1

Адам попытался пошевелиться, но тело не слушалось, словно тонуло в зыбучем песке. Где он? Мысли путались, небытие снова подчиняло его себе. Адам не противился. Все равно он скоро проснется и голова станет болеть так же сильно, как спина… и сердце. Что мучительнее, он так и не решил.

И тут раздался голос:

— Вы меня слышите?

Голос, нежный и сладостный, напоминал золотистый мед или один из тех вальсов, что исполняли на пианино матушка и сестра. Адам попытался ответить, но язык не слушался, как и тело.

Изможденные руки судорожно сжались, веки затрепетали. Он просыпается, решила Жюли, склоняясь над кроватью и закусывая губу от сострадания: она знала, что за мучительную боль принесет с собой пробуждение.

Девушка осторожно приоткрыла пациенту рот и положила на язык таблетку, врученную доктором Батьяни. Затем осторожно убрала со лба золотистые пряди, слипшиеся влажными кольцами. Ее подопечный казался бледнее простыни, на которой лежал, — юноша, почти мальчик, несмотря на то, что виски посеребрила седина, а в уголках губ пролегли страдальческие складки.

Трудно было поверить, что он и главный врач клиники, граф Ференц Батьяни — родные братья. Между ними не угадывалось ни малейшего сходства, разве что оба были высоки и худощавы. Пальцы Жюли осторожно разгладили морщинки в уголках глаз юноши. Интересно, глаза эти того же пепельного, дымчато-серого оттенка, как и у старшего брата? Массируя больному виски, она невольно замечталась: в девичьих грезах серые глаза Ференца Батьяни глядели на нее с той же любовью, что жила в ее собственном сердце.

Адам почувствовал прикосновение прохладной, нежной руки ко лбу. Илона! — подумал он блаженно. Сколько радости доставляли ему ласки милой, по-детски непосредственной Илоны. В памяти всплыло прелестное личико фарфоровой статуэтки, хрупкие, точеные пальчики… Но тут словно яд разлился по жилам: Илоны нет, Илону увезли солдаты-захватчики, которых он сам привел к ее порогу! Горе, чувство вины и ненависть снова переполнили его, и пересохшие губы произнесли дорогое имя.

Слабый звук пробудил девушку от задумчивости; Жюли опустила взгляд, решив, что юноша проснулся. Но Адам по-прежнему лежал неподвижно. Поглаживая влажный лоб, Жюли ощущала волны печали и отчаяния, исходящие от пациента, для нее столь же осязаемые, как если бы речь шла о физическом воздействии.

Ее сострадательное юное сердце потянулось к больному, узкая ладонь легла на его руку безупречной формы, с длинными пальцами… Руку художника или поэта, решила Жюли. Или идеалиста-мечтателя. Девушка сомкнула пальцы на его запястье и стала ждать пробуждения, снова погрузившись в мечты.

Адам открыл глаза — мир расплывался, терялся во мгле. Смутные очертания женского лица в полумраке, тонкий аромат вербены… Сон это или явь?

— Илона… — Хриплый звук собственного голоса привел его в чувство, и он снова вспомнил, что Илону у него отняли.

Снова зазвучал сладостный, словно мед, голос незнакомки: она заговорила, но слов Адам не воспринимал. Он закрыл глаза. Боль… Дни, недели, месяцы боли складывались в годы. Ференц… Клиника… Операция… Странно, подумал Адам, боль ушла, а ведь Ференц предупреждал, что придется еще потерпеть, прежде чем дело пойдет на поправку. Если, конечно, ему суждено поправиться.

Адам снова открыл глаза: лицо незнакомки обрело ясность. Глаза, окаймленные густыми ресницами, цветом напоминающие темное золото токайского вина. Мягкий изгиб изящно очерченных губ. Губы двигаются, произнося слова, смысл которых он не в состоянии уловить.

А ведь глаза у него вовсе не серые, отметила Жюли. И не синие, если на то пошло. Что за удивительное сочетание этих двух цветов! Словно ясное небо проглядывает сквозь утренний туман.

Адам озадаченно нахмурился. Почему он видит только лицо в окружении белых облаков? И тут его осенило, словно последняя деталь сложной головоломки легла на место. Все стало так ясно, что юноша едва сдержал улыбку.

Он умер. Вот почему нет боли. Вместе с этой мыслью пришло несказанное облегчение: страдания закончились! А в следующее мгновение нахлынул гнев — у него отняли месть!

Должно быть, то ангельский лик явился ему из полутьмы. Но Адам вдруг вспомнил, что в ангелов он не верит. И в Рай — тоже. А вот ад, если тот и впрямь существует, находится на земле.

Лицо придвинулось ближе. Благоухание вербены снова защекотало ноздри, а вместе с ним вернулось недоумение.

— Кто вы? — с трудом проговорил больной.

— Меня зовут Жюли. Сестра Жюли.

Девушка видела: боль возвращается. Желая хоть немного отдалить мучительный миг, дать юноше передышку, она коснулась ладонью его груди, второй рукой ласково поглаживая лоб. Почувствовав, что Адам расслабился, Жюли улыбнулась.

— Закройте глаза, — шепнула она. — Засыпайте.

Неужели ангелы говорят по-французски? Нелепый вопрос возник где-то на границе сознания. Не успел Адам отмести его, как прохладные, нежные пальцы снова коснулись его лица и груди. Неизъяснимое спокойствие овладело им, а вместе с ним, хотя Адам не отдавал себе в этом отчета, пришла надежда. Впервые за четыре года.

Когда Адам пришел в себя в следующий раз, предметы вокруг него приобрели более четкие очертания, а грызущая боль яснее ясного свидетельствовала о том, что он пока еще принадлежит к миру живых.

— Ну что, Ференц, — поддразнил он, не слишком успешно подделываясь под шутливый тон, свойственный братьям в разговоре друг с другом. — Нож не дрогнул в твоей руке?

— Ты первым узнаешь о результатах, — заверил Ференц, ласково потрепав больного по плечу жестом, красноречиво говорившим, что беспечность эта — напускная.

Старший брат глядел на младшего, терзаясь сознанием вины. Морщины в уголках губ, горечь в серо-голубых глазах… Адам казался старше своих двадцати двух лет. Ференц слишком хорошо помнил беззаботного, мечтательного, доверчивого юношу — с тех пор прошло только четыре года… Это из-за него Адам оказался втянутым в кромешный ад революции, из которого вышел озлобленным, с искалеченным телом и израненной душой, помышляя лишь о мести. Ибо мстить было за что.

— Как самочувствие? — осведомился Ференц, подавляя желание подхватить брата на руки, словно маленького ребенка.

— Чувствую себя примерно так же, как рождественский гусь, разрезанный тупым ножом… — Дыхание перехватило: спину пронзила острая боль.

— Нельзя ли поточнее?

Адам стиснул зубы, борясь с приступом, на щеке неистово задергался мускул.

— Нельзя. — Вместе с кратким ответом пришло осознание того, что боль была уже не та, что прежде.

Ференц кивнул Жюли, стоявшей в изножье узкой металлической койки. Та откинула одеяло и сосредоточенно кольнула иглой большие пальцы ног — сначала правой, потом левой.

Выругавшись сквозь зубы, Адам попытался приподнять голову.

— Черт тебя дери, что это за шутки?

Ференц испытал несказанное облегчение.

— Просто проверка, братишка.

Адам вспомнил, как Ференц объяснял ему суть операции. Предстояло извлечь осколки из спины, не повредив позвоночника. В противном случае пациент никогда не смог бы ходить. Юноша нервно сглотнул, страшась поверить в чудо.

— А это значит?..

Ференц стиснул плечо брата.

— Не знаю, все ли осколки я удалил. Не знаю, избавил ли тебя от боли. — Он шумно выдохнул. — Но, похоже, что шанс у тебя есть… шанс, не больше! — добавил он, видя, как в глазах Адама вспыхнула отчаянная надежда. — Шанс снова встать на ноги.

Адам коротко кивнул в ответ. Братья обменялись долгими взглядами: слова были излишни. Затем Ференц знаком подозвал медсестру.

— Это — сестра Жюли, братишка. — Он чуть дотронулся до ее руки, не заметив легкого трепета, вызванного ни к чему не обязывающим прикосновением. — Она о тебе позаботится.

Потрясенный Адам жадно разглядывал ту, что явилась ему в видении. На девушке было простое серое платье с белоснежным фартуком и белоснежный чепец, так что взгляду открывалась лишь узкая полоска темных волос надо лбом. Вот почему ему показалось, что лицо окружено белым ореолом. Вот почему в полубессознательном состоянии он принял ее за ангела. Почему-то логическое объяснение раздосадовало Адама, словно девушка намеренно ввела его в заблуждение.

Жюли приметила, как юноша нахмурился и обиженно поджал губы. Непростой будет подопечный, вздохнула медсестра. Но она обеспечит ему наилучший уход, как, впрочем, любому из пациентов клиники, а еще потому, что самозабвенно любит его брата.

Адам вспомнил легкие прикосновения прохладных, нежных рук. Тогда ему на мгновение показалось, что это — Илона. Он внимательнее пригляделся к девушке. При отсутствии макияжа, драгоценностей и изысканной прически безмятежная и ясная красота ее лица производила куда более глубокое, просто-таки неизгладимое впечатление.

— Вы — что-то вроде монахини? — фыркнул Адам, не понимая, почему это его задевает.

— Нет, я не что-то вроде монахини. — Девушка говорила по-французски четко, с безупречным выговором, усвоенным от родителей. — Я — сестра милосердия.

Жюли привыкла к тому, как по-разному смотрят на нее мужчины: с тоской, с благоговением, с любопытством, реже — с вожделением. Но почему-то дерзкий, оценивающий взгляд заставил ее похолодеть от смутного предчувствия.

— На черта мне сдалась медсестра! — возмутился Адам. — Пришли ко мне Яноша. Он ходит за мною вот уже много лет, справится и сейчас.

— Боюсь, мне придется возразить. Я затратил на тебя слишком много времени и усилий, Адам, чтобы непрофессиональный уход погубил плоды моих трудов. — Ференц улыбнулся. — Так что изволь-ка вспомнить о благодарности. Жюли — лучшая из моих медсестер. Но не вижу, почему бы и Яношу не прислуживать тебе по мелочам, если уж ты так хочешь.

Зарумянившись от удовольствия при словах нежданной похвалы, Жюли подняла благоговейный взгляд на Ференца. Руки непроизвольно вцепились в край одеяла, натягивая ткань.

— В чем дело?

Жюли вздрогнула, пальцы поспешно разжались.

— Извините.

Расправляя одеяло, она заметила неприязненный взгляд пациента. Желая предупредить конфликт, она накрыла его руку своими ладонями, инстинктивно открываясь той целительной силе, что неизменно помогала ей облегчать страдания больных.

— Теперь отдыхайте. Чем скорее вы поправитесь… — уголки ее губ на мгновение приподнялись в озорной улыбке, — тем скорее от меня отделаетесь.

Безмятежный ангел словно по волшебству преобразился в шаловливую насмешницу! Удивляясь неожиданной метаморфозе, Адам понемногу расслабился. Напряжение исчезло, а вместе с ним и боль. Не отдавая себе в этом отчета, он не отвел глаз от ее лица и не отдернул руки.

Ференц не упустил из виду ни одной детали. Подметил, как Жюли с легкостью рассеяла гнев пациента. Как ее прикосновения облегчили боль. Значит, интуиция его не подвела. Адама спасет только чудо, так что вся надежда на эту девушку с нежным сердцем и руками целительницы.

Как врач, Ференц Батьяни сделал все, чтобы вернуть к жизни израненное тело, но, если душа Адама не исцелится, старания хирурга пойдут прахом. Он взглянул на Жюли, склонившуюся над больничной койкой, и ощутил неизъяснимое облегчение.

Неумолимо подступал ужас, и Адам снова напрягся, готовясь бороться до последнего. Видения пережитых кошмаров приходили каждую ночь. Он даже боялся закрывать глаза. Своеобразным, хотя и мучительным, спасением тогда становилась боль в спине и ногах: физические страдания не давали заснуть до тех пор, пока изнуренный мозг не утрачивал способность порождать сны…

Адам приник к шее коня, с трудом удерживаясь в седле. Тошнотворный, сладковатый запах собственной крови проникал в ноздри. Боль время от времени напоминала о себе резкими толчками, заставляя судорожно хватать ртом воздух.

Надо добраться до Илоны. Предупредить ее. Помочь скрыться. Решающая битва проиграна, и очень скоро неприятельские войска хлынут на венгерские равнины, опьяненные победой, хмельные от крови.

Вдали уже показался увитый плющом дом. Но тут тело Адама обмякло, и он рухнул в траву. Приподнявшись на локтях, он пополз вперед. Нещадно палило солнце, каждое усилие давалось с трудом, пот заливал глаза. В ушах звенело.

Дверь дома распахнулась, и Илона выбежала навстречу, выкликая его имя. Только тогда Адам заметил всадников и понял: это не кровь стучит в висках, это цокот копыт раздается по иссохшей земле.

Их окружили тесным кольцом. Затем один из всадников выехал вперед и спешился. Он долго разглядывал Илону, затем крикнул что-то через плечо.

Угрюмый наемник подъехал к Илоне и небрежно подхватил ее с земли — так, походя, срывают цветок на лугу. Девушка вскрикнула только раз, прежде чем мясистая ладонь зажала ей рот.

Ужас придал Адаму сил: он приподнялся с земли. И тут на него надвинулась тень. Все мельчайшие подробности намертво врезались в память: полковничий мундир иноземного образца и лицо, похожее на плохо отреставрированную скульптуру: перебитый нос, рассеченная шрамами кожа. Полковник ударил сапогом в грудь раненого с такой силой, что хрустнули ребра.

Рухнув на спину, словно поваленное дерево, Адам распростерся на земле, не в состоянии двинуться, едва дыша. Губы беззвучно шептали проклятия. Полковник отрывисто расхохотался и шагнул к коню.

Земля задрожала: всадники поскакали прочь. Беспомощный, Адам лежал под палящим августовским солнцем, повторяя страшную клятву: он выживет и освободит Илону. Он выживет, а человек с перебитым носом умрет от его руки!

— Шшш, тише. Все в порядке. Это всего лишь сон.

Звук медово-нежного голоса и аромат вербены привели его в чувство. Тело сотрясалось от пережитого кошмара, но сил унять дрожь недоставало. Стыдясь собственной слабости, Адам крепко зажмурился.

На этот раз он знал, кто склонился над ним. Даже не открывая глаз, видел точеные черты. Губы ласково улыбаются, а в топазовых глазах затаилась печаль. Или, может быть, насмешка?

Картины ночного кошмара вновь замелькали перед мысленным взором, столь реальные, что Адам как наяву ощутил пыль и запах крови и тело снова затряслось в лихорадке. Он знал: видения сгинут, если открыть глаза. Но он упрямо не размыкал век, опасаясь прочесть издевку во взгляде юной медсестры.

— Откройте глаза, — уговаривала Жюли. — Вы в Ницце, в клинике вашего брата. Вы в безопасности. — Одна прохладная ладонь легла на его щеку, вторая погладила влажный лоб.

Только ее тут не хватало! — сетовал Адам. Он хотел остаться наедине с тягостными воспоминаниями. Хотел оттолкнуть чуткие, нежные руки, но не смог. Ведь каждое их прикосновение сулило утешение и покой.

Адам с трудом разлепил веки: во взгляде его читалась такая мука, что Жюли задохнулась. Она привыкла иметь дело с физическими страданиями пациентов, но душевная боль, — не боль, агония! — застала ее врасплох. Готовая сделать все, чтобы облегчить непереносимую пытку, и опасаясь, что дара ее окажется недостаточно, Жюли наклонилась и коснулась губами впалой щеки.

Ощутив легкое прикосновение, Адам непроизвольно повернул голову — так цветок пустыни тянется навстречу весеннему ливню. Уста их сблизились.

Шли минуты, а целомудренный поцелуй все длился. Молодые люди застыли словно в оцепенении, не подозревая о таинственных силах, что уже пробудились к жизни в их душах.

Наконец Адам пошевелился, и Жюли инстинктивно отпрянула. Потрясенная до глубины души, с неистово бьющимся сердцем, она встала. Смущение и чувство вины охватили ее, не давая осознать значимость происшедшего.

Встретив смятенный взгляд девушки, Адам сомкнул веки. Но образ Жюли остался с ним как талисман, оградивший от ночных кошмаров, когда вновь наступила тьма.

Едва серо-голубые глаза закрылись, Жюли вздохнула с облегчением. Страдание и боль свели их вместе на краткое мгновение вне времени и пространства. Завтра, при свете дня, они и не вспомнят о случайном эпизоде.

Второй раз за день Жюли взяла пациента за руку. Но на этот раз, дожидаясь, чтобы Адам заснул, она не грезила о Ференце Батьяни.

 

2

Жюли закончила перевязывать пациенту спину и принялась ловко бинтовать плечи. Доктор Буше, ассистент Ференца Батьяни, закрыл последнюю баночку с мазью и обернулся к девушке.

— Вы ведь скоро освободитесь?

— Еще минуты две, — улыбнулась Жюли. — Вам что-нибудь еще нужно, доктор Буше?

Слегка покраснев, молодой человек покачал головой.

— Просто хотел проводить вас домой, — тихо сказал он. — Если вы позволите…

Не успела Жюли ответить, в разговор вмешался пациент:

— Будьте добры назначать свидания в другом месте и в другое время.

Нет, Адам Батьяни и святого выведет из себя, подумала Жюли, закусив губу: язвительный ответ так и дрожал на кончике языка. С того самого вечера, когда она избавила его от ночных кошмаров, Адам не упускал возможности выместить дурное настроение на медсестре, но других не задевал… вплоть до сегодняшнего дня.

Видя, как смутился молодой доктор, Жюли приветливо кивнула ему.

— Я, пожалуй, сама все закончу.

Решив, что в данном случае настаивать неуместно, доктор Буше собрал инструменты, застенчиво улыбнулся Жюли и вышел из палаты.

— Ну, и стоило ли грубить человеку ни с того ни с сего? — осведомилась Жюли, едва за ассистентом закрылась дверь.

— Ему? — Адам приподнял голову. — Я нагрубил вам.

— И то утешение! Полагаю, мне следует поблагодарить вас за оказанную честь?

Резкий тон медсестры заставил Адама изловчиться и взглянуть на Жюли.

— Ага, она таки умеет дать отпор! — Брови его сардонически изогнулись. — А я-то полагал, что вы — образец христианского всепрощения!

Прежде чем удостоить наглеца ответом, Жюли туго затянула повязку и закрепила концы бинтов. Адам сердито хмурился, золотистые пряди в беспорядке падали на лоб: ни дать ни взять упрямый, непослушный мальчишка! Вот только язвительный тон и исполненный горечи взгляд не вяжутся с образом.

— Так оно и есть, — заверила Жюли, с трудом сдержав улыбку. — Но в вашем случае я решила сделать исключение.

Мгновение Адам смотрел на нее, а затем рассмеялся — к превеликому изумлению их обоих.

Когда я смеялся в последний раз? — спросил себя юноша и обнаружил, что не помнит.

Когда он смеялся в последний раз? — спросила себя девушка и обнаружила, что вся его раздражительность и недовольство, все придирки последних дней изгладились из памяти точно по волшебству.

Услышав смех брата, доктор Батьяни остановился в дверях: сердце его дрогнуло. Ничего подобного он не испытывал с тех пор, как впервые услыхал смех Марии, своей жены.

— Ну-с, — проговорил Ференц весело, проглотив комок в горле, — а меня вы посвятите в шутку?

— Ваш брат меня изводит.

— Ваша медсестра мне дерзит, — передразнил ее Адам.

— Не более чем вы того заслуживаете, — парировала Жюли, ловко переворачивая Адама на спину, прежде чем Ференц успел прийти ей на помощь.

— Я отчитал ее за то, что она назначает свидания ухажеру у моей постели. Вот она и злится! — сообщил Адам.

— Ухажеру?

Девушка подняла взгляд на Ференца. Брови его вопросительно изогнулись, словно крылья ворона, в глазах вспыхнуло изумление. Внезапно Жюли стало ясно, до боли ясно: Ференц Батьяни никогда не воспринимал ее как женщину, тем более желанную, и сердце ее разбилось на тысячу осколков.

— А, понятно. Так, значит, вот почему мой друг Анри Буше витает в облаках!

Дружеская улыбка Ференца не помогла унять боль, терзавшую душу.

— Если на сегодня я вам больше не нужна, я пойду. — Врожденная гордость помогла ей взять себя в руки.

— Ступайте. Я…

Шутливое замечание замерло у него на устах при виде растерянного, укоризненного взгляда Жюли. Ну разумеется, бедняжка смущена! Он, Ференц Батьяни, привык к ее неоценимой помощи, к ее спокойному, неутомимому усердию и склонен забывать о том, что Жюли молода и прелестна. Но с другой стороны, он не глядит на женщин с тех пор, как шесть лет назад в его жизнь вошла Мария.

Братья долго смотрели на дверь, за которой скрылась девушка. Оба ощущали неловкость, сами не зная почему.

— Где ты ее нашел? — осведомился Адам, скрывая истинные чувства под маской цинизма. — В сиротском приюте? Или на улице?

Ференц покачал головой.

— Все произошло с точностью до наоборот. Это она меня нашла. — Будь на месте собеседника кто угодно, кроме Адама, он тотчас же призвал бы его к ответу за презрительный тон. — Жюли — превосходная медсестра, а ведь только это и имеет значение, — небрежно отмахнулся Ференц, ставя точку в дискуссии. В небрежности этой явственно ощущалось нечто показное. — Мне передали, ты отказался пить маковый настой…

— Знаешь, Ференц, учитывая, что ты на протяжении многих лет занимался подпольной деятельностью, притворщик из тебя никудышный. И обворожительная улыбка, возможно, обманет твою дочурку, но только не меня. — Адам сощурился: — Что ты пытаешься от меня скрыть?

— Пустяки, Адам. Оставим все как есть.

Не в привычках Ференца было уходить от ответа, размышлял Адам, наблюдая за братом. Тот, засунув руки в карманы, стоял у окна, сосредоточенно разглядывая дворик. Внезапно Адам решил разгадать тайну любой ценой. Кто же эта девушка? Он лихорадочно перебирал в уме возможные варианты. Дойдя до единственного, хоть сколько-нибудь правдоподобного объяснения, Адам громко рассмеялся:

— Признавайся, Ференц, она — моя племянница или наша сводная сестра?

Ференц обернулся и встретился взглядом с братом. На мгновение ему захотелось, чтобы Адам остался в неведении, поверив в одну из этих версий.

— Нет, — покачал он головой. — Ни то, ни другое.

— Черт подери! — Адам приподнялся на локте, поморщившись от боли. — Так кто она? И какого черта ты не желаешь мне сказать?

Ференц сдался. Он знал, что рано или поздно настанет момент, когда придется открыть Адаму правду.

— Потому что она — русская.

Во взгляде Адама вспыхнули ненависть и холодная ярость. Затем он вспомнил, как несколько дней назад на краткий миг соприкоснулись их губы, и ярость превратилась в бешенство. Но в глазах старшего брата по-прежнему читалась настороженность.

— И это еще не все, верно?

Ференц глубоко вздохнул.

— Она — княжна Жюли Муромская. По-русски — Юлия.

— Так… — Адам призвал на помощь все свои силы, чтобы выговорить вслух имя негодяя, который похитил Илону и бросил его самого умирать в луже собственной крови. — А Борис Муромский….

— Ее дядя.

— Как ты мог? Как ты мог позволить ей прикоснуться ко мне? — воскликнул Адам. Каждое слово сочилось ядом, точно рана, оставленная отравленным лезвием. — Или ты придерживаешься гомеопатических теорий: дескать, русская медсестра исцелит меня от ненависти к русским?

— Я долго думал, прежде чем принять решение.

Брат презрительно фыркнул, и Ференц почувствовал, что его терпение вот-вот иссякнет.

— Черт тебя дери, Адам, я хотел обеспечить тебе наилучший уход, и помочь тебе способна только эта девушка!

Он принялся нервно расхаживать по палате. Как объяснить, что Жюли наделена даром исцелять? Подобным талантом не обладают и врачи, не то что медсестры. Внутренний голос подсказывал Ференцу — и раньше, и сейчас, — что только Жюли может спасти брата.

— Кроме того, Жюли никоим образом не причастна к твоим бедам. — Ференц резко повернулся на каблуках. — Никоим образом, слышишь! Ее родители вынуждены были покинуть Россию после декабрьских событий 1825 года. Они — изгнанники так же, как и ты, потому что боролись и потерпели поражение.

— Убирайся отсюда, Ференц! И больше не смей ее ко мне присылать!

— Адам…

Адам встретил взгляд брата и намеренно не отвел глаз.

— Уходи. — Он демонстративно отвернулся к побеленной стене. — Оставь меня.

Он не станет о ней думать. Ни за что не станет. Он будет думать об Илоне. Адам закрыл глаза и попытался представить лицо своей юной возлюбленной, но, как ни старался, видел лишь отдельные черты, которые упорно не складывались в цельный образ.

Четыре года неутихающей боли и полной беспомощности научили его контролировать мысли, направлять их в нужное русло. Только это и спасло Адама от бездны отчаяния, куда его ввергали физические муки, чувство вины и собственное бессилие. Так почему же сейчас воображение вышло из-под контроля, разыгралось не на шутку, отказываясь повиноваться приказам? Словно зажило собственной жизнью: дразнит его, провоцирует…

Адам боролся до последнего. Зная при этом, сколь уязвима его броня. Разве он не возненавидел девицу с первого взгляда?

«Лжешь!» — возразил внутренний голос. Но Адам не внял ему.

Разве он не понял, что девица порочна и гнусна, еще до того, как узнал, что она — кровная родственница человека, который порочен, гнусен, даже хуже того!

«Ты несправедлив!» — запротестовала совесть. Но Адам не стал прислушиваться.

В комнате сгустились сумерки, затем воцарилась тьма. Пришла ночь. А вместе с ней — те часы, что лишают сил даже героев. Те часы, когда даже уверенные в себе люди оказываются во власти сомнений. Адам цеплялся за свою ложь, свою несправедливость, свою вымученную ненависть отчаянной хваткой, потому что подсознательно понимал: в противном случае мысль о том, что он никогда больше не увидит девушку, покажется невыносимой.

Когда же он наконец забылся тревожным сном, грезил он о Жюли.

Жюли издалека заметила доктора Батьяни: тот неспешно поднимался на крыльцо. Девушка набросила капюшон и замедлила шаг. Впервые с тех пор, как поступила на работу в клинику, Жюли не торопилась к больным. Впервые ей захотелось избежать встречи с Ференцем.

Вздорная дурочка! Сколько раз девушка отчитывала себя за то, что так безнадежно влюбилась в доктора Батьяни! Сколько раз пыталась убедить себя отречься от этого чувства! Но где найти силы, если каждый день трудишься бок о бок с самым замечательным человеком на всем белом свете? Человеком, который спасает и исцеляет!

Жюли увидела: ее кумир остановился перед дверью, явно поджидая медсестру. Он не улыбался. Напротив, темные брови сошлись над переносицей, в лице читалась тревога. Забыв о смущении и боли в сердце, девушка ускорила шаг.

— Вы не зайдете ко мне в кабинет до начала обхода, сестра Жюли?

— Что-то случилось? — Она потянулась к его руке и тут же вспомнила, что не имеет на это права. — Вашему брату сделалось хуже?

Ференц пожал плечами.

— Можно сказать и так. — Во взгляде золотисто-карих глаз он прочел сострадание, но обожания не разглядел. Если врач и ощущал неловкость, то только в преддверии неприятной беседы. — Я жду вас, — повторил он и заторопился прочь.

Жюли осторожно приоткрыла дверь. Доктор Батьяни стоял у окна. Едва девушка переступила порог, он заговорил:

— Помните, я просил вас не упоминать о вашей национальности в разговоре с моим братом?

— Разумеется. Вы говорили, что ему пришлось немало вытерпеть от моих соотечественников, когда русские войска заняли охваченную восстанием Венгрию. Я ни слова не сказала Адаму. — Оробев, Жюли отпрянула назад. — Клянусь вам!

— Знаю. — Видя горе и неподдельную искренность девушки, Ференц поневоле смягчился. — Я сам ему сказал.

— Но…

— Адам принялся расспрашивать о вас. Когда я попытался уйти от ответа, он… — Ференц замялся, не желая повторять предположения брата. — Словом, довольно и того, что я назвал ему ваше имя. — Он решил также умолчать о том, что дядя, которого Жюли в жизни своей не видела, причинил Адаму непоправимое зло. Эти сведения делу не помогут, только огорчат ее понапрасну. — А теперь…

—…Теперь он не желает принимать мою помощь, — докончила девушка.

Врач кивнул с убитым видом.

— А вы? Чего хотите вы? — Дыхание у Жюли перехватило: она говорила об Адаме Батьяни, но имела в виду нечто другое.

Ференц подошел совсем близко и, улыбаясь, сжал ладони девушки в своих руках, не подозревая о скрытом подтексте ее вопроса.

— Я не могу объяснить. Опыт врача и ученого подсказывает мне: этого быть не может! — Он ласково погладил хрупкие пальцы. — Но ваши руки творят чудеса. А Адама спасет только чудо!

Жюли ждала отнюдь не этих слов, но, когда Ференц улыбался ей своей неотразимой улыбкой, она ради него, не дрогнув, вошла бы в ворота ада.

— Я сделаю, что смогу, — тихо заверила девушка.

— Этот негодник станет вас изводить. — Ференц отпустил ее руки.

— В таком случае ничего нового не произойдет. — Теперь, когда пальцы их более не соприкасались, к ней вернулись и голос, и чувство юмора. — Верно?

Ференц невесело рассмеялся:

— Верно. Он и прежде не был образцовым пациентом, так?

— Он поправится и с моей помощью, и без нее, — заметила Жюли, вспомнив решимость во взгляде Адама. — Он твердо намерен выздороветь.

Ференц кивнул. Адам одержим местью — вот причина его жизнестойкости. Но жить нужно не ради мести. Может статься, эта юная особа заставит его взглянуть на жизнь по-другому. И все же, когда Жюли покинула кабинет, врач ощутил смутную тревогу и подумал, уже не в первый раз, не слишком ли многим рискует из любви к брату?

Жюли прижала руку к груди, пытаясь унять неистовое биение сердца. Разве она не привыкла к выходкам Адама? Станет ворчать и жаловаться. Поглядит на нее хмуро и недовольно, точно обиженный мальчишка, — так и хочется взъерошить ему волосы!

Решительно вздернув подбородок, девушка распахнула дверь. Угрюмый взгляд Яноша она попросту проигнорировала. Едва слуга вышел из палаты, пробормотав сквозь зубы нечто нелестное, Жюли поспешила к пациенту.

Адам услышал, как щелкнул замок, и отвернулся к стене. Беспокойная ночь и спутанные обрывки сновидений вконец измотали его. Какая разница, кто пришел делать ему перевязку!

Слабый аромат вербены знакомо защекотал ноздри, и Адам возмутился: с какой стати волнующий образ преследует его не только во сне, но и в часы бодрствования! Когда благоухание усилилось, он резко повернулся, позабыв об осторожности, и дыхание перехватило от боли.

