В зависимости от избранной позиции мой уход можно назвать либо трусливым бегством, либо стратегически обоснованным отступлением. Очень помогло то, что Элис была не в состоянии не то чтобы выговорить, а элементарно подобрать резкие, безжалостные, как кинжал, слова, которыми она собиралась меня пронзить. Я поклялся, что вынес из короткой встречи куда больше, чем простое подтверждение уже известных фактов, и пообещал на следующий день добиться ощутимого успеха.

В коридоре уже погасили свет, но на лестнице горели люминесцентные лампы. В их холодном свете я достал из кармана подарок, который швырнуло мне в лицо привидение. Так, это действительно не плотная бумага, а картон в форме белого прямоугольника с перфорацией по длинному краю. Когда-то отверстие находилось сантиметрах в полутора от кромки, а сейчас соединялось с неровной линией обрыва.

Все понятно: карточка из картотеки, а на ней четыре буквы и семь цифр.

ВСКН 7405818.

ВСКН? Что это за сокращение? Высокоскоростной… черт знает что? Цифры больше всего похожи на телефонный номер центральной части Лондона, особенно с учетом того, что клочок вырвали из чьей-то настольной картотеки. Если отстраниться от очевидного вопроса – что же делать со щедрым подарком? – можно сказать, что наконец-то сдвинулась с мертвой точки работа (чуть не подумал: «дело моего клиента»!), прежде ничего, кроме осложнений и трудностей, не приносившая.

Я живо достал сотовый: да здравствует настоящее! Увы, аккумулятор в моем телефоне неисправен и быстро разряжается. Сунув карточку и сотовый обратно в карман, я двинулся вниз по лестнице.

Кабинет охранника заперт, миляги Фрэнка давно след простыл. Я зашел в гардероб за шинелью, но она, конечно же, висела в шкафчике, а у меня, конечно же, не было ключа. Может, выбить хлипкую дверь? Увы, в тот момент по оставшейся за спиной лестнице спустилась Элис и увидела меня. Поворачиваясь к ней, я мысленно готовился к разборке, однако, судя по выражению лица, мисс Гасконь злиться не собиралась.

– Отличное шоу! – процедила она. – Мы славно повеселились.

– Ну, не знаю… – протянул я, – боюсь, мне не хватает хороших заводных мелодий.

– Как вы это делаете?

Я подумал: может, проявить такт и вежливость? Подумал-подумал и передумал.

– Шаг первый: берете призрака. Шаг второй: сводите его с ума капелькой крови. Основной рецепт дается в «Илиаде». – Старший архивариус молчала, и я попробовал по-другому: – Понимаете, такой реакции я не ожидал, рассчитывая, что ваша гостья проглотит наживку, однако…

Элис не слушала. Обогнув стойку, она быстро нашла на недоступной простым смертным связке ключей нужный и освободила мою шинель. В знак благодарности я коротко кивнул, предвкушая очередной «комплимент», но Элис молчала: просто открыла соседний шкафчик и достала свое пальто с сумочкой. Ее руки тряслись, и, когда она, отстегнув большую громоздкую связку ключей, попыталась переложить ее в сумку, ничего не получилось. «Черт!» – пробормотала она, засовывая ключи в карман пальто. На этом я ее и оставил.

Хотя на улице моросил мелкий дождь, продышав целый день спертым, пересушенным кондиционерами воздухом архива, я искренне наслаждался легким, дующим прямо в лицо ветерком. Можно было сесть в метро, потом перейти на другую линию или дождаться автобуса, едущего на север от Камден-тауна, но я решил прогуляться до Кингс-Кросс, чтобы сразу попасть на линию Пиккадилли. Лишь прошагав пару кварталов от архива по Юстон-роуд, я неожиданно заметил, что меня успела нагнать Элис. Ишь, трясется, несмотря на теплое пальто, вся зажалась, а в кармане громко звякают ключи.

