости и гребни, и бородки, и клювы, и глаза – все. А лапы – нет, ты посмотри на эту лапу, которая как раз всплыла. На ней еще сохранилось пластиковое кольцо! Как тебе в голову пришло готовить такое прямо в доме?

Элли смотрела в пол и удрученно кивала.

– Да знаю я всё, Питер. Согласна, выглядит и пахнет все это немножко непривычно, в смысле… ужасно, но если здесь принято так кормить собак. И вообще, что мне было делать? Не могу же я отнести все назад и сказать Франсиске, что мне это не нравится, правда?

– Именно так ты и должна была поступить.

– Нет. Мне жаль, но так поступить я не могу, – убежденно сказала Элли.

– И почему же, позволь спросить?

– Потому что… потому что сеньору Феррер это оскорбит, вот почему. Честно говоря, я боюсь, что и так была несколько груба с ней, когда сказала, что больше не разрешу ее собакам спать здесь, и… и она ведь дала нам собачью еду, так как искренне считает, что это ее обязанность. Франсиска не хочет, чтобы мы тратили свои деньги на ее животных. И потом, она же не могла знать, что нам не понравится запах еды.

– Не знала, что нам не понравится запах? Но, Элли, ведь именно из-за дурного запаха старые фермеры у нас в Шотландии держали в сарае плитку, чтобы варить похлебку для свиней. Потому что ни одному идиоту не придет в голову пропитать весь дом вонью от варки всякой дряни прямо на своей собственной кухне.

– Может быть, и так, мистер Всезнайка, но здесь у нас нет сарая с плиткой, так что мне пришлось делать это прямо на своей собственной кухне. Понятно?

– Понятно, Элли. Ладно, я вижу, что твои действия продиктованы лучшими намерениями. Но чтобы это был первый и последний раз. Достаточно того, что проклятые псы еженощно гадили на кухне, но даже тогда пахло не так чудовищно, как сейчас.

– Допустим. Но пожалуйста, не надо думать, будто мне все это нравится больше, чем тебе. И мне кажется, ты забываешь об одной очень важной детали. – Элли посмотрела в окно на casita Ферреров. – Они приехали сюда на все рождественские каникулы, и держу пари, что Франсиска скоро снова появится здесь все с той же собачьей едой.

– Ладно, я всё понял. Есть только один способ положить этому конец, не так ли?

– Питер, так нельзя! – испуганно воскликнула Элли. – Ты не должен обижать Франсиску. Ты же сам говорил: «Когда ты в Риме…» и все такое! Что ж, они привыкли кормить своих собак и кошек такой пищей, и если мы дадим им понять, что не одобряем это или…

– Я знаю, Элли, не нужно ничего говорить. Твои рассуждения достойны похвалы, но бывают такие моменты, когда необходимо занять твердую позицию, когда нужно быть жестким, даже если это может задеть чьи-то чувства. И сейчас как раз один из таких моментов.

– Но ты же не можешь прямо ворваться к ним и демонстративно нанести им обиду?

– Могу, и именно так я и сделаю. Сначала нам пришлось мириться с дерьмом ее собак на кухне, а теперь сеньора хочет, чтобы наш дом провонял запахом этой отвратительной стряпни. Это недопустимо, Элли. Просто недопустимо. Давай иди звони в аэропорт. А я отправляюсь к Феррерам, чтобы сказать им в лицо все, что о них думаю.

В канун Рождества хаос в аэропорту Пальмы вполне предсказуемо достиг апогея. Французские авиадиспетчеры объявили очередную забастовку, как это у них заведено делать в пик сезона, и потому огромные залы прибытия и отправления были набиты невинными жертвами – тысячами возвращающихся из отпусков семей. Ноющие дети и отчаявшиеся родители все вместе ютились на своем багаже, как беспомощные беженцы. Bon voyage, как говорят во Франции.

Мы с Элли прокляли всю французскую нацию и направились в кафе в зале отправления местных рейсов. Это кафе, конечно же, не предназначалось для встречающих международные рейсы, но, будучи единственным убежищем во всем сошедшем с ума аэропорту, оно стало спасением для тех счастливчиков, кто знал о его существовании и мог скрыться там от толчеи.

Мы устроились в тихом уголке с кофе и ensaimadas.

– Ну и как прошла твоя встреча с Феррерами? – спросила меня Элли. – Ты так и не рассказал мне, как они отреагировали, услышав, сколь невысокого ты мнения об их отвратительном корме для животных.

– Ну, особо рассказывать нечего. Как я и говорил, главное – занять твердую позицию. Разумные люди всегда будут реагировать на такой подход адекватно – конечно, если только ты сам ведешь себя при этом разумно и справедливо.

– Вот как?

– Да-да, именно так. И не бойся – сеньора Феррер больше не будет снабжать тебя куриными головами и лапами или какими-либо иными сомнительными частями птичьего тела. С этого дня ты будешь получать только дробленый рис.

– Только дробленый рис! Но кто же будет покупать остальную еду для ее питомцев, позволь узнать?

– О, смотри! Это же Джок Бернс – тот самый человек, с которым мне так нужно поговорить.

– Подожди, Питер. Всего одну секунду. Скажи, неужели Франсиска Феррер рассчитывает, что это мы будем…

– Эй, Джок! Сюда! У тебя есть минутка?

Родом Джок Бернс был из той же части Шотландии, что и мы, но он жил на Майорке уже много лет: днем вел тихую, достойную жизнь учителя в одной из местных международных школ, а вечерами зарабатывал средства на свои хобби (Джок увлекался едой, питьем и всем тем, что остров мог предложить для увеселения) в качестве аниматора в одном из отелей. Джок во многих смыслах был необыкновенным персонажем, но сердце у него было доброе, и он не раз оказывал нам помощь – как словом, так и делом.

Я наклонился к жене:

– Извини, что мы не договорили, но не забывай, Чарли через десять дней надо будет приступать к занятиям в здешней школе, и в связи с этим я хотел уточнить у Джока пару-тройку деталей.

Появление Джока в баре, как всегда, переходило всякие границы общепринятого.

– Здор́ово, Педро! – заорал он, плывя к нам между столами, накинув на одно плечо кричащий пиджак в желто-красную клетку и по пути с наигранным тягучим акцентом выкрикивая приветствия совершенно незнакомым и абсолютно ничего не понимавшим людям. Он остановился перед Элли и распахнул объятия.

– О-о-о, й-йес-с-с, малышка Элли! – завопил он. – Что за женщина! Эй, если ты когда-нибудь решишь бросить этого лоботряса, я – твой парень!

Элли съежилась, и потому Джок обернулся ко мне и сжал мои щеки ладонями.

– Педро, золотце мое! – провозгласил он, повышая голос еще на несколько децибел. – Как дела в Голливуде, старик? Скажи, Клинт передал тебе мое сообщение?

Тот факт, что я даже никогда не был в одном с Голливудом полушарии, не имел для Джока никакого значения. Он театрально плюхнулся на сиденье рядом со мной, забросил руки на спинку стула и небрежно оглянулся вокруг в поисках направленных на него восхищенных взглядов. Таковых не обнаружилось.

– Чертов плебс не знает, что такое стиль, – пробормотал он, сбиваясь на свой родной шотландский говор.

Я прочистил горло:

– Я как раз собирался позвонить тебе, Джок. Хотел кое-что обсудить перед тем, как Чарли пойдет в вашу школу.

– Да не переживай, сынок. Я обо всем позабочусь. Ты, главное, проявись со своим отпрыском в первый день нового семестра, чтобы заплатить за обучение. Ах да, я устроил тебе неплохую скидку, чудесную такую скидочку. – Он медленно подмигнул. – Сэкономил тебе капельку денег – сечешь, о чем речь?

– Что ж, премного благодарен, Джок, – ухмыльнулся я и хлопнул его по спине. – Пойдем, угощу тебя.

– Не, сынок, времени нет. Но все равно спасибо. Совершенно нет времени. Должен встретить лондонский рейс. Прилетает один приятель с новеньким синтезатором для меня. Последняя модель. Творит чудеса. Полцены, и никаких вопросов – понимаешь, о чем я? – Нагнувшись к нам, Джок поднял брови и понизил голос: – И никакого чека, само собой, так что мне нужно присмотреть за тем, чтобы испанская таможня повернулась к синтезатору спиной.

– И нам тоже уже пора идти, – заторопилась Элли, с тревогой поглядев на табло прибывающих самолетов. – Смотри – их рейс! Уже сели!

– Да вы, я смотрю, разволновались не на шутку, а? – поддел нас Джок. – Небось соскучились по своим малюткам?

– Вряд ли их можно назвать малютками, – заметил я, когда мы все встали из-за стола. – Сэнди скоро будет девятнадцать, да и Чарли уже пошел тринадцатый год.

– Ну, а для меня они по-прежнему дети, – призналась Элли. – И ты прав, Джок, я скучала по ним и не стесняюсь заявить об этом во всеуслышание.

– Хорошо, что вам осталось совсем недолго ждать великого воссоединения семьи, – засмеялся Джок. – О, какая эта будет трогательная сцена! О, как взыграют неукротимые шотландские эмоции!

– Ой, чуть не забыл, – спохватился я, когда мы пробирались в зал международных прилетов через плотные массы неудачливых пассажиров, и взял приятеля за локоть. – Я ведь хотел задать тебе несколько вопросов относительно местных школьных правил. Во-первых, что Чарли следует надеть, во-вторых…

– Джинсы и кроссовки – ответ на твой первый вопрос, а что касается остального, то просто успокойся, и все само собой устаканится. Это Майорка, сынок. Не теряй голову, будь tranquilo – понимаешь, о чем я?

С этими словами Джок выкрикнул удлиненное американизированное приветствие, адресованное несуществующему «приятелю» на другом конце зала. Затем, удовлетворенный тем, что на него обернулось достаточное количество людей, он пошел прочь, размахивая желто-красными клетками.

Мы с Элли как можно незаметнее влились в толпу встречающих.

– Привет, мама. Привет, папа, – раздались знакомые голоса у нас за спиной. – Мы уж решили, что вы забыли нас встретить.

– Сэнди! Чарли! – взвизгнула Элли и постаралась обнять обоих мальчиков одновременно, однако ее потуги были встречены поднятыми локтями и смущенным увиливанием. – Вы не представляете, как мы по вам соскучились!

– Да-да, – покивал Сэнди равнодушно, – но я абсолютно без гроша в кармане.

– Я тоже, – поддакнул его младший брат, хлопая себя по карманам.

– Да, но ты был без гроша еще до того, как сел в самолет, оболтус ты мелкий. А я ведь говорил тебе: не подходи к игровым автоматам в аэропорту, но…

– Хватит – хватит, парни, – перебил я сыновей. – Предполагается, что в Рождество люди проявляют добросердечие и все такое, так что…

– Эй, привет! Расслабьтесь. Я говорю, расслабьтесь, дети мои. – Это опять был Джок Бернс, по-прежнему в роли американца, но теперь с подозрительно длинной сумкой. – Вы что, юноши, прибыли с какой-то группой шотландских дипломатов или как?

– Привет, Джок, – дружно отозвались мальчики, как по мановению волшебной палочки расплываясь в улыбках, и протянули руки, чтобы поздороваться с самым старым из подростков Майорки.

– Ты почти угадал, Джок! – подхватил Сэнди. – Мы прибыли на слет – на корриде.

– Браво! Но вы уж смотрите не перепугайте местных матадоров, детвора. – Джок наслаждался тем, что его игру оценили.

– Хм, я рад видеть, что ты протащил свой новый синтезатор через таможню, – сказал я, указывая на длинную узкую сумку.

– Да нет проблем, сынок. Надо просто знать, кого подмазать. Между прочим, только так и можно выжить на этом острове, – разоткровенничался Джок. Он вновь обрел свой родной шотландский диалект, как только мы вышли через автоматические двери к автобусным остановкам. – Но никогда не забывай, что мы здесь иностранцы, и сильно не высовывайся. – Он подмигнул мне с почти масонской многозначительностью. – Понимаешь, о чем я, сынок?

– Конечно. Я запомню это, Джок. Надеюсь, мы увидимся с тобой и Мег во время праздничной недели. Нам будет очень приятно пообщаться с вами.

– Не переживай, приятель. Мы наверняка пересечемся с вами где-нибудь, что-нибудь съедим и выпьем. Не переживай.

Последовали перекрестные рукопожатия, объятия и пожелания веселого Рождества, после чего Джок удалился в своей манере, эксцентрично салютуя и крича во весь рот: «Ну пока, увидимся, дорогой!» озадаченным незнакомцам, которые стояли на остановке и наблюдали за его неспешным театральным уходом.

Мальчики еще ни разу не видели свое новое жилище. Когда мы въехали в ворота «Кас-Майорал», свет послеполуденного солнца, падающий сквозь развесистые листья пальмы в углу двора, бросал экзотические тени на беленые стены дома. Долина была спокойна и тиха, если не считать бойкой песни жаворонка, который недавно поселился в нашем саду и теперь заявлял о своих территориальных притязаниях с верхнего листа гигантского каучуконоса. Элли называла этого жаворонка нашим собственным предвестником Рождества.

Сэнди и Чарли захлопнули за собой дверцы машины и встали молча, глядя на окружающий их пейзаж. Я вспомнил, как поражен был, впервые увидев эти величественные горы и ощутив исходящее от них чувство покоя и бесконечности. Я дал сыновьям несколько минут проникнуться всем этим, вкусить, так сказать, первый глоток идиллической атмосферы, а потом спросил:

– Ну, парни, как впечатления? Это просто нечто, да?

Чарли нахмурился, посмотрел вверх и, описывая рукой невнятную дугу над головой, ответил:

– Пап, вот все эти горы. Наверняка телевизор из-за них плохо работает. И трава… Я не вижу здесь травы. Где же мы будем играть в футбол?

– Как это типично для тебя. Всегда думаешь только о себе, – отчитал его старший брат. Маленький эгоист, вот кто ты такой. – Затем он обернулся ко мне с ободряющей улыбкой. – Не волнуйся, папа. Тут супер. Просто шикарно. Но кое-что меня все же беспокоит. Как мы будем работать на этих крошечных полях? Приличных размеров трактору здесь попросту негде даже развернуться. И как трактор заедет под все эти деревья с низкими ветвями?

– Да, это отдельная большая тема, Сэнди, – вздохнул я.

Оба сына стояли и смотрели на меня, склонив головы на одну и ту же сторону и под одинаковым углом. Они ждали приемлемых ответов на свои вопросы. Я понятия не имел, как их подготовить к новостям: о том, что телевизора у нас вообще не будет до тех пор, пока наши застрявшие где-то на полпути из Шотландии вещи не прибудут наконец на Майорку; о том, что на местных фермах вообще нет травы, кроме сорняков; а также о том, что приличных размеров трактора у нас нет и не будет никогда.

Спасла меня Элли, которая бросила весело:

– Ну, пошли, мальчики. Хватайте свои чемоданы и идите за мной. Вам, должно быть, не терпится поскорее увидеть свои новые спальни.

– Да, правильно, Элли, – быстро подхватил я. – Ты покажи ребятам, как тут со всем управляться. Когда мы подъезжали к дому, я заметил, что старый Пеп как раз сейчас работает на своей finca. Думаю, мне стоит сходить к нему и представиться. Нам ведь нужно будет пригласить его овец попастись на наших сорняках.

Пеп стоял, прислонившись к одному из больших деревянных колес телеги, когда я вошел в его захламленный двор. Он только что закончил скатывать куцую папироску, сунул ее в рот и поджег с фонтаном искр и языками пламени, словно это была и не самокрутка вовсе, а отсыревшая петарда.

Я впервые видел Пепа вблизи, и мне показалось, что он на самом деле гораздо старше, чем я изначально решил, разглядывая издали его худощавую, жилистую фигуру. Маленький черный берет был натянут почти на самые глаза – темные бусинки на худом загорелом лице – и, таким образом, служил защитой от солнца. Когда Пеп заметил меня, его черты смялись в морщинистую улыбку, которая обнажила небольшое кладбище редких зубов густо-коричневого цвета – должно быть, окрашенных дымом той сушеной субстанции, что так неохотно горела в его самокрутках. Кстати, запах от его курева пробудил во мне воспоминания о давно ушедших днях моего детства: точно так же воняло от самовозгоревшейся навозной кучи на ферме у ныне покойного дедушки.

Хотя ботинки Пепа были стоптаны до дыр, а на старых серых штанах пестрели заплатки, выглядел он неожиданно молодцевато – благодаря американской кожаной куртке, пусть и изрядно потертой, и красному шейному платку, который был завязан на горле аккуратным узлом. Я догадался, что старый Пеп не так прост, как среднестатистический майорканский campesino.

– Buenos, – протянул он басом – хриплым и сиплым от многолетней ингаляции дымом, не иначе. – Cómo va su vida?

Какое прекрасное приветствие, восхитился я про себя. Cómo va su vida? Как идет твоя жизнь? Надо будет запомнить. Я поздоровался, а затем объяснил, кто я такой и откуда взялся, но у меня сложилось впечатление, что Пеп уже знал все существенные детали. Пока я говорил, он так и стоял у колеса своей телеги, засунув большие пальцы за ремень штанов и щурясь на меня одним глазом, так как второй глаз, под которым дымилась папироса, был плотно закрыт. Несмотря на расслабленную позу Пепа, я понимал, что старик-сосед придирчиво оценивал меня.

После того как я изложил ему сокращенный вариант автобиографии, последовала интерлюдия в форме неловкого молчания, во время которого Пеп продолжил свою монокулярную инспекцию моей личности. Напряжение спало, только когда он поперхнулся дымом папиросы и выкашлял каскад искр прямо на кожанку. Но это небольшое недоразумение ничуть не смутило хозяина.

– Va bé, va bé, – брюзгливо прохрипел он на mallorquín эквивалент «хорошо», переменил опорную ногу и возобновил изучение моего лица, только теперь обоими глазами.

Я заподозрил, что произвести положительное впечатление на этого старого чудака будет непросто.

– Какая симпатичная у вас собачка, – сказал я с натужным энтузиазмом и кивнул на неподвижную черную массу, лежащую на солнце перед дверью ветхого коттеджа.

Глаза Пепа вспыхнули. Очевидно, я поднял тему, дорогую его сердцу. Он с обожанием посмотрел на огромное спящее животное и начал на все лады воспевать его. Этот пес, он может заявить с полной уверенностью, является первоклассным образчиком известной местной породы ca de bestiar, исключительно умный зверь, многогранно одаренный perro. Но самыми удивительными свойствами пса были присущие его породе бдительность и несравненная храбрость, это была ну просто бесподобная сторожевая собака. Sí, абсолютно бесстрашная, эта порода, ca de bestiar. Molt valent!

– Вот погодите, увидите, какого он размера, – сказал Пеп, не в силах сдержать гордость. – Qué energía! – Он прочистил горло и крикнул: – Перро! Эй, Перро!

У пса не дрогнул ни единый мускул.

– Перро – довольно необычная кличка для perro, – заметил я, желая отвлечь незадачливого собаковода. – Я ведь правильно понял – вашу собаку зовут Собака?

– Необычная кличка? С чего вы взяли? У меня было много perros, и всех их я звал Перро. Так проще. Необычная? Mierda! Перро! – заорал он снова и даже вынул изо рта папиросу, чтобы та не мешала его прокопченным голосовым связкам произвести звук максимальной громкости. – ПЕ-Е-ЕРРРРРРО-О-О!

Пеп нагнулся, подобрал крепкую палку и швырнул ее со всей мочи в коматозного пса. С гулким звуком снаряд приземлился животному прямо на макушку. Лично я испугался за жизнь пса, но valent Перро только дернул ухом, словно отмахиваясь от мухи, несколько раз довольно причмокнул языком и продолжил свою siesta.

Его perro еще совсем юный, объяснил Пеп. Ему всего восемь месяцев, по сути – щенок, так что он еще не всему научился. Но пусть меня не введет в заблуждение его нынешняя летаргия. Причина такой вялости в том, что на обед Перро съел целых трех голубей.

– Сломал, черт его побери, клетку, – пробормотал Пеп едва слышно. – Hijo de puta!

– Это, несомненно, прекрасный пес, – сказал я, пытаясь замаскировать своими банальными высказываниями смущение, которое мог испытывать Пеп из-за полного равнодушия своего питомца к хозяину.

Но самоуверенный старик не нуждался ни в чьей помощи.

– Главное – помните, что я сказал, – строго наставлял он меня. – Эти perros подозрительно относятся к чужакам. Крайне непредсказуемы, потенциально смертельно опасны, ca de bestiar. Таковы свойства породы, вы понимаете. Cuidado!

– Gracias, сеньор Пеп. Спасибо за предупреждение. Я буду помнить об этом.

Настал наконец момент, когда у меня появилась возможность повернуть беседу к истинной причине моего визита, но и тут старый Пеп меня опередил.

Наверняка я хочу, чтобы он привел своих овец попастись на моих полях, выдвинул он предположение без каких-либо намеков с моей стороны. Va bé, va bé, это не problema. Некоторые из его ovejas только что окотились, так что ему понадобятся новые пастбища недалеко от дома, и в любом случае не хотелось бы уводить их далеко, потому что приближалась плохая погода. Sí, sí, пастбище рядом с его finca было бы весьма кстати.

– Muchas gracias, Пеп. Тогда я оставлю ворота на поле открытыми.

Но есть одна крохотная problema, остановил он меня. То поле около torrente, на котором стоит колодец: мне придется вспахивать его прямо с сорняками, овцы там не смогут пастись – слишком много травы под названием maria. Она очень вредна для овец. Их раздувает от нее. В качестве иллюстрации Пеп громко пустил ветры.

– Comprende?

Я не мог не улыбнуться. Этот старый крестьянин – непростой тип, но было в нем нечто неуловимо привлекательное.

– Смейтесь, смейтесь, – проворчал он хрипло, ошибочно приняв мою улыбку за насмешку. – Но на месте овцы вам было бы не до смеха. Пожевал maria, и… БА-БАХ! – Он подбросил берет в воздух. – Una bomba!

Я извинился за то, что невольно расстроил его. У меня не было таких намерений, подчеркнул я и также упомянул, что сеньора Бауса уже предупреждала меня об опасности выпаса овец на траве под названием «maria». Правда, их образовательные методики несколько отличались друг от друга, но суть объяснений оказалась идентична.

Пеп предпочел закрыть на этом тему овец. Он сплюнул прогоревший окурок на землю и выудил из внутреннего кармана комплектующие для сворачивания новой папиросы.

– Cigarrillo? – спросил он, протягивая мне плоскую жестянку, содержащую пачку папиросной бумаги и зловещую черную кашицу из обрезков растений, которая выглядела так, будто ее достали из-под компостной кучи.

– Нет… нет, gracias, – твердо отказался я и добавил, что бросил курить много лет назад.

Пепа мое признание озадачило. Ну и что? Даже если я бросил курить много лет назад, рассуждал он с театрально вскинутыми плечами, как мне в голову пришло отказаться от такого табака, как этот?

При помощи большого и указательного пальцев он подцепил из банки комок вредоносной махорки и сунул его мне под нос:

– Понюхайте это, hombre. Понюхайте-ка.

Я послушался и не солгал, когда сказал старику, что табак пахнет хорошо: сладко, крепко, даже едко – но хорошо. Тем более загадочной мне показалась метаморфоза приятного запаха в столь резкую вонь после того, как табак завернули в бумагу и подожгли. Я практически не сомневался, что Пепу приходилось каждое утро съедать горсть свежего чеснока, чтобы освежить дыхание. Так что, пожалуй, я все-таки откажусь от папиросы, но все равно большое спасибо.

Явно обиженный тем, что я отверг его щедрый дар, Пеп вновь принял расслабленную позу у колеса и стал мастерить себе новую cigarrillo.

Имел ли я хоть какое-то представление о том, от чего отказался, вопросил старик, не поднимая глаз от трудоемкого процесса сворачивания папиросы. Разве я не понял по аромату, что это был настоящий гаванский tabaco?

Он лизнул край бумаги, аккуратно провел пальцем вдоль линии соединения, свернул один конец комковатого цилиндра в фитиль, обильно смочил слюной второй конец, чтобы бумага не прилипала к губам, а потом пристроил девственную cigarrillo в угол рта и снисходительно поинтересовался, в курсе ли я, где находится Гавана.

– Как же, знаю, на Кубе, – ответил я смущенно. – И еще я знаю, что в Гаване делают лучшие сигареты в…

– Sí, и я тоже бывал там, – не дал мне договорить Пеп, запаливая спичку о ноготь большого пальца и немигающим взглядом глядя на меня сквозь пиротехническое шоу, развернувшееся в трех дюймах от его лица после того, как он зажег cigarrillo. Едва старик втянул в легкие густой дым, как где-то в глубине его носа раздался сдавленный, почти неслышный всхрап, и хотя Пеп, скорее всего, был убежден, что успешно скрыл возникшее желание закашляться, мгновенно покрасневшие глаза и вспучившиеся, как синие змеи, вены на лбу выдали его с головой. Легкие Пепа явно считали, что пресловутый настоящий гаванский табак был сделан из гнилых капустных листьев.

– Когда-то, – выдавил он просевшим от напряжения голосом, – многие мужчины у нас в Андраче уезжали на Кубу, чтобы добывать там морскую губку. Ехали, чтобы заработать денег, всего на несколько лет. – Он хватанул ртом свежего воздуха и быстро проглотил его. – Но некоторые из них так и не вернулись на Майорку. Оставили здесь своих жен, а сами не вернулись. Me entiende?

– Да, я слежу за вашей мыслью. Но почему же они не вернулись? Им не разрешили вернуться домой, когда власть на Кубе захватил Фидель Кастро?

– Фидель Кастро? При чем здесь Кастро? Hombre, они просто не захотели возвращаться к своим женам. – Пеп вынул папиросу изо рта и мечтательно посмотрел на нее. – Но я вернулся. Ах, sí. Я вернулся через три года, чтобы жениться на своей novia здесь, в Андраче. – Он глубоко вздохнул. – И что у меня осталось в результате? Мой tabaco… только мой tabaco.

– О, мне очень жаль слышать это. Я не знал, что вы потеряли жену, так что прошу вас…

– Это настоящий tabaco de Havana, – не слушая меня, продолжал Пеп. – Я не трачу на него денег, и он год за годом доставляет мне удовольствие. Покажите мне жену, которая обладала бы такими качествами. Sí, покажите мне такую жену. – Он вставил папиросу обратно в угол рта и опять уставился на меня пронизывающим взглядом.

– Ну, если ставить так вопрос, то конечно, – вынужден был согласиться я. – Но гаванский табак… как вы можете не тратить на него денег? Не понимаю, каким образом…

– Caramba! – Табак ничего не стоит, объяснил мне Пеп нетерпеливо, потому что он сам его выращивает. Вот почему. Он провез тайком несколько кустов табака на Майорку еще тогда, когда возвращался с Кубы. Очень рискованное дело. Франко бросил бы его в тюрьму, если бы об этой контрабанде пронюхали. В общем, Пеп посадил эти кусты, однако, несмотря на всю его заботу и неустанный уход, выжило только два растения. Но даже из двух кустов Пеп вырастил целую плантацию из пятидесяти кустов, которые и по сей день прекрасно себя чувствуют на поле за его домом. Gracias a Dios.

– Пятьдесят кустов, вот как? Этого, конечно, предостаточно, чтобы дымить с утра до ночи. Но как же сушка и ферментация листьев – неужели вы сами умеете все это делать? – спросил я, изображая вежливый интерес.

Гортанный смех вырвался из хрипящих недр груди Пепа. Он медленно помахал перед моим лицом указательным пальцем. Неужели я ожидал, будто он раскроет мне столь ценную информацию, прищурился на меня рассказчик. Это же страшный секрет, который ему, Пепу, повезло узнать от старого кубинского негра перед тем, как тот умер. От туберкулеза легких, как ему сказали. Что ж, очень жаль. Но бог с ним, с этим негром, а за технологию Пепу предлагали огромные суммы, только он никому ее не продал. И не продаст ни за какие деньги. Этот секрет уйдет вместе с ним в могилу.

Да, и, возможно, этот день не за горами, думал я, глядя на очередное синее облако едкого дыма, выползшее из ноздрей старика. То, что Пеп никому не раскрыл секретную формулу, вполне могло бы приравниваться к самоотверженному и ценному вкладу в здоровье бесчисленных будущих поколений жителей Майорки.

Пеп склонился ко мне и понизил голос до сиплого шепота:

– У нас на острове есть люди, которые очень хотели бы стащить несколько моих кустов, чтобы завести собственные плантации tabaco de Havana. Hombre, они уже делали такие попытки, и не раз. Вот почему я всегда держу на ферме хорошую сторожевую собаку. – Он влюбленно посмотрел на Перро, который продолжал мирно посапывать. Во сне пес подергивал лапами, – должно быть, ему снилась охота на ужасных табачных воров.

Внезапно по долине промчался холодный бриз. Он разбудил сосны на высоких горных склонах и взбил стайку мини-смерчей, отправив их зигзагом через маленький двор в крошечных завихрениях пыли и соломы. Порыв длился всего несколько секунд, после чего вновь стало тихо.

Пеп посмотрел на северный небосклон и объявил:

– Sí, ah sí – надвигается плохая погода. Этой ночью будет холодно. Sí, mal tiempo viene. – Он сдул невероятной длины столбик пепла со своей cigarrillo и направил невозмутимый взор на «Кас-Майорал». – А у вас нет дров, так ведь?

– Хм, ну, несколько поленьев найдется, – сказал я, опешив от неожиданного вопроса. – Кажется, сеньор Феррер оставил нам небольшой запас дров.

– Кхм! Неужели этот скряга дал маху? Я видел, как Феррер вывозил на тачке бревна с вашей фермы к своей casita за день до вашего прибытия. От него вы ничего не получите. Nada. Свет не видывал такого жадюги. Да этот Феррер бесплатно не помочится на вас, даже если вы будете гореть в огне.

Да уж, с каждым днем мне становилось все яснее: сколь ни высоко было социальное положение Ферреров в Андраче и за его пределами, здесь, среди своих ближайших соседей в долине, эта семья ценилась ниже некуда.

– Тогда… тогда мне надо поскорее прикупить дровишек, – сказал я по возможности бесстрастно, не желая принимать ничью сторону в очевидном противостоянии Пепа и Томаса Феррера.

– Прикупить дровишек? – Пеп затряс головой. – No es posible. Лесопилка закрыта на las vacaciones. Там вы ничего не купите до следующей недели. – Кончик его cigarrillo сердито затрещал и вспыхнул ярким красным огоньком, когда Пеп всосал еще одну порцию настоящего гаванского дыма. – Hombre, у вас будет холодное-прехолодное Рождество.

Что можно было на это ответить? Я снова стал ощущать себя жалким loco extranjero.

– Bueno, – сказал Пеп и кивнул в направлении клонящегося к закату солнца. – Пойду-ка я домой, растоплю камин перед тем, как начнет падать температура. Дом должен быть теплым – особенно в Рождество, нет?

Он даже не счел нужным попрощаться со мной.

Вот мерзкий старикашка, думал я, глядя ему вслед. Пепу было мало того, что я под Рождество оказался без дров, нужно было еще и поиздеваться надо мной… Но вдруг плечи удаляющегося Пепа затряслись, и я услышал нечто, поразительно похожее на смешок – пробивающийся сквозь залежи слизи, но тем не менее смешок, вне всяких сомнений. Да, старый мерзавец потешался от всей души – и над чем, над моим несчастьем!

Он обернулся, утирая слезы.

– Ха! Ну и рожа! – загоготал он с новой силой. Одной рукой Пеп держался за сердце, а второй указывал на меня. – Ну и видок! Madre mía!

У меня не было слов. Мне оставалось только стоять там, чувствуя себя дураком и выглядя полным идиотом, пока Пеп не отсмеялся. Я не знал достаточно испанских ругательств, чтобы высказать ему все то, что хотелось.

– Эй, вы что, и вправду поверили, что я такая сволочь? – наконец выдавил он, вытирая глаза рукавом и откашливаясь. – Не забывайте, amigo, это не меня зовут Томас Феррер, нет! – Он подошел поближе и, взяв меня за плечи, развернул лицом к воротам. – Посмотрите-ка вон туда, на дорогу. Я сложил там несколько бревен для вас – этого хватит, чтоб дождаться, когда лесопилка снова заработает. Как я посмотрю, у вас два сына, так что присылайте их сюда, пусть они перенесут бревна в дом, пока светло. Поверьте, нынче ночью будет очень холодно – так холодно, что даже деревянная статуя сиськи отморозит!

Я был так тронут, что не нашелся, что сказать. Мои попытки поблагодарить Пепа за этот неожиданный акт предумышленной доброты были пресечены на корню.

– Hombre, на что же тогда соседи? – ухмыльнулся он. – Пусть я не богат, но то немногое, что у меня есть, – все ваше, если понадобится. На этой finca у меня припасено дров больше чем достаточно, так что no problemas. Va bé.

Неторопливой походкой старик двинулся к своему коттеджу, потом на мгновение обернулся и послал мне кавалерийский салют:

– Adiós, amigo! Пусть в вашей жизни все будет хорошо, и пусть ваши куры всегда несут яйца с двумя желтками. Adiós, y Feliz Navidad!

– И вам веселого Рождества, Пеп. И огромное вам спасибо.

Исполненный смиренного восхищения перед проявленной соседом щедростью, я зашагал домой. Но не успел я сделать и десятка шагов, как до меня донесся отчаянный вопль:

– ПЕ-Е-ЕРРРРРРО-О-О! ПЕРРО-О-О!

Затем я услышал топот галопирующих ко мне лап и развернулся в тот самый миг, когда массивная черная собака оторвалась от земли и полетела по воздуху ко мне. Мое восприятие с этого момента замедлилось, и я стал видеть происходящее отдельными кадрами: пес разинул огромную пасть; с красного языка капнула слюна; мощные челюсти, вооруженные рядами смертельно острых белых зубов, придвинулись вплотную, нацеливаясь прямо на мое горло.

У меня перехватило дыхание, когда тяжелые передние лапы чудовища опустились на мою грудь. Спиной вперед я полетел через сложенные Пепом бревна и приземлился, беспомощно болтая ногами в воздухе. Собака вскочила на меня и придавила мои плечи лапами, так что я не мог пошевелиться. Зловонное дыхание опалило мне лицо.

Я слышал, как где-то вдалеке орет на собаку Пеп, но толку от его криков не было никакого. Зверь вышел из-под контроля. Он мог делать со мной, что хотел, а мне оставалось только молиться о том, чтобы конец был скорым и, превыше всего, не слишком мучительным. Я почувствовал, как мокрый нос твари касается моего уха, и застыл, в ужасе ожидая, когда в мою яремную вену вонзятся клыки.