Эмоциональное потрясение застало его врасплох. Гнев блокировал сознание, словно прочная каменная стена. Но искрометная радость шутя пробила преграду, на одно безумное мгновение ослепив больного. А вместе с нею нахлынул страх — страх утратить самообладание.

Во взгляде Адама отразилась целая гамма чувств. Жюли затруднилась бы подобрать им всем названия, однако то, что она увидела, растрогало ее до глубины души. Она водрузила на стол поднос с бинтами и корпией и шагнула к кровати.

— Я уже говорила: чем скорее вы поправитесь, тем скорее от меня избавитесь. — Девушка скрестила руки на груди. — Могу повторить то же самое еще раз, если угодно.

— Черт подери! — Адам приподнялся на локтях. — Я говорил Ференцу…

— Я знаю, что вы говорили доктору Батьяни. — Ласково, но твердо она уложила больного на подушки и склонилась над ним. — Что за низость — вменять мне в вину жестокость безымянных, безликих наемников только потому, что во мне тоже течет русская кровь!

Адам уставился на нее.

— Безликих?! Безымянных?!

Он собрался было сообщить Жюли то, о чем брат, очевидно, умолчал, но взглянул на мгновение в золотисто-карие сияющие глаза и позабыл обо всем на свете. Затем Жюли снова заговорила, и перебивать стало поздно:

— Именно. А теперь выслушайте меня внимательно, потому что дважды повторять я не буду.

Узкая ладонь легла на грудь Адама. Сквозь тонкую льняную ткань Жюли ощущала тепло его тела, и пальцы ее чуть заметно дрогнули, но она заставила себя сосредоточиться на заготовленной речи.

— Ваш брат сделал все возможное, чтобы вернуть вас к жизни. Теперь ваша очередь. А это значит, что, если вам необходимо терпеть мое присутствие, вы станете его терпеть. — Жюли набрала в грудь побольше воздуху: — Если вы не испытываете к нему благодарности, вспомните хотя бы об элементарной вежливости.

В груди Адама снова разгорался гнев, испепеляющий и жаркий и обращенный только на нее одну.

— Да как вы смеете? Вы понятия не имеете о том, что я чувствую!

Пальцы Адама до боли сжали ее запястье, но Жюли только улыбнулась.

— Злитесь на меня. На меня! — Девушка указала пальцем себе на грудь. — И не потому, что я — русская, а потому, что я вас раздразнила.

Гнев во взгляде Адама поугас, уступая место изумлению и невольному восхищению.

— Зачем вы это делаете?

— Это моя работа. Я помогаю людям выздороветь, — отозвалась Жюли, притворяясь, что не поняла вопроса.

— Я не о том. Почему вы терпите мои выходки?

Жюли пожала плечами, не желая называть истинную причину.

— Вы делаете это, потому что Ференц попросил вас. — Адам снова ощутил приступ гнева, но на этот раз злился он на брата. — Только ради Ференца, так?

— Да. — Жюли не отвела глаз. Пальцы стиснули ее запястье железной хваткой, и она с вызовом добавила: — Ради него я брошу вызов кому угодно. Даже вам!

— Toucher, — усмехнулся он, по привычке используя фехтовальный термин, означающий: удар попал в цель.

Адам привык к тому, что самые разные люди любят и боготворят его брата, однако девическое обожание Жюли почему-то изрядно его раздосадовало. Опустив взгляд, он заметил, что на тонком запястье девушки пальцы его оставили красноречивый след. Нахмурившись, Адам снова завладел ее кистью, но на этот раз осторожно, словно имел дело с хрупкой статуэткой.

— Простите меня.

Он провел большим пальцем по покрасневшему месту. Под тонкой кожей обозначились бледно-голубые прожилки вен, и Адам подивился тому, что руки, столь нежные, могут исполнять такую тяжкую работу.

— Все в порядке! — Жюли отняла руку. Хотя сама она не отдавала себе в этом отчета, прикосновения Адама не оставили ее равнодушной. — Мне совсем не больно.

Адам окинул ее долгим взглядом, втайне удивляясь ласковому теплу, волной нахлынувшему на него.

— Сомневаюсь.

— Мне давно пора заняться делом, — отозвалась Жюли, намеренно пропустив мимо ушей последнее слово. — Вы не единственный пациент на моем попечении.

Ловко и уверенно она принялась разматывать бинты. Как всегда, прикосновения Жюли несли с собою умиротворяющее спокойствие. Из детского упрямства Адам попытался оказать сопротивление благостной силе и, как всегда, потерпел неудачу.

 

3

Итак, установилось некое подобие вооруженного перемирия, размышляла Жюли, открывая окно. Свежий, морозный воздух, казалось, нес с собою первое дыхание весны, хотя Рождество минуло совсем недавно. Адам Батьяни редко упускал случай уколоть ее, но все его «шпильки» носили исключительно личный характер. Адам больше не видел в ней заклятого врага в силу ее происхождения. До настоящей войны дело не доходило.

Но перепалки то и дело возникали. Жюли вспомнила, как Адам проклинал ее на все лады, когда впервые встал на ноги и принялся заново учиться ходить, сначала передвигаясь вместе со стулом, затем на костылях, потом с двумя тростями. А она дразнила его, выводила из терпения, смеялась над ним, зная, что если он станет злиться на нее, то забудет о физической боли. Похоже, сегодня предстояла очередная битва.

Накануне Жюли украдкой наблюдала за тем, как ее подопечный попытался спуститься по лестнице в сад… и не смог. Во взгляде юноши читались бессильное бешенство и отвращение к самому себе. Пора сделать следующий шаг.

Подметив лукавую улыбку медсестры, Адам подозрительно нахмурился.

— Судя по вашему виду, — недовольно проворчал он, — могу предположить, что вы изобрели для меня новую пытку.

— Ваши способности к дедуктивному мышлению делают вам честь, — ехидно отозвалась Жюли, бесцеремонно стягивая одеяло с его колен. — Но сегодня вы не совсем точны.

Многострадальный пациент подозрительно сощурился:

— То есть?

— Сегодня вас ждут две новых пытки, — небрежно сообщила она. — Так что можете изругать меня сразу за обе, не растягивая перебранку на два раза. Сегодня, граф Батьяни, вы откажетесь от одной трости, и… — Жюли изящно взмахнула рукой, — при помощи оставшейся спуститесь по лестнице в сад.

— Мне нужны обе трости, черт подери, и вы это знаете!

На лбу больного выступила испарина при одной мысли о лестнице. Жюли об этом конечно же и не подозревает, но не далее как вчера он стоял на верхней площадке. Одна ступенька, одна-единственная ступенька — вот и все, что ему удалось преодолеть, прежде чем голова закружилась, ноги обмякли, а земля стремительно понеслась ему навстречу.

— Я не могу…

Жюли покачала головой.

— Одно из трех, мой дорогой граф. — Она нервно затеребила край передника, заставляя себя произнести жестокие слова. — Либо вы слишком ленивы, либо слишком малодушны, либо просто боитесь… Уверена, если вы захотите, то сможете!

Вынужденная прибегнуть к резкости, чтобы раззадорить Адама, Жюли не без удовлетворения отметила, как глаза юноши вспыхнули гневом, обретая синеватый, стальной оттенок. Она вручила ему трость и отступила на шаг, давая возможность подняться.

— Отлично. — Негодующий взгляд в ее сторону не произвел на Жюли должного впечатления. — Теперь зажмурьтесь и сделайте несколько глубоких вздохов.

Адам повиновался, а она тем временем встала ближе и положила одну ладонь ему на поясницу, а другой накрыла пальцы, сжавшие трость. В свою очередь закрыв глаза, Жюли представила его сильным, твердо стоящим на ногах.

Адам ощутил, как по телу разливается расслабляющее спокойствие: боль поутихла. Возможно, от физических мук так и не удастся избавиться до конца, объяснял Ференц. Повреждено слишком много нервов и мускулов. Но в один прекрасный день он снова сможет передвигаться самостоятельно. Чего же лучше?

Жюли почувствовала, как побелевшие пальцы ровнее легли на набалдашник трости.

— А теперь мы пройдемся, — тихо сказала она и шагнула вперед.

Адам не пошевелился, и она вопросительно оглянулась.

— Как вам это удается? — В глазах его уже не читалось раздражение, цвет их смягчился до оттенка туманного утра.

Озадаченная Жюли молча покачала головой. Адам коснулся ладонью ее щеки, прежде чем вспомнил, что не имеет на это права. Он любит Илону. Он не должен прикасаться к другой женщине, пока Илона не отомщена. Рука его бессильно упала.

— Я проклинаю вас. Я ненавижу вас, — проговорил Адам беззлобно. — Но вот вы касаетесь меня, и я чувствую… — Не в состоянии подыскать нужное слово, он покачал головой. — Словно наркотик, но только не притупляющий чувства, а, напротив, воскрешающий.

Жюли пожала плечами: всякий раз упоминание о ее даре смущало и тревожило девушку. Она толком не понимала происходящего, не смогла описать его словами, а когда задумывалась о своих способностях всерьез, то казалась самой себе некой природной аномалией, чем-то вроде уродца в цирковом шоу. Родители нежно любили дочь, но сверхъестественный дар пугал и озадачивал даже их.

— Ну же, — побуждала Жюли. — Если трости недостаточно, обопритесь на мое плечо.

Бок о бок они медленно двинулись по коридору.

Тяжело опускаясь на садовую скамью, Адам чувствовал, как по спине потоками льется пот. Удалось! — ликовал он, упиваясь победой. И плевать, что за полчаса он прошел расстояние, которое ребенок преодолел бы за считанные минуты!

Дыхание перехватывало в такт с резкими судорогами, что сводили ноги и спину, но Адам не проклинал эту муку — напротив, приветствовал как друга. Впервые боль стала знаком отличия за одержанную победу. Впервые он поверил, что в один прекрасный день и в самом деле выздоровеет.

Жюли не сводила с него глаз. Адам дышал прерывисто, с трудом, кожа вокруг рта побелела от напряжения. Инстинктивно чувствуя, что сейчас в поддержке он не нуждается, девушка не пыталась прикоснуться к нему. Хотя ей бесконечно этого хотелось. Хотелось взять за руку и разделить его радость.

Постепенно дыхание его выровнялось, морщины разгладились — боль уходила. Скоро он поправится и уедет, подумала Жюли. На сердце у нее неожиданно стало тяжело. Вместе с Адамом из ее жизни уйдет звено, соединяющее ее с Ференцем Батьяни.

Впереди маячило унылое, безотрадное будущее — словно мертвая, бескрайняя, продуваемая ветрами пустыня. Видение длилось лишь мгновение, но оставило тоскливый осадок в душе. Появятся другие пациенты, напомнила себе девушка. Те, кому она будет нужна.

Адам обернулся к Жюли, собираясь сделать ее участницей своего триумфа. Та смотрела прямо на него, но в отсутствующем взгляде не читалось узнавания. Куда ушла, с кем она сейчас? Внезапно нечто острое, сродни физической боли, пронзило его сердце и исчезло прежде, чем Адам смог подобрать для него название — ревность.

Нет, он не имеет права на какие бы то ни было чувства в отношении этой девушки. Долг призывает его быть верным Илоне. Кроме того, нельзя забывать о происхождении Жюли. В памяти Адама воскресли давние картины утраты и бессилия — тягостные и неотвязные.

Жюли очнулась от размышлений и отчитала себя за то, что забыла о пациенте. Она вознамерилась было обратиться к нему, но слова замерли на устах: взгляд Адама стал темен от горя.

— Что-то не так?

Юноша хрипло рассмеялся. Упоение победой прошло, он снова превратился в беспомощного калеку.

— У меня такое ощущение, будто я преодолел дистанцию от Марафона до Афин… на четвереньках. — Адам презрительно усмехнулся.

— Не смейте над собой издеваться! — вознегодовала Жюли.

Ухватив своего подопечного за рукав, она для острастки основательно встряхнула его. Адам снова рассмеялся, но на этот раз от души. Взгляд потеплел.

— Сейчас вы — ангел милосердия, радеющий о сирых и недужных этого мира и творящий мелкие чудеса, а в следующее мгновение — взрывное устройство с очень коротким фитилем.

— Ваш цинизм и ваши насмешки и святого превратят во взрывное устройство, — проворчала Жюли, не осознавая, что сердце ее непроизвольно отозвалось на ласковый взгляд. — Вам есть чем гордиться и чему радоваться!

Адам собрался было признаться, что действительно рад и горд, и хотел поделиться своим счастьем именно с ней, да только она не вовремя ушла в себя… И вдруг глаза ее вспыхнули, засияли расплавленным золотом. Но только на одно-единственное мгновение. Затем взгляд погас, сделался тусклым и безжизненным.

Глядя через плечо Адама, за кованой садовой оградой Жюли заметила Ференца Батьяни, и сердце ее радостно дрогнуло. Затем она увидела миниатюрную блондинку рядом с ним. Выражения лица своего кумира Жюли не различила, но ясно разглядела, как Ференц обнял женщину за плечи и легко коснулся пальцами ее щеки. Любовь и нежность, заключенные в простом жесте, преодолели разделяющее расстояние и нанесли девушке удар в самое сердце.

Адам проследил за взглядом собеседницы и увидел Ференца и Марию, но почему-то не испытал привычной задушевной радости. Он обернулся к Жюли. Та по-прежнему завороженно глядела в одну точку.

Не понимая, что за эмоции владеют им, Адам уступил мгновенному порыву. Схватив Жюли за плечи, он развернул ее лицом к себе, заставляя обратить на себя внимание.

— Как патетично! — воскликнул Адам, непроизвольно стараясь задеть собеседницу побольнее. — Вы так и пожираете его глазами, как изголодавшийся ребенок пряжки в витрине кондитерской. — Для вящей убедительности он встряхнул девушку. — Ференц женат на женщине, которую любит больше всех на свете. Он никогда не станет вашим!

— Вы думаете, я этого не знаю?

При звуках нежного, бесконечно печального голоса гнев Адама утих словно по волшебству. Но он не собирался сдаваться.

— А мой брат знает, что стал объектом столь беззаветного обожания?

Глаза Жюли расширились, и, прежде чем она осознала, что делает, тонкие пальцы вцепились в его рукав.

— Нет! Обещайте, что ни слова ему не скажете. Обещайте, Адам!

Что его растрогало? Паника, прозвучавшая в ее голосе? Блеснувшие в глазах слезы? Настойчивое прикосновение пальцев? Или то, что девушка впервые назвала его по имени?

Да, кто он такой, чтобы судить ее? Разве Жюли когда-либо выносила ему приговор? Кто он такой, чтобы отказывать ей в сострадании? Разве не она утешала его ночами, унимала грызущую боль? Адам обхватил ладонями ее лицо.

Жюли с изумлением глядела в его глаза, удивляясь внезапной перемене. Лед и сталь сменились оттенками луговых цветов и сумеречного неба. Затем она ощутила прикосновения сильных рук — успокаивающие, отрадные, ласковые, словно волны южного моря. Время остановилось, будто они остались вдвоем в целом мире.

Бархатистая кожа, прохладная и нежная, точно летний дождь, потеплела под его ладонями. Пальцы Адама ощутили, как на виске неистово пульсирует жилка. Взгляд остановился на полураскрытых губах: само целомудрие и простодушная невинность! Не в силах противиться искушению, он наклонился…

Но перед глазами внезапно возник иной образ. Золотисто-карие глаза превратились в синие, ясные, словно озерная гладь. Черты лица изменились. Словно обжегшись, Адам отдернул руки… и чары развеялись.

— Не думаю, что тебе удастся вытащить Жюли из клиники. — Князь Алексей Муромский провел рукою по темным волосам жены. — Даже ради поездки в Париж. И я не уверен, что нам следует вмешиваться. — На его взгляд, роль сестры милосердия не слишком соответствовала положению юной княжны, но его светлость видел, как много значит для дочери ее работа.

— Клиника сведет Жюли в могилу. Каждый вечер она возвращается домой без сил: тени под глазами все темнее, а взгляд все печальнее. — Княгиня Ирина отложила в сторону вышивание. — Надо увезти ее отсюда, хотя бы ненадолго.

— Я тебя понимаю, дорогая. Но мы не всегда делаем то, что для нас объективно полезно, верно? — Изогнув темную бровь, князь многозначительно поглядел на жену.

Княгиня проигнорировала намек мужа.

— Стоит Жюли вбить что-то голову, и переубедить ее невозможно. Наша дочь упрямее кавказского мула.

— Интересно, от кого она это унаследовала? — Алексей Муромский задумчиво потер пальцем щеку, скрывая улыбку. — Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне отчетливо вспоминается, как ты с редкостным упорством настояла на том, чтобы сопровождать человека, бежавшего из-под стражи, через всю Россию в разгар зимних морозов. И при этом едва не погибла.

Князь глубоко вздохнул. С тех пор минуло уже тридцать лет, но при мысли о самоотверженном поступке Ирины у него до сих пор сжималось сердце.

— Это совсем другое дело. Ох, да не смотри на меня так!.. — недовольно возразила княгиня, подметив лукавую гримасу. — Сравнения здесь не уместны. Ты был холост. А Жюли влюблена в женатого человека.

— Что?!

Алексей Муромский приподнялся с места, в раскосых золотистых глазах вспыхнула неукротимая ярость, но нежная рука жены бесцеремонно толкнула его обратно в кресло.

— Я не говорю, что у них роман, Алексей. Бедная девочка влюблена, а он скорее всего понятия об этом не имеет. Это главный врач клиники, доктор Батьяни. Мы видели его с женою в опере месяц назад, помнишь?

— И с чего ты взяла, что он не знает о чувствах Жюли?

— Потому что я видела, как он смотрел на жену. — Княгиня подошла к мужу и склонила голову ему на грудь. — Примерно так же, как ты смотришь на меня.

Князь Муромский обнял рукою хрупкие плечи жены.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал он.

Адам услышал, как открылась дверь, и напрягся, зная, что это Жюли, еще до того, как уловил аромат вербены. Юноша раздраженно поджал губы. Он злился, ибо приход медсестры прервал его раздумья. Злился, ибо его преданный, молчаливый слуга Янош вскочил и покинул палату, а сам он не имел возможности поступить так же. Злился потому, что слишком хорошо помнил взгляд девушки, обращенный к Ференцу и Марии. И еще потому, что горькая досада до сих пор жила в его груди, хотя логически объяснить возникновение этого чувства он не мог.

— Я сделал все упражнения, съел всю морковку и трижды обошел вокруг сада.

— Превосходно. — Жюли не обратила внимания на угрюмый, язвительный тон. — Тогда вам придется по душе мой новый план.

— Мне придется по душе, если меня оставят в покое! — рявкнул Адам.

— Ах, беда какая!

Радуясь гневной вспышке, Жюли намеренно поддразнивала юношу. Даже негодование лучше, чем холодное, циничное равнодушие!

Адам развернулся, тяжело опираясь на трость, готовый разразиться потоком ругательств. Но тут же прикусил язык. Лицо Жюли преобразилось словно по волшебству: куда исчезли уныние, и обреченность, и горестная покорность судьбе? В глазах полыхало золотое пламя. Адам сам изумился тому, сколько удовольствия доставила ему перемена. Как ему не хватало этой бодрости, этого задора!

— Чего вы хотите? — В его голосе уже не слышалось прежней враждебности.

— Вот эту штуку. — Неуловимым движением Жюли выхватила трость у него из рук, крепко прижала к груди и отступила на шаг.

Лишившись поддержки, Адам пошатнулся, взмахнул руками, но удержался на ногах и выпрямился. Он потянулся за тростью, но девушка снова шагнула назад, сохраняя прежнюю дистанцию.

— Черт подери, а ну-ка, отдайте! — Глухой отзвук собственного голоса выводил Адама из себя.

— Ах, вам нужна трость? — Жюли отступила чуть дальше. — Так идите и возьмите ее сами.

Да он без нее и шагу не сделает! Или сделает? Юноша не сводил с трости глаз, словно одного вида ее было достаточно, чтобы не упасть.

— Адам!

Он заставил себя поднять голову. В ее глазах по-прежнему полыхало золотое пламя, но куда исчезли насмешка и лукавое поддразнивание? Во взгляде читалась только ласка — и нечто большее. Адам затруднился бы подобрать нужное определение, но знал одно: это чувство необходимо ему как воздух.

— Пожалуйста…

Никогда прежде Жюли не обращалась к нему с этим словом. Она отдавала приказы, терроризировала и бесила его. Но вот «пожалуйста» Адам от нее не слышал. Черпая силы в смиренной просьбе и ласковом взгляде, он переставил вперед одну ногу. Затем вторую.

Медленно пересекли они палату. Адам — шаг вперед, Жюли — шаг назад, все дальше, не останавливаясь, пока ее лопатки не коснулись противоположной стены. Оба замерли, тяжело дыша, словно пробежали целую милю.

Жюли протянула трость. Адам взял ее в руки и долго смотрел на нее, прежде чем отшвырнуть на кровать. А затем обернулся к Жюли: та в изнеможении прислонилась к стене и закрыла глаза.

— Жюли, посмотрите на меня.

Длинные ресницы затрепетали, по щекам хлынули слезы. Адам порывисто шагнул вперед, преодолевая оставшееся между ними расстояние, и заключил девушку в объятия.

Жюли уткнулась ему в плечо и обвила руками шею. Долго стояли они так — недвижно, молча, поглощенные друг другом. Постепенно дыхание их выровнялось, сердца забились в унисон.

Когда хрупкое равновесие нарушилось, это тоже произошло в унисон. Не размыкая объятий, молодые люди повернулись так, чтобы каждый мог видеть лицо другого.

— Спасибо вам, — тихо проговорил Адам.

Растроганная до глубины души, она только кивнула. Никогда прежде он не говорил с нею так. Только сейчас Жюли осознала, сколь много значат для нее эти простые слова.

Золотистые глаза расширились, на пушистых ресницах крохотными бриллиантами поблескивали слезы. Адам поднял руку. Прикосновение к влажной щеке всколыхнуло в его груди целую бурю чувств, жаркую и всесокрушающую, и юноша вздрогнул от боли. Схожая, мучительно-сладкая боль пронзила Адам в тот день, когда он впервые встал на ноги.

Лица их сблизились, как несколько дней назад, в саду. Жюли ощущала исходящее от него тепло. Глаза его потемнели до оттенка морской волны накануне шторма. В них отражались чувства, которым она не смогла бы подобрать определения, — знала лишь, что эти движения души несут в себе скрытую угрозу.

Пальцы скользнули под оборки чепца, погладили волосы. Он нагнулся ниже. Веки девушки словно отяжелели, и внезапно Адама охватила паника.

— Нет! — Пальцы его напряглись. — Откройте глаза и взгляните на меня!

Длинные ресницы послушно взметнулись вверх. Причиной тому явились не столько сами слова, сколько требовательное нетерпение, в них прозвучавшее.

— Что случилось, Адам? Что-то не так? — Нежные ладони заскользили по его спине, стремясь облегчить боль.

Адам прижался к ней лбом; в груди разливалось облегчение, паника схлынула. Жюли назвала его по имени. Жюли смотрела на него. На него. Ни на кого другого!

— Адам?

Ее дыхание — теплое, благоуханное, зовущее — щекотало ему губы. Пальцы Адама бережно и ласково проследили очертания ее бровей, что, словно крылья, осеняли золотисто-карие глаза. Затем опустились к скулам.

Касалась ли когда-либо его рука кожи столь нежной? Пальцы скользнули вниз, на мгновение задержавшись на ее губах, — так же легко, как бабочка опускается на цветок. Адам осторожно тронул ямочку на ее подбородке, наслаждаясь этой безыскусной лаской не меньше, чем ощущением разлитого в крови жара.

Ее губы приоткрылись под его пальцами. Вздохнув, Жюли запрокинула голову — совсем чуть-чуть, в непроизвольно завлекающем жесте.

И взгляд штормовых глаз, и горячие ладони, ласкающие ее лицо, приковали Жюли к месту: в мире существовал только Адам. Тонкие руки сами легли на его талию. Ей захотелось зажмуриться от восторга, но она удержалась. Она знала: глаза закрывать нельзя, хотя не могла вспомнить почему.

Подушечки его пальцев задержались на ее губах, словно Адам пытался запомнить их форму. Но Жюли требовалось больше. Она попыталась сказать об этом, но язык не слушался. И снова чуткие пальцы скользнули по ее губам, и губы потеплели под легкими прикосновениями. Сладостная истома разливалась по телу словно теплый, пронизанный лучами солнца мед.

Адам наклонился вперед — расстояние между ними исчезло. Уста их соприкоснулись и замерли на мгновение. Затем медленно и осторожно язык Адама проследовал по тому же пути, что и пальцы, потом погрузился в благоуханную сладость, легко щекоча нёбо. Но вот Адам властно завладел ее губами. Поцелуй заключал в себе трепетную нежность, однако страсть пульсировала у самой поверхности, — так алая, раскаленная лава струится по недвижным камням. Вкус ее губ кружил голову, как хмельное вино, и на этот раз глаза закрыл Адам.

Чем глубже погружался он в чувственный экстаз поцелуя, тем настойчивее образы, что жили в его сознании, рвались на свободу, зубами и когтями пробивались сквозь чувственный восторг и радость.

Адам резко отстранился. Горестные воспоминания грозили задушить его. Однако неким непостижимым образом они отчасти утратили былую власть. Не в состоянии разлучиться с Жюли, юноша не размыкал объятий, удерживая девушку рядом, словно одно только прикосновение гибкого, упругого тела разгоняло кошмары прошлого.

Жюли очнулась от чарующего оцепенения: так замерзающий путник, мечтающий о жарком огне, неожиданно приходит в себя и различает вокруг только снег и лед. Блаженство и тепло иссякли, остался лишь холод.

Как она могла? Но даже во власти смущения и стыда, девушка обнаружила, что не способна высвободиться из объятий Адама и уйти. Она по-прежнему льнула к его груди. Сторонний наблюдатель непременно счел бы молодых людей возлюбленными.

Жюли не искала себе оправданий. Она знала, что обнимает ее Адам. Знала, что именно Адам целует ее в губы. И при этом жаждала новых поцелуев и новых ласк. Что она за женщина? Как может она любить Ференца и в то же время таять от восторга в объятиях его брата?

— Простите меня, я забылся и… злоупотребил вашим доверием, — виновато произнес Адам, не в силах убрать ладони с хрупких плеч.

— Нет. — Жюли отважно выдержала его взгляд. — Вы взяли только то, что я предложила по доброй воле.

Золото ее глаз померкло, и Адам понял почему. Забыв об отвращении к самому себе, он попытался утешить и успокоить девушку.

— Все произошло под влиянием момента. Вы подарили мне нечто неизмеримо важное и значимое для нас обоих.

— Да, Адам, все произошло под влиянием момента, но не совсем так, как вам хочется представить. Может, в самом начале нас и впрямь толкнула друг к другу благодарность, но финал оказался иным. — Жюли проглотила непрошеные слезы. — В финале двое наслаждались ласками друг друга, хотя сердца их принадлежат другим людям.

Пристыженный бескомпромиссной честностью девушки, Адам снял ладони с ее плеч.

— Слова тут не помогут, верно?

Нет, не помогут, подумала Жюли. Однако смутный внутренний голос нашептывал ей нечто прямо противоположное. Она метнулась к двери.

Адам потянулся удержать ее, но воспоминания и чувство вины удержали его руку. С отчаянием он смотрел ей вслед.

 

4

Измученная Жюли смотрела на умирающую, страдая от собственного бессилия. Дитя, на рождение которого ушли все силы женщины, появилось на свет мертвым. Врачи ничем не могли помочь ни ребенку, ни матери. Оставалось только ждать.

Дыхание молодой женщины становилось все более прерывистым. И вот с губ сорвался последний, еле слышный вздох. Но Жюли все сидела у кровати, поглаживая стиснутые пальцы роженицы.

Наконец девушка отрешенно поднялась с места. На пороге стоял Ференц Батьяни, не сводя с нее глаз. Забыв о собственной усталости, Жюли увидела лишь одно: под глазами доктора пролегли темные тени, а морщины, прочерченные жизнью на мужественном, красивом лице, заметно углубились.

— Вам надо отдохнуть. — Жюли шагнула к своему кумиру, борясь с желанием дотронуться до его руки, поделиться силой. — Вы уже двое суток на ногах.

— А вы — нет? Спасибо, что посидели с ней. — Ференц коснулся ее плеча. — С вами все в порядке?

Жюли с трудом кивнула.

— Я пойду домой.

Оказавшись в коридоре, она опрометью бросилась в комнату медсестер и, едва притворив за собою дверь, дала волю слезам. Чепец сбился на сторону, рыдания сотрясали тело.

Жюли не услышала, как открылась дверь, не услышала и звука шагов. Только когда кто-то опустился на жесткую кушетку рядом с нею, она резко подняла голову.

Ференц обнял ее за плечи. Девушка была такой же миниатюрной и хрупкой, как его жена. Но врач знал: под утонченной одухотворенностью скрывается неиссякаемый источник силы, стойкости и сострадательного участия.

— Смерть пациента — всегда горе, — тихо проговорил он. — К этому не привыкают. Но, если мы хотим делать то, что мы делаем, нужно справляться и с этим.

— Она была так молода! — всхлипывала Жюли. — И так хотела жить!

За долгое время работы в клинике Ференц насмотрелся всякого. Воспоминания воскресали в памяти в самый неподходящий момент, — так ноет старая рана при перемене погоды.

— Умирают не только старики, Жюли. Молодые тоже уходят — и надо с этим смириться. — Врач обхватил ладонями залитое слезами лицо и развернул к себе. — Никому не ведомо, когда пробьет его час.

— Вы так мудры… — Плечи девушки беспомощно поникли. — И так добры и великодушны…

— Mon enfant, дитя мое… — Ференц грустно улыбнулся и покачал головой. — Не нужно меня идеализировать.

— О да! Вы мудры и добры! — Усталость и нервное потрясение брали свое: чувство, погребенное в тайниках сердца, впервые облеклось в слова: — И я люблю вас…

Не договорив, Жюли задохнулась от ужаса, глаза ее расширились. Что такое она сказала? В чем призналась?

— Ох, Жюли… — Душу Ференца переполняла нежность к юной, чистой девушке, что годилась ему в дочери. Он ласково погладил темные волосы. — Вы меня не любите, дитя мое. Вы видите во мне героя, каковым я вовсе не являюсь, и вообразили, что влюблены в этого, несуществующего, героя.

Потрясенная словами Ференца не меньше, чем собственным опрометчивым признанием, Жюли оттолкнула протянутую руку.

— Я не ребенок!

— Жюли…

— Вы думаете, меня можно гладить по головке, как трехлетнего малыша! — Она выпрямилась, призвав на помощь всю свою гордость. — Я — взрослая женщина, которая знает, чего хочет. — Жюли не пыталась сдержать гнев, зная, что это — превосходный щит, а также и оружие.

Слишком поздно осознав, что слова утешения прозвучали насмешкой, Ференц наклонился к девушке, не зная, что сказать.

Жюли стремительно вскочила. Нет, жалости она не вынесет! Глупая, сентиментальная девчонка! По щекам текли слезы, но юная княжна их не замечала.