Я повернулся к ней: ну, мол, давай к делу. Глаза у Элис были потухшие и какие-то затравленные.

– Не нравится мне нынешняя ситуация… И как события развиваются, тоже не нравится.

Я терпеливо ждал. К чему ведет старший архивариус, в принципе понятно, просто хотелось расставить все точки над i.

– Я думала… – признание давалось Элис с огромным трудом, – … я думала, Клидеро лжет, а у остальных истерика. Потому что, поселись в архиве привидение, от меня бы оно не скрылось, а я ничего не видела. До сегодняшнего дня…

Слова я подбирал с максимальной аккуратностью: никаких намеков, никакой двусмысленности.

– Клидеро при вас порезал щеку.

– Ну, это не впервые, Рик вообще часто ранится. Пару месяцев назад защемил себе руку, а еще как-то раз поскользнулся и упал с лестницы. Я решила, что дело снова в его катастрофической неловкости, а ему стыдно признаться.

– Но ведь вы видели…

– Я видела, – звенящим от гнева голосом перебила Элис, – как он скачет по мастерской, вопит и размахивает ножницами. Потом каким-то образом ухитрился поранить себе лицо. В тот раз ведь все было совсем иначе…

Я еще вчера понял, кто она такая, а сегодня окончательно убедился в своей правоте. Элис даже не весталка, таких, как она, мы на профессиональном жаргоне – с определенной до-лей презрения – называем Фома неверующий, или сокращенно просто Фома. Другими словами, совершенно невосприимчивый к паранормальным явлениям человек, находящийся в условной системе координат на противоположной от меня стороне. Мисс Гасконь просто не дано чувствовать призраков.

Ну и ситуация! Застав Элис смущенной и перепуганной, я, по идее, должен был бы испытать прилив Schadenfreude, но вместо этого захлебывался невольным сочувствием. Сам через подобное проходил. Все в свое время проходили, отбрасывали щит скептицизма.

– Понимаю… – чувствуя бесконечную усталость, вздохнул я. – Впервые столкнуться с подобным – настоящее потрясение. Сразу и не осознаешь…

Последняя фраза многозначительно повисла в воздухе. Как ни жаль Элис Гасконь, у меня свои проблемы. Действительно ли я хочу утирать ей слезы и гладить по голове? Нет.

Однако ради дела нужно приспосабливаться.

– Я готов уделить вам десять минут. Если хотите, изложу собственное видение азов метафизики.

Кивок Элис был таким же неохотным, как мое предложение.

– Давайте только куда-нибудь зайдем, – попросила она, – иначе я насмерть замерзну.

Ближайшим «куда-нибудь» оказалась церковь святого Пан-краса, открытая для посетителей, но пустая. Мы сели на скамью в самом последнем ряду. В церкви было не теплее, чем на улице, зато сухо.

– Азы метафизики, – дрожащим голосом напомнила Элис.

– По-моему, Уильям Блейк попал точно в цель, сказав: «То, что сейчас доказано, когда-то было лишь игрой воображения». – Спасибо за отличную цитату, Пен! – Если призраки существуют, целая ушла вещей, которые удобнее было бы считать метафорами, мифологией или средневековыми предрассудками, канувшими в Лету на заре эпохи Просвещения, оказывается холодной правдой. Начинаешь думать о рае, потом об аде, потом гадаешь, что случится после того, как протянешь ноги. Попадешь в какую-нибудь дыру только потому, что торчал в ней с рождения? На что похожа загробная жизнь: на эту, только без секса, наркотиков и отпусков на волю за хорошее поведение?

Несчастная Элис медленно кивнула.

– Ответов не знает никто. Если верите в Бога, можно поговорить с духовником, священником, раввином, муллой – в общем, подставьте свой вариант. Или, если хотите, расскажу, как с этим справился я.

