Мы смотрели как завороженные. Под мерное пыхтение двигателя небольшого грузовика с цистерной из «Осифара» – местной ассенизаторской компании, занимавшейся удалением сточных вод, пульсирующая гибкая труба жадно всасывала отвратительную жижу из зияющей черноты септика – совсем как хобот какого-то порочного механического слона, припавшего к любимому водопою. По-испански отстойник назывался «pozo negro» – то есть «черный колодец», и при данных обстоятельствах я не смог бы придумать более точного термина.

Нас было всего трое: представитель «Осифара» в комбинезоне практичного коричневого цвета, я сам и импозантный розовобрюхий удод, который выпорхнул из сада на своих крыльях в черно-белую полоску и устроился на выгодной для наблюдения точке, а именно на том, что осталось от поломанного молнией эвкалипта.

– Как, по-вашему, когда этот pozo negro опустошали в последний раз? – сонным голосом спросил меня сотрудник «Осифара».

– Сеньор Феррер, который продал мне этот дом, говорит, что отстойник ни разу не откачивали с тех самых пор, как установили его десять лет назад. Я беседовал с ним на эту тему сегодня утром. Его не нужно чистить, вот как он мне сказал.

Человек из «Осифара» только качнул головой и пожал одним плечом. Очевидно, ему было все равно.

Мне показалось, что ассенизатор руководствовался принципом: «Всей работы все равно не переделаешь», и если бы не острая нужда в деньгах, он не стоял бы здесь в разгар рождественских каникул, ублажая клиента светской беседой и наблюдая за тем, как чьи-то экскременты извлекаются из вонючего отверстия в земле.

– Да, сегодня утром сеньор Феррер даже показал мне планы этого pozo negro, – сказал я, пытаясь высечь у собеседника искру профессионального интереса. – После этой камеры идет еще одна, с камнями, которые функционируют в качестве фильтра. И тогда все, что осталось, то есть просто грязная вода, отводится во впитывающую траншею где-то вон в том поле.

Сотрудник «Осифара» пожал вторым плечом. Удод развернул свой хохолок в достойный могиканина веер, поднял одну лапку и с акробатической ловкостью почесал живот длинным изогнутым клювом. Ему тоже было абсолютно все равно. И насос качал свою жижу, не обращая на мои слова никакого внимания.

Если абстрагироваться от временного смрада в непосредственной близости от септика, утро выдалось чудесное. Снова светило солнце, небо было голубым, и хотя несколько клочковатых облаков еще несло через горы порывами умирающей Tramuntana, в долине все снова было прекрасно. Ни листика не шевелилось на апельсиновых деревьях, и их глянцевая темная зелень, ополоснутая дождем, блестела чистотой и свежестью. Неровное покрывало дымки по щиколотки застилало проходы между стройными взводами фруктовых деревьев. Все предвещало один из сладостно-приятных майорканских зимних дней – если абстрагироваться от временного смрада в непосредственной близости от септика.

– Может быть, засорилась труба, соединяющая pozo negro с фильтрационной камерой? – выдвинул я предположение в новой попытке завязать разговор с техническим уклоном. – Вероятно, потому и переполнился pozo negro.

На этот раз ассенизатор даже не стал пожимать плечами. Он только скептически приподнял бровь и побрел к септику, не вынимая рук из карманов. Наклонившись, он на минуту заглянул в черную пустоту, демонстративно не замечая удушающей вони, вползающей ему прямо в ноздри, затем обернулся ко мне и исполнил комбинацию из качания головой, пожатия плечами и двойного поднятия бровей.

– Тут нет никакой отводящей трубы, – сказал он, – никакой фильтрационной камеры и никакой впитывающей траншеи. Coño, все, что у вас есть, – это простая накопительная емкость. Nada más.

– Но как же планы? – запротестовал я. – Сеньор Феррер объяснил мне все обозначения, и там изображена полная трехкамерная система – totalmente comprensivo. В планах все нарисовано.

– Los planos? Забудьте о них. Этот pozo negro был построен самым дешевым способом, и, кроме него, ничего тут больше нет. Los planos ничего не значат. Nada.

– Но разве санитарный инспектор мог допустить, чтобы при строительстве игнорировались планы? – спросил я в смятении. – Как он мог дать разрешение на такую бесполезную бочку? Строительство ведь надо согласовывать!

– Дать разрешение? Согласовывать строительство? – Сотрудник «Осифара» сделал шаг назад и оторопело воззрился на меня. – Hombre! – пробормотал он, тряся головой. Должно быть, такой наивности он еще не встречал.

У меня засосало под ложечкой. Томас Феррер, очевидно, использовал свое высокое положение в местной администрации, чтобы заставить проверяющие инстанции закрыть глаза на это дешевое подобие современной канализации.

– И что же теперь делать? – спросил я, борясь с подступившей дурнотой.

– Теперь, при нормальной семейной эксплуатации дома, вам придется вызывать нас примерно раз в месяц, чтобы мы откачивали ваш септик, – бесстрастно выдал диагноз представитель «Осифара» и одновременно вручил мне счет за сегодняшний вызов.

– Но как Ферреры сумели прожить здесь десять лет, ни разу не опустошив бак? – изумился я, быстро подсчитав в уме, что спасение нашего маленького рая от медленного погружения в свои собственные нечистоты обойдется мне примерно в тысячу с лишним фунтов в год. – Не могли же они все эти годы страдать запором, верно?

– На ферме, где выращивают фрукты, это точно невозможно, – ответил человек из «Осифара» с неожиданным для меня чувством юмора. Наверное, я наконец-то затронул близкий ему предмет. – Hombre! Они использовали туалет в доме только в самых крайних ситуациях, когда их совсем уж прихватывало. В остальных же случаях они предпочитали поступать так, как всегда поступали до появления pozo negro. Я много езжу по таким сельским домам и знаю, что за люди эти paisanos. Если есть возможность сэкономить одну-две песеты, они лучше пойдут в поле и сделают то, к чему призывает их природа, под прикрытием стены. Помните: горсть фиговых листьев дешевле, чем туалетная бумага!

С грязным смешком ассенизатор стал сматывать гибкий шланг. Еще одна миссия была выполнена, и более того – выполнена в приятной обстановке. Его день начался удачно.

Я не мог разделить его приподнятое настроение.

– Теперь я знаю, каково это – быть горстью фиговых листьев, – мрачно подумал я вслух. Ферреры снова меня обдурили.

– Уп-пуп! – закричал удод и самым издевательским образом покачал своим «ирокезом» перед тем, как улететь зигзагом в направлении casita Ферреров. – УП-ПУП! – повторял он.

– Весьма уместно, – пробормотал я. – Даже эта чертова птица смеется надо мной.

– Что это за кукушку я сейчас слышала? – спросила Элли, выходя навстречу мне из кухни.

– Не кукушку, но почти, – буркнул я. – В любом случае, это был некий крылатый посланец, работающий на Томаса Феррера. Меня теперь ничто не удивит.

– Крылатый посланец? Ты имеешь в виду, Ферреры держат голубей? Что-то я ничего не понимаю. И о каком послании ты говоришь?

– Послание, Элли, состоит в том, что наш септик – это не совсем то эффективное современное средство фильтрации и удаления сточных вод, которое показывал мне на планах Томас Феррер сегодня утром. Этот так называемый септик хорошо выполняет только одну функцию: спускает в канализацию наши финансовые ресурсы. Вот такое послание.

– М-м-м… понимаю. Сначала кошки и собаки, потом плита, стиральная машина, водогрей, вся электрика в доме… теперь нам придется потратить деньги еще и на нормальный септик. Эти Ферреры и тут оставили нас с носом.

– Да, только это не совсем нос, – с горечью сказал я.

Человек из «Осифара» некоторое время молчал, однако он не стоял без дела. Ассенизатор думал, как сообщил он мне через несколько минут, и, возможно, нашел una solución del problema. Слишком много жидкости – вот в чем дело. Если не сливать в pozo negro воду, идущую от ванны, стиральной машины, раковин и так далее, то септик будет работать как надо. Нам достаточно контролировать уровень жидкости в баке, и тогда бактерии, живущие в нем, смогут разлагать твердые отходы, как и предполагается во всех подобных очистительных системах, рассуждал ассенизатор. После того как микробы выполнят свою работу, переработанная масса смешается с той жидкостью, которая все-таки станет поступать туда, и будет готова для удаления. Comprende?

– Но как нам избавиться от нее, не обращаясь к вам опять за помощью? – спросил я. – Вы говорите, что никакой отводящей трубы там не проложено, и, насколько я понимаю, без фильтрационной камеры отходы все равно будут загрязненными.

– Correcto. Вот эта грязная вода и является ключом моего solución, señor.

Я ничего не понимал.

Поскольку жидкость не фильтруется, пояснил он мне более подробно, то в ней остается большое количество нутриентов. Высокая ценность отходов человеческой жизнедеятельности в качестве сельскохозяйственного удобрения хорошо известна в ассенизационном бизнесе, и если мы последуем его совету, то у нас появится постоянно пополняющийся резервуар живительной жижи, которую мы сможем выкачивать по трубам в то место на ферме, где она более всего нужна, для чего будет достаточно лишь бросить в pozo negro электрический насос. Madre mía, во время долгих летних засух этот запас бесплатного жидкого удобрения будет просто как дар богов. И тогда pozo negro будет экономить нам деньги, а не расходовать.

