1

Обычно я ношу пальто в стиле русских белогвардейцев – такие иногда называют шинелью – с потайными карманами для вистла, блокнота, клинка и потира. Однако сегодня я предпочел зеленый смокинг с фальшивым увядающим цветком в петлице, лаковые розовые туфли и накладные усы в стиле Граучо Маркса. Из восточного Банхилл-филдс я поехал на противоположный конец Лондона – оплота моей силы, хотя особой силы не ощущал: трудно сохранять бодрость духа, когда выглядишь, как фисташковый десерт.

За последние годы экономическая география Лондона сильно изменилась, но Хэмпстед был и остается Хэмпстедом. И в холодный ноябрьский вечер, с видом французской вязальщицы, огорченной тем, что из-за плохой погоды отменили смертную казнь, я направлялся именно в Хэмпстед.

Точнее, в дом номер семнадцать по Гроувенор-террас, скромный маленький шедевр раннего викторианства, спроектированный сэром Чарльзом Бэрри за ленчем, когда он восстанавливал силы после работы над клубом «Реформ». Хорошо известно: в погоне за дополнительным заработком великий архитектор не гнушался халтурой и использовал материалы со всех ведущихся в тот момент строек. Побочные дети его архитектурного гения разбросаны повсюду от Лэдброк-гроув до Хайгейта и неизменно вызывают тревожное ощущение дежа-вю, совсем как нос соседа у вашего первенца.

Чтобы не смущать хозяев, я оставил машину на почтительном отдалении от парадной двери и кое-как преодолел последние сто метров, сгибаясь под тяжестью чемоданов с эксклюзивным реквизитом.

Дверной звонок не звонил, а скорее жужжал, будто сверло, прорезающее неподатливую зубную эмаль. Дожидаясь, пока откроют, я заметил оберег – рябиновую ветку, прибитую справа от крыльца. Красная, белая и черная нитки привязаны к ней в нужном порядке, тем не менее ветка сухая, так что район, судя по всему, тихий.

Открыл мужчина – очевидно, Джеймс Додсон, отец именинника. Я невзлюбил его сразу, не откладывая дело в долгий ящик. Мистер Додсон – воплощение солидности: нетяжелый, а крепко сбитый, серые глаза как шариковые подшипники, в дополнение к благородной серой гамме – седеющие волосы. Ему за сорок, но, похоже, сил и энергии не меньше, чем лет двадцать назад. Этот мужчина явно признает важность сбалансированной диеты, физических упражнений и непоколебимого морального превосходства. По словам Пен, он коп, без пяти минут начальник полиции, работает на Агар-стрит в качестве одного из кураторов недавно созданного Департамента по борьбе с организованной преступностью. По внешности он вполне сошел бы и за священника – большинство священников становятся влиятельными людьми задолго до того, как им стукнет сорок – вот одна из привилегий их высокого призвания.

– Значит, вы шоумен… – процедил Додсон тоном, каким обычно говорят: «Ты, полный подонок, к моей собаке приставал». Я с трудом удерживал по два чемодана в каждой руке, а он даже не пошевелился, чтобы мне помочь.

– Феликс Кастор, – представился я, сделав не по-шоуменски непроницаемое лицо. – Разгоняю тоску и меланхолию.

Неопределенно кивнув, Додсон раскрыл дверь пошире и впустил меня.

– Гостиная там. Детей будет больше, чем я сначала говорил. Надеюсь, проблем не возникнет?

– Чем больше, тем веселее; – бросил я и, войдя в обозначенную комнату, окинул ее якобы профессиональным взглядом. На самом деле гостиная как гостиная, ничего особенного. – Отлично! То, что нужно!

– Мы собирались отослать Себастьяна к отцу, но у того болвана какая-то служебная запарка, – пояснил стоящий за спиной Додсон. – Так что еще плюс один ребенок и несколько друзей…

– Себастьян? – переспросил я. Подобные вопросы я задаю машинально, даже когда не жду ответа. Наверное, виновата работа. То есть бывшая работа… Работа, которой я порой занимаюсь. Которой лучше не заниматься…

– Сводный брат Питера. Сын Барбары от предыдущего брака. Они с моим Питером прекрасно ладят.

– Да, конечно, – торжественно кивнул я, будто всегда удостоверялся в крепости семейных уз, прежде чем перейти к фокусам и дешевым шуткам. Имениннику, то есть Питеру, исполнилось четырнадцать. Пожалуй, многовато для клоунов, фокусов и тортов с мороженым, но мне-то что? Возмущаются лишь те, кто умеет только розовые ленточки из банки с фасолью вытаскивать.

– Ладно, готовьтесь, не буду мешать, – с сомнением в голосе проговорил Додсон. – Пожалуйста, не передвигайте мебель, предварительно не посоветовавшись со мной или Барбарой. Захотите поставить на паркет что-нибудь острое, обязательно возьмите у нас войлочные подкладки.

– Договорились! К слову, будете пить пиво – непременно угостите меня. Но под словом «пиво» я подразумеваю именно пиво, а не производные в виде лагера.

Последняя фраза застала хозяина в дверях и не произвела ни малейшего впечатления. Да, похоже, от него реальнее получить французский поцелуй, чем выпивку.

Итак, я приступил к распаковке реквизита, затруднившейся тем, что последние десять лет чемоданы безвылазно простояли в гараже Пен. Среди фокусных принадлежностей попадалось немало вещей, буквально вынуждавших делать паузы. Швейцарский перочинный нож (когда-то он принадлежал моему старому другу Рафи), главное лезвие которого сломалось; самодельный фетиш из сушеной лягушки и трех ржавых гвоздей; сетка для волос, украшенная перьями, потертая, но cute хранящая слабый запах духов; и фотоаппарат.

О черт, фотоаппарат…

Вертя его в руках, я тут же погрузился в ностальгические грезы. «Брауни отографик» третьей модели в сложенном виде напоминал коробку для школьного завтрака. Однако, подняв защелки, я тут же увидел: красные кожаные мехи на месте, видоискатель с матовым стеклом цел, а металлические пластинки диафрагмы прекрасно открываются и закрываются – чудо из чудес! «Брауни» я нашел на блошином рынке в Мюнхене, когда автостопом путешествовал по Европе, и заплатил около фунта. Примерно столько и просили за столетний фотоаппарат, так как в линзе имелась продольная трещина. Меня это не волновало, по крайней мере с учетом того, что в то время казалось главным, и покупку я счел выгодной.

Впрочем, «Брауни» пришлось отложить: в гостиную вошли дети вслед за женщиной с великолепной грудью и очень светлыми волосами, вне всякого сомнения, слишком красивой для такого, как Джеймс Додсон. Справедливости ради скажу: для такого, как я, тоже. На миссис Додсон были белая блузка и юбка цвета хаки асимметричного покроя, которая наверняка скрывала на себе дизайнерский ярлычок и стоила больше, чем я зарабатываю за шесть месяцев. При этом женщина выглядела усталой. Очевидно, жизнь с суперкопом Джеймсом даром не проходит, равно как и жизнь с Питером: подобно безжалостному всепроникающему солнцу, мальчишка постоянно терся неподалеку.

У Питера отцовская агрессивно-непоколебимая солидность с налетом настороженного юношеского упрямства – сочетание пренеприятное.

Леди представилась Барбарой (в голосе было столько тепла, что никакие электроодеяла не нужны), а потом познакомила с пасынком. Я улыбнулся, кивнул и, поддавшись некоему атавистическому порыву, вероятно навеянному Хэмпстедом, протянул мальчишке руку, но он уже шагнул в сторону холла, где с громкими воплями появился очередной гость. Барбара смотрела ему вслед с непробиваемой, в стиле монахов «дзен», улыбкой. Неужели успокоительное пьет? Нет, стоило се взгляду упасть на меня, как в нем появились живость и острота.

– Так, вы готовы? – спросила миссис Додсон.

Длинный язык чуть не подвел меня, ноя сумел ограничиться простым «да». Боюсь только, взгляд вовремя отвести не получилось. По крайней мере Барбара неожиданно вспомнила про бутылку минералки, которую принесла с собой, и вручила ее мне, пряча заливающий щеки румянец и извиняющуюся улыбку.

– Пиво можно будет выпить на кухне после шоу, – пообещала она. – Если я угощу вас сейчас, дети потребуют равноправия.

Я поднял бутылку в полушутливом тосте.

– Так… – снова заговорила хозяйка, – сначала часовое представление, потом час отдыха, пока мы подаем еду, и под конец еще один получасовой выход. Согласны?

– Разумная тактика, – признал я. – Нечто подобное Наполеон применял в Катр-Бра.

Пусть тихо и неуверенно, но Барбара все-таки рассмеялась.

– Мы с Джеймсом шоу не увидим, – с неподдельным сожалением в голосе проговорила она. – Увы, и за кулисами pa-Фоты хватает: кое-кто из друзей Питера собрался у нас ночевать. Надеюсь, хоть к последнему выходу смогу вырваться. Если нет, увидимся в перерыве.

Заговорщицки улыбнувшись, хозяйка удалилась, оставив меня наедине с публикой.

Присматриваясь к будущим зрителям, я внимательно оглядел гостиную. Вокруг Питера собралась группа избранных, оглашавшая комнату истошными криками. Остальные, то есть серость и посредственность, сбившись в три-четыре кучки, жались по углам и периодически старались примкнуть к избранным. Получалось некое подобие клеточного деления, только наоборот. Две группы и сводный брат Себастьян.

Заметить его было несложно, а окончательное опознание я произвел, когда раскладывал стол и готовился к первому фокусу. У мальчишки белокурые, как у матери, волосы, кожа еще бледнее, а водянистые голубые глаза создают впечатление, что его нарисовали пастелью, а потом решили стереть. На вид Себастьян куда ниже и субтильнее Питера. Интересно, дело в том, что он моложе? Трудно сказать – унылая поза, вероятно, скрадывала пару сантиметров. Себастьяна не брали в шумную компанию избранных: именинник терпел его, стиснув зубы, а дружки даже не скрывали презрения, Себастьян не понимал их шуток и, похоже, мечтал оказаться в любом другом месте, хоть со своим настоящим отцом во время запарки на работе.

Когда я, захлопав в ладоши, объявил, что через две минуты будут фокусы, Себастьян и остаток арьергарда пристроились сразу за Питером, то есть в мертвой зоне, где никому стоять не хотелось.

Потом началось представление, и у меня появились заботы поважнее, чем следить за сводными братьями.

Я неплохой фокусник. Благодаря этому и ухитрялся платить за колледж, а в пике формы способен на относительно великие свершения. Сейчас пика не наблюдалось, но в арсенале еще остались отдельные эффектные трюки – упрощенные версии интересных фокусов, которые я изучал в бурной юности. Часы одного мальчишки таинственным образом переместились из сумки в карман его соседа. Чей-то мобильник парил по гостиной, а Питер и «элита» в первом ряду махали руками, пытаясь запутать веревки, которые, как им казалось, я использовал. Изрезав секатором колоду карт, я собрал ее снова, а сверху положил восьмерку, которую предварительно выбрал и подписал именинник.

Я старался вовсю, от усталости с ног валился» а Питер, сложив руки на груди, стоял посреди комнаты и смотрел на меня со сводящим скулы презрением. Он явно решил, что восхищение дурацкими малышовыми забавами уронит его в глазах сверстников. А раз этого боялся Питер, то авангард – и подавно.

Безоговорочно следуя его примеру, они, так сказать, голосовали всем блоком, чему я никак не мог воспрепятствовать.

Единственный, кого заинтересовало мое представление, – это Себастьян. Хотя, возможно, терять ему было меньше, чем остальным, вот он и мог наслаждаться фокусами без оглядки на то, что скажут другие. Однако неприятности себе все-таки заработал. Когда, закончив трюк с картами, я показал Питеру выбранную им восьмерку бубен в целости и сохранности, Себастьян, явно восхищенный эффектным финалом, захлопал в полупрозрачные ладоши.

Едва сообразив, что никто больше не хлопает, мальчишка остановился. Увы, сделанного не вернешь, а он на несколько секунд пренебрег въевшимися, как мне казалось, под кожу правилами маскировки и самосохранения. Раздраженный Питер двинул локтем, и раздалось негромкое «ш-ш-ш!»: Себастьян задохнулся и, обхватив себя руками, сложился пополам. Выпрямиться ему удалось лишь через несколько минут, тогда и послышалось приглушенное рычание Питера: «Ты, дебил! У него две колоды! Тоже мне фокус!».

Этот коротенький эпизод поведал о многом: целую историю об эмоциональном подавлении и вошедшей в систему грубости. Может показаться, банальному тычку под ребра придается несоизмеримо большое значение, но я сам младший брат, так что подобная муштра мне знакома. А еще я знал об имениннике нечто, о чем его гости даже не догадывались.

Я быстренько привел в порядок свои мысли. Злиться совершенно ни к чему. До перерыва на холодное пиво еще минут двадцать. Про запас имелся классный фокус, который я планировал. показать в заключительной части, но какого черта! Живем-то только раз, как, несмотря на доказательства обратного, продолжают говорить люди.

Я расправил плечи, вытянул руки в стороны, разгладил манжеты – получилась пантомима под названием «Подготовка к следующему номеру», нужная главным образом для того, чтобы отвести стрелы от Себастьяна. Вышло удачно: взгляды присутствующих повернулись ко мне.

– Смотрите внимательно! – велел я и, достав из чемодана новый реквизит, поставил его на стол. – Обычная коробка от сухого завтрака. Вы такое едите? Я тоже нет! Однажды попробовал, так меня чуть мультяшный тигр не загрыз! – На лицах двадцати стоящих передо мной мальчишек пи капли сострадания. – В этой коробке ничего особенного: ни фальшивых стенок, ни двойного дна… – Я крутил ее и так, и эдак, щелкнул большим пальцем, чтобы получилось характерное звонкое «бом!», а потом открыл перед Питером, предлагая заглянуть внутрь. Тот закатил глаза, не в силах поверить, что его просят участвовать в таком балагане, а потом махнул рукой: пустая, мол, пустая, только отстань.

– Да какая разница! – презрительно фыркнул он, и дружки подобострастно рассмеялись. Питер был достаточно популярен, чтобы обеспечить себе шумную поддержку вне зависимости от того, хихикал он или с шумом выпускал изо рта воздух. Такт у него, судя по всему, врожденный, года три-четыре – и превратится в первостатейного ублюдка.

Если, конечно, однажды утром не отправится по дороге в Дамаск, а ему навстречу на огромной скорости не покатится что-то большое.

– В-вот! – Я продемонстрировал коробку всем собравшимся. – Пустая! Кому она нужна? Таким самое место на свалке! – Положив коробку на пол отрытым концом вниз, я наступил на нее, сделав плоской.

В ответ удивленное хмыканье и неуверенное переступание с ноги на ногу – дети подались вперед хотя бы ради того, чтобы убедиться, насколько основательно истоптана коробка. Я старался. Иначе просто нельзя. Подобно госпоже в садомазохистских отношениях, я понял: чем ожесточеннее топаешь, тем лучше конечный результат.

Когда коробка превратилась в блин, я поднял ее и помахал: вон, мол, какая плоская.

– Прежде чем выбрасывать, – начал я, окидывая бесстрастные лица строгим учительским взглядом, – следует проверить коробку на наличие биологических опасностей. Есть желающие? Кто-нибудь в будущем мечтает стать инспектором по охране окружающей среды?

Повисла неловкая пауза. Наконец, кто-то из стоящих рядом с именинником подлиз пожал плечами и сделал шаг вперед. Я чуть посторонился, приветствуя его на импровизированной сцене: другими словами, между кожаным креслом с откидывающейся спинкой и буфетом на колесиках.

– Аплодисменты добровольцу! – предложил я. Вместо этого собравшиеся подняли мальчишку на смех: что ж, так и познаются друзья.

Несколько тщательно отработанных движений – и я расправил коробку. Теперь самая трудная часть фокуса, поэтому лицо лучше держать постным, как суп в школьной столовой. Доброволец потянулся к коробке, а я, поймав его руку, перевернул ладонью вверх.

– То же самое другой рукой, – попросил я. – Сложи в форме чаши. Verstehen Sie «чаша»? Вот так… Молодец! Умница! Ну, счастливо, никто ведь не знает, чем все кончится…

Я перевернул коробку, и в импровизированную чашу из сплетенных пальцев шлепнулась большая бурая крыса. Зажурчав, словно проткнутый гидростатический матрас, испытуемый отскочил назад. Ладони судорожно разошлись, но я успел поймать крысу, не дав ей упасть на пол.

Крысу я хорошо знал, поэтому и добавил к фокусу изящный штрих: поглаживая кончиком большого пальца ее соски, заставил изогнуть спину и широко разинуть пасть. Стоило помахать зверьком перед лицами детишек, как по «элитному ряду» прокатилась волна испуганного ропота. Естественно, это был не угрожающий оскал, скорее: «Еще, большой мальчик, хочу еще!», но кто в нежном возрасте способен узнать выражение иступленного экстаза? И уж тем более мальчишки не догадались, что я бросил Рону в коробку, когда возвращал ее из «блина» в нормальное состояние.

Поклон, а потом бурные продолжительные аплодисменты благодарных зрителей. Аплодисментам я бы очень обрадовался… Увы, Питер сидел, как памятник Терпению, а доброволец, у которого явно поубавилось мужества, уныло поплелся на свое место.

Я снова вспомнил о дороге в Дамаск и, уступив самым низменным побуждениям, полез за фотоаппаратом.

Никогда бы не подумал, что взрослый мужчина может зарабатывать на жизнь фокусами. Уточню сразу: идею подбросила Пен. Почему Памела Элиза Бракнер превратилась в Пен, а не в Пэм, совершенно непонятно, тем не менее она моя давняя подруга и по совместительству законная владелица крысы Роны. А еще в настоящий момент она моя квартирная хозяйка. Такой участи не пожелаешь даже бешеной собаке, но я очень рад, что она выпала тому, кто мне искренне симпатизирует. Столько проблем решаются сами собой!

Еще хочу сказать, что у меня есть работа, настоящая, которая позволяет хоть изредка платить по счетам. Однако в описываемое время я находился в продолжительном отпуске, не совсем добровольном и не без сопутствующих проблем, связанных с притоком наличности, профессиональной компетентностью и чувством собственного достоинства. Так или иначе, отпуск возбудил в Пен вполне обоснованное желание найти мне дополнительный источник дохода. Будучи примерной католичкой (в перерывах между страстным увлечением викканством), она каждое воскресенье ходила на мессу, ставила свечку деве Марии и молилась примерно о следующем: «Прошу тебя, о мудрая милосердная Мадонна, успокой душу моей матери, хоть и жила она в плотском грехе, помоги народам мира найти путь к свободе и сделай Кастора платежеспособным».

Впрочем, чаще всего Пен предпочитала не вмешиваться, соблюдая устраивающий нас обоих статус-кво. Поэтому я неприятно удивился, когда она, перестав уповать на высшие силы, рассказала об агентстве по организации детских праздников, которое решила открыть с подругой Леоной и дешевым уличным фокусником, мерзко подведшим ее в последнюю минуту.

– Ну же, Фикс, тебе ведь не составит ни малейшего труда! – упрашивала она, сидя в своей подземной гостиной за чашкой сдобренного коньяком кофе. От запаха кружилась голова, причем не от коньяка, а от крыс, земли, прелых листьев, помета, роз миссис Амелии Андервуд, всего растущего и-гниющего. Один из воронов, кажется, Артур, стучал клювом по книжной полке, мешая сосредоточиться. Эта гостиная – логово Пен, центр притяжения, «пентхаус шиворот-навыворот» в недрах уродливого трехэтажного здания, в котором давно, еще при мамонтах, жила и умерла ее бабушка. В гостиной мне было очень не по себе, наверное, поэтому Пен туда и пригласила;

– Ты умеешь творить настоящие чудеса, – вкрадчиво молвила она, – так что фальшивые для тебя вообще пустяк.

Ослепленный свечами и одурманенный фимиамом, я часто-часто заморгал. Образом жизни Пен во многом напоминает мисс Хэвишем из «Больших ожиданий»: использует только подвальный этаж, остальная же часть Дома, за исключением моей чердачной комнатки, застыла где-то в пятидесятых годах, никогда не посещается и не ремонтируется. Сама Пен застыла чуть позднее; подобно мисс Хэвишем, законсервировала свое сердце до надобности и хранит на каминной полке. Я стараюсь на него не смотреть.

В той конкретной. ситуации пришлось спасаться праведным гневом.

– Боже, Пен, не умею я творить чудеса! Их просто не бывает! По крайней мерс не в таком виде, как представляешь ты. Неужели я похож на волшебника? То, что я умею разговаривать с мертвецами и играть им на вистле, еще не делает меня Гэндальфом Серым, черт побери! И не означает, что в вонючем саду живут феи.

С помощью грубых слов я надеялся изменить ход беседы. Увы, уловка не удалась; такое впечатление, что Пен в своем титане ее предусмотрела.

– «То, что сейчас доказано, когда-то было лишь игрой воображения», – надменно процитировала Пен, зная: Уильям, ;Блейк для меня – непререкаемый авторитет. – Вот… – Она налила в мою чашку чуть ли не двести граммов «ЖанноХО», и по столу побежали грязно-коричневые ручейки. – В колледже ты занимался фокусами, причем весьма успешно. И сейчас все получится, тебе даже тренировка не нужна. За день работы платим сто фунтов, постепенно сможешь рассчитаться со мной за прошлый месяц…

Потребовалось еще много убедительных аргументов, и еще больше арманьяка – столько, что, когда я, пошатываясь, направился к выходу, неожиданно захотелось пристать к Пен. Та шлепнула меня по правой руке и вскользь поцеловала на ночь, причем на ходу.

На следующий день, проснувшись с полной густого тумана головой, я был ей за это очень благодарен. Очаровательная, сексапильная девятнадцатилетняя Пен с рыжими, как осенняя листва, волосами, задорными карими глазами и нахальной улыбкой утром превратилась в совсем другую особу: потухшую, измученную тридцати – с длинным хвостиком – летнюю Пен, ждущую в подземном логове среди воронов, крыс и еще бог знает каких семейных реликвий, принца, отлично зная, где он и во что превратился… Нет, слишком много воды утекло, и крови тоже! Хватит об этом!

Потом, вспомнив, что еще до приставания я дал согласие пойти на детский праздник, я ругался как сапожник. Гейм, сэт и матч Пен и месье Жанно! А я и не заметил, что игра парная.

Короче, имелась причина, пусть даже не совсем уважительная, по которой я оказался среди этих маленьких надменных говнюков, транжиря божественный дар ради ничтожных денег. Имелась причина, по которой я боролся с искушением. Имелась и причина, по которой я перед ним не устоял.

– А теперь, – начал я, улыбаясь словно тыква в День всех святых, – для последнего и самого незабываемого фокуса, перед тем как вы отправитесь набивать животы, мне нужен доброволец. – Я ткнул в Себастьяна. – Вы, молодой человек, из второго ряда! Да, сэр, надеюсь, не возражаете?

Вид у мальчишки был совсем убитый; оказаться в центре внимания для него – значит унизиться, а возможно, и не только это. Но парни постарше уже начали свистеть и улюлюкать, а Питер приказал поднять задницу и идти. Пробираясь к импровизированной сцене, несчастный пару раз споткнулся о ноги, которые вытягивали у него на пути.

Получится довольно жестоко, однако не по отношению к Себастьяну, – нет, этому парню я подарил бы заряженное ружье, пусть использует по собственному усмотрению. А что касается Питера… Ну, иногда жестокость – обратная сторона доброты, а боль – лучший учитель. Иногда боль помогает усвоить, что не все в жизни остается безнаказанным.

Итак, Себастьян подошел к столу и застыл в позе, выражающей смущение и неловкость. Я достал «Брауни» и, подняв защелки, выдвинул мех в рабочее положение. Красная кожа, черное дерево – столетние аксессуары выглядели очень солидно. Я предложил мальчишке потрогать мех, и тот с радостью согласился.

– Пожалуйста, проверь фотоаппарат. Убедись, что все в порядке. Все работает, ничего не сломано.

Себастьян бегло, без всякого интереса, осмотрел фотоаппарат и тут же протянул его мне. Нет, у нас другие планы!

– Извини, – покачал головой я, – фотограф теперь ты. Смотри не подведи, я тебе доверяю.

На этот раз, глянув в объектив, Себастьян увидел, что находится прямо перед ним.

– Ну, там черная пленка, – объявил он, – на линзе. Изобразив удивление, я сам глянул в объектив.

– Джентльмены! – начал я, обращаясь к гостиной в целом. – Леди! – Пятисекундную паузу заполнили взрывы грубого смеха, толчки локтями и беспардонное тыканье пальцами, – Мой помощник обнаружил нечто удивительное! На линзу фотоаппарата наклеена черная маскирующая пленка, поэтому обычных снимков… – я намеренно запнулся, – на нем не сделаешь. Мы попытаемся заснять духа.

Питер и его дружки презрительно сморщились; такой финал их явно разочаровал.

– Фотографии духа – один из самых сложных фокусов, – совершенно серьезно заявил я, не обращая внимания на издевательские смешки. – Вообразите: преступник освобождается из мешка, в котором его вниз головой привязали к крюку в клетке, а клетку сбросили с летящего на высоте трех километров самолета. Так вот, этот фокус напоминает нечто подобное. Хотя, возможно, он менее зрелищный, он такой же незабываемо бессмысленный. Я кивнул имениннику.

– Питер, снимать будем тебя. Пожалуйста, подойди ко мне и встань у стены. Чем проще фон, тем лучше для фотографий духа.

Питер послушался, всем своим видом демонстрируя, как непросто ему смириться с этой участью.

– У тебя есть другие братья? – тихо спросил я у Себастьяна.

Мальчишка испуганно поднял глаза.

– Нет.

– Ну, может, двоюродный, главное – чтобы ровесник и жил с тобой в одном доме?

Себастьян покачал головой.

– Фотоаппаратом пользоваться умеешь?

Очевидно, эта тема казалась безопаснее – Себастьян явно почувствовал себя увереннее.

– Конечно. Но мой гораздо проще: навел объектив и снимай. Никаких… гм-м… регуляторов резкости или…

Я лишь головой покачал – пустяки, мол, – а потом ободряюще улыбнулся.

– Ничего страшного! Хотя резкость здесь наводится вручную, проблем с ней точно не возникнет. Ведь изображение у нас получится без линзы и обычного света. Однако тебе придется управлять этим. – Я вручил ему грушу, прикрепленную к концу резинового шланга – единственную деталь фотоаппарата, которую мне пришлось заменить. – Сожмешь посильнее, и затвор откроется. По моей команде, договорились?

«Брауни» я не заряжал, наверное, лет десять, однако все необходимое лежало в чемодане, и руки сами знали, что делать. Я достал новую фотопластинку, подцепил уголок защитного слоя, вставил ее на место, а потом ловким движением содрал вощеную бумагу. Профессионал сделал бы все иначе: отчасти потому, что если вставлять пластину при ярком свете, неизбежно ее засветишь. Впрочем, я заправлял фотобумагу, а не пленку. Следовательно, одну стадию обычного процесса мы с Себастьяном пропустили. Затягивая винты, я заметил: в гостиную вошли Джеймс с Барбарой и встали у стены. Что же, в их присутствии реакция обещала стать еще более бурной… Хотя на данном этапе мне было уже все равно: именинник достал окончательно.

Положив руку на узкие плечи, я велел Себастьяну приготовиться. Питер потерял терпение и заерзал. Следовало взвинтить напряжение еще сильнее, но, поскольку полной уверенности в успехе не было, рискнуть я не решился. Ну, или пан, или пропал!

– Итак, по моей команде… Питер, улыбнись!.. Дети в первом ряду, покажите Питеру, как нужно улыбаться. Себастьян… три, два, один – давай!

Мальчишка сжал грушу, и со стариковским по-по-пом! затвор открылся, а потом закрылся. Слава Богу! А то мелькала мысль: вдруг ничего не получится.

– Фиксажа у нас нет, – объявил я, воспользовавшись частичным просветлением памяти, – долго снимок не продержится. Однако с помощью стоп-ванны можно сделать его четче. Подойдет уксус или лимонный сок, пожалуйста, нельзя ли нам?… – Я с надеждой взглянул на взрослых, и Барбара снова выскользнула из комнаты.

– А как насчет проявителя? – спросил Джеймс, глядя на меня со скрытым, но отчетливо чувствующимся недоверием.

Я покачал головой.

– Мы не используем свет и снимаем не видимый мир, а темное царство духов. Снимок не проявляют, а истолковывают.

Лицо Джеймса недвусмысленно выражало, что он думает о моем объяснении. Повисла неловкая пауза, прерванная появлением Барбары: в руках пластиковая бутылка винного уксуса, на губах смущенная улыбка.

– Будет сильно пахнуть, – предупредила она, отступая в глубь комнаты.

Миссис Додсон оказалась права: в гостиной повис густой кисло-сладкий аромат. Я вылил в миску примерно две трети бутылочки, так что глубина получилась сантиметра полтора. Потом с помощью Себастьяна, до сих пор стоящего неподалеку, вытащил пластинку из фотоаппарата, намеренно загородив его от публики.

– Себастьян, – позвал я, – роль фотографа на этом не закончена. Она подразумевает, что ты станешь медиумом, через которого к нам обратятся духи. Пожалуйста, окуни фотобумагу в уксус и постарайся сделать так, чтобы она полностью Пропиталась. На бумаге возникнет изображение. Ты его видишь?

Питер не удосужился оторваться от своего места у стены; – скрестив руки, он выглядел еще более мрачным и скучным. А вот его сводный брат, поливая фотобумагу водой, смотрел в миску сначала испуганно, потом удивленно.

– Видишь изображение? – снова спросил я, на этот раз стопроцентно уверенный в ответе.

– Да! – выпалил Себастьян. Все находящиеся в гостиной на глазах заражались его напряженным изумлением, мне даже тормошить их больше не требовалось.

– И что на нем?

– Мальчик. По-моему, это… это…

– Конечно, мальчик! Мы же только что сделали снимок твоего брата Питера. Себастьян, ты видишь его?

Парнишка покачал головой, не сводя глаз с мутной фотографии.

– Нет… то есть да… Там кто-то еще… Договорить я не позволил: всему свое время.

– Кто-то знакомый?

Шоу с фотоаппаратом я расценивал как своеобразную помощь аутсайдеру, но, не будь в моем замысле элементов садизма, не посмотрел бы на Питера, задавая следующий вопрос:

– Себастьян, а у того, второго мальчика, есть имя? Какие тайны темного мира духов нам удалось раскрыть и запечатлеть на пленке? Ну, как его зовут?

Мальчишка нервно сглотнул. Никакого притворства: он переживал совершенно искренне, однако ничего лучше этой напряженной паузы я бы и сам придумать не смог.

– Дейви Симмонс, – неестественно-высоким голоском ответил Себастьян.

На Питера это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Взревев от неподдельного, как мне показалось, страха, он рывком отлепился от стены и тремя стремительными шагами подскочил к миске. Увы, я был проворнее.

– Спасибо, Себастьян, – проговорил я, вытащил снимок из миски и поднял над головой якобы для просушки. Получилось так, будто вне досягаемости Питера фотография очутилась по чистой случайности.

Снимок получился весьма прилично. Естественно, черно-белым и потемневшим по краям, где на пластину попал свет, но в нужных местах вес было четко и ясно, Питер изображался в виде большого зернистого пятна, узнаваемого лишь по позе и более темной линии волос. Стоящая рядом фигура по контрасту казалась весьма выразительной: печальной, сломленной временем и одиночеством, но ни за облачко болотного газа, ни за картонную аппликацию, ни за игру расшалившегося воображения ее не примешь.

– Дейви Симмонс, – задумчиво повторил я. – Питер, ты хорошо его знаешь?

– В первый раз слышу! – взревел именинник и бросился на меня. Я далеко не здоровяк, однако Питер, несмотря на всю свою солидность, просто ребенок, к сдержать его напор особого труда не составило. Лица мальчишек выражали целый спектр эмоций: от всепоглощающего ужаса до животного страха.

– Тем не менее он стоит рядом, когда ты ешь, спишь и готовишь домашнее задание. Даже после смерти следит за тобой день и ночь. Как думаешь, почему?

– Откуда мне знать? – завизжал Питер. – Понятия не имею! Отдай фотографию!

К этому моменту почти все мальчишки вскочили на ноги. Некоторые тянулись к снимку, но большинство, наоборот, отступили от импровизированной сцены, будто желая держаться от нее подальше. Джеймс Додсон пробирался через нестройные ряды «элиты», словно линкор сквозь заслон рыбацких лодчонок, именно он и забрал у меня фотографию. Питер тут же сосредоточил внимание на отце и попробовал вырвать снимок, но Джеймс грубо оттолкнул его в сторону и недоуменно уставился на черно-белое изображение, медленно покачивая головой из стороны в сторону. Затем, густо побагровев, он тщательно разорвал снимок сначала пополам, потом на четыре части, потом на восемь.

Додсон рвал снимок на микроскопические клочья, когда я повернулся к Себастьяну и торжественно пожал ему руку.

– У тебя дар!

Себастьян поднял глаза, и между нами пробежала искра понимания. На самом деле у него появилось противоядие. Отныне Питер уже не сможет безнаказанно махать ногами, руками и локтями: все видели его слабым и виноватым. Увы, за это мне бонус не полагается; я работаю по фиксированному тарифу.

Нечастного маленького призрака я заметил, едва Питер вошел в гостиную. В дневном свете их разглядеть не просто, но помимо природной чувствительности у меня большой опыт, и я знаю, что ожидать в доме, где вовремя не меняют рябиновые ветви. Как связаны мальчишки, сказать трудно, однако, если Дейви не сирота, у него должна быть веская причина на то, чтобы жить в доме Додсонов, а не в своем собственном. Призрак не мог оторваться от Питера, душа которого пристала к нему, как терновый шип. Объяснений можно было подобрать множество; некоторые бурная реакция Питера исключала, вероятность других, наоборот, усиливала.

Так или иначе, после этого ситуация усложнилась. Додсон орал, чтобы я собрал вещи и выметался, с пеной у рта грозя судебным разбирательством. Преследуемый Барбарой, Питер бросился вон из комнаты и, судя по громкому стуку и крикам, забаррикадировался где-то на втором этаже. Жмущиеся к стенам гости напоминали обезглавленного кальмара: полное отсутствие мозгов, множество придатков и слабый подозрительный запах. Себастьян молча смотрел на меня огромными серьезными глазами.

Когда я попросил у Додсона плату за представление, он двинул мне в челюсть. Удар я воспринял спокойно: зубы целы, подумаешь, немного крови потерял! Наверное, чего-то подобного и следовало ожидать. Хозяин дома бросился к фотоаппарату, я сделал то же самое: нас с «Брауни» связывает долгая история отношений, да и искать что-то новое с такими же положительными флюидами совершенно не хотелось: все равно ничего не выйдет. Несколько минут шла равная борьба за «Брауни», потом Джеймс вспомнил, где находится: в собственной гостиной, среди друзей сына, отцы которых, по всей видимости, имели вес в деловых кругах и элитных клубах.

– Вон! – дико сверкая глазами, прошипел он. – Вон из моего дома, ублюдок, вон, пока я за ухо тебя не выволок!

О деньгах можно было забыть: разве докажешь, что наказание малолетнего именинника входит в рамки подлежащего оплате шоу? Я аккуратно упаковывал реквизит, а Додсон буравил меня ненавидящим взглядом и даже хрипеть начал. Похоже, если я не уберусь подобру-поздорову, он перегорит, как лампочка: иммунная система разрушится от желания скорее изгнать источник раздражения.

Выйдя в фойе, я заметил Барбару, стоящую на верхней ступеньке лестницы. Ее лицо было бледным и напряженным, но, клянусь, она мне кивнула. С четырьмя тяжелыми чемоданами рукой не помашешь, да и со стороны это могло показаться бестактным.

На часах половина шестого: короткий ноябрьский день уже догорел. Пен наверняка ждет меня в подвале с громкими новостями и звонкой монетой. Увы, ни того ни другого я предоставить не мог.

Юному месяцу всего три дня: как очень многие в наши дни, собираясь возвращаться затемно, я сверяюсь с календарем. Мертвецы лунным фазам не следуют, зато им следуют куда более опасные существа.

В результате я поехал на Крейвен-парк-роуд. Все-таки крыша над головой, к тому же раз в несколько месяцев приходится заглядывать в офис, хотя бы для того, чтобы выбросить почту, иначе накапливающиеся счета начнут угрожать структурной целостности здания.

Харлсден не самое лучшее место для частной практики. Не хочешь остаться без машины – паркуйся прямо на проезжей части. Ярди, не таясь, торгуют кокаином; случайно взглянешь на такого – тут же втопчут в землю. Истощенные, сидящие в подворотнях бомжи с пустыми, но горящими, как у Старого Моряка из поэмы Кольриджа, глазами – это в основном воскресшие. Не призраки, а те, кто вернулся в бренное тело; зомби, если нужно менее напыщенное слово. Вообще-то их стоит пожалеть, но, когда проходишь мимо, несмотря на жалость, по спине бегут мурашки.

Однако в тот вечер все было довольно тихо и пристойно, даже вывеску не испортили. Иногда детишки из Стоунхаус-истейт приходят с аэрографами и превращают мою табличку в причудливый образчик барочного искусства, таким образом уничтожая ее простой, но величавый облик. Тем не менее сегодня ничто не омрачало строгую ясность слов «Ф. Кастор, Изгнание нечисти».

Грамбас, хозяин восточной кухни, стоял на крыльце и курил косячок, дым от которого окутывал его, словно саван. Увидев, как открываю дверь, он улыбнулся, а я подмигнул. У нас взаимная договоренность: он не станет изгонять духов, успокаивать мертвецов и прочую нежить, а я – подавать жареную еду и салаты из перезрелых овощей.

Мой офис прямо над кафе. За входной дверью начинается узкий пролет неудобно высоких ступеней, который круто заворачивает направо к второму этажу, где находятся мои владения. Пен говорит, ступеньки высокие из-за причудливой перепланировки здания: первые владельцы указали в документах четыре этажа, а следующие сдавали в аренду уже пять.

Захватив толстую пачку почты, я побрел вверх. Поднимаясь по лестнице, даже человек в хорошей физической форме дыхание собьет, а у меня форма отвратительная. Сопя как паровоз, я ногой открыл дверь кабинета.

Офис у меня не очень, даже по харлсденским меркам. Соседство с кафе (наряду с преимуществом в виде ежедневной уборки) ведет к появлению жирных миазмов на стенах, мебели и даже в воздухе. Пен так и не сдержала обещания найти приличную мебель (хотя предложение было до сих пор в силе, при условии, что я расплачусь за квартиру), поэтому пришлось ограничиться столом с пластиковой крышкой и двумя стальными табуретками из «Икеи». Шкаф для документов – сущий карлик с двумя ящиками и по совместительству служит буфетом, где стоит чайник с чашками. Из элементов декора имеются шесть иллюстраций к «Приключениям малыша Немо» в рамках, которые я приобрел в «Икее» вместе со стульями. Они должны расслаблять клиентов и настраивать их на благодушный лад, а самое главное, стоят менее четырех фунтов каждая.

Да, убожество, зато мое.

По крайней мере было моим.

Опустившись на один из стульев, я начал просматривать почту. На каждое нормальное послание приходилось по два фланера нового индийского ресторана и по одному предложению о супервыгодном размещении капитала. Существенная экономия времени: далеко не все конверты вскрывались, прежде чем совершить позорное падение в переполненную корзину для мусора. Черный счет за электричество, красный счет за телефон… Цвета меняются в зависимости от сезона, ненавязчиво напоминая о том, что время идет.

Стоп! Я так и замер с бледно-серым конвертом в руках – обратный адрес до боли знаком: больница Чарльза Стенджера, Масвелл-хилл. В правом углу мое имя, выведенное судорожным почерком, в котором даже закругления состоят из сочетания острых клиньев. Подобный почерк можно назвать фрактальным: глянь на конверт через микроскоп – каждый росчерк пера превратится в тысячи болезненно-угловатых штрихов.

Рафи… Кроме него, никто так не пишет. Кроме него, никто не умеет так писать.

Письмо я вскрыл аккуратно: отлепил запечатанный клапан, вместо того чтобы просто оторвать, и осторожно ощупал все сгибы. Как-то Рафи прислал в уголке конверта лезвие, и я чуть не отрезал себе верхний сустав большого пальца. Нет, похоже, волноваться не стоит: на этот раз там всего лишь вырванный из блокнота листок. На нем совершенно непохожим на судорожные буквы обратного адреса, но, безусловно, принадлежавшим Рафи почерком (у него их несколько) было выведено послание, примечательное, помимо всего прочего, своей лаконичностью:

ТЫ СОВЕРШАЕШЬ ОШИБКУ ТЫ ДОЛЖЕН ПОГОВОРИТЬ СО МНОЙ ПРЕЖДЕ ЧЕМ СОВЕРШИШЬ ОШИБКУ ТЫ ДОЛЖЕН ПОГОВОРИТЬ СО МНОЙ НЕМЕДЛЕННО.

Я еще смотрел на письмо, не зная, положить ли его в карман или бросить в корзину, когда зазвонил телефон. Трубку я схватил совершенно машинально: задумайся я хоть на секунду, наверняка оставил бы ее на базе; зачем мне совершенно ненужный разговор?

– Мистер Кастор?

Голос мужской, довольно грубый, неприятный, е нотками недоверия. Тут же представился священник с Библией в руках, тычущий перстом в мое сердце.

– Да.

– Изгоняющий нечисть?

Захотелось соврать, но какой смысл? Никто не заставлял брать трубку, я сделал это добровольно, как сознательный взрослый человек.

Теперь у меня появился клиент.

 

2

Мертвые начали воскресать лет десять назад; то есть воскресать в таком количестве, что игнорировать их стало невозможно.

Пожалуй, можно сказать, что призраки были со мной всегда. Ребенком я видел их в любом более или менее тихом месте или при неярком освещении. Например, старика: он стоял посреди улицы и смотрел в никуда, а молодые мамочки катили – сквозь него коляски. Или девчушку, которая у всех на глазах легкомысленно кружила над качелями детской площадки, а кататься, так и не села. Однако для людей вроде меня никаких дополнительных проблем не возникает: чаще всего призраки держатся особняком, кормить или убирать за ними не требуется. В девяноста девяти случаях из ста мертвецы беспокойства не причиняют. Я научился никому о них не рассказывать и не смотреть в упор, если они привязываются ко мне и заводят разговор. Вот когда они заговаривают, действительно плохо.

Но на пороге нового тысячелетия что-то случилось: будто некий космический эквивалент безбашенного вандала взял и из чистого любопытства разворошил все кладбища мира.

В результате мертвецы полезли из могил словно муравьи. И, увы, не только мертвецы.

Объяснений не нашлось, если, конечно, не считать многочисленные вариации на тему «Человечество доживает последние дни, все эти знамения и чудеса были предначертаны». Очень достойный аргумент, как раз в тему. Христиане и иудеи утверждали: существует физическое воскрешение, а ведь именно так и происходит с некоторыми людьми. Однако во всем, что касается оборотней и иже с ними, Библия достаточно неопределенно, уклончиво высказывается о демонах, а о призраках вообще не говорит ровным счетом ничего, так что – как бы сказать помягче? – в объяснениях христиане и иудеи преуспели ничуть не больше остальных.

Теологические споры бушевали, словно лесные пожары, а под их дымовой завесой менялся мир: естественно, не в одночасье, а с медленной необратимостью солнечного затмения или впитывающихся в промокашку чернил. Обещанный конец света не наступил, но повсюду писались новые заветы и почковались новые религии. Для представителей моей профессии возникли головокружительные возможности карьерного роста. Даже карту Лондона составили заново, что для подобных мне стало самым сложным для восприятия новшеством.

Следует отметить, что родился я на севере, за двести миль от «Дыма», так что Лондон воспринимаю, как чужак, мелкими порциями данных, накопившихся за последние двадцать лет. Мысленно я представляю город клеткой разноцветных змей: оранжевую, переплетенную с зеленой и синей, как на развороте «Желтых страниц». В середине, там, где находится самая крупная змея, она же королевский питон, она же Темза, – так называемая нулевая зона. Призраки не в силах пересекать проточную воду, даже звук ее не любят. Демоны помладше и оборотни тоже к воде не приближаются, хотя это мало кому известно. В общем, река – место вполне безопасное, если только по какой-то причине специально не ищешь встречи с мертвецами.

Несколько улиц в любом направлении – главное, чтобы Темза скрылась из виду, – и попадаешь в город, считавшийся крупным населенным пунктом с тех самых пор, как в каменном веке Гог и Магог сидели на холмах и бездельничали. В разграбленном войной, разрушенном революцией, растерзанном пожарами и чумой Лондоне на каждого живого человека приходится по двадцать мертвецов, а в самой старой части города, то есть в центре, соотношение еще более угрожающее.

Вообще-то картина не такая мрачная, как кажется: далеко не все погребенные встают-из могил, некоторые спят себе спокойно. Большинство проснувшихся остаются на месте, а не бродят по миру, сея среди живых панический ужас. В основном призраки прикованы к месту гибели, за ним идет место похорон, что превращает городские кладбища в сущие трущобы. Зомби – духи пространственно еще более ограниченные, то есть ютящиеся в собственном мертвом теле, а что касается луп-rapy, то есть оборотней и подобных тварей… ну, к ним мы еще вернемся. Но порой призраки выходят погулять, гонимые любопытством, беспокойством, одиночеством, скукой, озорством, недовольством, злобой, заботой, страстью – то есть незавершенным делом, которое не дает спокойно ждать неведомо-далекого Судного дня.

Простите, я рассуждаю о мертвых так, будто они обладают человеческими чувствами и мышлением. Очень распространенная ошибка, У каждого профессионала на этот счет свое мнение. Призраки – отражения в кривом зеркале, искаженные отзвуки прошлых эмоций, залежавшихся дольше срока годности. Порой у них сохраняются проблески сознания, побуждающие на простые и решительные действия, но так бывает далеко не всегда. «Считать призраков людьми – большое заблуждение» – вот основное правило, которым руководствуются охотники за привидениями. Сентиментальный антропоморфизм – не лучшее качество в моей работе.

Осталось у призраков сознание или нет, тесное общение с ними может оказаться пренеприятным, а то и душераздирающим. В таких случаях нужны профессиональные борцы с нечистью: и официально работающие при церквях (в подавляющем! большинстве либо идиоты, либо фанатики), и – фринлансеры вроде меня, действительно знающие свое дело.

Мое призвание четко, обозначилось сразу после шестого дня рождения, когда, устав спать на одной кровати с сестренкой Кэти, годом раньше погибшей под колесами грузовика, я прогнал ее, выкрикивая самые непристойные стишки, что слышал на детской площадке. Знаю, знаю… Вряд ли существует на свете отравленный потир, на котором было бы четче и яснее написано: «Опасно для жизни»!

Но разве многим предоставляется шанс выбрать занятие по душе? В школе педагоги по профориентации советовали мне пойти в гостиничный бизнес, вот я и занимаюсь изгнанием нечисти.

Вернее, занимался. Сейчас я, так сказать, в отпуске. Полтора года назад сильно обжегся и. снова играть со спичками пока не спешу. Решил уйти в отставку и ежедневно себе об этом напоминаю.

И вот теперь в трубке раздавался голос добропорядочного гражданина, который через темную лондонскую ночь взывал ко мне о помощи. Сперва возникло желание поскорее от него избавиться, затем – облечение: слава богу, он не пришел лично, на мне ведь наряд клоуна. С другой стороны, вторая проблема помогла бы справиться с первой.

– Мистер Кастор, у нас неприятности, – объявил мужчина с неподдельной тревогой и беспокойством в голосе. «У нас» – снобизм, или он имеет в виду себя и меня? Для начального контакта слишком назойливо.

– Очень жаль, – сказал я и, поскольку лучший способ защиты – нападение, заявил: – Увы, в настоящий момент у меня слишком много заказов, так что вряд ли…

Неловкий обман распознали моментально.

– Что-то мне не верится. Совершенно не верится, – перебил незнакомец. – По телефону вас не застать: я уже четыре дня звоню и все время слышу длинные гудки. Нет ни автоответчика, ни ящика для голосовых сообщений. Как же вы принимаете заказы?

В любое другое время столь обстоятельный отпор меня бы обрадовал. Клиент, который звонит целых четыре дня, явно заинтересован в том, чтобы меня нанять, и скорее всего воплотит свой интерес в нечто конкретное.

В любое другое время.

К чему лукавить, даже сейчас я чувствовал в груди знакомый трепет и волнение, будто стоял на десятиметровой вышке и смотрел в воду. Только на этот раз прыгать я не собирался.

– Пока новых клиентов не беру, – повторил я после чуть затянувшейся паузы. – Но, если вы изложите суть проблемы, я постараюсь направить вас к другому специалисту, мистер.

– Пил. Джеффри Пил. Я главный управляющий Боннингтонского архива. Видите ли, я звоню вам по личной рекомендации и не хотел бы прибегать к услугам третьей, совершенно не известной мне стороны.

«И напрасно», – подумал я.

– К сожалению, большего сделать не могу. – Швырнув на шкаф пачку писем, которые до сих пор держал в руках (глухое бум! наглядно свидетельствовало о его пустоте), я поднялся. Хотелось поскорее со всем покончить и уйти домой: вечер и так принес немало проблем. – Для чего вам нужен изгоняющий нечисть?

От этого вопроса мистер Пил завелся еще сильнее.

– Потому что у нас привидение! – В его голосе послышались истерические нотки. – Для чего же еще?

Я предпочел оставить вопрос без ответа. Зачем злить собеседника, тем более для непринужденной беседы ситуация не самая подходящая.

– Что за привидение? – Чем больше информации я получу от Пила, тем быстрее от него избавлюсь. В зависимости от того, что он скажет, смогу направить к компетентному специалисту, да еще и комиссионные заработаю. – То есть как оно себя ведет?

– До прошлой недели все было вполне безобидно, – чуть-чуть успокоился мой собеседник. – Точнее, ничего откровенно враждебного призрак не совершал, просто находился рядом. Понимаю, сейчас подобным никого не удивить, но это… – Пил запнулся, не в силах сказать то, что хотел, а потом попробовал еще раз: – Никогда с таким не встречался!

В глубине души у меня зашевелилось сочувствие. Даже сейчас нередко попадаются люди, которые, благодаря счастливому стечению обстоятельств, особенностям образа жизни или элементарной географии никогда не видели ни воскресших мертвецов, ни призраков, ни зомби. Пен называла таких весталками, чтобы отличить от девственниц в общепринятом смысле слова. Но Пил недавно потерял свою призрачную невинность и, судя по всему, желал это обсудить.

– Боннингтонский архив находится в Юстоне, – начал он, – В самом конце Черчуэй, там, где раньше была Драммонд-стрит. В основном у нас хранятся карты, схемы, оригиналы старинных документов. Значительная часть наших нужд покрывается мэрией Лондона и районным отделением УМ. – Сокращение проскочило явно машинально: Пил привык использовать профессиональную лексику, не надеясь на понимание окружающих. УМ – это Управление музеями, созданное по инициативе лорд-мэра. – В архиве, помимо всего прочего, содержится коллекция артефактов, на которую поступают ассигнования из Адмиралтейства и Союза моряков, а также обширная библиотека первых изданий…

– Призрак живет в самом архиве? – перебил я, испугавшись, что придется слушать детальное перечисление сокровищ библиотеки. – Когда именно он там поселился?

– В конце лета. Примерно в середине сентября или около того… В октябре она немного притихла, а сейчас ведет себя хуже, чем когда-либо. Буйствует. К откровенным угрозам перешла.

– Экспозиции располагаются рядом? То есть призрак облюбовал какое-то одно помещение?

– Нет, я бы так не сказал… Скорее, она любит бродить, хотя границы, естественно, существуют. Насколько мне известно, ее видели почти по всех комнатах первого этажа, в подвале и куда реже на верхних этажах.

Любовь к пространственным перемещениям у призраков редкость, и я тут же заинтересовался.

– Вы говорите «она», значит, облик у призрака определенно человеческий?

Мой вопрос немного взволновал Пила.

– Да, конечно, а разве бывает иначе? Молодая темноволосая женщина. Одета в длинное белое платье с капюшоном или мантию. Вот только лицо… – Снова почувствовалась внутренняя борьба с какими-то понятиями и определениями, которые он никак не мог сформулировать. – Лица практически не видно.

– Как она себя ведет? – Я взглянул на часы: еще придется объяснять Пен громкий провал детского праздника и разбираться с письмом Рафи. Чем быстрее я перестану изображать жилетку и уйду домой, тем лучше. – Значит, до последнего времени проблем не возникало?

Повисла пауза, такая длинная, что я уже открыл рот, чтобы сказать «Алло!», когда мой собеседник наконец заговорил:

– По словам очевидцев, обычно она просто стоит в углу, чаще всего под конец рабочего дня. Чувствуешь сквозняк, будто открыли входную дверь, оборачиваешься и видишь: она стоит… и наблюдает. – Перед последним словом Пил сделал эффектную паузу, очевидно воскрешая в памяти встречу, которая вряд ли была приятной. – Наблюдает издали, с противоположного конца зала или основания лестницы. Лестниц у нас много. Здание архива имеет довольно замысловатую планировку с большим количеством… – Собеседник осекся, усилием воли возвращаясь к интересующей меня теме. – В штате тридцать работников, включая временных, и, насколько мне известно, каждый видел ее по крайней мере однажды. В первый раз страшно. Я уже говорил, она любит вечера, а в это время года после четырех темнеет. Становится не по себе, когда смотришь на полки с книгами, а потом поднимаешь глаза и видишь между рядами ее. Она следит за тобой, а ноги сантиметрах в десяти от пола или, наоборот, до середины лодыжек под паркет уходят.

– Наблюдает за вами…

– Что, простите?

– Вы дважды повторили, что она за вами наблюдает. И еще, если мне не изменяет память, упомянули: лицо у женщины размытое. Откуда же вы знаете, что она за вами следит?

– Нет, я не говорил, что лицо размытое, – возразил Пил, – я сказал, что его трудно рассмотреть, по крайней мере верхнюю половину. На ней будто какая-то завеса или вуаль. Красная вуаль… Она покрывает верхнюю часть лица от линии волос до носа, так что виден лишь рот. – Мой собеседник вновь сделал короткую паузу, чтобы, как я предполагал, обратиться к памяти, а когда заговорил, его голос звучал еще нерешительнее. – Зато чувствуется внимание. Пристальное, всепоглощающее… В том, что женщина за тобой следит, нет ни малейшего сомнения.

– Эктоплазменный визуальный контроль. В местах обитания призраков такое не редкость. Иногда они наблюдают за нами, даже не показываясь; тогда приходится особенно трудно – что именно происходит, понять невозможно. Однако ваш случай попроще: она смотрит на вас, вы ощущаете тяжесть взгляда. Только вот… – я снова вернул его к теме разговора, – говорите, в последнее время она не просто смотрит?

– В прошлую пятницу один из моих помощников по имени Ричард Клидеро занимался реставрацией документа. Многие попадающие в коллекцию рукописи прежде содержали в ненадлежащих условиях, поэтому по большей части наша работа заключается в текущем ремонте и восстановлении. Итак, Клидеро взял ножницы – и пошло-поехало. Все, что лежало на столе, закружилось в водовороте, ножницы вырвались из рук и порезали ему лицо. Не сильно, но заметно, и рукопись… рукопись тоже повредили.

Пил замолчал. Меня поразило, что он поставил ущерб документу на второе место: судя по приглушенному голосу, именно это беспокоило главного управляющего больше всего. Итак, в архиве Пила поселилось безобидное и довольно пассивное привидение, которое вдруг стало буйным и активным. Хм, очень необычно. Я почувствовал, как в желудке проснулась голодная змея любопытства, и, стиснув зубы, решительно ее подавил.

– Иногда мы работаем вместе с одной женщиной. – Честнее было бы сказать «работаю под началом одной женщины», но ради спасения своего доброго имени я решил соврать. – Дженна-Джсйн Мал бридж, вы наверняка о ней слышали, автор «Во плоти и в духе».

Вздох Пила очень напоминал протяжное «А-а-а». Выдающееся произведение Джей-Джей – одно из немногих руководств по нашей профессии, завоевавших всеобщую популярность, поэтому слышали о нем все, даже те, кто не читал.

– Та, что вызвала Рози? – уточнил мой собеседник, судя по голосу, явно впечатленный.

На самом деле дух шутливо названный Рози Крейц, мы вызывали целой командой, а потом всем миром удерживали, но я деликатно промолчал.

– Профессор Малбридж до сих пор время от времени практикует, а еще она глава Клиники метаморфической онтологии в Паддингтоне и, как следствие, поддерживает ежедневную связь с десятками лучших представителей нашей профессии. Если хотите, попрошу ее вам позвонить.

Пил обдумал мое компромиссное предложение. С одной стороны, Джей-Джей – соблазнительная приманка, с другой – он, как и большинство клиентов, надеялся разрешить свою проблему здесь и сейчас.

– Я думал, вы сами приедете. Прямо сегодня. Очень хотелось бы сегодня же со всем разобраться.

Вообще-то у меня заготовлена стандартная лекция для клиентов, избирающих подобную линию поведения, но в случае с Пилом все запасы вежливости и терпения были исчерпаны.

– Нечистую силу так не изгоняют, – резко ответил я. – Мистер Пил, боюсь, вам придется перезвонить попозже, если, конечно, вы не решите обратиться к другому специалисту. Сейчас у меня назначена встреча, опаздывать на которую крайне нежелательно.

– Значит, миссис Малбридж изгонит наше привидение? – не унимался Пил.

– Во-первых, профессор Малбридж. Во-вторых, обещать ничего не могу, однако, если она свободна, обязательно попрошу. Телефон архива указан в «Желтых страницах»?

– У нас есть сайт, а на нем вся контактная информация, но лучше запишите мой домашний номер…

Я перебил, заявив: того, что есть на сайте, будет достаточно. Пил все-таки продиктовал свой домашний телефон, который я записал на обратной стороне конверта Рафи.

– Спасибо, мистер Пил. Приятно было познакомиться.

– А вдруг профессор окажется занята?

– Я дам вам знать. Или она, или я обязательно с вами свяжемся. Всего хорошего, мистер Пил, берегите себя.

Повесив трубку, я бросился к двери и скатился вниз по лестнице. Телефонный звонок застал меня уже в фойе.

Я выключил свет, запер дверь и направился к машине. Надо же, она на месте, и колеса тоже… Значит, и в самую черную пору мое невезение небезгранично.

Стакан виски звал и манил, страстной песней сирены заглушая хриплые голоса ноябрьской ночи. Ноя, подобно Одиссею, привязал себя к мачте.

Сначала нужно повидать Рафи.

Переоделся я прямо в машине и, чуть не дрожа от удовольствия, швырнул зеленый смокинг на заднее сиденье. Дело даже не в дурацкой расцветке, просто без вистла я чувствую себя как американский частный детектив без пистолета. Натянув шинель на плечи – что в замкнутом пространстве салона оказалось совсем непросто, – я тут же убедился: вистл на месте, то есть в длинном потайном кармане с правой стороны. Оттуда его можно незаметно вытащить, причем со стороны будет казаться, что я просто смотрю на часы. Кинжал и серебряный потир тоже важны, но вистл, скорее, часть моего тела, нечто вроде третьей ноги.

Вистл у меня фирмы «Кларк ориджинал – ре» с нарисованными вручную ромбами вокруг отверстий и самым нежным на свете звуком. Еще существует «Кларк ориджинал – до», но, как сказал ритм-гитарист Дэвид Сент-Хаббинс, «нет аккорда грустнее ре». Другими словами, ре – именно то, что мне нужно.

Удостоверившись, что вистл на месте, я завел машину и покатил прочь от офиса со смешанным чувством облегчения и досады.

Больница Чарльза Стенджера – тихое неприметное заведение, расположенное на первой трети длинной дуги Коппетс-роуд у Северной кольцевой дороги. Остов больницы – некогда принадлежащие рабочим коттеджи, которые объединили в одно здание. И хотя в последние годы к хребту пристроили довольно уродливые «конечности», – близость Колдфольского леса придает заведению почти идиллический вид, особенно если посещаешь его солнечным летним днем, закрывая глаза на несанкционированную свалку колченогих кроватей и холодильников, где еще недавно хранились трупы.

Увы, промозглым ноябрьским вечером больница предстает в куда более мрачном свете. Войдя через главную дверь (на самом деле дверей две и открываются они лишь по сигналу зуммера), приходится выбросить остатки идиллии в предлагаемый контейнер. Боль и безумие впитались в стены подобно терпкому запаху пота, а более или менее чуткое ухо постоянно улавливает плач и ругательства. Словно переступив порог больницы с яркого солнечного света, попадаешь в густую тень, и это при том, что в помещении довольно жарко.

Чарльз Стенджер страдал параноидальной шизофренией и вскоре после Второй мировой убил троих малышей. В справочниках говорится двоих, но детей было трое, я всех их встречал. Остаток жизни по воле Ее Величества Стенджер провел в бродмуре и в периоды просветления – Чарли учился в Кембридже и замысловатые предложения штамповал, как станок – пуговицы – строчил длинные слезливые письма в министерство внутренних дел, президенту «Лиги Говарда по реформе уголовного права» и всем, кто проявлял малейший интерес к его персоне. Он писал об отсутствии условий в заведениях строгого режима для тех, кто совершил преступление не по злому умыслу или преступной страсти, а по причине полного и бесповоротного умопомешательства.

После его смерти обнаружилось: Стенджеру принадлежит не только коттедж, где он жил, но и соседний. Завещание требовало передать оба доверительному тресту – в надежде, что однажды на их основе откроется более гуманное заведение, где буйнопомешанные смогут доживать свой век на безопасном расстоянии от относительно здравомыслящих сограждан.

Очень трогательная история. Особенно на взгляд трех маленьких призраков, которым приходится влачить загробную жизнь в компании бесконечного потока психопатов, постоянно напоминающих им обстоятельства гибели. Увы, у мертвых прав нет, а у душевнобольных есть – по крайней мере на бумаге. Больница Чарльза Стенджера, как и все подобные, идет но шаткому мостику между соблюдением этих прав и нещадным их урезанием. В основном к пациентам относятся хорошо, за исключением случаев, когда они ссорятся с представителями администрации. За последние двадцать лет случилось лишь четыре неестественных смерти и лишь одну можно назвать подозрительной. Мне бы хотелось встретиться с тем умершим, но он, к сожалению, в больнице не задержался.

Стенджер прошлогодним рябиновым ветвям не доверял; если бы вы видели, как реагируют на призраков слабые и надломленные, поняли бы почему. Палаты освящаются еженедельно на все возможные лады: крестом и мезузой для религиозных, веткой жимолости для язычников, а для некромантов – кругом с тщательно выписанными словами «HOC FUGERE», или «Вон отсюда»!

Когда я появился, дежурившая в приемном покое медсестра подняла голову и тепло улыбнулась. Карла… Она работает уже давно и знает, почему я прихожу когда хочу.

– Добрый вечер, милок! – Карла всегда так ко мне обращается, уверенная: никаких иллюзий не возникнет. Ее муж, здоровенный медбрат Джейсон, за пять секунд сложит из такого, как я, оригами. – Мне казалось, в последнее время Рафи в порядке.

– Он действительно в порядке, Карла, – кивнул я, записывая свое имя в журнал посетителей. – Я просто навешаю приятеля. Он письмо прислал.

Карлины глаза расширились, загораясь живейшим интересом. Супруга Джейсона – неисправимая сплетница; пожалуй, это ее единственный порок. Она горько сожалеет, что в настоящих больницах нет таких интриг и сексуальной распущенности, как в тех, что показывают в сериалах.

– Да, я своими глазами видела, – чуть подавшись вперед, проговорила медсестра. – Столько мучений было: одна рука пишет – другая вырывает лист.

Я поднял брови и тут же опустил – получилось импровизированное пожимание плечами.

– Асмодей победил, – коротко сказал я, и Карла пригорюнилась. Можно лишний раз не повторять: Асмодей побеждает всегда. Остановился я на этом только для того, чтобы избежать ответа на предполагаемый вопрос Карлы. – Ну, я пошел. Если доктор Уэбб захочет побеседовать, могу задержаться, просто это на самом деле обычный дружеский визит.

– Ладно, Феликс, беги, – махнула рукой Карла. – Ключи у Пола.

Пол – меланхоличный темнокожий медбрат, такой высокий и широкоплечий, что один сошел бы за двух игроков в американский футбол. Первым он никогда не заговаривает, а отвечает всегда коротко и по существу. Увидев, как я направляюсь к нему, медбрат только и спросил: «Дитко?» Я кивнул, и он повел меня по коридору.

В конце главного фойе есть поворот налево и немного вверх, обозначающий переход из переоборудованных коттеджей в новое, специально построенное крыло. Там и обстановка другая, я имею в виду на паранормальном уровне. Старые камни излучают рассеянное эмоциональное поле, подобное отблескам мертвого костра, а цементные блоки холодны и пусты.

Возможно, поэтому я и содрогнулся, когда мы остановились у двери Рафи.

Нагнувшись, Пол взглянул в смотровое оконце, неодобрительно зацокал языком, потом вставил ключ в замочную скважину и повернул. Дверь открылась.

В перерывах между посещениями я успеваю забыть, насколько маленькая и пустая у Рафи палата. Наверное, забыть проще, чем помнить. Она представляет собой куб стороной в три метра. Мебели нет, потому что даже привинченную к полу кровать Рафи может вырвать и использовать в своих целях, а в больнице еще есть люди, знающие, что случилось в последний раз. Теперь они живут и работают под девизом «Береженого бог бережет». Потолок и стены покрыты обычной белой штукатуркой, но под ней вместо гипсовой плиты никому не видимая амальгама из стали и серебра в соотношении десять к одному. Не спрашивайте, сколько это стоило, вот она, главная причина моей бедности. А на полу металл ничем не покрыт и тускло сияет в просветах между затертостями от бесчисленных подошв.

Рафи сидел в углу в позе лотоса. Длинные гладкие волосы свешивались налицо и полностью его скрывали. Однако, услышав звук моих шагов, Рафи раздвинул темную завесу и ухмыльнулся. Кто-то вытащил ему одну руку из смирительной рубашки и дал колоду карт, которые были разложены на полу в виде кругового пасьянса «Часы». Карты с пластиковым покрытием и острыми краями. По-моему, идею дать их Рафи иначе, чем дурацкой, не назовешь. Надо сказать Карле, чтобы от моего имени треснула Уэбба по затылку: чем он, черт подери, занимается?!

– Феликс! – прорычал Рафи. Голос производил звуки гортанные, напоминающие замедленную стрельбу из дробовика. – Какая честь! Вот так счастье привалило, мать твою! Давай, давай, заходи, не стесняйся!

– Начнет бузить – сразу зовите, – сухим прозаичным тоном велел Пол, закрыл за мной дверь и снова повернул ключ в замочной скважине.

Я распахнул пальто и провел пальцами по карману, где лежал вистл. Буквально на сантиметр выступая из-под серой подкладки, олово сверкало, как полуостывшие уголья. Увидев вистл, мой приятель напряженно вздохнул.

– Сыграешь что-нибудь? – шепотом попросил Рафи, и это был действительно Рафи, а не Асмодей, завладевший его голосом.

– Рад тебя видеть, дружище! – проговорил я. – Да, через пару минут что-нибудь сыграю. Надеюсь, ты успокоишься или хоть на время освободишься.

Лицо друга тут же изменилось, словно растаяло, а потом застыло в отвратительной усмешке.

– Да пошел ты со своими надоедами! – огрызнулся совсем другой голос.

Конечно, я знал: легко не будет. Я чувствовал себя солдатом, выпрыгнувшим из окопа на нейтральную зону: сел напротив Рафи и, копируя его позу, положил ногу на ногу. Достав из кармана пальто письмо, развернул его и показал.

– Написал его ты. – Акцепт на «ты» намеренный. Несмотря на то, что я скатал Карле, в том, что автор послания не Рафи, а вселившийся в его тело пассажир, стопроцентной уверенности не было, а выяснить хотелось.

Рафи несколько секунд изучал письмо со спокойным, слегка изумленным видом. Потом между его пальцами полыхнуло пламя и, охватив мятый листок с четырех углов сразу, уничтожило одним-единственным пш-ш! тепло которого я ощутил даже со своего места. Распластав ладони, Рафи высыпал черный пепел на пол.

– Ты написал, я совершаю ошибку, – с каждой секундой все больше поддаваясь пессимизму, напомнил я. – Какую ошибку?

Рафи снова взглянул на меня, и наши взгляды пересеклись. Обычно у моего друга глаза карие, но сейчас были влажного черного цвета, будто в них стояли чернильные слезы.

– Ты займешься этим делом, – прохрипел Асмодей, – и оно тебя убьет.

 

3

С Рафаэлем Дитко я познакомился, когда, стремительно катясь по наклонной, почти достиг дна. В ту пору мне было девятнадцать, я учился на первом курсе Оксфорда и бездумно пытался получить степень бакалавра по английскому только потому, что он был моим любимым предметом в школе, и еще потому, что отец трудился на верфях и фабриках не для того, чтобы дети пошли по его стопам.

К девятнадцати годам я уже успел пропитаться отчаянием и нигилизмом. Чем больше я видел грустных, отчаявшихся мертвецов, цепляющихся за жизнь, словно нищие за порог модного ресторана, тем мрачнее и безнадежнее представлялся мир. Казалось, если бог есть, он либо психопат, либо ублюдок: никто достойный уважения не создал бы вселенную, где сначала разрешают погреть руки у огня, а потом отправляют на вечное прозябание в холоде и мраке. Даже когда удавалось забыть маленький перепуганный призрак сестренки Кэти и то, как беспардонно я выставил его за дверь, жизнь не выглядела достаточно привлекательной, чтобы ею интересоваться.

Двадцатидвухлетнего Дитко прислали по студенческому обмену из Чехословакии, что в ту пору было редкостью («ату пору» – значит в беззаботные восьмидесятые, на самой заре героического капитализма). Темноволосый темноглазый Дитко казался внебрачным сыном архангела и индийской танцовщицы и презирал предпринимательский угар, которым заразились почти все его сокурсники. К черту престижную работу в Сити! К черту пенсию в тридцатилетнем возрасте! Жизнь, любовь, смерть – экспресс Рафи несся через эти станции на такой безудержной скорости, которая просто не поддавалась расчетливому планированию.

Примерив самолюбование поколения Тэтчер, Дитко превратил его в нечто иронично-изящное. Да, он уводил у своих лучших друзей девушек, курил их травку, опустошал холодильники, зато воздавал им, то есть нам, сполна, позволяя наслаждаться жизнью и дышать полной грудью. Ненавидеть его за это не мог никто, даже женщины, которых он перебирал, словно безделушки на ярмарочном лотке. Даже Пен, для которой он стал первым и, судя по всему, последним.

Иногда я думаю, как сложилась бы жизнь Дитко, не повстречай он меня. Вообще-то оккультизм увлекал его и до нашего знакомства, но в чисто теоретическом аспекте: Рафи был слишком несерьезным, дерзким и проницательным, чтобы искренне верить в потусторонний мир. Однако во время наших пьяных бесед о мертвецах – тех, которые не уходят, и тех, которые возвращаются, – пустой интерес перерос во что-то более глубокое.

Даже усмиряя мой горький атеизм собственным агностико-эпикурейским учением (попробуй и увидишь; не кипятись; лови красоту), Рафи слушал рассказы о лондонских призраках с явно нездоровым энтузиазмом. В молодости я был слишком глуп и эгоистичен, чтобы понять, какую искру разжигаю в его сердце.

В начале второго курса я бросил университет и отправился в бесцельное, зато очень увлекательное кругосветное путешествие автостопом, занявшее четыре следующих года моей жизни. Рафи стал идейным вдохновителем путешествия: направлял, защищал, разжигал синее пламя, то есть практически спасал мне жизнь. Однако встретились мы лишь через два года после моего возвращения; к тому времени Дитко превратился в одного из завсегдатаев малоизвестных книжных магазинов, готовых отдать последний пенс за листок из блокнота Алистера Кроули.

Мы выпили пива в «Ангеле» на Сент-Джайлз-хай-стрит… Увы, для меня вечер оказался тягостным и угнетающим. В Рафи я прежде всего любил умение наслаждаться и управлять жизнью, к которому хотелось приблизиться и по возможности перенять. Сейчас же он говорил только о смерти, как о состоянии, цели, направлении, источнике всего сущего и так далее. Дитко сказал, что учится на некроманта, а мне стало смешно: даже если кто-то видит мертвых и умеет с ними разговаривать (к тому времени я встретил пять способных оккультистов и слышал еще о парочке), от смерти-то все равно не уйти. Смерть как черта, каждому в свое время придется ее пересечь. Мы все двигаемся в одном направлении. Ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь бросился назад в попытке замедлить или остановить процесс. Естественно, чушь несусветная: просто тогда зомби были практически неизвестны, и я ни с одним из них не сталкивался.

Однако Рафи лишь отмахнулся. Он что-то такое открыл, и это открытие могло в два счета сделать ненужными все мои умения.

– Даже быстрее! – заявил Рафи, с дикой усмешкой щелкая пальцами прямо перед моим лицом. – Ты угощаешь, Фикс!

Я угостил, то есть оплатил все семь кружек, но в конечном итоге это меня обрадовало. Хоть в чем-то Дитко не изменился: все тот же элегантный паразит, умеющий обирать так, что даже благодарность чувствуешь. Может, несмотря на всю болтовню о некромантии, самая его суть сохранилась? Может, увлечение проходящее, и Рафи загорится чем-то новым?

Следующая встреча состоялась весной две тысячи четвертого года. Разбудивший посреди ночи звонок привел меня на Севен-систерз-роуд, Рафи сидел в ванне с открытым краном, пустые глаза смотрели в никуда. Чтобы вода не закипела, его подружка, худая, изможденная девица с обесцвеченными, напоминающими одуванчик волосами, каждые десять минут бросала в нее брикеты льда из подпольного бара.

– Рафи прочитал заклинание, – сказала она, – новое, жутко мощное и вызвал духа. Что-то пошло не так, и, вместо того чтобы материализоваться в пределах круга, освобожденный призрак вселился в Рафи и фактически поджег его тело.

Я всю ночь просидел с Рафи, слушая, как он бормочет и ругается на четырех языках, пытаясь примириться с бушующим в его теле призраком. К шести утра лед кончился, и мы испугались, что Дитко сгорит изнутри. Выгнав девицу, я достал вистл и начал играть. Именно так все происходит: музыка вроде заклинания и, когда срабатывает, оказывает то же действие, что липкая бумага на мух. Призрак запутывается, теряет свободу, а потом – вуаля! – музыка обрывается, и дух, которому больше не за что цепляться, исчезает.

Если на словах все легко, сделайте скидку на то, что я так и не дослушал университетский курс по английскому. На деле процесс очень долгий и нудный, а цели достигаешь, только если удается полностью сосредоточиться на изгоняемом призраке. Чем четче его представляешь, тем лучше мелодия и конечный результат.

В том конкретном случае сила призрака была настолько велика, что паром поднималась над пылающей кожей Рафи. Я поднес вистл к губам и для начала взял несколько высоких нот.

С таким же успехом можно было поднести, к виску Дитко кольт тридцать восьмого калибра.

Я. сидел на покрытом амальгамой поду камеры, чувствуя, как от холодного металла по спине растекается озноб. В дальнем конце коридора послышался веселый голос медсестры. – наверняка какую-нибудь непристойность кричит, – а потом хлопнула тяжелая дверь.

Чернущие глаза Рафи на секунду закрылись, затем открылись снова, пронзая меня рассеянно-безумным взглядом, В палате запахло несвежим мясом, – конечно, я ведь только что из офиса, находящегося над восточной кухней. Фирменным знаком Асмодея было то, что Рафи начинал пахнуть местом, откуда вы явились, – типичная для демонов игра с запугиванием.

– Ты умрешь, – повторил он равнодушно, переворачивая две карты.

– А вот и нет! – возразил я, поддаваясь преждевременной радости и облегчению. – Клиент звонил сегодня вечером, и я уже отказал.

– Конечно, отказал, – не стесняясь, издевался резкий скрипучий голос. – Что, до сих пор о дружке своем скорбишь? Ты ведь зарок дал: больше ни-ни. «Главное – не навредить», что в твоем случае означает «сиди и не высовывайся».

Язык Рафи змеей скользнул по губам со звуком, подобным шороху, с каким сильный ветер несет по улице газеты. До меня неожиданно дошло: губы у Дитко сухие, потрескавшиеся. Неровным слоем сероватой глазури к ним липнут чешуйки мертвой кожи. Это мне следовало заметить раньше; еще один признак подтверждал вывод, сделанный ранее на основе запаха. Другими словами, я определенно разговариваю с Асмодеусом, а настоящий Рафи не появится, пока демон не позволит.

Медленно, почти рассеянно Дитко провел по предплечью большим пальцем – образовалась глубокая царапина. Потекла кровь и закапала на пол. Асмодей любит подобные шоу, но ущерб потом всегда возмещает. Поддерживать тело Рафи в рабочем состоянии в его интересах.

– Сейчас уже почти ничего не изменишь, – пробормотал демон, обращаясь в первую очередь к себе. – Основная картина более или менее прояснилась. А ты даже вопросы не те задаешь…

Повисла тишина, а когда Асмодей заговорил снова, голос был совсем другим: чуть ли не плавным, мелодичным.

– Итак, ты не согласился… Знаешь, Кастор, ты все-таки передумаешь, в этом я практически уверен. Видишь ли, подобные мне воспринимают время несколько иначе, для нас оно идет куда медленнее. Такое ощущение, что я уже тысячу лет здесь торчу. Нужно как-то поддерживать форму, вот я и настраиваюсь на разные события. События, которые вот-вот произойдут. Которые – кап-кап-кап!– расплещутся по поверхности возможного и испачкают ковер реальности. Ну, ты понимаешь… На смену категоричному «нет» придет «да», и ты возьмешься за эту работу еще до наступления утра. Иначе говоря, во всем, что касается друзей, ты так утомительно предсказуем, что… – Асмодей покачал головой вправо-влево, вправо-влево. – По-моему, совершенно ясно, под чью дудку ты в конце концов будешь плясать.

Вытащив из кармана вистл, я положил его на пол рядом с собой. Рафи, или тот, кто жил в его теле, наблюдал за мной с «холодным изумлением.

– Я не пляшу, так что даже не упрашивай. Демон засмеялся, и прозвучало это отвратительно.

– Кастор, вы все пляшете! Ни разу не встречал мужчину, женщину или ребенка, который оказал бы более или менее достойное сопротивление. – Вытянув свободную руку, Асмодей {«дожил из указательного и среднего пальцев пистолет и прицелился мне в ноги. – Не прозябай я в этом мешке из мяса и костей, сам бы заставил тебя сплясать, но раз уж… раз уж мои силы временно ограничены, тобой займется кто-то другой. А этот другой… ну, тебе он явно не по зубам.

– Предпочитаешь «Дэнни боя» или «Где птичья песенка слышна»? – сделав непроницаемое лицо, спросил я.

– Ф, какой примитив! – захихикал демон. – Давай лучше «Колесо фортуны» из «Кармины Бураны». Люблю музыку, предвещающую конец вашего дурацкого мира… Ладно, вернемся к интересующей нас теме. Понимаю, моя просьба, что i глас вопиющего в пустыне, но клиенту следует отказать, потому что у тебя нет ни малейшего шанса выполнить его задание и остаться в живых.

– Знаешь, твое отношение мне страшно льстит. «Клиенты» бывают у врачей и адвокатов, а те, кто приходит ко мне, считают себя благодетелями, а Феликса Кастора – мусорщиком.

На отвлекающий маневр Асмодей отреагировал, небрежно пожав плечами.

– Если хватит мужества сказать «нет» и не оступиться, никаких проблем не возникнет. Только я бы на это не поставил. В изучении человеческой натуры я слегка опередил тебя. Кастор: мои наблюдения начались, когда все мужество и мужественность человечества были, скажем так, локализованы в одном объекте, который я целиком и полностью контролировал. Кстати, об объектах… Как дела у Пен?

Неожиданная смена темы сбила меня столку, а чтобы усилить эффект, Асмодей заговорил голосом Рафи.

– Тебя это не касается, черт побери! – растянув губы в надменной улыбке, рявкнул я.

– Меня касается все, что побрал черт! – злобно прищурившись, отозвался Асмодей. – Следи за словами, Кастор.

– Слова как птички, вылетающие из укрытия и позволяющие противнику тебя обнаружить.

Он швырнул в мою сторону карту – так, чтобы она упала рубашкой вверх. Переворачивая ее, я ожидал увидеть пиковый туз или джокера, но карта оказалась пустой: такие иногда добавляют в колоды, чтобы использовать вместо первой потерявшейся.

– Судя по всему, за работу ты примешься, – молвил Асмодей. – Поэтому дам совет: усиль бдительность. Ты очень предсказуем. Хоть изредка устраивай дымовую завесу – будет труднее разгадать твои намерения. Иначе приедешь на место, и тебя схватят тепленьким. – Его глаза превратились в угольно-черные щелки. – Ты мечтаешь вернуть меня домой прямо сейчас. И однажды действительно придешь, посвистишь в свой дерьмовый вистл и освободишь… Освободишь и меня, и ангелочка Рафаэля. Наверное, таковы правила, да? Сам напортачил, сам исправляй… Однако мертвый ты мне на фиг не нужен, поэтому прошу о трех вещах: когда дают карту, бери; осторожнее с крепкой выпивкой и коварными женщинами; и жми на курок, лишь точно зная, в кого стреляешь. Все, чмок-чмок!

Поцеловав два пальца, те самые, что только что были пистолетом, он послал мне воздушный поцелуй. Я взял вистл и следующие два часа играл без остановки.

Рафи крепко спал; теперь это был настоящий Дитко, который наверняка не проснется до самого утра, так что сидеть рядом с ним бессмысленно. Перед тем как уйти, я взглянул на его предплечье: рака затянулась, превратившись в чуть заметный шрам. Чертовы демоны без показухи не могут.

По дороге к дому Пен слова Асмодея огненным клеймом отпечатывались в моем сознании. Значит, я приму предложение Пила? С какой стати? В ту минуту мне казалось, что ничто на свете не заставит передумать. Именно история с Рафи больше года назад заставила сказать: «Прощай, оружие», а случившееся сегодня – яркое напоминание о том, что у ошибок бывают последствия. Как будто мне нужны напоминания! Как будто я не мучаюсь этим каждый божий день! Тем не менее вистл всегда со мной. Без него я чувствую себя уязвимым и неуверенным. А когда слышу историю о привидениях, сердце несется бешеным галопом.

Огненное клеймо жжет, не утихая.

Выйдя из машины, я достал с заднего сиденья клетку с Роной. Во взгляде крысы сквозило недоверие: она явно считает меня одним из тех парней, которые соблазняют девушек, используют, а потом бросают. Она не так уж и неправа.

Когда закрывал машину, брелок сигнализации сыграл первый такт «К Элизе». Надеюсь, призрак Бетховена бродит неподалеку и покажет управляющему «Форда», где раки зимуют!

Окна темные… Я живу на самом верху четырехэтажной громадины, Пен – в подвале, но, поскольку особняк стоит на склоне холма, с этой стороны ее комнаты находятся под землей, а с другой выходят в сад, который метра натри ниже уровня дороги. Вообще-то свет в окнах не нужен; я и так знал: Пен меня ждет.

Трагические события в доме Додсонов казались далеким прошлым, даже горечь начала понемногу утихать, однако для Пен детский праздник – главная тема дня, она захочет услышать, как он прошел, и монеты пересчитать тоже захочет.

Праздник прошел с блеском и треском, а монеты до сих пор позванивают в кармане Джеймса Додсона.

Сейчас придется держать ответ… Что же, на эшафот лучше идти под «Колесо фортуны», чем под «Птичью песенку».

Войдя в дом, я закрыл дверь, задвинул засов и поднял руку, чтобы повесить какой-нибудь оберег. Надо же, рефлекс остался, несмотря на то что уже три года живу у Пен… Она сама увлекается оккультизмом и в состоянии защитить собственное жилище.

Едва начав спускаться по ведущим в подвал ступенькам, я понял, что ошибся насчет Пен. В невидимой с улицы кухне горел свет; судя по звукам, там кипела работа.

В общем, я спустился в кухню. Пен сидела за столом спиной ко мне; лампочка над ней раскачивалась от дующего в треснутое окно ветра. Молодая женщина даже голову не подняла: не хочет отвлекаться ни на секунду. Перед ней раскрытый набор для рукоделия и остатки порванного ожерелья. Еще пара шагов, и я понял, чем занята Пен: бусины распускает, прилежно и очень аккуратно. Вон они, в стоящем с левой стороны блюдце, а рядом – бутылка виски и стакан.

– Угощайся, – будто прочитав мои мысли, предложила Пен. – Второй разбила, когда пыталась вывести запах скипидара.

Не дожидаясь особого приглашения, я взял стакан, сделал большой глоток и поставил на место. Тут и заметил: Пен распускает не ожерелье, а четки.

– Чем занимаешься? – поинтересовался я: не спросить было просто невозможно.

– Вот, бусы решила распустить, – сухо ответила она. – Зачем?

– Затем, что они слишком крупные. – Пен наконец подняла глаза, покачала головой и прищурилась. – Ты переоделся, – разочарованно проговорила она. – Надеюсь, костюм привез?

– Да, он в машине. – Я поставил клетку с Роной на стол. – Спасибо, что выручила.

Изображая поцелуи, Пен зачмокала губами, а Рона, встав на задние лапки, заскреблась о прутья.

– Пожалуйста, отнеси ее в гарем, – попросила хозяйка, и я обрадовался. По любому другому сценарию пришлось бы рассказывать о дне рождения Питера, так что каждая минута отсрочки казалась лишней минутой счастья. Тем не менее бусины в блюдце не давали покоя: наверное, потому, что я только что видел Рафи, а работа Пен очень напоминала то, чем пациенты больницы Стенджера любят заниматься в перерывах между сеансами электрошоковой терапии.

– Слишком крупные для чего? – уточнил я. Пен не ответила.

– Отнеси Рону вниз, – повторила она. – Я сейчас приду. Кстати, на каминной полке рядом с часами тебя ждет сюрприз.

Спускаясь в подземную крепость Пен, я услышал песню, от которой плескавшиеся в душе волны беспокойства покрылись бурунами. «Энола гей» в исполнении группы «ОМД». Частенько, уходя наверх, Пен не выключает старенький проигрыватель, а когда пластинка заканчивается, эта модель начинает играть сначала. Но музыка восьмидесятых – знак тревожный, очень тревожный.

Дверь в гостиную была приоткрыта. Эдгар и Артур мрачно следили с любимых насестов – вершины книжного шкафа и бюста Джона Леннона соответственно, как я перекладываю Рону из клетки-переноски в огромный крысиный пентхаус, где она проживает в компании, здоровенных самцов, которые с радостью дадут ей то, чего от меня никак не добьешься.

Я взглянул на каминную полку. У старинных, но абсолютно нелепых часов что-то стоит: глянцевая открытка с загнувшимися краями, повернутая ко мне беловато-кремовой стороной. Фотография! Шагнув к камину, я схватил ее и повернул лицом к себе.

Я примерно догадывался, кто на ней изображен: настроение Пен и музыка – достаточно четкие указатели. И все-таки меня словно под дых ударили.

Оксфорд, колледж Сент-Питерс, задний двор – тот самый, где из фонтана порой бьет что угодно, только не вода. Ночь… Сценка высвечена чьим-то фотоаппаратом со слабенькой вспышкой, поэтому никакого фона не получилось. Первое, выступающее из темноты пятно – девятнадцатилетний Феликс Кастор с каштановыми кудрями и натянутой улыбкой, всем своим видом показывающий, что еще восемь месяцев назад не учился в государственной общеобразовательной школе. Мне уже полюбились длинные пальто, но в ту пору любовь олицетворяло шикарное черное пальто от «Барберри»: в дореволюционную русскую армию я еще не вступил. Пальто явно предназначалось Мужчине с плечами пошире, я в нем походил на вешалку ростом метр семьдесят пять.

Слева от меня Пен. Боже, какая красотка! Ни одна фотография на свете не способна передать богатство красок и бьющую через край энергию. Украшенная перьями сетка для волос, расшитая блестками водолазка и черная юбка с разрезом (наряд словно подчеркивал: это утро после вечеринки), скромно потупленные глаза – Пен похожа на шлюху, которая решила отказаться от распутства и стать монахиней, но никому еще об этом не рассказала. Правая рука с вытянутым указательным пальцем воздета к небесам.

Справа Рафи. На нем его фирменный черный костюм в стиле Джавахарлала Неру и фирменная улыбка. Дитко улыбается, будто знает какой-то секрет. По мнению Германа Мел-вилла, изобразить нечто подобное – пара пустяков, но ведь он же считал Моби Дика Белым Китом.

Мы с Рафи стоим на корточках: одна нога вытянута назад, другая согнута в колене.

Ту ночь я помню с поразительной точностью и, следовательно, помню причину для странной позы: мы приготовились к старту и ждали лишь сигнала Пен.

– Я нашла ее в гараже, – откуда-то сзади объявил голос Памелы Бракнер. – После того, как ты перенес туда все приспособления для оккультизма. Фотография валялась на полу.

Я повернулся, чувствуя, что меня застали врасплох: возможно, застеснялся постыдных невысказанных мыслей. В одной руке у нее блюдце с бусинами, в другой – изуродованные четки, вид задумчивый и немного печальный.

– Так в чем дело? – спросил я, нащупывая тему, которая бы не имела отношения к фотографии, и кивком головы показал на блюдце.

– Дело? – переспросила Пен, поставила блюдце на диван, а потом тяжело опустилась рядом. По-моему, вопрос ее немного озадачил, если проблема, конечно, не в виски. Пауза затянулась. – Я ждала матча, а его прервали из-за дождя, – наконец сказала моя подруга, явно стараясь казаться беспечной и легкомысленной, что у нее не совсем получалось. – Черт подери, почему я не богата? Почему ты не играешь на гитаре, как Стокер?!

Это наша старая шутка, которая от длительного неиспользования начала покрываться мхом. Мак Стокер, он же Топор Мак, он же Мак Пятерка, поступил в Оксфорд в один год с нами, а потом тоже вылетел – стал основным гитаристом в группе, игравшей хард-метал. Стокер выступал так успешно, что уже трижды лечился от наркозависимости.

Я заставил себя улыбнуться, но Пен взаимностью не ответила. Серьезный взгляд метнулся ко мне, затем к блюдцу с бусинами, затем снова ко мне.