Молодая женщина выжидающе на меня смотрела, и не она одна. Я снова почувствовал кожей то легкое, едва ощутимое покалывание и взглянул на клубящиеся у входной двери тени.

– Я доверяю Блейкуи провожу четкую границу между тем, что доказано, и иллюзиями, которые пробиваются через границу реальности. Если увижу, как тете Эмили в процессе настройки пианино оторвало голову, а затем в три часа ночи бесформенная, но очень похожая на тетю туша, держа голову под мышкой, войдет в мою спальню, я не стану склоняться к первому попавшемуся выводу: в пузырьке именно то, что написано на этикетке. Слышали про навахо?

– В смысле индейцев навахо? – ничего не выражающим голосом переспросила Элис.

– Да, именно. Они считают призраков чем-то вроде злой стихии и называют чинди. Мол, чинди – темная, закрытая от света сторона души, не нашедшие выхода негативные импульсы, средоточие эгоизма, жадности и глупости. Чинди – не сам человек, а отрицательная тень, которую он оставляет, перед тем как уйти в мир иной.

В глазах Элис все то же недоверие: наверное, я подобрал не лучший пример.

– Все это сказано только к тому, что призраков нельзя по умолчанию считать людьми, обреченными на нескончаемое повторение совершенных при жизни действий. Мы не знаем, что они собой представляют, и никогда не узнаем.

Сомнения Элис постепенно перерастали во что-то более глубокое.

– И в таких условиях вы ухитряетесь их уничтожать? – чуть слышно спросила она.

– Еще не факт, что я их уничтожаю. Вот вам очередное неизвестное.

– Неизвестное… но не для вас?

– К сожалению, и для меня.

– Тогда не понимаю. Вы должны представлять, что делаете.

Ну и ну! Начал с попытки вывести Элис из внезапного экзистенциального кризиса, а закончил тем, что пришлось оправдывать себя, как экзистенцию. Наверняка со мной что-то не так, и очень не так, раз безнаказанно позволяю мисс Гасконь вытворять подобное!

– Сначала некромантией я занимался по чистой случайности. – Пожалуй, это самая обтекаемая фраза, хотя, если честно, довольно блеклая.

– По чистой случайности?

– Нуда… Я ведь ничего подобного не хотел и тем более не планировал. – Я на секунду снова повернулся к двери, а потом утонул в немигающем взгляде Элис. – Вызывать духов совсем несложно. Если находишься в нужном месте, порой бывает достаточно заговорить с ними, просто посмотреть или поманить рукой. Мне хватает музыки.

– То есть? Что вы имеете в виду?

– В моем случае музыка – спусковой крючок и наживка одновременно. С ее помощью я заманиваю духов, а потом лишаю свободы. Все дело в мелодиях, которые я играю на вистле.

– Не может быть! – недоверчиво рассмеялась Элис. Вместо ответа я. сунул руку в карман и достал вистл.

– Боже, волшебная флейта! – с благоговейным трепетом выдохнула женщина. Я позволил Элис взять вистл: надо же, она оглядывала его, словно маленькое ружье. Ружье… Автомат… Тут же вспомнилось, как Дитко якобы стрелял мне по ногам, чтобы заставить танцевать, а потом жуткий сон: вистл казался горячим, как автомат, из которого выпустили все патроны. Захлебываясь в беспокойстве и тревоге, я забрал вистл и спрятал в карман: там ему и место – всегда под рукой и, главное, под моей рукой.

– А изгнать призрака сложнее? – спросила Элис, в очередной раз пронзая меня немигающим взглядом.

– Обычно намного сложнее, однако универсального правила нет, каждый случай индивидуален. – Я решил сменить тему: – Вы в математике разбираетесь?

– Лучше, чем в индейцах навахо. По крайней мере в школе сдала экзамен второго уровня сложности и умею перемножать в уме четырехзначные числа.

