Осень 63-го

Сегодня были моя первая игра в Бидди-Лиг и, вообще, первый день в настоящей баскетбольной лиге. Я до безумия счастлив в связи с этим знаменательным событием. Бидди-Лиг представляет собой организацию для тех, кому 12 и меньше. На самом деле мне тринадцать, но тренер Лефти достал поддельное свидетельство о рождении. Лефти — потрясающий мужик: он возит нас на игры в собственном микроавтобусе и всегда покупает нам кучу жрачки. Я слишком юн, чтобы разбираться в педиках, но, думаю, Лефти из них. Хотя он крутой баскетболист и здоровый мужик, ему нравится вытворять с тобой разные штуки, типа засунуть руку тебе между ног и там пошуровать. Когда он так сделал, меня обуяли сильные подозрения. По-моему, маме мне лучше про такое не рассказывать. Не желаю описывать первую игру, играл я паршиво, и мы бы по-любому продули. Я волновался, потому прихватил свою девчонку Джоан на матч, проходивший на 153-й улице у негритянской церкви, называемой Минисинк. Наша команда зовется Бойз-клуб из Мэдисон-сквер, что находится на Восточной 29-й улице. В стартовой пятерке двое итальянцев, двое черномазых и я.

Когда матч закончился, и мы стояли на платформе в метро на 155-й, Тони Миллиано затеял драчку с Кевином Долоном. Тони — здоровенный верзила, обожающий подраться, а Кевин — эдакий мелкий хитрожопый хуек. Какие-то ребята попытались их разнять, но Тони им не позволил, и все орал: «Хочу крови!» Зрелище жуткое, но увлекательное, сам-то я драться не люблю, зато обожаю посмотреть, как другие машутся. Кевин попросил меня запрыгнуть на Миллиано сзади, однако тот слишком огромный, чтобы я с ним связывался. И, вообще, кому нужно помогать этому мудачку? Он вечно впутывает меня в различные неприятности в начальной школе Св. Агнес, куда мы с ним ходим. Только сегодня настучал сестре Мэри Грейс, что я плевался из окна столовой в первоклашек.

Ни разу не видел, чтобы в октябре было так тепло, как сегодня. По этому поводу мы смотались с тренировки (Тони, Йоги и я) и решили сгонять на пароме на Стейтен-Айленд. Мы сожрали по сэндвичу в «Lucy's», затем на 2-й авеню прицепились сзади к автобусу и приехали на паромную пристань. Как-то раз я свалился с автобуса типа такого на резком повороте, и мне задним колесом чуть не раздавило в лепешку яйца, но это катанье прошло достаточно гладко, мы сбросили по пятицентовику в турникет и свалили. Как раз паром отчаливал от пристани. Тут Тони извлекает бутылку чистящей жидкости «Carbona», а также несколько тряпок и предлагает нам занюхнуть и забалдеть. Я был за, поскольку «Carbona» является одним из лучших дешевых наркотиков, которые ты можешь достать, она даже сильнее клея. Мы вылезли на верхнюю палубу судна, смочили тряпки и уткнули туда мордахи. Через четыре глубоких затяжки мы уже куда-то поплыли, в ушах у меня зазвенели колокола, перед глазами замелькали огоньки. Мне представилось, что я гребу на лодке по реке черной воды, только вот она плывет назад, а не вперед, и тучи вместо лиц хохочут жутким безумным смехом, эхо которого не затихает. Еще затяжки, еще более ебанутые видения, и колокольный звон все громче по мере того, как я вдыхаю субстанцию в легкие. Я дышал минут десять, но потом меня затошнило, я не мог держать тряпку и пришлось ее бросить. Я встал у контррельса. Мутило меня по-страшному. Начал изо всех сил блевать. Глаза —как шары для боулинга, слезились ужасно. Тони и Йоги тоже стало нехорошо, и они поспешили присоединиться к процессу. Потом нам полегчало настолько, что мы расслышали вопли на нижней палубе и, протеревши глаза, поняли, что попали точно на голову какому-то типчику. Усугубляло дело то, что парень оказался как бык здоровым и весьма агрессивно настроенным. Поспешили переместиться в ближайший укромный уголок, ибо понимали, что чувак в любой момент до нас доберется. Смотались к другому борту корабля, перелезли через ограждение и спрыгнули на нижнюю палубу с ловкостью Стива Макуина.

Потом мы совершили отступление в туалет, забились в последнюю кабинку, заперли дверь и перевели дух. Минут через десять заслали Йоги проверить, все ли чисто на берегу. Вернувшись, он дал нам сигнал выходить, и мы поспешили съебаться с корабля через выход на ближайший автобус. Зашли в симпатичный парк где-то посередине острова и весь день играли в мяч с местными слабаками, в игру брали каждого желающего, даже ребят лет по шестнадцать. Уже почти стемнело, когда мы пришли на обратный рейс, внимательно высматривая по сторонам нашего знакомца, и поклялись, что больше никогда не будем нюхать эту фигню на пароме.

Сегодня забрали-таки старую миссис Макналти. Была такая невероятно свихнувшаяся дама, жившая в доме напротив наших окон через аллею. Она имела жуткую привычку каждый вечер у раковины, в одном только лифчике и трусах, устраивать мессу, словно перед ней алтарь. Все молитвы она знала назубок, но при упоминании Девы Марии или же Христа разражалась страшными непристойностями по их адресу. У нее был стандартный набор предметов для церковной службы, то есть золотой потир и все такое, но когда начиналась та часть, которую католики называют «освящение», она запихивала этот потир между ляжек и принималась вопить: «Господи, вылижи меня, выешь мою пизду!» В таком вот духе. И о Богородице гнала всякую хрень, гаже не придумаешь. Я много раз все это очень хорошо наблюдал, и мне становилось не по себе. Дело не в том, что я сильно верующий (по правде говоря, я перестал им быть с восьми лет после того, как однажды в первый раз в жизни пришел в церковь и, чтобы подружиться с богом, пригласил его к себе в гости вместе посмотреть чемпионат США по бейсболу), просто не понимаю, что за моча должна ударить в башку, чтобы потом такую херню творить. Не поверите, она подчас настолько могла разойтись, что выла как безумная, и во всем доме было слышно. Когда я рассказал о ней приятелям, многим захотелось на нее посмотреть, наверное, они думали, что все это очень сексуально или типа того. Но дама была старая, как минимум шестьдесят пять, поэтому смотреть, как она, так вырядившись, чудит, было страшно отвратительно, и я всегда отворачивался. Думаю, последнее время на нее кто-то часто жаловался. Видел я, когда сегодня возвращался из школы, как ее запихивали в скорую помощь, а она была вся такая спокойная из себя.

Все мелкие жулики, вроде нас, живущие на нижнем Ист-сайде, занимаются одним делом: изыманием дамских сумочек. Начало положили нищие джанки, но сейчас дошло и до нас, Бандитов с Пеленок (так нас обозвали в вечернем выпуске газеты). Самое тупое — это воровать в собственном квартале. Здесь все соседи друг друга знают. Потому мы отправляемся повыше, на Восточные 60-е, там собираем урожай, разбившись на группки, а потом растворяемся в темноте; мы работаем командой, но, возможно, набив руку, станем ходить поодиночке. Один чувак подходит к даме и спрашивает дорогу к метро, и, если повезет, она показывает, вытянув руку, сумочка же висит прямо на запястье, тут ее сшибает другой чувак, и вы оба исчезаете. Если уловка не срабатывает, у тебя есть пять секунд на попытку отнять силой (это максимум, потом она начнет звать полицию), и, если снова не вышло, рвешь когти. Только старые пробитые джанки не могут остановиться, если начинается драка, мне же достаточно геморроя и без регулярных походов на дело. Пишу обо всем об этом в дневнике, потому что сегодня у меня был самый удачный день. У дамы, которую мы обули, было 123 доллара и еще мелочь — это хороший куш. Плюс книжка дорожных чеков, нам они без надобности, зато старший брат Йоги купил ее за пять долларов. Сказал, они те же наличные. Большинство людей думает, что подобные штуки катят лишь со старухами, но вот этой сегодняшней даме можно было бы в придачу и засадить. Тоже, видимо, еще та извращенка: полная сумочка фоток с голыми тетками, причем не только из порножурнальчиков. Где показывают не только сиськи, но и пизду. Были там полароидные снимки, кто-то сам делал. На одной две тетки друг друга вылизывают, несколько штук с чувихами, отсасывающими у чуваков. Еще на одной семь человек такой херней занимаются, не знал, что такое вообще бывает. Но круче всего — это где жирную старую суку на столе ебет, вот честное слово, осел... весь клуб охренел. Старший брат Герби сказал, что он такое видал в одном мексиканском ночном клубе, когда служил на флоте. Мы, то есть мой партнер Карсон и я, продавали эти фотки по три бакса штука и спихнули все, кроме одной, на которой сексуальная тетка на кровати с широко раздвинутыми ногами демонстрирует волосатую пизду. На лице улыбка, словно говорит: «Все в полном порядке». Сильно меня возбуждает. Мы поделили выручку и потопали по домам — бандиты с пеленок снова наносят удар.

Сегодня днем Лефти возил нас в Бронкс в какую-то католическую школу участвовать в показательной игре. Многие из ребят приболели, получилось так, что для встречи у нас была только одна пятерка, а после удаления Карсона за нарушения в последнем тайме, в конце осталось всего четыре человека. Впрочем, это фигня, другая команда вообще состояла из самых слабосильных ботаников, когда-либо выходивших на площадку, и мы сделали их очков по меньшей мере на сорок. Да, достойного противника подыскал нам Лефти. И после этого месива нас ждал еще один приз, помимо победы... Карсон залез в шкафчики игроков другой команды после того, как его выгнали с площадки, и притырил их ценные вещи. Мы заставили его поделиться добычей, натянули свои шмотки поверх формы, от душа, надо думать, отказались и быстренько сделали ручкой.

Когда доехали до следующего квартала на Фордхам-роуд, мы заставили Лефти заехать в фаст-фудовскую забегаловку, изнывшись, что хотим, чтобы он купил нам гамбургеров. Все молчали в тряпочку насчет обувания соперников, поскольку Лефти запрещает делать нам две вещи: говорить слово «пидорас» и красть вещи у другой команды при условии, что там белые. В забегаловке он заказал каждому по одному бургеру, и на это мы дружно сказали, какого хрена, поскольку те бургеры были породы мелких двадцатицентовых бутиков, и надо съесть штук восемь, а то и больше, чтобы хотя бы наесться, и, собственно, этого мы и добились. Лефти по этому поводу бесконечно огорчался, потому что счет потянул баксов на девять, а него была только пятерка. В результате получилась бурная сцена, поставившая в неудобное положение Лефти, которому пришлось оставить менеджеру часы, пока он не принесет остальное. Тем не менее Лефти на нас отыгрался, отказавшись везти команду назад в нижний Ист-сайд, и весь вспотевший запрыгнул в свою тачку. Мы сильно приуныли, заметив толпу ребят, которых мы недавно ограбили, направляющуюся к нам вдоль парковки со всякими трубами и прочими прибамбасами, жаждущую надрать задницу сукиным детям из Бидди. «Придется вам, козлята, отвечать за свои поступки», — язвительно прогудел Лефти на прощание и покинул нас, бегом уносящих своих жопки по Фордхам-роуд, где мы удачно влезли в такси и помчались к ближайшему метро, имея на хвосте толпу сердитых баскетболистов-католиков вместе с их приятелями, возглавляемую недоброго вида итальянским священником в развевающейся рясе.

Сегодня вечером мы целой оравой прокатились, прицепившись к автобусам, от 3-й авеню до 10-й улицы, а потом сделали по полной команду главных соперников из Бойз-клуба на Томпкинз-сквер. Мы ехали по четыре человека на колбасе двух шедших друг за другом автобусов, и до 14-й улицы все было круто, но там нас засекли копы, и пришлось разбежаться в разные стороны. Они не стали париться нас ловить, мы оторвались, и вдруг Герби, показав на околачивающихся на улице проституток, заорал, что с ними тусуется мамочка Педро, и все стали издеваться над этим ботаником. Фишка же была в том, что Герби это не придумал, и мамаша Педро в натуре стояла там на панели, опершись одной ногой о стенку дома, и при полном параде, как принято у блядей. Тут Тони наклонился ко мне и пробормотал: «Понимаешь, моя старшая сестрица как-то сказала матухе, а я подслушал, что папаша Педро банчил джанком в баре, и они оба сидят на герыче, и, сечешь, теперь он выгнал свою бабу на панель». Когда до всех доперло, что там на самом деле матушка Педро, они перестали стебаться, но он уже успел смыться. На игре он тоже не показался, однако когда мы потопали домой, сделав тех хуесосов на десять очков, то видели Педро на его остановке на 27-й улице. Убежал он, по-моему, в слезах. Хуево, наверно, иметь таких вот предков. Герби же на это насрать, и он все орал в окно Педро: «Почему малыш заплакал? Потому что его отец мудак, а мама подстилка!»

Сегодня старший брат Педро отловил Герби, когда тот шел со школы, и как следует отхуярил его за то, что он орал вчера вечером про маму и папу Педро.

Сегодня ночью на углу 2-й авеню и 25-й улицы вспыхнул гигантский пожар в трех домах. Пламя полыхало чуть ли не до неба, поди нехило, в два раза выше самих зданий. Никогда не видел, чтобы так горело. Мы с ребятами чуть живот со смеху не надорвали, потому что продавец пиццы прямо на улице, вот бля буду, шлепнулся на колени перед пожарными и слезно умолял их не разбивать фасад из цельного стекла, который он поставил всего месяц назад. Этот остолоп обрыдался, дом весь в огне, а он думает, что каким-то чудом все станет как раньше или что-то в этом роде. Так этому мудиле и надо, он никогда не дает в долг и даже не разрешает попользоваться туалетом. И теперь большой суровый дядька стоит на коленях на улице. Наверно, часов пять ушло, чтобы потушить только здесь. В одном месте огонь поднимался выше окна моей спальни.

Кстати, слышал, что старший брат Герби со своими пацанами отпиздили старшего брата Педро за то, что тот вчера отделал Герби. Похоже, скоро дела перейдут в междоусобную войну местных банд.

Сегодня суббота, холодно, Бойз-клуб закрыт на ремонт, и я решил съездить в этот дерьмовый Манхэттен, где обитает мой двоюродный братец, и повидать его. На самом деле я терпеть не могу это место, где полно всяких склочных ирландских католиков, которые на меня пялились во все глаза, когда я притащил компанию черных пацанов поиграть в парке против друзей моего братана, больших любителей нажраться пивом. Тем не менее там много и хороших людей, если разобраться, и мне лучше привыкать к ситуации, потому что я собираюсь вскоре переезжать туда с родителями и заканчивать второе полугодие в школе, куда ходят все эти чуваки.

В общем, швырнул я банкой розового лимонада в разносчика, выпил целую кварту за завтраком и потопал на Вест-сайд ловить поезд «А», идущий в город. Ехать туда до конечной остановки на 207-й улице ебанешься как долго. Будто в Олбани собрался, и хорошо, что я прихватил с собой кучу спортивных журналов развеять скуку. Итак, читаю я про то, как Билла Расселла кроют со страшной силой, все нормально, тут доезжаем мы до 125-й, и в поезд заползает старый пьянчуга-ирландец, садится рядом, от него несет, как от целого завода, и он неразборчиво начинает мне излагать свою душещипательную историю, как всегда и бывает в подобных случаях. Я не выношу этих старых пидорасов, и уверен, они меня по всем поездам вылавливают, потому что в наполовину пустом вагоне всех остальных пропускают и идут сразу ко мне. Либо гнусные попрошайки, либо, еще хуже того, алкаши. Проблема в том, что у меня вечно недостает наглости послать их или самому пересесть, и так получилось, что следующие две остановки я был вынужден выслушивать херню, которую мне втирал этот тип (причем я и половины не мог разобрать, чего он там болтает), и даже начинал нести в ответ всякий бред, типа: «Да-да, я вас прекрасно понимаю, то же самое случилось с одним моим знакомым, и он вот так же спился и так далее ля-ля-ля...»

То есть я воспринимаю этих мудозвонов всерьез, будто они говорят осмысленные вещи. Сегодняшний урод всех переплюнул.