– Una solución perfecta, no?

– Э-э-э… да. Я улавливаю вашу логику, и это великолепная идея – двух мнений быть не может. Но как же запах? Эта… смесь наверняка будет страшно вонять, да?

Сотрудник «Осифара» хитро подмигнул:

– No problema, при условии, что вы будете откачивать ее подальше от дома. Видите ли, у меня тоже есть маленькая finca, señor, и я знаю по собственному опыту, что жидкость из pozo negro прекрасно стимулирует рост помидоров. – Уголки его губ изогнулись в озорной ухмылке. – И, опять же по собственному опыту, я могу сказать, что на вашей finca лучшим местом для пары грядок с помидорами будет вон тот участок – рядом с casita вашего соседа, Томаса Феррера. Me entiende?

От моего подавленного настроения не осталось и следа. О, как прост, красив и сладостно мстителен этот замысел! Просто сокровище, а не идея. Одним махом мы не только решим нашу проблему с канализацией, но и отплатим Феррерам их же монетой (ну, не совсем монетой… и не только их…) и к тому же получим обильный урожай помидоров. А что еще важно, Ферреры даже не смогут ничего нам сказать насчет запаха: побоятся, что всплывут подробности противозаконной установки их жалкого подобия септика.

– Amigo, вы гений, – расплылся я в улыбке, отсчитывая песеты в ладонь ассенизатора. – И вот вам небольшая надбавка. Вы просто гений. Feliz Navidad!

Человек из «Осифара» милостиво кивнул, принимая мои похвалы и чаевые.

– Только не говорите никому, señor, что этот совет вы получили от меня. Если мой босс узнает, что я рассказал клиенту, как сократить расходы на откачку pozo negro, то меня самого туда посадит. – Он глянул в сторону открытого септика. – А я бы предпочел избежать этого.

Может быть, духи прошлого в старом доме наконец решили, что навлекли на нас достаточно страданий на первое время, точно не знаю. Но после травмирующих событий того штормового и туалетного Рождества дела в «Кас-Майорал» пошли на лад.

С другой стороны, может, это новости о наших совсем не праздничных злоключениях вызвали сострадание у местного населения, так как деревенский обычай помогать соседям здесь все еще был жив – в той или иной степени. Так или иначе, какой бы ни была причина, неотложными проблемами нашей семьи занялись безотлагательно.

Телефонную линию и подачу электричества в долине восстановили быстро, а электрик-водопроводчик Хуан работал только у нас до тех пор, пока не осуществил обновление всей электрики в доме. Еще он установил в pozo negro электрический насос для целей будущей ирригации и досаждения соседям.

Даже плотник Хуан-Хуан объявился в срок, чтобы починить разбитые окна, а также чтобы снять те ставни, которые нуждались в ремонте. Он пообещал, что вернутся они к нам как новенькие в течение dos o tres días – máximo, máximo. И точно, его маленький фургончик «рено» с помолодевшими persianas подъехал к нашему дому ровно три дня спустя.

Все шло слишком хорошо, чтобы быть правдой в этой стране «mañana», где два или три дня могут означать что угодно: через неделю, в следующем году или даже вообще никогда.

Однако Хуан-Хуан имел свою причину быть необычайно пунктуальным, что абсолютно не характерно для островитян. Выгрузив из фургона последнюю ставню, он смахнул с себя опилки и предсказал, что эти persianas прослужат нам десятки лет – при условии, что мы как следует покрасим их перед тем, как вешать на место.

– Sí, muy importante, la pintura. – Он нервно откашлялся и переступил несколько раз туда-сюда, переводя взгляд с меня на свои беспокойные ноги и обратно.

Сначала я подумал, что, может, ему нужно воспользоваться туалетом, но он стесняется попросить об этом, но потом меня осенило: скорее всего плотник хотел, чтобы его своевременно выполненную работу оплатили так же быстро.

– Lo siento, Хуан, – извинился я. – Конечно, я должен сразу заплатить вам за стекла и ставни. Скажите, пожалуйста, сколько я вам должен.

Нет, нет, нет, спешить с оплатой нет никакой необходимости, заверил он меня. Его жена потом пришлет мне счет. Может, даже в следующем месяце. Она всегда так занята, его жена. На Майорке это в порядке вещей. Сам он был родом с Ибицы. Там люди куда более спокойные, ibicencos. Sí, sí – mucho más plácido. Это качество у них от арабов, naturalmente.

Я согласно покивал и вновь принялся гадать, чем же вызвана его внезапное смущение. Хоть бы подсказку он мне какую-нибудь дал, что ли.

Невысокий carpintero почесал голову, поросшую курчавыми седеющими волосами, затем стал выдергивать из рукава шерстяной кофты застрявшие там щепки. Наконец, выразив сначала надежду, что его не сочтут наглецом, он поведал, что наш сосед, старый Жауме, говорил ему некоторое время назад, что мы интересуемся покупкой трактора, а так как он является собственником как раз такого трактора, то он подумал, что… Но, нет-нет, если бы я действительно думал о покупке, то уже давно обратился бы к нему сам, Хуан-Хуан уверен в этом. С его стороны было чистым нахальством так навязываться, прощу ли я его?

– Perdón, señor. Eh, usted perdone.

Хуан-Хуан торопливо повернулся и стал с ожесточением закрывать дверцы фургона, явно ругая себя за то, что набрался смелости коснуться темы трактора. Затем он снова глянул на меня, неловко повел головой и потом понуро уставился в землю. Я предчувствовал новую серию извинений.

– Послушайте, Хуан-Хуан, – с улыбкой обратился я к плотнику. – Это я должен просить у вас прощения. Мне очень жаль, правда, но из-за бури и всех наших невзгод я совсем забыл о вашем тракторе. – Я попытался подбодрить его хлопком по плечу. – Да, я очень заинтересован в покупке трактора. Очень. Ciertamente!

На лице Хуан-Хуана тут же отразилось невыразимое облегчение. Señor так любезен, застенчиво вымолвил он. Muy amable. Он и вправду ждал, что я спрошу у него про трактор, когда я обратился к нему по поводу ремонта ставень, но так как я тогда ничего не сказал, он решил, что я хочу сначала убедиться, что передо мной человек слова, прежде чем вести с ним дальнейшие дела. Es normal.

Мне оставалось только радоваться, что логика Хуан-Хуана заставила его быть пунктуальным в выполнении нашего заказа, но куда б́ольшую отраду мне доставило знакомство с человеком, которого этика волновала больше, чем желание провернуть сделку. Мне был симпатичен этот скромный плотник. И я спросил, где можно посмотреть на его трактор.

Хуан-Хуан объяснил мне, что подобно многим ремесленникам, которые живут и работают в городках вроде Андрача, он владеет также и finca на некотором удалении от города. Эта ферма досталась ему от родителей жены, и хотя была небольшой, он с удовольствием работал на ней по выходным. И для детей это было очень хорошо – иметь полезное для здоровья место высоко в горах, где они могли день или два в неделю безопасно играть и знакомиться с простой жизнью своих предков. Muy importante, esto.

Я согласился с тем, что детям очень важно узнать свое сельское наследие и научиться ценить его. Это так замечательно, что на Майорке большинство городских детей имели возможность время от времени пожить на природе, и все благодаря сохранившейся на острове традиции передавать от поколения к поколению маленькую семейную ферму. Как жаль, что в Британии подобная традиция ушла в прошлое, добавил я.

Хуан-Хуана крайне удивило то, что на родине сеньора такой традиции не было. Неужели подобное возможно?

– Боюсь, что так, – ответил я. – Сельское хозяйство становится все более индустриализированным бизнесом в Gran Bretaña. Семьи больше не могут выжить за счет ведения личного натурального хозяйства, поэтому более мелкие фермы скупаются крупными. В результате остается все меньше и меньше ферм – но они уже совершенно другого масштаба, гораздо более эффективные, более механизированные, где требуется меньше работников. Все это делается во имя прогресса, как вы знаете.

Невысокий плотник пригорюнился. Разве можно называть прогрессом то, что лишает сельскую местность жизни? Если целые поколения не будут жить одно за другим на своей земле, то деревня станет мертвой, она станет пустыней. Тысячи самых эффективных машин не заменят радость и удовлетворение, которые испытывает человек, слыша смех своих детей, когда те играют в полях, пока он возделывает свою finca, какой бы маленькой она ни была.

– Итак, как я понял, этот ваш трактор находится на вашей finca. И когда можно будет посмотреть на него? – спросил я.

Мы стояли у фургона Хуан-Хуана. Он глянул на часы:

– А не хотите прямо сейчас, ahora mismo? Это займет всего полчаса, если вы сможете оторваться от дел.

Я без лишних слов запрыгнул на сиденье рядом с плотником, и мы тронулись в путь по извилистой горной дороге в сторону Капделлы, и терракотовые черепичные крыши коттеджей и маленькие прямоугольники садов скоро стали похожи на спичечные коробки, рассыпанные на лоскутном одеяле далеко внизу.