– Вот и отлично! Тогда в качестве примера приведу Давида Гильберта, выдающегося немецкого математика конца девятнадцатого века. Он считал, что можно создать математическую модель чего угодно: стула, сливочных разводов на поверхности кофе, положения яиц в слишком тесных брюках.

– Понятно.

– Мою работу можно рассматривать и через призму Гильберта. Я играю мелодию, то есть создаю своеобразную модель, модель призрака. Описываю вокруг него звуковую окружность. А потом, если все сделано правильно, звук обрывается, а окружность, то есть звуковая модель, смыкается. Призрак становится пленником звука.

Я осекся. Словами мою работу не опишешь: всякий раз при объяснении получалось нечто вывернутое вверх дном и поставленное с ног на голову. Однако у Элис возникла идея.

– Похоже на кукол вуду, – задумчиво проговорила она. – Эти куклы ведь тоже модели, и практика аналогичная. При помощи заклинания или фетиша вроде пряди волос куклу делают воплощением живого человека. Потом втыкают в нее булавки, и жертва должна корчиться от боли.

Bay, какое удачное сравнение! Я и не мечтал такое подобрать…

– Верно, именно этим я и занимаюсь. Делаю мелодию воплощением призрака, сращиваю форму и воплощение так, чтобы они стали разными ипостасями одного духа. А потом перестаю играть.

И вновь повисла многозначительная пауза: я достиг рубежа, за которым слова были просто бессильны. Что происходит с призраками после того, как я их «упаковываю и отправляю»? Кстати, оправляю-то куда? В мир бескрайних лугов и неспешных вод или просто в пустоту? Более или менее вразумительного ответа подобрать еще ни разу не удалось.

– Так в какой момент вы перестаете играть? – не унималась Элис.

– Когда призрак исчезает, уходит из нашего мира.

– А куда он уходит?

– Туда же, куда в конце каждой мелодии уходит музыка. Элис явно рассчитывала услышать что-то другое, и мой ответ ее расстроил. Эх, раньше надо было думать!

А что я мог ей сказать? Для меня жизнь – отрезок от рождения до смерти, а то, что случится дальше, – совсем другое дело. Если отыщешь дорогу в рай или ад, замечательно, если нет, то нечего ошиваться в местном баре или в комоде жены. Короче говоря, я был сторонником естественного порядка, если таковой, конечно, имеется – эдаким пером, которое не столько «кладет строку к строке», сколько «стирает слова».

– Поговорите со священником, – в приступе простой житейской мудрости посоветовал я. – Или с человеком, которому доверяете. С Джеффри, например… Объясните, что вас тревожит. Не стоит прятаться от собственных страхов. По личному опыту знаю: от себя не сбежишь.

Только тут я понял, что Элис смотрит на меня с каким-то уязвленным недоумением.

– С Джеффри? – будто не веря своим ушам, переспросила она.

– Что?

– Вы сказали: «С Джеффри, например»?

Черт, а ведь действительно сказал! – Просто я имел в виду, что вам следует довериться…

– Я отлично понимаю, что вы имели в виду, Кастор, и хочу только знать почему. Думаете, у нас с Джеффри роман? Что натолкнуло вас на эту мысль? Какие мои слова или поступки?

* * *

– По-моему, у вас хорошие деловые отношения…

– Ерунда! – Женщина разозлилась не на шутку. – У Джеффри ни с кем нет хороших деловых отношений. А наши с ним состоят в том, что я вкалываю, а он прячется за моей юбкой.

– Ладно, ладно, хорошо! – признавая поражение, развел руками я.

Похоже, капитулировать поздно.

– Нет, не ладно и совсем не хорошо! Какой-то вечно недовольный урод сказал вам, что я заняла нынешнюю должность через койку. Я, конечно, слышала, что подобные сплетни распространяются, но не подозревала, что со скоростью света. Для общего сведения скажу: должность старшего архивариуса дали мне за то, что я умею как следует выполнять свою работу, а Клидеро не дали, потому что никто, кроме него, не верит, что он с этой должностью справится!