Он постоянно лез на меня своей отупевшей рожей, распинаясь, как он случайно пришил свою жену, уронив на нее зеркало, когда они его вдвоем вешали, и прочий бред, и каждые десять секунд тыкал мне в лицо бутылкой «Твистера» с предложением отпить. Но, как всегда бывает, на 18-й улице нарисовывается коп, работающий в подземке, и вышвыривает этого чела, а тот печально и жалостливо кивает мне на прощанье, когда поезд трогается, словно думает: «Кто бы теперь меня выслушал?» — и я ощущаю тупую тоску, обычную после подобных встреч.

Сегодня у нас не было уроков из-за Хеллоуина. Я пошел потусить на 29-й с ребятами из Бойз-клуб и наткнулся на Герби с компанией, играющих наверху в бильярд. Решил, что будет прикольно пошататься сегодня вечером с этими челами. Мы отправились в спортзал и на лестнице, где ошивались еще несколько мудаков, вымазали мордахи кремом для обуви и разорвали рукава рубашек для создания посредственного маскарада. Бадди, один из немногих черномазых, кто общается с Герби и его пацанами, конечно, ни в каком креме не нуждался, и рукава ему особо рвать не надо было, по причине наличия у него таких штук во всякий день, и на Хеллоуин и так просто. Потом раздобыли вдобавок длинные носки у страдающего варикозным расширением вен папаши одного чувака, набили их мукой и стали нападать на девчонок в черной школьной форме, затеявших устроить танцы в церкви, и от муки у них на спине оставались огроменные белые следы. Они довольно смешно носились по зданию, угрожая пожаловаться на нас монахиням. Господи, кого хоть немного ебет, что подумают эти несчастные монахини... Я больше не учусь в католической школе, поэтому у этих блядских пингвинчиков задницу мне надрать больше не выйдет.

Для следующего охуенно потешного прикола мы поднялись в ближайший дом и положили бумажный пакет с собачьими какашками перед дверью квартиры на верхнем этаже, подожгли сверток, слиняли пониже и стали слушать, как старый педрила топает по нему, сбивая пламя. Я представляю выражение лица этого лоха, когда он вытирал свои тапки в туалете бумажными салфетками.

На 24-й мы встретили распевающих хеллоуинские песенки детишек. Черножопый Бадди разбил яйцо о голову маленькой блондинистой девочки, наряженной ангелочком. Она в слезах убежала, на крылышках остался желток. Неужели нет ничего святого для этих совершенно сумасшедших челов? Сегодня вечером нет. Особенно после того, как старший братец Герби угостил нас вином, нас развезло, и мы придумали набить носки камешками вместо муки и лупить ими всяких лохов, чтобы еще посмеяться, а еще мы били окна и сматывались от копов по крышам, и вообще отрывались на полную до трех утра. Наконец, я и остальные пошли дрыхнуть, впрочем, мне по-любому завтра огребать от бати, потому что мне сильно поплохело от того красного вина, и я заблевал новый половичок.

Вечером мы играли в турнире для тех, кому 13 и меньше, проходившем в Бронксе. Модный район, называемый Ривердейл... огромные каменные особняки... много плюща и плавательных бассейнов и так далее. Напоминало путешествие в Утику из нашего Бойз-клуба на Восточной 29-й, но Лефти водит как бог, мать его, и мне понравилось. Карсона опять одолела морская болезнь, сдержаться у него не получилось, и он был вынужден наблевать в кожаную рабочую перчатку Лефти, которую мы нашли под запасной шиной в задней части машины. Однако Лефти о происшествии сообщать не стали, так что приятных ему ощущений в следующий раз, когда ему придется что-то делать и потребуются перчатки. Мы приехали в спортивный зал на Ривердейл-хай, местечко, ебать его в рот, фешенебельное, бля буду. Потоки света с красивых высоких потолков, толпы убогих болельщиков на трибунах. Мы сразу же отправились в раздевалку, поскольку и так на полтора часа опоздали. Наша команда умеет быстро переодеваться, потому что мы из тех, кто носит форму весь день, не снимая. Играем мы или нет, просто нам влом таскать с собой эти геморройные сумки с барахлом, снимаем мы только рубашки и брюки, и вот мы уже через минуту на площадке. После встречи то же самое, никакого, разумеется, душа, запрыгнул в штаны, натянул рубашку и за порог.

В общем, вышли мы на площадку, а там эти типчики, с кем мы играем, все расфуфыренные в голубой с золотым форме, там и сям звездочки, старательно выполняют разминку. Смотрелись мы несколько жалко рядом с этими мальчиками, но толпа нас нормально встретила за то, что мы беспризорники с нижнего Ист-сайда, бедные и нечесанные, а эти замечательные родители, которые имеют по несколько тачек, курят трубки, ну и тому подобная херня, короче, они собрались поприветствовать несчастненьких из гетто, прелесть какая, как мило с их стороны. Итак, мы капельку размялись, пошли и сели на свои места, и Лефти велел нам нажимать на них с самого начала. К концу первых четырех минут мы вели на 23 очка, а приличные мальчики из Лейк-Пикскил, или откуда они там еще, не ебет, совсем растерялись. Они попросили перерыв. Мы перестали прессинговать чисто из жалости, и остаток игры прошел не столь увлекательно. Похоже, задницы у них свинцовые, а слова «драйв» они никогда не слышали. В общем, мы все время забрасывали мячи элементарными показушными приемами, благодаря нашим взрослым пацанам. Очень скоро мы настолько их обогнали, что Лефти велел нам притормозить, чтобы мужики, устроившие все это дело, не принялись проверять у нас свидетельства о рождении и не обнаружили, что половина наших ребят не имеет права участвовать в матче. Один из наших нападающих, нигер с детской физиономией, в этих посиделках для 13-ти и младше участвует уже, наверно, лет десять, не меньше, без говна. Счет 53-20 к перерыву.

В раздевалке произошла одна из самых хреновых историй за сезон. Троих наших чуваков Лефти словил за нюханьем клея в сортирных кабинках. Я успел смыть в унитаз свое палево, и наставник решил, что я здесь действительно по делу. Лефти весьма разговнился, но запах клея от меня он не учуял, а этим лохам пришлось просидеть в запасе весь второй тайм. Еще Лефти удивляет меня, когда ссыт кипятком, если кто-нибудь скажет популярное словечко «пидорас». Можно подумать, он, которого не терзают сомнения насчет того, что можно хватать ребят за член или яйца, пока команда дружно молится перед игрой, прямо такой большой ревнитель морали, что охренеть. В общем, поскольку других лидеров не было, все очки набрал я и догнал до 42, что очень здорово, так как я последнее время столь много не забивал. Я уже вижу перед собой все эти призы Самого Ценного Игрока Сезона, если так будет и дальше продолжаться. Мы выиграли с жутким преимуществом. После матча нам дали бесплатную содовую и прочую ерунду, и все местные болельщики запрудили проход, когда мы уходили, хлопали нас по спине и повторяли: «Хорошо играл, сынок», — и так далее, точно как принято в фильме «Оставьте это Бобру», папашы породы Фреда Макмуррэя в твидовых костюмах и кучка сильно накрашенных баб с пуделями, орущих, какие мы были молодцы. У них были прически из взбитых обесцвеченных волос, чем они мне один в один напомнили блядей, проходившим по расценкам выше обычного, с 14-й улицы. Меня подмывало предложить одной отсосать, но мы без какого-либо базара быстро набились в машину для возвращения домой. Сегодня пятница, и вечером нам хочется отправиться в парк на Ист-ривер нажраться, раскуриться и подышать клеем. Именно этим мы и занялись.

Сегодня мы перевезли последнюю мебель в нашу квартиру в новом районе в верхней части Манхэттена. Я здесь уже успел побывать и составил себе четкое представление о том, какое, в общем и целом, говно местные обитатели. Самые лоховские лохи в городе, мать их. Все коридоры в нашем новом доме и все скамейки в парке забиты старыми щебечущими ирландками. Они либо сплетничают, либо читают молитвы, или там еще толпень мужиков, которые давно здесь, или совсем недавно приплыли — они обряжаются в широкие пальто, тусуются перед кафетерием, обсуждают операции, счета в матчах или коммунистическую угрозу. Мальчики моего возраста все, как один, образцовые и примерные, хотя большинство компашек по выходным бухает пиво. Мой двоюродный братан Кевин познакомил меня как-то кое с кем из здешних лошков, и сегодня я развлекался, играя с ними в мяч. Очень возможно, что я сюда впишусь. В любом случае вокруг полно отличных баскетбольных площадок.

Сами понимаете, самое хуевое, что из-за переезда придется возвращаться в эту треклятую католическую школу, прервав на середине офигенный год в частной. Объясню почему. Католические школы — это полное блядство, там всякие психи в этих ебаных воротничках, и в своей набожности они всегда правы и постоянно носятся со своими резиновыми ремешками, пуская их в действие из-за малейшего прикола над ними, и капают, и капают классу безмозглых детишек на мозги: «Кто нас сотворил?..», «Бог нас сотворил...» Такой вот бред. А старые склочные коровы, то есть монашки, еще хуже. Собираюсь обматерить первую же тварь, которая попробует проделать со мной это дерьмо со «смирением», надеюсь, что так меня скоренько вытурят. Я уже выбил себе стипендию в шикарной частной школе на следующий год, так что планирую спустить на тормозах учебу в этой грамматической школе. До обеда я встречаюсь с. Кевином, мы затеяли побухать. Будет круто, поскольку потом можно пойти «отоспаться у него» и избежать мамочкиных наездов. Придумал сказать ей, что меня тошнит от запаха краски, которой они будут красить завтра дом, должно прокатить.

Родичи двоюродного братца на выходные умотали, так что Крис, Вилли и я завалили к нему сразу после школы и принялись грабить шкафчик с алкоголем. Брат обитает в роскошном районе округа на Парк-террас, его родокам принадлежит шикарный пентхаус с настоящим маленьким баром и прочей хренью. Нам там охуительно нравится, поскольку в выходные нам некуда податься, в парке зависнуть без мазы, и по этой причине мы задумали потусить это время здесь, будет круто, потому что не так уж много всяких скотов заваливают сюда и портят обстановку. Прошлый раз, когда предки братика свалили, два персонажа у него нажрались, и Жирный Эдди облевал весь новый диван. Надо полагать, Жирный Эдди вряд ли еще тут появится... этот долбаный диван до сих пор воняет блевотиной. В общем, мы затарились пакетом апельсинового сока, чтобы замутить отвертку, мило расселись на табуреточках в баре, и нам сделалось охренительно.

В таком ключе прошло часа два: мне слегонца дало по шарам, но не сильно, потому что меня вечно тянет блевать, если я чересчур перебираю, а в этом ничего хорошего нет. Крис, ебать его в рот, слаб насчет алкоголя, однако всем известно, что он «выливатель», и потому в пьянке, как правило, держится. «Выливателем» называется чувак, который претендует на то, что выпьет не меньше остальных, и при всем этом знает, что будет в таком случае в говно, и потому он втихаря пробирается к окну или с левыми отмазками отлучается в сортир, где выливает половину, а то и больше, содержимого стакана, а после просит налить еще. Я как-то вечером в парке наблюдал, как он заявил, что выпьет упаковку пива, но всякий раз, открывая банку, я замечал, что он делает один небольшой глоток, а остальное выливает. Ребята могут подтвердить, так как его банки падают и «бухают», а у других же звенят. Брату пришлось убедиться, что он достаточно трезв, чтобы не созывать сюда малолеток со всей округи, которые могут разнести квартиру. Он, как и я, легко заводится, когда начинают пиздеть о девчонках, кто кого трахал, и гнать, сколько стоят уличные бляди... По крайней мере, мы пока были в состоянии передвигаться. Потом был еще Вилли, до этого объявивший о планах обожраться до невменяемости, и это, мать его, он и сделал. Напился в сиську, даже не мог сам дойти в толчок. Надо было, чтобы его кто-нибудь поддерживал, пока он ссыт. В итоге он упал и разбил до крови башку о трубу. Начал вопить, нести какую-то хуйню, разъебошил статуэтку какого-то блядского святого с птичкой на черепушке. Мой братец Кевин принялся исходить по этому поводу говном и объявил, что нам нужно вытащить пидораса на воздух попуститься. Вот так этот козел испортил праздник, на улице стоял собачий холод и снег, можно сказать, валил стеной. Мы с Кевином взяли его под руки и поволокли по улице в сторону парка, а Крис, уже несколько протрезвевший, соскребал снег с машин и тер им рожу, впрочем, без толку. Теперь он приутих, как нам вроде показалось, стал приходить в себя, однако у входа в парк мы повстречали его подружку из нашего квартала Дебору Дакстер, которая шла домой. Она модель, с портфелем, какие все они таскают. Вилли вырвался от нас, устремился к ней, пытаясь облапать, и, когда приблизился вплотную, она треснула его кулаком прямо по кумполу и, не переставая браниться, ушла. Несчастный Вилли свалился на дорогу, мы порастирали ему морду снегом, но этот урод сломался прямо там и нам пришлось тащить мертвый груз в парк на себе. Возле спортивной площадки мы стали шлепать его по щекам, трясти и так далее, но безуспешно. Забеспокоились, что у него может отказать желудок, как на прошлой неделе у одного чувачка из нашего класса. И тут мы изрядно влипли... Нас заметил коп и подвалил к нам. «Вот черт», — естественно сказал я. Тот приблизился к поверженному телу, наклонился, посмотрел зрачки, потом перевел на нас нехороший взгляд и произнес скрипучим голосом, подобающему строгому полицейскому: «Вы, ребята, что, клеем дышали?» Тут я очень удивился, потому что такой вопрос часто задавался в нашем старом квартале на 20-х улицах Ист-сайда, а здешним копам и в голову бы не пришло, что пацан из этой ирландской дыры в самом верхнем Манхэттене может употреблять наркотики или хотя бы нюхать клей; местные «синие братья» обычно удовлетворяются признанием, что застуканный в отрубе ботаник просто-напросто напился в жопу. Наверно, этого полицейского недавно перевели сюда из какого-нибудь наркоманского района. Но мы быстро и дружно сказали «нет», и он нам поверил из-за ужаса на наших лицах при одном только предположении о клее и незамедлительности нашего ответа. Тем временем я придумывал убедительную отмазку, типа получил удар, играя в баскетбол, но это же, блин, совсем не покатит, ведь сейчас начало февраля, мать его так. Тут как гром среди ясного неба совсем некстати встрял наш сообразительный Крис: «Видите ли, мистер полицейский, дело в том, что он катался на санках, потерял управление, ударился головой о фонарный столб и потерял сознание». Вот молодец, проявил себя просто настоящим гением, пидор тупорылый: во-первых, у нас не было санок, во-вторых, поблизости не было даже самой ничтожной, мать ее, горки, в-третьих, что тоже немаловажно, снег шел первый раз за целую зиму, причем только последние двадцать минут, и на всей спортивной площадке его было столько, что не хватило бы и на пару снежков. И этот распиздяй болтает о катании на санках... Господи! Коп чуть со смеху не умер, потом посмотрел на Криса, что-то пробормотал и покачал головой. Мягко попросил нас не врать и рассказать, что же все-таки произошло, ведь Вилли, может быть, ебнулся сильнее, чем нам кажется. Мы переглянулись, кивнули в знак согласия, я сказал: «Какого хрена» — и объяснил, что наш друг расшибся спьяну, вот и все. Тогда полицейский взял снега и тоже порастирал рожу Вилли, так же безрезультатно, как и мы. Похлопал по щекам, и ни хера, даже не мигает, урод, совсем как мешок замороженной стручковой фасоли или еще чего-то. Коп ушел позвонить в «скорую помощь» из полицейской будки в парке. Другого выхода нет, подумал я, но у Вилли суровая мамаша, и он, несомненно, получит больших пиздюлей. Дядьки и тетки в белых халатах не заставили себя ждать, и бедный чувак отбыл навстречу неприятностям, а мы отправились обратно в теплый пентхаус смотреть телевизор, как раз успели на «Супермена».