– Фикс, я беспокоюсь о тебе, сильно беспокоюсь. Не хочу, чтобы ты мучился. На прошлой неделе я ходила к Рафи, и он сказал, ты попадешь в беду. Вернее, сам очертя голову в нее бросишься. – После секундной паузы голос Пен прозвучал чуть глуше: – Иногда я думаю: могла ли жизнь сложиться иначе? Для него… для нас?

– Металлисты на вистле не играют, – вяло отбился я, хотя слова Пен касались не Марка Стокера, а старой фотографии, возвращавшей к воспоминаниям, от которых хотелось спрятаться.

В тот вечер в Оксфорде была не простая вечеринка, а майский бал: золотые детишки играли в декадентов взрослых, вот только должного самообладания не присутствовало, да и цинизма не хватало. Пен держала нас с Рафи за руки; все трое явно потеряли голову от алкоголя, медленных танцев и бурлящих юношеских гормонов. Дитко с присущим ему нахальством предложил перепихнуться втроем, но примерная католичка Пен заартачилась: ни за что, однако тут же внесла контрпредложение – мы с Рафи, устроим кросс по двору, и победителю достанется главный приз…

– Как праздник у Додсонов? – спросила Пен, прерывая поток воспоминаний.

Наверное, в тот момент я напоминал оленя, ослепленного огнями прожекторов.

– Отлично, – без запинки соврал я, – все прошло отлично. Мистер Борьба с организованной преступностью выписал чек. Завтра утром обналичу и расплачусь с тобой.

– Здорово! – воскликнула Пен. – А я покажу, для чего нужны бусы. Тоже завтра, устроим равноценный обмен.

– «Равноценный обмен» – чем не девиз для порядочных домовладельцев всех времен и народов?

– Слава богу, хоть один из нас начал зарабатывать, – пробормотала подруга и, поморщившись, пригубила виски. – Не пополню банковский счет – у меня отнимут дом.

Беспечность в ее голосе напускная. Я прекрасно знал, как она любит этот дом; нет, не просто любит, как она к нему привязана. Пен – его третья хозяйка из рода Бракнеров, а три – число магическое. Все ее религиозные обряды, ритуалы, заклинания – в странном посткатолическом варианте викканства – тесно связаны с домом номер четырнадцать по Лидгейт-роуд. Ни в каком другом месте она их справлять не сможет.

– Разве закладная еще не выкуплена? – подыграл я ее беззаботному тону.

– Первая выкуплена, – призналась Пен, – ноя брала другие кредиты, все под залог дома.

Моя подруга искренне верит в столь популярные нынче способы быстрого обогащения. Не единожды обжигалась, однако никаких выводов не сделала.

– Насколько все серьезно?

– До конца месяца нужно достать пару сотен, – вздохнула Пен. – Когда начнут платить авансы за праздники, все будет в порядке, но пока приходится считать каждый пенс.

Ну что тут скажешь? Поцеловав Пен на ночь, я поднялся к себе и в изнеможении бросился на кровать. Что-то, лежащее в кармане брюк, больно впилось в бедро, и я, выгнувшись, вытащил это что-то на свет. Пустая карта!

«На смену категоричному „нет“ придет „да“, и ты примешься за эту работу еще до наступления утра».

– Чертов ублюдок! – Я бросил карту в угол и лег спать одетым. Телефон Боннингтонекого архива есть в справочнике, домашний телефон Пила на конверте, но до наступления yтpa звонить нив одно из мест не стоит.

 

4

Между Риджентс-Парк и Кингс-Кросс есть улицы, которые когда-то были городом. Город назывался Сомерс, впрочем, на большинстве современных карт название до сих пор стоит, хотя местные жители его практически не употребляют.

Этот район из тех, что пострадали от промышленной революции и так и не оправились. В середине восемнадцатого века здесь были поля и фруктовые сады, богачи строили и покупали имения. Через сто лет в Сомерсе кишели заразой трущобы и воровские притоны – посетив подобное место, Чарльз Диккенс тотчас бы схватился за перо. В центре бывшего города гигантским свадебным тортом раскинулась станция Сент-Панкрас, хотя настоящим тортом был сам Сомерс, разрезанный на куски автотрассами, железными дорогами и холодной коммерческой логикой нового века. Трущобы исчезли, но только потому, что городок исчез, как таковой, превратившись в культю ампутированной ноги. Любая улица может внезапно прерваться железной дорогой, подземным переходом или глухой стеной – частью серого замшелого склада Юстона.

Боннингтонский архив располагается на одном из таких обрывков за пределами основной части Эверсхолт-стрит, соединяющей Камден с Блумзбери. Остаток улицы занимают склады, офисы обслуживающих их организаций, мелкие типографии с пыльными окнами, а порой и строительными лесами.

Но в отдалении, по ту сторону железнодорожных путей, притаился блочный многоквартирный дом аж 1930 года постройки: потемневшие кирпичи, ржавое кованое железо, балконы, завешанные флагами сохнущего белья, зато над подъездом неожиданная белокаменная скульптура мадонны с младенцем. Наверное, поэтому дом и назвали в честь Пресвятой Богородицы.

Боннингтонский архив выделяется на фоне блочных чудовищ, как старая дева среди пьяниц. Судя по виду, пятиэтажное здание построили в девятнадцатом веке из темно-красного кирпича. Похоже на дворец, возведенный крупным чиновником, который всю жизнь мечтал о собственной крепости, однако, подобно Фердинанду! умер, так и не успев пересечь порог своего Бельведера. Увы, вблизи видно, что дворец давно стал жертвой политики «разделяй и властвуй»: окна первого этажа забили фанерой, ближайший ко мне вход завалили мусором и старыми грязными коробками. Действующий вход в архив хоть и принадлежал тому же зданию, находился метрах в двадцати от первого.

Двойные двери из четырех панелей лакированного красного дерева в нижней части покрылись выбоинами и потертостями, но впечатление все равно производили. Справа от дверей – медная табличка, изящным шрифтом с засечками объявлявшая: передо мной Боннингтонский архив, находящийся под патронатом корпорации Лондона и районного отделения УМ. Ниже – часы работы; впрочем, вряд ли сюда стекаются посетители.

Я вошел в очень большое и представительное фойе. Что же, возможно, определяя время постройки здания, я ошибся на десятилетие-другое: черно-белые плиты пола буквально дышали нравственной непреклонностью Ее черно-белого Величества королевы Виктории. С левой стороны – стойка из серого мрамора, сейчас пустующая, но длинная и неприступная, как леса на перевале Роркс-Дрифт. За стойкой – гардероб: с десяток кронштейнов с плечиками. Хотя все до одного пустые, старание налицо: администрация заблаговременно позаботилась об удобстве потенциальных посетителей. В глубине фойе, за конторкой, кабинетик, на двери которого красовалось одно-единственное слово: «Охрана». В сочетании с пустой конторкой эффект получался довольно комический.

Справа от меня – широкая, мощенная серыми плитами лестница, а над головой – стеклянный купол, украшенный витражом в виде розы, храбро пытавшийся сиять сквозь толстый слой пыли и голубиного помета. У основания лестницы – три современных письменных стола, покрытых красным сукном и выглядевших совершенно не к месту.

Я неподвижно стоял на сером тусклом свету: прислушивался, присматривался, ждал. Да, здесь что-то было, какое-то отклонение, такое слабое, что уловил я его далеко не сразу. Глаза расфокусировались: я включал неопределенное шестое чувство, отточенное частым общением с нечистью, позволяя ему раскрыться в окружающем пространстве.

Прежде чем я сосредоточился на неведомой силе, слева громко хлопнула дверь, и слабый контакт прервался. Обернувшись, я увидел, как из кабинета ко мне направляется облаченный в форму охранник. Внешность вполне соответствует профессии, хотя этому мужчине хорошо за пятьдесят: крепко сбитый, темно-каштановые волосы на макушке не столько выпадают, сколько истончаются, а нос явно ломали. Охранник поправлял галстук с таким видом, будто только что вышел невредимым из страшной драки, а сейчас встанет в стойку и вызовет на бой меня.

Но вот он улыбнулся, и я понял: все это притворство. Нет, передо мной не бультерьер, а соскучившийся по хозяину щенок: еще немного, и хвостом завиляет.

– Здравствуйте, сэр! Что вам угодно?

Я едва сдержался, чтобы не попросить крепкого пива и пакетик чипсов.

– Меня зовут Феликс Кастор. Я пришел к мистеру Пилу.

Порывшись в недрах стойки, охранник достал черную ручку «Бик» и кивнул в сторону большого журнала посетителей, который лежал наготове.

– Пожалуйста, напишите свое имя, а я сообщу мистеру Пилу о вашем приходе.

Я послушался, а охранник поднял трубку и после «решетки» нажал еще три какие-то клавиши.

– Здравствуйте, Элис, – сказал он и после короткой паузы зачастил: – Пришел мистер… – охранник заглянул в журнал, – … Кастро. Да, хорошо, понял. Так и передам.

Элис? Насколько я помню, Пила зовут Джеффри.

Положив трубку, охранник царственно махнул в сторону кресел: примерно таким жестом актеры просят зрителей приветствовать аплодисментами оркестр.

– Сэр, пожалуйста, присядьте! Сейчас к вам выйдет один из сотрудников.

– Хорошо, спасибо! – Я опустился в кресло, а охранник тотчас нашел себе какое-то дело, изображая сильную занятость. Закрыв глаза, я попытался отрешиться от всего и вновь настроиться на неведомую силу, но ничего не получалось. Малейшего шороха было достаточно, чтобы разрушить мою нестабильную сосредоточенность.

Через минуту послышались шаги, и, открыв глаза, я увидел, как по лестнице спускается женщина.

Вот так красотка! Оценивая ее, я, словно защитный козырек, опустил на глаза отчужденность. Итак, ей около тридцати, хотя, возможно, и больше, просто выглядит прекрасно. Довольно высокая и очень стройная. Стройная в смысле сухая и мускулистая, а не худощавая от природы. Гладкие белокурые волосы убраны в пучок настолько тугой, что при других обстоятельствах его сравнили бы с учительским, но тут ничего ироничного на ум не шло. Одета хорошо, можно даже сказать, безукоризненно – в серую двойку, которая сознательно и с большим изяществом пародировала мужской деловой костюм. Серые кожаные туфли на пятисантиметровом каблуке казались бы совершенно непримечательными, если бы не красная пряжка сбоку; в тон ей был подобран носовой платок, выглядывающий из нагрудного кармана. Висевшая на сером ремне большая связка ключей вкупе со строгой прической делала молодую женщину похожей на надзирательницу элитной женской тюрьмы, какие существуют только в итальянских порнофильмах.

Женщина заговорила, и получилось так же, как с охранником: ее голос перетасовал все имеющиеся факты, сложив их в новую картинку. Тембр был достаточно глубоким, чтобы взволновать слушателя, но ледяная интонация оборвала все фантазии и поставила меня на место.

– Значит, вы нечисть изгоняете?

Тут же, причем без малейшего намека на злорадство, вспомнились слова Джеймса Додсона: «Значит, вы шоумен…».

Ну, дело привычное. Несмотря на мое природное обаяние, работа создает определенный стереотип, сквозь призму которого меня воспринимают окружающие. Посмотрев в глаза этой холеной кукле, я увидел себя со стороны: шарлатан, дерущий втридорога за сомнительные услуги.

– Да, так и есть, – дружелюбно ответил я. – Меня зовут Феликс Кастор. А вас…

– Элис Гасконь, – представилась молодая женщина. – Я старший архивариус.

Она протянула руку с тем же автоматизмом, с каким при бое часов выскакивает кукушка. Мое рукопожатие вышло крепким и довольно долгим и, по теории, должно было упорядочить первые впечатления. Я не медиум, по крайней мере не из тех медиумов с лентами и колокольчиками, что умеют читать мысли собеседника так же легко, как газету, или заглядывать в будущее. Зато я достаточно восприимчив; наверное, это профессиональное: мои антенны настроены на частоты, которые большинство обывателей почти не используют или осознанно не воспринимают. Порой прикосновение к коже устанавливает такой контакт, что я улавливаю отблески чужих мыслей, неуловимый аромат личности. Иногда…

Явно не в случае с Элис Гасконь. Эта женщина наглухо закрыта и запечатана.

– Джеффри у себя кабинете, – заявила Элис, при первой же возможности убрав руку. – Готовит отчеты к концу месяца и принять вас не сможет. Он просил передать, чтобы вы немедленно приступили к работе, а потом прислали ему счет.

Моя улыбка стала немного грустной: похоже, здесь все пошло наперекосяк.

– Боюсь, Джеффри, то есть мистер Пил, не совсем верно представляет, как изгоняют нечисть. Мне хотелось бы с ним поговорить.

Элис стояла на своем, в голосе зазвенел лед:

– Повторяю, это невозможно, он будет занят до вечера. Я пожал плечами.

– Тогда назначьте удобный для мистера Пила день.

Во взгляде Элис смешались недоумение и откровенная досада.

– По какой причине вы не можете приступить к работе прямо сейчас? – спросила она.

– Вообще-то причин множество, и большинство из них чисто организационные. Я бы с удовольствием изложил их вам, чтобы вы передали мистеру Пилу. Однако, по-моему, этот путь слишком сложный. Мне проще объяснить свои доводы вам обоим сразу и всем тем, кого решите ввести в курс дела.

Элис задумалась. Похоже, мое предложение ей не по душе, но побуждение указать мне на дверь сдерживается отсутствием необходимых на то полномочий.

– Хорошо, вы же специалист. – Последнее слово было произнесено весьма саркастически. – Пальто придется оставить вон там. – Она показала на гардероб. – У нас строгие правила относительно верхней одежды и личных вещей. Фрэнк, пожалуйста, возьмите пальто мистера Кастора и дайте ему пропуск.

– Без вопросов. – Охранник снял с ближайшего кронштейна плечики и положил на конторку. Я уже собрался устроить скандал, но ведь совсем не обязательно портить отношения окончательно. Пристегнув вистл к ремню (получилось очень даже удобно), я отдал шинель Фрэнку. За нашим с Элис разговором он следил совершенно бесстрастно, однако, забирая пальто, улыбнулся и кивнул. Повесив шинель на пустой кронштейн, охранник вручил мне номерок, на котором были высечены цифры 022. – Пара лебедей, – объявил он. – Двадцать два.

Пропуская меня вперед, Элис шагнула в сторону, памятуя о длине юбки и необходимости поддерживать авторитет своей должности. Я двинулся вперед под аккомпанемент клацающих за спиной каблучков.

Когда мы поднялись на второй этаж, на пути выросла двухстворчатая зеркальная дверь. Выступив из-за моей спины, старший архивариус открыла ее и вошла первой. Следом за ней и я оказался в зале, очень напоминающем государственную библиотеку, только книг на полках было поменьше. В центре я увидел с десяток широких столов, вокруг каждого – по шесть-восемь стульев. Мужчина за одним из столов переворачивал страницы чего-то вроде старой метрики, одновременно делая записи в узеньком перекидном блокноте. За другим столом две женщины, разложив карту, старательно перерисовывали ее на лист формата A3, за третьим еще один мужчина, почти старик, читал «Тайме». Остаток места занимали полки с энциклопедиями и справочниками, несколько вращающихся стеллажей с журналами, пара контейнеров с картами, у стены – несколько компьютеров, а в дальнем от нас конце – шесть рабочих мест для библиотекарей, в настоящее время занятых единственным скучающего вида молодым человеком.

– Здесь ваша коллекция? – отважился спросить я, изображая вежливую заинтересованность.

Элис коротко и резко рассмеялась.

– Это читальный зал. – В ее голосе сквозила некоторая снисходительность. – Открытый доступ. Сам архив находится в бронированных хранилищах, в основном расположенных в новом крыле.

Она быстро зашагала через зал, не удосужившись даже посмотреть, успеваю ли я за ней. Направлялась Элис к уродливой, усиленной листовой сталью двери, притаившейся наискосок от нас у просторного холла, ограниченного магнитными детекторами наподобие тех, что используются в магазинах в качестве высокотехнологической острастки воров.

Старший архивариус открыла дверь, но не одним из многочисленных ключей, что висели на поясе, а магнитным удостоверением, которое пропустила через сканер, отчего вместо красного огонька на индикаторе загорелся зеленый. Элис придержала дверь, я прошел в узкий коридор с низким потолком, и она закрыла ее, оттолкнув от ограничителя. Услышав характерное чпок, женщина скользнула мимо меня вперед, для чего нам обоим пришлось потесниться.

Вдоль стен шли двери, все до одной закрытые. В узкие, оплетенные проводами окошки я видел комнатки, целиком отданные под картотеки, или книжные шкафы от пола до потолка. Некоторые окошки были заклеены посеревшей от времени упаковочной бумагой.

– Чем занимается старший архивариус? – пытаясь завести разговор, спросил я.

– Всем, – отозвалась Элис, – я полностью отвечаю за архив.

– А мистер Пил?

– На нем общее руководство, финансирование и пиар, а на мне повседневная работа. – В голосе молодой женщины чувствовалось негодование: ее явно раздражали мои вопросы. Но, как я уже говорил, вопросы я порой задаю чисто механически, а важную информацию от второстепенной можно отличить лишь задним числом.

Поэтому я продолжал:

– Какую ценность представляет коллекция архива? Хотя Элис одарила меня суровым взглядом, похоже, эта тема нравилась ей больше.

– Вразумительного ответа на подобный вопрос не дашь, – чуть снисходительно сказала она, позвякивая висящими на поясе ключами. – Ценность в первую очередь определяется рыночной стоимостью. Понимаете? Любая вещь стоит столько, за сколько ее удастся продать. Многие предметы из нашей коллекции не имеют рыночной стоимости, потому что не существует рынка, где их можно было бы продать.

В общей сложности стеллажи архива тянутся на сто двадцать километров, и в настоящий момент наши запасники полны процентов на восемьдесят. Самым старым документам девять веков, их мы посетителям показываем только во время выставок, но основная часть коллекции менее уникальная, за такие предметы больших денег не платят. Например, коносаменты со старых кораблей, свидетельства о праве собственности и регистрации компаний, письма и журналы, в большинстве своем принадлежавшие обычным людям и не очень строго охраняемые. То есть знающий вор может унести нечто ценное, но перепродать украденное будет весьма непросто. Наши реликвии хорошо известны. Любой дорожащий репутацией антиквар и тем более аукционный дом потребуют правоустанавливающий документ. На свой страх и риск действуют лишь скупщики краденого.

Беседуя, мы свернули за угол, потом еще раз. Похоже, внутренняя часть здания подверглась такой же непостижимой и беспорядочной перепланировке, как мой офис. Мы будто обходили комнаты или несущие стены, которые не удалось снести, и после строгого величия фойе бедность и убожество бесконечного коридора производили удручающее впечатление. Вот еще одна бетонная лестница – убогая копия центральной.

Старший архивариус снова пропустила меня вперед.

– Вы видели призрака? – осторожно взбираясь вверх, спросил я.

– Нет, – коротко, словно боясь сказать лишнее, ответила Элис.

– А разве не все?…

Нагнав меня на самом верху, женщина категорично покачала головой.

– Все, кроме меня. Я постоянно оказываюсь где-то в другом месте. Даже удивительно!

– Значит, при нападении на Ричарда Клидеро вы не присутствовали?

– Говорю вам, я никогда ее не видела.

Похоже, от Элис больше ничего не добиться. Что же, я почти всегда знаю, когда поднажать, а когда лучше занять выжидательную позицию. Еще один поворот, и коридор стал шире, а внутренняя отделка – чуть современнее. Мы шли по нему метров двадцать, потом увидели первую за все время пути отрытую дверь. Похоже на офис свободной планировки: шесть более или менее ровно расставленных столов, на каждом по компьютеру, сбоку полки, заваленные документами и файлами. Увидев нас с Элис, сидевшие поближе к двери мужчина и женщина подняли глаза; он оглядел меня с неприязнью, она – весьма заинтересованно. Второй мужчина увлеченно разговаривал по телефону и нашего появления не заметил. Его возбужденный голос летел за мной следом: «Да, и чем скорее, тем лучше. Я не очень хорошо говорю на этом языке. Правда, не получается. Нужно хотя бы в подлинности удостовериться!»

Через несколько метров Элис резко остановилась.

– Вообще-то вам следует подождать в мастерской. Когда все будет готово, я позову.

– Хорошо, – согласился я.

Коротко кивнув, старший архивариус двинулась дальше, а мне пришлось вернуться в офис свободной планировки.

– Привет! – воскликнул мужчина, только что говоривший по телефону. – Вы, должно быть, Кастор!

Он мой ровесник или чуть старше: тридцатипятилетие позади, сороковой юбилей впереди. Южный загар сходит неровно, а тут еще россыпь темных веснушек, светло-каштановые волосы всклокочены, будто их обладатель только что проснулся. Форма одежды, как бы сказать помягче… очень свободная: драные джинсы, футболка с символикой группы «Дэмидж-план» и спортивные туфли. Но ключей на поясе почти столько же, как у Элис, а на левой щеке аккуратная повязка квадратной формы.

Дружелюбно улыбнувшись, мой почти ровесник протянул руку. Пожав ее, я почувствовал скрытое за улыбкой напряжение; скорее даже напряженное ожидание. Итак, он не знает, как ко мне относиться, однако надеется что я оправдаю почетное звание специалиста по борьбе с нечистью. Естественно, он больше всех заинтересован в моем успехе.

– Рад познакомиться, мистер Клидеро!

Женщина за соседним столом изумленно присвистнула и тихонько напела первые аккорды саундтрека к «Секретным материалам»…

– Просто Рик, – попросил Клидеро. – Вы ведь по повязке догадались? В смысле, не по каким-нибудь эктоплазменным излучениям?

– Охотники за привидениями? Настоящие охотники за привидениями! – голосом мультяшного героя проговорила женщина.

Я повернулся к ней, и Рик, внял моей беззвучной просьбе, нас познакомил.

– Это Щерил, Шерил Тилемаг, начальник службы ИТ.

Шерил – очень яркая, смуглокожая и миниатюрная. На вид ей чуть за двадцать. Стиль одежды прелюбопытный: балансируя на грани безвкусия, она явно предпочитает расшитые стразами топы от Фон Датча и большое количество массивных украшений.

– Ну, к какому типу принадлежите вы? – нахально спросила Шерил. – Зануда, душка или чудик с фиксацией на анальной стадии?

– Разве по мне не видно? – парировал я, снова пожимая руку. Ладонь у Шерил крепкая и сильная, и я тут же почувствовал тепло, удивление и присущее юности озорство. Не девушка, а оголенный провод, надо лишь угадать с напряжением.

– Пользуетесь свечами и пентаграммами? – с любопытством спросила она.

– Очень редко. Подобная атрибутика годится только для украшения витрин. Экономлю деньги клиентов.

– А это Джон Тайлер, – представил Рик, и я снова обернулся. Клидеро показывал на третьего обитателя офиса – того самого, кто окинул меня ледяным взглядом, когда я шел по коридору с Элис. Самый молодой и внешне наименее обаятельный: рост всего под метр шестьдесят пять и килограммов двадцать лишнего веса, багровое лицо испещрено лопнувшими капиллярами. На Джоне рубашка с коротким рукавом и пестрым цветочным орнаментом: есть и оранжевый, и зеленый, и розовый – просто джунгли и фруктовый салат.

– Привет! – сказал я и протянул руку. Тайлер коротко кивнул, но на рукопожатие не ответил.

– Джон детишек обучает. – В голосе Шерил, хотя и насмешливом, мелькнуло неодобрение.

– Я специалист по образовательным программам, – с мрачной значительностью пояснил Тайлер.

– Какие у вас программы? – поинтересовался я, зная, что вкрадчивый голос способен умерить гнев окружающих.

– Ознакомительные. Приходят посетители, и я рассказываю им о коллекции. И не только детям, Шерил. У нас и для взрослых программы есть.

– Прости, Джон. – Шерил опустила глаза, изображая пристыженную школьницу.

Повисла неловкая пауза, которую поспешил заполнить Рик:

– Мы получаем субсидии от Комитета по качеству образования. Комитет – один из крупнейших правительственных спонсоров архива, поэтому и ставит перед нами определенные задачи. Например, обязывает проводить однодневные курсы для учащихся вторых, третьих и четвертых классов, а также готовить ознакомительные программы для взрослых. Этим и занимается Джон под руководством Элис с помощью двух работающих на полставки девушек.

Джон вернулся к своему прежнему занятию: принялся снимать копии с какой-то книги на большом и порядком устаревшем ксероксе. Он намеренно встал ко мне спиной, и я удивился: что его так обидело? Возможный ответ пришел на ум практически сразу, и я решил проверить свою догадку при первой же возможности, – естественно, если получу эту работу.

Элис не возвращалась, и я попытался кое-что выяснить:

– Рик, а можно спросить, при каких обстоятельствах вы повредили лицо?

Не успел Клидеро и рта раскрыть, как вмешалась Шерил.

– Права на фильм принадлежат мне! – весело заявила она. – Рик лично подписал контракт на подставке для пивной кружки, так что вы опоздали.

Клидеро смущенно улыбнулся.

– Все получилось так странно… Я уже собирался идти домой. Через сорок пять минут после официального окончания рабочего дня.

– Кто-нибудь еще при этом присутствовал? Рик на секунду задумался.

– Кажется, все. Шерил, Джон, Элис… Наверное, и Фар-, хат, она как раз по пятницам приходит. Фархат – одна из помощниц Джона.

– Элис? – переспросил я. – Элис видела, что случилось?

– Конечно, – усмехнулся Клидеро. – Такое не пропустишь. Все видели. И слышали… По словам Шерил, я кричал, как…

– Мистер Кастор, – спокойно позвала Элис, – пойдемте со мной.

Надо же, тише мыши подкралась, незаметнее ниндзя! Рик испуганно осекся. На секунду мне захотелось потребовать у нее объяснений: говорила, что не видела призрака, а по словам Рика, видела. Но, возможно, делать это при посторонних – не самая лучшая идея, еще воспримут как вызов или насмешку. Пока мне лучше не высовываться…

– Ладно, с нетерпением жду конца истории, – вежливо сказал я. – Пожалуйста, попробуйте вспомнить, как все случилось: чем больше фактов у меня будет, тем лучше.

– Договорились, – отозвался Клидеро.

Кивнув Рику и Шерил, я вслед за Элис вышел в коридор и свернул за угол. Все двери, кроме одной, были открыты, в некоторых поблескивали застекленные оконца. После поворота тот же самый коридор воспринимался несколько иначе: нечто подобное бывает, когда неожиданно отключается холодильник и слышно каждый звук. Наверное, попали в новое крыло.

Сразу за поворотом две двери: на одной лаконично обозначено «Старший архивариус», на другой – изящная табличка с надписью «Главный управляющий» и полным именем Пила.

– Джеффри очень занят. – Из уст Элис это прозвучало чуть ли не обвинением. – Пожалуйста, постарайтесь управиться поскорее.

Молодая женщина постучала и тут же вошла.

Возможно, табличка на двери и производила впечатление, но в самом кабинете едва помещался письменный стол, хотя, казалось бы, человек в такой важной должности мог бы занять что-нибудь попросторнее.

Сам Пил сидел не непосредственно за столом (кабинет угловой, поэтому стол поставили у стены), а на самом эргономически выгодном месте. Когда я вошел, он поднял голову и закрыл окошко на экране монитора. Судя по тому, как судорожно и поспешно он это сделал, главный управляющий играл в «Сапера».

На вид ему было лет пятьдесят или чуть меньше. Высокий, худощавый, с ястребиным носом, портившим красивое аскетическое лицо, которое подошло бы священнику-методисту. Под глазами красные пятна, хотя очков нет. Редеющие каштановые волосы щедро серебрила проседь, а темно-синий костюм слегка переливался, будто его неизвестно зачем сшили из ткани-хамелеона.

Коротко на меня посмотрев, Джеффри Пил тут же перевел взгляд на монитор.

– Мистер Кастор, пожалуйста, садитесь. – Он указал на кресло, стоящее в максимальной отдаленности от стола, у самого порога.

Я послушался, моя спутница даже не шелохнулась.

– Спасибо, Элис! – пронеслось над моей макушкой. Та явно поняла намек, но никаких выводов не сделала.

– Мне лучше остаться, – заявила старший архивариус. – Хотелось бы знать, чем все закончится.

– Я переговорю с мистером Кастором, а потом сообщу вам! – чуть ли не вызывающе сказал Пил.

Я успел досчитать до пяти, прежде чем за спиной закрылась дверь: не хлопнула, а скорее, всхлипнула, жалобно прошипела легким сквозняком. Общение у них какое-то странное; впрочем, я не знал ни Джеффри, ни Элис достаточно, чтобы определить, в чем дело.

– Рад, что вы передумали. – В голосе Пила проскальзывало раздражение. – Хотя, признаюсь, после вчерашней беседы я ожидал звонка от профессора Малбридж.

Вот, сам виноват, разрекламировал план Б настолько, что из исполнителя главной роли превратился в дублера.

– Мистер Пил, такой вариант до сих не исключен, – признал я. – Просто у меня неожиданно нашлось время, а именно оно в вашем случае ставится во главу угла. Если угодно подождать, я изложу дело профессору Малбридж. Мы с ней встречаемся через неделю. Ну, или через две…

Как я и рассчитывал, Пил поморщился: такой расклад ему явно не по душе.

– Нет, – категорично покачал головой он, – две недели – слишком долго. После нападения на Ричарда подчиненные ждут от меня конкретных действий. Не удастся решить проблему – атмосфера в коллективе ухудшится, сильно ухудшится. Пойдут разговоры: мол, я ничего не сделал. А в воскресенье архив устраивает прием… Нет, нужно срочно навести порядок.

Трудно сказать, что было на уме у Пила, но с каждой минутой он распалялся все больше. Даже на меня посмотрел, хотя взгляд получился не длиннее первого.

– Мистер Кастор, этот период для нас во многом критический. Завтра в находящемся в Бильбао музее Гуггенхайма состоится встреча, очень важная и для архива, и для меня. Хотелось бы ехать с уверенностью, что это дело на месте не стоит: возвращаться к хаосу и недовольным коллегам не собираюсь. Если вы свободны, следует приступить немедленно.

В голосе раздражение и досада. И искренний страх. Главный управляющий в отчаянии: провал грозит ему огромными неприятностями, поэтому и нужен эксперт, на которого можно повесить наболевший вопрос.

Да, очевидно, так… Только почему Пил на меня не смотрит, почему относится, как к пустому месту? Его хроническая неприветливость очень напоминала поведение моей бывшей подружки. Неужели аутизмом страдает?

Похоже, главный управляющий умеет читать мысли.

– Наверное, моя манера держаться кажется вам странной. Вероятно, даже психическое или неврологическое расстройство заподозрили…

– Нет, даже в мыслях…

– И совершенно напрасно, потому что ответ положительный. У меня гиперлексия – состояние, в определенной степени схожее с высокофункциональным аутизмом.

– Понимаю…

– Неужели? А по-моему, нет. Если считаете, что я страдаю тяжелым психическим заболеванием, то не понимаете. Ничего не понимаете. Я начал читать в два года, а писать – в три. После первого прочтения могу запомнить самый сложный текст, даже если не знаю языка, на котором он написан. Мистер Кастор, гиперлексия – это счастье, а вовсе не беда. Однако она действительно вызывает нестандартную реакцию на коммуникативные сигналы окружающих. Особенно трудно поддерживать зрительный контакт; извините, если из-за этого наш разговор сбивает с толку или вызывает неприятные ощущения.

Смущенный и слегка озадаченный, я попытался исправить положение и заговорил лишь из желания заполнить паузу.

– Знаете, а ведь этот факт распутывает один из узлов. Теперь я понимаю, почему вы придали такое значение тому, что призрак на вас смотрит. Вероятно, вам это неприятнее, чем остальным сотрудникам.

Главный управляющий кивнул.

– Очень вдумчиво, – без капли тепла или одобрения проговорил он. – Еще одна особенность моего состояния в том, что большинство метафор мне кажутся… мутными. То есть трудными для восприятия. Например, когда вы сравнили меня с узлом: слушаю, но до конца не понимаю. Поэтому, если бы вы на время нашего общения по возможности исключили метафоры, я был бы премного благодарен.

– Хорошо. – Лучше вернуть беседу в сугубо деловое русло. – Давайте удостоверимся, правильно ли я запомнил даты. Значит, призрак появился в сентябре?

– По крайней мере тогда мне впервые о нем рассказали, и была сделана первая запись в журнале происшествий. Сам я увидел ее лишь несколько недель спустя.

– А поточнее не знаете? В какой день заметили призрака?

– Конечно, знаю! – Мой вопрос едва ли не оскорбил Пила, который достал из ящика стола огромный гроссбух с обложкой из мраморного картона, положил поверх книги учета и начал листать. Сперва я решил: «журнал происшествий» – изящный архаизм, обозначающий текстовый файл, но нет, это был настоящий журнал, заполненный вручную. Возможно, работа в подобном месте вызывает повышенное уважение к традициям.

– Вторник, тринадцатое сентября. – Перевернув гроссбух, он протянул мне. – Вот, можете прочитать, если хотите.

Я взглянул на страницу: запись за тринадцатое сентября занимала ее почти полностью, а почерк у Пила оказался очень мелким и убористым.

– Нет, спасибо. Подробности вряд ли понадобятся. В любом случае нападение на мистера Клидеро – Рика? – произошло не так давно?

Главный управляющий повернул к себе гроссбух и проверил дату.

– В прошлую пятницу, двадцать пятого.

Я задумался. Призраки для меня делятся на активных и пассивных, причем последние составляют девяносто пять процентов от общего числа. Мертвецы держатся особняком и в основном пугают своим присутствием, а не конкретными попытками навредить. Еще реже случаи, когда призраки из тихих вдруг становятся буйными.

Что же, оставим пока это, сейчас куда важнее найти отправную точку.

– Вернемся к сентябрю, – предложил я. – Не делали ли вы каких-то приобретений в дни или недели, предшествующие появлению призрака? Какие еще события произошли в конце августа и начале сентября?

Пил нахмурился, роясь в отдаленных закоулках памяти.

– В голову ничего не приходит, – медленно произнес он, но потом вдруг поднял глаза – примерно на уровень моего подбородка, будто появилась какая-то идея. – Разве только материалы о русских белых… Мы ожидали их в июне, а они пришли в сентябре.

Я тут же навострил уши. Русские белые? Призрак являлся в ипостаси молодой женщины в монашеском одеянии и длинном белом плаще… Похоже на серьезную зацепку.

– Продолжайте, – попросил я. Пил пожал плечами:

– Это довольно обширная коллекция документов, ценность которых определить пока трудно. По большей части – письма русских эмигрантов, живших в Лондоне на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Мы были очень рады получить коллекцию, потому что ею активно интересовался ЦАЛ, то есть Центральный архив Лондона в Ислингтоне.

– Где она хранится?

– В одном из складских помещений первого этажа. Пока не зарегистрируем и не внесем в соответствующие каталоги, к основной коллекции русские документы добавлены не будут.

– Можно мне потом спуститься и па них взглянуть?

– Потом? – Судя по всему, моя идея возмутила Джеффри до глубины души. – По какой причине вы не хотите приступить к работе прямо сейчас?

Ну вот, приехали! Естественно, он не в курсе, что дословно повторяет вопрос старшего архивариуса.

– Мистер Пил, причин сразу несколько. Позвольте объяснить, как проходит работа, то есть что я намерен делать, если сотрудничество состоится. Мне бы хотелось рассказать поподробнее, дабы вы четко представляли себе процесс, согласны?

Главный управляющий коротко кивнул, хотя аскетическое лицо красноречивее любых слов говорило: его интересует только результат, детали я могу оставить при себе. И все-таки, набравшись храбрости, я продолжал: сэкономлю время и нервы, если, конечно, переломный, момент не наступит прямо сейчас.

– Если вы когда-нибудь задумывались о том, как изгоняют нечисть, то наверняка представляли себе церемонию наподобие свадьбы. Священник, или викарий, или кто вам больше нравится, говорит: объявляю вас мужем и женой. И готово. Одних слов достаточно, чтобы все свершилось.

– Мистер Кастор, я не настолько наивен, – с излишним, на мой взгляд, оптимизмом отозвался Пил. – Уверен, ваше занятие требует огромных усилий.

– Да, бывает и такое, но сейчас речь о другом. Иногда я действительно захожу в помещение, делаю свою работу и ухожу. Однако в большинстве случаев все не так просто или по крайней мере не так быстро. Сначала нужно прочувствовать призрака и настроиться на него. Потом, когда в сознании сформируется четкий образ, призрака можно вызвать и изгнать. Сколько времени это займет, сказать трудно. Изгнание нечисти – процесс отнюдь не универсальный. Если я возьмусь за эту работу, хочу с самого начала быть уверенным, что вы не станете барабанить по столу пальцами и требовать результатов через час или через день. Сколько уйдет времени, столько уйдет.

Я ждал, что Пил задумается, а он сменил тему – этакий отвлекающий маневр, чтобы все взвесить:

– А в плане гонорара?

– Тариф у меня фиксированный: день потрачу или месяц – вам придется заплатить тысячу фунтов, из них три сотни авансом.

«Фиксированный тариф» был чистой воды ерундой. К оплате труда я применяю тот же подход, что и к жизни вообще: сочиняю правила по ходу дела. На этот раз меня больше интересовал аванс: срочно требовалась наличность, сотни три, не меньше, чтобы рассчитаться с Пен, плюс небольшая надбавка за опасность, потому что темноволосая девушка в длинном платье, похоже, любит жесткую игру.

Пилу явно не понравилось то, что он услышал.

– Извините, мистер Кастор, – начал главный управляющий, скользнув взглядом по лацканам моего пиджака, – я не готов вносить аванс за сомнительного вида услугу. Если вы всерьез говорите, что можете потратить целый месяц… Целый месяц мириться и с вашим постоянным присутствием, и с появлениями призрака… Нет, это неприемлемо, совершенно неприемлемо! По-моему, расчет по факту исполнения куда разумнее. Пожалуй, это единственный устраивающий меня вариант.

Тяжело вздохнув, я покачал головой.

– Тогда возвращаемся к самому началу. – Поднявшись, я отодвинул стул от стола. – Попрошу профессора Малбридж при первой же возможности с вами связаться.

Я решительно шагнул к двери. Если честно, мой блеф можно было назвать половинчатым: я действительно работаю именно так, как сказал Пилу, и действительно нуждался в деньгах. Если я задрал планку слишком высоко, это моя проблема, но аванс я попросил бы в любом случае.

Дверь я открыл, но выйти не успел: меня окликнул Джеффри. Мрачный, буравящий яростным взглядом стол, он понимал: обратиться к другому – значит пустить по ветру время и усилия, потраченные на меня.

– Неужели впрямь может уйти целый месяц?!

– Если так, будет установлен новый мировой рекорд. Скорее всего я изгоню вашего призрака за пару дней и прекращу раздражать работников архива быстрее, чем вы успеете меня заметить. Мистер Пил, я вовсе не отличаюсь медлительностью, просто такую работу по жесткому расписанию не выполняют.

– Л нельзя ли ускорить процесс?

В моем подсознании зазвенели тревожные колокольчики.

– Можно, – признал я, – но к экспресс-методам сразу прибегать не хочется – они… хм, непредсказуемы.

– То есть опасны?

– Да, потенциально опасны. Главный управляющий неохотно кивнул.

– Ну, вам виднее. Мистер Кастор, пожалуй, я немного поспешил с выводами. Триста фунтов – вполне разумная для аванса сумма. А вот если работа застопорится, тогда обратимся к экспресс-методам.

– Давайте обсудим это позднее.

– Хорошо, позднее, – кивнул Пил. – Например, сегодня в конце дня подниметесь и расскажете, как все прошло. Или Элис расскажете, – добавил он, явно обрадовавшись второй, куда более удачной мысли, – а она передаст мне.

Я промолчал. Можно не сомневаться, что при любом раскладе мистер Пил будет постоянно дышать мне в затылок.

– Договорились. Сначала хотелось бы поговорить о нападении с Риком Клидеро и взглянуть на русские письма, точнее, на помещение, где они хранятся.

– Безусловно! Так, деньги придется взять из сейфа, а это я смогу сделать лишь во второй половине дня, когда мы с Элис проведем сверку. Но, надеюсь, вы ждать не будете и приступите немедленно?

– Мистер Пил, – мрачно заверил я, – я приступил, едва оказавшись в архиве.

Пил со мной в мастерскую не пошел: просто снял трубку и вызвал Элис. Интересно, он так пытается отгородиться от решения меня нанять, или это очередное проявление гиперлексии? Неужели ему настолько неприятно общаться с людьми, что он предпочитает даже руководить по доверенности?

Главный управляющий сообщил, что я некоторое время Пулу работать в здании архива. Элис с героической стойкостью восприняла новость, которая радовала ее не больше, чем лечение прикорневого кариеса. Будь я почувствительнее к подобным вещам, наверняка бы расстроился. Но прежде чем уйти, я решил кое-что прояснить.

– Вечер, когда пострадал Рик Клидеро… Вы сказали, что не присутствовали при этом, верно?

– Нет, – раздраженно ответила Элис, открыв дверь, чтобы вывести меня из кабинета начальника, – я сказала не так.

– Я сказала, что не видела призрака. Естественно, я видела, что случилось с Риком, только призрака там не было. Лично мне кажется, что его вообще нет.

– Значит, вы видели, как ножницы… хм… летали? Перемещались по воздуху?

Прежде чем ответить, старший архивариус взглянула на Пила. Тот внимательно изучал рабочий стол, однако к разговору, судя по всему, прислушивался. Не знаю, на какую подсказку рассчитывала молодая женщина и что получила.

– У Клидеро вывернулась рука, и лезвие ножниц скользнуло по ладони, а потом вверх и оцарапало щеку. Но расспрашивать об этом лучше его, а не меня.

– Да, конечно, я обязательно спрошу, просто хотелось бы установить…

Оборвав меня на полуслове, Элис напрямую обратилась к Пилу:

– Джеффри, если вы дадите распоряжение оказывать помощь и поддержку, я подчинюсь. Если оставите на мое усмотрение, тогда я отказываюсь отвечать на подобные вопросы.

В кабинете воцарилось напряженное молчание.

– У Элис весьма категоричная позиция по отношению к этой проблеме, – спокойно промолвил главный управляющий.

Его глаза были приклеены к монитору, так что «у Элис» – единственный признак, по которому я определил, что Джеффри обращается ко мне.

– Да, понимаю, – кивнул я.

– Лучше свести ваше общение к минимуму. Уверен, остальные сотрудники с удовольствием расскажут все, что им известно.

Я посмотрел на Элис: она буквально буравила меня взглядом, даже не пытаясь скрыть возмущение.

– Отлично, – через секунду ответил я.

Молодая женщина коротко кивнула: точки над i расставлены, черта подведена.

Итак, вернувшись в «офис свободной планировки», я вновь прочел лекцию «Основы изгнания нечисти» для Рика и Шерил, которые впитывали каждое слово, и Джона, притворявшегося, что меня не слышит.

– … поэтому и попрошу вас рассказывать обо всем, что видели и чувствовали, – подвел итог я. – А начнем с вас, Рик, потому что тот случай – самый вопиющий и послужит отличным плацдармом для моих дальнейших действий. Впрочем, прежде всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь показал русские документы, которые пришли в августе. Там, видимо, в основном письма эмигрантов?

На помощь тут же пришел Рик.

– Убьем двух зайцев сразу, – пообещал он, – Ведь именно я их регистрирую и заношу в каталоги.

– А как же я? – спросила Шерил, будто обидевшись, что я с ней не занимаюсь. – Когда меня будешь допрашивать?

– Сразу за Риком. Ты – давайте по простому, ладно? – вторая в моем списке.

Девушка просияла.

– Иди к черту, коп! Ничего я тебе не скажу!

Рик взглянул на Элис, спрашивая разрешения, и та ответила жестом, одновременно напоминающим кивок и пожатие плечами.

– Только весь день на это не потратьте! Боннингтонский архив не здание, а настоящий лабиринт, причем куда сложнее, чем мне сначала показалось, Наш путь к складским помещениям, где хранились русские документы, вел вниз по бетонной лестнице, затем вверх по другой лестнице и через пожарную дверь на пружинах, настолько жестких, что представляли серьезную опасность выступающим частям тела. Всего минута подъемов с поворотами, и я почувствовал себя сельской мышью, случайно угодившей в лондонское такси.

– А короткого пути нет? – слегка запыхавшись, поинтересовался я.

– Это он и есть, – ответил поднявшийся на ступеньку выше Рик. – Мы же в новое крыло переходим. Другой способ – выйти на улицу и обогнуть здание по периметру;

Клидеро остановился и показал на открытую дверь. Поравнявшись с ним, я увидел еще одно помещение свободной планировки, значительно меньше мастерской, из которой мы только что пришли, и куда теснее в основном за счет нескольких библиотечных тележек, что стояли у стены. Рыжеволосый парень, на вид совсем мальчишка, катил похожую тележку мимо нас, да на такой скорости, что пришлось уворачиваться, чтобы не задавил. В глубине зала, среди полок, я разглядел еще две скрытые полумраком фигуры, быстро и сосредоточенно перекладывающие книги из тележек на полки и наоборот.

– Технический персонал, – пояснил Рик. – Отвечают за то, чтобы все предметы находились в определенном схемой расположения месте. Другими словами, находят то, что запросили в читальный зал, вывозят, а потом забирают обратно. Адская работа! С ними тоже будешь говорить?

– Возможно, потом придется, – ответил я. Усложнять и без того трудную задачу совершенно не хотелось. Пока я просто искал некое указание на то, откуда начать охоту на призрака, чтобы не терять время в ненужной комнате на ненужном этаже, зная, что Пил не сводит глаз с секундомера и ждет результатов.

Мы пошли дальше и, как вскоре выяснилось, попали в другую часть архива, с металлическими дверями и температурой на несколько градусов ниже, чем в остальном здании. Я сказал об этом Клидеро, и тот кивнул.

– Британский стандарт 5454, его мы и соблюдаем: при хранении ценных документов нужно поддерживать влажность менее пятнадцати процентов и максимально стабильную температуру в районе пятнадцати – девятнадцати градусов по Цельсию.

– А свет?

– Тут тоже есть правила, только конкретных цифр не помню.

Наконец Рик остановился у двери, на вид не отличающейся от всех предыдущих, поднес электронный пропуск к считывателю, а потом открыл одним из висящих на поясе ключей. В нос ударил резкий запах плесени.

– Тут все и произошло? – спросил я.

– Нападение? Нет, господи, нет! – категорично закачал головой Клидеро. – Это было наверху, в мастерской, откуда мы только что пришли. Пристань она ко мне здесь, где никого нет, я точно бы в штаны наделал.

Я вошел в зал. Просторный, размером с целый склад, а температура как на хладобойне. Взгляд метался от полупустых стеллажей к коробкам от «Федерал экспресс», громоздящимся на двух столах и полу. Одна распакована: похоже, в ней старые письма, рядом – перекидной блокнот, открытый на странице, исписанной каракулями. На соседнем столе ноутбук, подсоединенный к внешнему монитору и мыши.

Я повернулся к Рику, захлопнувшему за мной дверь.

– Это и есть?…

– Да, одно из новых складских помещений. Только мы его еще не заняли и пока используем для сортировки и кратковременного хранения.

Я снова огляделся по сторонам: ценные мысли всегда приходят после здравого размышления.

– Компьютер и блокнот твои?

– Да. Когда готовишь новый каталог, для начала нужно записывать все, что в голову придет. Потом составляешь описание предмета и выбираешь рубрики с заголовками. Некоторые сразу создают электронную базу данных, но мне удобнее делить работу на два этапа.

– Минут на пять оставишь меня одного? Спустись, выпей кофе… Потом вернешься.

Моя просьба поразила Рика до глубины души, но он тут же взял себя в руки.

– Без проблем. Только кофе я не пью, у меня вот что есть…

Клидеро присел на корточки и протянул руку. А я, наклонив голову, заметил то, что пропустил сначала: переносной холодильник размером с коробку «Федерал экспресс». Достав две бутылки изотоника «Люкозейд», он вручил одну мне, а вторую сунул в карман джинсов.

– В крайнем случае бей бутылки! – широко ухмыльнулся Рик. – Ну, нарушим разок стандарт 5454, разве кто узнает?

Он вышел и прикрыл за собой дверь. Какой милый парень! Джентльмен в полном смысле слова. Но ведь опять-таки его щекотала ножницами женщина в длинной накидке с капюшоном, так что для Рика я Седьмой кавалерийский полк в одном лице.

Поставив бутылку на краешек стола, я потянулся к вскрытой коробке и осторожно подцепил то, что в ней лежало. Да, первое впечатление оказалось верным: письма и старинные поздравительные открытки. На лицевой стороне поздравления напечатаны по-английски, зато внутри плотные тексты на кириллице, в которых я не понимал ни слова.

Крепко зажмурившись, я прислушался к зажатым в руках открыткам. Они молчали; примерно через минуту я распахнул глаза, и стал изучать коробки. В новом хранилище их около тридцати, сотни по две документов в каждой.

Допустим, призрак связан с каким-то из находящихся здесь предметов; шансы обнаружить эту связь при беглом осмотре настолько ничтожны, что их и рассматривать не стоит. С другой стороны, если он сам прячется в этом зале или где-то поблизости, я должен его почувствовать.

Опустившись на пол, я снял с пояса вистл и медленно, неспешно стал избавляться от посторонних мыслей – проиграл песенку «Белые лебеди» от первого аккорда до последнего. Причем не в качестве заклинания: я не ставил призраку ловушку и даже из укрытия его выманить не пытался. «Белые лебеди» помогали сосредоточиться: на волнах музыки мысли покидали мою душу и плавали по залу, впитывая текстуру, звуки и запахи, просовывая маленькие любопытные пальчики во все уголки, щели и трещины.

А в хранилище чувствовалось движение, где-то на самой границе моего восприятия. Движение очень тихое, но что скрывала тишина – слабость, коварную уловку или совершенно иной умысел, – я не знал. Как же выяснить, если я едва чувствовал? Странно, когда призрак буйный, в воздухе ощущается его внутренняя мощь. Такие случаи редки, но их, как правило, не пропустишь.

Тем временем я дошел до последнего куплета, беззвучно повторяя слова в такт жалобной музыке, будоражащей неподвижный воздух:

Неуловимая сила стала чуть явственнее, чуть ярче отпечатываясь на границах обращенного в слух сознания, но вместе с тем спокойнее и тише. Я чувствовал, как она скользнула по моей коже, словно рябь по поверхности холодного пруда.

Будто призрак слушал. Будто его притягивала музыка – не благодаря моей силе, а благодаря самой мелодии, которая чем-то завораживала. Я знал: неподвижная тишина является символом жадного внимания, налету пожирающего старую песенку и открывающего пасть в ожидании нового куплета. Неужели все так просто? Я намеренно растянул последние аккорды, превращая их в длинную тонкую лесу, а потом осторожно, очень осторожно потянул…

… И призрак исчез. Резко, словно лопнул мыльный пузырь. Секунду назад чувствовалось, как он парит надо мной, дразнит, кутается в нежный шелк мелодии… А в следующую – все пропало, и наступила пустая, мертвая тишина.

«Хитрюга!» – с горечью подумал я. Не следовало форсировать события. Черт!

Скрипя Давно не смазанными петлями, открылась дверь, и в хранилище заглянул Рик.

– Как дела? – настороженно спросил он.

– Так себе, – уныло ответил я.

 

5

По словам Рика, произошло все в пятницу, около, четверти шестого. Вообще-то он работает с половины девятого до пяти, за сверхурочные не получает, но может и задержаться. В том конкретном случае он искал и реставрировал карты и планы секретных водных путей Лондона для группы младших школьников, которые должны были прийти в следующий понедельник.

– Это ведь довольно рядовое событие? – на всякий случай уточнил я…

– Не забывай, мы общественное заведение. С улицы люди к нам почти не заходят, однако высокая посещаемость – одна из наших непосредственных задач. Нужно сделать так, чтобы в этом году услугами архива воспользовались десять тысяч человек, в следующем – двенадцать и так далее. На третьем этаже у нас две классных комнаты и открытая библиотека.

–. – Но ведь экскурсии проводит Джон Тайлер, а не ты? В Смысле, он преподаватель…

– Специалист по образовательным программам, – уточнил Клидеро. – Впрочем, ты прав, постоянно такой работой я заниматься бы не стал. Просто реки Лондона – как раз по моей специальности, вот я и взялся готовить материал для экскурсии. А тут еще карта – на обычную физическую нанесены все естественные притоки Темзы,… Вот только в самом центре трескаться начала, как раз по линии сгиба, и я живо пред-ставил, что будет, если ею в таком состоянии воспользуется Джон. В общем, решил ее подклеить и увлекся.

Шерил тоже задержалась: свои дела к выходным заканчивала, Элис с Джоном выверяли расписание на следующую неделю, а Фаз, то есть Фархат – она на полставки работает – что-то печатала, наверное, ведомость…

Я уже почти все сделал, собрал нужные кусочки, оставалось только склеить, фактически заплату наложить. Наверное, звучит кощунственно, но именно так мы поступаем с трещинами и дырами, если, конечно, оригинал не слишком ценный. Просто вклеиваем новый элемент – неотбеленную японскую бумагу рН-нейтральным клеем – и подкрашиваем в нужный цвет, чтобы получилось более или менее прилично. Я вырезал подходящую по размеру заплатку…

Прильнув к бутылке «Люкозейда», Клидеро сделал большой глоток и вытер губы.

– А потом буквально на секунду мигнули лампы. Элис что-то сказала о замыкании, а Джон обратил ее слова в шутку, не помню, в какую именно, но точно на грани пристойности. Когда лампы опять замигали, стало казаться, что мы на дискотеке и хозяева клуба включили стробы. Встав из-за стола, я двинулся к двери, хотел пощелкать выключателем– вдруг поможет.

Но к двери так и не попал: какая-то сила швырнула меня обратно на стул. Затем послышался удар, будто упало что-то тяжелое, и пол закачался. Свет погас, через секунду загорелся снова, а ножницы… – Рик поднял руку к заклеенной пластырем щеке, – ножницы вывернулись из руки. Больно было – жуть! Большой палец застрял в кольце.

Скажу прямо, я чуть в штаны не наложил от страха! «Черт! – закричал я. – Смотрите, что делается!» Шерил бросилась ко мне, но ножницы будто дергали меня за палец вверх-вниз и кружили по мастерской. Наверное, я был похож на Питера Селлерса – помнишь фильм про доктора Стрейджлава? – он никак не мог справиться со своей правой рукой, которая то вскидывалась в нацистском приветствии, то начинала его душить.

Ножницы пытались искромсать мне лицо и тело, а защититься я мог, лишь двигаясь синхронно с ними и уворачиваясь от ударов. Налетев на Шерил, я сбил ее с ног. Бог знает, где в тот момент были Элис с Джоном. Фархат визжала как резаная, но что толку? Затем я догадался стучать рукой по краю стола и с пятой или шестой попытки высвободил большой палец. Ножницы упали на пол, и Шерил, соображавшая куда лучше, чем я, прижала их коленом, чтобы не вырвались.

Я повернулся к Шерил, хотел сказать что-нибудь вроде: «Черт подери, нехилая сценка, правда?», но она напряженно смотрела на мое лицо, и я машинально потрогал щеку. Кровь так и хлестала, капая на ведомость Джона, рабочий стол и пол мастерской.

Наверное, я на несколько секунд потерял сознание, потому что очнулся сидя за столом, а в дверях мастерской стоял Пил, то есть Джеффри. Это же настоящее событие, вроде визита члена королевской семьи… Все кричали и спорили, что делать раньше. Элис предложила вызвать «скорую», а я отказался: мол, все нормально, лучше домой пойду и сам обработаю порез. Джеффри это не очень понравилось, испугался – вдруг я потребую страховую выплату за производственную травму! Но я слушать ничего не желал и думал только о том, чтобы выбраться на улицу. Меня одолевала дрожь и сильно мутило. 13 общем, хотелось одного – поскорее уйти.

В понедельник я едва вытащил себя в Боннингтон: никак не мог оправиться от нападения. Но, черт подери, это моя работа, да и что было делать – брать больничный, потому что призраков испугался?

Хлебнув «Люкозейда», Клидеро поморщился.

– Теплый, – не слишком уверенно пояснил он, поставил банку на стол и отодвинул подальше.

Пару секунд я просто молчал. Его рассказ одни детали прояснил, зато другие еще больше запутал.

– Ты правша? – наконец спросил я. Вообще-то даже не спросил, а констатировал факт: утром, когда я вошел в мастерскую, Рик держал трубку в левой руке.

– Да, а что?

– А ножницы оказались в левой, потому что порезана левая щека.

В глазах Рика отразилось изумление.

– Слушай, а ты действительно спец!.. Если честно, это меня больше всего и разозлило. Левой рукой я резал, потому что правая уже была перевязана: за неделю до того я прищемил ее ящиком стола. Только заживать начала, а я бац! – щеку порезал. Прямо напасть какая-то.

– В ящике стола тоже был призрак или?… Рик саркастически рассмеялся.

– Нет, тут я сам. Я вообще известный самоистязатель, хорошо хоть первую помощь почти профессионально оказываю… Имей в виду, если это совпадение, то не иначе как удивительное.

Я решил вернуться к лежащим на столе коробкам.

– Ты с августа ими занимаешься?

Перехватив мой взгляд, Клидеро тяжело вздохнул.

– Да, но, естественно, не все время, – будто оправдываясь, проговорил он. – У меня и другая работа есть. А здесь столько документов, которые никогда не разбирали!.. Они же хранились в частной коллекции где-то в Бишопсгейте. По крайней мере так говорит Джеффри, но я сопровождал ход сделки и могу перевести его слова на нормальный язык: документы держали под кроватью рядом с ночной вазой.

– Ты сопровождал сделку?

– Да, я нашел документы и выступил брокером. Премию не получил, потому что я штатный сотрудник, а посреднические выплачивают лишь третьим лицам. Зато я был брокером и переводчиком в одном лице – хоть какое-то разнообразие. А в качестве вознаграждения всю чертову коллекцию отдали разбирать мне, потому что я один здесь говорю по-русски.

– Поэтому тебя и приняли в архив? Как эксперта по языкам?

– Да, наверное, это окончательно склонило чашу весов в мою пользу, хотя главным плюсом было мое классическое образование, а не хорошее знание русского и чешского. В архиве полно документов на средневековой латыни. – Взяв со стола открытку, Рик пробежал глазами текст поздравления. – Если честно, такие задания мне не в тягость: я ведь время от времени устраиваю себе погружения в язык, чтобы навыки не потерять. Обычно с помощью зарубежного отпуска, хотя этот вариант куда дешевле.

– С коллекцией связана какая-то история? – осторожно спросил я. – Или с тем, как она к тебе попала?

Озадаченно посмотрев на меня, Рик пожал плечами.

– Нет, мы просто сделали заявку на торгах и оформили покупку. Никаких скандалов, убийств и так далее. По крайней мере ни о чем подобном я не слышал.

– А в самих документах ничего необычного не было? Вместо ответа Рик зачитал текст с открытки, которую до сих пор держал в руках:

– «Тетушке Хаиче от Петра и. Сони с благодарностью и любовью. С Божьей помощью надеемся увидеться до того, как появится малыш, и услышать про нашего дорогого брата».

Клидеро положил открытку в коробку.

– Это послание еще одно из самых пикантных, – с безысходностью проговорил он.

* * *

За интересной работой время летит быстро и незаметно. Когда мы с Клидеро вернулись в мастерскую, день перевалил за половину. Все архивариусы ушли на ленч, оставив Рику записку, что они в кафе «Костелла» на Юстон-роуд. Рик позвал меня с собой, но я не собирался отказываться от возможности самостоятельно обследовать архив.

– Не оставишь мне ключи? – вспоминая запертую пожарную дверь, попросил я.

Клидеро замялся, по лицу было ясно: его одолевают самые противоречивые мысли. Наконец он покачал головой.

– Не могу, – сильно смутившись, пояснил Рик. – Ключи есть только у меня, у Элис и у самого Пила. Они вроде символа полного доверия и огромной ответственности: когда выдавали, чуть лине клятву принести заставили. Ключи нужно постоянно носить с собой. Я имею право на время одалживать их другим сотрудникам, но для этого требуется подписать специальный протокол с указанием точного времени: когда отдал и когда забрал обратно. Если Элис засечет тебя с моим комплектом, головы мне не сносить.

– Значит, комплекты разные? – спросил я, оглядывая огромную связку ключей. Я не планировал обманывать Клидеро и вопрос задал из чистого любопытства: на его поясе и большие ключи, и маленькие, реечные, магнитные и круглые. Меня всегда интересовали ключи, замки и все, что к ним относится, – вот такое хобби, плавно переходящее в страсть.

Перехватив мой взгляд, Рик покачал головой.

– Нет, одинаковые… Если честно, используем мы только половину, даже меньше. Некоторых замков наверняка давно уже и в помине нет, мы просто добавляем на кольца новые, а старые снимать забываем… – Он пожал плечами. – Комплектов всего три – или четыре, если считать запасной, который хранится в сейфе. Так что увидев тебя с ключами, все сразу догадаются, чьи они. Извини, Феликс! Захочешь куда-нибудь попасть – попроси Фрэнка.

– Ничего страшного, – заверил я.

Решив, что Пил, возможно, не отбыл на ленч со своими верноподданными, я прошел по коридору и постучал в дверь его кабинета. Никто не ответил, и я нажал на ручку. Закрыто. А вот у Элис открыто: в аккуратном, чистом, по-монашески пустом кабинете никого.

Ладно, в хранилище с русскими документами не попасть. Но ведь призрак появлялся и в мастерской, значит, стоит использовать мой вистл и там.

В конце концов, я сыграл несколько любимых мелодий, однако никакой реакции не получил. Если женщина в монашеском одеянии и витала на этом этаже, я ее не чувствовал.

Рик, Шерил и Джон вернулись с ленча ровно в час. При виде меня у Шерил аж глаза загорелись.

– Сейчас моя очередь отвечать на вопросы?

– Совершенно верно, – кивнул я. – Для этого здесь и сижу.

– Предпочитаешь мучить мерно капающей из крана водой или колотить резиновой дубинкой?

– Ввиду ограниченности бюджета после каждого «не знаю» будешь сама хлопать себя по щекам.

Чтобы никто не мешал, Рик запустил нас с Шерил в комнатку напротив мастерской. Опустившись на краешек стола, девушка стала болтать ногами, а я приготовился ополовинить спектакль про хорошего и плохого полицейского. Однако Шерил задала вопрос первой:

– А что, если призраки начнут изгонять людей? От неожиданности я даже опешил.

– Что?

– Ну, реши они дать отпор – начнут с тебя, верно? Устранят тех, кто в состоянии оказать сопротивление, а с остальными будут творить все что хотят… – Девушка заговорила с еще большим жаром: – Пожалуй, тебе надо подготовить ученика. Тогда, если ты погибнешь, он найдет призрака-убийцу и отомстит.

– Предлагаешь свою кандидатуру?

– Пожалуй, – рассмеялась Шерил. – Если честно, я очень даже не против. Вечерние курсы не ведешь?

– Нет, только заочные, по Доске Уиджа.

– Ха-ха-ха! – скорчила гримасу Шерил.

– Ты здесь давно работаешь?

– Шерил Тилемаг, редактор каталогов, специалист первого класса. Код доступа к центральному процессору – 31.

– Так давно?

– С рождения! – закатив глаза, чуть не взвизгнула девушка. – В феврале четыре года исполнится. А ведь пришла один только каталог составить, то есть месяца на три.

– Значит, тебе нравится быть архивариусом?

– Наверное, просто затянуло, – фальшиво-мрачным голосом ответила Шерил. Прирожденная актриса: я едва сдержался, чтобы не захохотать. – В школе у меня всегда хорошо шла история, ее я и решила изучать в Кингс-колледже. Понимаешь, это уже само по себе здорово! Немного девушек из Южного Килберна поступают в университет. По крайней мере, когда я школу заканчивала, было именно так. Хотя о том, чтобы сделать из истории карьеру, никогда не думала… – Шерил глянула на меня так, как центровые смотрят на арбитра, собирающегося показать красную карточку. – Ну какую работу может найти историк? Лично у меня ничего не получалось! Хотелось в магистратуру, а на мне еще за бакалавриат долг в двадцать тысяч висел, так что кредит не давали. Тут и подвернулась эта работа: искали не архивариуса, а редактора каталога, и отчим велел попробовать. – Девушка нахмурилась, лихорадочно роясь в памяти. – Да, в то время он уже был отчимом. Алекс, третий муж моей мамы, сейчас уже бывший.

– Это все так важно?

– Мне нравится вести счет. Помнишь инсталляцию Трейси Эмин «Моя постель»? Она там имена всех любовников перечислила. Так вот, устрой что-то подобное моя мама, получилась бы не палатка, а цирк с огромным куполом.

Для кого-то более методичного или ограниченного во времени разговор с Шерил быстро привел бы либо к убийству, либо к безумию. Я, однако, с удовольствием ей подыгрывал, потому что подозревал: за всей этой клоунадой скрыта веская причина, по которой девушка задала столь необычный вопрос.

– Значит, ты пришла сюда в 2001 году?

Шерил улыбнулась своим воспоминаниям.

– Да, получилось именно так. Знаешь, у меня есть девиз: «Пока не попробовал, не говори, что не нравится». Но тогда и пробовать не хотелось. Дома настоящий скандал вышел: я кричала, мол, лучше пойду на панель, чем буду тухнуть в чертовой библиотеке, Алекс мне поркой грозил…

– А потом?

– Я сказала отчиму: клиентов так быстро не найти. – Улыбка погасла, и лицо стало совершенно серьезным. – Так или иначе, работа нужна была срочно, потому что мать выставила меня из дома. Я пришла в архив и торчу здесь вот уже четыре года.

– Чем занимается редактор каталогов?

– Почти всем: разбором новых поступлений, созданием баз данных, поддержкой пользователей. Однако больше всего времени занимает чертова ретрооптимизация! – Шерил произнесла это слово так, будто оно обозначало ядовитые отходы производства. – То есть ввод старых печатных каталогов в базу данных. Видишь ли, многие коллекции до сих пор описаны лишь на замшелых печатных листах, которые никто миллионы лет не просматривал. Их сотни тысяч. Как тут с катушек не съехать?! Сильви – наше единственное развлечение.

– Сильви? Ваша новая сотрудница? Шерил хохотнула громко и отрывисто.

– Нет, идиот ты эдакий, Сильви – это наш призрак!

– Значит…

– Да, я придумала имя. Нужно же как-то ее называть.

– Зачем? Она с тобой общается?

Девушка покачала головой, темные брови сдвинулись.

– Сейчас нет. Когда появилась, первое время постоянно бубнила, а сейчас даже не пискнет.

Я тут же навострил уши.

– О чем она говорила?

– Откуда мне знать? – сурово, даже чуть обиженно спросила Шерил. – Языка-то я не понимаю! Она говорила на русском, или немецком, или шведском, или еще на каком-то… Лишь однажды я догадалась, что она рассказывала про розы.

Русский, немецкий, или шведский, или еще какой-то… Диапазон широчайший!

– Ты часто ее видишь? – временно оставив языковую тему, поинтересовался я.

– Почти каждый день. Наверное, я настроена на се волну.

– И не боишься? Даже после того, что случилось с Риком?

– Не-е, мне она не навредит. Бывает же, что с кем-то чувствуешь себя в безопасности. Так вот, я чувствую себя с ней в безопасности. Сильви лишь смотрит, как я работаю, иногда часами. Я единственная, кто от нее не шарахается, и она это ценит. Или, возможно, просто не любит мужчин.

На секунду замолчав, Шерил смотрела на меня с угрожающей серьезностью.

– Вероятно, я должна тебя ненавидеть. Ты ведь пришел, чтобы ее изгнать, а это сродни убийству. Сильви уже мертва, а ты хочешь убить ее снова.

Следующая пауза получилась такой долгой, что я решил: Шерил уже сказала все, что хотела.

– Вообще-то я не воспринимаю свою миссию как…

– Знаешь, мне она кажется очень-очень грустной. – Кончиком пальца девушка провела по столу линию, выразительное лицо стало торжественно-мрачным. – Так что, думаю, ты даже одолжение ей сделаешь.

Джон Тайлер общался со мной с той же неохотой, что и Элис, но к тому времени старший архивариус вернулась в мастерскую и лицемерно передала просьбу Джеффри оказывать мне всяческое содействие.

Чем дальше, тем большую неприязнь я испытывал к Элис и знал: за этим придется следить. Мне очень не нравилось, как она подрывает авторитет Пила.

В импровизированной комнате для допросов ответы Тайлера были краткими, практически односложными, но ведь он и в мастерской цедил сквозь зубы. Давно он работает в Боннингтоне? Нет. Ему здесь нравится? Да, пожалуй. Он видел привидение? Да. Много раз? Да. Оно его пугало? Нет.

Вообще-то Джона я опрашивал чисто для проформы: насчет призрака у меня уже появились определенные зацепки, по крайней мере в отношении того, как он здесь появился. Строго говоря, необходимость в подсказках Тайлера уже отпала, просто оставлять факты непроверенными не в моих правилах; наверное, я впрямь охотник за привидениями с фиксацией на анальной стадии.

Итак, почему бы слегка не повысить градус?

– А что вы вообще знаете о призраках?

– Почти ничего. – В голосе Тайлера сквозило плохо скрытое презрение. – Не моя специальность.

– Чаще всего это не души умерших, а квинтэссенция их эмоций, следы и отпечатки, сохранившиеся в местах, где по неясным для нас причинам испытывались сильные переживания.

Пару секунд я изучал лицо Тайлера, а Тайлер изучал потолок за моим левым плечом. Вид у него был мрачно-непроницаемый.

– Видите ли, при таких обстоятельствах мне следует искать в архиве вспышки сильных эмоций, связанных с появлением призрака. Настолько интенсивных, чтобы оставить парапсихологическое эхо.

Многозначительная пауза, но реакции, увы, никакой.

– Сильные эмоции я ощущаю только от вас. Глаза Тайлера расширились и встретились с моими.

– Что? – взвизгнул он. – Это неправда! Я никаких эмоций не показывал и ничего не делал!

– Вы излучаете враждебность.

– Чушь! Мне просто не нравится то, что происходит в архиве. Хочу выполнять свою работу… – он лихорадочно подбирал слова, – и чтобы меня не трогали. Мечтаю об одном: пусть проблема как можно скорее разрешится.

– Именно для этого меня сюда и пригласили. Чем больше я узнаю о призраке, тем скорее добьюсь успеха. Может, расскажете о ваших с ним встречах? Когда состоялась последняя?

– В понедельник утром. – Тайлер все еще держался довольно вызывающе, однако уже не так напряженно и после паузы заговорил без моей подсказки: – Я был в книгохранилище, когда почувствовал ее присутствие. Да, скорее почувствовал, чем увидел. Очень испугался (неудивительно, после того, что случилось с Риком) и побыстрее вышел из хранилища. Она приближалась ко мне, и стало… внезапно стало холодно. Очень холодно, я лаже пар от дыхания видел. Не знаю, из-за нее так получилось, или просто потому, что… – Тайлер осекся. – В общем, я поскорее вышел из хранилища, – мрачно повторил он, вперив глаза в пол.

– Как выглядит призрак?

Удивленный взгляд Тайлера метнулся ко мне.

– Никак не выглядит. Лица нет, по крайней мере верхней части… Простонет.

– Мистер Пил, описывая призрака, сказал, что на нем красная вуаль…

– Это не вуаль! – фыркнул Тайлер. – Просто красный цвет, все лицо, кроме рта, красное. Она похожа на тех, кто выступает в телепрограммах, но хочет остаться неузнанным. Вы наверняка таких видели, ну, с расплывчатыми головами. А у этой женщины вместо лица красная клякса.

– А остальное тело? Джон на секунду задумался.

– Она показывает только верхнюю половину – белую, прозрачную, сияющую. И. чем ближе подходишь, тем хуже видно. Отсюда, например, – рука Тайлера остановилась в нескольких сантиметрах от груди, – вообще ничего не разобрать.

– А одежда?

– На ней капюшон. Одежда белая, и с каждой секундой будто выцветает, так что разглядывать особо не получается.

Задав еще несколько вопросов, я отпустил Тайлера. Вряд ли он что-то от меня скрывает, но спесь-то надо было сбить!

После этого я пошел пройтись. Каждый квадратный сантиметр здания превратили в полезную площадь, но, судя по всему, сделали это поэтапно, без четкого плана, зато с большим желанием пробить дверной проем в каждой стене, которая попадалась на пути, и построить новый коридор вокруг каждой лестницы и каждого объекта, который не получалось передвинуть. Похоже, работу еще не закончили: на четвертом и пятом этажах помещения пустовали, а на лестнице валялись строительные инструменты. Сняв поручни, на балкон поставили грузоподъемный блок и уже подняли несколько партий кирпичей.

Экскурсия по зданию архива завершилась у хранилища первого этажа, где временно находились русские документы.

Там по предварительной договоренности ждал Рик, который впустил меня внутрь.

– Дверь можешь просто захлопнуть, – сказал он. – В смысле, когда соберешься уходить. Она автоматически закроется, и ты обратно не попадешь. Счастливой охоты, дружище!

Клидеро двинулся к двери. Я хотел о чем-то спросить, но о чем именно вспомнил, лишь когда Рик уже исчез в коридоре.

– Эй, Рик! – позвал я. – Призрак когда-нибудь с тобой разговаривал?

Клидеро категорично покачал головой.

– Нет, дружище, она ни слова не говорит.

– А Шерил утверждает, что сперва та женщина с ней общалась.

– Похоже на правду, – кивнул Рик. – В первые недели несколько сотрудников слышали, как она разговаривает, а сейчас подруга Шерил просто бросается на людей с ножницами. Конечно, это лучше, чем держать обиду в себе!

Толкнув дверь так, что та еще полминуты раскачивалась, Клидеро оставил меня одного. Да, куража сразу поубавилось! Если я прав и между призраком, этой комнатой и коллекцией существует какая-то связь, то темноволосая женщина должна была говорить по-русски, а Клидеро – услышать и понять. С другой стороны, если бы Господь хотел, чтобы мы поднялись на гору за один день, Он наверняка установил бы подъемник.

Сыграв еще несколько мелодий, я попытался выманить призрака, но он на наживку не клюнул. Естественно, существовал и второй вариант работы, хотя пользоваться им очень не хотелось: перспектива изучить каждый из десятков тысяч документов, отыскивая неуловимый эмоциональный отпечаток, мне явно не улыбалась. Все равно ничего не получится, пока не составлю четкий образ призрака. На данном этапе, даже увидев искомый отпечаток, я вряд ли его узнаю.

В пятом часу в хранилище спустилась Элис.

– Джеффри интересуется, как идет работа, – остановившись в дверном проеме, заявила она. Похоже, ей нравится стоять в дверях.

– Пока только фундамент закладываю.

– Какой еще фундамент?

– Пытаюсь выяснить, что именно нужно призраку.

– Я думала, ей нужны мы, разве не так? – наклонив голову, невинно спросила Элис.

Прикинувшись идиотом, я кивнул.

– Все не так просто. В моей работе легких случаев раз-два и обчелся. Думаю, та женщина явилась вместе с этим, – я махнул в сторону лежащих на столе писем и открыток, – но даже при подобном раскладе определить ее точку притяжения будет непросто. Хотя она бродит по всему зданию, любимое место, вне всяких сомнений, первый этаж. Следовательно, стоит предположить, что ее влечет нечто на нем находящееся. Вот я и пытаюсь установить…

– Могу я передать Джеффри, что вы сдвинулись с нуля? – перебила старший архивариус. – Или все еще осматриваетесь?

– Встреча с призраком уже состоялась, – ответил я, с удовольствием перехватывая изумленный взгляд Элис. – Контакт был очень непродолжительным и дал мне первые штрихи к портрету той женщины. Говорю же, процесс еще в самом зачатке.

Шагнув в зал, Элис положила на стол шесть пятидесятифунтовых купюр, квитанцию, в которой следовало расписаться, и ручку, которой следовало расписываться.

– Пожалуйста, – скривилась она, – никто не скажет, что вы не заработали этих денег.

В половине шестого я решил, что на сегодня хватит. Призрачная женщина на контакт не шла, а в здании архива с каждой минутой становилось все холоднее: в отличие от сотрудников отопление работало строго по графику.

Элис Гасконь провела меня бесконечным лабиринтом коридоров в фойе, где Фрэнк, сняв с плечиков конфискованную утром шинель, поставил на конторку пару посылок в коробках с символикой «Федерал экспресс». Пока старший архивариус расписывалась в получении, к гардеробу спустились остальные служащие. Шерил подошла ко мне.

– В субботу был мой день рождения, – сказала она.

– Поздравляю.

– Спасибо! Хочу угостить всех выпивкой, давай с нами!

Отказываться было неудобно, и я согласился. Только тогда Шерил заметила Элис, расписывающуюся за посылки.

– Прости, Элис! Тебя тоже приглашаю, если хочешь – пошли.

Вот оно, шитое белыми нитками дружелюбие.

– Нет, спасибо! – Лицо старшего архивариуса превратилось в маску. – Мне надо задержаться здесь еще как минимум на час. Развлекайтесь!

 

6

Джон с Риком уже ждали на улице и зашагали рядом. Тайлер никак не отреагировал на мое присутствие в компании, однако, думаю, оно его не слишком радовало.

В пивной на Тонбридж-стрит Шерил пошла за напитками, а Рик, Джон и я стали искать столик. Справились без особого труда: закончившие рабочий день посетители только начали слетаться на блеск пластиковой позолоты и сомнительный аромат сандвичей, не обращая никакого внимания на два ряда игральных автоматов, что синхронно позванивали вдаль-нем углу.

– Ну, как тебе Боннингтон? – сардонически усмехаясь, спросил Рик. Похоже, надеется услышать нечто эмоциональное, чтобы потом смаковать.

Ответил я не сразу.

– Ну, по сути, это офис. Чем больше их видишь, тем меньше различий замечаешь.

– А ты сам когда-нибудь в офисе работал? – многозначительно спросил Тайлер.

– Я всегда занимался тем, чем сейчас, – ответил я, умолчав о том, что последние полтора года вообще бездельничал. – За исключением случайных подработок в студенческие времена. Хотя приглашения несколько раз получат.

– Я-то много перевидал, – произнес Рик. – Но такого, как здесь, никогда.

– Болото страха и ненависти, – нехотя кивнул я. – А у Элис что за проблемы? Она всегда такая? Клидеро вскинул брови.

– Вообще-то нет. Конечно, она по жизни стерва, а сейчас еще и с Джеффри поссорилась. Наверное, целую неделю кофе в постель не получала!

– Так они с Пилом… хм, не только в рабочее время общаются?

Рик усмехнулся, а Тайлер поджал губы.

– Ага, – кивнул Клидеро, – именно. Появись должность повыше главного управляющего, Элис тотчас бы собрала манатки и пошла ублажать новую шишку. Кого ни посади в крутое кресло, кандидатка на перспективные штаны всегда найдется.

В словах Рика звучала неприкрытая горечь. Элис ведь моложе него, а по неофициальной иерархии старше. Трудно сказать, что не поделили эти двое и чьими усилиями поддерживается перемирие.

– А из-за чего они с Пилом поссорились? – спросил я, стараясь и, от темы не отойти, и на горькие сетования Рика не реагировать. Казалось, он ошибается в отношении Элис: она мне не понравилась, однако, почти уверен, через постель к сладкой должности не пошла бы.

– Вряд ли нам стоит об этом говорить, – чопорно отозвался Тайлер. – Зачем сплетни распространять? Еще не факт, что…

– Из-за тебя, – перебил Клидеро таким тоном, будто это подразумевалось само собой. – Из-за тебя и призрака. Джеффри с самого начала хотел с ним разобраться, да Элис заартачилась: мол, ничего не было, а у нас всех галлюцинации. В октябре, когда призрак исчез, она такая гордая ходила… А потом темноволосая женщина вернулась… – Он показал на свою забинтованную щеку. – Пил сказал, все, пора меры принимать, Элис ни в какую. Тогда Джеффри возьми и вызови тебя, не посоветовавшись с ней.

– Наверное, 80 дама расстроилась, – вставил я.

Клидеро возбужденно закивал, явно наслаждаясь приятными воспоминаниями.

– Не то слово! Командует-то в основном она, Пил в кабинете отсиживается. А если Джеффри получит должность в Бильбао, в его кресло, по всей видимости, сядет мисс Гасконь. Надо же, он ослушаться ее посмел, перед всеми нами идиоткой выставил! Особенно если учесть, что тебя вызвал внезапно, вместо того чтобы прямо сказать: вот, мол, Элис, я с тобой не согласен. Лишь тайком ей перечить и отваживается…

Вспомнилось, как сам Пил рассказывал мне про Бильбао: вроде бы намечалась важная поездка. Я решил спросить об этом Клидеро.

– Джеффри все в музей Гуггенхайма подмазаться норовит, – с открытым пренебрежением ответил Рик. – Специалист по истории искусств из него такой же, как из меня архиепископ Кентерберийский. Тем не менее Пил постоянно читает там лекции и отлично ладит с попечительским советом. Завтра его вызывают на чисто дружеский разговор, который, как надеется наш руководитель, плавно перерастет в собеседование по приему на работу. Элис тоже надеется: еще бы, спит и видит, чтобы занять место Пила.

– Не думаю, что все так просто, – возразил Джон.

– А вот я думаю, – с суровой бесстрастностью отрезал Рик. – Нисколько не сомневаюсь, что…

Тут вернулась Шерил с выпивкой, и Клидеро, замолчав на полуслове, помог ей переставить бутылки и кружки с подноса на стол.

– Ну, ты уже взял ее под прицел? – спросил он, вернувшись на свое место с бутылкой «Беке».

– Кого, Элис?

– Нашу призрачную подругу!

Шерил вручила мне кружку: надо же, ни капли не пролила, так опыт и проявляется!

– Пока нет, но процесс пошел. Надеюсь, и результат скоро появится.

– Рику прямо сейчас подавай! – усмехнулась Шерил. – Он ненавидит мою Сильви.

– Ты несправедлива! – решительно покачал головой Клидеро. – Я ее вовсе не ненавижу, просто хочу, чтобы обрела вечный приют. И желательно поскорее, на третьей космической, то есть адовой скорости!

Шерил, смеясь, села рядом с Риком и поддела его локтем:

– Вот ублюдок!

Мы выпили водки и пива за здоровье именинницы, а она отвесила фальшивый поклон.

– Спасибо, друзья, спасибо! Чтобы следующий день рождения отметить в Иерусалиме! Или где угодно, только не здесь!

Дзынь-дзынь, чин-чин! Вытерев рот тыльной стороной руки, Шерил громко рыгнула, однако я почему-то не возмутился, а растрогался.

– Так это ваш первый призрак? – поинтересовался я, пытаясь отвести разговор от некорректного вопроса о моих успехах и еще менее корректного о праве Элис на наследование высокой должности.

Тайлер с Риком кивнули, а Шерил, пригубив пиво, отрицательно покачала головой.

– Нет, – сделав глоток, проговорила она, – у меня третий. Один из двух предыдущих был парнем, с которым я в свое время встречалась.

– Ты встречалась?… – изумленно переспросил Тайлер.

– Естественно, когда он был человеком. А потом меня донимал его призрак… Ужас, правда? Его звали Дании Пейтон. Смешной такой, веселый. Золотистые волосы, накачанное тело: он постоянно в спортзал ходил… – Шерил жестом изобразила внушительного размера бицепсы. – Увы, он оказался бисексуалом, а от меня, естественно, скрывал, что параллельно встречается с парнем. А тот парень встречался с другим, который избил моего Дании и бросил в Темзу. Бросил и промахнулся… Точнее, столкнул с моста Ватерлоо, но при этом стоял не посредине, а в самом начале, так что Дании рухнул на берег в нескольких сантиметрах от воды и сломал шею… – Шерил вошла в раж и явно наслаждалась нашим изумленным вниманием. – Сходила я на похороны, как следует наревелась. Рыдаю, а сама говорю: «Эх, ты, паскудник эдакий, не мог с похотью справиться! Вот, что посеешь, то и пожнешь…»

– Шерил! – поморщился Тайлер. – Разве можно с такими мыслями на похороны ходить?

– Почему нет? – обращаясь к нам с Риком, развела руками девушка. – Мысли-то в траур не облачишь! Я искренне горевала о Дании, погибшем в самом расцвете лет, но ведь он умер, потому что изменял мне с парнем, а это не могло не злить. По-моему, истинный смысл похорон именно в том, чтобы избавиться от дурных мыслей и примириться с покойным. Вроде как душу очищаешь, верно? Только Дании мириться не желал, – выдержав эффектную паузу, Шерил взглянула на нас. – Возвращаюсь домой, а он в спальне торчит, абсолютно голый, представляете? На мой крик сбежалась вся семья, мать с отчимом целую бучу подняли. Мама чуть не описалась от страха, потому что увидела призрака, а Полус – мой отчим номер два – взбесился, потому что увидел призрака белого парня. Полус заорал: мы с мамой грязные шлюхи, и так далее, а Дании прильнул ко мне, будто хотел обнять. Отчим попытался его ударить, но вместо этого разбил окно.

Девушка расхохоталась, а за ней и я. Вообще-то история довольно мрачная, однако фальшиво-серьезный голос Шерил делал ее смешной в лучших традициях уайтхолльского фарса. Тайлер смотрел на нее с неумолимо-прокурорским видом, даже Рик, и тот качал головой изумленно и одновременно испуганно.

– Ну, Шерил, ты неисправима, – вздохнул Клидеро, – рассказываешь страшилки, а потом смеешься. Вот только кульминации в твоих историях никогда не бывает.

– Почему, в этой есть: я изгнала дух Дании. __ Что-что ты сделала? – вскричал Рик. Шерил окинула меня озорным взглядом:

– Слушай, у вас, часом, соглашения о «закрытом цехе» нет? Ну, как у актеров или водителей такси?

– Представь, есть, – отозвался я, – так что жди: члены профсоюза вот-вот надерут тебе задницу!

– Мое любимое место! – усмехнулась девушка. – Знаете, сначала я нисколько не возражала против его присутствия. Мне нравилось, что он не совсем исчез. Мы с ним даже разговаривали… Хотя Дании не отвечал, чувствовалось, что он слушает. Я любой секрет могла ему доверить…

Но, сами знаете, время идет… Да и парня не пригласишь, если за тобой наблюдает призрак его предшественника. А еще он постоянно грустил, совсем как Сильви, вот я и подумала: лучше поставить на отношениях жирную точку.

Я устроила Дании стандартную прощальную беседу, как живому… Усадила рядом с собой на кровать и сказала: мол, давай останемся друзьями и так далее, но любить тебя уже не люблю и встречаюсь с другим. Сами знаете, как это бывает, по крайней мере, надеюсь, что знаете. Так вот, пока мы разговаривали, он становился все бледнее и бледнее, а когда я почти закончила, паф! и исчез, будто… будто свет выключили. – Шерил на секунду задумалась, беззаботная улыбка померкла. – И тогда я по-настоящему разрыдалась.

Мертвая тишина за нашим столиком была лучшим признанием таланта Шерил как рассказчицы.

– Да, умеешь ты устраивать праздничные вечеринки… – наконец протянул Тайлер.

– Вот именно, умею, – едко отозвалась девушка. – Еще капля сарказма с твоей стороны, Джон, и в воскресенье ты к нам не придешь.

– А что будет в воскресенье? – уточнил я.

– Моя мама замуж выходит. Снова… Венчается в Бромптонской молельне. Четвертое венчание в ее жизни, поэтому священник скажет не «Пока смерть не разлучит вас», а что-то вроде «И кто же очередной счастливчик?» Мне пришла в голову чудо-идея: я спросила Джеффри, нельзя ли устроить прием в читальном зале архива, и он разрешил. Так что приглашаю всех.

– Значит, ты не злишься за то, что она вышвырнула тебя на улицу? – спросил я, удивленный даже больше, чем историей о призраке: похоже, решимость этой девушки поколебать ой как непросто.

Шерил расхохоталась:

– Мы ругаемся в пух и прах, а потом снова миримся… так всегда было. Кто меня раздражает, так это ее чертовы бой-френды, женихи и мужья. Прямо конвейер какой-то! Последний, по-моему, хуже Полуса и Алекса, вместе взятых. Ничего, он долго не продержится.

– А как получилось с твоим отцом?

– Никак, – резко ответила Шерил, скорчила рожицу и покачала головой.

– Слушайте, анекдот на злобу дня! – объявил Рик, желая скорее вернуть разговор в более или менее безопасное русло. – Крупный специалист по паранормальным явлениям выступает с лекциями по стране и в пятницу вечером приезжает в Аберистуит. Зал полон. Профессор просматривает конспект, откашливается и начинает: «Так, прозондируем почву. Кто из присутствующих верит в духов?» Все до одного поднимают руки. «Великолепно! – радуется профессор. – Незамутненные стереотипами умы – вот что я ценю больше всего. Так, а кто из присутствующих видел призраков?» Половина рук опускается, половина остается поднятыми. «Что же, неплохо, – говорит профессор. – А кто из вас разговаривал с призраками?» Человек двадцать не опускают руки, и профессор кивает. «Для этого требуется недюжинная храбрость, верно? А кто из вас касался призрака?» Остается только три руки. «И наконец, – торжественно говорит профессор, – кто из вас занимался любовью с призраками?» Двое опускают руки, и лишь один – сморщенный старикашка в грязном плаще, держит свою поднятой. «Сэр, я поражен до глубины души! – признается профессор. – Тысячу раз задавал этот вопрос, и еще никто не ответил на него утвердительно. Никогда раньше не встречал человека, который занимался любовью с призраками!» «С призраками? – шамкает старикашка. – Мне послышалось, „с раками“!»

Шерил покатилась от хохота, а Джон заявил, что уже слышал нечто подобное. Посыпались другие анекдоты про раков, коз и свиней. Затем мы решали, какие из них можно считать приличными, но так ни одного не выбрали.

Вторую порцию выпивки оплатил Рик, третью – я, а Джон, с неприличной быстротой осушив очередной «Бакарди Бризер» с водкой, поднялся и сказал, что у него встреча. Клидеро многозначительно посмотрел на коллегу, однако тот, ничуть – не смутившись, покупать спиртное явно не планировал. Тайлер пожелал нам доброй ночи и, ни разу не обернувшись, вышел из пивной.

– Жмот! – пробормотал Рик.

– Оставь его в покое, – махнула рукой Шерил. – Не видел, что он себе на ленч покупает? Обожает трястись над каждым пенни, только и всего.