В течение нескольких секунд, показавшихся мне часами, ничего не происходило. Здоровенные лапы все так же вжимали меня в землю. Зверюга часто и жарко дышала. Однако меня не растерзали. Я был все еще жив.

С превеликой осторожностью я приоткрыл один глаз, на что псина издала оглушительное «ГАВ!». Но вместо того, чтобы разорвать меня на куски, она просто посмотрела на меня сверху вниз, вопросительно склонив огромную голову набок и вывалив из пасти язык.

– Перро? – неуверенно произнес я.

– ГАВ!

– Привет, Перро. Давай только не будем волноваться – вот хорошая собачка. Ну, отпусти меня теперь. Хорошая, хорошая собачка, – уговаривал я животное преувеличенно спокойным тоном. Но Перро больше не в силах был сдерживаться – а может, подумал я с некоторым запозданием, пес просто не понимал английского. Он наклонился ко мне и стал трепать меня за лицо… языком. Он лизал и слюнявил подряд все, что не было закрыто одеждой: мои глаза, волосы, нос, рот, шею. Двух мнений тут быть не могло: бесстрашная сторожевая собака Пепа оказалась ласковым котенком.

Когда паника схлынула, я начал хихикать. Перро так активно лизал меня, что я едва мог дышать, и было очень щекотно.

– Хватит, Перро, ну хватит, – говорил я, отдуваясь и отплевываясь и игриво теребя собаку за уши. – Ты до смерти меня залижешь, ты, большой плюшевый медвежонок.

Через несколько мгновений стало ясно, что поглаживание собачьих ушей было фатальной ошибкой. По моим ногам растеклось что-то теплое, и это ощущение перенесло меня в тот день, когда мы впервые открыли для себя долину и когда я поздоровался со шлангом сеньоры Феррер. На этот раз жидкость была теплой, но столь же мокрой. Боже, нет, молился я, это невозможно – или как? Я опустил взгляд вдоль оседлавшего меня собачьего тела, и мои худшие опасения получили подтверждение. Этот долговязый идиот-переросток описался от восторга – прямо на мои барахтающиеся ноги.

Увесистый кусок древесины просвистел мимо моего лица и со звучным «блям» встретился с черепом Перро. Потом в поле моего зрения появился пыльный ботинок Пепа, который стремительно двигался в направлении снизу вверх, а конечной целью его был откляченный зад ничего не подозревающего Перро.

Огромный пес завизжал сдавленно и хрипло, когда нога для пинка опустилась точно в цель. Он прыснул на меня последней струйкой боли и ужаса, а затем поскакал на трех ногах в сторону дома. Теперь его языку найдется более практичное применение.

– Я извиняюсь, amigo, – запричитал подавленный Пеп, помогая мне подняться на ноги. – Хорошо, что я согнал собаку с вас как раз вовремя – пока она не убила вас. – Он возложил мне на плечо дружескую ладонь. – Она не могла ничего с собой поделать, amigo. Это у нее в генах.

– Меня не слишком беспокоит, что там у нее в генах. Меня беспокоит то, что эта чокнутая псина налила на мои джинсы, – проворчал я по-английски.

– Correcto, – согласился Пеп, хотя не понял ни слова из того, что я сказал. – Она прирожденный победитель. Непредсказуемый, опасный, но победитель. El сa de bestiar… qué perro tan magnífico!

Элли резала на кухне овощи, когда я добрался до дома.

– Что случилось? – спросила она. – Ты такой грязный, как будто валялся в канаве.

– Не спрашивай меня.

– И, как я посмотрю, ты снова обмочил штаны. Кажется, это входит у тебя в привычку, не так ли?

– Просто переменим тему, Элли, хорошо?

– И от тебя так воняет. Фу! Запах довольно сильный. Что же это мне напоминает? А-а, так пахло из сточной трубы в конюшне.

– Ну хватит, Элли. Ты уже сказала все, что хотела. Теперь прояви понимание и помолчи, договорились?

– Знаешь, можно трактовать это как определенный знак. Может, пора тебе пересмотреть свои потребности в алкоголе? Ты ведь понимаешь, о чем я? Когда твоя моча по запаху напоминает лошадиную, наверняка в организме что-то не в порядке. Это просто… – Жена сделала паузу, поскольку ей попалась особенно крупная морковка. – Это просто ненормально.

– Алкоголь тут совершенно ни при чем, и вообще это не моя урина.

Элли чуть не уронила нож и осмотрела меня с ног до головы.

– То есть ты хочешь сказать, что лошадь подняла ногу и напрудила тебе на джинсы?

– Что-то в этом духе. Но ты все равно не поверишь, даже если я расскажу тебе все, как было. Просто забудь об этом. Я пошел принимать душ.

В этот момент дверь распахнулась, и в кухню ввалились наши сыновья.

– Все-таки я уверен, что у Сэнди комната больше, чем у меня, – с порога стал жаловаться Чарли. – И кровать у него тоже больше.

– Прекрати ныть, малявка, – сказал старший брат и дернул младшего за ухо. – Тебе еще повезло, что у тебя вообще есть кровать. Ты ведь описаешь ее, как обычно. – Он принюхался и сморщил нос. – Что тут случилось, мама? Кто пустил сюда лошадь?

– О да! Ну и вонища! – подхватил Чарли, зажимая пальцами нос. Потом он заметил мои мокрые джинсы, и его глаза округлились не столько от удивления, сколько от восхищения. – Ого, пап, да это ты! Ты нассал себе в штаны! – Он изобразил приступ рвоты. – Какая гадость!

– Хватит паясничать, Чарли! – рявкнул я. – Если ты надеешься получить оплеуху, то движешься в верном направлении. – Я посмотрел вниз на свои изгаженные джинсы и добавил удрученно: – И чтоб вы знали, это сделал не я, а собака Пепа.

В кухне воцарилась тишина: домочадцы взирали на меня в немом шоке. Нарушил молчание Сэнди:

– Не огорчайся, папа. Я верю тебе, даже если мама и Чарли не верят. Но скажи мне только одну вещь…

– Да?

– С какой стати ты вообще разрешил собаке Пепа надеть твои джинсы?

Истерический смех наполнил кухню звонким эхом.

– Отлично. Веселитесь, сколько вам будет угодно, – сказал я любезно, решив, что в моем положении лучше всего изобразить скучающее равнодушие. – Я ничуть не возражаю быть предметом вашего смеха. Мои плечи достаточно широки, чтобы вынести любые насмешки. Но когда вы двое наконец придете в себя, займитесь перетаскиванием дров. Вы найдете их у ворот на ферму Пепа. А я все же пойду приму душ, как планировал.

– Э-э… дорогой, пока ты не ушел. Тут сеньора Феррер просила кое-что тебе передать, – небрежно окликнула меня Элли.

– Вот как?

– Да. Она принесла тебе рождественский подарок, пока ты был у Пепа. – Элли вручила мне упакованную в подарочную коробку бутылку коньяка.

– Ничего себе! Дорогой напиток!

– Угу. А вот что она подарила всем остальным. – Элли со стуком поставила на стол блюдо с ужасным «фирменным» миндальным пирогом Франсиски. – Сразу понятно, кто самая популярная персона в нашей семье, с точки зрения Ферреров.

Чарли фыркнул в ожидании продолжения, а Сэнди прятал глаза в пол и старался не улыбаться. Я предпочел промолчать, так как предчувствовал, что могу опять стать мишенью для всеобщих насмешек.

– И вот что она просила передать на словах… – Элли сделала паузу, чтобы я максимально «насладился» муками ожидания. – Сеньора Феррер просила передать, что они с Томасом были приятно удивлены и вообще просто очарованы рождественским подарком, который ты вручил им сегодня утром, – бутылкой шотландского виски и замечательным фруктовым тортом.

– А, это? Я… Я только… ну, словом, нужно было…

– Это еще не все. Она также благодарит тебя от всего сердца за любезное предложение.

– Э-э… за какое еще предложение?

– Ну как же. Ты ведь любезно предложил освободить ее от расходов на покупку куриных голов и лап для животных.

– Ах, то предложение?

– Хм. Да, то самое предложение. Франсиска говорит, что нам очень повезло найти в Пальма-Нове крайне дружелюбного англичанина-мясника, и мы абсолютно правильно сделали, что не стали огорчать его отказом, когда он предложил нам неограниченное количество мясных обрезков, чтобы кормить ее собак и кошек. Кажется, она сказала: «Muy generoso».

– Видишь ли, мне такой вариант показался неплохим способом разрулить ситуацию.

– Согласна, но есть одна маленькая деталь: мы не знаем никакого англичанина-мясника – дружелюбного или нет – ни в Пальма-Нове, ни где-либо еще на этом острове. Не правда ли, дорогой? – Элли умела затянуть болты.

– Пока нет, но я уверен, что мы сможем найти его… – промямлил я, чувствуя себя совершенно пришибленным.

– Да, конечно же, мы обязательно найдем мясника, милый, – проворковала Элли с неприкрытым сарказмом. – Ты отлично справился со своей миссией, и я не должна была так жестоко издеваться над тобой. – Она погладила меня по голове и потом чмокнула в щеку.

Чарли изобразил новый приступ тошноты.

– Доиграешься, Чарли, – предупредил его я.

– Вот именно, – рьяно подхватила Элли. – На самом деле ты должен гордиться своим отцом. Одним решительным шагом он восстановил дружеские отношения с Феррерами и избавил нас на все времена от необходимости варить вонючие куски дохлых кур. Пусть это станет уроком для вас обоих, мальчики. Никогда не забывайте слова вашего отца: «…бывают такие моменты, когда необходимо занять твердую позицию, когда нужно быть жестким».

– И моменты, когда необходимо вручать врагу бутылки виски и фруктовые торты? – предположил Сэнди.

– Это называется дипломатия, сынок, дипломатия, – буркнул я.

– Но мама сказала, что этот торт она купила для нас, – заныл Чарли. – Специально на Рождество, и, между прочим, это мой любимый торт. А теперь он достанется этой старой мегере Феррер, а мы будем давиться ее дерьмовым миндальным сухарем. Это не дипломатия, а полный бред!

Верно сообразив, что дело идет к физической расправе, Сэнди схватил брата и потащил его за собой на улицу – чтобы заняться наконец переноской дров.

– Не обращай внимания, – утешила меня Элли. – Там, где я купила этот торт, осталось еще много таких же. А миндальный пирог мы опять скормим собакам и кошкам, чтобы они не умерли с голода, пока мы будем искать твоего мифического мясника-филантропа.

Я отправился принимать душ.

Прогноз Пепа оказался точным. Температура резко упала под вечер, и мы были очень рады тому, что сосед обеспечил нас дровами.

Альков у камина на кухне на самом деле можно было считать отдельной комнатой: уютное квадратное помещение вокруг широкого очага в углу было образовано каменными скамьями с высокими спинками. Заваленные подушками, эти скамьи служили и удобным местом для сидения, и в то же время надежным барьером от холодных сквозняков, появляющихся зимой в старых домах. Огонь мы разожгли традиционным на Майорке способом: сначала подожгли маленькую кучку сухой миндальной скорлупы, а потом подкладывали все более толстые ветки и палочки до тех пор, пока не получили достаточно жара, чтобы запалить одно из огромных оливковых бревен Пепа.

Открытый очаг венчала труба в форме колокола из белой гипсовой штукатурки, а по обе стороны от нее были устроены грубые деревянные полки, уставленные керамическими горшками, кувшинами и тарелками. Там же Элли разместила рождественские открытки и несколько веточек остролиста. Пушистая сосновая ветка, которую мы притащили с гор несколькими днями ранее, с помощью электрической гирлянды и мишуры трансформировалась в импровизированную рождественскую елку.

– Ах, как холодно! Думаю, будет лучше, если мы устроим праздничный ужин прямо у огня, – сказала Элли и подвесила большой железный горшок над языками пламени. – Я приготовила несколько старинных местных блюд, можете сами подкладывать себе добавку.

Она извлекла откуда-то тяжелую корзинку и, достав из нее аппетитные пирожки, аккуратно разложила их на решетку прямо над горкой тлеющих углей сбоку от огня.

– Я купила эти пирожки сегодня утром в пекарне в Андраче, осталось только подогреть их немного.

Это были еmpanadas mallorquinas – маленькие пироги с бараниной, свининой или сосисками sobrasada, которые буквально таяли во рту. Рядом с ними пристроилась сoca mallorquina – старинная местная версия пиццы, приготовленная из остатков теста для ensaimada и испеченная в специальной печи до золотистой хрустящей корочки. В горшке над пламенем булькала первая попытка Элли воспроизвести рotaje de lentejas – согревающую душу и тело в зимние холода похлебку из чечевицы, овощей, sobrasada и майорканской пряной черной колбасы butifarrón. Этот рецепт воздавал честь гениально простой сельской кухне Майорки и был получен от старой Марии Бауса вместе с маленькой баночкой ее fonoi marí, который, по настоятельным уверениям нашей соседки, также являлся неотъемлемым элементом супа.

Potaje имела огромный успех у всей нашей семьи, и сыновья подливали ее себе в greixoneras с жадным аппетитом. Перед нами шипел и трещал огонь, с подаренного Пепом бревна выскакивали искры и уносились с волной раскаленного жара в трубу. Элли снова нырнула в свою корзинку, достала каштаны и выложила их жариться на решетку, с которой уже давно исчезли вкусные пирожки – по большей части во ртах нашего прожорливого потомства. Я же извлек пробку из бутылки «Herederos de Ribas Tinto» – вина из маленького городка Конселл, что в глубине острова.

После того как мальчики с полными животами отправились спать, мы с Элли еще посидели перед камином, наблюдая за сверкающими красками умирающего пламени, которое нежно лизало почерневшие остатки дров. Затягиваемые снизу потоки холодного воздуха с улицы время от времени выбрасывали в комнату маленькие облачка ароматного дыма и закручивали древесный пепел в крошечные белесые вихри.

– Как хорошо, что Сэнди и Чарли опять с нами, – сказала Элли.

– Настоящая счастливая семья, а?

– Да. И я так скучала по ним – и даже по их глупым стычкам. Верно говорят: твой дом там, где твоя семья.

– Угу. А ведь все могло быть гораздо хуже.

– О чем это ты?

– Ты только подумай. Если бы я открыл «Hierbas», улиток и апельсиновый сок с червяками раньше, то тут могло бы сидеть с полдюжины оглоедов, пожирающих наши пироги.

– Пора спать, – зевнула Элли. – День был длинный.

– Ага, и огонь почти погас, а без него тут довольно холодно. Как сказал старый Пеп, даже деревянная статуя отморозила бы…

Элли остановилась на верхней ступеньке и схватила меня за локоть.

– Ш-ш! Слушай! Там кто-то есть!

– Да небось один из котов Франсиски отправился на охоту. Не обращай внимания.

– Нет. Вот, опять этот звук. Это голос – человеческий голос – такой сердитый и… жуткий!

– Ты все придумала. Пойдем, я окоченел, пока тут стоял. Давай уже заберемся под одеяло.

– Нет, я не смогу спать, пока мы… пока ты не узнаешь, что там происходит. Ну же, выйди на балкон и посмотри.

– Ладно, если тебе это так важно. Но уверен, у тебя просто разыгралось воображение, – сказал я, чтобы подбодрить себя.

С некоторой опаской я открыл дверь на балкон и высунул голову в темноту.

– Ну, видишь что-нибудь? – прошипела Элли. – Там есть кто-нибудь?

Я кивнул и поманил жену к себе, приставив палец ко рту.

– Иди сюда, – прошептал я. – Там все нормально, но постарайся не шуметь.

Элли взяла меня за руку. Я почувствовал, как забился ее пульс в тот момент, когда жена нерешительно шагнула на балкон.

– Прислушайся, – проговорил я. – Ну как, слышишь?

Она поежилась и крепче прижалась ко мне.

– Да… это голос… мужской голос – такой… низкий и… странный, он стонет и ворчит где-то там. Он такой страшный! Я ухожу!

– Стой на месте и продолжай слушать. Что еще слышно?

– Колокольный перезвон. Я слышу звон, – тихо произнесла жена, отпустила мою руку и пошла вперед к балюстраде. – О… это же овцы. Теперь я различаю их, они пасутся на маленьком поле перед домом. И смотри, среди них есть ягнята.

– Угу. Это старый Пеп со своей отарой, – шепнул я в ответ. – Но ты не спеши, постой тихонечко. Мне кажется, в этом есть что-то особенное.

Ночь была безветренной. Сияние звезд вытравило высокие горные хребты темными, рваными силуэтами на фоне безоблачного неба. Долина притихла и заснула. В дальнем углу поля мы едва могли различить Пепа, который прислонился к изогнутому стволу древней оливы. Его костлявую фигуру укрывало длинное одеяло для защиты от холода. Он негромко разговаривал со своими овцами – наблюдал за ними, слушал звон их колокольчиков и нежно призывал питомцев к себе, если они уходили слишком далеко. Точно так, как делали все пастухи мира тысячи и тысячи лет.

Мы с Элли молчали, но оба знали, что наши мысли обратились к истории, которая случилась давным-давно в такую же тихую темную ночь.

От далекой деревенской церкви до нас долетел полуночный бой колоколов, и в поле раздался зов новорожденного ягненка, обращенный к матери.

Настало Рождество.

 

Глава 6

Кошмары на Рождество

Погода в рождественское утро полностью соответствовала прогнозам старого Пепа. Как доложил юный Чарли, пейзаж больше напоминал мрачное ущелье в шотландском нагорье, а не затопленную солнцем райскую долину, в которую он ехал. В общем, полный отстой, заключил мальчик, и даже телика нет, чтобы развлечься.

На Майорке плохая погода надолго не задерживается, заверил его я, глядя через открытую кухонную дверь на отягощенные дождем облака, скапливающиеся над горами. Скоро снова будет сиять солнце, и тогда Чарли сможет по-настоящему насладиться средиземноморской жизнью на свежем воздухе.

– Только представь, сколько интересных занятий у нас будет на этой небольшой ферме, – восторженно вещал я. – Надо будет собирать апельсины, и ты даже сможешь заработать на этом несколько песет, а когда овцы съедят все сорняки и мы все здесь перепашем, можно будет устроить футбольное поле. Конечно, с грунтовой поверхностью, но здесь это нормально. Так что брось кукситься, все будет чудесно.

– А дома сейчас все нормальные люди смотрят телевизор, – проговорил Чарли, абсолютно не тронутый нарисованными мною радужными перспективами. – На Рождество всегда показывают много хороших программ.

– Поверь, ты забудешь о телевизоре, едва лишь изменится погода. Здесь совершенно иной уклад жизни. Вот увидишь… Подумай только: в школу тут ходят в джинсах и кроссовках, купаются в море все лето…

– И на футбольных полях нет травы. Что-то не очень привлекает меня такая жизнь.

– Не волнуйся, ты скоро к ней привыкнешь, – улыбнулся я.

– Вряд ли, – нахмурился Чарли. – Ведь тогда мне придется привыкнуть и к гангрене. Говорят, что если играть на грунте, можно запросто подхватить гангрену. Это вроде бы как-то связано с овечьими какашками. Короче, отрезают человеку ноги – и всё, кранты!

– Нам остается только надеяться, что ты подхватишь заодно и гангрену языка, – вставил Сэнди. Он только что появился на кухне и тер кулаками заспанные глаза. – Тогда некоторые из нас смогут спокойно засыпать по вечерам, вместо того чтобы слушать твои стоны и вздохи из-за стены. Ты не ценишь своего счастья, братишка, вот в чем твоя проблема. Ты вечно чем-то недоволен. Хватит ныть! – Он бросил взгляд за окно и вздрогнул, вскинув плечи и растирая замерзшие руки. – Как-то мрачновато тут, а, папа? Честно говоря, я представлял обещанную тобой залитую солнцем райскую долину несколько иначе.

– NARANJAS! HOLA! NARANJA-A-AS!

Я узнал голос старого Рафаэля. Он прибыл к воротам как раз вовремя, чтобы избавить меня от выслушивания разочарованных комментариев обоих сыновей о злосчастном ухудшении погоды. Интересно, чего они, черт возьми, ожидали, вопрошал я про себя, солнца триста шестьдесят пять дней в году?

– Feliz Navidad, amigo. Cómo le va? – расплылся в улыбке Рафаэль, когда я открыл ему ворота. На этот раз его не сопровождала свита из коз и малолетних внуков. Он объяснил, что сегодня очень торопится, а потому прибыл на скутере. А где был я? Он приходил вчера, чтобы купить апельсинов, но никого не застал. Hombre, я могу не рассчитывать на прибыль во фруктовом бизнесе, если меня не будет на месте, когда приходят покупатели. – Madre de Dios!

Я стоял с подветренной от Рафаэля стороны, пока тот пинками и толчками устанавливал свой старинный скутер на одноногую шаткую подставку. Козлиный запах так шибал в нос, что я невольно подумал, что, возможно, Рафаэль приспособил свою машинку ездить на некоем секретном топливе, дистиллированном из козьей урины прямо у него на заднем дворе.

– Простите, что вчера разминулся с вами, Рафаэль, – сказал я, незаметно передвигаясь на другую сторону. – Нам нужно было съездить в aeropuerto встретить сыновей. Я пошлю их с вами в сад, чтобы ребята помогли вам насобирать апельсинов. Это поможет вам сэкономить время, раз вы торопитесь.

Было бы неплохо, сказал Рафаэль. Сегодня он будет благодарен за любую помощь, так как ему предстоит много дел, ведь на рождественский обед к нему приезжают родственники, в этом году всего двенадцать человек, но все равно надо хорошенько подготовиться. И, кроме того, приближается настоящая непогода.

– Вы только взгляните туда, amigo.

Облака начали клубиться пухнущими массами грозного серого цвета. Они уже похоронили верхние хребты гор под саваном блеклой влаги и через сосны медленно, но неумолимо тянули свои холодные пальцы вниз, в долину. В вышине более мелкие, разорванные облака неслись через потемневшее небо, возвещая о прибытии ветра Tramuntana и его верных спутников – зловещих штормовых туч, которые уже собирались за дальними северными пиками.

– Вот что, парни, – обратился я к сыновьям, бегом вернувшись на кухню, – хватайте секаторы и пару корзин и дуйте в апельсиновую рощу. Надо помочь старому Рафаэлю. У него мало времени.

– Но, папа, мы же понятия не имеем, как правильно собирать апельсины, – возразил Чарли.

– Так что может быть лучше, чем научиться этому у старого опытного крестьянина? – парировал я.

– Да, папа, но как насчет языка? В смысле, этот старикан понимает хоть немного по-английски? – настороженно поинтересовался Сэнди.

– Ни единого слова, а значит, у вас будет прекрасная возможность попрактиковаться в испанском. Нужно же начинать когда-нибудь, и чем раньше, тем лучше. Ну, давайте, бегом.

– А как же наши рождественские подарки? Мы их еще даже не открыли! – хором взвыли сыновья. Однако их протесты остались неуслышанными, и они неохотно побрели в сад, внезапно объединенные отсутствием энтузиазма по отношению к новой непонятной задаче и – как пробормотал Чарли себе под нос – ко всей паршивой Майорке.

– Будь терпелив с ними, дорогой, – посоветовала мне Элли, занятая уборкой камина и кухни после вчерашнего пира. – Для мальчиков это огромная перемена. Им потребуется время, чтобы адаптироваться. Просто будь терпелив с ними. – Она улыбнулась мне с целью стимулировать в супруге терпение и добавила: – Знаешь, я думаю, тебе следует снова разжечь огонь, пока угли не остыли. Хочется, чтобы в Рождество нам всем было тепло и уютно, особенно когда небо сплошь затянуто тучами. Надо по максимуму использовать блага жизни, которые уже есть в новом доме, ты согласен?

Жена была права на все сто процентов. В отсутствие привычных предметов обихода – картин, ламп, украшений, столь любимого Чарли телевизора и прочих мелочей, которые делали жилище домом и которые все еще ехали из Шотландии в Испанию, – нам нужно было создать как можно больше позитивных эмоций. А что может быть позитивнее в Рождество, чем полыхающие пламенем дрова? Ничего, ну если только, пожалуй, целая куча друзей, родных и соседей, пришедших в гости с поздравлениями и добрыми пожеланиями. Но все это мы оставили в полутора тысячах миль отсюда, причем для нашего младшего сына они ощущались, должно быть, как все пятнадцать тысяч.

– Чарли скоро привыкнет, – сказала Элли, точно угадав мои мысли. – Как только он пойдет в школу, тут же заведет новых друзей, у него обязательно появятся новые интересы. У Чарли все наладится, я уверена. А вот Сэнди… по-моему, в его возрасте такой переезд переносится тяжелее.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь, – согласился я, раздувая угли под новой горкой миндальной скорлупы. – В Шотландии он уже начал строить свою собственную жизнь, у него были приятели, которых он знал с детства, своя первая машина, хоть и развалюха, у него были планы поступить в колледж на следующий год. Наверняка Сэнди непросто далось решение поехать сюда вместе нами.

– Хм. Я все еще спрашиваю себя, не поторопились ли мы с переездом, не стоило ли дать Сэнди больше времени? – задумчиво рассуждала Элли. – Но с другой стороны, он все решил самостоятельно, и, зная его, я почти не сомневаюсь, что он не закрыл для себя остальные варианты.

– В каком смысле?

Элли опустилась на колени рядом со мной у камина и стала изо всех сил раздувать старенькие дырявые меха, оставленные нам Феррерами.

– Ну, он же не приговорен к пожизненному заключению на острове, верно? Сэнди не изгнали сюда как в какую-то колонию до конца его дней. Если ему тут не понравится или если он не увидит здесь для себя перспектив, то ему хватит ума и характера, чтобы вернуться домой и продолжить все на родине.

– Да, но я помню, как мы с тобой обсуждали это снова и снова, когда еще только фантазировали о переезде в Испанию, и всегда нас больше всего беспокоило, как бы не надавить на Сэнди, не повлиять на его решение поехать с нами или остаться. Я знаю, что Сэнди, как никто другой, поддерживал нашу идею о перемене места жительства, но теперь, когда мы на самом деле оказались здесь и он тоже сжег мосты, перебравшись с нами, я задаюсь вопросом…

– Послушай, – сказала Элли, положив ладонь мне на руку, – ты напрасно изводишь себя тревогой. Не забывай, что Сэнди уже не маленький мальчик.

– А помнишь, что ты недавно говорила в аэропорту? – поддразнил я жену.

– Ну, мало ли, что я говорила. Сэнди теперь взрослый мужчина, и у него на плечах толковая голова. Он поступит так, как будет лучше для него, я в этом уверена.

– Ты права, Элли, ты, как всегда, права, – вздохнул я. – Дело в том, что я только сейчас начинаю осознавать, как сильно изменится теперь все для мальчиков. Ведь переезд на Майорку повлияет на ход всей их дальнейшей жизни. Это нам с тобой, по большому счету, уже все равно…

– Эй, ты говори, да не заговаривайся. Тоже мне, нашелся Мафусаил! – с усмешкой остановила меня Элли. – Ни ты, ни я пока не собираемся на тот свет, так что переезд в равной степени повлияет на жизни всех нас. И я уверена, он принесет как детям, так и родителям одно только хорошее.

Она шутливо ткнула меня в ребра, но я потерял равновесие и завалился боком на пол перед камином.

– Borracho! Ya borracho a la’ nueve de la mañana?

Я высунул голову из-за каменной скамейки и увидел на пороге кухни улыбающегося Рафаэля, а по обе стороны от него – столь же удивленных Сэнди и Чарли.

– Он спрашивает, неужели ты уже пьян – в девять утра, – засмеялся Сэнди. – На это моих познаний хватает. Но, блин, на каком языке вообще говорит этот старик? Он не умолкал ни на мгновение с тех самых пор, как мы прибыли к апельсиновым деревьям, но я почти ничего не понял. Я просто говорил то и дело «sí», и этого было достаточно, чтобы он продолжал весело лопотать еще несколько минут. Никогда еще я не участвовал в такой односторонней беседе!

– Рафаэль родом из Андалусии, – закряхтел я, поднимаясь на ноги.

– Ah, Anda-loo-thee-ah. Mee pa-eeth. Qué pa-eeth tan fanta’tico! – закричал Рафаэль, восхваляя свою родину и одновременно хлопая парней по спине и хохоча. При этом он издавал звуки, сильно смахивающие на гудение канализационной трубы, пока не выкашлял еще один из своих мокротных снарядов, который, ввиду присутствия дамы, на этот раз решил проглотить, причмокивая, а не запустить плевком в свою излюбленную цель – старый грецкий орех. Есть еще рыцари на Майорке.

Вдохновленный этой демонстрацией хороших манер, я решил официально познакомить Рафаэля со своей женой, которую он видел до сих пор лишь однажды – причем это было, когда Элли представляла свою утонченную версию того, как гадили на пол нашей кухни собаки сеньоры Феррер.

– Рафаэль, это моя esposa Элли. Элли, это Рафаэль.

Старик неуклюже сорвал свою вельветовую кепку и протянул Элли измазанную апельсиновым соком, пахнущую козами руку.

– Encantado, señora, – прошептал он, коряво кланяясь и на несколько мгновений задержался, чтобы позволить своим черным, как оливки, глазам насладиться приятным видом лодыжек Элли, ее коленей и остальных достопримечательностей, что лежали еще севернее.

– Он собирал апельсины с червяками и личинками, папа, – сообщил нам Чарли с выражением восхищения и отвращения одновременно.

– Я догадываюсь об этом по тому, как он смотрит на твою мать, сынок, – пробормотал я со знанием дела.

– Я… я полагаю, у вас множество внуков, сеньор Рафаэль, – запинаясь, произнесла Элли и высвободила свою ладонь из липких пальцев гостя, после чего попятилась к нашей самодельной рождественской елке. – И… э-э… у меня есть кое-что, что вам должно понравиться.

– Слава богу, что он не понимает английского, Элли, – сказал я, качая головой. – Я часто обвинял тебя в том, что ты говоришь очевидные вещи, но…

– Я всего лишь хотела подарить ему шоколадки для внуков, – с негодованием ответила Элли. Она развернулась и стала нащупывать что-то под веткой сосны. – У меня припасено несколько лишних коробок, как раз на такой случай.

Пока жена стояла к нам спиной, Рафаэль посмотрел на меня с жалостью и постучал себя по виску указательным пальцем.

– Un poquito mejor en la cabeza, la señora?

– Да, теперь у нее с головой все хорошо, Рафаэль. Completamente normal, – кивнул я.

Но Рафаэля это не убедило. Так часто бывает, заявил он, поджав губы и склонив голову набок, чтобы получше разглядеть поднятый кверху тыл Элли. Те женщины, что хороши на лицо, частенько loco, тогда как отличные поварихи, лучшие хозяйки, лучшие пастушки, лучшие работницы, лучшие роженицы – все как одна страхолюдины. Между прочим, сам он выбрал себе жену из второй категории. Не то чтобы Рафаэль не знавал женщин другого типа – разумеется, знавал, – но в сельской местности нужно быть практичным, выбирая спутницу жизни. Hombre! Зачем держать дорогую породистую кобылку, если она не сможет тянуть плуг так хорошо, как старый мул?

Я хотел было ему сказать, что вообще-то Элли приготовила чудесную рotaje de lentejas прошлым вечером, но затем передумал. Нет смысла усложнять дело. Мне оставалось только надеяться, что Элли не поняла сексистские высказывания Рафаэля. Хотя ему самому и многим его сверстникам подобные взгляды кажутся вполне приемлемыми и нормальными, они определенно не встретили бы у Элли одобрения. Я знал, что она была невысокого мнения о старых патриархальных испанских традициях в отношениях между полами, и мне не хотелось бы видеть, как бедного Рафаэля отчитают за преступления, которые даже не существуют в его системе координат.

Мои опасения рассеялись, как только я увидел, с какой любезной улыбкой Элли вручала Рафаэлю коробку шоколадных конфет. Она похлопала его по руке, и старик растаял – стоял там и глупо рассматривал собственные ботинки, словно застенчивый гном из сказки про Белоснежку.

Элли мягко подняла подбородок старого крестьянина своим пальцем и, глядя ему в глаза, проговорила на английском языке с бесконечной нежностью:

– Веселого Рождества, и я надеюсь, что вашим внукам наш маленький подарок придется по вкусу. Может, вы даже сочтете возможным угостить одной конфеткой свою жену, недоразвитый вы престарелый карлик-шовинист.

Находясь в блаженном неведении о том, как его только что назвали, Рафаэль засмущался еще сильнее и был на грани превращения в желе.

– Mucha’ grathia’, señora. – Он надеялся, что señora найдет на Майорке здоровье, богатство, счастье и, что самое важное, принесет сеньору еще много сыновей, таких же крепких, как эти двое. Они, кстати, отличные muchachos, ловкие в работе. Семя señora очень хорошее. Что очень редко в женщине с такими… actractivos. Ее бедра прекрасно подходят для деторождения, он это сразу заметил, и ей следует использовать сей дар природы почаще, прежде чем она станет слишком старой. Sí, claro qué sí.

Элли поблагодарила его, мило улыбаясь и на этот раз абсолютно не догадываясь, о чем сейчас распространялся этот низкорослый старикашка.

Я закрыл глаза и вознес немую молитву богу языкового барьера. По долине пробежал рокочущий гром. Сообщение получено и прочитано, заключил я. Аминь.

– Сегодня апельсины бесплатно, Рафаэль, – сказал я быстро. – Назовем это приношением богам.

На лице старика отразилось недоумение, но он тем не менее перекрестился.

– Sí, grathia’ a Dio’, amigo. Grathia’ a Dio.

К тому моменту, когда я помог завести «с толчка» нагруженный апельсинами скутер Рафаэля, штормовые тучи сомкнули строй и пошел дождь. Поначалу редкие капли тяжело плюхались на почву, словно маленькие жидкие бомбы, превратив пыльную дорогу в испещренный кратерами лунный ландшафт в миниатюре. Новый громовой раскат докатился с севера, на этот раз он был громче и ближе, и через мгновение небеса разверзлись и опрокинули на землю потоки воды, взбитые резкими порывами ветра в обжигающие лицо плети.

Я бегом бросился к дому, но все равно промок до нитки, пока добрался под защиту навеса над кухонной дверью.

– Вот это дождь! – ахнул Чарли, когда я стряхивал с себя воду. – Никогда не видел ничего подобного. Смотри, здесь капли отскакивают от земли на целый фут. По-моему, папа, ты чем-то обидел местных богов, и твое приношение не очень-то помогло, – проговорил он потише, чтобы его не услышала мать. – Они все собрались там и писают на тебя.