 

Зима 64-го

Раз в месяц мы, ученики восьмого класса ебаной католической школы, обязаны после уроков топать в церковь на исповедь. Меня крестили в католической церкви, и все такое, но мама с папой никогда туда не ходят, разве только на Рождество послушать этот мерзкий хор со скрипучими, неискренними голосами, призывающий на их голову всяческие блага, да и нас никогда не заставляли там торчать. Короче, я никогда не причащался, не проходил конфирмацию, или как там оно называется, и уж точно не исповедовался. Плюс по пятницам мы обычно сматываемся рано. И вот теперь я вляпался, а приятель мне и говорит, что надо подождать, пока все не закончится, а это может растянуться где-то примерно на час, потому что здесь в наличии мало священников на раздаче; уж не знаю чего. Попробовал отпроситься, сказал монаху, что раньше ничего подобного не делал, а он бросил на меня чудной взгляд и велел мне встать в строй. Вот так вот, мы в огроменной церкви, он пихает меня в этот строй, а я все повторяю: «Но я никогда, честное слово...» И по фигу, этот тупой ублюдок меня даже не слушает, а теперь позвольте вам сказать: я ненавижу эту гнусную школу и вообще религию больше всего на свете, и особенно эти мелкие черные кабинки, куда тебе надо заходить, будто это телефонные будки позвонить боженьке. Они, наверное, из всех ребят выжали тут кишки, вечно они ебут другим мозги, своих ведь нет. Я собирался вырваться и убежать, но потом стало любопытно докопаться, что же все-таки происходит за этими изукрашенными резными узорами дверями, когда туда заходит какой-нибудь тип. Правда, очень хотелось узнать, в чем тут дело. Когда очередь дошла до меня, я разволновался, а монах все не сводил с меня злобных глаз. Внутри надо встать на колени; это я понял и еще услышал, как священник что-то шепчет чуваку в другой кабинке, но слов не разобрал. Он о чем-то долго беседовал с тем пижоном, наверное, тот персонаж ушел совсем заебавшись. И тут — бах — он распахивает дверцу и заявляет, что настала моя очередь, но ни он меня, ни я его не видим... но слышим. «Что теперь, блядь, будет?» — спрашиваю я себя, а тот, должно быть, подумал, что я волнуюсь, и начинает мне что-то говорить, и тут я весь похолодел. Он спросил меня, в чем дело (не так буквально, конечно), и я ответил: «Мистер священник, я никогда раньше этого не делал, потому что я, по большому счету, не католик, а монах, который снаружи, сказал мне войти, а я ему сказал, что я не... В общем, блин (я так и сказал «блин», а потом извинился и так далее), не знаю, что и говорить». Тот понял, что я зассал, и сказал, дескать, я не виноват, пусть я пойду, а об остальном могу не беспокоиться. Врубной чел. Только я вышел, как тут же пришлось отскочить, потому что дверца в середине распахнулась, оттуда вылетел разбираться раскрасневшийся священник, набросился на монаха, пославшего меня туда раньше остальных, принялся его по всякому крыть, назвал дураком и позором для его собратьев по рясе. Весь класс потешался над горемычным мудаком, а ребята, с кем я позднее подружился, когда мы потом вместе пинали грушу, все смотрели на меня, качали головой и прикалывались. Все они недолюбливали этого козла, и случившаяся сцена их порадовала не меньше, чем меня, а я быстро сообразил, что, если он решит со мной как-то за это поквитаться, я сразу пойду к тому священнику, и он это тоже сообразил. Тем временем всех отпустили, и мы направились в клуб, правда, нашу команду дико сделал чемпион. Но я набрал 27 очков и, благодаря тому эпизоду в церкви, день сегодня получился клевый.

Сегодня наша последняя игра за этот год в Бидди-Лиг, но перед ней всех членов Бойз-клуба заставили собраться и устроить что-то вроде панихиды по малышу Тедди Рейхиллу. Это тот игрок, свалившийся в один прекрасный день с крыши, где он дышал клеем. Священник произнес речь о Тедди, силясь высосать из пальца историю о том, как тот крепил телевизионную антенну, когда упал, но на эту хрень никто не повелся. В середине службы Герби Хэмсли с приятелями принялись кидаться камнями с крыши по улице. Всем велели укрыться в клубе, пока копы носились за Герби и его друзьями. Когда стало можно выйти обратно, все скучились у закрытого гроба Тедди, и кто хотел помолиться, те молились. А если кто не хотел, как я полагаю, тот просто стоял, размышляя, как все дерьмово.

В этой мерзопакостной католической школе грузят нас всяким дерьмом. Вы прикиньте, каждую неделю нам выдают табель оценок по домашке и заставляют писать еще всякие тесты то по одному, то по другому предмету, а на этой неделе я сподобился получить 99 по основному, вот уж прости господи, а в колонке «прилежание» мудозвонский наставник влепил мне «D», уж не соображу почему. В общем, по пятницам заявляется директор, раздает бумажки, а за мою оценку по прилежанию приказывает встать в сторонке с целой толпой чурбанов (в основном это чуваки, залажавшие все полностью), и мне достались три пиздюлины по руке широким резиновым ремнем, охуительно больно, причем то, что я получил 99, а это преподам от меня и надо, не считается. Все эти пидоры в рясах лупят ребят резиновыми ремнями, за исключением брата Уолли по кличке Кит, который ведет у нас географию. Он в таких случаях херачит по заднице тонкой деревянной палкой, и потом она весь день зудит. Жутко хочу обратно в частную школу и понимаю, что надо бы дать сдачи, когда меня будут следующий раз лупить, но что-то меня удерживает. Где-то в глубине души мне кажется, что у них есть право надо мной командовать. Я слишком распустился.

Сегодня вся школа собирается идти на «Рипли. Верь или не верь». Прямо на утренних молитвах Билли Берлэпа по кличке «Донг» тряханул офигительный эпилептический припадок, и тот, истекая пеной, шлепнулся на парту точно посередине «Отче наш» и, чавкая слюной, забился между рядами. Побежали за братом Кеннетом, единственным нормальным мужиком в этой тусовке, потому что он за прошлый год привык к Донговым припадкам и потому что наш препод, хоть он такой и умный, охренел и не знал, что предпринять. Донг еще несколько раз безумно дернулся и затих. У брата Кении вся рука кровилась от укусов, он пытался держать Билли за язык, чтобы тот его не заглотил. У него вся рука в шрамах, полученных в борьбе с припадками за долгие годы. Затем Билли отвели к медсестре полежать и подождать маму. Та еще «медсестра». К ней можно завалиться с восьмидюймовым порезом на физиономии, а она выдаст тебе бинт и аспирин. Неважно, с чем придешь, в любом случае получишь аспирин. В случае с Донгом так и было. Потом, спустя где-то час, Донни Леви, еще один припадочный, впал в один из своих трансов. Буйным-то он бывает редко, но зато довольно часто и как-то вдруг неожиданно улетает в другие миры. Он тихий, только его начинает колотить трясучка и он теряется насчет того, кто он и где он, засовывает палец в нос, все делает медленно-медленно, и взгляд безумный, наподобие ребят из кино «Деревня проклятых». Я раз столкнулся с этим, когда его пришибло у меня дома. Тогда я подошел к нему и ласково с ним заговорил, но он реально не врубался, что это я. Иногда его начинает плющить на манер Донга, если он чувствует себя не в своей тарелке, но, слава богу, на этот раз его скоренько отпустило. Впрочем, поскольку он оставался какой-то мутный, пришлось его отправить к медсестре, чтобы матушка потом могла его забрать. После ланча этому здоровенному испанскому типу Карло Пуцо, который, как и я, в школе новенький, ни с того ни с сего поплохело. Он шлепнулся вперед мордой и с окровавленной рожей стал кататься по полу и пинаться, а мы ввосьмером пробовали его удержать, но он силен как бык. Короче, мы все-таки с ним справились, а препод посмотрел, махнул рукой и уныло молвил: «Ну, и кто следующий?» Теперь сижу, листаю альманах, выясняя, есть ли какие-нибудь записи о количестве припадков, имевших место в одном классе в тридцать человек за половину учебного дня. Но ценно здесь то, что этот мудацкий препод пытался раздавать задания по истории перед тем, как срубился Донг, потом он занялся другим, потом та же фигня, и похужало Донни, и то же самое в случае с Карлом после ланча. Так ему и не удалось даже начать урок, и писать в пятницу тест мы не будем.

Я еще ни разу не писал о том времени, когда первый раз попробовал ширяться героином. Это было два месяца назад. Прикольно отметить: я был уверен, что герыч относится к наркотикам, НЕ вызывающим привыкание, а марихуана наоборот. Позднее выяснил, какой я был кретин. Забавно вспоминать, как я клялся никогда не притрагиваться к этой хрени, когда мне было лет пять-шесть. Теперь, когда все мои товарищи этим занимаются, я каждый день беру обратно всевозможные клятвы. Сегодня я ходил в подвал дома Тони, где разномастные личности в этой «мастерской» готовят и вмазываются. Я планировал занюхнуть дозняк, однако Тони предложил мне тоже ширнуться. Я сказал, давай. Тогда Паджи сказал: «В принципе, если хочешь вмазаться, можно это сделать и по вене». Я боялся по вене, но сдался, и Паджи меня вмазал. Меня слегка полихорадило, а потом, мать твою, как вставило... одна огромная жаркая волна по всему телу смыла всю боль. Никогда нельзя повторно покорить вершины первого прихода, это словно десять оргазмов. Спустя полчаса (все это время я тряс башкой и медленно бредил) я вмазал остатки дозняка, на этот раз самостоятельно. Меня держало даже на следующее утро, когда я проснулся. Вот так вот после простой, как пельмень, ходки в подвал мои вены лишились девственности.

Сегодня вечером мы с Ронни предприняли поездку на автобусе в «Alexander's» — это гигантский универмаг в Бронксе на Фордхам-роуд, недалеко от района, где я теперь живу. Мы нарядились в мешковатые старые пальто, спизженные из родительского шкафа, так что на данной вылазке в магазин удалось притырить кучу вещичек. Дело провернули живенько, смотались из магазина и отнесли товар за какой-то пункт призыва на флот на углу Конкорз и Форд-хам, подсчитав, что набрали шмотья в общей сложности на 150 баксов. Я спер кучу классных итальянских рубашек, пару полосатых брюк (напялил их под собственные штаны) и еще много чего по мелочи. Лучшим уловом оказалась охуительная шерстяная водолазка, стоящая 35 долларов. Оставлю ее себе, а за импортные рубашки можно срубить по 8 долларов за штуку у одного нигера, который держит меня за личного костюмера. Кражи в подобных заведениях попадают под категорию «А», поэтому часто так не поживишься.

Короче, мы поспешили к автобусной остановке, чтобы двинуть домой, и тут мой взор поразило зрелище, доселе невиданное. Специально поглядел дважды, но сомнений не оставалось: на другой стороне морского военкомата стоял не кто иной, как Фредди П., печально известный распиздяй из нашего района на нижнем Ист-сайде. Я был уверен, что люди в белых халатах заткнули его в Бельвю на пожизненно, однако же вот он тут, широебится со своими старыми приколами на самом оживленном углу Бронкса. Да, именно, прислонился спиной к дому, одна рука теребит волосы, на физиономии знакомая ухмылка, молния и пуговицы на ширинке нараспашку, крутит членом, наподобие лассо, перед всякого рода типами, выгуливающими своих пуделей, еврейскими мамашами из Бронкса с взбитыми блондинистыми локонами, дамой из Армии Спасения, звонящей в свой колокольчик раз в десять быстрее обычного (в результате казалось, что она подстраивается под ритм Фредди), и немытыми студентами, которые, не стесняясь, пялятся на его инструмент. Кто-то разинул варежку, кто-то угорал, и не обошлось без трех-четырех субъектов, желающих позвонить легавым. Из проезжающего автобуса чуть не вывалился какой-то чел, громко вопрошающий, это ли та драка, в которой, как он надеялся, ирландцы надерут всем задницу. Фредди офигительный персонаж. Словно кусочек нижнего Ист-сайда переместили в Бронкс мне на радость. Раньше он практиковал свою фишку везде, где только возможно: в метро, в автобусах, на дискотеках и баскетбольных матчах (он устраивал из этого шоу в перерывах между таймами в Бойз-клубе). Так развлекался наш Фредди, а теперь он, блин, на гастролях, обосраться можно, возможно Вестпорт в Коннектикуте будет следующим. Забыл упомянуть, что зрелище весьма увлекательное, даже если ты не голубой... напоминает комедийный номер. Фредди, конечно, больной на всю голову... никто не знал, как это произошло, но одно время ходили слухи, что он играл с приятелями в стикбол, и один чувак, съехавший еще раньше Фредди, схватил биту, как только остальные собрались уходить, потребовал продолжать игру и врезал первому попавшему под руку... ну, вы поняли кому. Всего-навсего слухи, но кто знает? Короче, подоспели копы, и досталось нашему Фредди П. (Если вы еще не поняли, что значит П., тогда проехали.) У меня несколько потеплело на душе оттого, что чудик с нашей 27-й смог собрать в Бронксе такую толпень. Раздался последний смешок, народ расступился, и коп защелкнул на Фредди наручники прежде, чем тот успел убрать свою штуку в штаны. Коп дернулся в сторону обширной людской массы, побагровел, словно его вот-вот хватит удар, и, наконец, шепнул коллеге снять на секунду с Фредди наручники, чтобы тот мог застегнуть ширинку. Ни хера не знаю, куда его потом отправили.

Многие пацаны из этого района относятся к курению травы без всякого восторга. Мне, черт возьми, тринадцать лет, и только я предложил косяк кое-каким неплохим ребятам лет по шестнадцать, а может, и больше, с которыми познакомился, они чуть не убежали. Как-то раз я проходил мимо, и один из них меня узнал, мы вместе до этого ошивались на баскетбольных площадках, и предложил пивка. Эти чуваки пьют как лошади, и я решил угостить их косым в благодарность за пиво, и, вот бля буду, вся компания обоссалась. Эти пеньки ПЕРВЫЙ раз в жизни узрели косой. Черт, мы с друзьями из Ист-сайда раскуриваемся уже почти год... (Как я рассказывал, раньше я полагал, что подсаживаются на траву, а не на геру. Отныне, когда я владею информацией, Эйч употребляю только раз в месяц.) А эти лохи уверены, что трава это тот же самый тяжелый наркотик. Они даже разозлились на меня, что я пытаюсь «подсадить их сперва за бесплатно, чтобы они потом на коленях приползали и выкладывали все наличные за новую дозу». Пробовал объяснить им, что на эту фигню не подсядешь, но они не слушали и обозвали меня наркоманом, потом вроде спустили пар, им стало немного интересно. Осторожно попросили понюхать. Я передал косяк одному чуваку, который рассказал мне, что прочел однажды в газете, как какой-то парень выкинул из окна свою сестренку, покуривши «индийской конопли». Я ответил, что все это чушь собачья, и спросил, как, по их разумению, я бы играл так хорошо в баскетбол, если бы «пристрастился», и они признали, что я прав. Короче, мы гоним друг другу подобную херню, и тут подваливает чувак намного старше. Они нас познакомили и показали ему косяк. Эти придурки стали изо всей мочи выебываться: «Хочешь купить травки? Мы вот попробовали, и она ловчее, чем у барыги, у кого мы обычно берем». «Вот засранцы, — подумал я. — Вот ведь лохи говенные!»

— Ух ты, у вас трава, а я с армии не курил. И почем?

Тут эти вопилки заткнулись. Спросили взрослого чувака, насколько плотно он сидел в армии.

— СИДЕЛ! — расхохотался чувак. — Как можно, вашу мать, подсесть на траву?

Я дал парню ракету... задаром, разумеется. Он поблагодарил и, не сходя с места, взорвал. Мы с ним сделали по две затяжки, и нам вставило. «Охуеть, клевая травка, веселая, чувак, гляди на нос того пидора, который к нам чешет». Я заметил типа, о котором он говорит, и меня заколбасило вместе с моим новым приятелем-«наркоманом». Остальные придурки ничего забавного здесь не нашли, но нас-то перло, и мир вокруг излучал веселье. Я принялся насвистывать один мотивчик, а потом тот другой чувак стал напевать ту же мелодию, не вполне осознавая, что делает, и мы оба поняли, что происходит, примерно минут через пять (хотя, скорее, прошло секунд сорок, но показалось, что пять минут), и мы покатились со смеху, думал, живот надорву. Даже те лохи хихикали, правда, не зная, в чем дело. «И что за херня происходит с тобой с травы?» — спросил малый, угощавший меня пивом. «С нее становишься счастливым, — ответил большой чувак. — С нее понимаешь, что ты похож на тукана из зоопарка, который в Бронксе». Мы снова закудахтали. Тот парень точно напоминал тукана! Нос у него был длиной не меньше фута! «В башку точно гвозди забили», — с трудом пробормотал я. Мы задыхались. Пришлось отползти от тех пацанов, поскольку они явно хотели сдать нас доктору. Один раз оглянулись и увидели их отупевшие лица. «На тукана, блядь», — крикнул чувак, махая руками, олицетворяя само безумие. Мы были не в силах сдерживаться, и я так ржал, что харкал кровью. Бог ты мой!