Когда мы добрались до высшей точки шоссе, Хуан-Хуан резко свернул направо и повел фургончик по узкой колее все выше и выше, в суровый мир сосновых лесов и мощных утесов, валунов и каменистых осыпей, намытых на крутые склоны дождевыми потоками и водопадами, рожденными бесчисленными Tramuntanas. У меня то и дело закладывало уши, а маленький автомобиль, лязгая и подпрыгивая, вез нас вперед и вверх, все время вверх.

Через открытое окно меня омывала сладкая свежесть горного воздуха, отяжелевшего от аромата сосновой смолы и вереска. В вышине над горными пиками парил, неподвижно раскинув крылья, красный коршун. Он лениво взмывал по спирали к небу на невидимых потоках теплого воздуха, поднимающегося от долины.

– Властелин небес, – с уважением произнес Хуан-Хуан, указывая на птицу. – В этот самый миг он смотрит вниз и жалеет нас, бедных смертных, борющихся с трудностями на бренной земле, пока он без усилий плывет над нами на крыльях ангела. Es magnífico.

Лично я думал, что этот коршун забрался так высоко только для того, чтобы высмотреть на земле своими круглыми телескопическими глазами хорошенького, толстенького грызуна, которого он мог бы схватить и разорвать в клочки перед тем, как полакомиться. Но, поразмыслив, я счел, что романтичная интерпретация Хуан-Хуана несколько более соответствует раскинувшемуся вокруг классическому пейзажу, и склонил голову перед его тонким поэтичным наблюдением.

– Вы правы, Хуан-Хуан. Это величественная птица.

– Sí, – сказал плотник, вытягивая шею, чтобы заглянуть внутрь фургона, – и если бы у меня с собой было ружье, я бы пристрелил эту тварь прямо сейчас. Это он на прошлых выходных спикировал к нашей ферме и стащил одного из кроликов моей младшей дочурки.

– Даже властелины небес должны иногда есть, – философски заметил я.

– Correcto. Но почему из всех кроликов, что живут в здешнем лесу, ему захотелось слопать именно этого?

– Я прошу прощения, Хуан-Хуан. Я не хотел показаться бесчувственным. Конечно, я понимаю, что ваша дочь ужасно огорчилась.

Лицо Хуан-Хуана было невозмутимо.

– Мы все ужасно огорчились, señor. Этот чертов кролик был уже почти готов, чтобы отправиться в кастрюлю. Bastardo, вот кто этот коршун!

Он остановил фургон, предоставив мне возможность разобраться в тонкостях его отношения к природе, а сам пошел открывать маленькие деревянные ворота, преградившие нам путь.

Горная дорога вывела нас к расчищенному участку леса, где крутой уклон выравнивался в изогнутый клин тщательно возделанной земли. Пока мы ехали на эту удаленную ферму, я видел и другие узкие полоски террасированных полей, прилепившихся к склонам гор одно над другим, словно ступени древнего замка. Эти бесценные кусочки плодородной почвы спасало от разрушительных сил дождя и гравитации только неукоснительное поддержание каменных ограждений в безупречном состоянии.

Уютно спрятанный в складках горы, перед нами стоял коттедж – на самом деле всего лишь старая каменная хижина с двускатной крышей под выцветшей черепицей и с хозяйственными пристройками по обоим торцам. И тем не менее сразу было видно, что Хуан-Хуан и его семья гордятся этим образчиком сельского прошлого Майорки. Входная дверь и ставни, закрывающие окна, были недавно покрашены зеленой краской, а каменная отделка медового оттенка была тщательно ухожена – вплоть до трубы, которая торчала из крыши, увенчанная «шляпой» от дождя из черепицы того же цвета.

Разительно контрастируя с окружающими горами и лесом, всё в этой одинокой finca было миниатюрным, и казалось, что террасированные bancales с россыпью миндальных и оливковых деревьев вот-вот будут раздавлены мощным, диким ландшафтом, который, как мне чудилось, грозно высился над ними со всех сторон. Сначала я счел довольно странным то, что люди вообще решили селиться, работать и растить детей в таком изолированном уголке, откуда даже простой поход в деревню в те времена, когда не было моторизованного транспорта, означал сложное и многочасовое путешествие на телеге, запряженной ослом.

– Очень красивое место, моя маленькая finca, нет? – сказал el carpintero, возясь с замком на двери одного из сараев.

– Оно определенно обладает своеобразным очарованием, – ответил я.

Хуан-Хуан догадался, что я всего лишь из вежливости соглашаюсь с ним, и улыбнулся понимающе:

– Конечно, señor. Когда я впервые очутился здесь, то мне тоже показалось, что эта ферма расположена слишком далеко от большой дороги, и мне не понравилось то, как надо мной нависают горы. На Ибице я никогда не видел таких диких мест. – Он окинул пейзаж широким взмахом руки и сам невольно засмотрелся. – Но теперь… Я научился понимать, что, возможно, это ближайшее к небу место, в котором мне когда-либо доводилось или еще доведется побывать. Я обожаю жить тут. Es celestial.

И опять он почувствовал, что я не полностью разделяю его восхищение. Хуан-Хуан взял меня за локоть и повел к дальнему концу маленького поля, где оно резко заворачивало вокруг выступа горы. Мы тоже повернули за угол, и я буквально задохнулся при виде внезапно открывшейся мне картины.

Земля под нашими ногами резко уходила вниз, и я с опаской приблизился к низкому ограждению террасы и заглянул через парапет в головокружительную глубину долины. Все было так, как описывала старая Мария Бауса. Другие крохотные fincas, которые по большей части невозможно было разглядеть снизу, цеплялись к склонам или рискованно балансировали на уступах и кряжах в окружении крошечных полосок террасированной земли.

Сквозь обрывки утренней дымки, которые все еще висели над дном долины, я различил уменьшенные контуры дома и строений на нашей собственной ферме, которая с этой высоты казалась расположенной куда ближе к fincas соседей, чем на самом деле.

Далеко слева едва виднелись охряные крыши старого Андрача, плотно сбившиеся вокруг церкви. Непосвященным трудно было бы догадаться об их существовании из-за вечнозеленых предгорий, встающих и опадающих неровными волнами у основания гор на своем вечном пути к побережью.

Хотя далекий воздух был замутнен влагой, испаряемой жаром полдневного солнца, я все же разглядел несколько вилл над Пуэрто-Андрачем – крошечные белые крапинки на одетых соснами склонах, а за ними линяла и сливалась с горизонтом густая синева Средиземного моря. Такова была панорама с высоты полета красного коршуна, и это был поистине потрясающий вид.

– Вы когда-нибудь смотрели на такую vista, señor? – гордо спросил меня Хуан-Хуан.

Я должен был признать, что ничего подобного в жизни не видел, но больше не мог вымолвить ни слова. Я мог только стоять там и любоваться в немом восхищении.

– Но если вам понравилось тут зимой, то обязательно следует еще приехать и посмотреть, как тут все выглядит в летнее время. Я часто прихожу сюда вечерами и стою подолгу, наблюдая, как садится солнце за те горы на другой стороне долины. К нам попадают лучи еще долго после того, как весь город и фермы внизу погрузились в тень. И зимой по утрам солнце встает между этими двумя пиками на востоке и начинает светить на нас раньше, чем на всех остальных. Sí, sí, тот человек, который первым много веков назад выбрал это место для своей finca, был очень мудрым. Claro qué sí.

Мы повернулись и пошли обратно к дому.

– А воздух… – добавил Хуан-Хуан и сделал глубокий вдох. – Ах, он здесь всегда такой свежий и прохладный, даже в июле и августе, когда в долине все изнывают от невыносимого зноя. Говорю вам, señor, если бы не мой бизнес в Андраче, я жил бы здесь все лето. – Щуплый плотник остановился и прикоснулся к моей руке. – Вот сейчас ничего не говорите, просто прислушайтесь. А потом скажите мне, что вы слышали. – Он тихо постоял рядом со мной, глядя на горы со счастливой улыбкой на устах.

– Э-э… я вообще ничего не услышал, – сказал я, несколько удивленный этой просьбой старика. – Только птички поют… и ветер в соснах шуршит. Но больше ничего.

– Exacto. Кроме природы, на finca сейчас никого нет, тут пусто – дико. Но по выходным жизнь возвращается сюда. И снова звучат голоса играющих детей, из трубы поднимается дым, пахнет готовящейся на кухне едой, и я наслаждаюсь всем этим, пока работаю в поле. Es celestial. Мне грустно, что мелкие фермеры в вашей стране потеряли это счастье, señor.

Я покорно кивнул, соглашаясь, и мы продолжили наш неторопливый путь обратно к коттеджу.

Когда я посмотрел на него с поля, то оказалось, что маленький дом как будто трансформировался в воплощение тихого идиллического очарования. Теперь гористый задний план не угрожал, а излучал покровительственное спокойствие, склоны отражали теплое сияние южного солнца, в то же время давая укрытие крошечной ферме, когда зимние бури выплескивали тут свою принесенную с севера ярость. Хуан-Хуан был прав: тот первый campesino не ошибся, выбирая место для своего дома.