– Весьма вероятно, Чарли, весьма вероятно. Но ты бы лучше подвинулся и впустил меня в дом, пока я не утонул в божественной влаге.

Сэнди сидел у камина и подбрасывал в огонь сухие ветки. Он обернулся, отметил мое плачевное промокшее состояние и стал насвистывать песню «Я мечтаю о снежном Рождестве».

– «Капли дождя падают мне на голову» было бы куда уместнее, – сказала Элли, вручая мне полотенце. – Надеюсь, наш старый compadre тоже как следует промокнет на пути домой.

– Откуда в тебе такая кровожадность? И вообще, что бедняга такого сказал, чтобы называть его шовинистом, карликом и прочими ужасными словами? – поинтересовался я.

– Дело не в том, что он сказал. Если честно, то для меня почти вся его болтовня звучит как полная абракадабра. Но мне не нравится, когда меня оценивают, как какую-то телку на ярмарке.

Элли сердито затопала по кухне, проверяя готовность рождественского обеда. Из приоткрытой на секунду духовки донеслось шкворчание индейки.

Ослепительная бело-голубая вспышка пронзила сумрачный пейзаж за окном, и почти сразу же раздался оглушительный удар грома, который, казалось, взорвался прямо над нашими головами. Окна и ставни задребезжали, старый дом содрогнулся до самого фундамента. Грохот многократно отразился от гор, где каждый утес и скалистая стенка служили резонаторами, и интенсивное громыхание зигзагами покатилось через долину.

Жена торопливо подбежала ко мне и повисла у меня на руке, зарылась лицом в мое плечо.

– Я боюсь грозы, – заскулила она. – Пожалуйста, пожалуйста, закрой мне уши и скажи, что все закончилось. Я ненавижу грозу. Я даже смотреть на нее не могу.

– Закрытые глаза и уши никак не помогут тебе, если в дом попадет молния, – заметил стоящий у двери Сэнди.

– Да, тогда тебе будет крышка, как и всем нам, – хмыкнул Чарли, – так что лучше иди сюда и посмотри на это шоу. Это же фантастика! Брось, мам. Не будь такой слабачкой!

И тут без предупреждения раздался леденящий душу треск, словно гигантский топор врубился с размаху в древесину. Я выглянул наружу и успел заметить, как извивающаяся змея молнии яростно вонзилась в один из эвкалиптов, растущих перед домом. Молния протаранила дерево до основания, попутно оторвав от ствола мощный сук – с такой легкостью, словно это было перышко, и только достигнув земли, умерла в шипящей ярости огня и пламени.

Казалось, что наши глаза всего долю секунды наблюдали за непреклонным неистовством молнии, и вот уже на наши уши обрушилась бомбардировка сопутствующего ей грома. Мы как будто оказались в жерле огромной пушки в момент выстрела. Рвущий барабанные перепонки взрыв захлестнул все вокруг. Мы чувствовали, как у нас под ногами задрожали старые каменные плиты. Глиняная посуда посыпалась с полок на пол, а звон разбитых оконных стекол сливался со звоном у нас в ушах. Потом канонада грома покатилась дальше вниз по долине.

Несколько нереальных секунд мы были словно погружены в жутковатую тишину, но когда наши органы чувств опять заработали после шока, мы снова стали слышать, как хлещет ливень и завывает Tramuntana.

– С ума сойти! – воскликнул Сэнди. Он стоял в проеме кухонной двери с посеревшим лицом, прижавшись спиной к косяку. – Чудом пронесло.

Элли, все еще трепеща, медленно оторвала лицо от моей груди.

– Все в порядке, милая, – попытался приободрить я жену, хотя справиться с нервной дрожью в голосе все же не сумел. – Можешь открыть глаза. Все уже закончилось… я думаю. Мы все в порядке, и это главное.

– Но… но что это был за ужасный треск, а потом звон? – спросила она, заикаясь. – Мне показалось, что где-то разбилось стекло.

– О да, мам, это нужно было видеть, – возбужденно затараторил Чарли, который вдруг осмелел и с неожиданной бравадой выкарабкался из своего убежища под столом. – Одно из больших деревьев там… в общем, сломалось. И твои тарелки разбились. На тысячи кусочков. И все окна в доме тоже.

– А ты-то откуда знаешь, Чарли? – прищурился Сэнди. – Ты спрятался под стол быстрее зайца, которому вставили в задницу ракету.

– Да, не надо преувеличивать, Чарли, – сказала Элли слабым голосом. – А ты не ругайся, Сэнди.

– Но «задница» – это не ругательство, – возразил старший сын.

– Ладно. Может, вы, мальчики, сходите со мной? Надо оценить масштабы нанесенного урона, – предложил я. – Ты, Сэнди, захвати веник и совок, а ты, Чарли, найди пару пустых ведер.

Я положил руки Элли на плечи и всмотрелся в ее глаза. К своему облегчению, я увидел, что тихий ужас, стоявший в них, уже ушел. Бедняжка Элли, она действительно панически боялась грома и молний, но по крайней мере эта гроза заставила ее забыть о враждебном настрое по отношению к Рафаэлю. Возможно, привычный жест благодарности небесам со стороны старого соседа не был таким уж бессмысленным.

– Ты уверена, что пришла в себя? – тихо спросил я жену.

– Да, все хорошо, правда, – заверила она меня с улыбкой. – Иди, мальчики тебя уже ждут. Я пока уберу тут осколки керамики.

К счастью, в реальности стихия нанесла значительно меньший ущерб, чем заставлял предполагать звук стекла, падающего на твердый пол. Разбитыми оказались только три рамы, и от попадания в дом дождя мы спаслись, просто опустив внешние жалюзи. После чего нам оставалось только помешать проникновению внутрь холодного воздуха, что мы и сделали, прикнопив вместо выбитых стекол листы картона.

– Выглядит не очень, – сказал я сыновьям, – но придется жить с этим, пока не придет стекольщик, а случится это только после праздников.

Наконец-то в нашем доме ненадолго воцарилось спокойствие, которое, впрочем, сменилось досадой, когда мы обнаружили, что нашу телефонную линию оборвала сломанная ветка эвкалипта, а затем – и настоящим отчаянием, когда мы поняли, что буря лишила нас также и электроэнергии.

Без электричества водяной насос был совершенно бесполезен, и, следовательно, наш домашний водопровод полностью вышел из строя. Надо было как-то позвонить в соответствующие службы, но я знал, что ни у кого из наших соседей телефона нет.

– Ничего не поделаешь, – решил я. – Придется мне отправиться в плавание на машине.

Опасная поездка по размытым дорогам, покрытым грязью и валунами, которые вынесла вода с окрестных склонов, в конце концов закончилась у телефонной будки в противоположном от нас конце деревни. Разговор то и дело прерывался, я с трудом подбирал испанские слова, желая как можно точнее донести суть дела до своего собеседника – как оказалось, до автоответчика в офисе местной газоэлектрической компании. В конце концов записанный на пленку голос проинформировал меня о том, что в Рождество никаких ремонтных и аварийных работ производиться не будет. Моя заявка принята и будет рассмотрена в порядке очереди.

Затем я набрал номер аварийной службы телефонной компании, но там на мой звонок никто даже не ответил.

Вот уж действительно Feliz Navidad. Я вернулся домой и сообщил о результатах поездки родным. Всеобщее уныние усилилось, когда я сказал, что теперь нам придется добывать воду с помощью веревки и ведра из aljibe – подземного резервуара, который был расположен под открытой террасой. Скоро мы на собственной шкуре узнали, что переноску воды во время непрекращающегося средиземноморского ливня никак нельзя причислить к приятным занятиям.

– Ты бы лучше встал у огня, – сказал я Сэнди, которому выпало первым совершить вылазку за водой к aljibe. – Согласись, нельзя не восхищаться древними майорканцами. Они действительно знали, что делали, когда строили эти огромные камины и скамьи вокруг них. Так уютно сидеть здесь, когда на улице холодно, и очень удобно сушить одежду, когда сыро. Это они просто замечательно придумали.

– По мне, так можно было придумать кое-что получше, – пропыхтел промокший и продрогший Сэнди. – Например, установить обычную цистерну для хранения воды на крыше – как у нас в Шотландии. Тогда не пришлось бы выползать на улицу и мокнуть каждый раз, когда из-за непогоды вырубается электричество.

– Ты, конечно, в чем-то прав, – вынужден был признать я. – Об этом я раньше как-то не думал, но ты прав. Действительно, странно, что под крышей этих старых домов нет запаса воды на экстренный случай.

– А какой в этом смысл, если раньше не было электричества, чтобы качать насосом воду в дом? – возразила Элли.

– Раньше да. Но теперь это не оправдание, – сказал Чарли. – Это почти так же глупо, как иметь спутниковую тарелку и не иметь телевизора.

– Да, мне тоже непонятно, почему Ферреры сразу не поставили бак, когда проводили сюда электричество, – призадумалась и Элли.

– Слишком прижимистые, вот почему, – буркнул я. – Ну, так или иначе, а пока нам придется использовать метод веревки и ведра, так что постарайтесь найти в ситуации светлые стороны. Например, скажите себе, что таким образом приобщаетесь к традиционному образу жизни сельской Майорки.

– К традиционному? Скорее уж, к допотопному, – проворчал Сэнди, протягивая руки к огню.

Похоже, духи праздника и веселья по-прежнему обходили наш дом стороной, и если бы мальчиков спросили в этот момент, что бы они хотели получить в качестве рождественского подарка, то их список наверняка возглавили бы авиабилеты в Шотландию, причем в один конец.

Но Элли решила, что наше первое Рождество в «Кас-Майорал» должно быть радостным и запоминающимся. Она все для этого сделала, и никакие досадные мелочи вроде средиземноморского муссона не подпортят ей настроения. И поэтому она усадила всех вокруг большого кухонного стола, и нам пришлось надеть бумажные колпаки, дергать хлопушки и, как минимум, делать вид, будто мы веселимся, под ободряющее потрескивание дров старого Пепа в камине, которые шипели, стреляли искрами и испускали свежий сладковатый аромат розмарина: Элли, в соответствии с местным старинным рождественским обычаем, бросила в огонь веточку этой травы.

Меню рождественского обеда Элли также позаимствовала в традиционной деревенской кухне страны, где мы теперь поселились. Для начала она подала sopa de pilotes – и это оказалось не то, чем авиапилоты моют ноги, как предположил Чарли, а густой суп с ароматными тефтелями, который полагалось есть с подогретым в печи хлебом. Далее следовал прекрасный образчик местного птицеводства – индюк, чьи земные дни прошли в пожирании червей и демонстрации головного убора своим более скромно оперенным дамам, которые вместе с ним прохаживались по залитым солнцем междурядьям в абрикосовых и сливовых садах на маленькой finca чуть глубже в долине. Я не мог не узреть определенной доли иронии в том, что этот величественный самец закончил свой жизненный путь на нашем рождественском столе, набитый смесью сухофруктов из тех же самых садов, где он совсем еще недавно кулдыкал и клекотал с такой самодовольной важностью. Но сооруженные Элли саван из гранатового соуса и цветастый венок из обжаренного молодого картофеля, запеченных помидоров, горошка и батата были вполне достойны почившего властителя домашней птицы.

Наш банкет венчали маленькие кусочки turrón – выпекаемой специально к Рождеству миндальной нуги – из местной pastelería и освежающий лимонный крем, сделанный из бесценных яиц, подаренных старой Марией, и сока наших собственных лимонов.

Элли угостила нас на славу.

День медленно клонился к вечеру, а проливной дождь никак не желал заканчиваться. Гром постепенно стихал, уходя в сторону Африки, и в ранних серых сумерках мы видели далекое мерцание молний, окрашивающих розовым свинцовые тучи на южном небосклоне.

Мы сидели за столом, наши бумажные колпачки пытались разгонять яркими красками сгущающийся мрак, а за окнами маленькие террасированные поля превращались в рисовые плантации, залитые грязной водой, испещренной оспинами дождевых капель. Каким-то образом сочная зелень апельсиновых деревьев и их пылающие золотым жаром плоды выглядели на фоне гнетущего пейзажа неуместно и грустно. Даже высокие пальмы, стоящие словно стражи у соседних ферм, казались одинокими и чуждыми, а их экзотическое великолепие прямо на наших глазах поникало и превращалось в мокрый и ветреный антураж, который ожидаешь увидеть в одном из унылых закоулков Атлантического побережья в районе Внешних Гебридов, а не в очаровательной горной долине вдали от побережья средиземноморского острова. Мальчики были совершенно правы: все это совсем не вязалось с популярным образом залитой солнцем райской долины.

– Я объелся, – простонал Чарли, потянувшись всем телом и почесав себя под мышкой. – Пожалуй, мне нужно выйти помочиться.

– Такие подробности никому не интересны, – сказала Элли многозначительно. – Это некрасиво. Но я попрошу тебя целиться поточнее.

– Вот именно, – вставил я нечто не очень вразумительное, потому что был занят расчетами положения солнца, а оно, пусть и невидимое сейчас, уже нырнуло за западный хребет, что означало официальное наступление вечера – то есть времени приступить к спиртному. – Просто будь аккуратнее, Чарли. Эта каменная плитка смертельно опасна, когда мокрая.

Наступающий тусклый мрак уже окутывал кухню тенями меланхолии, оплетал все паутиной уныния, смешанного с ностальгией.

– Ладно, давайте зажжем свечи, – встрепенулся я. – Нам сразу станет веселее.

– Почему бы и нет? – ответил Сэнди. Он опустил голову на сложенные на столе руки и направил рассеянный взгляд на чернильную, мокрую мантию подкрадывающейся темноты за окном. – К черту экономию. Рождество все-таки.

– Всем скучно, в этом дело, – заявила Элли. – Нам нужно какое-то занятие, которое подняло бы нам настроение. Думайте!

– О, придумал: я налью себе большую порцию джина с тоником, – объявил я и направился к буфету. – Лично у меня от джина настроение всегда улучшается. Где-то тут у нас была бутылочка «Шоригэ» с Менорки. Кто-нибудь хочет тоже?

Все покачали головами.

– Ну что вы сидите как в воду опущенные! – воскликнул я. – Сегодня же праздник. Шерри, Элли? А тебе, Сэнди, пива?

– Спасибо, пап, нет. Я слишком наелся индейкой и всем остальным.

– Я тоже пас, дорогой.

– Как хотите, – сказал я, восхищаясь старомодной глиняной бутылкой джина с маленькой ручкой у самого горлышка. – Тебе нужно попробовать джин с апельсиновым соком, Элли. Ты сама не знаешь, что для тебя хорошо.

Жена скривилась и вздернула кверху нос.

– Я прекрасно знаю, что для меня хорошо, так что – спасибо, нет.

– Почему в туалете никак не смывается, папа? – спросил Чарли, возвращаясь на кухню с фонариком в руках. – Я несколько раз пробовал, но ничего не получается. Там, кажется, нет воды.

– Разумеется, юный умник года, – фыркнул Сэнди. – Повторяю специально для тебя: у нас нет воды. Понятно? Нет электричества, нет насоса, нет воды!

– О боже, я совсем забыл об этой стороне дела, – спохватился я. – Надо будет натаскать воды и для туалетов. Ты посвети нам фонариком, Чарли. А мы с Сэнди наполним все ведра и тазы, какие найдутся в доме. И раз уж мы займемся этим, то стоит принести сразу воды и на всю ночь.

К счастью, с наступлением темноты дождь стал стихать, и ветер почти угомонился, превратившись в невинный бриз, правда довольно студеный. Таская из колодца на террасе тяжелую деревянную кадку, мы видели прорывы в облаках над горами: через них с темно-синих лоскутов неба обнадеживающе сияли пригоршни ярких звезд. Буря миновала, но наши беды – еще нет, как предстояло нам вскоре узнать.

– Отнеси это ведро наверх, Чарли, и вылей воду в бачок, – велел я. – А мы с Сэнди пока наполним остальную тару.

Чарли вернулся в мгновение ока.

– Там такое, папа, – выдохнул он. – Я налил в бачок воду и смыл, но ничего не вышло. Вода осталась стоять в унитазе.

– И вот вычеркнут еще один пункт в списке удобств на ферме «Кас-Майорал»! Теперь у нас даже толчка нет! – простонал Сэнди.

– Без паники! – бодро ответил я. – Кажется, вантуз лежит на кухне под раковиной. Две минуты, и туалет снова заработает.

Однако спустя пятнадцать минут и полтысячи нажатий на вантуз унитаз был по-прежнему полон воды, а я – полностью обессилен.

– К черту, – просипел я. – Больше не вижу смысла тут плескаться. Толку от этого вантуза никакого. Пойду посмотрю, все ли в порядке снаружи.

Как это часто бывает в сельской местности, дом на «Кас-Майорал» не был подсоединен к единой системе канализации, поскольку таковой системы просто не существовало. Подобно большинству коттеджей, в нашем канализационные трубы выходили в расположенный неподалеку септик – подземный отстойник, где живые бактерии переваривают все, что поступает в их владения, и превращают в жидкость, которая затем вытекает через фильтры в окружающий подземный грунт.

Хороший септик редко требует к себе внимания, если он правильно установлен и не загрязнен выброшенными в слив пакетами, резиновыми уточками, игрушечными машинками, плюшевыми медвежатами и другими неразлагаемыми отходами. Я слышал, правда, что все более широкое использование моющих средств и стиральных порошков может нарушить тонко настроенное пищеварение микроскопических обитателей отстойника или даже полностью лишить их аппетита. Но в таких случаях, как подсказал мне один лесник, который хорошо разбирался в подобных вещах, достаточно найти на обочине дохлую кошку и бросить ее в септик, чтобы армия бактерий снова захотела чего-нибудь пожевать и набросилась на сточные воды с новыми силами. Современная химия творит чудеса, сообщил мне по секрету старик.

У меня никогда не возникало желания прибегнуть к совету бывалого лесника, но, шагая к септику в тот злосчастный рождественский вечер, я не мог не тешить себя мыслью, что, коль возникнет в том нужда, совсем рядом, у casita Ферреров, бродит и мяукает достаточное количество потенциальных закусок для возбуждения у микробов аппетита. И тот злобный, маленький, подлый кошачий дьявол, который разодрал мне ногу, полетит в отстойник первым.

Но в тот раз котам Франсиски бояться было нечего. Когда я посветил фонариком на септик, причина нашей канализационной проблемы стала очевидной – и решать ее нужно было не с помощью чудес современной химии. Просто отстойник оказался переполнен, причем настолько, что внутренним давлением бетонную крышку сдвинуло с места и отвратительное содержимое с бульканьем потекло на поверхность.

– И что теперь? – спросила Элли, когда я по возвращении на кухню сообщил ей последнюю дурную новость.

– Как сказал Сэнди, в списке удобств вычеркнут еще один пункт. Теперь у нас нет телефона, нет электричества, нет воды в кранах, и мы не можем пользоваться кухонной раковиной, туалетом и ванной.

– Круто! – обрадовался Чарли. – Мыться больше не надо, и я смогу писать прямо из окна своей комнаты, и никто не станет меня за это ругать. Вот красота!

– И еще тебе не придется помогать маме мыть посуду, – добавил Сэнди.

– Точно, братишка! Да, Рождество-то, кажется, удалось!

Однако Элли встретила новость не так радостно.

– Поверить не могу, – вздохнула она, медленно мотая головой. – Помнишь все те глупости, которые мы говорили: будто в этом старом доме приятная атмосфера, в нем так хорошо себя чувствуешь… Теперь я в этом не уверена. Не знаю… Боюсь подумать, каким будет следующий сюрприз.

Я видел, что совокупный результат сегодняшних катастроф стал сказываться на жене, и мне очень хотелось сказать ей что-нибудь такое, что приободрило бы ее. Но сказать было нечего.

– А теперь нам даже в туалет не сходить. – проговорила Элли, и в неярком сиянии свечей ее лицо с увлажнившимися глазами показалось мне воплощением отчаяния.

Уже хорошо знакомое нам чувство уныния снова вернулось, причем теперь его усугубляли первые приступы ностальгии. Мы все вдруг поняли, что оказались далеко-далеко от родины, во враждебном старом доме на чужом острове, без родных и друзей. Рай был потерян… и так быстро.

Нашу молчаливую меланхолию прервал робкий стук в кухонную дверь. Я открыл ее и с удивлением воззрился на старого Рафаэля, который стоял в темноте с фонарем в одной руке и каким-то подносом, накрытым кухонным полотенцем, в другой.

Сосед многословно извинился за то, что побеспокоил нас так поздно, e’pethialmente в рождественский вечер, но в деревне стало известно, что из-за бури в долине нет электричества. А так как он знал, что наши вещи еще не прибыли из E’cothia, то пришел, чтобы предложить нам свой фонарь. Он пользуется им, только чтобы проверять коз в хлеву вечерами, заверил нас Рафаэль, но сегодня он уже заходил к ним, и до завтра фонарь ему больше не понадобится. Да, еще он просит прощения за то, что прошел прямо к дому, но ворота были открыты, и…

Я обнял его за плечи и провел в теплую кухню.

– Рафаэль, – произнес я, сглотнув комок в горле, – право, не стоило так беспокоиться. Вы проделали длинный путь в такой холодный вечер, чтобы…

– U’ted tranquilo, amigo, – улыбнулся Рафаэль. Он поставил лампу на стол и похлопал меня по руке. – U’ted tranquilo.

Затем старик стянул с головы вельветовую кепку и, зажав ее под мышкой, двинулся через кухню к Элли.

– Señora, – прошептал он застенчиво, заглядывая снизу вверх в ее растерянное лицо, – mi mujer y yo… o sea, ehm… – Трясущимися от старости и волнения руками он протянул ей покрытый полотенцем поднос.

– Возьми, Элли, – шепотом подсказал я жене. – Это тебе подарок – от Рафаэля и его жены.

Его супруга была удивлена и восхищена, totalmente encantada, коробкой конфет, любезно подаренной la señora, бормотал Рафаэль, нервно, но осторожно снимая полотенце. Не окажет ли la señora им честь, приняв в ответ это скромное приношение?

Элли растаяла. Ее нижняя губа задрожала, когда она взглянула на группу крошечных фигурок на подносе, которые открылись нашему взору. Чувства переполняли ее.

– E’ un belén, señora, – сказал Рафаэль с наморщенным лбом – он тревожился, как будет воспринят его дар. – E’ el belén ma’ viejo de mi familia.

Это была миниатюрная сценка, изображающая рождение Иисуса Христа, которую по-испански называют belén, то есть вертеп. В каждом испанском доме такой вертеп в это время года устанавливают на самое видное место, так как это важнейший символ Рождества. Преподнесенный Рафаэлем вертеп являлся самым старым в его семье. Основанием служила крышка от жестяной банки из-под печенья, а на ней с помощью глины, теперь потрескавшейся, был приблизительно воспроизведен интерьер простой конюшни. Когда-то яркие краски – желтая, красная и зеленая – с годами поблекли и отслаивались. В центре круга размещались маленькие ясли, грубо вырезанные из куска дерева. Головка младенца Иисуса едва угадывалась по мазку краски среди обрывков соломы, служившей ему постелью. Умиленная свита в лице Марии, Иосифа и трех волхвов изображалась тонкими колоннами из глины с ручками-веточками, а склоненные головы-желуди украшали нимбы из медной проволоки. На почтительном расстоянии сгрудились три крошечных животных неопределенной формы (предположительно овцы), а рядом с ними стояло более высокое существо, смутно напоминающее единорога, но скорее всего это был ослик, который в незапамятные времена потерял одно из своих хрупких глиняных ушей. Завершал сценку фон из неровных гор, склоны которых были утыканы сосновыми шишками, что означало деревья, а с высоты своей небесной орбиты, вознесенная туда согнутой металлической спицей, сияла звезда из спичек, обклеенная серебристой фольгой из сигаретной пачки.

– La señora не понравился мой belén? – вопросил Рафаэль и обратился ко мне в надежде получить толкование слез, побежавших по щекам Элли. Hombre, он сделал этот belén собственными руками, воскликнул он с обидой. Sí – много лет назад! Bueno, может, он и не стоил бессчетных миллионов, как огромный, усыпанный драгоценными камнями и покрытый шелками belén во дворце Паласио-Марч в Пальме, и, может быть, его Jesús, Maria y José получились не так аккуратно и красиво, как те пластиковые, купленные в магазине фигуры, которые теперь все ставят на свои шикарные belenes, но зато его маленький belén уникален, это – часть самого Рафаэля. Почему? Madre de Dios, а чья слюна, по нашему мнению, была использована, чтобы прикрепить эти шишки к горам? Cuarenta putas!

Какое именно отношение имела к рождественской сцене его последняя фраза, буквально означающая «сорок проституток», я не знал; но спрашивать не собирался. Рафаэля увлекла его горячая речь, поэтому мне оставалось только принять успокоительный глоток джина, пока он продолжал свою тираду. Предложенный мной стакан того же напитка был отметен взмахом мозолистой руки.

– Córcholi! – гневно произнес наш невысокий сосед и нахлобучил кепку на макушку. Его голос возвысился до пронзительного воя. – Этот belén не просто e’pethial, он священный, это продукт моей души!

Я как мог перевел это все Элли и сыновьям, когда Рафаэль сделал точно рассчитанную по времени артистическую паузу. Сам он в это время гримасничал и трясся от усилий сдержать свой неистовый характер.

– Ah sí, для моего перворожденного сына, – продолжил он наконец, видимо слегка успокоившись и настроившись на более задумчивый лад. – Я сделал этот belén для моего первенца… для маленького Рафаэлито. – Он опустил глаза, громко шмыгнул носом и с драматичным хлюпающим звуком провел над губами ладонью.

Я посмотрел на Элли и по ее покрасневшим глазам и дрожащему подбородку понял, что суть этого в высшей степени эмоционального представления она уловила.

– Rafaelito, oh mi Rafaelito, – захныкал старик и сделал паузу, чтобы перекреститься нетвердой рукой. – Sí, señora, – продолжал он, подняв увлажненные глаза на Элли, которая теперь кусала губы и изо всех сил старалась не расплакаться в голос. – Sí, мой маленький Рафаэлито тоже родился в этот день, и я сделал этот belén для него… много-много лет назад. – Старый крестьянин прерывисто вздохнул, подбородок упал ему на грудь, и крупная слеза выползла из-под козырька кепки и плюхнулась на каменную плитку пола. – Сегодня день рождения моего Rafaelito. Ah sí, amigos, – сегодня ему… ему было бы… – Но продолжать Рафаэль не мог. Он опустил голову, его поникшие плечи вскинулись, и он поднял руки к глазам, когда его старое хрупкое тело стали сотрясать немые всхлипы.

Элли колебалась всего секунду, прижимая к губам пальцы. Затем, не в силах больше сдерживаться, она бросилась к Рафаэлю с рыданиями и по-матерински обняла.

– Ну же, ну же, – приговаривала она, похлопывая его по вельветовой кепке и поглаживая по спине, как ребенка. – Ваш belén – самый красивый из всех, которые я видела, и мы будем дорожить им всегда – я обещаю.

– Grathia’, señora. Oh, mucha’ grathia, – замурлыкал Рафаэль, не имея малейшего понятия о том, что ему говорит Элли, но тем не менее прижимаясь к ней. Sí, это два наших сына напомнили ему о Рафаэлито, когда они собирали с ним апельсины, объяснил старик. – Такие хорошие muchachos – совсем как его Рафаэлито, когда… но difteria… – Он прочистил нос, с шумом втянув в себя воздух, проглотил то, что выдул, потом продолжил: – И вот почему я хочу подарить вам belén, который сделал для Рафа… Рафа… oh, mi Rafaelito-o-o!

Спазм дрожи потряс тело Рафаэля, его колени задрожали, и он заревел, как ребенок – хотя его вопли значительно заглушались грудью Элли, которая оказалась как раз на уровне лица нашего скорбного пастуха. Одной рукой он хватался за этот изобильный источник ласки и покоя, словно коала, висящая на дереве, в то время как вторая его рука с лихвой возвращала Элли поглаживания по спине.

Этот трогательный акт обоюдного утешения и благодарения длился под аккомпанемент взаимного бормотания, пока Элли не решила (и, возможно, не без оснований), что гладящая ее спину рука Рафаэля оказалась в опасной близости от зоны, в которой обычно совершается хватание за попу. Тогда природная сострадательность моей жены мгновенно сменилась непримиримостью, и она в ту же секунду выбралась из рыскающих лап Рафаэля, издав шокированный смешок и негодующий вопль:

– АХ ТЫ, СТАРЫЙ ГРЯЗНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ!

Рафаэль почесал голову через ткань кепки. Огорошенное выражение его лица свидетельствовало о том, что, по его мнению, очаровательной la señora действительно, как выражаются на Майорке, не хватало нескольких апельсинов до полного килограмма.

Исполнив весь репертуар андалусских вздохов, надутых губ, обид, взмахов руками и шепелявых протестов, Рафаэль в конце концов успокоился и поддался на наши уговоры остаться ненадолго и присоединиться к нашему традиционному на Майорке рождественскому ужину из ensaimadas и кружек горячего, густого, сладкого шоколада, хотя на всем его протяжении старик и Элли сидели в противоположных углах с видом взаимного недоверия.

Бесценный belén Рафаэля водрузили с должным уважением и приличествующими случаю церемониями на самую видную полку на кухне, где примитивно исполненные фигурки освещались пучком декоративных свечек для торта, которые Сэнди и Чарли остроумно придумали воткнуть в две половинки картофелины. Благословенны будут миротворцы.

Тот незабываемый день подошел к милосердно мирному завершению. Умягченный джином Рафаэль безмятежно похрапывал у нашего семейного очага. От его брюк поднимался разбуженный теплом козлиный запах и добавлял аутентичности маленькой глиняной конюшне, которая гордо стояла на полке над головой старика. Даже Элли позволила себе удовлетворенную улыбку.

Как сказал Чарли, Рождество-то все-таки удалось.

 

Глава 7

Крылатый трубочист

Мы смотрели как завороженные. Под мерное пыхтение двигателя небольшого грузовика с цистерной из «Осифара» – местной ассенизаторской компании, занимавшейся удалением сточных вод, пульсирующая гибкая труба жадно всасывала отвратительную жижу из зияющей черноты септика – совсем как хобот какого-то порочного механического слона, припавшего к любимому водопою. По-испански отстойник назывался «pozo negro» – то есть «черный колодец», и при данных обстоятельствах я не смог бы придумать более точного термина.

Нас было всего трое: представитель «Осифара» в комбинезоне практичного коричневого цвета, я сам и импозантный розовобрюхий удод, который выпорхнул из сада на своих крыльях в черно-белую полоску и устроился на выгодной для наблюдения точке, а именно на том, что осталось от поломанного молнией эвкалипта.

– Как, по-вашему, когда этот pozo negro опустошали в последний раз? – сонным голосом спросил меня сотрудник «Осифара».

– Сеньор Феррер, который продал мне этот дом, говорит, что отстойник ни разу не откачивали с тех самых пор, как установили его десять лет назад. Я беседовал с ним на эту тему сегодня утром. Его не нужно чистить, вот как он мне сказал.

Человек из «Осифара» только качнул головой и пожал одним плечом. Очевидно, ему было все равно.

Мне показалось, что ассенизатор руководствовался принципом: «Всей работы все равно не переделаешь», и если бы не острая нужда в деньгах, он не стоял бы здесь в разгар рождественских каникул, ублажая клиента светской беседой и наблюдая за тем, как чьи-то экскременты извлекаются из вонючего отверстия в земле.

– Да, сегодня утром сеньор Феррер даже показал мне планы этого pozo negro, – сказал я, пытаясь высечь у собеседника искру профессионального интереса. – После этой камеры идет еще одна, с камнями, которые функционируют в качестве фильтра. И тогда все, что осталось, то есть просто грязная вода, отводится во впитывающую траншею где-то вон в том поле.

Сотрудник «Осифара» пожал вторым плечом. Удод развернул свой хохолок в достойный могиканина веер, поднял одну лапку и с акробатической ловкостью почесал живот длинным изогнутым клювом. Ему тоже было абсолютно все равно. И насос качал свою жижу, не обращая на мои слова никакого внимания.

Если абстрагироваться от временного смрада в непосредственной близости от септика, утро выдалось чудесное. Снова светило солнце, небо было голубым, и хотя несколько клочковатых облаков еще несло через горы порывами умирающей Tramuntana, в долине все снова было прекрасно. Ни листика не шевелилось на апельсиновых деревьях, и их глянцевая темная зелень, ополоснутая дождем, блестела чистотой и свежестью. Неровное покрывало дымки по щиколотки застилало проходы между стройными взводами фруктовых деревьев. Все предвещало один из сладостно-приятных майорканских зимних дней – если абстрагироваться от временного смрада в непосредственной близости от септика.

– Может быть, засорилась труба, соединяющая pozo negro с фильтрационной камерой? – выдвинул я предположение в новой попытке завязать разговор с техническим уклоном. – Вероятно, потому и переполнился pozo negro.

На этот раз ассенизатор даже не стал пожимать плечами. Он только скептически приподнял бровь и побрел к септику, не вынимая рук из карманов. Наклонившись, он на минуту заглянул в черную пустоту, демонстративно не замечая удушающей вони, вползающей ему прямо в ноздри, затем обернулся ко мне и исполнил комбинацию из качания головой, пожатия плечами и двойного поднятия бровей.

– Тут нет никакой отводящей трубы, – сказал он, – никакой фильтрационной камеры и никакой впитывающей траншеи. Coño, все, что у вас есть, – это простая накопительная емкость. Nada más.

– Но как же планы? – запротестовал я. – Сеньор Феррер объяснил мне все обозначения, и там изображена полная трехкамерная система – totalmente comprensivo. В планах все нарисовано.

– Los planos? Забудьте о них. Этот pozo negro был построен самым дешевым способом, и, кроме него, ничего тут больше нет. Los planos ничего не значат. Nada.

– Но разве санитарный инспектор мог допустить, чтобы при строительстве игнорировались планы? – спросил я в смятении. – Как он мог дать разрешение на такую бесполезную бочку? Строительство ведь надо согласовывать!

– Дать разрешение? Согласовывать строительство? – Сотрудник «Осифара» сделал шаг назад и оторопело воззрился на меня. – Hombre! – пробормотал он, тряся головой. Должно быть, такой наивности он еще не встречал.

У меня засосало под ложечкой. Томас Феррер, очевидно, использовал свое высокое положение в местной администрации, чтобы заставить проверяющие инстанции закрыть глаза на это дешевое подобие современной канализации.