— Пожалуйста, не надо ничего говорить. — Жюли набрала в грудь побольше воздуху, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Умоляю, забудьте мое глупое признание!

Ференц кивнул, остро ощущая собственную беспомощность. Он чувствовал, что обидел Жюли до глубины души, и при этом знал, что любой его жест, любое слово только ухудшат положение.

Решительно вздернув подбородок, Жюли подошла к шкафчику. Точными, выверенными движениями надела мантилью и шляпку, затем натянула перчатки, — точно облекаясь в броню. Когда она снова обернулась, глаза ее были сухи.

— Почему бы вам не взять небольшой отпуск? — от чистого сердца предложил Ференц. — Вы слишком много работали.

Жюли не отвела взгляда: благодарение Небу, в глазах доктора Батьяни не было жалости!

— Я приду завтра, в обычное время.

Ференц кивнул в знак согласия и восхищения. Девушка справится, думал он. Она может споткнуться, но не упадет.

Жюли заметила Адама в глубине садовой аллеи: юноша шел ей навстречу, зажав трость под мышкой. Шагал он медленно, но вполне уверенно.

— Да вы совсем как новенький! — пошутила девушка, едва пациент поравнялся с ней.

Бок о бок они двинулись вверх по лестнице. Как всегда, Жюли автоматически подлаживалась к его темпу.

— Ференц пригрозил, что скоро выставит меня из клиники.

— Знаю.

Жюли закусила нижнюю губу. Она отчетливо помнила тот день, когда впервые подумала об отъезде Адама и испугалась, что вместе с ним исчезнет последняя связь, соединяющая ее с Ференцем. А теперь она скорее всего уедет еще раньше Адама Батьяни.

Она сама все погубила. Если бы не постыдное саморазоблачение, все осталось бы по-прежнему. Впрочем, Жюли лгала себе. Ситуация все равно когда-нибудь стала бы невыносимой, и ей пришлось бы оставить клинику. Так что лучше раньше, чем позже.

— Мне давно пора уехать.

Слова Адама прозвучали эхом мыслей Жюли, разогнали ее задумчивость, словно резкий удар бича. Тривиальная фраза прозвучала чересчур зловеще, и девушка не удержалась от вопросов:

— Уехать? Но куда? Зачем?

— У меня есть цель. Важное, не терпящее отлагательства дело.

Глаза Адама потемнели до оттенка ружейной стали. У Жюли подкосились ноги: она не могла отделаться от странного подозрения, что ярость и ненависть в его взгляде имеют к ней самое прямое отношение.

— Вы ведь не собираетесь возвращаться в Венгрию, нет? — воскликнула Жюли, хотя ответ был ясен им обоим. — Ох, Адам, не надо! Если вас схватят… — Жюли покачала головой, отгоняя страшные картины.

Смертоубийственная ярость иссякла сама собой, и Адам испытал несказанное облегчение. Так чувствует себя человек, исцеленный противоядием. Жюли не имеет отношения к его врагам, напомнил себе он. Девушка ни в чем не повинна.

— Не надо, пожалуйста!

Адам заглянул в золотисто-карие глаза, и сердце его дрогнуло. В умоляющем взгляде читалась неподдельная тревога. Тревога за него, Адама. А ему так хотелось… Нет, он не может позволить себе увлечься фантазиями. Или поддаться искушению.

— Полагаю, вас только порадует, ежели мои соотечественники или кто угодно сделают из меня фарш: не я ли изводил вас все эти месяцы? — По привычке Адам прибег к сарказму, скрывая истинные чувства.

Уже сожалея о своей вспышке, Жюли прошествовала в палату мимо него.

— Чтобы все мои труды пошли прахом? — Девушка оглянулась через плечо. — Кроме того, если кто и имеет моральное право превратить вас в фарш, так только я одна.

Адам рассмеялся и прикрыл за собою дверь. Видит Бог, он станет по ней скучать! Молодые люди одновременно обернулись… и оказались лицом к лицу.

— Мне будет недоставать вас. — Мысль оформилась в слова помимо его воли.

Девушка не успела смахнуть предательские слезы — мутная пелена застлала глаза слишком быстро. Жюли с трудом заставила себя улыбнуться.

— Дочери русских варваров? — Голос ее прозвучал глухо, и попытка пошутить не увенчалась успехом. — Фи, какой у вас ужасный вкус!

Нежные губы дрожали. В хрустальных глубинах глаз мерцали золотые искры. Адам завороженно шагнул ближе, затем еще ближе. Не в состоянии противиться искушению, прошептал ее имя и коснулся пальцем щеки.

Дверь резко распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Молодые люди отпрянули друг от друга.

— Какого черта ты затеял? — заорал Ференц.

Вне себя от ярости, он вряд ли осознавал, что брат не один. Ференц Батьяни ткнул Адама в грудь пачкой бумаг. Тот взял их, ничем не выдавая волнения, хотя сердце его учащенно забилось.

Просмотрев документы, Адам цинично усмехнулся:

— С каких пор ты позволяешь себе читать мою корреспонденцию?

При этих словах гаев Ференца достиг апогея.

— Конверт оказался среди моих писем, черт тебя дери, и я вскрыл его по ошибке!

— И преисполнился такого любопытства, что прочел содержимое от первой строчки и до последней, так? — протянул Адам, темные брови насмешливо изогнулись. — Чтоб тебе провалиться, Ференц! Или ты — сторож брату своему?

— Сторож бы тебе не помешал! — взорвался Ференц, встряхивая Адама за плечи. — Или прошлое так на тебе сказалось, что ты способен думать только о мести? И готов втравить в рискованную, опасную авантюру невинного человека?

Жюли наблюдала за разъяренными братьями, потрясенная неистовством страстей. А те, казалось, напрочь позабыли о ее присутствии. Выходило, что девушка как бы подслушивает весьма конфиденциальный разговор, но уйти недоставало сил: бурная сцена пугала и завораживала одновременно.

— Оставь меня в покое, Ференц! Это моя жизнь! — Адам резко отвернулся к окну.

— Адам. — Ференц провел рукою по глазам. — Адам, прошу тебя, не делай этого. — В голосе его уже не звучало гнева — только бесконечная усталость.

Он положил руку на плечо брата. За этим прикосновением ощущались годы любви и дружеской поддержки, и Адам поспешно высвободился.

— Оставь меня, Ференц, в последний раз предупреждаю…

— Адам, послушай…

— Нет, это ты послушай меня! — Адам обернулся к брату. — Я все равно отправлюсь в Россию, подыскав подходящую женщину для прикрытия. Мерзавец, сделавший меня калекой, заплатит за все. Ты понял? — Дыхание его прерывалось, слова давались с трудом. — Я узнаю, как он поступил с Илоной, и, если та еще жива…

Адам замолчал, внезапно потеряв нить рассуждения. Он понятия не имел, что станет делать, когда отыщет Илону. Эта мысль привела его в растерянность, тем более что образ возлюбленной заслоняло лицо Жюли.

— Если кто и сделал из тебя калеку, так это ты сам! Ты искалечил свой ум и свою душу ненавистью и жаждой мести!

Страшное слово прорвалось сквозь заслон взаимного непонимания. И Жюли увидела, как Адам побледнел и пошатнулся, словно от удара. От острой боли перехватило дыхание. Только спустя мгновение девушка осознала, что боль, эхом отозвавшаяся в сердце, на самом деле мучает не ее, а Адама.

— Он вовсе не калека! — Жюли решительно шагнула вперед и обожгла Ференца гневным взглядом. — Слово «калека» вообще к нему неприменимо.

Братья во все глаза уставились на девушку, впервые осознав, что не одни в комнате.

— Спасен женщиной от братского гнева, — цинично прокомментировал Адам.

Да, Жюли защищает его, но ее сердце принадлежит Ференцу. И то, что Ференцу она не нужна, дела не меняет.

— Прости меня, Адам. Ты прав: у каждого из нас своя жизнь. — Ференц тяжело вздохнул, признавая свое поражение. — Но я многое отдал бы за то, чтобы отговорить тебя.

Жюли переводила взгляд с одного брата на другого. И внезапно боль, на этот раз ее собственная, пронзила бедняжку. Пошатываясь, она выбежала из палаты, не услышав, как Адам позвал ее по имени.

Жюли обвела взглядом спальню: не в первый раз юная княжна ощущала себя здесь, как в клетке. Спаниель Беппо тихонько заскулил, будто почувствовав, что хозяйка надумала уехать. Жюли опустилась на ковер рядом со своим любимцем и принялась рассеянно перебирать бело-черную шерсть. Мысли ее снова и снова возвращались к утренней сцене. Воспоминания расплывались, словно акварель, оставленная под дождем. В сознании возникали то отдельное слово, то неоконченная фраза.

Потребность защитить Адама от ярости брата оказалась столь сильной, что отзвук ее до сих пор тревожил душу. Но над ее «геройством» снисходительно посмеялись. Жюли зарылась лицом в пушистую шерсть, тщетно пытаясь забыть обиду. Ох, какой дурочкой она себя выставила! Братья, должно быть, давно пришли к согласию и теперь вовсю потешаются над ней.

В пылу ссоры причина раздора от нее ускользнула, но сейчас взаимные упреки Адама и Ференца Батьяни всплывали в памяти.

Месть. Илона. Россия. Жюли резко подняла голову. Россия! Адам сказал, что едет в Россию! Она сопоставила то немногое, что знала о его прошлом. И вдруг картина прояснилась, точно последний кусочек головоломки встал на место.

У меня есть цель. Важное, не терпящее отлагательства дело. Теперь стало ясно, что Адам имел в виду там, в саду! Вот почему ей показалось, что беспощадная жестокость в его взгляде имеет отношение к ней. Адам едет в Россию отомстить за причиненные ему страдания!

Рискованная, опасная авантюра. При этих словах по спине пробежал холодок. Адам окажется в опасности, по сравнению с которой даже возвращение в Венгрию — сущий пустяк.

И кто такая эта Илона? Адам произнес ее имя, приходя в себя после операции, с тоской звал ее в бреду и в ночных кошмарах. Она его родственница? Или возлюбленная?

В сознании зародилась безумная мысль. Спустя минуту — нет, секунду! — эта мысль пустила ростки и расцвела пышным цветом, питаемая отчаянием и безысходностью. Может, были и другие причины, но Жюли их не видела.

Отстранив собаку, она встала. Обычно Жюли действовала под влиянием момента, но сейчас ум ее заработал подобно часовому механизму, просчитывая каждую деталь сумасбродного плана. Беппо вопросительно воззрился на девушку, а затем удрученно положил голову на лапы: хозяйке явно было не до него.

Тени под глазами, свидетельствующие о бессонной ночи, были тщательно затонированы при помощи пудры. Улыбка скрывала тревогу и смущение, под маской дерзкого вызова затаился страх.

Едва Жюли переступила порог палаты, Адам вскочил ей навстречу.

— Куда вы запропастились вчера, черт вас подери? И с какой стати? — Он нетерпеливо указал Яношу на дверь.

Неистовство его тона взволновало девушку куда больше, чем сами слова, но лишь на мгновение.

— Доброе утро и вам тоже!

Жюли отвернулась к окну, тщетно пытаясь взять себя в руки. При виде Адама решимости у нее заметно поубавилось. Он схватил ее за плечи и развернул к себе так стремительно, что Жюли едва устояла на ногах.

— Отвечайте на мой вопрос!

Девушка открыла было рот, чтобы осадить его за дерзкий тон, но тут прикосновение его ладоней смягчилось, и она напрочь позабыла об упреках.

— Если вам угодно знать, я отправилась домой, — сообщила она. — Я не привыкла задерживаться там, где мое присутствие нежелательно. А вчера я явственно ощущала себя лишней. Вы не согласны?

— Жюли… — Само ее имя, произнесенное мягким, покаянным голосом, прозвучало лаской. — Мне очень жаль, что вы стали свидетельницей нашей ссоры. Если мы чем-то обидели вас, я приношу свои извинения.

— В этом нет необходимости. — Она не опустила взгляда. — Я выставила себя полной дурочкой и не стала дожидаться аплодисментов.

Адам почувствовал, как напряглись хрупкие плечи. В словах звучала неподдельная обида, и, хотя он не совсем понимал, в чем ее источник, знал: доля вины лежит на нем.

Желая загладить впечатление от вчерашнего, Адам коснулся пальцем бархатистой щеки. Но Жюли поспешно отпрянула. То, что она собиралась предложить, плохо сочеталось с ласковыми прикосновениями. Ах, если бы существовал более деликатный способ изложить свою мысль… Да только нет такого способа! А если и есть, так ей он почему-то не приходил в голову.

Жюли смело встретила взгляд серо-голубых глаз.

— У меня к вам деловое предложение.

Адам, никак не ожидавший подобных слов, застыл в изумлении.

— Что? — переспросил он, гадая, не подвел ли его слух.

— Вы отлично меня расслышали. — Жюли нервно сглотнула и торопливо добавила: — Я хочу, чтобы вы дослушали до конца, не перебивая. Хорошо?

Адам кивнул. В глазах Жюли читалась такая мука, что он мысленно дал себе клятву исполнить любую просьбу девушки, в чем бы та ни заключалась.

— Вчера вы при мне сказали брату, что поедете в Россию и возьмете с собою женщину в качестве прикрытия. Я хочу занять место этой женщины! — на одном дыхании выпалила юная княжна.

— Вы, конечно, шутите!

Жюли вцепилась в его руку.

— Вы пообещали дослушать до конца! — Адам коротко кивнул, и она продолжила: — Мне необходимо уехать из Ниццы. — Девушка крепче стиснула пальцы на его локте, не давая вставить ни слова. — Если вы возьмете меня с собой… это послужит к обоюдной выгоде, — докончила она деловым тоном.

Безумное желание сказать «да» едва не заставило его согласиться. Однако Адам поборол искушение и заговорил, тщательно подбирая слова:

— Жюли, вы сами не знаете, о чем просите. Вы — юная особа с безупречной репутацией. Что о вас подумают, если вы уедете со мной? — Адам стиснул кулаки и отвернулся. — Если бы кто-то увез подобным образом мою сестру, я бы застрелил негодяя.

— Безупречная репутация мало для меня значит. — Девушка пожала плечами. — И, по счастью, братьев у меня нет.

— Это невозможно. — Адам покачал головой. — Невозможно!

— Хорошо. — Не давая собеседнику времени прийти в себя от изумления, Жюли быстро продолжила: — Если я не смогу покинуть Ниццу с вашей помощью, я найду другого пособника. Не все мужчины настолько щепетильны. — Собственная дерзость приводила ее в ужас, но она знала, что не остановится ни перед чем.

Адам в панике схватил ее за плечи.

— Вы в самом деле отважитесь на это? Уедете с первым встречным?! — Негодование слепило мозг, мешало мыслить, он едва сознавал, что говорит. — С посторонним для вас мужчиной?!

— У меня нет выхода. — Девушка упрямо вздернула подбородок.

— Жюли, вы понятия не имеете, зачем я еду в Россию. — Адам основательно встряхнул ее, прежде чем отпустить. — Иначе бы в страхе бежали от меня, как от прокаженного!

На этот раз отвернулся Адам, а Жюли притянула его к себе.

— Я знаю, что вы ищете мести.

— И, зная это, готовы сопровождать меня? — Юноша нахмурился.

— Да.

— Только потому, что вам взбрело в голову уехать из этого города? Откуда такая спешка?

Взгляд Жюли погас.

— И вы еще спрашиваете?

— Ах да! — Губы Адама изогнулись в циничной усмешке. — Я и позабыл о братце: для вас он — канонизированный святой, верно?

— Избавьте меня от низкопробных шуток! — вспыхнула она.

— Не дерзите, Жюли! Ведь я еще не дал согласия!

— Так вы готовы взять меня с собой? — Девушка затаила дыхание.

— Нет, не просите. Вы сами знаете, что я не могу. — Чувствуя, что сдается, Адам досадливо поморщился и отвернулся. — Черт вас дери, зачем такие отчаянные средства? Купите билет в любом направлении, поезжайте на курорт, куда угодно. У вас полно денег. А если нет, так я дам.

Жюли невидящим взором уставилась ему в спину. Действительно, почему ей так необходимо поехать с ним? Почему ее охватывает паника при одной мысли о том, что Адам ей откажет?

Видя, что слова не помогают, Жюли подошла к нему вплотную. И, как это часто случалось за прошедшие месяцы, одну ладонь положила на его поясницу, другую — у основания шеи.

Впервые Адам не почувствовал, как стихает боль. В крови разливался огонь. Не пожар, что ярко вспыхивает и также легко гаснет, но ровное, сильное пламя, что горит медленно и бездымно.

Адам тряхнул головой, будто прогоняя наваждение.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я просто хочу поехать с вами. Я должна поехать с вами. — Жюли сама удивилась, с какой легкостью дались ей эти слова.

Беспредельная радость вспыхнула в его душе, словно яркий луч маяка — во мраке. Но тут же погасла. Развернувшись, Адам оттолкнул ее руки.

— Как вы можете говорить такое мне, если влюблены в моего брата? — воскликнул он.

Жюли давно уже сжилась с этим чувством, однако слова Адама, произнесенные вслух, ранили ее больнее отравленного кинжала. Потрясенная собственной безнравственностью, Жюли долго смотрела на него, прежде чем растерянно выговорить:

— Не знаю. Но это правда.

Так нельзя, твердил себе Адам. Только законченный подлец согласится вовлечь чистую, целомудренную девушку в предприятие столь опасное. А тот факт, что объект мести — ее дядя, только ухудшает дело.

«Но она может оказаться очень полезной, — нашептывал коварный внутренний голос. — И именно то, что Жюли — в родстве с намеченной жертвой, должно склонить чашу весов в ее сторону».

— Я могу оказаться вам полезной.

Адам изумленно воззрился на нее: Жюли повторила вслух его мысли.

— Я говорю по-русски. — Она глубоко вздохнула. — Подумайте! Кто знает, скольких людей вам придется опросить, чтобы найти эту женщину? Эту Илону?

Адам вцепился в ее запястье.

— Что вы знаете об Илоне?

— В бреду вы называли это имя. — Жюли облизнула пересохшие губы. — Кто она?

— Я любил ее. — Адам отрешенно уставился в пространство: перед глазами снова встали картины прошлого. — После разгрома я поскакал к Илоне, чтобы предупредить ее. Я был ранен и плохо соображал. Мне следовало понять, что за мной — погоня. Я привел врагов прямо к ней. — Пальцы безжизненно разжались. — Они перебросили ее через седло и увезли, а я остался лежать на земле, не в силах пошевелиться.

Стыд душил его. Уже не в первый раз Адам обнаружил, сколь многогранно это чувство. Оно уже не коренилось только в прошлом, когда он оказался бессилен спасти Илону. Сегодняшний день только усилил ощущение вины и несмываемого позора. Ведь он даже не в состоянии был вспомнить лицо любимой женщины! Не в состоянии ощутить хоть искру былой привязанности!

Отвращение к самому себе исказило точеные черты лица Адам, и Жюли во второй раз почувствовала, как чужая боль передается ей. Она шагнула вперед — осторожно, с опаской: так подходят к раненому зверю, не зная, убежит он или бросится на спасителя. Адам не сделал ни того ни другого. И девушка, преодолев оставшееся расстояние, со вздохом облегчения обвила руками его шею и склонила непокорную голову к себе на плечо.

— Я помогу вам отыскать ее. — Ладони Жюли успокаивающе поглаживали его спину. — Вместе мы отыщем ее, и все будет хорошо.

Так продолжалось довольно долго. Затем Адам отступил на шаг, но, не в силах оторваться от девушки, сжал ее ладони в своих.

— Жюли, вы действительно понимаете, что делаете?

— Я похожа на идиотку? — Теперь, когда тела их не соприкасались, вернуться к легкомысленному, шутливому тону оказалось совсем несложно.

— Я стану изображать представителя военного завода, ищущего выгодного клиента. Вы поедете в качестве моей жены.

При этих словах Адама дыхание у нее перехватило, но Жюли воинственно вздернула подбородок.

— И что с того?

— Не слишком-то вы подходите для этой роли! Какой поставщик оружия возьмет в жены хрупкую девочку, похожую на монахиню?

— Вы расставляете мне ловушку, но я не попадусь!

— Будь по-вашему, — кивнул Адам. — А теперь поглядим, в самом ли деле вы похожи на монашку или все дело в чепце? — Он шутливо дернул за накрахмаленную завязку. — Ну-ка, снимите!

Жюли попыталась было воспротивиться, но при виде упрямо сжатых губ Адама решила не спорить. Она отколола булавки и стянула чепец с головы.

Адам знал, что она хороша собой. Но без строгого чепца, обрамляющего лицо, Жюли явилась перед ним воплощением нежной, трепетной женственности. Он затаил дыхание, залюбовавшись прелестным видением.

Больше всего очаровывали волосы — густые, зачесанные назад, темным, насыщенным цветом напоминающие лучший швейцарский шоколад. Едва чепец был снят, милые завитки затрепетали у щек. Толстая коса доходила почти до талии, и, повинуясь внезапному порыву, Адам скользнул рукой по волосам вниз до конца.

Жюли почувствовала, как коса слегка натянулась в его руках. Сердце сладко дрогнуло в ответ. Ни с того ни с сего участился пульс.

— Отец однажды подарил матери манто. — В глазах Адама появилось отрешенное выражение. — Я ужасно любил гладить мех. Это были русские соболя. У вас волосы, словно русский соболь.

Адам касался только волос, а Жюли казалось, что на ласку отвечает каждая клеточка ее тела. Щеки вспыхнули. Дыхание сделалось столь же неровным и учащенным, как и биение сердца.

Он заглянул в глаза Жюли. Сама невинность, само простодушие, и в то же время в них есть нечто неукротимое, дикое…

— Интересно, что еще в вас русского?

Слова прозвучали вполне благопристойно, но девушка без труда уловила зловещий подтекст. Возмущенная намеком, поставившим ее на одну доску с безликими наемниками, причинившими ему столько зла, Жюли вспыхнула:

— Для меня общение с некоторыми вашими соотечественниками тоже оказалось испытанием не из легких.

— Toucher. — Посерьезнев, Адам долго смотрел на Жюли, прежде чем заговорить снова: — Есть много причин не брать вас с собой. Некоторые вы подсказали сами. Пожалуй, мне следует извиниться, и…

— Нет, пожалуйста! — поспешно оборвала его девушка.

— Вы можете привести мне хоть один довод в пользу того, чтобы решение осталось в силе? Только один. Не логический, а… — Адам знал, что играет с огнем, но остановиться не мог, — чисто субъективный довод.

— Я уже все объяснила.

— Верно. — Намотав косу на руку, Адам властно притянул Жюли к себе. — Но объясните еще раз. — Одно движение — и губы их почти соприкоснулись.

— Нет. — Жюли уперлась ладонями ему в грудь. — Нет! Что за жестокую игру вы затеяли? — Голос ее прервался: девушка сопротивлялась всерьез, но Адам по-прежнему удерживал ее в плену, все туже натягивая косу. — Чего вы от меня хотите?

Глаза ее опять напоминали расплавленное золото, в них бушевало неукротимое пламя. Благоухание вербены опять щекотало ноздри. Теплое тело льнуло к нему. Что он за подлец: заигрывает с женщиной, которая боготворит его старшего брата! Его влечет к одной, в то время как любит он другую!

Да, будь он порядочным человеком, признался бы юной княжне в том, что очарован ею! Предупредил бы бедную девушку. И она обратилась бы в бегство…

Глаза его потемнели, обрели новую глубину. Теперь они казались скорее синими, нежели серыми, и сверкали, словно драгоценные камни. Хотя рассудок требовал оттолкнуть его, Жюли не двигалась с места.

Адам медленно размотал косу и выпустил ее из рук, отпуская пленницу.

— А теперь, Жюли? Вы по-прежнему хотите со мной поехать?

— Да, — Голос ее звучал тихо, но твердо.

— Вы настолько храбры или настолько глупы? Или наивны?

— Нет, я отнюдь не наивна и особой храбростью тоже не отличаюсь. Глупа? — Жюли пожала плечами. — Возможно.

— Разве вы не поняли? — Адам схватил ее за плечи. — Разве вы не поняли, что меня влечет к вам? И мы будем путешествовать вместе как муж и жена. Вы представляете себе ситуацию?

— Я не боюсь вас, Адам.

— А следовало бы.

Жюли улыбнулась:

— Нет, Адам. Вы не возьмете силой то, что я не уступлю по доброй воле, и мы оба это знаем.

На секунду задумавшись, он признал справедливость ее слов.

— Вашу руку, — чтобы скрепить соглашение!

Жюли протянула ладонь. Адам церемонно пожал ее, не отрывая глаз от девичьих уст. Она ощутила его взгляд на своих губах так же отчетливо, как если бы речь шла о физическом прикосновении. Жаркая волна всколыхнулась в груди, и девушка задумалась, не совершает ли непоправимой ошибки. Но мгновение ушло, и юная княжна прогнала страх. Ее сердце принадлежит другому — она в безопасности.

Жюли вышла из палаты. Адам нахмурился, гадая, прав ли он. Но тут же заверил себя, что прав. Он любит другую — он в безопасности.

 

5

Часы пробили полночь. Жюли вздрогнула, заслышав стук колес по мостовой. Сердце учащенно забилось. Беппо поднял голову и поглядел на хозяйку грустными, карими глазами. Нагнувшись, хозяйка в последний раз прижалась щекой к пушистой шерсти. Затем, не таясь, сбежала по лестнице в холл. Родители ее укатили-таки в Париж, и Жюли не опасалась, что ее остановят.

Заранее упакованные вещи громоздились у стены. Девушка отворила тяжелую входную дверь. Но тут же вернулась и на мгновение присела на один из чемоданов. Воистину доброе предзнаменование: она не забыла соблюсти древний обычай, без которого ни один русский в путешествие не отправится!

В голове молнией вспыхнула мысль: она убегает от мучительно-сладкой любви к Ференцу Батьяни, но при этом спешит навстречу Адаму Батьяни! Жюли предпочла не вдумываться в парадокс и приняла его как некую незыблемую истину.

Однако при мысли о письме, оставленном на столе в библиотеке, сердце Жюли сжалось от горя. Отец поймет ее. Ведь князь Муромский всегда поступал так, как считал нужным. А мама… Ей ведь однажды тоже пришлось отстаивать свою свободу. На душе у девушки полегчало. Maman все объяснит papa, и они утешат и поддержат друг друга.

Открыв дверь, Жюли подхватила чемоданы, привычно вздернула подбородок и быстро зашагала по садовой дорожке к воротам.

— Жюли! — Адам соскочил с подножки экипажа на землю. — Янош как раз шел помочь вам с вещами. Он принесет остальное.

Адам не сводил восхищенного взгляда с девушки. Где его привычное красноречие? Почему он не находит слов, чтобы сказать Жюли, что перевернул небо и землю, лишь бы они смогли уехать сегодня ночью, пока та не передумала? Он отрывает девушку от семьи, от родного очага. Губит ее репутацию и ставит жизнь под удар ради личной мести. И все только потому, что как последний эгоист желает продлить радость общения с нею…

Жюли покачала головой.

— Это все, что есть.

Янош пробормотал сквозь зубы нечто нелестное, подхватил чемоданы и передал их кучеру. Нахмурившись, Адам шагнул к старику. Взяв за плечо, он сурово отчитал его. Жюли искоса наблюдала за обоими: хозяин и слуга досадовали друг на друга, однако за досадой скрывалась искренняя привязанность.

Затем Адам обернулся к Жюли, и та протянула ему руку, ладонью вверх; теплая волна всколыхнулась в его груди, словно согретый солнцем мед. Он не находил определения этому чувству, но оно заключало в себе и мольбу, и обещание. Шагнув ближе, Адам накрыл ее руку своей, ладонь к ладони, затем поднес к губам.

— Пожелаем друг другу доброго пути. Bon voyage, Жюли!

Прикосновение теплых губ составляло разительный контраст с холодными струями дождя.

— В добрый путь, Адам. — Девушка улыбнулась. — Путь будет добрым, я знаю.

— Ты так уверена? — Юноша многозначительно приподнял бровь. — У тебя есть хрустальный шар или иные средства общения с высшими силами?

Жюли покачала головой.

— Дождь идет.

— Дождь? — недоуменно переспросил Адам.

Жюли кивнула и подставила лицо ливню.

— Дождь благословляет путешественников. — При этих словах ей вспомнился голос матери, повторяющий старинную русскую пословицу, и на глазах выступили слезы.

— Жюли… — Чувство вины ножом впивалось в сердце Адама.

Потупившись, Жюли глубоко вздохнула. Когда она снова подняла голову, глаза ее по-прежнему подозрительно поблескивали, но на губах играла улыбка.

— Пойдемте же, — тихо сказала она.

Жюли исступленно колотила в массивную деревянную дверь; кулаки с глухим стуком ударялись о доски, но преграда даже не дрогнула. Острые железные гвозди в кровь ранили руки, но охваченная отчаянием девушка продолжала неистово стучать. Она не знала, что там, за дверью; знала одно — ей надо непременно попасть внутрь. Надо пробиться…

Жюли проснулась как от толчка и села. Размеренно грохотали колеса: поезд нагонял опоздание. Девушка протерла глаза, со сна голова шла кругом. О Боже, стук не прекратился! И тут она услышала свое имя.

Жюли метнулась к двери купе. Это Янош, сообразила она, сражаясь с замком. Стекло мерзко дребезжало, но наконец ей удалось открыть дверь.

— Что случилось?

Мгновение Янош глядел на нее, беззвучно шевеля губами. Затем потоком хлынули слова. Речь старика представляла собою причудливую смесь французских, русских и венгерских слов.

Жюли поняла от силы половину, однако хватило и того, чтобы догадаться: с Адамом неладно. Не дослушав, девушка опрометью бросилась по коридору. Она почувствовала боль Адама еще до того, как вбежала в его купе.

Адам распростерся на полке: руки закинуты за голову, пальцы судорожно вцепились в медную ручку на деревянной панели, так что отчетливо выступили синие прожилки вен. Глаза были закрыты, лицо побледнело, тело сотрясалось в судорогах.

Жюли опустилась на пол и легко коснулась груди Адама, мысленно приказав ладоням унять боль.

— Жюли? — Остекленевшие глаза приоткрылись. — Яношу не следовало тебя будить. — Каждое слово стоило ему неимоверных усилий.

— Шшш. Сейчас все пройдет!

Ладони Жюли двинулись выше, к плечам, по пути массируя тело. Затем одной рукою поглаживая плечо, девушка другой накрыла его кисти.

— Попробуй отпустить…

Жюли ласково разжала негнущиеся пальцы и уложила обмякшие руки Адама вдоль тела. Потом убрала с разгоряченного лба влажные волосы и погладила впалую щеку.

— Мне нужно перевернуть тебя на бок. — Голос звучал покаянно: Жюли знала, что любое движение вызовет новый приступ боли.

Уже одно ее присутствие несказанно облегчило муку. Адам почувствовал, как тело его расслабилось. Боль еще не ушла, раскаленными ножами врезалась в спину и ноги, но самое острое лезвие притупилось. Легкие прикосновения пальцев несли с собой покой…

— Ты меня слышишь? — тихо переспросила Жюли, желая убедиться, что Адам не станет лишний раз напрягать мышцы в инстинктивном сопротивлении.