– Я начинаю понимать, о чем вы говорите, Хуан-Хуан. Это действительно божественный уголок. Но удаленность! Я хочу сказать, что когда люди жили здесь постоянно, то как, например, дети попадали в школу?

– В школу? – засмеялся Хуан-Хуан. – Hombre, их школой были горы, лес, поля. Может, родители могли научить их писать или читать, а может, и нет. В те дни такие вещи не имели значения. Выжить – вот что было единственно важно, и в школах тебя не научат, как остаться живым в месте, как это.

– Но как они выживали? Тут совсем крошечный участок земли. Как мужчина мог прокормить с нее семью?

– Я и сам часто удивляюсь этому, señor. Могу с уверенностью сказать только, что задача была не простой – если мерить сегодняшними стандартами. И все же у них было все, что нужно… кроме денег, naturalmente. Наши предки наверняка держали кур, несколько кроликов, овец и коз ради молока и мяса – все эти животные обходятся малым количеством воды, как известно, – а может, еще и свинью или даже парочку. И свиньи рылись в лесу, где, кстати, и овцы с козами находили что поесть. – Хуан-Хуан подумал чуть-чуть. – Кроме того, они выращивали овес и бобы и всякие овощи между деревьями на bancales. И деревьев здесь раньше было гораздо больше, но только миндаль и олива, само собой, потому что им не нужна вода, кроме той, которую они сами высасывают из земли корнями. Поливать миндаль и оливу не надо, и поэтому они прекрасно растут в таких условиях.

– А как решался здесь вопрос с водой? Откуда люди ее получали?

И опять Хуан-Хуан почти слово в слово повторил то, что говорила мне сеньора Бауса.

– С неба. Дождь падал на крышу и стекал в aljibe под террасой, совсем как сейчас.

– Но ведь зимней дождевой воды наверняка не хватало, чтобы поить круглый год всю семью и животных.

– Ну, иногда и не хватало. В зависимости от того, сухая или дождливая выдалась зима. Но как и в остальных отношениях, в этом люди всегда могли положиться на горы. Здесь есть несколько мест, где в любое время года из скал текут ручьи, – вода там чистая, холодная и сладкая. Campesinos знали об этих местах и приносили ведра или даже козьи шкуры, полные воды, от этих fuentes, когда было необходимо. Кое-где даже строили canaletas – маленькие каналы, выложенные камнем, по которым воду подводили к нижележащим fincas для ирригации или даже к мельницам в долину. Sí, для наших предков гора была другом – давала дрова, чтобы зимой было тепло, давала пропитание – голубей, куропаток, кроликов, диких коз, грибы, ягоды, травы, дикую спаржу и, прежде всего, воду.

– А как обстояло дело с инструментами и одеждой? Если у крестьян тогда было мало денег или вовсе не было, откуда они брали эти вещи?

– Mi amigo, все такого рода problemas можно было решить, съездив на еженедельный рынок в город. Сегодня рынок на площади Андрача – не более чем развлечение для тысяч turistas по средам, но не так давно это был нервный центр сельской жизни в районах вроде нашего. В рыночные дни крестьяне с этих горных fincas с первыми лучами солнца отправлялись в путь, и ослы их тянули телеги, нагруженные тем, что превышало потребности семьи: они везли на рынок, допустим, несколько яиц, цыпленка или курицу, ягненка, поросенка, ту еду, что добыли в лесу, а может, даже ведро или два улиток, если на неделе был дождь. Позже, осенью, фермеры продавали урожай миндаля и оливок, еще они ловили мигрирующих дроздов, naturalmente, – говорят, каждый год два или три миллиона дроздов. О, дрозды считаются на Майорке большим деликатесом.

– Naturalmente.

– Конечно, весной и летом, мужчина мог стать carboner – угольщиком. Тогда он поселялся со всей семьей в лесу, в маленькой каменной хижине с крышей из веток и тростника. Там он строил sitjas – холмы из нарубленного каменного дуба, покрытые зеленью и землей, а потом медленно и осторожно сжигал их, чтобы получить уголь. В те дни, до прихода газа butano, древесный уголь был на острове главным топливом для готовки и обогрева. Sí, товар карбонариев пользовался широким спросом. Но денег особых не приносил, naturalmente.

– Naturalmente.

Хуан-Хуан указал на север, где возвышалась вершина горы Галатцо.

– А в самых высоких горах Сьерры некоторые campesinos зимой становились сборщиками снега.

– Снег на Майорке?

– Sí. Nevaters, так их называли, то есть снежники. Они выкапывали глубокие землянки, выкладывали их камнями, а когда выпадал снег, закидывали его туда лопатами и утаптывали. Они продолжали делать так до тех пор, пока не наполняли все землянки доверху, после чего укрывали их пеплом и тростником до лета.

– А что потом?

– Потом nevaters вырубали слежавшийся снег и отвозили кусками в деревни и в город, где продавали мороженщикам, чтобы делать мороженое, или аптекарям, для медицинских целей. Это все было еще до появления морозилок и холодильников, naturalmente.

– Naturalmente.

– Теперь вы понимаете: наши предки владели искусством выживания на этих высокогорных fincas, и знали, как воспользоваться всем тем, что могли предложить им горы и леса. Они обладали разными умениями, горные campesinos, и им приходилось много трудиться, чтобы заработать на жизнь, я уверен. Конечно, мы все с удовольствием продолжаем традиции тех маленьких ферм, но я рад, что занимаюсь этим только в качестве хобби, pasatiempo.

– И те люди в былые времена еще должны были быть и хорошими бизнесменами.

– Correcto. Они продавали и обменивали свою продукцию на те вещи, которые им были нужны, – таков был бизнес минувших дней, и он был неплохо отлажен. И если у campesino случался удачный день на рынке, то в кармане у него оказывалось на пару песет больше обычного, и тогда он мог позволить себе стаканчик-другой, чтобы беседа с приятелями в одном из кабачков лилась более плавно. Ну, а если ему случалось перебрать, то он всегда мог положиться на своих amigos: они погрузят его в урочный час на тележку, чтобы мул доставил хозяина целым и невредимым домой к жене до того, как на горы опустится ночь. No tan malo, no?

– Не так и плохо, верно, Хуан-Хуан. Ваши слова напомнили мне о старых фермерах, которых я раньше встречал на ярмарках скота в моей родной стране, только вот у них не было таких умных мулов, чтобы приглядеть за ними. Они разъезжались по домам на своих машинах, сколько бы ни выпили, отмечая выгодную сделку или горюя о неудачной. Но и они всегда как-то умудрялись добраться до дома.

– Должно быть, рыночные дни повсюду были одинаковы, señor, прежде чем прогресс заставил человечество изобрести алкометры.

– Да, кстати об алкометрах, я вижу, вы здесь даже виноград выращиваете, Хуан-Хуан, – сказал я, когда мы подошли к дому. – Вы делаете домашнее вино?

– Нет, что вы. У меня нет времени на то, чтобы делать вино, señor. Я предпочитаю покупать его в supermercado. – Он указал на маленькую перголу перед домом и пояснил: – Этот виноград я посадил, чтобы у нас была тень, когда мы обедаем на веранде, а еще для еды, правда дети срывают все прежде, чем ягоды вызреют. Но в былые времена некоторые campesinos в горах получали достаточно винограда, чтобы делать собственное вино, sí. Hombre, производство вина было самой приятной работой сезона, кроме забоя свиньи, naturalmente.

– Naturalmente.

– А если у вас есть вино, то у вас может быть и бренди. Все, что для этого требуется, – это перегонный куб, нет?

– Вы хотите сказать, что здесь были нелегальные дистилляторы?

– Нелегальные? – Плотник поднял плечи и повернул ладони кверху. – Señor, дистиллятор станет нелегальным, только если власти докажут его существование. Следовательно, в этих горах никогда не было ни единого нелегального дистиллятора. Me entiende?

Я одобрительно хмыкнул:

– И полагаю, вряд ли какая-нибудь из тех маленьких винокурен сохранилась по сей день?

Хуан-Хуан лукаво улыбнулся и занялся изучением своих ботинок.

– Indubablemente no. Власти стали слишком умны, так говорят. Но… э-э… есть один старый дед, который живет на своей горной finca, откуда хорошо видно единственную ведущую туда дорогу. Так вот, он никогда не просыхает, и от него пахнет бренди уже много лет, и тем не менее никто никогда не видел, чтобы он хоть раз купил бутылку спиртного, – никогда. Es muy misterioso, no?

– Действительно, весьма загадочно, Хуан-Хуан. Весьма загадочно. Может быть, мы с вами как-нибудь попытаемся разгадать эту удивительную тайну. Мне кажется, это было бы очень весело.

Я посмотрел на часы, и оказалось, что прошло уже более часа с тех пор, как Хуан-Хуан предсказал, что наша поездка займет не более половины этого времени.

– Так, – решительно сказал я. – У вас наверняка много дел. Чтобы я больше вас не задерживал, не лучше ли нам заняться осмотром трактора, а?

Хуан-Хуан тут же щелкнул пальцами в знак того, что он разделяет мое желание ускорить процесс, и исчез в темноте сарая, откуда появился через несколько секунд, толкая перед собой близнеца трактора старого Жауме – двухколесного коренастого малыша «Барбьери», чистого и сияющего краской, как будто только что сошедшего с конвейера.