– И что же теперь делать? – спросил я, борясь с подступившей дурнотой.

– Теперь, при нормальной семейной эксплуатации дома, вам придется вызывать нас примерно раз в месяц, чтобы мы откачивали ваш септик, – бесстрастно выдал диагноз представитель «Осифара» и одновременно вручил мне счет за сегодняшний вызов.

– Но как Ферреры сумели прожить здесь десять лет, ни разу не опустошив бак? – изумился я, быстро подсчитав в уме, что спасение нашего маленького рая от медленного погружения в свои собственные нечистоты обойдется мне примерно в тысячу с лишним фунтов в год. – Не могли же они все эти годы страдать запором, верно?

– На ферме, где выращивают фрукты, это точно невозможно, – ответил человек из «Осифара» с неожиданным для меня чувством юмора. Наверное, я наконец-то затронул близкий ему предмет. – Hombre! Они использовали туалет в доме только в самых крайних ситуациях, когда их совсем уж прихватывало. В остальных же случаях они предпочитали поступать так, как всегда поступали до появления pozo negro. Я много езжу по таким сельским домам и знаю, что за люди эти paisanos. Если есть возможность сэкономить одну-две песеты, они лучше пойдут в поле и сделают то, к чему призывает их природа, под прикрытием стены. Помните: горсть фиговых листьев дешевле, чем туалетная бумага!

С грязным смешком ассенизатор стал сматывать гибкий шланг. Еще одна миссия была выполнена, и более того – выполнена в приятной обстановке. Его день начался удачно.

Я не мог разделить его приподнятое настроение.

– Теперь я знаю, каково это – быть горстью фиговых листьев, – мрачно подумал я вслух. Ферреры снова меня обдурили.

– Уп-пуп! – закричал удод и самым издевательским образом покачал своим «ирокезом» перед тем, как улететь зигзагом в направлении casita Ферреров. – УП-ПУП! – повторял он.

– Весьма уместно, – пробормотал я. – Даже эта чертова птица смеется надо мной.

– Что это за кукушку я сейчас слышала? – спросила Элли, выходя навстречу мне из кухни.

– Не кукушку, но почти, – буркнул я. – В любом случае, это был некий крылатый посланец, работающий на Томаса Феррера. Меня теперь ничто не удивит.

– Крылатый посланец? Ты имеешь в виду, Ферреры держат голубей? Что-то я ничего не понимаю. И о каком послании ты говоришь?

– Послание, Элли, состоит в том, что наш септик – это не совсем то эффективное современное средство фильтрации и удаления сточных вод, которое показывал мне на планах Томас Феррер сегодня утром. Этот так называемый септик хорошо выполняет только одну функцию: спускает в канализацию наши финансовые ресурсы. Вот такое послание.

– М-м-м… понимаю. Сначала кошки и собаки, потом плита, стиральная машина, водогрей, вся электрика в доме… теперь нам придется потратить деньги еще и на нормальный септик. Эти Ферреры и тут оставили нас с носом.

– Да, только это не совсем нос, – с горечью сказал я.

Человек из «Осифара» некоторое время молчал, однако он не стоял без дела. Ассенизатор думал, как сообщил он мне через несколько минут, и, возможно, нашел una solución del problema. Слишком много жидкости – вот в чем дело. Если не сливать в pozo negro воду, идущую от ванны, стиральной машины, раковин и так далее, то септик будет работать как надо. Нам достаточно контролировать уровень жидкости в баке, и тогда бактерии, живущие в нем, смогут разлагать твердые отходы, как и предполагается во всех подобных очистительных системах, рассуждал ассенизатор. После того как микробы выполнят свою работу, переработанная масса смешается с той жидкостью, которая все-таки станет поступать туда, и будет готова для удаления. Comprende?

– Но как нам избавиться от нее, не обращаясь к вам опять за помощью? – спросил я. – Вы говорите, что никакой отводящей трубы там не проложено, и, насколько я понимаю, без фильтрационной камеры отходы все равно будут загрязненными.

– Correcto. Вот эта грязная вода и является ключом моего solución, señor.

Я ничего не понимал.

Поскольку жидкость не фильтруется, пояснил он мне более подробно, то в ней остается большое количество нутриентов. Высокая ценность отходов человеческой жизнедеятельности в качестве сельскохозяйственного удобрения хорошо известна в ассенизационном бизнесе, и если мы последуем его совету, то у нас появится постоянно пополняющийся резервуар живительной жижи, которую мы сможем выкачивать по трубам в то место на ферме, где она более всего нужна, для чего будет достаточно лишь бросить в pozo negro электрический насос. Madre mía, во время долгих летних засух этот запас бесплатного жидкого удобрения будет просто как дар богов. И тогда pozo negro будет экономить нам деньги, а не расходовать.

– Una solución perfecta, no?

– Э-э-э… да. Я улавливаю вашу логику, и это великолепная идея – двух мнений быть не может. Но как же запах? Эта… смесь наверняка будет страшно вонять, да?

Сотрудник «Осифара» хитро подмигнул:

– No problema, при условии, что вы будете откачивать ее подальше от дома. Видите ли, у меня тоже есть маленькая finca, señor, и я знаю по собственному опыту, что жидкость из pozo negro прекрасно стимулирует рост помидоров. – Уголки его губ изогнулись в озорной ухмылке. – И, опять же по собственному опыту, я могу сказать, что на вашей finca лучшим местом для пары грядок с помидорами будет вон тот участок – рядом с casita вашего соседа, Томаса Феррера. Me entiende?

От моего подавленного настроения не осталось и следа. О, как прост, красив и сладостно мстителен этот замысел! Просто сокровище, а не идея. Одним махом мы не только решим нашу проблему с канализацией, но и отплатим Феррерам их же монетой (ну, не совсем монетой… и не только их…) и к тому же получим обильный урожай помидоров. А что еще важно, Ферреры даже не смогут ничего нам сказать насчет запаха: побоятся, что всплывут подробности противозаконной установки их жалкого подобия септика.

– Amigo, вы гений, – расплылся я в улыбке, отсчитывая песеты в ладонь ассенизатора. – И вот вам небольшая надбавка. Вы просто гений. Feliz Navidad!

Человек из «Осифара» милостиво кивнул, принимая мои похвалы и чаевые.

– Только не говорите никому, señor, что этот совет вы получили от меня. Если мой босс узнает, что я рассказал клиенту, как сократить расходы на откачку pozo negro, то меня самого туда посадит. – Он глянул в сторону открытого септика. – А я бы предпочел избежать этого.

Может быть, духи прошлого в старом доме наконец решили, что навлекли на нас достаточно страданий на первое время, точно не знаю. Но после травмирующих событий того штормового и туалетного Рождества дела в «Кас-Майорал» пошли на лад.

С другой стороны, может, это новости о наших совсем не праздничных злоключениях вызвали сострадание у местного населения, так как деревенский обычай помогать соседям здесь все еще был жив – в той или иной степени. Так или иначе, какой бы ни была причина, неотложными проблемами нашей семьи занялись безотлагательно.

Телефонную линию и подачу электричества в долине восстановили быстро, а электрик-водопроводчик Хуан работал только у нас до тех пор, пока не осуществил обновление всей электрики в доме. Еще он установил в pozo negro электрический насос для целей будущей ирригации и досаждения соседям.

Даже плотник Хуан-Хуан объявился в срок, чтобы починить разбитые окна, а также чтобы снять те ставни, которые нуждались в ремонте. Он пообещал, что вернутся они к нам как новенькие в течение dos o tres días – máximo, máximo. И точно, его маленький фургончик «рено» с помолодевшими persianas подъехал к нашему дому ровно три дня спустя.

Все шло слишком хорошо, чтобы быть правдой в этой стране «mañana», где два или три дня могут означать что угодно: через неделю, в следующем году или даже вообще никогда.

Однако Хуан-Хуан имел свою причину быть необычайно пунктуальным, что абсолютно не характерно для островитян. Выгрузив из фургона последнюю ставню, он смахнул с себя опилки и предсказал, что эти persianas прослужат нам десятки лет – при условии, что мы как следует покрасим их перед тем, как вешать на место.

– Sí, muy importante, la pintura. – Он нервно откашлялся и переступил несколько раз туда-сюда, переводя взгляд с меня на свои беспокойные ноги и обратно.

Сначала я подумал, что, может, ему нужно воспользоваться туалетом, но он стесняется попросить об этом, но потом меня осенило: скорее всего плотник хотел, чтобы его своевременно выполненную работу оплатили так же быстро.

– Lo siento, Хуан, – извинился я. – Конечно, я должен сразу заплатить вам за стекла и ставни. Скажите, пожалуйста, сколько я вам должен.

Нет, нет, нет, спешить с оплатой нет никакой необходимости, заверил он меня. Его жена потом пришлет мне счет. Может, даже в следующем месяце. Она всегда так занята, его жена. На Майорке это в порядке вещей. Сам он был родом с Ибицы. Там люди куда более спокойные, ibicencos. Sí, sí – mucho más plácido. Это качество у них от арабов, naturalmente.

Я согласно покивал и вновь принялся гадать, чем же вызвана его внезапное смущение. Хоть бы подсказку он мне какую-нибудь дал, что ли.

Невысокий carpintero почесал голову, поросшую курчавыми седеющими волосами, затем стал выдергивать из рукава шерстяной кофты застрявшие там щепки. Наконец, выразив сначала надежду, что его не сочтут наглецом, он поведал, что наш сосед, старый Жауме, говорил ему некоторое время назад, что мы интересуемся покупкой трактора, а так как он является собственником как раз такого трактора, то он подумал, что… Но, нет-нет, если бы я действительно думал о покупке, то уже давно обратился бы к нему сам, Хуан-Хуан уверен в этом. С его стороны было чистым нахальством так навязываться, прощу ли я его?

– Perdón, señor. Eh, usted perdone.

Хуан-Хуан торопливо повернулся и стал с ожесточением закрывать дверцы фургона, явно ругая себя за то, что набрался смелости коснуться темы трактора. Затем он снова глянул на меня, неловко повел головой и потом понуро уставился в землю. Я предчувствовал новую серию извинений.

– Послушайте, Хуан-Хуан, – с улыбкой обратился я к плотнику. – Это я должен просить у вас прощения. Мне очень жаль, правда, но из-за бури и всех наших невзгод я совсем забыл о вашем тракторе. – Я попытался подбодрить его хлопком по плечу. – Да, я очень заинтересован в покупке трактора. Очень. Ciertamente!

На лице Хуан-Хуана тут же отразилось невыразимое облегчение. Señor так любезен, застенчиво вымолвил он. Muy amable. Он и вправду ждал, что я спрошу у него про трактор, когда я обратился к нему по поводу ремонта ставень, но так как я тогда ничего не сказал, он решил, что я хочу сначала убедиться, что передо мной человек слова, прежде чем вести с ним дальнейшие дела. Es normal.

Мне оставалось только радоваться, что логика Хуан-Хуана заставила его быть пунктуальным в выполнении нашего заказа, но куда б́ольшую отраду мне доставило знакомство с человеком, которого этика волновала больше, чем желание провернуть сделку. Мне был симпатичен этот скромный плотник. И я спросил, где можно посмотреть на его трактор.

Хуан-Хуан объяснил мне, что подобно многим ремесленникам, которые живут и работают в городках вроде Андрача, он владеет также и finca на некотором удалении от города. Эта ферма досталась ему от родителей жены, и хотя была небольшой, он с удовольствием работал на ней по выходным. И для детей это было очень хорошо – иметь полезное для здоровья место высоко в горах, где они могли день или два в неделю безопасно играть и знакомиться с простой жизнью своих предков. Muy importante, esto.

Я согласился с тем, что детям очень важно узнать свое сельское наследие и научиться ценить его. Это так замечательно, что на Майорке большинство городских детей имели возможность время от времени пожить на природе, и все благодаря сохранившейся на острове традиции передавать от поколения к поколению маленькую семейную ферму. Как жаль, что в Британии подобная традиция ушла в прошлое, добавил я.

Хуан-Хуана крайне удивило то, что на родине сеньора такой традиции не было. Неужели подобное возможно?

– Боюсь, что так, – ответил я. – Сельское хозяйство становится все более индустриализированным бизнесом в Gran Bretaña. Семьи больше не могут выжить за счет ведения личного натурального хозяйства, поэтому более мелкие фермы скупаются крупными. В результате остается все меньше и меньше ферм – но они уже совершенно другого масштаба, гораздо более эффективные, более механизированные, где требуется меньше работников. Все это делается во имя прогресса, как вы знаете.

Невысокий плотник пригорюнился. Разве можно называть прогрессом то, что лишает сельскую местность жизни? Если целые поколения не будут жить одно за другим на своей земле, то деревня станет мертвой, она станет пустыней. Тысячи самых эффективных машин не заменят радость и удовлетворение, которые испытывает человек, слыша смех своих детей, когда те играют в полях, пока он возделывает свою finca, какой бы маленькой она ни была.

– Итак, как я понял, этот ваш трактор находится на вашей finca. И когда можно будет посмотреть на него? – спросил я.

Мы стояли у фургона Хуан-Хуана. Он глянул на часы:

– А не хотите прямо сейчас, ahora mismo? Это займет всего полчаса, если вы сможете оторваться от дел.

Я без лишних слов запрыгнул на сиденье рядом с плотником, и мы тронулись в путь по извилистой горной дороге в сторону Капделлы, и терракотовые черепичные крыши коттеджей и маленькие прямоугольники садов скоро стали похожи на спичечные коробки, рассыпанные на лоскутном одеяле далеко внизу.

Когда мы добрались до высшей точки шоссе, Хуан-Хуан резко свернул направо и повел фургончик по узкой колее все выше и выше, в суровый мир сосновых лесов и мощных утесов, валунов и каменистых осыпей, намытых на крутые склоны дождевыми потоками и водопадами, рожденными бесчисленными Tramuntanas. У меня то и дело закладывало уши, а маленький автомобиль, лязгая и подпрыгивая, вез нас вперед и вверх, все время вверх.

Через открытое окно меня омывала сладкая свежесть горного воздуха, отяжелевшего от аромата сосновой смолы и вереска. В вышине над горными пиками парил, неподвижно раскинув крылья, красный коршун. Он лениво взмывал по спирали к небу на невидимых потоках теплого воздуха, поднимающегося от долины.

– Властелин небес, – с уважением произнес Хуан-Хуан, указывая на птицу. – В этот самый миг он смотрит вниз и жалеет нас, бедных смертных, борющихся с трудностями на бренной земле, пока он без усилий плывет над нами на крыльях ангела. Es magnífico.

Лично я думал, что этот коршун забрался так высоко только для того, чтобы высмотреть на земле своими круглыми телескопическими глазами хорошенького, толстенького грызуна, которого он мог бы схватить и разорвать в клочки перед тем, как полакомиться. Но, поразмыслив, я счел, что романтичная интерпретация Хуан-Хуана несколько более соответствует раскинувшемуся вокруг классическому пейзажу, и склонил голову перед его тонким поэтичным наблюдением.

– Вы правы, Хуан-Хуан. Это величественная птица.

– Sí, – сказал плотник, вытягивая шею, чтобы заглянуть внутрь фургона, – и если бы у меня с собой было ружье, я бы пристрелил эту тварь прямо сейчас. Это он на прошлых выходных спикировал к нашей ферме и стащил одного из кроликов моей младшей дочурки.

– Даже властелины небес должны иногда есть, – философски заметил я.

– Correcto. Но почему из всех кроликов, что живут в здешнем лесу, ему захотелось слопать именно этого?

– Я прошу прощения, Хуан-Хуан. Я не хотел показаться бесчувственным. Конечно, я понимаю, что ваша дочь ужасно огорчилась.

Лицо Хуан-Хуана было невозмутимо.

– Мы все ужасно огорчились, señor. Этот чертов кролик был уже почти готов, чтобы отправиться в кастрюлю. Bastardo, вот кто этот коршун!

Он остановил фургон, предоставив мне возможность разобраться в тонкостях его отношения к природе, а сам пошел открывать маленькие деревянные ворота, преградившие нам путь.

Горная дорога вывела нас к расчищенному участку леса, где крутой уклон выравнивался в изогнутый клин тщательно возделанной земли. Пока мы ехали на эту удаленную ферму, я видел и другие узкие полоски террасированных полей, прилепившихся к склонам гор одно над другим, словно ступени древнего замка. Эти бесценные кусочки плодородной почвы спасало от разрушительных сил дождя и гравитации только неукоснительное поддержание каменных ограждений в безупречном состоянии.

Уютно спрятанный в складках горы, перед нами стоял коттедж – на самом деле всего лишь старая каменная хижина с двускатной крышей под выцветшей черепицей и с хозяйственными пристройками по обоим торцам. И тем не менее сразу было видно, что Хуан-Хуан и его семья гордятся этим образчиком сельского прошлого Майорки. Входная дверь и ставни, закрывающие окна, были недавно покрашены зеленой краской, а каменная отделка медового оттенка была тщательно ухожена – вплоть до трубы, которая торчала из крыши, увенчанная «шляпой» от дождя из черепицы того же цвета.

Разительно контрастируя с окружающими горами и лесом, всё в этой одинокой finca было миниатюрным, и казалось, что террасированные bancales с россыпью миндальных и оливковых деревьев вот-вот будут раздавлены мощным, диким ландшафтом, который, как мне чудилось, грозно высился над ними со всех сторон. Сначала я счел довольно странным то, что люди вообще решили селиться, работать и растить детей в таком изолированном уголке, откуда даже простой поход в деревню в те времена, когда не было моторизованного транспорта, означал сложное и многочасовое путешествие на телеге, запряженной ослом.

– Очень красивое место, моя маленькая finca, нет? – сказал el carpintero, возясь с замком на двери одного из сараев.

– Оно определенно обладает своеобразным очарованием, – ответил я.

Хуан-Хуан догадался, что я всего лишь из вежливости соглашаюсь с ним, и улыбнулся понимающе:

– Конечно, señor. Когда я впервые очутился здесь, то мне тоже показалось, что эта ферма расположена слишком далеко от большой дороги, и мне не понравилось то, как надо мной нависают горы. На Ибице я никогда не видел таких диких мест. – Он окинул пейзаж широким взмахом руки и сам невольно засмотрелся. – Но теперь… Я научился понимать, что, возможно, это ближайшее к небу место, в котором мне когда-либо доводилось или еще доведется побывать. Я обожаю жить тут. Es celestial.

И опять он почувствовал, что я не полностью разделяю его восхищение. Хуан-Хуан взял меня за локоть и повел к дальнему концу маленького поля, где оно резко заворачивало вокруг выступа горы. Мы тоже повернули за угол, и я буквально задохнулся при виде внезапно открывшейся мне картины.

Земля под нашими ногами резко уходила вниз, и я с опаской приблизился к низкому ограждению террасы и заглянул через парапет в головокружительную глубину долины. Все было так, как описывала старая Мария Бауса. Другие крохотные fincas, которые по большей части невозможно было разглядеть снизу, цеплялись к склонам или рискованно балансировали на уступах и кряжах в окружении крошечных полосок террасированной земли.

Сквозь обрывки утренней дымки, которые все еще висели над дном долины, я различил уменьшенные контуры дома и строений на нашей собственной ферме, которая с этой высоты казалась расположенной куда ближе к fincas соседей, чем на самом деле.

Далеко слева едва виднелись охряные крыши старого Андрача, плотно сбившиеся вокруг церкви. Непосвященным трудно было бы догадаться об их существовании из-за вечнозеленых предгорий, встающих и опадающих неровными волнами у основания гор на своем вечном пути к побережью.

Хотя далекий воздух был замутнен влагой, испаряемой жаром полдневного солнца, я все же разглядел несколько вилл над Пуэрто-Андрачем – крошечные белые крапинки на одетых соснами склонах, а за ними линяла и сливалась с горизонтом густая синева Средиземного моря. Такова была панорама с высоты полета красного коршуна, и это был поистине потрясающий вид.

– Вы когда-нибудь смотрели на такую vista, señor? – гордо спросил меня Хуан-Хуан.

Я должен был признать, что ничего подобного в жизни не видел, но больше не мог вымолвить ни слова. Я мог только стоять там и любоваться в немом восхищении.

– Но если вам понравилось тут зимой, то обязательно следует еще приехать и посмотреть, как тут все выглядит в летнее время. Я часто прихожу сюда вечерами и стою подолгу, наблюдая, как садится солнце за те горы на другой стороне долины. К нам попадают лучи еще долго после того, как весь город и фермы внизу погрузились в тень. И зимой по утрам солнце встает между этими двумя пиками на востоке и начинает светить на нас раньше, чем на всех остальных. Sí, sí, тот человек, который первым много веков назад выбрал это место для своей finca, был очень мудрым. Claro qué sí.

Мы повернулись и пошли обратно к дому.

– А воздух… – добавил Хуан-Хуан и сделал глубокий вдох. – Ах, он здесь всегда такой свежий и прохладный, даже в июле и августе, когда в долине все изнывают от невыносимого зноя. Говорю вам, señor, если бы не мой бизнес в Андраче, я жил бы здесь все лето. – Щуплый плотник остановился и прикоснулся к моей руке. – Вот сейчас ничего не говорите, просто прислушайтесь. А потом скажите мне, что вы слышали. – Он тихо постоял рядом со мной, глядя на горы со счастливой улыбкой на устах.

– Э-э… я вообще ничего не услышал, – сказал я, несколько удивленный этой просьбой старика. – Только птички поют… и ветер в соснах шуршит. Но больше ничего.

– Exacto. Кроме природы, на finca сейчас никого нет, тут пусто – дико. Но по выходным жизнь возвращается сюда. И снова звучат голоса играющих детей, из трубы поднимается дым, пахнет готовящейся на кухне едой, и я наслаждаюсь всем этим, пока работаю в поле. Es celestial. Мне грустно, что мелкие фермеры в вашей стране потеряли это счастье, señor.

Я покорно кивнул, соглашаясь, и мы продолжили наш неторопливый путь обратно к коттеджу.

Когда я посмотрел на него с поля, то оказалось, что маленький дом как будто трансформировался в воплощение тихого идиллического очарования. Теперь гористый задний план не угрожал, а излучал покровительственное спокойствие, склоны отражали теплое сияние южного солнца, в то же время давая укрытие крошечной ферме, когда зимние бури выплескивали тут свою принесенную с севера ярость. Хуан-Хуан был прав: тот первый campesino не ошибся, выбирая место для своего дома.

– Я начинаю понимать, о чем вы говорите, Хуан-Хуан. Это действительно божественный уголок. Но удаленность! Я хочу сказать, что когда люди жили здесь постоянно, то как, например, дети попадали в школу?

– В школу? – засмеялся Хуан-Хуан. – Hombre, их школой были горы, лес, поля. Может, родители могли научить их писать или читать, а может, и нет. В те дни такие вещи не имели значения. Выжить – вот что было единственно важно, и в школах тебя не научат, как остаться живым в месте, как это.

– Но как они выживали? Тут совсем крошечный участок земли. Как мужчина мог прокормить с нее семью?

– Я и сам часто удивляюсь этому, señor. Могу с уверенностью сказать только, что задача была не простой – если мерить сегодняшними стандартами. И все же у них было все, что нужно… кроме денег, naturalmente. Наши предки наверняка держали кур, несколько кроликов, овец и коз ради молока и мяса – все эти животные обходятся малым количеством воды, как известно, – а может, еще и свинью или даже парочку. И свиньи рылись в лесу, где, кстати, и овцы с козами находили что поесть. – Хуан-Хуан подумал чуть-чуть. – Кроме того, они выращивали овес и бобы и всякие овощи между деревьями на bancales. И деревьев здесь раньше было гораздо больше, но только миндаль и олива, само собой, потому что им не нужна вода, кроме той, которую они сами высасывают из земли корнями. Поливать миндаль и оливу не надо, и поэтому они прекрасно растут в таких условиях.

– А как решался здесь вопрос с водой? Откуда люди ее получали?

И опять Хуан-Хуан почти слово в слово повторил то, что говорила мне сеньора Бауса.

– С неба. Дождь падал на крышу и стекал в aljibe под террасой, совсем как сейчас.

– Но ведь зимней дождевой воды наверняка не хватало, чтобы поить круглый год всю семью и животных.

– Ну, иногда и не хватало. В зависимости от того, сухая или дождливая выдалась зима. Но как и в остальных отношениях, в этом люди всегда могли положиться на горы. Здесь есть несколько мест, где в любое время года из скал текут ручьи, – вода там чистая, холодная и сладкая. Campesinos знали об этих местах и приносили ведра или даже козьи шкуры, полные воды, от этих fuentes, когда было необходимо. Кое-где даже строили canaletas – маленькие каналы, выложенные камнем, по которым воду подводили к нижележащим fincas для ирригации или даже к мельницам в долину. Sí, для наших предков гора была другом – давала дрова, чтобы зимой было тепло, давала пропитание – голубей, куропаток, кроликов, диких коз, грибы, ягоды, травы, дикую спаржу и, прежде всего, воду.

– А как обстояло дело с инструментами и одеждой? Если у крестьян тогда было мало денег или вовсе не было, откуда они брали эти вещи?

– Mi amigo, все такого рода problemas можно было решить, съездив на еженедельный рынок в город. Сегодня рынок на площади Андрача – не более чем развлечение для тысяч turistas по средам, но не так давно это был нервный центр сельской жизни в районах вроде нашего. В рыночные дни крестьяне с этих горных fincas с первыми лучами солнца отправлялись в путь, и ослы их тянули телеги, нагруженные тем, что превышало потребности семьи: они везли на рынок, допустим, несколько яиц, цыпленка или курицу, ягненка, поросенка, ту еду, что добыли в лесу, а может, даже ведро или два улиток, если на неделе был дождь. Позже, осенью, фермеры продавали урожай миндаля и оливок, еще они ловили мигрирующих дроздов, naturalmente, – говорят, каждый год два или три миллиона дроздов. О, дрозды считаются на Майорке большим деликатесом.

– Naturalmente.

– Конечно, весной и летом, мужчина мог стать carboner – угольщиком. Тогда он поселялся со всей семьей в лесу, в маленькой каменной хижине с крышей из веток и тростника. Там он строил sitjas – холмы из нарубленного каменного дуба, покрытые зеленью и землей, а потом медленно и осторожно сжигал их, чтобы получить уголь. В те дни, до прихода газа butano, древесный уголь был на острове главным топливом для готовки и обогрева. Sí, товар карбонариев пользовался широким спросом. Но денег особых не приносил, naturalmente.

– Naturalmente.

Хуан-Хуан указал на север, где возвышалась вершина горы Галатцо.

– А в самых высоких горах Сьерры некоторые campesinos зимой становились сборщиками снега.

– Снег на Майорке?

– Sí. Nevaters, так их называли, то есть снежники. Они выкапывали глубокие землянки, выкладывали их камнями, а когда выпадал снег, закидывали его туда лопатами и утаптывали. Они продолжали делать так до тех пор, пока не наполняли все землянки доверху, после чего укрывали их пеплом и тростником до лета.

– А что потом?

– Потом nevaters вырубали слежавшийся снег и отвозили кусками в деревни и в город, где продавали мороженщикам, чтобы делать мороженое, или аптекарям, для медицинских целей. Это все было еще до появления морозилок и холодильников, naturalmente.

– Naturalmente.

– Теперь вы понимаете: наши предки владели искусством выживания на этих высокогорных fincas, и знали, как воспользоваться всем тем, что могли предложить им горы и леса. Они обладали разными умениями, горные campesinos, и им приходилось много трудиться, чтобы заработать на жизнь, я уверен. Конечно, мы все с удовольствием продолжаем традиции тех маленьких ферм, но я рад, что занимаюсь этим только в качестве хобби, pasatiempo.

– И те люди в былые времена еще должны были быть и хорошими бизнесменами.

– Correcto. Они продавали и обменивали свою продукцию на те вещи, которые им были нужны, – таков был бизнес минувших дней, и он был неплохо отлажен. И если у campesino случался удачный день на рынке, то в кармане у него оказывалось на пару песет больше обычного, и тогда он мог позволить себе стаканчик-другой, чтобы беседа с приятелями в одном из кабачков лилась более плавно. Ну, а если ему случалось перебрать, то он всегда мог положиться на своих amigos: они погрузят его в урочный час на тележку, чтобы мул доставил хозяина целым и невредимым домой к жене до того, как на горы опустится ночь. No tan malo, no?

– Не так и плохо, верно, Хуан-Хуан. Ваши слова напомнили мне о старых фермерах, которых я раньше встречал на ярмарках скота в моей родной стране, только вот у них не было таких умных мулов, чтобы приглядеть за ними. Они разъезжались по домам на своих машинах, сколько бы ни выпили, отмечая выгодную сделку или горюя о неудачной. Но и они всегда как-то умудрялись добраться до дома.

– Должно быть, рыночные дни повсюду были одинаковы, señor, прежде чем прогресс заставил человечество изобрести алкометры.

– Да, кстати об алкометрах, я вижу, вы здесь даже виноград выращиваете, Хуан-Хуан, – сказал я, когда мы подошли к дому. – Вы делаете домашнее вино?

– Нет, что вы. У меня нет времени на то, чтобы делать вино, señor. Я предпочитаю покупать его в supermercado. – Он указал на маленькую перголу перед домом и пояснил: – Этот виноград я посадил, чтобы у нас была тень, когда мы обедаем на веранде, а еще для еды, правда дети срывают все прежде, чем ягоды вызреют. Но в былые времена некоторые campesinos в горах получали достаточно винограда, чтобы делать собственное вино, sí. Hombre, производство вина было самой приятной работой сезона, кроме забоя свиньи, naturalmente.

– Naturalmente.

– А если у вас есть вино, то у вас может быть и бренди. Все, что для этого требуется, – это перегонный куб, нет?

– Вы хотите сказать, что здесь были нелегальные дистилляторы?

– Нелегальные? – Плотник поднял плечи и повернул ладони кверху. – Señor, дистиллятор станет нелегальным, только если власти докажут его существование. Следовательно, в этих горах никогда не было ни единого нелегального дистиллятора. Me entiende?

Я одобрительно хмыкнул:

– И полагаю, вряд ли какая-нибудь из тех маленьких винокурен сохранилась по сей день?

Хуан-Хуан лукаво улыбнулся и занялся изучением своих ботинок.

– Indubablemente no. Власти стали слишком умны, так говорят. Но… э-э… есть один старый дед, который живет на своей горной finca, откуда хорошо видно единственную ведущую туда дорогу. Так вот, он никогда не просыхает, и от него пахнет бренди уже много лет, и тем не менее никто никогда не видел, чтобы он хоть раз купил бутылку спиртного, – никогда. Es muy misterioso, no?

– Действительно, весьма загадочно, Хуан-Хуан. Весьма загадочно. Может быть, мы с вами как-нибудь попытаемся разгадать эту удивительную тайну. Мне кажется, это было бы очень весело.

Я посмотрел на часы, и оказалось, что прошло уже более часа с тех пор, как Хуан-Хуан предсказал, что наша поездка займет не более половины этого времени.

– Так, – решительно сказал я. – У вас наверняка много дел. Чтобы я больше вас не задерживал, не лучше ли нам заняться осмотром трактора, а?

Хуан-Хуан тут же щелкнул пальцами в знак того, что он разделяет мое желание ускорить процесс, и исчез в темноте сарая, откуда появился через несколько секунд, толкая перед собой близнеца трактора старого Жауме – двухколесного коренастого малыша «Барбьери», чистого и сияющего краской, как будто только что сошедшего с конвейера.

– Por favor, señor, – пропыхтел плотник, – могу я вас попросить помочь мне вытащить remolque и другое оборудование…

Мы выкатили на свет небольшую тележку, и я сразу увидел, что и ею, и плугом с фрезами, и оборотным плугом пользовались совсем мало. Металлические части, краска и шины всего комплекта были в идеальном состоянии, без единого пятнышка грязи или пыли на нарядной красно-белой ливрее.

– Что скажете, señor? – Хуан-Хуан пыхтел от усилий и от гордости за свою технику. – Es muy bonito, mi tractor, sí?

Я медленно обошел вокруг выставленного напоказ агрегата, изучая каждый компонент со всех углов и стараясь не выдать Хуан-Хуану своим поведением, сколь сильное впечатление произвел на меня его мини-трактор. Плотник же нервничал, следовал за мной по пятам и неустанно нахваливал переключение скоростей, систему отбора мощности, удобный запуск, надежный сцепной механизм, мощность дизельного двигателя…

– Хорошо, Хуан-Хуан, – перебил я, не желая затягивать его мучения. – Мне очень нравится ваш трактор. Кажется, это именно то, что мне нужно, но есть одна очень важная деталь…

У него вытянулась физиономия, и он забормотал, запинаясь и прижимая одну руку к сердцу:

– О, клянусь вам, señor, этот трактор perfecto. Я купил его всего три месяца назад, он был абсолютно новый. Смотрите, у меня есть чек. Я пользовался им всего пару раз. Он absolutamente perfecto, и я продаю его только потому, что на крутых склонах, как здесь, мне будет удобнее работать на четырехколесной машине. У нее лучше сцепление и… э-э… и…

– И есть сиденье? – предположил я с невинным видом.

Сначала Хуан-Хуан не был уверен, как отнестись к моему комментарию, но потом догадался, что я понимаю: главной причиной его желания поменять свой мотоблок на четырехколесный трактор является лень. И тогда он игриво ткнул меня в грудь и засмеялся с облегчением, как школьник, которого только что простили за то, что он запустил хорька под юбку учительнице рисования.

– Все в порядке, Хуан-Хуан, – усмехнулся я. – Я намерен купить ваш трактор, но сначала хочу уточнить у вас одну важную деталь, а именно цену. Вот и все.

– Ах, el precio! Я уверен, что для двух джентльменов не составит труда договориться о цене. – Он улыбнулся, обнадеженный, и развернул чек слегка трясущимися руками. – Вот здесь указана цена, которую я заплатил за el tractor y los accesorios. Mira! А вот тут я написал цену, которую хотел бы получить. Это ровно две трети от стоимости нового комплекта. – Хуан-Хуан покачал головой с важным видом. – Es un precio muy justo, no?

По-прежнему не способный оценивать стоимость в песетах, я пересчитал в уме обе суммы на привычные мне фунты стерлингов и сообразил, что сэкономлю около двух тысяч.

– И вправду очень справедливая цена, – торопливо ответил я и схватил руку плотника, чтобы закрепить сделку без дальнейших проволочек. С такими людьми, как этот старый майорканский ремесленник, было приятно иметь дело.