Один из наших «изумительных» братьев во Христе, преподающих в нашей бесчеловечной начальной школе, сегодня огребал хорошие пиздюли. Он явно пережал со своими злоебучими способами воспитания. Дело в том, что два дня назад, он, как регулярно и делал, поймал малыша Микки Бенависти за списыванием на какой-то религиозной викторине. В качестве наказания брат Г. применил свой гестаповский метод. Он заключался в том, как нам всем сейчас стало известно, что он загоняет Микки в запертую раздевалку в гардеробной нише, снимает с него штаны и даже трусы, нагибает и десять или более раз изо всей дури бьет ремнем от вентилятора по заднице. Процесс обычно занимает на удивление много времени... Возможно, благочестивый брат получает удовольствие от доверенных ему обязанностей? В итоге Микки, прихрамывая, выбирается из гардероба, потирая ушибленные места, и сидеть ему довольно больно. После ланча он продемонстрировал нам в сортире результаты экзекуции, и могу без говна заявить: у него там реальные рубцы, до сих пор заметные и уже покрывающиеся волдырями. Не те обычные смешные следы, пропадающие где-то через час... «Доберусь до хуесоса», — только и ворчал Микки весь день.

И на следующий день, как пить дать, добрался, причем отлично добрался. Прямо на уроке, когда мы зубрили, кстати, орфографию временных окончаний, распахивается дверь и влетает старший брат Микки Винни, который в нашем районе славится суровым нравом. Винни быстро глянул на Микки, удостоверяем что именно тот козел его бил. Микки кивает. Винни, всегда готовый разбить кому-нибудь ебало, насколько я его знаю, изо всей силы двинул жирному брату Г., сорвал с того священный воротник, и как пошел вытирать этой сукой пол по всему классу... в завершение прислонил его к доске и стал ебошить его по ней кумполом, отчего наш брат Г. стал немного походить на куколку с проволочной шеей вроде тех, что народ цепляет позади машины, возвращаясь из парка с аттракционами... головенка болтается себе, а корпус как каменный. «Я тоже учился в этой школе и получал пиздюли, ты, пидор ебаный, но чтоб ты до Микки больше не доебывался во время какого бы то ни было «наказания»... короче, идем с тобой, блядь, к директору, и ты ему обо всем рассказываешь, давай, шевели своей задницей!» Странно во всем этом то, что пока Винни не назвал того хера пидором, я не расценивал ситуацию в таком разрезе. В принципе, многие умники в нашем классе вообще не имели представления, что такое гомик (хотя я был готов к подобному повороту после общения с нашим тренером из Бойз-клуба Лефти и еще многими другими любителями хвататься за чужой член). Теперь припоминаю, что брат Г. никогда не загонял в раздевалку некрасивых пацанов.

Короче, Винни поговорил с директором, но больше мы вчера о произошедшем не слышали. Зато сегодня благочестивого брата Г. с нами не было, и теперь-то все в классе поняли, что имел в виду Винни, посему насчет причин его отсутствия сомнения не возникли. Надо понимать, весь день только о случившемся и говорили, и учителя крыли по-страшному. Ребята спешили домой сообщить предкам: «Слушай, мам, помнишь брата Г., который тебе всегда так нравился на родительских собраниях?.. И представляешь, он...» Спросили у Микки, в курсе ли он насчет дальнейшей судьбы педераста, но он знал только, что в школу тот больше не вернется. Кто-то рассказывал, что слышал, как один из братьев толковал что-то вроде, дескать, его отправили в особую лечебницу где-то на далекой Итаке.

Матушка нашла пятидолларовый пакетик с травой в моем тайнике под половичком и выкинула в туалет. Имела со мной долгую беседу и поинтересовалась, давно ли я подсел. Объяснил, что подсесть можно на героин, а не на траву, и, думаю, все-таки сумел ее убедить. Но она не настолько поверила, чтобы вернуть мне пять баксов, хоть я и попросил. Короче, по-моему, она на меня рассердилась.

 

Весна-лето 64-го

Единственное, чем мне нравится наш квартал в Инвуде, — это гигантский парк и леса. Там есть сказочные индийские пещеры со всякими длинными туннелями, их черта с два облазишь. Однажды в одном коридоре застрял жирный чувак, пришлось вызывать пожарных, чтобы его вытащили. Понадобилось пять здоровых мужиков вытянуть его на веревке. Смешное зрелище. У этих пещер каждый день ошивается дед по имени Билл. Он дарит всем шоколадки, еще у него есть бутыль яблочного сидра, к которой мы прикладываемся, и, помимо этого, Билл играет весь день напролет на флейте, извлекая странный звук, разносящийся по всему лесу. К нему сбегаются белки и слетаются птицы, а он бросает им хлебные крошки и орехи. Как святой. Мой двоюродный брат утверждает, что он был там еще в те времена, когда его папа был маленьким. В парке возвышается невероятно крутой и высокий холм, называемый «Холм мертвеца», на нем потрясающе здорово кататься на санках зимой, но сейчас лето, и местами растительность на нем такая густая, как в джунглях, если можно так выразиться. На вершине раскинулся луг, а за ним утес, откуда виден Гудзон. Я прихожу туда один, курю травушку, если есть (в этом блядском районе ее не достать, затариваюсь на 29-й в Банки, когда время от времени езжу в наш старый квартал), и смотрю, как плывут корабли мимо прибрежных скал. Сегодня я раскумаривался вместе с Вилли, это единственный парень из нашей школы, кто тоже курит, и мы наблюдали два самолета, двигавшихся по небу, словно оно плоское, и за ними бежал один длинный след. Я просто хочу, чтобы мне было по кайфу, и я жил в этом лесу. И на хуй всех остальных, в том числе Святого Билла с его пещерами.

Я снова занимался этим сегодня, когда остальные сладко спали. В смысле родичи. Я занимаюсь этим уже почти целую неделю и каждый раз придумываю предлог посидеть допоздна, подождать и тихонько это поделать. Этим вечером я просто вылез из кровати, оценил обстановку, влез в какие-то широкие джинсы и майку (обуваться не стал) и вылез наверх. «Наверх», в смысле на крышу, там я снимаю одежду, стою немножко так, эдаким нагим мальчиком, гляжу на бескрайнее звездное небо и дрочу. Чудно? Возможно, но, несомненно, такой способ мастурбировать самый прекраснейший и волнующий из всех мною испробованных, с тех пор как я регулярно стал упражняться в этом искусстве, когда мне стукнуло двенадцать... По-моему, года полтора назад. Время и вправду летит, пока ты молод и много отрываешься.

Мне так очень нравится. Босыми ногами я чувствую смолу, размякшую от летней жары, легкий ветерок, обвевающий все тело... всегда кажется, что сильнее всего он дует в пах, и ощущаешь себя невероятно сильным, стоя обнаженным под куполом из звезд, а огромный город светится, и везде на пять пролетов ниже мелькают машины. Мне кажется, секрет сексуальности обстановки заключается в мысли о том, что в любую секунду из чердачной двери кто-нибудь может заглянуть на крышу и тебя застукать... шанс быть пойманным в такой ситуации при отсутствии шанса оправдаться — вот, что настолько заводит... или что кто-то, возможно, шпионит за тобой, не проявляя собственного присутствия.

Такая мысль пришла мне в голову пару недель назад, когда я просто глазел с крыши на пожар на улице и заметил в окне верхнего этажа аппетитную девчонку лет восемнадцати, стоящую голой в спальне перед здоровенным зеркалом и пошаливающую сама с собой (я спустил в серые школьные брюки, даже не успев расстегнуть молнию и достать член). Понятное дело, на выходных я вечерами напролет торчал на том же месте и, в конечном итоге, досконально узнал ее и ее радости таким нехитрым способом (она любит лежать в постели нагишом и елозить у себя пальчиком). И приблизительно через неделю я подумал, что будет прикольно заняться этим с ней в унисон, и я просто офигел, а прикол превратился в новый опыт, причем очень классный.

А на сей раз мы с ней кончили не вместе. Возможно, она мне поднадоела. Ну, то есть я почти не глядел больше в ее окно... под бескрайним небесным покровом гораздо лучше... и это больше чем секс. Если честно, я, по большому счету, ни о чем не думаю в процессе заката солнца вручную, и меньше всего обуревают всякие жуткие сексуальные фантазии, нередко посещающие меня, когда я дома. Просто я и моя обнаженная сущность, и дышащее ночное небо. Это прекрасно.

Прошлым вечером устроили в лесу пикник с размахом, дабы отпраздновать находку вчера гигантского кальяна в Виллидже. По правде говоря, присутствовали только я и Вилли, но у нас была унция травы и пива просто залиться. Кальян был здоровенный, высотой фута в два, и когда мы тащили его по лестнице, ведущей в парк, какой-то дед остановился, оглядел предмет и поинтересовался: «Что это, черт возьми, за хитрая штуковина?» «Честно говоря, не знаю, — ответствовал я, — но, полагаю, это подставка под лампу, мы нашли ее в помойном ящике тут неподалеку. Вот, решил отнести домой и подарить мамке». «Хорошо, парень, придумал, значит, не все потеряно для грязных волосатых уродов вроде вас», — и он поковылял дальше выгуливать своего песика.

Мы нашли укромное местечко и установили кальян. В местных лесах сейчас не следует расслабляться, поскольку копам выдали по мотороллеру, отчего они теперь гоняют по тропинкам, где машина просто не проедет. Не далее как на прошлой неделе несколько моих приятелей тащили провод по главной тропе, и там нежданно-негаданно перевернулся коп, что ни ему, ни остальным представителям силовых структур не понравилось. Следовательно, чуваки огребли хороших пиздюлей. Но нам было не так уж плохо вместе с травушкой, и мы для разгона загрузили в бульбулятор около четверти унции. Знали, будет многовато, но кого, на хуй, ебет. Раскумарились, отполировали пивком. Сидели и втыкали, как самолет выписывает в вышине кривую и как от этого небо словно сильно уплощается. Стемнело, можно было разглядеть лишь красные задние огни самолета, и, казалось, от одного края горизонта до другого он летит целый час. Под палой листвой рядом с Вилли валялась старая телепрограмма, и тот стал прикалываться над названиями шоу, ну, например, «Гурман на скорую руку». Бог ты мой, что за чертовщина этот «Гурман на скорую руку»? Нас пробило на смех и долго не отпускало. Хорошая трава, без базара. И пиво не прошло бесследно — я чувствовал, как меня развезло. На этом фоне нас одолела легкая паранойя, и от малейшего шороха в кустах нас передергивало, мы вскакивали с уже готовыми отмазками, и потому решили заныкать бульбик под камнями и листвой и забрать на следующий раз. После того как осилили спуск по лестнице (преодолев охренительные трудности), мы потусовались на 27-й улице и поприкалывались со знакомыми, потом отправились в ближайший бар под названием «Forster's», где зависают все местные малолетки. Большую часть времени я потягивал пиво и слушал Дилана по музыкальному автомату. Плохо в «Forster's» то, что примерно половину здешней тусовки составляют ребята моего возраста, вторую же половину — тупорылые, вновь прибывшие ирландцы, только сошедшие с корабля, которые, по большому счету, неплохи, если только не слишком нажрались, но они вечно гоняют «Clancey Brothers» и прочее говно. Короче, я ушел от Вилли, и расстались мы, будучи в жопу, причем настолько, что я вдруг осознал: завтра мне продавать хот-доги на стадионе «Янки» и я до туда не дойду, если сейчас отправлюсь домой спать, поэтому спустился в метро и решил переночевать в парке у стадиона. Честное слово, следующее, что помню, это как ранним утром меня разбудили какие-то греки и попросили переместиться немного в сторону, ибо я дрых на их любимой гандбольной площадке. Осмотрелся и обнаружил себя на «Янки», но каким образом я туда забрел и почему отрубился на гандбольной площадке, мне вовек не узнать. Я добрел до мужика за стойкой, куда надо идти работникам, и он заявил, что у меня отвратный вид, надо побриться и работать мне сегодня нельзя. Какого хера бриться перед продажей хот-догов в этом жутком месте? Я поехал на метро обратно, потом сразу в парк искать кальян, а там обнаружил Вилли, охмурявшего какую-то чувиху. «Куда тебя понесло вчера вечером?» — спросил он. «Поиграть в гандбол», — ответил я.

Этим летом я подрабатываю на стадионе «Янки», и потому вечно в накладе. Поскольку здесь платят в зависимости от того, сколько продал, тамошние заправилы только и думают, как бы обжулить, а у меня же никак не выходит разрулить дело. Перед матчем всех собирают, сообщают, что будешь продавать, и тут-то меня и объебывают. Например, в пятницу вечером, когда весь стадион заполонили католики, меня просто подставили! Самый холоднющий вечер за сезон, все оделись в пальто, а мне, не поверите, поручают торговать мороженым. Пока стояла сумасшедшая жара, вот без говна, приходилось впаривать соленый попкорн на открытых трибунах, и так постоянно. Сегодня было еще хуже, ведь был день бесплатных бит, и все приперлись за халявой в качестве сувенира, и, мамой клянусь, этот сукин сын отправил меня сбывать сувенирные биты. В любой другой день с них можно неплохо срубить, но какой идиот купит их сегодня, если можно взять за так? Какая-то добрая душа приобрела у меня две штуки, то есть за вечер я заработал для босса два бакса, и в итоге мое вознаграждение составило целых 25 центов. Хорошо, если получается заколачивать по 5 долларов 25 центов, сегодня вот можно было потрудиться на упаковке, и большинство чуваков срубило чистыми по 30 зеленых. Я придумал, что теперь можно сделать с этой блядской работой. Следующий раз буду продавать попкорн на трибунах, вывалю целую коробку на дальней части поля, и меня покажут по телевизору на всю страну. Так что, будьте внимательны.

В любой тусовке есть свои приколы, которые доказывают, что ты — настоящий отброс общества. Мой двоюродный братец из Ньюарка любит игру в «цыпленка»: смысл в том, что два машины мчатся навстречу друг другу на скорости 80 миль/час. Первый из водителей, свернувший с пути, понятное дело, становится цыпленком. На нижнем Ист-сайде надо прижать к руке горящую сигарету и не дергаться, пока она не дотлеет до фильтра. А здесь, в верхнем Манхэттене, пацаны сигают с утесов в Гарлем-ривер, где вместо воды дерьмо в буквальном смысле слова, поскольку совсем рядом расположены канализационные стоки, откуда ежедневно стекает содержимое полумиллиона толчков. Надо приурочить каждый прыжок к моменту прохода «поносных потоков». То есть волны с пленкой говна на поверхности, приблизительно по пять футов каждая, возникают каждые сорок секунд. И тебе надо попасть между потоками, прямо как эти психи из Акапулько рассчитывают время так, что входят в воду в тот момент, когда волна начинает разбиваться.

Эта забава всегда практикуется, если проплывает какая-нибудь реально громадная херня. Блин, мы такую мерзопакость видали: население этой канализационной местности живет с несомненным размахом. Однажды мимо несло дохлую свинью (в смысле, животное, а не копа). Она, должно быть, с севера Гудзона, убежала из загона на барже, перевозящей скот, и потопла. Цвета была отвратительно белого и какая-то студенистая, раздавшаяся в два раза больше нормального размера. Помню, как она продефилировала перед нашими взорами, и потом дня три (истинная правда) никто не лазил в воду.

Короче, сегодня мы, то есть Джонни, Дэнни и я, собрались в парке у баскетбольных площадок, немного поиграли, опрокинули по паре кружек пива и пошли на улицу. (Улица называется Симен-авеню, по-моему, довольно смешно, и я знаю одну девицу, живущую на углу улиц Симен и Каминг; чувакам она дает с целью похудеть, но не стоит ее осуждать: что взять с девушки, если у нее такой адрес?). Ну ладно, добрались мы до моста на 225-й улице, перешли по нему в Бронкс, перебежали по рельсам к «обрубку» (так мы называем большую скалу, откуда прыгаем). По пути на нас напала здоровая свирепая сторожевая овчарка, пришлось делать ноги и лезть от нее на забор. Короче, развлеклись, потому что иногда съебаться от этой шавки не получается, и рискуешь, что она одним махом оторвет тебе штанину и, возможно, вместе с приличным куском задницы. Однажды с нами был Сэм Макгигл, не успевший вскарабкаться на забор, тогда мы посоветовали ему замереть, чтобы собака его не тронула. В общем, он застыл в какой-то придурочной позе, зверюга приблизилась, пару секунд пообнюхивала, и только наш Сэм расслабился, нехило цапнула его за жопу.