– А каких взглядов он придерживается? В смысле политики? – мимоходом спросил я.

– Политики? – повторила девушка. – Понятия не имею. Не уверена, что он кого-то поддерживает, разве только футбольную команду «Фулем», а что?

– Моему появлению Джон явно не обрадовался. Вот и думаю, может, он «глоток»?

– О-ой… – От изумления глаза у Шерил стали совсем круглыми: она явно поняла, кого я имею в виду. – Не знаю, воз можно. Судьбы ближних его, похоже, не очень волнуют, но ведь «глотки» вообще странные, верно? Однажды я снимала квартиру с девочкой-глотком, так она все выходные пропадала на кладбище Уолтемского аббатства и читала вслух «Упадок и крушение Римской империи» Уильяма Гиббона – полагала небось, что призракам нужна интеллектуальная подпитка. Мне все это казалось диковатым.

Общественное движение «Глоток жизни», или «глотки», как их все называют, добивается изменения существующего законодательства по правам воскресших. Они утверждают, что призраки тоже люди и обладают правами, которые должны быть закреплены на законодательном уровне. Некоторые даже отстаивают интересы самых колоритных представителей этой пестрой армии, однако здесь возникают определенные разногласия. Например, какие права у одержимых и кто ими пользуется: гостевое тело или вселившийся дух? А с оборотнями что? Получается настоящий цирк! Правительство, то есть подрастерявшие былую популярность неолейбористы, сделало несколько осторожных заявлений о признании мертвых на законодательном уровне, а тори тут же указали трясущимся перстом на закон о наследовании. Как он будет работать, если есть шанс оставить все за собой? А что с уголовным судопроизводством? Мертвый сможет давать показания против своего убийцы или, наоборот, угодить на скамью подсудимых? Допустим, его признают виновным, какое, ради всего святого, наказание он должен понести? И так далее, и тому подобное…

Естественно, возникли дебаты и относительно моей профессии. Если у призрака есть права, значит, одним из них, по-видимому, является право не изгоняться веселой мелодией вистла, монотонными стихами, сложными узорами, жестикуляцией или любой другой уловкой, которую используем мы с коллегами в попытке остановить его стремительное продвижение по привычной людям реальности.

Я старался поменьше думать о таких сложных материях, но факт остается фактом: «глотки» создают серьезные проблемы, примерно такие же, как активисты «Права на жизнь» чуть раньше в абортариях.

Однако ни Шерил, ни Рик не помнили, чтобы Джон Тайлер когда-либо высказывался на эту тему. Значит, можно вполне определенно утверждать, что он в движении не состоит. Простите за каламбур, «глотку» ведь глотку не заткнешь, разве что истлевшим саваном.

Достигнув апогея, наша вечеринка плавно двигалась к концу. Шерил ушла припудрить носик, а Рик, набравшийся до болтливо-сентиментального состояния, начал вспоминать свое путешествие автостопом по Восточной Европе и сбился посредине путаной байки о пражском клубе под названием «Каикобад», где транссексуалы танцуют стриптиз. Взгляд стал рассеянным, что в таком состоянии означает либо глубокую задумчивость, либо плавное отключение сознания. В любом случае я решил: пора закругляться.

– Смотри, в полку твоих поклонников прибыло! – неожиданно вскинулся Клидеро.

– Ты о Шерил? – в некотором замешательстве спросил я. Рик раздраженно отмахнулся.

– Не-ет, при чем тут Шерил? Она только трепаться горазда, а намекнешь на конкретику – сразу в кусты… Я про того жирдяя в углу.

Показывать Клидеро не стал, лишь на секунду скосил глаза вправо. Я проследил за его взглядом, причем порыву не поддался, а спокойно поднял полупустую банку и как ни в чем не бывало посмотрел в нужную сторону.

Догадаться, кого имеет в виду Клидеро, было несложно. У самой двери сидел высокий крупный мужчина. Надо же, еле поместился в кабинку и на ее фоне кажется еще больше и внушительнее. Огромное бесформенное тело втиснуто в серый твидовый костюм. Что за фирма – не знаю, но на ярлычке наверняка красуется L с множеством иксов. Лысина так и сверкала, а бледные, почти бесцветные глаза, едва перехватив мой взгляд, вперились в пол.

Он потупился, и я неожиданно понял, что больше не испытываю чувство, настолько неуловимое, что сначала его даже не заметил. Вот о чем говорил по телефону Пил: ощущение – легкое покалывание по всей коже, – что за тобой наблюдают.

Ладно, этого оставим на потом. Как зовут толстяка, я не знал, зато отлично понимал, кто он такой. Да и он наверняка тоже. Возможно, поэтому за мной и следил… У определенного контингента изгоняющие дьявола вызывают вполне естественный страх.

В этот момент из уборной вернулась Шерил, и я решил воспользоваться ситуацией. Сказал, что мне пора, чмокнул именинницу в щеку и поспешил к выходу.

Почему-то обратно я решил идти мимо Юстона и Эверс-холт-стрит. Возможно, просто захотелось прогуляться, хотя на улице по-прежнему бушевал холодный ветер; а возможно, намеренно выбирал маршрут так, чтобы оказаться поближе к архиву.

Собираясь перейти через дорогу, я увидел женщину, стоящую на тротуаре рядом с подъездной аллеей Боннингтона. Ссутулилась, голову опустила – я сначала подумал, это Элис после угара сверхурочной, но, увы, неоплачиваемой работы наконец идет домой.

Потом заметил капюшон, а через секунду «Элис» начала выцветать и сливаться с ночной улицей. С каждым моим шагом фигура казалась все бледнее. Потом женщина подняла взгляд, и я так и примерз к асфальту, потому что взгляд ощущался, а глаз не было. Верхняя часть лица представляла собой бесформенную пульсирующую красную массу. Пышные темные волосы, затем карминовые губы и по-детски округлый подбородок, а посредине краснота, сплошная краснота.

Понять, во что она одета, было куда сложнее: во что-то белое, но что именно, разве определишь? Женщина показывала на здание архива, подняв бледную, эфемерную руку. Она будто с трудом преодолевала притяжение земли: каждое движение медленное и вымученное, такие бывают во сне, когда пытаешься сбежать от чудища.

Собравшись с силами, я вышел на проезжую часть – чуть не под колеса красного автобуса «Рутмастер», который засигналил, словно раненый бык. В последнюю секунду я отскочил обратно на тротуар.

Я боялся, что скрытая корпусом удаляющегося автобуса женщина исчезнет – именно так чаще всего случается в кино. Однако она стояла на месте, и я бросился бежать, лихорадочно нагоняя максимальный настрой. Попробовал накрыть ее сетью своих ощущений, подобрать ноты, создать музыкальный образ. Задача не из легких: женщина была передо мной, но ее силуэт настолько размылся, что зацепиться почти не за что. Впечатление, будто смотришь в телескоп не с того конца, ничего подобного со мной раньше не случалось. Пусть еще пару секунд задержится, и я со всем разберусь…

Вдруг метрах в пяти от нас открылась дверь, и эфемерную незнакомку пронзил луч яркого света. Она поспешно отвернулась и р-раз – испарилась, а я оказался лицом к лицу с Джо-ком Тайлером, который смотрел на меня глазами перепуганного зайца. В руках ранец, поднятый в качестве оправдания или защиты – неужели боится, что поколочу?

– Вот, за ранцем вернулся, – пролепетал он. – Это она?… Черт, ты, наверное?…

Я мысленно перебрал возможные ответы, большинство которых крутились вокруг слова «дебил». Увы, ничего помимо эмоциональной разрядки ни один из них не принесет.

– Не забудь закрыть дверь, – бросил я и зашагал прочь.

 

7

Беседа за празднично накрытым столом постепенно угасла.

«Угасла» еще мягко сказано… Если честно, она умерла. Даже мой отец, которого хлебом не корми – дай языком почесать, махнул рукой и угрюмо уставился в тарелку. Миссис Калшо, директор нашей начальной школы, нехотя клевала овощи. Сидящий рядом с мамой клоун с несчастным видом ущипнул себя за нос, а мама чуть ли не равнодушно покачала головой.

Тут все неожиданно посмотрели на меня.: – Сыграй нам, Фикс, – вкрадчивым голоском попросила Пен. – Ты столько красивых мелодий знаешь!. Я покачал головой, но гости настойчиво кивали. Школьные приятели, старые враги, девушки, с которыми я спал, хозяин магазина на углу Артур-стрит – все жаждали бесплатных развлечений.

Я медленно поднялся.

– Может, любимую песню Кэти? – предложил папа. – Помнишь, ты перед самой ее гибелью играл?

Отличная шутка – гости даже захихикали, а родители переглянулись, и мама кивнула, будто папа заработал очко в какой-то неизвестной игре.

– Пусть твоя песенка вернет сестру к жизни! – попросил старший брат Мэтью и с комической торжественностью перекрестил: благословляю, мол.

Достали! Впрочем, как всегда. Хотелось, чтобы они заткнулись, и самый простой способ достичь этого – подчиниться. Прижав вистл к губам, я взял одну ноту, долгую, пронзительную, высокую. На вызывающе самодовольных лицах гостей тут же возникло смятение. Потом нота развилась в безутешно рыдающую, визжащую мелодию, и они раскрыли рты от удивления.

Какую именно мелодию играю во сне, вспомнить удается далеко не всегда, однако на этот раз в сознании четко отпечатались «Белые лебеди». После первого куплета гости хватались кто за плечо, кто за живот, бессильно сползали со стульев и с громкими стонами роняли голову в тарелку.

Совершенно очевидно: их убивала музыка. Мне от этого, было немного не по себе, немного стыдно, но останавливаться не хотелось. Просили песню – вот я исполнял, глядя, как те, кто попробовал отползти, валятся на бок, а бессильно откинувшиеся на спинку стула сохнут и разлагаются с невероятной скоростью.

Я убил всех. Никаких больше дурацких ситуаций, никаких требований. Они получили именно то, что просили! Доиграв, я будто не вистл опустил, а автомат, в котором расстрелял все патроны.

А потом послышалось слабое бульканье. Звук ужасный, передающий невыразимую словами боль и страдания: мол, или прикончи, или верни меня к жизни, только не оставляй в подвешенном состоянии, словно кролика на заборе из колючей проволоки.

Вистл подвел: последнюю жертву придется убить голыми руками.

Я медленно обернулся. Жутко признаваться себе в этом, но обязанность есть обязанность. Я знал: если отступлюсь, вистл станет глухонемым. За ниспосланный небом дар нужно платить; срок платежа – сегодня, место – сейчас.

Скрючившаяся у моих ног жертва подрагивала, словно золотая рыбка на кафельном полу ванной. В гостиной темно и ничего, кроме тех слабых конвульсий, я не видел и не чувствовал. Схватив за плечо, я перевернул несчастного на спину. Мои руки скользнули к дряблому горлу, а он даже не сопротивлялся.

Р-раз – и я пережал трахею, и тут одна за другой загорелись лампы.

– Что, не мог заснуть? – спросила Пен. Она пришла на кухню босая в алом шелковом пеньюаре и отчаянно терла глаза.

Я глотнул кофе. Настоящий, сваренный на плите в принадлежащей Пен турке 1930 года изготовления, черный и крепчайший. Бессонница, естественно, не пройдет, зато руки наверняка дрожать перестанут.

– Ты замечала, как подпрыгивают киногерои в самый жуткий момент кошмарного сна? Подпрыгивают и садятся в кровати, причем спина идеально прямая. Будто у них что-то вроде психической катапульты срабатывает. В нужный режиссеру момент бац! – и проснулись.

Пен налила себе кофе из турки. Там оставалось глоточка три и немного гущи, зато те глоточки самые крепкие и чудодейственные.

– Снова приснилась сестра?

– Нет, на этот раз Рафи, – покачав головой, буркнул я. Пен молча уселась напротив и, увидев, что я допил кофе, протянула свою чашку.

– Тебя никто не винит. Никто не говорит, что ты напортачил.

– Я действительно напортачил.

– Ты пытался ему помочь. Увы, не смог. Наверное, никто бы не смог ничего сделать.

Эх, жаль, что я об этом заговорил! Вообще-то честностью я не страдаю, но рядом с Пен волей-неволей изменишься. Она никогда не лжет, даже во спасение или чтобы не причинить человеку боль. Вот и приходится отвечать любезностью на любезность.

– Возможно, не делать ничего и было наилучшим вариантом, – пробормотал я.

Изгнание нечисти – работа с определенной долей натяжки. Этим занимаешься, потому что способен, а еще потому что, однажды начав, остановиться практически невозможно. Однако рано или поздно появляются профессиональные заболевания. К старости (если удается до нее дожить) изгоняющие нечисть становятся довольно странными. Пекам Штайнер, например, последние годы провел в плавучем доме и отказывался сойти на землю, уверенный, что призраки объявили охоту на людей и в первую очередь на него.

Я вспомнил, каким был Рафи, когда мы с ним познакомились: надменный, элегантный, красивый, эдакий танцор с тысячей восторженных партнерш. А потом в воображении возникла ванна с ледяной водой и глаза Дитко, горящие в темно-те так, будто бушующее внутри пламя вот-вот вырвется из-под кожи и сожжет его, оставив лишь горстку черного пепла.

Я ведь и не пытался убедить себя» что четко представляю план спасения. Вовсе нет! Ни с чем подобным раньше я не сталкивался и тут чуть в штаны от страха не наделал. Однако разве мог я просто сидеть и смотреть, как горит друг? Нужно было что-то делать, а у меня хорошо получалось только одно. Достав вистл, я на секунду закрыл глаза и попытался прочувствовать дух, настроиться на его волну. Элементарно: квартирка Рафи насквозь пропиталась аурой незваного гостя. Я поднес вистл к губам и начал играть.

На первых же нотах демон Асмодей зашипел, забурлил, как котел, с которого сняли крышку, и распахнул глаза Рафи куда шире, чем предполагалось природой. Устав от восхождения из преисподней, он вяло потянулся ко мне, ругаясь на неизвестных языках, но подняться из ванны не мог. Я просто отступил к противоположной стене и заиграл громче, чтобы заглушить резкие гортанные звуки, извергавшиеся из губ Дитко.

Тело Рафи конвульсивно вздрагивало, бивший из него пар превратился в клубящийся поток мутного света. Я заиграл громче и быстрее, создавая мелодию, которую видел, слышал и чувствовал самим сердцем. Музыка сотней крошечных скальпелей оперировала окружающую реальность, устраняла смертельную опухоль, а я растворился в ней и, завороженный, по цепи обратной связи до краев наполнялся благодатью, точно так же, как сладкое вино наполняет бокал.

Затем ругань на секунду прекратилась, и извивающееся в ванной существо посмотрело на меня перепуганными, умоляющими глазами Рафи.

– Фикс, пожалуйста! – шептал он. – Пожалуйста, не надо… – Лицо дернулось, и сквозь черты Рафи проступил Асмодей – подобно маслу на поверхности воды. Демон зарычал, сквозь щеки проросли рога, а чернущие глаза забурлили, как змеиные гнезда.

Только тут до меня, идиота, дошла горькая правда: в приятеля вселился вовсе не призрак, а кто-то куда сильнее и ужаснее. Это означало, что в его теле всего один человеческий дух, и я настроен на волну Дитко, а не его безжалостного гостя. Выходит, я изгонял дух Рафи из его собственного тела.

Я чуть не перестал играть, что было бы грубейшей из всех возможных ошибок – мой вистл тут же изгнал бы Дитко. Вместо того я попробовал изменить настройку – отрешиться от заполнившего меня духа Рафи и сосредоточиться на другом.

Я играл всю ночь, а ночь была бесконечной. Существо в ванне ругалось и трепыхалось, плакало и стонало, пьяно смеялось и молило о пощаде. Затем за покрытым изморозью окном забрезжил тусклый, будто усталый свет желтовато-розовой зари – неужели сигнал об окончании военных действий? Существо закрыло глаза и уснуло, а через полсекунды вистл выпал из моих онемевших губ, и я тоже уснул и проспал восемнадцать часов.

Едва проснувшись, я лицом к лицу столкнулся с неприятными последствиями своих действий. Душу Рафи я не уничтожил, но каким-то непостижимым и, увы, неисправимым образом связал ее и демона в неразделимый духовный узел, превратив Рафи и Асмодея в жуткий эктоплазменный аналог сиамских близнецов.

Тогда я и решил: баста! Новую жизнь можно начать не только с первого января, но и с середины лета!.. Собрав все инструменты и принадлежности в большую коробку, я убрал их в гараж Пен. Найду себе другое занятие: есть ведь на свете работа, где сначала показывают антидот и лишь потом дают ключи от шкафчика, где хранятся ядовитые лекарства. ? Увы, я даже новую жизнь начать не в состоянии…

– Никто не говорил, что вас можно пускать в закрытые помещения, – задумчиво растирая ухо, протянул Фрэнк.

– Но ведь, что пускать нельзя, тоже не говорили, – возразил я.

Добродушно рассмеявшись, здоровенный охранник покачал головой.

– Извините, мистер Кастро, все-таки нет! Читальным залом можете пользоваться на общих правах, равно как и выносить под расписку любой документ из открытого доступа. Но если я пущу вас в закрытое хранилище, а потом окажется, что было нельзя, мне придется искать новую работу! Нет, пусть мистер Пил или мисс Гасконь спустятся и дадут разрешение, тогда с удовольствием проведу, куда хотите.

Махнув рукой, я стал подниматься по лестнице.

– Э-э, сэр, извините, пальто нужно оставить в гардеробе, – с искренним смущением попросил Фрэнк. Ему явно не нравится создавать людям лишние проблемы, но работа есть работа.

Я спустился в фойе, на ходу перекладывая вистл и ключи в карманы брюк. На этот раз охранник убрал мою шинель в шкафчик, потому что вешалка была занята плащиками и курточками пастельных тонов. Значит, где-то в здании архива бродит Джон Тайлер в компании гиперактивных восьмилеток. «Вот и славно! – мстительно подумал я. – Помешал мне вчера, пусть теперь себе карму исправляет».

Разрешения Элис я спросить не мог, однако вовсе не по вине Фрэнка. Воспользовавшись отъездом Джеффри в Бильбао, Элис созвала совещание, и все сотрудники архива, за исключением технического персонала и охраны (по видимости, состоявшей исключительно из Фрэнка), на целое утро оказались заперты в ее кабинете. Значит, мне оставалось только ждать.

В читальном зале появилось несколько больших коробок, которые положили перед столами библиотекарей, так что между персоналом и небольшой горсткой конечных пользователей возник дополнительный санитарный кордон. Молодая азиатка, сидевшая за библиотекарским местом, приветливо улыбнулась из-за баррикад, но, когда я попросил провести в закрытые хранилища, удивленно рассмеялась.

– У меня ключей нет, я ведь только ассистент и секретарша и доступа к ценным документам не имею.

Я все равно поблагодарил девушку, и мы познакомились. Оказалось, она и есть работающая на полставки Фаз, которой выпала тяжкая доля помогать Джону Тайлеру. Интересно, что она о нем думает?

– Ну, он немного странный, – осторожно ответила девушка. – Не слишком общительный, непредсказуемый. Мы по-чти не разговариваем, просто миримся с присутствием друг друга. Когда я не нужна, точнее, когда он удосуживается об этом сказать, я перехожу на другое место. Сюда, например. У пас в архиве разнообразие – тот же отдых.

Рик рассказывал, что Фаз присутствовала при нападении призрака, вот и я решил задать вопрос. Девушка с удовольствием сменила тему, хотя из-за жуткой суеты она почти ничего не разглядела.

– Зато я видела ее в хранилище! Три раза! Однажды совсем рано утром, потом на прошлой неделе два дня подряд. Мы тут заключили пари. Элейн сталкивалась с призраком шесть раз, а Энди – целых одиннадцать.

Я задал помощнице Джона те же вопросы, что и архивариусам: как выглядела призрачная женщина и какое впечатление произвела. Отвечала девушка примерно так же, как остальные, но кое-что от себя все-таки добавила.

– Она молодая, – рассудительно проговорила Фаз, – и, думаю, красивая, только этого не видно, потому что среднюю часть лица застилает туманная краснота. Впечатление, что она красивая, создается, наверное, потому, что у нее такой аккуратный маленький подбородочек. Сначала я думала, на ней подвенечное платье – женщина ведь вся в белом, однако у подвенечных платьев капюшонов не бывает, да еще волосы растрепанные.

– Что значит растрепанные? – с любопытством спросил я. Такого я еще не слышал, а сам вчера видел призрачную незнакомку с противоположной стороны улицы и в темноте – разве тут детали рассмотришь?

– Будто она стояла на вершине холма и подул сильный ветер, – подумав, ответила Фаз. – Только на ней капюшон, значит, дело не в этом. Кто знает, может, она только что проснулась?

– Вы когда-нибудь разговаривали? Фаз чуть погрустнела.

– Да, в первый раз разговаривали. Она все повторяла «Розы, розы…» А потом протянула руку, словно милостыню просила. Сейчас притихла, по-другому себя ведет… По-моему, при жизни эта женщина счастлива не была, бедняжка.

Я поспешно сменил тему: от эмоциональных излияний о призраках как-то не по себе.

– Что в коробках? Новые приобретения?

Фаз взглянула вниз, будто успела забыть об импровизированном бастионе вокруг своего рабочего места.

– Ах это!.. Украшения.

– Украшения?

– Да, а еще бокалы, ножи и все такое. Ну, для воскресного приема. Мама Шерил в очередной раз выходит замуж.

– Шерил говорила, – кивнул я. – Мне повезло: попал к вам в светлую пору радости и смеха.

Фаз искоса на меня взглянула, желая убедиться, что я не издеваюсь, а потом заговорщицки подмигнула.

– Разве это светлая пора? – . чуть слышно прошептала она. – Светлая будет, если мистер Пил уедет работать в музей Гуггенхайма и его место займет Рик Клидеро. Он почеловечнее…

– Я слышал, что наиболее вероятный кандидат – Элис. Фаз скорчила недовольную рожицу.

– Тогда мне придется уходить. Сил нет ее терпеть.

Я сидел в мастерской и, положив ноги на стол Тайлера, ждал конца собрания. Не желая терять времени даром, я мысленно путешествовал по зданию архива, пытаясь снова установить контакт с призраком – и снова безрезультатно. Чем больше я думал над этим парадоксом, тем меньше смысла в нем видел: призрак, совершавший подобные поступки, просто обязан оставлять более заметный след и, черт побери, куда легче обнаруживаться!

Около одиннадцати в мастерскую влетела Шерил. Ее по-настоящему красивое лицо вспыхнуло.

– Эй, охотник за привидениями! – закричала она, тыча в меня сразу двумя указательными пальцами.

– Привет, Шерил!

Девушка подошла ближе и встала в позу готового к поединку боксера. Ясно, клоунада продолжается!

– Я на стороне Сильви! Так что сражаться будешь с нами обеими.

– М-м-м, некромантический триализм, звучит здорово!

– Сейчас тресну! – широко ухмыляясь, предупредила Шерил.

– Садомазохизм тоже будет? У меня уже слюнки текут! Тут флирт пришлось прервать, потому что в мастерскую гуськом вошли Рик, Джон, Элис и еще несколько работников, с которыми меня еще не познакомили.

– Мой стол! – с негодованием завопил Тайлер. – Сейчас же убери ноги!

Я молча пожал плечами: не кипятись, мол, ничего страшного не произошло, и поднялся, а Джон, свирепо на меня взглянув, занял свое место.

– Элис, мне нужно вернуться в хранилище, где регистрируются русские документы.

– Рик вас проводит, – едва повернувшись в мою сторону, процедила старший архивариус. – Я сегодня очень занята. Если к концу дня не закончите, советую подняться ко мне и сообщить, что сделано, а что нет. Завтра утром вернется мистер Пил и наверняка захочет узнать, как идет работа.

«Изящный способ не называть вещи своими именами!» – подумал я.

– По-твоему, дело в этом? – взяв со стола связку ключей, спросил Клидеро. Нахально ухмыльнувшись, Шерил помахала мне рукой. Я ответил тем же, но с чувством собственного достоинства. – Призрак появился вместе с русской коллекцией?

– Да, такой сценарий представляется наиболее вероятным, – кивнул я. – Хотя ваша гостья много передвигается, чаще всего ее видели на первом этаже, то есть фактически у закрытого хранилища. Впервые она появилась вскоре после приобретения русской коллекции, а стиль одежды призрачной женщины можно с некоторой натяжкой все-таки назвать русским. Другие варианты я тоже не исключаю, однако сегодня буду работать именно в том направлении.

– Очень разумно, – признал Клидеро.

Долго ли, коротко ли мы шли к секретному хранилищу, и наконец Рик открыл дверь.

– В холодильнике много «Люкозейда», – напомнил Клидеро. – В крайнем случае…

– Бей бутылки! – подсказал я.

– Именно.

– Водка есть?

Рик пронзил меня удивленным взглядом.

– С ней куда надежнее, – пояснил я.

– Надо будет на Джеффри опробовать, – усмехнулся Клидеро.

Я подтянул к себе стул. Грандиозность стоящего передо мной задания подавляла, вызывая инертность и апатию. Бесцельно обежав по хранилищу, мой взгляд упал на рабочий стол. Неожиданно вспомнилось, что Шерил говорила о ретрооптимизации.

– А нельзя было поручить эту работу – ну, вводить данные в ноутбук – редактору каталога, например?

Похоже, Рик заподозрил, что я над ним издеваюсь.

– Захоти я получить от Шерил в глаз – обязательно поручил бы ей. К тому же во время регистрации данные хранятся в личной директории архивариуса, а в общий каталог попадают лишь после одобрения руководства, в данном случае старшего архивариуса… – На секунду Клидеро нахмурился, вероятно, думая о несправедливости управленческого аппарата и своем месте в нем. Однако, когда он заговорил, в голосе не слышалось ни капли напряжения. – Ну, что у тебя сегодня по программе?

Теперь моя очередь хмуриться.

– Собираюсь просмотреть каждое письмо, конверт, открытку или список покупок, чтобы найти документ, а может, не один, который хранит некий отголосок, или психический отпечаток вашего призрака. Затем с помощью этого отпечатка сузим зону поиска.

– Ты совсем как охотничий пес! – с искренним интересом воскликнул Клидеро.

– Сравнение не очень лестное, но, пожалуй, справедливое: да, как охотничий пес, идущий по следу от предмета к человеку, которому этот предмет принадлежал.

– Здо-орово! Мне стоит посмотреть спектакль? Я невесело рассмеялся.

– Сколько документов в коробках?

– Тысячи четыре или пять… Может, больше, точно неизвестно.

– Попробуй представить шоу: я, любовно поглаживая, осматриваю каждую из этих бумаг.

– Ладно, тогда зайду попозже.

– Договорились.

Рик вышел в коридор, а когда стихли его шаги, я пододвинул поближе одну из коробок и приступил.

Отклик, который я чувствую, прикасаясь к неодушевленным предметам, не сравнить с тем мощным информационным потоком, что я получаю от живых людей; с предметами все гораздо слабее и рассеяннее, а порой, если честно, отклика вообще нет. Если кто-то взял молоток, чтобы проломить вам череп, взрывчатый заряд гнева убийцы и вашей агонии сохранится в дереве или вулканизированной резине ручки. Впоследствии, если человек с моими способностями придет и коснется ручки – бам! – заряд выйдет на волю, и я, как любят говорить психотерапевты, почувствую вашу боль.

Однако большинство вещей, к которым вы прикасаетесь, такого объема информации не несут или, что еще хуже, попадают ко мне через десятые (в буквальном смысле) руки. Чем старше предмет, тем более грязен и размыт эмоционально-информационный отклик. В качестве последнего штриха добавлю: когда изгоняющий нечисть берет предмет, его собственные эмоции добавляют к уже наложенным еще один слой. В итоге создается впечатление, что снимаешь отпечатки пальцев с тающей льдинки.

Зато в нормальных условиях «общение» с предметами дается мне очень и очень неплохо.

Вывалив документы на стол, я постарался разложить их более или менее ровным слоем. Затем провел над ними левой ладонью, представляя, что растопыренные пальцы – стальные кольца на рабочей части маленьких металлоискателей. Я не спешил, двигая рукой туда-сюда над старыми письмами и открытками. Мало-помалу в голове сложился образ – трехмерная сеть, в которой вертикальной осью служило время. Сеть смутных и бесформенных ощущений, размытых и смешанных до неразборчивости – этакая безвкусная солянка чувств и воспоминаний.

Когда образ сложился окончательно, я подключил вторую руку. Левая неподвижно висела над бумагами, а правая легонько касалась то одного документа, то другого, тыкая и простукивая самые многообещающие.

Вообще-то дело не такое сложное, я ведь уже дважды встречался с призраком, и оба раза он воздействовал на мое сознание, оставив неполное и довольно размытое впечатление. Теперь в огромной массе документов я искал нечто способное дополнить его и конкретизировать. Когда впечатление станет достаточно ярким и законченным, можно будет снять с пояса вистл и завершить начатое: четкие настройки станут основной идеей заклинания, а музыка – силой, приводящей его в действие.

Через пятнадцать минут я понял: ничего; аккуратно сложил документы в коробку и притянул поближе к себе вторую. Дальше все по привычной схеме: вскрыл, выложил старые документы на стол и начал «считывать».

Так прошла первая половина дня. Работал я размеренно, старательно укрощая собственные эмоции; спешка и разочарование сейчас ни к чему.

Я потерял счет времени – не из-за однообразия действий, а из-за впечатления, которое производили документы, обладавшие собственным, хоть и слабым, притяжением. Я погрузился в этот туманный палимпсест и возвращаться в промозглый ноябрьский день, служивший мне отправной точкой, становилось все труднее. Ни день, ни я никуда не делись, просто настоящее постепенно вымывалось из мыслей. Мало-помалу я перестал слышать, как в трубах журчит вода, а на верхних этажах хлопают двери: сознание сместилось в другую плоскость, вышло за пределы временного потока.

Лишь раз я вроде бы что-то почувствовал: коснулся фотографии и очень ясно увидел плачущую женщину. Совсем молодая, сильно расстроенная. Образ был пустым, словно яркое пятно, остающееся на сетчатке после того, как сам источник раздражения исчезает. Какие уж тут эмоции! На фотографии улица, судя по всему, где-то в Восточной Европе. Городок маленький, серый, забытый богом и временем.

Работа мысли почти вывела меня из транса, и я неожиданно уловил пронзительный звон тоненьких голосков и дрожание пола под ногами чудища с шестьюдесятью короткими, но проворными ножками. Взяв себя в руки, я выполз из трехмерной эмоциональной сети в свою плоть и протер глаза. Шум усилился; я вышел за дверь и огляделся. Коридор кишел детьми в синих блейзерах с красными значками на карманах. В руках у малышей по смятому листочку. Работают в парах, но соперников из виду не выпускают – наверное, ведут какую-то игру с целью заработать хорошую оценку.

– Это же не гипсовая лепнина! – Маленькая светловолосая девочка кричала на своего напарника, а тот в полном замешательстве не мог вымолвить ни слова. – Сюда просто огнетушитель вешают! Нам нужно найти гипсовую лепнину!

Дети волнами накатывали в коридор, пристально оглядывали стены, пол и потолок, а потом убегали, бросая слабых и нерасторопных. Где-то вдали послышался крик Джона Тайлера: «Нет, на другой этаж не ходить! Не смейте! Я скажу, когда можно будет подняться по лестнице».

Судя по интонации, еще чуть-чуть – и у него истерика начнется.

Кто-то из детей уронил листочек, и я, подняв его, стал изучать.

«ОХОТА ЗА АРХИТЕКТУРНЫМИ СОКРОВИЩАМИ БОННИНГТОНСКОГО АРХИВА». Ниже шел список архитектурных объектов, составленный так, чтобы детишки почувствовали своеобразный вызов:

«СКОЛЬКО СМОЖЕШЬ НАЙТИ ТЫ? ПОТОЛОЧНАЯ РОЗЕТКА, СТЕНОВАЯ ПАНЕЛЬ, ФРОНТОН» и так далее. Напротив каждого пункта окошко для галочки. Пункт первый, который уже отметили, гласил: «МОЙ НАПАРНИК».

Я вернулся в хранилище, радуясь, что Джон замаливает вчерашний грешок: лучших воспитательных работ не придумаешь! Ненавязчивая мягкость и туманная логика прошлого накрыли меня с головой, обвив мысли бесформенной, но удивительно прочной сетью, которую я сплел сам. Безликим потоком текли часы: я методично прорабатывал содержимое коробок. В результате – уже приевшаяся каша эмоций, слишком жидкая и пустая, чтобы насытиться, и слишком пресная, чтобы насладиться вкусом.

В следующий раз я вернулся к реальности, почувствовав, что свет стал другим: неудивительно, пасмурный ноябрьский день уже начал гаснуть. На часах половина шестого, а мне еще осталось проверить пять коробок. Вывод – искомое обнаружить так и не удалось: ни на одной из страниц, к которым я прикасался, не было ни запаха, ни следа призрачной женщины.

Интуиция подсказывала: нужно идти дальше, однако унылая атмосфера хранилища сильным ознобом терзала мое тело. «Охотящиеся за сокровищами» дети немного подпитали мои эмоционально-душевные резервы, но заряд быстро иссяк. К тому же часы работы архива подходили к концу, значит, если я решу задержаться, нужно, чтобы кто-то запер входную дверь. Сладко зевнув, я потянулся, а потом заставил себя встать и вернуться в мастерскую.

За исключением Элис, там собралась вся честная компания: Шерил с Джоном Тайлером работали за компьютерами, Рик сосредоточенно заносил длинный список каких-то имен из старого документа в ноутбук, а незнакомый мне рыжий парень делал ксерокопии. Оказалось, это еще один работник на полставки; по словам Шерил, его зовут Уил.

– Как успехи? – поинтересовался Клидеро.

– Не очень, – пробормотал я. – Работа в самом разгаре. Сегодня призрака не видели?

– Нет, – покачал головой Рик, – в Багдаде все спокойно.

– Порой, когда нарушается обычный ход событий, привидения на время исчезают. – Вообще-то я не из болтливых, просто любой ценой хотелось оттянуть неприятный момент: отчет перед Элис. – Духи очень привязываются к установившемуся порядку: могут веками обитать в облюбованном месте, но стоит сменить обои – исчезают.

Едва речь зашла о призраках, Шерил встрепенулась.

– А как насчет буйных? – спросила она. – У них тоже есть какой-то порядок или режим? Бывают, например, среди призраков серийные убийцы?

Уязвленный, Рик замахал перевязанной рукой.

– Слушай, Шерил, уже не смешно! Если не заметила, твои коллеги страдают… Нельзя ли относиться к этому не как к ролевой игре?

Девушка и не думала каяться:

– Ладно-ладно, так куда интереснее! Может, в этом секрет «синдрома больных зданий»? Вдруг на людей нападают призраки, которых они не видят?

Клидеро открыл было рот, чтобы ответить, но передумал, и в попытке избавиться от горьких мыслей покачал головой, нахмурился и уткнулся в клавиатуру.

– Да, – отвечая на вопрос Шерил, кивнул я. Так, сейчас главное сдержать улыбку: Рик имеет полное право обижаться, но до чего трудно остаться серьезным, когда Шерил веселится от души. Чем дальше, тем больше мне нравилась эта девушка. – Иногда они впрямь снова и снова повторяют одну и ту же последовательность действий. Впрочем, данных слишком мало, чтобы придавать им какое-то значение. Число призраков, когда-либо нападавших на людей, ничтожно, особенно если отсечь сказки и рассказы маниакальных лжецов.

Внезапно Рик с Шерил посмотрели мимо меня в открытую дверь. Обернувшись, я увидел Элис. Так же, как вчера, старший архивариус подкралась совершенно бесшумно.

– Что, работа не из легких? – вкрадчиво спросила она. Лизоблюд Тайлер тотчас же ей подыграл.

– Элис, о какой работе ты говоришь?

– Об отсекании сказок, – процедила она, не удосужившись даже взглянуть на Джона. – Ну, Кастор, сегодня удача вам улыбнулась?

Можно было бы попробовать сорваться с крючка, но, думаю, Элис с удовольствием натянула бы лесу.

– Боюсь, что нет, – спокойно отозвался я. – Весь день проверял русские документы, однако ничего полезного не нашел.

Пару секунд Элис просто смотрела на меня. Зашла было в мастерскую, но, судя по всему, здесь она чувствовала себя ненамного уютнее, чем Пил. Уголки аккуратного рта изогнулись, словно ей захотелось сплюнуть.

– Вы говорили, работа будет зависеть от образа призрака, от вашей настроенности на нее…

– Именно.

– Но ведь образ с настройками сформировались вчера, когда вы впервые зашли в закрытое хранилище. Сами мне говорили. Почему же до сих пор вы не можете ее изгнать?

– Образ очень слабый.

– «Слабый» значит «бесполезный»?

Я стиснул зубы, пытаясь сдержать слово, которое вряд ли встречалось на ста двадцати километрах стеллажей архива.

Если честно, я и сам был немного разочарован. Призрака видел уже дважды: в первый раз контакт провалил, а во второй – Тайлер помог… Продлись хоть одна из встреч на секунду дольше – сейчас бы уже я стряхнул с сапог боннингтонскую пыль и шагал домой с кровно заработанной тысячей в кармане. Увы, о такой перспективе оставалось только мечтать. Вместо этого я оправдываюсь перед Элис: она, как нетрудно догадаться, из тех, кто мучает людей вопросами, пока не получит удобный для себя ответ.

Тогда я и сделал большую глупость: нужно было встать и уйти, а я остался.

– Нет, я такого не говорил. Слабая настройка – уже хорошо, особенно с учетом скорости, с которой она появилась.

Я еще мог встать и уйти. Но Элис смотрела на меня с презрительным скептицизмом, явно считая, что мои невнятные потуги не стоят трех уже заплаченных сотен.

– Кстати, кое-что можно проверить хоть сейчас, при условии, что Рик согласен.

– Что? – Все это время взгляд Клидеро не отлипал от компьютера: он либо работал, либо притворялся.

– Я пару раз использовал такой трюк. Если призрачная гостья поблизости, есть шанс затянуть ее в мастерскую; в любом случае я четче увижу, где она находится: на каком этаже ее дом или прибежище.

Я освободил разметочный стол, для чего пришлось переложить ведомости и карандаши Джона Тайлера, которые он с негодованием вырвал у меня из рук.

– А у нее обязательно должно быть прибежище? – спросила Элис, упрямо называя призрака Сильви исключительно личным местоимением.

– Нет, – признал я, – но у большинства привидений есть, так что сыграем наудачу.

Я повернулся к Клидеро.

– Слушай, как насчет еще одного ранения? На этот раз легкого и во имя науки?

Рик замялся и испытывающе на меня посмотрел, будто силясь разгадать мой замысел. Когда я достал из кармана набор для анализа крови (такой обычно используют диабетики), во взгляде Клидеро появилось еще больше сомнения, а Тайлер вообще позеленел.

– Не бойтесь, – успокоил я обоих, – нужен не анализ, а отраженная, или, если хотите, симпатическая магия. Темноволосая женщина пустила Рику кровь, что само по себе очень необычно: призраки, даже самые буйные, зачастую ограничиваются небольшим бардаком – пару окон разобьют, мебель поцарапают. Насилие, как таковое, случается крайне редко. Нападение на Рика наверняка самое яркое переживание из тех, что испытал призрак женщины, вернувшись в наш мир.

Все, аудитория у моих ног! Вскрыв набор, я достал пузырек с дезинфицирующим средством и снял крышечку, а затем подцепил краешек фольги и разорвал блистерную упаковку. Внутри лезвие – тоненькая полоска нержавейки с коротким, но острым шипом с одного конца. Этот шип я и продезинфицировал.

– Никто не знает, состоят ли призраки из эмоций, или эмоции их только притягивают. Зато всем известно, что часто они появляются в местах, где в бытность людьми испытывали сильные переживания. Страх, боль, любовь – что угодно. Столкнувшись с сильными переживаниями уже после смерти, непосредственно участвуя в каких-то событиях или просто наблюдая, призраки также чувствуют притяжение. Когда женщина ранила Рика ножницами, эмоции наверняка были очень сильными и очень яркими. Приятными или неприятными, не важно. Почти уверен: ощущения Рика тесно переплелись с ощущениями призрака и по накалу достигли предельной степени – получилось нечто среднее между оргазмом и агонией пострадавшего от взрыва самодельной гранаты.

Элис поморщилась: сексуальная лексика ей не по нраву, зато смысл уловили все.

– Это мы и используем, – подвел итог я. – Если Рика снова ранят, ваша гостья может отреагировать. Она почувствует эхо первого события, вызванное эмоциями второго. Если повезет, она не выдержит и явится сюда, позволив мне закончить работу уже сегодня. В любом случае она хотя бы посмотрит в нашу сторону: смешавшиеся переживания буквально потянут в мастерскую, а я этого не пропущу и постараюсь запеленговать ее укрытие.

Все взгляды обратились к Рику. Тот, старательно изображая безразличие, пожал плечами. – Ладно, маленькой иголочки я не боюсь!

В пропитанной напряженным ожиданием тишине никто не решался вымолвить и слова. Клидеро протянул руку, и я без всякой преамбулы проткнул ему указательный палец.

– Выдави капельку крови, – попросил я. – Лучше всего – на стол.

– Не могу допустить, чтобы уборщицы вытирали кровь, – возразила Элис, но было уже поздно. Крепко сжав указательный палец, Клидеро сдавливал подушечку, пока из ранки не вытекла капелька крови. Достигнув критической массы, она с негромким отчетливым кап! упала на стол.

Я хотел дать Рику ватный тампон, и тот уже протянул левую руку, когда невидимая сила вырвала и тампон, и лезвие. Клидеро взвизгнул от ужаса: его руку будто отдернули от меня. Все головы, включая мою, резко повернулись, чтобы увидеть… пустоту.

А потом в мастерской воцарился хаос.

Казалось, поднялся ветер, даже ураган, который, не трогая людей, срывал ярость на неодушевленных предметах. Обе двери в мастерскую захлопнулись с оглушительным грохотом, книги и папки сначала покосились, потом накренились и, наконец, попадали на пол. Со всех столов и полок летела бумага, окутывая нас пургой формата А4. Пол задрожал от толчков такой силы, что я язык прикусил. Шерил ругалась, Элис визжала, а Рик, хрипло вскрикнув, попятился от бумажного смерча, с неведомой целью рассекающего воздух. Джон Тайлер и рыжий парень, имя которого я уже забыл, бросились на пол и скрестили руки за головой в лучших традициях курсов гражданской обороны, будто в любую минуту ожидали ядерного нападения.

Сам я просто стоял и смотрел, как карты, плакаты и пособия по тушению пожаров слетают со стен и вливаются в общий кавардак. Такая позиция чисто инстинктивна: ни заносчивости, ни вызова неизвестной силе, ни особой храбрости в ней не было. Хаос представлялся мне неуправляемым потоком информации, и я старался не пропустить ничего важного.

Поэтому, когда в мою сторону, борясь со смерчем, полетел небольшой клочок плотной бумаги или картона, я сразу заметил. В отличие от дьявольски оживленных документов, он был куда меньше формата А4 и, что еще важнее, двигался в совершенно ином ритме: чуть вправо, чуть влево, но держался у моего лица. Р-раз – я схватил его и сунул в карман брюк. Рассмотреть не мог, потому что пластиковые файлы, конверты, каталоги и ведомости бешеными птицами бились, льнули, липли, мешали. Я просто зажал его в руке, а другой прикрывал лицо до тех пор, пока – всего несколькими секундами позднее – буря не прекратилась. Не ослабла или притихла, а именно прекратилась, и все, что непонятно как поднялось в воздух, одновременно упало на пол. Все, за исключением клочка картона, уютно лежавшего в моем кармане.

Потрясенные до глубины души, сотрудники архива растерянно смотрели по сторонам. Причем стояли лишь Элис и Рик; Шерил пряталась под столом, а Джон Тайлер и рыжий парень плашмя лежали на полу. Поднимаясь, они молча разглядывали царящий в мастерской погром.

– Ну, результат однозначно положительный, – бодро проговорил я.

– А-а-а ущерб? – заикаясь, спросил Тайлер. – Только посмотрите! Кастор, что ты наделал?! Какого черта все это затеял?!

Элис молча буравила меня глазами, и я заметил, что у нее дрожат руки.

– Джон, по-моему, почти ничего не сломалось, – нерешительно проговорила Шерил. – Хотя бардак, конечно, жуткий, в основном это просто бумага.

– «Просто бумага»? Мои ведомости – просто бумага? – взвыл Тайлер. – Я теперь никогда их не разберу!

– Давайте лучше думать о плюсах, – предложил я. – Эксперимент удался, я получил много информации о призраке. Теперь я могу более или менее точно сказать, где он находится.

Все горящие от нетерпения глаза обратились ко мне.

– На первом этаже, – кивнул я, – как мы и предполагали.

 

8

В зависимости от избранной позиции мой уход можно назвать либо трусливым бегством, либо стратегически обоснованным отступлением. Очень помогло то, что Элис была не в состоянии не то чтобы выговорить, а элементарно подобрать резкие, безжалостные, как кинжал, слова, которыми она собиралась меня пронзить. Я поклялся, что вынес из короткой встречи куда больше, чем простое подтверждение уже известных фактов, и пообещал на следующий день добиться ощутимого успеха.

В коридоре уже погасили свет, но на лестнице горели люминесцентные лампы. В их холодном свете я достал из кармана подарок, который швырнуло мне в лицо привидение. Так, это действительно не плотная бумага, а картон в форме белого прямоугольника с перфорацией по длинному краю. Когда-то отверстие находилось сантиметрах в полутора от кромки, а сейчас соединялось с неровной линией обрыва.

Все понятно: карточка из картотеки, а на ней четыре буквы и семь цифр.

ВСКН 7405818.

ВСКН? Что это за сокращение? Высокоскоростной… черт знает что? Цифры больше всего похожи на телефонный номер центральной части Лондона, особенно с учетом того, что клочок вырвали из чьей-то настольной картотеки. Если отстраниться от очевидного вопроса – что же делать со щедрым подарком? – можно сказать, что наконец-то сдвинулась с мертвой точки работа (чуть не подумал: «дело моего клиента»!), прежде ничего, кроме осложнений и трудностей, не приносившая.

Я живо достал сотовый: да здравствует настоящее! Увы, аккумулятор в моем телефоне неисправен и быстро разряжается. Сунув карточку и сотовый обратно в карман, я двинулся вниз по лестнице.

Кабинет охранника заперт, миляги Фрэнка давно след простыл. Я зашел в гардероб за шинелью, но она, конечно же, висела в шкафчике, а у меня, конечно же, не было ключа. Может, выбить хлипкую дверь? Увы, в тот момент по оставшейся за спиной лестнице спустилась Элис и увидела меня. Поворачиваясь к ней, я мысленно готовился к разборке, однако, судя по выражению лица, мисс Гасконь злиться не собиралась.

– Отличное шоу! – процедила она. – Мы славно повеселились.

– Ну, не знаю… – протянул я, – боюсь, мне не хватает хороших заводных мелодий.

– Как вы это делаете?

Я подумал: может, проявить такт и вежливость? Подумал-подумал и передумал.

– Шаг первый: берете призрака. Шаг второй: сводите его с ума капелькой крови. Основной рецепт дается в «Илиаде». – Старший архивариус молчала, и я попробовал по-другому: – Понимаете, такой реакции я не ожидал, рассчитывая, что ваша гостья проглотит наживку, однако…

Элис не слушала. Обогнув стойку, она быстро нашла на недоступной простым смертным связке ключей нужный и освободила мою шинель. В знак благодарности я коротко кивнул, предвкушая очередной «комплимент», но Элис молчала: просто открыла соседний шкафчик и достала свое пальто с сумочкой. Ее руки тряслись, и, когда она, отстегнув большую громоздкую связку ключей, попыталась переложить ее в сумку, ничего не получилось. «Черт!» – пробормотала она, засовывая ключи в карман пальто. На этом я ее и оставил.

Хотя на улице моросил мелкий дождь, продышав целый день спертым, пересушенным кондиционерами воздухом архива, я искренне наслаждался легким, дующим прямо в лицо ветерком. Можно было сесть в метро, потом перейти на другую линию или дождаться автобуса, едущего на север от Камден-тауна, но я решил прогуляться до Кингс-Кросс, чтобы сразу попасть на линию Пиккадилли. Лишь прошагав пару кварталов от архива по Юстон-роуд, я неожиданно заметил, что меня успела нагнать Элис. Ишь, трясется, несмотря на теплое пальто, вся зажалась, а в кармане громко звякают ключи.

Я повернулся к ней: ну, мол, давай к делу. Глаза у Элис были потухшие и какие-то затравленные.

– Не нравится мне нынешняя ситуация… И как события развиваются, тоже не нравится.

Я терпеливо ждал. К чему ведет старший архивариус, в принципе понятно, просто хотелось расставить все точки над i.

– Я думала… – признание давалось Элис с огромным трудом, – … я думала, Клидеро лжет, а у остальных истерика. Потому что, поселись в архиве привидение, от меня бы оно не скрылось, а я ничего не видела. До сегодняшнего дня…

Слова я подбирал с максимальной аккуратностью: никаких намеков, никакой двусмысленности.

– Клидеро при вас порезал щеку.

– Ну, это не впервые, Рик вообще часто ранится. Пару месяцев назад защемил себе руку, а еще как-то раз поскользнулся и упал с лестницы. Я решила, что дело снова в его катастрофической неловкости, а ему стыдно признаться.

– Но ведь вы видели…

– Я видела, – звенящим от гнева голосом перебила Элис, – как он скачет по мастерской, вопит и размахивает ножницами. Потом каким-то образом ухитрился поранить себе лицо. В тот раз ведь все было совсем иначе…

Я еще вчера понял, кто она такая, а сегодня окончательно убедился в своей правоте. Элис даже не весталка, таких, как она, мы на профессиональном жаргоне – с определенной до-лей презрения – называем Фома неверующий, или сокращенно просто Фома. Другими словами, совершенно невосприимчивый к паранормальным явлениям человек, находящийся в условной системе координат на противоположной от меня стороне. Мисс Гасконь просто не дано чувствовать призраков.

Ну и ситуация! Застав Элис смущенной и перепуганной, я, по идее, должен был бы испытать прилив Schadenfreude, но вместо этого захлебывался невольным сочувствием. Сам через подобное проходил. Все в свое время проходили, отбрасывали щит скептицизма.

– Понимаю… – чувствуя бесконечную усталость, вздохнул я. – Впервые столкнуться с подобным – настоящее потрясение. Сразу и не осознаешь…

Последняя фраза многозначительно повисла в воздухе. Как ни жаль Элис Гасконь, у меня свои проблемы. Действительно ли я хочу утирать ей слезы и гладить по голове? Нет.

Однако ради дела нужно приспосабливаться.

– Я готов уделить вам десять минут. Если хотите, изложу собственное видение азов метафизики.

Кивок Элис был таким же неохотным, как мое предложение.

– Давайте только куда-нибудь зайдем, – попросила она, – иначе я насмерть замерзну.

Ближайшим «куда-нибудь» оказалась церковь святого Пан-краса, открытая для посетителей, но пустая. Мы сели на скамью в самом последнем ряду. В церкви было не теплее, чем на улице, зато сухо.

– Азы метафизики, – дрожащим голосом напомнила Элис.

– По-моему, Уильям Блейк попал точно в цель, сказав: «То, что сейчас доказано, когда-то было лишь игрой воображения». – Спасибо за отличную цитату, Пен! – Если призраки существуют, целая ушла вещей, которые удобнее было бы считать метафорами, мифологией или средневековыми предрассудками, канувшими в Лету на заре эпохи Просвещения, оказывается холодной правдой. Начинаешь думать о рае, потом об аде, потом гадаешь, что случится после того, как протянешь ноги. Попадешь в какую-нибудь дыру только потому, что торчал в ней с рождения? На что похожа загробная жизнь: на эту, только без секса, наркотиков и отпусков на волю за хорошее поведение?

Несчастная Элис медленно кивнула.

– Ответов не знает никто. Если верите в Бога, можно поговорить с духовником, священником, раввином, муллой – в общем, подставьте свой вариант. Или, если хотите, расскажу, как с этим справился я.

Молодая женщина выжидающе на меня смотрела, и не она одна. Я снова почувствовал кожей то легкое, едва ощутимое покалывание и взглянул на клубящиеся у входной двери тени.

– Я доверяю Блейкуи провожу четкую границу между тем, что доказано, и иллюзиями, которые пробиваются через границу реальности. Если увижу, как тете Эмили в процессе настройки пианино оторвало голову, а затем в три часа ночи бесформенная, но очень похожая на тетю туша, держа голову под мышкой, войдет в мою спальню, я не стану склоняться к первому попавшемуся выводу: в пузырьке именно то, что написано на этикетке. Слышали про навахо?

– В смысле индейцев навахо? – ничего не выражающим голосом переспросила Элис.

– Да, именно. Они считают призраков чем-то вроде злой стихии и называют чинди. Мол, чинди – темная, закрытая от света сторона души, не нашедшие выхода негативные импульсы, средоточие эгоизма, жадности и глупости. Чинди – не сам человек, а отрицательная тень, которую он оставляет, перед тем как уйти в мир иной.

В глазах Элис все то же недоверие: наверное, я подобрал не лучший пример.

– Все это сказано только к тому, что призраков нельзя по умолчанию считать людьми, обреченными на нескончаемое повторение совершенных при жизни действий. Мы не знаем, что они собой представляют, и никогда не узнаем.

Сомнения Элис постепенно перерастали во что-то более глубокое.

– И в таких условиях вы ухитряетесь их уничтожать? – чуть слышно спросила она.

– Еще не факт, что я их уничтожаю. Вот вам очередное неизвестное.

– Неизвестное… но не для вас?

– К сожалению, и для меня.

– Тогда не понимаю. Вы должны представлять, что делаете.

Ну и ну! Начал с попытки вывести Элис из внезапного экзистенциального кризиса, а закончил тем, что пришлось оправдывать себя, как экзистенцию. Наверняка со мной что-то не так, и очень не так, раз безнаказанно позволяю мисс Гасконь вытворять подобное!

– Сначала некромантией я занимался по чистой случайности. – Пожалуй, это самая обтекаемая фраза, хотя, если честно, довольно блеклая.

– По чистой случайности?

– Нуда… Я ведь ничего подобного не хотел и тем более не планировал. – Я на секунду снова повернулся к двери, а потом утонул в немигающем взгляде Элис. – Вызывать духов совсем несложно. Если находишься в нужном месте, порой бывает достаточно заговорить с ними, просто посмотреть или поманить рукой. Мне хватает музыки.

– То есть? Что вы имеете в виду?

– В моем случае музыка – спусковой крючок и наживка одновременно. С ее помощью я заманиваю духов, а потом лишаю свободы. Все дело в мелодиях, которые я играю на вистле.

– Не может быть! – недоверчиво рассмеялась Элис. Вместо ответа я. сунул руку в карман и достал вистл.

– Боже, волшебная флейта! – с благоговейным трепетом выдохнула женщина. Я позволил Элис взять вистл: надо же, она оглядывала его, словно маленькое ружье. Ружье… Автомат… Тут же вспомнилось, как Дитко якобы стрелял мне по ногам, чтобы заставить танцевать, а потом жуткий сон: вистл казался горячим, как автомат, из которого выпустили все патроны. Захлебываясь в беспокойстве и тревоге, я забрал вистл и спрятал в карман: там ему и место – всегда под рукой и, главное, под моей рукой.

– А изгнать призрака сложнее? – спросила Элис, в очередной раз пронзая меня немигающим взглядом.

– Обычно намного сложнее, однако универсального правила нет, каждый случай индивидуален. – Я решил сменить тему: – Вы в математике разбираетесь?

– Лучше, чем в индейцах навахо. По крайней мере в школе сдала экзамен второго уровня сложности и умею перемножать в уме четырехзначные числа.

– Вот и отлично! Тогда в качестве примера приведу Давида Гильберта, выдающегося немецкого математика конца девятнадцатого века. Он считал, что можно создать математическую модель чего угодно: стула, сливочных разводов на поверхности кофе, положения яиц в слишком тесных брюках.

– Понятно.

– Мою работу можно рассматривать и через призму Гильберта. Я играю мелодию, то есть создаю своеобразную модель, модель призрака. Описываю вокруг него звуковую окружность. А потом, если все сделано правильно, звук обрывается, а окружность, то есть звуковая модель, смыкается. Призрак становится пленником звука.

Я осекся. Словами мою работу не опишешь: всякий раз при объяснении получалось нечто вывернутое вверх дном и поставленное с ног на голову. Однако у Элис возникла идея.

– Похоже на кукол вуду, – задумчиво проговорила она. – Эти куклы ведь тоже модели, и практика аналогичная. При помощи заклинания или фетиша вроде пряди волос куклу делают воплощением живого человека. Потом втыкают в нее булавки, и жертва должна корчиться от боли.

Bay, какое удачное сравнение! Я и не мечтал такое подобрать…

– Верно, именно этим я и занимаюсь. Делаю мелодию воплощением призрака, сращиваю форму и воплощение так, чтобы они стали разными ипостасями одного духа. А потом перестаю играть.

И вновь повисла многозначительная пауза: я достиг рубежа, за которым слова были просто бессильны. Что происходит с призраками после того, как я их «упаковываю и отправляю»? Кстати, оправляю-то куда? В мир бескрайних лугов и неспешных вод или просто в пустоту? Более или менее вразумительного ответа подобрать еще ни разу не удалось.

– Так в какой момент вы перестаете играть? – не унималась Элис.

– Когда призрак исчезает, уходит из нашего мира.

– А куда он уходит?

– Туда же, куда в конце каждой мелодии уходит музыка. Элис явно рассчитывала услышать что-то другое, и мой ответ ее расстроил. Эх, раньше надо было думать!

А что я мог ей сказать? Для меня жизнь – отрезок от рождения до смерти, а то, что случится дальше, – совсем другое дело. Если отыщешь дорогу в рай или ад, замечательно, если нет, то нечего ошиваться в местном баре или в комоде жены. Короче говоря, я был сторонником естественного порядка, если таковой, конечно, имеется – эдаким пером, которое не столько «кладет строку к строке», сколько «стирает слова».

– Поговорите со священником, – в приступе простой житейской мудрости посоветовал я. – Или с человеком, которому доверяете. С Джеффри, например… Объясните, что вас тревожит. Не стоит прятаться от собственных страхов. По личному опыту знаю: от себя не сбежишь.

Только тут я понял, что Элис смотрит на меня с каким-то уязвленным недоумением.

– С Джеффри? – будто не веря своим ушам, переспросила она.

– Что?

– Вы сказали: «С Джеффри, например»?

Черт, а ведь действительно сказал! – Просто я имел в виду, что вам следует довериться…

– Я отлично понимаю, что вы имели в виду, Кастор, и хочу только знать почему. Думаете, у нас с Джеффри роман? Что натолкнуло вас на эту мысль? Какие мои слова или поступки?

* * *

– По-моему, у вас хорошие деловые отношения…

– Ерунда! – Женщина разозлилась не на шутку. – У Джеффри ни с кем нет хороших деловых отношений. А наши с ним состоят в том, что я вкалываю, а он прячется за моей юбкой.

– Ладно, ладно, хорошо! – признавая поражение, развел руками я.

Похоже, капитулировать поздно.

– Нет, не ладно и совсем не хорошо! Какой-то вечно недовольный урод сказал вам, что я заняла нынешнюю должность через койку. Я, конечно, слышала, что подобные сплетни распространяются, но не подозревала, что со скоростью света. Для общего сведения скажу: должность старшего архивариуса дали мне за то, что я умею как следует выполнять свою работу, а Клидеро не дали, потому что никто, кроме него, не верит, что он с этой должностью справится!

– Хорошо, – снова повторил я. Спорить совершенно не хотелось, в конце концов, это вовсе не мое дело.

Резко поднявшись, Элис презрительно взглянула на меня сверху вниз.

– По-моему, это вам нужно выговориться, – заявила она. – И не священнику, мулле или раввину, а самому себе. Знаете, есть пословица «На Бога надейся, а сам не плошай». Почему бы вам, Кастор, для начала не окинуть критическим взглядом свою так называемую профессию?

Схватив сумочку, Элис направилась к выходу; не то чтобы бросилась прочь, а явно дала понять: компания ей не нужна. А мне навязываться совершенно не хотелось. Если ударить посильнее и побольнее, даже добрый самаритянин руки опустит, я не желал повторять одну и ту же ошибку дважды за вечер: не собирался поступать неправильно только потому, что правильный вариант недоступен.

Поднимаясь, я заметил: старший архивариус кое-что забыла. Тяжелая связка ключей выпала из кармана пальто на деревянную скамью. Подняв их, я подержал на ладони: тяжелые. Элис носит их как фетиш и, обнаружив пропажу, сильно расстроится, в основном потому что к кольцу на цепочке крепится удостоверение. Теперь она точно ни одну дверь в архиве не откроет!

Передумав, насчет доброго самаритянина, я побежал за Элис.

В дверях никого, у входа в церковь – тоже. Мелкий дождик превратился в ливень. Промокший Лондон похож на страдающего недержанием щенка, но ничего умилительного здесь нет. Отрешившись от паршивой реальности, я шагал в сторону Кингс-Кросс. Неизвестно, куда направилась Элис, но в любом случае это не конец света. Самое главное – пораньше прийти завтра в Боннингтон и отдать ключи.

Я уже собрался спуститься в метро у станции Кингс-Кросс, когда на глаза попалась телефонная будка, на удивление пустая и не разбитая. Что же, в конце концов, мы живем в эпоху чудесных предзнаменований. Вспомнив лежащую в кармане записку от призрака, я остановился и вытащил ее на волю. Мелочи с собой оказалось как раз достаточно для исходящего звонка.

7405818. Имея некоторое представление о кодах Лондона, я решил, что номер относится к центральной части города: наверное, где-то рядом с Уэст-Эндом или, возможно, даже сам Уэст-Энд.

Я набрал номер и после первого же гудка услышал щелчок.

– Алло! – ответил мужской голос, низкий, бархатный и немного скучный. Где-то на заднем плане звучали музыка – дурной синтетический джаз – и смех, подсказывающий, что рядом с телефоном много народа.

– Это я. – Мой голос звучал не очень уверенно. В ответ мертвая тишина, перемежаемая жалобами тенорового саксофона на полную бездарность исполнителя. – Из архива, – неизвестно для-чего добавил я.

Снова тишина.

– Подожди секунду, – шепотом попросил скучный, и я стал ждать. Рыдания саксофона оборвались: его либо убили из милосердия, либо скучный мужчина прикрыл трубку ладонью.

Тишина, а потом короткие гудки: неведомый собеседник отсоединился.

Обнаружив в кармане еще один двадцатипенсовик, я перезвонил, На этот раз трубку не взяли. Если есть на свете волшебные слова, «архив» к ним явно не относится. Дальше я собирался сказать: «Призрак попросил связаться с вами. Не знаете зачем?» Может, даже хорошо, что так получилось…

* * *

Вернувшись к Пен вскоре после семи, я обнаружил, что в доме никого нет. Подвал закрыт, а первый и второй этажи, где моя подруга могла, но упорно не желала жить, как обычно, дышали холодом и сыростью. Я поднялся в свою комнату под самой крышей старого дома и, открыв дверь, тут же почувствовал тяжелый запах плесени. Наверное, сразу следовало насторожиться, но когда живешь с Пен и ее волшебным зверинцем, волей-неволей приходится мириться с любыми резкими запахами.

Итак, я распахнул дверь.

Он сидел на кровати, пружины которой прогнулись под его весом, так что образовалось большое углубление. Вчерашний толстяк из бара. Причем вблизи он выглядел не лучше. Точнее сказать, намного хуже. Лицо иссечено морщинами такой глубины, что, похоже, его собирали наспех, не подогнав как следует детали. У бледно-голубых глаз какой-то тусклый, нездоровый блеск. Однако от этого мой гость менее устрашающим не казался: возможно, он болен, но разве больной бык опасности не представляет?

Я быстро оглядел комнату: окно приоткрыто, но ведь это третий этаж, а с таким весом, как у моего нового знакомого, по водосточной трубе не влезешь. Спрыгни он с парашютом – в потолке осталась бы дыра. Вывод напрашивался сам собой.

– Что же, отлично, – похвалил я, – хотя довольно бессмысленно. Или это такое шоу? Ты вламываешься в дом, потом сидишь и дожидаешься аплодисментов?

Вялое, болезненное лицо исказила вялая, болезненная гримаса.

– Я Шрам, – представился гость таким тоном, будто это все объясняло. – Пришел по работе.

Судя по гортанному рыку, складывалось впечатление, что Шраму срочно требуется операция на голосовых связках.

– Вот здорово! – Сняв шинель, я повесил ее на спинку стула. При обычных обстоятельствах я предпочел бы спинку кровати, но к ней прислонился громадина Шрам. Да и пружины, наверное, больше ни грамма не выдержат. – Попробую угадать, что у тебя за работа. Танцор балета? Специалист по маникюру? Жокей?

Вообще-то комната у меня не маленькая, однако вдвоем со Шрамом было тесно. Я прошел мимо кровати к столу с откидной крышкой, который использую в основном как бар, выбрал более или менее чистый стакан и налил себе виски. Не то чтобы мне действительно хотелось выпить; дело скорее в запахе, который при закрытой двери игнорировать было просто невозможно. Жуткий нездоровый запах разлагающейся плоти.

– У меня дело, – повторил Шрам, в приступе болтливости, очевидно, добавив: – Для тебя.

Перед тем как проглотить, я подольше задержал виски во рту.

– Благодарю за заботу, – кивнул я. – Судя по всему, о себе-то ты не заботишься.

На этот раз монстр нахмурился куда быстрее. Так, фирменная зарядка Кантора для мозгов дает первые плоды.

– Это невежливо, – проговорил Шрам.

– Предпочитаю жестокую правду.

Его лицо вспыхнуло, как старое, пропитанное керосином кресло.

– Жестокую? Всегда пожалуйста! – Великан поднялся, и от разницы в росте я тут же почувствовал себя козявкой. Водянистые бледно-голубые глазки устрашающе загорелись.

Подсчитав имеющиеся возможности, я понял, что их всего две: прикинуться овцой и спастись от побоев или попробовать блеф.

Напрасно я перечислил варианты именно в таком порядке: веселое, звонкое «блеф» звучало куда привлекательнее, чем «овца».

– Слушай, жирный урод, – сурово начал я, запрокинув голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Два дня ты таскаешься за мной по всему Уэст-Энду, ты вломился в мою комнату, испоганил своей широченной задницей мою кровать, так что теперь вовек не очистишь! Не думай, что я позволю себя запугивать! Говори, что хотел, и убирайся в тартарары!

Такой объем информации Шрам переварил далеко не сразу, поэтому, словно компьютер, сработал в режиме «по умолчанию». Огромная ручища потянулась ко мне и схватила за рубашку. Затрещала ткань, посыпались пуговицы – я оторвался от пола.

Силищи невпроворот: он даже не напрягался. Великан резко притянул к себе – пришлось прогнуть спину и беспомощно дрыгать ногами. Натянутая ткань впилась в подмышки и руки судорожно дернулись вверх, будто я пробовал взлететь.

– Какие органы тебе нужны? – Боже, не голос, а скрежещущая пила, и дыхание тоже под стать! – В смысле, чтобы в дудку дудеть?

– Все до единого, – придушенно прохрипел я. – Мое тело – единое целое. Поврежу хоть одну часть – собьются настройки и начну фальшивить.

– Как шарахну головой вон о ту стену, – показывая свободной рукой, прорычал Шрам, – так настройки мигом исправятся и фальшивость пройдет!

Несмотря на неловкость положения: ноги дрыгаются, в груди не хватает воздуха из-за ярма, в которое превратилась туго натянутая рубашка, я удивился до глубины души. Шрам понял суть моего образного выражения и подобрал достойный ответ. Значит, он просто тупой, как пробка, а не конченый дебил.

– Д-давай по-п-п-пробуем… – использовав остатки воздуха, прохрипел я. Затем позволил вистлу выпасть из рукава, в который спрятал его, снимая пальто, и поднес к круглому ухмыляющемуся лицу Шрама…

Наверное, это был не столько «блеф», сколько обоснованное предположение: вдруг получится.

Шрам вырвал вистл чуть ли не с ладонью, затем одним непринужденным движением поднял меня, швырнул на стол и свободной рукой, на которую оперся всем телом, пригвоздил, словно бабочку. Я ударился головой об откидную крышку, изготовленную из вишневого дерева с латунной инкрустацией, и увидел звездочки, колокольчики и поющих птичек.

Мясистый палец Шрама неприятно ткнул в щеку.

– Еще раз поднимешь на меня эту штуку, – начал он с ледяным спокойствием, которое было куда страшнее недавней вспышки, – проживешь остаток своей жалкой жизни с рваной раной на месте причиндалов.

– Ты что, шуток не понимаешь? – едва обретя дар речи, взмолился я. В ушах звенело. – Теперь-то мы отношения выяснили, верно? Так что за работа такая?

– Чертов подонок! – Шрам руку все-таки убрал и отступил на шаг, позволяя мне сползти со стола и подняться.

– Да, пожалуй, – согласился я и, вытирая рот тыльной стороной ладони, обнаружил: теплое и липкое на губах – это кровь. Наверное, язык прикусил, когда на стол швырнули. В плече острая боль, в затылке – тупая, однако, бросая незваному гостю вызов, я повернулся к нему спиной и поднял лежащий у дальней стены вистл. Что же, я впечатление о Шраме составил, хотя, похоже, в процессе нажил себе заклятого врага. Страшно захотелось подколоть его еще раз, хотя бы для того, чтобы потешить уязвленное самолюбие.

– Слушай, Шрам, а какое лицо у тебя было раньше? А имя какое? Случайно, не Пират?

Все, сейчас изувечит, а потом – будь что будет! – объяснится с боссом… Однако Шрам сдержался. И хорошо, потому что любой его удар вывел бы меня из строя до конца сегодняшней ночи – если вообще не навсегда.

Наверное, именно это и сдерживало Шрама: ему дали приказ, который следовало выполнять.

– Мой хозяин желает кое-что подчистить, – пояснил он после того, как на одутловатом лице промелькнул целый калейдоскоп устрашающих эмоций. – Два часа работы – две сотни у тебя в кармане.

– Где и когда? – спросил я и, отодвинув тяжелый, из вишневого же дерева стул, присел медленно и осторожно, потому что сильно болела поясница.

– В Кларкенуэлле. Прямо сейчас, тебя уже ждут.

– Прямо сейчас невозможно. На сегодня с меня хватит… Два широченных шага – и великан возле меня.

– Если жить надоело, охотно помогу. В любом другом случае – собирайся, поехали.

Что ж, против лома нет приема.

 

9

На улице стояла машина, которую я заметил по пути домой. Мощная, тяжелая «БМВ Х5» цвета электрик с тонированными окнами и бросающейся в глаза решеткой в форме ромба. Бог свидетель, такой стоило уделить повышенное внимание, а я, должно быть, витал в облаках или где-то на границах загробной жизни, что для меня не так уж и необычно.

Дождь так и не стих. Дав буквально миллисекунду на то, чтобы взять плащ, Шрам повел меня вниз по лестнице. Господи, хоть бы он остановился, как же надеть чертов плащ?!

Великан открыл заднюю дверцу «БМВ», и с небольшой помощью большой руки я влез в салон. Шрам – следом; даже вполне подходящая ему по габаритам машина слегка закачалась. Впереди сидели двое: на пассажирском сиденье – мелкий тип, у которого среди родни наверняка было немало ласок, а на водительском – апатичный блондин, лицом очень напоминающий Тома из мультфильма «Том и Джерри» после удара сковородкой по голове. Легкое движение руля, чуть слышный вздох – и произведение немецких автоконструкторов тронулось с места.

Меня снова повезли в город через Стэмфорд-хилл и Дол-стон, затем на запад к окраинам Шордитча. Наконец, машина остановилась где-то между Миддлтон-сквер и Кларкенуэллом на такой узкой улочке, что даже дверцы полностью не открывались.

Тычок от Шрама – и я вышел под дождь, к тому времени успевший превратиться в сильный ливень. Человек-ласка тоже выбрался из салона, и машина укатила прочь.

Мы стояли перед клубом с затемненными окнами и яркой вывеской «Розовый поцелуй». Несмотря на название, кирпичную кладку вокруг окон покрасили в темно-синий, а над дверью красовался позолоченный горельеф орла на скале – тайный знак пивоварен «Старого Трумана – Хенбери». Их во время бурного роста цен на коммерческую недвижимость и превратили в стриптиз-клубы, которые в наши дни процветают в Кларкенуэлле.

Я посмотрел на Шрама, тот коротко кивнул, и мы вошли.

Сначала что-то вроде фойе: угловая комната не совсем правильной формы с ссужающимися к внешней стороне стенами, а на деревянном, натертом мастикой полу грязные следы первых клиентов. В небольшом закутке справа у стола сидел мужчина. При нашем появлении он поднял глаза, но, увидев Шрама, тотчас потерял интерес, и мы спокойно прошли в клуб.

Внутри помещение оказалось куда просторнее, чем можно было судить по фасаду: у одной стены полукруглая сцена, напротив – бар, посередине – с десяток столиков. Вдоль трех оставшихся стен – кабинки, причем освещение продумано так, что сидящие внутри видят все, оставаясь при этом незаметными.

На сцене молодая, уже практически обнаженная блондинка выискивала мелкие, по невнимательности пропущенные детали одежды и, извиваясь в такт музыке, от них избавлялась. Блестящий металлический шест был ее постоянной опорой и время от времени – артистическим реквизитом. С десяток парней в деловых костюмах, расслабляющихся после напряженного трудового дня в Сити, и еще несколько типов, которые больше напоминали туристов, смотрели на ее неподчиняющуюся силе тяжести грудь с едва сдерживаемым изумлением. Большинство были настолько поглощены танцем, что нас не заметили. Те немногие, кто оказался на пути у Шрама или в непосредственной близости, испуганно вскакивали на ноги, а потом, секунд через пять, с трогательно комичным замешательством смотрели на меня. Что ж, наверное, ничего удивительного: рубашка порвана, насквозь пропиталась кровью и липла к груди, в уголках рта кровоподтеки – я же все-таки язык прикусил. Да, наряд очень в стиле Робинзона Крузо!

Шрам по-прежнему подталкивал меня сзади, так что я шел не останавливаясь – к одной из кабинок, которая при ближайшем рассмотрении оказалась занята. Невысокий, крепко сбитый мужчина слегка за сорок сидел один, читал и делал записи в перекидном блокноте. Лицо, насколько удалось рассмотреть при скудном освещении, лихорадочно-красное и покрыто оспинами. Никогда в жизни не видел таких густых бровей. Глаза под ними напоминали маленьких испуганных зверьков или небесный свод под волосатыми ягодицами атлантов. На незнакомце ярко-синий костюм с рубашкой расцветки пейсли и широким, как щит центуриона, галстуком. Я недавно смотрел по кабельному телевидению «Человека из ОКОП», где ОКОП, естественно, не окоп, а Объединенное Командование Обеспечения Правопорядка, и, естественно, вспомнил мистера Уэйверли.

– Так вы любитель анала? – подняв глаза, спросил он.

Намеренно-грубые слова резко контрастировали с бархатным, профессионально поставленным голосом – таким только провозглашать тосты за здоровье монархов или президентов компании. Однако в голосе была не только чванливая надменность, но и готовность от души смеяться над собой и собственным высокомерием. А еще я расслышал акцент, вернее, полное его отсутствие, как бывает у учивших английский по учебникам.

В ответ я лишь сдвинул брови, будто обдумывая философский подтекст вопроса.

– Я видел, как вы смотрите на девочку! – Мужчина рассмеялся хрипло, но с таким удовольствием, что даже плечи передернулись, – Предпочитаете склонных к стеатопигии – именно в ту область был устремлен ваш взор. Следовательно, передо мной любитель анала; нелишне об этом знать.

Покончив с формальностями, незнакомец повернулся к Шраму и Ласке. Испещренная веснушками ладонь заметалась от одного к другому, будто даруя отрывисто-резкое благословение.

– Шрам, ты останешься с нами, а ты, Арнольд, возвращайся на вахту и, пожалуйста, попроси кого-нибудь из девочек принести мистеру Кастору выпить. Шафран или Розу… Лучше Розу: у нее именно такая попа, как ему нравится.

Ласка-Арнольд скользнул прочь, а Шрам растворился в полумраке кабинки – насколько способен раствориться человек с габаритами грузоподъемника. Я перестал думать о мистере Уэйверли, и вакантное место тут же занял Сидней Грин-стрит, сыгравший в «Мальтийском соколе» Каспера Гатмана. Низенький, сплющенный Сидней Гринстрит в рубашке-пейсли.

– Меня зовут Лукаш Дамджон, – наконец представился хозяин. Не Лукас, а Лу-каш – такого имени я еще не слышал. – Мистер Кастор, пожалуйста, присаживайтесь, не смущайте меня.

Сняв шинель, я сел напротив. Дамджон кивнул, будто моя покорность восстановила мир и порядок во всем мире.

– Прекрасно! Я оторвал вас от какого-то важного дела, или вы просто отдыхали после напряженного рабочего дня?

– У меня круглосуточная работа, – заявил я, а на губах Дамджона появилась улыбка – появилась и через секунду погасла.

– Не сомневаюсь! С тех пор как я начал использовать Шрама в качестве посыльного, у всех появилась круглосуточная работа и посещения клиентов на дому. Извините, если показался бестактным и напористым, просто я не из тех, кто умеет ждать. Наоборот, я из жалких людишек, считающих, что бездеятельность естественным образом ведет к раздражительности, а потом и к агрессии. Видите ли, формально образование я так и не закончил, поэтому чувствую острую нехватку внутренних ресурсов, которые позволили бы с пользой проводить досуг. Мне нужен постоянный стимул, иначе от скуки не спастись. Феликс, а у тебя как? – с напускным интересом Спросил Дамджон. – Тебе естественной, стимуляции хватает?

Я теперь Феликс? Переход получился резким и немного меня задел, но, боковым зрением следя за массивной фигурой Шрама, я решил: промолчать в такой ситуации куда разумнее, чем вставать на дыбы.

– Ну-у, не жалуюсь…

Будто услышав от меня какую-то глубокую истину, Лукаш согласно закивал.

– В самом деле! Жалуйся не жалуйся, слушать все равно никто не станет. Так что где смысл? Где смысл?

Замолчав, Дамджон поднял голову: к нашему столику шла женщина. Или, точнее, девушка на вид лет семнадцати. Блестящие каштановые волосы собраны в длинный, до середины спины хвост. Лицо, конечно, красивое: высокие скулы, темные глаза, губы чувственно полные и кроваво-алые, а кожа бледная, за исключением щедро нарумяненных щек. Да, лицо красивое, но пустое: яркий макияж лишь подчеркивал бессмысленность его выражения, так же, как откровенный костюм – по-детски плоскую грудь. Карие глаза от нескольких слоев туши и подводки казались почти черными и, скорее, унылыми, чем одухотворенными. Похоже, девушке не очень по душе нынешняя работа.

– Роза, пожалуйста, виски с содовой! – попросил Дамджон. Брошенный на девушку взгляд был слишком беглым, чтобы нести какое-то дополнительное значение. – А тебе, Феликс?

– То же самое.

Роза собралась уходить, когда Лукаш легонько коснулся ее запястья кончиком указательного пальца. Этого оказалось вполне достаточно: она обернулась и, словно ожидая дальнейших указаний, вопросительно взглянула на хозяина.

– Видишь, Роза, сегодня у нас очень важный гость, – полушутя начал он. – Мистер Феликс Кастор. Если никогда не слышала это имя, поясню: он крупный специалист по привидениям. В смысле, по изгнанию призраков. Этакий Фантомас для фантомов!

Розин взгляд метнулся в мою сторону, хотя лицо осталось непроницаемым, как маска. Дамджон тоже повернулся, будто нелепую шутку отмочил исключительно ради меня. Нет, реагировать нельзя, тем более, видит Бог, поощрять странного типа совершенно не хотелось.

– Когда мы всласть поболтаем, Феликс поднимется на второй этаж и тщательно проверит комнаты. – Сделав многозначительную паузу, смысла и значения которой я не понял, Лукаш продолжил: – Пожалуйста, скажи девочкам, чтобы попами не вертели. Видишь ли, Феликс – любитель анала.

Хозяин убрал палец, Роза ушла, ни разу не оглянувшись, и он полностью сосредоточился на мне, хотя, если честно, создавалось впечатление, что именно за мной следил с самого начала.

– Ты уже, наверное, понял: мне нужно очистить заведение. Поможешь? Истребишь заразу, замажешь и забьешь все щели, чтобы никто не выползал и не пугал девушек во время работы?

Я решил прикинуться идиотом. Просто так, а еще потому, что люблю, когда клиенты четко объясняют, что им нужно и зачем.

– Вы имеете в виду тараканов или…

– Умоляю тебя! – Короткая плотная рука Дамджона полоснула воздух, и между нами повисло своеобразное тире. – Я имею в виду призраков, Феликс, призраков! Тараканов я умею давить без посторонней помощи и указаний.

– Мистер Дамджон, а почему вы думаете, что здесь обитают призраки? – внезапно вспомнив о такте, спросил я.

Лукаш неодобрительно поморщился. Танцующая на сцене девушка сползла с шеста. Поза получилась препикантная: сидит на попе с широко разведенными ногами. Нестройные аплодисменты заставили нас на секунду замолчать.

– О том, что думаю я, лучше не говорить, – заявил Дамджон, когда аплодисменты стихли и девушка ушла. Неизвестно зачем, с потолка на сцену сполз телевизор, на экране которого замелькали анонсы футбольного матча. – Женщины – создания чувствительные; шевельнется занавеска, булькнет в трубе вода, а они думают: все, сигнал из потустороннего мира. – Дамджон щелкнул по корешку книги и на секунду нахмурился, будто озвучил лишь часть своей мысли. – Я, сколько себя помню, подобных сообщений не получал ни разу. А даже если бы получал, реагировал бы немного иначе и вряд ли испугался бы мстительного призрака. Если человек имеет против меня зуб, в моих личных интересах видеть его мертвым, а не живым. Это прежде всего вопрос удобства… – Взгляд Дамджона получился торжественно-серьезным. С такими бровями легко быть и серьезным, и торжественным.

– Да, удобства… – эхом повторил я, чувствуя себя полным дураком и, как следствие, раздраженным и обиженным.

Роза принесла виски с содовой и поставила перед нами на стол. Я рассматривал ее с некоторым интересом, но на этот раз девушка не отрывала глаз с подноса и, едва подав напитки, ушла. Худенькая, а попка и правда высший класс. Однако тип явно не мой: «Представь меня в школьной форме» с полуоборота не заводит.

Я поднес стакан ко рту: односолодовый виски, притом очень хороший. Эх, надо было без содовой!

– Значит, вы хотите, чтобы я проверил здание на наличие призраков, полтергейстов и других демонических Существ?

– Да.

– Потому что они не нравятся девушкам?

– Снова да.

– Как же они мирятся с присутствием Шрама? – спросил я, показывая большим пальцем в сторону великана, стоявшего позади меня неподвижно, словно королевский гвардеец у Букингемского дворца.

Дамджон изобразил удивленную невинность:

– Шрам? Феликс, ты думаешь, что Шрам – призрак? По-моему, вид у него более чем материальный!

Похоже, Лукаш хочет услышать от меня то, что сам уже знает. Ладно…

– Шрам – луп-гару, когда-то таких называли волками-оборотнями, хотя сомневаюсь, что «звериная» часть Шрама – волк. Судя по размеру, в нем, скорее, живет бык. – Я глотнул виски. Если ходячий шкаф обидится, и мне проломят череп, пусть хоть этот божественный напиток не пропадет. – Дело в том, что человеческий дух вселяется в тело животного и, словно новый жилец, начинает перепланировку: меняет его по подобию своего предыдущего тела. Дух сбрасывает шерсть, перемещает мышечные группы, и зверь становится похож на человека.

Первым это явление описал французский ученый Николя Давид, поэтому специалисты и используют французский термин. Вопрос о том, как долго можно сохранять человеческий облик, до сих пор открыт – многое зависит от воли духа, ведь подавленный дух животного нет-нет да заявляет свои права. В период, когда старая луна исчезает, а новая еще не успевает народиться, зверь сильнее всего. Однажды увидев перерождение луп-гару, забыть его просто невозможно. Сколько ни пытайся – ничего не выйдет.

Дамджон жадно ловил каждое слово, и примерно на середине своего маленького выступления я понял: Шрам – нечто. вроде тестового задания или пробной планки. Что ж, планку я взял и теперь сидел на травке в ожидании приза.

Явно довольный, Дамджон улыбнулся и кивнул:

– Очень хорошо, можно даже сказать, отлично. Я знаком с одним из твоих коллег, так он не сумел опознать Шрама сразу, точнее, без наводящих вопросов с моей стороны. А ты, Феликс, как я вижу, интеллектом не обделен.

– Спасибо, Лукаш.

То, что я проглотил почти безропотно, чуть не убило Дамджона. Его глаза, и без того сощуренные в крошечные щелки, на секунду исчезли в глубоких кожных складках: Лукаш переваривал сравнительно небольшую дозу дружеской фамильярности. Потом все-таки переварил и, не опустившись до выяснения отношений, сменил тему:

– Что касается вознаграждения… Думаю, я смогу предложить приемлемый для тебя вариант.

Вот это мне совсем не понравилось. Как подсказывает опыт, если сначала тебе называют точную сумму, а потом звучат обтекаемые слова вроде «договоренность», «взаимовыгодное соглашение» или «бесконечная благодарность», любой следующий шаг уводит от цели.

– Мне называли сумму в двести фунтов, – напомнил я.

– Конечно, я сам ее определил. Но если в счет оплаты хочешь развлечься с Розой или любой другой из моих девочек, тоже могу организовать. Pari passu.

Значит, Дамджон не только хозяин клуба, но и сутенер. Сутенер с манерами выпускника престижной частной школы, который вполне мог стать адвокатом… Что ж, такой моральной устойчивости можно только позавидовать.

– Pari passu? – откинувшись на спинку стула, повторил я. – А еще pro bono publico? Очень похвально! Однако мы ведь только познакомились, не лучше ли ограничиться наличным расчетом?

Сердечной теплоты в манерах Лукаша немного поубавилось; с другой стороны, хорошо хоть пощечину не дал!

– Как хочешь. А к работе когда приступишь? Сейчас же? В смысле, сегодня ночью?

Лекции на тему «Тише едешь – дальше будешь», вроде той, что я прочитал Пилу, хороши к месту и ко времени, а сейчас от них явно следовало воздержаться. Ладно, обойду комнаты, разложу пару оберегов. Если проблема серьезная, оговорим особые условия… Я пожал плечами.

– Ну, раз уж я здесь…

– Отлично! Шрам, проводи мистера Кастора наверх.

Понятно, аудиенция окончена. Окинув меня строгим взглядом, Дамджон вернулся к цифрам в своем блокноте. Стоило подняться, как Шрам двинулся вперед, но ему пришлось подождать, пока я одним кощунственно-быстрым залпом не осушил виски. Великан повел меня через зал вправо к двери открытой, однако в стратегически неосвещенном закутке совершенно незаметной. Как и у главной двери, что вела из фойе в клуб, здесь имелся собственный святой Петр, Хранитель врат, с пустым невыразительным лицом и в мятом смокинге. Почтительно кивнув Шраму, он шагнул в сторону и позволил нам пройти.

По ту сторону двери – лестница, ведущая в другой бар. Там никто не танцевал, по крайней мере в поле моего зрения. С десяток девушек в эфемерном белье, рассевшись небольшими группками, о чем-то вполголоса беседовали. Мое появление вызвало некий интерес, который тут же пропал, когда показался Шрам. Потеряв надежду обслужить выгодного клиента, девушки вернулись к своим разговорам.

– Членский бар! – прогремел мой спутник.

Старые шутки одержимых духом порой вызывают у меня профессиональный интерес, но на невозмутимом лице Шрама не было и намека на то, что он чувствует пошлый юмор. Мой взгляд метался по маршруту: Шрам – девочки – Шрам.

– Как, по мнению Дамджона, мне следует проверять комнаты? – спросил я. Перспектива заглядывать под кровати, в то время как на них эти милые создания зарабатывают себе на жизнь, мне совершенно не улыбалась.

– В зависимости от положения дверной ручки.

Боже мой… Я взглянул на Шрама с каким-то обиженным интересом: наверняка ведь будет продолжение!

Великан поднял огромную ладонь, плотно сжав пальцы. Это «бумага» в игре «ножницы – бумага – колодец».

– Если ручка стоит так, значит, комната пуста. Если так, – он повернул ладонь на девяносто градусов, – значит, там кто-то есть.

– И что с такими делать?

– Пропускать, – снова зарычал Шрам, – если, конечно, "В замочную скважину подглядывать не хочешь!

Решив не заострять внимание на последней фразе, я приступил к осмотру. За всю свою жизнь в борделях я был всего три раза: в Карачи (в поисках пива), на Майл-энд-роуд (по долгу службы) и в Неваде (в момент слабости, за которую начал корить себя уже в процессе и не перестаю до сих пор). Все три были похожи, словно близнецы, и этот явно принадлежал той же семье. В каждой комнате по кровати – функциональному центру, столику с глянцевыми журналами, разложенными, словно туристические проспекты («В этом году вы снова едете в Брайтон, но не хотели бы увидеть Париж, Рим и Алгарве?), плюс по маленькому мусоросборнику с толстым пластиковым пакетом внутри. На стенах ни одной картинки, на прикроватных тумбочках никаких безделушек. Гидеоновских Библий тоже нет: в таких заведениях работники и клиенты не желают, чтобы отдаленные перспективы спасения мешали текущему процессу.

А еще они все были чистыми. Не в физическом смысле (хотя и так тоже), а в метафизическом. Если честно, меня это немного напугало. Дело не только в отсутствии призраков: во многих местах они появляются лишь изредка. Но в любой жилой комнате должны быть информационные отпечатки: эхо старых переживаний, въевшееся в камни, воздух или пыль на подоконнике. В этих же комнатах не было ничего, их будто скребком выскребли.

Другими словами, в услугах изгоняющего нечисть бордель не нуждался: тот, кто побывал здесь ранее, поработал на славу.

Из тридцати восьми комнат на двух этажах двадцать одна оказалась свободна. Наверное, еще рано… Я из кожи вон лез от старания, даже в туалеты заглянул. Они, как и полагается закулисью, были вылизаны с чуть меньшим тщанием, однако и там не нашлось ничего подозрительного, заставившего бы мою антенну вибрировать, если только это само по себе не является подозрительным.