Он открыл глаза и одними губами произнес «да».

Жюли провела тыльной стороной ладони по его щеке, стремясь дать Адаму хоть небольшую передышку, прежде чем причинит новые муки.

Боль отступила чуть дальше. Адаму отчаянно хотелось поблагодарить спасительницу за дарованное облегчение, но ни сил, ни слов не осталось. Тогда он чуть повернул голову, чтобы губы коснулись нежных пальцев.

Теплое дыхание защекотало ей руку, и Жюли вздрогнула от неведомого доселе приятного ощущения. Не время, одернула она себя, возмущенная собственной реакцией. Однако, не в силах противиться искушению, не сразу убрала ладонь. И, даже когда рука вернулась на плечо больного, ощущение тепла осталось.

Жюли обернулась к Яношу:

— Ты не поможешь мне?

Жюли обратилась к слуге по-венгерски, и на мгновение Янош пристыженно потупился: он и не подозревал, что девушка отлично понимала все его нападки!

Соблюдая предельную осторожность, они повернули Адама на бок. Хриплое дыхание больного на мгновение прервалось, сменившись сдавленным стоном. У Жюли болезненно сжалось сердце, но усилием воли девушка взяла себя в руки.

— Принеси из моего купе аптечку, — приказала она Яношу, внезапно испугавшись, что целительного дара ее окажется недостаточно и придется применить лекарства.

Под чуткими пальцами застыли сведенные судорогой мускулы: конвульсивную дрожь порождала как боль, так и отчаянное сопротивление ей. Жюли думала лишь о том, как облегчить чужие страдания, и не заметила, что ее дыхание с каждой минутой становится все слабее. От лица отхлынула кровь. Снова и снова проводила Жюли ладонями по телу Адама, унося боль, вливая собственную энергию и не задумываясь о расплате.

Наконец силы ее иссякли. И, если бы Янош не успел поддержать ее, она бы упала.

Адам лежал неподвижно. На смену острой боли пришла блаженная апатия. Во власти неизъяснимого облегчения, он парил в полусонном забытьи. Когда Адам снова пришел в сознание, он понял, что не только избавился от мучительной пытки. Его переполняла незнакомая, сверхъестественная энергия. Удивительные, животворные токи пронизывают его, словно целительные лучи. И почти тотчас же нахлынуло ощущение беды.

Перекатившись на другой бок, он увидел Яноша: тот растерянно поддерживал Жюли за плечи, в расширенных глазах старика стояла паника. Темноволосая головка бессильно откинулась назад, лицо казалось белее ночной сорочки.

Приподнявшись, Адам одной рукой обнял девушку и опустил рядом с собой на постель.

— Жюли, ты меня слышишь?

Ее неподвижность и бледность, ее неровное дыхание подтверждали самые худшие опасения. Адам привлек Жюли к груди. Гладя безжизненное тело, он страстно желал, чтобы сила, струящаяся в нем, передалась и ей.

Когда Жюли зашевелилась и открыла глаза, у Адама защипало в глазах, — такое облегчение он испытал.

— Что… что произошло? — Голос ее звучал глухо и невнятно, словно бедняжка очнулась от долгого сна.

— Не знаю. — Он коснулся ее щеки. — Расскажи лучше ты… — Глаза ее закрылись, и Адама снова охватила паника. — Жюли!

— Со мной все в порядке. — Девушка облизнула пересохшие губы. — Ты вернул мне силу.

— Что?!

— Воды попить можно?

Не успел он ответить, как рядом уже возник Янош с графином в руке. Адам наполнил стакан и поднес его к губам девушки. Жюли жадно утолила жажду и снова склонила голову на плечо юноши.

Адам снова привлек ее к себе. Рука поглаживала темные, спутанные со сна пряди. Каково это — расплести косу и погрузить пальцы в шелковистую волну?

Когда Жюли снова заговорила, голос ее звучал совсем тихо. Адаму пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать слова.

— Мне было семь или восемь лет, когда я нашла в саду крольчонка. Его покалечила кошка. Зверек лежал в траве и дрожал от боли и страха, а убежать недоставало сил. Я положила его в коробку и отнесла к себе в спальню. Родители предупредили меня, что до утра кролик не доживет.

Жюли надолго замолчала. Адам решил, что бедняжка уснула, но тут снова послышался тихий голос:

— Я лежала в кроватке и чувствовала, как боль крольчонка передается мне. — Жюли теснее прижалась к Адаму, словно моля о помощи. — Я ощущала не боль в прямом смысле слова, но что-то вроде нервного напряжения, внутреннего возбуждения действовать, если угодно. Я встала с кроватки, опустилась на колени перед коробкой и накрыла зверька ладонями. Последнее, что я помню, как крольчонок вдруг перестал дрожать. Утром maman нашла меня на полу, я едва дышала. А крольчонок весело прыгал по комнате. — Девушка подняла взгляд. — Так я узнала про свой… дар. Узнала, что могу исцелять. В результате нескольких горьких уроков я поняла, что должна защищать себя… — Жюли грустно улыбнулась. — Хотя ни один из них не шел ни в какое сравнение с тем, первым.

Адам похолодел.

— А сегодня ты защищаться не стала…

Жюли пожала плечами.

— Янош разбудил меня так внезапно. Я прибежала сюда, еще толком не проснувшись. И почувствовала твою боль.

— О Боже! — Адам прижался лбом к ее волосам. — Прости.

— Ты тут ни при чем. — Жюли коснулась ладонью его груди. — К тому же ты вернул мне силу.

— Я не совсем понимаю, о чем ты.

— Ты прикоснулся — и сила вернулась ко мне.

— А если бы я этого не сделал? — Голос Адама понизился до шепота: выходит, трагедии удалось избежать только благодаря счастливой случайности! — Если бы нет?

— Не знаю, — тихо призналась Жюли. — И пожалуйста, Адам, не будем к этому возвращаться. Все прошло. Я в полном порядке, и ты тоже. — Жюли поежилась, впервые ощутив холод.

— Вот, принес…

Девушка обернулась на голос Яноша. Ссутулившись, глядя в пол, старик протягивал ей халат.

Адам принял халат из рук слуги и набросил его на плечи Жюли.

— Спасибо, Янош.

Она дождалась, когда слуга поднял взгляд. Глаза их встретились. Жюли чуть заметно наклонила голову, и Янош кивнул в ответ. Затем поклонился и выскользнул в коридор.

— Похоже, ты одержала победу, — заметил Адам, едва за стариком закрылась дверь.

— Гмм… Предпочитаю думать, что обрела друга…

Тело ее расслабилось, и Жюли задремала. По-прежнему удерживая ее в объятиях, Адам вытянулся на узкой койке. Он закрыл глаза, но мысли неистовствовали, словно волны бурного моря, не давая уснуть. Мерное дыхание Жюли согревало щеку, лишая остатков самообладания.

Так Адам баюкал ее всю ночь, гадая, сможет ли когда-либо заплатить этот долг и унять чувство вины.

 

6

Морской ветерок слегка раскачивал деревья. Поезд приближался к Венеции. Жюли знала: эта веха отмечает начало нового этапа их совместного путешествия. Опасного этапа.

— Тебе еще не поздно вернуться.

— Что? — Жюли резко обернулась к спутнику.

— Я не слеп, Жюли. Я вижу, как ты нервничаешь всякий раз, когда у нас спрашивают документы. Ты делаешься просто сама не своя.

— Страх перед публикой. — Она воинственно вздернула подбородок. — В Венеции все пойдет лучше.

Адам покачал головой.

— Ничего подобного. Город занят австрийцами. Солдаты на каждом шагу.

— Думаешь, я этого не знаю?

— А корабль, на котором для нас забронированы места, идет под австрийским флагом.

— Ты сошел с ума!..

— Другого выхода не было, — оборвал ее Адам. — Все остальные суда, курсирующие этим маршрутом, зафрахтованы для военных поставок.

Брови его ехидно изогнулись, и Жюли втайне порадовалась приступу раздражения.

— Пытаешься запугать меня?

Адам глубоко вздохнул, готовясь все отрицать, но не смог.

— Да, пытаюсь. — Он подался вперед. — Послушай меня! В Венеции велика вероятность того, что меня узнают. То же относится и к кораблю.

— Ты недоволен моими актерскими способностями? Я плохо играла свою роль до сих пор? — Жюли наклонилась к нему, лица их почти соприкасались. — Можешь ли ты, глядя мне в глаза, объявить, что я не оправдала ожиданий? Не запугивай — просто скажи правду.

Взгляд ее метал искры — достаточно жаркие, чтобы растопить лед в его душе. Как он нуждался в этом тепле! Но принять его не имел права…

— Жюли, ты превзошла мои ожидания во всех отношениях, — отозвался Адам, думая о минувшей ночи, когда она избавила его от мучительной боли, поставив под удар себя.

— В тебе говорят признательность и чувство вины. Вот почему ты так поступаешь. — Ее слова не были вопросом.

— Да, но это — только одна из причин. — Адам потер рукою щеку и рассеянно посмотрел в окно, подбирая слова. Мимо проносились поля озимой пшеницы. — Мне не следовало принимать твою помощь. И брать тебя с собой тоже не следовало.

Жюли чинно сложила руки на коленях, словно образцовая ученица. Вот только глаза подозрительно поблескивали.

— Возможно, дорогой Адам, я и впрямь превосходная актриса, — промурлыкала она. — И воплощенная кротость, верно?

Он кивнул в знак согласия. А в следующее мгновение Жюли ухватила его за воротник.

— Я — воплощенная кротость, даже когда у меня руки чешутся придушить тебя твоим же шейным платком! — Теперь, когда начало было положено, слова полились с уст потоком: — Я сама решила поехать с тобой. Сама! И не в твоей власти запретить мне. Ты мне не отец и не муж… — Она перевела дыхание. — И не возлюбленный.

Поймав на себе изумленный взгляд Адама, — тот никак не ожидал от спутницы подобной вспышки, — Жюли с трудом подавила нервный смех. Какое облегчение — высказать все, что на душе, раз и навсегда оговорить условия!

— А, пропадай все пропадом! — Она весело и безудержно расхохоталась, уже не пытаясь сдерживаться. Эффект нравоучительной тирады был безнадежно испорчен!

Серебристый смех Жюли зазвенел в купе, и на Адама словно повеяло дыханием весны — впервые после затяжных зимних холодов. Он не сводил глаз с девушки. В душе его что-то дрогнуло, и, сам того не осознавая, Адам влюбился без памяти.

Звучала напевная итальянская речь, веселая разноголосица упрямо перекрывала лающую перекличку солдат в австрийских мундирах. В воздухе разливался чуть солоноватый запах зеленой воды. Мальчуган-разносчик с корзинкой хлеба насвистывал дерзкую песенку Герцога из оперы Верди «Риголетто». Седая старуха-цветочница мирно дремала под весенним солнцем.

Длинная вереница гондол покачивалась на волнах у самых ступеней. Гондольер в черных штанах и черной шелковой блузе, застегнутой на все пуговицы, склонился перед Жюли в церемонном поклоне и заботливо поддерживал ее, пока она не расположилась на скамье со всеми удобствами.

Адам завороженно наблюдал за девушкой. Вот она коснулась пальцем рубиново-алой бархатной обивки сиденья, затем провела рукой по резному борту, покрытому блестящей иссиня-черной краской. Девушка явно воспринимала гондолу как живое существо. Что она чувствует при помощи своих волшебных рук?

Умело орудуя веслом, гондольер отошел от пристани. Ладья заскользила по зеленой воде, черный нос гордо вырисовывался на фоне потускневших от времени зданий, выстроившихся вдоль канала. Жюли чуть заметно вздрогнула, и от пристального взгляда наблюдателя это не укрылось. Адам не сказал ни слова, но придвинулся ближе.

— Ты чувствуешь? — Жюли провела рукой по прихотливой резьбе золоченого орнамента.

— Что?

— Ну, все это черно-ало-золотое убранство… Красиво, не спорю, но мне чудится скрытая угроза. Эта гондола подходит сладострастным куртизанкам и шпионам в черных плащах и масках, плетущим коварную интригу. — Девушка тряхнула головой и рассмеялась: — Звучит ужасно глупо, но мне все представлялось иначе.

— А что подсказывало твое воображение?

— Я мечтала об этом городе с пятнадцати лет. Дочка наших друзей поехала в Венецию в свадебное путешествие, и я полгода воображала себя плывущей по каналам в гондоле, в объятиях возлюбленного.

Адам склонил голову набок, чтобы разглядеть лицо собеседницы, скрытое полями шляпки. Жюли улыбалась, а ему почему-то вспомнилось утро, — неужели это было только сегодня? — когда девушка расхохоталась так заразительно. А он почувствовал нечто… не поддающееся описанию, недоступное разуму.

— Почему бы тебе не дать воли воображению и сейчас? — Адам прикусил язык, но было уже поздно.

Что за безумие! В сердце всколыхнулись гнев и боль. Он пытается заменить брата в фантазиях девушки? И однако Адам знал: если бы мог зачеркнуть сказанное, он не стал бы этого делать.

Долю мгновения Жюли реагировала только на звук голоса, такой умиротворяющий и ласковый, что она непроизвольно приникла к плечу спутника. Даже когда смысл слов дошел до ее сознания, ей не захотелось отстраняться. Но, повинуясь велению разума, Жюли чопорно выпрямилась и отодвинулась к противоположному краю. С какой стати Адам предложил ей эту игру? И с какой стати ее так тянет уступить? Впрочем, она уже уступила! И даже не пыталась представить кого бы то ни было на месте Адама!

— Signori! — Тягостное молчание нарушил музыкальный речитатив гондольера. — Questo е il famoso mercato Veneziano. Это знаменитый венецианский рынок.

Молодые люди обернулись в указанном направлении, втайне радуясь возможности отвлечься. В узком пространстве между массивными каменными арками громоздились прилавки, заваленные рыбой, омарами, креветками и ранними овощами. Над водой разносилась звонкая перекличка голосов: торговцы вовсю расхваливали свой товар.

— А это… — гондольер указал прямо вперед, — мост Риальто.

По пути к гостинице он назвал путешественникам каждую достопримечательность, расписал в подробностях каждый дворец, рассказал немало занятных историй, каждая из которых утверждала славу Венеции.

Указав на песочного цвета домик с тремя окошками и с изящными, словно кружевными, балконами, гондольер объяснил, что это — la casa di Desdemona, про которую l'inglese Шекспир сочинил целую пьесу.

— Похоже, наш гид не на шутку оскорблен тем, что какой-то англичанин посмел написать о венецианской даме! — улыбнулась Жюли.

Адам заглянул в ее смеющиеся глаза и испытал несказанные облегчение и радость. Все будет хорошо, подумал он и подмигнул своей спутнице:

— Воистину, верх самонадеянности!

Так, обмениваясь шутками, они проплыли мимо площади Святого Марка и мимо Дворца дожей. Веселясь, словно дети, они ступили на широкую набережную. Затем вошли в вестибюль отеля, отделанный мрамором и застланный алым ковром.

Но когда за носильщиком закрылась дверь номера, Жюли непроизвольно вздрогнула. Молодые люди впервые остались одни. Собственно говоря, до сих пор им не доводилось оказаться наедине друг с другом в полном смысле этого слова.

Адам почувствовал нервозность девушки, может быть, потому, что и сам ощущал нечто подобное.

— Жюли… — начал было Адам, собираясь заверить, что причин для беспокойства нет: он не обидит ее, не оскорбит ни словом, ни жестом. Но слова застыли на устах: ведь обещания эти — в лучшем случае полуправда! — Горничная сейчас поднимется.

Жюли облегченно перевела дух — итак, ему тоже неуютно!

— Ты ведь не это хотел сказать?

Их разделяла целая комната, но расстояние не играло роли.

— Я собирался успокоить тебя клятвами и уверениями, но побоялся солгать. — Адам на мгновение опустил взгляд. — Я не слишком-то в себе уверен.

Другая женщина испугалась бы подобной откровенности. Но для Жюли прямота значила куда больше, чем цветистые фразы, обеты и красноречивые увертки.

Глаза Адама казались сейчас скорее серыми, чем синими, — совсем как у старшего брата. В сердце всколыхнулась знакомая мучительно-сладкая тоска. И поскольку чувство показалось столь привычным, Жюли не распознала его новизны.

— Раньше все было так просто! — Адам рассеянно взъерошил золотистые волосы. — Когда же все усложнилось?

Жюли подошла к нему.

— С самых первых мгновений, Адам. Посмотри правде в глаза. — Жюли храбро улыбнулась, сдерживая непрошеные слезы. — Придется как-то справляться с ситуацией.

Адам криво усмехнулся:

— Моя матушка любила повторять, что нужно продолжать партию, какие бы карты ни сдала судьба.

— Похвальный совет. Продолжая метафору, замечу, что в Ницце я пошла ва-банк. — Жюли досадливо поморщилась. — Впрочем, я уже говорила тебе, что для меня это отнюдь не игра. — Темные брови слегка изогнулись. — Помнишь?

— Помню. — Уступая искушению, Адам провел пальцем по ее щеке. — Боюсь, что слишком хорошо помню!

Он медленно притягивал девушку к себе, давая ей шанс уклониться. Но Жюли не воспользовалась возможностью. Пульс его участился, сердце глухо забилось. Нежные губы приоткрылись ему навстречу, и Адам едва сдержал стон восторга.

Раздался стук в дверь. Молодые люди отстранились друг от друга, словно вспугнутые дети. Оба в равной степени ощущали смутное разочарование и горечь невосполнимой утраты. Горничная в белом переднике и чепце присела в почтительном реверансе. За ней по пятам следовал Янош.

Жюли направилась в спальню. Девушка знала, что ее уход весьма напоминает поспешное бегство, но заставить себя остаться не смогла. Мужчины проводили ее взглядами.

— Сколько раз я ругал ее, потому что отказывался поверить, будто она сможет ухаживать за вами лучше, чем я, — тихо сказал Янош, задумчиво потирая тощую, жилистую шею. — А она всегда относилась ко мне по-доброму. Я видел, что она сделала прошлой ночью. Черт меня подери, если это не было чудом! — Старик по-прежнему не сводил глаз с двери, за которой скрылась Жюли. Голос его понизился до шепота: — Она — святая?

Адам окинул взглядом преданного слугу.

— Считай, что так, старина. — Он похлопал Яноша по плечу. — Считай, что так.

Тихонько заскрипела дверь. Жюли постаралась дышать как можно ровнее. Измученное тело нуждалось в отдыхе, но сон не приходил. Гулкие удары сердца тревожили тишину, не давая сомкнуть глаз. Безусловно, девушка знала, что однажды они с Адамом окажутся в одной спальне, но теперь, когда роковой момент наступил, она ощущала себя крайне неловко.

Кровать с бархатным пологом, закрепленным на резных столбиках при помощи золоченого шнура, отличалась внушительными размерами, однако Жюли почувствовала, как под тяжестью чужого тела прогнулся матрас. Зашуршали простыни. Натянулось одеяло.

Второй раз за день желание расхохотаться развеяло скованность так же быстро, как весеннее солнце растапливает апрельский снег.

Услышав приглушенное фырканье, Адам замер.

— Адам, если ты намерен присвоить одеяло, я прибью его гвоздями. Вот увидишь, прибью!

Оценив забавность ситуации, он рассмеялся во весь голос.

— Знаешь, — проговорил Адам, когда смех поутих, — могу поклясться, что такой, как ты, в целом свете не сыщешь!

Жюли всмотрелась в темноту. Различила она только смутные очертания мужского профиля. Внезапно ей отчаянно захотелось увидеть глаза Адама.

— Кажется, ты впервые сделал мне комплимент? — Затем зарылась лицом в подушку и пробормотала: — Пожалуй, я буду спать.

Уже задремывая, Жюли вдруг вздрогнула, вспомнив о прошлой ночи.

— Адам, пообещай мне одну вещь.

Тот нахмурился в темноте.

— Постараюсь.

— Если ночью тебе станет плохо, разбуди меня. Пожалуйста.

— Хорошо.

Жюли снова застала его врасплох. Он понятия не имел, что именно ожидал услышать, но только не эти слова.

— Обещаешь?

— Да, обещаю. А теперь спи.

Пружины еле слышно застонали — это Жюли повернулась на бок. Спустя несколько минут глубокое, ровное дыхание подсказало, что девушка и впрямь уснула.

Теперь глаза Адама привыкли к темноте, и вопреки здравому смыслу он приподнялся на локте и перебрался ближе к центру кровати.

Жюли мирно спала, подложив руку под щеку. Коса толщиной в ладонь упала на плечо и смутно темнела на фоне белоснежной простыни. Не в состоянии противиться искушению, Адам дотянулся и погладил пушистый кончик, стянутый светлой ленточкой.

Мягкие, шелковистые пряди… Ах, какие шелковистые! Ладонь его скользнула выше, за узкую полоску бархата, и сомкнулась. Мгновение — и он погрузился в чувственные мечты. Ему грезилось, как он расплетает пышную косу, перебирает в пальцах локоны… В крови вспыхнул пожар, однако Адам ощущал себя в полной безопасности, словно коса-талисман обладала властью уберечь от любого зла, даже скрытого в его собственной душе.

Минуты шли, и усталость брала свое. Так, удерживая в пальцах косу, он и уснул.

Жюли почувствовала, как натянулась коса. Девушка заворочалась, пытаясь ослабить натяжение, но тело, скованное дремотой, отказывалось слушаться. Зарывшись лицом в подушку, она пыталась нащупать в темноте конец косы. Когда ее пальцы встретили руку Адама, девушка замерла: сначала от удовольствия, подаренного прикосновением, затем от негодования — как он посмел!

Сон окончательно пропал. Жюли потянула за косу — никакого результата!

— Адам…

Ответом ей было только ровное, сонное дыхание. Впрочем, она готова была поручиться, что злодей притворяется. Забавляясь и досадуя одновременно, Жюли повторила его имя.

— Отпусти-ка!

Ответа снова не последовало, и, недовольно фыркнув, девушка уступила. Трудно разразиться гневной тирадой, ежели борешься с подушкой и смехом одновременно!

Адам раскинулся на середине кровати, обмякшее тело словно сливалось с матрасом; юноша и впрямь крепко спал. Пододвинувшись ближе, чтобы коса свободно лежала между ними, Жюли приподнялась на локте, разглядывая спящего. Она отлично помнила тот день, когда впервые увидела своего пациента: он приходил в себя после наркоза…

Тогда лицо его казалось белее простыни, скулы заострились, у губ пролегли глубокие складки. Сейчас впечатление отчасти сгладилось: кости уже не выпирали сквозь кожу, а долгие прогулки в парке вернули румянец впалым щекам. Морщины, прочерченные болью, останутся с ним до могилы, но они уже не казались столь резкими.

Сколь многое изменилось с того дня! А что осталось прежним? Задавая себе этот вопрос, Жюли заранее знала, что прошлое ушло безвозвратно. Кануло в никуда…

Утро только занималось, и Жюли не стала будить Адама. Она лишь накрыла ладонью его руку и принялась осторожно высвобождать волосы. Но, вместо того чтобы выпустить косу, Адам еще крепче сжал пальцы, словно дитя, не желающее расстаться с любимой игрушкой.

Жюли тихо рассмеялась. Отбросила у него со лба непокорную прядь, улеглась, положив ладонь под щеку, и стала ждать его пробуждения.

— Жюли…

Ее глаза распахнулись: Адам произнес ее имя. Ее имя! Она ему снится? А если так, почему он вдруг заметался и застонал? Словно ищет ее во сне и не может отыскать…

Не задумываясь о приличиях, Жюли пододвинулась ближе. Она знала одно: Адам страдает, нуждается в ней, а она может облегчить боль. Взъерошив пальцами золотистые пряди, Жюли прижалась к его щеке, принялась нашептывать на ухо ласковые, утешающие слова. Теплое дыхание чуть шевелило его волосы.

Тревожный сон угас, а с ним и беда. Прерывисто вздохнув, Адам снова погрузился в глубокий, без сновидений, сон.

Пальцы Жюли замерли. Теперь в помощи нуждалась она: ей так не хватало близости и тепла! Дать их мог только Адам, и никто другой.

Потоком нахлынули вопросы, неся с собою сомнения и смятение. Почему она ищет помощи у Адама? Неужели настолько непостоянна, легкомысленна, бесстыдна? Жюли поспешно отодвинулась.

Адам просыпался, радуясь знакомому запаху вербены. Жюли… Не сознавая, что произнес ее имя вслух, он улыбнулся. Накануне вечером он заснул, вдыхая нежное благоухание. Нынче утром аромат ощущался сильнее, нежели ночью, так что голова шла кругом.

Жюли услышала свое имя. Адам снова грезит о ней? Девушка замерла, затем снова прижалась к нему. Но иначе, нежели в прошлый раз, когда она баюкала его, словно ребенка.

Теперь его дыхание обжигало ей кожу, и невесомый батист ночной рубашки не являлся преградой. Жар проникал в кровь, пронизывал все ее существо. Жюли отчаянно боролась, пытаясь совладать с неведомой силой, когда Адам прижался к ее щеке и во второй раз прошептал ее имя. Удивительно, но пламя взметнулось еще выше. Мгновение она гадала, что случится, если уступить огню, заключающему в себе столь сладостные обещания.

Но здравый смысл и врожденное чувство стыдливости одержали верх. Жюли разжала пальцы, хотя это стоило ей немалых усилий, и отодвинулась к противоположному краю кровати. Коса натянулась: Адам по-прежнему удерживал ее в кулаке. Во второй раз за утро девушка тихо рассмеялась, но теперь — над собою. И приготовилась ждать.

 

7

Тепло и аромат вербены стали слабее, и, стремясь вернуть их, Адам крепче сжал пальцы, ощущая в ладони шелковистую мягкость волос. В сонном сознании всплыло воспоминание о том, как он завладел косой Жюли перед тем, как уснуть. Неужели он всю ночь удерживал косу в руке?

Тихий, приглушенный смех заставил его открыть глаза. Улыбаясь, девушка смотрела на него. Даже в рассветных сумерках ее глаза сияли расплавленным золотом. В груди всколыхнулась целая буря, разгоняя остатки сна. Если зажмуриться, страсть уляжется, подумал Адам.

Но образ золотистых глаз, обещающих запретные, сказочные восторги, остался с ним.

— С добрым утром!

Не размыкая век, Адам проворчал в ответ нечто невразумительное. Но хрипловатые со сна интонации странно взволновали Жюли.

— Буду весьма признательна, ежели ты выпустишь мою косу, чтобы я могла встать.

Шутливый упрек не на шутку разозлил Адама. Вольно ж ей насмехаться, если при одной мысли о податливом теле, об аромате вербены и щекочущем прикосновении шелковистых волос он теряет голову!

Адам открыл глаза, собираясь дать достойный отпор, но теперь во взгляде девушки не было смеха. Зрачки потемнели и расширились: так смотрит крохотный зверек, загнанный в угол свирепым хищником. Он крепче сжал в пальцах темную косу.

— Ну и что нам теперь делать, Жюли?

— О чем ты?

— Мы не в последний раз разделяем ложе. Неужели каждое утро, в сумеречной полутьме, во власти расслабляющей дремоты, мы станем гадать, на что это похоже — обменяться поцелуями?

Разлитое в крови знойное тепло мучило и будоражило. Образы, рожденные его словами, только распаляли жар. Целомудренная, чистая девушка знала инстинктивно: если Адам приникнет к ее губам, искра вспыхнет ревущим пламенем, способным испепелить и доводы рассудка, и сомнения, и благонравие.

— Пожалуй, лучше гадать, нежели знать наверняка.

— Ты уверена? — настаивал Адам, не совсем понимая, почему продолжает эту тему.

Он всегда старался избегать окольных путей, но здесь прямота была неуместна. Их отношения туманны, зыбки и нереальны, словно гобелены снов и грез.

А ведь все могло быть так просто! Только одно слово. Один манящий жест. И оба обретут то, к чему стремятся. Жюли уже видела, как прильнет к его груди. Но голос рассудка и совести пробился сквозь сладострастную завесу и поверг ее в панику.

— Подумай сам! — в отчаянии воскликнула Жюли. — Ты станешь притворяться, что держишь в объятиях другую женщину! И я буду думать о другом!

Закрывая глаза на боль, отразившуюся в его взгляде, не отдавая себе отчета, что последние слова не более чем ложь во спасение, Жюли решительно выдернула косу из онемевших пальцев. И, тяжело дыша, отвернулась.

Адам ощутил болезненный укол совести. Страсть не утихла, но упоительное ощущение ушло, остались лишь смущение и жар.

— Возможно, я — последний негодяй, но, если бы я сейчас целовал тебя, Жюли… — Адам мысленно заклинал ее обернуться, но девушка упрямо глядела в стену, — да простит меня Господь, о другой женщине я бы и не вспомнил!

Жюли не ответила ни слова, зная: если бы Адам и впрямь поцеловал ее, она бы тоже не вспомнила о другом.

Владелица модной лавки, затянутая в роскошное платье из шуршащей сиреневой парчи, почтительно проводила юную чету к выходу. Посетители называли себя месье и мадам де Карт, но модистка готова была поклясться: эта парочка перед алтарем вовеки не стояла!

Синьора Версини присела в низком реверансе: что поделать, уж такие времена настали! Из-за проклятых австрийцев, заполонивших город, добрая половина клиентов разъехалась по загородным виллам, а те, что остались, тратили деньги отнюдь не на наряды. Содержанки австрийских офицеров тоже не обивали порога ее лавки. Но золотые монеты, небрежно брошенные на прилавок высоким блондином, с лихвой компенсируют причиненные неудобства, даже если ей самой и ее мастерицам придется работать не покладая рук с утра до ночи, чтобы исполнить заказ в срок.

Тихо звякнул колокольчик: входная дверь захлопнулась. Хозяйка шикнула на перешептывающихся девушек и прогнала лентяек в мастерскую. Жюли, наблюдавшая сцену сквозь стекло, не без горечи рассмеялась.

Серебристый смех напомнил Адаму утро, и он заметно напрягся.

— Что это тебя развеселило?

Жюли подняла взгляд: спутник ее держался с безукоризненной учтивостью, под стать галантно-безликому тону. Он играл свою роль куда успешнее ее самой. Но до чего непросто изображать равнодушную отстраненность, ежели Адам задумал снабдить ее новым гардеробом, взамен оставленного дома. Подобная заботливость сначала забавляла Жюли, а потом начала стеснять. А теперь еще эти многозначительные взгляды и смешки!

— Модистки, видишь ли, всерьез озадачены вопросом, сестра я тебе или любовница. Но, полагаю, склоняются в пользу последнего.

Адам смерил ее недоуменным взглядом.

— О чем это ты?

Жюли не понимала, почему ситуация столь болезненно отзывается в сердце, и слова ее прозвучали резче, нежели ей хотелось бы.

— Ни один мужчина не станет платить за сестру такие суммы, даже не поморщившись при этом.

Адам прищурился.

— Ты не будешь так добра объяснить, с какой стати они поставили под сомнение твое замужество?

— Пройдемся! — Жюли увлекла спутника прочь от модной лавки и, завернув за угол, остановилась. — Ты продумал все детали, Адам, кроме одной. Отсутствие обручального кольца. Стоило мне снять перчатки — и модистки ехидно переглянулись.

— Почему ты ничего не сказала?