– Aha! Está bien! Está bien! – просиял Хуан-Хуан, яростно пожимая мне руку и похлопывая меня по щеке. В его глазах уже заблестела радость от скорого приобретения трактора с четырьмя колесами и, más importante, с сиденьем.

Мгновенно и добровольно отложив все свои насущные дела, el carpintero настоял на том, чтобы самому немедленно перегнать трактор с тележкой и аксессуарами в «Кас-Майорал», если я буду настолько любезен, что поеду вперед на его фургоне и подожду его там, por favor.

К моему удивлению, наш двор являл собой сцену небывалой активности, когда я прибыл туда. Человек с лесопилки, прибывший на запряженной мулом телеге, полной дров, теперь вместе с нашими сыновьями перетаскивал эти дрова в almacén. Элли стояла рядом со стремянкой, приставленной к стене дома, и, задрав голову, кричала: «Qué? Qué?» И наконец, завершал картину старый Пеп, взбирающийся на крышу с мешком в руке.

– О, слава богу, ты вернулся! – воскликнула Элли, когда я выбрался из фургона. Она явно была чем-то встревожена. – Может, ты сумеешь понять, чего хочет этот чокнутый? – Жена показала на Пепа. – Он явился без приглашения и прочитал мне длиннющую лекцию – что-то насчет fuego и desastre. И при этом все время смотрел на крышу. Я вообще ничего не поняла. От мальчиков помощи не дождешься! Не желая объясняться с сумасшедшим на испанском, они тут же помчались ворочать те бревна, как пара бобров на сдельной работе. Никогда не видела раньше, чтобы они так рьяно трудились по собственной воле.

– Все хорошо, дорогая. Не волнуйся. Я сейчас постараюсь разобраться, что тут у вас происходит. Hola, Pep! Buenos días. Qué es el problema?

– El problema, amigo, es la chimenea! – крикнул мне сверху Пеп. Он отпустил край лестницы, за который до сих пор держался, и стал махать в сторону трубы, да так эмоционально, что закачался вместе со стремянкой.

– А что с ней не так? – заорал я в ответ.

– Она может загореться в любой момент, вот что с ней не так. Coño, если ею не заняться немедленно, inmediatamente, у вас произойдет desastre, catástrofe. Вы не знали об этом?

– Нет, я думал, что у нас всё…

– Всё, ничего; кто-то, никто; где-то, нигде – macarrones, cojones! – фыркнул Пеп. – Говорю вам, если бы я не взглянул случайно в эту сторону вчера, когда пас овец в другом конце долины, – coño, да из вашей chimenea искры летели, как из ракеты!

– Понятно. То есть вы хотите сказать, что нашу трубу нужно почистить, прежде чем снова разжигать камин. Правильно?

Пеп вытянул обе руки в сторону и задрал голову кверху, приняв таким образом не самую устойчивую позу на не самой безопасной высоте в двадцати футах от поверхности земли. Похоже, он взывал на майорканском языке к богам с просьбой навлечь что-то (я не разобрал что именно) на el loco extranjero, то есть на меня. Наш престарелый сосед был настроен сурово.

– Correcto, – буркнул он в конце концов. – La chimenea нуждается в чистке, и я пришел именно за этим, но ваша esposa не делает того, что я прошу. Все, что она может, – это стоять внизу и кричать свое «Qué?», пока я скачу здесь, как лягушка, насаженная на бамбуковую трость. Caramba!

– Ладно, Пеп. Извините нас. Элли не очень хорошо понимает по-испански. Но если вы объясните мне, что вам требуется, я все сделаю, хорошо?

Пеп глубоко вздохнул и с преувеличенным спокойствием перечислил свои требования. Ему нужно, чтобы я нашел несколько старых простыней и повесил их вокруг камина на кухне. При этом было muy importante, чтобы не осталось никаких щелей, и я должен был убедиться, что простыни плотно прижаты чем-нибудь к краям печи, потому что из трубы вывалится много сажи, и если она вырвется наружу, то весь дом будет черным. Seguramente. Ahora bien, если я выполню все это без промедления, то тогда он сможет заняться чисткой нашей трубы и затем вернуться наконец к более важным делам на своей ферме.

– Но где же ваши инструменты? – спросил я. – Ну, все эти щетки, веревки, грузы и тому подобное? Если вы скажете, где их найти, то я схожу за ними.

Пеп выпалил нечто, что я смог идентифицировать как залп ругательств на местном диалекте, а затем рявкнул:

– Просто повесьте простыни в доме, как я вам велел. Все, что мне понадобится, я принес с собой в сумке. Comprende?

Элли заспешила вслед за мной, когда я направился в дом выполнять задание Пепа.

– В чем все-таки дело? – вопросила она испуганно. – У него плохое настроение сегодня, да?

– Да, но он хочет помочь нам. Пеп настаивает на том, чтобы немедленно почистить трубу, потому что иначе есть риск возгорания – беда, катастрофа.

– Что, еще одна важная вещь, которую не сделал сеньор Феррер?

– Весьма вероятно. Но давай-ка закроем топку камина какими-нибудь простынями, и поскорее, а то старый Пеп взорвется от злости там на крыше.

Элли помогла мне сделать все необходимое, и я выскочил на улицу, чтобы проинформировать трубочиста о результатах.

– Внутри все готово! – крикнул я.

Я с трепетом наблюдал за тем, как Пеп перебрался с лестницы на крышу и пересек крутой скат без малейшего намека на то, что он испытывает хоть какие-то опасения по поводу плачевного поворота судьбы, неизбежного в случае, если он оступится на скользкой черепице. Добравшись до конька, Пеп оседлал его и устроился перед дымоходом с определенным удобством. Затем он аккуратно поднес открытый конец своего мешка к отверстию в трубе и крикнул мне:

– Bueno, возвращайтесь в дом. И придерживайте края простыней. Поехали! Cuidado abajo!

Я метнулся обратно в кухню, успев только заметить, что Пеп как будто вываливает содержимое своего мешка в трубу.

– Будь осторожна, Элли! – завопил я. – Берегись сажи! Она уже на пути вниз.

До нас донеслось приглушенное скрежетание где-то высоко внутри трубы, за которым последовали хриплые ругательства Пепа.

– Кажется, у него какие-то проблемы с инструментами, – как можно спокойнее сказал я натянутой словно струна жене.

Ужасная сумятица наверху продолжалась. Снова скрежет, снова ругань, стук, лязг, шуршание, глухие удары.

– Что там устроил этот старый лунатик? – ахнула Элли, глядя круглыми от страха глазами на потолок. – Да он сейчас весь дом обрушит прямо нам на головы!

И в этот момент за простынями стали падать в топку первые комья сажи.

– У него получилось, – сказал я, поглаживая Элли по руке. – Наконец-то его оборудование заработало. Я… я только надеюсь, что мы правильно повесили простыни.

Тем временем сумасшедшее барахтанье и царапанье в глубинах дымохода не прекращалось и даже становилось все громче по мере того, как чистящий аппарат Пепа пробирался ниже, проталкивая перед собой, судя по звуку, тонны сажи и куски кладки.

– Должно быть, у него не просто щетка, а какой-то механический прибор, – заключил я. – Хитрый дьявол.

Элли не могла говорить от ужаса.

А машинка Пепа все верещала и колотилась, пока наконец неровный ритм ее загадочных компонентов не замедлился и пронзительный скрежет ее мотора не стих до глухого клекота. А вот и она сама опустилась в глубокую кучу сажи, которая, как подсказывало нам воображение, выросла в очаге. Потом настала тишина. За простынями ничего не происходило. Работа была сделана.

Мы с Элли ошарашенно переглянулись и опустились на колени у простыней. Во дворе послышались быстрые шаги, потом дверь распахнулась, и в дом ворвался старый Пеп, сипло дыша и рассыпая искры из неизменной папиросы в углу рта.

– Rápidamente! – скомандовал он и бросился к камину срывать простыни. – Скорей достаньте ее оттуда, пока эта дрянь снова не обезумела и не разбросала повсюду сажу. Vámonos!

Солнечные лучи, падающие в открытую дверь, прорезали конус света в темном облаке, которое все еще клубилось вокруг камина. Освещенный таким образом, Пеп упал на колени и стал что-то нащупывать в черном ворохе копоти.

– Ага, попалась, грязная сволочь! – зарычал он, ухватив обеими руками свой инвентарь для чистки трубы и отряхивая с него черную пыль. – Fantasma de puta! Больше никогда ты не выставишь старого Пепа дураком, ах ты…

Бранная тирада Пепа оборвалась на полуслове из-за того, что Элли вдруг испустила леденящий душу вопль.

– А-а-а! – заорала она. – Это… у него в руках… оно шевелится!

Я присмотрелся к покрытому сажей предмету неопределенной формы, и точно, он двигался – едва заметно, но двигался. Затем из черной сажи на меня воззрился круглый глаз. Штуковина для чистки дымоходов была живой!

– Господи! – прошептал я. – Не хочу верить тому, что вижу. Но это правда. Старый греховодник прочистил трубу…

– Подожди, – перебила меня Элли и сжала кулаки, собираясь с духом, чтобы самой разглядеть оживший предмет. – Нет, это невозможно…

– Увы, так и есть.

– Ты же не хочешь сказать…

– Представь себе. И тот клекот, что мы слышали минуту назад…

– Неужели… это было кудахтанье?

– Да. Старый мошенник прочистил трубу курицей! Элли, он засунул живую курицу прямо в наш дымоход!

Жена была настолько возмущена, что выражение ее лица не осталось не замеченным старым Пепом, который обнажил в гордой улыбке свое кладбище коричневых зубов. Ему наконец удалось засунуть сбитую с толку курицу в мешок.

– Не надо так тревожиться, duquesa, – хрипло обратился он к Элли. – Она не хотела быть трубочистом, эта курица. Пыталась сбежать через верх трубы. И доставила мне хлопот там, на крыше, но если быть честным, то такой настрой у курицы всегда дает наилучший результат. Все это хлопанье крыльями и царапанье лапами трубе идет только на пользу. Palabra de honor. – Он перекрестил свое сердце.

– Да нет же, мы не об этом, – возразил я. – Мы не сомневаемся в том, что труба отлично вычищена. Моя жена беспокоится о состоянии вашей курицы.

Пеп поднял раскрытую ладонь и презрительно помахал ею в воздухе.

– Mierda! Не о чем волноваться. Она все равно уже не несет яйца. Отжила свое, старая шлюха. Puta vieja!

Элли от изумления разинула рот.

– Нет, мне кажется, мы не понимаем друг друга, Пеп, – продолжал я свои попытки объяснить наше поведение. Моя жена беспокоится о том, как чувствует себя ваша курица, а не о том, сможет ли она нести вам яйца. То есть мы хотим сказать, что бедная птица, должно быть, просто в шоке после путешествия вниз по трубе.

– Ба! Вечно эти женщины думают не о том, – нахмурился Пеп. – Ну да, может, курица и заработала пару синяков, и что с того? Покипит полдня в горшке, и все будет в порядке, нет? Va bé!

– Нет, не может быть… Неужели он говорит, что после всех ее мучений он собирается свернуть бедняжке шею, а потом… потом сварить из нее… суп? – прошипела Элли сквозь стиснутые зубы.

Понимая, что его представление не на шутку злит хозяйку дома, Пеп поднял свой мешок с курицей повыше и стал бахвалиться:

– Одной курицей меньше, одной больше – мне без разницы. У меня есть один охочий до кур петушок, и он всегда рад наделать мне новых цыплят. Ему нравится его работа, и он хорошо ее выполняет. Es igual.

Легкие Пепа напряглись, исторгая свистящий, скрипучий гогот, который невольно и неизбежно перерос в выжимающий слезы, сделавший его лицо багровым кашель. Как ни удивительно, но зажженная папироска оставалась крепко зажатой в углу рта на протяжении всего приступа.

Я знал, что этот пугающий припадок пульмональных конвульсий на некоторое время спас старого Пепа от серьезного разноса со стороны Элли, но, к счастью, бесплодный конфликт, так и не разгоревшись, был предотвращен своевременным появлением на кухне Чарли.

– Лесоруб хочет свои dinero, – объявил он, – и только что прибыл еще один коротышка на какой-то безлошадной повозке. Ты бы вышел, пап, поскорее. Дядька на повозке выглядит неважно – стоит там, трясется, как припадочный и повторяет все время «coñac».

Бедный Хуан-Хуан был в ужасном состоянии. На лбу выступили капли пота, глаза выпучены, ноги дрожат, а лицо было точь-в-точь того же оттенка, что и бледно-желтые цветы мимозы, которые свешивались с веток пышными гроздьями крошечных мохнатых шариков.

– Вам нехорошо, Хуан-Хуан? – спросил я с тревогой. – Вам принести чего-нибудь? Может, стакан воды?

– No, no, señor, – вымолвил он. – No agua, gracias. Coñac – solamente coñac, por favor. Coñac! Pronto!

Четко оценив экстренность ситуации, Чарли уже стоял возле меня с бутылкой «Фундадора» и двумя пузатыми, как Черчилль, бокалами.

– Вот, глотните. Хуан-Хуан. Вам станет лучше, – приговаривал я заботливо.

Бедному плотнику было настолько плохо, что он только чудом не расплескал все содержимое бокала на землю, пока нес его к губам. Лицезрение Хуан-Хуана в таком состоянии заставило и меня почувствовать некоторую слабость в ногах, так что для оказания первой помощи самому себе я немедленно использовал второй бокал, столь предусмотрительно доставленный юным Чарли из дома.

– За здоровье, Хуан-Хуан. За ваше крепкое здоровье. Salud!

– Salud, señor, y gracias.

Хуан-Хуан вылил коньяк из трясущегося бокала в рот с громким хлюпающим звуком, чем напомнил мне теленка, пьющего из ведра молоко. Разумеется, он расплескал часть драгоценной жидкости, и она, потерянная безвозвратно, потекла по его подбородку золотистыми ручейками. Человек был серьезно чем-то травмирован. Я налил ему еще одну лечебную дозу.

К нам вскоре присоединился работник лесопилки – кислого вида толстый парень с растрепанными волосами и мохнатыми, сросшимися на переносице бровями, которые очень походили на двух черных волосатых гусениц, предающихся на его лбу любви.

– Боюсь, Хуан-Хуану немного нездоровится, – поведал я ему. – Ничего серьезного, я уверен. Через пару минут он будет в полном порядке, так что вы, пожалуйста, не беспокойтесь.

Черные гусеницы сплелись над его носом в низменном влечении. Он издал первобытный рык и остановил взгляд на бутылке «Фундадора». Состояние здоровья плотника его мало заботило.

– Не желаете ли коньяка? – вежливо осведомился я, хотя это и так было очевидно.

Приплясывая гусеницами, человек с лесопилки утвердительно хрюкнул и жадно выхватил из моих рук бокал.

– А вы, Пеп? – окликнул я нашего соседа, который не спеша вышел из дома с сумкой в руках. – Не хотите ли сполоснуть горло от сажи глоточком «Фундадора»?

– Basura! Я не притрагиваюсь к спиртному. Я водохлеб, вот кто я. Solamente agua.

– Как скажете, – с некоторым удивлением ответствовал я. По какой-то причине я отнес старого Пепа к заядлым выпивохам, но отвращение, с которым он взирал на глотающего коньяк пилорамщика, было искренним.

Человек с лесопилки бесцеремонно поставил пустой бокал на землю, рыгнул, собрал гусениц в узел и потом молча побрел к своему мулу.

– Какой милый дядечка! – заметил Чарли. – Этот тип явно встал не в ту очередь, когда раздавали харизму. Думаю, его доля досталась мулу.

– Ну, может, просто у него сегодня неудачный день, – возразил я.

– Угу, как же. Он маме даже спасибо не сказал, когда она расплачивалась с ним за дрова. Пересчитал каждую песету, но ни слова благодарности. И я вообще-то думал, он подбросит что-нибудь мне и Сэнди за то, что мы помогли ему с разгрузкой, да не тут-то было. Угрюмый болван.

– Послушай, Чарли, ты должен понимать: все люди разные, одни охотно идут на контакт, а другие – нет. Не забывай, мы здесь чужаки, так что давай не будем сразу обвинять человека. Будем считать, что сегодня этот парень не очень хорошо себя чувствует. Старайся видеть в людях только хорошее.

В ответ Чарли что-то неодобрительно проворчал и отошел к Сэнди, который изучал мини-трактор Хуан-Хуана с недоверчиво-потрясенным выражением лица. Я услышал, как он делится своим мнением с младшим братом:

– Должно быть, отец окончательно съехал с катушек, раз собирается покупать эту инвалидную коляску вместо нормального трактора.

Я притворился глухим и вновь обратил свое внимание на маленького carpintero, к которому возвращался естественный цвет лица благодаря второй большой порции коньяка, остатки которой как раз исчезали в глотке плотника. Ни капли мимо, отметил я. Хороший признак.

– Да, серьезно вас прихватило, Хуан-Хуан, – прокомментировал я ситуацию. – Должно быть, съели что-то?

– Сегодня я еще ни кусочка не съел, gracias a Dios. А иначе бы меня вырвало, пока я ехал сюда. – Хуан-Хуан побледнел от одной только мысли об этом.

Я отмерил еще одну хорошую порцию коньяка на тот случай, если надвигался рецидив.

– Ah, muchísimas gracias, señor, – запричитал Хуан-Хуан и взял стакан уже довольно твердой рукой. От недавнего тремора почти не осталось следа. Лекарство помогло.

Старый Пеп закурил еще одну папиросу, метко плюнул в ствол мимозы и прислонился спиной к борту плотницкого фургона в ожидании разъяснений о том, что вызвало у плотника столь сильный стресс, который удалось снять только с помощью тройной дозы «Фундадора».

– Madre mía, – простонал Хуан-Хуан, прижав ладонь ко лбу и переигрывая лишь самую капельку. Затем он уселся на тяговую раму тележки. – Никогда еще я не был так перепуган. Видите ли, до сегодняшнего дня я не ездил на тракторе с тележкой по проезжей дороге. А эти двухколесные мотоблоки, hombre, не оснащены тормозом – у них есть только сцепление, дроссельная заслонка и передачи. Поэтому, чтобы остановить его, приходится вставать на педаль ножного тормоза, который находится под сиденьем на грузовой тележке. Без тренировки сделать это muy difícil.

– В этом и состоит главная проблема с вашими тракторами, – вставил Пеп. – Они не понимают слова «тпру»!

Плотник даже не повернул голову в сторону Пепа.

– Так что ехать по горной дороге от finca и то было трудно, – провозгласил он. – Мне пришлось постоянно держать первую скорость, чтобы трактор не слишком быстро преодолевал камни и ямы. Sí, было трудно. Bueno, меня там растрясло до полусмерти, и пару раз я чуть не перевернулся, но по крайней мере я контролировал машину… почти. Когда я выехал на шоссе, то решил попробовать вторую скорость, чтобы двигаться чуть-чуть побыстрее, poco a poco, пока не привыкну к новым условиям. Я собирался быть очень осторожным, чтобы как следует прочувствовать управление, прежде чем доберусь до тех резких поворотов. – При этом воспоминании его бокал поднялся к губам.

– Caga de toro! – буркнул Пеп.

– Вот тогда-то я и совершил фатальную ошибку, – с дрожью в голосе продолжал Хуан-Хуан, – ошибку, из-за которой потерял самообладание и которая чуть не стоила мне жизни.

– Cómo? – вопросил Пеп, откинув голову и скептически щурясь на el carpintero одним глазом, который поблескивал из тени под широкими полями его черного берета.

Хуан-Хуан глотнул коньяка, состроил гримасу и содрогнулся с головы до пят. Либо он испытывал посттравматический шок, либо его пустой желудок наконец стал возражать против непрекращающегося впрыскивания «Фундадора», которому его подвергли.

– Ах, так-то лучше, – выдавил он. – Кажется, я понемногу прихожу в себя… почти пришел. Casi casi.

– Sí, sí, carpintero, – зевнул старый Пеп. – Не тяни уже. Что за фатальную ошибку ты совершил?

– Вы не поверите мне, amigos, – торжественно произнес Хуан-Хуан, – но когда я попытался включить вторую скорость, то промахнулся, и проклятая штука соскользнула в самое крайнее положение. Madre de Dios, когда я отпустил рукоятку, трактор был быстрее, чем… чем…

– Чем крайняя плоть еврея? – протянул лениво Пеп.

– Даже еще быстрее, – заверил нас Хуан-Хуан. Он так увлекся своей историей, что даже не уловил сарказм Пепа. – Hombre, я помчался по дороге, как выпущенная из ружья пуля. И – и я не мог затормозить. Коробка там без синхронизатора, и понизить передачу я не мог, а так как вес аксессуаров на тележке толкал нас вниз по крутому склону, от ножного тормоза не было никакого толка… даже если бы я нашел его.

Его лицо задергалось, и рука, сжимавшая бокал, вновь завибрировала – но безрезультатно. Предусмотрительный Чарли уже вернул «Фундадор» на его место в кухне. Придется Хуан-Хуану бороться за самоконтроль без содействия алкоголя.

– Dios mío! – продолжил он, подвывая от переполнявших его эмоций. – Эти крутые повороты, где между краем дороги и дном долины нет ничего, кроме пяти сотен метров свежего воздуха. Jesús, Maria y José! – воскликнул он, в отсутствие спиртного вынужденный обращаться за поддержкой к святым в качестве запасного варианта. – Я уж думал, что настал момент встретиться с Создателем. Но когда мне навстречу вылетел тот автобус, ехавший по моей полосе с разворота над виллой «Трамунтана», я просто закрыл глаза, со сверхчеловеческой силой вывернул в сторону рукоятки и стал молиться. Hombres, я слышал панические вопли turistas из автобуса, когда мчался мимо них на головокружительной скорости.

– Incrédulo, – прокаркал Пеп, на которого рассказ не произвел ровно никакого впечатления.

– И когда я открыл глаза, то увидел, что левые колеса трактора и тележки съехали с дороги, en aire libre! Я видел, как подо мной люди в саду виллы «Трамунтана» бросились в укрытие. Если бы не огромная скорость, с которой я поворачивал, то клянусь, я бы сорвался вниз. Мне пришел бы каюк. Muerto! Меня спасла только центробежная сила… э-э… y los santos. – Хуан-Хуан послал торопливый взгляд небесам.

– Так как вам удалось остановиться? – спросил я, в душе моля святых Хуан-Хуана о скорейшем завершении этого эпоса.

– О нет, остановиться было невозможно, amigo. Гравитация тянула меня все быстрее и быстрее вниз по склону – каждый поворот был кошмаром. Мне пришлось призвать неведомые мне самому доселе резервы силы, чтобы управлять трактором на том серпантине. Я не менее сотни раз прочитал Ave Maria. Поверьте, только когда я выехал на ровный участок дороги перед вашими воротами, скорость снизилась и я смог остановить трактор. И конечно, это настоящее чудо, что я вообще смог свернуть с шоссе на вашу дорогу. Под конец меня несло с такой фантастической скоростью, что я боялся проскочить мимо поворота. Мог так и мчаться до самого Андрача. Только представьте, что это было бы за desastre, если бы я ворвался на улицы города на этом свихнувшемся тракторе! Santo Padre! Побоище… кровопролитие… паника… множество смертей…

– Множество дерьма, – просипел Пеп из-за фонтана искр от своей cigarrillo. – Я наблюдал за тем, как ты ехал с горы, – как раз сидел на крыше и все видел оттуда. И ты ехал так медленно, что даже бабушка моего мула обскакала бы тебя не вспотев. Твой рассказ – сплошная брехня. Basura! На что угодно готов ради бесплатной выпивки, а?

– Брехня? Что значит брехня? – запыхтел Хуан-Хуан. – Это ты несешь всякую чушь. Ни один мул на свете не смог бы обогнать мой трактор, несущийся под таким углом. Все полностью вышло из-под контроля, и…

– Sí, exacto! Все вышло из-под контроля! С ногами мула этого никогда не случилось бы. Дайте мне мула для любой работы. А свой трактор оставьте себе. – Старый Пеп тоже разгорячился. – Caramba! Мул будет работать для тебя весь день и потом еще преподнесет тебе бесплатную кучу навоза, чтобы удобрить землю, а вот из-за тракторов страна все глубже увязает в долгах какому-то проклятому нефтяному шейху.

Хуан-Хуан выпрямился во весь свой невысокий рост и смело посмотрел в глаз Пепу – с разумного расстояния.

– Только не говорите мне о кучах ослиного дерьма! – выкрикнул он. – Кому нужны эти ослы и мулы! Если бы я не ехал с горы на взбесившемся тракторе, то сейчас бы так тебя отделал, что дерьма в твоих pantalones было бы столько, сколько ни один мул не наделает за год! Vate a la mierda! – Лишь совсем недавно обретший контроль над своими нервами, довольно уравновешенный по характеру плотник теперь был на грани срыва.

Пеп же был в восторге. Сначала ему удалось взвинтить Элли, которая защищала права домашней птицы, а теперь вот и Хуан-Хуан завелся с пол-оборота, стоило только вовлечь его в вечный и неразрешимый деревенский спор о том, что лучше: мулы и ослы или тракторы. Да, Пеп прекрасно проводил время.

К счастью, прежде чем Пеп успел затеять еще одну ссору, во дворе появилась Элли. Она грозно потрясала пакетом с кубиками куриного бульона.

– Вот, возьмите – это подарок вам от меня, – сказала она по-английски, всовывая пакет в ладонь Пепа. – Но пожалуйста, не губите курицу. Из этих кубиков вы получите гораздо больше супа, чем из нее. И вам не придется их ощипывать. Так что отпустите бедную птицу.

Пеп посмотрел на пакет бульонных кубиков и хитро усмехнулся.

– Duquesa, – произнес он, уже догадавшись, что Элли относилась к тому типу женщин, которых ужасно раздражает, когда к ним обращаются «герцогиня». – Я не буду травить себя этим. Там полно химикатов, как и во всех ваших новомодных продуктах. Я не пачкаю химикатами свою землю и не пачкаю ими свой организм. – Он помолчал несколько секунд, думая, потом его лицо сморщилось в зловещей улыбке, предшествующей обнародованию последней шпильки. – Además я не пичкаю химикатами и своих animales. Им повезло, что у них такой добрый хозяин, нет? Por ejemplo, когда у моей собаки глисты, я не прошу el veterinario накачивать ее всеми этими tabletas sintéticas. Нет-нет, никакой синтетической дряни для моей собаки. Я использую старинное средство, данное нам природой. Я каждый день кладу в ее корм целый зубчик чеснока. Нет antiséptico сильнее, чем чеснок, и он прочистит любую собаку от глистов лучше, чем курица прочистит трубу от сажи.

Элли недоумевающе хмурилась. Хотя она не понимала почти ничего из того, что говорил Пеп, ей подсознательно не нравились его высказывания.

– Ah sí, я вижу смятение в ваших глазах, señora. – заметил Пеп подозрительно любезным тоном. – Вы гадаете, должно быть, как я скармливаю собаке чеснок, ведь собаки не любят его вкус. Что же я делаю, когда пес съедает весь корм, а чесночный зубчик оставляет в миске, а? No problema. Я делаю то же, что и все эти умные доктора делают со своими модными лекарствами. Я беру чеснок вот так… – Пеп поместил воображаемый зубчик чеснока на кончик вытянутого кверху среднего пальца правой руки. – И засовываю его прямо собаке в дырку. Puf! – Он соответствующим образом шевельнул пальцем и прошептал с благостной улыбкой: – Un supositorio, sí?

Покрасневшие щеки Элли указывали на то, что она, вероятно, уловила суть эпилога, да и нескрываемые смешки со стороны Сэнди и Чарли засвидетельствовали их адекватное владение по крайней мере наиболее вульгарными элементами испанского языка. Хуан-Хуан видимо смутился и вернулся к изучению своих ерзающих ног. Я неубедительно покашлял.

Старый Пеп был на седьмом небе от счастья. Его несравненная заключительная острота ошеломила собравшихся зрителей тем или иным образом, так что теперь он мог позволить себе великодушный жест, подобающий его заново подтвержденному рангу главного остряка.

Он гордо выпрямил спину и поднял перед собой мешок.

– Señora, я благодарен вам за подарок, – сказал он и прикоснулся к своему берету, демонстрируя вновь обретенную вежливость. – Ваши куриные кубики были бы справедливой ценой за эту старую птицу, но, как я уже объяснил, такие вещи мне ни к чему. Nunca. – Пеп вернул пакет с кубиками Элли. – Но в то же время, – продолжал он, – я тонко чувствующий человек и хороший сосед, и так как я вижу, что вы глубокий знаток кур, я желаю подарить вам ее. Держите, курица ваша. И вы можете теперь рассказывать всем, что первую живность, которая появилась на вашей finca mallorquín, подарил вам я – Пеп, un caballero generoso.

Элли осталась стоять, напрочь утратив дар речи и вцепившись в кудахчущий мешок, а довольный Пеп вразвалочку двинулся в сторону своей finca – заняться наконец более важными делами. Однако у ворот он на секунду обернулся и взмахнул беретом в медленном, глубоком поклоне. Он покидал нас, как то и подобает истинному джентльмену.

– Viejo bastardo, – пробурчал Хуан-Хуан себе под нос. – Каждый раз, когда я вижу этого старого козла и он принимается дразнить меня, я всегда попадаюсь на крючок. Всегда. Es loco.

– Да, ему определенно нравится злить людей, – согласился я. – Но все же под его грубоватым панцирем скрывается доброе сердце, вам не кажется?

Хуан-Хуан неохотно кивнул:

– Sí, я должен согласиться с этим. И все равно, Пеп умеет быть безжалостным, когда хочет этого, muy duro. Вы только попробуйте вести с ним бизнес, сразу поймете. Если Пеп нашел в сдаче две песеты и одна из них более потерта, чем другая, он пойдет в банк и заставит их поменять ему более тонкую монету на новую. Но он все-таки великодушный человек, это правда. Если бы та потертая песета была его единственной монетой, он бы с радостью отдал ее тому, кто нуждается в деньгах. Sí, Pep es un hombre muy benévolo.

Да, этот старик обладал неоднозначным характером, подумал я и мысленно вернулся к эпизоду с дровами, которые он подарил нам перед Рождеством. Мне бы очень хотелось получше узнать Пепа, наверняка он прожил неординарную жизнь. Но придется подождать с этим до другого раза. А пока самым срочным моим делом было завершить с плотником сделку, которая началась получасовой поездкой в горы почти три часа назад.

Я сразу взял быка за рога:

– Хуан-Хуан, сегодня я надолго оторвал вас от работы в мастерской и потому хочу расплатиться за трактор, не теряя больше ни минуты вашего времени. Устроит ли вас чек?

Sí, sí, un cheque, это вполне подойдет, заверил он меня, снисходительно махнув рукой. Но мне следует выписать чек al portador, а не на его имя. Чек, выписанный на предъявителя, собьет налогового инспектора с пути, как мне наверняка известно. Они более жадные, чем насос «Осифара», эти bandidos, собирающие налоги. Если вдруг обнаружат, что он продал трактор, то сразу захотят узнать, откуда у него взялись деньги на покупку, предположил плотник. Hombre, жизнь и без того слишком непроста, чтобы усложнять ее этой чепухой с подоходным налогом, так что будет лучше просто выписать чек al portador. Sí, это самая справедливая система, и она отлично послужила деловому сообществу.

Хуан-Хуан с умудренным видом подмигнул мне, сложил чек и аккуратно спрятал его в надежное отделение своего пухлого бумажника. Нет смысла сообщать правительству слишком много подробностей о своих финансах, поделился он со мной наблюдением и направил мне в грудь очередной дружеский тычок. Сердечно рассмеявшись и окутав нас облаком пьянящего аромата «Фундадора», плотник пожал каждому из нас руку, а потом уселся за руль своего фургончика и выехал со двора, весело выкрикивая gracias и hasta la vista. Мысль о встрече с дорожной полицией явно не приходила ему в голову.

Ну, а самым ярким моим воспоминанием о том полном событий дне в конце января стали негодующие протесты курицы, которую старательная Элли решила отмыть от прилипшей к перьям сажи под краном кухонной раковины. Шум, произведенный птицей, когда ее запихали в дымоход, был нежным чириканьем по сравнению с этим яростным сопротивлением.

И что же Элли получила в награду за свои самоотверженные гуманные старания улучшить бытие птицы? Когда она наконец опустила до блеска вымытую и высушенную феном старую клушу в уютное гнездышко под колченогим стулом у колодца на западной террасе, неблагодарная курица надменно помигала, с презрением прыснула в сторону Элли пометом и пустилась наутек, да так, что только лапы засверкали. Ворота птица преодолела с разбега под какофонический аккомпанемент хлопающих крыльев. В последний раз ее видели бегущей в сгущающихся сумерках обратно в сравнительно безопасное место – на ферму старого Пепа.

 

Глава 8

Торговля цитрусовыми, испытание трактором и рецепт с грызунами

– Ты только взгляни, какой отсюда открывается вид на Андрач! – зачарованно протянула Элли. – Всякий раз, когда я это вижу, я снова и снова испытываю потрясение. По-моему, слишком красиво, чтобы быть правдой, – словно кадр из фильма. И маленькие домики, прилепившиеся у подножия гор, – в этом есть что-то библейское, ты не находишь? Наверное, мне никогда не надоест смотреть на этот пейзаж.

На пути домой мы взобрались на последний подъем главной столичной трассы. Наша поездка не была долгой – мы только доехали до городка Пагуэра на побережье, чтобы представиться другу старого Жауме, сеньору Херонимо, торговцу фруктами, который без колебаний пообещал приехать и examinar наши апельсины при первой же возможности. Он хорошо знает эту finca, сообщил нам Херонимо с улыбкой, и sí, sí, señores, нисколько не сомневается, что сможет купить у нас большую часть урожая. No problemas. Разумеется, нужно сперва оценить качество фруктов и назначить взаимно приемлемую цену, но это всего лишь una formalidad, он в этом уверен.

Такое положение дел не могло не радовать. А точнее, мы чувствовали себя на вершине мира. Наконец-то все стало складываться как нельзя лучше.

Даже Сэнди оправился от своего первоначального шока от встречи с крошечным трактором, которому предстояло стать нашим единственным орудием для работы на земле. Когда мы уезжали, он цеплял плуг к маленькому мотоблоку с намерением приступить к вспахиванию заросшей сорняками почвы.

– Ничего не потеряем, если посмотрим, как работает эта машинка Микки-Мауса, – ворчал наш старший сын, исподтишка полируя рукавом почти невидимое масляное пятнышко на капоте двигателя. – Кто-то же должен этим заняться, даже если этот драндулет – не трактор, а позорище. – По-видимому, Сэнди решил поближе познакомиться с основами испанского земледелия – на свой манер.