Так вот, пришли мы к обрубку, порыскали в кустах в поисках сныканных нами купальных плавок и ракушек (в связи с отсутствием здесь раздевалки растительность неплохо ее заменяет). Потом как следует припрятали имевшиеся деньги и стали переодеваться. Когда мы были в одних лишь трусах, из-за кустов до нас донеслось хихиканье, мы повернулись и узрели трех девчонок, силящихся врубиться в происходящее шоу. Мы решили, что иного выхода кроме нападения нет, стянули белье и, полностью голые, атаковали их, кидаясь ракушками. Тут выявилась их истинная непорочность, они понеслись со скоростью ветра, не прекращая хихикать, и все посматривали на наши мотающиеся приборы. Мы надели плавки и взошли на обрубок. Он где-то двенадцать футов в ширину, с одной стороны течет Гарлем-ривер, сзади проходит поездная магистраль Гудзон-Гарлем. Рядом куча скал поменьше, конечно, в подметки не годящихся самой главной вершине, высотой около восьмидесяти пяти футов. Каждая скала носит собственное имя, например, «Суицид», «Врата ада», «Палец ангельской ноги», а верхушка, самое понтовое место для подобных, блин, экзерсисов, зовется «Ангел ада».

Туда-то мы и полезли, на самый верх, представляющий собой массивный плоский камень, потрескавшийся настолько, что в расщелинах растут мелкие цветочки, напоминающие клевер. Мы присели и стали нетерпеливо ждать, когда туристический корабль «Cirle Line» покажется из-за поворота у моста и направится в нашу сторону Прыгать по-настоящему приколько, когда всякие древние пары из Огайо, монахини, японские менеджеры и прочие гости Нью-Йорк Сити, выложившие по пять баксов за речную прогулку вокруг острова, пялятся, как мы скачем в эти вонючие воды. В общем, первым пошел Дэнни, а мы с Джонни, свесившись, следили, как он минул первое и единственное препятствие — деревце, торчащее на скале футов на пять ниже нас, — потом прямо, руки прижаты к бокам, корпус вытянут; ноги стиснуты, в воду он влетел ракетой. Сверху казалось, что до низа не меньше 50 008 футов. Но Дэнни и раньше прыгал с «Ангела ада», и он рубил эту фишку. Пришла очередь Джонни, а он, как и я, на вершине был впервые. Пересравши до смерти и разинув пасть, он еще раз бросил взгляд на реку, помахал нетерпеливо ждущим любителям достопримечательностей, отступил на шаг назад, раз пятьсот глубоко вздохнул, пробормотал: «А ну, на хуй», — потом проорал тоже самое, сжал яйца обеими ладонями и сиганул. Вниз он летел с широко разведенными ногами, вертелся, словно изображал Попая, продолжая зажимать пах. «Хуже не придумаешь», — отметил я со вздохом, когда он вошел в воду. Это еще мягко сказано, поскольку он врезался туда злосчастным осьминогом, конечности в разные стороны, и звук шлепка больно звенел у меня в ушах, пока я оставался наверху. Показавшись на поверхности, он поплыл к берегу, гребя одной рукой, а другой растирая свою невыносимо зудящую задницу, и из-за его медлительности его успела хорошенько накрыть волна дерьма, и это злосчастное зрелище вызвало у Дэнни, стоящего на берегу у тропинок, неистовый хохот. Подошел мой черед, корабль почти миновал нас, и весь народ криками подбадривал меня, садисты херовы.

В голове опустело, я даже не снял кроссовки и просто сиганул, как в нелепом полусне, и не просыпался, пока не коснулся поверхности воды. Движение совсем не ощущается, чувство такое, словно подвешен над отвесной скалой в воздухе, вода настигает тебя стремительно и болезненно. Я сильно треснулся о воду, но зашел не слишком глубоко и, вынырнув, обнаружил, что все туристы мне аплодируют. Я двинул к берегу к остальным, мы отвернулись, стянули плавки и продемонстрировали пидорским туристам голую жопу, когда корабль разворачивался и брал курс на Гудзон. Оделись и двинули назад (кстати, старый гомосек Эдди подглядывал из кустов, как мы переодеваемся). Я вернулся в наш квартал и решил пойти домой, поесть, сделать записи и лечь спать; знаю, что всегда можно дождаться утра, а потом уже начинать перед всеми хвастаться и показывать, какой я охуительный и так далее.

Сегодня вечером бухали в парке с Дэнни, Жирным Эдди и Шином, нажрались в сиську, и нам пришло в голову взломать парковую сторожку и спиздить мячей для разминок перед важным матчем, ожидающим нас на следующей неделе в Лонг-Бич. По большому счету, взломом это не назовешь, поскольку Дэнни спер вчера ключ у Сэла, этого туповатого паркового служителя. Он оставил ключ в двери, когда мыл ванную. Сэл — потрясающий кадр. Он поклоняется то ли дьяволу, то ли другой фигне из этой оперы, и частенько, убираясь в сортире, становится на колени и начинает читать какие-то безумные псалмы, сопровождая их странным хрюканьем. Он натурально ебанутый. Итак, мы подкрались к сторожке, открыли дверь и взломали найденным на полке с инструментами небольшим ломом кладовку со снаряжением. Взяли четыре новых фирменных мяча «Bob Cousy», сунули их в брезентовый мешок, смылись из парка и отнесли их заныкать у Дэнни на хате. Маме его сочинили, что выиграли их на ярмарке, устроенной Церковью Апостола Иуды, благодаря офигенно счастливой случайности. После вернулись в парк, засели на скамейках у спортивных площадок, чувствуя, что совершенно подзаебались. Неожиданно к нам на приличной скорости чешет полицейская машина. Мы запаниковали и побежали по широченной бейсбольной площадке. Я мотанул налево прямиком по полю, а остальные, как предполагаю, побежали прятаться на трибунах справа. Копы погнались (разумеется) за мной, так что я развил охуительную скорость, но меня по пятам настигал поток света фар и развязка неумолимо приближалась. Слышал, что мои кореша, глядя на меня, как на идиота, громко ржали. Я напоминал им Джеймса Брауна, как позже поведали они мне. Я почти достиг противоположной границы поля и уже вот-вот мог оторваться от преследователей, но услышал не обрадовавшее меня восклицание: «Стой, а то стреляю по ногам». Надо думать, я тут же тормознул. Водитель остановился рядом со мной, один коп вылез наружу, толкнул меня к тачке и обратился к персонажу, который сидел на заднем сиденье: «Это тот парень?» «Гмм, что это за парень?» И из машины выходит Липи Луи Сальвадорио из Бронкса, мой главный соперник по баскетболу и сын парикмахера, у которого я стригусь, Сэла Сальвадорио. «Да нет, — произносит Луи, — это Джим Кэррол, мой главный соперник по баскетболу, он живет здесь, в Манхэттене». Как я понял, Луи в тот вечер обобрали где-то неподалеку, и он рыскал с копом в поисках злодея. Коп спросил меня, зачем убегал, и я ответствовал, по той причине, что другие тоже стали убегать. «Ты осел!» — сообщил мне он и неслабо вдарил по коленям дубинкой, чтобы поквитаться за устроенную мной глупую гонку. Я вернулся к моим пидорам, и они остаток вечера стебались надо мной, пародируя мое улепетывание в стиле Чарли Чаплина. Ну и пошли на хер, а также пойдет на хер парикмахер Сэл со своими ебаными стрижками.

Сегодня меня выперли с моей злоебучей работы на стадионе «Янки», но мне абсолютно необидно. Как обычно, всучили впаривать наифиговейший товар: мороженое. Обычно мороженое не главная подстава, в отличие от попкорна; но сегодня было около 20 градусов, и моросило, а здесь даже фрукты не очень фруктово выглядят. В общем, хожу как всегда туды-сюды по верхней трибуне, радовало только наличие одной блондиночки в секции 20, делавшей эту тусовку в несколько раз краше, короче, телка, что надо. Черные брюки и все дела. Тут дождь зарядил сильнее, появилась команда стадионных служителей, накрывшая поле специальным тентом, не помню, как он, блин, называется, а пеньки с верхней трибуны поспешили забраться еще выше, где можно укрыться от ливня. Я тоже туда направился, и тут меня окликнули две чувихи и спросили, что продаю. Понял, меня позвали не только из-за мороженого, подсел к ним, и мы разговорились. Оказалось, они раскуривались, по крайней мере, так они сообщили, и мне захорошело после того, как курнул и посидел без этого херова ящика с мороженым за спиной. И вдруг проходит этот мозгоеб Руди, наш главный. Эта сука вечно шныряет по стадиону, вынюхивая отлынивающих чуваков, а я отношусь к его излюбленным мишеням. Он — натуральный немец, и, несомненно, мог бы стать заведующим газовой камеры в гитлеровском концлагере. На сей раз, он не мог доебаться до меня за нарушение десяти пунктов инструкции, но сидеть во время работы это ни-ни. Оставался только один шанс, я оставил ящик на месте и постарался смотаться в надежде, что он не разглядит ни моего лица, ни номера бэйджика, если я успею уйти на нижнюю трибуну. Фанатам это дополнительная забава, и вся трибуна одобрительно вопила, пока я старался обогнуть кайзера в такой вот уморительной обстановке. В итоге я начинаю делать спуск, сулящий мне спасение, но дело труба, ведь он закрыт и я все же попался. Этот козел срывает мой бэйджик эдаким напыщенным жестом, словно отбирает почетную медаль, и приказывает мне вернуть мороженое. Я сказал, куда ему пойти, где он найдет свое мороженое, повернулся и достойно покинул заведение, не снимая униформы и так далее, и никогда впредь невернусь в эту ебаную дыру, и пошли далеко шесть миллионов ходов и лестниц. Слава, блин, «Янки»!

Я и Вилли Колл приперлись на станцию Лонг-Бич примерно в 3.30. Сегодня вечером у нас был первый матч в серии плейофф на устроенном Торговой Палатой Лонг-Бич летнем турнире по баскетболу: старший, юниорский и профессиональный дивизионы. Мы играем в старшем дивизионе и за весь сезон продули только одну встречу с командой мебельного магазина «Orlando's». Наша команда принадлежит кафе-бару «Shine's». Нашим сегодняшним соперником были «Римские львы из церкви Пресвятой Девы Марии». Когда мы отправились есть очень невкусную пиццу в забегаловке под названием «Patio Chief», несколько гопников начали прикалываться над нашим хаером. Один из ублюдков подкрался и облил волосы Вилли кетчупом, в ответ Вилли запустил ему в морду пиццой. Между ними разгорелась драчка, и тут какой-то взрослый чувак, видевший нас на баскетбольном матче, прекратил махаловку и разъяснил тому идиоту, что мы с Вилли звезды баскетбольной лиги и сегодня играем в центре отдыха. «Не думал, что подобные пидоры играют в баскетбол, — сказал гопник. — Извиняюсь». От удара кулаком у Вилли изо рта шла кровь. «Держи, промой содовой», — добавил его обидчик. Тот пригубил содовой, кинул туда (честное слово) 20 миллиграммов чистого кристаллического амфетамина и вернул стакан тому уроду, допившему остаток. Потом мы двинули на пляж отмывать от кетчупа хаер Вилли.

В игре мы победили влегкую и теперь через два вечера будет играть с мебельным магазином «Orlando's» на звание чемпиона. После матча в раздевалку прокрался всеми нелюбимый за голубизну студент Бенни Гринбаум. Наш центровой Том Макналти предложил Бенни, что у всех на виду отсосет у него за 15 долларов. «Не могу выложить наличные, пока не достанешь мой прибор», — отвечал Бенни. Том вынул его член, не меньше семи дюймов длиной, а Бенин стал быстро-быстро глотать свежий воздух Лонг-Бича, глаза его выпучились, как у людей на рекламном плакате больших распродаж. Зрелище отвратное, но было уморительно, когда Бенни стал спускать. Томми забрал деньги и мы отчалили. Сегодня готов выебать любую чувиху в Лонг-Биче.

Мы пошли праздновать в гости к Тому Мигрелло. Когда мы приперлись, его не было, тогда мы зашли внутрь и, ожидая его, напились. Когда пиво закончилось, Дэнни и Ронни побежали за добавкой. Вернулись через несколько минут с рассказом о том, как некий ублюдок пытался похитить у них пиво и как они его побили. И как раз в дверь заходит Томми, одежда на нем порвана. «Это Том», — говорю я. «А это те козлы, которые только что меня отпиздили», — говорит Том. В итоге конфликт замяли и все напились в жопу. Один раз я свалился на лестнице, настолько сильно нажрался. Я позвонил маме, а она мне сказала: «Ты пьян».

Сегодня вечером, до сих пор не покинув Лонг-Бич, мы снова напились, но не так сильно, как вчера, и потащились в какой-то ужасный бар в надежде кого-нибудь снять. Один чувак сообщил нам, что сестры Селия пошли на пляж. Элис Селия как-то раз делала мне минет, а ее младшая сестра от нее не отстает, и мы с Вилли двинули за ними. Когда их нагнали, то остановились в сторонке посмотреть, как они ныряют в аллею — обе были пьяны в усмерть. Приблизившись вплотную, мы увидели, что они вдвоем занимаются любовью прямо на бетоне. «Блин, реально возбуждает», — сказал мне Вилли, потом окликнул Элис, она подошла и выдала мне: «Помню, ты кончил мне в рот, и у твоей спермы был вкус клубники». Девка наглухо ебнутая, подумал я. Ей, как и мне, всего четырнадцать, ее сестре — тринадцать. «Пойдемте с нами на пляж», — предложил я.

По дороге на пляж Элис пописала прямо на улице. Но не желаю поганить свой дневник подобным описанием. Потом нас с ними заметили какие-то чуваки, рассказали другим чувакам, а те еще другим, и, честное слово, по пляжу выстроился весь ебучий город в ожидании минетов. Ко мне подошел чувак и спросил, что происходит. «Эти две подруги, как я понимаю, собираются отсосать у всей толпы», — ответил я. «В очередь», — крикнули ему. Мы с Вилли смотались с блядского пляжа и в темноте отправились на спортивную площадку отрабатывать фолы для завтрашней игры.

Мы всей тусовкой прошлым вечером играли матч на молодежном празднике в нашей католической школе, а мужик, отвечавший за порядок, один мудацкий священник, который всем своим видом любит показывать, что он — служитель Господа — должен был рано свалить, и потому доверил ключи Дэнни и поручил все закрыть. Конечно, мы поручение выполнили, но сегодня нас осенило сделать дубликат для личного пользования перед тем, как их возвращать. Короче, мы завалили в магазин скобяных изделий и сварганили себе по копии каждого ключа. На вечерней дискотеке сидели пьяные, и беседа в компании зашла насчет того, что местное отделение Американского Легиона через недельку — другую приглашено в школу и для него приготовлено примерно десять ящиков виски и немерено упаковок пива, выгруженных в кухне. Не пришлось долго доходить до мысли, что сегодня вечером имеется прекрасный повод опробовать новые ключи и раздобыть высококачественную и халявную выпивку. Дождались окончания дискотеки, когда все наплясались и расползлись, потом вчетвером подкрались к боковому входу и проникли внутрь. Ситуация была напряжная, но где-то за полчаса мы триумфально спиздили четыре ящика виски и шесть упаковок пива, транспортировали их в леса парка Инвуд и подыскали чудесный тайничок для нашего сокровища. Еще нам встретился родник с ледяной водой, и пиво охладилось мгновенно, тогда мы, не сходя с места, раздавили пару упаковок. Поскольку теперь мы владеем почти пятьюдесятью квартами виски, могу предвидеть, что с них обожрется в ближайшие месяцы не один сукин сын, включая и меня. И еще с уверенностью заявляю, никого так не приятно обуть, как этих уродов из Американского Легиона.