Жюли досадливо закусила губу.

— Сказала — вот только что. Кроме того… я не уверена, что кольцо спасет ситуацию. Боюсь, мы не слишком-то похожи на супружескую пару.

Адам долго глядел в землю.

— Наверное, ты права, — протянул он наконец. — Но проблему с кольцами мы все-таки решим.

И как он мог упустить такую важную деталь? Сколько же еще ошибок он совершил?

Спустя несколько минут молодые люди уже расположились в магазинчике, потягивая сладкое вино из бокалов синего венецианского стекла. Когда ювелир пригласил их к столику, покрытому черным бархатом, и с гордостью обвел рукою коллекцию колец, Жюли покачала головой.

— Выбирай ты, Адам.

Боже, как она устала! Устала просчитывать каждый шаг, устала скрывать истинные чувства под маской учтивого равнодушия. Сплошное притворство, к которому она не привыкла! Девушка взглянула на Адама: тот сосредоточенно разглядывал медальон на цепочке. Жюли похолодела. Одно дело — платья; о смене гардероба они договорились еще в Ницце. Но теперь Адам покупает ей драгоценности. И это ранило сильнее, чем шепот и многозначительные взгляды. Классическая ситуация — девица на содержании!

Подобрать два простых золотых кольца труда не составило. Повинуясь внезапно порыву, Адам отложил в сторону несколько украшений на каждый день — камею бледно-розового коралла на черной бархатной ленте, жемчужные колье и серьги, аметистовый кулон на золотой цепочке. Он уже собирался расплатиться, когда взгляд его упал на гарнитур, выставленный в витрине.

Ожерелье и серьги-подвески отличались строгой простотой очертаний и стоили сравнительно недорого. Но то был медового цвета янтарь в точности под цвет глаз Жюли.

— И эти тоже, — бросил Адам.

Все остальное он купил для мадам де Карт. Янтарь — только для Жюли. И искать оправдания своему поступку Адам отнюдь не собирался…

До заката оставалось еще несколько часов, но сумерки быстро сгущались. Не сговариваясь, молодые люди прошли через площадь Святого Марка, далеко обходя кафе «Флориан», любимое пристанище австрийских офицеров и куртизанок. Погруженные в мысли лжесупруги не обратили внимания на пышную красоту собора и на ажурную аркаду Дворца дожей. На углу площади Адам остановился и сжал тонкие пальцы девушки в своих.

— Я должен за что-то попросить у тебя прощения? — Уголки его губ неуверенно поползли вверх.

Эта неумелая мальчишеская улыбка растрогала Жюли до глубины души: как если бы, протянув руку, Адам перебирал струны ее сердца, словно наигрывая на арфе. Не в силах справиться с волнением, Жюли покачала головой.

— Не будем об этом.

— Ведь дело не в том, что модистки обменялись многозначительными взглядами? — упрямо настаивал Адам.

Всю свою юность он наслаждался вниманием женщин, не задавая вопросов. Почему же сейчас ему так необходимо понять эту единственную и неповторимую женщину, которая постоянно ставит его в тупик? Ведь и без того ясно: Жюли по-своему привязана к нему, но по-настоящему любит только Ференца. И тут кусочек головоломки встал на место. Как он сразу не догадался? Адам покачал головой, изумляясь собственной бестолковости.

— Это из-за драгоценностей, верно? Сначала ты не восприняла кольца всерьез, но… — Он помолчал. — Но когда я открыл кошелек, ты увидела себя женщиной, которую покупают за побрякушки!

Когда Жюли не подняла головы, Адам обхватил ладонями ее лицо и приподнял. Встретив горестный взгляд, он понял, что попал в точку.

— Ты мне поверишь, если я скажу, что ничего подобного у меня и в мыслях не было? — Не в силах противиться искушению, Адам осторожно провел пальцем по ее щеке, удивляясь, как невероятно нежна кожа.

— Конечно. — Она отстранилась.

— Жюли… — Адам заставил себя убрать руки за спину, хотя отдал бы все на свете за то, чтобы привлечь девушку к себе и более не отпускать. — Если ты не веришь, что я с тобою честен, если сомневаешься во мне, то так и скажи. Но скажи, глядя мне в глаза.

Жюли машинально поправила волосы. Как объяснить, что не доверяет она самой себе? Мысль о роли любовницы унижает ее именно потому, что близка к правде.

— Хорошо, давай назовем вещи своими именами. — Она нервно сглотнула. — Сегодня утром предположение едва не обернулось реальностью: я готова была стать твоей любовницей. Не верю, что ты настолько слеп или настолько наивен, чтобы этого не понять.

— Жюли… — Адам завладел ее руками. — Жюли, в том, что ты сейчас чувствуешь, нет ничего постыдного и грязного.

— Но как я могу… — Она беспомощно замолчала.

— Как ты можешь мечтать о моих поцелуях, если любишь Ференца? — докончил Адам, и ревность снова вонзилась в сердце тупым ножом. — А как я могу мечтать о твоих поцелуях, если люблю Илону? — Он до боли стиснул ее пальцы, собираясь с духом. — Скажи, ты хочешь вернуться?

— Нет! — ни секунды не раздумывая, воскликнула Жюли и повторила спокойнее: — Нет. Но содержанкой твоей я не стану.

— Содержанкой не станешь, — мягко согласился Адам. Не сводя с нее глаз, он поднес к губам ее хрупкие кисти и запечатлел поцелуй сначала на одной ладони, потом на другой. — Моей возлюбленной — может быть, но любовницей — никогда.

Жюли ощутила странный трепет: было ли виной тому прикосновение губ к ладоням или пристальный, неотрывный взгляд серо-синих глаз? Искра, сбереженная в сердце, вновь вспыхнула ярким пламенем.

— Ты пытаешься соблазнить меня?

— Соблазнить? О нет. — Адам улыбнулся уголками губ. — Соблазняют содержанок. А возлюбленные целуются по велению сердца.

— Ты хочешь сказать, что не разделишь со мною ложе в полном смысле этого слова, если я не попрошу?

— Полагаю, такая формулировка тоже годится. — Адам задумчиво рассматривал изящную ладонь. — Разве не ты уверяла, что я, дескать, не возьму силой то, что ты не уступишь по доброй воле?

Опасные слова сорвались с уст прежде, чем девушка успела их осмыслить.

— Тогда, если я попрошу тебя о поцелуе… — дыхание у Жюли перехватило, — ты не пойдешь дальше?

Адам готов был выполнить любую ее просьбу, втайне надеясь, что у него хватит самообладания.

— Обещаю. А ты просишь меня о поцелуе, Жюли?

— Будь я кокеткой, я бы ответила, что всего лишь даю тебе то, о чем ты молил нынче утром. — В голосе звучала шаловливая нотка, но глаза смотрели серьезно.

— Пожалуй. Но ведь ты не кокетка?

— Нет, — прошептала Жюли. — Поцелуй меня, Адам. Поцелуй меня, пока не зашло солнце.

Не дыша, Жюли ждала поцелуя, но вместо этого жаркие губы пустились в неспешное путешествие по ее лицу. Проследили плавный контур щеки — и девушка вздохнула. Вздох превратился в стон, когда Адам дотронулся до трепещущей жилки у виска.

Наконец уста их сблизились. Адам не торопил события: легкие прикосновения дразнили, волновали и будоражили. Даже когда губы девушки приоткрылись, он не воспользовался легкой победой.

Жюли вцепилась в его плечо, уверенная, что если не обретет поддержки, то рухнет как подкошенная. Но Адам по-прежнему легонько касался губами трепетных уст, не сводя с девушки взгляда.

Нетерпение превратилось в страсть. Страсть — в исступленную жажду. В отчаянии Жюли прошептала его имя.

Сердце Адама дрогнуло, когда он понял, что именно этого и ждал — подтверждения того, что Жюли нужен его поцелуй. Его — и ничей другой.

Жюли полагала, что помнит поцелуй Адама — и вкус, и суть, и гамму непривычных ощущений. Но едва он завладел ее губами, поняла: в сравнении с реальностью воспоминания — что огонек свечи рядом с пламенем костра. Снова оказалась она во власти неведомой силы, но на этот раз не испугалась. Может быть, потому, что поздно было пугаться.

Адам ощутил, как пульс Жюли участился. Нежное лицо залилось румянцем. Гибкое тело откликалось на его ласки. Искушение, что за невероятное искушение! Еще поцелуй, еще одно прикосновение — и она будет принадлежать ему! Нервы его натянулись как струны. Но ведь он обещал не переступать известных пределов! Адам медленно оторвался от ее губ, развеивая волшебство мгновения.

Жюли чувствовала, как пожар в крови затихает, но источник тепла остался: не огненная круговерть, сметающая все на своем пути, а ровное, живое, согревающее пламя. В глазах Адама читались те же самые чувства, что переполняли ее саму. Это всего лишь зеркальное отражение или он и впрямь разделяет ее страсть?

— Адам.

— Да, дорогая?

— Спасибо. — Встретив недоуменный взгляд, Жюли пояснила: — Если бы ты потребовал большего, я бы ни в чем тебе не отказала. Ни в чем!

Простодушная откровенность потрясла его до глубины души.

— Жюли, я…

Девушка покачала головой и легким движением высвободилась из его рук. Подавляя нервную дрожь, она глубоко вздохнула и сосредоточила все свое внимание на недвижных водах лагуны. Легкая зыбь золотилась в лучах заходящего солнца.

До чего странно! Утром она считала себя преступницей только потому, что Адам прикоснулся к ее косе. А несколько часов спустя молила о поцелуе, льнула к его груди и наслаждалась каждым мгновением. Словно имела на это право.

Раньше все было так просто! Даже когда она полюбила человека, женатого на другой, сложностей не возникало. Чувства ее были так чисты и восторженны, так далеки от реальности! Жюли не вспомнила, что Ференц некогда объяснял ей то же самое. Не заметила, что воспоминания о нем более не причиняют боли, но несут в себе лишь светлую печаль.

Адам вошел в ее жизнь, и все запуталось. Жюли словно оказалась в темном лесу и слепо брела наугад. Это она-то, всегда умевшая выбирать дорогу!

Встретив отрешенный взгляд девушки, Адам похолодел: Жюли уходила, отдалялась с каждой минутой. Как удержать ее?

 

8

В Венеции на борт поднялось считанное число пассажиров. Несколько торговцев, группа сутулых студентов-очкариков, опьяненных Гомером и возмечтавших своими глазами взглянуть на чудеса Древней Греции, трое благообразных турок с женами в чадрах. Пассажиры, следующие от порта приписки судна, с любопытством разглядывали новоприбывших.

Адам почувствовал, как пальцы Жюли крепче стиснули его локоть. Зажав трость под мышкой, он на мгновение накрыл ее ладонь своей.

— Все хорошо. Вряд ли мы повстречаем знакомых.

— Надеюсь, ты прав. — Жюли отчаянно хотелось в это верить.

Девушка разглядывала пассажиров, столпившихся у бортика. Большинство оживленно болтали, изредка поглядывая в сторону берега. Лишь один, прямой как палка, ни с кем не заговаривал. И не сводил глаз с Адама.

— Посмотри туда! — Пальцы Жюли вновь напряглись.

— Знаю. — Адам пожал плечами. — Тут уж ничего не поделаешь. Заурядный шпик, не более того. Я ожидал чего-то в этом роде. Ференц и отец инсценировали мою смерть, но не все в нее поверили. — Он глубоко вздохнул. — Если меня схватят на территории, занятой австрийцами, мною воспользуются, чтобы выманить Ференца из Ниццы. Собственно, Ференц-то им и нужен… Не тревожься, — добавил он, видя, как глаза Жюли испуганно расширились. — Этого не произойдет. Тем более что до России еще далеко, а как только окажемся в Греции, мы собьем их со следа.

Не успела Жюли ответить, как в нескольких шагах от них возникла суматоха. Крик поднял верзила с сальными приглаженными волосами: в потоке брани перемежались итальянские, греческие и турецкие ругательства. Раздался звук пощечины — и тщедушный мальчуган, потеряв равновесие, кубарем покатился по палубе и, со всего размаха врезавшись в Адама, толкнул его к борту.

Устояв на ногах, Адам поддержал мальчика и помог ему подняться. Рука легла на худенькое плечико, и паренек поднял глаза. Взгляду открылось перемазанное лицо уличного беспризорника, пепельно-бледная кожа, удивительного аквамаринового оттенка глаза… и багровый отпечаток ладони на впалой щеке…

— Perdonatemi, signore.

Мальчик отпрянул от протянутой руки, словно ожидая новых побоев, но голос Адама прозвучал мягко и сочувственно:

— Не ушибся?

— Черт тебя подери, неуклюжий попрошайка! — Подоспевший верзила запустил руку в спутанные черные волосы. — Из-за тебя я уронил за борт шляпу! Вот сейчас ты за ней и отправишься, поганый голодранец!

От человека разило луком и потом. Адам невольно отпрянул и резко ударил верзилу по руке набалдашником трости. Тот с воплем выпустил свою жертву.

— А ты чего лезешь? — взвыл негодяй. — Не суй свой нос, куда не просят. Ублюдок принадлежит мне.

— Принадлежит? — Глаза Адама сощурились. — Это твой сын?

Адам почувствовал, как детские пальцы настойчиво теребят его за рукав, и поневоле умолк.

— Я в услужении у этого господина. — Паренек сглотнул. — Он — мой благодетель и покровитель.

Адам нахмурился и неохотно выпустил мальчика. Пошарил в кармане, извлек золотую монету и бросил ее неприятному типу.

— Купи себе новую шляпу и оставь малыша в покое.

Верзила злобно сощурился, но жадность пересилила гордость и ненависть: он спрятал монету и потащил мальчика за собою. Отойдя шагов на двадцать, он отвесил пареньку подзатыльник, поторапливая беднягу, и торжествующе оглянулся на Адама. Тот выругался сквозь зубы, проклиная собственную беспомощность.

Оставшись одна, Жюли обвела взглядом роскошно обставленную каюту. Наверное, более просторного жилого помещения не нашлось бы на всем корабле, но при мысли о том, что ей предстоит жить бок о бок с Адамом в этом замкнутом пространстве в течение трех недель, девушка похолодела от беспокойства.

Не обращая внимания на чемоданы, горой сваленные на ковер с цветным геометрическим узором, Жюли подошла к иллюминатору и выглянула наружу. Цветом и блеском вода напоминала отборные аквамарины в лучах зари, и красота моря немного успокоила путешественницу.

После стольких месяцев ей пора уже было привыкнуть к внезапным перепадам настроения Адама, к его замкнутости и недомолвкам. Тогда почему выходки Адама так задевают ее и ранят? И с каждым днем — все острее? На этот вопрос ответ нашелся с легкостью. Прежде причиной недовольства Адама служили клиника, боль и нетерпение. Теперь — только она одна.

Жюли прижалась лбом к холодному стеклу. Все было бы куда проще, если бы отношения их так и остались на уровне деловых. Но внутренний голос неумолимо нашептывал: «Даже в самом начале о деловом соглашении речь не шла».

К возвращению Адама девушка извлекла из чемоданов все необходимое и разложила по местам.

— Я оставила тебе половину комода, два выдвижных ящика и вон тот сундук. — Договорив, Жюли с равнодушным видом опять уставилась в иллюминатор.

Адам положил шляпу, перчатки и трость на туалетный столик и подошел к девушке. Последние полчаса он пытался распутать сети мыслей и чувств, в которые так опрометчиво угодил. И полагал, что преуспел, пока не увидел ее — такую прелестную и храбрую.

— Ты не хочешь даже взглянуть на меня?

Девушка медленно обернулась, в глазах блеснули слезы.

— Жюли, я не хотел досаждать тебе понапрасну. — Адам знал, что причинит ей еще немало горя, и проклинал себя за это. — Я ушел не потому, что твое общество мне в тягость… Знаешь, я впервые задумался о будущем. Я расхаживал вдоль перил и размышлял о том, что меня ждет. Четыре года я жил местью, и только ненависть помогла мне выстоять. Я не хотел знать, что будет потом. Одна-единственная мысль владела мною: расквитаться с врагом, отыскать Илону и вызволить ее. Но что дальше? Сейчас, на палубе, я попытался представить будущее: вот я снова найду Илону, протяну к ней руки… — Он на мгновение зажмурился. — Но видел я только твое лицо.

В золотистых глазах вспыхнуло сострадание, и Адам резко отвернулся, ощущая себя последним негодяем.

— Если я отыщу Илону… когда я ее отыщу, я свяжу свою жизнь с ней. В этом мой долг перед бедняжкой.

— Адам…

Он резко схватил ее за руки.

— Мне нечего тебе предложить, Жюли. Ты меня понимаешь?

Глаза его оттенком напоминали пепел, чуть тронутый синевой; на щеке неистово пульсировала жилка. Жюли отчаянно хотелось обнять глупого мальчишку и не отпускать более. Вместо этого она задрапировалась в плащ оскорбленной гордости.

— А я просила тебя о том, чего ты дать не в состоянии, Адам? Просила? — тихо проговорила она. — Ты не хочешь для начала узнать, приму ли я от тебя хоть что-нибудь?

Адам вздрогнул, точно от удара хлыста. Руки его разжались и беспомощно упали. Зазнавшийся глупец! Ну что ж, он получил по заслугам! Что за самонадеянность — думать, что его чувства не оставили ее равнодушной! Мир переменился для него, но не для Жюли! Да, она поцеловала его с пылким самозабвением неведения. Да, ее тело стремилось к нему, но это вовсе не значит, что Жюли грезит о нем так же, как он — о ней.

— Я прошу прощения. Я и впрямь чрезмерно о себе возомнил. — Недоумевая, почему так болит сердце, в то время как задета только гордость, только мужское самолюбие, Адам шагнул назад. — Я не стану докучать тебе своим обществом, обещаю. Прими от меня хотя бы это. — Коротко поклонившись, он вышел из каюты.

Жюли долго глядела на дверь, за которой он скрылся, не сознавая, что слезы потоком хлынули из глаз и струятся по щекам. Затем снова прижалась лбом к иллюминатору, ища утешения у моря и неба.

Адам сдержал слово. Он вернулся в каюту поздно ночью, а ушел на рассвете. Виделись они только на людях — за едой, на прогулках по палубе. Во время стоянки судна вместе сходили на берег: корабль приставал в Анконе и Рагузе, прежде чем взять курс на Корфу. Разговаривали они друг с другом мало. Чаще вообще молчали.

Каждую ночь Жюли обещала себе, что заснет до его возвращения, а утром не проснется до тех пор, пока он не уйдет. Но ей не удавалось сомкнуть глаз до тех пор, пока с соседней кровати не доносилось ровное дыхание Адама.

Зачем они так мучают друг друга? — спрашивала себя юная княжна, тщетно призывая сон. Зачем игнорируют то, что упрямо росло и крепло на протяжении стольких месяцев? Жюли резко отбросила покрывала. Не задумываясь о последствиях, она накинула на плечи подбитый мехом халат и отправилась искать Адама.

Фонари потушили в одиннадцать, как обычно. Палуба казалась пустынной. Пассажиры мирно спали в каютах, вахтенные офицеры разошлись по своим постам. Адам стоял, облокотившись о поручень.

Жюли, должно быть, давно уснула, но ему не хотелось возвращаться в каюту, напоенную ароматом вербены. На протяжении скольких ночей он лежал, не смыкая глаз, мечтая о девушке, что спала на расстоянии вытянутой руки? Княжна Муромская подчинила себе не только его чувства. Адама завораживал ее характер, нежный и дерзкий, ее ум, ее храбрость и та волшебная, целительная сила, что сияла вокруг нее незримым ореолом.

Как бы все сложилось, если бы они встретились, не обремененные воспоминаниями прошлого? Они потянулись бы друг к другу — свободно и легко, не терзаясь виной, не преодолевая каменных завалов, что ныне загромождали путь, словно руины здания? Их судьбы сплелись бы, словно лозы на солнце? Каково это — вручить ей себя всего, без остатка? Приняла бы она этот дар?

Он предупредил Жюли, что ничего не может ей предложить. Что за горькая ирония! Никогда еще он не испытывал такой потребности дарить, уступать, преклоняться! Адам Батьяни шел по жизни, принимая обожание родных как должное, одерживая одну победу за другой: какая женщина могла устоять перед его обаянием и красноречием! Дорогие подарки и наслаждение — ничего больше красавицам и не было нужно! Откровенно говоря, Илона ничем не отличалась от прочих. Если бы не трагический финал… Теперь, в одиночестве, ощущая на щеке теплое дыхание южной ночи, Адам нашел в себе силы признать это.

Погруженный в свои мысли, он вздрогнул, когда тонкие руки легли на перила в нескольких дюймах от него.

— Жюли! Что-то не так? — встревожился Адам.

Все разумные объяснения, что она собиралась привести, вылетели из головы, едва сильные ладони сжали ее плечи.

— Нет, — шепнула Жюли. — Все в порядке. — Теперь все в порядке, мысленно докончила девушка, прижимаясь щекой к его груди. Вот теперь все в порядке.

— Тогда что ты тут делаешь? — Адам знал, что прикасаться к ней не имеет права, и все-таки погладил тонкую руку, ощущая, что под халатом у Жюли только ночная сорочка.

— Тебя ищу.

Адам не сказал ни слова, лишь вопросительно изогнул брови.

— Уже поздно, а я не могу уснуть. Я всегда жду твоего возвращения.

— Правда? — не веря своим ушам, переспросил Адам. — Тогда с какой стати я всю неделю прокрадываюсь в каюту, словно вор?

— Это риторический вопрос? — улыбнулась она.

— Да, пожалуй.

Адам медленно разжал пальцы. Отстранившись, молодые люди мгновение постояли так, а затем снова взялись за перила. Жюли подставила лицо теплому морскому ветерку. Вдали мерцали огни — значит, утром корабль пристанет к Корфу.

— Я ничего у тебя не прошу, Адам. Мы заключили договор, и оба получили то, что хотели. Ты увез меня из Ниццы, а в обмен обзавелся подставной женой. Но в пути мы стали друзьями, и… — Она храбро встретила взгляд собеседника. — И мне тебя не хватает!

— Жюли…

Договорить он не успел: дверь из коридора с грохотом распахнулась и на палубу выскочила маленькая, тщедушная фигурка в штанах и рубашке. Мальчуган, давешний знакомец Адама, пробежал несколько шагов, споткнулся о складной стул и полетел кувырком.

Вслед за ним, одной рукой подтягивая брюки, вывалился верзила-купец. Рыча, как разъяренный тигр, он подхватил мальчишку за шиворот и ударил о железный бортик.

— Негодная тварь! — заорал он. — Сейчас ты узнаешь, кто здесь хозяин!

Отстранив Жюли, Адам шагнул вперед. До глубины души возмущенный, он одной рукой вцепился в сальные волосы, другой — ухватил негодяя за плечо и рванул к себе. Тот выпустил ребенка и резко развернулся, дохнув в лицо противнику винным перегаром. И тут Адам со всего размаха ударил мерзавца кулаком в живот, затем еще раз и еще. Верзила глухо застонал. Упиваясь первобытным торжеством победы, Адам забыл о собственной боли, что пронзала спину, словно нож.

Жюли оглянулась в поисках оружия. На стуле лежал позабытый дамский зонтик. Схватив его наперевес, словно копье, девушка ринулась вперед, целя противнику в горло.

Адам краем глаза заметил это движение.

— Нет! — закричал он. — Не надо!

Секунда промедления дорого ему обошлась. Мясистый кулак просвистел в воздухе и ударил юношу в челюсть, повалив на палубу. Оглушенный Адам с трудом поднялся на ноги, опасаясь за Жюли. Но купец вырвал зонтик у девушки из рук, переломил его о колено, словно соломинку, и, презрительно хмыкнув, отвернулся.

Затем снова занялся парнишкой, что беспомощно застыл на месте, даже не пытаясь бежать. Купец ухватил мальчугана за шиворот, свирепо встряхнул и оторвал от земли — изможденное, перепуганное личико оказалось на одном уровне с его собственным.

— Ты мне за это заплатишь! Сполна заплатишь! — прорычал он, отшвырнув от себя мальчика. Тот, пронзительно вскрикнув, полетел в воду. Не потрудившись даже обернуться, верзила сделал непристойный жест и пробормотал: — Туда ублюдку и дорога!

Не успел он договорить, как кулак Адама врезался в его физиономию. Хрустнула челюсть, раздался дикий вопль, из носа потоком хлынула кровь. А Адам уже перегнулся через поручень.

— Позови на помощь, Жюли! — велел он. — Я прыгну вниз.

— Нет! — закричала девушка, вцепляясь в его плечо. — Нельзя! Ты погибнешь!

Адам оттолкнул ее.

— Делай, как я сказал!

Жюли в ужасе заломила руки. О Боже, он не продержится в холодной воде и двух минут — искалеченное тело откажется ему повиноваться. Неужели ей суждено потерять его — здесь, теперь? Девушка обвела палубу безумным взглядом.

Вдоль стены кают выстроились ровные ряды складных стульев и шезлонгов. Плохо понимая, что делает, Жюли схватила один из стульев и обрушила его на голову Адама.

Сбросив халат, она перебралась через борт. Уже погружаясь в черную воду, Жюли услышала, как Адам выкликает ее имя.

Адам в панике перегнулся через поручень. В голове гудело, ссадина на виске сочилась кровью, но он ничего не замечал. Рядом с первым белым пятном на воде возникло второе. Слава Создателю, море нынче спокойное! Но тут обе головы ушли под воду, и Адам похолодел от страха. Хотелось броситься вниз, но здравый смысл велел остаться на месте. Калека не поможет утопающим, с горечью подумал он, смиряя гордость. Головы снова появились на поверхности, и Адам едва не зарыдал от облегчения. Жюли обняла ребенка одной рукой и легла на спину, так, чтобы оба качались на легких волнах.

Адам ринулся к капитанскому мостику, громко зовя на помощь. Спустя несколько минут он возвратился на палубу с двумя матросами. Впрочем, самому ему показалось, что прошли часы. Поглядев вниз, он убедился, что Жюли по-прежнему держится на воде. Проклиная свою беспомощность, Адам следил, как матросы деловито скрепили кожаные ремни и веревки, превратив их в подвесное сиденье. Один из матросов был спущен за борт.

Палуба понемногу заполнялась людьми. К месту происшествия подоспели офицеры и разбуженные шумом пассажиры. Не замечая ничего вокруг, Адам стоял у борта, судорожно вцепившись в перила побелевшими пальцами, и не сводил глаз с двух светлых пятен на воде.

— Держись, Жюли! Держись! Все будет хорошо! — воскликнул он, не сознавая, что говорит вслух. — Я люблю тебя!

Вздрогнув, Адам вник в смысл сказанного — и принял слова как должное. Ясное, пронизанное светом чувство подчинило его себе: так морская волна накатывает на песок, сглаживая неровности и отметины. И как он раньше этого не понял? Мечтал о ней все эти месяцы, тосковал — и не понял! Как он не заметил любви с самого начала?

Тем временем Жюли, свободной рукой рассекая темную воду, на несколько футов приблизилась к спасателю. Отдохнула минуту и снова поплыла вперед. Матрос окликнул ее и бросил веревку. Петля упала на расстоянии ярда.

Хотя поначалу Жюли не ощущала холода, она знала, что даже в сравнительно теплой воде Средиземного моря время у нее ограничено. Спустя какое-то время мускулы сведет судорога. Однажды в детстве она заплыла слишком далеко, закоченела и камнем пошла ко дну. По счастью, вовремя подоспел отец… Девушка решительно прогнала пугающие воспоминания.

Адам! Мысль о нем вспыхнула в сознании, согревая, точно бокал бренди, возвращая силы усталым мышцам. Ей нельзя умирать. Нужно вернуться к Адаму. Увидеть его хотя бы еще раз. Сказать, что…

Жюли на ощупь потянулась к петле: морская вода заливала глаза. Пальцы сомкнулись на веревке, и она позволила себе расслабиться. Забыв о том, что следует держаться на плаву, Жюли просто ухватилась за петлю, повиснув на ней всем весом, и с головой ушла под воду. От неожиданности пальцы разжались, веревка выскользнула, в рот хлынула морская вода. Рука, поддерживающая ребенка, обмякла только на секунду, но и этого хватило, чтобы малыш едва не пошел на дно. В панике Жюли обхватила хрупкое тельце обеими руками.

Соль разъедала горло и легкие. Последним усилием Жюли перевернулась на спину. Все еще кашляя, она постаралась дышать ровнее, а не хватать воздух ртом.

Когда рядом снова раздался всплеск веревки, Жюли до боли закусила губу, стараясь не поддаться панике и не ухватиться за петлю обеими руками.

Только с четвертого раза спасительная петля охватила ее тело. Затем веревка натянулась, и Жюли потащило по воде.

Едва матрос поднялся на палубу со своей ношей, Адам склонился над девушкой, привлек ее к груди. Веки Жюли слабо дрогнули, и он провел рукою по ее лицу.

— Жюли, милая, ты меня слышишь?

Ей отчаянно хотелось открыть глаза и взглянуть на Адама, но все силы уходили на то, чтобы совладать с ознобом. Прежде она не ощущала холода, но теперь, по контрасту с теплой ладонью Адама, дрожь стала сотрясать ее тело и леденить кровь.

— Озноб — хороший знак. Значит, она борется с холодом.

Адам поднял голову. Рядом стоял седой пассажир с добрым морщинистым лицом.

— Что? — переспросил он. Слова собеседника показались ему нелепицей.

Старик потрепал его по плечу.

— С ней все будет в порядке. Я доктор и знаю, что говорю. — Врач сосредоточенно пощупал у девушки пульс и удовлетворенно кивнул. — Отнесите ее в каюту, укутайте потеплее и дайте немного бренди. И поблагодарите Господа, подарившего вам такую жену!

Борясь с ознобом и с накатившей слабостью, Жюли открыла глаза, покрасневшие от соленой воды.

— С ребенком все в порядке? — Зубы ее стучали, словно кастаньеты.

Тем временем матросы, склонившись над малышом, ритмичными движениями откачивали воду из его легких. Очень скоро мальчуган закашлялся, а синие губы порозовели.

Доктор взял Жюли за руку и улыбнулся:

— Ни о чем не тревожьтесь. Я сам позабочусь о мальчике. Обещаю вам. — Он сердечно сжал застывшие пальцы.

На пороге каюты Адам едва не столкнулся с Яношем.

— Вот, воды горячей принес. — Слуга знаком указал на два тяжелых ведра. — Надо же соль с нее смыть.

— И когда только ты успел? — полюбопытствовал Адам, плечом открывая дверь.

— Я знал, что она выкарабкается. — От дверей старик обернулся, руки его заметно дрожали. — Ведь правда?

— Правда, — заверил его Адам. — Все будет хорошо.

Он уложил девушку на кровать, второй раз за ночь остро ощущая собственную беспомощность. Адам знал, что необходимо снять насквозь промокшую сорочку. Так откуда эта неуверенность, эта робость, когда речь идет о жизни и смерти? Жизни и смерти любимой женщины?

— Жюли, нужно снять сорочку. Ты меня понимаешь?