Чарли тем временем вызвался собирать апельсины («за скромную плату») вместе с Тони – своим новым другом из деревни. Однако, как только они очутились в саду, корзины и секаторы мигом были брошены на землю, а два сомнительных labradores исчезли в лиственных глубинах старого мандаринового дерева. И вскоре откуда стали раздаваться типичные для подростков ломкие смешки, встречающие каждое ругательство и неприличное слово, которыми мальчишки обменивались и с готовностью заучивали каждый на новом для себя языке.

По-видимому, Чарли решил поближе познакомиться с основами испанского языка – на свой манер.

Мы с Элли испытывали радость и немалое облегчение при виде того, что наши сыновья начинают приспосабливаться к новой жизни, и это еще больше укрепило долгожданное ощущение благополучия, которое охватило нас на пути домой после плодотворного визита в Пагуэру.

– Не хочешь выпить кофе? – спросил я.

– Не задавай глупых вопросов, – улыбнулась Элли, одной рукой поправляя стильные солнечные очки, а другой поглаживая меня по колену.

В конце проспекта Хуана Карлоса Первого, длинной главной артерии, протянувшейся почти через весь Андрач, находилась heladería, то есть кафе-мороженое, под названием «Кан-Тонета». Внешне заведение было ничем не примечательно, и непосвященный человек мог легко пройти мимо heladería, не удостоив его внимания. Для Элли же это кафе стало любимым в Андраче – но не потому, что подававшиеся здесь напитки были особенно хороши, а потому, что, как она выразилась, здесь было «приятно». И действительно, эта heladería не относилась к тем прокуренным и заваленным старыми газетами точкам, где было не протолкнуться среди шумных, играющих в домино мужчин. Тут было спокойно, чисто, просторно – и обычно довольно свободно. То утро не стало исключением – поначалу. Мы сели в полупустом зале и стали любоваться обстановкой в ожидании, пока нас кто-нибудь когда-нибудь обслужит.

Эта heladería в свое время была городским дансингом, если верить сеньору Бонету – гордому владельцу предприятия, и хотя с тех пор множество дискотек открылось на туристических costas и сделало его elegante заведение невостребованным, он намеревался сохранять интерьер во всем его «бальном» великолепии до того дня, когда благовоспитанная клиентура с тонким вкусом вновь заскользит по полированному полу под сладкие звуки саксофона, скрипки, пианино и ударников.

Терпеливо дожидаясь возвращения тех счастливых дней, сеньор Бонет отгородил половину танцевального зала изысканными плетеными экранами, установленными между массивными колоннами, которые поддерживали низкий потолок с открытыми балками на нескольких рядах декоративных арок.

Шарообразные канделябры и винтажные подвесные вентиляторы ввинчивались в зал сверху, словно экзотические сталактиты, и ряд древних театральных софитов тоскливо свисал с горизонтальной штанги перед маленькой занавешенной эстрадой, на которой сейчас было тихо и темно, если не считать меланхоличного зеленого сияния от таблички над расположенным по соседству мужским туалетом.

Статные дубовые стулья, обтянутые гобеленовой тканью, которые в старые добрые времена стояли бы вдоль противоположных стен танцзала – muchachos с одной стороны разглядывали бы muchachаs с другой стороны, – теперь, увы, группировались вокруг белых пластиковых столиков, которые, будучи, несомненно, практичными, находились, тем не менее, в вопиющем несоответствии со своим барочным окружением.

По одну сторону от главного входа стоял наготове, полыхая огнями, стол для игры в пинбол, в то время как стена напротив напоминала стенд на специализированной выставке электронного оборудования для предприятий общественного питания. Подмигивающий лампочками игровой автомат, запрограммированный через каждые несколько минут нарушать тишину короткими всплесками синтезированной карусельной музыки, стоял плечом к плечу с парой высоких стеклянных витрин холодильников, заполненных доверху невероятным ассортиментом местного мороженого.

Бар, который занимал половину одной из сторон зала, был весьма опрятен и даже несколько пустоват на первый взгляд, но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что все уголки, которые обычно отдавались дополнительным бутылкам с алкоголем, были использованы для размещения витрин с выставленными на них картофельными чипсами, упаковками закусок с неожиданным названием «БУМ», банками оливок, сардин и моллюсков, пластиковыми зажигалками и даже небольшой коллекцией дешевых наручных часов. Самое видное место на стойке с бутылками принадлежало статуэтке Девы Марии, хотя теперь ее положению явно угрожали экстравагантные электрические часы, украшенные логотипом и групповым портретом футбольной команды «Реал Мадрид». Времена менялись.

Ненадолго позабыв обо всем этом, Элли прикипела взглядом к стеклянной этажерке сбоку от бара, а конкретнее – к аппетитному набору сахарных ensaimadas и огромному фруктовому торту, который занимал всю верхнюю полку.

– О-о-о, ты только взгляни на этот восхитительный вишневый торт! Слушай, я обязательно должна его попробовать, – предвкушала жена, глотая слюнки.

В этот момент из подсобного помещения появился сеньор Бонет. Это был добродушный мужчина с круглым лицом и таким же круглым животиком, блестящей лысиной и полновесными черными бровями, которые могли бы поспорить с гусеницами пилорамщика, но при этом производили куда менее грозное впечатление. Да что там говорить, гусеницы сеньора Бонета буквально топорщились от переполняющего их дружелюбия и веселья.

Я заказал café cortado для Элли и пиво для себя. По своему обыкновению, сеньор Бонет с вежливой любезностью осведомился, какую marca пива я предпочитаю, и когда я задал всегдашний свой вопрос относительно того, какие бренды имеются в наличии, то услышал стандартный ответ: «Эстрелла Дорада». К сожалению, сегодня он располагает только «Эстрелла Дорада», señor. Тот факт, что «Эстрелла Дорада» была единственной разновидностью пива, которой владелец heladería когда-либо располагал, не имел для него, судя по всему, особого значения. Приглашая клиента сделать выбор, он, по крайней мере, создавал видимость хороших манер, которые ожидались от dueño столь elegante заведения, как его кафе, и только это было важно для сеньора Бонета.

– Могу я попросить ensaimada, por favor, – подала голос Элли, пользуясь, как обычно, своим обычным коктейлем английского и испанского, и указала на витрину с выпечкой. – И большой кусок этого tarta de, э-э, с вишнями. Да, tarta с вишнями, пожалуйста. Grande кусок.

Беспомощное отчаяние отразилось на лице сеньора Бонета. Его плечи и брови поднялись одновременно, словно подвязанные на одну и ту же струну кукольника. Он открыл заднюю дверку этажерки и торжественно постучал пальцем по каждому кондитерскому изделию. Все они были не мягче кирпича.

– Lo siento, señora, – сокрушался сеньор Бонет, – но ensaimadas, tartas – все они черствые, слишком черствые, чтобы их есть. Son muy duras.

Он окинул пирожные гневным взглядом, словно это они были виноваты в том, что засохли и оставались на витрине не один день после истечения срока годности. Сеньор Бонет явно обозлился на эти неодушевленные предметы, но, очевидно, не представлял, что с ними делать. По причинам, известным только ему одному, элементарное решение проблемы, состоящее в том, чтобы выбросить несъедобные лакомства и поставить на их место свежую продукцию, не вписывалось в его картину мира. Он закрыл дверцу, посмотрел на Элли трагическим взглядом и склонил голову – так, что почти коснулся ухом приподнятого плеча.

Элли подхватила пантомиму, изобразив в ответ скорбное пожатие плечами, и сказала, что в таком случае она обойдется пакетиком «БУМа», muchas gracias.

Но не успели мы вернуться за свой столик, как из кухни выскочил щенок – хвост бубликом – и бросился прямо к Элли. Подобно многим городским собакам на Майорке, этот песик являл собой смесь большой чихуахуа и маленькой дворняжки. Как только Элли склонилась, чтобы почесать ему шейку, он сразу стал лизать ей руку, радостно дыша и повизгивая.

– Ой, посмотри, какая у него миленькая острая мордочка, – засюсюкала Элли.

Как и следовало ожидать, безобидное щенячье лизание быстро сменилось игривым покусыванием, которое незаметно переросло в серьезные попытки съесть человеческую руку, и потому, когда из-под острых зубов брызнули первые капли крови, Элли стукнула щенка по его миленькой остренькой мордочке пальцем и продемонстрировала твердое намерение поместить носик своей миленькой остренькой туфельки под его миленький хвостик бубликом, если только щенок не исчезнет pronto.

– БРЫСЬ!

Песик все верно понял и поспешно удалился в поисках нового партнера по играм, который отличался бы более адекватным отношением к веселью и забавам. Далеко ему идти не пришлось.

В heladería как раз вплыла массивная немецкая матрона в неизменном походном обмундировании и в сопровождении своей близорукой дочери – долговязой перезрелой Fräulein на пятом десятке в массивных очках, с зачатками внушительных усов на верхней губе и с не сходящей с лица растерянной улыбкой. Августейший германский дуэт как магнитом притянуло к соблазнительному набору сладкой выпечки в стеклянной этажерке у бара, и после дружного хора тевтонского оханья, аханья и причмокивания мать отбарабанила на многословном немецком языке заказ, включающий, насколько я смог уловить, весь выставленный ассортимент ensaimadas и tartas – alles, das ganz.

Огорченное лицо сеньора Бонета и отработанная процедура постукивания пальцем по пирогам в комплекте с путаными извинениями за необъяснимое присутствие несъедобного товара в его кафе были встречены хмурым молчанием со стороны Frau и еще более растерянной улыбкой со стороны Fräulein.

– Warum? – пророкотала наконец матрона. Mein Gott! Зачем держать засохшую die Kuchen в das Kabinett, пожелала она знать, особенно когда die Kuchen все еще выглядит so gut? Неужели владелец ein total Idiot, ein Kretin, ein Dummkopf?

Сеньор Бонет невинно кивал и внимал Frau с искренней улыбкой. Очевидно, он не был знатоком немецкого языка. Кипя негодованием, пожилая туристка прижала к своему виску палец, потом гневно ткнула в голову сеньора Бонета и рявкнула:

– Kaputt! Kannst du mich verstehen? KAPUTT!

Владелец кафе покорно прикрыл глаза, жестом указал на ряд пирогов и вздохнул:

– Sí, señora. Kaputt. – Все его пирожные, согласился он безропотно, были absolutamente kaputt.

Вот уж редкая бесконфликтность: даже при самой чудовищной провокации ни одна мировая война не началась бы при участии этого мягкого человека.

Щенок, который на протяжении всей провалившейся кампании по скупке сладостей сидел, не привлекая внимания, у ног немок, оживленно встрепенулся, когда после целой бури вздохов и охов со стороны die Mutter посетительницы все-таки согласились на два больших сэндвича – bocadillo из длинных хрустящих булочек с ломтиками знаменитого jamón serrano. Вот это другое дело, должно быть, подумал щенок.

Вооружившись едой амазонок и неслышно сопровождаемые щенком, две немецкие леди промаршировали к столику возле стеклянной двери, выходящей на патио на заднем дворе.

Когда они уселись, щенок решил заявить о себе громким лаем и шаловливым рывком за шнурки одного из тяжеловесных треккинговых ботинок Fräulein.

– Oo-ah-oo, Mutti, – захихикала она девичьим дискантом, который удивительно контрастировал с ее мужеподобным телосложением, – ein Hund – ein junger Hund! Ha-a-l-lo-o! Ach, so klein, so schön!

Она опустила робкую руку к скачущему у стула щенку, и тот немедленно вонзил зубы в ее большой палец. Его хватка была стальной, уши прижаты к голове, глаза как у бешеной лисицы, а рычал зверь так грозно, как только позволял ему юный голос. Ласки Fräulein были напускными, и щенок это отлично понимал. Сообразил он также и то, что человеческое существо было напугано, а это сулило щенку ровно две вещи: забаву и еду. Он собирался использовать ситуацию по максимуму.

– И-И-И-И! – завопила в агонии Fräulein. – Meine Hand, Mutti! MUTTI… der Hund! Gib ihm etwas zu essen! Hilfe! Schnell! SCHNELL!

Старая Frau еще сильнее нахмурилась, но тем не менее вняла мольбам дочери: раскрыла ее bocadillo, оторвала кусок мяса и брезгливо бросила его на пол.

Этот маневр увенчался успехом. Щенок выпустил палец Fräulein и перенес свое внимание на jamón, который и стал поглощать с довольным урчанием.

– Ah-h-h, danke schön, Mutti, – прохныкала Fräulein. – Vielen, vielen Dank!

В кафе воцарились мир и покой. Собачонка наслаждалась своей добычей, а две изголодавшиеся Damen принялись за bocadillos. Но перемирие было кратким. Едва проглотив отвоеванный кусок сэндвича, щенок тут же взялся за свое – стал рычать, лаять и царапать передними лапами отрезок костлявой обнаженной плоти, который тянулся от края практичных бриджей Fräulein до верха ее носков.

– А-а-а-и-и-и! – взвыла она, выбивая тяжелыми ботинками неистовую чечетку под столом. – Hör auf! Bitte! BITTE!

Но песик не собирался прислушиваться к ее жалобным призывам прекратить мучения – во всяком случае до тех пор, пока на полу не окажется новая порция мяса. Недовольно бормочущая что-то Mutti вынуждена была повторить операцию кормления, и последовали еще несколько мгновений передышки, пока щенок уничтожал добавку jamón serrano.

Эта шумная пантомима повторялась чуть ли не каждую минуту, пока щенку не скормили все до последнего кусочка мясо с бутерброда Fräulein, бывшей к тому моменту на грани истерики.

Сеньор Бонет, который изо всех сил старался не замечать этот продолжающийся фарс, придумал ловкий ход: он решил замаскировать крики и лай, сопровождавшие локальный германо-испанский конфликт, включив магнитофон: тот был весьма непочтительно установлен на барной стойке прямо под статуэткой Девы Марии. Чтобы заглушить переполох за немецким столиком, Хулио Иглесиасу пришлось во всю глотку распевать свои романтические песни, и, надо сказать, справлялся он с большим трудом.

К этому времени за импровизированным цирковым представлением уже вовсю наблюдали две юные судомойки, которые потихоньку выскользнули из кухни и вовсю хихикали за спиной у немецкой пары, крайне довольные неожиданным развлечением. С деланным равнодушием поглядывали на щенка и немок трое местных жителей, устроившихся на табуретах перед барной стойкой. Вероятно, именно поднятый Fräulein и щенком галдеж заставил их оставить свои обычные посты в более оживленном баре «Кубана» через дорогу.

Два электрика, прибывшие примерно в это же время, отчаянно старались сосредоточиться среди этого бедлама на ремонте внутренностей огромного стального холодильника.

Щенок же, слопав за обе щеки весь jamón с сэндвича Jungfrau, решил продолжить свой в высшей степени выгодный спорт, но уже на ногах матери.

– Не думаю, что он сможет хоть что-то выжать из этой старой бой-бабы, – поделился я с Элли своими соображениями. – Она и стаю волков в два счета разгонит, причем ей даже не придется надевать свой монокль и шлем.

И действительно, при первой же попытке потянуть за шнурок ее ботинка старая Frau громыхнула:

– NEIN! DAS IST VERBOTEN!

Она подхватила ошарашенного щенка с пола, вырвала из своего собственного bocadillo половину jamón serrano, протопала к стеклянной двери, пинком распахнула ее и вышвырнула щенка вместе с мясом на улицу с торжествующим криком:

– RAUSS! SPANISCH SCHWEINHUND!

Захлопнув за собой дверь, Frau со звучным хлопком отряхнула руки и двинулась обратно к столу. Под ее густо покрытым вышивкой баварским кардиганом гордо торчали вперед огромные груди. Вот как это делается, самоуверенно наставляла она свою подобострастно съежившуюся дочь. Hunde ничем не отличаются от Personen. Himmel! Нужно сразу показать им, кто тут der Meister Ja! Bestimmt!

– Увы, ты был прав, – признала Элли. – Бедный песик откусил больше, чем мог прожевать.

– No, no, señora, – прошептала моей жене одна из судомоек. – Es OK. Mira!

Она глазами показала в сторону патио, где щенок уже расправился с добытым у Frau jamón serrano и со всех ног, так что уши на ветру развевались, помчался вокруг маленькой террасы. И вот он уже снова очутился в кафе, воспользовавшись открытым черным ходом.

Судомойки закивали в ожидании продолжения спектакля. Самодовольная старая немка нагнулась, чтобы перевязать шнурки, и ее мощные ягодицы оказались как раз напротив той двери, в которую галопом вбежал щенок.

– Pass auf, Mutti!, – отчаянно завизжала Fräulein. – Der Hund kommt! ACHTUNG!

Но было слишком поздно. Пес уже на полной скорости нырнул под пышную тирольскую юбку старой Frau, и его акт возмездия был ознаменован воплем, от которого кровь стыла в жилах, и звоном бьющейся посуды, сметенной со стола мечущимися руками die Mutter.

Присмиревшие немки были вынуждены пройти под перекрестным огнем насмешливых взглядов и ухмылок, пока, спотыкаясь и натыкаясь на пластиковые столы, с позором пробирались к выходу, а довольный щенок тем временем за обе щеки уписывал с пола остатки jamón.

– Todo va bien, – усмехнулся сеньор Бонет, выбираясь из своего дипломатического укрытия позади барной стойки.

И действительно, все было хорошо. Как отметил хозяин кафе, немецкие señoras не только купили дорогой jamón на обед его щенку, но и оставили после себя две недоеденные булочки, которые станут прекрасным бесплатным угощением для его курочек.

– Ну и кто теперь Dummkopf?, – вопросил он, весело поигрывая бровями.

Трое местных жителей и две судомойки шумно выразили свое одобрение радостным смехом.

– Ah sí, – приговаривали они, – ну и кто теперь Dummkopf?

Мы бы с удовольствием посидели в heladería еще, наблюдая за тем, какие новые comédies sans frontières будут спровоцированы в заведении сеньора Бонета этажеркой с засохшей выпечкой, но, как и всему хорошему, нашему краткому знакомству с многонациональным сообществом посетителей кафе настал конец. Нам с Элли пора было ехать домой, чтобы проверить, как справляются со своими заданиями Сэнди и Чарли.

Мы выскользнули на относительно спокойную улицу, но нас тут же призвал обратно в heladería машущий с крыльца владелец.

Завтра уже тридцать первое декабря, напомнил нам сеньор Бонет, и они с супругой устраивают вечеринку в честь наступления Нового года. Там будут все его постоянные клиенты, и он надеется, что и мы, как clientes muy estimados, почтим его своим присутствием. Наши сыновья, наши hijos guapos, также приглашаются принять участие в праздновании. Hombre, это будет una fiesta espectacular.

– Muchísimas gracias, сеньор Бонет, – ответили мы, даже не попросив времени на обдумывание. Hombre, да мы дождаться не могли, когда начнется вечеринка!

Когда мы ехали по дороге к «Кас-Майорал», из-за высокой каменной стены неслись крики «Bravo!» и «Olé!». Элли занервничала: уж не надумали ли наши сыновья в отсутствие родителей брать уроки корриды? Но все оказалось не так страшно. Одобрительные возгласы исходили от небольшой группы пожилых соседей мужского пола, которые собрались у нашей casita de aperos – древнего каменного сарайчика миниатюрных пропорций – для того, чтобы посмотреть на первые попытки Сэнди пахать на маленьком тракторе «Барбьери». В очередной раз достигнув конца поля, он ловко разворачивал мотоблок на сто восемьдесят градусов и одновременно выжимал рычаг, подключая оборотный плуг для прохода в обратную сторону. Вот тогда-то и раздавались крики зрителей: погромче или потише, в зависимости от того, насколько им понравилась его последняя борозда.

Помимо восклицаний мы слышали также поток эмоциональных советов и пронзительных проклятий, что предполагало присутствие старого Пепа, причем в качестве председателя жюри. Судя по улыбке, которая не сходила с лица Сэнди, и добродушным репликам со стороны наблюдателей, наш мальчик прекрасно справлялся с новой для себя работой. Решив не мешать процессу интеграции нашего самостоятельного сына, мы незаметно проскользнули в дом.

Там нас ждал новый сюрприз. Оказывается, Чарли и Тони собрали немалое количество апельсинов, причем все плоды были тщательно рассортированы на четыре кучи на полу almacén.

– Я ни за что не поверю, что это Чарли так аккуратно все сделал, – скептически заметила жена.

– Да уж, – согласился я, поглаживая подбородок. – Все это весьма подозрительно. К тому же Чарли наверняка даже не догадывается, что апельсины бывают разных сортов. Очень странно.

– Да не напрягайтесь, – небрежно произнес наш младший сын, появляясь в хранилище. – Я тут ни при чем. Это всё тот дядька… хм… как же его звали?

– Неужели ты имеешь в виду Херонимо? – спросила Элли.

– Да, мам. Прям в точку – Херонимо. Ну и имечко. Короче, он пришел в сад, когда вас не было. Я почти ничего не понял из того, что он говорил, но Тони немного учил английский в школе, так что мы столковались.

Мы с Элли молча смотрели на нашего вдруг повзрослевшего сына.

– Ну так вот, есть хорошая новость – он собирается купить у нас как можно больше апельсинов. Говорит, что они ничего… учитывая печальное состояние большинства наших деревьев. Только заплатить он сможет всего семьдесят пять песет за килограмм при оптовых закупках, а поэтому считает, что вам сначала стоит поспрашивать в местных магазинах, не предложат ли там цену повыгоднее.

– А кто и зачем разложил все апельсины на кучки? – спросил я.

– Херонимо. Видите, у каждого апельсина на черенке оставлены листик или два? Это нужно, чтобы показать, насколько фрукты свежие. Он сказал, что это очень важно и помогает в торговле. Но ясное дело, продать апельсины нужно прежде, чем листики завянут. В этом весь смысл. В общем, Херонимо пришел сюда и поделил апельсины по сортам специально для вас, чтобы вы могли показывать их в магазинах как положено.

Я поднял бровь, приятно удивленный:

– Так-так-так, Чарли. Для человека, не владеющего в полной мере испанским, ты сумел собрать массу полезной информации всего за одно утро!

– Ну да, вообще-то у нас есть свои методы, папа. Иностранные языки не являются барьером для современных детей.

– Вот как? Ну что ж, это мы проверим на следующей неделе, когда ты начнешь заниматься в здешней школе, потому что испанский там – обязательный предмет.

– Да не парься ты, padre. Я уже узнал от Тони несколько полезных испанских выражений. Готов поспорить, учитель испанского будет рад получить такого способного нового ученика.

Элли прихватила его за шкирку:

– Послушай меня, юный Эйнштейн. Надеюсь, ты не собираешься поразить учителя теми словами, которым тебя, как я подозреваю, обучал сегодня Тони на мандариновом дереве? Лично я бы настоятельно советовала тебе не повторять ни одно из них в школе, или тебе недолго быть там способным новым учеником. Тебя исключат в первый же день.

– А ведь это шикарная идея! Вот спасибо, мамочка! – ответил Чарли с лукавым блеском в глазах.

– Adiós, Пеп. Adiós, Жауме, Бартоломе, Франциско. Gracias. Adiós. – Это Сэнди прощался со своими почтенными наставниками, пятясь к дому и кланяясь в знак признательности за их любезные похвалы, которые напоследок выкрикивали расходящиеся по домам наши vecinos.

– Ну и как прошла первая пахота? – спросил я. – Если судить по одобрительным отзывам твоих престарелых приятелей, ты, похоже, неплохо справился.

– Угу. Нормально все прошло… чего там, – сказал Сэнди, безуспешно пытаясь скрыть очевидное удовольствие, которое он получил от своих утренних трудов. – Хотя вообще-то мы совсем к такому не привыкли. Нужно время, чтобы приспособиться к управлению этим тракторенком и плугом. И до чего же странно шагать за техникой, а не сидеть на ней. Это все равно как пахать на механической лошади. С другой стороны, как только набьешь немного руку – вроде бы все не так уж и плохо. Ну и, конечно, мне очень помогли советы старого Пепа и его команды профессоров пахоты, так что серьезных ошибок я наделать не мог.

И как раз в этот момент упомянутый Пеп, слегка запыхавшийся после пробежки через двор, просунул голову в дверь almacén.

– Perdón, amigos, – пропыхтел он. И далее пояснил, что когда заметил нашу машину перед домом, то счел необходимым вернуться и поделиться с нами некоей información importante. Этот chico Сэнди, этот молодой colega, он же обладает врожденным талантом обращаться с плугом – почти такой же способный, каким был и сам Пеп в его возрасте. Но если мы хотим, чтобы наш сын в совершенстве овладел техникой и стал un maestro в искусстве пахоты, опять же как сам Пеп, то нам следует немедленно избавиться от этого никчемного трактора. – Аmigos, вы должны inmediatamente купить мула для своего талантливого chico. – Это было esencial y urgente. – Hasta luego! – Он со стуком захлопнул дверь и был таков.

Сэнди посмотрел на меня с опаской и воздел руки:

– Пожалуйста, папа, даже не думай…

– Успокойся, Сэнди. Tranquilo. Мы пока не планируем покупать ни мула, ни осла. Я думаю, что мотоблок – это предел, дальше которого мы не будем возвращаться в прошлое, что бы ни говорил старый Пеп.

Я с чувством хлопнул обоих своих парней по спине.

– В общем, ребята, спасибо вам большое. Вы оба отлично потрудились сегодня утром, и я очень ценю это. Вернее, мы оба очень ценим это, не так ли, дорогая?

– И еще как! Ах вы, мои умнички! – Элли расплылась в улыбке и успела поцеловать сыновей в щеку прежде, чем они сумели уклониться от этих телячьих нежностей. – Так замечательно видеть, что вы оба потихоньку втягиваетесь в нашу новую жизнь на Майорке, что вам обоим тут нравится. Так приятно, что у нас выросли помощники. Послушайте, а почему бы нам прямо сейчас не навестить несколько магазинов и не предложить там свои апельсины? И вот что, надо будет постараться подгадать по времени так, чтобы к обеду оказаться в правильном месте. Думаю, мы все заслужили угощение. Вот что, ребята! Идите-ка умойтесь, переоденьтесь, и поехали!

Однако, несмотря на все наши старания продать апельсины, прогноз старого Жауме опять полностью оправдался. Во всех маленьких магазинчиках Андрача мы получали стереотипный ответ. Все до единого colmado и mini-mercado уже договорились с местными фермерами о поставке апельсинов, так что им не нужно было покупать еще, muchas gracias. Мы с Элли пали так низко, что даже заставили сыновей ходить по магазинам и, улыбаясь, выдавать речи на ломаном испанском в дешевой попытке очаровать престарелых торговцев или их добросердечных жен, однако и это никак нам не помогло. Местным негоциантам просто не требовались апельсины, и ничего тут было не поделать.

– По-моему, нам остается только одно, – заключил я после того, как нам отказал последний потенциальный покупатель в городе. – Попробовать забросить сети пошире. Давайте поедем в горы. Попытаем счастья в горных деревушках. Там должен быть высокий спрос на апельсины, особенно если мы предложим делать регулярные поставки фруктов прямо с дерева, так сказать. Ну как, по-вашему, хорошая идея?

Из всеобщего молчания, которым было встречено мое предложение, ясно следовало, что Элли и мальчики не разделяют моего оптимизма, но перспектива пообедать в ресторане, а не дома, перевесила, и домочадцы позволили своим желудкам править головами. Они пошли мне навстречу.

– Ладно, босс, – протянули они. – Поехали в горы.

Мы повторили эпическую поездку Хуан-Хуана на мини-тракторе по серпантину, только в обратном направлении, и поднялись на обрывистые северо-западные склоны Сьерры-Наррафа, а затем поехали дальше через лесистые высокогорные долины, мимо одиноко стоящих ферм с отарами любопытных черных коз и, карабкаясь все выше, добрались наконец до головокружительных высот перевала Са-Груа. Там, где узкая, неогороженная дорога чудом цепляется к голой скале, Элли и Чарли получили возможность лицезреть с захватывающей дух высоты дно ущелья – такое далекое, будто мы смотрели на него с борта самолета.

Когда мы начали долгий спуск в соседнюю долину, впереди показалась живописная деревня Капделла, мирно угнездившаяся в низких холмах между темными массами гор Сон-Фонт и Са-Груа, в то время как справа внизу русло маленького torrente петляло и вилось через волнистую долину Сон-Вич, прорезая тонкую полоску зелени в голом грунте миндальных рощ, которые заполняли долину на ее все расширяющемся пути к далекому морю.

Когда жена и дети увидели эти умопомрачительные пейзажи, в машине стало шумно от восторженных восклицаний, смешанных с выдохами облегчения по поводу того, что мы остались живы, преодолев столь ужасный перевал. А ведь мы могли никогда не отправиться в это путешествие, если бы не желание продвинуться на оптовом фруктовом рынке.

Увы, мы получали все те же отрицательные ответы в каждом colmado, куда обращались в сонной маленькой Капделле и соседней с ней Кальвии. Несмотря на то что на больших высотах вокруг этих деревушек было относительно мало цитрусовых садов, туда уже доставлялось достаточно апельсинов, чтобы удовлетворить нужды местного населения. Больше чем достаточно, говорили нам раз за разом. Demasiado, gracias.

Наконец я поставил машину на крошечной plaza напротив бара «Бауса» в Кальвии, и мальчики в очередной раз поплелись в ближайший магазин с подносами апельсинов. Мы же с Элли воспользовались минуткой, чтобы понаблюдать за несколькими спокойными, неторопливыми местными жителями, которые собрались с пустыми кувшинами перед общественным родничком на краю площади, дабы наполнить их чистой горной водой. То была пасторальная сцена, которая, вероятно, мало изменилась с течением веков, если не считать нелепой телефонной будки из алюминия на тротуаре, дребезжащих фургонов местных ремесленников, изредка проезжавших через площадь, и транспортных средств, используемых в последнее время типичными сельскими женами для поездок за покупками, а именно мотоциклами, пришедшими на смену ослу и телеге. Но аура вневременья вернулась, когда показались две закутанные в серое монахини, безмолвно плывущие по каменным ступеням, что вели к огромной приходской церкви, две горделивые башни которой доминировали над окрестностями, оберегая покой и невысоких домишек селения, и каждой смиренной finca на мили вокруг.

Потратив несколько часов впустую, мы решили, что горная деревушка Пучпуньент станет последним пунктом нашей экспедиции. Мы устали и порядком проголодались, а я как раз слышал, что в тех краях имеется хороший ресторанчик.

Дорога в Пучпуньент оказалась несколько менее зрелищной, чем первая часть нашего пути, зато куда более спокойной. За окнами автомобиля простирались приятнейшие в этой части Майорки сельские пейзажи. Сначала мы оставили позади мягкие волны миндальных и оливковых садов вокруг Кальвии, потом миновали несколько удаленных фермерских усадьб из камня цвета меда, стоящих среди огороженных стенами лугов со стадами длинноногих овец, которые паслись среди корявых стволов рожкового дерева, чьи темно-зеленые кроны круглый год давали животным тень и укрытие.

По мере спуска к нижним склонам Сьерры-де-Канс широкое нагорное плато постепенно сузилось и превратилось в неглубокий каньон. Наш путь пролегал среди густо поросших лесом утесов, так что ветви деревьев порой царапали машину то с одной, то с другой стороны и рассеивали солнечный свет в подвижные узоры на дороге впереди нас.

Все новые и новые ландшафты приветствовали нас за каждым изгибом шоссе, которое извивалось и ползло через лес на нижних подступах к горам Бауса и Канс. Заросли вереска на придорожных опушках уже покрывались мелкими розовыми цветками, и среди них виднелись круги закопченных камней и несколько пустых бутылок из-под вина, отмечая места, где в выходные дни разбивали походную кухню семьи из Пальмы, чтобы приготовить под ароматными соснами paellas.

Наконец я привел машину к тому месту, где наше шоссе встречается с трассой между Пальмой и Пучпуньентом. Там я заметил, что в сосновых лесах все чаще попадаются вечнозеленые дубы, чья серо-зеленая листва смягчала краски пейзажа, придавала ему почти ручной характер в противовес суровой местности, через которую мы только что проехали. Чем ближе мы оказывались к пункту назначения, тем все более очевидной становилась эта перемена. Даже дорога стала как будто более гладкой – она несла нас всё прямее и быстрее на запад к горе Галатцо, чья величественная вершина башней возвышается над всеми остальными пиками в округе. Мы промчались через вишневые сады, окаймленные высокими оградами из кипарисов, и подивились тому, какими жалкими и голыми выглядят в своем зимнем оцепенении обрезанные плодовые деревца. А берег torrente, бегущего вдоль левой обочины, прятался под пышной мантией мирта и тростника, разросшихся между древними рожковыми деревьями, оливами и теперь уже повсеместно встречающимися вечнозелеными дубами.

На подъездах к Пучпуньенту ландшафт приобрел мягкость, более уместную на лесистых просторах юга Англии, чем в уединенной долине в майорканских горах. Высокий вяз, тополь и ясень прочно обосновались в лощине на околице деревни. Их мощные стволы и густая сеть верхних ветвей воспевали вечную благодарность драгоценной воде, приносимой к их корням по каменистым руслам torrentes, которые вытекали из бассейнов дождевой воды в окружающих горах. В дополнение к природной красоте этого томного уголка, просвещенные жители деревни когда-то посадили вдоль главной улицы изящные ряды платанов, которые теперь уже достигли зрелости, и их тонко замаскированные облезающей корой стволы незаметно сливались с приглушенными тонами видавших виды стен и крыш старых каменных домов.

Удушающе жаркими летними месяцами, когда побережья и равнины Майорки пекутся в неумолимом сиянии солнца, Пучпуньент является оазисом восхитительной тени, которую дают его широколиственные деревья, и сладостного, прохладного воздуха, приносимого нежными бризами с высот горы Галатцо.

Даже в этот ласковый зимний день окружающий пейзаж освежал: бодрил величием гор и успокаивал ощущением надежности и безопасности – его создавали крутые мощеные переулки, уютные коттеджи с террасами и запах горящих в каминах оливковых бревен. Это был редкий ракурс лика Майорки, время здесь словно бы остановилось – если закрыть глаза на лишенный колес, перевернутый кузов «сеата-панды», который был оставлен на главной улице деревушки в качестве мусорного контейнера.

– Магазин не работает! Какое счастье, – зевнул Чарли, глядя из машины на закрытые ставнями окна местного colmado.

– Согласен, – сказал Сэнди. – Продавец наверняка отправился пообедать. Что же, он поступил весьма разумно, и я предлагаю последовать его примеру. У меня от голода уже ноги не ходят.