Я пошел докладывать о результатах. Шрам ждал у одного конца барной стойки, а девушки как ни в чем не бывало собирались за другим. Похоже, в присутствии великана нервничал только я. Увидев меня, он рывком расправил пиджак и повел на первый этаж.

– Феликс! – воскликнул Дамджон, будто меня не было несколько часов и он уже начал волноваться. Отложив ручку, он закрыл блокнот и снова велел сесть напротив, только на этот раз я был спокоен.

– Все безукоризненно чисто, без единого пятнышка. При таких обстоятельствах с удовольствием соглашусь на половину оговоренной суммы, потому что только и пришлось, что…

Лукаш отмахнулся.

– Пустяки, Феликс, пустяки! Я рад, что ты согласился приехать. – О том, что он сам послал за мной грозного великана, Лукаш предусмотрительно умолчал. – Шрам, пожалуйста, проводи мистера Кастора к администратору, пусть Арнольд расплатится с ним наличными из резерва на непредвиденные расходы. Феликс, был рад встрече!

Дамджон протянул руку, и я машинально ее пожал. Ошибка, большая ошибка!

ВСПЫШКА: Они все выстроились на плацу перед погрузочной площадкой фабрики. Мужчины в зеленой форме, совсем как у докторов на западе, только темнее; женщины в грязных халатах и платках. Все пахнут уксусом, потому что на фабрике маринуют овощи и фасуют в банки. Капитан очень доволен и гладит меня по голове. Ему приходится наклоняться – даже для своего возраста я очень маленький. «Который из них Бозин?» – шепчет он, и я молча показываю. Капитан кивает: судя по всему, Бозин выглядит именно так, как он предполагал. По его знаку солдаты вытаскивают Бозина вперед. Неприметный мужчина средних лет, лицо глупое и бесстрастное. Капитан прячет в кобуру пистолет, которым размахивал, берет у одного из солдат ружье и трижды ударяет прикладом по глупому вражескому лицу, пользуясь тем, что двое помощников держат Бозина прямо. Удары такие сильные! У Бозина ломается нос, зубы сыплются в горло, глаз вминается в глазницу. Вот он падает на землю… Живой, надо же, живой! Одним горлом издает какие-то булькающие звуки… Капитан поворачивается ко мне и кивает: давай, мол, твоя очередь! Я что есть силы пинаю Бозина по яйцам.

ВСПЫШКА: Та женщина, Мерседес, стала символом моей гордости, чем-то вроде значка, который я надеваю, прежде чем выйти вечером из дома. Красота, утонченность, лоск, обтягивающим платьем покрывающий ее тело, – все это демонстрирует, что я уже не мальчик. «Смотрите, завидуйте, уважайте!» – говорят они тем, кто видит нас вместе. Недаром ее имя совпадает с маркой дорогой машины; обладать такой – значит заявить о собственном статусе. Жаль, что иногда приходится относиться к Мерседес с холодным презрением, но ведь это – самое главное. Чтобы завоевать уважение, нужно доказать, что она его не заслуживает, Чем больше унижаю Мерседес, тем выше я сам. Привыкнуть к новой роли нелегко. Однажды ночью вспыхивает ссора: она хочет уйти, и я поднимаю на нее руку. Избив, то есть заставив незаслуженно страдать от боли человека, который доставлял мне такое удовольствие, я словно мир заново открыл, словно жажду утолил. Правда, ненадолго, хочется еще и еще.

ВСПЫШКА: Уцелевшие дома горят. Я бреду по улицам без всякой спешки, потому что обстрелы и бомбардировки закончились. Здесь у меня была кое-какая недвижимость, но потерять ее не так обидно, тем более когда придет контингент ООН со всем демократическим фанфаронством и бюрократической атрибутикой, возможно, даже выплатят компенсацию. Глядя на дом, который вот-вот рухнет, делаю следующий вывод: Югославия была подобна дому, хлипкому, держащемуся на одной балке. Когда эту балку – коммунистическую партию Тито – сместили, стало неизбежно, что неуправляемые озорные дети рано или поздно доиграются в войнушку и крыша упадет им на голову. Им на голову, а не мне… Дом рушится, дождем летят искры, мощный поток пепла и дыма обволакивает меня и на секунду слепит. Среди развалин дочерна обгоревшая рука ребенка или миниатюрной женщины. Так вот откуда смрад… Вытираю пятно со своего кашемирового пальто: думал, это пепел, который раз – и стряхнул, а оказалось – жирная копоть. Да уж, пепел, грязь и копоть, цивилизацией здесь и не пахнет. Я не спеша бреду по улицам. До самолета двенадцать часов.

Я быстро отдернул руку, и зубы предательски клацнули. Прикосновение – оно же впрыскивание эмоциональных образов в область подсознания – длилось менее секунды. Зато следующую, безмолвно бесконечную, Дамджон буравил меня взглядом. Он понял: что-то случилось, просто не знал, что именно, и очень хотел спросить. Любопытство против возможной потери авторитета: я видел, как он взвешивает оба варианта и принимает решение.

– Уверен, мы еще встретимся, – наконец проговорил он, растянув губы в вежливой, ничего не значащей улыбке. Затем так же, как и раньше, опустив глаза к перекидному блокноту, показал: аудиенция окончена. Пропустивший самое интересное Шрам уже пробирался мимо столиков к входной двери. На сцене появилась очередная блондинка, в танце избавлявшаяся от очередного комплекта белья. В рядах любителей выпивки и стриптиза заметно прибыло.

Схватив шинель, я пошел через зал в широком кильватере Шрама. По пищеводу поднималась желчь, и, уже чувствуя мерзкий вкус, я огромным усилием воли ее остановил. Вот бы сделать то же самое со змеящимся потоком образов и впечатлений, который грозил затопить сознание! Нет, сюда я больше не приду, пусть этот ублюдок с волосатыми глазами хоть Французский иностранный легион за мной посылает!

Ласка-Арнольд теперь сидел за столиком в фойе. «Две сотни», – пробормотал Шрам и, открыв дверь, вышел на улицу. Почему-то не верилось, что его присутствие не отпугнет тех, кто пожелает прийти в ближайшие минуты, хотя, похоже, в клубе из-за этого проблем не возникает. Дождь стих, и Лондон накрыла прохладная от крепчающего ветра ночь. Может, поэтому в «Розовый поцелуй» тянутся клиенты?

Арнольд заплатил мне пятерками и десятками: на лице полная сосредоточенность, губы шевелятся – не дай бог сбиться со счета и лишнюю купюру выдать! Нельзя сказать, чтобы я питал отвращение к шабашкам и халтуре, но в тот момент чувствовал себя не слишком уютно. Выйдя на улицу, я слабо надеялся увидеть беззвучно выезжающий из-за угла «БМВ». Что же, надеяться можно сколько угодно, однако, очевидно, Дамджон спешил лишь с доставкой сюда, а обратно – уже моя забота.

На плечо легла тяжелая ладонь Шрама. Я обернулся. Судя по выражению лица, великан пребывал в глубокой задумчивости.

– Ты используешь музыку, – утробным бассо профундо проговорил он.

Все, понятно, к чему он клонит. – Да, музыку.

– Мелодии играешь…

– Именно.

Легонько, кончиком указательного пальца, Шрам потрогал мой кадык.

– Я мог бы разорвать тебе горло уже на второй ноте.

Четко изложив свою позицию, он двинулся обратно.

Я брел по ночным улицам, позволяя холодному ветру развевать волосы и кишащую червями яму, в которую превратилась голова. Весь мокрый, беспокойный, потерянный. Ну, потерянный не географически, а скорее психологически. Странная встреча с Дамджоном выбила из колеи – эмоциональные отпечатки его сознания липли ко мне, словно полузасохшая рвота. Исключительно из желания защититься я стал обдумывать ситуацию в Боннингтоне. Радостнее от этого не стало, зато немного отвлекся.

Итак, я из последних сил цепляюсь за русскую коллекцию; если ничего не добьюсь, стыда не оберешься. Неужели я ошибся, связав призрака с теми документами? Несколько раз махнул «бритвой Оккама», и вот что получилось, вернее, не получилось… Очень не хотелось признавать свою ошибку и под присмотром Пила и Элис искать другие пути решения проблемы.

Но ведь несколько коробок еще осталось! Возможно, сработает закон подлости, и точка притяжения темноволосой девушки обнаружится в одном из документов на самом дне этого бесконечного моря.

Натянув шинель, я машинально сунул руку в карман и наткнулся на колючую угловатую массу ключей Элис.

 

10

Замками я заинтересовался еще в студенческие годы, когда вместе с фокусами решил демонстрировать сокурсникам умение освобождаться от цепей. Помню, ввел в несколько поисковиков слово «наручники», а потом внимательно изучил найденные ссылки. Занятие, конечно, полезное, только почему-то об экстремальном сексе я узнал больше, чем о цепях.

А потом Джимми, бармен «Уэльского пони», что на Глостер-грин, рассказал о Томе Уилке, бандите из Банбери, только что отсидевшем два года за взлом и проникновение. «Его судили за десяток доказанных взломов, а еще около сотни остались недоказанными, – заявил Джимми. – Вот, кто тебе нужен. Том любой замок может вскрыть. Хвастает, что даже с закрытыми глазами!»

Возможность поболтать с профессиональным взломщиком показалась мне, тогда молодому и неопытному, довольно привлекательной. Я попросил у Джимми адрес Тома, но бармен сказал: сначала нужно договориться, и промурыжил меня целую неделю. Я каждый день приходил в «Пони» и спрашивал, видел ли он Уилка, договорился ли, а в ответ постоянно слышал «нет». В один прекрасный день «нет» превратилось в «отвали».

– Прости, Фикс, – извинялся Джимми. – Том сам не свой, с тех пор как из тюрьмы вернулся. Ни с кем не разговаривает, ни с кем не общается. Надеюсь, это временное. Через пару месяцев снова спрошу.

Так долго я ждать не мог: новые номера были нужны позарез. Я донимал Джимми до тех пор, пока он, потеряв терпение, просто не дал мне домашний адрес Уилка. Пришлось идти в гости одному.

Том Уилк снимал квартирку в грязном районе по ту сторону кольцевой, на третьем этаже ветхого здания без лифта. Стояла жуткая тишина, будто весь дом вымер: ни смеха играющих на лестнице детей, ни ревущей из открытых окон музыки. Странно, лето ведь на дворе. Постучав в дверь, я долго ждал ответа, потом снова постучал и снова ждал, а когда стало ясно, что никто не откроет, решил уйти.

Спустившись на первую же ступеньку, я уловил звук, заставивший вернуться к двери.

Всхлип. В квартире кто-то плакал. Целую минуту я прислушивался, и из-за двери, в которую только что стучал, снова раздался всхлип, негромкий, полный горечи и отчаяния.

Пробуя открыть, я дернул дверь – она тут же поддалась. Воистину фортуна любит чистых душой и отважных сердцем.

За порогом крошечный холл, затем открытая дверь, ведущая в убогую гостиную: тесную, несмотря на то, что мебели раз – два и обчелся. Худой, почти истощенный мужчина средних лет с копной седых волос сидел в старом кресле и рыдал.

Сначала мне показалось: в квартире задернуты шторы. Нет, ничего подобного. Просто окна покрылись слоем жирной копоти, настолько плотным, что свет уличных фонарей едва сквозь него проникал. Пол, стены, потолок, немногочисленную мебель – все находящееся в комнате, за исключением самого мужчины, облепила копоть.

Том Уилк набрался так, что даже встать не смог, и, когда я склонился к его стулу, с трудом сфокусировал на мне взгляд. Он понятия не имел, кто я, но мое внезапное появление не разозлило его и не взволновало. Скорее наоборот… Одной рукой Том хватал меня за рукав, другой крепко сжимал бутылку виски «Гранте», в которой осталась примерно половина содержимого. Пахло от него как на ликеро-водочном заводе.

– Я всегда запираю дверь, – лепетал он. – Поэтому люди замечают не сразу. Время-то уходит… Всегда запираю дверь…

Сначала я удивился: его-то дверь ни на замок, ни на задвижку закрыта не была, а потом сообразил: речь совсем не о его двери.

– Никогда никого не обижаю, – качая головой, бормотал Уилк. – Ни нож, ни пушку в жизни не ношу. Колин говорит: разбей пятерку, насыпь мелочь в носок и положи в карман. Начнут возникать – треснешь по голове. Нет. Никогда не бил… Да и проблем не было. Я же быстро, туда и обратно.

Я провел рукой по подлокотнику кресла, казавшегося таким же грязным, как все остальное в комнате, и взглянул на кончики пальцев. Чистые…

Пришлось сварить кофе: для себя, а не для хозяина. Пока он допивал «Гранте», я ухитрился склеить из несвязных обрывков историю, хотя порой из-за слез и причитаний было невозможно разобрать ни слова.

Перед самым арестом Уилк задумал ограбить дом в Блэкберд-лиз недалеко от Оксфорда. Домишко обшарпанный, примыкающий к соседнему, но приятель из экспресс-почты сказал: там живет владелец салона бытовой техники, который иногда заказывает товары домой, а не на работу. Мол, можно как следует поживиться, тем более хозяин нанял на ночь фургон.

Уилк целую вечность искал нужный адрес. Блэкберд-лиз оказался одним из жилых комплексов, построенных по некой фрактальной системе: длиннющие, ничем не отличающиеся улицы не кончались, а плавно переходили одна в другую – в общем, новичку легче с ума сойти, чем разобраться.

В конце концов, Уилк сориентировался, ну а открыть чужую дверь особого труда не составило. И все бы хорошо, вот только в доме не оказалось ни новой бытовой техники, ни чего-то более или менее стоящего. В кроватке спал малыш, один-одинешенек, а так ни драгоценностей, ни денег, ни портативной электроники. Даже у телевизора корпус треснул – кому такой нужен?

Уилк ретировался так же бесшумно, как вошел. Внутри все горело и клокотало, репетируя разнос, который собирался устроить приятелю из экспресс-почты, Том действовал практически на автопилоте. Поэтому и закрыл входную дверь на ключ, даже не вспомнив, что она с самого начала была незаперта. Махнув рукой на свою неудачу, он вернулся домой и лег спать. На следующий день в «Оксфорд-мейл» сообщили: ночью в одном из домов Блэкберд-лиз заживо сгорел двухлетний ребенок. На газетной странице черным по белому напечатали адрес, который Том накануне так долго разыскивал. Ошибки быть просто не могло.

– Родители не смогли войти, – бормотал Уилк, увлекаемый в очередной виток беспросветного отчаяния. – Вернулись, адом горит… Как так получилось? Я ведь ничего не трогал. Они просто войти не сумели. Дверь заперта, ключей ни у кого не оказалось. Когда вскрыли, там уже все полыхало…

Том скулил, как раненое животное. Бутылка выпала из рук и покатилась по полу – взломщик закрыл глаза руками и, раскачиваясь взад-вперед, застонал сквозь судорожно стиснутые зубы.

Его мучения начались через неделю, максимум через две. В первый раз Том был даже не дома, а в кафе: уплетая сандвич с беконом, обсуждал с приятелями возможный рейд на один из складов. Неожиданно он услышал детский плач и, как ни старался, больше, чем на одной фразе, сосредоточиться не мог.

А потом на тарелку, стол, головы будущих сообщников посыпался черный пепел. Том вскочил, огласив кафе отборной руганью, а друзья посмотрели на него, как на ненормального. «Вы что, слепые?» – загремел взломщик, и ситуация окончательно вышла из-под контроля. Уилк догадался: кроме него, этот пепел никто не видит, провел по запорошенному столу рукой и понял почему.

С тех пор Уилк потерял покой. Самого призрака не встречал, просто, куда бы он ни пошел, везде начинал падать черный пепел. Чем дольше Том задерживался на одном месте, тем толще становился покров. Пепельный дождь шел даже во сне, так что путь к спасению оказался отрезан.

Через несколько недель появились суицидные мысли, однако, поговорив со священником, Уилк сдался полиции и составил целый список ограбленных им домов, офисов и складов. Памятный адрес в Блэкберд-лиз шел под первым номером… Том всячески помогал следствию, а потом на запорошенной пеплом скамье подсудимых согласился со всеми пунктами обвинения.

Уилк думал, наказание понесено, и на этом все кончится. Увы, ничего не изменилось, и он с ужасом понял, что не изменится никогда. Горькое отчаяние Том заливал спиртным и решил, когда алкоголь перестанет помогать, он вернется к плану А и наложит на себя руки.

Слушая путаный рассказ, я чувствовал: мои эмоции мечутся и рикошетируют, словно резиновые пули внутри мусорного контейнера. То, что сделал этот человек, совершенно ужасно. Непростительно. Все свои страдания Уилк заслужил, сто раз заслужил. Но ведь он, во-первых, не собирался никого убивать, а во-вторых, всеми силами пытался искупить свой грех, пока не понял, что отбывает пожизненное наказание без права на обжалование. Возвышаясь над облепленным копотью креслом, я судил Тома Уилка: виновен, потом невиновен, потом опять виновен и, наконец, принял единственно возможное решение: судить не в моем праве.

– Знаете, Том, есть ведь и иной способ, – проговорил я. – Думаю, мы можем друг друга выручить.

Семь ночей сна на голом полу и семь дней сидения в непроницаемо-мрачной гостиной понадобились-, чтобы почуять крошечного призрака, скрывающегося за черным пеплом. Надо же, столько ужаса и отчаяния от такого маленького источника! Я заманил его песенками для самых маленьких: «Есть у меня лошадка», «Девчонки, мальчишки, пойдемте с нами», «Плывет, плывет кораблик», «Черный барашек», а потом все пошло как по маслу. С заключительными аккордами в комнате стало светло, а когда мелодия оборвалась, исчезла и жирная зернистая боль малыша. Крик, вместо ушей терзавший глаза, наконец затих.

Я чувствовал себя обессиленным, предавшим свои принципы, подлым, почерневшим отставшего невидимым пепла. Хотелось уйти, но Уилк не позволил. С него причиталось, и Том, задыхаясь от благодарности, такой же неистовой, как недавнее горе, желал расплатиться. В результате он познакомил меня со всеми существующими видами замков, начиная от простейших рычажных с выступами и выемками до пружинных с фиксаторами, цилиндрических, дисковых, реечных, закончив суперсовременными системами мастер-ключ, которые, пожалуй, имели такое же отношение к искусству освобождаться от цепей, как пули, с урановым сердечником к метанию дротика.

Жадно ловя каждое слово Уилка, я стал его лучшим учеником. Лучшим, первым и последним: в дальнейшем Том ударился в религию и принял духовный сан. Я его больше не видел.

Все это я рассказываю, чтобы подвести к одному выводу, а именно: ключи Элис мне нужны не были. Обладая достаточным количеством времени и унаследованными от Тома Уилка инструментами, я мог попасть в любое хранилище архива. Нет, ценность представляли не ключи, а электронный пропуск, потому что каждый из замков подсоединялся к считывателю. Откроешь одним ключом – сработает сигнализация. А так прошмыгну туда – обратно и никто не заметит. По крайней мере я надеялся, что не заметит.

Ночью архив воспринимался по-другому, причем в самом прямом смысле: другие резонансы, другая тональность. А поскольку здание было пустым – значит, рассеивать естественную картину своими чувствами и эмоциями некому, – пробираясь по темным коридорам, я ощущал все в полном объеме. Объем этот казался печальным, даже зловещим. В воздухе пахло жестокостью, бессмысленной злобой. Естественно, если не занимаешься подобной работой профессионально, остается верить на слово, что такие материи имеют запах и вкус. Для меня это разумеется само собой.

Пройдя по лабиринту коридоров к русскому хранилищу, я представился считывателю Элис Гасконь и снова занялся содержимым коробок. Их осталось всего семь, так что работы максимум на пару часов. Я включил свет: окон в хранилище нет, значит, можно не бояться, что меня увидят с улицы. Несколько минут топтался на одном месте, а потом время снова будто застряло между мрачными пластами прошлого.

Где-то далеко, на заднем плане, раздался рев летящего по улице мотоцикла, от которого под ногами задрожал пол. Затем снова повисла тишина, после перерыва казавшаяся еще мертвее.

Я снова начал плести трехмерную сеть: распластав пальцы над документами, выстукивал чуть слышный такт, который никто, кроме меня, услышать бы не смог. Левая ладонь двигалась медленно, очень медленно: приближаясь ко дну стопки, я подолгу задерживался чуть ли не над каждым документом, не желая признавать отрицательный результат.

Но вот я добрался до последней порции, и слабая надежда испустила дух.

Ничего, абсолютно ничего. Ни один из голосов, чуть слышно взывающих с пожелтевших, исписанных блеклыми чернилами страниц, не принадлежал Боннингтонскому призраку.

Захлебываясь от недовольства и досады, я смотрел на последнюю пачку документов. Так хотелось верить, что обнаружится какая-то зацепка – уж слишком определенно просматривалась логика! Увы, логика меня подвела.

Может, начать все с начала? Страшно не хочется, но иного выхода нет. Раз темноволосая девушка не является, остается положиться на артефакты, которых она касалась еще при жизни. Предметы, до сих пор хранящие отпечаток ее характера.

Порой я не замечаю таких очевидных вещей, что сам диву даюсь. Р-раз – я резко откинулся на спинку кресла, ругательски ругая себя за глупость, а затем потянулся к брошенной на коробки шинели и стал рыться в карманах.

Вместо предмета, которого девушка касалась при жизни, у меня есть предмет, которого она точно касалась совсем недавно.

Вытащив мятую карточку с номером телефона, я поднес ее к свету, по яркости соответствующему Британскому стандарту 5454.

Подобные трюки раньше не пробовал, но ведь это не значит, что ничего не получится. Конечно, последнюю самоутверждающую выходку призрака с эмоциональным отпечатком человека не сравнить, но, с другой стороны, этот след куда свежее. В любом случае попробовать стоит.

Крепко зажав карточку обеими руками, я прислушался к внутренним ощущениям. Ничего… Поскольку других вариантов не просматривалось, напрягся еще сильнее. Снова ничего, самый настоящий нуль. Полные тягостного ожидания секунды казались часами, а потом в зияющем центре того нуля вскрылся новый, совершенно другого характера: пропитанная напряженным вниманием пауза. Будто дозвонился по телефону и теперь слушал тишину – на том конце ждали, что я заговорю первым.

Конечно, хотелось совсем не этого, но я всегда говорю: если судьба насылает леммингов – прыгай со скалы, пусть тонут!

– Эй!

Тишина. Вообще-то на ответ я не надеялся, скорее, демонстрировал упорство и заинтересованность. Но если контакт, который установился между мной и призраком, не является словесным, его нужно использовать другим способом.

Некоторое время я просто ждал, надеясь уловить что-нибудь без особых усилий: вдруг призрак пошлет хотя бы слабый образ или переживание и тем самым поможет отточить необходимые для моего маленького фокуса настройки. Но, похоже, темноволосая девушка тоже ждала.

Не знаю, откуда появилась та странная идея, но, несмотря на кажущуюся нелепость, я за нее ухватился. Есть такая игра: «Двадцать вопросов»: один загадывает слово, а другой постепенно сужает круг ответов, задавая сначала общие вопросы, потом все более конкретные Может, призрак согласится сыграть?

Отрешившись от собственных мыслей, я перевел эмоции на нейтралку: фактически постучал по внутреннему компасу, чтобы освободить стрелку.

Потекли мысли, отвлеченные, бессознательные. Хотелось бы похвастать: эту восточную практику освоил в каком-нибудь храме Луны, но, по правде, дело было в Олсопской средней школе, где приятели подсадили на кислоту. Мне нравилось представлять свой мозг диапроектором: образы формируются сами собой и проплывают перед закрытыми глазами под аккомпанемент вызываемых наркотиками ощущений.

Прелесть в том, что образы даже выбирать не нужно: запускаешь процесс и они меняются сами собой. Пожалуй, сравнение с диапозитивом не очень удачное: мозг куда больше походит на DVD-плеер в режиме ускоренной перемотки, каждую микросекунду выдавая кадры из непрерывного потока памяти. Кадры не случайные: если вместо операционной системы человеческий мозг, случайности вообще исключены. Хотя особой логики тоже не просматривалось.

Щелк. Щелк. Щелк. Ни звуков, ни движения, ни контекста, ни смысла. Просто картинки, возникающие и исчезающие в сознании так быстро, что я едва успевал их воспринимать.

Сначала виды Лондона: Мраморная арка, таверна «Иерусалим», переулок в Сохо, где меня ограбили. Затем эпизоды помельче: незнакомая дверь, на которой лупится зеленая краска; вид сверху на огромные мусорные баки: среди них прячется мальчишка, нюхающий клей из уэйтрозовского пакета; следы шин на гравиевой дорожке – надо же, совсем как волны в дзен-саду. Потом люди: лица, руки, плечи, оскаленные и улыбающиеся рты, округлость бедра, которое гладит рука (моя что ли?), абстрактная плоть, затянутая в абстрактную ткань.

Процесс пошел, по крайней мере так казалось. Стрелка компаса повернулась, и поворачивала ее темноволосая девушка. Я полностью отдался ее власти и позволил образам, на которые реагировал призрак, задерживаться чуть дольше и тянуть за собой следующие, составляя тематический коллаж. За обнаженным бедром возникла мужская, грудь, мускулистая рука, эрегированный пенис, а потом, совершенно непредсказуемо – асфальт и изгиб колеса, усеянного крупными каплями дождя. Еще машины: на дорогах, подъездных аллеях, в забитых рухлядью гаражах, стоящие на возвышении из кирпичей.

Дороги. Города. Дома. Комнаты. Еще одно движение стрелки – очевидно, комнаты призраку не нравились, – и на картинках замелькали другие пейзажи: парки, деревья, скамья в саду, наружная уборная у паба.

Контакт пошел намного легче, и я почему-то почувствовал себя прибором в чужих руках. Если мой мозг – диапроектор, значит, призрак управляет мной, щелкая пультом. Я подчинялся: никакой отрицательной реакции, никакого сопротивления. Еще картинки. Питейные заведения: люди смеются, поливают траву рвотой, с пеной у рта спорят о разных пустяках. Стрелка снова повернулась – ну, неси меня куда-нибудь и другое место!

Мостовая у Темзы, рядом с пабом «Королевский дуб», пост-питейные заведения различного вида в Сохо, Ковент-Гарденс, Баундз-Грине, «Спитлфилдз» Альберт-доке, Порт-д'Орлеане, Малой Страны у Пражского замка… Судорожное движение стрелки – и я увидел заваленный снегом мост. Снег чистый и белый, на нем лишь двойная дорожка моих следов. Теперь кузница под открытым небом в каком-то городке на севере Франции: бух! – хозяин опустил тонкий, докрасна раскаленный слиток в черную, покрытую тонкой полоской масла воду; теперь грунтовая дорога в неизвестной местности, размокшая он недавнего дождя и свежепролитой крови.

Дверь в ангар. Я изнутри смотрю на вертикальные трещины и обломки – сквозь нее будто дикий зверь продирался. В мужской руке, поднятой как для тоста, рюмка. Листок бумаги, прижатый к окну машины уже другой рукой, маленькой и тонкой, полупрозрачной за сильно запотевшим стеклом. Кое-как удается разобрать расплывающиеся русские буквы: «ПОМОГИТЕ МНЕ!»

С каждой секундой я все больше превращался в пассивного зрителя: это ведь чужие воспоминания! На определенном этапе призрак заменил мои слайды своими. Чего хотела добиться молодая женщина в длинном платье, непонятно, но мне это на руку: помогает запеленговать слабый сигнал и уточнить настройки, которые смогу использовать для работы.

Тем временем картинки все поступали и поступали. Замерзшее озеро, за ним высятся трубы, очень похожие на фабричные. Маленькая комната без окон, а из мебели только бесформенный ярко-оранжевый диван с подозрительными пятнами. Изгиб женских плеч и спины: незнакомка отвернулась, закрыв рукой лицо, будто пыталась спрятать его от меня. Книга с вырванной страницей крепко зажата в мужской ладони; толстые пальцы водят по красной «елочке» от массивных часов. Обрывок ткани в красно-желтую клетку. У стены пластиковые бутылки: некоторые пустые, некоторые с какой-то прозрачной жидкостью. За спиной у мужчины заснеженные горы. а лицо холодное и безжалостное, правая рука отведена назад, пальцы растопырены.

Это и стало последней каплей, потому что это лицо было мне знакомо, слишком хорошо знакомо. Спина резко изогнулась, и, потеряв равновесие, я опрокинул кресло и полетел на пол, а буквально через секунду грохот эхом отозвался где-то наверху.

От шока и оцепенения я далеко не сразу понял, что это значит, а потом сквозь боль и туман, заполняя мое сознание, прорезалась первая мысль. Я снова ее потерял! Был так близко, еще секунду – и прижал бы раз и навсегда, но по роковой случайности выпал из восприимчивого состояния и потерял.

Затем рядом с первой мыслью прорезалась вторая.

В здании архива я не один. Не один живой.

Следующие мысли, внося сумятицу, разрастались вокруг этих двух. Объяснений грохоту на верхнем этаже с каждой минутой становилось все больше. Возможно, это было эхо моего падения, возможно, звуки с улицы, которые неведомым образом попали в зону моей слышимости уже из здания.

А если здесь все-таки живой человек, то наиболее вероятной представляется кандидатура Джона Тайлера, вернувшегося (правда, еще позднее, чем вчера) забрать свой ранец.

Я вспомнил образы, только что проносившиеся в моем сознании. Вот они, перед глазами, никуда не исчезли. Настолько яркие и отчетливые, что, если позволить, без труда расцветят тусклую реальность закрытого хранилища. Машина, фабричные трубы, часы на браслете из нержавейки – все это вполне современно, выходит, все иллюзии относительно того, что призрак – русская женщина конца девятнадцатого – начала двадцатого века, застрявшая в старом векселе или любовном письме, в корне ошибочны.

С развенчанием иллюзий появилась еще одна идея. Капюшон, а рукава короткие? На призрачной женщине недлинное платье и не монашеское одеяние, а что-то вроде толстовки или жилетки с капюшоном. Говорю же, иногда я так изворотливо хитер и коварен, что не замечаю очевидного.

Однако из колеи выбил именно последний образ. Повторюсь, тот мужчина мне знаком, и если он ранее побывал в архиве, то нужно как можно скорее переброситься парой слов с ним, причем, боюсь, в этой «паре» будут такие слова, каких и Библии не сыскать.

Я взял себя в руки, на что потребовалось немало усилий. Что бы ни предпринял дальше, здесь делать нечего: хранилище никакого интереса не представляет, потому что призрак с содержимым этих коробок никак не связан.

Упиваясь разочарованием и досадой, я стал думать о грохоте на верхнем этаже: надо же как-то отрешиться от суматохи и хаоса, заливавших меня огромными волнами.

А вдруг тому звуку существует совсем другое объяснение? Вдруг это призрак, раздосадованный нашим своеобразным перетягиванием каната, в очередной раз дал волю чувствам? Пели так, у меня, возможно, есть шанс добыть последнюю улику, последний отблеск ее психоэмоционального следа, который позволит справиться с заданием. Будет что сказать Элис – помимо «я опростоволосился и набил себе шишку» – вообще здорово.

Короче, терять нечего. Я встал с пола, выбрался из хранилища и пошел по коридору. Вроде бы не в первый раз в этом лабиринте, но в темноте умудрился заблудиться. Должен был подойти к первому пролету, а каким-то образом угодил в тупик. Пришлось возвращаться. Странно… Почему-то в узком коридоре была самая тяжелая атмосфера – давящий на виски налет отчаяния. Наверное, здесь случилось нечто очень неприятное, либо упав со стула, я помял и тем самым расстроил свой внутренний камертон.

Во второй раз повезло больше: я отыскал лестницу и стал быстро подниматься по ступенькам, шаги наполняли омертвевшую тишину подобно маршу целой армии неуклюжих призраков. Вправо, влево, открыть дверь, закрыть. Я на ощупь пробирался по практически темным коридорам, лишь изредка радуясь полоске бело-желтого света, что падал с улицы. Безмолвная, опустевшая на ночь мастерская, кабинет Элис, кабинет Джеффри… Везде тихо, темно и пустынно. Так что, если тот шум поднял призрак, он явно решил передохнуть.

Я шагал вперед, пока не добрался сначала до главной лестницы – широкой, каменной, которая вела в фойе, где, наконец, смог остановиться и прислушаться. Фойе – настоящая эхокамера, и, если в здании архива что-нибудь шевелится, лучшее место, чтобы услышать, – именно здесь.

Увы, единственным звуком во всем архиве был неистовый стук крови в висках. Видимо, я ошибся с самого начала: оглушительный грохот, раздавшийся после моего падения со стула, мог донестись откуда угодно. Пожалуй, хватит подозрений. Но тут над головой послышался шорох и очень быстро стих. Я ждал, но за внезапным оживлением ничего не последовало. Интересно… Бывает тишина, буквально напоенная огромным желанием ее не нарушить, – именно такую я сейчас ощущал всеми фибрами души. Насколько помнилось из предыдущих прогулок, четвертый этаж в основном отведен под дополнительные офисы и неохраняемые складские помещения, а еще выше – пустые отсеки, где до сих пор идут строительные работы.

Медленно, стараясь двигаться как можно бесшумнее, я поднялся по следующему пролету. Так, на четвертом этаже никого нет. Прождав несколько бесконечных, невыносимо тихих минут, я получил в награду очередной всплеск активности над головой: под чьим-то весом жалобно скрипнула половица. Пришлось подняться еще на этаж выше, туда, где высокие штабели кирпичей в темноте походили на еще не родившихся призраков. Я шел очень осторожно: свисающие на лестницу веревки грузоподъемного блока напомнили о поручнях, которые строители сняли с балкона. Один неверный шаг – и буду танцевать вертикальный квикстеп.

Чем выше, тем уже становилось здание: новые пристройки поднимались максимум до второго этажа. Здесь под крышей лишь длинный коридор, а вокруг шесть комнат, по три с каждой стороны. Над головой большое круглое окно-розетка, в котором я увидел первые звезды, пробивающиеся в тяжелом, медленно плывущее па запад облако. Мрак они практически не рассеивали, так что тьма была еще гуще и плотнее, чем этажом ниже. Я прищурился: никого не видно, но ведь это не значит, что там никого нет.

Я шел вдоль по коридору, по очереди открывая двери: все они вели в пустые комнаты. Те, что справа, совершенно го-мыс: пыльный пол, плиты со штукатурной поверхностью, даже проводки нет. Те, что слева, отделаны получше, но, включая неяркий свет, я видел лишь коробки и стопки прошлогодних газет.

Последняя дверь с левой стороны оказалась приоткрытой. Я распахнул ее настежь и, не желая входить, осмотрел комнату прямо из коридора. Нащупав справа от двери выключатель, нажал на кнопку – ничего. Либо лампочка уже перегорела, либо, что более вероятно, никто еще не потрудился ее вкрутить. В темноте много не увидишь, но комнатка казалась не больше шкафа-купе. Вдоль противоположной, отстоящей от меня метра на два стены, стеллажи от пола до потолка. Коробки для хранения документов, бесчисленные папки, тяжелый спертый запах.

Робко шагнув за порог, я успел бросить один-единственный взгляд за дверь, когда кто-то налетел из-за спины и с разбега толкнул в комнату. Я врезался в стеллаж, больно стукнулся, но не упал. Одна из полок под моим весом накренилась, однако я смог вновь обрести равновесие и обернуться.

Свет фонаря на мгновение ослепил, а затем сам фонарь, исполняя роль тяжелого тупого предмета, ударил по голове. Зато яркая вспышка выдала намерения нападавшего. Фонарь, вместо того чтобы размозжить мне череп, скользнул по виску, и буквально через секунду я был снова готов к бою.

К бою с кем-то– намного здоровее и крепче, способным прибить меня легким движением руки. Некто ударил снова, на этот раз кулаком, и повалил на спину.

Звук хлопнувшей двери тут же заставил подняться: если у нападавшего ключ, он может меня запереть. Схватившись обеими руками за дверную ручку, я потянул ее вниз и к себе. Тянул что есть мочи, но нападавший тоже не зевал. Пришлось упереться в стену и дернуть еще сильнее.

Дверь полетела внутрь, я – вместе с ней; чуть не упал, но, уже во второй раз ударившись о полки, сумел устоять на ногах. Шаги нападавшего неслись вдаль по коридору, а мне только удалось из комнаты выбраться. Спины не видно, зато слышен стук тяжелых подошв о голый пол. Я рысью выбежал на лестничную площадку, увы, слишком поздно осознав, что гулкое бум-бум-бум стихло.

Краем глаза уловив какое-то движение, я попробовал увернуться, но нападавший толкнул плечом в грудь и перекрыл кислород. Вяло и безвольно, как у мертвецки пьяного, мое тело накренилось назад. Один шаг, второй… Наверное, окажись на месте третьего какая-то опора, ничего бы не случилось. Увы, нога отступила в никуда, и, споткнувшись, я беззвучно полетел вниз.

Возможно, для делового человека я чересчур увлекаюсь самоанализом. Естественно, за короткое время падения обстановку оценить не удалось. Помню, как распластал руки, будто надеясь уцепиться за что-нибудь подходящее. Пальцы хватали воздух, и я закрыл глаза (смотреть в лицо смерти ни в прямом, ни в переносном смысле не хотелось): все, сейчас ударюсь головой о мраморный пол.

Но вот из густой тьмы выползло нечто похожее на хлыст, ударило по груди и левому виску, а затем обвилось вокруг меня одним, двумя, тремя витками. Там, где витки касались кожи, будто адское пламя прожигало до самой кости, и я открыл рот, чтобы закричать.

Жуткий толчок – падение остановилось, а крик, превратившись в беззвучную пулю выдоха, прорвался сквозь стиснутые зубы и унесся во тьму. Несколько секунд мое тело висело словно гиря на конце маятника – кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? – потом невидимые путы ослабли, и я пролетел еще метр до пола.

Приземлившись на холодные плиты, я целую минуту даже вздохнуть не мог. Кто-то пробежал мимо, и я сквозь туман увидел быстро удаляющуюся спину.

Когда я встал и, шатаясь, добрался до входной двери, на Черчуэй уже никого не было. Внезапно налетевший ветер гнал по тротуару газеты и пенопластовые коробки от гамбургеров. Вскоре дыхание пришло в норму, я вернулся в здание и поднялся на чердак. На этот раз включил свет, поэтому и увидел в конце коридора небольшой поворот налево, который до этого пропустил.

Там обнаружилась еще одна дверь поменьше, причем располагалась она не в самой глубине закутка, а на одной линии с комнатами по левую сторону коридора. За ней и спрятался нападавший после того, как приоткрыл другую дверь, позаботившись, чтобы я повернулся к нему спиной раньше, чем нашел его укрытие. Какой умный! Умный, явно испуганный и отчаянный. Надо же, воспользовался тем, что архив работал по внеурочное время, и проскользнул на пятый этаж, чтобы… чтобы что?

Я нажал на ручку. Дверь открылась так же, как все остальные, а внутри нашелся исправный выключатель. Загорелся спет, и я увидел комнату, ничем не отличающуюся от остальных, только вместо стеллажей – большая пачка спрессованной упаковочной бумаги, перевязанная леской. На полу – рулон клейкой ленты и огромный пакет из супермаркета, в котором при ближайшем рассмотрении оказалась уйма других пакетов. Да, ничего нового здесь не узнаешь! Может, по мере того как я поднимался по лестнице, тот тип просто отступал, а когда отступать стало некуда, дал мне бой. Правильно говорят: дважды подумай, прежде чем загонять крысу в угол.

Зато я нашел шкафчик. Причем увидел, только собравшись уходить: он был таким низеньким и широким, что его полностью заслоняла дверь. Дернул за ручку – заперто. Вероятно, среди ключей Элис имелся нужный, но после недавнего полета с лестницы руки тряслись, так что искать пришлось бы долго. А кто-нибудь из прохожих мог заметить свет в окне Боннингтонского архива и сделать неверный вывод. В общем, разумнее казалось подождать.

Спустившись вниз, я закрыл за собой дверь. Уже собрался опустить ключи и пропуск Элис в почтовый ящик, но, поддавшись недоброму соблазну, спрятал в карман. Всякое может случиться…

Пора домой, но ноги сами понесли меня в южном направлении и вместо северного. У Рассел-сквер я нашел круглосуточный бар и, усевшись за стойку, заказал виски с лимонным соком.

Естественно, от усталости трезво мыслить не получалось, Но в любом случае ночное посещение архива превзошло ожидания. Вовсе не нелепая случайность опутала мое тело веревками грузоподъемного блока. Вовсе не воздух смягчил падение. Это была она! Обвиваясь вокруг меня, она приблизилась настолько, что не воспользоваться шансом я просто не мог. Теперь я не только представлял темноволосую девушку, а видел во всех нужных проекциях и деталях – словно снимок ее личности, параметров и особенностей. Этот четкий и яркий снимок я до смерти не забуду и без труда переложу на язык музыки.

Я молча поднял стакан с виски: за Феликса Кастора! Из пыльных тайников памяти зазвучал голос Кена Вулстелхома: «Они думают, все кончилось».

Нет, все только начинается.

 

11

– Вон там, – прошептал Джон Гиттингз, – в самом углу, за изгородью.

Я взглянул, куда он показывал, но не увидел ничего. Однако уже через секунду мелкие листья самшита вечнозеленого снова зашелестели, хотя не было ни малейшего намека на ветерок. Один из смотрителей поднял ружье, и мне уже не в первый раз пришлось силой опустить его вниз.

– Вы ведь даже не знаете, кто это! – зашипел я. – Представьте, каким идиотом окажетесь, подстрелив павлина.

Задетый за живое, смотритель опять вскинул ружье, и мы с Джоном переглянулись.

– В тиски возьмем? – предложил Гиттингз.

– Да, пожалуй. Я обойду загон для зебр, чтобы спрятаться за задней стеной, а ты двигайся вдоль этой стороны изгороди, только близко не подходи. Когда сверну за угол, мы должны друг друга увидеть. По моему сигналу одновременно начнем играть.

Джон коротко кивнул, а я повернулся к главному хранителю по прозвищу Дикарь. Он был без ружья и, похоже, единственный из служащих зоопарка не хотел играть в Буффало Билла.

– Музыка погонит его на вас. За изгородью не спрячется – будет слишком больно. Если повезет, он выбежит на траву и вы спокойно его уложите.

– На словах все так просто, – признал Дикарь.

– В самом деле! Только если мы с Джоном возьмем неверную ноту, он бросится на нас.

«Он» это луп-гару, а «я» это Феликс Кастор на шабашке. Джон позвонил в семь утра, когда я только начал просыпаться, нехотя расставаясь с неглубоким сном и очередной порцией кошмаров. Передавая сообщение, Пен ожидала услышать более эмоционально насыщенный вариант «Спасибо, нет» и страшно удивилась, когда я, в свою очередь, передал, что приеду в течение часа.

Знаю, знаю, это изъян, недостаток, слабость характера. Когда что-то не нравится, лезу в драку, а в то утро я был в таком мерзком настроении, что мог нанести боковой удар в челюсть Джону «Тихоне» Руису. Так что в конечном итоге предложение другого Джона помочь в травле волка-оборотня, терроризирующего зоопарк Данстебла, пришлось как нельзя кстати.

Хотя еще неизвестно, в какой ипостаси появится оборотень: пока что смотрители видели лишь растерзанные трупы пяти животных: трех кенгуру, зебры и совсем недавно – льва. Так что речь шла о существе жестоком и безжалостном, которому все равно кого убивать. В данный момент смотрителям казалось: они загнали его в рощицу у самой оконечности территории зоопарка между загоном для носорогов и высокой стеной, примыкавшей к крупной автостраде. В руках смотрителей ружья с транквилизирующими патронами, но они не могли выманить луп-гару, а стрелять вслепую боялись.

И вот я здесь. Эта шабашка напоминала лечебную физкультуру: отличный способ себя занять, не касаясь дел, вызывающих беспокойство и тревогу. Забавно получится, если выберусь живым и неиспорченным.

Я обходил загон для зебр, стараясь держаться к нему как можно ближе. Дело было вовсе не в боязни показаться чудищу: пока не сверну за угол, оно меня точно не увидит, просто навоз у зебр такой зловонный, что на его фоне мой запах ни один оборотень не почует.

Вот я на углу: внимательно смотрю по сторонам, вглядываясь в отдаленную линию изгороди. Через пару минут заметил Гиттингза: Джон двигался медленно и осторожно, приближаясь к месту, где мы слышали подозрительный шорох.

Мы помахали друг другу, мол, все нормально, но когда я поднял ладони и, начав обратный отсчет, стал по очереди загибать пальцы, Джон рубанул левой рукой. Это значит «нет». В правой руке у Гиттингза барабан: он музыкант, играет на ударных, но наша техника изгнания нечисти во многом схожа, и нам удобно работать вместе. Сейчас он показывал, что хочет подойти ближе. Я категорично покачал головой. Мы ведь просто хотим выманить чудище посредством объединенной психической статики, а не изгнать дух, поставивший на дыбы все живые существа зоопарка. Мы же не пытаемся подавить его сразу!

Очевидно, Гиттингз решил по-другому. Игнорируя мой вотум недоверия, он сделал еще несколько шагов к изгороди, а потом опустился на одно колено и показал, что отсчет будет вести сам. Мне это не понравилось, но выбора не оставалось – я пожал плечами и кивнул.

Три. Два. Один. Ноль. Я заиграл: для начала мягкие низкие ноты, а затем ветер подхватил мелодию, резко менявшую высоту, так чтобы создать управлявшему луп-гару духу максимум дискомфорта.

Целую минуту, потом еще одну – ничего, но в моей работе главное – уверенность. Я скользил вверх-вниз по нотному стану, уверенный, что рано или поздно задену призрака за живое. Ободряюще кивая, Джон опустился на колени, его левая рука танцевала, как палочка дирижера.

Самшитовая изгородь зашевелилась: ветки задрожали, йогом наклонились в сторону, причем, как мне показалось, всего в метре от того места, где прятался Джон.

Я ожидал, что монстр прорвется сквозь изгородь, а он махнул сверху, приземлился и тут же бросился бежать, бежать на меня. Грянули выстрелы, но смотрители целились слишком низко. Листья закружились в бешеном водовороте: большинство залпов угодили в изгородь.

Чудище, настоящее чудище! Даже сейчас, при дневном свете, я не мог разобрать, что это было за животное. Вселившийся в него дух раздул грудь и лапы, а разверстый рот превратил в оскаленный кошмар. Естественно, крупный план не способствовал трезвой оценке: жуткие зубы оказались прямо перед моими глазами.

Гиттингз уже успел подняться, пальцы выбивали на барабане быструю дробь, очень похожую на пулеметную очередь. Чудище не остановилось, наоборот, приближалось с такой скоростью, что уже через секунду могло броситься на меня. В общем, просматривались два варианта: бежать, чтобы оборотень напал со спины, или стоять на месте, чтобы он разорвал горло.

Я выбрал вариант номер три. Раз чудище умеет прыгать, как блоха, по всей видимости, именно так и поступит. Когда, готовясь к броску, оно прильнуло к земле, я упал наземь и кувыркнулся вперед. Мощный толчок поднял монстра высоко в воздух, а я, перевернувшись на спину, успел пнуть его в заднюю лапу, изменив траекторию приземления.

Особых дивидендов это не принесло. Конечно, пока монстр приходил в себя и оборачивался, я поднялся и бросился бежать, но мерзкое создание в три секунды переходило с первой скорости на космическую, а мне в нынешнем состоянии требовалось трехнедельное уведомление и дружеский пинок. Монстр прыгнул и, естественно, не промахнулся; под тяжестью его тела ноги подогнулись, и я рухнул на землю, лицом в пожухшую траву. Почувствовав жар зловонного дыхания, едва успел повернуть голову: массивные челюсти лязгнули в каких-то сантиметрах от уха.

К счастью, они лязгнули всего раз. Пять выстрелов прозвучали практически синхронно, чудище упало, и уже в следующую секунду смотрители вытащили меня из-под зловонного, погрузившегося в дремоту луп-гару.

Боже, зачем я на него только посмотрел! По строению монстр больше всего напоминал собаку, но когти изгибались, словно серпы, а на локтях и бедрах появились дополнительные роговые наросты. Пятнистый, как у гиены, мех покрывал мускулистые плечи, а нижнюю часть тела – какая-то короста, Весило чудище килограммов сто, не меньше.

– Старый дух, – с чем-то похожим на уважение проговорил Дикарь, имея в виду, что этот призрак не раз менял гостевое тело и научился видоизменять его по своему вкусу. Даже сейчас трудно было понять, в собаку какой породы он вселился.

– Клетку приготовили? – спросил я.

Искоса на меня посмотрев, старший смотритель покачал головой.

– Здесь его держать нельзя: запах всех зверей с ума сведет. Нет, чудище поедет в Лондон к профессору Малбридж, Скатертью дорога!

К нам подбежал тяжело пыхтящий Гиттингз.

– Прости, Фикс. Мне казалось, так будет лучше. Я пронзил его испепеляющим взглядом.

– Как «так»? Ты отсиживаешься в кустах, а мне отрывают голову?

– Нет, хотелось, чтобы ты его отвлек, давая мне время изгнать духа. Для этого я так близко и подошел. Думал, возьму дух на себя, а тебе останется одно тело, с ним-то куда легче справиться.

Я ткнул его меж ребер.

– Никогда не меняй тактику на полпути, особенно если под прицелом я. В следующий раз ищи себе другую наживку, ясно?

– Прости, Фикс, ты совершенно прав! – сокрушался Джон. – Просто идея показалась хорошей.

Мой гнев потихоньку угасал. Идея, конечно, дурацкая, но ведь на самом деле я злился не на Гиттингза, так что нечего на нем срываться.

– Ладно, пошли отсюда.

– Давай хоть завтраком угощу! – неосмотрительно предложил Джон, Увы, от такого зрелища и. аромата желудок сжался до размеров наперстка, и Гиттингз особо не потратился.

По дороге в Лондон я мысленно перебирал события прошлой ночи. Почему я, черт возьми, торчу в бедфордширском захолустье, играя в наживку для оборотня, вместо того чтобы сидеть в Боннингтонском архиве и пытаться вернуть в могилу призрачную женщину?

В голову пришел один-единственный ответ: потому что душа у меня до сих пор не на месте.

Пен куда-то собралась, так что пришлось вернуть ей машину.

Шагая по Тернпайк-лейн, я позвонил Пилу и предупредил, что должен решить кое-какие проблемы, а в архиве если появлюсь, то во второй половине дня.

– Значит, совсем скоро? – едко осведомился Джеффри. – Сейчас-то почти полдень!

Да, за интересной работой время летит быстро и незаметно.

– Появились неотложные дела, – пробормотал я.

– Неотложные дела? – Пил был явно шокирован. – Хотите сказать, что, не закончив с нами, беретесь за другую работу?

– Нет, я в зоопарке был.

– Очень смешно, мистер Кастор. Скажите, только честно, ваши сегодняшние проблемы как-то связаны с нашими? С тем, что творится в архиве?

– Да, сейчас собираю данные, базовую, так сказать, информацию. Я действительно работаю над вашим заказом и могу с полным основанием заявить, что двигаюсь вперед. – Все, правду растянул до предела, дальше некуда. – Но, если разрешите воспользоваться военной терминологией, когда слишком быстро продвигаешься вперед, фланга остаются незащищенными. Вот и хочу убедиться, что ничего не пропустил.

Пил мрачно признал мою правоту, добавив, что хотел бы обсудить вчерашний инцидент в мастерской. Я пообещал быть и его распоряжении либо вечером, либо следующим утром.

Затем, прежде чем повесить трубку, выложил козырь, который уже давно носил в рукаве.

– Секунду, мистер Пил, – копируя детектива Коломбо, проговорил я. – Почему вы сразу не сказали, что в вашем списке я шел вторым?

– Что?! – Судя по тону, Джеффри был обижен, даже оскорблен, будто я обвинил его в супружеской неверности.

Пришлось спросить по-другому;

– Почему вы не сообщили, что уже пользовались услугами другого специалиста? Я был в Боннингтоне и встречался с вашим призраком. Хочу уяснить: я переделываю чужую работу или начинаю с начала?

Повисла долгая пауза.

– Ничего не понимаю, – наконец пробормотал Пил. – Кто вам сказал? В архиве никого не было. Вы первый, к кому я обратился.

Джеффри говорил вполне искренне, но я просто не мог поверить ему на слово: уж слишком хорошо помнил слайды, которые показывал в моем сознании призрак.

– Значит, я первый, к кому вы обратились. Прекрасно… Но почему ко мне? Вы упомянули, что звоните по личной рекомендации. По чьей именно?

Раньше надо было уточнять! Оправдать меня мог только гипертрофированный эгоизм: вопрос-то напрашивался сам собой.

– Да, я так сказал, – признался Пил, в голосе которого послышались нотки раздражения, – но, пожалуй, не совсем верно выразился. Следовало пояснить, что я сам навел кое-какие справки, нашел вас собственными усилиями, а не по чьим-то…

– Вы видели мое объявление? – предположил я.

– Да. – Голос у Джеффри недовольный, с легким намеком на злость – его, честного человека, поймали на мелкой лжи. – По-моему, оно публиковалось в одной из рубрик «Хендон таймс».

Вообще-то в «Уэмбли таймс», но все газеты бесплатных объявлений Северного Лондона перепечатывают одну и туже информацию, только под разными заголовками. После случая с Рафи я перестал подавать рекламу, так что объявление не выходило уже больше года.

Холостяцкая квартирка. Стопка газет, мерно растущая в углу кухни или на стоящем в прихожей шкафу.

– Номер был старый?

– Да, наверное. Я просмотрел несколько, но без какой-либо системы.

Вполне логично, но мои подозрения еще не улеглись.

– Мой офис в Харлсдене, а тот другой, Гэбриэл Маккленнан, – ваш местный талант. Вполне возможно, что по пути на работу вы проходили мимо его…

– Повторяю, я никогда не слышал о специалисте по имени Гэбриэл Маккленнан! – В телефонной трубке металлом зазвенели гнев и раздражение, а вот злости, которой обычно прикрывают ложь, не слышалось – ее-то я хорошо знаю. Хотя и то лицо вряд ли спутал бы с другим… Призрак Боннингтонского архива встречался с Гейбом Маккленнаном, причем лично и непосредственно. Во вверенном Пилу заведении успел поработать мой коллега, а призрак молодой женщины все еще там. Значит, не Джеффри, а кто-то другой пытался избавиться от нечисти? Интересно, зачем?

– Ладно, проехали! – грубовато сказал я Пилу. К этой теме я обязательно вернусь, но прямо сейчас здесь вряд ли чего добьешься, и не стоит цепляться за каждую соломинку, чтобы погонять дохлую лошадь. – Как съездили в Бильбао?

Такой переход плавным не назовешь, однако Джеффри просто не смог устоять перед соблазном.

– Очень хорошо, спасибо! Все прошло более чем успешно. Через пару дней надеюсь получить добрые известия, которые впоследствии укрепят связи между Боннингтоном и музеем Гуггенхайма и пойдут на благо обоим заведениям. Мистер Кастор, мне бы хотелось поподробнее узнать о ваших успехах. По словам Элис…

– Мистер Пил, успехи просто потрясающие, куда лучше, чем можно ожидать. Я только что обнаружил и исключил ложный след, пойдя по которому менее опытный специалист мог потратить несколько дней. Простите, что испортил вам утро. Ну, до встречи!

– Ложный след? – изумленным эхом повторил главный управляющий.

Прежде чем он успел задать свой вопрос, я повесил трубку.

Облака сегодня казались еще ниже и плотнее, чем обычно: будто серые каменные плиты падали с небес и неожиданно зависли над городом. Я проехал на метро до Лестер-сквер, затем поднялся по Чарнпг-Кросс-роуд и повернул на запад в Сохо.

В архиве творится неладное, но меня ни во что не посвящают. Кому такое понравится? А еще в последнюю минуту схватили за шкирку, словно годовалого малыша на улице, чтобы, не да!! бог, не сломал себе шею. Это уж вообще никуда не годится!

Но отвратительнее всего другое: я понимал, кто меня спас, и пилюля понимания была такой горькой, что проглотить невозможно.

Грнк-стрит. Офис Гейба Маккленнана. И ему хватает наглости называть это офисом! «Модельное агентство», «Индийский массаж головы», «Гэбриэл А. Маккленнан. Избавление от нечисти» – гласили вывески первого этажа. Входная дверь оказалась открыта, и я вошел в фойе, но у Гейба было заперто, а в длинном коридоре висела тяжелая душная тишина. Модели с массажистами, возможно, трудятся по ночам, а вот у Гейба сейчас, по идее, самый разгар рабочего дня. Хотя критикуют пусть те, кто сидит в офисе от звонка до звонка. Для очистки совести я постучал, но ответа не дождался.

Ладно, поговорим позднее. Я разберусь с этой головоломкой, даже если некоторые детали придется прибивать молотком! Естественно, можно было бы, подобно Дудочнику-крысолову, дающему пустые обещания, просто сыграть мелодию, забрать деньги, а там хоть потоп. Но я не такой бессовестный и беспринципный, какого из себя строю. По неизвестным причинам, глубинную суть которых исследовать не хотелось, я вдруг решил разгадать тайну Боннингтонского архива. Ну или хотя бы попытаться… Называйте это профессиональной гордостью или как-нибудь иначе.

Запланировав обойти три места, я выделил себе на это целый день. Такая программа могла бы показаться пессимистичной, особенно если знать, что все они находятся на севере Лондона. Но первым пунктом у меня стоял отдел технической инвентаризации камденского муниципалитета. Кто знает, поймет: там либо теряешь надежду окончательно, либо со вздохом прячешь ее в задний карман джинсов.

Вот я снова у Кинг'с-Кросс, будто никуда и не уходил. Здание муниципалитета напоминает декорации к одной из серий «Доктора Икс». В какой-то мере его внешний вид дает представление о том, что ожидает посетителей: встреча с не-совсем-человеческими существами, лихо рассекающими пласты времени. Не успев войти со стороны Джадд-стрит, я был тотчас отослан прочь: отдел технической инвентаризации в другом крыле, куда можно попасть только со стороны Аргайл-стрит. Наверное, посмей я ослушаться – боги местного– самоуправления прогневались бы, вместе с бессмертной душой лишили бы права на стоянку, а в качестве наказания вручили квитанцию на уплату муниципального налога с семисот фунтов.

Что же, система работает на удивление слаженно: сразу дали понять: ни на что не надейся, слушай, что тебе говорят, и не смей роптать. Отдел технической инвентаризации уже частично компьютеризировали; в фойе стояли штук десять терминалов, за любой из которых можно было сесть, ввести адрес и получить информацию о строении. Вспомнив Шерил, я на секунду пожалел тех, чьими трудами была проведена ретрооптимизация.

– Доступны далеко не все сведения, – заявил молодой, надменного вида администратор, напоминавший не столько злодея из «Доктора Икс», сколько персонажа убойной подростковой комедии, который и девчонку закадрить не может, и, штаны на выпускном вечере теряет. – У нас лишь данные об изменениях в планировке с конца сороковых годов – именно тогда создали службу технической инвентаризации. Без точных дат вы долго здесь просидите.

В моей ситуации выбирать не приходится. Оказалось, что на дом номер двадцать три по Черчуэй, Сомерсз-таун имеется целая уйма документов, один из которых восходил аж к 1949 году: заявление на ремонт крыши, фасада и правой внешней стены, пострадавших при бомбардировке. В ту пору здание принадлежало военному министерству, но к середине пятидесятых, когда подали ходатайство о реконструкции задней части, оно уже являлось «отделением Британской библиотеки». Затем – ничего вплоть до 1983 года, когда было выдано свидетельство об изменении профиля объекта: отныне дом номер двадцать три переходил в ведение органов местного самоуправления и превращался в центр по трудоустройству и переподготовке кадров. Годы правления Тэтчер… Понятно, в то время всеми силами с безработицей боролись. Последний документ, датированный 1991 годом, – заявка на проведение внутренних работ. Наверное, тогда и появились жуткие скользкие лестницы, фальшивые стены и тупики. Информацию о текущем ремонте в компьютере не занесли, хотя, возможно, свежие данные хранятся в другом месте.

Все, электронные ресурсы исчерпаны, теперь нужно заполнить формуляры запросов и подать их администратору главного зала. Зал располагался на первом этаже и делился пополам высокой пластиковой стойкой. Народу – как на скотоводческой ярмарке. В основном – мужчины в спецовках, просящие заверить печатью наскоро составленные документы. Кроме них – горстка служащих из других отделов муниципалитета: сдающие формуляры, получающие формуляры или, подобно рабочим муравьям, просто обменивающиеся феромонами.

Я прождал почти целый час, пока суровая дама среднего возраста с лицом будто из комиксов «По ту сторону» не принесла запрошенные мной документы – целую стопку ксерокопий поэтажного плана на дом номер двадцать три по Черчуэй, составленных в разные периоды с 1949 по 1991 год. Пожалуй, этих данных хватит, чтобы заполнить пробелы.

Что же, пока все нормально. Преклонив колени перед темными богами муниципалитета, я наконец вышел из странного здания. Следующая остановка – Газетный архив Британской библиотеки в Колиндейле. В Милл-Хилл я отправился на поезде «Темзлинк», по дороге изучая поэтажный план. Так и есть, на последнем (то есть от 1991 года) отмечены все лестницы, коридоры и пожарные двери – мелкие, сильно запутанные, совсем как в детских раскрасках: «Помоги дяде Феликсу пробраться из мастерской в хранилище, где живет призрак, но чтобы не заметил злой мистер Пил». В контрасте план 1949 года поражал простотой и ясностью, а комнат на нем было раза в два меньше. В общем, здание выросло и видоизменилось, и сегодня его архитектор вряд ли нашел бы выход без посторонней помощи.

Ориентировался я пока недостаточно, чтобы с ходу отыскать место, где хранится русская коллекция, зато понял простой, но эффективный замысел, согласно которому шла перепланировка первого этажа. Каждую первоначально имевшуюся комнату разделили пополам, значит, половина всех стен вполне современные плиты с отштукатуренной поверхностью. Старые дверные проемы, слишком широкие для уменьшившихся комнат, заложили кирпичами и пробили новые, поуже. Черную лестницу, отмеченную на плане 1949 года, снесли, освободившееся пространство буквально растерзали под маленькие отсеки – туалеты и подсобки, а везде, где не хватило места для кабинета или хранилища, втиснули пролеты-карлики, которые я видел своими глазами. Общее впечатление крайне угнетающее: план 1991 года очень напоминал руководство: «Как изнасиловать труп».

От станции «Милл-Хилл» я пошел пешком, но, ухитрившись пропустить Газетный архив, оказался у Центра подготовки полиции Лондона. На плацу перед зданием малыши из начальной школы учились кататься на велосипедах. Прильнув к сетчатому забору, молодая женщина задумчиво смотрела, как дети кружат по лабиринту из оранжевых пластиковых столбов. Она повернулась ко мне: на щеках нездоровый румянец, а запах… Его не спутаешь ни с чем: характерный кисло-сладкий аромат гниения. Воскресшая. Джинсы и толстовка перепачканы, в волосах сухие травинки – можно не гадать, где она сегодня ночевала.

– Я все жду.

Следовало пройти мимо, но горящий, как у Старого Моряка, взор не позволил. Значит, «я один из трех», тот, которого «сдержали рукой».

– Кого ждете?

– Детей. Когда вернутся, обещала встретить их здесь. – Вялое лицо передернул спазм – от неловкости, раздражения или по чисто физиологической причине. – Марк говорил о машине. Они даже номер не записали… – Повисла тяжелая пауза. – Я обещала встретить их здесь.

Под аккомпанемент счастливого смеха и детских криков я побрел дальше. Оглянулся лишь раз: воскресшая неподвижно смотрела сквозь забор: ссутулилась, с неподвижно торжественным, как маска, лицом читает руны жизни, которая ей больше не принадлежит.

Через пару минут я вошел в здание Газетного архива. Тихо, как в церкви, сильно пахнет потом, а тусклый свет пятиваттовых ламп и старые газеты не портит, и читать позволяет.

Скорее всего я напрасно теряю здесь время, но, прежде чем начну искать сложные ответы на свои вопросы, хотелось исключить простые и очевидные. Если Боннингтонский архив построили на месте старого индийского кладбища или в шестидесятые, в период повального увлечения некромантией, кто-то перерезал всех архивариусов, не знать об этом с моей стороны было бы очень глупо.

В настоящее время подобную информацию можно получить и в более приятных местах, но, насколько мне известно, в колиндейлской библиотеке самые полные каталоги, а на микрофишах – газеты, восходящие к густым туманам древности: наверное, с заголовками вроде «ВОТ ТЕБЕ, ХАРАЛЬД!»

Увы, за все эти годы Черчуэй на страницы газет ни разу не попала. Похоже, там не происходило ничего интересного: ни кровавой жути для дешевых изданий, ни викторианских мелодрам для более солидных. Никаких зацепок, что давало лишь небольшой плюс: не заводило в новые тупики и возвращало на исходные позиции. Что же, ладно, мне и так есть чем заняться.

Когда я вернулся на залитую осенним солнцем улицу, щурясь от невообразимо ярких после пятиваттового сумрака лучей, воскресшая, которую встретил по дороге, стояла на ухоженной лужайке у черного входа в библиотеку. Глаза закрыты, бледные губы что-то шепчут.

Я прошел мимо. На этот раз никаких разговоров: ее мир неразрешенных кризисов и застывшего времени мне совершенно ни к чему.

– Феликс…

Почувствовав, как шевелятся волосы на затылке, я обернулся. Застывшая поза женщины-зомби не изменилась, а нечеткие смерзшиеся звуки, возможно, и голосом не были.

Веки задрожали, и воскресшая открыла глаза. Подняла голову, осмотрелась, а потом оцепенелый взгляд остановился на мне.

– Он говорит, сейчас ты ближе к цели, чем когда-либо, – прошептала зомби. – Думаешь, зашел в тупик, а на самом деле с каждым шагом все горячее.

Желтоватое лицо передернул очередной спазм. Глаза закрылись, бледные губы снова начали беззвучный рассказ. Что ответишь в такой ситуации? Ничего. Поэтому я и промолчал.

В моем плане остался еще один пункт. Но последняя остановка не совсем по пути.

Сейчас Никки живет в старом кинотеатре, притаившемся в восточном лондонском районе Уолтенстоу. Места хоть отбавляй, если честно, гораздо больше, чем ему нужно. В 1986 году кинотеатр закрыли, а двери заколотили, поэтому вход у Никки через окно, что куда проще и комфортнее, чем может показаться, ведь прямо за главным зданием стоит навес с плоской крышей. Остается лишь взобраться по трубе, а овладев этим навыком в детстве, забыть невозможно.

Никки, как обычно, сидел в кинопроекционной кабине, как обычно, за компьютером и, как обычно, не успев зайти, я замерз даже в застегнутой на все пуговицы шинели. В кабине стояли промышленные кондиционеры, но Никки приложил максимум усилий, чтобы переделать их в соответствии со своими строгими требованиями. Теперь охлажденный воздушный поток напоминает ветер, дующий на шельфовом леднике Ларсона в Антарктиде.

Никки всегда рад меня видеть, потому что я приношу что-нибудь для двух из трех его пристрастий – например, бутылочку красного французского вина и пластинку с джазовыми синглами сороковых годов. Однако сегодня я немного обманул его ожидания: принес только вино. Но Никки все равно был доволен. Он обнаружил новый вид эфемерных волн, возмущающих поверхность материального мира, и очень хотел с кем-нибудь поделиться.

– Вот, Фикс, – возбужденно начал Никки, поворачивая ко мне монитор – смотри, смотри, какая амплитуда!

Благодаря средиземноморскому загару и обширному, хотя в основном краденому гардеробу, он похож не на оживший труп, а на приболевшего манекенщика. Это – результат фанатичного упорства и педантичности. Зачастую восставшие из могилы влачат жалкое, бесцельное существование, не обращая внимание на то, что тело, так сказать, все больше теряет товарный вид. Битва между силой духа и разложением с каждым днем все ближе к проигрышу, и однажды зомби падает и не может встать. Изредка покинувший телесную оболочку дух находит другой свободный труп, и все начинается снова.

Никки такой вариант явно не подходит. Еще при жизни – когда мы с ним и познакомились – он казался одним из самых опасных безумцев, которых я встречал за пределом психбольниц, а опасным его делала способность полностью растворяться в какой-нибудь идее, доводя ее до абсурда. Никки – нерд, даже, скорее, гик, увлеченно вскрывающий Интернет, чтобы рассмотреть его внутренности, а еще параноик, уверенный, что все на свете имейлы имеют отношение к нему. Мир он воспринимает как гигантскую паутину, созданную популяцией пауков. «Если ты муха, – говорит он, – единственны» способ остаться в живых – это не касаться липких нитей, то есть не оставлять следов, которые в конечном итоге приведут к тебе». Он уже умер – сердечный приступ оборвал его жизнь в тридцать шесть – на самом пороге зрелости, но принципы ничуть не изменились.

– Ладно, хорошо. Что это? – Решив потянуть время, я взглянул на монитор. Две кривых: красная и зеленая, а еще горизонтальная ось, обозначающая годы, и вертикальная, обозначающая неизвестно что. Кривые казались более или менее синхронными.

– Биржевой индекс «Файнэншл таймс» 100, – пояснил Никки, ведя кончиком пальца по зеленой кривой. Под ногтем у него засохшая грязь. Похоже на солярку: у моего приятеля собственный, украденный со стройки генератор. Пользоваться услугами государственной электроэнергетической системы он не желает по вышеуказанной причине. В мире Никки невидимость – величайшая, если не единственная, ценность.

– А красная? – спросил я, выставляя бутылку «Марго», купленную в супермаркете «Оддбинс». Никки вино не пьет: организм больше не вырабатывает ферментов, которые позволили бы его усвоить. Мой друг наслаждается ароматом и, надо заметить, привык к самым дорогим французским маркам.

Взгляд Никки получился затравленно-вызывающим.

– Красная линия – своеобразный артефакт, – признал он. – Отражает первое и последнее чтения проевропейского законодательства и заявления самых активных членов правительства, призывающих к более тесной интеграции.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть графики. Никки пах лосьоном «Олд спайс» и бальзамирующей жидкостью, а не гнилью и разложением: тело для него не столько храм, сколько крепость, а для крепости малейшая трещина опасна. И все-таки мне больше нравилось, когда его компьютер стоял в главном зрительном зале: там хоть сквозняки гуляют.

– Так, красная линия немного асинхронна, – заметил я. – Амплитудный скачок начинается чуть раньше.

– Да, да, раньше, – закивал Никки, – в большинстве случаев на два-три дня, максимум на неделю. А если провести кривую спада, соответствие еще нагляднее. И так каждый раз, Фикс. Каждый гребаный раз!

Я попытался обдумать услышанное.

– Ты хочешь сказать…

– Что существует причинная связь. Вне всякого сомнения.

Пришлось нахмуриться, чтобы со стороны казалось: я всерьез заинтересован. Пылающие глаза Никки прожигали насквозь.

– Что же происходит?

Мой приятель только и ждал этого вопроса.

– А происходит следующее: насаждение феодализма полностью соответствует почерку дьявола.

– Знаешь, на что это похоже? – Жест Никки получился весьма выразительным. – На стимулирование деградации человека посредством простого развращения Адама и Евы. Чем больше стран и народов живут по единым законам и правилам, тем легче дьявольским силам установить контроль над миром: для этого достаточно подчинить себе одну-единственную душу. Ну или, применимо к Совету министров Евросоюза, пару сотен душ. Так что попытки некоторых членов правительства склонить нас к интеграции означают, что они продались сатане и действуют по его воле.

Я еще раз напряг извилины.

– А при чем тут цены на акции?

– Это сатанинская награда за послушание. Всякий раз, когда его рабам удается приблизить план к завершению, он увеличивает стоимость их акций, таким образом создавая давно обещанный рай на Земле.

Приятель не сводил с меня глаз, явно ожидая какой-то реакции.

– Ну, Никки, не знаю… – тянул время я. – Индекс Лондонской биржи – показатель довольно сложный, верно? Зависит от огромного множества компаний, компании – от директоров, директора – от бизнес-планов… Плюс еще инвесторы со своими корыстными целями…

– Мать твою, Фикс! – разозлился Никки. – Конечно, показатель сложный! Я же не говорю, что индекс поднимается или падает по мановению руки дьявола! Сатана действует не сам, а через ставленников. Отсюда и временная разница амплитудных скачков. Работай дьявольская система без сучка без задоринки, результат был бы моментальным, согласен? Так что ты только подтверждаешь мою правоту.

– Ну, мне бы хотелось еще раз все обдумать, – осторожно сказал я, присаживаясь на столик, где стоял принтер. Модель хоть и лазерная, но старая и громоздкая, так что ягодицы пришлось уместить буквально на нескольких квадратных сантиметрах. – Никки, я хочу попросить об одолжении.

– В чем дело? – Мой приятель тут же стал подозрительным. Он отлично понимает, что я пришел не нюхать вино и болтать, но никак не может смириться с тем, что отношения у нас, по сути, коммерческие.

– Мне тут работа подвернулась.

– Какая работа?

– Обычная.

Никки взял со стола бутылку и с явным вызовом стал рассматривать этикетку. Урожай 1997 года, дешевым это вино точно не назовешь.

– Мне казалось, ты бросил громить призраков.

– Я снова начал.

– Понятно. – Вино если и умаслило Никки, то ненадолго. – Понадобятся еще две таких бутылки. А еще, помнится, ты рассказывал, что у какого-то парня с Портобелло-роуд есть Эл Боули и Джеймс Рис Юроп на одной пластинке Берлинера?

Я поморщился.

– Да, рассказывал, но знаешь, я в правительство не вхожу, так что дьявол индекс моих акций вверх не тянет. Или вино, или пластинка, а не все вместе.

Никки изобразил обиженную несговорчивость.

– И что ты ищешь?

– Молодую женщину. Возрастом чуть за двадцать. Темноволосую. Из России или Восточной Европы. Убитую в районе Юстона. Ну, она была убита или трагически погибла, но в результате насилия и внезапно.

– Временной промежуток?

– Даже не знаю… Летом. В июле – августе.

– Поздравляю, Фикс! – фыркнул Никки. – Менее точных сведений ты мне еще не давал. Ну, подкинь еще что-нибудь! Цвет глаз? Телосложение? Особые приметы?

Вспомнилась туманная красная вуаль, застилавшая пол лица призрака.

– Нет, это все, – сказал я, а потом, скорее для себя, чем для него, добавил: – Хотя… может, ей лицо разбили…

– Пластинку.

– Что?

– Я выбираю пластинку Берлинсра. Но смотри, чтобы была настоящая, с настоящим Элом Боули, а не с Кеппардом, играющим в стиле Боули. Все равно ведь сразу узнаю!

– Пластинка настоящая! – заверил я. Для меня все эти исполнители – только имена, сам предпочитаю наш английский панк и брутальный альт-кантри, В джазе разбираюсь ровно настолько, чтобы выбрать хорошую пластинку для Никки.

– Фикс, знаешь, в чем твой величайший грех? – поинтересовался приятель, уже задавая параметры в темно-сером окошке безымянного мета-поисковика, – Догадываешься, за что попадешь в ад?

– За онанизм? – отважился предположить я.

– За богохульство. Близится конец света, и Господь пишет об этом на земле и небесах. Восстающие из могил мертвецы – знамение; я знамение, а ты не желаешь меня читать. Не желаешь видеть, что в происходящем заложен глубокий смысл. Или великий план. Апокалипсис, великая книга Откровений Иоанна Богослова, для тебя что сборник правил дорожного движения. Поэтому Господь и отвернулся, поэтому в конце концов ты сгоришь в адовом огне.

– Правильно, Никки, – кивнул я, уже направляясь к двери, – я сгорю, а ты загоришь. Ибо так предначертано свыше. Ладно, позвони, если что-нибудь найдешь.

На Хоу-стрит я вернулся в самом мрачном настроении. В тираде Никки было нечто, разбудившее неприятные воспоминания, а именно слова Асмодея, утверждавшего, что я упущу свой шанс, потому что задаю не те вопросы.

Ишь, взяли моду критиковать!

А потом никчемные мысли разом оборвались. Проходя мимо магазина, я взглянул на свое отражение под необычным углом и увидел: следом кто-то идет, показалось даже, кто-то знакомый. Но стоило обернуться – ее и след простыл. Неужели Роза, девушка из «Розового поцелуя» – клуба Дамджона? Та самая, которую прислал щедрый Лукаш, решив, что мне понравится ее попа. Вряд ли, конечно, Роза приедет в Уолтемстоу, но ощущение было именно таким и очень сильным.

Встречаться с Никки опасно: паранойей можно заразиться так же легко, как гриппом.

Когда я вернулся в центр, от хмурого дня остался дымящийся окурок. Почти вечер – вот как время бежит! Я решил снова зайти к Гейбу Маккленнану, но на этот раз даже входная дверь оказалась заперта.

Итак, встреча опять откладывается, но ни в коем случае не отменяется. Не зная, что делать с чувством беспокойного нетерпения, я шагал по Чаринг-Кросс-роуд, будто было куда спешить. Всего пару месяцев назад взял бы такси и поехал в Каслбар-хилл, где находился паб «Золотое пламя», который лондонские специалисты по изгнанию нечисти считали вторым домом. Увы, «Золотое пламя», полностью оправдав свое название, сгорело дотла, когда один молодой идиот, демонстрируя тантрическую технику снятия боли, поджег в главном зале и себя, и занавески. Поговаривали, что паб откроется в другом месте, но пока только поговаривали.

Итак, я засел в баре у Лестер-сквер, который прежде назывался «Луна под водой», а сейчас как-то по-другому, и попросил пива «Уодуэдрт 6Х», а потом залил праведный гнев виски. Ерунда какая-то: в деле, на первый взгляд простом, как дважды два, появились вычурные барочные завитушки, вызывавшие у меня стойкое отвращение.

Призрак оказался вполне современным: та женщина жила и умерла в мире, где уже существовали фабрики, машины и наручные часы. Конечно, теоретически подобные артефакты могли относиться и к концу девятнадцатого века, только мне не верилось. Салон той машины я бы назвал вполне современным, и обставляли его, не жалея денег, а часы с браслетом из нержавеющей стали появились не раньше сороковых годов двадцатого века. Значит, призрачная женщина попала в архив не вместе с русской коллекцией и с домом номер двадцать три по Черчуэй ее связывало другое – что, я, спеша принять ошибочное решение, пропустил.

Вообще-то выяснять, кто эта женщина, вернее, кем она была, абсолютно не требовалось, по крайней мере для выполнения работы, за которую мне платят. Всего-то нужно – найти эмоциональный отпечаток призрака, чтобы на его основе создать мелодию, и после вчерашних ночных приключений этот отпечаток у меня уже имелся. Так почему же я хандрю в шумном баре Сохо, вместо того чтобы открывать бутылку «Дом Периньона» у Пен?

Потому что из меня делали идиота, а я к такому обращению не привык.

Раз в архиве побывал Гейб Маккленнан, значит, у призрака есть история, которую мне рассказывать не спешат. А раз после закрытия по зданию разгуливает некто, значит, за мной следят. Другим объяснением может быть только какое-то неблаговидное дело, каким невозможно заниматься среди бела дня. В общем, мысли метались по замкнутому кругу, но радиус постепенно уменьшался, пока я не наткнулся на истину, которую очень не хотелось признавать.

Я пообещал Пилу изгнать призрака до конца недели. Следовательно, осталось два дня, не считая сегодняшнего, Работа, по сути, уже выполнена: могу завтра прийти, сыграть пару тактов и уйти с семью сотнями в кармане.

А жив и здоров буду только потому, что призрачная женщина вмешалась и не дала сломать шею, когда я оступился в темноте…

Я ведь не просто так стараюсь не думать о загробной жизни. Дело тут не в щепетильности. Вернее, не в той щепетильности, которая на узкой горной дороге суеверно обрывает мысли о возможной неисправности тормозов, или об акулах, когда купаешься на курорте Бонди-бич в Австралии.

Это моя работа. По-моему, проще и не объяснишь. Я занимаюсь тем, что отправляю призраков в следующий пункт назначения. Получается, если небеса существуют, я делаю хорошее дело: открываю им дверь к вечному блаженству. С другой стороны, если наш мир единственный и после этой жизни ничего нет, то я их просто стираю. Угрызений совести всегда удавалось избежать довольно оригинальным способом: я не отношусь к призракам как к людям. Если они всего лишь психические отпечатки, квинтэссенции былых эмоций, поставленные на повторное воспроизведение там, где их испытал и впервые, что плохого в моей работе?

А вот сейчас я чувствовал: оборонные сооружения дают течь, причем дыр чуть ли не больше, чем возможностей их заткнуть.

Я с полчаса хандрил над первой порцией виски, попросил еще и захандрил снова. Уже собирался заказать третью, когда передо мной появился бокал. «Черная самбука», причем подали ее отвратительным псевдооригинальным способом – в подожженном виде и с кофейными зернами. Но вот на соседнюю табуретку опустилась женщина, задула пламя, и я начисто забыл о хандре и недовольстве.

По-моему, выражение «сногсшибательная красотка» порой употребляют не к месту. Разве часто встретишь женщину, одним взглядом парализующую мужское сердце? Женщину, чья красота прожигает в черепе дыру, сквозь которую медленно вытекают мозги?

На такую я сейчас и смотрел.

Вообще-то я обычно западаю на миниатюрных куколок, но незнакомка, очень высокая и статная, явно привыкла менять чужие вкусы. Волосы – блестящий, цвета воронова крыла, водопад, а глаза будто состоят из одного зрачка. Если глаза – зеркало души, то в душе этой женщины черная дыра. Ей бы очень пошла бледность в стиле леди д'Арбанвиль, хотя облик получился бы с налетом готики. На прекрасном лице весь спектр белого, а ведь мне белый никогда не нравился. Кожа – нежнейшего оттенка слоновой кости, губы – розовато-сливочные. Черная рубашка словно сшита из нескольких слоев полупрозрачной ткани, так что при каждом движении на сотые доли секунды сквозь нее проглядывает тело. Черные кожаные брюки, наоборот, обтягивают и сидят плотно, как перчатка. Женщина перекинула ногу на ногу, и на левой, оказавшейся сверху лодыжке я заметил простую серебряную цепочку. Завершали монохромный наряд изящные туфли на шпильках.

Сильнее всего на меня подействовал ее запах. В первое мгновение, когда незнакомка опустилась рядом, я ощутил жаркую прогорклую волну: как из курятника, в котором недавно порезвилась лиса, но уже в следующую секунду понял, что ошибся. Специфический аромат распался на тысячи составляющих: сначала верхние ноты летней свежести, затем корица с мускусом и, наконец, заключительные аккорды волнующей розы, соблазнительной лилии и незамаскированного парфюмерией пота. Там был даже шоколад и жесткие липкие конфеты, которые называют анисовым драже. Общее впечатление не поддается описанию: запах разгоряченной женщины, отдыхающей в саду, в котором ты гулял еще ребенком.

Медленный, томный взмах бесконечных ресниц вернул к реальности: оказывается, я целую минуту с открытым ртом оценивал прелести незнакомки. Для первого взгляда, пожалуй, слишком долго.

– У вас такой вид… – начала женщина, будто пытаясь объяснить бесплатный коктейль и свое появление. Голос – глубокое хрипловатое контральто – идеально соответствовал ее внешности. – Вид человека, пытающегося воскресить в памяти прошлое, но без особого успеха.

Заставив себя равнодушно пожать плечами, я поднял бокал с самбукой: за вас, мол.

– М-м-м, спасибо, какая вы милая! – сделав большой глоток, поблагодарил я. Края бокала до сих пор не остыли, и я обжег нижнюю губу.

– Милая? – на секунду задумавшись, переспросила незнакомка. – Ну, это вряд ли. Можете считать, что я вас предупредила.

Оказывается, себя эта женщина тоже не обидела: на барной стойке – высокий бокал с темно-красной жидкостью: «кровавой Мери» или чистым томатным соком. Чокнувшись со мной, она одним глотком выпила сразу половину.

– Жизнь коротка, полна горечи, боли и неизвестности. – Опустив бокал, брюнетка снова пронзила меня взглядом. – Так что, думаю, лучше жить настоящим.

Стандартная для начала разговора с незнакомым человеком фраза, но мне такое в новинку. Вдохнув божественный запах полной грудью, я с удивлением почувствовал эрекцию.

Так, нужно срочно изобразить добродушную небрежность.

– Обычно я так и делаю, просто день не сложился…

– Но вот появилась я, – с улыбкой промолвила незнакомка.

Ее звали Джулиет. Джулиет и больше никаких подробностей. Выяснилось только, что она не из Лондона. Я определил это по акценту, вернее, как и у Лукаша Дамджона, по полному его отсутствию. Произношение отточено до алмазной остроты: слоги нанизывались один на другой так, словно все фразы заранее выучили наизусть. Очень в стиле ведущих музыкального конкурса «Евровидение», но с каких пор от «Евровидения» становится тесно в штанах?

Моей персоной Джулиет тоже особо не интересовалась. Вот и замечательно! В таком состоянии чем меньше говоришь и думаешь о работе, тем лучше. Что мы обсуждали, сейчас уже не вспомнить. В памяти отложилось лишь горячее желание выбраться из бара и найти место, где можно трахаться, как бешеные кролики.

Тем временем принесли еще один бокал черного коктейля, потом еще и еще. Я осушил их все, не успев толком распробовать. Удивительно: если присмотреться повнимательнее, все вокруг кажется черным – глаза Джулиет что два черных калейдоскопа, мир в них растворяется, а потом появляется снова, окрашенный в мягкие полуночные тона.

Из бара в черную ночь, освещенную робким, тщедушным месяцем, затем в черное такси с черным водителем, который сорвался с места, даже не услышав, куда нам нужно. Или я все-таки назвал адрес: какая-то часть мозга еще занималась мирскими проблемами, пока я лапал аппетитные черные округлости Джулиет. Впрочем, она отбивалась без особого труда.

– Не здесь милый! – шептала красавица. – Отвези меня туда, где никто не увидит.

Затем такси скрылось за поворотом, оставив нас перед домом Пен. Все окна темные, за исключением одного: Пен у себя в подвале и еще не легла. Кажется, я не видел ее уже два дня…

Сейчас это не важно, главное – провести Джулиет в мою комнату и закрыть дверь. Только бы подняться туда, – а потом весь мир может катиться к черту.

Никак не получалось попасть ключом в замочную скважину, но Джулиет что-то шепнула, и дверь раскрылась сама. Очень кстати! Очаровательная спутница за руку вела меня по лестнице, а вокруг нас образовался кокон абсолютной тишины. Когда я заплетающимся языком попытался ее позвать, даже голоса своего не услышал. Джулиет улыбнулась: белозубая улыбка сулила такое – сил никаких не осталось терпеть!

Дверь в комнату открылась так же легко, как входная. Втащив меня за порог, Джулиет плотно ее прикрыла.

– Боже, ты такая… – начал я.

Женщина, приложив к моим, губам палец, велела замолчать. Случай был явно не тот, когда нужно соблазнять партнершу, и морочить ей голову неловкими словами. Блузки даже касаться не пришлось – она сама упала на пол, а вслед за ней – брюки и туфли. Кожа, в ослепительном контрасте с глазами и волосами, молочно-белая: даже соски и полукружия вокруг них словно выточены из кости.

Когда на Джулиет осталась лишь цепочка, соблазнительно позвякивающая на левой лодыжке, она прижалась ко мне и, придерживая тонкой, но удивительно сильной ладонью мой затылок, впилась в губы поцелуем.

– Я хочу тебя, – прорычала она. – Всего, без остатка!

Свободной рукой Джулиет сорвала с меня одежду: в полном сумбуре я не удивился и не испугался того, что длинные ногти вспарывали ткань, как бумагу, оставляя на коже глубокие царапины. Вот бледная ладонь скользнула меж бедер… Долго ласкать не пришлось: через пару секунд мы вместе содрали то, что осталось от брюк и трусов. Сначала воедино слились наши губы, потом чресла. Джулиет вдохнула воздух из моих легких, и мне показалось, что из сердца и промежности по телу потек жар.

Я думал, это настоящая любовь, но жар усилился, за долю секунды из приятного превратившись в мучительный. Когда я открыл глаза, алое пламя уже окутало нас обоих, скрыв из виду комнату.

 

12

Как больно! Невыносимый жар растекался по телу, словно дикий зверь, запертый в тесное, без окон и дверей помещение. Зверь рвался наружу, чтобы соединиться с пламенем, которое полыхало сверху. Я пытался вырваться, хотя бы отстраниться, но меня будто приварили к месту: распяли на кривом дереве, обвившем ветвями, чтобы пошевелиться не мог. Крикнуть тоже не удавалось: рот открыт, но в него что-то набилось и душило, душило, душило, не позволяя даже пикнуть.

Боль одолевает человека двумя способами: сильная в большинстве случаев отрубает мозги. Но, если к боли готовиться, она превращается в якорь: цепляясь за него, можно остаться в сознании. Со мной так и произошло. Агония будоражила громким колоколом, пробуждая из транса, в который ввела суккуб.

Естественно, Джулиет оказалась суккубом. Чернущие глаза и естественный аромат должны были меня насторожить, но я попал под ее влияние, не успев сообразить, с кем имею дело. Потом мозги переместились из головы в головку, так что трезво оценивать ситуацию получалось не лучше, чем танцевать канкан со сшитыми ногами.

Итак, я умру ужасной смертью.

Суккубы пожирают душу медленно, потому что, м-м-м, как бы поделикатнее выразиться, воздействуют через орган, у которого нет зубов. Я чувствовал, как постепенно сдаю позиции, слабею, но – вот парадокс! – испытывал при этом лихорадочное наслаждение. Джулиет убивала, стараясь, чтобы я наслаждался процессом.

Что же, по крайней мере, я думал; думал, несмотря на боль и возбуждение, словно пытался настроить голое на радио, из которого пока слышались только помехи. И в итоге понял: у меня есть шанс, очень небольшой, где-то между «почти невозможно» и «невозможно».

Подсознание пропитали сладострастные стоны суккуба, Ее сводящий с ума, лишающий воли образ, выраженный и запахе, вкусе и текстуре, заставлял двигаться вверх-вниз. Так работает Джулиет.

Но ведь яркий, четкий, законченный образ – находка для специалиста по изгнанию нечисти. Так работаю я.

Окажись руки свободными, а вистл рядом, все было бы просто. Ну, градуса на три-четыре дальше от невозможного. Раз вистл где-то на полу, среди клочьев одежды, а губы приклеены к жадному рту Джулиет, придется импровизировать.