Опять на Лонг-Бич, на Лонг-Айленде, и не в баскетбол играть в какой-нибудь летней лиге, а просто в гости к Жирному Эдди с 28-й улицы, у его родителей в этих местах есть бунгало. По дороге выпил две бутылочки сиропа от кашля с кодеином в поездном туалете, и потому мне стало по фигу, что еду один и путешествие выходит скучным: весь путь показался одним долгим приходом и зацепило так сильно, что чуть не остался в вагоне, когда подъехали к остановке Лонг-Бич. А то ни хрена хорошего из этого бы не вышло, ведь эта остановка конечная, и мне не улыбается провести всю ночь в каком-нибудь злоебучем депо в отстойниках Лонг-Бича. Высококачественное лекарство иногда способно даже превзойти джанк, конечно, без излишней суеты и прочей хрени, но убьешься не меньше. Короче, я как безумный поспешил покинуть поезд и понесся к остановке ловить автобус, который отвезет меня на другой конец Бича, где обитает наш жиртрест. Собрался было немного покимарить, пока автобус едет, но тут какая-то безумная бабка начала втирать мне, что я коммунист, потому что на мне красная футболка (но подними старая сука глаза, она бы увидела надпись «Good Shepherd Falcons» через всю грудь), и еще стала повторять, у нее было видение, что я умру через месяц оттого, что мне на голову упадут огромные часы. Как всегда, психи меня нашли. В общем, в итоге я велел ей отъебаться, но она скрипела дальше, и у меня так разболелась голова, что из автобуса я вышел весь разбитый. Наконец, я добрался до искомых трущоб. Жиртрест сидел у себя наверху, покуривая хэш, а с ним две немыслимые блондинки-близняшки. «Джим, это Уинки, а это Блинки. Уинки и Блинки, это Джим». «Видала тебя на чемпионате на прошлой неделе, — сказала Уинки, — Ты молодец». Ништяк. Этих Уинки и Блинки не различишь. У них весьма сексуальная еврейская внешность, губы накрашены блестящей розовой помадой, хаер с начесом, плюс невообразимо большие буфера, вываливающиеся из блузок в шести дюймах от моей обалдевшей рожи. Та и другая носили очень узкие голубые джинсы с надрезами, отчего девчонки казались еще соблазнительнее. Блинки встала и передала мне трубки, я сделал пару напасов, сунул ее Эдди, потом шлепнулся на матрас рядом с Блинки и слегка задремал, поместив голову к ней на колени. Я почувствовал неуловимые намеки на трах, потому решил, что мне хорошо бы сходить в ванную и принять лекарство, дабы немного попуститься и смочь осуществить свои намерения. Что я и сделал, и где-то через час сделался вполне как огурчик, готовый на один-два сеанса с ней наедине. К тому моменту я уже больше часа курил хэш, голова моя полеживала на коленях Блинки, и время от времени я цапал ее аппетитные сиськи. Я уже изрядно скучал, и мне не терпелось ее выебать, пока они не вызвали скорую. И тут, если вам угодно, лед треснул, Уинки вскочила, принялась ходить туда-сюда и расстегивать, правда очень медленно, верхние пуговицы на своей блузке с большим вырезом, и наконец-то я узрел эти дерзкие штучки, выглядывающие из лифчика тигрино-полосатой расцветки. Потом она поупиралась, но все-таки сняла штаны, оставшись в крохотных трусиках с кожаной бахромой. Я настолько возбудился, что решил предпочесть ее пизду дырке Блинки, однако до меня доперло очевидное, я расстегнул пуговички на рубашке Блинки и стянул с нее брючки, и, понятное дело, разницы не обнаружил. Затем был снят лифчик, показались симпатичные, неоднократно обсосанные соски. «Нравится?» — осведомилась Блинки. «У тебя обалденные сиськи, и я намерен, не откладывая в долгий ящик, их потискать», — ответствовал я. Я сжал их, скрутил несколько раз каждую грудь, после к делу подключился язык, я изо всех сил лизнул оба соска, потом легонько коснулся кончиков бугорков, потом еще покусал-полизал их всевозможными способами, ну и так далее. Мы ушли и отыскали комнату поцветастее, поскольку я люблю трахаться в помещениях с яркой раскраской. Там она, хихикая, шлепнулась на постель, а я в обычных моих раздумьях стоял в дверях, потому что все вроде здорово, но стоит ли мне трахать эту озабоченную нимфоманку, поскольку она младше меня, и ей лет 13. Короче, я для начала снял мои голубые джинсы и перекинул их через спинку кровати. Отличная койка, старая, но при этом очень просторная и низкая, а в ногах в одном углу невысокий синий светильник. На мне нижнего белья не было, инструмент мой наполовину поднялся и каждую секунду увеличивался. «У тебя отличный член, — проговорила она, что в сложившейся ситуации прозвучало неумно. — Если я потрусь об него моей киской, он станет еще больше?» Она спустила трусики пониже и начала поглаживать свой клитор. Умница. Просто молодец. Я возбудился окончательно, у меня на хую можно было подтягиваться, такой он сделался твердый и крепкий. Я встал на колени у кровати, начал с ее ступней, а затем языком добрался до вагины (таким это нравится, не знаю, как я догадался). Я обрабатывал ее добрых минут десять, а затем сунул червяка в ее жаркий рот и некоторое время им поорудовал. Чувиха уже как следует распалилась и член мой поглотила, как безумная. «Не торопись, я хочу заняться этим напоследок». Она меня не слушала. Да, банально, но все как надо, и с продолжением. Малютка Блинки еще совсем недавно была обыкновенной давалкой из Бронкса, а теперь стала зажигать по-настоящему, как это принято в Центральном Канзасе. Я лег и предоставил ей заниматься оральной обработкой хуя, который на моей памяти за все пятнадцать лет так не стоял, можете мне поверить. Я был горд за него. Отсос казался весьма приятным, к тому же у меня появилась возможность еще поиграть ее исполинскими молочными железами. Они совершенно замечательны, когда свешиваются со стоящей на коленях девчонки. Попросил ее переместиться и сам подвинулся так, что ее пизда очутилась прямо надо мной... коснулся ее клитора, поводил взад-вперед в ее влажной щелке, ебля еще не началась. На лобке у нее росли черные волосы, составляющие любопытный контраст с блондинистым ульем наверху. До сих пор я, как мог, сдерживался, но тут оттолкнул ее и поставил на колени, подскочил сперва сзади, крепко сжал ее бедра и направил ее. Затем перевернул ее, развел ей ноги пошире, засадил плотно, реально-реально плотно, потом неторопливый сунь-вынь, потом на бок так, что кость над моей штуковиной терлась о ее клитор, раздразнив его. Иногда на меня накатывали волны кодеинового кайфа, несущие забавный расслабон. После ритм ебли ускоряется, ускоряется, мой палец щекочет ее сладкую попку... по большому счету, типичное средне-западное сношение, но, тем не менее, очень рекомендую, и трах-бах.... Ура, ИГРА ОКОНЧЕНА! (Ух ты, прямо как порция шпината для Попая.) Мог бы набрать целое ведро жидкости жизни. Немного повалялись, всегда притомляюсь после всех этих сунь-вынь, пробовал чуток поторчать, наблюдая, как она катает по себе баскетбольный мяч, обнаруженный в углу, потом позабавил ее этой фигней сам, заставил ее на него сесть, захотелось повторить, как в дверях появилась Уинки. «Пора домой, солнышко», — напомнила она Блинки. Та поднялась, оделась и взглянула на меня: «Приходи к нам завтра днем. Было круто. Лады?» Конечно, конечно. Они попрощались. Жирный Эдди вошел в комнату. По его виду казалось, что поебавшись, он сбросил фунтов сорок. Мы покурили еще и решили, что пора спать. «Как тебе Уинки и Блинки?» — спросил он. «Охуительно классные», — отвечал я.

 

Осень 64-го

Сегодня первый раз ходил в эту супер-крутую частную школу, для поступления в которую я получил стипендию. Долго пытался врубиться, что я там делаю, на меня все таращили глазищи, а я прикалывался на еврейских детишек, вдохновенно распевающих всякие христианские песенки в церкви на утренней службе. Сзади какой-то препод неустанно тыкал меня в плечо, чтобы я присоединился к пению, но я продолжал сидеть со скучающей физиономией. Перед первым уроком я разговорился с одним неплохим парнишкой по имени Эгги Блаумгарден, папаше которого принадлежит крупная фирма, занимающаяся обработкой алмазов, что меня немало впечатлило. Выяснилось, что он клево играет в теннис (занял шестое место среди игроков его возраста) и вдобавок интересуется искусством. «У нас есть несколько картин Ренуара, — гнал он мне, — приходи как-нибудь к нам пообедать, посмотришь». Чудила, блин. Потом я посрался с мистером Бразерсом. Это такой странноватый учитель по латинскому, он заканчивал Оксфорд. Его напрягает, когда на какой-нибудь вопрос я отвечаю «ага» вместо «да, сэр». Задержал меня после урока и стал с неизмеримым сочувствием объяснять, что он всё понимает, семья у меня темная и необразованная, но мне надо привыкнуть отвечать, как полагается, и усвоить весь школьный этикет. Еще одно чудо природы. А за ланчем подвалил директор мистер Белт, присел рядом и сообщил мне, что, когда я ем, руку надо убирать со стола. Я решил, что он имеет в виду ладонь, в которой я держу вилку, потому на минуту оторопел, но потом сообразил, что речь шла о другой руке. Директор относится к типу суперчеловечных людей (политики, например, такие), которые в конечном итоге поставят тебя раком. Честно' говоря, я не совсем понял, чего от него можно ожидать. Очень мне хочется насрать с высокого дерева на замечательные традиции нашей школы 257-летней давности. После ланча я заглянул в класс, где хранятся школьные трофеи. По правде говоря, помещение представляет собой нечто наподобие гостиной, там стоят модные V-образные диваны и все в таком роде, плюс ореховый сервант, и в нем выставлены эти самые школьные призы (на мой взгляд, не густо, дома у меня валяется их гораздо больше, нежели здешние обитатели накопили за 257 лет). Короче, сижу себе, никого не трогаю, читаю «Times», как вдруг пацан из нашего класса (по-моему, его зовут Ларри Лабратори) пытается доказать мне, что он взял журнал первым. «Можно, конечно, попробовать доказать обратное, крутой ты наш, — говорю я, — но вообще-то, как ты мог бы заметить, я сижу здесь уже минут десять». Короче, можете себе представить, этот козел затеял его у меня отбирать, и, не имея шанса решить спор мирно, я поднялся и треснул его кулаком. Из носа брызнула кровь, враг вскочил, расхныкался и убежал. Наверное, плакаться учителю. Я угадал, он вернулся через две минуты и притащил с собой какого-то мужика с отделения истории. Стал показывать на меня пальцем, прижимая носовой платок к окровавленной роже. Свидетелем в мою пользу выступил Эгги Блаумгарден, который спас меня от большого геморроя и разговора с классным руководителем мистером Бластером. Похоже, никто не любит Ларри Лабратори, в связи с этим остальные чувачки, бывшие в кабинете, мне поаплодировали, когда историк скрылся из виду.

После скучнейших занятий по истории я решил прогуляться, посмотреть, как тренируется школьная футбольная команда. Полные лохи, вот честное слово. Можно было бы привести десяток моих друзей с нижних или верхних районов и стереть этих пеньков в порошок. Один старшеклассник, думавший, что я жалкий слабосильный новичок, обратился ко мне с просьбой постоять на воротах, пока он будет тренироваться забивать голы. Я согласился, и чувак стукнул по мячу, словно перед ним мешок говна или что-то в этом роде. Я ему сказал: «Дай попробовать мне». Он сказал: «Ну, попробуй», — уверенный, что оказывает любезность маленькому хулигану. Я отступил назад, сделал два больших шага вперед, и мяч улетел на 32 ярда (и не забывайте, что я был не в спортивной обуви). А чувак просто упал там, где стоял, с широко разинутым ртом. Мне кажется, у него все опало и скатилось к ногам по чистому форменному костюмчику. Потом потопал прочь к метро и про себя решил, что это безумное заведение меня очень даже прикалывает.

Сегодня навещал наш старый район, меня позвали на поминки моего приятеля Бобби Сачса. Планировал приехать пораньше и кое к кому заскочить, но пришлось торчать в школе, мыть парты и так далее за то, что слишком часто прогуливаю. Эта хренова уборка затянулась до полпятого, хотя, если быть откровенным, я ни фига не делал, потому что за все отвечал какой-то чурбан, а я засел в туалете с книжкой про гениального чудика Александра Поупа. Но я не опоздал и появился вовремя вместе со всеми остальными. Я приехал на похороны около пяти, там уже собрались все ребята со всего района между 29-й и 14-й улицами. За полтора часа я со всеми переобщался, лишь бы не смотреть на труп Боба, лежащий посередине комнаты. Ни разу в жизни не видел мертвеца в гробу. Даже когда умерла бабушка, родители на похороны меня не взяли.

Бобби умер от лейкемии. Ее обнаружили два года назад, но его организм был настолько могучий (он всегда был лучше всех в спорте), что долго сопротивлялся. Сначала ему определили жить полгода, однако он всех обманул и немного поправился... даже иногда ходил гулять. Но он становился другим человеком, когда кого-нибудь встречал. Потом год назад ему снова стало хуже, как мне рассказывал его брат, кривая в его истории болезни повернулась на 90 градусов и пошла вниз. Я бросил взгляд на его тело. Первый раз я увидел смерть. Лицо его похудело и покрылось морщинами, он стал сильно походить на обезьяну, а волосы сбились на черепе серыми пучками. Ему можно было дать шестьдесят, а ведь ему было шестнадцать. Невероятно, насколько тощими стали у него руки... словно перед тобой положили скелет человека, которого ты знал.

На улице я почувствовал себя в непонятках, как если бы только что посмотрел четырехчасовой фильм, в который не врубился. Весь вечер думал о лице Боба и о смерти. Чуть не чокнулся и даже выпил пару снотворных, но, по-моему, они не подействовали как надо.

Крутая частная школа, где я учусь, расположена всего в нескольких кварталах от центрального парка. Соответственно, осенью, если тепло, уроки физкультуры проходят в парке, и, как правило, мы играем в американский футбол. С одной стороны, провести часок в парке два раза в неделю клево, но с другой, хуевой, стороны, мы обязаны красоваться в похабных спортивных шортиках и беленьких маечках. Остальных уродов из нашего класса это нисколько не напрягает, но лично мне неприятно, когда местные нигеры и пуэрториканцы нас освистывают и обзывают богатыми пидорами...

Только подумать, я мог бы навешать пиздюлей любому вякающему по моему адресу мудиле, так что он улетит с баскетбольной площадки прямо в Голландию, если бы стоило марать руки. Но сегодня я надел джинсы заместо того говна и пошел в конце толпы наших деток, и все было прекрасно, пока меня не засек директор и не попотчевал очередной лекцией о «правилах» школы. Правила, мать их, кого ебет, что я ношу... А мистер Дулитл, мужик, который ведет у нас физ-ру, вдобавок еще и тренер по баскетболу, и поэтому он мозги мне никогда не трахает.