Девушка открыла глаза, но, если и кивнула в знак согласия, Адам этого не заметил. Негнущимися пальцами он принялся стаскивать холодную, пропитанную водой ткань. Затем обтер тело девушки теплой водой, смывая соль. Закутав в сухую простыню, уложил в постель, укрыв всеми одеялами, что сумел найти. Но дрожь по-прежнему сотрясала Жюли.

Даже когда, одной рукою приподняв бедняжке голову, Адам поднес к ее губам бокал бренди и заставил сделать несколько глотков, легче не стало.

Внезапно Адам вспомнил, что отец рассказывал ему, как после битвы раненые жались друг к другу на обледеневшей декабрьской земле, согревая друг друга. Он опустился на колени у кровати и тыльной стороной ладони коснулся лица Жюли.

Девушка ощущала тяжесть одеял, знала, что ей давно пора согреться, но долгожданное тепло не приходило. Холод сковал тело ледяной броней. Она устала, бесконечно устала и так нуждалась в отдыхе! Ах, если бы просто полежать спокойно, позабыть про недавний кошмар!

Но вот пальцы Адама легли на ее щеку, и ласковое прикосновения согрело лучше любых одеял.

— Жюли, милая, ты меня слышишь?

Она открыла глаза; во взгляде читалась горестная покорность судьбе. Адам набрал в грудь побольше воздуху и заговорил — быстро, пока не иссякло мужество:

— Одеяла тебе не помогают. Я согрею тебя теплом своего тела. Другого выхода я не вижу. Ты мне доверяешь? Ты позволишь мне?

— Д-да, — стуча зубами, проговорила Жюли. — Д-доверяю.

Адам снова погладил ее по щеке, отвернулся и принялся раздеваться.

Жюли отметила это движение, и губы ее дрогнули в улыбке. Или он забыл, что она изучила каждый дюйм его тела за те недели и месяцы, что ухаживала за ним в клинике? А теперь он станет заботиться о ней. И увидит ее нагое тело. Глаза ее закрылись сами собой.

Адам, приподняв одеяла, улегся в постель рядом с ней. Мгновение он колебался, затем обнял девушку и привлек к себе. Едва тела соприкоснулись, Адам ощутил, как в него вливается новая сила. И еще — радость. Впервые за много лет — с тех самых пор, как он получил роковое увечье, — он помогал ближнему. И впервые за эти годы ощутил себя мужчиной.

Руки его скользили вверх и вниз по спине Жюли, даря тепло и покой. Но ему ни на миг не удалось забыть о главном: он держит в объятиях ту, которую любит!

Любит! Закрыв глаза, Адам вспоминал то мгновение на палубе, когда в сердце его проснулась любовь. Нет, поправился он. Любовь всегда жила в его сердце, просто он упорно ее не замечал. Отказывался видеть. Когда же он впервые полюбил Жюли? В первое же мгновение, решил Адам. Когда открыл глаза и подумал, что мертв и видит ангела.

Время шло: минуты складывались в часы. Мало-помалу Жюли согрелась и перестала дрожать. Теперь она уснет, подумал Адам. И лучше ей спать одной. Теперь, когда страх за ее жизнь ушел, так легко прислушаться к шепоту страсти, что звучит все яснее и настойчивее. Он просил Жюли довериться ему. Но рассчитал ли он свои силы?

Адам отодвинулся, но девушка, тихо всхлипнув, потянулась к нему. Тонкая рука, прильнувшая к его груди в поисках тепла, распрямилась и обвила его шею. Нежное дыхание щекотало щеку.

Называя себя последним негодяем, Адам едва не застонал от восторга, когда все его существо ответило на ласку. И снова он отстранился, намереваясь покинуть постель, но тихий протестующий шепот Жюли помешал ему осуществить задуманное.

Как много Жюли дала ему и как мало просит взамен! Сейчас она нуждается в его помощи — разве можно ей отказать?

Пробудился Адам задолго до рассвета. Они так и не разомкнули тесных объятий. Не убирая руки из-под головы девушки, он перекатился на спину, дожидаясь, чтобы утихло неистовство страсти.

Но, словно не желая отказываться от этой близости, Жюли последовала за ним. Ладонь легла ему на грудь. Адам резко выдохнул, и рука скользнула ниже.

Жюли пробуждалась медленно. Тело все еще пребывало во власти изнеможения и усталости. Нахлынули спутанные воспоминания о пережитой ночи, и девушка внутренне напряглась, неуверенная, что правильно воспринимает происходящее.

Это был сон, ночной кошмар? С ужасающей отчетливостью Жюли представила, как вода смыкается над ее головой, и руки ее судорожно сжались. Но вот сильные пальцы легли на ее запястье, страх схлынул, золотистые глаза распахнулись, и девушка убедилась, что держит ее Адам.

— А я подумала было, что все это мне приснилось. — В горле першило от соленой воды. — Но сны не бывают такими отчетливыми.

— Как ты себя чувствуешь?

Жюли осторожно приподнялась на постели. Мускулы слегка ныли, однако не то чтобы сильно.

— Неважно, но выживу. — Глаза ее затуманились. — А ребенок?

— Доктор забрал малыша в свою каюту и обещал позаботиться о нем. Позже мы навестим его, если захочешь.

Жюли потянулась всем телом, мимоходом задев Адама. От восторга у того перехватило дыхание, и он предусмотрительно отодвинулся. Это движение напомнило им обоим, как близко друг к другу они лежат — обнаженные, словно любовники. Наверное, следовало ощутить неловкость и стыд. Однако душу Жюли переполняла признательность. Адам согрел ее в своих объятиях! А еще он сказал: доверься мне!

— Адам, спасибо….

Он шутливо запечатал пальцем ее губы.

— Не надо. Это пустяки, после всего того, что ты для меня сделала…

Жюли коротко кивнула, принимая оправдание и то, что за ним стояло. Веки ее снова сомкнулись. Адам решил было, что девушка задремала, но туг снова послышался тихий, срывающийся голос:

— Я так устала… там, внизу… Так устала, что проще было бы отказаться от борьбы. — Длинные ресницы затрепетали. — А потом я подумала о тебе и поняла, что мне нельзя умирать. Мне хотелось снова тебя увидеть. Сказать тебе нечто важное… — Жюли озадаченно нахмурилась. — Только вот не помню что.

Слова юной княжны растрогали его до глубины души. И ему тоже отчаянно хотелось открыть свое сердце. Признания дрожали на кончике языка — Адам просто-таки ощущал их вкус. Но нет, невозможно! Нельзя навязывать Жюли свои чувства, если она его не любит. Нет, вне всякого сомнения, она по-своему привязалась к нему, но… Адам с ужасающей отчетливостью вспомнил ее взгляд, обращенный к Ференцу, взгляд, исполненный любви и муки…

Так что он ограничился тем, что провел пальцами по бархатистой щеке и улыбнулся.

Жюли завороженно глядела в его глаза. Они казались темными, непроницаемо темными, вот только в глубине затаился синий отблеск. Девушке доводилось читать в этих глазах раздражение и злость, но никогда еще в них не было столько тепла…

В сияющих глубинах Жюли видела свое отражение. Видение манило и звало ее, увлекало к краю пропасти. Разум подсказывал отступить, иначе будет слишком поздно. Но, не отводя глаз, она храбро шагнула вперед — и сорвалась с края в непроглядную бездну любви.

 

9

Позади остались Крит, Кипр, Родос и Пи-рей. На Кипре молодые люди распрощались с доктором и со своим подопечным. Добрый старик и его толстушка жена привязались к малышу, как к родному: своих детей у них не было. Они и слышать не хотели о том, чтобы отдать ребенка в чужие руки. А повеселевший мальчишка уже смотрел на них как на родителей и смешно путал греческие и итальянские слова.

Обнявшись, Адам и Жюли долго махали им вслед, пока судно не отошло от причала. С каждым днем лжесупруги ощущали себя все более скованно: оба объясняли это тем, что конец путешествия близок, и оба знали, что дело совсем в другом.

Ночи стали теплее. Море, разделявшее Грецию и Турцию, изобиловало островами: точно некий мифический великан швырнул в воду горсть булыжников. Иногда судно проходило так близко от какого-нибудь островка, что можно было различить побеленные домики или стадо овец.

Жюли стянула с себя платье и нижние юбки и расплела косу. Затем, рассеянно отложив расческу, шагнула к иллюминатору полюбоваться на усеянное звездами небо.

Луч маяка подмигнул проходящему кораблю. Вдруг девушке отчаянно захотелось остановить судно и сбежать на один из островков вместе с Адамом. Ведь это возможно — поселиться в ослепительно белом домике, затеряться среди синего моря и лазурного неба, позабыть про остальной мир? Адам был бы с нею счастлив… Всенепременно был бы!

Скрип открываемой двери заставил мечтательницу похолодеть. О Боже, только не это! К возвращению Адама она всегда лежала в постели, натянув одеяло до самого подбородка и притворяясь спящей.

Жюли обернулась — и встретилась с Адамом взглядом. Она замерла, волосы темным плащом окутали плечи. Адам знал, что следует развернуться и выйти. Вместо этого шагнул вперед и закрыл за собою дверь.

Даже в полумраке каюты он видел ее глаза — золотистые, точно у кошки. Но холода в них не было, и отстраненности тоже. Только тепло, присущее ей одной. В расширенных зрачках светился ответ на вопрос, который он еще не успел задать.

— Жюли, если ты хочешь, чтобы я ушел, скажи.

Во взгляде Адам читалось желание. Но достаточно ли этого? Достаточно ли стать желанной на одну ночь? Насладиться его телом? Вручить в дар себя? Задавая вопросы, Жюли заранее знала: да, она хочет этого, хочет и дарить, и брать.

Адам глядел на нее не отрываясь. Кожа ее нежна, словно лепестки розы. Мысленно он уже ощущал под пальцами сладострастный трепет гибкого тела.

Он всего лишь смотрит на нее. Почему же она ощущает его ладони на своей коже? Голова у нее закружилась, словно от хмельного вина.

Ни один не услышал легкого стука, когда расческа выпала из разжавшихся пальцев. Жюли протянула руки.

Чтобы пересечь каюту, требовалось лишь несколько шагов, но Адаму они показались бесконечными. Как давно он мечтал об этой минуте! Задолго до того, как он разобрался в своих чувствах, именно это мгновение являлось ему в грезах.

Не сводя глаз с любимой, Адам запечатлел поцелуй сначала на одной ладони, потом на другой. Затем жаркие губы скользнули к запястью. У самых его губ трепетала голубая жилка. Адам коснулся запястья кончиком языка — и пульс участился. Но глаза девушки затуманились. Жюли снова уходила от него, ускользала туда, куда ему дороги нет. Она отдастся ему, но завладеет он только телом. Ее мысли и сердце будут принадлежать другому.

С каждым прикосновением губ к ее запястью Жюли чувствовала, как по венам разливается неизъяснимое блаженство, словно тягучий мед. Язык обжег кожу, и в крови вспыхнул пожар. Но и теперь сомнения и мучительное осознание того, что она только заменяет другую женщину, давали о себе знать.

— Жюли, посмотри на меня.

— Смотрю, — шепнула Жюли, чувствуя, как пальцы на запястье сжались крепче.

— Скажи мне, чего ты хочешь. — Голос звучал требовательно и властно.

Снова нахлынули сомнения, но Жюли прогнала их прочь: теперь в душе ее жила только любовь. Она порывисто шагнула вперед и прильнула к его груди.

Адам с трудом сдержал стон.

— Мне нужна ты.

— Знаю…

— А тебе? — Адам крепко, до боли, сжал ее руки. — Я тебе нужен?

— Да. — Жюли поднялась на цыпочки; теперь губы их почти соприкасались. — И большее тоже.

Встретив его вопрошающий взгляд и опасаясь, что сказала слишком много, Жюли приникла к его губам. Благоуханные уста таили в себе медовую сладость, звали, соблазняли и манили. Не в состоянии противиться искушению, Адам ответил на поцелуй.

Охватившая их страсть грозила испепелить обоих. Грань между безумием и рассудительностью казалась слишком зыбкой, и Адам заставил себя прервать поцелуй.

Жюли протестующе застонала:

— Зачем ты остановился?

Адам проследил пальцами плавный изгиб ее шеи и плеч. Это едва не свело его с ума, и он отдернул руку.

— События последних лет озлобили меня… Я забыл, что такое нежность и ласка. — Сил, чтобы отстраниться, не нашлось, и ладонь его снова легла на бархатистую щеку. — Ты заслуживаешь лучшего возлюбленного, чем я.

Жюли подняла взгляд. Нет, Адам не любит ее, но его влечет к ней. Сегодня ночью она нужна ему. Так нужна, что она, Жюли, физически ощущает эту потребность, эту тоску, как если бы от него исходила жаркая волна. Наверное, если один из них любит, — этого достаточно…

Жюли завладела его ладонями и медленно поднесла их к губам. На этот раз прерывистое дыхание Адама только раззадорило ее. Затем притянула его руки к своей груди. Когда его пальцы задели за ободок корсета, сердце Жюли дрогнуло. Она знала: еще немного — и назад дороги не будет. Ну что ж, она пойдет до конца…

Когда Жюли коснулась губами его рук, дыхание Адама участилось. Сколько чувственности заключал в себе такой простой жест! А потом, когда ладони легли на упругую грудь, сердце девушки забилось неровно, с перерывами, в такт с его собственным. Точеные пальчики чуть заметно дрожали. Но княжна не отстранилась.

Еще шаг, еще прикосновение — и отступление станет невозможным. Адам знал, что самообладание его на исходе и что он любит Жюли больше всего на свете. И тут сомнения и чувство вины снова одержали верх. Он любит Жюли, но ничего не может ей предложить. Поэтому, несмотря на силу своей страсти, обязан дать ей шанс отступить.

— Жюли, — начал Адам и тут же умолк, заметив, что взгляд девушки утратил сосредоточенность.

Кого она видит — его или Ференца? Воображает, что руки Ференца ласкают ее? В таком случае ему не в чем себя упрекнуть. Они квиты: Жюли тоже нечего ему предложить. Но любовь, сбереженная в сердце, всколыхнулась кристально чистой, прозрачной волной и смыла горечь обиды. Боль осталась, но досада ушла, и слова давались легко:

— Жюли, ты вполне уверена?

Тихий шепот разорвал пелену страсти, развеял туман, окутавший девушку, как если бы Адам крикнул в полный голос. Впервые с тех пор, как он вошел в каюту, Жюли почувствовала себя оскорбленной. В ней заговорили гордость и гнев.

— Твои руки лежат на моей груди, и ты еще спрашиваешь?!

Адам прочел в любимых глазах гнев, но не горе. И испытал странное удовольствие: во всяком случае, смотрит она на него! Он отнял руки от ее груди. Взялся за плечи, но и это его не спасло. Здесь ткань не служила преградой. Обнаженная кожа казалась мягкой и прохладной, словно лепестки роз на рассвете, и Адаму отчаянно захотелось прикоснуться к ней губами.

Жюли подняла взгляд.

— Может, это мне надо спросить, уверен ли ты?

— Нет. Нет, я не уверен. — Слова сорвались с губ помимо его воли, и Жюли попыталась высвободиться. В панике Адам крепче сомкнул пальцы. — Я не имею права.

Жюли замерла. Глаза его потемнели, как летнее небо перед грозой. И то, что она прочла в бездонно синих глубинах, придало ей храбрости сделать следующий шаг.

— Я говорю не о правах, Адам. Не о правах и не об обещаниях. — Жюли отбросила ложную гордость. — Вопрос в том, насколько я тебе нужна. Не больше и не меньше.

Любовь подчинила его себе, любовь подала надежду.

— Да, ты нужна мне. И большее тоже, — добавил он, не сознавая, что повторяет ее же слова, произнесенные несколько минут назад. — Ты позволишь мне доказать это? Позволишь?

Дыхание Адама обжигало ей губы. Волной накатывала знойная жара, словно из одежды на ней ничего не осталось.

— О да, — шепнула она еле слышно. — Докажи мне.

Он принялся ласкать ее: пальцы проследили очертания округлых плеч, затем скользнули ниже, под лиф, и легли на грудь, а губы потянулись к ее губам. Бережно поглаживая изящный изгиб спины, Адам привлекал девушку к себе все ближе и ближе.

Подхваченная водоворотом эмоций, Жюли чувствовала, что ноги ее подкашиваются. Когда же Адам наклонился и уложил ее на постель, она едва не потеряла сознание.

Адам опустился на колени рядом с нею и, уступая искушению, лизнул мягкую кожу у изгиба плеча. Благоухание и вкус только распалили жажду, губы скользнули ниже. Не будучи уверен, надолго ли хватит выдержки, Адам мысленно поклялся не срывать последних покровов сколь можно дольше. Но сейчас он нарушил обет, расстегнул верхние застежки лифа и, блаженно вздохнув, приник лицом к ее груди.

Она запустила пальцы в золотистые волосы, стараясь удержать его губы там, в ложбинке между грудями. Мечтая о прикосновениях, Жюли проклинала воротник рубашки и шейный платок, оказавшиеся досадной преградой.

— Хочу ласкать тебя. — Тонкие пальцы теребили его волосы. — Хочу прикоснуться к тебе.

Ее слова вызвали новый приступ чувственной страсти. Адам вскочил и принялся срывать с себя одежду. Сегодня он не стал отворачиваться. Напротив, не сводил с Жюли взгляда, словно таким способом не позволял ей забыть, кто перед ней.

Избавившись от одежды, он лег рядом с Жюли, но раздевать ее дальше не стал. Просто привлек к себе. Чуткие пальцы скользили по ее телу без видимой цели, наугад. Когда он провел рукой по ее бедру, а затем по внутренней его части, Жюли застонала от удовольствия, в изумлении от почти непереносимого восторга.

Не отрываясь от ее губ, Адам, до предела возбужденный, прикоснулся к жаркому лону, что ощущалось под тонким батистом. Упиваясь неизведанным наслаждением, Жюли замерла, всем своим существом предвкушая каждое следующее касание. Но вот пальцы сделались более уверенными, более властными. Наслаждение превратилось в пьянящий, все подчиняющий экстаз.

Ее самозабвенный восторг еще более распалял влюбленного молодого человека, но Адам безжалостно сдерживал себя.

— Ты играешь с огнем!

— На твоем теле не найдется и дюйма кожи, к которому я бы не притрагивалась прежде. — Она с трудом разомкнула веки. — Но я никогда не испытывала ничего подобного.

Жюли отрешенно следила, как ее рука скользит по его боку, по узкому бедру, пока пальцы не затрепетали и не остановились у опасной черты. Она знала анатомию человеческого тела лучше большинства женщин, и томительное предвкушение заключало в себе лишь легкий оттенок страха перед неизвестным. В груди у нее стеснилось, дыхание прерывалось.

— Не бойся, любимая. — Жюли не ответила, и он заглянул ей в глаза. — Ты хочешь, чтобы я остановился?

Она покачала головой.

— Нет. — В качестве подтверждения она завладела его рукой и притянула ее к полурасстегнутому лифу. — Хочу, чтобы нас ничто не разделяло.

— Жюли, подожди…

Слова застыли у него на устах, когда она, все еще удерживая его руку, расстегнула следующий крючок. И еще один — последний.

Адам раздвинул ткань и прильнул губами к груди. Благоухание кружило голову. Он снова провел пальцем по выпуклости у основания бедер. Но на этот раз легкого прикосновения оказалось недостаточно, и Адам накрыл ее ладонью.

Инстинктивно она повторила его движение и ощутила напрягшуюся плоть. Затем скорее почувствовала, нежели услышала его сдавленный стон.

Прикосновение ее руки повергло его в бездну исступленного отчаяния. То было отчаяние путника, умирающего от жажды в нескольких дюймах от озера с прозрачной водой.

Самообладание окончательно покинуло его, — так рвется чересчур туго натянутая тетива. Крючки, пуговички, завязки, кружева разлетались под его торопливыми, ловкими пальцами — и вот Жюли лежит перед ним обнаженная.

Она напомнила себе, что именно этого и хотела. Да, Адам не любит ее. Но ее юное, исполненное любви сердце так ждало этого мига. Жюли поспешно зажмурилась, чтобы Адам не прочел в ее глазах неизбывной тоски.

Но он снова принялся ласкать ее. Его руки и губы были повсюду, соблазняя, искушая, обещая. Мучительно-сладостное блаженство пьянило ее и одурманивало.

Адам приподнял ее и усадил между бедер. Жар, мука, удовольствие слились воедино. Хотя подсознание подсказывало Жюли, что ей будет больно, тело словно парило, томное и расслабленное от новых, упоительных ощущений, и она не вздрогнула от первой робкой попытки.

Контролируя себя, он осторожно продвинулся в ее жаркую, влажную плоть. Там, где он ожидал найти сопротивление, ощущалось лишь радостное ожидание: она открывалась ему навстречу, точно цветок — лучам солнца.

— Жюли. — Адам обнял ладонями ее лицо. — Взгляни на меня. — Он не позволит, чтобы любимая приняла его в себя, воображая при этом, что перед ней — другой.

Жюли повиновалась. Адам произнес мое имя, подумала она. Сердце радостно дрогнуло, на губах заиграла улыбка. Может, он и впрямь думает сейчас только обо мне, а не о другой женщине!

— Адам, — тонкая рука на его бедре напряглась, — я жду тебя.

Ее улыбка, ее слова, предназначенные для него одного, стали бесценным даром. Медленно, не сводя с нее глаз, Адам довершил слияние.

Жюли ощущала, как он продвигается вперед, дюйм за дюймом. Боль длилась только мгновение и тут же растворилась в неизъяснимом наслаждении. Адам напрягся, глаза его расширились, вздрогнув, он простонал ее имя.

— Не останавливайся! — Жюли прерывисто вздохнула в предвкушении более сильного наслаждения, но его пальцы недвижно застыли на ее груди. — Пожалуйста, не останавливайся.

И ласки продолжились. Слияние двух тел в одно завораживало ее, рождало острое, мучительное любопытство. Жаркий, упоительный восторг увлекал за собой все более властно, и вот она воспарила к небесам на гребне этой волны.

Адам не сводил с нее глаз. Упругое тело выгнулось в апофеозе страсти, и Жюли исступленно выкрикнула его имя.

Борясь с дремотой, Жюли не закрывала глаз. Вдруг, если зажмуриться, чудо последних часов растает, как сон?

Тело ее сладко ныло, а случайный отзвук боли лишь напоминал о пережитых упоительных восторгах. При мысли о том, скоро ли ей доведется испытать нечто подобное снова, Жюли ощутила укор совести.

Физическое наслаждение слилось с любовью, затаенной в душе, — так дикие розы оплетают садовую ограду. Ей так хотелось открыть любимому сердце. Велико ли преступление, если она произнесет вслух заветные слова? Ей не нужны обещания. Ей всего лишь хочется поделиться радостью, дарить, ничего не требуя взамен.

— Адам, я…

Доводилось ли ему когда-нибудь брать от жизни столь много? Задавая себе этот вопрос, Адам знал ответ заранее. Нет. Он увлекался, он испытывал нечто похожее на привязанность и нежность, но до сегодняшней ночи любви не знал. Сегодняшняя ночь научила его, что такое истинный союз тел и сердец.

Но при взгляде на Жюли он ощутил смутную тревогу. Отрешенно-блаженный взгляд сменился задумчивостью, для него непонятной. Это — ностальгическая грусть, неизменный отзвук первой ночи любви, что проистекает от физических причин? Или она жалеет о содеянном? О том, что отдала ему то, что предназначала другому?

Подсказанные любовью и нежностью слова сорвались с языка прежде, чем Адам успел себя одернуть:

— Жюли, я…

Оба заговорили одновременно — и оба смущенно замолчали. Радуясь, что удержались от откровений, способных обременить другого, оба затаили заветные признания в сердце.

— С тобой все в порядке? — Адам погладил ее по щеке.

— Почему бы и нет? — Жюли накрыла его руку своей.

— Ну… Я не проявил особой деликатности.

— Хочешь сказать, что бывает иначе… лучше?

— Бог ты мой, конечно! — Адам поднес к губам ее руку. — И выдержки я тоже не проявил.

Тела их по-прежнему были сплетены, и в подтверждение собственных слов Адам почувствовал, что плоть его напряглась. Услышав, как Жюли судорожно вздохнула, он в сердцах обозвал себя варваром.

— Прости. Тебе было больно?

Она отрицательно покачала головой, но в глазах ее Адам прочел ответ.

— Немного, — призналась она чуть погодя, не позволяя любимому отдалиться. — Но не только. — При мысли о собственной дерзости Жюли вспыхнула румянцем.

Даже в полумраке Адам заметил, как заалели ее щеки.

— А еще что ты чувствуешь? — облегченно улыбаясь, полюбопытствовал он.

Мгновение она колебалась. Затем почувствовала, как его рука маняще скользнула по ее бедру, и улыбнулась в ответ.

— Возбуждение, страсть, томление… — Развернувшись, она припала к его губам. — Выбирай на свой вкус.

— Жюли. — Адам обреченно застонал. — Если я сейчас займусь с тобой любовью, я — последний негодяй.

Юная княжна рассмеялась, вдруг ощутив себя очень сильной и уверенной в себе — словом, настоящей женщиной.

— Это не ты занимаешься со мной любовью. — Она игриво куснула его за губу. — Это я тебя соблазняю.

Крепче сомкнув объятия, Адам перекатился на спину, увлекая обольстительницу за собой.

— Что ты делаешь?

— Ровным счетом ничего. Это ты меня соблазняешь. — Адам усмехнулся. — Ты сама так сказала.

Жюли приподнялась на локтях.

— Но…

Неспешные касания ладоней, скользящих по ее спине и ягодицам, оборвали ее протест еще до того, как губы их слились.

— Тебе выбирать…

Хрипловатые интонации его голоса поощрили ее, и Жюли ощутила себя раскованной и сладострастной, желанной и удивительной. Наслаждаясь восторгом, что переполнял все ее существо и отражался в глазах Адама, она открывала для себя и для него новые грани чувственного экстаза. Вместе приблизились они к заветному краю и вместе воспарили ввысь.

 

10

Несколько звезд еще мерцали у самого горизонта, но луна уже опустилась за море. То был самый непроглядный час — час перед рассветом. Тишину нарушал только мерный плеск весел да поскрипывание мачты.

Адам и Жюли застыли на носу рыбачьей лодки. Царила кромешная тьма, но они знали — берег близок. И оба напряженно вглядывались в даль.

Отыскать лодочника, согласного переправить их на крымский берег, в Салониках оказалось до смешного просто. Многие жители города промышляли контрабандой, и им было все равно, что везти.

С неменьшей легкостью молодым людям удалось сбить со следа австрийского шпиона и оставить его караулить пустой гостиничный номер.

Последний этап путешествия был чреват неудобствами, но, по счастью, недолог. Пропахшая рыбой парусина защитила их от зорких взглядов часовых при прохождении через Дарданеллы и Босфор. Теперь лодочка смело летела по Черному морю, и путешественники знали — они сойдут на землю еще до того, как поднимется солнце.

Адам вглядывался в едва различимую линию, где чернильно-черное небо сливалось с чернильно-черной водой, но перед глазами стояло только лицо Жюли. Она стала ему необходима. Так необходима, что он уже жалел о затеянном путешествии и гадал, а не приказать ли рулевому повернуть назад. Нет, это невозможно. Он станет презирать себя до конца жизни.

Адам засунул руки глубже в карманы, борясь с желанием заключить Жюли в объятия. Как можно притворяться, что они по-прежнему охваченные страстью любовники, когда без слов понятно: они доберутся до места и все закончится. Кто знает, может, эти две ночи на корабле, ночи вне времени и пространства, никогда больше не повторятся?

Они стояли так близко друг к другу, что дрожь Жюли передалась ему.

— Замерзла? — Адам скользнул по ней взглядом, но тут же отвернулся, — так ему хотелось прикоснуться к любимой!

— Нет, не особо.

Ночь стояла мягкая, зато в груди разливался холод. Холод проник ей в душу, едва они покинули корабль. А растопить лед мог только Адам. Но Адам уже близок к цели, и она, Жюли, навсегда уйдет из его жизни, оставшись случайным воспоминанием.

— Я просто думаю, сколько в жизни совпадений. Мои родители уехали из Гурзуфа. А теперь я сойду на берег почти в том же месте.

Жюли много раз слышала эту историю. Зажмурившись, она отчетливо представляла родителей в лодке и тающий вдали берег, словно видела все своими глазами. С молоком матери она впитала в себя тоску изгнанников, оторванных от любимой родины, и теперь по-детски радовалась возвращению «домой».

— У меня в России до сих пор остались родственники, — мечтательно проговорила она. — У maman полным-полно кузин и кузенов, а у papa был брат.

— Был? — Сердце Адама неистово заколотилось, он резко развернулся к собеседнице, прикидывая, многое ли ей известно. — Он умер?

— Не думаю. — Почувствовав, как насторожился ее спутник, Жюли удивленно подняла глаза. — Но для отца он все равно что умер.

— Почему? — Адам поглядел вдаль, делая вид, что спросил только из вежливости.

— Отец участвовал в декабрьском выступлении в Петербурге. А брат предал его, обошелся с ним, словно со злейшим врагом.

«Расскажи ей правду, — нашептывал внутренний голос. — Расскажи, пока еще не поздно». Но Адам заколебался, и момент был упущен…

Когда впереди показалась синяя полоска берега, Жюли обняла Адама за талию, не в состоянии более выносить одиночество. Он привлек ее к себе, и оба облегченно вздохнули.

— Все будет хорошо, — шепнула Жюли с великодушием любящей женщины. — Мы отыщем ее, и все будет хорошо. — Уткнувшись лицом ему в грудь, она закрыла глаза, сдерживая слезы.

Уплывающая лодка еще маячила на горизонте, когда появился патруль. При мысли о том, при каких обстоятельствах он видел русские мундиры в последний раз, Адам почувствовал на губах гадкий, солоноватый привкус страха. Воспоминания были столь отчетливы, что он вновь ощутил палящий зной августовского солнца, запах пыли и крови. Но Адам взял себя в руки и выступил навстречу верховому офицеру, заслоняя Жюли.

— Лейтенант Наумов, к вашим услугам.

Прочтя в глазах Адама непонимание, начальник патруля повторил приветствие по-французски. Учтивый тон ни к чему не обязывал: рука угрожающе легла на эфес шпаги.

— Тебальт де Карт, — поклонился в ответ Адам. — Моя жена. Мой лакей.

— Как вы здесь оказались? И с какой целью?

— Я представитель бельгийского оружейного завода и приехал с предложением выгодной торговой сделки.

— Вы собираетесь торговать? Здесь? — Лейтенант нахмурился. — С кем?

— С вашим начальством.

Наумов кивнул. Пристальный взгляд стальных синих глаз и негромкий, привыкший повелевать голос явно произвели должное впечатление.

— Я не подотчетен главнокомандующему, князю Меньшикову. Я подчиняюсь военному коменданту Севастополя.

Свирепая радость охватила Адама. Он уже ощущал сладкий вкус мести.

— Тем лучше. Уверен, его заинтересует мое предложение.

— Я провожу вас.

Лейтенант поворотил коня и вполголоса отдал приказ своим людям. Адам не отрывал от Жюли взгляда.

Проглотив комок в горле, она напомнила себе, что именно для этого он и взял ее с собой. Только потому, что нуждался в ее присутствии и в ее познаниях. А не потому, что испытывает к ней какие-то чувства. Та ночь любви — не более чем случайность.