– И у меня тоже, – подхватил Чарли, оживившийся при упоминании об обеде. – И в желудке так пусто, что я боюсь, как бы он не начал переваривать сам себя. Это жестоко – держать растущий организм, как у меня, по полдня без еды. Посмотрите на часы. Уже половина третьего!

Бар-ресторан «Эс-Понт» располагался на въезде в деревню, рядом с мостом, в честь которого и был назван. Тень для больших арочных окон «Эс-Понта» создавалась типичным для Пучпуньента способом – посадкой вдоль тротуара молодых ив и перечных деревьев. Хотя здание было построено позже, чем большинство деревенских домов, выглядело оно гостеприимно, и забитая фургонами небольшая парковка служила доказательством того, что в ресторан действительно стоило заглянуть – не рискуя при этом потерять много денег, поняли мы, глянув на доску у входа с перечнем Menú del día из трех блюд, включая хлеб и вино, и все это за весьма умеренную цену.

Однако, когда мы вошли в большую спартанскую комнату, в которой единственными уступками комфорту были несколько дешевых столов и стульев с рассыпанными на них газетами, дровяная печь по центру голого пола, цветной телевизор на высокой полке, транслирующий дублированную на испанский серию «Соседей», и стол для игры в пул, я почувствовал, что Элли несколько разочарована. Но, как говорится, нужда научит калачи есть, и я решительно двинулся к бару, где уже сидели несколько чумазых рабочих со стройки и экспедитор в синем комбинезоне. Посетители наслаждались послеобеденным кофе, ликером и сигарами. Сэнди и Чарли направились прямиком к бильярдному столу: все их симптомы надвигающейся голодной смерти чудесным образом исчезли при виде зеленого сукна.

Бармен вытирал полотенцем стаканы. Он оказался преклонных лет крепышом выше среднего роста. Его крупное невозмутимое лицо казалось еще более крупным из-за плоской кепки, которая была ему явно мала и сидела на макушке словно летающий блин, приземлившийся на дружелюбную дыню.

На мой вопрос, возможно ли еще заказать обед, бармен кивком головы перенаправил меня к двум широким аркам в глубине помещения, одна из которых была забаррикадирована барьером из горшечных пальм и висячих корзин с цветами. Мы с женой настороженно нырнули под вторую арку, и в тот же миг гул мужских разговоров сменился каменным молчанием, под аккомпанемент которого Элли подверглась тщательному осматриванию дюжиной пар откровенно оценивающих романских глаз.

Узрев официантку, появившуюся из кухни с рядом полных тарелок на вытянутой руке, я отправился к ней, чтобы разузнать насчет столика. Залившаяся румянцем Элли осталась без поддержки, и потому ей пришлось симулировать глубокий интерес к аромату искусственных цветов, которые были весьма художественно расставлены внутри поднятой крышки старого письменного стола сбоку от арки. К еще большей досаде жены, ее застенчивая тактика пускания пыли в глаза не привела ни к чему, кроме басовитого рокота понимающих смешков со стороны ее обожателей.

– Знаю, это цена, которую приходится платить за хороший обед в тех местах, где едят ремесленники, – прошептала Элли, когда наконец снова очутилась под моей защитой за тихим столиком у окна. – Но все же я бы очень хотела, чтобы они глазели менее откровенно. Я чувствую себя так неловко.

– Прекрасно понимаю и сочувствую тебе, – сказал я без излишних эмоций, – но не думаю, что в ближайшее время ситуация тут изменится к лучшему. Так что не лучше ли тебе выработать более либеральную позицию?

– В смысле?

– Ну, более, как бы это лучше выразиться… Более континентальную.

– Ах, более континентальную! Хоть ты меня и не просил, дорогой, я все же скажу тебе кое-что: держу пари, ни один из этих мужчин посмел бы предаваться своим «континентальным» похотливым привычкам, если бы с ними тут были их жены, – отчеканила Элли. – И я объясню тебе почему. Потому что они бы получили хороший «континентальный» пинок в свои «континентальные» причиндалы, вот почему!

Я принял ее аргументы без обсуждения. И сказал, тактично меняя тему и обводя взглядом наполненную воздухом залу:

– Знаешь, это на самом деле очень хороший ресторан.

Покрытые мрамором кованые столы были свободно расставлены между внутренними арками и двумя стенами с арочными окнами, которые обрамляли виды на платаны и крытую террасу, где стояли еще столы, окруженные глиняными вазами с вьющимися цветами. Ласкающий душу звук потрескивающих поленьев доносился из каменного очага в двух шагах от нашего столика.

– Да, ты прав. Кто бы мог подумать, что за дымным баром окажется такое элегантное заведение, – согласилась Элли, посматривая через мое плечо на других клиентов, большинство из которых уже дожевывали зубочистки и допивали остатки вина и gasiosa. – Это не просто дешевая столовая для тех muchachos, как я погляжу.

– Да. Думаю, так владельцы заведения зарабатывают монету-другую в рабочие дни, но по выходным здесь наверняка угощаются преуспевающие семьи из Пальмы. Два ресторана в одном, и столы никогда не пустуют – ловко придумано, да?

В этот момент хрупкая старая женщина, которая вместе со своим мужем тихо ела за столом у кухонной двери, остановилась возле нас на пути к выходу и, предварительно испросив у нас прощения за беспокойство, дрожащей рукой вытащила розу из вазы на каминной полке и вручила ее Элли с робкой улыбкой и огоньком доброго юмора в глазах. Негромко говоря на mallorquín и изредка вставляя испанские слова в качестве перевода, она обратилась к моей супруге:

– Этот цветок обладает куда более приятным запахом, чем те пластиковые букеты на старом столе, правда?

Элли не знала, что сказать.

Старая дама сделала презрительный жест руками, словно отмахиваясь от назойливых мух.

– Вы не должны обращать внимание на тех мужчин, что приехали сюда в фургонах, señora. Они все горожане – и все до одного прибыли туда с материка, разумеется. Это понятно по их акценту. Sí, они – españoles! Майорканские мужчины не обращаются с дамами таким manera ignorante – и уж в любом случае не мужчины из Пучпуньента!

Она обернулась, чтобы смерить взглядом своего похожего на эльфа мужа, и тот послушно закивал, одновременно озорно подмигивая Элли из-за спины супруги. Потом он слегка похлопал меня по спине, взял жену под руку, и они засеменили прочь на нетвердых ногах, заливаемые послеполуденным солнцем.

– Какой милый жест, – произнесла Элли, утирая глаза салфеткой. – До чего же симпатичная и чуткая дама.

– Но только не по отношению к материковым испанцам, – вставил я. – Как и все другие старые майорканцы, она, похоже, не испытывает к ним особой любви.

– У тебя никак простуда начинается, мама? – спросил Сэнди. Непреодолимый магнит ароматных запахов еды наконец оторвал сыновей от бильярда.

– Нет, твоя мать только что завела здесь новую подругу и слегка расчувствовалась из-за этого, – пошутил я.

– Вы не о той ли древней старухе толкуете, которая только что проковыляла отсюда под ручку с другим божьим одуванчиком? – ухмыльнулся Чарли.

– Именно, – сказала Элли, смахивая слезинку из угла глаза, – и она вовсе не древняя старуха. Она леди – чудесная старая леди… и очень добрая, так что прошу говорить о ней с уважением.

– Да ладно, – пожал плечами Чарли. – Просто я хотел сказать, что она перешла дорогу и отперла дверь colmado, только и всего.

– Ты улавливаешь, к чему он клонит, мам? – хмыкнул Сэнди. – Твоя подруга случайно оказалась владелицей местного магазинчика. Так что действуй. Не упусти свою удачу. Подкати к ней с нашими апельсинами. Может, это будет началом нашего преуспевания на острове.

– Подождите, парни. – Я затряс головой. – Поймите меня правильно – бизнес есть бизнес, и ваша идея неплоха, но не сейчас.

– Почему? В чем проблема? – удивился Сэнди.

– Дело в том, что Пучпуньент находится гораздо дальше от Андрача, чем я думал, – слишком далеко, чтобы ехать сюда ради продажи нескольких кило апельсинов, а в такой маленькой деревне, даже если наши фрукты понадобятся, больше не продать.

– Уф, какое облегчение, – сказала Элли. – Я бы не хотела повторять эту поездку регулярно.

– То есть мы согласимся на то, что предложил нам Херонимо? – уточнил Чарли.

– Похоже, что да, – кивнул я.

– С такими расценками нам трудно будет заработать на жизнь. Семьдесят пять песет за кило – около пятнадцати пенсов за фунт, – заметил Сэнди. – Если, конечно, мы не сядем все дружно на апельсиновую диету.

– Лично я уже больше слышать не могу об апельсинах, – сказала Элли, потирая руки. – Давайте лучше пообедаем. – Что у них в меню, Питер?

– Так, ага. Значит, arroz americana или judías blancas de la casa для начала, а затем costelles de porc или фирменное блюдо под названием «greixera de rates Sa Pobla». Само собой, фирменное блюдо стоит чуть дороже. Ну, а на десерт… вы не поверите. Naranjas de Andratx!

– Апельсины из Андрача! – раздался дружный недоверчивый возглас.

– Вот именно, – вздохнул я. – Кто-то нас все-таки опередил.

– Надо спросить, не сделают ли нам скидку, если мы прямо сейчас принесем свои апельсины из машины, – буркнул Сэнди.

– Да, я даже сбегаю за ними – за скромное вознаграждение, – вызвался его младший брат.

– Может, забудем про апельсины? – взмолился я. – Давайте решать, кто что будет заказывать. Для тех, кто не понял, поясняю: на закуску предлагается какое-то рисовое блюдо или что-то бобовое, после чего можно выбрать либо свиные котлеты, либо то фирменное блюдо. У меня есть подозрение, из чего оно приготовлено, но, честно говоря, я не совсем уверен…

– Однако фирменное блюдо стоит дороже? – уточнил Сэнди.

– Да, но мне кажется, что тебе вряд ли захочется…

– Не беспокойся, папа. Чем блюдо дороже, тем больше в нем продуктов, а это единственное, что меня сейчас волнует. Хочу побольше еды! Итак, мне бобы и то фирменное блюдо.

– Мне тоже, – эхом повторил Чарли и погладил свой живот. – Если сомневаешься, всегда бери фирменное.

– Знаете, – призадумалась Элли, – я тоже уже почти соблазнилась его заказать. Но, хм… Rates Sa Pobla – звучит довольно экзотично. Ты не можешь спросить, из чего именно его сделали?

– Я спросил, но из объяснений официанта понял только то, что фирменное блюдо приготовлено по рецепту поваров из города Са-Побла, это на севере острова. – Я покачал головой и заключил: – Нет, на твоем месте я бы лучше взял свинину. Видели, сколько дубов в здешних краях? А значит, у свиней тут желудей в избытке. То есть свинина наверняка будет шикарной, как всегда на Майорке. Честно говоря, в последнее время я стал есть столько свинины, что не удивлюсь, если сам скоро превращусь в свинью.

– Только не спрашивай моего мнения на этот счет, – предупредила меня Элли. – Ладно, уговорил, закажи мне свинину.

Как обычно бывает в майорканских menús del día, первое подаваемое блюдо оказалось беззастенчиво сытным и обильным, без каких-либо претензий казаться всего лишь закуской. Это блюдо явно готовилось для того, чтобы накормить проголодавшегося работника, а не с целью запачкать середину тарелки подобно дизайнерским обрезкам из nouvelle cuisine. Наш с Элли американский рис (ну и забавное название) был сформирован в вулканы размером с тарелку, спрятанные под пряной красной лавой густого соуса, а еда, заказанная сыновьями, вполне удовлетворила бы даже великана. Мальчики лихо опустошили наполненные до краев тарелки, и официантка подложила им еще, даже не дожидаясь, пока ребята попросят добавки.

Из того, что мы смогли увидеть в то короткое время, когда еда находилась на тарелках сыновей, их второе блюдо, rates Sa Pobla, было рагу из маленьких кусочков обжаренного белого мяса и питательного соуса из чеснока, лука-порея, красного перца и помидоров. Не было необходимости спрашивать, понравилось ли им угощение.

Поданные мне и Элли свиные котлеты оказались невероятно нежными, так что резать их было так же легко, как бисквит. Они безусловно доказывали гастрономическую значимость скромных желудей, которыми питались майорканские porc на свободном выпасе.

Вежливо отказавшись от апельсинов на десерт, я поблагодарил официантку за внимательное обслуживание (в ответ она лишь с улыбкой посмотрела сверху вниз на наших насытившихся сыновей) и попросил ее передать поварам, что мы в восторге от свинины.

Конец года, разъяснила она, является сезоном matances – забоя свиней – на маленьких фермах, так что в это время здесь всегда изобилие превосходного свежего свиного мяса и сопутствующих productos. Она вернулась на кухню и через минуту подошла к нам снова с небольшой тарелкой с taronja confitada – соблазнительно выглядящих полосок карамелизированной апельсиновой цедры. Это был маленький подарок от шеф-повара: он надеялся, что это сладкое и терпкое лакомство привлечет los señores больше, чем обычные апельсины, которые предлагались в тот день в его menú modesto. Мы же были убеждены, что единственным modesto пунктом в его меню была цена.

– Я так понял, что вам понравилось основное блюдо, – заметил я сыновьям, когда мы пустились в обратный путь. – Съели вы его удивительно быстро.

– Ах, какая вкуснотища! – с мечтательным видом ответил Сэнди, развалившийся на заднем сиденье в сытой истоме.

– Точно, – пропыхтел Чарли и расстегнул верхнюю пуговицу джинсов. – Круто. Я никогда раньше не ел такую вкусную курицу. М-м-м!

– Маленькое уточнение, – сказал я, – это блюдо было приготовлено не из курицы.

– Ну, значит, из кролика, – без особого интереса отозвался Сэнди. – Я так и подумал, кстати, что это наверняка кролик, у него особый аромат.

– Какая разница, – согласился Чарли. – Курица, кролик – это меня не волнует. Главное, что было вкусно.

– Нет, это был не кролик, – спокойно уведомил я сыновей. – Видите ли, какое дело, парни. Я еще раз уточнил у официантки, когда оплачивал счет, и она подтвердила, что greixera de rates Sa Pobla буквально означает «Рагу с крысами из Са-Побла».

 

Глава 9

Оlé, Новый год!

Когда наступил последний день года, я вспомнил, что после того случайного столкновения в аэропорту в канун Рождества мы так и не видели больше Джока Бернса. А поскольку мы с ним договорились встретиться на праздничной неделе, я рискнул поинтересоваться у сеньора Бонета, можно ли пригласить на новогоднюю вечеринку в heladería «Кан-Тонета» наших соотечественников. Причем я особо подчеркнул, что они не злоупотребят его гостеприимством и прибудут только ко второй половине празднества (я знал, что Джок поздно заканчивает работу в гостинице на побережье).

Мой робкий вопрос был встречен характерным великодушным заявлением: «Mi casa es su casa, amigo, и ваши друзья – мои друзья!» Итак, Джок и Мег были должным образом приглашены, и мы с нетерпением ждали момента, когда сможем повеселиться в их компании.

* * *

Кафе-мороженое сеньора Бонета приобрело неожиданно праздничный и даже по-своему роскошный вид; правда, роскошь эта была того же сомнительного свойства, что и у состарившейся актрисы, аляповато накрасившейся для редкого выхода в свет. Боа из мишуры и цветной жатой бумаги увивали арочные проемы, а несколько извлеченных из небытия древних софитов осветили маленькую эстраду, наполнив зал театральным запахом горящей пыли. Занавес был раздвинут и уложен по краям кривыми складками, обнажая главное украшение бывшего бального зала – одетый в парчовые костюмы «оркестр», из-за финансовых затруднений состоявший в тот вечер лишь из клавишника и ударника. Оба ссутулились перед огромным треснувшим зеркалом, которое, судя по замысловатой лепнине на его заплесневелой раме, лучшие годы своей долгой жизни провело над камином в салоне одного из грандиозных особняков Пальмы. Какие славные сцены утонченного и изящного аристократического быта оно, должно быть, когда-то отражало в экстравагантном сиянии бесконечного ряда хрустальных канделябров. Но, увы, всё это осталось в прошлом.

Сегодня в матовые абажуры потолочных светильников были вкручены пухлые энергосберегающие лампочки, и их ребристые цилиндрические корпуса торчали, словно распухшие языки, из зияющих ртов придушенных электрических гидр, наполняя помещение резким и неуютным ослепительным светом. Ряды белых пластмассовых столов и гобеленовых стульев были составлены по периметру помещения, а плетеные экраны убраны, в результате чего с любой точки танцевального зала можно было видеть спагетти проводов на тыльных стенках игровых автоматов и холодильников – этих выстроившихся в ряд неподвижных стражей-роботов, охраняющих подходы к длинной барной стойке.

За стойкой стоял сам сеньор Бонет и гордо приветствовал каждого входящего криком «Benvinguts!». Его растекающиеся формы были затянуты в короткий смокинг, еще заставший, по-видимому, расцвет бального зала. Когда стало понятно, что «оркестр» решил устроить перерыв, сеньор Бонет решительно покрутил рукоятку на кассетном магнитофоне, давая Хулио Иглесиасу возможность исполнить песню «Всем девушкам, которых я любил» со своего сакрального места под статуэткой Девы Марии.

Сеньора Бонет – редко выходящая на люди, но приятная леди хрупкого сложения и с устойчивым выражением покорной скуки на отпаренном кухней лице – на время вечеринки была освобождена от своих обязанностей в подсобных помещениях и, облаченная в парадное черное платье, помещена в углу за самодельным прилавком, прогнувшимся под тяжестью невероятного количества только что приготовленных блюд. Ряды электроплиток затопил пруд с лилиями круглых глиняных greixoneras, наполненных всевозможными видами tapas – эти традиционные несладкие закуски когда-то служили на испанских постоялых дворах скромным дополнением к выпивке, но в последнее время стали полноценным блюдом, подаваемым в специальных тапас-барах, где спиртное считается чем-то второстепенным. Ну, положим, не всегда, но достаточно часто.

Ассортимент tapas сеньоры Бонет был поистине впечатляющим. Пленительное сочетание цвета, запаха и вкуса воплощало собой обильные дары майорканской земли и Средиземного моря: мерцающие красные креветки и langostines, обжаренные на гриле в оливковом масле и лимонном соке; золотистые кольца кальмаров во фритюре; куски картофеля, залитые чесночным майонезом; фрикадельки из ветчины и телятины, булькающие в бульоне с петрушкой; серебристые малыши угри, припущенные в шерри; черные и белые сардельки butifarrón, испускающие экзотический аромат корицы и тмина; и даже пухлые финики, завернутые в лепестки вяленого окорока serrano.

В качестве альтернативы или даже дополнения к этим «легким» закускам сеньора Бонет приготовила несколько бездонных greixoneras излюбленного местного блюда в сезон забоя домашних свиней, matances, – супа sopes de matances, который на самом деле был вовсе не похлебкой, а полноценным жарким, плотным, как матрас.

– Если в зале не хватит места для всех желающих, то они смогут танцевать на этом супе, – пошутила Элли.

Звездой кулинарного шоу сеньоры Бонет, несомненно, был porcella asada – роскошный поросенок, «принесенный в жертву» в возрасте трех недель и торжественно поливаемый оливковым маслом и лимонным соком во время зажаривания до достижения хрусткого золотисто-коричневого совершенства, чтобы затем быть возложенным на ложе из печеного картофеля и стручковой фасоли.

Рядом с поросенком скворчали на плите изящные лопатки и ножки майорканского ягненка, а по флангам выстроилась армия небольших птичек, запеченных на вертеле в щегольской униформе хрустящего бекона.

– Это перепелки? – спросила Элли, подозрительно рассматривая батальоны крошечных крылатых солдат.

– Да, – солгал я, отлично зная, что, скорее всего, это были дрозды, а про себя рассудил, что между этими двумя птицами нет особой разницы, разве что у одной разновидности пернатых голос приятнее. Но сейчас птицы явно были не в том состоянии, чтобы петь. Перепелка, дрозд, ворона или воробей – неважно, как тебя называют, когда ты лежишь лапками кверху в ожидании, когда тебя съедят.

И наконец, greixoneras с escaldums (кусочками индейки, плавающими в сливочном соусе) вели к мискам салатов и блюдам с горами шафранового риса, которые, в свою очередь, уступали место арьергарду из подносов, заполненных бесчисленными рядами bunyols (маленьких майорканских пончиков), еще шипящих от жара и щедро посыпанных сахарной пудрой.

Столы по периметру зала были уставлены корзинами домашнего хлеба, блюдами с маринованными оливками, кувшинами с вином, бутылками лимонада gasiosa и емкостями с ледяной водой – чтобы поддержать силы присутствующих до того момента, как сеньор Бонет решит, что все приглашенные в сборе и пора приступить к еде.

Когда это наконец произошло, хозяин заведения привлек к себе всеобщее внимание, несколько раз выключив и снова включив потолочное освещение (в результате чего с полдюжины энергосберегающих лампочек, издав предсмертный хлопок, перегорело), после чего радушно пригласил гостей собраться у прилавков, где он и две его судомойки, обе облаченные в едва прикрывающие тело наряды из блесток, присоединились к сеньоре Бонет, чтобы помочь ей раскладывать по тарелкам banquete grande.

Когда последующая куча-мала наконец упорядочилась и мы все смогли выкрикнуть свои предпочтения задерганным буфетчикам, полные platos были доставлены к столикам, и началось серьезное пиршество. Гурманы ели, горланили и смеялись, а Пласидо Доминго, сменивший Хулио Иглесиаса под Святой Девой Барной Стойки, тщетно пытался их перекричать.

Тем временем два «оркестранта» приняли свои привычные сутулые позы у опустевшего бара, откуда, надежно укрытые самодельным экраном из пивных паров и выдуваемого из ноздрей дыма, могли цинично наблюдать сквозь темные очки за инопланетным пристрастием к еде этого странного скопища землян.

Чем дольше продолжался пир и чем свободнее лилось вино, тем громче становился гул застольной беседы, создавая желанное прикрытие нашему абсолютному непониманию разговоров на mallorquín, которые велись вокруг. Улыбки, кивка или «sí», произнесенного одними губами, было вполне достаточно, когда нам адресовались вопрос или обращение.

Теперь, когда суматоха у буфета стихла, обе судомойки были направлены в питейный отдел. Опасно покачиваясь на безумно высоких каблуках, они метались между баром и столами, обходя жаждущих добавки, заменяя пустые винные кувшины на полные и купаясь в полных вожделения взорах, которые украдкой посылали им мужья-подкаблучники, жаждущие ухватить глазом тот лишний дюйм груди или бедра, что открывался девушками с контролируемой точностью в процессе сбора пустой посуды с переполненных столов. Тот факт, что судомойки обладали ногами чуть более красивыми, чем лапы насаженных на вертел дроздов, да и в отношении груди были оснащены ничуть не лучше, никак не влиял на глазеющих. Нет, их заводило мучительно краткое обнажение плоти на фоне блесток, и возбуждение гостей, равно как и дерзость их взглядов, росли с каждым глотком бесплатного вина – вплоть до того момента, пока одна особенно оскорбленная законная супруга не положила развлечению конец, подставив подножку обеим судомойкам одновременно и опрокинув кувшин ледяной воды на перегретый пах мужа.

Шум ссоры и вид судомоек, скользящих по полу лицами вниз, казалось, послужили музыкантам сигналом. Рассудив, что компания уже достаточно разогрелась, чтобы попотчевать ее «живой» музыкой, они проследовали на эстраду.

Клавишник был как минимум на одно поколение старше ударника, и это различие отразилось в исполнении дуэтом первого попурри – подборки хитов Глена Миллера сороковых годов. Звуки, издаваемые синтезатором, более походили на paso doble, чем на свинг, в то время как жующий жвачку ударник выбивал нечто похожее на подражание Ринго Старру в исполнении Джина Крупы в выходной день. Тем не менее несколько решительных пар вышли на танцпол, и музыка вдохновила кого на эффектные быстрые вращения партнерши, кого – на старинный джиттербаг, кого – на джайв, а кого – на энергичные приседания в стиле буги. Мы даже заметили, как старая Мария Бауса исполняет ревматическую соло-версию народного майорканского танца в укромном уголке за мужским туалетом. Когда дело доходило до плясок, она отставала не на одну тему, а на целую эпоху.

Так или иначе, музыканты сделали свое дело. Они зажгли слушателей, и дальше веселье понеслось на всех парусах.

Единственными соседями, которых мы не увидели на этом празднике, были Ферреры. Не пристало им – по их мнению – показываться на вечеринке среди простонародья Андрача. В полном соответствии со своим высоким социальным статусом они наверняка вращались сейчас среди сливок Пальмы на каком-нибудь чванливом мероприятии для важных чинов. Ну что ж, удачи им там! Большинство же наших любимых персонажей были здесь, в heladería, и было здорово смотреть, как они отрываются по полной.

Старый Жауме отвоевал себе центр танцевального зала и радовал двух своих заливающихся смехом внучек собственной версией какого-то модного танца, который он, несомненно, приметил за время службы официантом в отеле «Сон-Вида». Его полный живот прыгал вверх и вниз над гарцующими коленями, локти выворачивались под невозможными углами, очки в роговой оправе отбивали четкий ритм, сползая на конец носа, а на его раскрасневшемся истекающем потом лице не гасла широкая, от уха до уха, ухмылка.

– Думаю, то, что он танцует, называется «Веселая картошка»! – крикнула мне в ухо Элли.

– Нет, посмотри, что он выделывает руками, – возразил я. – Это не что иное, как «Клевая курица».

Мы понаблюдали несколько секунд за вращениями округлого тела Жауме и хором вынесли вердикт:

– Да, это «Клевая картошка».

– Он молодец! – засмеялась Элли. – Как приятно видеть, что Жауме веселится вместе со своими домочадцами. Он так счастлив, что все они смогли приехать на праздник.

– Это просто здорово, – согласился я, перекрикивая усиленный динамиками рев, несущийся с эстрады. – Да, кстати, о домочадцах. Куда исчезли наши герои?

Элли указала сначала на вход в подсобные помещения, где снова нашедшие друг друга Чарли и Тони хихикали над чем-то, что им было видно через приоткрытую дверь. Потом жена кивнула в сторону бара: там Сэнди был поглощен беседой с местным Марадоной, которого мы не встречали со времени незабываемого ужина в крошечном ресторанчике Пере Пау в самый первый вечер в Андраче.

Мой взгляд пробежал вдоль стойки бара на другой ее конец. Там, прислонившись спиной к выключенному столу для игры в пинбол, стоял старый Пеп – в высшей степени нарядный: в своем лучшем черном берете, новом шейном платке в горошек и специально начищенной и отполированной в честь праздника кожаной куртке. Откинув голову назад, он с напускным презрением взирал на веселье и щурил глаза, оберегая их от клубов ядовитого дыма от своей cigarrillo. Я помахал ему через зал, и в ответ он едва заметно подмигнул. Этот публичный Пеп был сама невозмутимость.

Тут я почувствовал тычок в спину, и кто-то заорал мне в ухо:

– Вот ведь проклятый старый ублюдок!

Обернувшись, я увидел невысокого мужчину – того самого, что в свое время дал мне исчерпывающее объяснение относительно машины, загадочным образом попавшей на миндальное дерево. Мы встречались с ним несколькими неделями ранее, когда я покупал газету в Пуэрто-Андраче.

Он мотнул головой в сторону старого Пепа и повторил на своем лучшем английском:

– Вот ведь проклятый старый ублюдок! Небось до сих пор считает, будто управляет этим чертовым захудалым городишком! Охренеть!

Он ехидно фыркнул и подтянул стул, чтобы сесть рядом со мной. Затем, неловко поклонившись Элли, протянул ей руку:

– Доброго вечера, леди. Я, честно говоря, сначала вас не заметил, так что извините, если сказал что не так. Один пакистанский парень научил меня всяким словечкам, когда я работал на автозаводе в Ковентри много лет назад. Позвольте представиться: Джорди Белтран Николау (можно просто Джорди), плотник и много в чем эксперт.

Мы обменялись рукопожатиями и представились в ответ, во время каковой церемонии Джорди непринужденно ухмылялся и повторял наши имена:

– Джорди… Питер… Джорди… Элли. Черт побери.

Он явно прекрасно проводил время. На его немолодом худом лице, обрамленном густой шевелюрой седеющих волос, сияли быстрые умные глаза типичного уроженца Майорки.

– Так вы какое-то время жили в Англии, Джорди? – поинтересовался я.

– Черт, да я шестнадцать лет там провел, во как! – заявил он и гордо выпятил тощую грудь. Затем сплел ноги, и его потрепанные жизнью штанины натянулись на острых коленках. – И жена у меня, между прочим, англичанка. Да, – добавил он, сбивая с рукава линялой хлопчатобумажной рубашки сигаретный пепел. – И дети тоже. Три прелестные девочки, и все родились в Англии, во как.

– А теперь вы привезли их на Майорку? – спросила Элли.

Губы Джорди продолжали улыбаться, но печальная тень погасила блеск его глаз.

– Нет, леди, теперь тут живу только я один. Жена и дети приехали сюда со мной пять лет назад. У меня тут в Андраче свой собственный дом – старинный, с большой пальмой перед входом, очень красивый. Но, видите ли, какое дело: проклятая погода жене не подошла, летом здесь для нее было слишком жарко, ну просто чертовски жарко. – Он стоически улыбнулся. – Пожила она один год в Андраче, а потом и уехала вместе с детьми обратно в Англию – во как! Теперь они все торчат в этом проклятом чертовом Ковентри, присматривают за древним дедом вроде Пепа – таким же проклятым старым ублюдком, чтоб его черти взяли!

У меня не было сомнений в том, что дальнейшие рассказы о жизни Джорди были бы не менее увлекательны, и, хотя он вряд ли бы стал ломаться, если бы мы пожелали услышать продолжение, я все-таки не хотел показаться слишком любопытным, а потому с благодарностью ухватился за возможность переменить тему.

– Ах да – старый Пеп, – сказал я. – Своеобразная личность, не правда ли? Он наш сосед, знаете ли. Мы живем на…

– Как же, я в курсе, вы купили finca у Феррера. Похоже, этот проклятый Пеп, чтоб его черти взяли, до сих пор считает себя чуть ли не мэром Пальмы. Охренеть. Думаете, я преувеличиваю? Да ничуть не бывало! Говорю вам, я всегда в курсе того, что случается в Андраче. И могу рассказать вам все, черт возьми! Я ведь свободно шпарю по-английски, во как!

Джорди закинул ногу на ногу и отпил из своего стакана странной, водянисто-коричневой жидкости – смертельной на вид бурды, которая, как последовало из гордых разъяснений нашего собеседника, являлась смесью джина с Менорки и «Пало», местного ликера, сделанного из хинина и… корней травы maria.

– За ваше здоровье! – провозгласил он. – И за мое очень хорошее здоровье – до дна!

– Да… за ваше, хм, очень хорошее здоровье, Джорди, – поддержал я его тост. – Всего наилучшего в новом году.

Я отхлебнул вина, а Джорди закурил.

– Испанские, – ухмыльнулся он, показав мне пачку. – От английских у меня в горле как будто бритвой полоснули, а уж изо рта воняет, словно у коровы из задницы. Охренеть.

Тут Элли вежливо извинилась и сбежала в дамскую комнату.

– Вот вы упомянули, Джорди, что старый Пеп до сих пор думает, будто он управляет городом, – заговорил я, не в силах оставить интересующий меня предмет. – Скажите… э-э… а что именно вы имели в виду?

– Ну, много лет назад Пеп был большой шишкой в городском совете Андрача, да, представьте себе. – Джорди наклонился, чтобы я ни в коем случае не упустил ни слова из пикантных подробностей, которые он собирался мне поведать. – Мало того, другой ваш сосед, Томас Феррер, был его помощником и заместителем. Да, черт побери, Феррер был помощником Пепа! Но и это еще не всё: Пеп был дружком сеньоры Франсиски в те далекие времена, когда она была совсем еще сопливой девчонкой – редкой, надо сказать, красоткой. Вечно эта парочка обжималась где-нибудь в саду. Ох, и давно это было! – Джорди хлопнул себя по колену и хохотнул, с нескрываемым удовольствием вспоминая о том давнем скандале. Оказывается, Франсиске в то лето было всего тринадцать, а Пепу раза в два больше. И когда старый Пако узнал о близких отношениях единственной дочери с этим всем известным бабником, поднялась такая буря, что Пепу пришлось спешно согласиться на какой-то дипломатический пост на Кубе и уехать, пока пыль не уляжется. А когда несколько лет спустя Пеп вернулся в Андрач, выяснилось, что Томас Феррер не только занял его место в городском совете, но еще и обвенчался с Франсиской. Пеп был просто убит горем. Он в отместку женился на другой девушке, но ничего путного из этого не вышло. Бедняга стал закладывать за воротник, и по ночам его часто видели валяющимся на улицах после долгих возлияний в городских барах.

Из одного из самых уважаемых людей в округе Пеп превратился в жалкого пьянчугу. Каково ему было видеть, что его бывший помощник и заместитель уверенно карабкается все выше и выше по служебной лестнице и вдобавок еще всюду появляется со своей очаровательной супругой Франсиской. Когда жизнь Пепа окончательно рухнула, а деньги закончились, он вернулся на свою маленькую finca в долине – заброшенную и запущенную с тех пор, как умерли его родители (сам он в то время работал на Кубе). Там Пеп многие годы вел жизнь отшельника: больше не притрагивался к алкоголю, день и ночь работал самыми старыми из устаревших инструментов, восстанавливал ферму и собирал собственную отару овец. И все это время он был подвергнут пытке лицезрения все более преуспевающего Томаса Феррера и обожающей мужа Франсиски: они ведь приезжали по выходным навестить finca ее родителей, располагавшуюся через дорогу от finca Пепа.

Но время лечит, и мало-помалу Пеп снова стал принимать участие в ежедневной жизни местного немногочисленного общества, хотя те потерянные годы навсегда изменили его. Теперь он был не ловким чиновником-карьеристом, счастливчиком и везунчиком, у которого весь мир был на ладони и сердце юной красавицы в кармане, а чудаковатым упертым стариком с дурным характером. Пеп вечно твердит о собственном превосходстве: одни считают это формой сумасшествия, вызванного его былым легендарным пьянством; другие же утверждают, что он всего лишь старый ворчливый неудачник, в одиночестве тоскующий по состоянию, которое растратил, песета за песетой, за те полжизни, что прожил ничуть не лучше, чем его мул.