– Por favor, señor, – пропыхтел плотник, – могу я вас попросить помочь мне вытащить remolque и другое оборудование…

Мы выкатили на свет небольшую тележку, и я сразу увидел, что и ею, и плугом с фрезами, и оборотным плугом пользовались совсем мало. Металлические части, краска и шины всего комплекта были в идеальном состоянии, без единого пятнышка грязи или пыли на нарядной красно-белой ливрее.

– Что скажете, señor? – Хуан-Хуан пыхтел от усилий и от гордости за свою технику. – Es muy bonito, mi tractor, sí?

Я медленно обошел вокруг выставленного напоказ агрегата, изучая каждый компонент со всех углов и стараясь не выдать Хуан-Хуану своим поведением, сколь сильное впечатление произвел на меня его мини-трактор. Плотник же нервничал, следовал за мной по пятам и неустанно нахваливал переключение скоростей, систему отбора мощности, удобный запуск, надежный сцепной механизм, мощность дизельного двигателя…

– Хорошо, Хуан-Хуан, – перебил я, не желая затягивать его мучения. – Мне очень нравится ваш трактор. Кажется, это именно то, что мне нужно, но есть одна очень важная деталь…

У него вытянулась физиономия, и он забормотал, запинаясь и прижимая одну руку к сердцу:

– О, клянусь вам, señor, этот трактор perfecto. Я купил его всего три месяца назад, он был абсолютно новый. Смотрите, у меня есть чек. Я пользовался им всего пару раз. Он absolutamente perfecto, и я продаю его только потому, что на крутых склонах, как здесь, мне будет удобнее работать на четырехколесной машине. У нее лучше сцепление и… э-э… и…

– И есть сиденье? – предположил я с невинным видом.

Сначала Хуан-Хуан не был уверен, как отнестись к моему комментарию, но потом догадался, что я понимаю: главной причиной его желания поменять свой мотоблок на четырехколесный трактор является лень. И тогда он игриво ткнул меня в грудь и засмеялся с облегчением, как школьник, которого только что простили за то, что он запустил хорька под юбку учительнице рисования.

– Все в порядке, Хуан-Хуан, – усмехнулся я. – Я намерен купить ваш трактор, но сначала хочу уточнить у вас одну важную деталь, а именно цену. Вот и все.

– Ах, el precio! Я уверен, что для двух джентльменов не составит труда договориться о цене. – Он улыбнулся, обнадеженный, и развернул чек слегка трясущимися руками. – Вот здесь указана цена, которую я заплатил за el tractor y los accesorios. Mira! А вот тут я написал цену, которую хотел бы получить. Это ровно две трети от стоимости нового комплекта. – Хуан-Хуан покачал головой с важным видом. – Es un precio muy justo, no?

По-прежнему не способный оценивать стоимость в песетах, я пересчитал в уме обе суммы на привычные мне фунты стерлингов и сообразил, что сэкономлю около двух тысяч.

– И вправду очень справедливая цена, – торопливо ответил я и схватил руку плотника, чтобы закрепить сделку без дальнейших проволочек. С такими людьми, как этот старый майорканский ремесленник, было приятно иметь дело.

– Aha! Está bien! Está bien! – просиял Хуан-Хуан, яростно пожимая мне руку и похлопывая меня по щеке. В его глазах уже заблестела радость от скорого приобретения трактора с четырьмя колесами и, más importante, с сиденьем.

Мгновенно и добровольно отложив все свои насущные дела, el carpintero настоял на том, чтобы самому немедленно перегнать трактор с тележкой и аксессуарами в «Кас-Майорал», если я буду настолько любезен, что поеду вперед на его фургоне и подожду его там, por favor.

К моему удивлению, наш двор являл собой сцену небывалой активности, когда я прибыл туда. Человек с лесопилки, прибывший на запряженной мулом телеге, полной дров, теперь вместе с нашими сыновьями перетаскивал эти дрова в almacén. Элли стояла рядом со стремянкой, приставленной к стене дома, и, задрав голову, кричала: «Qué? Qué?» И наконец, завершал картину старый Пеп, взбирающийся на крышу с мешком в руке.

– О, слава богу, ты вернулся! – воскликнула Элли, когда я выбрался из фургона. Она явно была чем-то встревожена. – Может, ты сумеешь понять, чего хочет этот чокнутый? – Жена показала на Пепа. – Он явился без приглашения и прочитал мне длиннющую лекцию – что-то насчет fuego и desastre. И при этом все время смотрел на крышу. Я вообще ничего не поняла. От мальчиков помощи не дождешься! Не желая объясняться с сумасшедшим на испанском, они тут же помчались ворочать те бревна, как пара бобров на сдельной работе. Никогда не видела раньше, чтобы они так рьяно трудились по собственной воле.

– Все хорошо, дорогая. Не волнуйся. Я сейчас постараюсь разобраться, что тут у вас происходит. Hola, Pep! Buenos días. Qué es el problema?

– El problema, amigo, es la chimenea! – крикнул мне сверху Пеп. Он отпустил край лестницы, за который до сих пор держался, и стал махать в сторону трубы, да так эмоционально, что закачался вместе со стремянкой.

– А что с ней не так? – заорал я в ответ.

– Она может загореться в любой момент, вот что с ней не так. Coño, если ею не заняться немедленно, inmediatamente, у вас произойдет desastre, catástrofe. Вы не знали об этом?

– Нет, я думал, что у нас всё…

– Всё, ничего; кто-то, никто; где-то, нигде – macarrones, cojones! – фыркнул Пеп. – Говорю вам, если бы я не взглянул случайно в эту сторону вчера, когда пас овец в другом конце долины, – coño, да из вашей chimenea искры летели, как из ракеты!

– Понятно. То есть вы хотите сказать, что нашу трубу нужно почистить, прежде чем снова разжигать камин. Правильно?

Пеп вытянул обе руки в сторону и задрал голову кверху, приняв таким образом не самую устойчивую позу на не самой безопасной высоте в двадцати футах от поверхности земли. Похоже, он взывал на майорканском языке к богам с просьбой навлечь что-то (я не разобрал что именно) на el loco extranjero, то есть на меня. Наш престарелый сосед был настроен сурово.

– Correcto, – буркнул он в конце концов. – La chimenea нуждается в чистке, и я пришел именно за этим, но ваша esposa не делает того, что я прошу. Все, что она может, – это стоять внизу и кричать свое «Qué?», пока я скачу здесь, как лягушка, насаженная на бамбуковую трость. Caramba!

– Ладно, Пеп. Извините нас. Элли не очень хорошо понимает по-испански. Но если вы объясните мне, что вам требуется, я все сделаю, хорошо?

Пеп глубоко вздохнул и с преувеличенным спокойствием перечислил свои требования. Ему нужно, чтобы я нашел несколько старых простыней и повесил их вокруг камина на кухне. При этом было muy importante, чтобы не осталось никаких щелей, и я должен был убедиться, что простыни плотно прижаты чем-нибудь к краям печи, потому что из трубы вывалится много сажи, и если она вырвется наружу, то весь дом будет черным. Seguramente. Ahora bien, если я выполню все это без промедления, то тогда он сможет заняться чисткой нашей трубы и затем вернуться наконец к более важным делам на своей ферме.

– Но где же ваши инструменты? – спросил я. – Ну, все эти щетки, веревки, грузы и тому подобное? Если вы скажете, где их найти, то я схожу за ними.

Пеп выпалил нечто, что я смог идентифицировать как залп ругательств на местном диалекте, а затем рявкнул:

– Просто повесьте простыни в доме, как я вам велел. Все, что мне понадобится, я принес с собой в сумке. Comprende?

Элли заспешила вслед за мной, когда я направился в дом выполнять задание Пепа.

– В чем все-таки дело? – вопросила она испуганно. – У него плохое настроение сегодня, да?

– Да, но он хочет помочь нам. Пеп настаивает на том, чтобы немедленно почистить трубу, потому что иначе есть риск возгорания – беда, катастрофа.

– Что, еще одна важная вещь, которую не сделал сеньор Феррер?

– Весьма вероятно. Но давай-ка закроем топку камина какими-нибудь простынями, и поскорее, а то старый Пеп взорвется от злости там на крыше.

Элли помогла мне сделать все необходимое, и я выскочил на улицу, чтобы проинформировать трубочиста о результатах.

– Внутри все готово! – крикнул я.

Я с трепетом наблюдал за тем, как Пеп перебрался с лестницы на крышу и пересек крутой скат без малейшего намека на то, что он испытывает хоть какие-то опасения по поводу плачевного поворота судьбы, неизбежного в случае, если он оступится на скользкой черепице. Добравшись до конька, Пеп оседлал его и устроился перед дымоходом с определенным удобством. Затем он аккуратно поднес открытый конец своего мешка к отверстию в трубе и крикнул мне:

– Bueno, возвращайтесь в дом. И придерживайте края простыней. Поехали! Cuidado abajo!

Я метнулся обратно в кухню, успев только заметить, что Пеп как будто вываливает содержимое своего мешка в трубу.