Зато сегодня, когда мы пришли в парк, я отстал от остальных и маленько покурил косяк, прогуливаясь по тропе, где ездят на лошадях. Приперся на поле и включился в игру, играл вяло и нелепо, но было прикольно несмотря на то, что у меня несколько нарушилась координация. Ну ладно, занятие окончилось, тренер посвистел в свою смешную дуделку, и пришло время возвращаться на занудный урок по латинскому. Хотя сегодня все будет не так снотворно, подумалось мне, поскольку у меня еще осталось больше чем полракеты. Я отстал от остальных, заныкался в каких-то кустах и взорвал, чтобы Вергилий показался мне гораздо увлекательней обычного. Все было классно, но не долго. Вдруг я услышал, как ко мне стремительно приближается стук копыт, и понял, что это не Одинокий Рейнджер и Тонто. Вот блядь! Оказалось, два копа из конного патруля неспешно приближаются к несчастному кустарнику. Едва я успел сныкать косой в заднем кармане, как один из легавых соскочил с коняги прямо передо мной, сидящим в этих несчастных кущах... «И какого черта ты тут спрятался, грязный урод? По-моему, я все правильно понял». Я взглянул на этого мужика, как на плод моего воспаленного воображения, и сказал, что пришел сюда тайком покурить после урока физкультуры, который проходил здесь, в парке. Синий брат поинтересовался, и где же мой учитель, но он с классом уже, наверное, вернулись в школу, что я и сообщил тому дядьке. Он скомандовал мне вылезать из кустов, а я подумал, блин, хорошо, что он не начал искать косяк. С другой стороны, что, по их мнению, я тут делаю, уроки что ли прогуливаю? Вот теперь мы могли друг друга замечательно рассмотреть, и он шепнул своему коллеге что-то насчет того, что я подхожу под какое-то описание. Поднял глаза на второго копа, продолжающего восседать на своей коняшке, и, ебать-копать, это Стив Малоун, тренер из клуба, куда я ходил в нашем старом районе. «ДЖИМ? — он едва не свалился с лошади. — Какого черта ты здесь делаешь?» Дальше последовал несколько туповатый диалог «Учусь в школе, здесь, через квартал... пошел... играли в футбол... на физкультуре, ну, ты понимаешь... пошел курить... сныкался тут... Стив, офигенно рад тебя видеть». Сам понял, что речь отдает маразмом, попытался повторить сначала, но он меня перебил, велел так не нервничать и рассказал, что они ищут другого чувака, изнасиловавшего на днях в окрестных кустах маленькую девочку, у него рыжие волосы, и потому они, когда заметили меня, приняли за него. Потом кивнул своему товарищу и сообщил ему, кто я такой... Короче, он завел речь о том, как я здорово забросил мяч, и наша команда победила в чемпионате, похвастался, как мудро он поступил на том матче, придержав меня в запасе, а после бросив против измотанного соперника. Я глядел на него, будучи укуренным, и продолжал беспокоиться насчет травы, а тот все трещал про извращенцев, которые ебут детей, и закончил свой треп историей о том, как он на банкете, устроенном Лигой, произнес речь по поводу присвоения ему звания тренера года. Я опаздывал на пол-урока по латинскому. Наконец, я сказал ему, что возвращаюсь в школу. В ответ он лишь кивнул и слегка махнул рукой, продолжая распинаться о своем ебучем баскетболе, а тот второй мужик внимательнейшим образом его слушал. Потом распиздился Стиву, каким он сам был тренером во Флэтбуше или как там его. Я заявился на латынь перед самым звонком, притворился хромающим, сочинив, как я ушибся на физкультуре, и мне пришлось идти к медсестре. Препод повелся.

Сегодня по поводу Дня Благодарения в нашей школе проходило ежегодное мероприятие в пользу обездоленных и голодных негров, которых, как нам рассказывали, на Юге полным-полно. Каждый, кто находит возмутительно несправедливой нищету Юга, должен отказаться от приема пищи в знак протеста. Не сомневаюсь, голодному негру из штата Миссисипи приятно узнать, что сегодня я не поел ланча. Откровенно говоря, меня смущала перспектива оказаться единственным уродом, кто позавтракал в школе, и я сбегал за угол и приобрел чизбургер. Символические жесты несомненно приносят моральное удовлетворение, но, как ни крути, другого человека ими не накормишь. Кто-то дурит себя и остальных дурацкими замыслами, как, например, было сегодня. И что будет с едой, которую приготовили на этот день? Индейки и картофельное пюре, надо думать, засохнут, если мы пошлем их на Юг, хотя бы и авиапочтой. Следует добавить, что по Коламбус-авеню шляются целые сотни чуваков, кого бы порадовала халявная еда. Но ведь некоторые из них могут оказаться наркоманами, и, разумеется, они загадят всю столовую, и нашим чернокожим уборщицам придется изрядно попотеть, чтобы все привести в порядок. Предлагаю завтра символически сунуть старую барабанную палочку в жопу тому, у кого такое жалостливое сердце, что он устроил эту показуху.

Мой школьный приятель, упертый марксист Банти Гарден сегодня днем забил со мной стрелку и мы, вместе с его грудастой телкой, потащились на Блейкер-стрит смотреть какие-то старые фильмы с Богартом. Богарт, кстати, в свое время проучился в нашей школе три года, но его выперли за неуспеваемость. Однако это неважно. Мы встретились на хате у его телки, поскольку ее предки свалили, и там меня ждала Мелоди, которая должна была стать моей подругой на тот день. Странная девчонка. Не в смысле уродина... просто странная: около пяти футов ростом, полноватая, с длинными волосами, мордашка круглая и из-за огромных глазищ похожа на выражение лица старинной куклы. И застывший непонятный взгляд, отчего она напоминает мне детишек из кино «Деревня проклятых». Еще я сразу обратил внимание на ее баллоны. Таких огромных у четырнадцатилетней девчонки я раньше не встречал. Реальные арбузы. И, понятное дело, без ума от Маркса, носит рабочую блузу и джинсы (стандартная экипировка)... узнаю таких за километр. Еще я удивился, когда по дороге в киношку она спросила, взял ли я с собой «план», и по ее тону я догадался, что лучше отвечать отрицательно, и сказал «нет». Тогда она погнала насчет «люди иногда начинают вести себя странно», когда принимают новые наркотики, и с точки зрения долбанутого общества кажутся жуткими исчадиями ада и все такое, о чем она прочла или в «Life» или где-то еще. Я понял, что она как огня боится кислоты, начитавшись всякого дерьма в газетах, но причем тут трава? У меня, вообще-то, было с собой децл, я-то полагал, что все в их компании курят. Потом в кино был прикол. Я попробовал эту дуру обнять, а она отпихнула мою руку и пробормотала: «Всему свое место и время». Боже праведный, кто в нашем возрасте ходит в кино, чтобы смотреть фильм? Ну и фиг с ней, я стал смотреть на старикана Хамфри. На обратном пути на квартиру я снова решил ее обнять и она опять меня отшила, сообщив ту же херню: «Всему свое место и время». А я-то думал, что снял девку, свихнувшуюся насчет антивоенных демонстраций и прочего гемора, поскольку раньше неоднократно цеплял богатых телок с коммунистическими убеждениями, и они чуть ли не насиловали. А тут, мать ее, чувиха... с такими гигантскими прыгающими перед моим носом буферами, и такой бесполезняк. Я решил сваливать: день коту под хвост, полный отстой, Банти — козел, с радостью дал бы ему по ебалу. Вот сука! Я даже купил ей билет, чего сам от себя не ожидал. Короче, мы пришли домой, завели пластинку Дилана, и тут, на тебе, она, помахивая сиськами, встает и шепотом зовет меня в одну из спален. Охуеть... Решил, что придется выслушать очередную теорию из «Капитала», но ведь этот гон обычно завершает трах. Узнал об этом позже. А сейчас обнаружил себя на кровати с расстегнутой ширинкой, а моя рука, наконец-то, оказалась на ее драгоценной пизде. Она перестала походить на старинную куклу. Когда я засадил ей, она хихикнула: «Видишь, всему свое место и время. Теперь пора».

 

Зима 65-го

Вечером ходили на игру «Knicks» в Гардене вместе с Кевином Долоном, Йоги, его кошмарной чувихой Маффи и Нардо Пу. «Knicks» впервые за два года выиграли у «Celtics», завсегдатаи Гардена, громко чавкающие сигарами, как всегда, охуевали от собственных балконных тусовок. Они обожают смотреть, как лажает Билл Рассел, и, мать их, они его реально опустили, бедняга Рассел сегодня играл на редкость херово. В защите от него толку никакого. Честно говоря, проявил себя полным говном. Все подборы за него делал старина Джонни Грин, а сам Билл постоянно мазал. В общем-то, его броски никогда не были выдающимися, но сегодня они отличались особой отвратностью. В один момент, ближе к концу, он был всего в полуметре от корзины, как какой-то пьяный уебок крикнул: «Бросай, попутный ветер тебе в спину, ты, ты, козел!» Услышал, как лохи на скамье «кельтов» отпустили на сей счет какие-то едкие замечания. Вообще, «Knicks» обязаны выдать мне бесплатный абонемент на все свои домашние матчи. Я честно посетил девятнадцать их домашних играх за последние пару лет, и они не проебали ни одной... и все торчат на последнем месте каждый год. Клянусь могилой матери... точнее, могилой бабушки, ведь моя мама пока жива.

Зато прикольной получилась обратная дорога. Разумеется, благодаря наличию большой толпы народа мы пролезли под турникетами, чтобы не платить за вход, потом мы все-таки дождались с пыхтением прибывшей наконец-таки электрички. Эти электрички ходят максимально хуево. Они ломаются на каждой остановке, а ездят так, что кажется, будто в них вставили батарейки от фонарика. На прошлой неделе я прокатился в таком динозавре, и подо мной под дружное ржание козлов, ехавших в вагоне, развалилось ебучее сиденье, когда я на него плюхнулся. Я поднял бумажку, датированную 1959-м... то есть последний раз эту хуйню чинили минимум четыре года назад. Короче, когда двери распахиваются, все начинают щемиться, и путем суровой борьбы я, Маффи, Йоги и Пу сумели занять свободные сиденья, а Кевин нет, его зажали, и он повис на поручнях. Казалось, что весь Гарден, весь, мать его, Сардинвиль набился в один несчастный вагон. И тут кто-то странно захихикал, в основном те, кто нас окружал. Потом во всем вагоне народ заинтересовался, началась всеобщая истерия. Я заметил, что все уставились на Кевина, из дальнего конца даже стали показывать пальцем. Мы глянули вверх и поняли, в чем дело. Он, с распахнутой настежь ширинкой, качался на перилах на манер обезьяны, а его инструмент мотался туда-сюда, словно маятник. А он, ни о чем не подозревая, висел себе, а народ тихо угорал. Молчание нарушил Нардо Пу. Он внимательно посмотрел на Кевина и громогласно заявил, что и представить себе не мог, чтобы у ирландца была такая большая штуковина. Маффи в это время проделывала обычный девчоночий прикол: притворялась, что не смотрит, и закрывала лицо широко растопыренными (зазор дюйма в четыре) пальцами. Кевин опустил глаза и прошел девять стадий омара, когда того варят. Только он попытался убрать все добро, будто никто ничего не видел (вот чудила), объявился поездной коп и стал настаивать, что наш друг извращенец и устроил этот дерьмовый спектакль нарочно. Тут возникла какая-то бабушка и сказала копу, что Кев неспециально. Легавый свалил, а весь поезд продолжал потешаться. К счастью для Долона, мы сошли на следующей остановке и пересели на экспресс. И пока ехали домой, он сидел, понурив голову.

Сегодня был первый матч сезона, играли с какими-то лохами из церкви Св. Хильды. Эта фигня имеет два плюса: благодаря легкой победе укрепился наш моральный дух, а еще на такие мероприятия приезжают целые автобусы классных телок-болельщиц. И всякий раз, когда на разминке я забрасываю мяч, допрыгивая до кольца, или делаю еще что-нибудь клевое, девчонки на трибунах дружно охают и ахают, и чем громче их «ох» или «ах», тем шире они разводят ноги, так что, когда я приземляюсь после прыжка, я бросаю взгляд в их сторону и могу различить какого цвета трусики у каждой отдельной чувихи, пришедшей на стадион. Такие фанатки составляют истинное вдохновение для игрока. Правда, туда приходят и мерзкие разодетые бабы, которые губят весь кайф.

Значит, в первом тайме мы набрали двадцать очков, и я лично забил восемнадцать. И во втором тайме я начинаю давать всякие хитрожопые пасы и всячески выебываться, но в итоге жутко облажался. Все шло круто, пока я не бросился вперед, перехватывая мяч у одного пидора. Я услышал громкий треск рвущейся ткани... у себя между ног. Глянул вниз, ничего такого не заметил. Тут я, пригнувшись, повел мяч. И весь стадион грохнул от смеха. Я побежал быстрее, бросил взгляд вниз и обнаружил, что в районе промежности мои трусы лопнули пополам и превратились в подобие юбки... разошлись все швы! Обрывки подпрыги-валики всякий раз (под ними у меня была только ракушка) обнажалась моя задница! Я дал пас Марку и попросил перерыва, но никто на меня не обращал внимания, всем было зашибенно, и мое эротическое представление длилось еще полминуты, пока Энтон Ньютрон не получил мяч. Только теперь я смог попросить перерыв. Наш невозмутимый тренер Дадли Дулитл веселился, наверное, первый раз за все время карьеры. Он отправил меня и менеджера вниз за новыми трусами, и с раскрасневшимся лицом и разрумянившейся жопой я поскакал к выходу. Все показывали на меня пальцем и ржали. Я остановился у двери, нагнулся и продемонстрировал им свою жопу целиком... Ушел со сцены, несколько порозовев, а весь стадион поднялся и проводил меня дружными издевательскими овациями.

Тусил с народом из нашего занюханного района в так называемых «Штабах», где обитают двое моих друзей, Брайан и Джон Браунинги. Зашибенное местечко. Здесь постоянно ошиваются от десяти до тридцати человек местных, которые либо укуренные и ржут, как придурки, либо пьяненькие и теплые. Мне самому доводилось здесь пожить, когда предки выгоняли меня из дома. Сегодня я проснулся тут, собственно говоря, после суровой накурки прошлой ночью. Со мной обнаружилось еще примерно с десяток чуваков. Мы стали друг друга будить, чтобы смотреть утренние мультяшки и добивать остатки хэша. Приперся измотанный Эдди, притащивший упаковку молока и тридцать шесть буханок, которые он и Вилли Апплеарс стыбзили в «Гранд Юнион», расположенном кварталом ниже, пока тот не успел открыться. Поскольку данный район города до сих пор слывет тихим пристанищем католиков из среднего класса, эти лохи складывают продукты перед магазином, пока сами разносят заказы. Хреново, что они не оставили в придачу пару фунтов копченой колбасы, и нам пришлось заказывать ее в круглосуточном «Дэли», чтобы соорудить с утра бутерброды. Мы (Брайан и я) задумали офигительные планы. Решили сходить на 168-ю улицу и добыть кодеина. Благодаря этому чудесному лекарству можно клево поторчать все воскресенье.

После тупой раскурки с нашими психами мы с Брайаном попрощались с компанией и взяли такси до 168-й, чтобы затариться напитком радости. Без мазы. Дело в том, что нас завернули там, куда мы приперлись, поскольку мужик напрягся насчет продажи этой фигни несовершеннолетним (чтобы тебе продали продукт, надо быть двадцатиоднолетним). После еще двух обломов мы почти потеряли надежду, как Брайан придумал позвонить Джонни Марри, который с пятнадцати лет потребляет по шесть пузырьков в день. «Обратитесь к одному реальному челу с 163-й. Он клевый. И продаст вам, сколько угодно. Вчера набрал у него целую сумку, мне на целый день хватило», — посоветовал Джон. Большое ему спасибо. Подвалили на 163-ю и сразу же узнали то место, что он нам расписал. Прямо рядом с танцевальным залом, где недавно пришили одного парня по имени Малколм. Немного потусили снаружи и обговорили, какими именами распишемся в книге, которую подсовывают тебе, когда берешь продукт. Брайан пошел первым и написал: «Джеймс Бонд», — потом выложил два доллара и покинул заведение, кивнув мне, что все нормально. Я спокойно зашел: «Один «Робетуссин», будьте добры...» Дед за прилавком уже клал лекарство в пакет, а книгу достал, стоило мне только появиться. И вообще, продукт находился у него под рукой на полке. Я расписался как «Аб Линкольн» и протянул мужику два зеленых. Он вцепился в бутылку. Я решил, что запорол все дело своим глупым пародированием Джона Джея, однако тот взглянул на меня и сказал: «Не пойдет. Боюсь, Аб сегодня уже брал порцию», — и показал мне, что кто-то под этим именем уже успел купить какое-то другое лекарство. «Опочки», — вздохнул я, стер написанное и накарябал: «Уилт Чемберлен». Он протянул мне пакет, и я поспешил свалить. Мы решили, что два пузырька будут лучше одного, Брайан зашел снова и оставил запись: «Джордж Вашингтон». Такой ништяк два раза подряд. Отправился я и назвался: «Эл Суинберн», — в расчете, что сюда не шляются любители литературы, и обзавелся второй дозой. Хозяин заведения — страшный чудила. Мне кажется, что он считает, дескать, нас надо понять. Но если делать это в такой манере, то его в недалеком будущем вышвырнут оттуда именно из-за таких продаж данного лекарства. К магазинчику мимо нас двигались шесть каких-то челов, и у них на физиономиях, когда они заметили наши пакетики, читалось: «Все ясно».