А если мне интересно знать лично его мнение, заключил свой рассказ Джорди, то он может наверняка сказать лишь одно: этот Пеп – просто вылитый его тесть, который живет в Ковентри. Ну точь-в-точь такой же проклятый старый ублюдок – чтоб его черти взяли! – мерзкий эгоист, которого не интересует никто, кроме него самого.

– Говорю вам, – сказал Джорди, поднимаясь, чтобы пойти и продемонстрировать свои ораторские способности кому-то еще, кого только что приметил у бара, – они как две горошины в одном стручке, эти двое. Охренеть.

Уж не знаю, насколько правдивой была изложенная Джорди история жизни старого Пепа, но она объясняла многие загадочные аспекты в сложном характере нашего соседа, а также причину, по которой он придерживался невысокого мнения о Томасе Феррере. Возможно, явная неприязнь Марии Бауса к Франсиске Феррер также коренилась в той давней истории. Уж не оказалась ли Мария свидетельницей того, как в соседней апельсиновой роще Франсиска и Пеп вкушали запретный плод? Не Мария ли выдала их секрет старому Пако в приступе ревности, поскольку и сама, возможно, была неравнодушна к красавцу Пепу? Вполне вероятно, что в число должностных обязанностей Пепа входил контроль за общими расходами воды, и он использовал свое положение как прикрытие для оказания только что вступившей в период полового созревания Франсиске частных консультаций по применению одной из наиболее полезных разновидностей шланга где-то в районе колодца. А что, вполне логично, ведь тогда становится понятной и пылкая ненависть старой Марии к колодцам совместного пользования!

Конец моим домыслам положил чей-то палец, нетерпеливо постукивающий меня по спине. Это был старый Рафаэль при полном параде: лицо сияет, как глянцевое, изо рта разит вином, а от одежды – по-прежнему козлятиной. К букету его запахов добавился еще один, кисловатый аромат. Рафаэль радостно просветил меня, что так пахнет йогурт из козлиного молока, которым он намазал свои волосы. Сводит muchachas с ума, сказал он мне по секрету, после чего сердечно пожал руку и самоуверенной походкой отправился искать какую-нибудь несчастную старушку, чтобы подвергнуть ее удушению от вони на танцполе.

Челночная подача судомойками бесплатного вина вскоре прекратилась, и я предложил Элли перебраться к бару, поскольку теперь предполагалась такая схема действий: если хочешь выпить еще, заплати. Сеньор Бонет показал себя радушным хозяином, но бизнес всегда остается бизнесом.

Сэнди все еще о чем-то толковал с местным Марадоной, и по дороге к бару нам удалось подслушать фрагмент их разговора.

– Но в «Шотландских школьниках» я никогда не играл в футбол на международном уровне, – убеждал собеседника Сэнди. – Честно говоря, мне повезло, что меня вообще взяли во второй состав школьной команды… и то я почти все время провел на скамейке запасных.

– Да не дрейфь, приятель. В «Ла реале» давно уже не хватает защитника. Без дураков, поверь мне, о’кей? Так я скажу их менеджеру – он ужасный пройдоха, о’кей? – что я нашел одного классного парня – в смысле тебя. А что, идея супер, о’кей? Давай скажем, что якобы ты много играл за «Шотландских школьников» на стадионе «Уэмбли», о’кей?

– Тогда уж на стадионе «Хэмпден». Шотландия играет на «Хэмпдене», а не на «Уэмбли».

– К черту «Хэмпден», приятель. Лично я в жизни не слышал ни о каком «Хэмпдене». А вот насчет «Уэмбли» все в курсе, о’кей? В общем, так: я скормлю все это дерьмо про «Уэмбли» придурку из «Ла реала», и дело в шляпе – ты принят. Доходит? Да, без обид, приятель. Круто.

Тут ушлый Марадона, должно быть, почувствовал, что к его весьма щекотливого свойства деловым переговорам прислушивается кто-то еще. Он развернулся с мрачным видом, но когда узнал меня, моментально растянул рот в своей отрепетированной перед зеркалом однобокой ухмылке.

– Эй, папаша, ну как оно? – заорал он и дал мне тумака в плечо. – Рад видеть вас, приятель. Я как раз уговаривал вашего паренька записаться в команду здесь на острове. – Между нами говоря, «Ла реал» – куча дерьма, но нужно же где-то начинать, о’кей? Если он получит зачет с ними в этом сезоне, я договорюсь о контракте для него в «Андраче». Без обид, хорошо? Эй, миссис, потрясно выглядите, – расплылся он в улыбке, заметив сбоку от меня Элли, и бросился довольно фамильярно обнимать ее. – Вау, куколка! Эх, мне бы такую мамочку!

– О! Рада видеть вас снова, мистер… э-э… – увернулась от него Элли. – А как поживает ваша юная подруга? Она разве не с вами сегодня вечером?

Марадона вскинул брови и, не двигая головой, обратил равнодушный взгляд к бару, где стояла его влюбленная поклонница и меланхолично таращилась на своего кумира. Ее руки были сцеплены на едва заметно округлившемся животе.

– Да уж, вечно она за мной таскается, – проворчал он. – Дотаскалась вот.

– О, как мило, – сказала Элли с неловкой улыбкой. – Значит, скоро вы станете отцом?

– Ага, я и остальная команда тоже, – хмыкнул Марадона и отхлебнул пива из бутылки. – Если она захочет дать щенку имя в честь отцу, то придется ей назвать его «Андрач юнайтед», о’кей? Без дураков, в этом сезоне красотка, черт возьми, видела больше голых футболистов, чем массажист команды. Да, блин, без обид, дорогуша.

В разговорном английском Марадоны, не говоря уже о манерах молодого человека, неизменно чувствовалось сильное влияние его наставников – британских выпивох, завсегдатаев того прибрежного бара, где он работал. И хотя Марадона изо всех сил старался убедить собеседников, что и он принадлежит к этому прожженному племени, мы полагали, что в конце концов в его натуре все-таки возобладают более сильные влияния. Вероятно, пройдет немного времени, и он тоже поступит «правильно», сыграв главную роль на своей собственной вынужденной свадьбе в ресторане «Сон-Вида».

Снова погас и вспыхнул свет, с эстрады скачущей по каменным ступеням жестянкой разнеслась барабанная дробь, и сеньор Бонет вышел на сцену легкой походкой прирожденного распорядителя танцев. Шаги его лишь слегка затрудняли давно ставшие ему узкими брюки, впивающиеся в промежность. Хозяин заведения подхватил микрофон, постучал по нему и дунул несколько раз, как истинный профессионал, после чего, под ответные вопли и свист публики, объявил номер кабаре. Сделав театральный жест в сторону подсобного помещения, он провозгласил:

– Señoras y caballeros… El Flamenco Famoso de LAS HERMANAS DE GRANADA-A-A!

«Оркестр» заиграл вступление к «Солнцу и тени», этой волшебной увертюре, которая звучит каждые выходные на тысячах арен для корриды. И после мучительно долгой паузы, во время которой самые жаждущие снова начали заказывать в баре напитки, труппа фламенко «Сестры из Гранады» – всего две сестры – пронеслась мимо нас в обтягивающих талию, расклешенных по низу платьях и принялась колотить высокими каблуками по каменным плиткам heladería.

– Так вот над чем хихикали Чарли и Тони, – пробормотал я с многозначительной улыбкой.

Элли нахмурила лоб:

– Над танцорами фламенко?

– Вот именно. Сестры из Гранады – не кто иные, как судомойки, и два этих юных развратника стояли за дверью подсобки и подсматривали за их переодеванием.

– Ах, паршивцы! Ну, Чарли у меня за это получит!

– Я бы не стал так тревожиться, милая. Мальчишки есть мальчишки, и вообще мне кажется, что из-за пары тощих, как спички, девиц ребята вряд ли пристрастятся к подглядыванию.

– Комплекция тут вовсе ни при чем, ты посмотри только на старого Рафаэля, к примеру. У него чуть глаза из орбит не выскакивают всякий раз, когда у девушек поднимаются юбки.

– Хм. Да, должно быть, он опять пил сок с червяками. Знаешь, я думаю, нам стоит начать производство этого сока. Если судить по Рафаэлю, мы можем заработать состояние, продавая этот напиток в качестве афродизиака.

– О боже, Питер, ты только посмотри, что он вытворяет!

Похоже, Рафаэль сошел с ума. Звуки родной андалусской музыки и зажигательный спектакль цыганского танца переполнили его душу и ударили в голову – при содействии полного живота бесплатного вина, и старик присоединился к судомойкам на танцполе. Короткие пальцы щелкали над головой, резиновые подошвы кроссовок топали по жесткому полу со всей четкостью двух рыбин, брошенных на кусок мрамора. Он согнул колени и соблазнительно выдвинул таз вперед, пока сам медленно-медленно вращался вокруг девиц, уперев подбородок в грудь и грозно опустив веки в демонстрации контролируемой агрессии и едва обуздываемой ярости маленького толстенького матадора перед лицом ежика-убийцы.

Публика взревела. Крики «OLÉ!» не утихали, и музыка звучала все громче и быстрее. На лбу Рафаэля заблестели капли пота, выдавливаемые его телом в знак протеста против невозможности гротескного балета, который его заставляли исполнять. Может, ступни Рафаэля и шаркали по полу кафе-мороженого в Андраче, но его сбитые с толку клетки мозга явно находились на орбите где-то над Гранадой, оставляя Рафаэля в полной уверенности, что он танцует среди звезд, словно Адонис среди сонма страстных андалусских ангелов в жарком, ароматном воздухе Сьерра-Невады.

Капли пота превратились в ручейки, а ручейки – в реки, смывая молочнокислый лосьон с волос Рафаэля на его лицо и намокшую рубашку. Судомойки покинули сцену в слезах, возможно раздосадованные тем, что этот маленький borracho напрочь лишил их шансов пробиться в шоу-бизнесе, но более вероятно – отравленные вонью прокисшего йогурта в смеси с разогретыми козлиными парами.

Рафаэль остался один на середине зала – словно цыганский князь, распустивший хвост перед бивачным костром под лихорадочный перебор гитары и крики и аплодисменты восхищенных compañeros, вдохновленный ими на еще более зажигательные па своего импровизированного фламенко, выделываемые его необычайно гибкими, заряженными ритмом членами. Глаза старика были закрыты в экстазе, изо рта лился жалобный, дребезжащий речитатив его предков-мавров, а запрокинутая назад голова неистова тряслась.

Рафаэля вознесло.

Тем временем в реальном мире «оркестр» уже покинул сцену для очередной интерлюдии в баре, по танцполу ковылял одурманенный вином старый пастух, невнятно мыча в ступоре соло, а остальные гости удвоили залпы хохота, наблюдая за тем, как его мешковатые штаны соскальзывают все ниже и ниже с каждым неустойчивым вращением просевшей фигуры. И как только штаны опустились к лодыжкам, открывая пару мятых бежевых подштанников с задним клапаном на пуговицах, точно рассчитанный по времени сигнал от сеньора Бонета вывел из толпы двух крепких парней, которые подхватили Рафаэля, прежде чем он упал, и оттащили старикана в уединенный уголок на заднем патио, где прохладный ночной воздух приведет беднягу либо в чувство, либо – к фатальной пневмонии.

Сеньора Бонета эти тонкости не волновали. Он уже вновь оказался на сцене, представляя следующий номер программы: детский ансамбль фольклорного танца. Исполнители были одеты в традиционные майорканские костюмы: девочки в белых косыночках, которые расширялись к плечам кружевной оторочкой, в черных, с длинными рукавами, облегающих тело лифах и длинных пышных юбках разных цветов, дополненных крошечными фартучками; мальчики в белых рубашках, маленьких жилетках и широких pantalones из яркого полосатого хлопка, собранных под коленями над длинными белыми носками. Аккомпанемент обеспечивали два музыканта, тоже одетые в майорканское крестьянское платье. Один из них бил в tambor – простой барабан, висящий на плече на кожаном ремне, а другой играл на xiramías – небольшой майорканской волынке, которая пела более тихим, шелковистым голосом, чем ее леденящие душу шотландские кузины.

Мягкие, ритмичные мелодии – эхо Аравии, дистиллированное тысячелетием островного фольклора, – вскоре наполнили heladería. Танцоры переступали и поворачивались, подскакивали и кружились в изящной parada, восхищая зрителей радостным энтузиазмом юности. Их представление не могло не умилить майорканское сердце, и больше всех растрогалась старая Мария. Она стояла со слезами счастья на глазах, блестела всеми пятью зубами в улыбке и поводила сутулыми плечами. Мария держала за руки двух своих правнучек и раскачивалась в такт музыке. Переливы старинных мелодий и созерцание молодежи, веселящейся в привычных движениях танца, перенесли крестьянку в добрые старые времена. Она вновь была девчонкой, пляшущей в летних полях: вот босые ноги несут ее гибкое тело над теплой землей легко, словно лист, пойманный свежим бризом, а сильные руки novio держат ее тонкую талию, и вместе они кружатся и вертятся, растворившись в беззаботных мечтах отрочества.

Внезапно наше внимание привлекли громогласные вокальные фанфары, раздавшиеся у входной двери:

– ЙОО-ИИ-ИИ! О, ЙОО-ИИ-ИИИИ!

Это была жена Джока, Мег, таким образом сообщавшая всем о своем прибытии в heladería. Полногрудая фигура Мег была окутана пышным летящим одеянием стольких цветов, будто его пошили из флагов всех стран, входивших в состав ООН. На ее лице сияла ухмылка шириной с ломоть дыни, со светлых волос свисала растрепанная бумажная гирлянда, а в глазах бриллиантами горели огоньки, порожденные неутолимой веселостью завзятой тусовщицы. В одной руке Мег держала два серебристых воздушных шарика, а в другой – наполовину опустошенную бутылку шампанского. Выездная вечеринка во плоти прибыла.

Когда речь заходила о том, чтобы хорошо провести время, Мег не было равных, и если годы, отданные еде, выпивке и развлечениям, добавили к ее талии несколько дюймов, то что с того? Она обладала врожденным оптимизмом, сломить который было просто невозможно, и ее кипучий подход к жизни отражался в лице Мег, которое сейчас было столь же лучезарно и привлекательно, как и в далекой юности. Мег была способна сорвать любое представление одним своим видом, вот и сейчас все взгляды устремились на нее, пока она пробиралась к нам, словно живой символ карнавала в Рио.

– АЙ-ИИ-ИИ! НУ, ПРИВЕТ, ЦВЕТИКИ МОИ! – окликнула она нас и осыпала меня и Элли объятиями и поцелуями, после чего быстрым взглядом оценила место действия. – Так-так, какая миленькая вечеринка тут у вас. А когда начнется веселье, лепесток ты мой? – обратилась она ко мне.

– Совсем скоро, ведь ты уже тут, – поддел ее я.

Мег от всей души расхохоталась, и ее смех на несколько секунд заглушил звуки xiramías, что чуть не вызвало настоящую панику в рядах танцоров.

– Как же нам быть с этими старообразными танцами? – принялась громко рассуждать вслух Мег. – Ну ладно, что-нибудь сообразим. В смысле, будем говорить прямо: эти пляски вымерли вместе с Ноем. Придется нам добавить огонька в это болото.

– Кхм… Как же вышло, что ты здесь одна, Мег? – спросила Элли, не на шутку перепуганная перспективой того, что новая гостья с криками и скачками рванется в стройные ряды танцующих. – А где Джок?

– У меня пока не получилось бросить его, если ты об этом. К сожалению. Джок просто паркует машину, но когда он услышал, что за песни менестрелей тут распевают, то сказал, якобы у него возникла идея. И одному Богу известно, что этот тип затеял. В любом случае, это будет большой конфуз, можете делать ставки.

Тут я услышал за спиной притворный сиплый кашель Пепа.

– О, Мег, позволь представить тебе. Это Пеп, наш сосед по долине, – сказал я, весьма удивленный тем, что старик сумел подойти к нам так незаметно.

Вопреки ожиданиям, сногсшибательное появление Мег явно пробудило в душе Пепа интерес и даже разожгло вновь крохотный огонек романтики, погашенный неверной Франсиской почти сорок лет назад, когда он вернулся с Кубы.

Пеп поправил свой шейный платок и скинул берет. Он взял руку Мег и поднес ее к своим губам, сообразив даже – в самый последний миг – вынуть из угла рта неизменную папиросу.

– Encantado, madame, – проговорил он гортанным шепотом. О чудо, кажется, Пеп влюбился по уши.

– Этот старый дебошир выглядит так, будто не веселился с тех пор, как сбежал от инквизиции, – пошутила Мег, озарив Пепа одной из своих самых завлекательных улыбок. – Но это ничего. Скоро я заведу его моторчик. – Она ущипнула старичка за щеку и наморщила нос. – Не так ли, цветочек?

В ответ Пеп только крякнул и нахмурился.

Вот вам и классический пример воздействия непреодолимой силы на неподвижный объект. Кажется, будет интересно!

Судомойки, более или менее пришедшие в себя после унизительно короткой карьеры в роли «Сестер из Гранады», вновь появились в своих неприличных одежках из блесток, чтобы раздать всем собравшимся гроздья винограда. Пока гости делили ягоды, сеньор Бонет прервал народные пляски и включил телевизор позади бара.

– Возьмите обязательно, – крикнула Мег, всовывая каждому из нас по горсти винограда. – Это местный обычай. Нужно проглатывать по одной ягоде с каждым из двенадцати ударов курантов. Считается, что это принесет удачу в новом году. Если только вы сможете это проделать.

Телевизор поморгал и ожил. На экране возникли радостные толпы народа, дожидавшиеся наступления Нового года перед старой ратушей в Пальме. Сеньор Бонет увеличил громкость как раз в тот миг, когда зазвонили колокола, и под старыми арками heladería зазвучали чавканье и хлюпанье давящихся виноградом апологетов традиции, а также тосты, смех и выстрелы пробок со стороны более гибких в плане верований гостей, которые считали поглощение шампанского из общих бутылок достаточно традиционным способом встретить Новый год.

Мы предприняли смелую попытку поддержать древний обычай, но, стойко засунув в рот пять или шесть виноградин, были принуждены дезертировать в лагерь новых традиционалистов.

Наполнив бокалы из принесенной Мег бутылки, мы произнесли тост в честь народившегося года. А потом потерялись в чрезвычайно эмоциональной потасовке из объятий, поцелуев, хлопков по спине и рукопожатий, вызванной приступом благожелательности ко всему человечеству, которая загадочным образом затмевает наши закоснелые и закостенелые убеждения на эти несколько сентиментальных минут в начала каждого нового года.

«Оркестр» грянул шотландскую песню «Доброе старое время», и любовь к ближним стала почти невыносимой. Старые дамы утирали слезы ностальгии платочками, старики стояли нос к носу в подслеповатом братстве, некоторые гости взялись за руки вокруг танцпола, как принято во всем мире, и запели странные с фонетической точки зрения версии стихов Робби Бёрнса. В то же время некоторые оппортунистически настроенные юные пары по максимуму использовали эту эмоционально заряженную интерлюдию, чтобы потискаться где-нибудь в темном уголке.

Под конец «Доброго старого времени» крики «Molts d’anys» и «Feliz año nuevo» стали затихать, и тогда сквозь канонаду лопающихся воздушных шаров и визг бумажных дудок прорезался знакомый, но странный здесь звук. Это был жуткий голос далекой волынки – не тоненькое нытье xiramías, а настоящий, резкий вой, от которого сворачивается кровь, рожденный шотландским военным инструментом.

Входная дверь распахнулась, и в зал вошел фантомный волынщик – Джок. Он изо всех сил вихлял бедрами, чтобы подчеркнуть качание клеток неумело надетого килта, который в результате на спине у музыканта сполз так низко, что полами почти касался носков. Левым локтем Джок яростно накачивал тартановый мешок, его грудь вздымалась, а багровые щеки надувались и сдувались, словно пара влюбленных жаб – и все для того, чтобы выдавить, вымучить скрипучие воющие ноты.

– Ну, что я говорила? – проорала нам Мег и сжала уши ладонями. – Джок и конфуз – однояйцевые близнецы.

– Но откуда у него волынка и килт? – крикнул я.

– От одного отпускника из Шотландии, которого он встретил сегодня в гостинице. Отпускник спустил тут все бабло и оказался на мели. Джок предложил ему пятьдесят фунтов за весь комплект, и парень согласился – к сожалению.

– Я и не знал, что Джок умеет играть на волынке.

– Если судить по тому, что мы слышим, то он и не умеет, хотя он утверждает, что играл в детстве. – Мег пожала плечами. – Решай сам.

Вряд ли Джок получил бы хоть один приз за свою исполнительскую технику (звук получался, мягко говоря, ржавым), но это не помешало клавишнику и ударнику из «оркестра» подхватить то, что играл Джок, что бы это ни было, и прежде чем гости сеньора Бонета осознали, что происходит, на них обрушилось дикое, спонтанное произведение самой необычной из сборных рок-групп.

Джок, словно одержимый, выдувал хороводные и джиги, исполнитель на xiramía как мог вторил, пусть и в другом ключе, в то время как остальные músicos участвовали в этом бредовом джем-сейшне с тем необузданным пылом, который характерен для любого музыканта, припавшего к мистическому источнику гармонического вдохновения и разнузданного веселья, свойственного только их клану… и, может быть, некоторым музыкально одаренным работникам винокуренных заводов. Пятеро исполнителей пустились во все тяжкие, и аудитория была в полном восторге.

– ВАУ-ИИ-ИИ! – визжала Мег. – Гуляем, ребята! Пойдем же, цветочек! Зажжем!

Она схватила Пепа за обе руки и вытащила его на середину зала. Не давая опешившему старому чудаку возможности возразить, Мег подхватила его под локоть и закрутила вокруг себя головокружительной мельницей. Бедному Пепу оставалось лишь придерживать берет.

– Кажется, этой паре понадобится поддержка, когда они отпустят друг друга, – крикнул я в ухо Элли.

– Что ж, я готова, если ты готов. Давай!

Мы вышли на танцпол и отдались хороводному экспромту с Мег и Пепом, зигзагами летая по залу и вращая и закручивая друг друга до боли в руках. Джок и его разношерстный бэнд удвоили свои дикие излияния импровизированной музыки для гулянья по-шотландски: волынки надрывались в псевдокельтских каденциях, клавишник бил по синтезатору, как паровой молот, а два ударника наяривали так, словно от этого зависела их жизнь. Лихорадка раскаленного докрасна ритма распространялась, как лесной пожар, и вскоре танцевальный зал кишел скачущими в сумасшедшем шотландском флинге – руки подняты в кольцо над головой, а ноги выделывают подскоки, перескоки и прочие падебаски.

А тем временем сеньор Бонет, неизменно внимательный хозяин, ради комфорта танцоров включил потолочные вентиляторы на полную мощность и даже в срочном порядке выслал на сцену жену с длинным шестом, чтобы вручную подтолкнуть закапризничавший пропеллер над головами взмокших от пота музыкантов.

Джок стоял спиной к сеньоре Бонет, когда она тыкала палкой в упрямый вентилятор, и был так погружен в свою игру, что даже не почувствовал, как нижний конец громоздкого шеста случайно подцепил провисающую полу его килта и набросил ее прямо на пряжку кожаной лямки волынки, примерно в районе копчика. Будучи истинным шотландцем, Джок оставил нижнее белье в машине, и поэтому, когда он повернулся, чтобы подать своему ансамблю сигнал о приближающемся финале первой части выступления, публике был предоставлен полный обзор двух спаренных лун его обнаженного тыла.

Раздался мощнейший взрыв хохота. Все прекратили танцевать и стали показывать пальцами и вовсю потешаться над невольным актом непристойного обнажения со стороны исполнителя. Ошибочно приняв насмешки за спонтанное проявление восторгов, Джок решил продолжить игру, когда другие музыканты остановились. Его извечное желание произвести впечатление взяло верх над всеми другими соображениями, и он разразился самбой в свежей аранжировке для волынки. При этом Джок счел необходимым спародировать Кармен Миранду: повернулся к зрителям спиной и стал вихлять тем, что он ошибочно считал прикрытыми тартаном ягодицами.

Последовал оглушительный рев, что побудило Джока на новые подвиги эксгибиционизма. Оценив ситуацию, ударник «оркестра» быстро вручил трем своим коллегам маракасы и погремушки, в результате чего они мгновенно превратились в латиноамериканскую ритм-секцию, в каковом качестве и стали аккомпанировать пребывающему в блаженном неведении дудочнику, который спустился с эстрады и повел за собой дошедших до истерики гостей вокруг heladería в уморительнейшей, голозадой конге под волынку.

Вот так в Андраче неожиданно отметили Новый год по-шотландски.

 

Вместо эпилога. Mañana

О более удачном начале нового года мы и не мечтали, и когда покатились январские недели, были рады оставить треволнения того первого, непростого декабря позади. Хорошее с большим запасом перекрыло плохое, и хотя старый дом устроил нам ряд в высшей степени неприятных сюрпризов, мы считали, что все-таки довольно неплохо справились с проблемами, встававшими на нашем пути. Мы сдали вступительные экзамены и теперь верили, что наконец-то можем называть «Кас-Майорал» своим настоящим домом.

Даже припозднившаяся перевозка вещей из Великобритании в конце концов свершилась, пусть и не совсем так, как ожидалось. Мебельный фургон в своем эпическом путешествии пересек два моря и половину Европы, но на последнем участке пути выяснилось, что он слишком длинный, чтобы преодолеть маленький мост в деревню. И поэтому нам пришлось собрать все доступные в окрестностях мини-средства транспортировки, начиная от своего собственного мотоблока и заканчивая ослиной повозкой Пепа. Дополнив этот парк соседскими тачками и ручными тележками, мы перетаскивали прибывшие вещи, предмет за предметом, от моста к дому, и эта последняя миля показалась нам неимоверно длинной. Вдобавок к концу того дня среди местного населения не осталось никого, кто бы не сумел составить мнения относительно качества и количества предметов обихода нашей семьи.

Несмотря на явно оказавшиеся преждевременными опасения родителей, Чарли нырнул в новую школьную жизнь, как утка в воду. Привлекательность «униформы» в виде футболки, джинсов и кроссовок перевесила все социальные или академические проблемы, которые мы предвидели на этапе адаптации. И вскоре наш младший сын заговорил с тем тягучим акцентом, который каким-то загадочным образом приобретается детьми всех национальностей, когда они собираются вместе в международных школах. Даже его неугасимая любовь к футболу вскоре сменилась страстью – кто бы мог подумать – к баскетболу, хотя раньше Чарли считал его игрой «только для девчонок». Лично мне такая перемена во взглядах была в высшей степени на руку: повесить кольцо на задней стене дома все-таки гораздо проще, чем пытаться соорудить футбольное поле в апельсиновой роще. А когда Чарли познакомился с другими детьми из деревни, удовольствие, которое в таком климате и среди таких природных условий мальчишки получают от пребывания на открытом воздухе, привело к тому, что его возлюбленный телевизор вскоре тоже оказался позабыт.

– Все равно по этому ящику не показывают ничего приличного, – таков был окончательный вердикт Чарли.

Сэнди, благодаря содействию местного Марадоны, был-таки принят в маленькую футбольную команду «Ла реал», и в результате ежевечерних тренировок обзавелся множеством новых друзей и стал бегло говорить по-испански – хотя не весь его словарный запас можно считать приемлемым в приличном обществе. Первое увлечение Сэнди маленьким трактором «Барбьери» так никогда и не переросло в настоящий роман. Когда с удлинением светового дня повысилась температура, выросло и раздражение Сэнди от того, что приходится постоянно таскаться по полям за мелкорослой железной лошадью, одновременно увиливая от раскидистых цепких веток. Не раз и не два я замечал, как старший сын уныло смотрит на низенький пыхтящий мотоблок, а потом переводит тоскливый взгляд на самолет, набирающий высоту на пути из аэропорта Пальмы – возможно, в Шотландию, где в полях нет фруктовых деревьев и где достаточно места для того, чтобы работать на настоящих тракторах.

Мы с Элли постепенно привыкли к новому распорядку дня, включавшему сбор апельсинов и лимонов, переноску одноногих треугольных лестниц от дерева к дереву в ласковом сиянии зимнего солнца и наполнение ящика за ящиком до тех пор, пока мы не выполним дневной заказ Херонимо. Мы учились фруктовому бизнесу poco a poco, но хотя Херонимо всегда щедро платил нам самую высокую оптовую цену, довольно быстро поняли, что садоводство в таком масштабе никогда не станет прибыльным занятием: ведь мы получали за килограмм примерно столько же, сколько в Британии стоит один апельсин. С другой стороны, выяснилось, что на Майорке и не нужно много денег, чтобы сводить концы с концами и жить в свое удовольствие.

Немало подсказок относительно того, как можно сэкономить деньги, мы получили от Джорди. Он действительно оказался экспертом практически во всех сферах местной жизни, которые нас интересовали. Оказывается, у него была своя маленькая finca под названием «Кол-д’Андричол» – пара узких bancales земли на склонах. Ну а поскольку Джорди располагал весьма ограниченными средствами и мало что имел за душой – разве что старый мотоцикл, нескольких коз и ветхий мотоблок, – эффективные методы ведения фермерского хозяйства были для него не просто важны, но жизненно важны. Он охотно делился с нами своим опытом, причем делал это абсолютно бескорыстно. Джорди было вполне достаточно того, что в рыночные дни, когда мы с ним встречались перед баром «Нуэво» в Андраче, чтобы выпить на солнышке пива, он мог предаваться своему любимому хобби – ругаться на английском языке.

А что же с котами и собаками Ферреров? Мы свято блюли свое обещание: то есть с понедельника по четверг регулярно наполняли едой батарею мисок перед casita соседей. Правда, мы отказались от приготовления тошнотворного варева из куриных обрезков, приносимых Франсиской, и, за неимением в числе друзей мясника-филантропа, который был бы готов обеспечивать нас бесплатными отходами, вместо этого стали покупать специальные собачьи сосиски в дополнение к молотому рису сеньоры Феррер и той еде, которую могли уделить братьям нашим меньшим с собственного стола. Эта диета благотворно сказывалась на животных, однако я по сей день гадаю, не были ли те головы и лапы, принесенные Франсиской в один из первых наших дней на острове, элементарной хитростью, уловкой, направленной на то, чтобы дикой вонью вынудить новых соседей закупать провизию для ее питомцев за свой счет. Так или иначе, но заставить бедных кошек и собак страдать от голода из-за вероломства их хозяйки мы не могли.

Наши заботы о благополучии животных были вознаграждены Робином и Мэриан, которые в конце концов снизошли до того, чтобы почтить нас время от времени своим обществом, и порой даже садились к нам на колени, когда мы с Элли делали перерывы в сборе фруктов, – особенно если полагали, что им перепадет что-нибудь вкусненькое. Но эти визиты вежливости резко прекращались, как только в пятницу вечером прибывали Томас и Франсиска. Робин и Мэриан приветствовали их заливистым лаем и потом на протяжении всего уик-энда демонстративно не глядели в нашу сторону, даже если мы проходили в нескольких дюймах от них.

Что же касается кошек, то они жили сами по себе и полностью игнорировали новых обитателей фермы, если не считать раздраженного мяуканья и шипения, встречающего нас, когда мы приходили их кормить. Этим зверям явно не нравилось наше присутствие здесь, и, в отличие от собак, которые с понедельника по пятницу удостаивали нас разрешения погладить их по голове и пощекотать за ушком (вероятно, то была своего рода страховка на случай, если однажды их настоящие хозяева не вернутся), безродные кошаки на подобные уступки принципиально не шли. Они нас на дух не переносили, и, невзирая на огромное количество «кис-кис-кис, котик» и прочих миротворческих мер, изменить ситуацию до сих пор не удалось. Что ж, пусть пока будет так. Наш день еще придет.

Отношения с Феррерами сами собой свелись к вежливым кивкам мимоходом, краткому обмену мнениями по поводу тракторов и деревьев с Томасом через забор и нескольким охам и ахам по поводу погоды с Франсиской, когда она приходила к нам с пакетами дробленого риса – а точнее, чтобы снова сунуть свой любопытный нос в дом, как выразилась Элли.

Las calmas de enero – период тихой, почти летней погоды, которая неизменно случается на острове в январе, возвестил окончание зимы (хотя у меня до сих пор язык не поворачивается называть этим ужасным словом самое благодатное и приятное из времен года на Майорке). Буквально за несколько дней окрестности замела поземка цветущего миндаля. Изящные белые и нежно-розовые цветочки украсили ветки еще до появления листьев и напомнили нам о самом первом дне на «Кас-Майорал», когда редкий в этих местах снег облепил ветви и сучья тех же самых корявых деревьев и накрыл долину волшебной белой мантией.

Нам уже казалось, что это было невообразимо давно, и мы начали понимать, что течение времени здесь, посреди неторопливого покоя майорканской сельской жизни, лучше мерить не стрелками часов или страницами календаря, а медленно меняющимся ликом природы.

Я поделился этим наблюдением с Элли одним теплым весенним вечером, когда мы сидели на двух шатких стульях на террасе у старого колодца, попивая вино и глядя на звезды через лиственный навес вьющейся виноградной лозы. Из-за деревьев со стороны torrente, убаюкивая напоенный цитрусовыми ароматами воздух перед наступлением средиземноморской ночи, плыли звуки сонного хора стрекочущих кузнечиков и ленивого кваканья влюбленной лягушки.

– А знаешь, что я думаю? – проговорила Элли. – По-моему, ты уже научился тому, как быть tranquilo. И я очень рада. Это… это замечательно.

Я откинулся на спинку старого стула, вкушая теплое спокойствие дремлющей долины и дивясь немому величию темных гор, вырисовывающихся на фоне глубокой бархатной синевы неба.

Уже недалек тот день, когда приятель старого Жауме, maestro садов Пепе, явится к нам, чтобы применить свою столь нужную нам магию к нашим деревьям. И хотя нам, безусловно, предстояло приобрести еще множество новых умений и навыков, прежде чем маленькая ферма возродит свою былую славу, мы были готовы принять вызов. Жауме говорил, что весной все будет выглядеть лучше, и теперь с каждым днем я все охотнее соглашался с его мнением. Кто знает, может, завтра я пойду и куплю свинью, хотя бы для того только, чтобы порадовать старую Марию Бауса. А заодно и нескольких кур… Я подумаю об этом… mañana.

И только я это решил, как из своего укрытия где-то в глубине залитой лунным светом апельсиновой рощи подал голос соловей, и его серебряная песнь полилась водопадами трелей и беспечных крещендо, добавляя бесценный заключительный мазок к этой чарующей сцене.