– Будь осторожна, Элли! – завопил я. – Берегись сажи! Она уже на пути вниз.

До нас донеслось приглушенное скрежетание где-то высоко внутри трубы, за которым последовали хриплые ругательства Пепа.

– Кажется, у него какие-то проблемы с инструментами, – как можно спокойнее сказал я натянутой словно струна жене.

Ужасная сумятица наверху продолжалась. Снова скрежет, снова ругань, стук, лязг, шуршание, глухие удары.

– Что там устроил этот старый лунатик? – ахнула Элли, глядя круглыми от страха глазами на потолок. – Да он сейчас весь дом обрушит прямо нам на головы!

И в этот момент за простынями стали падать в топку первые комья сажи.

– У него получилось, – сказал я, поглаживая Элли по руке. – Наконец-то его оборудование заработало. Я… я только надеюсь, что мы правильно повесили простыни.

Тем временем сумасшедшее барахтанье и царапанье в глубинах дымохода не прекращалось и даже становилось все громче по мере того, как чистящий аппарат Пепа пробирался ниже, проталкивая перед собой, судя по звуку, тонны сажи и куски кладки.

– Должно быть, у него не просто щетка, а какой-то механический прибор, – заключил я. – Хитрый дьявол.

Элли не могла говорить от ужаса.

А машинка Пепа все верещала и колотилась, пока наконец неровный ритм ее загадочных компонентов не замедлился и пронзительный скрежет ее мотора не стих до глухого клекота. А вот и она сама опустилась в глубокую кучу сажи, которая, как подсказывало нам воображение, выросла в очаге. Потом настала тишина. За простынями ничего не происходило. Работа была сделана.

Мы с Элли ошарашенно переглянулись и опустились на колени у простыней. Во дворе послышались быстрые шаги, потом дверь распахнулась, и в дом ворвался старый Пеп, сипло дыша и рассыпая искры из неизменной папиросы в углу рта.

– Rápidamente! – скомандовал он и бросился к камину срывать простыни. – Скорей достаньте ее оттуда, пока эта дрянь снова не обезумела и не разбросала повсюду сажу. Vámonos!

Солнечные лучи, падающие в открытую дверь, прорезали конус света в темном облаке, которое все еще клубилось вокруг камина. Освещенный таким образом, Пеп упал на колени и стал что-то нащупывать в черном ворохе копоти.

– Ага, попалась, грязная сволочь! – зарычал он, ухватив обеими руками свой инвентарь для чистки трубы и отряхивая с него черную пыль. – Fantasma de puta! Больше никогда ты не выставишь старого Пепа дураком, ах ты…

Бранная тирада Пепа оборвалась на полуслове из-за того, что Элли вдруг испустила леденящий душу вопль.

– А-а-а! – заорала она. – Это… у него в руках… оно шевелится!

Я присмотрелся к покрытому сажей предмету неопределенной формы, и точно, он двигался – едва заметно, но двигался. Затем из черной сажи на меня воззрился круглый глаз. Штуковина для чистки дымоходов была живой!

– Господи! – прошептал я. – Не хочу верить тому, что вижу. Но это правда. Старый греховодник прочистил трубу…

– Подожди, – перебила меня Элли и сжала кулаки, собираясь с духом, чтобы самой разглядеть оживший предмет. – Нет, это невозможно…

– Увы, так и есть.

– Ты же не хочешь сказать…

– Представь себе. И тот клекот, что мы слышали минуту назад…

– Неужели… это было кудахтанье?

– Да. Старый мошенник прочистил трубу курицей! Элли, он засунул живую курицу прямо в наш дымоход!

Жена была настолько возмущена, что выражение ее лица не осталось не замеченным старым Пепом, который обнажил в гордой улыбке свое кладбище коричневых зубов. Ему наконец удалось засунуть сбитую с толку курицу в мешок.

– Не надо так тревожиться, duquesa, – хрипло обратился он к Элли. – Она не хотела быть трубочистом, эта курица. Пыталась сбежать через верх трубы. И доставила мне хлопот там, на крыше, но если быть честным, то такой настрой у курицы всегда дает наилучший результат. Все это хлопанье крыльями и царапанье лапами трубе идет только на пользу. Palabra de honor. – Он перекрестил свое сердце.

– Да нет же, мы не об этом, – возразил я. – Мы не сомневаемся в том, что труба отлично вычищена. Моя жена беспокоится о состоянии вашей курицы.

Пеп поднял раскрытую ладонь и презрительно помахал ею в воздухе.

– Mierda! Не о чем волноваться. Она все равно уже не несет яйца. Отжила свое, старая шлюха. Puta vieja!

Элли от изумления разинула рот.

– Нет, мне кажется, мы не понимаем друг друга, Пеп, – продолжал я свои попытки объяснить наше поведение. Моя жена беспокоится о том, как чувствует себя ваша курица, а не о том, сможет ли она нести вам яйца. То есть мы хотим сказать, что бедная птица, должно быть, просто в шоке после путешествия вниз по трубе.

– Ба! Вечно эти женщины думают не о том, – нахмурился Пеп. – Ну да, может, курица и заработала пару синяков, и что с того? Покипит полдня в горшке, и все будет в порядке, нет? Va bé!

– Нет, не может быть… Неужели он говорит, что после всех ее мучений он собирается свернуть бедняжке шею, а потом… потом сварить из нее… суп? – прошипела Элли сквозь стиснутые зубы.

Понимая, что его представление не на шутку злит хозяйку дома, Пеп поднял свой мешок с курицей повыше и стал бахвалиться:

– Одной курицей меньше, одной больше – мне без разницы. У меня есть один охочий до кур петушок, и он всегда рад наделать мне новых цыплят. Ему нравится его работа, и он хорошо ее выполняет. Es igual.

Легкие Пепа напряглись, исторгая свистящий, скрипучий гогот, который невольно и неизбежно перерос в выжимающий слезы, сделавший его лицо багровым кашель. Как ни удивительно, но зажженная папироска оставалась крепко зажатой в углу рта на протяжении всего приступа.

Я знал, что этот пугающий припадок пульмональных конвульсий на некоторое время спас старого Пепа от серьезного разноса со стороны Элли, но, к счастью, бесплодный конфликт, так и не разгоревшись, был предотвращен своевременным появлением на кухне Чарли.

– Лесоруб хочет свои dinero, – объявил он, – и только что прибыл еще один коротышка на какой-то безлошадной повозке. Ты бы вышел, пап, поскорее. Дядька на повозке выглядит неважно – стоит там, трясется, как припадочный и повторяет все время «coñac».

Бедный Хуан-Хуан был в ужасном состоянии. На лбу выступили капли пота, глаза выпучены, ноги дрожат, а лицо было точь-в-точь того же оттенка, что и бледно-желтые цветы мимозы, которые свешивались с веток пышными гроздьями крошечных мохнатых шариков.

– Вам нехорошо, Хуан-Хуан? – спросил я с тревогой. – Вам принести чего-нибудь? Может, стакан воды?

– No, no, señor, – вымолвил он. – No agua, gracias. Coñac – solamente coñac, por favor. Coñac! Pronto!

Четко оценив экстренность ситуации, Чарли уже стоял возле меня с бутылкой «Фундадора» и двумя пузатыми, как Черчилль, бокалами.

– Вот, глотните. Хуан-Хуан. Вам станет лучше, – приговаривал я заботливо.

Бедному плотнику было настолько плохо, что он только чудом не расплескал все содержимое бокала на землю, пока нес его к губам. Лицезрение Хуан-Хуана в таком состоянии заставило и меня почувствовать некоторую слабость в ногах, так что для оказания первой помощи самому себе я немедленно использовал второй бокал, столь предусмотрительно доставленный юным Чарли из дома.

– За здоровье, Хуан-Хуан. За ваше крепкое здоровье. Salud!

– Salud, señor, y gracias.

Хуан-Хуан вылил коньяк из трясущегося бокала в рот с громким хлюпающим звуком, чем напомнил мне теленка, пьющего из ведра молоко. Разумеется, он расплескал часть драгоценной жидкости, и она, потерянная безвозвратно, потекла по его подбородку золотистыми ручейками. Человек был серьезно чем-то травмирован. Я налил ему еще одну лечебную дозу.

К нам вскоре присоединился работник лесопилки – кислого вида толстый парень с растрепанными волосами и мохнатыми, сросшимися на переносице бровями, которые очень походили на двух черных волосатых гусениц, предающихся на его лбу любви.

– Боюсь, Хуан-Хуану немного нездоровится, – поведал я ему. – Ничего серьезного, я уверен. Через пару минут он будет в полном порядке, так что вы, пожалуйста, не беспокойтесь.

Черные гусеницы сплелись над его носом в низменном влечении. Он издал первобытный рык и остановил взгляд на бутылке «Фундадора». Состояние здоровья плотника его мало заботило.

– Не желаете ли коньяка? – вежливо осведомился я, хотя это и так было очевидно.

Приплясывая гусеницами, человек с лесопилки утвердительно хрюкнул и жадно выхватил из моих рук бокал.

– А вы, Пеп? – окликнул я нашего соседа, который не спеша вышел из дома с сумкой в руках. – Не хотите ли сполоснуть горло от сажи глоточком «Фундадора»?