– Хорошо, – снова повторил я. Спорить совершенно не хотелось, в конце концов, это вовсе не мое дело.

Резко поднявшись, Элис презрительно взглянула на меня сверху вниз.

– По-моему, это вам нужно выговориться, – заявила она. – И не священнику, мулле или раввину, а самому себе. Знаете, есть пословица «На Бога надейся, а сам не плошай». Почему бы вам, Кастор, для начала не окинуть критическим взглядом свою так называемую профессию?

Схватив сумочку, Элис направилась к выходу; не то чтобы бросилась прочь, а явно дала понять: компания ей не нужна. А мне навязываться совершенно не хотелось. Если ударить посильнее и побольнее, даже добрый самаритянин руки опустит, я не желал повторять одну и ту же ошибку дважды за вечер: не собирался поступать неправильно только потому, что правильный вариант недоступен.

Поднимаясь, я заметил: старший архивариус кое-что забыла. Тяжелая связка ключей выпала из кармана пальто на деревянную скамью. Подняв их, я подержал на ладони: тяжелые. Элис носит их как фетиш и, обнаружив пропажу, сильно расстроится, в основном потому что к кольцу на цепочке крепится удостоверение. Теперь она точно ни одну дверь в архиве не откроет!

Передумав, насчет доброго самаритянина, я побежал за Элис.

В дверях никого, у входа в церковь – тоже. Мелкий дождик превратился в ливень. Промокший Лондон похож на страдающего недержанием щенка, но ничего умилительного здесь нет. Отрешившись от паршивой реальности, я шагал в сторону Кингс-Кросс. Неизвестно, куда направилась Элис, но в любом случае это не конец света. Самое главное – пораньше прийти завтра в Боннингтон и отдать ключи.

Я уже собрался спуститься в метро у станции Кингс-Кросс, когда на глаза попалась телефонная будка, на удивление пустая и не разбитая. Что же, в конце концов, мы живем в эпоху чудесных предзнаменований. Вспомнив лежащую в кармане записку от призрака, я остановился и вытащил ее на волю. Мелочи с собой оказалось как раз достаточно для исходящего звонка.

7405818. Имея некоторое представление о кодах Лондона, я решил, что номер относится к центральной части города: наверное, где-то рядом с Уэст-Эндом или, возможно, даже сам Уэст-Энд.

Я набрал номер и после первого же гудка услышал щелчок.

– Алло! – ответил мужской голос, низкий, бархатный и немного скучный. Где-то на заднем плане звучали музыка – дурной синтетический джаз – и смех, подсказывающий, что рядом с телефоном много народа.

– Это я. – Мой голос звучал не очень уверенно. В ответ мертвая тишина, перемежаемая жалобами тенорового саксофона на полную бездарность исполнителя. – Из архива, – неизвестно для-чего добавил я.

Снова тишина.

– Подожди секунду, – шепотом попросил скучный, и я стал ждать. Рыдания саксофона оборвались: его либо убили из милосердия, либо скучный мужчина прикрыл трубку ладонью.

Тишина, а потом короткие гудки: неведомый собеседник отсоединился.

Обнаружив в кармане еще один двадцатипенсовик, я перезвонил, На этот раз трубку не взяли. Если есть на свете волшебные слова, «архив» к ним явно не относится. Дальше я собирался сказать: «Призрак попросил связаться с вами. Не знаете зачем?» Может, даже хорошо, что так получилось…

* * *

Вернувшись к Пен вскоре после семи, я обнаружил, что в доме никого нет. Подвал закрыт, а первый и второй этажи, где моя подруга могла, но упорно не желала жить, как обычно, дышали холодом и сыростью. Я поднялся в свою комнату под самой крышей старого дома и, открыв дверь, тут же почувствовал тяжелый запах плесени. Наверное, сразу следовало насторожиться, но когда живешь с Пен и ее волшебным зверинцем, волей-неволей приходится мириться с любыми резкими запахами.