Вытянув левую руку, я несколько секунд бестолково ощупывал пустоту, а потом нашел что-то твердое – откидную крышку письменного стола. Боль стала невыносимой, удовольствие – тоже, но я, стараясь отрешиться от обеих агоний, начал отбивать ритм.

Естественно, полноценного заклинания не получилось, так, один зачаток. Играя на вистле, я использую высоту, темп, лиги и все остальные премудрости, чтобы перенести яркий, многогранный образ из сознания на туманность, которая клубится передо мной в воздухе. Отбивание ритма похоже на этот сложный процесс не больше, чем плевки жеваной бумагой через трубочку на стрельбу из боевого пистолета. Фактически я работал в одной плоскости, готовил блюдо из одного продукта.

Изгнать суккуба я даже не пытался, зато надеялся провести обманный маневр. Все получилось. Когда ритм стал более или менее похож на мелодию, Джулиет задрожала, на пару секунд замерла, и объятия ослабели. Мне этого хватило: успел повернуть голову и оторваться от ненасытных губ.

Глубокий вдох: по сравнению с бушевавшим внутри пламенем, воздух казался холодным, как вьюга. Будто целое ведро ледышек проглотил! На жалость нет времени, на второй, поглубже, вдох – тоже. Вместо этого я засвистел, чтобы создать быстрый, но слегка сбивчивый контрапункт с ритмом, который параллельно отбивал.

Результат превзошел все ожидания. Невероятно красивое лицо Джулиет перекосилось, и на какой-то миг показалось: его черты растягиваются, принимая совершенно иные очертания. Суккуб дико закричала, и звук получился таким ужасным, что я чуть не сбился с ритма. Р-раз – она сжала объятия, грозя раздавить мою грудь, но дольше секунды продержаться не смогла. Короткие отрывистые звуки заклинания вгрызались в Джулиет, и, выпустив меня, она отшатнулась к стене.

Суккуб съежилась, а я упал на колени и больно стукнулся о пол. Дыхание сбилось буквально на секунду, но Джулиет и этой заминки хватило, чтобы прийти в себя и выпрямиться. Решив начать мелодию с нового такта, я ускорил ритм. Суккуб застыла на месте, буравя меня свирепым взглядом.

Тогда я и увидел под кроватью что-то блестящее, встал на четвереньки и вытащил вистл. Глаза Джулиет расширились от удивления. Не переставая насвистывать сквозь зубы, я поднес мундштук к губам и встал на одно колено в боевую позу вокалиста группы «Йес» Джона Андерсона.

Мы балансировали на пиковой точке кривой катастроф: освободившись от удушающих объятий, я мог увеличить как громкость, так и диапазон звука. Но я не решался даже сделать паузу для вдоха, а Джулиет, хоть и стесненная моим заклинанием, умудрилась остаться и на ногах, и в мире смертных. Она ведь не дух, а демон, а я, не сумев спасти Рафи, на собственном опыте убедился: этих уродов простенькой мелодией не выведешь.

Джулиет сделала шаг в мою сторону, потом еще один, потом еще. Тянет ко мне руки, и вот я уже вижу не комнату, а черные, с душным ароматом, цветы. Сейчас кончится воздух, затем – музыка, затем – я.

Тут в лучших традициях немых комедий распахнулась дверь, и в комнату влетела Пен. В руках – ружье с шерифской звездой на стволе, весьма некстати рассмешившей меня чуть ли не до слез. Я растерял остатки воздуха, и, когда последняя хриплая нота растворилась в икоте вперемешку с кашлем, Пен прицелилась и выстрелила.

Снайпер из нее аховый. Первая пуля попала мне в плечо, которое тут же начало сильно жечь. Вторая улетела еще дальше от цели и пробила маленькое, аккуратное отверстие в нижней левой части окна, зато третья, четвертая и пятая поразили живот, грудь и лоб суккуба соответственно.

Джулиет взвыла – вопль получился долгим, протяжным, полным агонии и гнева, – затем прыгнула через мою голову.

Жалобно звеня, окно разбилось вдребезги, осыпая меня осколками и щепками сломанных рам.

Это последнее, что я помню, если, конечно, не считать воспоминанием обморок.

То и дело всплывая на поверхность сознания, я будто сквозь вату слышал голос, зудящий в ухо что-то торжественное. Сначала о грехе, потом о свете, потом опять о грехе… Это очень мешало спать, а еще мешала боль, тугим обручем стиснувшая грудь, и беспокойные колокола агонии. Подавив стон, я перевернулся на другой бок и снова провалился во мрак.

Следующим помню яркий свет, горячим компрессом давящий на веки, и легчайший ветерок, что обдувал щеки. Когда огромным усилием воли открыл слипшиеся глаза, оказалось, что смотрю прямо на стоваттовую лампочку древнего светильника на шарнирной ноге. Подняв руку – она весила куда больше, чем раньше, так что, как ни странно, пришлось потрудиться, – я повернул лампу в сторону. Свет перестал слепить, и взгляд уперся в зияющую дыру в стене. Там, где было окно, теперь темнело беззвездное ночное небо. Спасаясь бегством, суккуб сломала раму и даже несколько кирпичей снесла. Экстремальный секс люблю не меньше других, но, бог свидетель, всему есть пределы.

Я медленно сел, стараясь не нагружать мышцы, которые, мелко дрожа, уже вывесили белые флаги.

– Хвала всевышнему, ты пришел в себя, Феликс! – проговорил голос, совсем рядом, справа. – Надеюсь, ты чувствуешь себя не лучше, чем выглядишь.

С нелегким сердцем я заставил себя повернуться. Сидевший у кровати мужчина захлопнул книгу – Библию, конечно, можно даже на корешок не смотреть – и скупо улыбнулся. Он в обычной сутане, хотя принадлежит к той категории мужчин, которым больше идут доспехи, например в стиле Жанны Д'Арк. Возможно, так казалось из-за светло-рыжих прядей, мелькавших в каштановых волосах, или холодных серебряных крапинок в синих глазах; или все дело в воинственно-широких плечах, что вызывали явное подозрение к цветущей на красивом лице полуулыбке. «Пустите детей приходить ко Мне, а до остальных вас, ублюдки, доберусь позднее». Он на пять лет старше меня – точнее, на пять лет и три месяца – и постоянно об этом напоминает. По той же самой причине уверен, что имеет право поучать, а высокая мораль всегда была его любимым коньком.

– Привет, Мэтти! – чуть слышно прохрипел я. – Как твои благочестивые дела?

– Явно лучше, чем твои греховные, – сухо ответил он. – Знаешь, какой сегодня день?

– В смысле?

– День недели, Феликс. Ты знаешь, какой сегодня день недели?

– Побойся бога, Мэт! – попробовал возмутиться я, но брат был непреклонен. – Сейчас вечер среды, – в конце концов, уступил я, потому что жутко болела голова, а еще потому, что уступить казалось проще, чем спорить. – Поразительно, удивительно, но сейчас все еще чертова среда, если, конечно, я не пролежал в отключке двадцать четыре часа. Королева Елизавета на троне, Бэкхемы на грани развода, Национальная лотерея – на грани подведения итогов. Видишь ли, суккубы воздействуют на головку, а не на голову.

Мэт кивнул.

– В твоем случае она могла воздействовать на одно, а поразить другое.

Я уже открыл рот, чтобы отплатить брату той же монетой, но уголки памяти уже начали заполняться неприятными образами. Я осмотрел мелко дрожащие руки, предплечья и, наконец (морщась, потому что при малейшем движении шеи виски пронзала острая боль), грудь. Несмотря на воспоминания о бушующем пламени, ожогов не видно.

– Душа горит? – подсказал Мэт. «Он случайно догадался», – подумал я, как обычно раздосадованный умением брата читать мои мысли. – Суккубы поджигают дух, а не тело. Ты весть в синяках, плечо прострелено, интимные места исцарапаны, но ожогов нет.

Да, именно это я читал в учебниках, хотя суккуба во плоти (при воспоминании о плоти Джулиет тело начинало дрожать от ужаса и – возбуждения) никогда не встречал и такой боли не испытывал. Бог свидетель, тогда пламя казалось мне настоящим: будто крутишься на вертеле над мангалом, а дьявол протыкает твою румяную кожицу вилкой, чтобы пустить сок.

Перед глазами пронеслись события последних двадцати четырех часов: все они, увы, закончились провалом. Жизнь, смерть и Гейб Маккленнан на слайдах, которые показывал в моем подсознании призрак; незваный гость на пятом этаже архива и неудачная попытка совершить долгий полет с короткой лестницы; погоня за собственным хвостом в разных районах Северного Лондона; и на десерт неприятная встреча с хищным демоном, кружившим по Чаринг-Кросс-роуд в поисках сытного ужина и теплой постели, не важно в какой последовательности.

Я взглянул на часы: три утра, четвертый. Выходит, без сознания пролежал более двух часов. Быстрее, нужно бежать, столько всего переделать, еще немного и опоздаю – чувство спешки, невыносимое, почти до физической боли, накрыло с головой. А встать-то смогу? Что же, не попробую – не узнаю. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол.

– Тебе лучше отдохнуть, – проговорил Мэтт, постепенно входя в роль старшего брата. – Организм перенес огромный стресс. Если бы хоть раз приклонил голову в молитве…

Я нетерпеливо отмахнулся. Попытался подняться, но тело не слушалось.

– Что ты здесь делаешь? – не выдержал я. – К тебе явился Святой дух и завилял хвостом, чтобы сообщить о попавшей в беду душе?

– Мне позвонила твоя домохозяйка. Она перепугалась: попробовала тебя разбудить, а ты даже не шевелился. Зная, что из окна выпрыгнул не человек, она обратилась за помощью туда, где живет сила, многократно превышающая человеческую.

Я не ответил: куда важнее казалось сохранить равновесие и удержаться на ногах. Из одежды на мне остались только носки. Бр-р, уж лучше быть полностью голым, чем в них! Все тело в царапинах, очень напоминающих тайное послание на китайском.

– Ты должен быть благодарен, – не унимался Мэтт. – Если не мне, то хотя бы ей. Без святой воды и молитв лежать тебе сейчас в коме.

Я невесело рассмеялся, хотя намек понял. Нравится мне это или нет, обычный арсенал священника – святая вода, елей, читаемые нараспев молитвы – действительно помогает против призраков, но только иногда и только если ими пользовались с искренней верой, которой Мэтти не занимать. Как ни крути, брат действительно спас меня от страшной участи. После того как Пен, словно Дейви Крокетт, примчалась ко мне на помощь…

Я осторожно коснулся плеча. Так, небольшая опухоль с идеально круглой раной в центре – вот какой след оставило ружье Пен… Только стреляла она вовсе не из ружья, а из детского пневматического пистолета, и я сразу понял, чем он был заряжен. Вот почему суккуб сбежала, как говорится, теряя тапочки!

– Это четки, а не ожерелье! – с восхищением и омерзением одновременно пробормотал я. – Четки, спиленные до размера шарообразной стальной пули. Пен говорила, что ходила к Рафи и он ее предупредил. Очевидно, предупреждение было куда обстоятельнее, чем она рассказала.

Поднявшись, Мэтт подошел ко мне и, глядя сверху вниз, строго поджал губы.

– Феликс, – негромко начал он, – так жить нельзя. Ты превратил Божий дар в заурядное ремесло, ремесло дурное, порочное, таким невозможно заниматься с чистой совестью. Изгнание духов – священное дело церкви, а не способ быстренько разбогатеть.

– Где здесь богатство? – развел руками я, показывая скромность своего жилища. После того как в нем порезвился демон, оно казалось еще скромнее обычного. – Или, думаешь, за мемуары семизначный гонорар получу?

Мэтт не отступил ни на йоту: отступать он просто не умеет.

Приобрел славу великолепного охотника и соответствующую популярность.

– Нельзя изгонять духов, предварительно не исповедовав, – с тем же непоколебимым спокойствием продолжал он, – иначе есть шанс послать в ад невинных. Ты же не понимаешь, что творишь! Совсем как слепой, который разгуливает по центральной улице с пистолетом и палит во всех, кто попадется под руку. Только твои деяния намного, несравнимо страшнее…

Опершись на столбик кровати, я наконец поднялся на ноги. Так что всего несколько сантиметров разделяли наши лица, когда я отвечал ему, стараясь сохранить максимальное для голого человека чувство собственного достоинства.

– Спасибо за проповедь, Мэтти, но имей в виду: я не верю в небеса, Иисуса и папскую непогрешимость. Все эти разговоры о том, что нужно бороться за справедливость, служить Богу, а не мамоне, конечно, вдохновляют, но давай начистоту. Твои братья во Христе соблюдают обет бедности так же ревностно, как обет целомудрия, верно?

Мзтт ответил далеко не сразу, но не потому, что онемел от моего красноречия. Ему просто не хотелось огрызаться: это наверняка считалось бы грехом.

– Феликс, ты не веришь ни во что, – наконец ответил брат, сделав абсолютно непроницаемое лицо. – Именно поэтому не имеешь права распоряжаться человеческими душами. Ты ведь не знаешь, ни куда они попадают, ни как именно работает сила, которой наделил тебя Господь.

– А тебе бы только вписать все в удобную и привычную схему, по которой среди прочего души некрещеных детей попадают в ад, – парировал я. – Ты часть финансовой пирамиды, Мэтт, величайшей в истории мира. Но то, что вам доверяют тысячи миллионов людей, еще не доказывает вашу правоту.

– Лимб, – поправил брат, – души некрещеных детей попадают в лимб. Но тебе это прекрасно известно. – Он отвернулся к выбитому окну. Мэтт никогда не любил играть в гляделки. – Никто в этом мире не может быть уверен в собственной правоте, – пробормотал он. – Истину мы видим туманно, как через толстое стекло. Однако, когда встает выбор: не делать ничего или делать людям плохо, разве не разумнее выбрать «ничего»?

Я шагнул к нему, совершив довольно серьезную ошибку: отказываться от безмолвной поддержки столбика кровати еще явно не следовало.

– Евангелие от Хладнокровного Люка? Очень мило, Мэтти, и очень низко. Потому что альтернативой специалистам-фрилансерам является вовсе не «ничего». То, чем занимаются твои братья во Христе, не слишком напоминает «ничего», верно? – Я заметил, как напряглись могучие плечи брата. – Думаешь, не знаю, что у церкви есть свои специалисты? Или что ведется постоянная вербовка? Делить призраков на волков и овец под знаменем Матери-церкви, по-моему, не очень похоже на «ничего». Прошедшие ваш строгий отбор… думаю, они получают благословение и «зеленый свет». Понятия не имею, что происходит с остальными, но жуткие сплетни слышал. Разумеется, лишние глаза и уши вам не нужны. А я хотя бы стригу всех призраков под одну гребенку. Бога из себя не корчу и его первого заместителя тоже.

Я не догадывался, что перешел на крик, пока не увидел застывшую в дверях Пен, но на этот раз не с ружьем.

Поднос с одиноко дымящейся кружкой делал ее больше похожей на пышногрудых официанток Тулуз-Лотрека, чем на Анни Оукли. Повисла тишина, и, когда Мэтт повернулся ко мне, в синих глазах горел огонек, который можно было бы назвать угрожающим, не зная, что мой брат выше таких недостойных эмоций.

– Феликс, это дьявол советует стричь всех под одну гребенку. – Явно расстроенный, брат упрекал меня мягко, по-отечески. – Под одну гребенку стригут те, у кого нет модели, примера, отрицательного опыта. А у тебя такой опыт есть. Если ничего на ум не приходит, вспомни хоть дорогую Кэти, упокой Господь ее душу. Или своего бедного друга Рафи. Вспомни, что ты с ним сделал. Видишь, как опасно позволять благим намерениям…

Содержимое кружки вылилось Мэтту прямо на лицо. Судя по запаху – зеленый чай «пушечный порох», приправленный чем-то травяным и крепким. Чай успел остыть, поэтому особого вреда не причинил, а вот поднос… Он ребром ударил брата по переносице, так что тот отшатнулся и в полном изумлении посмотрел на Пен. Моя хозяйка стояла, крепко сжимая поднос в руках. «Только открой рот – получишь еще», – говорил ее воинственный вид.

В дополнение к разбитой верхней губеиз ноздрей Мэтта текли тонкие струйки крови. Он осторожно ощупал нос: руки дрожали, синие глаза будто приклеились к Пен. Та, опустив поднос, неожиданно смутилась: все, ярости как не бывало.

– Извини, Фикс, – пробормотала она. – Пойду сделаю еще чаю.

Пен вышла из комнаты, и через секунду я услышал на лестнице ее тяжелые шаги. Да, быстро перегорела!

– При ней нельзя говорить о Рафи. Пен была его… – Я замялся: как же описать сложные перипетии вальса, который Рафи и Пен почти всегда танцевали невпопад? – Она любила его и до сих пор любит.

– А что ты с ним сделал, знает? – огрызнулся брат, с бесконечной осторожностью поглаживая нос. Тот уже начал распухать, а переносица покраснела: ясно, будет синяк.

– Да, конечно, – кивнул я.

На прощание смерив меня разгневанным взглядом, Мэтт бросился вон из комнаты вслед за Пен.

Я оделся, что оказалось совсем непросто, потому что при каждом движении очередная группа мышц рапортовала о неготовности к службе. С прискорбием переложив остатки шинели со множеством удобных карманов в мусорный пакет, я облачился в древний тренчкот, придававший мне совершенно обманчивый ретрошик.

Кроме боли и страданий я испытывал беспокойство и тревогу. Последние два и из головы не выкинуть, и к общему знаменателю не привести. Вызвать суккуба – дело сложное и опасное. Конечно, еще не факт, что ее вызвали для определенной цели: возможно, все это просто совпадение. Так, посмотрим: существо, назвавшееся Джулиет, выловило меня в ленивой реке одиноких мужчин, что вечером текла по Уэст-Энду; кто я, оно не знало и знать не хотело.

М-м, да, возможно… Конечно, возможно: суккубы же хищницы, и, хотя живут в другом месте, Земля у них – излюбленное охотничье угодье. Но ведь Асмодей предупредил меня, и Пен тоже предупредил, напугав ее, чтобы заранее вооружилась. «Ты займешься этим делом, и оно тебя убьет». Что ж, если в ближайшем будущем не столкнусь с ужасами пострашнее, значит, демон говорил о Джулиет, и ее нападение как-то связано с призраком из архива.

Пен я нашел в подвале – там, где и ожидал. Когда постучался и вошел, она кормила Артура с Эдгаром. Вороны едят печень, которую их хозяйка покупает в больших замороженных брикетах и по одному размораживает. Вот и сейчас все руки в красно-бурых пятнах… Обернувшись, Пен кивком показала на чашку чая, что дымилась на каминной полке. Взяв ее, я сделал большой глоток: прежде чем благодарить, попробую – Пен ведь гомеопатией увлекается.

– Где Мэтти? – по-прежнему скрипучим голосом спросил я.

– Ушел. – Пен бросила очередной ломтик печени в жадный клюв Артура, а Эдвард громко каркнул, требуя равноправия. – Не следовало бросаться на Мэтта, ведь он примчался к тебе посреди ночи. Просто я… я была на грани после… – пауза затянулась, – после того, как увидела ту тварь.

– Все в порядке, – успокоил я. – Мой брат верит в умерщвление плоти и должен быть тебе благодарен.

Пен не ответила.

– Я тоже. В смысле, тоже благодарен. Когда ты влетела с пушкой и начала палить, совсем как в «Бешеных псах» Квентина Тарантино, я уже начал задыхаться. Еще минута – и другие органы бы отказали.

В карих глазах Пен тревога и дружеское участие.

– За окно заплачу, – продолжал я только для того, чтобы не слушать напряженную тишину. – А еще завершаю одну работу и через пару дней получу семь сотен. Тебе ведь хватит, ну, с банком расплатиться?

Пен покачала головой, но вовсе не в ответ на мой вопрос.

– Фикс, – с горечью начала она, – во что ты снова вляпался?

– Не знаю, – признался я, – не знаю, во что вляпался, но давно мечтаю разобраться.

– Тут же не только изгнание нечисти… В чем дело?

Я развел руками – этакое пожатие плечами в минималистском стиле.

– Отныне не смогу относиться к этому делу беспристрастно.

– Боже, только не это! – искренне огорчилась Пен, и я догадался, о чем она думает.

– Не как с Рафи, – успокоил я. – Просто вчера сорвался с десятиметровой лестницы и мог разбиться, если бы не вмешательство призрака.

– Хочешь сказать, призрак?…

– Да, а сегодня какой-то ублюдок натравил на меня суккуба. Вот я и хочу выяснить, во что именно играю, с кем и каковы ставки.

– Поня-ятно, – протянула Пен.

Так, нужно ковать железо, пока горячо.

– Слушай, неловко просить… Не могла бы ты меня подвезти? Что-то сегодня боязно садиться за руль.

Неприметная дверь на Грик-стрит оказалась заперта, однако на третьем этаже горел свет. Выходит, прямо сейчас, в четыре часа утра, кому-то делают фотосессию, массаж головы или изгоняют духов. Воистину город спит, а деньги работают.

– Получается, этот Гейб Маккленнан такой же специалист по изгнанию нечисти, как ты? – спросила Пен.

– Он умеет изгонять нечисть, – признал я, – но остальные твои слова – настоящая клевета, за такую и под суд угодить недолго.

Порядочность и профессиональная этика у моих коллег почетом не пользуются, но даже среди нас Маккленнан известен своей подлостью и коварством. Я лично знаю пару-тройку ребят, у которых он крал клиентов, экипировку и деньги, а через третьи руки слышал еще десяток историй о его мошенничестве. Кто-то даже рассказывал, что Гейб выманил кучу денег у Пекама Штайнера, полуненормального, всеми уважаемого патриарха, якобы на постройку убежища, где старика не тронет ни один призрак. Однако Штайнер рано или поздно возникает в любой байке охотников за привидениями, а обращаю внимание на сплетни, только если могу сопоставить их с личным опытом. Поэтому во время первых нескольких встреч и относился к Гейбу с этакой профессиональной учтивостью. А однажды он сам меня разыскал, потому что я хорошо знал фабрику в Депфорде, которую ему предстояло продезинфицировать.

Согласившись помочь, я запросил тридцать процентов от гонорара, что Маккленнана полностью устроило. Помня о его репутации, я сразу потребовал свою долю, Гейб отсчитал купюры под желто-зеленой эстакадой на Майл-Энд-роуд, и мы разбежались. Не успел я пройти и ста метров, как два парня, неслышно подкравшиеся сзади, напали на меня и ограбили. Возможно, с Маккленнаном их ничего не связывало, но уж слишком велико было подозрение, что Гейб на ходу менял условия нашей договоренности. В любом случае вместе мы больше не работали.

– Жди меня здесь, – велел я Пен, – заблокируй двери и не вынимай ключ из зажигания. Если кто-нибудь подойдет к машине, сразу уезжай.

– В смысле, кто-нибудь, кроме тебя?

– Мисс, вы очень сообразительны, – торжественно кивнул я. – Обожаю сообразительных девушек!

– Феликс, сегодня ночью я во всех подробностях рассмотрела, каких девушек ты обожаешь, – съязвила Пен, а я безропотно проглотил: прошло слишком мало времени, раны даже затянуться не успели.

– Что будешь делать, если его нет? – поинтересовалась Пен.

Вместо ответа я показал мешочек из протершегося от времени черного бархата, в котором хранились отмычки. Пен лишь толовой покачала: мол, сколько ни говори, все равно бесполезно. Она знает и о Томе Уилке, и как я приобрел неблаговидные навыки. Естественно, она их активно не одобряет, но в тот момент я понимал: по сравнению с облепившим меня дерьмом неодобрение Пен далеко не самое страшное.

Выбравшись из машины, я перешел через дорогу. С левой стороны над дверью три кнопки звонка, которые соответствовали трем табличкам. Я нажал на кнопку у таблички «Маккленнан». Никто не ответил. Я снова нажал и, приготовившись ждать, огляделся по сторонам.

Грик-стрит явно живет ночной жизнью, но большинство любителей этой жизни уже растеклись по домам: до рассвета всего пара часов.

Вскоре послышались шаги, сопровождаемые скрипом щербатых половиц. Отодвинулся засов, потом еще один, и дверь приоткрылась. В щелку выглянул Гейб Маккленнан. Несвежая рубашка с коротким рукавом, трехдневная щетина – да, вид у него не самый лучший.

Несколько секунд Маккленнан тупо на меня смотрел, пребывая в полном недоумении. Совершенно очевидно, я не тот, кого он ожидал увидеть в четыре утра на пороге своего офиса. Пожалуй, у Гейба не просто недоумение, а что-то больше похожее на замешательство или даже ступор.

– Кастор, какого черта? – пробормотал он.

– Хочу проконсультироваться с тобой по рабочему вопросу.

– Посреди ночи?

– Ну, раз ты еще не спишь… Гейб протер глаза кулаком.

– Кастор… – снова вздохнул он и рассмеялся, будто не веря собственным глазам. – Ладно, заходи.

Отвернувшись, Маккленнан пошел по коридору, я – следом. Получается, свет на третьем этаже не имел к Гейбу никакого отношения: он открыл дверь справа от лестничной площадки, рядом со шкафом без дверец, где прятались электросчетчики и, пьяно прислонившись к стене, лежали полуоблысевшие швабры.

Несмотря на сомнительное месторасположение и обшарпанный фасад, офис Гейба давал моему сто очков форы. Центральное место в нем занимал антикварный письменный стол с ножками в виде когтистых лап. Стол массивный, во всю ширину комнаты. У шкафа для документов четыре отделения, вишневый шпон, а на самом верху – большой букет хризантем в вазе. На стене даже диплом висит, только бог знает какой. Наверное, что-нибудь вроде «Умею плавать двести метров».

– Ну, чем могу помочь? – спросил Гейб, обходя свой огромный стол. Д-да, дело тут не только в щетине: мой коллега действительно выглядит неважно. Мешки под глазами такие темные, будто, застав врасплох, кто-то нанес ему удар-двойку, а на рубашке при желании можно рассмотреть карту Озерного края с озерами Конистон и Уиндермир у подмышек. Все это для Маккленнана весьма необычно: у него орлиный нос, худощавое телосложение, а седые волосы он носит продуманно небрежной копной, чтобы походить на актера Ричарда Харриса. В нормальных условиях его стиль можно назвать аккуратным, даже щеголеватым, но сегодня он явно переработал, впрочем, я тоже.

На секунду забыв обо мне, Гейб порылся в карманах и достал небольшой пузырек с таблетками, который оказался наполовину пустым. Быстро проглотив сразу две, он внезапно подобрел и решил поделиться с ближним:

– МДМА, – пояснил Гейб, будто я сам не понимал, – хочешь?

Я покачал головой. На амфетаминах сидят многие специалисты по изгнанию нечисти, временно или постоянно. Они – по крайней мере некоторые – утверждают: стимуляторы делают их чувствительнее к присутствию мертвых, то есть позволяют принимать более широкий спектр сигналов. Доля правды в этом есть, но лично я во время отходняка теряю куда больше, чем получаю при кайфе. Поэтому от куколок стараюсь держаться подальше.

– Меня интересует Боннингтонский архив, – заявил я, примостившись на краешке стола. В «гостевое» кресло садиться не хотелось: это дало бы Гейбу незаслуженное ощущение превосходства.

– Никогда о таком не слышал, – без малейшего труда парировал Маккленнан. Я заглянул было ему в глаза, ко Гейб тут же опустил голову: на этот раз принялся исследовать ящики стола. Вот что ему нужно: на две трети пустая бутылка «Джонни Уокер».

– Точно не слышал?

Посмотрев на меня, Маккленнан пожал плечами: после двух куколок ему любое море по колено.

– Да, точно. Кастор, охота на призраков – работка непыльная; тем не менее я предпочитаю заниматься ею в сознательном состоянии. А что за беда?

– Так, ничего, просто делаю для них срочный заказ, и по ходу всплыло твое имя.

Гейб нагнулся и снова начал рыться в ящиках – мне была видна только его макушка.

– Мое имя? И кто обо мне говорил?

– Даже не помню, – соврал я, – кто-то сказал, что ты там бывал. Или, может, твое имя мелькало на каких-то квитанциях. Вот я и решил возобновить знакомство и узнать, чем ты там занимался.

Резко задвинув ящик, Маккленнан выпрямился и посмотрел на меня также, как несколько минут назад, когда открыл входную дверь: в глазах усталость и апатия, а тревоги не видно. Получается, вопросы его особо не задевают.

– На квитанциях ты моего имени не видел, потому что я никогда не был в том архиве. Если кто-то меня вспомнил, то наверняка в связи с другими заказами.

– Да, вероятно, – с напускным сожалением отозвался я. – Просто дело сложное, вот и захотелось совета попросить.

– Так, пожалуйста, проси, – милостиво позволил Маккленнан. – Почему бы и нет? Мы же оба профессионалы, верно? Рука руку моет, ну или один другому хрен целует. Черт, стаканов не найду! Подожди секунду, ладно?

Гейб обогнул письменный стол и скользнул за приоткрытую дверь. Наклонившись вперед, я увидел, как он поднимается по лестнице: наверное, решил одолжить стаканы у индийской массажистки.

Недаром говорят: безделье до добра не доводит; руки у меня так и чесались. Я подошел к шкафу и дернул за ручку верхнего ящика. Закрыт. Три молниеносных шага – и я за столом, с «xoзяйской» стороны, там верхний ящик остался открытым.

Внутри обычная канцелярская ерунда – можно рыться минут пять и не найти ничего интереснее скрепок или карандашной стружки. Однако мне повезло: в дальнем правом углу обнаружилось колечко с двумя одинаковыми ключами – очень удобно: всегда под рукой, несмотря на кажущийся бардак. Вернувшись к ящику, я попробовал ключи. Подходят! Негромкий укоризненный щелчок, и ящик открылся.

Картотека: Гейб хранил папки в алфавитном порядке, а к некоторым прикрепил ярлычки, подписанные одной и той же шариковой ручкой.

Эйвбери

Армитидж

Аскот

Бентам

Бисли

Болем

Брукс

Черт! Я просмотрел-с самого начала, но ничего ценного не нашел: ни папки со стикером «Боннингтон», ни дымящегося, пистолета.

С другой стороны, шагов на лестнице тоже пока не слышалось, и в глубине ящика я заметил папку на букву Д: Дракер. Не знаю, откуда взялось вдохновение, но я решил просмотреть тот ряд от конца к началу: Дин, Димок, Де Вер, Даком… Гроукотт.

Черт, черт, снова ничего… Вот невезуха.

Ни на что особо не надеясь, я сунул палец между «Дакомом» и «Гроукоттом» и раздвинул в стороны. Между ними оказалась еще одна папка без ярлычка. «ДАМДЖОН» было выведено с внутренней стороны черным фломастером. Должно, быть, у Маккленнана кончились стакеры.

Главное достоинство шинели в стиле русских белогвардейцев в. том, что под ней можно пронести автомат Калашникова, свежезаколотую свинью и самовар и никто ничего не заметит, С тренчкотом так не получится: он по фасону более облегающий. Однако папка тонкая и уместилась без особых проблем. Закрыв ящик, я услышал на лестнице шаги Гейба и снова примостился на краешке стола.

– Неразбавленное пьешь? – опросил Маккленнан, ставя на стол два бокала из граненого стекла. – А то у меня содовой нет.

– Конечно, пью!

Гейб налил виски сначала мне, потом себе.

– Ну, рассказывай, что задело!

Вертя бокал в руках, я любовался игрой света.

– Итак, у меня призрак в обличье молодой женщины, большая часть лица которой закрыта красной вуалью. Появления многократные, в последнее время (впервые его видели в августе) продолжительные, но не локализованные, то есть нет места, где можно четко уловить вибрации.

Обычные люди пожимают плечами, а Гейб с той же целью – бровями.

– Так дождись очередного появления и настраивайся. Похоже, твоя дама не из робких и нерешительных.

– Да уж, – кивнул я. – Если честно, мне почти удалось насадить ее на крючок, так что проблема не в этом.

– А в чем?

Я осторожно хлебнул виски, но, пробуя на вкус, глотать не спешил.

– В интерьере.

Интерьером на профессиональном жаргоне называется все, что связано скорее с местом и обстановкой, чем с самим призраком.

– Если уделять интерьеру слишком много внимания, начнешь в собственных ногах путаться. Твои слова?

– Нет, по-моему, не мои.

– Тем не менее это правда. Выполняй заказ, бери деньги и уходи. Разве детали нас волнуют?

– Меня начинают волновать. – Я опустил бокал. Не знаю, что за паленые виски налил Гейб, но если Джонни Уокер когда-нибудь использовал ту бутылку, то в лучшем случае для того, чтобы в нее пописать. – И сложности тоже начинаются. Ты знаком с неким Лукашем Дамджоном?

В усталых глазах никакой реакции: порывшись в памяти, Маккленнан покачал головой.

– Нет, кажется, нет. Он работает в архиве?

– Дамджон содержит притон на Кларкенуэлл-грин. На втором этаже у него заведение несколько иного рода, на случай если потребуется срочно излить порожденную глазами страсть.

Гейб непонимающе на меня посмотрел. Зачем, скажите, зачем учиться в Оксфорде, если более или менее литературного языка никто не понимает?

– Лукаш – сутенер, – пояснил я.

– Ясно. А как он связан с призраком?

– Пока не знаю. Возможно, убил ту женщину.

У Маккленнана даже челюсть отвисла. Только на секунду, Потом он вернул ее на место и сделал вид, что ничего не произошло. Наблюдать за ним – зрелище прелюбопытное!

– С чего ты взял, что имеешь дело с убийством? У призрачной женщине раны или что-то подобное?

– Что-то подобное. – Я разыграл небольшую пантомиму: взглянул на часы и резко поднялся. – Черт! Гейб, с этим придется подождать. Чуть не забыл, у меня в пять важная встреча.

– Важная встреча? – переспросил Маккленнан. – Кто же ночью дела делает?! Давай, давай, садись, выпей… Я не смогу тебе помочь, если не узнаю все до конца.

Он хотел подлить мне виски, но бокал был почти полным, и я решительно отодвинул его подальше в сторону.

– Лучше в другой раз! – заявил я и решительно двинулся к двери.

Маккленнан вскочил, очевидно, решив меня задержать, затем передумал. Я шел не останавливаясь: в фойе, потом на улицу, потом через дорогу, где стояла машина. Увидев меня, Пен тут же распахнула пассажирскую дверцу и завела мотор.

Мы покатили прочь. Обернувшись, я увидел стоящего в дверях Гейба, и лишь тогда мне стало интересно, почему у него такой изможденный вид.

– Поверни налево, – велел я Пен. – Теперь снова налево.

Когда мы отъехали на приличное расстояние, я открыл папку.

Да, богатым содержимое не назовешь. Внутри лежало письмо, но не от Дамджона, а из адвокатской конторы: в нем обсуждались условия, на которых ООО «Забава» – . «компания, зарегистрированная на территории Соединенного Королевства для оказания развлекательных услуг населению Центрального Лондона», – может выплатить Гэбриэлу П. Маккленнану предварительный гонорар. К письму прилагалась копия договора, который гласил, что Маккленнан будет проводить «изгнание нечистой силы и сопутствующие профилактические работы» во всех принадлежащих «000 „Забава“ помещениях» за фиксированное вознаграждение в размере тысячи фунтов в месяц. Контракт был подписан Маккленнаном с одной стороны и неким Дэниэлом Хиллом – с другой.

Кроме того, я нашел листок с адресами – в основном ист-эндскими плюс еще один – с напечатанными столбиком датами (все, кроме последней, были зачеркнуты желтым маркером), нацарапанную на половине рваной бумажки формата А4 записку: «Переносим на пятницу, 18. 30» и спички из «Розового поцелуя» – клуба, где я накануне вечером встречался с Дамджоном. Спичечная этикетка оформлена с большим вкусом: название клуба покоилось на верхней части обнаженного женского тела. Девушку изобразили в профиль, так что набухшим соскам дизайнер уделил повышенное внимание, которого они, по его мнению, заслуживали.

Я надеялся обнаружить дымящийся пистолет, а увидел то, что и детским пугачом не назовешь.

Пен свернула обратно на Сохо-сквер. Я попросил остановиться, чмокнул в щеку и вынырнул из машины.

– Давай, скоро увидимся.

– Фикс, будь осторожен, мать твою! – крикнула мне вслед Пен, но я уже бежал за угол, то есть обратно на Грик-стрит. Позади осталась примерно треть пути, когда метрах в двадцати от офиса Гейба я нашел место для засады.

Ждать пришлось куда меньше, чем я предполагал, но ведь в этот час транспорта на улицах почти, нет. Минут через десять на Грик-стрит притормозила машина – «БМВ Х5» цвета электрик. Распахнув переднюю пассажирскую дверцу, на тротуар вышел Ласка-Арнольд, а за его спиной показалась огромная бесформенная фигура в костюме – Шрам, кто же еще, второго такого на всем свете не сыщешь. Луп-гару придержал дверцу, и из машины выбрался сам Дамджон. Наверное, эти двое едва уместились на заднем сиденье! Первым в здание вошел Дамджон, дальше – Шрам, и замыкал цепочку Ласка-Арнольд, громко хлопнувший дверью.

Итак, последние сомнения отброшены: в этом деле они все заодно. Осталось только разобраться, что это за «дело».

 

13

Есть одно место, куда я иногда хожу, когда нужно прийти в себя и восстановиться: набраться сил в минуты слабости и послушать тишину после безжалостной какофонии города. Как ни странно, это кладбище Банхилл-филдс в районе Сити-роуд недалеко от станции метро «Олд-стрит». Казалось бы, подобное место должно не привлекать, а отпугивать, но кладбищенская земля – именно то, что мне нужно.

Во-первых, потому что кладбище давно не используется. Последнее захоронение было сделано более века назад, и все старые призраки покинули Банхилл-филдс задолго до того, как я полюбил там гулять, а новые не появлялись. Такого мира и покоя я во всем Лондоне не встречал.

Во-вторых, потому что земля здесь неосвященная: в Банхилл-филдс издревле хоронили диссентеров и прочих инакомыслящих, которые предпочитали жить по-своему, даже когда за это заковывали в кандалы, колодки или что там существовало до эпохи Просвещения. Уильяму Блейку снился его утопический Иерусалим, Дэниелю Дефо – наверное, что-то более приземленное. Джон Оуэн и Исаак Уоттс – паршивые овцы восемнадцативековой теологии – тоже тут. Ну что сказать? В их компании мне очень уютно.

Вот куда я направился и вот почему. Хотелось как следует – все обдумать, чтобы не возвращаться в Бонниигтонский архив без конкретного плана.

«Отрешись от происходящего и заново оцени обстановку, – сказал себе я. – Перебери уже известные факты и посмотри, вписываются ли они в одну схему с тем, что только предстоит узнать».

Я принимаюсь за новую работу, и с первого же дня за мной начинает следить Шрам. Учитывая богатый арсенал Лукаша Дамджона, очень показательным кажется то, что он выбрал столь мощное оружие. Думаю, Шрама обычно используют для устрашения конкурирующих сутенеров, а посылать его ко мне – все равно что стрелять из пушки по воробьям.

Дамджон из кожи вон лезет, чтобы со мной встретиться, но, добившись своего, не пытается ни запугать, ни даже информацию выкачать.

Потом обнаруживается: Маккленнан с Дамджоном – закадычные друзья.

Призрачная дама из архива встречалась с Гейбом Маккленнаном – великолепным, мать его, специалистом по изгнанию нечисти. Так какого черта она до сих пор делает в доме номер двадцать три по Черчуэй?

Вот так «Вопрос ценой шестьдесят четыре тысячи долларов»! Я пытался убедить себя: Дамджону есть что скрывать, но эта идея буквально трещала по швам. А найми Джеффри Пил Маккленнана выкурить призрака, его давно бы след простыл. Как выразился сам Гейб, он бы «выполнил заказ, взял деньги и ушел». Но этого не случилось… Или его нанимали для другой цели?

А еще кто-то вызвал суккуба, чтобы сожгла меня дотла – другими словами, использовали экзотическое и очень опасное оружие. Причем этот кто-то прекрасно понимал: учитывая род моего занятия, вопросы у полиции вряд ли бы возникли. Чем же я привлек к себе такое внимание? Что натворил или, возможно, до сих пор творю?

Ответы напрашиваются сами собой, но все абсолютно бессмысленные, и чем дольше думаешь в этом направлении, тем больше запутываешься. Сомнений не вызывало лишь одно: пока ситуация не прояснится, я не намерен играть на вистле в Боннингтонском архиве.

Под конец я махнул на все рукой: неведомая сила Банхилл-филдс, обычно действующая на мое легко внушаемое сознание, сегодня явно отдыхала. Еще казалось, глаза выковыряли чайной ложечкой, потерли наждаком, а потом как попало засунули обратно в глазницы. В голове вместо мозгов французский рокфор, потому что, будь у меня хоть немного здравого смысла, вернулся бы к Пен, забаррикадировал окно вчерашней «Индепендент» и проспал часов двенадцать.

Вместо этого рокфор потащил меня в Боннингтонский архив.

Охранник Фрэнк взглянул на меня с неподдельным беспокойством.

– Вы плохо выглядите, – проговорил он, когда я положил тренчкот на его конторку. – Что случилось?

– Вы еще противника моего не видели, – отшутился я.

– Он профессиональный борец или боксер?

– Нет, он девушка. Где Джеффри?

– Мистер Пил должен быть у себя. Сейчас позвоню и скажу, что вы…

– Лучше сделаем ему сюрприз, – перебил я и двинулся к лестнице. Охраннику следовало меня остановить, но, наверное, у него существовало что-то вроде уважения к тем, кого прожевали, а потом бросили умирать. Спасибо, Фрэнк, вовек не забуду.

По пути я решил заглянуть в мастерскую. Рик, Джон, Шерил и еще пара незнакомых мне людей подняли голову и… тотчас позабыли о работе.

– Брат, тебе нужно в кровать, – проговорил Клидеро после паузы, такой тяжелой, что я мог сказать, сколько в ней килограммов.

– Да уж, – кивнула Шерил, – а еще лучше – на больничную койку. Ты будто бензопилой себе зубы равнял!

Джон Тайлер заметно напрягся, однако не сказал ни слова. Перед моим появлением он собирался взять ручку, а сейчас сидел, положив ладони на стол, и не мог оторвать от меня глаз. Вид у него был совершенно несчастный, и я, мысленно открыв ячейку памяти, это отметил.

– В свое время я умел жонглировать бензопилами. Они кажутся опасными, но в любом деле главное – упорство. Рик, дашь мне листок и ручку?

– Да, конечно! – Ручку Клидеро достал из настольного набора, а листок – из лежащих у принтера черновиков. Я по памяти переписал буквы, которые призрак показывал на внутренних слайдах – к запотевшему окну машины крепился листочек с расплывающимся: «ПОМОГИТЕ МНЕ».

Перевернув на сто восемьдесят градусов, я показал надпись Рику:

– Это ведь русский?

Клидеро глянул на листок, и его глаза удивленно расширились.

– Да, – кивнул он.

– И как переводится?

– «SOS», – пронзив меня испытующим взглядом, ответил Рик, – ну, или «помогите».

– Спасибо, это мне и нужно было выяснить.

Кивнув архивариусам, я направился в кабинет главного управляющего.

Когда я вошел, Пил разговаривал по телефону, обсуждая с кем-то производительность и различные способы ее трактовки. Молча опустившись в «гостевое» кресло, я принялся буравить его взглядом. Взгляд и напряженное молчание сделали свое дело: прямо на меня Джеффри, конечно, не смотрел, но ведь настоящий буравящий взгляд ощущается не только органами зрения. Не прошло и минуты, как он пробормотал сбивчивые извинения и пообещал перезвонить, затем повесил трубку и буквально на мгновение поднял глаза.

– У вас серьезные проблемы, – объявил я. – И, кажется, совершенно неожиданного характера.

– Мистер Кастор! – проревел Джеффри. – Звонили из Управления музеями! Мы обсуждали важные… Я собирался изложить… – Захлебываясь негодованием, он не смог подобрать слов и чуть было не встретился со мной взглядом. – Не следует являться ко мне без приглашения и злоупотреблять моим временем.

– Прошу прощения, – сказал я, зная, что в голосе не слышится ни капли искренности. – Думал, вам захочется узнать, как себя чувствует призрак.

Если так я рассчитывал успокоить Пила, то явно просчитался. В главном управляющем клокотал гнев, которому срочно требовался выход.

– Я совсем иначе представлял вашу работу!. – Джеффри практически дошел до кипения. – Вчера у меня был Джон Тайлер, решивший подать на вас официальную жалобу за ущерб, причиненный во вторник вечером. Я сумел его отговорить, но разговор получился весьма неприятный. Надеюсь, вам удалось достичь сколько-нибудь положительного результата?

– Нет, не удалось. Зато я достиг отрицательного результата. Другими словами, смог исключить кое-какие варианты. Видите ли, поначалу я сделал неверные выводы. Например, решил, что призрачная дама как-то связана с русской коллекцией. Но ведь это совсем не так, верно?

Теперь Пил действительно посмотрел на меня – на сотую долю секунды, а потом снова опустил глаза.

– Неужели? – переспросил он, выдержав паузу, за которую вполне можно было досчитать до трех.

– Да, призрачная женщина относится к гораздо более позднему периоду, что придает ее появлению совершенно иной характер. Теперь нужно искать другую причину.

Я надеялся, последняя фраза получится слегка угрожающей и, возможно, даже выжмет из Пила новую информацию, если из него было что выжимать. Но, как нередко получается, моя тактика сработала против меня самого. Губы Джеффри сжались в тугую полоску.

– Мистер Кастор, а почему вы вообще ищете причину?

Такой вопрос лучше парировать, чем пытаться найти ответ.

Я сделал непроницаемое лицо:

– Видите ли, именно так действуют профессионалы. Мы не бросаемся с места в карьер, а пытаемся понять окружающую обстановку, чтобы…

Главный управляющий перебил буквально на полуслове: – Когда я вас нанимал, ни о каком понимании обстановки речь не шла, – холодно напомнил он. – Вы обещали оказать нам конкретную услугу, а сейчас делаете заявления, которые, с моей точки зрения, не имеют к оговоренной услуге ни малейшего отношения. А раз уж речь зашла о профессиональных стандартах, позволю себе спросить: не изменилась ли каким-то образом ваша объективность?

Похоже, теперь предстоит удивляться мне.

– Моя объективность? – переспросил я. – Не потрудитесь объяснить?

– Конечно! До сегодняшнего дня во всех разговорах «призрак» для вас был «он», «привидение» – оно. Тем самым вы открыто демонстрировали неприязнь, а порой и агрессию, будто пытаясь что-то доказать. А сегодня призрак, которого вы должны изгнать, вдруг стал женского рода. Вот мне и интересно почему.

Черт, здорово он подметил! От одного удара можно увильнуть, но Пил уже подобрал ключи к моей двери, а я, увы, понял это, лишь увидев ее распахнутой.

– Вы ученый, теоретик, – как можно небрежнее начал я, – слова имеют для вас огромное значение как инструментарий, как важная часть повседневной работы. А у меня нет времени следить за такими тонкостями, я просто должен выполнить заказ.

– Именно это, мистер Кастор, мне очень хотелось бы видеть! – язвительно отозвался Пил.

Я перегнулся через стол. Лучшая оборона – это звонкая пощечина.

– Так давайте работать вместе! – вырвалось у меня. – Для начала еще раз покажите журнал происшествий. Раз призрачная женщина не связана с русской коллекцией, то откуда она взялась? Какие из произошедших в начале сентября событий могут объяснить ее появление в архиве?

Пил заговорил не сразу: очевидно, он задавал себе тот же вопрос, но вразумительных ответов не находил.

– Выяснив это, вы сможете завершить работу? – наконец поинтересовался он.

– Конечно! – даже не поморщившись, соврал я. Зачем признаваться, что темноволосую девушку могу изгнать в любую секунду, хоть стоя на голове, хоть жонглируя тремя апельсинами.

С явной неохотой Пил выдвинул ящик стола и достал гроссбух, который показывал три дня назад. Он начал было переворачивать страницы, но я встал и решительно положил руку на обложку, снова закрывая журнал происшествий.

– Позвольте мне! Я не знаю, что именно хочу увидеть, но, если буду искать сам, появится куда больше шансов найти.

Пил передал мне гроссбух, всем видом показывая, что смертельно устал от истории с призраком. Поразительно! Со мной как раз все наоборот: сейчас, когда кто-то пытается меня убить, эта самая история приобретает некое внутреннее очарование.

Гроссбух открылся на четверге, 13 сентября – ну разве не счастливое совпадение? Я помнил: именно в тот день впервые появился призрак, а еще помнил, какой длинной показалась запись позавчера.

Сегодня она казалась еще длиннее, а мелкий почерк Пила – совершенно неразборчивым. Растягивая время, я пролистал журнал до самой последней заметки, сделанной всего два дня назад: Джон Тайлер жаловался на бурю, которую «поднял Феликс Кастор, пытаясь заманить в мастерскую призрака».

В ноябре записи вносились чуть ли не ежедневно: в основном довольно краткие: «Ричард Клидеро видел призрака в книгохранилище номер три». «Фархат Захир видела призрака в коридоре первого этажа». Октябрьские заметки относились только к самой первой неделе: Клидеро же говорил, что именно тогда наступило временное затишье. Затишье, после которого призрачная женщина перестала говорить.

Продолжая листать назад, я убедился, что в сентябре незваная гостья появлялась с завидной регулярностью: записи вносились практически каждый день начиная с тринадцатого числа. Впрочем, далеко не все имели отношение к призраку. Например, тридцатого сентября в женском туалете прорвало трубу: «Петра Глисон поскользнулась на мокром кафеле, но повреждений не получила», а двадцать первого некто, по имени Гордон Бэтти, «жаловался на сильную мигрень». Сага о трудовых буднях сотрудников архива увлекла настолько, что, дойдя до плотных, посвященных тринадцатому сентября абзацев, я механически перевернул страницу. Тогда и понял, почему журнал раскрылся именно на этом месте: предыдущая страница оказалась вырвана.

Я показал разворот Пилу.

– Кляксу поставили?

Джеффри изумленно посмотрел сначала на несоответствие в датах, потом на меня.

– Нет, – ошарашенно возразил он, – я бы ни за что не вырвал страницу из журнала. Это официальный документ, районное отделение УМ ежегодно забирает его на проверку. Не представляю, как такое могло случиться…

В любом деле сначала лучше исключить самые очевидные варианты: раскрыв нужную мне тетрадь посредине, я показал Пилу, что страницы сшивались уже сфальцованными.

– Бывает, вырвешь листочек из конца, а когда блокноты, гроссбухи и даже книги сшиваются подобным образом, чуть позднее выпадает ее стоящая в начале пара. Могло здесь такое случиться?

– Конечно, нет! – чуть ли не визжал Пил. – Я бы ни за что не стал рвать страницы! Только не из журнала происшествий. Это же вскроется при следующей…

– При следующей проверке. Не беспокойтесь, мистер Пил, я ни в чем вас не обвиняю. Хочу лишь убедиться, что мы не имеем дело с недоразумением. Если так, можно выдвинуть другую гипотезу: кто-то зашел в ваш кабинет и намеренно вырвал страницу, чтобы предотвратить огласку неких фактов.

– Но раз я сделал запись в журнале, значит, факты уже были преданы огласке!

– Тогда, вероятно, злоумышленник не хотел, чтобы обнаружилась связь между событиями, случившимися примерно в одно время.

– Какими такими событиями?

– Не имею ни малейшего понятия. – Я взглянул на страницу, где обрывалось плавное повествование. Последняя целая запись относилась к двадцать девятому июля: вероятно, август был не слишком богат событиями. Регулярные отчеты возобновились двенадцатого сентября небольшой заметкой о мигрени Гордона Бэтти, а за ней уже известная мне эпопея о тринадцатом сентября. – Что-то произошло в августе или начале сентября, – подсказал я Пилу. – Возможно, даже за пару дней по первого появления призрака. Что творилось в архиве в тот период? Ничего из ряда вой выходящего на ум не приходит?

– В августе обычно тихо, – задумчиво проговорил Пил. – Школьных экскурсий нет, мы только и делаем, что перекладываем и реставрируем документы да новые приобретения каталогизируем… – Джеффри покачал головой. – Нет, ничего особенного не припоминаю.

– Не возражаете, если я еще раз опрошу ваших работников?

– Если честно, мистер Кастор, то возражаю! – снова вспылил главный управляющий. – Для чего это нужно?

– Я уже объяснил: хочу понять, откуда взялся призрак. Пил задумался, а потом категорично покачал головой.

– Вмешательств в работу архива уже было предостаточно. Можете выполнить заказ, не беспокоя наших сотрудников, – выполняйте. Нет – верните аванс, и я найму того, кто сможет.

– Мистер Пил, аванс не возвращается. – Послушайте, Кастор…

– Вы сами согласились на эти условия. Однако уверен, проблема не в том, верну я деньги или нет. У вас в архиве мертвая женщина, которая умерла не так давно. Нужно выяснить, почему она здесь появилась и почему обезумела от горя и страданий настолько, что стала нападать на живых. Если изгнать ее, не получив ответы на эти вопросы, начнутся проблемы куда серьезнее нынешних.

– Не вижу логики.

Оставив Пила метать гром и молнии, я вышел из кабинета. Когда он в таком состоянии, находиться рядом опасно: чем дольше задержусь, тем больше шансов на скандал и увольнение. А мне увольняться не хотелось: пока не хотелось.

Я заглянул в мастерскую. – Пил просит одного из вас отвести меня к закрытым хранилищам. Добровольцы найдутся?

Воистину ложь – фантастическое трудосберегающее средство; главное – научиться врать естественно и виртуозно. Клидеро открыл было рот, но его опередила Шерил.

– Я пойду! – вызвалась она. – Давай, Рик: с тебя ключи, с меня – расписка.

Поспешно закрыв рот, Клидеро только плечами пожал. Произошла молниеносная сделка: подпись Шерил в обмен на массивную связку ключей, и мы вышли в коридор.

– В «русское» хранилище? – нагнав меня, спросила девушка.

– Нет, на чердак.

– На чердак? Там же ничего нет!

– Мой брат считает: «ничего» и есть самое интересное.

Два дня назад, окутанный ночным сумраком, чердак казался задумчивым и угрожающим, а сейчас при ярком дневном свете – просто пустым.

Мы прошли по коридору в последнюю комнату: сначала я, потом Шерил.

– Что там? – показав на низенький шкаф, спросил я. Шерил только головой покачала.

– Понятия не имею, – призналась она. – А почему спрашиваешь?

– Просто любопытно. На связке Клидеро ведь должен быть ключ?

– Эй, отставим грязные намеки, в этом шкафу скелетов нет! – криво ухмыльнулась Шерил. – Но если существует замок, значит, у Рика есть ключ.

Девушка опустилась на одно колено и, прищурившись осмотрела замочную скважину на дверце шкафа. Затем, удовлетворенно кивнув, начала перебирать ключи на связке.

– Замок «Силверлайн-276», – объявила она, – внизу у нас такие же. Итак, приступим!

Шерил вставила ключ, повернула и с эффектным жестом распахнула дверцу.

Шкафчик оказался пустым.

– Может, здесь двойное дно? – не слишком уверенно предположила девушка и нагнулась, чтобы осмотреть заднюю часть шкафа. А я неожиданно для себя уставился на ее заднюю часть: не двойную, фальшивую, а самую настоящую. Тело отреагировало самопроизвольно: кровь прилила к щекам и другим не столь отдаленным частям тела. Возбуждение вспыхнуло, словно сигнальная ракета.

Выпрямившись, Шерил тут же заметила перемену настроения: наверняка у меня на лице все было написано.

– Ты ведь не шкафы открывать сюда пришел, да? – с упреком, но без особого пыла, спросила она. – Извращенец эдакий!

Это все суккуб, Джулиет! Она своей таинственной силой проникла ко мне в душу и перевела стрелку моего либидо с позиции «нормально» на «сексоопасно». Очевидно, сбитые настройки сами собой не исправляются, вот близость Шерил и вызвала повторный толчок, как бывает после основного землетрясения.

Я уже приготовился к пощечине, однако девушка лишь взглянула на меня с задумчивым недоумением. Захотелось что-то сказать, объясниться, но Шерил покачала головой: не надо, мол, ничего не говори.

– На работе я сексом еще никогда не занималась, – пробормотала она. – С другой стороны, ты очень возбуждаешь: такой мальчиш-плохиш, трогать опасно для вашего здоровья. Понимаешь, о чем я?

Чуть не забыл, но тут очень вовремя вспомнил:

– Пока не попробовала, не говори, что не нравится.

– Верно, Кастор. А твои глаза, случайно, не дают обещаний, которые брюки не в состоянии выполнить?

– Хороший вопрос, – кивнул я, пытаясь вновь активизировать отделы мозга, не отвечающие за учащенное дыхание и обильное потоотделение. – Шерил, на самом деле я не такой. У меня что-то вроде похмелья после…

Девушка прервала меня поцелуем, в котором присутствовали нотки кофе с корицей. Шансов распробовать представилось хоть отбавляй. Когда мы наконец оторвались друг от друга» Шерил снова улыбнулась. В той улыбке было столько обещаний…

– А если сюда кто-нибудь поднимется? – спросил я, делая последнюю, заранее обреченную на провал попытку прислушаться к голосу разума.

– Вот тут и пригодятся ключи, – ответила девушка. Шаг к двери, чтобы закрыть ее на замок; шаг обратно, чтобы расстегнуть мою рубашку.

– Места, которые ты, м-м-м, возможно, захочешь использовать, у меня сильно исцарапаны.

– Бедный малыш. Сейчас, сейчас тетушка Шерил о тебе позаботится!

Нежными опытными пуками Шерил творила чудеса, большинство из которых весьма губительны для взаимоотношений специалист по изгнанию нечисти – клиент. Впрочем, я тоже не отставал, так что ситуация из нехорошей превратилась в изумительно нехорошую.

Но даже когда Шерил с одобрительным бессловесным шепотом пустила меня к себе, я не переставал думать: где же упаковочная лента и пластиковые пакеты? Куда они делись?

Мы сидели на чердаке, прислонившись к стене, погруженные в этакую приятную посткоитальную расслабленность. В порядок себя уже привели, а, поднимайся кто-нибудь по лестнице, звук шагов на каменных ступенях предупредил бы нас заранее, так что мы не боялись быть застигнутыми в компрометирующей позе.

– О презервативах ты даже не вспомнила, – отметил я.

– У тебя есть презерватив?

– Нет.

– Вот видишь!

– Ты всегда так бесшабашна?

– Просто поддалась порыву, и ты, кажется, тоже. Я таблетки пью. Хочешь сказать, мне все разно есть о чем беспокоиться?

Я покачал головой. Серьезных отношений стараюсь не заводить: всегда боялся, что любимый человек умрет и мне придется с этим жить или принимать какие-то меры. Что придется делать выбор… В общем, обет безбрачия я, конечно, не дал, но вполне могу считаться непорочным.

– Тебе тоже беспокоиться не о чем. Клянусь! Все, лучше сменим тему.

– Хорошо, – уступил я. – Тогда, может, о делах поговорим?

– Конечно, давай.

– Ты когда-нибудь слышала о стриптиз-клубе под названием «Розовый поцелуй»?

Шерил расхохоталась, и ее громкий, с налетом вульгарности смех мне очень нравился.

– Здорово, что мы говорим о делах! А то испугалась, ты на свидание позовешь! Увы, нет, в стриптиз-клубе я в жизни не была: Ну, только однажды «Шоу Чиппендейлов» видела.

– Ты знакома с человеком по имени Лукаш Дамджон?

– Нет.

– А с Гэбриэлом Маккленнаном?

– Тоже нет. Феликс, при чем тут Сильви? Знаешь, подобные вопросы частные детективы задают!

– Все это как-то взаимосвязано, – отозвался я, понимая, что мои слова звучат очень неубедительно. – Шерил, а для чего эти комнаты? Они как-нибудь используются?

– Пока нет, но со временем мы их освоим. Часть экспонатов здесь уже хранится, но очень немного. А в чем дело?

Вместо ответа я поднялся, разрушая остатки интимной расслабленности, подошел к окну и глянул на улицу. Двумя этажами ниже – плоская крыша пристроена к первому этажу.

Ветер трепал лежащий на сером толе пакет, но с места сдвинуть не мог.

– А что находится прямо под нами? То есть с этой стороны здания? – даже не обернувшись, спросил я.

– Хранилища.

– Только хранилища?

– Да, только хранилища.

– Без окон?

– Именно. А почему ты спрашиваешь? Что случилось?

– Кажется, я кого-то там слышал, – проговорил я, решившись на полуправду. – Причем в весьма неурочное время.

– Думаю, это был Фрэнк.

– Что? – Удивленный до глубины души, я все-таки повернулся к Шерил. – С какой стати?

– Он ходит туда медитировать. Естественно, с разрешения Джеффри.

– Фрэнк медитирует?

– А откуда, по-твоему, такое пуленепробиваемое спокойствие? – ухмыльнулась девушка. – У нас единственный в Лондоне охранник, проповедующий созерцание и интуицию. Только он на самом деле – бабочка, которой приснился охранник.

– Я слышал шаги ночью, когда архив был закрыт.

– Правда? Тогда беру свои слова обратно. Фрэнк медитирует только во время обеденного перерыва. А что ты тут делал во внеурочное время?

– Долгая история, – отозвался я. – Не рассказывай пока никому, ладно?

– Тогда тебе придется купить мое молчание.

– Каким образом?

Девушка многозначительно изогнула брови.

– Да ты просто играешь со мной! – с фальшивой горечью пожаловался я.

– Золотые слова, малыш! Так, встречаемся в кафе «Костелла» в шесть, чтобы я успела закончить работу. Засучи рукава: придется ублажать меня, обхаживать.

– А за плохое поведение отпуск полагается?

– Посмотрим. Все зависит от того, насколько убедительно сыграешь плохиша.

– Шерил, а с улицы можно попасть в новое крыло?

– Да, между домами есть проход, где стоят мусорные контейнеры, а что?

– Хочу пробраться туда и влезть на крышу.

– Это после секса? Большинство парней бы просто по сигарете выкурили!..

Я поцеловал Шерил в губы и напомнил:

– Курение опасно для здоровья!

– Я тоже, малыш. Смотри, до добра не доведу!

– Умираю от предвкушения! Подожди здесь, милая, я быстро.

Оставив Шерил на чердаке, я спустился по лестнице в фойе. Фрэнк дружелюбно кивнул, и рядом с ним я впервые заметил второго охранника: молодой, коротко-стриженный парень смерил меня подозрительным взглядом. Быстро шагая к двери, я ответил добродушно-идиотской улыбкой.

Как сказала Шерил, проход к новому крылу ограничивался мусорными контейнерами соседних зданий: этакий тупичок, обставленный вертикально стоящими гробами. На черном пластике белые номера: краска будто потекла, не успев высохнуть…

М-да, на земле все выглядит иначе, чем с пятого этажа. Оценив обстановку, я взобрался на мусорный контейнер, а потом на перекладину стальных ворот. Особых проблем не возникло, что нисколько меня не удивило: кто-то из работников архива регулярно пользовался этим маршрутом. Передо мной площадка для хранения строительных материалов: ясно, значит, поднялся не там, где нужно – пристрой остался метрах в десяти слева. Осторожно, словно профессиональный эквилибрист, я прошел к плоской крыше. Пластиковый пакет лежал рядом со стеной главного здания, которая, за исключением световых люков на чердаке, была отвесной, как скала.

Быстро нагнувшись, я поднял пакет: «Любимая еда вкуснее в „Сейнзбериз“. Однако внутри явно не еда, а что-то прямоугольное и тяжелое. Надорвав пакет с одного угла, я заглянул внутрь.

В глаза бросились слова «От души поздравляю и желаю всего наилучшего», что, однако, оказалось простым совпадением. Больше половины писем и документов были на английском.

Громкий свист заставил меня оглянуться: у чердачного окна стояла Шерил. Она помахала мне, я – ей, а потом, изображая патрульного, поднял ладонь: мол, никуда не уходи. Девушка кивнула.

Вернувшись в здание архива, я стал подниматься на четвертый этаж, но Шерил перехватила меня на полпути.

– Что в пакете?

– Лучшие продукты по лучшей цене, – ответил я. – Проведешь в. русское хранилище?

– Ты же вроде сказал, что русский след оказался ложным! Что в пакете?

– Всякая всячина. Про ложный след я действительно говорил, и, возможно, так оно есть, но мне нужно кое-что проверить.

В. хранилище все было так, как я оставил накануне вечером: коробки на полу, ноутбук Рика на столе, в воздухе – гнетущий спертый запах, впервые встретивший меня два дня назад.

– Шесть часов, – . напомнила Шерил.

– Обязательно приду, – пообещал я, поцеловал девушку и подтолкнул к двери.

Как только она ушла, я включил компьютер, а пока он загружался, попробовал найти одну очень нужную вещь. По идее, она должна была лежать на столе, но раз ее там нет, значит, я с охапкой документов засунул в какую-то из коробок.

Искать пришлось минут десять, и все-таки я разыскал перекидной блокнот с записями Рика. Поместив его рядом с ноутбуком, я вошел в базу данных и попытался разобраться что к чему. Логичнее всего, казалось, Начать с файла, названного «Русский-1». Если верить программе, в нем около четырех тысяч восьмисот записей.

Я решил просмотреть несколько наугад. Да, как и в коробках, выбор здесь небогат.

ПИСЬМО. 12/12/1903. ОТПРАВИТЕЛЬ: МИХАИЛ С. ПОЛУЧАТЕЛЬ: ИРИНА АЛЕКСОВНА. ЛИЧНОЕ. НА РУССКОМ.

ПИСЬМО. 14/12/1303. ОТПРАВИТЕЛЬ: МИХАИЛ С. ПОЛУЧАТЕЛЬ: ПИТЕР МОЛИНЬЮ. ЛИЧНОЕ. НА АНГЛИЙСКОМ.

ПИСЬМО. 14/12/1903, ОТПРАВИТЕЛЬ: МИХАИЛ С. ПОЛУЧАТЕЛЬ: РОССИЙСКОЕ ПОСОЛЬСТВО/ДО ПРЕДЪЯВЛЕНИЯ ПО МЕСТУ ТРЕБОВАНИЯ. ОФИЦИАЛЬНО-ДЕЛОВОЕ, НА РУССКОМ.

Я пролистал несколько страниц блокнота: вдруг увижу что-то необычное? Самым необычным оказалась открытка ко дню святого Валентина, и я заполнил отмеченные Риком ячейки, по которым впоследствии можно будет вести поиск. ПОЛУЧАТЕЛЬ: КАРЛА. ВИД: СЕРДЕЧКО С КРЫЛЫШКАМИ.

Так, это номер 2838. Следующим я просмотрел свидетельство о рождении за номером 1211, затем – подборку свадебных фотографий за номером 832.

Бесполезно! Даже если я прав, на поиски уйдет несколько дней. Нет, нужно найти другой способ. Я задумался, а потом решил позвонить Никки.

Тот ответил в своем обычном амплуа: долго допытывался, кто я, при этом не признаваясь, кто он. Обычно к его выкрутасам спокойно отношусь, но только не сегодня.

– Никки, хорош пургу гнать! – раздраженно оборвал его я. – Окажи мне еще одну услугу! Если получится, куплю целый ящик того дорогущего французского виски. Давай встретимся в Юстоне… Знаешь «Бургер кинг» в главном вестибюле? Там ты метров за сто меня увидишь и поймешь: это я, а не представитель неведомых спецслужб, устроивший тебе засаду. Пойми, мать твою, дело срочное! Кто-то пытается меня убить, и я хочу понять почему.

Разговаривать таким тоном с Никки очень опасно. Что он сделает: уступит или пошлет подальше? Оказалось, не то и не другое.

– Каким образом тебя пытаются убить? – только и спросил зомби.

– С лестницы сталкивают, потом суккуба насылают, По крайней мере это известие его проняло: – Секси-демона? Боже милостивый! Как она выглядела? Фотографии успел сделать?

– Фотографии? Ты что, Никки, я рад, что она мне причиндалы не оборвала! Так что, нет, фотографии не сделал.

– А хоть имя запомнил? Наверняка стеганограмма какая-нибудь!

– Ну, тут я не специалист. Она назвалась Джулиет. У нее черные волосы и черные глаза.

– А еще? Особые приметы или нечеловеческие черты имелись? А половые органы как выглядели? Зубов на них не было?

– Ради Бога, Никки! Все как у обычных женщин. На вид она вообще обычная женщина, потрясающе красивая, но обычная, точнее сказать, нормальная. Внезапно, как ломтик хлеба из тостера, у меня появилась идея. – Вот только грудь…

– А что с ней?

– Вокруг сосков не было полукружий, вся кожа чисто-белая.

– Понял. Ладно, постараюсь что-нибудь разузнать.

– Я прошу не об этом.

– А я все равно узнаю: дьявольское отродье меня завораживает!

– Давай просто встретимся, ладно?

– Хорошо, давай. Я буду в Юстоне, но всего двадцать минут. Уверен, такси тебе по карману.

Я пошел искать Клидеро, тот оказался в читальном зале вместе с раскрасневшейся женщиной, которая с озабоченным видом листала каталог какой-то давней выставки ночных ваз и санитарно-гигиенических принадлежностей. Заметив меня, Рик поднял глаза и кивнул.

– Тебя ищет Элис. Вид у нее не самый счастливый.

– Думаю, я бы больше удивился, покажись она счастливой. Слушай, Рик, хочу кое о чем тебя спросить.

– Спрашивай.

– Первая неделя сентября или последняя неделя августа… Ничего необычного в тот период не припомнишь?

На лице Клидеро полное замешательство.

– А поподробнее нельзя? Какого рода «необычное»?

– Такого, чтобы заслужить записи в журнале происшествий.

– Несчастный случай? Авария? Или производственная травма?

– Да, что-нибудь из этой оперы.

Клидеро задумчиво нахмурился, но, как мне показалось, лишь для того, чтобы изобразить старание.

– Ничего особенного не вспоминается, – признал он. – Беда в том, что подобные вещи происходят постоянно. Без привязки к какому-то конкретному событию трудно сказать, когда именно случилось одно из них.

– Первое появление призрака, – подсказал я, – oно было именно тогда. Ну, есть идеи?

– Извини, дружище, нет, – беспомощно пожал плечами Рик.

– Ничего страшного, я так, на удачу поинтересовался. Но если что-нибудь вспомнишь, дай знать, И у Шерил спроси, и у тех, кто на полставки работает.

– И у Джона?

Я на секунду задумался.

– Да, и у Джона, и у всех, кого встретишь. Вреда-то вопросы не приносят!

– Равно как и особой пользы, – цинично заметил Клидеро.

– Да, брат, у меня такое же впечатление, – вздохнул я. – Но ведь надежда умирает последней, верно?

Выскользнув из архива во время обеденного перерыва, я перешел через дорогу к Юстонскому вокзалу. Его здание мне никогда не нравилось: похоже на конструкцию из дощатых фруктовых ящиков, которые под руководством ведущего детского шоу «Флаг отплытия» поставили один на другой, а потом многократно увеличили в размере. Зато вокруг находящихся в главном зале часов всегда толпится много людей, так что лучшего места для приватной встречи не придумаешь. Испытывая чувство вины из-за спрятанной под рубашкой ноши, я затравленно огляделся по сторонам. На секунду толпа расступилась, и женская фигура шагах в десяти от меня резко повернулась к газетному прилавку. Абсолютной уверенности не было, но показалось, что это одна из девушек Дамджона. Роза. Что же делать? Нужно было идти к Никки, который точно ждать не станет, но я попал в лабиринт, где сгодится любая Ариадна. Несколько шагов, несколько рассосавшихся перед моим натиском групп, но, когда подошел к газетному киоску, девушки и след простыл.

Поморщившись от разочарования, я повернул к «Бургер-кпнг». Экспресс-кафе расположено в главном вестибюле вокзала, дверей нет, поэтому я его и выбрал. Никки любит, чтобы во вес стороны открывался хороший обзор.

Не успел я устроиться за столиком в кофейне, а Никки уже отодвигал соседний стул. Наверняка ведь раньше пришел, но садиться первым против его принципов. Я тут же почувствовал исходящий от него холод: под объемными флисовыми штанами наверняка брикеты с заморженностями, а где-нибудь еще – термос с сухим льдом, чтобы их освежать. В отличие от большинства воскресших Никки очень предусмотрителен и запаслив.

Достав из кармана небольшую пачку листов формата А4, свернутых в восемь раз, зомби вручил их мне. Я удивленно поднял глаза.

– Погибшие девушки, – пояснил он, – по твоему заказу.

– Быстро ты! – изумленно вырвалосьу меня.

– А, легкотня! Как я уже говорил, установки ты дал неконкретные, поэтому и результат соответствующий. Тем не менее твою работу это облегчит. А сегодня что стряслось?

Достав из-под рубашки небольшой, но тяжелый сверток, я положил на стол. В сегодняшний номер «Гардиан» было завернуто нечто тяжелое прямоугольной формы. Сорвав газету, зомби уставился на мою ношу так, будто никогда не видел ничего подобного.

Потребовалось немало смелости, чтобы пройти мимо Фрэнка, пряча ее под рубашкой. Я попросил было его подать тренч-кот, но в конце концов решил не привлекать внимание к своей персоне.

– Нужно проверить, – сказал я Никки, – как следует проверить. Разложить по полочкам, критически разобрать и как можно подробнее описать. Особое внимание удели файлу «Русский-!». Хочу узнать, не баловался ли кто с ним; в смысле, не вносил ли каких необычных изменений.

– Это же чей-то ноутбук! – воскликнул Никки.

– Ага.

– Не твой?

– Нет.

– Кастор, ты его украл?

– Нет, на время одолжил. Потом верну законному владельцу.

– И у тебя хватает наглости передавать его мне?

– Конечно, Никки. На тебя ведь уже охотятся, верно? А ты мертв, значит, терять нечего.

Зомби это явно не понравилось.

– В ходе работы, – начал он, буравя меня гневным взглядом, – я стараюсь привлекать как можно меньше внимания и не задевать сеть. Потому что сеть, – он развёл руками, растопырив пальцы, – как большая полноводная река: по ее берегам на складных стульчиках сидит целая команда парней с удочками наготове. Все, абсолютно все, чего ты касаешься, – это крючок, Кастор. Некоторым хочется узнать о тебе твою подноготную. Чтобы контролировать. Чтобы нейтрализовать. Чтобы убить, когда пожелают. Думаешь, не понимаю, что у меня паранойя в клинической стадии? Понимаю, как никто другой! Но, если иначе не выжить, она становится во благо.

– Ужас, но в подобных рассуждениях действительно просматривается логика, – мрачно отметил я. – Слушай, могу поклясться: твое имя упоминаться не будет. О нашем сотрудничестве не узнает никто, даже мой нынешний босс. Просто хочу найти доказательство того, что уже известно или только кажется, что известно. Поможешь – буду тебе должен, по-крупному должен.

Зомби кивнул медленно и более или менее удовлетворенно.

– Обожаю делать людей должниками, – признался он. – Ладно, Кастор, отымею ноутбук по полной! – Думаешь, удастся определить, влезали в тот файл или нет?

Никки невесело рассмеялся.

– Ты что, шутишь? Я могу определить, пукал ли кто-то, в непосредственной близости от машины и что этот кто-то ел на завтрак. Кастор, у меня же собственные методы, да и средства тоже. Кстати, твоя суккуб – личность известная.

От неожиданности я даже вскочил.

– Что?!

– В некоторых гримуарах встречается описание ее внешности: черные глаза, мертвенно-бледная кожа. А еще имя.

– Джулиет?

– Аджулустикель. «Бафомету сестра, в том роду самая младшая, но необычайной силой обладает. Ни словами, ни искусствами высокими ее не изгонишь, зато серебром свободы лишишь, а буквы имени переставив, успокоишь».

– Почему ты решил, что именно она?

– Потому что, знакомясь, она называет имя, производное от настоящего. Причем делает это с завидной регулярностью. С какой целью, не спрашивай, наверное, у демонов так принято. Кстати, на ней было серебро?

– Да, цепочка на лодыжке.

– Вот видишь! Знаешь, Кастор, тебе очень повезло остаться живым. Эта Джулиет любит подлянки строить, в любую секунду может что-нибудь выкинуть! Джеральд Гарднер, старый приятель Кроули, рассказывал об одном парне, который вызвал ее на мальчишник, чтобы приятелей поразить. Поначалу Джулиет строила из себя тихоню, но, стоило парню переступить границы магического круга, откусила член с яйцами и съела на его глазах. Думаю, в плане орального секса он рассчитывал немного на другое.

А еще Джулиет не сдается – на этом сходятся все оккультисты. Взяв след жертвы, ни за что в покое не оставит. Так что смотри, осторожнее.

Ну что тут скажешь? Я смог лишь болезненно поморщиться.

– Спасибо, Никки. Я чувствовал, дело плохо, но, очевидно, не подозревал насколько. Ты усложнил мне задачу.

– Прости, я решил, что тебе лучше знать.

– Никки, не тяни с этим. Сможешь – перезвони сегодня. Мне нужно вернуть его, пока никто не хватился.

– Обязательно с тобой свяжусь, – пообещал зомби. Я уже развернулся, чтобы уйти, когда он, подняв руку, остановил. – Ты в курсе, что за тобой хвост?

– Что, до сих пор? Я видел её у киоска, но потом…

– Трижды прошла мимо. Наверное, ждет, когда ты освободишься.

Я изумился чувствительности его радара и обрадовался, подтвердив свои подозрения.

– Да, я в курсе.

– Мне нужно что-нибудь о ней знать?

– Нет, тут дело сугубо личное.

– Ты шутишь! – с раздражением воскликнул Никки. – Фикс, она для тебя слишком молода. Она для любого слишком, молода.

– Жду твоего звонка! – вместо прощания бросил я, вышел в зал, а потом через одну из многочисленных дверей – к автобусной остановке. Впереди – бетонные ступеньки подземного перехода, ныряющего под Юстон-роуд. Спустившись в него, я свернул за угол и стал ждать.

Услышал я ее раньше, чем увидел: неловкое цок-цок-цок высоких неустойчивых каблуков. Благодаря обильному, неумело наложенному макияжу, карие глаза делали ее похожей на панду. На смертельно напуганную панду. Это Роза! Сейчас, увидев вблизи, я отбросил последние сомнения.

– Так о чем ты хотела со мной поговорить? – поинтересовался я.

Трудно сказать, чего именно я ожидал, но явно не этого. Из кармана жакета Роза достала острый кухонный нож, в такой ситуации выглядевший нелепо и угрожающе.

Через секунду стало и того хуже: размахнувшись, она попыталась вонзить его мне в сердце. Я отскочил назад, и лезвие вспороло пустой воздух. Роза чуть не потеряла равновесие, но, устояв на ногах, с силой ударила снова.

– Это сделал ты! – кричала она с сильным русским или, возможно, чешским акцентом. – Снова! Ты снова с ней это сделал! Он сказал, что виноват ты!

С третьей попытки мне удалось поймать ее за запястье, но девчонка вырвалась и чуть не задела неожиданным ударом, справа. Господи, какая худенькая! Пальцы чуть не сомкнулись, когда я на секунду схватил ее за предплечье. Однако ненависть, которую она, судя по всему, ко мне испытывала, придавала воистину дьявольскую силу: с гневным криком Роза снова бросилась в атаку.

На этот раз я не стал ее удерживать, а резким вертикальным ударом выбил нож. Роза, сдавленно всхлипнув, схватилась за запястье. Пнув нож в противоположный конец туннеля, я широко раскинул руки, показывая: драться не буду.

– Я ничего никому не сделал, – заявил я, – но хотел бы узнать, что такого, по-твоему, совершил и кто тебе об этом сказал. Может, хоть после твоих объяснений я пойму, в чем дело…

По-прежнему сжимая запястье, Роза пронзила меня ненавидящим взглядом, затем с тоской посмотрела на нож и со всех ног рванула к лестнице. Я поймал ее на второй же ступеньке и, обвив руками талию, прижал к себе. Пришлось наклониться в сторону, потому что строптивая девица вырывалась, а я побаивался ее жутких каблуков.

– Пожалуйста, Роза, объясни, почему ты злишься? В чем пеня обвиняешь?

Р-раз – худенькое тельце напряглось, а потом неожиданно обмякло. Повернувшись вполоборота, Роза прижала голову к моему плечу, и из груди вырвался полустон-полувздох. Затем она снова будто обессилела, и я прижал ее к себе.

Сбитый с толку, я ослабил бдительность; девица же, выбрав оптимальный момент, резко согнулась и, выпрямляясь, сильно ударила меня затылком по переносице. Я повалился назад, к стенке туннеля, а Роза сбежала. Когда мои глаза перестали слезиться, она уже скрылась.

Затылок болел, уязвленная гордость – еще сильнее, и я, поднявшись на Юстон-роуд, огляделся по сторонам. Никого. Даже на пятнадцатисантиметровых каблуках девчонка двигалась с поразительной скоростью.

Головная боль превратилась в мигрень, от которой началась тошнота. В попытке успокоиться и прийти в себя, я опустился на высокий поребрик, что тянулся вдоль дороги. Похоже, женское насилие – характерная и очень опасная особенность этого заказа. Одна Шерил была со мной мила.

Неожиданная идея всплыла на поверхность пульсирующей боли; всплыла и закачалась поплавком: бодро, как может лишь абстрактная мысль посреди бурного моря мигрени. «Она все повторяла „розы“, „розы“, – сказала Фархат, когда я спросил про призрачную женщину. И Шерил во время первого разговора говорила практически о том же. Но они обе ошиблись: я почти не сомневался, что незваная гостья архива имела в виду девушку Розу.

Так, что у меня по плану? Во-первых, хотелось устранить кое-какие неясности в Боннингтоне – неясности, связанные с пластиковыми пакетами на крыше пристроя. Во-вторых, последние события склоняли, к необходимости побеседовать с Розой в следующий раз, когда поймаю ее без колюще-режущего предмета в руках. Однако важнее всего в тот момент казались листочки Никки: если вернуться сними в Боннингтон, велик шанс попасть под горячую руку Элис, а там и до рукопашной недалеко.

Поэтому вместо архива я спустился с драгоценными записями в метро. Конечно, до Банхилл-филдс подземке далеко, но она куда лучше улицы и в принципе оказывает действие аналогичное кладбищу. Быстро движущийся поезд что глушитель, или демпфер для моей внутренней антенны. Поэтому, несмотря на шум, тряску, отсутствие вентиляции, запах разлагающейся еды и близость потных подмышек, метро, словно крылья ангела, окутывает меня дымкой покоя. А где покой, там и мысли совсем другие… В общем, когда нужно не спеша и как следует подумать, я частенько катаюсь по Кольцевой. Неудобно устроившись на сиденье (один из пластиковых поручней вырвали с мясом, потому приходилось нарушать Личное пространство дородного парня в футболке «Сизор систерс», от которого нещадно разило ацетоном), я вытащил из кармана листочки и стал изучать. Информации куда больше, чем мне сначала показалось: около десяти обманчиво тонких, как калька, листов, полных плотного отформатированного текста, испещренного значками процентов: мол, все написанное относительно. Одному Богу известно, где Никки все это нарыл!

Итак, передо мной заметки о сомнительных смертях, но в слегка запутанном виде из-за того, что слова шли единым массивом без знаков препинания, заголовков и пробелов, Вот, например, первая:

МЭРИПОЛИНАГЛИСОН28ИССИНЯЧЕРНЫЕ54ТУПОЙИНТСРУМЕНТВКЛИНЕННЫЙПЕРЕЛОМ12НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ7ЧЕРЕПК-ЛЮЧИЦАЛЕВАЯПЛЕЧЕВАЯКОСТЬУЛИЦАТРОТУАРСТАРАЯБОЧ-КАПУБЛИЧНЫЙДОМПОКАЗАНИЯСВИДЕТЕЛЕЙ2253ДА12МИНУТМНОГОКРАТНЫЙПРИЛАГАЕТСЯ1Й2ЙЗЙ4Й5Й6Й7ЙВПРИЛА-ГАЕТСЯ8Й9Й10ЙПРИЛАГАЕТСЯ11ЙСОДРАННЫЙЧИСТЫЙСОД-РАННЫЙ

И так далее в той же мрачной бесстрастной манере, затем второе имя – КЭТРИН ЛАЙЛ, и следующий массив слов и цифр. Просматривая их, я твердо решил никогда не прикасаться к оригиналам полицейских отчетов: волна отрицательных эмоций накроет меня с головой и утопит.

Местами распечатка была совершенно нечитаемой, местами – рассказывала до боли знакомую историю в различных угнетающих вариантах. Особо не надеясь на мои скромные способности, на последних страницах Никки приложил материал иного рода: подборку с различных новостных сайтов, где факты излагались в менее сжатом виде. С помощью этих подсказок я и сквозь полицейский отчет продрался куда быстрее.

Сначала я отсеивал явные несоответствия, а потом соответствия, не вписывающиеся в мою схему. Несчастные случаи с множеством свидетелей, домашнее насилие, жертвы которого жили в районе Юстона: воскреснув, они, скорее, вернулись бы домой, а не в архив, этот полный заплесневелой бумаги холодильник; инфаркты, инсульты и другие банальные трагедии человеческого существования: они обычно позволяют проскользнуть в загробную жизнь без особого шума и затруднений.

В итоге из всего списка осталось всего три происшествия, однако я понимал: чтобы определить, которая из жертв терзает Боннингтонский архив, понадобится дополнительная информация. В тот момент сознание пронзила блестящая идеи, по силе и весу сопоставимая с ударом кирпича по затылку.

Мы знакомы, так почему бы это не использовать? Ему, конечно, не понравится, очень не понравится, но ведь все, что не убивает, делает нас сильнее, верно?

Взгляд метнулся к электронному дисплею на стене вагона: «СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ МУРГЕЙТ». Значит, я проехал почти по всему кольцу. После «Мургейта», «Барбикан», а потом «Фаррингдон», откуда рукой подать до клуба Дамджона. Еще две станции от «Фарингдогна» – и снова окажусь на Юстон-сквер у архива. Однако, по словам Клидеро, там караулит Элис, чтобы со мной разделаться. К тому же, пока Никки не разложит по полочкам содержимое ноутбука, в Боннингтоне мне делать нечего.

Итак, сначала отправлюсь в «Розовый поцелуй». Блестящая идея состояла в том, чтобы помириться с Розой и узнать, как она связана с Боннингтонским архивом. О деталях я пока не думал, но искренне надеялся на удачу.

По дороге к борделю я достал сотовый, который вкои веки зарядил, и набрал хэмпстедский номер. Дозвонился с первой же попытки. Джеймс Додсон был совсем не рад меня слышать, а когда понял, что я хочу встретиться, совсем сник. Пришлось настаивать. Могло дойти до скандала, разговаривай мы не по телефону, а лицом к лицу. Впрочем, такое удовольствие мне еще предстояло.

На первом этаже Розы не было, а подняться на второй этаж и допрашивать жриц любви не хватало духа. Пришлось ограничиться официанткой, по словам которой Розина смена уже кончилась и теперь девушку ждали на следующий день или, как обычно, в пятницу. Я попросил дорогущий джин с тоником и медленно пил его у стойки, мрачно поглядывая на вереницу красивых, обнаженных, подчеркнуто живых девушек, которые, однако, в тот момент казались куда менее реальными и материальными, чем одна мертвая.

Потом справа от меня возник небольшой переполох: подобострастно-почтительная официантка усаживала за столик двоих мужчин. Прищурившись, я ничуть не удивился, когда, несмотря на полумрак, узнал пришедших по: телосложению: плотного низенького Дамджона и высокого, по-аристократически худощавого Гейба Маккленнана.

Происходящее в зале их ничуть не волновало: оба целиком и полностью сосредоточились на напряженной беседе, очевидно, начатой немного раньше. Хотя напряженной она была только со стороны Маккленнана: руки Гейба принимали в разговоре не менее активное участие, чем рот, а лицо перекосилось от досады и гнева. Дамджон реагировал с невозмутимым спокойствием, сквозь которое проглядывало легкое раздражение.

Вообще-то при появлении Лукаша я собирался ретироваться: незачем показывать, что ищу Розу; не дай бог, еще проблемы девушке создам. Однако отступать в тот момент очень не хотелось: иногда приходится ворошить гнездо палкой, чтобы узнать, с каким насекомым имеешь дело. Минусом такого подхода является то, что порой тебя жалят.

Поэтому без какого-то определенного плана я пересек бар, поставил полупустой бокал на их столик и втиснул стул между Дамджоном и Маккленнаном.

– Добрый день, джентльмены. Не возражаете, если присоединюсь?

Гейб взглянул на меня так, будто, откусив от большого яблока, обнаружил внутри червяка. Пару секунд лицо Дамджона оставалось бесстрастным, а потом расплылось в улыбке, которую даже при помощи царской водки не отличишь от настоящей.

– Мистер Кастор, ну конечно, не возражаем! Пожалуйста, садитесь. – Лукаш милостиво махнул рукой, и я с фальшивым вздохом облегчения опустился на стул.

Судя по цвету лица, Маккленнан сейчас задохнется. – Как работа, Гейб? – дружелюбно поинтересовался я.

– Гаденыш, ты документы у меня украл! – Голос Маккленнана превратился в глухое, пропитанное ядом рычание. – Пришел ко мне в офис со своей липовой историей, а. потом…

Подняв ладонь, Дамджон остановил его на полуслове. Вышло очень впечатляюще, я чуть не зааплодировал.

– Мы тут о вас говорили, – вежливо пояснил. он, поворачиваясь ко мне.

– Надеюсь, только хорошее, – кокетливо наклонил голову я.

– Хорошее вперемешку с плохим. Но ведь с такой профессией трудно быть ангелом, верно, мистер Кастор? Меня, должен признать, удивили ваша стойкость и упорство. Выходит, невысокий рост и тщедушное сложение искажают правду, ложное впечатление уязвимости создают.

– Угу, я как сорняк!. Чем больше травят, тем сильнее разрастаюсь.

– Неужели? Тогда, к. черту, отравлю тебя…

– Маккленнан, – негромко начал Лукаш, – еще одно слово, и я начну сердиться. Этого добиваетесь?

Гейб оставил, вопрос без ответа, а Дамджон продолжал как ни в чем не бывало…

– Возможно, такие способности и темперамент, как у вас, будут полезны в одном из моих маленьких проектов, – задумчиво проговорил он, оглядывая меня с головы до ног.

– Предлагаете работу? – не веря своим ушам, спросил я, потому что рассчитывал совсем не на взятку.