– Basura! Я не притрагиваюсь к спиртному. Я водохлеб, вот кто я. Solamente agua.

– Как скажете, – с некоторым удивлением ответствовал я. По какой-то причине я отнес старого Пепа к заядлым выпивохам, но отвращение, с которым он взирал на глотающего коньяк пилорамщика, было искренним.

Человек с лесопилки бесцеремонно поставил пустой бокал на землю, рыгнул, собрал гусениц в узел и потом молча побрел к своему мулу.

– Какой милый дядечка! – заметил Чарли. – Этот тип явно встал не в ту очередь, когда раздавали харизму. Думаю, его доля досталась мулу.

– Ну, может, просто у него сегодня неудачный день, – возразил я.

– Угу, как же. Он маме даже спасибо не сказал, когда она расплачивалась с ним за дрова. Пересчитал каждую песету, но ни слова благодарности. И я вообще-то думал, он подбросит что-нибудь мне и Сэнди за то, что мы помогли ему с разгрузкой, да не тут-то было. Угрюмый болван.

– Послушай, Чарли, ты должен понимать: все люди разные, одни охотно идут на контакт, а другие – нет. Не забывай, мы здесь чужаки, так что давай не будем сразу обвинять человека. Будем считать, что сегодня этот парень не очень хорошо себя чувствует. Старайся видеть в людях только хорошее.

В ответ Чарли что-то неодобрительно проворчал и отошел к Сэнди, который изучал мини-трактор Хуан-Хуана с недоверчиво-потрясенным выражением лица. Я услышал, как он делится своим мнением с младшим братом:

– Должно быть, отец окончательно съехал с катушек, раз собирается покупать эту инвалидную коляску вместо нормального трактора.

Я притворился глухим и вновь обратил свое внимание на маленького carpintero, к которому возвращался естественный цвет лица благодаря второй большой порции коньяка, остатки которой как раз исчезали в глотке плотника. Ни капли мимо, отметил я. Хороший признак.

– Да, серьезно вас прихватило, Хуан-Хуан, – прокомментировал я ситуацию. – Должно быть, съели что-то?

– Сегодня я еще ни кусочка не съел, gracias a Dios. А иначе бы меня вырвало, пока я ехал сюда. – Хуан-Хуан побледнел от одной только мысли об этом.

Я отмерил еще одну хорошую порцию коньяка на тот случай, если надвигался рецидив.

– Ah, muchísimas gracias, señor, – запричитал Хуан-Хуан и взял стакан уже довольно твердой рукой. От недавнего тремора почти не осталось следа. Лекарство помогло.

Старый Пеп закурил еще одну папиросу, метко плюнул в ствол мимозы и прислонился спиной к борту плотницкого фургона в ожидании разъяснений о том, что вызвало у плотника столь сильный стресс, который удалось снять только с помощью тройной дозы «Фундадора».

– Madre mía, – простонал Хуан-Хуан, прижав ладонь ко лбу и переигрывая лишь самую капельку. Затем он уселся на тяговую раму тележки. – Никогда еще я не был так перепуган. Видите ли, до сегодняшнего дня я не ездил на тракторе с тележкой по проезжей дороге. А эти двухколесные мотоблоки, hombre, не оснащены тормозом – у них есть только сцепление, дроссельная заслонка и передачи. Поэтому, чтобы остановить его, приходится вставать на педаль ножного тормоза, который находится под сиденьем на грузовой тележке. Без тренировки сделать это muy difícil.

– В этом и состоит главная проблема с вашими тракторами, – вставил Пеп. – Они не понимают слова «тпру»!

Плотник даже не повернул голову в сторону Пепа.

– Так что ехать по горной дороге от finca и то было трудно, – провозгласил он. – Мне пришлось постоянно держать первую скорость, чтобы трактор не слишком быстро преодолевал камни и ямы. Sí, было трудно. Bueno, меня там растрясло до полусмерти, и пару раз я чуть не перевернулся, но по крайней мере я контролировал машину… почти. Когда я выехал на шоссе, то решил попробовать вторую скорость, чтобы двигаться чуть-чуть побыстрее, poco a poco, пока не привыкну к новым условиям. Я собирался быть очень осторожным, чтобы как следует прочувствовать управление, прежде чем доберусь до тех резких поворотов. – При этом воспоминании его бокал поднялся к губам.

– Caga de toro! – буркнул Пеп.

– Вот тогда-то я и совершил фатальную ошибку, – с дрожью в голосе продолжал Хуан-Хуан, – ошибку, из-за которой потерял самообладание и которая чуть не стоила мне жизни.

– Cómo? – вопросил Пеп, откинув голову и скептически щурясь на el carpintero одним глазом, который поблескивал из тени под широкими полями его черного берета.

Хуан-Хуан глотнул коньяка, состроил гримасу и содрогнулся с головы до пят. Либо он испытывал посттравматический шок, либо его пустой желудок наконец стал возражать против непрекращающегося впрыскивания «Фундадора», которому его подвергли.

– Ах, так-то лучше, – выдавил он. – Кажется, я понемногу прихожу в себя… почти пришел. Casi casi.

– Sí, sí, carpintero, – зевнул старый Пеп. – Не тяни уже. Что за фатальную ошибку ты совершил?

– Вы не поверите мне, amigos, – торжественно произнес Хуан-Хуан, – но когда я попытался включить вторую скорость, то промахнулся, и проклятая штука соскользнула в самое крайнее положение. Madre de Dios, когда я отпустил рукоятку, трактор был быстрее, чем… чем…

– Чем крайняя плоть еврея? – протянул лениво Пеп.

– Даже еще быстрее, – заверил нас Хуан-Хуан. Он так увлекся своей историей, что даже не уловил сарказм Пепа. – Hombre, я помчался по дороге, как выпущенная из ружья пуля. И – и я не мог затормозить. Коробка там без синхронизатора, и понизить передачу я не мог, а так как вес аксессуаров на тележке толкал нас вниз по крутому склону, от ножного тормоза не было никакого толка… даже если бы я нашел его.

Его лицо задергалось, и рука, сжимавшая бокал, вновь завибрировала – но безрезультатно. Предусмотрительный Чарли уже вернул «Фундадор» на его место в кухне. Придется Хуан-Хуану бороться за самоконтроль без содействия алкоголя.

– Dios mío! – продолжил он, подвывая от переполнявших его эмоций. – Эти крутые повороты, где между краем дороги и дном долины нет ничего, кроме пяти сотен метров свежего воздуха. Jesús, Maria y José! – воскликнул он, в отсутствие спиртного вынужденный обращаться за поддержкой к святым в качестве запасного варианта. – Я уж думал, что настал момент встретиться с Создателем. Но когда мне навстречу вылетел тот автобус, ехавший по моей полосе с разворота над виллой «Трамунтана», я просто закрыл глаза, со сверхчеловеческой силой вывернул в сторону рукоятки и стал молиться. Hombres, я слышал панические вопли turistas из автобуса, когда мчался мимо них на головокружительной скорости.

– Incrédulo, – прокаркал Пеп, на которого рассказ не произвел ровно никакого впечатления.

– И когда я открыл глаза, то увидел, что левые колеса трактора и тележки съехали с дороги, en aire libre! Я видел, как подо мной люди в саду виллы «Трамунтана» бросились в укрытие. Если бы не огромная скорость, с которой я поворачивал, то клянусь, я бы сорвался вниз. Мне пришел бы каюк. Muerto! Меня спасла только центробежная сила… э-э… y los santos. – Хуан-Хуан послал торопливый взгляд небесам.

– Так как вам удалось остановиться? – спросил я, в душе моля святых Хуан-Хуана о скорейшем завершении этого эпоса.

– О нет, остановиться было невозможно, amigo. Гравитация тянула меня все быстрее и быстрее вниз по склону – каждый поворот был кошмаром. Мне пришлось призвать неведомые мне самому доселе резервы силы, чтобы управлять трактором на том серпантине. Я не менее сотни раз прочитал Ave Maria. Поверьте, только когда я выехал на ровный участок дороги перед вашими воротами, скорость снизилась и я смог остановить трактор. И конечно, это настоящее чудо, что я вообще смог свернуть с шоссе на вашу дорогу. Под конец меня несло с такой фантастической скоростью, что я боялся проскочить мимо поворота. Мог так и мчаться до самого Андрача. Только представьте, что это было бы за desastre, если бы я ворвался на улицы города на этом свихнувшемся тракторе! Santo Padre! Побоище… кровопролитие… паника… множество смертей…

– Множество дерьма, – просипел Пеп из-за фонтана искр от своей cigarrillo. – Я наблюдал за тем, как ты ехал с горы, – как раз сидел на крыше и все видел оттуда. И ты ехал так медленно, что даже бабушка моего мула обскакала бы тебя не вспотев. Твой рассказ – сплошная брехня. Basura! На что угодно готов ради бесплатной выпивки, а?