Итак, я распахнул дверь.

Он сидел на кровати, пружины которой прогнулись под его весом, так что образовалось большое углубление. Вчерашний толстяк из бара. Причем вблизи он выглядел не лучше. Точнее сказать, намного хуже. Лицо иссечено морщинами такой глубины, что, похоже, его собирали наспех, не подогнав как следует детали. У бледно-голубых глаз какой-то тусклый, нездоровый блеск. Однако от этого мой гость менее устрашающим не казался: возможно, он болен, но разве больной бык опасности не представляет?

Я быстро оглядел комнату: окно приоткрыто, но ведь это третий этаж, а с таким весом, как у моего нового знакомого, по водосточной трубе не влезешь. Спрыгни он с парашютом – в потолке осталась бы дыра. Вывод напрашивался сам собой.

– Что же, отлично, – похвалил я, – хотя довольно бессмысленно. Или это такое шоу? Ты вламываешься в дом, потом сидишь и дожидаешься аплодисментов?

Вялое, болезненное лицо исказила вялая, болезненная гримаса.

– Я Шрам, – представился гость таким тоном, будто это все объясняло. – Пришел по работе.

Судя по гортанному рыку, складывалось впечатление, что Шраму срочно требуется операция на голосовых связках.

– Вот здорово! – Сняв шинель, я повесил ее на спинку стула. При обычных обстоятельствах я предпочел бы спинку кровати, но к ней прислонился громадина Шрам. Да и пружины, наверное, больше ни грамма не выдержат. – Попробую угадать, что у тебя за работа. Танцор балета? Специалист по маникюру? Жокей?

Вообще-то комната у меня не маленькая, однако вдвоем со Шрамом было тесно. Я прошел мимо кровати к столу с откидной крышкой, который использую в основном как бар, выбрал более или менее чистый стакан и налил себе виски. Не то чтобы мне действительно хотелось выпить; дело скорее в запахе, который при закрытой двери игнорировать было просто невозможно. Жуткий нездоровый запах разлагающейся плоти.

– У меня дело, – повторил Шрам, в приступе болтливости, очевидно, добавив: – Для тебя.

Перед тем как проглотить, я подольше задержал виски во рту.

– Благодарю за заботу, – кивнул я. – Судя по всему, о себе-то ты не заботишься.

На этот раз монстр нахмурился куда быстрее. Так, фирменная зарядка Кантора для мозгов дает первые плоды.

– Это невежливо, – проговорил Шрам.

– Предпочитаю жестокую правду.

Его лицо вспыхнуло, как старое, пропитанное керосином кресло.

– Жестокую? Всегда пожалуйста! – Великан поднялся, и от разницы в росте я тут же почувствовал себя козявкой. Водянистые бледно-голубые глазки устрашающе загорелись.

Подсчитав имеющиеся возможности, я понял, что их всего две: прикинуться овцой и спастись от побоев или попробовать блеф.

Напрасно я перечислил варианты именно в таком порядке: веселое, звонкое «блеф» звучало куда привлекательнее, чем «овца».

– Слушай, жирный урод, – сурово начал я, запрокинув голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Два дня ты таскаешься за мной по всему Уэст-Энду, ты вломился в мою комнату, испоганил своей широченной задницей мою кровать, так что теперь вовек не очистишь! Не думай, что я позволю себя запугивать! Говори, что хотел, и убирайся в тартарары!

Такой объем информации Шрам переварил далеко не сразу, поэтому, словно компьютер, сработал в режиме «по умолчанию». Огромная ручища потянулась ко мне и схватила за рубашку. Затрещала ткань, посыпались пуговицы – я оторвался от пола.