И все-таки Жюли не могла забыть то, что прочла в его взгляде в роковой вечер, когда Адам смотрел на нее от порога каюты. И когда обнимал ладонями ее лицо, требуя, чтобы она взглянула на него, прежде чем тела их сольются воедино… Жюли закрыла глаза. Этот дар навсегда останется с ней.

— Месье и мадам де Карт. Позвольте представить вам коменданта Севастополя… — Голос Наумова звонким эхом разнесся по комнате, но для слуха Жюли он прозвучал подобно глухому рокоту барабанов, что возвещает катастрофу. — Его превосходительство князь Борис Муромский. — Отдав честь и поклонившись гостям, офицер вышел, бесшумно прикрыв за собою дверь.

Адам почувствовал, как Жюли вздрогнула прежде, чем церемония представления закончилась. Она узнала дядю, еще не услышав имени. Но догадалась ли, что именно этого человека он ищет?

Тонкая рука, лежавшая на локте Адама, чуть заметно дрожала. Жюли стояла рядом с ним, но между молодыми людьми словно выросла каменная стена. И Адам понял: она распознала незримую связь и знает: он приехал убить брата ее отца.

Адам порадовался приступу острой боли в сердце. Отчуждение и враждебное неприятие Жюли только упростят ему задачу. Он заставил себя сосредоточить все свое внимание на человеке, которого ненавидел почти пять лет. Это лицо намертво врезалось ему в память: гротескная маска, расчерченная шрамами, рассеченная губа, золотисто-карие, раскосые татарские глаза… Но мысли его то и дело отвлекались на Жюли, что была рядом и одновременно с каждым мгновением отдалялась все больше и больше.

Ему хотелось встряхнуть Жюли за плечи, сказать, что он не хотел ее обманывать. Но стоит ли нагромождать ложь на ложь! В отчаянии он коснулся ее локтя кончиками пальцев. Не глядя, Жюли отстранилась.

Адам велел себе вспомнить о ненависти, которую лелеял столь долго, — только это у него теперь и осталось. И ненависть — старый, преданный друг не — подвела его. В тот момент, когда он окажется на расстоянии вытянутой руки от стола, его пальцы сомкнутся на горле Бориса Муромского.

— Прошу вас, располагайтесь поудобнее и расскажите мне о цели вашего визита. — Рассеченная губа изогнулась в гнусной улыбке. — Что заставило вас избрать такой… гмм… нетрадиционный способ перемещения?

Впервые услышав вкрадчивый голос человека, бывшего родным братом ее отца, Жюли почувствовала, как от лица отхлынула кровь. И неловко опустилась в кресло, обитое голубым бархатом.

— Соображения удобства, — коротко отозвался Адам. — Лодочник подвернулся очень кстати.

— Вы могли проехать и по суше.

— Могли бы. — Откинувшись в кресле, Адам судорожно сцепил пальцы, обуздывая желание наброситься на врага. Но вот он встретился взглядом с хозяином комнаты — и дыхание у него перехватило: золотистые глаза вдруг до боли напомнили ему Жюли. — Но у меня были дела в Италии, так что ехать по суше в обход было крайне непрактично.

Муромский знаком велел ему продолжать.

— Я представляю фирму «Вьяннет». Это название вам знакомо?

— Разумеется.

— Как я уже объяснил лейтенанту, я приехал с предложением выгодной сделки. — Голос Адама звучал четко и уверенно, нервное напряжение схлынуло.

Глаза Бориса Муромского подозрительно сузились.

— Если вы и в самом деле представляете компанию «Вьяннет», то, должно быть, знаете, что все решения принимаются в Петербурге. — Генерал скептически усмехнулся. — Даже самые бестолковые.

— Именно. — Радуясь открывшейся возможности, Адам просиял улыбкой. Похоже, все окажется куда проще, чем он полагал. — Поэтому я и приехал: ваша рекомендация сослужила бы мне добрую службу… И для вас оказалась бы весьма небесполезной.

— Вы предлагаете мне взятку, месье де Карт?

— Как можно! — Адам негодующе выпрямился. — Полагаю, для вас достаточным вознаграждением послужит мысль о том, что ваши солдаты будут вооружены винтовками новейшего образца, а город защищен превосходной артиллерией.

— Вы знаете, каким оружием и боеприпасами мы располагаем?

Адам пожал плечами.

— Об этом знает весь свет.

— Не весь. — Постукивая пальцами по столу, генерал не сводил с Адама глаз. Затем резким, неуловимым движением, точно наносящая удар змея, Муромский наклонился вперед. — Вы — шпион, месье! Шпион!

Адам непроизвольно отпрянул. На щеке его неистово дергался мускул.

— Если вам в голову пришла такая мысль, генерал, вы сами сейчас убедитесь, сколь она нелогична. — Впервые с тех пор, как Адам переступил порог комнаты, он ощутил страх. — Если бы я собирался шпионить, то уж, наверное, не стал бы брать с собой жену.

— Напротив. Жена — превосходное прикрытие. Кроме того, что, если она вовсе не жена вам? А тоже шпионка? Какой разумный человек потащит жену в самое пекло? — Голос Муромского сорвался на крик. — Ведь идет война!

Адам саркастически изогнул бровь.

— При всем моем уважении к вам, генерал, выстрелов я пока не слышал.

— А если она разразится, на чьей стороне окажетесь вы, месье де Карт?

— Я — деловой человек, генерал, и не могу позволить себе такую роскошь, как клятвы верности.

Потрясенная Жюли застыла неподвижно, переводя взгляд с одного мужчины на другого, прислушиваясь к словесной дуэли — столь же искусной и столь же смертоносной, как поединок на шпагах. Она не предвидела ничего подобного. За несколько минут Адам стал для нее чужим. Одержимость местью находила отклик в ее душе — восторженной, романтичной и неукротимой. Но этот человек с ледяным взглядом, цинично играющий словами, так был не похож на ее избранника! Образ холодного расчетливого торговца смертью пугал, ибо казался не маской, а сутью.

— Пожалуй, в тюрьме у вас будет довольно времени поразмыслить над своими предпочтениями.

Тихие слова заключали в себе откровенную угрозу, и Жюли резко подняла взгляд. Та же угроза светилась в золотисто-карих глазах, таких похожих — и непохожих — на отцовские. Угроза — и еще нечто. Этот человек не ведает жалости, более того — жестокость доставляет ему наслаждение. А в следующее мгновение Жюли поняла с ужасающей отчетливостью: как бы ни обидел ее Адам, она пойдет на все, чтобы защитить его.

Адам предал ее. Может, напрямую он ей не лгал, но солгал умолчанием. Адам больно ранил ее, но любовь в сердце по-прежнему жива. И она защитит любимого — с тем большим самозабвением, что опасность исходила от ее кровного родственника. Как ни нелепо это звучало, но Жюли ощущала на себе бремя ответственности.

— Вам это не принесет пользы.

Генерал медленно повернул голову и буквально пригвоздил ее к месту взглядом. Сдерживая дрожь, Жюли воинственно выставила вперед подбородок.

— Но почему вы так уверены, мадам?

— Потому что у моего мужа есть то, что вам необходимо. Но, оказавшись в камере, он вряд ли преисполнится желания услужить вам.

Губы коменданта сложились в омерзительную улыбку.

— Вы удивитесь, мадам, узнав, на что соглашаются люди, очутившись в камере.

— Не сомневаюсь. И все-таки оружия вы не получите. — Голос Жюли звучал ровно и твердо. — Мы не возим его в чемодане.

Ощущая себя неуютно под неотрывным взглядом золотистых глаз, Муромский поднялся и отошел к окну. Самоуверенные женщины всегда ставили его в тупик. И женщины вообще.

Воспоминание о том, как Ирина Головина угрозами и шантажом заставляла его устроить побег Алексею, снова ожило в памяти. Даже спустя тридцать лет он отчетливо помнил одухотворенную, нездешнюю красоту и решительный, стальной характер женщины. Генерал вытер вспотевший лоб.

— Вы останетесь здесь в качестве моих гостей, — объявил он, разворачиваясь к посетителям. — Мы поговорим с вами подробнее, и я приму решение. — При взгляде на молодую женщину по спине у него пробежал холодок. Комендант демонстративно отвесил преувеличенно церемонный поклон. — Это вас удовлетворит, мадам?

— Более чем, генерал, благодарю вас. — Жюли встала и, кивнув, направилась к двери.

— Наумов! — Хриплый голос прозвучал, словно удар хлыста. — Проводите наших гостей в лазурные апартаменты на втором этаже и позаботьтесь о том, чтобы супруги де Карт ни в чем не испытывали недостатка.

Возникший в дверях лейтенант отдал честь.

— И еще, — губы снова изогнулись в гнусной ухмылке, — обеспечьте нашим гостям должную защиту. Речь идет о гражданах нейтрального государства, и я не хочу международного конфликта.

— Ваши чувства делают вам честь, — проговорил Адам с легким поклоном.

Покои отвечали своему названию. Кресла и диваны были обтянуты бархатом цвета августовского неба. Шторы повторяли оттенок обивки. Прихотливый узор ковра воспроизводил тона моря и песка. Обои заменял льдисто-голубой китайский шелк, расшитый золотом.

— Нам надо поговорить, Жюли.

— Ты думаешь? — Первое ощущение обиды ушло, осталась зияющая рана. — А раньше у нас не было этой возможности? — Ярость вскипела в груди так внезапно, что у Жюли закружилась голова. Резко рванув за ленты, она отшвырнула на диван шляпку, а вслед за ней и перчатки. — Как давно ты знаешь о том, что намеченная жертва — мой дядя?

— С самого начала. Ференц все рассказал мне.

При упоминании о Ференце Батьяни Жюли стиснула пальцы и отвернулась. От взгляда Адама это не укрылось. Ревность привычно резанула по сердцу: похоже, еще немного — и он возненавидит собственного брата, которого обожал всю жизнь!

— Помню. — Жюли и в самом деле помнила каждое слово, хотя день тот терялся в дымке горько-сладкой меланхолии первой, безнадежной любви. — А я думала, Ференц упомянул только о моей национальности… Выходит, он манипулировал мною точно так же, как и ты.

— Я об этом не жалею. Если бы ты знала правду, ты бы со мной не поехала. И мы бы не стали любовниками. — Адам стиснул кулаки.

— А теперь мы любовники и нас разделяет ложь. — Она поежилась, словно от порыва холодного ветра.

— Жюли… — Адам потянулся к ее плечу. В голосе его звучала неизбывная грусть, прикосновение заключало в себе нежность и ласку. — Я хотел рассказать тебе, но…

— Но что? — Жюли резко обернулась. — Ты решил воспользоваться мною именно потому, что он — мой дядя? Поэтому и взял меня с собой? В качестве заложницы? Приманки? — Она глубоко вздохнула, непрошеные слезы жгли глаза. — Ведь ты слышал, что я говорила в лодке! Борис Муромский предал моего отца. Думаешь, я стала бы осуждать тебя за ненависть к такому человеку?

Жюли решительно высвободилась. Ей хотелось крушить все вокруг, но она не тронулась с места.

— Моя мать просила его содействовать побегу отца из-под стражи. — Жюли глубоко вздохнула. — А первое, что он сделал, — поднял на ноги всю петербургскую полицию. И лично возглавил погоню.

Адам убито молчал. Слова были бессильны. Жюли гордо выпрямилась.

— Тебе незачем опасаться за твои планы, Адам. Я обещала тебе помощь — и обещание сдержу. — Высоко вскинув голову, она вышла из комнаты.

В спальне царила тьма, и поначалу ему показалось, что Жюли уже спит. Когда глаза его привыкли к темноте, Адам увидел, что она стоит у окна, прижавшись лбом к стеклу.

Вот до чего дошло, горестно думал он. Никто лучше него не знает, сколько в ней мягкости, сколько доброты, и, однако, сейчас, когда она так нужна ему, Жюли стала чужой. Ни взгляда. Ни слова.

— Жюли.

Она с трудом поборола желание броситься к нему, поэтому голос прозвучал резко:

— Что такое?

Адам собрался с духом:

— Я пришел просить прощения. Я знаю, у тебя есть немало причин отвергнуть мои оправдания, но я все равно умоляю простить меня.

Жюли ощущала боль его сердца так же отчетливо, как физические муки. Поскольку защититься от этой боли недостало сил и поскольку в ее душе тоже жила любовь, Жюли кивнула:

— Я прощаю тебя, Адам.

— Так просто?! — изумился он. — Я не заслуживаю этого.

— Мы не всегда получаем то, что заслуживаем. — Плечи ее дрогнули. — Иногда получаем больше. Или меньше.

— Жюли… — Мечтая прикоснуться к ней хотя бы еще один только раз, Адам шагнул вперед.

Она метнулась ему навстречу, но на расстоянии вытянутой руки резко остановилась. Он сочтет ее кокеткой? Глупышкой, которая сама не знает, чего хочет? Нет, подумала Жюли. Адам все поймет правильно. И, порывисто бросившись вперед, обвила руками его шею.

Он закусил губу, подавляя стон, в котором слились блаженство и облегчение. Жюли прижалась щекой к его щеке.

— Я хотела наказать тебя. Но поняла, что наказываю и себя тоже.

— Так ты действительно меня простила? Или позволишь мне остаться из жалости? — Адам затаил дыхание в ожидании ответа.

— Я испытываю к тебе целую гамму чувств, но жалость никогда в нее не входила. Никогда!

Глаза ее потемнели в предвкушении его ласк, губы приоткрылись в ожидании поцелуев.

— Жюли, я… — Признание, сбереженное в тайниках сердца, едва не прозвучало. — Ты нужна мне.

Во взгляде Адама молнией на грозовом небе сверкнула страсть — и Жюли не сдержала торжествующей улыбки. В эту ночь, по крайней мере, любимый принадлежит ей. Ей и никому другому!

— Так докажи, — потребовала она. — Докажи, насколько я тебе нужна!

Ее улыбка, ее сияющий взгляд манили, ослепляли и завлекали, обещая земные восторги. В это мгновение Жюли ощущала себя воплощением сладострастных соблазнительниц — и Евы, и Лилит, и Цирцеи.

Адам привлек ее к себе, голова шла кругом. Им владела незамутненная, первобытная, исступленная страсть. И желание — жаркое и властное. Безумие и нетерпение подчинили себе требовательные пальцы, ненасытные губы упоенно ласкали благоуханную, нежную кожу у основания шеи.

Но вот ночная сорочка упала на пол… и Адам задохнулся. Ничего прекраснее он в жизни своей не видел. Никогда не испытывал большего наслаждения, нежели при одном только взгляде на Жюли, раскинувшуюся на кровати в ожидании его ладоней и губ. Тело ее матово мерцало в молочном лунном свете, словно изваянное из алебастра. Темные волосы рассыпались по подушке волной мягкого шелка.

Но не только ее одухотворенная, непорочная прелесть растрогала Адама. Жюли всем своим существом отзывалась на его ласки. Каждая клеточка трепетала от его прикосновений. Он слышал вздохи Жюли, ее шепот, ее стоны удовольствия. Осознание собственной власти и любовь переполняли его, кружили голову, точно хмельное вино.

Время остановилось. Апофеоз высвобождения потряс их обоих. А затем нахлынула блаженная истома, окутывая возлюбленных ласковым, зыбким туманом.

Они лежали лицом к лицу, не размыкая объятий. Оба молчали. Сердца их бились в унисон, дыхание сливалось, словно они остались одни в целом свете. Нет, они-то и заключали в себе весь мир!

— Мы вернемся, — прошептал Адам. — Мы уедем домой при первой возможности.

Все еще одурманенная, плохо понимая, что происходит, Жюли подняла взгляд.

— Мы будем вместе. — Адам приподнялся на локте и провел рукой от хрупкого плеча к талии. — Я никогда тебя не отпущу. Никогда.

Жюли знала: эти слова — не более чем эхо страсти, но, задумчиво перебирая пальцами его волосы, на мгновение заставила себя поверить в неправдоподобно прекрасную сказку.

 

11

Борис Муромский жадно разглядывал чертежи артиллерийских установок производства «Вьяннет», привезенные Адамом. Строгие, четкие линии орудий будили в нем вожделение, что другой почувствовал бы, глядя на красивую женщину.

— Я велел лейтенанту окружить вас максимальным комфортом. — Генерал встретился взглядом с Адамом. — Если он пренебрег своими обязанностями, скажите, и я наложу на него строгое взыскание.

— Лейтенант Наумов делает все, что в его силах. — Адам подчеркнул слово «все», ибо подметил, как при мысли о взыскании в глазах Муромского вспыхнул злобный огонек. — Извините меня за дерзость, генерал, но роскошная тюрьма все равно остается тюрьмой.

— Красиво сказано, месье де Карт. Однако боюсь, что не смогу отпустить вас, пока не удостоверюсь, что вы и впрямь тот, за кого себя выдаете, и ваша цель — продать нам это превосходное оружие. — Генерал любовно погладил стопку чертежей.

— Если представленные мною документы и рекомендательные письма вас не убеждают, сожалею, но других доказательств у меня нет.

— Хорошо.

Муромский коротко кивнул, извлек из папки красной марокканской кожи лист бумаги и, не сводя глаз с Адама, двумя пальцами подтолкнул бумагу к нему. И жест, и многозначительный взгляд напомнили Адаму азартного картежника, заначившего в рукаве двух тузов.

В руках у Адама оказался банковский чек, выписанный лично генералом. Муромский искоса наблюдал за реакцией молодого человека на проставленную внушительную сумму. Если повезет, он получит оружие и докажет выжившему из ума петербургскому начальству, на что он способен. Если нет — ну что ж, он с легкостью избавится от этого де Карта и его жены, чьи настороженные кошачьи глаза бросают его то в жар, то в холод.

— Учитывая вашу превосходную осведомленность, вам наверняка известно, что три года назад мы заказывали партию ружей, но в силу неясных мне причин до сих пор в Крым не прибыло ни одного. Что до пушек, наши снабженцы вообще не сочли нужным о них позаботиться.

Адам молча кивнул.

— Если вы сможете представить образцы продукции в течение, скажем, четырех месяцев и гарантируете срочную доставку остального, я потребую, чтобы заказ немедленно разместили в фирме «Вьяннет»! — Генерал замолчал, наслаждаясь произведенным эффектом.

Адам лихорадочно просчитывал риск и имеющиеся у него возможности. Шанс на получение настоящего оружия практически равен нулю, но, с известной долей изобретательности, он сумеет инсценировать процесс ведения переговоров, и это даст ему время… обеспечит свободу передвижения.

— Вы получите оружие, генерал. — Адам коротко поклонился. — А я заработаю изрядную сумму. Однако я должен оговорить ряд условий.

Весьма довольный ответом, Муромский жестом предложил ему продолжать. Если бы гость не стал выдвигать условий, он был бы расстрелян в течение часа как шпион и мошенник.

— Мне нужна компенсация за те месяцы, в течение которых я не смогу заниматься коммерцией в других местах. — Адама передернуло от отвращения, но выхода не было: отказавшись от возможности поторговаться, он бы вышел из роли. — В отличие от вас я человек небогатый.

— Сумма?

— Десять процентов от общей стоимости.

— Это немало, но дело того стоит, если заказ и впрямь прибудет. — Генерал встал и протянул руку. — Согласен, месье де Карт. Надеюсь, мне не придется пожалеть об этой сделке.

— Я тоже надеюсь. — Пересиливая неприязнь, Адам пожал протянутую руку. — Но это еще не все. Если в течение этого срока начнутся боевые действия, я требую охранное свидетельство, обеспечивающее моей жене свободный выезд из страны. Пообещайте мне это, как дворянин и человек чести.

— Согласен. — В конце концов, обещания для того и даются, чтобы их нарушать. Борис Муромский с трудом сдержал смех.

— И наконец, я требую свободы передвижения для меня и моей жены. — Адам пожал плечами. — Мне осточертел этот город.

— В пределах разумного. — Генерал обезоруживающе улыбнулся. — Мой дорогой месье де Карт, я предвосхитил ваше стремление к перемене обстановки. Меня вдруг тоже обуяла жажда странствий. Завтра утром я еду в мое имение и прошу вас составить мне компанию.

Муромский мстительно потер руки. Теперь за этой подозрительной парочкой уследить будет куда проще. И куда легче удостовериться, не шпионажем ли занимаются супруги де Карт.

— А если мы не расположены к путешествию? — Как им бежать, если Муромский станет держать их на привязи? Как найти Илону? При мысли о том, что возможность разыскивать Илону у него отняли, Адам испытал несказанное облегчение и тут же проклял сам себя за позорную слабость.

— Я пообещал вам свободу «в пределах разумного». И нахожу, что приглашение провести время в моем имении за пределы разумного не выходит. Или у вас другие планы?

В глазах генерала мелькнуло подозрение, и Адам сдался.

— Что вы, о чем разговор!

— Тогда… — Муромский развел руками, — попрошу вас и вашу очаровательную жену быть готовыми выехать на рассвете.

— Мы с нетерпением предвкушаем эту поездку, генерал. — Адам коротко поклонился.

Узкая горная дорога петляла между скал. Но вот начался спуск. Ландшафт изменился: вместо диких скал взгляду открылись возделанные виноградники и сады. И на Жюли нахлынуло чувство узнавания.

Сколько раз слышала она рассказ родителей о бегстве из Петербурга через заснеженные русские степи в Крым! Особенно завораживали юную княжну описания последнего этапа путешествия. Она словно ощущала изобилие красок и ароматов, где солоноватый морской бриз сливался с душистым запахом цветущих деревьев. Теперь, когда карета, мерно раскачиваясь, катилась по той же самой дороге, Жюли казалось, будто она уже проезжала в этих местах.

Карета остановилась у внушительного особняка, серые стены которого оплетали розы и глицинии. Жюли смотрела на тот самый дом, где прошло счастливое детство отца. И необъяснимое, страшное предчувствие, ни с того ни с сего накатившее накануне ночью и подсказавшее, что именно за этими стенами Илона ждет Адама, превратилось в твердую уверенность. Еще несколько мгновений — и ее возлюбленный воссоединится с невестой, а она останется одна.

Жюли украдкой коснулась рукой живота. Нет, не одна. У нее будет ребенок, подаренный Адамом. Жюли улыбнулась, словно бросая вызов тревожным предчувствиям и отзываясь на тихую радость, переполнившую душу.

Двери особняка распахнулись. Слуги в причудливых костюмах высыпали наружу и выстроились по обе стороны лестницы. И мужчины, и женщины были одеты в просторные восточные шальвары и яркие рубашки. Темные, подкрашенные хной волосы женщин украшали вышитые шапочки. Кисейные чадры закрывали их лица от носа до подбородка.

— А где та парочка? — раздался зычный голос генерала. — Почему их нет здесь?..

Не успел он договорить, как на верхней площадке лестницы появились мужчина и женщина. Одетые так же, как и прочие, они тем не менее отличались от остальных более светлой кожей и волосами.

Пальцы Адама судорожно стиснули ее локоть, дыхание оборвалось. Но и без этих признаков Жюли догадалась, что блондинка в дверном проеме — Илона. Глаза пленницы расширились, в них отразилась целая гамма эмоций — радость, мука и что-то похожее на панику. Затем Илона склонилась в поясном поклоне, и Жюли так и не удалось присмотреться толком к выражению ее лица.

Чувства, обуревающие их троих — Жюли, Адама и Илону, — были столь сильны и противоречивы, что, казалось, в воздухе потрескивают электрические разряды, как перед летней грозой. Горе комком стояло в горле. Невзирая на собственное смятение, Жюли почувствовала: генерал что-то заподозрил. Надо его отвлечь, подумала она, испугавшись за любимого.

— Что за любопытное зрелище! — заметила Жюли небрежно. — Могу ли я узнать, ради чего устраивается это действо?

— Причина проста: я обожаю власть. Обожаю, когда моим приказам повинуются беспрекословно. — Муромский улыбнулся, в зловещей ухмылке сквозила одержимость. — Власть — величайшее из земных удовольствий. — И единственное, мрачно добавил он про себя.

Краем глаза Жюли подметила, как Илона и ее спутник выпрямились. Почувствовала, как напряглись мускулы Адама, словно он отчаянно пытался взять себя в руки. Точеные пальцы погладили его запястье, пытаясь успокоить, а между тем княжна мучительно размышляла: как бы Адам поступил сейчас, если бы никто на него не смотрел. Кинулся бы к Илоне? Расцеловал бы ее? Поклялся бы, что спасет и никогда больше с ней не расстанется?

— А почему они одеты так странно? — мило прощебетала Жюли, невзирая на путаницу в мыслях и острую боль в сердце.

— Я всегда питал слабость к татаро-монголам. Может, потому, что в моих жилах есть капля азиатской крови. — Муромский снова улыбнулся. — А может, потому, что меня всегда восхищала их утонченная жестокость. Столько хладнокровия и столько изобретательности…

Ответ замер у Жюли на устах, потому что в голову ей пришла жуткая мысль: что, если и в ней живет подобная жестокость или, скорее, безумие? Ибо родственник ее безумен — в этом не было ни малейшего сомнения.

Не в силах сдвинуться с места, Адам во все глаза глядел на Илону. Он, безусловно, узнал ее, но больше разумом, чем сердцем. Прелестная, похожая на куколку, девушка превратилась в соблазнительную пухлую женщину, но дело не в этом. Адам видел перед собою чужого человека, и это его пугало. Илона стала для него чужой, потому что сам он изменился. Потому, что Жюли преобразила его.

Прежде его влекло к Илоне, и все-таки он никогда не любил ее, хотя испытывал к ней нежность. Адам отчаянно искал в душе остатки былой привязанности. Ведь должен был остаться хоть какой-то след, искра прошлой страсти! Но находил только золу воспоминаний. Воспоминаний настолько далеких, словно реально никогда и не существовавших.

Глядя на Илону, Адам терзался мучительным чувством вины. Честь требует, чтобы он провел остаток лет с ней, а не с той женщиной, которую он любит превыше жизни! О, ужас! И мысль эта причиняла неизъяснимое страдание.

Генерал щелкнул пальцами, словно подзывая собак. Повинуясь унизительному жесту, несчастная пара сошла по ступеням и снова согнулась в поклоне. Муромский шагнул ближе и ухватил Илону за подбородок. Жилистые пальцы впились в кожу. В глазах стоявшего рядом мужчины вспыхнула искра ненависти, но все смотрели на женщину, и никто этого не заметил.

— Ты ведь знаешь, дорогуша, как высоко я ставлю покорность. — Хрипловатый голос звучал негромко и даже дружелюбно. — По-моему, я уже предупреждал, что неповиновения не потерплю. — Женщина всхлипнула, и генерал, удовлетворенно хмыкнув, потрепал ее по щеке. Затем обратился к гостям: — Славная коллекция, не так ли?

— Коллекция? — эхом отозвалась Жюли.

— О да. Я взял за правило привозить сувенир-другой из каждой военной кампании — из Турции, с Кавказа, из Средней Азии. — Любитель редкостей просиял. — Этих двоих я особенно ценю. — Он указал на Илону и ее спутника. — Захватил их в Венгрии пять лет назад.

При мысли о том, что в ее жилах и в жилах этого мерзавца струится одна кровь, Жюли почувствовала приступ тошноты, а затем — слепящую ярость.

— Коллекция? Почему бы не назвать вещи своими именами? Рабы, вот они кто.

Запрокинув голову, Муромский отрывисто расхохотался.

— Вы, европейцы, так чувствительны! Мы, русские, по крайней мере, честны. Вы тоже держите рабов, только называете их свободными людьми — вот и вся разница!

Опасаясь наговорить лишнего, Жюли благоразумно прикусила язык. Но выражение лица выдавало ее с головой.

Муромский неуютно поежился. Его не оставляло ощущение, что гостья знает про каждую из когда-либо совершенных им гнусностей. По спине поползла холодная дрожь. Передернувшись, владелец имения оглянулся на ее мужа.

— А вы, месье де Карт? Вы разделяете сантименты вашей жены?

Заметив, как тот поспешно отвел взгляд от «трофейной» венгерки, Муромский улыбнулся про себя. Итак, гость не остался равнодушен к чарам пригожей девицы, хотя и изображает из себя примерного семьянина.

Адам вздрогнул, осознав, что из разговора Бориса Муромского и Жюли не расслышал ни единого слова.

— Я во всем согласен с женой, генерал.

— Вот как? Весьма трогательно! — Широким жестом он указал в сторону лестницы. — Но почему бы нам не войти в дом и не подкрепиться с дороги?

— Ты опять весь напрягся. — Одна ладонь Жюли привычно легла на его поясницу, другая — у основания шеи. — Оно и неудивительно после такого утомительного путешествия!

— Жюли… — Адам потянулся к ней, но тонкие руки удержали его на месте. — Шшш. Давай избавимся от боли, прежде чем она станет нестерпимой. — Жюли зажмурилась, почти слышала, как Адам твердит про себя ласковые, ни к чему не обязывающие слова утешения. Нет, жалости она не потерпит!

Почувствовав, как мускулы Адама начинают понемногу расслабляться, Жюли поняла: это ее собственная энергия переливается в его тело. Как все просто, отрешенно подумала она. Надо только не мешать, и ее жизнь перейдет к нему. Жюли бесстрастно следила за тем, как иссякают силы и свет — капля за каплей.

Прикосновения знакомых ладоней облегчали боль, но Адам сразу понял: что-то неладно. Когда руки Жюли бессильно упали, он резко обернулся, и при виде ее затуманенных, подернутых пеленою глаз Адама охватила паника. Стиснув хрупкие кисти, он прижал их к груди, требуя забрать обратно бесценный дар.

Энергия хлынула в нее — легко и просто, как летит по волне лодка, а вместе с ней пришла неизбывная печаль. Постепенно взгляд Жюли прояснился, и Адам вдруг понял.

— Ты сделала это нарочно! — Выпустив руки, он свирепо встряхнул ее за плечи. — На этот раз ты отлично знала, что происходит! — Гневное осуждение в его голосе причиняло боль, но лучше это, чем жалость! — Почему, Жюли? Зачем?

Она с трудом изобразила виноватую улыбку.

— Никогда больше так не делай! — В крови все еще пульсировала паника; пальцы Адама до боли впивались в локоть Жюли. — Ты меня слышишь, черт побери? Слышишь?

Не буду, подумала Жюли, со страхом осознавая, что едва не совершила непоправимую ошибку. Едва не убила себя. И своего ребенка тоже. Злоупотреблять своим даром — не худший ли из грехов? Но как она смеет прикасаться к Адаму, ведь возлюбленный уже не принадлежит ей! Впрочем, и не принадлежал никогда!

— Ты причиняешь мне боль, Адам…

Он отпустил ее так резко, словно обжегся о раскаленные угли. И в неподдельном ужасе воззрился на свои руки как на орудие убийства.

— Прости. — Отвращение к самому себе оставляло во рту горький привкус. — Ты не хочешь отдохнуть?

Жюли кивнула: все лучше, чем бороться со слабостью. Словно во сне она дошла до дивана и, так и не переодевшись с дороги, прилегла на расшитое вручную татарское покрывало.

Ах, если бы произошло чудо и Адам был бы только ее! Но Жюли самозабвенно любила Адама и в первую очередь думала о его счастье.