– Мистер Кастор, подобные предложения делают, лишь не сомневаясь в положительном ответе. Уверен, мы друг друга поняли. Кстати, вы ищете постоянную работу?

Лицо Гейба приобрело жуткий, выгодно оттеняемый белоснежной шевелюрой оттенок. Кажется, попытка заговорить стоила ему крупного кровяного сосуда.

– У вас уже есть специалист по изгнанию нечисти, – кивнув в сторону Маккленнана, напомнил я.

– За моим столом свободных мест хватает… Все зависит от того, что вы можете принести.

– Вот здесь начинаются проблемы. Ну, в том смысле, что мне под силу лишь самое основное. Например, демонов вызывать не умею.

– Конечно, нет! – На какую-то долю секунды глаза Дамджона метнулись к Гейбу. – Для опасных и незначительных дел подобного рода существуют глупые и опрометчивые. Вам бы я давал другие задания. Я покачал головой: не потому, что отказывался, а потому, что пребывал в полном замешательстве. В самом деле, сюр какой-то! Дамджон сидел между мной и сценой, на которой раздвигала ноги пышногрудая шатенка. Прямо за головой Лу-каша… Так что получился очень своеобразный, но вполне подходящий владельцу борделя нимб.

– Сколько-вы могли бы платить?

– Для начала? Ну, две тысячи фунтов в месяц. Плюс отдельная компенсация дорожных издержек и возможных сделок с совестью. Само собой разумеется, любая из моих девочек будет счастлива принять вас хоть днем, хоть ночью. Даже больше, чем счастлива, потому что сочтет вас моим другом и партнером. Если понадобятся какие-то особые в сексуальном плане услуги, девочки окажут их на высшем уровне.

Наши взгляды встретились, и я почувствовал: меня взвешивает и оценивает матерый охотник за головами.

– Очевидно, ключ к вам я пока не подобрал, но одна приманка еще осталась.

Сделав паузу, Лукаш стал ждать ответа, а я лишь плечами пожал: продолжай, мол. На сцене пышногрудую шатенку сменил саксофонист, который лениво и без всякого энтузиазма подыгрывал льющемуся из динамиков аккомпанементу, вероятно, помогая секстуристам ощутить себя искушенной публикой.

– Наверняка вам хотелось бы знать – человеку, профессионально занимающемуся таким делом и обладающему вашими способностями, непременно захочется, – почему мертвые воскресают, почему воскресают именно так и почему впоследствии убираются восвояси стараниями подобных вам и мистеру Маккленнану. Другими словами, вас явно интересует структура и логика невидимого мира, его география, если хотите. Уверен, вы спрашивали себя, что все это значит.

А я уверен: Дамджон почувствовал мое напряжение. До этого момента именно я вел беседу, потому что знал: его предложения меня не заинтересуют. Сочетания Феликс Кастор плюс любовь, даже Феликс Кастор плюс секс стабильных результатов не дают, даже протертую одежду и пустой кошелек можно носить с определенным шиком, словно символы чистоты. Но ответы… Да, в поиске ответов я бы полмира пешком обошел.

Лукаш улыбнулся – на этот раз совершенно искренне, – однако не по доброте душевной, а радуясь, что наконец нащупал мое слабое место.

– Сами-то вы все это знаете? Если да, то откуда? Насколько я помню, Иисус общался с падшими женщинами, так ведь е тех пор немало воды утекло! Неужели вы с ним все-таки встретились?!

Улыбка на секунду скривилась, хотя голос Дамджона звучал по-прежнему беззаботно.

– Нет, такой чести не удостоился, зато я общался с его, так сказать, противной стороной. Знания мои приобретены ценой, которую далеко не каждый согласится заплатить. Естественно, – Лукаш взглянул на Маккленнана с открытым презрением, – обычно я стараюсь делать так, чтобы за меня ее платили другие.

Подавшись вперед, хозяин борделя пронзил меня взглядом.

– Мне известно, откуда они появляются, и куда вы их посылаете, тоже известно. Возможно, я ошибаюсь, но, похоже, эта информация возбудила ваше любопытство.

Теперь в глазах Лукаша сквозила доброжелательность: совсем как у милого дяди, заманившего ребенка в чащу, чтобы «посмотреть на щенков». Я перехватил его взгляд, но ответить помешала сумятица, на секунду всколыхнувшая душу. Секунда казалась бесконечной, а я превратился в шестилетнего мальчишку – в холодильнике на верхней полке еще остался именинный пирог, – кричащего на сестру, чтобы убиралась из моей кроватки: она ведь уже мертва и очень меня пугает. Бледное обиженное личико Кэти растворялось в воздухе; увы, ни тени улыбки, как у гребаного Чеширского кота из «Алисы в Стране Чудес», на нем не было.

– Но поймите, – откинулся на спинку стула Дамджон, – официально предложение еще не сделано. Потому что сначала я должен получить ответ, – явно довольный собой, он выжидающе на меня посмотрел. Маккленнан последовал его примеру: в глазах Гейба столько пылкой, неприкрытой ненависти, что вспомнилась южноамериканская лягушка, потеющая ядом. Дело ведь не в папке, которую я вынес из его офиса, а в том, что Дамджон умасливает меня, хотя должен был свистнуть вышибал: пусть руки-ноги-незваному гостю переломают. Их поведение помогло прийти в себя, и Кэти тоже помогла, хотя и совершенно другим образом, даже не могу объяснить как. Я решительно поднялся.

– Значит, предложение еще не сделано? – Дамджон покачал головой обнадеживающе и совершенно невозмутимо.

– Ну, тогда не стоит себя насиловать: запихивать ненавистное предложение в горло и проталкивать поглубже, чтобы с рвотой не вышло. А я лучше останусь с призраками, со своими знакомыми призраками. Ладно, до скорого!

На столе остался недопитый джин с тоником. Может, сделать большой глоток и плюнуть Дамджону на голову? Пожалуй, не стоит…

Я уже пробирался через фойе к входной двери, когда на притаившемся в закутке столе зазвонил телефон. Дежурный вышибала схватил трубку. В тот самый момент за спиной раздался очередной аккорд дурного джаза, от которого между клетками мозга возник неожиданный импульс.

Пара секунд – и план был приведен в действие. Скорее, скорее из клуба, но от двери далеко не отходить! Достав мобильный, я нашел в меню нужный номер: 020 7405 818. Нажав на «повтор», сначала услышал короткие гудки и секунд через тридцать попробовал снова.

В клубе раздался звонок, а в моей трубке послышался скрипучий голос вышибалы:

– Алло!

– Извините, не туда попал, – пробормотал я.

ВСКН 7405 818. Кто-то из служащих Боннингтона держал в картотеке номер борделя. Сам по себе факт довольно безобидный, но, учитывая трогательный интерес, который проявлял ко мне Дамджон, его можно рассматривать как очередное звено в цепи.

Чуть позже, по дороге в архив, клетки мозга снова оживил импульс. Думая о вырванной из журнала происшествий странице, я неожиданно понял, что гроссбух Пила даже в искалеченном виде способен мне помочь.

В общем, несмотря на то что едва спасся от кухонного ножа и не нашел Розу, в архив я возвращался в отличном настроении. Еще бы, удалось устоять перед соблазном, расстроить планы врагов и практически понять, во что. все-таки складываются детали этой невеселой головоломки.

Короче говоря, я уже испытывал радость и удовлетворение от хорошо начатой и, как следствие, наполовину выполненной работы.

Радость испарилась, когда Элис объявила, что я уволен.

 

15

. – Дайте еще хоть день! – ответил я, с изумлением расслышав в своем голосе умоляющие нотки. – Богом клянусь: еще день – и все закончу. Пил разрешил остаться, до конца недели.

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Элис, которая держала в руках мой тренч.

– Вещь ваша? – поинтересовалась она подчеркнуто официальным тоном.

– Да, моя. Послушайте, Элис, я серьезно. Всего-то осталось кое-какие мелочи доделать. Я почти закончил, честно.

– Фрэнк повесил ваше пальто на плечики, – пропустив мои слова мимо ушей, начала Элис, – а потом понадобилось отойти, и он в целях безопасности решил убрать его в шкафчик. Когда сложил, из кармана выпало это. – Она помахала перед моим носом тяжелой связкой ключей.

Черт! Мне-то казалось, я переложил гребаные ключи в карман брюк!

– Вы оставили ключи в церкви святого Панкраса. Я все собирался вернуть, но как-то забыл… – Неужели? – с едким сарказмом переспросила Элис. – Кастор, при первом же разговоре я объяснила, какова ценность коллекции и насколько серьезно мы относимся к ее сохранности. Вы в Боннингтоне почти неделю и видели: наши сотрудники пользуются электронными пропусками, сначала открывают перед вами двери, потом закрывают. Не верится, что все это осталось без вашего внимания! Что вы… «как-то забыли».

– Пытаетесь с помощью агрессии скрыть собственное замешательство? Кто ключи в церкви потерял?

Если я рассчитывал прямотой и откровенностью выбить Элис из колеи, то явно просчитался. Старший архивариус разразилась руганью, которая поразила меня не столько силой и горячностью, сколько м-м-м… лексическим богатством. Красивое лицо порозовело, затем побагровело, и, хотя особой последовательности в потоке брани не наблюдалось, мне удалось выделить основные пункты. Во-первых, я вор, во-вторых, подверг риску безопасность коллекции, а в-третьих, Пил согласился не подпускать меня к зданию архива на расстояние выстрела.

– Вон отсюда! – вопила Элис. – Вон отсюда, Кастор! Чтобы завтра вернули нам аванс, иначе по судам затаскаем! Фрэнк, уберите его с глаз моих!

Охранник показал на дверь, что сильно отличалось от вытаскивания за ухо и наверняка вызвало у Элис ощущение коитуса прерванного. И тем не менее следовало послушаться.

Я решил сделать последнюю попытку.

– Мне кажется, призрак – жертва убийства, – открыл карты я. – Еще кажется, среди ваших сотрудников есть вор, который регулярно крал из архива на протяжении нескольких месяцев или даже лет. Позвольте просто…

Элис отвернулась и пошла прочь. Фрэнк коснулся моего плеча легонько, но лицо у него было суровое.

– Мистер Кастор, нам ведь не нужны проблемы?

– Нет, Фрэнк, – с мрачным смирением ответил я, – не нужны. Беда в том, что они все равно появляются.

– Феликс, все страшно на тебя злятся! – радостно объявила Шерил, устраиваясь за выбранным мной столиком в кафе «Костелла». Убрав со лба вьющуюся прядь, девушка с трудом подавила широкую ухмылку. – Прости, понимаю, это не смешно, но не могу сдержаться при виде, как Элис выходит из берегов. Все равно что наблюдать, как Нельсон спускается с колонны, чтобы набить глаз таксисту.

– Ты с балкона подсматривала, как она меня разносит! – возмутился я.

– Ага, подсматривала и запросто могла бы билеты зрителям продавать! Элис весь день тебя разыскивала. Пришла в. мастерскую и спросила, не видела ли я тебя. Пришлось врать и выкручиваться: «Разве Феликс еще не ушел?» А потом выяснилось: ты действительно уже ушел. Жаль, я не записала твой сотовый – могла бы предупредить… Слушай, у тебя ведь и другие заказы есть? – под конец из насмешливого голос Шерил стал сочувственным.

Вместо ответа я сжал ее ладонь и, заглянув в глаза, торжественно объявил:

– Шерил, можно попросить тебя о чем-то важном? Полные губы тревожно скривились.

– Слушай, Феликс, мы классно потрахались, ты мне нравишься и все такое. Но не хочу, чтобы у тебя сложилось ложное впечатление…

– Мне нужно, чтобы ты кое-что украла. В темных глазах загорелся огонек.

– Секретным агентом нанимаешь? Здорово придумал! Что красть?

– Журнал происшествий. Пил держит его в ящике стола. Огонек погас.

– Не говори ерунду! Как я пронесу гроссбух через Фрэнка? Поймают – не сносить мне головы, еще, не дай бог, взыскание наложат. Я-то думала, речь о секретной информации…

– Именно о ней, – кивнул я. – Просто мне нужен, так сказать, печатный экземпляр. К тому же мимо Фрэнка проносить ничего не придется.

– Вход в архиве только один, поэтому…

– Завернешь гроссбух в пластиковый пакет и выбросишь в окно той комнаты, где сегодня утром состоялось наше свидание, – именно так делает один человек. А я попозднее вечером залезу на крышу и достану сверток. – В архиве завелся вор? ~– удивленно заморгала Шерил.

– Да. Знаешь, что было в том пакете? Целая пачка писем, документов и как минимум одна книга в переплете. Часть бумаг относится к русской коллекций, но большинство – к более раннему периоду, куда более раннему.

– Почему ты не вызвал полицию? – пристально глядя на меня, спросила Шерил.

– Потому что моя работа еще не закончена и на карту поставлено нечто поважнее нескольких старых бумажек. Хочу узнать, как умерла Сильви и как она связана с архивом. Вызвав целую армию копов, которые закроют Боннингтон на неопределенный срок, я только усложню себе задачу. К тому же, если Элис добьется своего, меня тоже арестуют. Нет, к копам пойду, только как следует подготовившись.

– А пока хочешь провернуть что-то самостоятельно?

– Знаешь, вообще-то подражание – это чистейшей воды лесть, но сейчас дело не в этом. Шерил, я кое-что откопал. Что-то куда более важное, чем украденные бумаги, и настолько серьезное, что случившееся с Сильви воспринимается как сопряженный ущерб. Журнал мне очень нужен. Я уже почти выпросил его у Пила, но вмешалась Элис.

– Такты сейчас играешь на стороне Сильви? – удивилась девушка.

– Да, подаю, играю, забрасываю, очки набираю.

– Тебе ведь следует ее изгнать. Разве не об этом просил Джеффри?

Пускаться в объяснения страшно не хотелось: я знал, как нелепо они звучат.

– Позапрошлой ночью она спасла мне жизнь. Поэтому я вроде бы как в долгу перед твоей Сильви.

– Мертвому долгов не отдашь, – заявила Шерил; карие глаза то превращались в щелки, то становились круглыми, как блюдца. – Ты живешь очень странной жизнью, Феликс, – многозначительно проговорила она.

– Друзья зовут меня Фиксом. Присоединяйся! Девушка взглянула на часы.

– Фрэнк наверняка еще не ушел, – задумчиво проговорила она. – Могу соврать, что забыла сумочку.

Я наблюдал, как на ее лице разыгрывается психомахия: долг против озорства. Шоу необыкновенно занимательное, в другой ситуации я бы получил огромное удовольствие, но сейчас слишком многое стояло на карте.

– Хорошо, – кивнула она, – я попробую.

Минут через двадцать я ждал в проулке возле Боннингтонского архива, практически невидимый в сгустившихся сумерках, и смотрел, как из окна третьего этажа летит пластиковый пакет. Глухое «бум!», и он упал на плоскую крышу. Я взобрался на мусорный контейнер, подтянулся и влез на перекладину. Вот, уже привыкать начинаю. Забрав пакет, тотчас спустился вниз. Из Боннингтона за мной не следили, но ведь вокруг дома, за пыльными окнами которых могло быть сколько угодно похотливых зевак.

Шерил встретила меня за углом, и мы пошли по Юстон-роуд.

– Я теперь сообщница, – проговорила она.

– Да, точно.

– Если кто-нибудь узнает, меня точно уволят.

– Угу, ты говорила.

– Хочу понять, что происходит. Думаю, так будет справедливо.

– Да, вполне справедливо.

Повисла тишина, выжидающая с ее стороны, напряженно-задумчивая с моей.

– Так ты собираешься…

– Пошли, познакомлю со своей хозяйкой. Она тебе понравится.

Пен готовит нечасто, но, когда готовит, обычно случаются три вещи. Во-первых, кухня превращается в ад по-домашнему: с клубящимся дымом и кислым запахом. У сковородок подгорают днища, стаканы лопаются от случайного погружения в кипяток, хриплоголосые гарпии (они же Эдгар с Артуром) насмехаются над суматохой с высоты сервантов, а Пен осыпает их проклятиями. Во-вторых, появляющееся из раскаленной, печи блюдо по виду напоминает фотографию из журнала «100 лучших рецептов», а вкус такой, что даже всемирно известный шеф-повар Альберт Роукс позавидовал бы, И в последних, трудоемкий процесс очищает Пен духовно и физически: пройдя через огонь, воду и медные трубы, она на несколько часов, а то и дней погружается в непоколебимое спокойствие.

Сегодня в честь гостьи их архива она готовила кассуле с бараниной. Сраженная наповал, Шерил попросила добавку, потом еще раз.

– Пэм, восхитительно, пальчики оближешь! – радовалась она. – Дашь мне рецепт?

– Зови меня Пен, милая, – сердечно отозвалась моя хозяйка. – Только, боюсь, определенного рецепта нет, Я готовлю спонтанно и слегка под газом, так что одинаково блюда не получаются.

Пен подлила гостье вина; какого-то австралийского, с орлом на этикетке. Почему-то австралийцы предпочитают украшать свои бутылки хищниками, а не сумчатыми. Будь моя воля, я бы обыгрывал в рекламе национальную самобытность. Я протянул бокал, чтобы налили еще австралийского.

Иногда на вечеринках меня уговаривают спародировать известный номер «Монти Пайтонов» об австралийском вине. Сложнее всего найти тех, кто стал бы уговаривать.

– Получается, ты живешь с Феликсом? – изогнув бровь, спросила Шерил.

– Ну, не как Адам и Ева, – покачала головой Пен. – Хотя, если уж вспомнили Библию, можно сказать, что в Ветхом Завете Феликс упоминается.

– Там, где говорится про Содом и Гоморру?

– Слушайте, я ведь здесь и никуда не исчез! – вырвалось у меня.

– Нет, – пропустив мои слова мимо ушей, продолжала Пен, – я имела в виду Ноя. Очень любил себя, вечно брался за большие, но совершенно абсурдные дела, впутывал в них окружающих, гонялся за каждой юбкой…

– Этого я о Ное не знала…

– Да, он был из озабоченных. Впрочем, как и все в ту пору. Только попадись такому патриарху!

Дальше по программе – «Большой десерт для маленьких проказников» в виде шоколадного торта из супермаркета. Пен потянулась было за арманьяком, но я буквально вырвал бутылку и закрыл в шкафчик, где ее обычно хранили.

– Сейчас нам понадобятся трезвые головы и незамутненное сознание!

– А что будет сейчас?

– Предстоит серьезная работа!

– «Большие, но совершенно абсурдные дела», – процитировала Шерил.

– Вот, я же предупреждала! – покачала головой Пен. Раз с арманьяком ничего не вышло, она налила себе еще вина.

Сдвинув грязную посуду на одну сторону массивного деревенского стола, я разложил поэтажный план дома номер двадцать три по Черчуэй, вернее, снятые в муниципалитете ксерокопии. Затем принес гроссбух, который после броска Шерил плашмя приземлился на крыше и видимых повреждений не получил, и раскрыл на записи за тринадцатое сентября: благодаря вырванной странице, найти ее было легче легкого.

– Чем займемся? – полюбопытствовала Шерил.

– Раз уж Джеффри потрудился точно указать дату, место и время каждого появления призрачной женщины, мы нанесем их на план.

Судя по лицу девушки, это для нее не ответ.

– Потому что мне нужно точно знать, к чему она привязана. Сначала думал, к русским артефактам, но ошибся. Значит, дело в чем-то другом.

– А обязательно должен быть конкретный объект?

– Нет, но обычно бывает. У большинства призраков имеется нечто вроде материального якоря: иногда – место, иногда предмет, иногда даже живой человек, но какой-то определенный центр притяжения в большинстве случаев присутствует.

Похоже, своих помощниц я не убедил. – А разве архив это не место? – спросила Пен. – Разве призрак не может быть привязан к целому зданию?

– Милая, мне нужно что-то поконкретнее. Внутри здания или по соседству должен быть участок, принадлежащий, исключительно этой женщине. Место, с которым она себя отождествляет, где чаще всего появляется. Ну или, как вариант, предмет, которым владела при жизни и который до сих пор вызывает сильные эмоции.

– Как это тебе поможет? – спросила Щерил.

– Найдя материальный якорь, я лучше пойму, кем была эта женщина и как умерла…

Шерил кивнула наконец-то все поняла. Теперь можно объявить ей плохую новость…

– Крестики придется ставить тебе: ты же все-таки постоянный работник архива! – Я протянул девушке маркер.

Потребовались две попытки, потому что она не хотела его брать и смотрела. на планы с глубоким разочарованием.

– Я для таких заданий не гожусь. Это же чуть ли не геометрия, а у меня диплом по истории.

– Будем работать вместе! Пен, ты читай вслух записи из журнала. Не все, а лишь те, что имеют отношение к призраку.

– Читать от лица разных персонажей? – с надеждой спросила Пен.

– Персонаж только один. Помнишь старика Саурдаста из «Титуса Гроуна»? Читай от его лица, не ошибешься.

– Хорошо, постараюсь! – одобрительно кивнула Пен.

– Тогда приступим!

Мы взялись за работу, как и предсказывала Шерил, очень нелёгкую. За все это время здание архива изменилось до неузнаваемости, а поэтажный план, даже в свежайшем варианте, на первый взгляд не имел ничего общего с лабиринтом в лучших традициях барокко, в который превратился Боннингтон. С другой стороны, записи Пила были очень подробными и учитывали каждую мелочь. Я даже проникся к Джеффри невольным уважением: описывая тридцатое по счету появление призрака, большинство людей перешли бы на сокращения, но только не Джеффри. Каждый раз, что, где и когда он записывал с той же болезненной дотошностью. Одну за другой мы нанесли на график все точки.

Я думал о пропавшей странице: она как белое пятне посреди моря информации, которую я пока даже не начал использовать. Однако в бурном потоке разрозненных событий, приведших к буре тринадцатого сентября, есть какая-то система. Наверняка есть, а в журнале происшествий скрыт ключ.

Каждое появление Сильви превратилось в крестик, а листы планов стараниями Шерил – в засиженные мухами окна. Подвал. Первый этаж. Второй. Подвал. Первый этаж. Третий. Четвертый. На четвертом этаже ее практически не видели – лишь дважды за восемьдесят с лишним появлений, а на пятом – вообще ни разу.

Третий этаж Сильви тоже не особо жаловала, за исключением хранилища К и ведущего к нему коридора. На втором она показывалась в пяти комнатах и коридоре, а на первом и в подвале – еще чаще.

Закончив, мы попытались оценить результаты нашей работы. Накрывшая стол тишина выражала отсутствие столь ожидаемых открытий. Вместо результата жирный ноль.

– Она везде, – прошептала Шерил.

– Да уж, везде, – с легкой апатией проговорил я.

– А в-вот и н-нет! – У Пен слегка заплетался язык, но голос звучал так уверенно, что мы с Шерил разом повернулись к ней.

– Она как на веревке, – пожала плечами Пен.

– Будь добра, объясни.

Пен склонилась над планами.

– Ладно, предположим, этот крестик был. бы чуть левее, то есть призрачную женщину видели не посредине комнаты, а в углу. Этот мог запросто оказаться метров на десять дальше по коридору.

Объясняя, Пен стерла крестики и поставила два новых, третий передвинула всего на пару сантиметров ближе к уже имеющейся группе, а потом вопросительно на меня посмотрела.

– Прямые линии, – отозвался я, – она движется по прямым. Пен зацокала языком.

– Где ты видишь прямые, Фикс?! Это же кривые, точнее, дуги!

В следующую секунду мой затылок уже щипало и кололо: волосы встали дыбом – не от присутствия нечистой силы, а от неотвратимо растущего ощущения, что разгадывается очередная загадка.

– Черт побери!

Взгляд Шерил метался от Пен ко мне.

– Кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?

Я поочередно всматривался в поэтажные планы: подвал, первый этаж, второй, третий; снова подвал…

– Да, я полный идиот, никакого пространственного воображения! Крестики похожи на Млечный Путь.

– На что? – переспросила Шерил, а Пен взволнованно закивала.

– На Млечный Путь. Мы видим его прямой линией, но только потому, что наблюдаем с неудачного ракурса. На самом деле это не линия, а диск, И на плане тоже не прямые. Стоит представить листы один над другим в соответствии с этажностью, и все станет ясно. Получится…

– Призрак на веревке, – договорила Пен.

– Я сейчас обижусь! – предупредила Шерил.

Сложив листы один на другой, я показал девушке. В темных глазах полное замешательство. Теперь, поняв идею Пен, я искренне недоумевал, как Шерил не видит очевидного.

– Смотри, на каждом из этажей Сильви замечали в разных точках, но вместе они образуют некое подобие окружности. Большая окружность в подвале, чуть меньшая на первом этаже; на втором еще меньше, но центр фактически приходится на ту же самую точку. На третьем этаже у нас лишь небольшая россыпь точек, лежащих довольно кучно, А теперь представь все эти листы в трехмерной графике, что получится?

– Жуткая головная боль! – с горечью ответила Шерил.

– Полусфера, или полушарие, только пустое, без внутреннего наполнителя. Чем выше по этажам поднимается твоя Сильви, тем меньше комнат обходит по горизонтали. Не поняла?

Представь собаку на цепи. Если хозяин начнет бить ее палкой, что будет делать бедный пес?

– Сбежит! Боже, чувствую себя полной дурой! – покачала головой девушка.

– Не расстраивайся! Попробуй представить: собака убежит так далеко, как позволит веревка, но раз она привязана, то двигаться сможет только по кругу. Значит, получается круге хозяином и палкой в центре.

– Да, ясно.

– Но, предположим, пес у нас космический, с реактивным двигателем за спиной. Он по-прежнему будет убегать на длину веревки, но уже не по кругу, потому что сможет перемещаться вверх-вниз по вертикали, а по…

– По полусфере.

– Вот именно!

Шерил склонилась над стопкой листов с планами. Черные крестики сливались в четко различимые круги, радиус которых уменьшался с каждым следующим этажом.

– Есть какое-то конкретное место, – начал я. – Нечто вроде привязи, но Сильви там не появляется, а, наоборот, старается убежать подальше, насколько позволяет веревка.

– А человек с палкой…

– Он стоит в центре. Там, куда Сильви совершенно не хочется. Там, где ее ни разу не видели.

Шерил забрала у меня планы и снова разложила на столе.

– Человек с палкой должен быть на первом этаже, – прошептала она и взглянула на нас с Пен, будто спрашивая: «Правильно?» – На первом этаже или в подвале. Ведь самая большая окружность должна быть на одном уровне с человеком. Иди местом. Или с чем-то там еще…

Пен эмоционально закивала.

– Так где это? – спросил я. – Где центр окружности? Шерил двигала пальцем по главному коридору, чуть слышно бормоча себе под нос.

– Вот конторка охранника. Вот хранилища А, Б и В. Вот дамский туалет… – Девушка осеклась, но палец продолжал скользить по плану. Наконец, она подняла глаза, в которых читалось полное замешательство. – Не получается! Значит, ты ошибся!

– В чем ошибся?

– Нам ведь эта комната нужна, в самом центре, верно? Вот она, прямо посредине первого этажа. Вот где не появляется Сильви. На плане она обозначена как «Второй конференц-зал».

– Да, и что? – с растущей тревогой переспросил я. – Как она сейчас называется?

– Феликс, она никак не называется, – бесцветным голосом отозвалась Шерил, – Потому что ее больше нет.

 

16

Восемь метров – это примерно восемь моих шагов, поэтому буду считать: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Отлично! Теперь поворачиваюсь на девяносто градусов и отмеряю еще десять: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

На первом этаже темно, и врезавшись в стену, я негромко присвистнул.

Шерил не ошиблась.

Несмотря на все опасения, с помощью отмычек проникнуть в Боннингтон оказалось проще простого. Внутренняя система безопасности была на самом высоком уровне, зато с входной дверью получилось куда проще: пара манипуляций, и она сдалась на милость победителя, то есть меня. Сигнализация стояла лишь на закрытых хранилищах, куда я, слава богу, не собирался. Бронированная дверь в служебную часть первого этажа оказалась куда сложнее: на нее ушло десять пропитанных беспокойством и холодным потом минут. Вообще-то в кармане лежал электронный пропуск Шерил, но я надеялся: им пользоваться не придется, потому что в считывателе могло находиться запоминающее устройство.

В архив я решил пойти один: Пен обеспечивала мне алиби на случай, если появятся проблемы, а Шерил и вовсе не следовало участвовать в незаконном проникновении на территорию архива, служащей которого она являлась. Хотя мне бы очень помогло ее присутствие. В: планах было непросто разобраться даже на ярко освещенной кухне, а в темном, озаренном – отблесками лунного света коридоре – и подавно.

В принципе, я только и делал, что мерил шагами первый этаж: после того как мы объединенными усилиями решили стереометрические задачи, все стало более или менее ясно. Пятнадцать минут беспомощных блужданий в темноте подвели меня к единственно возможному выводу.

Здесь действительно не хватает одной комнаты. Поэтому коридор так резко и поворачивает! Увидев комнату на плане, я больше не сомневался: на этом месте была комната, но потом ее убрали.

В подвале я обнаружил ту же картину: еще одна пустота, расположенная на том же уровне, что и первая. На этот раз к ней прибавлялась лестница, которую передвинули на шесть метров дальше по коридору. Зачем кому-то понадобилось отрезать маленький кусок от огромного здания?

Ответ нашелся сам собой; я спустился на первый этаж и выбрался из здания так же тихо, как вошел. На улице снова отсчитал шаги, уже зная, куда они приведут.

А привели они к другой двери: мимо нее, забитой куском фанеры, наполовину скрытой мусором и старыми коробками, я прошел в самый первый день. Конечно, судя по виду, она не используется и сто лет не открывалась. Эдакий аппендикс, побочный продукт неорганической эволюции здания. Теперь я смотрел на нее совершенно другими глазами.

Мусор легко сдвинулся в сторону, а если поддаться определенному настроению, подозрительно легко. Весь мусор – несколько пустых коробок и одеяло – минимальный набор реквизита к пьесе «Ночлег бездомного».

На прибитом к двери куске фанеры прямоугольные отверстия замочных скважин – еще один признак того, что помещение не такое заброшенное, как кажется. Замки – «Фальком» и «Шлаге», да, по сравнению с этим главная дверь архива – детский лепет. Со «Шлаге» я возился целых полчаса и был готов сдаться, когда раздался щелчок, означающий, что цилиндры встали в нужное положение.

Легкий толчок, и дверь открылась. За ней – маленькое квадратное фойе, где вместо половика лежало свернутое одеяло, а дальше – снова дверь, снова закрытая. Деревянное полотно показалось куда тоньше и хлипче металлических деталей, и я, давно потеряв терпение, просто ее выбил.

Передо мной совершенно темная комната, насквозь пропахшая кислятиной: потом, мочой и даже думать не хотелось, чем еще. Я нащупал выключатель, и голая стоваттная лампочка ослепила ярким, как в операционной, светом помещение, которое не стал бы снимать даже мистер Блини. Да, сравнение удачное, учитывая, что и стены покрашены тусклой, больнично-зеленой краской, а одна обшита угнетающе темным деревом с несколькими светлыми рейками в центре.

На полу линолеум с узором пейсли, причем кусок явно отрезали для другой комнаты: он даже до краев не доходит. Стекло в окне целое, но сквозь него видно лишь внутреннюю сторону еще одного листа фанеры.

Мебели почти нет: лишь ярко-оранжевый, в грязных пятнах диван, который будто слал привет из бесстыжих и распущенных семидесятых. В одном углу целая батарея бутылок: одно– и двухлитровые, с водой и без. Вот и все предметы интерьера.

Хлипкая дверь захлопнулась, и мне пришлось сделать еще один шаг в комнату. Первым ощущением был шок: я ее узнал, а потом холодное осознание того, что никакой это не шок. Комнату я уже видел, когда играл с призрачной женщиной в «Двадцать вопросов»: она показывала ее среди слайдов своих воспоминаний. Запомнила и доверила мне во всех деталях: ну, может, только полных бутылок стало чуть меньше, а пустых – чуть больше.

Я внимательно огляделся по сторонам: процесс занял несколько секунд, потому что смотреть было не на что. Под диваном ничего нет, за диваном – тоже. Наверное, стоило поискать среди подушек, но я побрезговал: казалось, от малейшего контакта с ярко-оранжевой обивкой можно подхватить какую-нибудь заразную болезнь. Открыв одну из бутылок, я понюхал содержимое и осторожно попробовал на вкус. Вроде обычная вода.

Так, что остается? Полочка над дверью? Но ведь на ней лишь толстый слой пыли. Деревянная обшивка могла скрывать великое множество грехов, вот я и дернул ее в нескольких местах, чтобы проверить, насколько твердо она решила не отставать от стены. На рывке номер три что-то отделилось и негромко затрещало. Присмотревшись, я заметил: в обшивке спрятана дверь – коробка сливается со светлыми доскам и. Еще немного внимания, и я увидел замочную скважину.

На этот раз пришлось иметь дело с замком Чабба, версии шестидесятых годов прошлого века: никаких проблем, дверь, можно сказать, открыта. За ней сбегающий вниз лестничный пролет: похоже, он присутствовал на плане, но к архиву больше не относится, а это в свою очередь объясняет, почему новую лестницу установили на шесть метров дальше по коридору.

Кислый запах стал еще сильнее.

Скорее всего эту часть отделили от здания, еще когда оно принадлежало государству. Возможно, чтобы устроить квартиру кому-то из «своих», чином недостаточно высокого, чтобы селиться у арки Адмиралтейства. Или, как вариант, ее пришлось обособить, когда два министерства сражались за Lеbеn-sraum. Так или иначе, казалось, с тех пор про эту мини-квартиру забыли, но, очевидно, не все.

На тянущейся вдоль лестницы стене еще один выключатель, однако стоило нажать на кнопку, загоревшаяся лампа осветила не сам пролет, а лежащую внизу комнату. Я спускался осторожно, боясь поскользнуться в этом обманчивом полумраке.

Подвальная комната оказалась еще мрачнее той, что осталась на первом этаже. Предмет интерьера снова лишь один – матрас, куда грязнее ярко-оранжевого дивана, прикрытый одеялом в красно-желтую клетку. Точнее, клетка когда-то была красно-желтой, яркой… В углу ведро, полное мутной жидкости, которая и источала жуткий запах. Понятно: ведро, равно как и пол в непосредственной близости от него, использовали вместо унитаза. Там же, на полу, в глыбе застывшего цемента, уложенного неумело и наспех, я увидел металлическое кольцо: слепому ясно, его установили не строители. Рядом с кольцом моток веревки.

Тюремную камеру ни с чем не спутаешь! Кто-то здесь жил, совсем недавно и не по своей воле. Один за другим на поверхность сознания всплывали образы из телепатического слайд-шоу. Можно не сомневаться, клетчатое одеяло там тоже фигурировало, и лицо Гейба Маккленнана, а что было за ним? Заснеженные горы? Обернувшись, на дальней стене, которая в этой каморке находилась на расстоянии метра, я увидел постер с рваными краями, а на нем Монблан: «L'Empire du Ski». Ощущение дежавю пронзило меня тысячей иголок.

Оборачиваясь, я чуть ли не на подсознательном уровне заметил что-то еще. Из-под ближнего конца матраса, у самых моих ног проглядывало красное пятно. Опускаясь на корточки, я чувствовал странное нежелание вперемешку с мрачным торжеством: сейчас, сейчас все прояснится. Осталось лишь приподнять матрас…

Такое ощущение, что схватился за оголенный кабель. Резкая боль растеклась от ладони к предплечью, сердцу и всем клеточкам тела.

Отдернув руку, я изрыгнул проклятие. Вернее, хотел изрыгнуть, только ничего не получалось. Тишина сковала рот, горло и легкие. Тишина упала на меня словно грязное одеяло, севший на самые плечи колокол, пропитанный хлороформом носовой платок.

Нет, все это сгущенные в панике краски. Ни жутких головокружений, ни потери сознания не было, я просто не мог произнести ни звука. Шевелил губами, набирал в грудь побольше воздуха, чтобы вытолкнуть из себя слова, но ничего не получалось. Голос пропал.

Снова приподняв краешек матраса, на этот раз с предельной аккуратностью, чтобы касаться только его, я понял, в чем дело. При ближайшем рассмотрении красное пятно оказалось не спекшейся кровью, а кругом, который начертили темно-красным мелком, вписав в него пятиконечную звезду. Пятиконечную, и у каждого конца кропотливо нанесенные символы. Другими словами, передо мной оберегающее заклинание, наложенное другим изгоняющим нечисть, только обычно в центре оберегов пишут «Ekpiptein»(He подходи!), ну, или «Нос figere!»(Bон отсюда!), а в этом я прочел «Aphthegos», то есть «Молчи!».

Я выпрямился, чувствуя, как дрожат ноги. Теперь понятно, чем занимался здесь Гейб Маккленнан и почему его имя не знакомо работникам Боннингтона. В архиве он никогда не появлялся: вот куда его привели, вот что велели сделать!

Но зачем заставлять призрака молчать, если от него можно избавиться? Бессмыслица какая-то! Маккленнан вряд ли предоставляет скидки, а ограничивающее заклинание в исполнении намного сложнее обычного изгнания.

Здесь я ответ подобрать не мог, зато прояснил другое: почему так сложно было настроиться на призрачную женщину, даже находясь совсем рядом с ней. Ее сдерживало это заклинание: алый круг смирительной рубашкой впился в душу и лишил свободы. Неожиданная перемена в поведении – внезапная вспышка немотивированного насилия, теперь тоже понятна: женщина отвечала на выпад некроманта.

Вообще-то ограничивающие заклинания на людей не действуют, но природная гиперчувствительность ко всему паранормальному поставила меня под удар. В тот момент я страдал от чего-то вроде снежной слепоты или ухудшения слуха после взрыва. Голос вернется, но через несколько минут, а то и часов.

Клаустрофобия залила огромной волной, пустив сердце бешеным галопом. Даже собственное дыхание стало беззвучным. Пелена безмолвия накрыла подвальную комнату, а заодно и меня. Не надеясь найти ничего особенного, я поднимал другие уголки матраса. На самом ближнем к стене, с внутренней стороны, большое темно-коричневое пятно. Цвет не вызывал ни малейших сомнений, равно как и горький миндальный запах несвежей крови, уловить который до этой секунды мешал куда более резкий запах мочи.

Я прекрасно понимал: любой, кто обнаружит входную дверь открытой, сможет войти в комнату первого этажа, увидеть внизу свет и запереть меня одним поворотом ключа, естественно, при условии, что у этого типа ключ окажется. Такой расклад мне совершенно не нравился, поэтому, шагнув к лестнице, я в последний раз взглянул на мрачную темницу и побежал вверх по ступенькам.

Дверь на первый этаж захлопнулась, открыв ее, я шагнул в комнату. Шагнул и замер, потому что меня встретила тьма: свет из подвала с трудом поднимался вверх, образуя тонкую серую полоску, зажатую между пластами непроницаемого мрака. Пока я был в подвале, кто-то щелкнул выключателем.

Из оружия при себе был только кинжал. Я использую его для изгнания нечисти, а не для самообороны, поэтому никогда не точу. Но для острастки вполне сгодится. Я замер и, слившись с тьмой, впервые порадовался, что дыхание стало беззвучным, затем осторожно достал кинжал из кармана и прижал к груди.

Тогда и почувствовал ее аромат – пахло мускусом, самым настоящим мускусом из задницы хорька, – который проникает в мозг и подчиняет себе настолько, что начинаешь его любить.

А потом услышал смех, негромкий, издевательский, начисто лишенный сочувствия.

– Кинжал не поможет, – чуть ли не ласково прошептала Аджулустикель, и я знал, что она права. Суккуб быстрее меня и куда сильнее. Она видит в темноте; сейчас вырвет кинжал, поковыряет в зубах, а потом вспорет мне живот, а я даже помешать не смогу.

Надеясь выбить ее из равновесия и, возможно, отсрочить неминуемое, я небрежно бросил кинжал на пол и достал вистл. Он не спасет: заклятие aphthegtos блокирует любые звуки, которые я способен издать, но, так или иначе, кроме жалкого блефа, предложить было нечего.

Суккуба не проведешь. Она либо чувствовала магию мак-кленнавской пентаграммы в круге, либо просто видела, что я блефую. Тонкие каблучки зацокали по полу: Джулиет неторопливо приближалась ко мне, понимая: на этот раз вистла можно не бояться.

– Здесь на цепи держали женщину, – начала Аджулустикель по-прежнему хриплым шепотом, явно приблизившись. Она на пару ступеней ниже меня, чуть правее центра комнаты. Если увернуться от ее первого броска, можно будет сделать обманное движение – полшага влево, а самому бежать к двери. Нет, мне до нее ни за что не добраться. – Это ты ее приковал?

Я покачал головой.

– Ты держал ее, как собачку на цепи, пока не надоела? Одну? В темноте? Упивался запахом ее страха?

Я лишь снова покачал головой, на этот раз еще категоричнее. Пусть делает со мной что угодно; хоть живой, хоть мертвый, под таким зверством я подписываться не желаю.

– Очень жаль, было бы еще слаще и приятнее, но я тебя все равно съем. – Игривая кошечка вдруг оскалилась и показала зубы. – Я заставлю тебя, человечишка, заплатить за мою унизительную миссию. За то, что пляшу под дудку вонючих кусков мяса. Торопиться некуда, а ты полюбишь меня, потом потеряешь голову от отчаяния, потом умрешь.

Наконец я ее разглядел: привыкшие к отсутствию света глаза увидели фигуру, которая была темнее окружающей тьмы, оживший сгусток непроницаемого ночного мрака.

Я резко выставил перед собой руки – для Феликса Кастора это все равно что пощады просить! Джулиет силой повернула меня лицом к себе. Попытался отбиться – Джулиет схватила кулак, попробовал вырваться – без малейших усилий швырнула меня через всю комнату. Словно тряпичная кукла, я плюхнулся на рыжий диван, опрокинул его, а затем катился по полу до тех пор, пока не врезался в противоположную стену.

– Давай устроимся поудобнее, – шепнула Джулиет. Оглушенный, не в силах нормально дышать, я все-таки собрался с силами, чтобы дать бой. Хотя максимум, что удалось, – это встать на одно колено. Случившееся дальше могу описать лишь по звукам, поскольку воспринимал лишь их. Итак, сначала послышались тяжелые удары, будто вооруженные отбойными молотками строители по команде начали колотить дальнюю стену, но получалось не очень синхронно. Аджулустикель зарычала от боли и неожиданности, и в ту же секунду разбилось оконное стекло. И не только оно: с громким, терзающим уши «бабах!» кусок фанерного листа оторвался и упал на асфальт. Комнату наводнил желтый свет уличных фонарей.

Благодаря ему, я разглядел припавшую к полу Аджулустикель. Поза явно оборонительная: суккуб даже лицо руками заслонила. Увидев летящую бутылку, она подняла правую руку и ударила по ней сверху вниз, будто гвоздь забила, причем на такой бешеной скорости, что у меня в глазах зарябило. Сверкающим дождем посыпалось битое стекло, заблестели мелкие. капли воды. Однако ни скорость, ни сила суккубу не помогли. Осколки западали медленнее, потом остановились и полетели обратно, вонзались в ее кожу, жалили, словно рой голодных и очень хрупких пчел. Пока я пытался осмыслить происходящее, большой треугольный осколок дротиком вспорол воздух и вонзился в спину Джулиет.

Конвульсивно и лишь отчасти подчиняясь сознанию, моя голова повернулась к лестнице. На верхней ступеньке застыла призрачная женщина: алая вуаль трепетала, словно платок, который оставили сушиться на сильном ветру. Она стояла вполоборота, но при этом смотрела прямо на Аджулустикель, затем скользнула взглядом по комнате, и вихрь осколков двинулся в том же направлении.

Суккуб увидела соперницу и направилась к ней, хищно согнув пальцы с длинными когтями. Вихрь понесся следом: он накрывал Джулиет, словно огромная волна, потом на секунду отступал и собирался для нового броска. Одежда висела клочьями, на коже царапины, по лицу текли темные ручейки крови, а в глазах застыло безумие.

В груди Джулиет родился звериный рык, вырвавшийся на волю утробным, терзающим слух урчанием, в котором айсбергами сталкивались согласные. Я не смог бы их воспроизвести, даже если бы не онемел от заклятия Маккленнана. Призрак завибрировал, осколки колючим дождем упали на пол.

Как говорится, береженого бог бережет, так что я вскочил на ноги и, хрустя битым стеклом, бросился к двери. Скорее, скорее отсюда!

Пробежав по улице метров сто – ноги работали часто-часто, в такт бешеному пульсу, – я услышал оглушительный грохот и рискнул обернуться. Перешагнув через зазубренный обломок, еще недавно бывший дверью из твердой древесины, Аджулустикель вышла на улицу, увидела меня и… понеслась.

При каждом шаге тонкие каблучки выбивали на окоченевшей мостовой белые искры.

Вылетев на Юстон-роуд, я свернул налево. Транспорта еще хватало, да и двигался он достаточно быстро – в общем, о том, чтобы махнуть через дорогу и скрыться в сети опутывающих Джадд-стрит переулков, и речи не было. Пока найду брешь между машинами, суккуб меня растерзает! Но вот впереди на красный свет остановился мусоровоз с полным бункером.

На взвешивание и обдумывание не осталось ни секунды. Будь у меня хоть одна, я бы, возможно, промешкал: на карте-то жизнь стояла! А промешкай я, суккуб нагнала бы прямо в движении и проткнула мне сердце.

Так или иначе, я попытался схватиться за цепь, что свисала с бункера, но промахнулся, потому что на светофоре загорелся зеленый и грузовик тронулся. Услышав скрежет каблуков – по звуку совсем как ножи во время заточки, – я вложил в рывок последние силы и снова попробовал схватиться за цепь. На этот раз ее удалось поймать в тот самый момент, когда мусоровоз стал набирать скорость и цепь по инерции качнулась в мою сторону. Я чуть не потерял контакт с землей и равновесие, но тут же выпрямился и, оттолкнувшись правой ногой, прыгнул.

Аджулустикель тоже прыгнула, и не успел я отдернуть толчковую ногу, как по ней что-то полоснуло. Голень будто замерзла, а потом по ней растеклось тепло. Черт, суккуб кровь мне пустила! Здоровая нога уже стояла на кузове мусоровоза, но через секунду соскользнула, и я повис на цепи, как гигантский освежитель воздуха, по чьей-то прихоти повешенный сзади, а не на лобовом стекле. Цепь качалась вокруг стержня, но мой вес значительно сокращал амплитуду, так что дорогу я видел жуткими обрывками. Каблуки Аджулустикель без устали цокали вслед за машиной: она не догоняла нас, но и не отставала. У следующего светофора изрубит меня в фарш.

Последним отчаянным усилием я стал карабкаться по цепи, как по канату, вверх, пока не ухватился за край бункера. В то самое время ноги нащупали на кузове точку опоры, так что удерживать вес на руках больше не пришлось. Надежно и безопасно, как на жердочке, зато свободной рукой я смог шарить внутри бункера. Почти сразу нашел и вытащил из недр мусора острый керамический осколок, в прошлой жизни бывший унитазом или раковиной. Вес вполне достаточный, но для маневра нужно выбрать подходящее время, иначе подбегающая Аджулустикель заметит мое импровизированное оружие.

Нырнув под железнодорожную эстакаду, мусоровоз снова выехал на улицу, и какое-то время круто поднимающаяся дорога мешала обзору суккуба. Три, два, один, пуск! – я бросил вчерашнюю сантехнику, когда грузовик резко свернул вправо.

Получилось просто идеально! Благодаря ускорению на повороте, моя рука сработала наподобие рогатки. Керамическая глыба ударила суккуба прямо в грудь, повалив на дорогу спутанным клубком конечностей. Человек на месте бы скончался, с другой стороны, ни один человек не в состоянии угнаться за грузовиком.

Мусоровоз трясся по ухабам, а я все оборачивался, боясь, что Джулиет появится снова, но, к счастью, она отстала. После этого поездка стала просто роскошной. Рекомендую всем, кто желает совершить экспресс-вояж по Лондону, дрожа от холода и ужаса.

Естественно, из Брикстонадо дома путь неблизкий, но ведь от добра добра не ищут!

Наверное, логично будет предположить, что домой я добрался в целости и относительной сохранности, потому что следующим в памяти отпечаталось, как Пен промывала мне рану Антисептиком, а Шерил бессмысленной скороговоркой повторяла: «Черт, черт, черт!».

– Пахнешь ужасно! – мрачно отметила Пен.

– Под душ встану, – апатично пообещал я, не вдумываясь в смысл сказанного. Слова ведь только поток звуков, но после контакта с оберегом Маккленнана способность произносить звуки казалась диковинкой. Пен все равно не слушала, так что можно было нести любую чепуху.

– Запах такой же, как в ночь, когда та тварь выбила окно, – отметила она. – Вы с ней снова виделись?

Вспомнив темную комнату, всепроникающий аромат и доносящийся из мрака голос, я невольно содрогнулся.

– Если честно, видно ее практически не было.

– Он всю жизнь западает не на тех женщин, – едко проговорила Пен, обращаясь к Шерил.

– У меня то же самое с парнями, – зловеще отозвалась темнокожая девушка. – Вроде бы знаешь, во что ввязываешься, и все равно каждый раз страдаешь.

Они продолжали ехидничать, но мое сознание будто переключилось на другую частоту, и я их больше не слышал.

Итак, призрачная женщина говорить не может, потому что ее заставили замолчать, и сделал это Гейб Маккленнан с помощью колдовства и, вероятно, по приказу… чьему? Дамджона? Но зачем? Что опасного могла она сообщить? Если Лукаш «заказал» девушку, а теперь она каким-то немыслимым образом его обвиняет, почему бы просто не изгнать ее, и дело с донцом?

И как Дамджон связан с архивом? Неужели я упустил некто ослепительно очевидное? Неужели чуждый моральных принципов сводник подрабатывает на краденых экспонатах? ВСКН 7405818 – единственная оставшаяся у меня зацепка… У кого-то из работников Боннингтона в картотеке, то есть под рукой, был номер стриптиз-клуба «Розовый поцелуй», на случай если… На какой случай? Крайней необходимости? Для проведения регулярных брифингов и отчетных собраний? Чтобы подстраховать, если возникнут непредвиденные сложности, например, чужак начнет вынюхивать там, где не следует? Если так, то я, пожалуй, имею некоторое представление об этих сложностях: не кто и уж, конечно, не почему, а расплывчатый прообраз возможного ответа. Словами его пока не передать, зато, наверное, сумел бы превратить в мелодию, будто объяснение – дух, которого я собирался сначала вызвать и уж потом разбираться, кто передо мной. В тот момент подобная перспектива не очень утешала.

 

17

Раннее субботнее утро, тишина, в холодном голубом небе ни облачка. Не успев прийти в себя, я вернулся в Хэмпстед и постучал дверным кольцом в форме львиной головы. Пятницу я сделал выходным, чтобы отлежаться, но все тело по-прежнему ныло и от любого резкого движения грозило рассыпаться по косточкам. Поддавшись унынию, я спросил себя, можно ли так жить. Вместо ответа из распахнувшейся двери донесся сладковатый аромат сандалового дерева и показалась Барбара Додсон в джинсах и обтягивающей футболке.

– Муж в кабинете, – объявила она, сделав шаг в сторону, чтобы освободить мне место. – Можете к нему пройти.

Однако я задержался и решил полюбопытствовать:

– Как Себастьян?

Взгляд Барбары был долгим и задумчивым.

– Отлично. Не видела его таким счастливым с тех самых пор, как мы сюда переехали. Вот Питер, по-моему, немного хандрит. Из него и слова не вытянешь.

– Наверное, это возрастное, – предположил я.

– Да, пожалуй, – кивнула миссис Додсон.

Слегка прихрамывая, я прошел по коридору в кабинет.

Суперкоп Джеймс ждал прямо за дверью, – наверное, хотел броситься на меня сразу, как порог переступлю. Не обманув моих ожиданий, он начал с места в карьер.

– Смею предположить, вы явились, чтобы извиниться! Ради вашего же блага надеюсь, вы пришли именно за этим.

Я слишком устал, чтобы играть с ним в игрушки.

– Нет, вы предполагаете совсем не это. Вы предполагаете, что я пришел вас шантажировать, и надеетесь подешевле откупиться – или запугать.

На сотую долю секунды глаза Джеймса стали круглыми, как блюдца, а губы раскрылись, обнажая крепко стиснутые зубы. Понятно, он на взводе, причем на очень сильном, при неосторожном обращения сломаться может. Я не желал подстраиваться под его тонкую душевную организацию, поэтому выложил все как есть.

– Вы совершенно правы: это шантаж. Однако в противовес тому, что вы знаете о шантажистах, я действительно оставлю вас в покое, как только вы выполните мои требования. Нужны мне не деньги, а лишь информация, вернее, файлы по нескольким делам. Трем, если быть до конца точным. Ну как, сможете?

– «Лишь информация?» Хотите, чтобы я украл в столичной полиции несколько файлов? Нарушил свои служебные принципы? Назовите хоть одну разумную причину, мешающую мне дать вам в зубы за сопротивление аресту, а потом арестовать?

Я холодно кивнул.

– Пожалуй, причина только одна. Дэйви Симмонс. Все попавшиеся мне газеты утверждают, что он задохнулся, надышавшись коктейлем суперклея и антифриза из пластикового пакета «Асда». Такой смерти не позавидуешь.

Лицо Додсона позеленело, хотя по-прежнему лоснилось, будто маслом смазанное. Джеймс тяжело опустился в кожаное офисное кресло. Похоже, парень смотрит смерти в лицо, причем не своей – думаю, с этим он справился бы легче, – а чужой.

– Дэйви Симмонс был пустоголовым ничтожеством, – не очень уверенно проговорил он.

– Да, об этом я тоже читал. Неполная семья, психические отклонения, пара арестов… И все-таки в полиции почуяли неладное. Коллеги не обсуждали с вами пикантные подробности?

Додсон пронзил меня полным ненависти взглядом.

– Нет! Не обсуждали.

– Видите ли, клей нашли в волосах Дэйви и на левой щеке. Создалось впечатление, что пакет надели на голову, а не прижимали к носу и рту, как обычно поступают любители клея «Бостик». Синяки на запястьях без внимания следователя тоже не остались. Похоже, кто-то сбил парнишку с ног, натянул пакет на голову и не снимал, пока тот не умер. Гнусная выходка, правда?

Кабинет накрыла тишина, напряжение которой спадало по мере того, как гнев Додсона уступал место отчаянию.

– Это была просто шутка, – чуть слышно прошелестел он.

– Неужели? – едко поддел я. – В чем же ее соль? Но Додсон меня не слышал.

– Питер с друзьями нашли… Симмонса… в кабинке туалета. Он уже смешал клей с антифризом и ловил кайф. Ребята хотели его напугать. Или проучить…

На этот раз я выдержал паузу подольше, а потом выложил на стол листочки, которые дал Никки. Додсон посмотрел па них пустым, ничего не выражающим взглядом.

– Вот три имени, которые обведены маркером, – показал я. – Меня интересуют только они. Нужны отчеты о вскрытиях, свидетельские показания… все, что сможете раздобыть. К сегодняшнему вечеру.

Додсон покачал головой.

– Нереально! Столько информации… – Он начал читать и покачал головой еще категоричнее. – Я в отделе убийств больше не работаю и к этим данным доступа не имею.

– Зато наверняка можете позвонить кому-нибудь из старых приятелей, вы ведь сейчас большая шишка в Департаменте по борьбе с организованной преступностью. Я и копии приму! В крайнем случае скачаете все на диск, отдадите мне, и мы забудем друг о друге. Теперь уже навсегда.

Я шагнул к двери, но Додсон неожиданно преградил путь и уставился на меня с высоты своего огромного роста.

– Питер не хотел, чтобы мальчишка умирал! Понимаете?

– Вы уверены? – спокойно произнес я, без страха встречая его пылающий взгляд.

– Я уже наказал сына. Вообще-то он и так мучается угрызениями совести, но я до конца полугодия посадил его под домашний арест и отменил поездку в Швейцарию. Другими словами, я не закрыл глаза на проблему, а Питер полностью осознает, что натворил.

– Дэйви Симмонс мертв, – бесстрастно продолжал я, – так что к черту вас и всю вашу полицию!

Я думал, Додсон меня ударит, однако он лишь бессильно опустил руки и отвел взгляд.

– К сегодняшнему вечеру, – повторил он.

– Ага.

– Тогда вы оставите нас в покое.

– Именно.

– Кастор, я могу здорово испортить вам жизнь.

– Не сомневаюсь, но давайте лучше друг друга радовать, ладно?

Входную дверь пришлось открывать самостоятельно: чуткая Барбара на глаза не попадалась.

Куда ехать дальше? О ноутбуке ни слуху ни духу, а тормошить Никки бесполезно. В архив? К архиву я теперь на пушечный выстрел не подойду, вдруг вокруг здания до сих пор рыщет Аджулустикель?! Что же остается?

Остается Роза. Как ни малы шансы ее найти, девчонка могла бы облегчить мне жизнь! Наверняка она знала погибшую женщину и способна заполнить оставшиеся пробелы, помочь разобраться в этом бардаке.

Естественно, следовало предполагать: все вышеперечисленное известно и Дамджону. Если, как мне кажется, рыльце у него в пуху, Лукаш упрячет Розу подальше от моих глаз – явно не в «Розовом поцелуе». И все равно мне придется туда сходить.

Я попал на послеобеденную сиесту – время, когда утренние гости из Сити уже испарились, подобно капелькам пота в ложбинке стриптизерши, а секс-туристы еще не пришли в себя от оргий предыдущей ночи. Когда я вошел, дежурный администратор – слава богу, не Арнольд! – дремал в своем закутке, а клуб практически пустовал, По широкоэкранному телевизору показывали мягкое порно, причем фильм был такой старый, что воспринимался скорее как китч, а не как закуска для эротоманов.

Очень не хотелось встречаться с Дамджоном, а еще больше – со Шрамом; к счастью, ни того ни другого на горизонте не наблюдалось. У двери на второй этаж дежурил совершенно незнакомый парень, который пропустил меня, не удостоив и беглого взгляда.

– У вас есть молодая особа по имени Роза? – обратился я к блондинке за барной стойкой. Не девушка, а ожившая фотография с журнального разворота! В лучезарной улыбке ни капли ума или чувства; хотя блондинка кивнула, кивок мог означать что угодно.

– Конечно, милый, но ее сегодня нет. Зато есть другие девочки такого же возраста. Например, Жасмин – у нее рост метр шестьдесят пять и пышная грудь. Жасмин недавно исполнилось восемнадцать, так что сможете отметить…

Я перебил красавицу.

– Мне бы очень хотелось снова увидеть Розу, – заявил я, надеясь, что девушка не углядит в моих словах подвох. – Когда она в следующий раз работает?

– Ну, обычно она приходит по пятницам и. субботам. – Ослепительная улыбка блондинки стала чуть менее сердечной.

. – Так сегодня и есть суббота! – напомнил я.

– Конечно, милый, – снова кивнула девушка, – только сегодня ее нет, выходной взяла, у нас же свободный график.

Ага, свободный график, черта с два! Внутри все клокотало, но мое лицо оставалось непроницаемым: я же профессионал. Черт, черт, черт!. Боюсь, следующий мой шар не пройдет.

– Домашний телефон черкнешь?

Улыбку тут же свернули и спрятали до более подходящего, случая.

– Личную информацию предоставлять запрещено, и вам это прекрасно известно. У нас много других девушек! Посмотрите, может, кто понравится?

Импровизированное «отвали» я принял с добродушной усмешкой: так казалось разумнее всего, и поспешно ретировался, не желая привлекать к себе внимание.

Выходит, Роза исчезла, значит, в клубе делать больше нечего. Да и вообще, можно сказать, нечего, по крайней мере пока не позвонит Никки. Наверное, в этой ситуации лучше всего лечь спать: силы-то еще понадобятся. Однако где-то на задворках сознания блуждала не дающая покоя мыслишка, от которой я периодически отмахивался, считая совпадением. Удивительно, как случайные совпадения, накапливаясь, становятся все менее случайными! Вот я и позвонил Рику.

– Ну, не знаю, Кастор, не знаю… – полушутя ответил он, очень удивившись, что я до сих пор не бросил это дело. – После инцидента с ключами Элис тебя все чуть ли не прокаженным считают.

Я рассеянно почесал ободранный локоть.

– Порой я и сам так думаю… Третий день хожу в каком-то разобранном состоянии. Рик, помнишь, ты про русские документы рассказывал? Ну, что они хранились где-то в Бишопе-гейте, и разыскал их ты. Как именно разыскал?

– Разве ты еще не махнул рукой на русскую коллекцию? – Боже, сначала Шерил, а теперь и Рик туда же, – Как говорится, сделка прошла по наводке знакомого знакомых. Один из моих университетских преподавателей знавал типа, прадед которого перебрался в Лондон незадолго до Октябрьской революции. У того парня несколько чемоданов подобных документов; русским он почти не владеет и разобрать, что к чему, не в состоянии… Я думал, ты уже забыл про эти бумажки. Разве они к делу относятся?

– Скорее всего нет, просто меня тревожит одно совпадение. Призрак появился вслед за русской коллекцией и говорит по-русски, – равно как и плачущая женщина из телепатического слайд-шоу, но я об этом умолчал. – У тебя адрес того парня не сохранился?

– Возможно, только не уверен, живет ли он там до сих пор.

– Ну и ладно, съезжу обстановку разведаю, Если никого нет, потеряю только свое личное время. – Подожди минутку, гляну.

На телефоне я висел куда дольше минуты и уже собрался положить трубку, когда вновь услышал торжествующий голос.

– Нашел! – объявил Рик. – Знал, что он где-то под рукой. Почти вся переписка шла через Пила, но мне попалось первое письмо того парня. Адрес: Фолгейт-стрит, Оук-корт, дом номер четырнадцать. Это за Бишопсгейтом, у Шордитч-энд.

– Спасибо.

– Может, позвонишь потом? Расскажешь, как все прошло… Ты меня заинтриговал.

– Договорились.

Повесив трубку, я поехал на запад.

Никто не помнит священника, построившего в Средние века Бишопсгейт. Хотя он был лентяем, который в Лету канул вполне заслуженно. По сути, он лишь пробил в городской стене брешь, чтобы попасть из дома в солнечном Саутуорке прямо к церкви святой Елены, а не обходить через Олдгейт или Мургейт, ну или, возможно, для того, чтобы по пути выпить пива в пабе «Кэтрин-уилл» на Петтикот-лейн.

Сегодня праведности, покоя и благочестия в Бишопсгейте днем с огнем не сыщешь: сплошные банки и финансовые компании, тянущиеся с Чипсайда. Монопольный капитализм прошелся по району медленным асфальтовым катком, превратив здания в стандартные блоки из стекла и бетона. Однако немного терпения, и, свернув с главной дороги, вы попадете в лабиринт двориков и переулков, заставших время, когда стояла городская стена, которую по ночам закрывали, опасаясь, что нагрянут незваные гости. Хэнд-аллей, Кэтрин-уилл-аллей, Сэндис-роу, сама Петтикот-лейн… Гуляя по ним, чувствуешь на плечах тяжесть времени.

Послевоенная Оук-корт никакой тяжести на себе не несла за исключением разве что нескольких галлонов краски, потраченных на бездарные граффити. Неприметный дом из желтого кирпича: три этажа, у каждого внешние переходы, тут и там – окна, заколоченные вздувшейся от дождя фанерой. Лестниц тоже три: в начале, середине и конце дома, а между ними два квадратных газона с пожухшей травой и скамейками из кованого железа посередине. М-да, атмосфера угнетающая, не хотелось бы мне называть это место домом, ;; Я поднялся по центральной лестнице. Запах мочи перебивал менее резкий, но более стойкий аромат плесени. У самого основания на кирпичной кладке темно-бурые пятна, будто дом страдал от плохо залеченных ран.

Квартира номер четырнадцать оказалась на последнем этаже. Позвонил – никто не ответил, начал стучать – мертвая тишина. Дверь филенчатая, под верхним стеклом толстый ковер пыли, а сквозь него видна неряшливая кипа рекламных проспектов «Пиццы-хат» и агитационных листков местного отделения консервативной партии. Вспомнив, когда состоялись последние выборы, я понял, что сюда давно никто не приходил.

Отвернувшись, я двинулся к лестнице, но, прежде чем спустился хотя бы на одну ступеньку, старая привычка заставила в последний раз обернуться. Нужно же удостовериться, что к двери никто не подошел! Все чисто, однако я почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом – верный признак того, что по затылку и по душе скользят невидимые глаза.

За мной следил кто-то из умерших. Далеко этот наблюдатель или близко, сказать сложно. На внешнем переходе, метрах в десяти над тротуаром, меня видно всей улице. Однако кто предостережен, тот вооружен, и, сбегая по ступенькам, я достал вистл и спрятал в рукав. Возле дома ни души. Я зашагал к Ливерпуль-стрит, при каждой возможности заглядывая в витрины, чтобы, не поворачивая головы, знать, что происходит за спиной. Кажется, «слежки нет.

Свернув за угол, я бросился бежать, добрался до следующего поворота и снова побежал к вывеске метрах в пятидесяти от меня, которая гласила: «Закусочная Мэтью». Зал крошечный: места едва-едва хватает для прилавка и удивительно длинной для субботнего полудня очереди. Тяжело дыша, я влетел в закусочную и, повернувшись спиной к улице, пристроился в: конце. За прилавком окно, позволявшее незаметно следить за перекрестком. Буквально через минуту за угол выбежал человек и беспомощно огляделся по сторонам, а секундой позже за ним – второй! налетевший на первого, словно бульдозер на детский велосипед. Первым был Гейб Маккленнан, вторым – Шрам.

Парочка огляделась по сторонам, затем посовещалась. Даже на расстоянии я видел, что Шрам злится, а Маккленнан оправдывается. Великан тыкал Гейба в грудь толстым, похожим на сосиску пальцем, а желваки так и ходили: похоже, распекал за то, что упустил меня из виду. Доказывая свою невиновность, Гейб развел руками, за что снова получил в грудь. Последовала чуть более сдержанная пантомима с тыканьем пальцами и беспокойными взглядами по сторонам, включая несколько судорожных на переулок, откуда они прибежали. Наконец сообщники расстались: Маккленнан направился к Бишопсгейту, Шрам – в обратную сторону.

Дав им секунд тридцать, чтобы отошли подальше, я двинулся за Маккленнаном. Сделать выбор оказалось несложно: Гейб, даже если заметит меня, по крайней мере руки-ноги не оторвет.

Я увидел его почти моментально: Маккленнан по-прежнему оглядывался, пытаясь снова напасть на мой след. На случай, если решит обернуться, я держался поодаль и следил, чтобы между нами было как минимум два человека. Белая шевелюра стала очень удобным бакеном, так что я вряд ли упустил бы его из виду.

То и дело сворачивая в переулки, Гейб обошел весь Бишопсгейт. Меня он, естественно, не обнаружил, вернулся по главной улице на юг, к Хаундсдитчу, там поймал такси и помчался к реке.

Выругавшись, я побежал следом, потому что ни единого такси поблизости не оказалось. Зато повезло на Корнхилле: прямо передо мной на Грейсчерч-стрит выехало такси, и в ответ на мои судорожные махания остановилось.

– Езжайте вон за тем парнем! – задыхаясь, выпалил я.

– Класс! – обрадовался таксист – коренастый парень азиатских кровей, говоривший, как самый настоящий кокни. – Всю жизнь мечтал в погоне участвовать! Не бойтесь, сэр, в момент догоним!

Азиат не подвел. Свернув прямо на Аппер-темз-стрит, мы влились в плотный поток транспорта, ползущий по набережной Виктории. Водитель перескакивал из ряда в ряд, бешено крутил руль, всеми правдами и неправдами стараясь не упустить из виду машину Гейба. В результате нам несколько раз гневно сигналили, а кто-то даже раздраженно крикнул: «Ты что, урод, нормально ехать не можешь?» В окне соседнего такси виднелась голова Маккленнана, но он, слава богу, не обернулся.

Двигаясь вдоль реки, мы проехали Вестминстер, потом Пимлико. Интересно, куда направляемся? Я ведь рванул за Гейбом, поддавшись порыву и в надежде, что он приведет к Розе. Другими словами, доверился целой серии интуитивных предположений и выводов, начиная с того, что именно Дамджон вывел Розу из обращения. Если девушка ускользнула (с учетом высоты каблуков точнее сказать, уцокала) по собственной воле, значит, я зря теряю время.

Увы, последний вариант стал казаться наиболее вероятным, особенно когда такси Маккленнана свернуло на Оукли-стрит и покатило к Кингс-роуд. Очень-очень серьезные сомнения вызывало то, что у Дамджона там бордель. Насколько я понимаю, заведения Кенсингтона и Челси – своеобразный закрытый клуб: сунься в него бывший ист-эндский уголовник, местные, забыв о хороших манерах, порежут мелкими кубиками.

У Сэндс-Энд Маккленнан наконец остановил машину, расплатился и отправился дальше пешком. Пришлось последовать его примеру.

– Ну как? – с вполне заслуженным самодовольством спросил таксист.

– Парень, тебе учебники надо писать, – похвалил я и, дав ему на чай пятерку, бросился за Гейбом, не позволяя ему оторваться.

Далеко он, однако, не ушел: остановился у следующего же поворота на Лотс-роуд возле паба с вывеской, на которой была изображена прыгающая через ручей лошадь, достал сотовый и долго с кем-то разговаривал. Затем взглянул на вывеску, что-то сказал собеседнику и кивнул, потом, наконец, спрятал сотовый и исчез за дверью паба «Вольный конь».

Я долго решал, продолжать слежку или нет. Конечно, полезно бы узнать, с кем встречается Гейб, и еще полезнее подслушать, но это, пожалуй, было бы слишком хорошо. С другой стороны, заехав в такую даль, нелепо ловить другое такси, мчаться обратно в Сити.

С предельной осторожностью я юркнул следом за Маккленнаном. На удачу в пабе оказалось людно, и я смог оглядеться. Гейба заметил не сразу, но только потому, что его бросающуюся в глаза шевелюру на миг скрыли кружки, висящие в ряд у дальнего конца барной стойки. Через пару секунд он взял пиво, повернулся ко мне спиной и вышел через черную дверь. Когда она открылась, я успел разглядеть «пивной садик» с маленькими деревянными столикими и ярко-зелеными зонтиками.

Ситуация усложнилась. Если пойти в садик, могу попасться на глаза Гейбу, а людей там нет, значит, и спрятаться не получится. Наверное, разумнее будет сначала прогуляться вокруг паба и разведать обстановку.

Я шагнул на улицу. Метрах в трех от меня из такси-малолитражки вылезал Шрам: машина так и ходила ходуном.

Назад, назад, пока не заметили! А потом-то куда? Ни другого зала, ни второго этажа… Туалет! Три широких шага – и я за дверью.

Единственный посетитель, сушивший руки под горячей струей воздуха, оглянулся и… разинул рот от удивления. К счастью, я уже знал, что фортуна повернулась ко мне спиной, поэтому, обнаружив в сортире Ласку-Арнольда, ничуть не стушевался. Улучив момент, я пнул его в самое уязвимое и болезненное место. Арнольд скрючился от боли, а я, схватив за загривок, как следует ударил его виском о раковину. Без единого звука Ласка упал как подкошенный.

Черт! Конечно, по сути дела, обществу мой акт насилия только на пользу, но связать Арнольда нечем, а как только его найдут, в пабе начнутся крупномасштабные боевые действия. Что бы здесь ни затевалось, мне вмешиваться пока не стоит.

Поддавшись порыву, я порылся в карманах Арнольда. Ничего особо примечательного, но бумажник и сотовый лучше забрать – вдруг пригодятся?

Приоткрыв дверь, я через щелку оглядел зал и змейкой выскользнул из туалета. Шрама не наблюдалось, за что я страшно обрадовался. По всей вероятности, луп-гару уже с Гейбом во дворике.

Оказавшись на улице, я тут же почувствовал себя спокойнее: по крайней мере выбрался из эпицентра волнений, движений и шума, которые начнутся, когда обнаружат Арнольда. Вывод: ничто не мешает совершить небольшую экскурсию, конечно, при условии, что высовываться не буду.

Я обошел вокруг паба. Идея очень удачная, потому что «пивной садик» ограничивался забором практически с меня высотой. Выглянув из-за угла, я увидел спину Шрама (второй такой во всем Лондоне не сыщешь!), массивное тело которого полностью заслоняло Маккленнана, Разговор у них серьезный, жаль только ни слова не разобрать!

Согнувшись, как старик, я стал незаметно двигаться вдоль забора. Где остановиться, понять было несложно: я услышал возмущенный голос Маккленнана.

– … нам никогда не рассказывают, что и как! Меня это не устраивает. Если объяснят, в чем заключается опасность – нет проблем, я не из робкого десятка. Я соглашался совсем на другие условия, так что…

Всего четыре слова – и низкий рокочущий бас Шрама прервал визгливые сетования Маккленнана:

– Ты на предварительном гонораре.

– Спасибо, что напомнил. Да, я на предварительном гонораре, но в качестве специалиста по изгнанию нечисти. Никто не предупреждал, что нечисть придется вызывать. Никто не предупреждал, что придется накладывать связывающее заклинание на чересчур болтливого призрака. Почему не разрешили сразу с ним разделаться? Никаких проблем бы сейчас не было!

– Ты имеешь в виду Кастора? – прорычал Шрам. – Кастор не проблема. Во-первых, он собственную задницу по карте не найдет, во-вторых, там, где он копает, не осталось ни одной улики, а в-третьих, я убью его, как только мистеру Д. надоест использовать твоего секси-демона.

– Я чуть не сдох, вызывая эту тварь! – с горечью произнес Гейб. – Ты понятия не имеешь, что значит притащить ее из ада! И практически сразу, не успев прийти в себя, я должен был накладывать связывающее заклинание! Малейшая ошибка – она на части бы меня разорвала.

– Мистер Д. предполагает, что ты достаточно компетентен.

– Ну спасибо! – Смех Маккленнана, что удар хлыстом: казалось, следы останутся. – Спасибо тебе! Я должен от гордости лопнуть?

– Ты должен делать то, что тебе говорят.

– А если Кастор до второй шлюшки доберется?

– Не доберется.

– Почему бы Дамджону просто не убить ее – и дело с концом?

– Почему бы тебе не спросить у него самого? Похоже, у Гейба ответа не нашлось. Пауза затянулась, а потом они сменили тему.

– Куда пропал этот кретин? – Бас Шрама напоминал рокот подземного поезда.

– Вроде бы отлить пошел.

– Так приведи его!

– Пожалуй, мне пора уходить.

Роза. Роза – ключ ко всем загадкам, а я понятия не имел, ни где ее найти, ни даже с чего начинать поиски.

Ну, честно говоря, это не совсем верно. Просто вынюхивать в стриптиз-клубе – а других отправных точек не было – казалось не безопаснее, чем шарить в пушечном лафете при свете зажженной спички.

Да, собственная глупость порой изумляет…

Белокурая барменша со второго этажа пронзала меня полными неприязни и подозрений взглядами, но очень экономно и украдкой. Однако моя первая фраза обещала развеять сомнения и представить меня в образе давно потерянного брата.

– Знаешь, – улыбка получилась на диву искренней и обаятельной, – кажется, я сто лет не угощал всю компанию.

Блондинка чуть челюсть на пол не уронила, но постаралась тут же вернуть ее на место.

– Выпивка за мой счет! – услужливо пояснил я. – Всем шампанское! – Достав бумажник, я звонко хлопнул по столу кредиткой. Ну, вообще-то бумажник был Арнольда и карточка тоже, но, уверен, Ласка с удовольствием сделал бы людям что-нибудь хорошее.

Оправившись от потрясения, барменша стала резво, пока ко мне не вернулся рассудок, доставать бутылки. Взяв первую, я ободрал фольгу и, пока блондинка расставляла бокалы, вытащил пробку. К тому моменту слух разлетелся по всему залу, и к стойке слетелись девочки. Понятно, наценка здесь бешеная, и в дополнение к постельным гонорарам девочки, вероятно, получают проценты от выручки бара: раскрутить клиента на спиртное куда проще, чем, так сказать, обычный трудовой процесс.

Не успевая наливать, я вручал каждой по бокалу: радостно и чуть неловко вкладывал в протянутые руки так, чтобы обязательно коснуться кожи. Я хорошо представлял, что ищу, но вместе с тем понимал, слишком привередничать не стоит.

Фортуна улыбнулась на девушке номер восемь или девять – тощей недовольного вида брюнетке в огненно-красном бюстгальтере, трусиках с сердцем из блесток в центре, прозрачном топе и черных, украшенных ирисами чулках.

– Мы ведь еще не знакомы! – начал я, сжимая ее детскую ручку в ладонях, чтобы «скачать» побольше информации. – Как тебя зовут?

– Жасмин, – промурлыкала брюнетка, пронзая потенциального клиента якобы страстным взглядом, – а тебя?

– Джон, – выбрал я первое пришедшее в голову имя.

– Ну, Джон, хочешь пойти со мной наверх?

– Да, да, конечно!

Надо же, и дуться перестала!

– А чем заняться желаешь?

– Обожаю контактный массаж, – ляпнул я и, предвосхищая дальнейшие вопросы, добавил: – Умеешь делать растирание по-эдинбургски? – Конечно, умею, негодник эдакий! – и глазом не моргнув, соврала Жасмин, Затем получила от барменши ключ, мельком взглянула на номер комнаты и, по-хозяйски взяв меня под руку, уволокла прочь. Что же, в конце концов, я здесь только Джон.

Вряд ли я уже бывал в той комнате, но она мало отличалась от увиденных ранее: скучная, стандартная, стерильная коробка, олицетворяющая торжество функциональности над формой так же убедительно, как пальчиковая батарейка над птицеводческой фермой.

– Давай объясни, какой именно массаж сделать, – замурлыкала хитрая Жасмин, усаживая меня на кровать, – тогда и цену назову.

Я старательно изобразил уныние и подавленность:

– Вообще-то, Жасмин, хотелось бы просто поговорить: мы же не знакомы и все такое, Почем миссионерская поза без всяких наворотов?

Я опасался, что начнется скандал, но девица отреагировала спокойно: наверное, куда больше клиентов, чем мне казалось, доходят до этого этапа и в последний момент теряют самообладание.

– Шестьдесят фунтов, Джон. Давай разберемся с деньгами, а потом можно сколько угодно разговаривать.

Я безропотно выложил три двадцатки, и Жасмин выскользнула из комнаты, предположительно для того, чтобы передать их дежурной барменше-надзирательнице, потом вернулась и прикрыла за собой дверь.

– Хочешь, разденусь? – с улыбкой предложила девушка, подошла ко мне и накрыла грудь ладонями.

Учитывая эфемерность наряда, жест чисто символический и никак не способствовал созданию атмосферы, благоприятной для спокойного разговора.

– Спасибо, не стоит. В одежде тоже хорошо. Очень хорошо!

Жасмин прижалась ко мне и положила руку на колено. Нежный цветочный запах ее тела совершенно незаслуженно напомнил Джулиет, она же Аджулустикель, и я едва сдержался, чтобы не отстраниться.

– Ну, Джон, о чем поговорим? – голосом маленькой девочки заворковала Жасмин.

Я пошел ва-банк.

– У тебя есть коллега по имени Роза. Кажется, вы работаете в одни и те же дни, вот я и решил, что ты ее знаешь.

Очевидно, Жасмин ожидала услышать совсем не это. Тем не менее она выкрутилась.

– Значит, Роза – твоя любимица?

Тут же вспомнился острый кухонный нож.

– Очень сильное осталось впечатление, – кивнул я и мысленно преклонил колени перед алтарем совести, каясь в столь мерзкой лжи. – После первой встречи все мечтал о новом свидании… Увы, ее сегодня нет.

– Да, точно, – Жасмин старательно изображала наивную девочку, но в голосе послышалась настороженность: наверное, так полагалось по правилам борделя. – Давай притворимся, что я это она. Можешь звать меня Розой.

Я категорично покачал головой.

– Хочу убедиться, что с ней все в порядке, и еще раз поговорить хочу.

Девушка не ответила: мои слова либо проняли ее, либо напугали – вдруг странная одержимость перерастет в насилие? Я очень надеялся на первое, потому что, прикоснувшись к тонкой руке, увидел мимолетный образ Розы. Как минимум Жасмин ее знала, а при наилучшем раскладе даже беспокоилась.

Однако реакция девушки многообещающей не казалась.

– Роза в порядке, – буркнула она: голос моментально изменился, от приторного сюсюканья не осталось и следа. Надо же, и руку с колена убрала!

– Почему ты так думаешь?

– Потому что видела Розу вчера, и она была в полном порядке.

– В какое время ты ее видела? Темные глаза полыхнули гневом.

– Слушай, если ты из какой-нибудь социальной службы, лучше задницу мне поцелуй!

– Мы ведь сошлись на миссионерской позе! К тому же я не из социальной службы и не из полиции, хотя на копов у тебя наверняка глаз наметан. Нам с Розой действительно нужно поговорить, и я действительно за нее тревожусь. Если, по-твоему, с ней все в порядке, тогда прекрасно! Только скажи, в какое время ты ее видела?

Смирившись с неизбежным, я достал стремительно худеющий бумажники выложил еще двадцатку. Жасмин к ней даже не потянулась, лишь смерила меня хмурым взглядом, в. котором, однако, не было ни капли агрессии: девушка просто выходила из образа и снимала маску. Похоже, мне снова повезло: Жасмин и сама беспокоилась о Розе. По крайней мере я не видел другого объяснения тому, что она не свистнула вышибалу и не забрала лишнюю двадцатку.

Тем временем жрица любви вычисляла оптимальную для себя степень откровенности, и я понимал, что услышу правду в весьма усеченном варианте.

– После обеда, – нерешительно начала девушка, – где-то в два. Роза опоздала, и сперва ее отчитала Патти, а потом Шрам… – Жасмин запнулась, и я почувствовал: особой теплоты отношений здесь не наблюдается. – Шрам повел се разговаривать с мистером Дамджоном.

Повисло молчание.

– И что? – не выдержал я.

Лицо Жасмин стало совсем несчастным.

– Роза так и не вернулась.

– Можешь сказать, куда повел ее Шрам?

Закатив глаза, Жасмин покачала головой. Откуда ей знать, да и зачем? В подобном заведении лишние вопросы задавать не принято, но именно этим мне приходилось заниматься.

– Такое часто случается? В смысле, Шрам часто уводит девушек разговаривать с боссом? Дамджон что-то вроде ежеквартального смотра вам устраивает?

Жасмин снова покачала головой.

– Если нужно, он сам сюда приходит, а так в основном с нами разбирается Патти, Мистер Дамджон на первом этаже заправляет.

– Шрам не сказал, зачем боссу вдруг понадобилось вызывать Розу?

Девушка ответила не сразу, и я терпеливо ждал: порой это помогает лучше, чем наводящие вопросы.

– Сказал, мол, ей уже говорили, неоднократно предупреждали, о чем именно – не объяснил. Роза ответила, что просто ходила гулять, по дороге пи с кем не общалась, гуляла и все.

Слепому ясно: Розе велели не следить за мной, но она все равно следила. Однако не для того, чтобы поговорить, а чтобы наброситься с кухонным ножом. «Это сделал ты! Ты снова с ней это сделал!»

– Они уехали на машине? – уточнил я.

– Угу.

– На «БМВ»?

– Я не видела, слышала только, как она отъезжает.

– Не знаешь, где живет Дамджон? Смех Жасмин прозвучал совсем невесело.

– Могу поспорить, что очень далеко отсюда! Нет, никто не знает, где он живет. Мы пересекаемся только здесь.

– Он никогда не увозит пару девушек с собой, хм, на дополнительную смену, чтобы воспользоваться правом первой ночи?

– Нет, по крайней мере я не слышала. Кэрол считает, он гей.

Ну, с этим я согласиться не мог. Из непродолжительного знакомства с Лукашем и особенно после случайной экскурсии в его прошлое я догадывался, что он ловит кайф другим способом, в котором секс присутствует лишь постольку-поскольку.

– Больше ничего не помнишь? – скорее для проформы уточнил я.

Нахмурившись, девушка взглянула на меня с сомнением.

– По-моему, Шрам сказал что-то еще, только мне это кажется полной бессмыслицей…

– То есть?

– Ну, я услышала: «Тебя ждет милая дама».

– Милая дама?

– Ну, не помню, или красивая дама. Просто вышло очень смешно, поэтому в голове и засело. – Спасибо, Жасмин, – сказал я, на этот раз совершенно искренне. – Спасибо, что мне доверилась.

Не похоже, чтобы это сильно утешило девушку, но, когда я снова протянул двадцатку, она спрятала ее в резинке чулка.

– Сможешь ее найти? – спросила Жасмин. Доля секунды и профессионального глянца как не бывало: казалось, девушка вот-вот разрыдается.

– Очень постараюсь.

– Шрам… С Розой все будет в порядке? Подслащивать пилюлю незачем: искусством самообмана шлюхи владеют не хуже, чем священники.

– Не знаю, – покачал головой я. – Думаю, хотя бы некоторое время за нее можно не волноваться. Допустим, Дамджон не хочет предавать что-то огласке – зачем ему затыкать рот Розе, если правда вылезет с другого конца?

Жасмин не спросила, что это значит, а я не стал объяснять. Она бы все равно не поняла, что мне эта история начала напоминать силлогизмы, сводящиеся к выводам: «Все люди – Сократы, следовательно, Сократ есть резиновый цыпленок». Тезис: я сую нос, куда не следует, и задаю идиотские вопросы. Антитезис: Роза представляла опасность, только если бы рассказала то, что я знать не должен. Синтез: Дамджону и K° нужно вывести ее из строя лишь на время, пока меня не устранили.

Здорово, черт подери!

День получился тяжелый. Около четырех я вернулся к Пен и убил кучу времени, записывая одну мелодию на плеер, купленный в прошлом году на Камден-маркете. Модель старая, кассетная, зато со встроенным микрофоном и наушниками, которые могут очень пригодиться. Пришлось потрудиться, пока все не записалось как надо, не факт, что мелодия когда-нибудь понадобится, но, пока Додсон с Никки не позвонили и не дали зеленый свет, делать было все равно нечего. Вспомнился двойной охват Джона Гиттингза: маневр едва не стоил мне жизни, но ведь это не значит, что хорошую идею нужно зарывать в землю. Провозившись часа полтора, я расслабился, на время забыв о тревожных мыслях.

В конце концов, Никки не позвонил, а появился в своем обычном заговорщицком стиле. Я спустился на первый этаж за кофе, а когда насыпал в турку коричневый порошок, он уже сидел за столом позади меня в полной темноте. В течение нескольких минут он ни разу не пошевелился, так что я мог запросто уйти к себе и ничего не заметить. А когда все-таки заметил, на мгновение показалось: это гость из совершенно другого мира.

Убедившись, что передо мной всего лишь Никки, я разразился потоком ругани, а он принял оскорбления со стоическим безразличием.

– На эту неделю телефонных разговоров достаточно, – спокойно произнес он. – Феликс, я тщательно контролирую свои следы и имею достаточно оснований, чтобы оставлять их как можно меньше.

– Следы? – с сарказмом переспросил я.

– Прослеживаемую, видимую, фиксируемую часть моей жизни, – невозмутимо пояснил зомби. – Реши я стать заметным, сразу бы внес свое имя в списки избирателей, верно?

– Ладно, проехали, – махнул рукой я и, отодвинув стул, сел напротив Никки. – Для меня что-нибудь нашел?

Зомби кивнул, опустил скрещенные руки, и я увидел ноутбук, ребром стоящий на его коленах.

– Вот, забери.

– А… кратенький отчет не написал? – с надеждой спросил я.

– Он и не нужен. Одна папка – «Русский», один файл – «Русский-1», три тысячи двести записей в непрерывной цифровой последовательности. Во всех случаях данные вводились одним пользователем, которого система идентифицирует, как 017, изменения сделаны им же. Отсюда напрашивается единственный здравый вывод.

– То есть?

– 017 был единственным мужчиной/женщиной/человеком/обрабатывающим данные лицом, когда-либо имевшим доступ к этой папке.

Я молча впитывал информацию и на какую-то секунду даже поддался унынию, а потом обнаружил в словах Никки зацепку. – Стоп, ты, кажется, сказал «здравый вывод»?

– Совершенно верно, – кивнул зомби, – а для разума вроде моего, воспринимающего паранойю как способ выживания, напрашиваются совершенно другие заключения.

– Выкладывай, Никки, в чем тут соль?

– В ста пятидесяти трех случаях пользователь 017 внезапно и без всякой видимой причины переходит к иному способу ввода данных. Я нашел его в config.sys, потому что запись системного журнала специально переделали, чтобы разрешить этот новый способ.

Он сменил клавиатуру: вместо обычной использовал для заполнения выделенных полей портативную блютус. Наверное, что-то вроде diNovo, которую «Логитех» представили год назад в Хьюстоне. Насколько я понял, главная прелесть в том, что она использует радиоканал и на не имеющие опции блютус компьютеры подключается через адаптер.

– Угу, ясно.

– Как следствие, блютус-устройство не нужно физически подсоединять к машине. Даже в адаптер вставлять не нужно, оно же полностью беспроводное.

Я долго обдумывал услышанное.

– Но ведь это по-прежнему был пользователь номер семнадцать? Тот же парень, но с другой клавиатурой?

Никки. злорадно усмехнулся; наш разговор доставлял ему огромное удовольствие.

– Это был некто, представляющийся системе пользователем номер семнадцать. Но, когда изменял файл конфигурации, ему пришлось использовать собственный идентификатор. Так что, как блютусом ни прикрывайся, тень все равно останется. На самом деле он пользователь номер двадцать.

– Все, ублюдок, тебе крышка, – пробормотал я. – Никки, ты просто гений, спасибо огромное. Через день-два разберусь с этим делом, и можешь ждать Санта-Клауса.

Лесть Никки принял так же стоически, как чуть ранее ругань: раскланяться было бы ниже его достоинства. Однако уходить он тоже не спешил.

– Феликс, тут есть еще кое-что…

– Выкладывай!

– Просмотрев одну папку, я решил заодно проверить и другие. Всего их около десяти, самым старым уже по шесть-семь лет. Причем эти старые как раз в полном порядке: ни взломов, ни непонятых изменений в логах. Зато последние три с лишним года пользователь номер двадцать времени даром не терял. Через блютус он впервые вошел в марте этого года, раньше пользовался прибамбасами от «Интернешнл ректифайер», но по аналогичному принципу: ставишь в свободный порт адаптер, через него стыкуешь свой ноутбук или палм-пилот, модифицируешь файл конфигурации и так далее. Никки поднялся.