Силищи невпроворот: он даже не напрягался. Великан резко притянул к себе – пришлось прогнуть спину и беспомощно дрыгать ногами. Натянутая ткань впилась в подмышки и руки судорожно дернулись вверх, будто я пробовал взлететь.

– Какие органы тебе нужны? – Боже, не голос, а скрежещущая пила, и дыхание тоже под стать! – В смысле, чтобы в дудку дудеть?

– Все до единого, – придушенно прохрипел я. – Мое тело – единое целое. Поврежу хоть одну часть – собьются настройки и начну фальшивить.

– Как шарахну головой вон о ту стену, – показывая свободной рукой, прорычал Шрам, – так настройки мигом исправятся и фальшивость пройдет!

Несмотря на неловкость положения: ноги дрыгаются, в груди не хватает воздуха из-за ярма, в которое превратилась туго натянутая рубашка, я удивился до глубины души. Шрам понял суть моего образного выражения и подобрал достойный ответ. Значит, он просто тупой, как пробка, а не конченый дебил.

– Д-давай по-п-п-пробуем… – использовав остатки воздуха, прохрипел я. Затем позволил вистлу выпасть из рукава, в который спрятал его, снимая пальто, и поднес к круглому ухмыляющемуся лицу Шрама…

Наверное, это был не столько «блеф», сколько обоснованное предположение: вдруг получится.

Шрам вырвал вистл чуть ли не с ладонью, затем одним непринужденным движением поднял меня, швырнул на стол и свободной рукой, на которую оперся всем телом, пригвоздил, словно бабочку. Я ударился головой об откидную крышку, изготовленную из вишневого дерева с латунной инкрустацией, и увидел звездочки, колокольчики и поющих птичек.

Мясистый палец Шрама неприятно ткнул в щеку.

– Еще раз поднимешь на меня эту штуку, – начал он с ледяным спокойствием, которое было куда страшнее недавней вспышки, – проживешь остаток своей жалкой жизни с рваной раной на месте причиндалов.

– Ты что, шуток не понимаешь? – едва обретя дар речи, взмолился я. В ушах звенело. – Теперь-то мы отношения выяснили, верно? Так что за работа такая?

– Чертов подонок! – Шрам руку все-таки убрал и отступил на шаг, позволяя мне сползти со стола и подняться.

– Да, пожалуй, – согласился я и, вытирая рот тыльной стороной ладони, обнаружил: теплое и липкое на губах – это кровь. Наверное, язык прикусил, когда на стол швырнули. В плече острая боль, в затылке – тупая, однако, бросая незваному гостю вызов, я повернулся к нему спиной и поднял лежащий у дальней стены вистл. Что же, я впечатление о Шраме составил, хотя, похоже, в процессе нажил себе заклятого врага. Страшно захотелось подколоть его еще раз, хотя бы для того, чтобы потешить уязвленное самолюбие.

– Слушай, Шрам, а какое лицо у тебя было раньше? А имя какое? Случайно, не Пират?

Все, сейчас изувечит, а потом – будь что будет! – объяснится с боссом… Однако Шрам сдержался. И хорошо, потому что любой его удар вывел бы меня из строя до конца сегодняшней ночи – если вообще не навсегда.

Наверное, именно это и сдерживало Шрама: ему дали приказ, который следовало выполнять.

– Мой хозяин желает кое-что подчистить, – пояснил он после того, как на одутловатом лице промелькнул целый калейдоскоп устрашающих эмоций. – Два часа работы – две сотни у тебя в кармане.

– Где и когда? – спросил я и, отодвинув тяжелый, из вишневого же дерева стул, присел медленно и осторожно, потому что сильно болела поясница.

– В Кларкенуэлле. Прямо сейчас, тебя уже ждут.

– Прямо сейчас невозможно. На сегодня с меня хватит… Два широченных шага – и великан возле меня.

– Если жить надоело, охотно помогу. В любом другом случае – собирайся, поехали.

Что ж, против лома нет приема.