– Брехня? Что значит брехня? – запыхтел Хуан-Хуан. – Это ты несешь всякую чушь. Ни один мул на свете не смог бы обогнать мой трактор, несущийся под таким углом. Все полностью вышло из-под контроля, и…

– Sí, exacto! Все вышло из-под контроля! С ногами мула этого никогда не случилось бы. Дайте мне мула для любой работы. А свой трактор оставьте себе. – Старый Пеп тоже разгорячился. – Caramba! Мул будет работать для тебя весь день и потом еще преподнесет тебе бесплатную кучу навоза, чтобы удобрить землю, а вот из-за тракторов страна все глубже увязает в долгах какому-то проклятому нефтяному шейху.

Хуан-Хуан выпрямился во весь свой невысокий рост и смело посмотрел в глаз Пепу – с разумного расстояния.

– Только не говорите мне о кучах ослиного дерьма! – выкрикнул он. – Кому нужны эти ослы и мулы! Если бы я не ехал с горы на взбесившемся тракторе, то сейчас бы так тебя отделал, что дерьма в твоих pantalones было бы столько, сколько ни один мул не наделает за год! Vate a la mierda! – Лишь совсем недавно обретший контроль над своими нервами, довольно уравновешенный по характеру плотник теперь был на грани срыва.

Пеп же был в восторге. Сначала ему удалось взвинтить Элли, которая защищала права домашней птицы, а теперь вот и Хуан-Хуан завелся с пол-оборота, стоило только вовлечь его в вечный и неразрешимый деревенский спор о том, что лучше: мулы и ослы или тракторы. Да, Пеп прекрасно проводил время.

К счастью, прежде чем Пеп успел затеять еще одну ссору, во дворе появилась Элли. Она грозно потрясала пакетом с кубиками куриного бульона.

– Вот, возьмите – это подарок вам от меня, – сказала она по-английски, всовывая пакет в ладонь Пепа. – Но пожалуйста, не губите курицу. Из этих кубиков вы получите гораздо больше супа, чем из нее. И вам не придется их ощипывать. Так что отпустите бедную птицу.

Пеп посмотрел на пакет бульонных кубиков и хитро усмехнулся.

– Duquesa, – произнес он, уже догадавшись, что Элли относилась к тому типу женщин, которых ужасно раздражает, когда к ним обращаются «герцогиня». – Я не буду травить себя этим. Там полно химикатов, как и во всех ваших новомодных продуктах. Я не пачкаю химикатами свою землю и не пачкаю ими свой организм. – Он помолчал несколько секунд, думая, потом его лицо сморщилось в зловещей улыбке, предшествующей обнародованию последней шпильки. – Además я не пичкаю химикатами и своих animales. Им повезло, что у них такой добрый хозяин, нет? Por ejemplo, когда у моей собаки глисты, я не прошу el veterinario накачивать ее всеми этими tabletas sintéticas. Нет-нет, никакой синтетической дряни для моей собаки. Я использую старинное средство, данное нам природой. Я каждый день кладу в ее корм целый зубчик чеснока. Нет antiséptico сильнее, чем чеснок, и он прочистит любую собаку от глистов лучше, чем курица прочистит трубу от сажи.

Элли недоумевающе хмурилась. Хотя она не понимала почти ничего из того, что говорил Пеп, ей подсознательно не нравились его высказывания.

– Ah sí, я вижу смятение в ваших глазах, señora. – заметил Пеп подозрительно любезным тоном. – Вы гадаете, должно быть, как я скармливаю собаке чеснок, ведь собаки не любят его вкус. Что же я делаю, когда пес съедает весь корм, а чесночный зубчик оставляет в миске, а? No problema. Я делаю то же, что и все эти умные доктора делают со своими модными лекарствами. Я беру чеснок вот так… – Пеп поместил воображаемый зубчик чеснока на кончик вытянутого кверху среднего пальца правой руки. – И засовываю его прямо собаке в дырку. Puf! – Он соответствующим образом шевельнул пальцем и прошептал с благостной улыбкой: – Un supositorio, sí?

Покрасневшие щеки Элли указывали на то, что она, вероятно, уловила суть эпилога, да и нескрываемые смешки со стороны Сэнди и Чарли засвидетельствовали их адекватное владение по крайней мере наиболее вульгарными элементами испанского языка. Хуан-Хуан видимо смутился и вернулся к изучению своих ерзающих ног. Я неубедительно покашлял.

Старый Пеп был на седьмом небе от счастья. Его несравненная заключительная острота ошеломила собравшихся зрителей тем или иным образом, так что теперь он мог позволить себе великодушный жест, подобающий его заново подтвержденному рангу главного остряка.

Он гордо выпрямил спину и поднял перед собой мешок.

– Señora, я благодарен вам за подарок, – сказал он и прикоснулся к своему берету, демонстрируя вновь обретенную вежливость. – Ваши куриные кубики были бы справедливой ценой за эту старую птицу, но, как я уже объяснил, такие вещи мне ни к чему. Nunca. – Пеп вернул пакет с кубиками Элли. – Но в то же время, – продолжал он, – я тонко чувствующий человек и хороший сосед, и так как я вижу, что вы глубокий знаток кур, я желаю подарить вам ее. Держите, курица ваша. И вы можете теперь рассказывать всем, что первую живность, которая появилась на вашей finca mallorquín, подарил вам я – Пеп, un caballero generoso.

Элли осталась стоять, напрочь утратив дар речи и вцепившись в кудахчущий мешок, а довольный Пеп вразвалочку двинулся в сторону своей finca – заняться наконец более важными делами. Однако у ворот он на секунду обернулся и взмахнул беретом в медленном, глубоком поклоне. Он покидал нас, как то и подобает истинному джентльмену.

– Viejo bastardo, – пробурчал Хуан-Хуан себе под нос. – Каждый раз, когда я вижу этого старого козла и он принимается дразнить меня, я всегда попадаюсь на крючок. Всегда. Es loco.

– Да, ему определенно нравится злить людей, – согласился я. – Но все же под его грубоватым панцирем скрывается доброе сердце, вам не кажется?

Хуан-Хуан неохотно кивнул:

– Sí, я должен согласиться с этим. И все равно, Пеп умеет быть безжалостным, когда хочет этого, muy duro. Вы только попробуйте вести с ним бизнес, сразу поймете. Если Пеп нашел в сдаче две песеты и одна из них более потерта, чем другая, он пойдет в банк и заставит их поменять ему более тонкую монету на новую. Но он все-таки великодушный человек, это правда. Если бы та потертая песета была его единственной монетой, он бы с радостью отдал ее тому, кто нуждается в деньгах. Sí, Pep es un hombre muy benévolo.

Да, этот старик обладал неоднозначным характером, подумал я и мысленно вернулся к эпизоду с дровами, которые он подарил нам перед Рождеством. Мне бы очень хотелось получше узнать Пепа, наверняка он прожил неординарную жизнь. Но придется подождать с этим до другого раза. А пока самым срочным моим делом было завершить с плотником сделку, которая началась получасовой поездкой в горы почти три часа назад.

Я сразу взял быка за рога:

– Хуан-Хуан, сегодня я надолго оторвал вас от работы в мастерской и потому хочу расплатиться за трактор, не теряя больше ни минуты вашего времени. Устроит ли вас чек?

Sí, sí, un cheque, это вполне подойдет, заверил он меня, снисходительно махнув рукой. Но мне следует выписать чек al portador, а не на его имя. Чек, выписанный на предъявителя, собьет налогового инспектора с пути, как мне наверняка известно. Они более жадные, чем насос «Осифара», эти bandidos, собирающие налоги. Если вдруг обнаружат, что он продал трактор, то сразу захотят узнать, откуда у него взялись деньги на покупку, предположил плотник. Hombre, жизнь и без того слишком непроста, чтобы усложнять ее этой чепухой с подоходным налогом, так что будет лучше просто выписать чек al portador. Sí, это самая справедливая система, и она отлично послужила деловому сообществу.

Хуан-Хуан с умудренным видом подмигнул мне, сложил чек и аккуратно спрятал его в надежное отделение своего пухлого бумажника. Нет смысла сообщать правительству слишком много подробностей о своих финансах, поделился он со мной наблюдением и направил мне в грудь очередной дружеский тычок. Сердечно рассмеявшись и окутав нас облаком пьянящего аромата «Фундадора», плотник пожал каждому из нас руку, а потом уселся за руль своего фургончика и выехал со двора, весело выкрикивая gracias и hasta la vista. Мысль о встрече с дорожной полицией явно не приходила ему в голову.

Ну, а самым ярким моим воспоминанием о том полном событий дне в конце января стали негодующие протесты курицы, которую старательная Элли решила отмыть от прилипшей к перьям сажи под краном кухонной раковины. Шум, произведенный птицей, когда ее запихали в дымоход, был нежным чириканьем по сравнению с этим яростным сопротивлением.

И что же Элли получила в награду за свои самоотверженные гуманные старания улучшить бытие птицы? Когда она наконец опустила до блеска вымытую и высушенную феном старую клушу в уютное гнездышко под колченогим стулом у колодца на западной террасе, неблагодарная курица надменно помигала, с презрением прыснула в сторону Элли пометом и пустилась наутек, да так, что только лапы засверкали. Ворота птица преодолела с разбега под какофонический аккомпанемент хлопающих крыльев. В последний раз ее видели бегущей в сгущающихся сумерках обратно в сравнительно безопасное место – на ферму старого Пепа.