– Всего было изменено около двух тысяч записей. Только на этом диске… Учитывая, что данные вводились и в другие автономные компьютеры, оценить деяния пользователя номер двадцать в полном объеме крайне проблематично.

– Никки, а что этот пользователь делает с записями? – закричал я вслед пробирающемуся к двери гостю. – Просто хочу выяснить до конца… Что он подделывает?

– Ну, Феликс, ты и сам все знаешь! – мягко пожурил Никки.

– Артефакты из каталогов удаляет. Уничтожает их описания.

– Именно! Слушай, я здесь не был и ты меня не видел. Ну, приятного вечера!

 

18

Воскресенье, выходной! Однако, как остроумно заявил один мозговитый тип, у грешников выходных не бывает, значит, мне отдых не полагается.

Интересно, а куда ходят копы, чтобы расслабиться и скоротать редкие часы досуга? Могу только представить: какой-нибудь бар, где тщательно проверяют уровень пива в кружке, прежде – ем сделать первый глоток, где, отлучаясь в туалет, запросто оставляют пиджак на спинке стула, где никогда не приедаются анекдоты про пакистанцев.

По очевидным причинам Джеймс Додсон назначил встречу совсем в другом месте. Он выбрал «Бар Италию» на Олд-кромптон-стрит, а когда я вошел, уже сидел в глубине зала, изо всех сил стараясь слиться с интерьером. Едва я приблизился, держа в руках латте, Додсон швырнул на стойку папку из плотной бумаги и поднялся.

– Вот, здесь вся информация, – объявил он. – А сейчас я ухожу, если, конечно, для завершения сделки не обязан пить с вами кофе. Ухожу, положившись на честное слово, Кастор. Если когда-нибудь услышу ваш. голос или увижу физиономию… буду вынужден обратиться к друзьям, которые заставят вас рыдать кровавыми слезами.

Я пронзил его страдальческим взглядом: избитая фраза оскорбила куда больше, чем угроза.

– Договорились, но тогда я умру, а душа вернется и навсегда поселится в вашем доме, так что осторожно на поворотах.

Додсон бросился вон из бара: либо счел меня недостойным соперником в словесном фехтовании, либо вдруг вспомнил, что пришел безоружным. Так или иначе, я сосредоточил внимание на папке.

Джеймс не соврал: в папке действительно все, что нужно. Коричный латте остыл, на поверхности, словно на плохо залеченной ране, образовалась корка – я с головой ушел в сюрреалистические фантасмагории кропотливо собранного, скрепленного подписями и печатями материала, который откопал для меня Додсон.

Говорите о полиции что хотите, но с документами работать они умеют. К моему распоряжению результаты вскрытий, подкрепленные рентгеновскими снимками, отчетами патологоанатома, пояснительными диаграммами, а в одном случае даже футболкой, точнее ее фотографией. Ее приложили, потому что в горле жертвы нашли волокна, указывающие на по-пытку удушения, после того как «одежда была сорвана на более раннем этапе нападения».

Работа делает меня болезненно чувствительным в одних случаях и отвратительно черствым – в других. В этом случае преобладало именно первое, так что я буквально задыхался от страха, по крупицам воссоздавая жуткие обстоятельства, при которых пошли под откос жизни трех женщин.

Дженни Саути стала жертвой ДТП, но умирала долго и мучительно. Она была проституткой и искала клиентов в районе вокзала Кингс-Кросс. Надо же, только-только восемнадцать исполнилось! Машина, судя по всему ехавшая на огромной скорости, прижала ее к стене, В результате перелом тазовых костей и разрыв, печени. Похоже, трагедия произошла случайно, из-за того, что водитель, большой любитель ночных бабочек, слишком много выпил. Какое бы наказание ни получил тот парень, искренне желаю, чтобы у него больше никогда не стоял.

Кэролайн Бек была еще моложе, а смерть – такая же жуткая и трагическая. Девушка погибла от передозировки метадона во время вечеринки всего в трех улицах от Боннингтона, в местечке с очень подходящим названием Полигон-роуд. Окажись она наркоманкой, происшествие не привлекло бы мое внимание, но все случилось совсем иначе: беззаботно танцующую девушку уколол неожиданно подошедший к ней торчок. Парню хотелось поделиться драйвом, но шприц угораздило вонзить в сонную артерию. Кэролайн до этого наркотики не пробовала, поэтому действие метадона оказалось необыкновенно сильным. Девушка забилась в конвульсиях, а через полчаса умерла от остановки дыхания.

Оба случая вполне мне подходили: чем внезапнее и трагичнее смерть, тем плотнее сеть неутоленных чувств, из которой душе ни за что не выбраться. Однако, дойдя до третьего случая, я понял, что нашел призрачную женщину.

В отличие от двух первых жертв имени у нее не было, только номер дела и клинические данные. Итак, рост метр пятьдесят девять, волосы темные, глаза карие, телосложение худощавое, возраст – приблизительно двадцать пять лет. Обнаженная, однако рядом с телом нашли футболку, с которой и взяли образцы кожи и эпителия. Девушку обнаружили в мусорном контейнере у строительной площадки неподалеку от Ампт-хилл-истейт. На тот момент она была мертва как минимум семьдесят два часа. День, когда зарегистрировали неопознанное тело – четырнадцатое сентября, – совпадает с первым появлением призрака в Боннингтонском архиве.

Подробности воистину ужасные: девушка подверглась насильственным половым актам как вагинальным, так и анальным; следы семени только во влагалище, а свидетельствующие о насилии микроразрывы – и там и там. Лицо жертвы изрезано острым металлическим предметом неправильной формы, что вызвало сильные болевые ощущения и кровопотерю. Патологоанатом не пожалел времени, описывая лицевые повреждения: «многочисленные неглубокие порезы и колотые раны различной формы и глубины», бесстрастно отмечал он, прежде чем перейти к анализу точного места и тяжести каждого из повреждений. «Использованный при нападении инструмент имел несколько граней с острыми краями, движущихся независимо друг от друга». Однако причиной смерти явилась асфиксия: футболку затолкали в горло жертвы так глубоко, что она не смогла дышать.

Раны и порезы на лице девушки развеяли последние сомнения. А тут еще футболка: на фотографии ясно просматривалась аппликация в виде надписи: «Открыто». Значения слова я не знал, но это точно кириллица. Тем более копы ошиблись: девушку задушили не футболкой, а белой жилеткой с капюшоном.

Среди оставшейся документации я нашел фотографию головы и плеч девушки. Скупой, официальный, сухой отчет патологоанатома реальность практически не отражал, и я поежился, глядя на окровавленное месиво, в которое превратилась верхняя часть лица. Я. с самого начала знал: на девушке вовсе не вуаль, просто не хотел думать, что это может быть на самом деле.

Значит, это ты… Тебя изнасиловали. Убили. Привязали душу к алому кругу, будто смирительную рубашку надели.

А потом привели меня, чтобы тебя прикончил.

В груди закипел гнев и залпом вырвался сквозь стиснутые губы. Он даже немного притупил ужас и беспомощность, поэтому я его только приветствовал. Когда гнев докатился до атавистических тайников моего сознания, произошло что-что Страшное, Между мной и истерзанной девушкой на фотографии возникло личико Кэти, и глаза тут же заволокло слезами. Не кровавыми, а самыми обычными, но такими горячими, что щеки обжигали. На глазах слезы, а в душе – горе и стыд. Я не пытался анализировать эти чувства, а просто терпел: пот они отхлынули, и сквозь черную пелену снова проступил гнев.

Кому-то придется заплатить. Стоило серьезно и уверенно сказать это себе и сразу стало чуть легче. Кто-то заплатит за это двойной ценой с максимальными процентами.

Я снова сосредоточился на документах, которые принес Додсон: ни в одном из более поздних не говорилось, что в ходе расследования установили личность погибшей. Да и слово «расследование» казалось слишком громким. Копы потрудились лишь опросить местных: не видел ли кто чего подозрительного, несмотря на однозначное заявление патологоанатома: «следов борьбы или сексуального контакта на месте не найдено». Они связались с начальником участка, заявившим, что контейнер не использовался и не опорожнялся как минимум неделю до внезапного появления тела. Они мельком глянули в список пропавших без вести, направили стандартный запрос в Интерпол, а потом сложили ручки и стали ждать у моря погоды. Можно сказать, провели показательное расследование «для проформы»: никто не усердствовал и не собирался из кожи вон лезть ради какой-то восточноевропейской шлюхи, которую нашли на стройке голой и изувеченной. Иммиграционные квоты понизили, а они приезжали, приезжают и будут приезжать.

Заплатив за нетронутый латте, я выбрался из кафе и побрел по Олд-кромптон-стрит. Что-то по-прежнему оставалось неясным, но сейчас во мраке проступали очертания, которые можно заполнить, анализируя уже известные мне факты.

Дамджон – сутенер. У него сеть стриптиз-клубов и борделей в Кларкенуэлльском треугольнике. С ним хорошо знаком кто-то из служащих Боннингтона. Гейб Маккленнан – специалист по изгнанию нечисти. Он был в архиве, не знаю, какую цель ему поставили, но в тот день явно не усердствовал: дара речи призрака лишил, а уничтожать не стал.

Роза – проститутка, работает у Дамджона. Лукаш приложил максимум усилий, чтобы нас познакомить, а потом девушка пыталась зарезать меня кухонным ножом за неизвестный проступок, который я, по ее мнению, совершил по отношению к какой-то другой женщине.

Призрачная девушка из Восточной Европы, вероятно, из России, поскольку ее родным языком кажется русский. Умерла она в Сомерс-тауне, точнее, ее изнасиловали и убили, а дух застрял в подвале общественного заведения, там, где у него не было ни одной объективной причины находиться.

Что-то объединяло все эти факты, что-то наполняло их смыслом. А у меня в качестве подсказки пока имелась лишь карточка с таинственной надписью ВСКН 7505818, которую на второй день работы в Боннингтоне подкинул призрак. Чем дольше я обдумывал ситуацию, тем меньше смысла в ней видел.

При подобных обстоятельствах если и хотелось куда пойти, то явно не на свадьбу. Между тем я собирался именно на свадьбу.

Бромптонская молельня: Ник Кейв и группа «Бэд сидз» увековечили ее в одноименной песне, вызывавшей целую цепочку совершенно ненужных мне ассоциаций. Но, как атеист, должен признать, в плане архитектуры она что надо: и бесконечные вертикальные перспективы, и каменные оборки в стиле барокко. Если венчаться здесь, свадебного торта не потребуется.

У входа стояли три белых лимузина, первый из которых украсили лентами. Два дежуривших в портике шафера в безукоризненных костюмах-визитках в ужасе уставились на мой тренчкот. Да, вид у меня тот еще!

Кроме визиток, шаферов объединяла лишь смуглая, как у Шерил, кожа, а так один больше всего напоминал вертикально стоящий шест, а второй был на пару сантиметров ниже меня и на пару сантиметров шире по, похоже, не из-за жира, а из-за мускулов. Этот ладный парень и преградил мне дорогу, выкатившись вперед, словно детский грузовичок из нержавейки, которые когда-то выпускала «Тонка». Такой грузовичок можно было запросто столкнуть со скалы, и на нем не появилось бы ни царапины. Я предостерегающе поднял палец: стой, мол.

– Я со стороны невесты. Давайте не будем портить друг другу настроение.

– Мы тоже со стороны невесты, – шагну» ко мне, сурово проговорил Шест. – У вас есть приглашение?

Я нарочито долго рылся в карманах, надеясь, что подойдет еще кто-то из гостей и отвлечет шаферов. Увы, не повезло.

– Оно где-то здесь… Давайте я войду и покажу его чуть позже, ладно?

– Как зовут невесту? – решился на компромисс Шест. Черт подери!

– Предпочитаю не имя, а ласковое прозвище, – уклончиво ответил я.

– Интересно какое? – вмешался Грузовичок «Тонка».

Нужно было срочно сочинить что-то подходящее: парень, скорчив суровую мину, уже схватил меня за рубашку. Если бы не прилив вдохновения, катиться мне вниз по ступенькам Бромптонской молельни.

– Ой, вспомнил! – Я хлопнул себя полбу, наказывая мозги за сбои в работе. – Приглашение у Шерил. Шерил Тилемаг, моей невесты.

– Невесты? – ужаснулся Шест, а Грузовичок «Тонка» побледнел так, что я заподозрил, не вздыхает ли он сам по Шерил. Так или иначе, уловка сработала, и, пока шаферы приходили в себя, я скользнул за дверь. Меня даже преследовать не стали!

Молельня, настоящий шедевр праведного плагиата в исполнении Герберта Гриббла, решившего принести в Лондон кусочек итальянского возрождении, буквально ломилась от посетителей. Вырядившись в платья и костюмы, судя по всему взятые напрокат, гости замерли в ожидании невесты. Жених уже стоял у алтаря, собранный и невозмутимый, как привязанный к рельсам человек, который услышал вдали свисток поезда.

Шерил сидела в пятом ряду; бежевое платье выбрано явно под влиянием архитектуры, молельни. Кружевной пены столько, что можно сказать, девушка оделась в стиле барокко, а кремовые туфельки с посеребренными розами отлично сочетались с итальянской атмосферой внутреннего убранства. Чуть дальше я заметил Элис Гасконь рядом с Джеффри Пилом и Джона Тайлера, похожего на полудрессированного орангутанга в сшитой на заказ визитке. По меркам шимпанзе сшитой…

Я устроился рядом с Шерил: та скользнула по мне взглядом, отвернулась, а потом снова подняла расширившиеся от ужаса глаза – реакция а-ля мистер Питкин в исполнении Норманна Уиздома.

– Феликс, – хрипло прошептала она, – что ты здесь делаешь?

– Вот, оказался неподалеку и решил зайти.

Да, приятного сюрприза не получилось, но вовсе не по вине Шерил.

– Слушай, я не против, но за тобой будто нелегкая гналась! Рубашку когда в последний раз гладил? – Девушка возмущенно ткнула меня в грудь пальцем. – Грязная, мятая, словно в ней по земле катались! О чем ты только думал?!

– У входа стоят шаферы, – вяло отбился я. – Перца хотели мне задать… Где ты таких откопала?

– Это мои двоюродные братья Эндрю и Стивен, – огрызнулась Шерил. – Они очень, очень милые, так что не смей их оскорблять!

Так, пора выбрать менее опасную тему.

– Мне-то казалось, у вас в Килберне жизнь суровая, – проговорил я, разглядывая шелк и кружево.

– Так и есть, – мрачно взглянула на меня Шерил. – Понадобится – и сейчас суровой стану.

– Не сомневаюсь, но откуда у твоей матери средства на такой праздник?

Гости начали оглядываться, и девушка вспыхнула. Темно-шоколадный румянец совершенно не сочетался с цветом платья, и мне захотелось сорвать с нее дурацкие кружева.

– Деньги не мамины, – со злостью прошептала она, – а тети Фелиции, она член ордена.

– Какого ордена?

– Католической молельни Бромптона. Им принадлежит храм, понял? А теперь перестань юлить, говори, зачем явился!

– Хочу приглашение получить.

– Ты ведь и так пригласился, засранец этакий!

– Не сюда, а на прием. Он ведь в Боннингтоне состоится, верно?

Несколько секунд Шерил просто смотрела на меня в полном замешательстве.

– Хочешь испортить мамину свадьбу? Ну вот, снова придется юлить!

– Дело в Сильви.

Похоже, девушку это не успокоило: мы знакомы меньше недели, а у нее уже сформировалось нечто вроде Феликс-детектора.

– А что с ней?

– Мне уже известно, кем она была и как погибла. Сильви изнасиловали, убили и бросили в мусорный контейнер. Я перед ней в долгу, который обязан исполнить до конца. Потрясенная Шерил молчала, причем довольно долго. Потом несколько раз взмахнула ресницами и повернула ко мне измученные, полные слез глаза.

– Убили? – наконец переспросила она.

– Изуродовали лицо чем-то острым и зазубренным, задушили собственной…

– Хватит!

– Шерил, я не стану поднимать шум, обещаю! И докучать не стану, но попробовать должен.

На нас продолжали оглядываться возмущенные гости: громкий шепот привлекал не меньше внимания, чем мой неряшливый вид, и ставил под сомнение недавнее обещание вести себя тихо.

– Попробовать что? – уточнила Шерил слабым голосом человека, знающего: грядет драка, в которой ему точно не выйти победителем.

– Н-ну, мануальный контакт. Девушка не сразу поняла, о чем я, а разобравшись, пришла в полный ужас.

– Неужели ты думаешь, это сделал кто-то из работников архива?

– Не думаю, а на сто процентов уверен!

– И собираешься хватать людей за руки, чтобы выяснить, кто из них убийца? Черт побери, только не на свадебном приеме моей матери!

– На приемах все друг другу руки пожимают, так что гости ничего не заметят!

Органист заиграл «Вот идет невеста», и все головы повернулись к главному входу.

Мать Шерил оказалась очень похожей на дочь, только выше и величавее. Двигалась как королева, а темное лицо под белой вуалью было аскетически-красивым. Вот так новость: получается, если наследственность что-то значит, у Шерил е возрастом лишь прибавится грации и изящества.

Невеста не шла, а плыла к алтарю, и несколько пожилых, сидящих вдоль прохода женщин даже прослезились. Вот от Элис Гасконь слез не дождешься: меня она уже заметила и теперь поглядывала как призрак Банко на Макбета.

– Сама же говорила, что Сильви очень грустная, и теперь ты знаешь почему. Неужели хочешь, чтобы мерзавец-убийца остался безнаказанным?

Девушка молчала.

Тем временем се мать начала давать брачную клятву, похоже, присочиняя на ходу, потому что стандартное «заботиться о тебе и подчиняться в радости и горе» получило весьма неожиданное и оригинальное продолжение.

Шерил спрятала глаза.

– Ладно, – обреченно вздохнула она, открыла сумочку из кремовой кожи, в которой, судя по размеру, могли поместиться лишь носовой платок и тампон, затем – вот чудо! – достала большую открытку с золотой окантовкой и молча протянула мне. «Приглашаем вас на торжественное бракосочетание Айлин Тилемаг и Рассела Кларка, которое состоится в воскресенье, 27 ноября 2005 года…». Прошептав: «Спасибо, Шерил!», я сунул открытку в карман.

Теперь клятву приносил жених: кажется, текст читал по шпаргалке и с трудом понимал, о чем речь. Ну, если не видишь мелкий шрифт, значит, дело совсем плохо.

– Во сколько начинается прием? – шепотом спросил я у Шерил.

– В три. Вход по пригласительным. Феликс, пожалуйста, только не порть его, ладно? Никаких художеств!

Я быстренько произвел в уме кое-какие расчеты: нужно приготовить все необходимое.

Стиснув ладонь Шерил, я стал отодвигаться к краешку скамьи.

– Давай, еще увидимся.

– Да, увидимся и наплачемся! – мрачно предсказала Шерил. Непросто уйти со свадьбы, когда церемония в самом разгаре.

Под свирепыми взглядами шаферов я скользнул за дверь, Сделав вид, будто заходил лишь снять показания газового счетчика. За спиной органные аккорды становились громче и мощнее, достигая такого диапазона, что казались не менее материальными, чем сам орган, сумей он подняться в воздух.

Скорее в Боннингтон, через заброшенный вход к секретным комнатам, привести план в действие. Атмосфера в подвале гнетущая, а воздух сырой и зловонный – я будто не вдыхал его, а пил мелкими глотками. Зато на этот раз проявил осторожность и голыми руками к оберегу Маккленнана не прикасался. Если честно, даже смотреть на него не мог: казалось, большего зла за всю свою долгую и богатую событиями жизнь не встречал.

Когда закончил, делать стало нечего, и, тщательно заперев за собой двери, я выбрался на улицу. В такой ситуации лучшего места, чем паб «Ракета» на Юстон-роуд, не найти. С одной стороны его окна выходят на Оссалстон-стрит, где сверкающие белые лимузины и свернут на одностороннюю дорогу, прежде чем остановиться у Боннингтона. Оповещающих сигналов будет предостаточно, значит, можно выпить пива и привести в порядок нервы. Я не солгал Шерил, нет, ложью это назвать нельзя, но и всю правду не сказал. Нет никакого смысла пожимать руки служащим архива, если они будут думать лишь о стоимости канапе и пышных ягодицах невесты… Нужно вызвать эмоциональный всплеск и обратить их мысли к погибшей девушке. Как добиться этого, я уже знал. Что же, четвертая свадьба миссис Тилсмаг получится яркой и незабываемой.

Лимузины показались примерно через полчаса. Выждав еще минут пятнадцать, я прогулочным, шагом направился к зданию архива.

Двери Боннингтона гостеприимно распахнуты. Шаферы из молельни куда-то пропали, дежуривший у входа тамада в красном смокинге одарил радушной улыбкой, которая, однако, стала, куда менее сердечной, когда он увидел, какая на мне одежда. Показав приглашение, я вошел.

Новобрачные и почетные гости в фойе не встречали, так что к читальному залу удалось пробраться, незамеченным. Я огляделся по сторонам: повсюду радость, ничем не омраченная атмосфера праздника. Пока не омраченная… При мысли о том, что совсем скоро произойдет, я даже почувствовал укол совести.

В одном конце зала стояли разборные столы, застланные длинной белоснежной скатертью. Предлагались коктейли с шампанским, а строгие, но немного вразнобой одетые официантки (условное «белый верх – черный низ» каждая, естественно, представляла по-своему) обносили гостей красиво сервированными мини-закусками. Все очень изысканно и элегантно. К моему сожалению, стеллажи и рабочие места библиотекарей сдвинули в один угол и задрапировали белой тканью. Таким образом, исчезла удобная ширма, которую я мог использовать на следующей стадии действа, обещавшей стать самой хлопотной.

Среди гостей я выделялся, как облезлая ворона в стае нарядных павлинов. «Ворону» не замечали только потому, что все глаза были обращены на незнакомого мне мужчину, который произносил речь. Оглядев собравшихся, я заметил Рика Клидеро в безупречной серой визитке с небесно-голубым жилетом, в противоположном конце зала болтавшего с Джоном Тайлером. Шерил держала под руку мать и стояла, естественно, в центре. А вон Элис с Джеффри – притаились у стола с коктейлями. Элис протянула опустевший бокал: мол, хочу еще, а ее кавалер разговаривал с толстухой в пышном красном платье. Губы главного управляющего растянуты в натужной, чуть болезненной улыбке: он изо всех сил пытается веселиться и быть хорошим гостем в собственном доме.

Куда бы спрятаться, где можно играть более или менее спокойно? Ничего подходящего на глаза не попадалось. Но вот речь закончилась, полились аплодисменты, и я юркнул за колонну: она хоть от случайных взглядов защитит, достал из кармана вистл и поднес к губам.

Здесь, в самом сердце Боннингтона, я как никогда остро ощущал призрачную женщину, но даже это не сильно облегчало задачу. В зале слишком много людей, слишком много отвлекающих звуков и возбудителей. Закрыв глаза, я попытался блокировать хотя бы один источник раздражения и сосредоточиться на внутренних настройках – для меня это ощущение больше, чем слух: его невозможно ни описать, ни проанализировать.

Между тем слово передали жениху, гости притихли, а я, сгорая от нетерпения, стал ждать, когда они снова загудят. Рассел Кларк говорил чуть ли не час, подробно рассказывая, что очень счастлив, Айлин буквально преобразила его жизнь, и ему не терпится стать хорошим отцом Шерил. Интересно, как он представляет эту почетную должность?

Снова грянули аплодисменты, и я сыграл первую ноту. Вступление хотелось сделать как можно Тише, и сперва у меня не получалось, но ведь мелодия подчиняется лишь собственным законам. Малейшее вмешательство – и результат будет иным.

В сознании не осталось ничего, кроме чередования нот и внутреннего строения «призрачной» мелодии. – Чем-то она напоминала «Белых лебедей», но это была личная мелодия той девушки, ее, и ничья больше – звуки, обозначающие ее место в мире людей, песня в ее честь.

Многообещающие паузы в гуле голосов наводил и на мысль, что музыку услышали. Гости небось оглядываются, гадают, что это, откуда. Я продолжал играть, не взвинчивая темп, однако и не замедляя: меня будто привязали к колесу, и оставалось лишь подчиниться его воле.

Повисла тишина, к моей колонне прошелестели шаги, впрочем, я почти закончил, еще пара тактов, и все. На плечо легла рука, но я стоял зажмурившись внимания не обратил. Диминуэндо превратило мелодию в одинокую жалобную ноту, которая неожиданно взорвалась дерзкой трелью.

Вистл вырвали из рук. Открыв глаза, я увидел Грузовичка «Топку» – ладного крепыша из молельни, одного из двоюродных братьев Шерил. Держит вистл перед моим носом, лицо хмурое. За его спиной собрались другие гости: кто-то поглядывал на меня с любопытством, кто-то – с возмущением.

– Это что, шутка? – враждебно спросил Грузовичок.

– Нет, скорее приглашение.

В противоположном конце зала послышались испуганные вздохи и крик. Гости дружно повернулись в ту сторону, с ними и Грузовичок, а я, воспользовавшись случаем, выхватил вистл и убрал в карман. Сейчас здесь начнется черт знает что, поэтому его нужно спрятать ненадежнее.

Незваная гостья Боннингтонского архива плыла через зал и находящихся в нем людей, которые, спотыкаясь, старались отойти подальше. Хотя вообще-то призраками сейчас мало кого напугаешь, некоторые выглядят вполне реально, а этот двигался с мрачной целеустремленностью, действующей на всех и вся.

Девушка с закрытыми пеленой глазами застыла и поглядела по сторонам. Впервые она показалась практически во весь рост: я увидел белую до пояса жилетку с капюшоном, черную юбку, обнаженные руки.

– Где Роза? – жалобным, полным горем голосом спросила она. – Помогите мне ее найти.

Кто-то из гостей испуганно закричал.

– Я беспокоюсь о Розе.

Оттолкнув шафера, я врезался в толпу. Скорее, скорее, нужно оглядеться, именно сейчас, пока люди еще напуганы говорящим призраком. Столько сил приложил, чтобы все устроить, поэтому упускать шанс ни в коем случае нельзя.

Элис с Джеффри уже начали пробираться к выходу хотя в том конце толчеи не было, значит, Пилу бояться нечего. Куда им спешить? Элис с какой-то дикой решимостью шла впереди, к ней, словно пустой вагон к локомотиву, цеплялся Джеффри. Когда я неожиданным шлагбаумом преградил им путь, старший архивариус уставилась на меня с каким-то оскорбленным изумлением.

– Вот так свадьба, всем свадьбам свадьба! – воскликнул я голосом придворного шута.

– Кастор… – К моему огромному удивлению, Элис не нашла слов, зато в глазах горело нечто, подозрительно похожее на ненависть.

Ловкое движение – и я зажал ее ладонь в своей. Элис попыталась вырваться, но я был начеку. В первый раз пожимая ей руку, я прислушивался изо всех сил и ничего не почувствовал. Сейчас все иначе: она потрясена и разгневана, значит, бдительность практически на нуле. Если немедленно её не «просканирую», другой шанс вряд ли представится.

– Элис, выглядите потрясающе! – заявил я и, по-идиотски улыбаясь в перекошенное ненавистью лицо, стиснул ладонь. – Неужели забеременели?

ВСПЫШКА: гнев и возмущение Элис вонзились в меня острыми кинжалами, но за ними шевелился тщательно скрываемый червячок страха. Естественно, это был страх перед призраком, но за ним, заслоняя всю перспективу, огромной горой возвышался другой страх. Элис Гасконь категорически не хотела беременеть, и чтобы я хватал ее за руку – тоже не хотела. Пока она пыталась вырваться, я увидел быстрое телепатическое слайд-шоу: глазами ребенка смотрел на огромного мужчину, который брился у овального зеркала, затем на засохший нарцисс в тоненькой вазочке – последние капли воды превращались в коричневый осадок; а вот ее рабочий стол в Боннингтоне, девственно-чистый, пустой, вместе с пустыми же поддонами для документов он напоминал о больнице. Лишь через несколько секунд до меня дошло: ее стол попал в угловой кабинет Пила. Другими словами, это стол главного управляющего, только на двери кабинета ее имя. С огромным трудом Элис все-таки вырвала руку. Казалось, сейчас отвесит пощечину, но она лишь в полголоса выругалась, пробормотав слово, заканчивающееся на «-добол», которое старшему архивариусу знать явно не полагается. Молча проглотив оскорбление, я бросился к Джеффри.

Страдая аутизмом, Пил имел куда более-серьезные и веские причины возражать против моего прикосновения: если капризная Элис просто брезговала, то у него – психическое расстройство, патология. В общем, чтобы подтолкнуть его к порогу нервного срыва, никаких усилий «е понадобилось. Стоило схватить за запястье, Джеффри напрягся, а потом подпрыгнул, на самом деле подпрыгнул – ноги на секунду от пола оторвались!

– Нет! – заверещал Пил. – Мистер Кастор…

ВСПЫШКА: на сотую долю секунды я увидел коридор Боннингтона – там стояла призрачная женщина, вроде бы боком, но смотрела прямо на Джеффри, а потом яркое белое пламя панического страха выжгло все образы, превратив сознание Пила в пустой экран с белоснежными помехами.

Пытаясь вырвать руку, Пил неистово дергался, и на нас в изумлении смотрели гости. Р-раз – я разжал пальцы. Плохо владеющий собой Джеффри отшатнулся и налетел на стоящих сзади людей, повалив их на пол. Элис все-таки отвесила мне пощечину: получился тяжелый удар справа, от которого мог остаться след. Откуда ни возьмись, появился Джон Тайлер, решивший помочь шефу подняться. Едва потянулся к Джеффри, как я схватил его за запястья, вынудив, остановиться и поднять на меня удивленные глаза.

Секундой позже я изогнулся назад – ни дать ни взять эпилептик во время приступа – и, словно плохо набитый мешок с песком, рухнул на пол.

При знакомстве со служащими архива Тайлеру я руку не пожал. Слава богу, потому что он оказался эмоциональным суперпроводником, эдакой гиперчувствительной сиреной, и я бы точно смазал первое впечатление о себе, не устояв на ногах перед людьми, которым только что представился.

Упал, больно ударился, согнулся пополам, но запястья Джона не выпустил. Хранящиеся в памяти события и образы хлынули в мое сознание, славно из шланга высокого давления. Я не успевал ни заслоняться, ни хоть как-то их рассортировывать. Впечатления от встреч с призрачной женщиной в разных кабинетах и коридорах Боннингтона несколько выделялись на общем фоне, но шлюзы уже открылись, и мощный поток воспоминаний подхватил их и унес неизвестно куда. Я увидел почти все детство Тайлера, глазами младенца взглянул на его мать (в то время маленького Джона в основном, интересовала ее левая грудь), узнал, какие сказки он слушал, как приучался к горшку, как мучил кошку, и бог знает, что еще. Потом хронология сбилась: я видел, как-он в кинотеатре рыдает над «Унесенными ветром», дома заливает кипятком лапшу быстрого приготовления и, наконец, в архиве обертывает старую книгу пузырчатой упаковкой. На книге пометка. «Метрика, май – июнь 1840 года». Тайлер огляделся по сторонам, убедился, что никто за ним не следит, затем надел на обложку защитные уголки, из картона, отрезал упаковочную пленку и заклеил. Джон прекрасно понимал, что делает: он занимался этим далеко не впервые и каждый раз ощущал внизу живота приятное тепло. Очень похоже на приближение оргазма, который никогда не наступает, и это бесконечное нарастающее чувство было в его жизни единственной отдушиной.

– Кажется, он умер.

– Не болтай глупости, Джон, это обычный обморок.

– Да, но вы слышали треск, когда его голова ударилась о пол?

– Не треск, а металлический звук. Голова тут ни при чем, у него в кармане что-то сломалось.

– Вистл, смотрите, в букву L согнулся!

Нет, только не это! Ледяной порыв горя и отчаяния тут же вернул меня в сознание. Мой вистл! Мой щит и меч, мы вместе через все превратности гребаной судьбы прошли! Сейчас от него осталась лишь острая боль в боку – там, где зазубренный конец впился в третье ребро.

Приоткрыв глаза, я увидел лица, целый сонм лиц: испуганные, подозрительные, возмущенные. В самом, центре – Шерил. Она, конечно, обрадовалась, что я снова пришел в сознание, но сжатые в тугую полоску губы давали понять: ее членство в фан-клубе Феликса Кастора прервано и, боюсь, навсегда. Вот он, второй удар судьбы всего за двадцать секунд!

На ладонь легла серебряная фляга. Окоченевший, беспомощный, совершенно потерянный, я сделал большой глоток, даже не проверив, что чью и… чуть не подавился неразбавленным, но прекрасного качества бурбоном. Большая часть глотка пролилась на трекчкот, но остаток свою задачу выполнил. Я повернул голову, чтобы выяснить, кого благодарить: сверху вниз на меня смотрел Рик Клидеро. Вот он на секунду вскинул брови; незаметно для других выражая дружескую солидарность и сочувствие. Я вернул ему флягу, вспомнив переносной холодильник в хранилище Боннингтона со стратегическим запасом «Люкозейда».

«Будь готов!» – гласит девиз скаутов, а определенные привычки остаются до конца жизни. Хотя Рик говорил немного иначе; то же самое, только другими словами.

«В крайнем случае…»

Факты доминошными костями толкали друг друга, а упав, образовали систему, которая незаметно для меня присутствовала в них с самого начала. Я сел, ощущая странную невесомость. Совсем как подброшенный в воздух мяч: достигнув самой верхней точки, он уже и высоту не набирает, и падать не спешит. Я просто парил в воздухе, свободный от силы притяжения, свободный от необходимости выбора.

Шерил помогла встать, и наши взгляды встретились: в ее глазах читались обида, досада и упрек, а в моих… Одному Богу известно, что читалось в моих. Призрачная женщина исчезла: когда я потерял сознание, адресованный ей призыв утратил необходимую силу, и оставаться в странном, незащищенном, чересчур светлом зале стало незачем.

– Мне очень жаль! – прошептал я, наклонившись к самому уху Шерил.

Увы, она не оттаяла.

– Готова поспорить, тебе всегда жаль, а иногда твой план даже срабатывает.

– Надеюсь, он сработает с Сильви, – пробормотал я. – Перед ней м. не следовало бы извиниться в первую, очередь.

Послышались другие голоса, другие руки стали толкать меня к выходу. «Не могу, не могу, не могу», – как заведенный, твердил Джеффри, Элис пыталась успокоить сто чем-то вроде «Все в порядке, все образуется», но без особого эффекта. Какая-то женщина предлагала вызвать полицию, а один из шаферов, на этот раз Шест, протиснувшись к Шерил, настойчиво советовал мне выйти подышать свежим воздухом. Ишь, морщится – наверняка запах бурбона почувствовал!

Шест бесцеремонно схватил за воротник тренча – я позволил отвести себя к двери, однако буквально через пару шагов остановился. Повернувшись к гостям, я отыскал среди них Клидеро. «Позвони мне!» – попросил совершенно недвусмысленным жест, и глаза Рика удивленно расширились. Я кивнул в сторону Джеффри, показывая, у кого спросить номер.

На секунду Клидеро замялся, будто не понимая, что от него требуется, а потом кивнул. Тут с другой стороны подошел невысокий, крепко сбитый шафер, взял за локоть, и меня уже не повели, а понесли к выходу: ноги едва касались пола.

Что же, пожалуй, так даже лучше: свадьбы – чересчур сильное испытание для моей ранимой психики.

 

19

– Тяжелую артиллерию готовишь? – спросила Пен, появившись на пороге.

Сквозь толстый полиэтилен, который она приколотила к расколотой в щепки раме, дул холодный ветер, будто напоминая: зима не за горами. Спасибо, не забыл, и не надо мне напоминать.

– Угу, – коротко кивнул я, – дело-то ужасное.

Пытаясь найти запасной вистл, я копался на верхней полке шкафа. Там должен лежать еще как минимум один: постарше только что сломанного красавца и цветом не черный, а медный. Тональность аналогичная: если закрыть глаза, руки и губы перемены не почувствуют. Куда он, мать его, подевался? Пока нашел только флейту с коническим раструбом: удивительно, я почти забыл о своем скоротечном романе с этим благовоспитанным инструментом. Мне он совершенно не подходит: дело в индивидуальном звучании или, возможно, в форме. Вообще-то вистлы тоже бывают коническими, так что особых проблем возникнуть не должно, но какую бы мелодию ни пробовал сыграть, получалась такая ерунда, что самым разумным казалось бросить. И все-таки это ненамного, но ощутимо лучше, чем ничего.

– Может, стоит взять помощника? – предложила Пен. – Например, Джона Гиттингза?

– Ни за что!

– Тогда Пэкмена?

– Он в тюрьме, не раньше следующего октября выйдет.

– А как насчет меня?

Обернувшись, я пристально посмотрел на Пен.

– Контраргументы все те же! – заявил я куда резче и холоднее, чем хотелось, а потом чуть слышно добавил: – Милая, я ведь понятия не имею, чем это все кончится. Зато не сомневаюсь: руки чистыми, а совесть незапятнанной сохранить не удастся, причем не только по твоим меркам, а даже по моим.

Пен сникла, но спорить больше не стала, а я вставил в плеер новые батарейки, обмотал гибким шнуром мини-колонки и спрятал все карман. Затем открыл дверцу шкафа и снял с крючка маленькие серебряные наручники. Увидев их, Пен мертвенно побледнела.

– Похоже, ты не шутишь, – мрачно проговорила она.

– Все должно быть в порядке, – соврал я. – То, что человек достает страховку, совсем не значит, что он решил броситься на машине со скалы.

– А ты?

– Что я?

– Бросаться со скалы не планируешь?

– Нет, но собираюсь столкнуть с нее одного типа. А страхуюсь на случай, если он попытается утянуть за собой меня. вдвинулся к двери, которую по-прежнему загораживала Пен. Её объятие было порывистым, но очень крепким.

– У меня очередное послание от Рафи, – проговорила она дрожащим голосом.

– От Рафи?

– Ну, ладно, от Асмодея.

– Давай выкладывай…

– Речь об Аджулустикель. Он сказал, для нее это не дело принципа, скорее наоборот. Но, мол, и принуждения там тоже нет. Как же он выразился? – отчаянно роясь в памяти, нахмурилась Пен. – Гордых она ненавидит больше, чем покорных, сильных больше, чем слабых, господ больше, чем рабов.

– Ему нужно предсказания для печенья из китайских ресторанов писать, – парировал я, целуя ее в щеку, – пользы примерно столько же.

Пен посторонилась, и я вышел на лестницу.

Да, дело предстояло непростое. Успех зависел от благоприятного исхода стольких событий, из которых уже первое могло не произойти вообще. В этом случае вся моя подготовка оказалась бы напрасной, заказ Пила остался бы невыполненным, а меня, вполне вероятно, вскоре устранили бы: скормили суккубу или превратили в органический мусор.

Однако я во всем искал свои плюсы: погибать, так с музыкой, причем с громкой.

Рик позвонил в девять, после того как вернулся со свадьбы, принял душ и как следует обдумал, стоит ли вообще со мной связываться.

– Мать твою, Кастор, ты что, совсем рехнулся? – с неподдельным интересом проговорил Клидеро. – Призрак ведь не сам появился, верно? Его вызвал ты! Шерил грозит убить тебя, если еще раз увидит, а Элис… Не представляешь, чем грозит она! Полицию вызвать! Сказала, что не сделала это сегодня же только потому, что не хотела окончательно портить свадьбу.

Выслушав его до конца, я заявил, что распутал дело.

– Какое дело? – замешательство плавно перерастало в раздражение. – Тебя ведь нанимали призрака изгонять – что же тут распутывать? – Почему молодая женщина стала призраком, – коротко ответил я.

Рик несколько секунд переваривал услышанное.

– Ладно, – наконец вздохнул он, – и почему же?

– Не телефонный разговор. Давай встретимся в Юстоне, в главном вестибюле у терминала со стороны Эверсхолт-стрит. Приходи к одиннадцати, и я расскажу тебе все.

– Почему мне?

Вопрос очевидный, удивительно, что Клидеро не задал его раньше.

– Потому что в Боннингоне было совершено два преступления. Одно из них – кража, и, поскольку жертвой оказался ты, думаю, захочешь узнать, что к чему.

Поартачившись для приличия, Рик согласился встретиться. Отсоединившись, я попробовал собраться с духом.

В Юстон я пришел на десять минут раньше. На залитой бетоном площади у терминала царило удивительное спокойствие, и убедиться, что за нами не следят, ну, по крайней мере дилетанты, не составило ни малейшего труда. Аджулустикель совсем другая история: суккуб уже «взяла» мой след, значит, без труда отыщет, даже не заходя в поле моего видения.

Укромный уголок найден, теперь оставалось только ждать. Газетный киоск и рекламный щит с одной стороны прятали меня, с другой – не загораживали главный выход из терминала и ступеньки, ведущие со станции метро. Вокруг практически никого, кроме небольшой стайки японских студентов с огромными рюкзаками, которые, облепив автоматические двери, по очереди бросали беспокойные взгляды на часы, бездомного с тоже огромной, но очень грязной спортивной сумкой, который пил «Белую молнию» из банки, вытащенной из полиэтиленового блока; и девочек в розовых спортивных костюмах, слишком молоденьких, чтобы гулять в такое время, которые сидели на скамейке напротив меня и слушали музыку из одной пары наушников. На лазутчика ни один из них не похож, но с окончательными выводами я не спешил. Похоже, вступаю в клуб Никки: «Если иначе не выжить, паранойя становится во благо».

В четверть двенадцатого по ступенькам поднялся Рик, огляделся по сторонам, но меня не заметил. Вместо серой визитки на нем черные джинсы, толстовка «Квиксилвер» и кроссовки.

Выйдя из убежища, я зашагал в его сторону. Клидеро обернулся, увидел меня и пошел навстречу.

– Ключи с собой? – без всякой преамбулы спросил я.

– Что? – испугался Рик.

– Ключи от архива. Взял их с собой?

– Да, взял. – Во взгляде Рика настороженность вместе с подозрительностью, как у человека, всем видом показывающего: нужны очень и очень убедительные доводы, чтобы он ввязался в какую-то глупость.

– А в чем дело?

– Очень во многом. Во-первых, в клептомане, который порой не гнушается материалами о русских белых.

Уголки рта Клидеро поползли вниз – получилось очень похоже на грустную театральную маску.

– Черт! – в полном замешательстве пробормотал он. – Выходит… Знаешь, мне и самому пару раз казалось… Черт!

– «Паровозная труба» еще открыта. Пойдем, все объясню.

Рик безропотно поплелся за мной через площадь к странному железнодорожному пабу, который притаился на углу. Паром гостей обдали пять минут назад, так что мы остались сухими. Достав ноутбук, я подтолкнул его к Клидеро. Тот посмотрел сначала на компьютер, потом на меня.

– За тобой нужен глаз да глаз, верно, Кастор? – В голосе Рика послышались зловещие нотки. – Я чуть в штаны не наложил из-за этого ноутбука. Половина каталогов только на нем, в главную систему еще не загружена. Я все думал, как сообщить эту новость Элис, чтобы самому под горячую руку не попасться.

Клидеро притянул нетуго обмотанный шнуром ноутбук поближе к себе, будто желая подчеркнуть: он принадлежит ему, а не мне.

– У меня же практически не было вариантов, – начал я. – Чувствовал: происходит что-то странное, а доказать не мог. Пришлось на время отдать ноутбук другу, у которого, как мне казалось, больше шансов все проверить и выяснить.

– И?

– Это Джон Тайлер. Рик расхохотался.

– Ерунда какая-то!

– Вовсе не ерунда, – невозмутимо парировал я. – Свою клавиатуру к твоей машине он подключить не может, поэтому использует медиапанель.

– Что? Медиапанель? Да ты шутишь! – по-прежнему недоверчиво проговорил Рик. – Это же обычный пульт для DVD и прочей техники, в нем даже букв нет!

– Тайлер же не вводит информацию и не редактирует, а просто стирает.

Рик слушал молча, на лице промелькнул целый калейдоскоп эмоций, зато, когда дар речи наконец вернулся, выразился очень коротко, но емко.

– Ублюдок!

– Ты понял?

– Конечно, понял! Тайлер уничтожает записи, еще не переданные в центральный компьютер, значит, в системе не сохраняются учетные записи, необходимые для проверки. Другими словами, о пропаже никто не узнает.

– Наверное, поэтому он и решил украсть столько документов в предельно короткий срок.

– Сколько «столько»?

– Ну, что-то в районе двух тысяч.

– Вредительство какое! – поморщился Рик, а потом у него явно появилась идея, точнее, даже две. – А как он выносил документы из архива? И при чем тут призрак?

– Второй вопрос на время опустим, а что касается первого, тут понадобился один грамм откровенной наглости плюс десять тонн смекалки и сообразительности. Джон несет документы на четвертый этаж и выбрасывает из окна на плоскую крышу. Затем приходит, думаю, что поздно вечером, и забирает. Все закрытые хранилища расположены вдоль одной стены, и ниже четвертого этажа нет ни одного окна, выходящего на ту сторону.

– Боже мой! – В голосе Рика слышалось возмущение вперемешку с восхищением. – Я-то думал, у него что-то вроде полого деревянного протеза! Фрэнку теперь не поздоровится.

Когда Джеффри начнет искать виноватых, именно он окажется первым по списку.

– Подожди, это еще не все! Тайлер прельстился русской коллекцией, но ворует он уже три года. Каждый раз, когда в архив поступают новые экспонаты, Джон, образно выражаясь, снимает сливки. Кстати, как давно он работает в Боннингтоне?

– С две тысячи второго, – невесело рассмеялся Рик. – Точнее, с осени две тысячи второго, потому что руководство приурочило его назначение к началу учебного года. Сукин сын!

Я поднялся, держа руки в карманах, и Клидеро недоуменно на меня посмотрел.

– Ну, как, чувствуешь горячее желание наказать виновного? Рик набрал в рот побольше воздуха и шумно выдохнул.

– Не совсем… – протянул он. – Ты ведь расскажешь Джеффри? Тогда все потихоньку образуется. Пойми правильно, я в ярости, просто разбираться с Тайлером не мое дело.

– А я на Пила больше не работаю. Меня уволили, помнишь? Конечно, можно пойти прямо в полицию, но, если честно, хотелось бы сначала найти ответ на один вопрос. Давай покажу тебе кое-что, ладно? Экспромтом, без предварительных объяснений?

Клидеро решился далеко не сразу, но в конце концов кивнул и поднялся. Я повел его из паба через главный вестибюль вокзала и на улицу. Уже перешли через дорогу, а Рик по-прежнему отставал шага на три – куда мы направляемся, было и так понятно.

– Ночью в здание нам не войти, – беспокойно проговорил Клидеро. – Там сигнализация!

– Датчики стоят только на закрытых хранилищах. А нам, непосредственно в архив не нужно.

– Ты так и не объяснил, при чем тут призрак, – напомнил он, когда мы свернули на Черчуэй.

– Верно, не объяснил, потому что хочу показать. Мы остановились у двери – у второй, заброшенной, которая, судя по виду, если и вела, то к одним из врат ада.

– Что это? – поинтересовался Рик.

Взбежав вверх по ступенькам, я показал на панели замков.

– Вот, поэтому я просил тебя захватить ключи. В глазах Клидеро страх и замешательство.

– Но… мои только от архива.

– Как следует посмотри на связку, тебе нужен ключ с птицей на головке и большим квадратным стержнем, а на втором написано «Шлаге». Не спеши, они точно там.

Клидеро вытащил огромную связку и начал перебирать. Наверное, в тусклом свете уличных фонарей было непросто разглядеть форму и название каждого ключа. Провозившись пару минут, он нашел сначала «Фалькона», потом «Шлаге».

– Попробуй открыть замки.

Первым Рик вставил в скважину «Фалькона», повернул, и мы услышали щелчок. Затем пришла очередь «Шлаге». На этот раз щелчка не было, зато неплотно сидящая в коробке дверь приоткрылась на пару сантиметров.

– Не понимаю, – Клидеро пронзил меня настороженно-вопросительным взглядом.

– Комплекты ключей идентичны, верно? С незапамятных времен их просто передают от архивариуса к архивариусу. У тебя, Элис и Джеффри по полному набору, хотя добрую половину вы ни разу не использовали. Именно так ты сказал вдень моего появления в Боннингтоне.

– Да, точно, но…

– Загляни внутрь, – предложил я. – Этими двумя ключами кто-то пользовался совсем недавно.

Толкнув дверь, Клидеро переступил через порог. Я вошел следом и включил свет. Глаза Рика метались по убогой комнатушке; теперь на полу толстым ковром лежали осколки, а из-за разбитого окна было очень холодно.

– Боже милостивый! – выдохнул он, затем, почувствовав в воздухе едкий запах, поморщился. – Ты же не намекаешь, что здесь Тайлер прячет награбленное? Пахнет как…

– Как что?

– Как… я не знаю что.

Протиснувшись в центр комнаты, я снова повернулся к Рику. Надо же, как побледнел!

– Ты не поверишь, – начал я, – история безумная, совершенно безумная. Безумная и жуткая. Здесь умерла женщина, причем далеко не случайно. Ее убили, а до этого долго держали взаперти: несколько дней, может, даже недель.

Будто что-то подсчитывая, Клидеро снова оглядел комнату.

– Но ведь это…

– Да, это крыло Боннингтонского архива, отделенное сорок или пятьдесят лет назад. Никто не помнит, ни кому оно принадлежит, ни что вообще здесь находится. Теперь комната относится скорее к виртуальной географии, чем к реальному миру, эдакая терра инкогнита.

Лицо Рика стало не то что бледным, а пепельным.

– До сих пор не верится, что кто-то здесь умер, – качая головой, прошептал он.

– Ну, это произошло не совсем здесь, а в подвальной комнате. Глаза Клидеро метнулись к деревянной обшивке, однако уже через секунду он, словно опомнившись, с тревогой посмотрел на меня.

Наручники на самом деле не серебряные, а из обычной нержавейки с серебряным покрытием. Они продавались в Гамбурге как интимная игрушка, но я использую их (слава богу, нечасто) в качестве кастета. Этими наручниками я и попал Рику по подбородку. Удар вышел что надо: раздался приятный хруст, Клидеро пошатнулся, не устоял на ногах и рухнул на пол, окончательно сбив себе дыхание.

Он попытался подняться, но опять упал.

– Ага! – злорадно воскликнул я. – Все-таки посмотрел туда!

 

20

Рик снова попробовал встать; тело не слушалось. Он глупо таращился на меня, а из губы, прокушенной, когда по челюсти стукнули наручники, текла кровь.

– Ч-черт! – протестующее захрипел он, брызгая алой слюной. – Лежать, Рик! – без тени шутки предупредил я. – Ослушаешься – получишь еще, и на этот раз не дай бог что-нибудь сломаю.

Вытерев рот тыльной стороной руки, Клидеро взглянул на меня. Казалось, ему трудно даже сфокусировать взгляд. – Да ты свихнулся, мать твою!

– Ага, Шерил тоже так считает. Впрочем, она далеко не эталон душевного здравия, особенно учитывая историю ее семьи. К тому же Шерил не знает тебя так, как я, верно, Рик?

Клидеро все-таки попытался встать, заслоняясь рукой, на случай если я снова ударю, и на этот раз смог подняться на четвереньки. В брошенном на меня взгляде горели злость и неприкрытый вызов.

– Я ничего не крал! – заявил он. – Тайлер действовал в одиночку. Если думаешь, что я замешан в грязном воровстве…

Хватит, не желаю слушать эту ересь!

– Джон тут совершенно ни при чем! – рявкнул я. – Узнав о его проделках, я сначала думал, он как-то связан с призраком, потому что проверил всю русскую коллекцию и, не обнаружив ровным счетом ничего, стал хвататься за любую зацепку. Когда Тайлер ударил меня фонарем по лицу и столкнул с той гребаной лестницы, я был кровно (в буквальном смысле) заинтересован сделать его виноватым. Однако в истории с призраком он не участвовал. По-моему, у него просто не совсем обычное хобби: Джон любит старые документы. Проникнув в его сознание, я видел, что он свою убогую спальню ими оклеил.

Нет, Рик, документы ты не крал, ты девушку убил. Если говорить о карме, сколько девятнадцативековых метрик соотносимы с одной человеческой жизнью?

Собрав силы для решающего броска, Клидеро перекатился на левый бок и рванул было к двери. Однако я заблаговременно разгадал коварный замысел и, поставив ногу между его коленями, как следует толкнул в спину, удвоив силу рывка. Рик снова упал, сильно ударился и зарычал от боли.

Не дав прийти в себя, я схватил его за плечи, перетащил через всю комнату и швырнул на скрытую в обшивке дверь.

Клидеро начал сползать вниз, но я плечом придерживал его в более или менее вертикальном положении, одновременно вынимая из чужого кармана ключи. Ключ к замку Чабба на связке всего один, я вставил его в скважину и повернул. В пустой, погруженной в зловещую тишину комнате щелчок показался неправдоподобно громким.

Зацепив ногой уголок двери, я схватил Клидеро за рубашку где-то на уровне груди и поволок его по лестнице.

– Нет, нет, только не туда! – в панике заскулил Рик и начал яростно отбиваться. Идея явно не самая удачная, потому что мы оба потеряли равновесие. Вырвавшись из моих объятий, он кубарем покатился вниз.

Стремительный рывок вперед – и я натолкнулся на стену. Слава богу, иначе точно полетел бы вслед за Клидеро.

На секунду остановившись, чтобы привести в порядок дыхание, я плотно закрыл верхнюю дверь. и спокойно пошел вниз по ступенькам. Раз есть ключи, сможем выйти, когда захотим, а сейчас нам нужно поговорить наедине.

Упав на бок, Рик растянулся у края матраса, а я шагнул к нему, достал из кармана клочок картона и разжал пальцы. Клочок приземлился рядом с головой Клидеро, который посмотрел на него пустым, ничего не выражающим взглядом. «ВСКН 7405818» было написано на картонке.

– В случае крайней необходимости, – расшифровал я. – Примерно так ты выразился в понедельник, предлагая мне «Люкозейд». На следующий день сказал почти то же самое, но я перебил. Если честно, тогда особого внимания не обратил, думал ВСКН – это чье-то. прозвище. Но сегодня, на свадьбе, когда ты протянул флягу, все неожиданно встало на свои места.

Рик с трудом приподнял плечи, покачал головой и что-то прохрипел, но из-за тяжелого неровного дыхания разобрать было невозможно…

– Доказательство не слишком убедительное? – подсказал я. – Да, верно… Ты ведь знал, где искать, да, Рик? Стоило упомянуть подвальную комнату, ты сразу взглянул на дверь. Дверь, замаскированную деревянной обшивкой, о существовании которой ты знать не мог. Вернее, не мог при нормальном стечении обстоятельств. Пожалуй, тоже не слишком убедительно. Я, образно выражаясь, разминался, а еще подстрекал Клидеро. Хотел выяснить, как все было, получить информацию из первых рук.

– Это доводы помер один и номер два. Плюс еще тот факт, что ты спец по восточноевропейским языкам, а призрачная женщина говорит по-русски. Только ты ни разу ее речь не слышал. Все сотрудники архива слышали, а у тебя, единственного человека, способного идентифицировать язык и понять, что она. хочет сказать, появились неожиданные проблемы со слухом.

Далее довод номер четыре, мой любимый, связан со страницей, которую, прокравшись в кабинет Пила, ты вырвал из журнала происшествий. Я из кожи вон лез, недоумевая, зачем или что от этого можно выиграть. В конце концов, ответ нашелся: я сообразил, какую именно запись удалили.

Девушка умерла в районе десятого сентября, ну, или на пару дней раньше, но точно не позже. Призрака в первый раз видели во вторник тринадцатого. Однако запись о первом происшествии из журнала не вырвали. Она до сих пор там, со всеми ужасающими подробностями. Конечно, ведь призрака не спрячешь, к тому времени его уже видел весь архив. Спрятали нечто другое: отчет о событии, которое, если появятся вопросы, наш таинственный гость не хотел связывать с призраком.

– Я тут, – прохрипел Клидеро, – совершенно ни при чем. Мои губы растянулись в невеселой улыбке:

– Боюсь, что при чем, Рик, еще как при чем. – Я встал поближе, на случай, если он снова попробует сбежать. – По-моему, речь о том знаменитом происшествии, когда ты прищемил руку ящиком стола. Все подумали: недотепа, но такой обаятельный и над собой посмеяться любит! Только ведь это был не ящик, да, Рик? Травму ты получил, избивая девушку. Вероятно, она тебя поцарапала. Ну, или уколола. Однако в архиве именно ты оказываешь первую помощь, и само повреждение никто не увидел – конечно, зачем лишние проблемы и головные боли! Тем не менее я почти уверен: все случилось именно так.

Я сделал паузу, но не для пущего эффекта, а потому что, когда представил сцену, к горлу подкатила тошнота. В комнате, где разыгралась трагедия, каждое слово приобретало ядовитую силу и вес.

– «Использованный при нападении инструмент имел несколько граней с острыми краями, движущихся независимо друг от друга», – процитировал я, вспомнив совсем недавно прочитанное заключение.

Клидеро сделал глубокий и какой-то судорожный вдох, а потом пригнулся, будто уклоняясь от удара.

– Ты бил девушку ключами, да, ублюдок? Немудрено, что, превращая ее лицо в фарш, ты случайно задел свою руку.

Я не ожидал, что Клидеро заплачет. Один всхлип, второй, потом он задрожал, потом дрожь переросла в икоту с рвотными позывами, а из глаз хлынули слезы.

– Я-я н-не х-хотел… – умоляюще глядя на меня, заикался он. – Пожалуйста, Кастор, я не хотел! Просто… Просто… – Договорить помешали судорожные всхлипы. – Я не убийца, – наконец выдавил он, – Не убийца!

– Неужели?! Знаешь, я тоже! – Со дна души поднималось отвращение, к самому себе. – Я всего лишь мусорщик, который приходит и чистит за убийцами. Рик, и я ведь фактически вычистил. Во-от на таком расстоянии остановился!

Подняв правую руку, я примерно на сантиметр развел большой и указательный пальцы. Увы, Клидеро скрючился от своей боли и даже головы не поднял.

– Я бы выполнил задание и изгнал несчастного призрака в вакуум. Помешал лишь Дамджон: сделал мне незаслуженный комплимент и попытался убить, думая, что я стремлюсь раскопать правду. Правду! А ведь меня, кроме денег, ничего не интересовало!

Стараясь не касаться матраса, я опустился на колени у плинтуса, положил ладонь на затылок Рика и поплотнее прижал. Мануальный контакт, взвинченное состояние – теперь я точно узнаю, если Клидеро солжет. Рик попробовал отстраниться, робко и вяло. Всем своим видом он выражал жалость к себе, апатию и смирение.

– Расскажи мне все, – предложил я, и если между строк Клидеро прочитал «иначе», то не ошибся.

Первую фразу он выжимал из себя несколько минут, а затем – с небольшими паузами на глотание слез и заламывание рук – признание понеслось бешеным потоком.

Рик не виноват. Виноват Пил, виноват Дамджон, виновата сама девушка в том, что запаниковала и все получилось куда хуже, чем должно было. А вот Рик не виноват, нет, мать вашу, нет!

Сидя на полу, я смотрел, как сильный стресс превращает милягу Клидеро в зловонную гнилую помесь нытика, труса и предателя.

Началось все с Пила – по крайней мере с Джеффри лучше начать краткий пересказ, потому что в жалобных сетованиях Клидеро особой логики не просматривалось. Тем не менее именно Пил ударил Рика в спину, когда тот ждал повышения, значит, именно он дал импульс этой трагической истории.

К. тому времени Клидеро проработал в Боннингтонском архиве пять лет – «пять гребаных лет» – и. не делал секрета из того, что метит на должность старшего архивариуса. Когда Дерек Уоткине вышел на пенсию по состоянию здоровья, кому, как не Рику, надлежало занять вакантную должность? Кто еще так досконально знал всю систему, обладал харизмой, организаторскими способностями и смог бы обеспечить непрерывный приток посетителей, с одной стороны, и новых экспонатов – с другой?

Однако Джеффри привел постороннюю: переманил Элис из дома-музея Китса. Элис, которая была – тут нужно выделить три основополагающих компонента – во-первых, биологически моложе Рика, во-вторых, с гораздо меньшим опытом работы, а в-третьих, женщиной.

Клидеро будто на горло наступили. Конечно, что еще может чувствовать человек, профессиональные заслуги которого недооценили, обоснованные притязания не учли и не то что не извинились, а даже ничего не объяснили? Услышав новость, Рик отправился прямиком к Пилу и подал официальный протест. Джеффри ответил: кадровые вопросы решаются в УМ, где предпочли кандидата с большим опытом работы на руководящей должности. Клидеро намекнул, мол, ему будет непросто сработаться с особой, которая увела из-под носа лакомую должность. На это Джеффри заявил, что, если опасения Рика настолько серьезны, он с огромным сожалением примет заявление об увольнении и даст отличные рекомендации.

Короче говоря, Клидеро послали к черту.

Как следствие, в отношении к работе появились цинизм и озлобленность. Увольняться не хотелось – все-таки стабильный источник дохода, поэтому Клидеро решил отдавать Боннингтонскому архиву минимум сил и времени. Раз там повышения не дождешься, он найдет другой способ поправить благосостояние и жить в соответствии со своими притязаниями.

– Миллионером стать никогда не мечтал, – гундосил Рик, растирая глаза тыльной стороной ладони, – просто не хотелось всю жизнь торчать в одной дыре. Чтобы не повредиться умом, человеку нужно немного роскоши.

С самого переезда в Лондон Клидеро регулярно посещал одно из заведений Дамджона: не «Розовый поцелуй», а бордель в Эдмонтоне, в котором об условностях особо не пеклись и о таких тонкостях, как лицензия на торговлю спиртным или мерцающий неоновый свет, не беспокоились. Каждый четверг поздно вечером Дамджон лично приезжал, чтобы забрать выручку. Знакомство завязалось, когда Рик, узнав сербский акцент Лукаша, спросил «Как дела?» или что-то в этом роде па его родном языке.

Дамджон очень заинтересовался лингвистическими способностями Клидеро, пригласил на обед в дорогой отель и начал соблазнять. Мол, у него есть интересное предложение для симпатичного молодого европейца с чистым британским паспортом, умеющего говорить по-русски, чешски и сербски. Занятость неполная, работа нехлопотная, хорошо оплачиваемая и службу в архиве не нужно бросать. Рик проглотил наживку с готовностью неофита.

По словам Клидеро, отказать было практически невозможно. Якобы у Дамджона такой сильный характер, что любой человек мгновенно попадает под его влияние. Рик с вызовом на меня посмотрел, будто я собирался возразить.

– Знаешь, Лукаш ведь не серб, – по-прежнему резко проговорил он. – А в косовской заварушке участвовал только потому, что попал в самый эпицентр. В его семье все словенцы, и после выхода Словении из состава Югославии им в Косово стало так же несладко, как албанцам. Когда пришла сербская армия, он был во Власенице и по счастливой случайности познакомился с полковником Николичем, который проводил перепись населения в том районе. Николич был тупым как пробка, и Дамджон его выручил: рассказал, где именно живут люди, кто еще не уехал.

– Люди? – переспросил я. – Какие люди, Рик? Албанцы, мусульмане?

Клидеро только плечами пожал.

– Люди, – упрямо повторил он. – Суть в том, что Дамджон уцелел. Мог ведь под облаву попасть, а вместо этого ухитрился стать полезным, а со временем даже незаменимым. Вскоре в Сушице открыли конц… ну, то есть лагерь для интернированных, и его приняли в штат. Представляешь, его, словенца, в штат! В обязанности Дамджона входили первичные допросы. и сортировка прибывших. Только допросов Лукаш, как таковых, не проводил, он придумал собственный, куда более эффективный способ. Когда привозили очередную группу задержанных, Дамджон подходил к ним, будто он такой же немытый овцееб, пойманный сербским патрулем. Если кто к нему обращался, просто кивал: немой, мол, а сам сидел и слушал, как задержанные переговариваются, и через несколько минут знал, кто есть кто. Затем подавал конвоирам заранее оговоренный сигнал: например, подмигивал, и его уводили якобы на допрос. Таким образом он добывал информацию о каждом из задержанных, а иногда, в зависимости от того, что удавалось подслушать, даже наводки на тех, кто скрывался в горах. Черт подери, даже не верится! Продлись война еще год, он бы в начальники лагеря выбился!

Рассказывая, Клидеро буравил меня пристальным взглядом. Ему очень хотелось, чтобы я понял, почему он не смог отказать Дамджону, чтобы разделил его благоговейный страх, явно возобладавший над общепринятыми моральными нормами. Мои мысли вернулись к паранормальному слайд-шоу, которое я видел, коснувшись руки Дамджона. Из тех образов-вспышек я знал: доносчиком Лукаш стал в куда более раннем возрасте, а войну в Косово воспринимал как очередной этап карьерного развития.

Разумеется, Рик пришел в ужас, выяснив, в чем заключается работа, и сначала согласился на один, так сказать, тестовый заказ, и то потому, что сломалась машина, а на покупку новой денег не хватало. К тому же он до сих пор злился из-за идиотской ситуации в архиве и не мог рассуждать здраво. Клидеро просто не осознавал, Во что ввязывается, иначе бы ни за что не взялся за первый заказ и все остальное…

– Ради бога объясни, что это был за заказ! – бесцеремонно перебил я. – Давай оставим под занавес слезные покаяния и прочую дребедень!

Клидеро поехал в отпуск в Чехию, много гулял по улицам Праги и Брно, заходил в бары, молодежные бары. Рик искал девочек, но сначала не знал, как их цеплять. Разговоры он заводил не хуже других, но не умел пользоваться западным лоском и переходить к вербовке.

Байка была примерно такой: тебе непременно нужно переехать в Лондон. Бросишь друзей и родственников, зато заживешь так, как даже не мечтала. Отучишься на секретарских курсах – естественно, за государственный счет – и через шесть недель получишь отличную работу. Жалованье до двадцати тысяч в год, за аренду и коммунальные услуги платить не придется, потому что все жители Лондона – даже работающие – имеют льготы. Так что тратиться будешь только на еду и одежду. Отработаешь хоть пару годков – вернешься домой с деньгами. Продержишься лет пять – вернешься богатой или пошлешь всех и не вернешься вообще.

Рик оказался способным учеником. Самое главное – выбрать нужную девушку в нужном месте. «Бросай друзей и родственников» отлично срабатывает на особах, у которых ни того, ни другого фактически нет. Лови молодых. Лови дурочек. Обеими руками хватайся за амбициозных: этих огни больших городов манят так, что даже сказки сочинять не придется. Они сами себя уговорят, сами себе голову задурят, тебе такая ересь даже не снилась. Здесь главное поощрение, чтобы энтузиазм не иссяк.

Нетрудно догадаться, что за красивой байкой скрывалась неприглядная реальность. Рик помогал девочкам оформить загранпаспорт с визой и давал деньги на перелет из Чехии в Швецию. Там их сортировал партнер Дамджона – немец по имени Дитер: фамилию Клидеро ни разу не слышал, Дитер и все. Те, кто нравился Дитеру, переправлялись в Лондон.

В Великобритании девушки и исчезали, по крайней мере для официальной статистики, потому что прибывали не самолетом и по поддельным паспортам. Все следы обрывались в Швеции, а Рик возвращался домой в полном одиночестве, не вникая в неприятные подробности.

– Но ведь ты знал, куда их посылают? – спросил я. Клидеро замялся, а потом коротко кивнул.

– На квартиры, – пробормотал он. – Я ведь не сказал, что горжусь собой. Хотя, с другой стороны, лично я только смазливых девчонок выбирал. Никаких грубостей, Кастор, я пальцем ни одну не тронул!

В квартирах Дамджон предоставлял услуги по доступным ценам, а работавшие в них девушки стали проститутками не сознательно, а «по стечению обстоятельств». «Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево», – мрачно пояснил Клидеро. В Уэст-Энде и Сити дерут суперцены за суперпродукт, то есть красивых девушек с характером и воображением, которые относятся к работе с выдумкой: умеют одеваться, разговаривать и играть в ролевые игры. Квартиры – совершенно другой продукт для другого демографического слоя: мужчин с небольшим доходом, но тем не менее согласных платить за секс, если уровень цен будет сравнительно низким.

В клубах девушки забирают половину того, что заплатит клиент, а на квартирах работают за еду. Обманутые секретарши не выбирают, с кем идти и чем заниматься, а просто делают, что скажут.

Не стоит объяснять, что сразу по прибытии в Лондон набранные Риком девушки обслуживать клиентов не могли: сначала требовалась определенная если не подготовка, то акклиматизация. Их нужно было приручить, дисциплинировать, объяснить порядок и правила. Например: никогда не говори «нет», никогда не плачь, никогда не проси о помощи. Еще девушкам следовало иметь хотя бы минимальный словарный запас: названия частей тела и определенных действий. Через некоторое время Рика начали привлекать и к обработке конечного продукта. Тут гламура было куда меньше: ни зарубежных поездок, ни погашения накладных, зато платили здорово.

Сознание Клидеро заполнили образы: плоть, трущаяся о плоть, словно шестеренки фантастического механизма.

– Ты трахал их первым! – озвучил жуткую картинку я. Рика передернуло.

– Нет! – возразил он. – Ну… вообще-то иногда… если желание возникало. По большей части мы просто разговаривали, хотя порой и до практики доходило. Боже, Кастор, они же проститутки! Я лишь пользовался ими за счет заведения. Им куда больше нравилось со мной, чем, скажем, со Шрамом. Я хоть больно не делал!

С этим я спорить не стал, потому что слишком глубоко погрузился в сознание Рика. Постельные сцены с участием Шрама хотелось вычеркнуть из памяти раз и навсегда.

– Одной из них ты все-таки сделал больно, – напомнил я, и Клидеро застонал, пряча от меня глаза.

Дамджон оказался искусителем-виртуозом, каким Рику в жизни не стать. Заманил банальными, – безотказно работающими подачками в виде денег и секса, а затем систематически компрометировал до тех пор, пока Клидеро не мог сказать «нет». Слушая печальный рассказ, я понял: в нем все абсолютно закономерно. Дамджон искушает автоматически, отчасти потому, что это полезно для бизнеса, по в основном ради собственного удовольствия. Он даже под меня клинья подбивал: первый раз так, походя, когда в качестве оплаты навязывал своих девочек. Потом уже сознательно, предлагая сделку, сродни той, что Мефистофель предложил Фаусту. В прошлой жизни Лукаш был доносчиком и провокатором, неужели этим все объясняется? Возможно, он самоутверждается, доказывая себе, что у каждого человека есть иена и у большинства она ниже, чем у него. В случае Рика Дамджон почувствовал: его ахиллесова пята скорее в тяге к надежности и безопасности, чем в сексе. Поставляя девочек в лондонские бордели, он тешил свою nostalgic de la boue, однако Боннингтонский архив бросать не собирался, потому что дорожил стабильным жалованьем и удобным графиком. В эту точку и бил Дамджон, каждую беседу сводя к обсуждению основного рабочего места Рика. Намекал, что сам как-нибудь хочет зайти в архив (Клидеро тут же пугался и начинал отговаривать}, спрашивал, во сколько оценивается коллекция, где именно хранится и как охраняется.

Однажды Рик рассказал о странных комнатах, притаившихся в стороне от главного входа. Он сам нашел их, можно сказать, случайно тихим августовским вечером, когда Элис с Джеффри отдыхали на Норфолкских озерах, посетителей не было и работа в архиве текла сама собой. Умирая от скуки, Рик считал дни до очередной поездки в Восточную Европу. От нечего делать он прогуливался вокруг здания, подбирая ключи к дверям, которые при нем ни разу не открывали, и в процессе обнаружил исчезнувший кусок первого этажа. Выяснить, что там внутри, особого труда не составило.

Едва услышав о находке Клидеро, Лукаш пожелал увидеть комнаты. Рик снова попытался отговорить, но разве такому человеку можно сказать «нет»? Дамджон донимал просьбами, пока однажды ночью Клидеро не привел их со Шрамом к заброшенному крылу и не открыл дверь. Они осмотрели каждый квадратный сантиметр комнат, а стоило Рику отойти, перешептывались. Потом его услали в сам архив, чтобы проверить акустику. Шрам ревел как раненый бык, а Рик практически ничего не слышал. Неудивительно: в каждом хранилище двойная кирпичная кладка и современная изоляция – вот очередная ипостась британского стандарта 5454.

Дамджон заявил: у него есть планы относительно этих комнат. Мол, всегда нужны помещения, где на несколько дней, а то и недель можно разместить свежеприбывших в Лондон девочек. Ну, пока их по квартирам не распределили. У самого Дамджона тоже имелась недвижимость в большом, судя по всему, количестве, однако он чуть ли не китайской стеной отгородил законную часть бизнеса от незаконной. Боннингтонские комнаты стали бы отличным местом для укрощения «квартирных» девочек!

Клидеро так не считал и умолял Дамджона передумать. Против девочек он не возражал, но, боже, риск-то какой! Если кто-нибудь узнает, его, Рика, выгонят с работы, возможно, даже в тюрьму посадят. «А вы представляете, мистер Клидеро, куда вас посадят, если выяснится, что вы наживаетесь на торговле людьми и сексуальном рабстве, что несовершеннолетних к проституции склоняете?» Тут Клидеро чуть ли не разрыдался, он ведь даже не знал, что одна из чешек, которую он помог заарканить, оказалась несовершеннолетней. Она соврала ему и паспорт получила по фальшивому удостоверению личности. Сейчас, услышав юридическую характеристику своих деяний, Рик понял, какими ужасными они покажутся черствым, несострадательным людям. Он просил Дамджона отпустить с крючка, исключить из списков, уволить; хотел вернуться к прежней жизни и забыть о тайных глубинах и рифах подводного мира.

Пустое колебание воздуха. Дамджон уже принял решение и отступать не собирался. Очень неприятно обнаружить, что по уши увяз там, где собирался лишь ноги помочить. Той ночью Клидеро заснул в слезах. Увы, у меня услышанное ни капли сочувствия не вызывало.

Естественно, Рик поставил условие: навещать комнаты будут только ночью и держать девушек по одной. А когда Шрам привел молчаливых рабочих с инструментами, чтобы сделать небольшой ремонт, он заявил, что хочет присутствовать, и изводил всех жуткими советами. Зацементированное в пол кольцо было его идеей. Никакая звукоизоляция в мире не поможет, если девушка поднимется на первый этаж и начнет барабанить во входную дверь.

Новый «проект» запустили месяца через два, а Рика поставили в известность, когда первую девушку – хорватку, которую нашел другой агент Дамджона, уже поселили. Поначалу, думая о несчастной дурочке, он очень боялся. Потом стало легче, но Рик постоянно искал предлог оказаться поближе к внутренней стене, что разделяла архив и подвальную комнату (там, в конце коридора, я чувствовал необыкновенно сильную концентрацию страданий и горя), и вслушивался, желая проверить, как работает звукоизоляция.

О спокойном сне пришлось забыть, среди ночи Рика будили жуткие сны: его арестовывают и запирают в камеру, почему-то оказывающуюся подвальной комнатой с матрасом.

Но хорватка провела в тайной темнице всего две недели; потом ее отправили на одну из квартир. Дамджон продолжал посылать Рика в Восточную Европу, в подвал поселили вторую девушку, потом третью… Ни дать ни взять конвейерное производство; беспокойство Рика притупилось, и он стал привыкать к новым порядкам.

Зато на четвертый раз начались проблемы, на четвертый раз стряслась беда. Если три – число счастливое, то четыре – дьявольское, проклятое… Клидеро снова затих: его разум чуть ли не физически боролся с наплывом воспоминаний. Дыхание сбилось, и Рик задрожал еще сильнее прежнего.

– Как ее звали? – тихо спросил я. Клидеро не ответил, но в ту самую секунду мой внутренний радар запеленговал призрачную девушку: она еще не в комнате, но с каждой секундой все ближе и ближе. – Как ее звали, Рик?

– Их было две, – поежившись, буркнул он. – Снежна и Роза, родные сестры. Сразу две, боже, я счастью своему не мог поверить. Лучше бы я никогда их не видел! Честное слово…

К тому времени Клидеро отработал у Дамджона уже два года и как ценный специалист со стажем имел собственные счета для финансирования операций: один в чешском банке, другой в российском. Набравшись опыта в Москве, Вильнюсе и Санкт-Петербурге, он знал: провинциальных мышей ловить куда проще, чем городских. Поэтому в тот раз и заехал дальше обычного – во Владивосток, родину тихоокеанского флота и дальневосточного университета. Рик читал, что экономика Приморского края находится в полном упадке, и надеялся обнаружить обширные пласты бедности и отчаяния.

Однако во Владивостоке было по-настоящему страшно. Один шаг за пределы туристического маршрута – и Клидеро окружили и бандиты и сутенеры, куда отчаяннее, серьезнее и непреклоннее, чем он. В таком городе можно совершенно незаметно превратиться из хищника в жертву.

Рик не знал, на что решиться: с одной стороны, он чувствовал себя очень уязвимым и незащищенным, а с другой – не хотел возвращаться с пустыми руками: Дамджон не любил оплачивать поездки, не приносившие хорошей прибыли. В конце концов, Клидеро отправился на автобусе в соседний городок Октябрьский, оказавшийся совершенно другой песней. Вот где он увидел настоящую российскую глубинку: заколоченные витрины магазинов и обнищавших людей, у которых не осталось ни средств, ни возможностей хоть как-то поправить свое положение. Конечно, иностранный турист выделялся среди них, как белая ворона, но местное население напоминало стаю побитых собак, а не акул. Здесь можно было охотиться более или менее безнаказанно.

В Октябрьском он и встретил Снежну; не в клубе или баре, а за прилавком круглосуточного универсама. Миловидная девушка отличалась свежим и наивным изяществом – идеальный кандидат для одной из квартир Дамджона, от клиентов отбоя не будет.

С другой стороны, Рик опасливо подозревал, что Снежна не из тех, кто купится на его обычные байки. Она серьезно отвечала на пустяковые вопросы, над шутками не смеялась, а покупки упаковывала с непроницаемой педантичностью, показывая, что не привыкла тратить время на пустые фантазии. Тем не менее Клидеро приготовился к долгой осаде, так как по опыту знал: шансы упускать нельзя. Такой, как Снежна, неразумно чахнуть в Сибири: на Западе она будет жить в роскоши, а о деньгах думать не придется…

Как ни странно, наживку девушка проглотила с большой охотой – Рику даже стараться не пришлось – и засыпала его вопросами о будущей работе, квартире, переезде. Если она получит загранпаспорт, Рик поможет оформить английскую визу? Сперва Снежна просто съездит, осмотрится и уже на месте примет окончательное решение.

Вместо того чтобы соблазнять и охмурять девушку, Клидеро чуть не захлебнулся в ее энтузиазме и был вынужден жать на тормоза. Не предупредив Дитера по имейлу, он не мог отправить ее в Стокгольм, да и паспорт быстрее, чем за несколько дней, даже по расширенным регулярными взятками каналам не оформишь. Перво-наперво он велел Снежне прийти следующим утром в паспортный стол и заняться документами, а потом, пока бюрократы танцуют свой медленный танец, у нее будет предостаточно времени, чтобы уладить все свои дела.

В паспортный стол Снежна явилась не одна, а с Розой на буксире. Увидев их вдвоем, заметив, как покровительственно девушка обнимает младшую сестру, как свирепо смотрит на любого, кто осмелится взглянуть в ее сторону, Рик все понял. Возможно, на свой счет у Снежны не осталось ни амбиций, ни иллюзий, но для Розы она хочет всего и сразу.

Клидеро сразу смекнул, откуда и зачем такое покровительство: если Снежна была миловидной, то Роза – настоящей красавицей, по крайней мере его типажу соответствовала идеально. Рик не знал, что я встречался с Розой в стриптиз-клубе, и, описывая ее, ненадолго впал в лирическое настроение. Девушка просто загляденье: огромные карие глаза, длинные каштановые волосы, изящные, чуть ли не идеальной формы округлости… По словам Рика, она бы даже во время секса казалась девственницей: другими словами – мечта, в любом, и особенно непотребном, смысле.

Итак, продолжая обещать сестрам луну и радугу в придачу, он забронировал билеты до Стокгольма и послал Дитеру краткое сообщение: мол, следующая партия будет двойной. Со Снежной он виделся еще трижды, не позволяя себе большего, чем поцелуй в щеку. Девушка искренне верила: новый друг помогает по доброте душевной, не преследуя личного интереса. Как могла Снежна догадаться об истинных намерениях Рика, если цинизма не хватало даже заподозрить, что он не прочь залезть к ней под юбку?

В Лондон Клидеро полетел разочарованный, сексуально возбужденный, но вместе с тем довольный удачно проведенной операцией. За двойной улов ожидалась премия, так что в архив он вернулся на подъеме.

Хорошее настроение исчезло примерно через неделю, когда Дамлжон между делом сообщил: в секретные комнаты поселили новую девушку. «Новую девушку?». – заинтересованно переспросил Рик. Может, удастся наконец сбросить сексуальное напряжение, которое он ощущал с тех пор, как увидел Розу?

Увы, запертой в подвале Боннингтонского архива оказалась Снежна. Выяснив это, Рик испытал весьма противоречивые чувства. С одной стороны, думая о Снежне, он вспоминал ее младшую сестру и захлебывался от странного ощущения, на две пятых состоящего из ностальгии и на три пятых из похоти. С другой – девушка уже наверняка догадалась, во что он втянул их с Розой – в сексуальное рабство продал! – так что встреча с ней ничего хорошего не сулила. Естественно, укрощение и нужно для того, чтобы выбить из новеньких все мысли о непокорности, сделать покладистыми и уступчивыми. Но как взглянуть Снежне в глаза? От этой мысли становилось не по себе.

Поэтому Рик и решил взять тайм-аут: сказал Дамджопу, что не сможет участвовать в укрощении новой девушки. На вопрос «Почему?» выдал жалобную историю о выделениях из рабочего органа и регулярных визитах к венерологу. Естественно, Лукаш не хотел портить едва полученный товар, поэтому, не вдаваясь в подробности, принял извинения Рика и нашел другого «инструктора».

«А что с Розой?» – как можно небрежнее поинтересовался Клидеро. «С Розой ничего, – ответил Дамджон, – по крайней мере для тебя ничего». Для квартир девушка была слишком хороша. Пару недель на привыкание, и Лукаш собирался попробовать ее в «Розовом поцелуе», а подготовкой думал заняться сам…

Закрыв тему, Клидеро с головой ушел в работу. Увы, желание не давало покоя: Рик все думал о Розе, мечтал увидеть ее снова и, возможно, даже обучить новому ремеслу. Впустую: стоит попросить Дамджона, он рассмеется в лицо, а потом еще использует неожиданную страсть против самого Рика – это очень в его духе. К тому же хорошо развитое чувство самосохранения не позволяло рисковать доходными заказами ради сексуальной озабоченности. Раз младшая сестра превратилась в мираж, Клидеро начал мечтать о старшей. Может, зайти к ней, узнать, как дела? Рик каждый день мысленно проигрывал эту идею, пока незаметно для себя не воплотил в жизнь. В одну из пятниц он остался на работе последним, попрощался с Фрэнком, несколько раз обошел вокруг здания, дожидаясь, пока в фойе не погаснут огни, а потом открыл секретную комнату и спустился в подвал.

Снежна спала. Процесс укрощения надламывает девушек духовно и физически, и в свободное от побоев, угроз и насилия время они спят. По словам Рика, он лег рядом, по картинке из подсознания – сверху, и прильнул к губам несчастной.

Снежна проснулась: сопротивляться страшно, ко от мысли, что мучения начнутся снова, еще страшнее.

Напряженная, словно струна, девушка приготовилась к очередному испытанию, а потом увидела, кто перед ней.

Доля секунды – и запуганная, боящаяся пошевелиться жертва превратилась в дикую кошку, которая бросилась на Рика, осыпая громкими проклятиями. Чуть глаза не выцарапала: Клидеро остановил ее буквально в паре сантиметров, схватил за руки и прижал к дивану.

По девушка не успокаивалась: плевалась и кричала: «Иуда! Ублюдок! Обманщик! Чудовище!»

Клидеро разозлился: в конце концов он хотел только секса; ничего особенного по сравнению с тем, через что она уже прошла. Он попытался объяснить это Снежне, однако та дралась, словно бешеная. Подробности размывались и теряли отчетливость как в рассказе Рика, так и в его воспоминаниях. Я видел агонию: его рука поднималась и опускалась, ключи бились, подобно цепу, и при каждом движении по запястью растекалась мучительная боль. Я видел секс: развязка получилась судорожной, словно эпилептический припадок, но в сознании Клидеро все смешалось так, что нарушилась последовательность событий. Он не знал, не хотел знать, не позволял себе лаже думать о том, была ли девушка жива, когда он наконец разрядился.

Осознав, что натворил, Рик забился в панике, которая даже в воспоминаниях ощущалась почти так же сильно, как в реальности. В полной прострации он долго сидел у трупа Снежны, смеялся, как маньяк, и скулил, как побитый пес. Боже, что сделает Дамджон, если узнает? К какой смерти приговорит? Нет, это просто шлюха: в следующий раз придется съездить в Восточную Европу бесплатно, найти замену, и все образуется. Дамджону все равно, он позволит сорваться с крючка и уйти… Нет, не позволит, накажет, замучает…

И так снова и снова.

Наконец часа через два Клидеро смог взять себя в руки и прорвать душную пелену ступора. Лукаша нужно поставить в известность: случившееся не утаить, а ему самому не спрятаться – все равно найдут.

Стараясь не смотреть на диван, где лежало изуродованное тело, он кое-как вытерся одеялом и захромал вверх по ступеням. Ужас был так велик, что Рику то и дело казалось, что он споткнется и упадет.

Первым делом он позвонил в клуб по номеру, зарезервированному для крайних случаев – какой случай считать крайним, если не этот? На несуразное, сбивчивое признание Дамджон отреагировал не гневом, не потворством, а холодным, беспристрастным прагматизмом. Подробности, Лукаш хотел знать все подробности. Где сейчас тело? В каком состоянии? Как умерла девушка? Рик не забыл запереть дверь? Он кончил в нее? Презервативом пользовался? Ключи из комнаты вынес или оставил у тела?

Бесконечные, но абсолютно объективные вопросы привели Рика в чувство и помогли разобраться в содеянном. К концу разговора он полностью успокоился. Дамджон велел идти домой и вымыться, как следует вымыться, уделяя особое внимание ногтям. Ключи следовало на ночь замочить в отбеливателе, а потом прокипятить, одежду – сжечь, только не во дворе, на глазах у всех соседей. По словам Дамджона, лучше всего съездить на свалку: пропитать вещи керосином, бросить горящую спичку и проследить, чтобы сгорели дотла.

Рик сделал, как ему велели. Подробный план действий успокаивал, так же как решения, которые принимались за него. Когда изнасиловал и убил Снежну, ему казалось, жизнь сошла с рельсов и поезд с грохотом летит в пустоту. А сейчас получалось, он приземлился с другой стороны ущелья и катится дальше.

Однако выходные получились до жути сюрреалистичными. Рик бродил по квартире, боялся выйти на улицу, даже телефонную трубку поднять боялся. Разбитая ключами рука одуряюще пульсировала, а потом распухла и онемела: Рик промывал ее в антисептике и глотал кокодамол, словно конфеты.

У Томаса Стернса Элиота есть стихотворение о мужчине, который, убив девушку, держит ее в ванной с дезинфицирующим средством и в один прекрасный день не может понять, кто мертв: он или она. Примерно то же самое случилось с Риком, по крайней мере он так утверждал, но его слова подтверждались болью, просочившейся в сознание.

В субботу после обеда приехал Шрам с сообщением от Дам-джона: все в порядке. Рику запрещалось появляться в секретных комнатах: отныне и навсегда они для него закрыты. С телом разобрались, так что ни один человек на свете не свяжет его с Клидеро. Теперь у него огромный долг перед мистером Дамджоном, который, Шрам нисколько не сомневался, однажды придется вернуть. А пока, точнее в понедельник, Рику следовало выйти на работу как ни в чем не бывало: мистер Дамджон в оба глаза проследит, чтобы он не привлекал к себе лишнего внимания: никаких больничных, истерик в присутствии коллег, крупных ошибок или срывов.

– Вот как получилось! – мрачно усмехнулся Рик. Он неожиданно превратился в одну из «квартирных» девочек: за него решали, как себя вести, заставляли прятать свои истинные чувства и ломать комедию, от которой грозила расколоться голова.

Но Клидеро смог себя заставить: в душ, побриться, одеться и па работу. Казалось, он попал в какую-то безумную галлюцинацию, основанную на событиях его прошлой жизни, но в архиве никто не посмотрел на него косо и неладное не заподозрил. В обеденный перерыв Рик спустился в читальный зал и проштудировал все местные газеты: ни в одной не сообщалось, что в Сомерс-тауне или другом районе Лондона обнаружили девушку с разбитым лицом.

Как обычно, Рик почувствовал на себе целительное действие рутины. Понедельник прошел без единого промаха или намека на то, что с ним что-то не так. Даже удалось инсценировать «несчастный случай» с ящиком стола, который объяснил, откуда на руке рана, и позволил спокойно носить повязку. Рик не сломался, а умело оседлан волны хаоса, который убийство внесло в его жизнь.

В семнадцать тридцать (через полчаса после официального окончания рабочего дня и в строгом соответствии со сложившимися традициями) Клидеро ушел домой, поужинал, посмотрел телевизор и выпил пиво. Да, около десяти Рик заснул, измученный эмоциональным напряжением пустого дня, по главное – он выдержал: получилось однажды – получится столько раз, сколько надо.

Во вторник мир снова полетел в тартарары. Одна из работающих на полставки девушек выбежала из хранилища с оглушительными криками: она видела призрака, женщину без лица. Едва услышав ее рассказ, Клидеро бросился в уборную, где его рвало, рвало, рвало… Выйти он решился лишь через полчаса и остаток дня провел в стороне от оживленных бесед и жутких сплетен. Рик понимал: одно-единственное слово и прощай маска невозмутимости, поэтому куда безопаснее изобразить, что он выше этих детских разговоров.

В среду Клидеро все-таки взял больничный. От перспективы встретить Снежну в хранилище начиналась паника. Не дай бог столкнуться с ней лицом к лицу, точнее, лицом уже-к-не-лицу, в темной тесной комнатушке, где никто не услышит его криков! Позвонив Элис, Рик сослался на расстройство желудка, задернул шторы и спрятался.