Он присел на край дивана. Жюли казалась такой миниатюрной и измученной. Под глазами пролегли темные тени, которых еще минуту назад не было. Волна нежности захлестнула его сердце.

Мгновение Адам мечтал о несбыточном чуде. Но чудес не бывает. Он нашел Илону и должен поступить сообразно кодексу чести: стать для исстрадавшейся пленницы заботливым мужем. Однако как тяжко сознавать, что он мог бы дать Жюли если не счастье, то хотя бы удовлетворение. Может быть, со временем она и полюбила бы его.

Любовь властно требовала выхода. Раз, только раз, но он произнесет вслух заветные слова. Пусть у него нет на это права. Пусть она не захочет их слушать.

— Жюли… — Адам стиснул пальцы. — Я хочу, чтобы ты знала…

Она покачала головой.

— Не надо слов, Адам. Мы слишком часто ранили друг друга словами. — Она легонько дотронулась до его щеки. — Пожалуйста.

— Хорошо, — вздохнул он. — Ты позволишь мне полежать рядом, пока ты не заснешь?

Что за искушение! Какое блаженство — снова насладиться соприкосновением тел! Но Жюли испугалась, что, если Адам обнимет ее сейчас, она уже не сможет его отпустить.

— Нет, Адам. Считай, что мы попрощались прошлой ночью. Так будет лучше.

Слезы застлали мир серой пеленой, и Жюли не увидела боль, что отразилась в серых, как пепел, глазах. Призвав на помощь остатки гордости, она отвернулась и спрятала лицо в подушку, прихотливо расшитую геометрическим узором.

 

12

Из пасти мраморной рыбины извергался поток воды, рассыпаясь каскадами брызг. Вдоль бортика резвились амуры. Адам глядел на фонтан, но не видел ни кристально прозрачных струй, ни великолепных изваяний из каррарского мрамора. Перед глазами стояло только лицо Жюли.

Все кончено. Все надежды развеялись в дым. Он вообще не имел права надеяться. Долг призывал его к другой женщине, и он знал об этом с самого начала. И даже если бы сам он предпочел закрыть глаза на свои обязательства, бескомпромиссная Жюли этого бы не допустила.

Но ведь он не знал, что полюбит! Не знал, что способен любить так искренне и самозабвенно, как он любит Жюли! Даже не догадывался, что способен так горевать об утрате!

Легкая рука коснулась его плеча, и Адам, вспыхнув от радости, обернулся… Перед ним стояла Илона.

Адам глядел ей в лицо — такое знакомое и такое чужое, еще более чужое благодаря полупрозрачной чадре, что легонько трепетала от ее дыхания. Нас связывает столько воспоминаний! — думал Адам. И нежных, и забавных, и чувственных. Почему же я ничего не помню — только искаженное ужасом лицо в тот роковой миг, когда наемник Муромского подхватил девушку с земли и перебросил через седло?

— Адам…

При звуках ее грудного голоса он похолодел. Воспоминания о ее смехе и непринужденной болтовне погасли. Но воспоминания о том, как Илона выкликала его имя, выбежав из домика, вставали в сознании с ужасающей отчетливостью. Это — и еще пронзительный крик, прежде чем солдат зажал ей рот…

— Илона… — Голос его звучал хрипло. — Ступай отсюда. Если тебя увидят здесь, со мной… — Хотя он не говорил по-венгерски уже много лет, нужные слова вспоминались легко.

Адам окинул опасливым взглядом сад и окна. Сад казался безлюдным, в стеклах отражалось только полуденное солнце, но легкое тревожное покалывание у основания шеи напоминало: бдительности терять не стоит.

Илона покачала головой.

— Меня к тебе прислали. Мне велено прийти сюда и поговорить с тобой.

— Что?!

— Он видел, как ты на меня смотрел. — Она закусила губу, словно не решаясь открыть правду. Но врожденная искренность возобладала над колебаниями, и Илона храбро закончила: — Он велел мне соблазнить тебя. Сказал, что, возможно, обменяет меня на твое оружие.

— Свинья! — Ненависть вскипела в груди испепеляющим пламенем. — Убить подлеца мало! — Адам представил себе, как лезвие кинжала медленно входит в грудь Муромского, и застонал от удовольствия.

Глаза Адама превратились в лед, а в следующее мгновение полыхнули огнем. Илона заколебалась: прежде она была уверена, что Адама Батьяни привела сюда странная прихоть судьбы. Теперь усомнилась, так ли уж случайна их встреча.

— Адам… — Знакомое имя прозвучало так непривычно, что Илоне пришлось нервно сглотнуть, прежде чем она смогла продолжить: — Мне многое нужно рассказать тебе…

Он глядел на нее не отрываясь. И видел страх в глазах. Страх — и еще нечто, не поддающееся определению. Он не хотел пугать несчастную. Призвав на помощь всю силу воли, Адам выдавил из себя улыбку. Медленно поднял руки и обнял ладонями ее лицо.

— Не надо, если тебе слишком больно вспоминать.

Наклонившись вперед, он поцеловал ее в лоб, но не ощутил и отзвука былого чувства. Сама не понимая почему, Илона отстранилась, и щеки ее вспыхнули румянцем.

Адам не сделал попытки удержать ее. Полагая, что правильно истолковал ее реакцию, он тихо сказал:

— Прости. Я знаю, тебе пришлось немало пережить. Я не хотел пугать тебя своим прикосновением.

— Ты меня не испугал. — Длинные золотые серьги-подвески жалобно звякнули. — Не стану отрицать, что я страдала, Адам, но… — Илона чувствовала, что он тоже испытал немало мук, терзается и сейчас, и ей отчаянно хотелось успокоить его. — Муромский назвал меня трофеем, чтобы я не досталась никому другому, но всякий раз, когда он пытался овладеть мной, тело ему не повиновалось. Я его рабыня, но не любовница.

— Благодарение Господу, хоть от этого судьба тебя оградила! — Адам облегченно закрыл глаза, припомнив кошмарные видения, что мучили его так долго.

— Адам, как… как ты сюда попал?

Прежде чем ответить, он долго и молча смотрел на нее.

— Это не случайность, Илона.

— Хочешь сказать, что нарочно приехал сюда? — Илона заломила руки. — Ты знал, что я здесь?

— Нет, этого я не знал. Я приехал в Севастополь только на прошлой неделе. — Отступив на шаг, Адам отрешенно разглядывал яркие радуги, что вспыхивали и гасли в каскадах водяных брызг, пронизанных лучами солнца. — Я разыскивал Муромского в надежде, что он приведет меня к тебе. Сведений у меня было немного — русская форма негодяя и иссеченное шрамами лицо. Я нанял людей выяснить, кто он такой, где обретается. И приехал, как только смог. — Адам пожал плечами. — Вот тебе и вся история.

— Ты сделал это ради меня?

В вопросе прозвучало польщенное тщеславие простодушной женщины. Но в следующее мгновение накатила паника. Как рассказать про Андраша? Как признаться, что она полюбила другого? Ведь Адам перевернул небо и землю, чтобы ее разыскать?

Адам не сводил с Илоны взгляда и вдруг осознал горькую истину: он сделал это не ради нее. Да, в известной степени им двигало чувство долга и элементарная порядочность, но, если называть вещи своими именами, прежде всего он стремился утолить жажду мести, что угнездилась внутри, словно голодный зверь.

Не в силах выносить гнетущего чувства вины, Адам потянулся к Илоне.

— Мой маленький полевой цветочек… — Он произнес давнее ласкательное прозвище, надеясь перекинуть мост в безвозвратно утраченное прошлое.

И снова Илона отстранилась с коротким нервным смешком.

— Не такой уж и маленький!.. — Она провела рукой от плеча до бедра, чуть касаясь пышных изгибов.

А скоро фигура ее округлится еще заметнее, ибо внутри нее пульсирует новая жизнь. Дитя любви — ее и Андраша. Ради этого ребенка они решили пойти на риск и бежать. Илона снова рассмеялась, чтобы скрыть слезы.

И вдруг ощущение безнадежности стало таким отчетливым и ясным, что все заслоны рухнули. Синие глаза переполнились слезами, и они заструились по щекам.

— Не плачь, Илона. Все будет хорошо, — произнес Адам, и дыхание у него перехватило: опять ложь! — Мы никогда не расстанемся.

Илона судорожно хватала ртом воздух; ей хотелось поблагодарить его, ответить согласием, но она не могла. Взгляды их на мгновение встретились, и молодая женщина опрометью бросилась назад, к дому.

Адам недоуменно смотрел ей вслед.

Не в состоянии справиться с волнением, Адам расхаживал по веранде. Влажный, угнетающе душный воздух не приносил облегчения. Нервы были на пределе: вот уже два дня он с нетерпением ждал, чтобы распогодилось. Ждал возможности тайно покинуть поместье и нанять лодку.

В сотый раз он проклял собственную неспособность объясняться с жителями этой страны. Как только дождь прекратится, он снова попросит Жюли о помощи. В последний раз! С тех пор как у Севастополя встал на якоре русский флот, этот отрезок побережья практически не охранялся. Лучшего шанса бежать не предвиделось. Точно так же поступили много лет назад родители Жюли…

— Господин…

Хриплый шепот вывел Адама из задумчивости. Перед ним стоял светловолосый венгр, которого он видел рядом с Илоной в день прибытия.

— Кто ты? — спросил молодой человек по-венгерски.

— Меня зовут Андраш. Меня тоже захватили в том же году, что и Илону.

— Тебя? — сощурился Адам.

На загорелой щеке заходили желваки.

— Вы можете сказать, что мужчина должен предпочесть смерть — бесчестью, но у меня были причины оставаться в плену.

Спокойное достоинство пленника растрогало Адама, и он примирительно положил руку ему на плечо.

— Не мне бросать первый камень, когда речь заходит о бесчестье, друг мой.

Андраш покачал головой.

— Илона мне все рассказала. Вы — благородный человек. И добрый. Потому я и осмелился прийти к вам.

Адам знаком велел ему продолжать.

— Когда меня захватили, я бы непременно бежал или погиб при попытке к бегству, если бы не Илона. Сначала я остался, чтобы защитить девушку или хотя бы утешить, как смогу. А потом, потому что полюбил ее.

— Ты любишь Илону? — медленно произнес Адам, делая ударение на каждом слове.

— Я знаю, что и вы ее любите. Илона рассказала мне, как вы искали ее по всему свету… — Пленник схватил Адама за руку, опасаясь, что тот уйдет, не дослушав. — Но если вы ее любите, вы ее отпустите. Видите ли, она тоже меня полюбила.

От несказанного облегчения у Адама подкосились ноги. И все-таки к невыразимой радости примешивался оттенок горечи: словно он стал жертвой предательства. Итак, все его старания были напрасны! Лишившись дара речи, Адам во все глаза глядел на Андраша.

— Если бы не ваш приезд, мы бы уже бежали. Этой ночью в бухточке нас будет ждать лодка. — Андраш схватил Адама за руку. — Вы благословите нас в дорогу? Илона отказывается плыть без вашего согласия.

Адам покачал головой, снова обретая ясность мыслей.

— Что ты говоришь? Лодка? — Сердце бешено заколотилось. — Ты говоришь, лодка?

— Да, хорошая лодка.

— Еще один человек поместится?

Андраш кивнул.

— Вы сможете взять с собой женщину, которая приехала сюда со мной в качестве жены?

— Да, конечно. Но что будет с вами?

— Прежде я должен уладить одно дельце. — Глаза Адама своим блеском напомнили сталь. — Если смогу, я присоединюсь к вам. Если нет, тогда…

— Андраш! — Из-за угла выбежала Илона, волосы ее развевались по ветру. — Что вы затеяли?

— Шшш! — Андраш закрыл ей рот ладонью. — Все в порядке, — шепнул он и оглянулся на Адама. — Верно?

— Да. — Взгляд того смягчился. — Поезжайте с Богом и будьте счастливы!

— Как трогательно! — Голос Муромского просто-таки сочился ядом. — Могу ли я полюбопытствовать, что значит эта сцена?

Все трое словно приросли к месту.

— А я и не знал, что вы превосходно владеете венгерским, месье де Карт! Не будете ли так добры перевести ваш диалог?

Призвав на помощь все свое самообладание, Адам справился с волнением и снова обрел дар речи:

— Мои познания оставляют желать лучшего. Я лишь воспользовался возможностью поупражняться. Мы обменялись расхожими фразами, не более.

— Ясно. — Муромский гнусно ухмыльнулся. — Ахмед! — Из-за дерева выступил свирепого вида татарин. — Забери вот этих. — Генерал указал хлыстом на пленных венгров. — Посмотрим, как эти пташки запоют в твоих руках.

Но не успел Ахмед сделать и шага, как в доме поднялась суматоха. Захлопали двери, послышались крики, по мраморным плитам застучали кованые каблуки. В глубине аллеи показался лейтенант Наумов.

— Ваша милость, вчера в Евпатории высадились французы и англичане. Князь Меньшиков с войском выступили им навстречу. — Молодой военный задыхался от быстрой ходьбы.

В суматохе Андраш шепнул Адаму на ухо:

— В одиннадцать часов ночи, в Скалистой бухте, в полумиле от усадьбы.

— Мы немедленно возвращаемся.

Муромский принялся отрывисто отдавать распоряжения своим людям. Одержимый безумец словно по волшебству превратился в хладнокровного, компетентного стратега.

Ахмед дернул хозяина за рукав.

— А эти двое, господин?

Муромский небрежно отмахнулся.

— Сейчас мне не до них. Ими я займусь в следующий приезд. Куда им деться? — Взмахом хлыста отпустив слуг, генерал обернулся к Адаму и недобро сощурился. — Вы и ваша жена извольте немедленно собираться в дорогу. — На губах его снова заиграла наводящая ужас улыбка. — С вами я охотно побеседую сразу по прибытии.

Адам вихрем ворвался в спальню. Жюли похолодела, предчувствуя новую беду, и первые же его слова подтвердили худшие подозрения.

— Вчера союзные войска высадились в Евпатории. Муромский возвращается в крепость и требует, чтобы мы собрались в дорогу в течение часа.

Жюли автоматически потянулась к чемодану. Затем оглянулась, встретила смятенный взгляд Адама и поняла, что это не все.

— Что такое?

— Здесь есть один венгр. Он и Илона собираются бежать. Ночью их будет ждать лодка. — Шагнув к Жюли и сжав ее ладони в своих, Адам лихорадочно продолжал: — Я не хочу, чтобы ты возвращалась в город — там чересчур опасно.

— Муромский обещал нам охранную грамоту.

Адам цинично изогнул брови.

— И ты ему веришь?

Жюли покачала головой.

— Ты хочешь, чтобы я уехала с Илоной и этим пленником?

— Да. В суматохе им легко удастся ускользнуть.

В глазах Адама промелькнуло нечто такое, что заставило Жюли похолодеть от ужаса.

— А ты? Ты вернешься в Севастополь! — Эти слова прозвучали не вопросом, а утверждением.

— Я не могу иначе. — Адам до боли стиснул тонкие пальцы. — Жюли, я знаю, что в бегстве тоже есть риск. Но так безопаснее, чем со мной…

Он заглянул в любимые глаза — и прочел в них решительный отказ.

— Адам, мы вместе отправились в это путешествие, и до конца его еще далеко.

— Не ты ли говорила, что мы уже попрощались?

Жюли улыбнулась, но глаза остались печальными.

— Прощаться можно по-разному.

Он открыл было рот, чтобы рассказать все, что поведал ему Андраш. Но, заговорив, он сыграет на ее чувстве долга, а жалость ему не нужна. Это и еще оскорбленная гордость сковали ему уста.

— Почему, Жюли? Почему ты не хочешь уехать?

Слова любви теснились в ее душе, но она не дала им воли.

— Мне тоже необходимо знать, что ты в безопасности.

Адам коротко кивнул в ответ. Может быть, у них еще есть шанс.

 

13

Сумерки сгущались. Крохотный пароходик вошел в гавань. Над причалом нависла гнетущая тишина. На палубе, где столпились солдаты и слуги Муромского, царило гробовое молчание. Безмолвие нарушала только приглушенная перекличка матросов да плеск воды о сваи.

Холодея от смутного предчувствия, Адам окинул взглядом водную гладь, а затем и пирс. Воспоминания нахлынули с ужасающей отчетливостью… Напряженное ожидание тянулось целую вечность, прежде чем тишина разлетелась на тысячу осколков и в мире воцарился хаос. Адам почувствовал на губах привкус пыли и пота, услышал крики и стоны раненых на поле битвы — той самой, проигранной повстанцами битвы.

Жюли отбросило к Адаму. Над толпою слуг раздался оглушительный женский визг. В следующее мгновение все потонуло в криках и воплях. Но очень скоро голоса перекрыл новый взрыв.

Адам судорожно привлек к себе Жюли, пытаясь защитить ее своим телом. Над одним из военных кораблей, стоявших на якоре на другой стороне залива, взметнулись языки пламени, еще минута — и заполыхали все семь боевых кораблей. Когда последний крейсер превратился в сгусток огня, первый уже лег на бок, медленно погружаясь в морскую пучину.

— Что происходит? — Голос Жюли звучал глухо. — Союзники пошли в наступление?

— Нет, — догадался Адам. — Русские решили затопить свои корабли, чтобы блокировать вход в гавань. А это значит, что мы в ловушке.

Он нервно огляделся вокруг. Генерал стоял у бортика, золотистые глаза хищно поблескивали, точно у кошки, углядевшей добычу. Взгляды противников встретились, и губы Муромского изогнулись в ухмылке. Адам понял, что тот не забыл о подслушанном разговоре.

Почувствовав, как сердце Адама учащенно забилось и как напряглись его мускулы, Жюли приподняла голову, но молодой человек снова привлек ее к своей груди.

— Все в порядке. — Он вызывающе взглянул на Муромского, давая понять, что вызов принят.

Жюли видела: Адам лжет, но притворилась, что верит ему. Притворилась, чтобы еще мгновение наслаждаться теплом его тела и слушать биение его сердца.

Пронзительный скрежет металла пробудил ее от раздумий. Матросы спустили сходни, и пассажиры вереницей потянулись на берег.

Повинуясь отрывистому приказу Муромского, солдаты поспешили на свои посты, едва маленький отряд достиг особняка. Поручив Жюли заботам Яноша, Адам проследовал за комендантом крепости в библиотеку.

— Вы проиграли, месье де Карт, или как бы вас там ни звали!

Хотя страх за Жюли по-прежнему терзал его, Адам позволил себе расслабиться. Настал долгожданный миг — время свести счеты. Странное спокойствие снизошло на Адама, остужая кровь, замедляя пульс. Даже ненависть, что огнем полыхала в крови на протяжении последних недель, превратилась в тлеющие угли.

Незаметным движением убедившись, что смертоносный кинжал висит у бедра, Адам насмешливо изогнул бровь и облокотился о спинку кресла, дожидаясь продолжения.

— Кто вы?

— Я полагал, вы сами знаете.

Муромский с размаху ударил кулаком по столу.

— Разумеется, знаю! Как только я понял, что вы знали Илону еще в Венгрии, сразу обо всем догадался. Вы, должно быть, тот недобитый червяк, которого я имел удовольствие пнуть под ребра. — Генерал наклонился вперед. — Мне нужно ваше имя. Как вас зовут? — заорал он, брызгая слюной.

— Я бы сказал, что это к делу не относится, но, если вас снедает любопытство… — Он иронически поклонился. — Граф Адам Батьяни, к вашим услугам. — Голос его звучал почти дружелюбно.

Муромский сощурился.

— Среди главарей восстания числился некто под такой фамилией. Ему удалось скрыться, если не ошибаюсь.

— Это мой брат.

— Жаль, что в свое время я этого не знал. — Искалеченные губы сложились в ухмылку. — Вы бы послужили отличной приманкой.

— Не сомневаюсь. — Ненависть пробудилась в сердце с новой силой, но Адам безжалостно обуздал порыв: нельзя, чтобы эмоции возобладали над рассудком.

— Кем вам приходится Илона? Она ваша жена? Любовница? — потребовал ответа Муромский. — И кто та женщина, что приехала сюда с вами? — Глаза Адама вспыхнули гневом, и генерал злобно оскалился. — Не хотите отвечать? Пустое. Ахмед умеет развязывать языки!

— Ладно, скажу. — Изображая уступчивость, Адам незаметно переместился за спинку кресла. Для того чтобы извлечь кинжал, ему требовалось прикрытие. — Мы с Илоной любим друг друга. Женщина, которая путешествует со мной — не более чем ширма. — Он презрительно пожал плечами, надеясь отвлечь внимание Муромского от Жюли.

— И вы полагаете, я этому поверю? — Генерал хрипло расхохотался. — Да между вами искры проскакивают, стоит вам поглядеть друг на друга! Кто она такая? — Вскочив, Муромский шагнул к Адаму. — И с какой стати она зыркает на меня колдовскими желтыми глазищами?

— Не понимаю, о чем вы?..

— Так и ест меня взглядом, так и ест! — прошептал Муромский отрешенно. — Она мне напоминает… Кого же она мне напоминает?..

Опасаясь, что противник вот-вот угадает правду, Адам рванул его за руку.

— Послушайте, я предлагаю вам сделку. Дайте женщине возможность уехать. Уладим наш спор промеж себя, как подобает мужчинам.

Взгляд Муромского сфокусировался. Несколько минут генерал молча разглядывал Адама, а затем снова расхохотался: смех переходил в икоту, гранича с истерикой.

— Вы это всерьез? Вы и впрямь думаете, что я соглашусь?

— Если вы человек чести, то вспомните о своем обещании.

— Честь? — Голос его сорвался на крик. — Вы смеете говорить мне о чести, в то время как сами пытались втереться ко мне в доверие под чужим именем и лгали на каждом шагу!

— Я в последний раз повторяю свое предложение.

— Предложение? — задохнулся Муромский. — Какое еще предложение? Вы проиграли. Вы — жалкий неудачник, у меня под началом полным-полно людей, которые по моему приказу превратят вас в фарш. Вы слышите? В фарш! — На губах его выступила пена. — Вас обоих изрежут так мелко, что кусочки и на наживку для рыб не сгодятся!

Глаза Муромского выкатывались из орбит: Адам в очередной раз подумал, что этот человек безумен. Глухо хлопнула дверь, и на пороге возник лейтенант Наумов.

— Ваша превосходительство… — Лейтенант задыхался от быстрого бега. — Битва на Альме проиграна. В город прибывают раненые…

Потрясенный Адам следил, как все признаки душевного расстройства исчезли словно по волшебству. Генерал подробно расспросил Наумова и отдал разумные распоряжения. А затем снова обернулся к Адаму.

В своих покоях Жюли задержалась ровно настолько, чтобы извлечь из чемодана крохотный, отделанный перламутром пистолет, купленный Адамом в Венеции. Дала знак Яношу следовать за ней и опрометью выбежала из комнаты.

Отыскать библиотеку труда не составило: никто не остановил чужаков по пути, никто не обратил на них внимания. Они уже дошли до конца коридора, когда заветная дверь с грохотом распахнулась. Жюли прижалась к стене, веля Яношу сделать то же. Однако при виде молодого лейтенанта Наумова Жюли решила рискнуть.

— Умоляю, расскажите мне, что происходит! — Легкая рука легла на плечо военного. — Эти гадкие мужчины ничего мне не говорят! — Юная княжна очаровательно надула губки.

— Мы проиграли битву. В городе полным-полно раненых. — Наумов затравленно оглянулся. — Везде царит хаос. Простите, сударыня, но я очень занят… — Лейтенант высвободился и поспешил прочь.

Жюли снова прижалась к стене. Если ситуация такова, тогда у них, возможно, есть шанс — если, конечно, они живыми выберутся из особняка. Ум лихорадочно заработал. Пожалуй, в суматохе им удастся покинуть город незамеченными. А если союзные войска и впрямь неподалеку, можно рассчитывать на помощь…

Дав Яношу знак держаться позади, юная княжна осторожно повернула ручку и чуть приоткрыла тяжелую дверь.

— Сначала я прикажу доставить сюда эту вашу лжежену. С ней я тоже не прочь побеседовать. Здесь или… в подвалах.

— Нет! Вы не тронете ее. Я не допущу этого!

— Вы надеетесь запугать меня вашим игрушечным кинжалом? Да у вас духу не хватит им воспользоваться!

Кинжал! Голова у Жюли закружилась. Надо войти. Надо помешать Адаму совершить убийство. Не потому, что Борис Муромский приходится ей дядей. Не потому, что он заслуживает пощады. Но если Адам убьет, руки любимого окажутся запятнанными кровью… хладнокровно пролитой кровью! И поступок этот всегда будет стоять между ними.

Демонический смех Муромского вывел Жюли из задумчивости. Кровь застыла у нее в жилах.

— Янош! — Шепнула она. — Стой здесь и никого не пускай.

Она засунула руку в карман и нащупала пистолет. Затем набрала в грудь побольше воздуху — и толкнула дверь…

Адам ждал этого мгновения много лет, а теперь, когда желанный миг настал, решимость подвела его. Он стоял на расстоянии вытянутой руки от Муромского и не мог нанести удар, как если бы кто-то удерживал его руку.

— Не делайте этого, — убеждал Адам. — Женщина тут ни при чем. — По спине его градом катился пот. — Не нужно! — В голосе Адама звучало неподдельное отчаяние: Муромский потянулся к звонку. — Лучше сразитесь со мной, черт подери!

— С вами? — прорычал он, резко дергая за шнурок. — Нет, месье. Сначала я побеседую с вашей потаскушкой и выясню, что происходит…

— Что за неучтивость — столь грубо отзываться о присутствующих, генерал!

Мужчины обернулись на голос. Муромский потер руки.

— Добро пожаловать!

— Жюли, черт возьми, уходи! — Адам ощущал на губах металлический привкус ужаса. — Сейчас сюда сбегутся его люди.

— В доме хаос. Если кто и явится, Янош караулит на пороге.

Обернувшись к Муромскому, Адам увидел, что в лице его снова отразилось безумие. Раскосые глаза остановились на молодой женщине! Крепче стиснув кинжал, Адам сделал шаг, загородив собою Жюли. Но княжна успела отвести его руку и метнулась вперед.

— Нет! — Не отрывая взгляда от Муромского, Жюли принялась горячо убеждать: — Пожалуйста, Адам, не надо. Он того не стоит, а его смерть не вернет тебе потерянные годы. — Она обратилась к генералу. — Позвольте нам уехать. — Звонкий голос набирал силу, слова звучали не просьбой, но приказом. — Вы и без того причинили нам достаточно зла!

— Позволить вам уехать? — завопил Муромский. — Да раньше я увижу вас в аду!

— Вы окажетесь там первым! — воскликнул Адам.

Вот теперь он сможет исполнить задуманное. Ведь рядом — Жюли, которая так дорога ему. Жюли, которую он должен защитить любой ценой. Оттолкнув руку любимой, он шагнул к Муромскому.

Адам убьет его! С неистово бьющимся сердцем она шагнула за любимым, хотя знала, что остановить его не сможет.

— Пожалуйста, Адам! — Охваченная отчаянием, она произнесла слова, которые надеялась сберечь для более романтического мгновения. — Я люблю тебя.

Адам остановился так резко, что едва устоял на ногах. Все утратило значение — все, кроме Жюли. Он забыл о кинжале. Забыл о сумасшедшем, который угрожал им обоим.

— Что ты сказала?

Жюли знала, что нельзя отрывать взгляда от дяди, но ей так хотелось увидеть лицо Адама! Посмотреть ему в глаза! Уступая неодолимой силе любви, она перевела взгляд на Адама и повторила:

— Я люблю тебя.

Ни один не услышал, как скрипнул отпираемый ящик стола.

— Как трогательно, — расхохотался Муромский. Смех оборвался на высокой истерической ноте. В руке зловеще поблескивал пистолет. — Вот теперь вы будете делать то, что скажу я! — завопил он, потрясая оружием. — Ты, — генерал указал пистолетом на Адама, — брось кинжал! — Видя, что тот колеблется, Муромский сжал пистолет обеими руками — так, чтобы дуло смотрело в грудь Жюли.

— Ну, давай! Убивай меня! — насмехался он. — Девица умрет раньше, чем лезвие вонзится мне в грудь.

Адам взглядом измерил расстояние до Жюли, надеясь оттолкнуть ее в сторону. И осознал, что дотянуться не успеет. Он разжал пальцы — кинжал с легким стуком упал на пол.

— А теперь ты! — рявкнул генерал. — Иди сюда, живо!

— Нет! — Адам шагнул вперед, пытаясь заслонить Жюли.

— Прочь! — заревел Муромский, неистово размахивая пистолетом. Прогремел выстрел, пуля впилась в стену за спиной у Адама. — Молчать!

Жюли подошла ближе.

— Все будет хорошо, — заверила она, проходя мимо любимого, но на этот раз не отвела глаз от лица дяди.

Страх исчез. Даже когда генерал ухватил ее за край плаща и притянул ближе, она не испугалась.

— Что ты ему сказала? — Муромский приставил дуло к груди юной княжны. — Что?!

— Я сказала ему, что все будет хорошо.

— Хорошо? — Генерал хрипло расхохотался. — Да, все будет хорошо. Как только я убью вас обоих, все будет хорошо и я наконец успокоюсь.

— Нет. — Голос Жюли звучал ровно, тонкая ладонь незаметно скользнула в карман и нащупала пистолет. — Все будет хорошо, потому что я — дочь твоего брата Алексея.

Муромский отдернул от нее руку, словно обжегшись.

— Алексея? — Генерал в ужасе уставился на племянницу, не сознавая, что Адам подходит все ближе. — Алексея? — повторил он. — Боже, как я сразу не понял! — прошептал Муромский. — Это все твои глаза! С первого же мгновения у меня мурашки пошли по коже. Я знал, что ты приехала терзать и мучить меня. — Дыхание его вырывалось с трудом. — Но я убью тебя. Тогда твои глаза навеки закроются и более не причинят мне вреда.

Муромский безумен, думала Жюли. Всю жизнь он творил только зло, и вот рассудок его помутился. И все-таки в душе ее теплилась искра сострадания.

— Нет. — Жюли положила руку на его плечо. — Я — твоя плоть и кровь, и ты не сможешь меня убить.

Со сдавленным криком генерал отпрянул от нее. Иссеченное шрамами лицо превратилось в чудовищную маску.

— Он победил! — выкрикнул Муромский. — Алексей победил!

Адам метнулся к Жюли, увидев через плечо, как Муромский поднял пистолет, приставил дуло к виску и спустил курок.

При звуке выстрела Жюли вздрогнула. Еще раньше, чем Адам обхватил и поддержал ее, она знала, что произошло. Теперь, в объятиях любимого, она задрожала в ознобе.

— Я думала, он застрелит меня… — Голос Жюли беспомощно прервался. — Я думала, он застрелит нас обоих.

— Все хорошо, родная. — Адам погладил ее по волосам. — Он больше не причинит нам зла.

— Господин, — Янош схватил его за руку. — Надо убираться отсюда как можно скорее. Его люди во всем обвинят нас.

Адам кивнул и повел Жюли к двери. На пороге они остановились. Рука Адама крепче обхватила хрупкие плечи, но Жюли все-таки обернулась и прошептала:

— Да простит тебя Бог.

Адам поцеловал ее в лоб и увлек к выходу.