Дамджон все-таки узнал. Второй визит Шрама оказался куда неприятнее первого, великан пытался втолковать Рику: мистер Дамджон ожидает от своих подчиненных высокого уровня профессионализма, особенно в том, что касается выполнения гребаных приказов и распоряжений. Объяснение сопровождалось наглядными примерами: на кухонной утвари Шрам показывал, что случится, если ее хозяин вздумает подвести мистера Дамджона. А еще напомнил: если Клидеро не возьмет себя в руки, на него повесят обвинение в убийстве, так что, по меткому выражению Шрама, он должен задницей чувствовать, чем рискует. Рик очень старался, но получалось не всегда. На следующий день он смог вернуться в Боннингтон, где все отнеслись к нему с огромным сочувствием: «Бедняга, еще от болезни не оправился!» Смог Клидеро и сохранить бесстрашие до конца недели, хотя чувствовал себя приговоренным к смерти, которого собирались казнить экспромтом, а не в заранее утвержденный день.

Когда случилось самое страшное и Рик наконец встретил призрака, не в хранилище, а посреди коридора, то в самом прямом, физиологическом, смысле наложил в штаны от паники и страха, настолько сильного, что мозги отшибло. Оправившись от шока, Клидеро обнаружил, что лежит на полу в грязных, липнущих к телу брюках, а руки дрожат так, что даже встать не получается.

Как только удалось подняться, Рик бросился вон из архива, прекрасно понимая: стоит кого-нибудь встретить и начать разговор, он не выдержит и голова разорвется на куски.

Вечером Клидеро отправился к Дамджону в «Розовый поцелуй». К его ужасу Лукашу сложившаяся ситуация показалась забавной. Нет, естественно, серьезная сторона тоже имелась: женщина, на которую он, Дамджон, потратил время и деньги, погибла, да и последующие очистительно-профилактические операции создали определенные неудобства. Однако он искренне верил, что наказание должно соответствовать преступлению, а в случае Рика все получилось идеально.

Короче говоря, Лукаш велел Клидеро учиться жить со случившимся и попутно освежил в его памяти угрозы Шрама. Если Рик не приспособится к ситуации, всегда есть второй, вполне подходящий Дамджону вариант.

– Этот тип – садист! – простонал Клидеро. – Гребаный садист! Мой страх доставляет ему удовольствие, он им просто упивается!

Я ничего не сказал, зато уже не сомневался: мы в подвале не одни. Такое ощущение, что даже воздух сгустился: Снежна здесь, слушает, саваном обвившись вокруг Рика. В видимый образ еще не воплотилась, но удивительно, что Клидеро ничего не чувствует: его жертва заполонила комнату.

– На каком этапе появился Маккленнан? – поинтересовался я.

Рик оскалился и глухо зарычал:

– Маккленнан, ублюдок! Боже, это ведь все ради прикола делалось! Я вернулся в архив, никуда не высовывался, все идиотские распоряжения Дамджона выполнял. Целый сентябрь продержался, но, представляешь, каково мне было? Боже милостивый, куда ни повернешься, везде она. Я постоянно ее видел, мои коллеги постоянно ее видели, и каждый раз она говорила одно и то же: «Где Роза? Я беспокоюсь о Розе».

Я заявил Дамджону: так не пойдет, в один прекрасный день Снежна назовет мое имя, а заодно и его. С телом он разобрался, теперь нужно разобраться с остальным. С тем, что от нее осталось… Дамджон согласился и привел Маккленнана.

Рик повернулся ко мне, и измученное лицо скривилось в полубезумную умоляющую маску.

– Маккленнан не изгнал ее, а наложил ограничивающее заклинание, чтобы Снежна не могла говорить. Свою задницу Дамджон прикрыл, однако меня с крючка не спускал: мол, пусть мучается!

Клидеро замолчал и, то и дело вздрагивая, спрятал лицо в ладонях. Я попытался сопоставить уже известные факты с новыми. Похоже, все сходится. Эмоциональная фонограмма, которую я слушал, сжимая затылок Рика, полностью подтверждала его рассказ. Итак, он говорил правду, по крайней мере в своем собственном понимании.

– А что с документами? – спросил я. – Ну, с русской коллекцией, откуда она на самом деле взялась?

Мелко трясущейся рукой Клидеро вытер сопли и слезы.

– Их держала на квартире девушка, не Снежна, а из предыдущей партии. Семейные ценности, так сказать. Увидев письма и фотографии, я понял: тут можно заработать. Почему бы не продать их в архив? Девушке я пообещал сносить ее сокровища к оценщику. Использовав одну из квартир Дамджона, временно пустующую, в качестве почтового адреса, я замутил историю с русскими эмигрантами. Якобы договорился У со стариком через третьи руки, а на самом деле работал в одиночку. Что же, следовало догадаться раньше: Шрам с Маккленнаном в Бишопсгейте оказались не случайно. По всей видимости, повесив трубку после разговора со мной, Рик тут же перезвонил Дамджону.

– А Роза? Удалось с ней встретиться?

Не поднимая глаз, Рик с несчастным видом покачал головой.

– Дамджон не разрешал, в клубе и на квартирах появляться не велел, и с тех пор всего раз посылал, хм, на поиск новых талантов. Твердит, что я на испытательном сроке, должен ждать, понадоблюсь – он сам позовет.

Как ни странно, именно в этот момент сжался мой желудок. Сострадание к Рику, учитывая его поступки, я бы вряд ли почувствовал. Однако то, что он снова начал вербовать девочек, с моей точки зрения, превращало его в нелюдь и ставило в один ряд с Асмодейом и К0.

Однако хотелось выяснить кое-что еще.

– Послушай, Рик, – начал я, – Роза пропала. Дамджон где-то ее спрятал, опасаясь, что она заговорит и поможет мне разобраться в этой истории. Розе известно о смерти сестры. Или Дамджон сказал, или сама как-то выяснила, но выяснила наверняка, потому что бросилась на меня с ножом, думая: это я изгнал дух Снежны. Другими словами, вы в равном положении: оба знаете достаточно, чтобы сдать Дамджона полиции. Едва страсти поутихнут, он скорее всего вас убьет. Тебя на свободе Лукаш держит только потому, что твое исчезновение привлекло бы слишком много внимания. Поэтому единственный шанс остаться в живых – сотрудничать со мной, понял?

Рик медленно поднял глаза и кивнул.

– И ты будешь молчать? – похожим на жалобный вой голосом спросил он. – Никому не скажешь, что я…

Тут сдерживаемые последние тридцать минут эмоции вырвались на свободу.

– Господи, конечно же, молчать не буду! – заорал я. – Ты что, совсем из ума выжил?

В моем голосе было столько ядовитого презрения, что Рик, поморщившись, прижался к стене. Я помахал ключами перед его носом.

– Варианта у тебя только два: сесть в тюрьму или прямо сейчас разбить голову о стенку. Выбирай скорее, Рик, у меня мало времени.

Клидеро лишь качал головой. Я перегнул палку, и его сознание включило естественную блокировку.

– Нет, нет, не хочу, – твердил он. – Не хочу в тюрьму. Не хочу, не хочу…

– Уверен, это тебе понравится больше, чем второй вариант, – мрачно заверил я.

– Не хочу! – застонал он и, низко опустив голову, встал на четвереньки.

Так, пока паника не отступит, от Рика больше ничего не добьешься. Я сгорал от нетерпения, понимая, как важно найти Розу раньше, чем Дамджону изменит его циничное хладнокровие, но приходилось сдерживаться: одно неосторожное движение – и Клидеро окончательно сломается.

Впрочем, все обещало решиться и без меня: в тот момент стал расползаться клубившийся по углам сумрак.

Рик этого не заметил, потому что не замечал вообще ничего, однако эпицентром происходящего был именно он. Сумрачные ручейки потекли к нему, окружили, словно вода воронку, с каждой секундой становясь глубже и темнее. На Снежну не похоже, но я уже минут десять ждал от нее каких-то сигналов, так что, в чем дело, понял сразу.

Думаю, удивляться не стоило: со дня гибели девушка боролась с притяжением этой комнаты, но сильное волнение и безотчетный страх Рика ярким маяком горели среди мрака и сумбура смерти. Снежна не могла не прийти.

Только явилась она в другой ипостаси. Между мной и раскачивающимся взад-вперед Риком стояла не женщина, а просто тьма, клубящаяся, сгущающаяся тьма.

Наконец почувствовав неладное, Клидеро испуганно взглянул на меня, будто это я играл с ним злую шутку, а затем попытался разогнать мрак руками. Зря старался: ничего, естественно, не вышло. Негромко вскрикнув, Рик откатился к стене – тьма следом. Она липла к его лицу, обволакивала тело, проходила насквозь.

– Кастор! – кричал Рик. – Убери… Убери се! Не надо… Я даже не пошевелился: все равно почти ничего сделать бы не смог, только не сейчас. На моих глазах происходил какой-то паранормальный осмос: мгла просачивалась под кожу Клидеро и дальше, вглубь.

Крики стали глуше, а потом какими-то протяжными, нечеловеческими. Замолотив руками, Рик стал слепо хвататься за свое лицо.

Только разве это лицо? Ото лба до нижней губы – пульсирующая масса красной плоти. Сверху безжизненные колечки темно-каштановых волос, а под массой угадывался широко раскрытый рот с кроваво-красными губами.

Иллюзия – если, конечно, то была иллюзия – оказалась длиной в глубокий вдох. Потом будто нажали на кнопку выключателя: передо мной снова сидел Рик, просто Рик. Он вскрикивал, бормотал что-то неразборчивое и хватался за лицо, будто пытаясь оторвать его от черепных костей. Пришлось вмешаться, а то не ровен час глаза себе выцарапает.

– Я помогу! – вскрикнул он и поднял руку, будто пытаясь заслониться от удара. – Пожалуйста, Кастор, я помогу! Мы будет работать вместе! Скажи ей, что я уже помог! Не позволяй меня трогать, пожалуйста!

– Отлично, Рик, только сначала отдышись, ну, давай! На это ушло некоторое время. Увидев, что Рику уже лучше, я бросил ему на колени сотовый.

– Нужно позвонить, – велел я. – Настал еще один случай крайней необходимости.

 

21

Включив телефон, Клидеро стал ждать, пока загорится экран и произойдет поиск сети. Ничего не получилось, и Рик, которого недавняя атака призрака лишила остатков инициативности, недоуменно уставился на сотовый, затем в безмолвном отчаянии – на меня.

– Ну, мать твою, дай сюда! – рявкнул я.

Проблема стара как мир: разрядился аккумулятор. Беззвучно выругавшись, я перебрал в уме несколько никуда не годных идей, а потом… Потом в порыве вдохновения достал из нагрудного кармана, другой сотовый. Тот самый, что позаимствовал у Арнольда, нейтрализован его в туалете «Вольного коня».

– Вот, попробуй этот.

Дрожащие пальцы Клидеро забарабанили но клавишам; номер удалось набрать лишь с третьей попытки. Затем мы оба ждали, прислушиваясь к звукам эфирной пустоты, пока сигнал проделывал путь в киберпространстве. Я прильнул к виску Рика: нельзя пропустить ни звука! Да и разве можно ему доверять: без второго пилота он вряд ли справите» со стратегически важным заданием. Перед моим мысленным взглядом предстал телефон, разрывающийся в фойе «Розового поцелуя», и Ласка-Арнольд, готовый взять трубку.

– Алло!

– Это Рик Клидеро. Хочу поговорить с мистером Дамджоном. – Повисла многозначительная плут, и Рпкдобавил: – Речь о Касторе.

– Не кладите трубку, – пробормотал Арнольд.

Клидеро поставили на удержание: Дамджон вообще никому не отвечает сразу, а мелкой сошке вроде Рика – тем более. Пауза затянулась, и я подумал: вдруг Ласка не может найти шефа? Вероятно, Лукаш где-то в другом месте.

Примерно через минуту мы все-таки услышали голос Арнольда:

– Он на лодке, – заявил он с легким раздражением, будто получил на орехи за то, что осмелился нарушить покой босса. – Тебе велено перезвонить прямо туда. – Ласка продиктовал номер, и Рик сделал вид, что записывает, а на самом деле мы оба постарались его запомнить. Пальцы Клидеро снова запорхали по выдвижной клавиатуре, подрожали так сильно, что нужная комбинация цифр получилась далско не сразу. В трубке послышались длинные гудки, которые продолжались чуть ли не вечно, а затем, наконец, щелчок.

– Клидеро? – произнес голос Дамджона. – Мистер Дамджон, сэр, нам нужно срочно поговорить! Я не знаю, что делать! Что же мне делать? – Нужно признать, паника в голосе Рика казалась вполне естественной, – вероятно, потому, что он ее на самом деле испытывал. Безотчетный, близкий к животному страх не изобразишь.

– Успокойся, – коротко ответил Лукаш. – Тебе не следует даже пытаться меня найти, но, раз уж все-таки нашел, выкладывай, в чем проблема. Только, пожалуйста, без истерик.

Испуганный взгляд в мою сторону, и Клидеро тут же отвел глаза.

– Кастор! У меня только что был Кастор! На том конце провода воцарилась тишина.

– Зачем? Что ему известно? – наконец спросил Дамджон.

Я молча покачал головой: вообще-то мы заранее отрепетировали каждую реплику, но хотелось убедиться, что Клидеро не станет импровизировать. Пугать Лукаша ни в коем случае нельзя: не дай бог, запаникует – и Розе конец.

– Ничего. Ему не известно ничего. Но он задает столько вопросов!

– О ком? Только о тебе или обо всех остальных?

– Не знаю! – Надрыв в голосе Рика прозвучал вполне естественно. – Слушайте, я так больше не могу! Меня обвиняют в убийстве, в гребаном убийстве! Мистер Дамджон, где Роза? Ей ведь известно, что я натворил, верно? Где она сейчас? Если побежит в полицию, мне конец! Не останется другого выхода, кроме как самому отправиться к копам и заявить, что это несчастный случай, потому что именно так все и было!

– Клидеро, убийство при попытке изнасилования несчастным случаем не считается, – с ледяным спокойствием отозвался Дамджон. – Даже если убийство сочтут непредумышленным, сядешь лет на двадцать и выйдешь в лучшем случае через десять. Вот что произойдет, если не сможешь удержать себя в руках! Роза никуда не побежит, и ты тоже.

Я покрутил указательным пальцем, мол, ближе к делу, и Рик кивнул, показывая, что все понял.

– Где она? – снова спросил Клидеро.

– Что?

– Где Роза? Мне нужно с ней поговорить.

– Тебе же объяснили: это невозможно. Голос Рика зазвучал чуть визгливее:

– Да, но это было до того, как Пила угораздило нанять своего специалиста по изгнанию нечисти! А кто отдувается? Я, вот кто! Ладно, пусть мне не стоит с ней общаться, но тогда хочу убедиться, что никто другой не сможет. Вы надежно ее упрятали? В смысле, девчонка фокусов не выкидывает? А то Кастор заявится в клуб и тогда…

– Роза со мной, – рявкнул Дамджон, – на лодке! Здесь она и останется, пока мы не разберемся с Кастором. Так когда он ушел?

– Минут десять назад или чуть раньше.

– Сказал, куда направляется?

– Угу.

– Отлично, куда?

Рик сообразил, что загнал себя в угол, и часто-часто заморгал, а я раскрыл ладони, изображая книгу.

– Он пошел обратно… – запинаясь, начал Клидеро. – Обратно в архив. Да, кажется, так сказал Кастор.

Очередная пауза.

– Сегодня воскресенье, – негромко напомнил педантичный Дамджон. – Разве Боннигтон не закрыт?

– Нет, сегодня там торжественный прием… Свадьбу отмечают.

– Неужели и в полночь отмечают?

– У него… мои ключи.

Снова пауза, на этот раз более напряженная.

– Ты позволил ему забрать ключи?

– Не беспокойтесь, – выпалил Рик, – те, что от секретных комнат, я снял. У Кастора только ключи от основного здания.

– Ну, тогда никаких проблем: распоряжусь, чтобы его там встретили. А теперь послушай, Клидеро, никуда не уходи. Дождись Шрама, он привезет тебя сюда, на лодку. Пока не разберемся с Кастором, что произойдет очень скоро, это самое безопасное место. Лицо Рика стало трагически печальным, глаза наполнились слезами.

– Нет, прямо сейчас не могу.

– Не только можешь, но и хочешь. Просто подожди, за тобой приедет Шрам.

И снова нам с Клидеро пришлось играть в шарады. Я ткнул в него пальцем, затем помахал спичками из «Розового поцелуя», которые вот уже несколько дней лежали у меня в кармане. Рик кивнул: понятно, мол.

– Лучше встретимся в клубе.

– Что?! – К неповиновению Дамджон явно не привык.

– Встретимся в клубе, он ближе к центру. Я… мне хочется быть среди людей.

– Клидеро, ты что, мне не доверяешь? – В голосе Лукаша столько металла, что хватило бы на десяток опасных бритв.

– Просто хочу быть среди людей. Говорю же, мне страшно и нет никакого желания ехать к вам в полной темноте, да еще…

– Ладно, в клубе так в клубе, договорились. Твой дом ближе, поэтому ты наверняка доберешься первым. Обязательно дождись, я скоро. – Дамджон отсоединился, а Клидеро посмотрел на меня в ожидании дальнейших указаний.

– О какой лодке речь?

– Не о лодке, а о яхте. У него яхта.

– Где она стоит?

Во глазах Рика мелькнула жалкая искра раздражения: мелькнула и тут же погасла.

– Думаешь, меня хоть раз на нее приглашали?

Да, легкой жизни ждать не приходится! Черт, черт, черт! Хотя… Сгорая и шипя от нетерпения, я повернулся к Клидеро.

– Слушай, а где он тебя угощал, обхаживал и все такое?… – Что?

– Ну, помнишь, дорогой отель… Как он называется и где находится?

– А-а… – Напрягая память, Рик нахмурился, а потом вспомнил: – Отель «Конрад» в Челси.

Вуаля!

Впрочем, это только удачная догадка. Время работало против меня, поэтому нужно было спешить.

Я показал на телефон, и Рик его послушно протянул. Поэтому, когда я взмахнул наручниками, он физически не мог поставить блок, и удар пришелся в живот. Клидеро отлетел к стене и беспомощно сполз на пол. Рот широко раскрыт, а в глазах ужас – не давая прийти в себя, я заломил ему руки за спину и завязал двойной морской узел веревкой, которая очень кстати оказалась рядом.

– 3-з-зачем? – пролепетал Рик, едва к нему вернулась способность дышать. – Кастор, что ты творишь? Я же рассказал все, что ты хотел!

– Верно, – согласился я и, обмотав веревкой его ладони, завязал еще один узел. Рик попробовал брыкаться, но перевес в силе был явно на моей стороне, да и он еще не пришел в себя после мощного удара под дых. – Но у меня срочные дела, и совсем не хочется, чтобы вы с Дамджоном встретились и уладили все разногласия.

Я быстро пропустил свободный конец веревки через утопленное в цемент кольцо. Лежащий на животе Рик разгадал мой замысел буквально с секундным опозданием, быстро перевернулся на спину и попытался встать. Бесполезно! Веревка предоставляла свободу действий в диапазоне сорока пяти сантиметров. Другими словами, привязанный мог подняться на колени, и только.

– Нет, Кастор, нет! – сверкая полубезумными глазами, кричал Рик. – Не бросай меня здесь! Не оставляй меня с ней!

Подняв с пола сотовый, я с наслаждением расправил плечи и посмотрел на Клидеро сверху вниз. Он не вызывал ни жалость, ни сочувствие – только преждевременное облегчение от того, что скоро избавлюсь от его компании.

– С тобой все будет в порядке, – лицемерно пообещал я. – Подвал Снежне совсем не нравится. Она помнит, что ты с ней здесь сделал, и каждую ночь пытается побороть притяжение этой комнаты, чтобы никогда сюда больше не возвращаться; пытается, но не может. Видишь ли, у нее остались нерешенные проблемы. Сегодня я постараюсь помочь Снежне наконец с ними разделаться. Пока единственный мой совет – не поднимай шум. Именно сильные эмоции ее и привлекают.

Я поднялся по ступенькам, закрыл потайную дверь, пересек верхнюю комнату, а Клидеро все кричал. Задержался лишь на пороге: голос Рика слышно, но ведь я специально напрягаю уши, зная, что там, внизу, кто-то есть. Звукоизоляция действительно превосходная.

Входная дверь захлопнулась с какой-то неотвратимой обреченностью, словно крышка гроба.

Челси можно назвать весьма успешным районом, учитывая, что первоначально он был угольной верфью, обслуживавшей железную дорогу Лондона. Как говорят риэлторы, удачное месторасположение – залог успеха, так что угольная верфь не помешала Челси превратиться в один из самых популярных и дорогих районов города. В конце восьмидесятых появились предприимчивые застройщики, которые в рекордные сроки возвели пристаньдля яхт, а еще через пару лет – отель «Конрад». Получился, конечно, не Хенли-на-Темзе, а что-то вроде миниатюрного, компактного Хенли, по размерам вполне подходящего для «Харродза» и «Харви Николз».

Я ехал в Челси с некоторой опаской, потому что мой образ жизни не совпадает с тем, что так старательно культивируют отель «Конрад», Дизайн-центр и стиль бель эпок. Поэтому таксист высадил меня в начале Лотс-роуд, у входа в лабиринт скрытых высокими заборами домовладений, откуда легче добраться до-пристани.

Полночь, нет, уже пять минут первого. Из Боннингтона я добирался целый час, по дороге заскочив к Пен, чтобы забрать из гаража болторез и ломик: попытка будет всего одна, значит, готовиться нужно ко всему. Так, раз час прошел, значит, Дамджон уже наверняка поглядывает на часы, недоумевая, куда запропастился Клидеро. И вероятно, не оставляя мне времени для маневра, скоро поймет: в клуб Рик не приедет, потому что направился в другое место. Отсюда может появиться желание обрубить концы, пока они не разболтались окончательно и бесповоротно. Прибавив шагу, я чуть ли не побежал мимо антикварных магазинов, элитных мебельных салонов и красивых домов.

Обогнув изящную дугу «Конрада», я вошел па территорию пристани. Вообще-то у ворот притаилась будка охранника, но румяный юноша в форме увлеченно разговаривал по телефону и на меня особого внимания не обратил. Мне казалось, именно здесь должен держать яхту Лукаш, потому что минутах в десяти ходьбы от пристани находился паб, где днем раньше встречались Шрам, Арнольд и Маккленнан. А когда Рик сообщил, что Дамджон водил его в «Конрад», я окончательно поверил в свою догадку и даже поставил на карту Розину жизнь. Впрочем, на ситуацию можно было взглянуть иначе: если яхта не здесь, мне ее ни за что не найти. Останется лишь признать свое поражение и расписаться в полной никчемности.

Большинство якорных мест разместили в главной части пристани, где я вскоре и очутился. Бухта, на которой построена пристань, по форме – круг на три четверти, а десяти метровый отрезок между двумя заливами соединяет Темза.

Не зная, с чего начать, я оглядывался по сторонам. Может, где-нибудь висит список судов? Нет, к сожалению, ничего подобного.

Я шагал по деревянному настилу – эти доски наверняка высушили и выбелили в Италии, в индивидуальной упаковке переправили через океан и уже здесь собрали, поочередно высматривая названия судов. Единственная зацепка – смутные воспоминания Жасмин о бессмысленных словах, которые обронил Шрам, увозя Розу: «Тебя ждет милая дама». Единственная, названная женским именем яхта – «Боадикея». Боадикею милой дамой можно считать с бо-ольшой натяжкой.

В глубине пристани, за входом в гавань, тоже имелись якорные места: фактически они тянулись вдоль внешней стороны портовой стенки. Многие из них пустовали: похоже, чем дальше от Лотс-роуд и шумной ночной жизни, тем дешевле и менее привлекательно место. Вот еще одно женское название: «Баронесса Тэтчер», Ну, нет, если Боадикея не подходит на роль милой дамы, то миссис Тэтчер и подавно!

Все, на этой стороне осталась лишь одна яхта, пришвартованная на порядочном расстоянии от всех остальных. Если не повезет, придется вернуться и пройти вдоль другого залива. Но уже метров за пять от яхты, когда удалось прочесть то, что написано на борту, я понял: она. Яхта называлась «Мерседес». Во-первых, в переводе с испанского «Мерседес» обозначает «добросердечная», а, во-вторых, именно так звали женщину, которую я видел в сознании Дамджона, когда пожал руку при первой встрече. Именно о Мерседесу него сохранились такие красивые и такие жуткие воспоминания.

Все окна на яхте темные, ни голосов, ни скрипа шагов не слышно, однако я удвоил бдительность, а когда до «Мерседес» осталось метра три, получил дополнительные доказательства: на верхней палубе у кормы стоял Шрам. Опершись на поручень, великан смотрел на Темзу в сторону Баттерси, Вообще-то я видел его со спины, но разве Шрама с кем-нибудь спутаешь? Тем более древний, викторианской эпохи фонарь с орнаментом из завитков и калильной сеткой романтически озарял его желтоватым светом. Я уже знал, как силен Шрам, и, понятное дело, не ожидал, что его отпугнет речная вода, но ведь определенный дискомфорт она должна была вызвать. Однако неподвижная фигура дышала спокойствием: ни намека на волнение или тревогу!

Так, дальше по аллее за «Мерседес» ничего нет. Метров шесть-семь и настил обрывается – похоже, там последнее незанятое якорное место. Да, условия далеко не идеальные: яхта Дамджона в самом конце пристани, и при наихудшем раскладе этот тупик превратится в ловушку. Что же, выбирать не приходится.

Я отступил в тень «Баронессы Тэтчер», и в голове появился совершенно нелогичный вопрос: что за крутыш-тори владеет этой яхтой? Какая извращенная фантазия заставила его назвать свою игрушку в честь Железной леди? С другой стороны, возможно, этот тори – бывший аптимонетарист, который, каждый раз налегая на румпель, испытывает приступ ностальгии: надо же: «Баронесса Тэтчер» все-таки меняет курс.

Я разулся и выложил вес отмычки и болторез, а вот ломик решил оставить. Чем позже меня заметит Шрам, тем больше шансов остаться в живых. Однажды кто-то из приятелей пытался меня разыграть, уверяя, что существует валлийская национальная борьба под названием Ллап-гоч, а основная задача в ней – уничтожить противника еще до того, как он узнает о твоем существовании. Что же, тактика вполне понятная!

Пошарив в карманах, я проверил, что наручники на месте, а потом достал секретное оружие. Здесь его использовать бесполезно: слишком далеко. Я беззвучно пошел к «Мерседес», на ходу разматывая спутанный провод. Мое ноу-хау висело на концах, словно болы, вот только использовалось иначе. Шрам даже не обернулся. Надеюсь, это означало: он погружен в то, что у него вместо мыслей.

Метрах в двадцати от яхты я остановился, опустил дискообразный боевой снаряд на дощатый настил, где его никто не заметит, вытянул кабель и нажал на кнопку. Итак, на вступление у меня две минуты. За это время нужно попасть в пункт назначения, а там посмотрим. При удачном исходе, возможно, даже получится остаться живым и не слишком помятым.

Еще три шага, и я уже на сходнях. Яхта большая – Мерседес, упокой Господь ее душу, была крупной женщиной – палубы целых три, на нижней, там, где я в тот момент стоял, дверь, которая явно вела к каютам. Страшно хотелось сбегать за отмычками и попробовать ее вскрыть: замок казался детским лепетом. Но, нет, лучше не надо: оставлять в тылу Шрама очень опасно. Бессмысленно пробираться внутрь, если путь к отступлению сторожит он да еще тают бесценные минуты.

Поэтому я взлетел по лестнице сначала на среднюю палубу, потом еще выше. В ладони уютно лежал ломик, но мои надежды были связаны вовсе не с ним: я беззвучно отсчитывал секунды, и сорок уже истекло. А вот и Шрам, до сих пор разглядывает знаменитые трубы гидроэлектростанции Баттерси.

Несколько бесшумных шагов, и я поднял ломик, а когда до великана осталось метра три, нарочито громко топнул ногой. Шрам обернулся и увидел меня.

– Знаешь, Динь-Динь, при лунном свете ты ничуть не милее! – вместо приветствия заявил я.

Шрам оскалился и зарычал – наверное, это показывало, что он рад встрече, – потом, оторвав локти от поручня, выпрямился. Да, память не подвела: он действительно гигант.

– Кастор! – с отвращением изрыгнул он.

Я не ответил, а просто попятился назад со вполне объяснимым выражением ужаса на лице. Шрам бросился следом и чуть не достал. А он намного быстрее, чем кажется, и, продолжай я пятиться, точно угодил бы в его лапы! Вместо этого я прыгнул в сторону и через поручень перескочил на среднюю палубу.

Для воздушной акробатики было слишком темно: приземлился я довольно неудачно, а когда поднялся, Шрам уже сбегал по разделяющей палубы лестнице. Сходни он от меня отрезал, так что пришлось влезть на одну из заливных горловин и, рискуя сломать себе шею, прыгать на деревянный настил. Ломик до сих пор при мне – слава богу, ноги им не раздробил!

Теперь Шрам не спешил: я в тупичке за кормой «Мерседес» и никуда не денусь.

– Ах ты, паршивец мелкий! – прогудел он. Прошло девяносто секунд.

Проверяя свои силы, я несколько раз махнул ломиком: он рассекал воздух с угрожающим, как мне казалось, свистом. Но Шрам лишь рассмеялся и зашагал по настилу в мою сторону.

– Лучше бы ты, как раньше, в свисток свистел! Так хотелось затолкать его тебе в горло!

Попятившись, я сунул свободную руку в карман.

– Эй, у меня секретное оружие, и находится оно за твоей спиной!

Шрам не слушал и продолжал наступать. Я надеялся, что ломик задержит его хоть на секунду, но, по всей вероятности, ему угрожали люди покрупнее, и он оставил от них мокрое место (увы, на ум пришло только это выражение). Я вытащил руку из кармана, и при свете уличного фонаря ярко блеснула полоска белого металла. В глазах Шрама загорелся… нет, не страх или опасение, а всего лишь слабое любопытство.

– Это серебро! Наверное, знаешь, что оно делает с такими, как ты? Так что держись от меня подальше!

Шрам пожал массивными плечами и, растопырив пальцы, протянул ко мне ручищу. Выбора не было, поэтому я поставил блок и тут же ударил луп-гару наручниками. Холодный металл оцарапал запястье, и Шрам вздрогнул от боли, а потом, будто нехотя, шагнул назад. Воспользовавшись мимолетной передышкой, я встал поудобнее. В этот момент он и бросился в атаку.

Танк, настоящий танк: никакого тактического изящества, зато силы невпроворот. Для начала он поддел меня предплечьем, вложив в удар всю свою мощь. Шрам будто от мухи отмахнулся, а я, поднявшись в воздух метра на три, спиной упал на край настила: голова у самой воды, дыхание сбилось.

Собрав волю в кулак, я решил перекатиться в сторону, но не успел и пошевелиться: надо мной уже навис Шрам. Ба-м! – грудь сдавила огромная ножища, и резкая боль обожгла еще не оправившиеся от падения ребра. Порывшись в нагрудном кармане, великан достал нож. В руках обычного человека этот кортик с толстым загнутым лезвием казался бы мечом. Шрам нагнулся и, схватив меня за шиворот, рывком поднял на ноги. Кончик лезвия скользнул по щеке.

– Черт подери, мне это начинает нравиться! – проскрипел Шрам.

Сто девятнадцать… Сто двадцать.

Грянула музыка. Ну, вообще-то музыкой эти громкие пронзительные звуки, похожие на вопли голодной кошки, можно было назвать с большой натяжкой. Мелодия для вистла на три октавы выше среднего до. Шрам замер на лице вслед за удивлением мелькнул испуг. Продолжая давить ногой на мою грудь, он огляделся по сторонам: откуда, откуда музыка? Нет, в этой части пристани мы одни: насколько хватал глаз ни волынщика, ни свирельщика.

Мелодия переходила из одного неблагозвучия в другое: от визгливого дисканта к пронзительному басу. Честно говоря, мелодии как таковой не было: скорее, потоки неукрощенного звука, кое-как втиснутого в весьма размытые рамки. Звук метался от мажора к минору, неуклюже шарахался от тональности к тональности, вспарывал ночь своей резкостью.

Шрам протестующе, но как-то испуганно захрипел, совсем как попавший к мяснику кабан. Повернув голову, словно антенну, он попытался запеленговать псевдомелодию. Вне всякого сомнения, она доносилась сзади, с пустого деревянного настила метрах в пяти от нас, там, где между «Мерседес» и ее ближайшей соседкой клубились густые тени.

Звук стал еще выше, и Шрам закричал от боли и гнева. Убрав ногу с моей груди – очень вовремя, иначе бы ребра точно сломались, – он побежал к «Баронессе Тэтчер», а значит, к источнику странной музыки. Бежать ему было трудно, все равно что с быстриной бороться: шаги замедлились, и на секунду показалось, сейчас великан свалится в воду. Но затем, разглядев что-то на беленых досках, он через силу сделал еще несколько шагов…

Я сел и попробовал набрать в грудь воздух, который будто состоял из острых, как игла, осколков, Тем временем Шрам попытался поднять неожиданную находку, но вместо этого упал сам. Лихорадочно цепляясь за доски, он ухитрился встать. В огромной ручище мой плеер – Шрам долго всматривался в него, будто зрение, внезапно потеряло остроту и сфокусированность, а потом, заревев, как бык, отшвырнул подальше. Ударившись о борт «Баронессы Тэтчер», плеер свалился в темную воду, его резкий голос оборвался буквально на середине ноты.

Луп-гару не похожи на обычных призраков: они сложнее или проще в зависимости от того, что нужно сделать. С одной стороны, дух-оккупант вторгается в плоть очень глубоко, а затем, видоизменив ее, плетет вокруг себя нечто вроде кокона, так что изгонять его – занятие, мягко говоря, непростое. Но (и но с очень большой буквы) имеется и обратная сторона: гостевое тело помнит, каким оно первоначально было. Поэтому самый легкий способ – «поссорить» оккупанта и хозяина, создав искусственное противодействие, чтобы тело вернулось к нормальному, додуховому состоянию.

Я опасался, что вечер, который провел на кухне Пен, сначала по крупицам собирая несуразную мелодию, потом записывая ее на плеер, пропадет попусту. Но вместе с тем понимал: в единоборстве со Шрамом мне не выстоять, сколько хитрых ударов ниже пояса ни наноси. Если решусь выступить против него, нужна подлянка посерьезнее.

Великан снова поднялся, но усилия для этого потребовались колоссальные. Повернувшись ко мне, он и с десятиметрового расстояния обжег полним клокочущей ненависти взглядом.

– Кастор, я убью тебя за это, клянусь! Как только… Шрам замер, и по огромному телу, словно волны по поде, пробежала дрожь. Взглянув на свои руки, он застонал: они переплетались, но не как человеческие конечности, а сплошь змеи или испуганные щенята в мешке. Луп-гару сделал шаг ко мне, поднял ногу для второго – и это все, что ему удалось.

– Как только вернусь… – с трудом выдавил великан, и его голос сорвался, превратившись в журчание. Огромное тело начало таять снизу вверх: таять и сжиматься. Хотя нет, он не таял, просто так казалось с того места, где сидел я, в действительности творилось нечто куда более, ужасное.

Шрам превратился в крыс. Огромное крепкое тело распадалось, разделялось, разваливалось; из складок заношенного костюма хлынуло целое море коричнево-бурых зверьков и по дощатому настилу понеслось прочь от воды. Руководи им сознание Шрама, крысы сожрали бы меня заживо, но Шрам, точнее скрывавшиеся за этим именем разум и личность, был призраком. Когда музыка выбила его из плоти, каждое из бесчисленных созданий снова стало подчиниться своей воле.

Вспомнился вечер, когда, вернувшись домой, я обнаружил в комнате Шрама. Теперь понятно, как он пробрался в приоткрытое окно! Я содрогнулся, представив мерзкое зрелище. Угроза убить меня была не пустым сотрясанием воздуха. Я ведь не изгнал Шрама, а просто рассеял, рассредоточил, телесную оболочку украл. Со временем он, возможно, найдет другое тело, да не возможно, а наверняка. Луп-гару что сорняки: думаешь, вырвал с корнем, а они появляются, когда меньше всего ждешь; губят сортовую герань, съедают собаку, раскалывают череп, словно яичную скорлупу.

Однако эти опасения пришлось оставить для теплых вечеров будущего лета. В тот момент имелись проблемы поактуальнее. Поднявшись с дощатого настила, я вернулся за остальными инструментами: отмычками, болторезам, флейтой с коническим раструбом и так далее. Затем надел туфли, поднялся на борт «Мерседес» и скорее к двери.

Доставая отмычки, я еще раз оглядел замки: стандартный) американский и изящный, с налетом гламура, замок Чабба. Ну, все не так элементарно, как хотелось бы, но вполне осуществимо. Я приступил к делу, периодически оглядываясь через плечо на вход в гавань, чтобы проверить, не идет ли кто. Вроде никого… Спокойно работая, я минут за десять вскрыл американский замок, зато потом провозился с Чаббом. Гребаное чудо-юдо с невероятно узким цилиндром и двойным держателем! Отмычки. здесь практически бессильны, так что пришлось корпеть над сувальдами. Кожа на затылке так и зудела, драгоценные минуты утекали, а я одну за другой приводил эти скользящие пластинки в нужное положение.

Наконец язычок сдвинулся, замок щелкнул, и дверь буквально на сантиметр приоткрылась вовнутрь. Произошло это так неожиданно, что я чуть не улетел вместе с ней. Затем, вернувшись в более или менее устойчивое положение, с опаской шагнул в темную каюту.

Несколько секунд я старался не шевелиться, весь обратившись в слух. Никого. Свет включать очень не хотелось: если Дамджон неожиданно вернется домой, с точки зрения стратегии куда выгоднее будет удивлять, чем удивляться. Вообще-то шаги и голоса я должен услышать заранее, но увидев свет, Лу-каш может послать сюда команду плечистых ребят. Те подкрадутся на цыпочках, и настанет «Последний рубеж Кастера» с разницей в одну гласную.

Слабый сквознячок дал понять: я попал в довольно большую каюту или камбуз, а вот оглядеться не получалось. Чувствуя, что нервы натянуты до предела, я заставил себя сделать паузу, чтобы глаза привыкли к темноте. Мрак распадался на пласты различной интенсивности, и вокруг постепенно вырисовывалась каюта.

Итак, напротив меня стол, низенький, длинный, о такой очень удобно спотыкаться. Вдоль стен два диванчика, а посредине, у центральной переборки, похоже, шкаф, с одной стороны к которому примыкает какой-то невысокий громоздкий предмет. Между мной и шкафом – стул, и чем старательнее я вглядывался в темноту, тем больше казалось: на нем кто-то сидит.

Я беззвучно отступил к стене, чтобы мой силуэт не вырисовывался на фоне двери. Глупо, конечно: если на стуле действительно кто-то сидел, у этого человека было предостаточно времени и разглядеть меня, и приготовиться к встрече. Однако вокруг по-прежнему царили полная неподвижность и безмолвие, и я напомнил себе: медлительность в такой ситуации считается непозволительной роскошью.

Осторожно обогнув стол, я прошел в глубь каюты и в результате очутился сбоку от стула. Мои подозрения подтвердились: на нем действительно кто-то сидел, без единого движения, неестественно прямо, глядя вперед. А ведь я уже не там, а градусов на девяносто левее.

Решив включить свет, я снова прислушался к тем же контраргументам. Шаг к стулу и застывшей фигуре… Еще шаг… Умирая от страха, я положил руку на неподвижное плечо.

Секунду назад было неподвижным, а тут конвульсивно содрогнулось, и голова резко повернулась в мою сторону. Он или она попыталась увернуться от меня, отпрянуть, но особого успеха не достигла. Дергается, а с места сдвинуться не может… Положение странной фигуры недолго оставалось для меня загадкой – я понял, она привязана к стулу. В тот самый момент по затылку ударило что-то холодное, и я упал на колени. Впрочем, в таком положении долго не задержался: на живот опустилась тяжелая нога и я, задохнувшись, рухнул на пол. Вспыхнул свет, ослепляя мои привыкшие к мраку глаза. Однако большой помехой это не стало: оцепеневший, сжавшийся в комок, я бы все равно ничего не увидел.

Сквозь плотную пелену боли прорезался елейный голос Дамджона:

– Мистер Кастор, у меня же определитель номера! – Презрение так и капало с языка Лукаша. – Когда Ричард позвонил с телефона Арнольда, того самого, что вы отняли, избив его в пабе, что я должен был думать?

Дамджон продолжал говорить; по крайней мере, когда я лишился чувств, в каюте еще раздавался его голос.

 

22

Похоже, без сознания я пролежал не больше минуты. С трудом всплывая на поверхность черного колодца, о котором так лирически писал Рэймонд Чандлер, я опять-таки слышал голос Дамджона. Фразы краткие, рубленые, тон повелительный – похоже, приказы отдает. В ответ по полу заскрипели чьи-то шаги. Отлично, если Лукаш обращается к другому, значит, можно еще поспать.

Увы, меня грубо схватили за шиворот, рывком поставили на ноги, а потом как следует встряхнули, чтобы слетела паутина – вместе с ней чуть не слетела моя голова. Полумертвый, полуживой, я открыл глаза и увидел сцену, от которой окончательно испортилось настроение.

Дамджон с комфортом расположился на одном из диванчиков и закуривал черную сигарету. За его спиной застыли Гейб Маккленнан и Ласка-Арнольд. Помятое лицо Арнольда на секунду согрело мое сердце, но, увы, особо не утешило. Два головореза, с которыми я еще не познакомился, застыли справа и слева от меня и крепко держали за руки. Видимо, понимают: на силу моих резиновых ног рассчитывать не стоит.

К креслу была привязана женщина с серым почтовым пакетом на голове.

– Мистер Кастор, – в голосе Дамджона свозила чуть ли не отеческая строгость, – в начале этого запутанного дела я оказал вам любезность – попробовал подкупить. Честное слово, лучше бы вы согласились!

– Засунь любезность себе в задницу! – беззлобно огрызнулся я. – Ты искушал меня, соблазнить пытался, потому что именно так предпочитаешь действовать. Минут через десять тебя ждет кадриль с омарами в компании отдела нравов, так что давай договоримся. Ты не станешь корчить из себя Эрнста Ставро Блофельда, а я – просить мартини, – увы, прозвучало не слишком уверенно: тот удар по затылку выбил из меня почти весь боевой дух. Значит, нужно как-то выиграть время: двухнедельного тайм-аута вполне хватит, при условии, что буду соблюдать постельный режим.

Несмотря на расслабленную позу, долгих дружеских бесед Дамджон явно не планировал.

Обернувшись, он взглянул на Маккленннна.

– Чего ты ждешь? – негромко поинтересовался Лукаш. – Прибавки к жалованью?

Гейб вытянулся по стойке «смирно», словно кадет из Уэст-Пойнта. Буквально пара шагов – и он уже не за диваном, а рядом со мной.

– Что, урод, намеков совсем не понимаешь? – свирепо глядя на меня, спросил Гейб, расстегнул ворот своей рубашки, потом моей. Надо же, ему нравится! Неужели я неверно истолковал ситуацию: может, сначала изнасилуют и только потом убьют? Но тут Ласка-Арнольд вручил Маккленнаиу поддон с принадлежностями, которые показались смутно знакомыми, и Гейб принялся за работу.

На поддоне баночка с хной, баночка с водой и две кисточки: толстая и тонкая. Обмакнув толстую сначала в воду, потом п хну, Гейб нарисовал на моей груди большой, довольно неаккуратный круг. Я невольно содрогнулся: вода холодная, будто из Темзы набрали, зато теперь примерно представлял, что должно произойти. Впрочем, если много об этом думать, точно умру, от страха. В отсутствие лучших вариантов я продолжал разыгрывать оставшиеся на руках карты. Увы, козырей среди них не было.

Я взглянул на Розу – конечно, если связанной, как цыпленок при жарке, с почтовым пакетом на голове была Роза. Так или иначе, ее грудь судорожно поднялась, потом опустилась, и я счел это хорошим знаком.

– Остановись, пока не поздно, – чуть дрожащим голосом обратился я к Дамджону. – Отпустишь ее сейчас – максимум, что на тебя повесят, похищение и соучастие в убийстве, а убьешь – сядешь пожизненно. И не здесь, тебя депортируют в Загреб. Представляешь, двадцать лет в хорватской тюрьме? Думаю, досрочное там кровью и потом зарабатывают.

Дамджон улыбнулся, будто я сморозил плоскую шутку, но он великодушно меня прощал.

– Я не собираюсь убивать Розу, – заверил Лукаш. – По крайней мере, пока на нее есть спрос. Со временем, если не погибнет от болезней, наркотиков или руки ненормального клиента, на девушке придется поставить точку. Но в настоящее время никаких проблем нет: Роза молода, здорова, полностью отрабатывает свое содержание. Да и я к ней неравнодушен… Нет, Кастор, о Розе беспокоиться нечего.

– Тогда зачем ты привязал ее к стулу? – вопрос вполне обоснованный, но Дамджон лишь отмахнулся.

– Очень не хотелось, чтобы Роза с вами разговаривала. На данном этапе я решил держать ее здесь, но это всего лишь временная мера. Кастор, вам действительно следовало просто изгнать боннингтонского призрака и взять деньги. Или, как вариант, принять мое безрассудно великодушное предложение. Так что винить нужно только себя.

– Дай мне убедиться, что с ней все в порядке! – не попросил, а потребовал я тоном человека, припрятавшего в рукаве туз.

Наклоиир голову, Дамджон нахмурился; в его взгляде сквозило толи изумление необычностью просьбы, то ли раздражение – в кои веки ему осмелились приказывать. Так или иначе, Лукаш кивнул Ласке-Арнольду, который подошел к Розе и снял с ее головы почтовый пакет. Оказалось, во рту у девушки кляп из какой-то тряпки, для верности обвязанный несколькими витками веревки, а правый глаз заплыл и не открывался. Зато левый был устремлен на меня: кроме страха в нем читалась настороженность. Похоже, ее действительно отпустят с яхты живой. Хотя, судя по высказываниям Дамджона, это будет лишь приговор, отсроченный исполнением.

– Вот, – улыбка Дамджона получилась чуть ли не лукавой, – при желании слово я держать умею.

Интересно, он для этого показал Розу? Неужели после стольких лет лжи, предательства, насилия и убийств ему еще хотелось самоутвердиться?

Тем временем Гейб взял кисточку потоньше и старательно разрисовывал мою грудь и живот. Кожу неприятно щипало. В железных тисках головорезов у меня могло запросто нарушиться кровообращение, так что, даже не испытывай я слабости от недавнего массажа затылка, вырваться бы все равно не получилось.

– Какой изящный способ разнообразить обычное убийство! – заметил я.

– Зато создает правильное впечатление, – парировал Дамджон. – Специалист по изгнанию нечисти взялся за чересчур сложное задание… Подобное случается сплошь и рядом.

Интересно, где моя флейта? Вон, на полу у ноги Дамджона. Лукаш перехватил мой взгляд, щелкнул пальцами: «Фас!», и Ласка-Арнольд послушно выполнил команду.

– В клуб вы приходили с чем-то другим, – задумчиво проговорил Дамджон, вертя инструмент в руках. – Что это? Не флейта ведь?

– Нет, флейта, только с коническим раструбом. Бабушка современной флейты. Когда великий Теобальд Бём изобрел систему клапанов, эта модель отправилась в мусорный ящик.

Дамджон поднял голову и кивнул.

– Вот, и тебе туда дорога! – сказал он моей флейте. – Арнольд, мне нужна та штука!

Лукаш показал на болторез, наполовину закатившийся под второй диван. Послушный любому слову хозяина, Ласка тут же его принес. С нарочитой медлительностью Дамджон поднялся и через всю комнату прошел ко мне: в узкой каюте на это понадобилось всего три шага. Держа флейту перед моим носом, он раскрыл лезвия болтореза и как следует ее сжал. Дерево затрещало, потом, не выдержав, раскололось на щепки, а эмаль посыпалась красно-коричневой перхотью. Стряхнув с рукава мелкие хлопья, Дамджон бросил остатки флейты и болторез на пол.

– Это на случай, если вы надеялись в последний момент сотворить какое-то чудо, – пояснил он.

– Вообще-то хотелось… – начал я, но договорить не смог, а сейчас уже не вспомню, что за колкость вертелась на языке. Боль огненным цветком распустилась в груди и перекрыла дыхание; ноги подкосились, и я в очередной раз рухнул на колени.

Гейб отошел назад, потирая испачканные в хне пальцы.

– Знаешь, Кастор, длинный язык – твоя главная проблема, – усмехнулся он. – По крайней мере был твоей главной проблемой, потому что я ее решил.

Адская боль утихла через несколько секунд. Я разразился отборной руганью, однако язык работал вхолостую, и изо рта не вылетело ни звука.

Тогда я понял, хотя, наверное, подозревал с самого начала, какой именно знак нарисован у меня на груди – ТИШИНА. Маккленнан снова украл мой голос.

– А теперь позаботься об остальном, – поднимаясь, велел Дамджон. – У меня еще дела.

Гейб расправил плечи, напустил до смешного торжественный вид и начал быстро-быстро читать заклинание. Говорил он, естественно, на латыни, точнее, на ее средневековом диалекте с мерзким порядком слов, в котором нормальному человеку в жизни не разобраться. Пытаясь вычленить из скороговорки хоть что-то путное, я уловил pretium, что значит цена, implcramus, что значит «дружище, дай на пиво», и damnation, что значит, «пошел…», а куда и объяснять не нужно.

Маккленнан вызывал духов. На моих глазах подобное происходило впервые: я стараюсь держаться подальше от черной магии по вполне объяснимой причине: заклинания очень сложные с непредсказуемым результатом. Они не все такие, а девяносто девять процентов, однако Гейб, похоже, выбрал одно из немногих, что действуют в строгом соответствии с инструкцией.

Его голос разносился по маленькой каюте, вызывая гулкое эхо: такое логичнее было бы услышать в огромной холодной пещере, а не в гламурном неунывающем Челси. По бледным щекам текли ручейки пота – Маккленнан явно выкладывался на все сто и походил на штамповочный пресс, работающий на пределе мощности: латинские слова монотонно впечатывались в воздух, которым мы дышали. Глядя на искаженное гримасой лицо, я понял, почему он выглядел таким измученным, когда я заглянул к нему в офис, и почему глотал метамфетаминовые таблетки, словно леденцы. Ведь это происходило через несколько часов после моей встречи с демоном, и бедный Гейб умирал от психоэмоционального истощения.

Арнольд и головорезы поначалу воспринимали случившееся совершенно спокойно и даже поглядывали на Гейба с насмешкой и презрением. Потом они притихли, потому что температура в каюте стала ощутимо подниматься, а чуть позже, почувствовав едкий запах, начали потеть. Что же, плавали, знаем: жара скорее следствие, чем причина. Роза застонала, давясь кляпом, и закатила здоровый глаз. Даже Лукаш, и тот едва не потерял хладнокровие.

Появления Аджулустикель я не заметил. С демонами всегда так: думаешь, им подавай шумное и эффектное, а они подкрадываются неслышно, как утренняя заря. Возможно, тени за спиной Дамджона на секунду сгустились, возможно – нет; мой взгляд скользнул мимо, а когда метнулся обратно, там уже стояла Джулиет.

Суккуб выступила вперед, и Лукаш поспешно отошел в сторону. Все мужчины в каюте затаили дыхание: громкое «ох!» получилось болезненно резким. Все кроме меня: я не смог бы пикнуть, даже если бы от этого зависела моя жизнь. – Пардон, точнее было бы сказать, «хотя от этого зависела».

Гланды с аденоидами они чуть не проглотили потому, что Джул нет была обнаженной. Какая бы картинка ни возникла в вашем воображении, забудьте, немедленно забудьте – незваная гостья была совсем не такой. Вообще-то ее тело вряд ли прекраснее, чем, скажем, у жены Менелая Елены; наверное, ради такого любовь и спустила бы на воду всю ту же тысячу кораблей. Однако благодаря мускусному запаху феромонов, буквально пропитавшему каюту, она казалась воплощением мужских фантазий: самой желанной, чувственной, открытой – настоящий дар небес.

Под ногами Ласки-Арнольда расплывалась лужица, громилы Дамджона смотрели на Джулиет разинув рот, а стоявший слева захрипел от отчаяния или неожиданного оргазма. Тем не менее все они имели надо мной весомое преимущество: Аджулустикель смотрела не на них.

Ее взгляд держал, словно тиски, тиски, которым уступаешь в темноте за закрытыми дверями, а в висках пульсирует разгоряченная похотью кровь. Гибкая и пластичная, словно пантера, Джулиет медленно приближалась ко мне. На долю секунды эта хищная поступь позволила абстрагироваться от запаха и понять ее истинную сущность. Итак, Джулиет – плотоядное, стоящее на вершине экосистемы, в которой для нее нет достойных соперников: длинные ноги идеально приспособлены для погони, а аппетитные округлости – всего лишь адаптивная маскировка.

Послышалась негромкая, смутно знакомая музыка, похожая на перезвон китайского «сквознячка».

– Убей его медленно, – звонким, чуть натянутым голосом велел Маккленнан. – Другого он не заслужил.

Головорезы поспешно расступились, и без их поддержки я тут же пребольно рухнул на колени. Упал, а голова машинально поднялась: я физически не мог отвести взгляд от Джулиет, Даже моргнуть не мог: ее жуткая безупречность заполонила сознание, разбив в мелкие осколки все чувства, кроме страха и желания.

– Смертный, – утробно прорычала она, – из-за тебя я бежала, ноги в кровь стерла. За это получишь награду: агония будет сладостной, а мой след навечно останется в твоем сознании.

Да, это уже не «сквознячок», а как ни странно и нелепо, церковные колокола, звонящие на октаву выше обычного, будто инеем покрылись. Вот теперь я действительно узнал этот звук.

Я закрыл глаза, оба сразу. Ничего сложнее в жизни не делал: напряжение такое, словно два грузовика в гору толкаю. Сознание протестующе закричало – сознание жертвы, завороженной прекрасной хищницей: сейчас, сейчас она высосет у меня мозг! Но глаза я закрыл, значит, хоть часть ее гипноза не доходит до цели. Жадно ловя звук, я чуть опустил голову: так лучше слышно.

На плечо легла рука Джулиет, ногти впились в кожу совсем рядом с горлом. Тонкие пальцы сжались, и я взвыл от боли – естественно, беззвучно, а открыв глаза, увидел селевую лодыжку, по-прежнему скованную серебряной цепью.

Аджулустикель пыталась подмять меня на ноги, а я боролся. Нет, не с силой Джулиет – бесполезно, все равно проиграю, – а с собственной слабостью. Сухожилия натянулись до предела и порвались. Я снова вскрикнул: вышел вопль с нулевой громкостью, но уверен, слух Дамджона он ласкал и в таком виде. Пару секунд правая рука (вообще-то левая у меня сильнее) лихорадочно шарила по полу. Увы, попались лишь жалкие обломки флейты, но потом ладонь нащупала что-то холодное. Это же болторез!

Джулиет вновь наклонилась и на этот раз схватила меня за шею. Боль обжигала виски, щеки и подбородок, показывая, куда вонзились острые когти. Я абстрагировался от боли, абстрагировался от Джулиет, хотя ее образ до сих пор танцевал в сознании непотребное танго.

Сосредоточиться и прицелиться не получалось. Рука стала словно надувная: безвольная и непослушная, она отказывалась повиноваться. Сильно дрожа, нижний захват болтореза за что-то зацепился. За что именно, разобраться не успел, потому что Джулиет снова дернула меня вверх. Если начну сопротивляться сейчас, она лицо мне свезет. Пробормотав молитву, в которой не было ни одного слова, я изо всех сил сжал болторез. Негромкое клац! – и лезвия сомкнулись. Тут пол ушел из-под ног. Без малейших усилий Джулиет подняла меня метра на полтора, а голову стиснула словно вратарь, готовый отправите мяч на середину поля. Я бешено пинался, но точки опоры не находил: Джулиет притянула ближе к соблазнительно приоткрытому рту и глазам, гипнотизирующие темные зрачки в которых, казалось, съели всю радужку.

Однако наши губы не встретились. Меня оставили беспомощно висеть в каких-то сантиметрах от смерти и вечных мук. Полностью подчиненный власти Джулиет, я даже мечтал, чтобы скорее наступило неминуемое.

Глаза Аджулустикель впились в пол. Хотя, нет, не в пол, а в свою левую лодыжку. Я не мог повернуть голову, но Маккленнана с Дамджоном все-таки увидел. Оба смотрели вниз, и по лицам расплывался мертвенный ужас. В первую очередь это относилось к Гейбу: он ведь прочитал вызывающее заклинание без единой ошибки и осознавал, что происходит сейчас.

Джулиет разжала объятия. Падая, я огромным усилием воли удержал равновесие и ударился о стену, вместо того чтобы бесславно хлопнуться на пятую точку.

На мгновение каюта превратилась в застывший кинокадр: Дамджон, Гейб, Ласка, два неизвестных громилы и даже Роза здоровым глазом – все следили за Джулиет затаив дыхание, будто она собиралась произнести тост. Чуть ссутулившись, сук-куб разминала лодыжку. Порванная цепь, негромко звякнув, скользнула и упала на пол.

– H-hagios ischirus Paraclitus, – дрожащим голосом и без особой уверенности начал Гейб. – Alpha et omega, initium et finis…

Джулиет расправила плечи. Без видимой спешки и с головокружительной быстротой одновременно, она пнула Гейба в живот. Маккленнан сложился пополам со звуком, похожим на тот, что издает вода, уходящая через забитую трубу. Сжавшись в комок на полу, я видел и слышал, как он пытается закончить фразу, но в груди катастрофически не хватает воздуха. Аджулустикель наступила ему на шею, и в звенящей тишине громко хрустнули позвонки. На все понадобилось секунды три, не больше.

Оставив Гейба, Джулиет сделала медленный и очень глубокий вдох. Колдовские глаза закрылись, а лицо стало спокойным и умиротворенным, как у женщины в предвкушении какого-то изысканного удовольствия. Но вот она снова открыла глаза, несколько раз согнула длинные изящные пальцы и повернулась к Дамджону.

– Делай, что тебе говорят! – рявкнул он и показал па меня. – Прикончи его!

Лукаш прекрасно понимал: этот фокус не пройдет, просто он всю жизнь самым непростительным образом нарушал естественный порядок вещей. Да, не зря говорят, сколько веревочке ни виться… Вот и получилось, что на этот раз наступил кончик. Раздался треск рвущегося шелка, и Дамджон вмиг растерял все надменное высокомерие: из разверстых внутренностей хлынула кровь. Джулиет будто и не пошевелилась: слизнув с ладони алую капельку, она хрипло рассмеялась, глядя, как со стоном оседает на диван Лукаш.

Послышался гром-кий топот: Ласка-Арнольд попытался спастись бегством. Головорезы вытащили нож и пистолет соответственно. Раз – Джулиет шагнула к ним, два – резко подняла руки в стороны, три – головорезы упали на пол, пачкая его кровью. Арнольду повезло больше: когда его настигли, он смотрел в противоположную сторону. Торопясь открыть дверь, Ласка не заметил приближения Аджулустикель, и смерть – от удара головой о центральную переборку – получилась на зависть быстрой.

Джулиет повернулась к Дамджону, и. мельком взглянув на нее, я все понял. В живых она его оставила не по случайности или небрежности, а потому что решила забрать с собой. Чувственные губы улыбались в предвкушении нечестивого удовольствия.

Сжав в кулак остатки воли, я двинулся к Розе и фактически лег на нее, загородив собой. Лучше зажмуриться и глаза не открывать: все-таки участвовать в жутком ритуале спаривания и поедания – это одно, а наблюдать за ним – совсем другое. Стоны Дамджона раздавались довольно долго, потом он затих и мы услышали удовлетворенный вздох Аджулустикель. Лишь когда снова воцарилась тишина, я выпрямился. Здоровый глаз Розы смотрел на меня с мольбой и страхом. Медленно, не оборачиваясь к суккубу, я начал развязывать кляп. Над узлами кто-то поработал на совесть – даже зацепиться не за что. Да еще тело от напряжения стало как ватное, руки не слушались, а левое плечо то и дело пронзали болевые спазмы, от которых пальцы сводила судорога.

Волосы на затылке встали дыбом: я каждую секунду ожидал прикосновения Джулиет. Сейчас схватит, повернет к себе, а поскольку вкусы у нее разносторонние и весьма извращенные, я надеялся, пока меня пожирают, Роза успеет убежать.

Увы, не повезло.

– Посмотри на меня, – прошептала Аджулустикель.

С огромной неохотой я повернулся. Она стояла там, где совсем недавно был распростерт Дамджон. Тела Гейба, Арнольда и двух громил на месте, а вот Лукаш бесследно исчез.

– Ты меня освободил. – В голосе суккуба трещал мороз. Ткнув в нарисованный на груди знак, я многозначительно пожал плечами: извини, мол. Сердце будто превратилось в телеграфный аппарат: через каждые два удара спотыкалось и запиналось. Джулиет разглядывала кривоватую пентаграмму так, будто только что ее заметила. Вытянув руку, она нарисовала в воздухе огромный минус, и Гейбово заклятие рассеялось, будто его и не накладывали. Я понял это сразу, услышав свое прерывистое дыхание.

– Вы, мужчины, любите играть: то сажаете на цепь, то отпускаете, – на прекрасном лице читалось чуть ли не физическое отвращение. – А ты смеешь играть со мной!

Ну что тут скажешь? Я смог лишь снова пожать плечами. Аджулустикель ведь по-прежнему обладала бесконечной властью надо мной, а такой веский фактор, как ее полная нагота, мешал здраво мыслить. Суккуб повернулась к Розе, которая смотрела на нее, как кролик на удава. Кляп так и остался во рту: я успел развязать его только наполовину. Несчастная отчаянно замычала, умоляя меня, бога или Джулиет: развяжите.

– Что собираешься делать с этой женщиной? – прерывая тяжелое молчание, спросила Аджулустикель.

Я заставил себя ответить: голос больше всего напоминал хриплое карканье.

– Освободить, а потом отвести к сестре. Неумолимо-суровая, Джулиет обдумывала услышанное.

– К другой связанной? Той, которая томилась в подвале?

– Да, именно. Хотел, чтобы они увиделись. Смогли попрощаться. Так лучше…

Закончить помешало гневное рычание Джулиет.

– Я говорила, мужчинам нравится играть: то давать женщинам свободу, то отнимать по малейшей прихоти, а вовсе не о том, что незнакома с правилами этой игры. Смертный, тебе кажется, я неразумное дитя?

Аджулустикель медленно приближалась ко мне: шаг, второй, третий. Вот она совсем рядом, а я замер, словно кролик под ослепительным прожектором ее взгляда. Я опустил голову, как и в прошлый раз, с огромным усилием. Какая-то часть души жаждала одного: смотреть, смотреть на нее, пока не умру от желания или остановки сердца.

Джулиет наклонилась вперед: теперь убийственно прекрасное лицо еще ближе.

– На тебе моя метка, – утробно зарычала она. – Стоит свистнуть – бросишь к моим ногам тело и душу и будешь на коленях умолять, чтобы взяла. Я сковала тебя невидимой, неразрывной цепью.

Не поднимая глаз, я кивнул, а потом долго, минуты три-четыре стоял с опущенной головой. Каюту накрыла тишина, зато мускусный запах понемногу слабел. Когда перестал его чувствовать, когда легкие полностью освободились от феромонов, я решил рискнуть. Аджулустикель ушла.

Я судорожно выдохнул, осознав, как долго не мог нормально дышать. Итак, я снова двигался и, не обращая внимания на многочисленные жалобы шеи, спины, плеч и щек, повернулся к Розе и во второй раз попробовал отвязать кляп.

Ушло еще минут пять. Когда все узлы наконец распутались, вместе с насквозь пропитанной слюной тканью девушка выплюнула, казалось, все известные ей ругательства. К счастью для моих нежных ушей, по-русски я не говорю, так что с равным успехом девушка могла читать молитвы. Я освободил ее руки, привязанные к спинке стула синей нейлоновой веревкой, и ноги, стянутые чуть ли не тысячей витков изоленты. Розино тело сводили судороги, так что встать она смогла лишь с моей помощью. Медленно, с бесконечным терпением я водил ее по каюте, дожидаясь, пока кровоснабжение придет в норму. Каждые несколько секунд из девичьей груди вырывался всхлип, стон или очередное ругательство, а потом и вовсе пришлось сесть: онемевшим мышцам требовался отдых. Не зная, что сказать, я молча наблюдал за Розой. Через некоторое время она подняла на меня глаза, в которых читалось открытое подозрение.

– Почему она тебя не убила? – холодно спросила девушка. Вопрос вполне закономерный, только отвечать совершенно не хотелось.

– Понятия не имею, – честно признался я. – Вероятно, если в этом есть какой-то смысл, потому, что пожалела тебя. Тебя и Снежну. – Услышав имя старшей сестры, Роза вздрогнула, здоровый глаз стал круглым от изумления. – Или потому, что она была в том же положении, что и вы. Ну, тебя же привязали к стулу веревками и изолентой. Снежна и после смерти оказалась привязана к той комнате страхом, горем и беспокойством за любимую сестру. Получается, цепочка на лодыжке Джулиет играла аналогичную роль. Думаю, она вполне могла убить меня за то, что освободил ее саму: для Джулиет это не менее унизительно, чем пленение. Но потом на ее глазах я попытался развязать тебя, а еще раньше она видела, как я хотел дать свободу Снежне. Вот Джулиет и подумала: какого черта, вернуться и прикончить меня можно в любой момент…

Объяснял я не столько Розе, сколько самому себе, на ходу осмысливая сказанное. Да, особого смысла не просматривается. Впрочем, сопоставлять поведение демонов с человеческими нормами бесполезно, все равно ничего не получится.

Роза встала, и, поскольку, не считая остаточной хромоты, ходила она почти нормально, мы вышли на палубу. Прохладный ночной воздух был что благодать. Господня. Девушке пришлось немного подождать: я вернулся в каюту, чтобы забрать инструменты и все то, на чем могли остаться мои отпечатки пальцев.

Роза провела в одиночестве не больше минуты, но моему возвращению очень обрадовалась. По лестнице между палубами мы спускались осторожно, словно пенсионеры со второго этажа раскачивающегося автобуса.

Когда оказались на сравнительно твердой поверхности дощатого настила, я повернулся к Розе.

– Она хочет тебя видеть, – объявил я, стараясь, чтобы хриплый голос звучал помягче. – Хочет убедиться, что с тобой все в порядке. Вот почему она задержалась в той комнате. Вот чего она ждет.

Лишь через пару секунд до Розы дошел смысл сказанного.

– Да, – медленно кивнула она.

– Ты готова?

На этот раз в ответе не было ни тени сомнения.

– Да.

Я повел ее к выходу с пристани.

 

23

Третий час утра. В это время Эверсхолт-стрит больше всего похожа на кладбище. Даже ночные автобусы, пустыми выезжающие из Юстона, несмотря на горящие фары, очень напоминают катафалки, направляющиеся на похороны какого-нибудь принца.

Увидев заброшенную дверь, Роза испуганно вздрогнула, но от задуманного не отказалась. Я открыл двери ключами Рика, и мы вошли в секретное крыло Боннингтонского архива. Оглядевшись по сторонам, девушка покачала головой и невесело рассмеялась, Застыв на месте, я весь обратился в слух и жестом велел Розе сделать то же самое. Тишина: из подвальной комнаты не доносилось ни звука. – Подожди здесь, – попросил я, понимая: за эту ночь на юную душу обрушилось слишком много испытаний. А главное, то есть встреча с Риком, еще впереди.

Я распахнул ведущую на лестницу дверь, включил свет и спустился вниз. Рик никуда не исчез, но, похоже, атмосфера подвальной комнаты не особо благоприятствовала его состоянию. Клидеро сидел на полу, апатично глядя на прижатые к груди колени.

– Рик! – позвал я, но он не ответил, помахал перед глазами рукой – никак не отреагировал. Свет горел, поэтому сомнений не оставалось: в комнате мы одни, по крайней мере так было в тот момент. Я догадался: в мое отсутствие Снежна еще раз навестила Клидеро, и встреча, хм, прошла довольно бурно. Что же, парень получил по заслугам, жалеть его не стоит.

Поднявшись на первый этаж, я поманил за собой Розу и, пока мы спускались, вкратце объяснил, почему закрыл в подвале Рика. Девушка зло прищурилась и выпятила нижнюю губу.

– Я убью его!

– Если честно, этим ты сделаешь ему одолжение, – проговорил я, сознавая, что повторяю слова Шерил: неделю назад она так же сказала мне о призраке. – Но на сегодня убийств предостаточно, да и наблюдать за подобными шоу не слишком приятно… Короче, давай договоримся: ты обещаешь не убивать Рика, и мы не омрачим нашу встречу со Снежной, идет?

Уже на середине предложения я понял, что выдаю желаемое за действительное. В душу закралось знакомое ощущение: похоже, все мои экстрасенсорные способности настроены на волну Смерть FM.

Я спустился в подвальную комнату первым, Роза – следом. Увидев Клидеро, она осклабилась и с ненавистью зашипела. Рик поднял глаза, однако в безвольном взгляде не было ни малейшего намека на то, что он ее узнал.

Я посмотрел на ветхий, усеянный пятнами матрас. Ничего не видно, но Снежна именно там, оттуда исходит ее аура.

Подняв палец, я показал Розе, куда смотреть:

– Вот сюда. Давай, ничего не бойся.

Нужно отдать ей должное, девушка не боялась. Призрак Снежны возник, словно Афродита из пены морской, лоскутья изуродованного лица алым шарфом трепетали на ветру, который не дано чувствовать живым. Роза так и впилась в нее взглядом, огромные карие глаза заволокло слезами.

Вот Снежна опустилась на пол, точнее, застыла в нескольких сантиметрах от него и метрах в трех от сестры. По Розиным щекам покатились слезы, и она сказала что-то по-русски. Снежна кивнула, затем ответила, и Роза в изумлении покачала головой.

Я никогда не страдал от избытка деликатности, но в тот момент подумал: нам с Риком не помешает глоток свежего воздуха. Отвязав Клидеро, я взял его за руку и, не встретив никакого сопротивления, помог встать. Теперь вверх, вверх по ступенькам. Клидеро шел покорно, как ягненок. Лишь раз он поднял на меня более или менее осмысленный, полный тревоги взгляд. Казалось, Рик собирается заговорить, по то ли не смог подобрать слов, то ли забыл, что именно хотел сказать.

Сложив диван, я усадил на него Клидеро. Потом взял одну из оставшихся бутылок воды, расстегнул рубашку и вылил себе на грудь, пытаясь смыть хну. Ничего не вышло. Да, здесь понадобится много мыла, воды и времени. А пока оставалось надеяться, что хриплый голос звучит сексуально, а не грубо или смешно.

Я решил не торопить сестер: то, чем занималась Роза, нужно было сделать хорошо. Я понимал это, как никто другой, ведь она выполняла мою работу. Существует альтернативный способ избавиться от призрака: дайте ему то, что просит, закончите незаконченные дела, докажите, что после него все будет в порядке.

Неожиданно вспомнились слова Дамджона: «Знания мои приобретены ценой, которую далеко не каждый согласится заплатить». Да, парень, я не готов ее заплатить, лучше узнаю сам и в свое время.

Примерно через час я вернулся в подвал. Роза сидела на матрасе одна, вид такой же усталый и апатичный, как у Рика. Я протянул руку, но девушка встала самостоятельно. – Она ушла, – проговорила Роза, однако, судя по интонации, это было не утверждение, а вопрос.

– Да, ушла, – кивнул я. – Снежна просто хотела убедиться, что ты выбралась из того гадючника. Сейчас она счастлива.

Похоже, Розу я не убедил: в серьезных карих глазах горел вопрос.

– Куда она ушла?

– Я расскажу, – пообещал я. – Когда-нибудь обязательно расскажу.

 

24

Моя работа не из таких, где можно провести черту и сказать: «Ура, закончил», отчасти поэтому до канцелярщины ни-:ак руки не доходят. Возможно, виноват я сам: у меня во всем: акая-то бессистемность, все на грани пошлости, ерунды и горько-сладкого абсурда.

Казалось, все местные газеты вышли с одинаковыми заголовками. Мне больше всего понравился вариант «Сан»: «Кровавая бухта Челси», на втором месте с небольшим отставанием шла «Стар» – «Смертельная оргия в Челси». Подавляющее большинство передовиц взяли за основу сомнительную репутацию Лукаша Дамджона и его предполагаемое участие в различных видах организованной преступности, за которое, впрочем, не подвергся ни единому аресту. Итак, на борту зарегистрированной на его имя яхты произошла разборка мафиозных группировок. В результате несколько человек погибло, а сам Дамджон, по-видимому, утонул. Один из трупов принадлежит сообщнику Дамджона, носящему… нет, теперь уже носившему имя Арнольд Поултни. Похоже, это Ласка-Арнольд! Три оставшихся – соответственно Джону Грассу, Мартину Рамбелоу некоему Гэбриэлу Александру Маккленнану, о безвременной кончине которого скорбят жена и дочь…

Вот так так! Я понятия не имел, что Маккленнан был женат и тем более оставил потомство. Для представителей нашей профессии давно следовало ввести официальный запрет, но его не существует, и получается, что, уничтожив законченного ублюдка, я принес горе в его семью. Может, выбить адрес Маккленнанов у Додсона или, скорее, у Никки, а потом навестить? Хорошо, и что скажу? «Да, я убил вашего мужа и отца, но, черт побери, он этого заслуживал». Нет, не смогу, к такому испытанию я еще не готов.

Однако если на секунду забыть обо всех «если бы» да «кабы», было довольно приятно швырнуть стопку утренних газет на стол Элис и сказать, что она может добавить их к коллекции. На стол Элис газеты легли, потому что Джеффри уже отбыл в музей Гуггенхайма: там очень стремились его заполучить, даже выплатили архиву компенсацию, позволившую Пилу отработать срок предупреждения в Бильбао. Элис заняла вожделенное место: настоящий хеппи-энд, по словам Шерил, весь Боннингтон чуть ли не рыдал от умиления.

– Это ничего не меняет, – холодно проговорила молодая женщина. – То, что призрака не видели с воскресенья, еще не значит, что он исчез. А если исчез, где доказательства, что его изгнали вы? Помнится, вы должны нам триста фунтов, и, надеюсь, вы благодарны за то, что по факту кражи ключей я не обратилась в полицию.

Нет, не позволю булавочным уколам испортить мое радужное настроение!

– Элис, вы правы, правы и еще раз правы. Мне нечем подтвердить, что работа выполнена: ни свидетелей, ни материальных доказательств. Наверное, такова природа нечисти: большинство моих деяний следа не оставляет.

Элис ждала моего ухода с плохо скрываемым нетерпением.

– Нет, – вслух рассуждал я, – для четкого основательного следа нужно четкое основательное преступление. Я потрудился навести справки и знаю: вы прищучили Джона Тайлера, Явились к нему с двумя адвокатами и представителем местного отделения полиции и конфисковали двадцать семь коробок с различного рода документами. На следующее утро Тайлер подан заявление об увольнении.

Мисс Гасконь до сих пор строила из себя человека, у которого уйма неотложных дел.

– И что с того? – надменно поинтересовалась она.

– Да ничего, – обезоруживающе улыбнулся я. – В подобных вещах важна сдержанность, шум поднимать совершенно ни к чему. Пусть мерзкий говнюк пытался меня убить, я не хуже других осознаю: это не самое главное. Элис, лучше скажите, вы сделали, как я просил? Заходили в соседнюю дверь, чтобы взглянуть на подвал?

Пару секунд Элис молча буравила меня взглядом.

– Да, – наконец выдавила она, и за старательно разыгрываемым безразличием мелькнуло напряжение. – Заходила.

– И? К каким-нибудь выводам пришли?

Элис ответила не сразу, а убедившись, что каждое слово означает именно то, что нужно.

– Я консультировалась с юристом. Во-первых, это крыло не перешло во владение архива. В восьмидесятые годы основная часть здания была передана нам, а оно так и осталось в ведении министерства здравоохранения и социального обеспечения. Поэтому я сообщила в полицию, что в комнаты кто-то проник, и только.

– Конечно, сообщили, но в какой ипостаси вы это сделали? Исполняющей обязанности главного управляющего или просто сознательной особы с активной гражданской позицией? Другими словами, вы представились или сделали анонимный звонок с таксофона?

Элис уже открыла рот для гневной отповеди, однако я ее опередил:

– Уверен, вы отметили, что у Джеффри, Рика и вас самой имелись ключи от тех комнат, так что все вопросы относительно возможного похищения, изнасилования и/или убийства следует в первую очередь адресовать вам троим.

Повисла долгая и очень тяжелая пауза.

– Я тщательно проверила свою связку и связку Джеффри, на обеих нет ключей, подходящих к этим дверям.

– Удивительно, – покачал головой я, – в смысле, что мне хорошо запомнилось, как всего несколько дней назад Рик открывал заброшенную дверь ключом со стандартной боннингтонской связки. В память это врезалось благодаря ярким событиям, произошедшим впоследствии. Естественно, в данный момент Клидеро находится в закрытом отделении психиатрической клиники Западного Мидлсекса и за себя ответить не может. Однако, думаю, стоит направить полицию в этом направлении, на случай если ему вдруг полегчает.

Элис наверняка мучили угрызения совести, но позволять себя запугивать она не собиралась.

– Наверное, стоит. Впрочем, это ваше личное дело, Кастор. Всего хорошего и до свидания.

– А как насчет музея Гуггенхайма? Их мы тоже введем в курс дела?

Молчание. Элис приняла обиженно-разочарованный вид маленькой девочки, которой только что сказали, что Деда Мороза не существует. Все, пора раскрыть карты, и никакой это не садизм, а обычный бизнес.

– Кроме вас, за время пребывания в должности Пил взял на работу троих сотрудников: Шерил оказалась настоящим самородком, зато остальные… Один воровал документы в промышленных масштабах, другой избежал обвинения в убийстве лишь в последнюю минуту, сказавшись сумасшедшим. Отменное чутье в подборе кадров!.. Представляете, если это всплывет во время собеседования, когда попечители Гуггенхайма решат перевести Джеффри с временной должности на постоянную?

Элис не нашлась с ответом, поэтому я продолжал:

– Вот как мне представляется эта ситуация. Заминать дело Тайлера вам было выгодно по одной-единственной причине: не хотелось будить спящую собаку. А еще вы старались развести на расстояние вытянутой руки, если не пушечного выстрела, Боннингтон и расследование убийства Снежны Аланович, хотя прекрасно знали, что оно ведется в Юстоне. Наверняка в архив даже заходили представители полиции, вопросы задавали… Естественно, я при разговоре не присутствовал и могу только догадываться, о чем они спрашивали и во что вылилась милая беседа.

Видимо, вы решили: случившееся в подвале не вашего ума дело. Рик, мол, уже наказан за свои деяния, а в таком состоянии, как сейчас, перед судом точно не предстанет. Возможно, вы даже представили, как неловко получится, если Джеффри будет втянут не в одно, а в целых два уголовных процесса! И это когда он стремится написать собственную главу в истории искусства!

Очень не хочется, чтобы Пила заставили вернуться в Лондон, верно? Кто знает, выпадет ли ему подобный шанс снова! Да не только ему, вам обоим. С другой стороны, я ведь сохранил связку Рика. Будет очень любопытно сравнить ее с ключами, которые остались у вас с Джеффри. Лжесвидетельство считается преступлением.

Долгая пауза означала: выступление закончено. Я очень тщательно над ним работал, отрепетировал перед Пен, и мы оба решили, что ярких, полных драматизма мест более чем достаточно.

Встав, молодая женщина подошла к двери, которая оказалась чуть-чуть приоткрыта, и решительно ее захлопнула. Целую минуту мы через весь кабинет буравили друг друга взглядами.

– А вы настоящий ублюдок! – прошипела Элис с куда меньшей злобой, чем я ожидал.

– Я выполнил работу. Хватит лукавить и жеманиться: выполнил и в процессе чуть не погиб. Вы должны мне, Элис, уж извините, что напоминаю!

Мы немного поторговались, но для меня самое трудное было уже позади. Элис согласилась заплатить оставшиеся семь сотен и еще полторы тысячи посреднических за то, что я помог вернуть украденное Тайлером. При данных обстоятельствах сумма непомерной не казалась:. примерно столько нужно было Пен, чтобы выкупить закладную на дом. Короче говоря, я просто пытался сохранить крышу над головой. Бизнес есть бизнес.

Уже подойдя к двери, я почувствовал: Элис буквально сверлит меня глазами, обернулся, и мы обменялись вопросительными взглядами. Нет, вопрос был только в моем, а в ее – скорее упрек и обвинение, однако безмолвный диалог состоялся.

– Вы ее видели, – наконец промолвил я.

Элис собралась заговорить, но в последнюю минуту передумала и, выдержав долгую паузу, просто кивнула.

– Я не изгонял ее, а, наоборот, старался привлечь. Мелодия получилась такой, какой я представлял себе девушку. В любой другой ситуации я бы опутал призрака музыкой, а потом резко перестал играть, – и все, до свидания! Думаю… нет, предполагаю, мелодия соответствовала и вашим представлениям о незваной гостье, иначе, вы бы ее не увидели. Однако больше такого не случится. Снежна не вернется, обещаю.

По какой-то причине мои слова обстановку не разрядили, а что еще сказать, я не знал. Оставалось лишь надеяться, что Элис – действительно железная леди и со всем справится.

Перед тем как спуститься в фойе, я заглянул в мастерскую, где в полном одиночестве трудилась Шерил.

Оторвав глаза от клавиатуры, она нерешительно улыбнулась и кивнула.

– Спасибо за все! – поблагодарил я.

– Пожалуйста.

– Прости, что испортил прием.

– Ничего, ты уже извинился.

Пауза. Я шагнул было к ней, по Шерил многозначительно вытянула руку: стоп, мол. Пришлось послушаться и соблюдать дистанцию.

Заговорила девушка далеко не сразу.

– Ты все сделал правильно. Молодец! Должен же быть человек, который станет на защиту таких, как Сильви, то есть Снежна, и приложит максимум усилий, чтобы справедливость восторжествовала. В конце концов, миллионы помогают живым в ущерб мертвым, нужно, чтобы кто-то помогал мертвым в ущерб живым. Хорошо, когда во всем баланс, верно? Однако не думаю, что сам ты именно так воспринимаешь свое назначение.

Шерил часто-часто заморгала, будто стараясь не расплакаться. Хотя, возможно, мне только показалось: в голосе слез не слышалось, да и глаз она не прятала. – Фикс, ты слишком любишь врать! Все это время ты обманывал себя: мол, призраки – скорее неодушевленные предметы, чем люди, чтобы не чувствовать вину за то, что фактически их убиваешь. Потом обманул меня в тот момент, когда никакой причины не было. В момент, когда я не стала бы тебе помогать, даже если бы знала правду. На обмане отношений не построишь.

– Отношений? – переспросил я. – Слушай, мы классно потрахались, ты мне нравишься и все такое. Но я не хочу, чтобы у тебя сложилось ложное впечатление…

Узнав собственные слова, Шерил рассмеялась, затем снова стала серьезной.

– Останемся друзьями. Да, я очень даже не прочь, но не смогу… ну, ты понимаешь… не смогу открыться человеку, которому не доверяю. У меня просто не получится.

Я легонько поцеловал ее в губы.

– Ты попробовала, значит, имеешь полное право говорить, что тебе это не нравится.

Получилось так же, как с Элис: обстановка не разряжена, а сказать больше нечего. Стук клавиатуры Шерил проводил меня до лестницы, но, когда я начал спускаться по ступенькам, он утонул в холодных коридорах здания.

 

25

Жизнь идет дальше. Жизнь возвращается на круги своя. Дальше, потому что человек элементарно стареет, а на круги своя, потому что у каждого есть целый багаж привычек и повседневных обязанностей, которые, стоит ослабить бдительность, засасывают обратно.

Прежде чем это произошло или пока процесс не завершился, я ранним воскресным утром взял машину Пен и поехал в больницу Чарльза Стенджера. Остановившись у центрально! о входа, я решил пройтись по больничному парку. Тишина, особенно учитывая, что это за место, полнейшая. Ни криков, ни плача, ни драк, ни суматохи – лишь шелест цветов, раскачивающихся в свете бледнеющей луны, бешеный лай собаки, надрывающейся где-то за забором, да шорох мотыльков, то и дело пытающихся сгореть в свете двадцатипятиваттной солнечной батареи.

Выбрав скамейку, я устроился поудобнее и стал ждать, точнее, настраиваться на нужную волну: в тот день она соответствовала ноте ре. Когда в сознании обозначился более или менее четкий образ, я достал вистл и заиграл.

В руках я держал очередной «Кларк», только уже не «Ориджинал». По какой-то прихоти, связанной с желанием начать новую жизнь, я выбрал зеленый «Свитон». Губы к флейте еще не привыкли, да и рука не работала, как надо: то и дело напоминало о себе плечо, вспоротое Джулиет на борту яхты «Мерседес». В общем, исполнение шотландской национальной песенки «Генри Мартин» получилось таким неровным, что я испугался: вдруг ничего не выйдет? Я сыграл ее до самого конца, внимательно изучая носки туфель, пока не прозвучало финальное «… корабль бросило на мель, и братья все утопли».

Наконец, я решился поднять голову – и. они были тут как тут: три маленьких призрака с серьезными бледными личиками, самому старшему лет тринадцать, не больше. Мальчики в опрятной школьной форме образца сороковых годов, с берегами и так далее, а на девочке – мятая юбка и блузка с серо-зелеными, как от мха, пятнами.

Убедившись, что малыши слушают, я заиграл другую песню: побыстрее, посложнее и повеселее. Названия у нее не было, по крайней мере я ни разу его не слышал. Музыка пронзала реальность, но под несколько иным углом, чем обычно слышится в моих мелодиях. Дети молчали, завороженно ловя каждый звук.

Когда все стихло, они обменялись взглядами, которые парализовали меня, как, впрочем, и все живое, а потом, будто по неслышному людям сигналу, бросились бежать. Через сад, стволы деревьев, сетчатую ограду, восемь полос Северной кольцевой и за пределы видимости.

Я не мог помочь этим малышам, как Роза – Снежне, потому что не знал, что, кроме страхам испытанных перед смертью унижений, держит их на земле. Но мне хотя бы удалось дать им определенную свободу, чтобы они сами выбрали, где поселиться.

Спустя некоторое время я вновь оказался в Харлсдене за разбором почты. Наступление равноденствия означало, что прошло полгода. Впрочем, при чем тут равноденствие, если уже за полночь? Свежий ветерок принес в открытое окно аромат цветущей вишни, словно вести, из другого мира.

Я сидел, подняв ноги на карликовый шкаф для документов: под рукой стакан виски, в сердце ощущение, заменяющее мне умиротворенность.

Вызвало его отнюдь не виски, а письмо Розы Адамович, которая уже вернулась в Октябрьский и, судя по всему, преуспевала, купив небольшой продуктовый магазин. Выплаченная Комиссией по компенсации жертвам насилия сумма была унизительно мала только по английским стандартам. В глуши Приморского края она превращалась во внушительный капитал, а Роза взялась за дело без промедления.

Итак, мыслями я был за тысячи миль от Лондона, и бдительность упала практически до нуля. Буквально через мгновение свежесть вишневого цвета сменилась горячим зловонным запахом лисы, затем рассыпалась на тысячи оттенков невыносимой сладости. Голова резко дернулась вверх, а ноги с грохотом упали со шкафа, будто небесный кукольник дёрнул за нити.

Она стояла у открытого окна, и весенний ветерок робко играл длинными черными волосами. Гостья явилась обнаженной; как прежде, ее жуткая красота в равной мере волновала меня и пугала. Целую вечность мы молча смотрели друг на друга. Почему-то запах не нарастал, а слабел, что давало определенную надежду: может, в эту ночь она не охотится? В любом случае я не шевелился: на бегущих мужчин суккубы реагируют, как кошки на мышь.

– Меня вызвали для конкретного задания, – наконец проговорила Джулиет; ее переливчатый шелковый голос ласкал, словно плоская сторона лезвия.

Я кивнул. Мне ли не знать, что это было за задание!

– Не выполнив его, я не могу вернуться домой.

Так, к двери мне живым не пробраться, а из потенциальных предметов самообороны под рукой только бутылка виски. Я незаметно накрыл се ладонью.

Секундная пауза тянулась бесконечно.

– Мне и в голову не приходило, какую выгоду может принести неудача. Хотя в то время, когда я носила цепь, о неудаче и речи не шло. Хочу сказать тебе спасибо.

Я лишь головой покачал. Мой жест означал: освобождение порабощенных демонов – одна из многочисленных услуг Феликса Кастора, так что не стоит благодарности. Естественно, оцепеневшим от шока разумом я понимал: дом Джулиет в аду, ну или в том месте, которое мы называем емким словом «ад». Вероятно, это совсем не то, что представляют в ностальгических мечтах люди.

– Теперь мне нужно другое занятие, – закончила Джулиет. – Кажется, твоя работа подходит идеально, но ведь наверняка существуют определенные правила и какие-то мне могут не понравиться. Так что я пришла за указаниями, ведь ты единственный смертный, оставшийся в живых после встречи со мной.

Более или менее внятный отпет дался мне далеко не сразу, сначала понадобилось пропустить услышанное через внутренние логические схемы, многие из которых после встречи с Джулиет замкнулись накоротко.

– Практический опыт… – сумел выдавить я после паузы, растянувшейся чуть ли не до критической точки. – Ты хочешь набраться практического опыта?

– Если это так называется, то да. Хочу работать с тобой. Наблюдать. Учиться.

Я снова сел, медленно и осторожно, чтобы не делать резких движений, которые, не дай бог, заставят Аджулустикель изменить планы и выпотрошить меня.

– Ладно, согласен. Иметь такую, как ты, на своей стороне, куда лучше, чем наоборот. Только… могу я попросить… пожалуйста, оденься! Если к мозгам не поступит хоть немного крови, я потеряю сознание.

Изогнув бровь, Джулиет скользнула взглядом к натянувшейся ткани моих брюк, словно лишь сейчас заметила эрекцию.

– Извини, – проговорила она и даже не пошевелилась, но буквально через долю секунду оказалась в том же наряде, что в нашу первую встречу: черной рубашке, черных кожаных брюках и туфлях на шпильках.

Да, вид очень впечатляющий, вот только, пожалуй, солидности не хватает.

Откинувшись на спинку стула, я нахмурился и задумчиво потер лоб указательным пальцем. Почти тут же появилась замечательная идея.

– Слушай, у меня есть тренчкот! В очень хорошем состоянии.