Погрузились в автобус до «Штабов», купили в «Дэли» десять банок пива, поскольку с ним лекарство дает по башке сильнее, потом защемились в тихий уголок гостиной. Там и опрокинули сиропчик, суливший поднять нас над повседневными заботами нашего постполовозрелого возраста. На вкус он гадок, но перетерпеть вполне можно, если знаешь, что ждет тебя потом. Остальные гости тоже рассосались по углам, чтобы спокойно вкусить блаженство заката солнца вручную (кроме хозяина-джанки Джими Дантона, который находился в состоянии вечного полусна), и мы наслаждались тишиной и покоем. Нет ничего хуже болтливого укуренного собеседника, когда хочешь покайфовать от кодеина. Пока ждали, когда накатит, Брайан рассказал мне о том, что кварталом ниже живут мужик с бабой, которые пьют эту хрень уже несколько лет, всякий раз как потрахаются. Прошло еще полчаса, и Брайан полюбопытствовал, накрыло ли меня. «Начало крыть», — ответил я, и это было последнее, что мы смогли выдавить из себя за последующие семь часов. Наконец мы смогли поднять глаза и сделать по глотку пива. Брайан спросил: «Ну, как кроет?» «Кроет-кроет», — только и пробормотал я. «Кроет» — это мягко сказано. Мне вставило так, что сигареты сгорали до фильтра и обжигали мне пальцы, а я был не в силах хотя бы раз затянуться. Нас плотно держало еще добрых шесть часов, потом отпустило, и мы, с трудом выговаривая слова, поделились друг с другом, какие картинки, четкие, как в кино, всплывали у нас в голове.

Довольно часто странное желание одолевает меня на занятиях, особенно на первом с утра уроке по английскому. На сей же раз оно напало на меня во время индивидуальной работы в аудитории. Меня неодолимо тянет схватить автомат и открыть огонь. Не по людям или предметам, если только те не окажутся на пути. Не обязательно во что-нибудь попасть, я бы палил вверх. Просто популять несколько секунд, выпустить все патроны, и только. Не знаю, в чем причина, наверное, хочется разрядиться или что-то в этом роде. Странно. То же самое всякий раз, как засяду в туалете. Началось это еще когда я был совсем маленький. Запираю дверь и, если не читаю и тому подобное, начинаю воображать, что меня собираются атаковать немцы и у меня есть пистолет, чтобы защищаться. Потом размышляю о реальном оружии, которое будет в моем распоряжении, случись эта хрень, например, дубина или деревянная скалка, кусок водосточной трубы (отличная штуковина — металлическая и в натуре тяжелая... череп разнесет с одного удара), бутылки и прочая херня, но в основном думаю об огнестрельном оружии. А как посру — фантазии пропадают. Думаю, психиатр сказал бы, что это как-то связано с сексом. Знаю только, что подобные чувства приходят ко мне часто на уроках и всегда в сортире. Эдакая прикольная игра. Она приносит ощущение безопасности и готовности к бою, если вдруг Германия нанесет удар.

Мой друг-марксист из нашей школы по имени Банти сумел-таки уговорить меня посетить сходить сегодня очередной митинг коммунистической партии. Тот проходил на 11-й улице в каком-то засранном месте, носящем название Уэбстер-Холл. Тамошние чувихи напоминали Марию Магдалину нового образца. Все дружно ныли и распевали народные песни. Похоже, что одним из обязательных условий у них является требование быть уродом. На мне были надеты мои самые затрапезные шмотки и, тем не менее, я казался среди них Арнольдом Палмером. Я поприкалывался на этих пидоров, однако от их охуительных спичей я завял окончательно. Вернулся домой и объяснил папаше, как государство угнетает и грабит пролетариат. «Я и есть пролетариат, а ты — кретин, — отвечал папаша, — и, по моему мнению, у этих уебков с башкой не в порядке. Так что, пиздуй к себе и делай уроки».

Чего-то я не понимаю в уродах из нашей частной школы. Их родители — самые богатые люди Нью-Йорка и его окрестностей, а мне нельзя даже оставить штаны в раздевалке и пойти спокойно принять душ, потому что кто-нибудь сразу начнет шарить по карманам. Та же херня с книгами: каждый, кто потерял учебник, одалживает его у меня. То есть я хочу сказать, что я, блядь, в этом заведении беднее всех и с меня умудряются что-то иметь. Не далее, как вчера, меня обули на пять баксов, а на прошлой неделе один хер спер у меня фасовку травы, которую я почти успел толкнуть. Но сегодня я отыгрался. Спрятался в раздевалке команды по борьбе на последнем уроке, потому что все равно туда не хожу: ведет занятия один лошара, который однохренственно не станет ябедничать директору, поскольку знает, чего ему от меня надо. Короче, я вдруг осознал, что команда имеет привилегию тренироваться раньше других, а передо мной находятся их замечательные незапирающиеся шкафчики, битком набитые всяким добром. Я занялся делом, предварительно заперев дверь и поставив моего несчастного одноклассника Дэвида Лэнга на шухер. Я разжился уже пятнадцатью баксами и обрабатывал один из последних портмоне, как Дэвид снаружи шепнул: «Тише, идет Бластер». Вашу мать, кто-то, наверное, успел стукануть Бластеру (это наш классный), и я прервал разграбление, поскольку он никогда не шляется в этой части здания, если только не затеял отлов прогульщиков. Услышал, как он по ту сторону зачитывает Лэнгу список, где значится моя фамилия, и спрашивает, видел ли тот кого. Лэнг отвечает отрицательно и уходит. А я рядом с одним из моих самых любимых мест, где можно сныкаться, и быстро принимаю решение: протискиваюсь в один из шкафчиков и как раз успеваю прикрыть за собой дверь. Слышу, что Бластер заглядывает, осматривается, но вроде остается довольным и идет дальше. Толкаю дверь, чтобы освободиться из этого тесного капкана, но, еб твою мать, этот проклятый шкаф не открывается изнутри! Я похолодел от панического ужаса при мысли об удушении этими взбешенными козлами. Я едва мог пошевелиться и продолжал надеяться, что Лэнг вернется, однако кричать нельзя, поскольку Бластер мог до сих пор быть неподалеку. В этой дыре в стене воняло, и, по-моему, мне прямо в яйца уперлось что-то острое, кажется, дротик. Я решил, что правильнее будет сохранять спокойствие, выход найдется. Прошло десять минут. Выход не придумался. И, забив на все, заорал. В комнате раздались шаги. «Я здесь, в шкафу», — крикнул я, и, слава богу, дверь распахнулась. Я, глотая воздух, вывалился из шкафа, хлопчатобумажные полосатые трусы свисали у меня с носа. Передо мной стоял недавно к нам переведенный индиец Рави Карри, сынок большой шишки в ООН и звезда команды по шахматам. Рави слегка смутило увиденное. Я продолжал сжимать в руке тот злосчастный кошелек и мне надо было срочно сваливать. «Спасибо тебе, Рави, чувак. Что только злоебучий народ не придумает, прежде чем впишет тебя в свою компанию», — проговорил я, швырнул в него трусы и со всех ног попиздовал в класс индивидуальных занятий. А на следующей неделе пришлось остаться после уроков за то, что забил на тот вонючий урок, но зато я разбогател на пятнадцать долларов. Правда, яйца до сих пор зудят из-за той херни в шкафу. Надеюсь, Рави не растрепал тем здоровым гондонам из команды по борьбе, что я был в комнате, когда они обнаружили факт грабежа. А если растрепал, я ему все пигарки поотшибаю и отправлю по частям назад в Бомбей.

Сегодня вечером играли в клубе имени Хораса Манна. Мы с Марком отправились пошляться после школы и прочесывали Центральный парк в поисках стимуляторов. Я встретил одного довольно надежного чувака, сказавшего, что у него есть какие-то мощные стимуляторы и транки, и мы купили по десять штук каждого... стимуляторы перед матчем, транки — после, поскольку мы думали пойти, когда все кончится, в «Штабы» и попить кодеинчику. Нам надо будет поутихнуть после интенсивной игры, чтобы получить максимальный кайф от кодеина. Трудно это передать на бумаге. Короче, перед встречей мы собрались в раздевалке употребить запас, ведь Энтон Ньютрон и Дэвид Лэнг тоже скидывались и желали получить свою долю. Я раньше таких таблеток не встречал, но тому челу я доверял, поскольку знал, он не станет нас наебывать прежде всего потому, что я знаю, где он живет, так что попробовал бы он нас кинуть. На ладони у меня лежали двадцать таблеток, точнее, капсул... десять красно-черных и десять бледно-розовых. «Кстати, Марк, которые из них возбуждающие?» — как бы между прочим поинтересовался я. Он вздохнул и ответил: «Я не спрашивал, думал, ты знаешь». Дело хреновое, как нетрудно догадаться. Тут вмешался Лэнг и заявил, что возбуждающие — это красно-черные, но он не берется утверждать наверняка. — «Ты точно уверен?» — спрашиваю я. — «Не уверен. Мне так кажется», — последовал ответ». — «А мне кажется, что возбуждающие — это розовые», — встревает Ньютрон. — «С чего ты взял?» — «Розовый ассоциируется у меня с чем-то легким и радостным, а цвет других — мрачный, будто бы они способны тебя убить наглухо». — «В этом что-то есть», — высказался Марк. — «Блядь! — не выдержал я, — Что за охуительная теория! Нембуталы — бледно-желтые, а с них убьешься так, что мало не покажется». — «Может, эти тускленькие — Секонал?» — «Нет, эти слишком светлые, а если цвет тусклый, значит, колеса убийственные». — «Херня». — «Да пошел ты на хуй». — «Ладно! Всем заткнуться», — я все-таки придумал, как разрешить спор. Мы придумали, как разберемся. Положили по таблетке каждого вида в шапочку Лэнга, Марк выберет, и мы съедим те, которые он выбрал. Он вытянул черно-красные, и после некоторых колебаний мы закинули по две штуки. Тем и удовлетворились, на минутку присели. Остальные игроки команды были уже наверху, тренер Дадли Дулитл послал за нами менеджера. Мы поднялись к нашим, раза по три забросили мяч в кольцо с целью разминки, и тут со всей дури прогудел сигнал, мы скучились вокруг Дулитла, чтобы он дал нам последние указания: «Становишься там, прикрываешь его, если столкновение один на один, применяем модель 3-2, которую мы отрабатывали... ля-ля-ля-ля...» Разумеется, мой обычный индивидуальный план игры заставляет эти советы мгновенно испариться. Его суть такова: «Если мне достанется этот злоебучий мяч, я его забрасываю, и пусть они применяют хоть миллион защит». Выходим на площадку, незамедлительно перегоняем Горацио Манна и занимаем место в центре, мы с Энтоном Ньютроном начинаем изо всех сил забрасывать крутые мячи и к концу первой четверти счет 23-16 в нашу пользу. Потом раздался свисток о начале второй четверти и во мне зашевелилось что-то странное, поползло по всему телу от головы к мизинцам на ногах. Когда объявили нарушение, я стремительно взглянул на Марка, Лэнга и Ньютрона. Марк приблизился ко мне и медленно пробормотал низким голосом: «Чую, понимаешь ли, что выбрал не ту пилюлю». Я уже понял. Двух мнений быть не могло — мы слопали самые депрессовые депрессанты, что есть на свете. В ногах появилось ощущение, что кто-то пробуравил дырки в верхней части бедер и залил в них по несколько галлонов жидкого свинца. Казалось, что на башку взвалили скалы Гибралтарского пролива... а Лэнг и Ньютрон посмотрели на меня выпученными глазными яблоками и кивнули с таким видом, будто говорящим: «Ты козел, что придумал эту хуйню с вытягиванием из шапки». Чувак забил штрафной, я двинулся подобрать мяч, но сумел оторвать ноги от земли лишь на полдюйма. Один игрок из команды соперников, которого в нормальное время я всегда обгонял со скоростью света, проплыл мимо меня и запросто забросил еще один мяч. Все стало печально и убого, за целую четверть мы набрали всего три очка. Когда прошло пол-игры, то мы едва стояли, нас сделали на восемнадцать очков. Внизу, в раздевалке, во время перерыва с нами побеседовал тренер Дулитл, которого не удивишь даже танком, въезжающим к нему в кабинет. На его разгневанном лице сменилось девять оттенков пурпурного, он велел нам четверым одеться, очистить помещение и в понедельник утром прийти вместе с ним на беседу к директору. Мы послушались... оделись максимально быстро, насколько нам позволяли рефлексы, свалили и сели на такси до квартала, где я живу, чтобы потом двигаться в «Штабы». Все одновременно срались насчет того, кто был прав, а кто нет, напрягались по поводу ожидающей нас в понедельник вздрючки и иногда вдруг начинали истерически ржать над тем, как все было смешно и глупо. Наконец, мы надолго замолкли, подъезжая к «Штабам», и первым лед разбил Лэнг: «Господи, вот бы я превратился в камень и забыл про всю эту фигню». Я взглянул в его сторону. Марк в это время похрапывал, этот козел полностью отрубился... «Лэнг, — покачал я головой, — ты настоящий гондон. Понимаешь, блядь, просто гондон».

Если ты ничего не делаешь, чтобы тебя заметили... я имею в виду, заметили по-настоящему, когда люди начинают на тебя пялиться во все глаза, то ты и не заслуживаешь быть в центре внимания. До этой идеи я сам додумался и она приложима не только к баскетбольной площадке. Хорошо выглядеть, когда что-то делаешь, столь же важно, как делать что-то хорошо; надо стремиться к первому и ко второму, если хочешь чего-то добиться. Заставлять смотреть на себя, когда ты где-то находишься, не значит выделываться, а притягивать внимание скромно, как бы ненарочно (но в то же время осознавая, что ты хочешь). Быть гепардом, а не шимпанзе. Оба они вызывают удивление, однако же шимпанзе приходится устраивать всякие выкрутасы день напролет, а осторожный гепард просто сидит себе, индифферентный ко всем на белом свете, или на секунду-другую пошевелится с важным видом. Например, когда ты на поле, все просто: бросаешь мяч в корзину, доставая в прыжке рукой до нее, ведешь его, передаешь пас из-за спины... делаешь суперфинт, сам по себе достаточно легкий (но чтобы остальным так не казалось), потом тебе дают пробивать штрафной, и ты идешь по линии, словно и не слышишь охов и ахов, на роже у тебя написано «что, не ждали», или «ну вы и придурки». Лениво смотришь под ноги, будто бы ищешь ракушку, которую стырил у чувака, тебя прикрывавшего. Кстати, мне самому непонятно, какого хера я пишу про это говно... один тип спросил мое мнение на этот счет. Не хочу говорить тоном уродов, типа Элен Гёрли Браун, поймите меня правильно, но если увидите, как какой-нибудь пидор ведет себя на площадке таким образом (легко придумать и другие способы добиться той же цели), вы поймете, что он за чел. Ну, ладно, на хуй. Просто сегодня было не о чем писать. Ни наркоты, ни траха. Гомосеки, опять же, сегодня меня не преследовали. Вот так, видимо, и начинают вести совершенно бездарные дневники.

 

Весна 65-го

Сегодня спустился в метро и решил забить на школу. Отправился прямо на Таймс-сквер, поболтался немного там. Подвалил на 42-ю, потусовался децл с джанки в Horn & Hardart. Они все любят сунуть пончик в кофе, а потом эту хрень жрать. Отыскал телефон, позвонил в школу, пообщался с секретаршей директора. Напиздил ей, что облевал весь дом, траванулся какой-то дрянью, и все такое. Предварительно допер, что говорить следует как можно быстрее, чтобы она не расслышала, как шумит оператор, и не просекла, что я не у себя дома. Вроде, она повелась, и я двинул шататься по улицам. Это большой плюс частной школы, поскольку в обычной общеобразовательной или католической звонить насчет таких дел могут только родители. А тут я сам набираю номер, и все ништяк, все счастливы. Помню одного чудилу, который посещал одну весьма строгую католическую школу, где было такое правило, что, если ты приболел, звонить и объясняться обязаны твои родоки. И в один прекрасный день мы затеяли забить на уроки, чувак пошел в пиццерию, набрал номер школы и выдал: «Добрый день, это мой папа. Ральфи Горнадо сегодня не будет на занятиях». Потом повесил трубку и сообщил мне, что все зашибись. Я ему только и сказал: «Ты, твою мать, просто придурок». Короче, я подвалил на 42-ю, решил взять в «Grand's» березового пива, и тут мне вздумалось поглядеть киношку. Захожу в одно место на 45-й улице, где никого нет, и у входа в кинотеатр стоит зашибенная телка, которой на вид под тридцатник, но все равно клевая. Поманила меня, и я приблизился узнать, что за этим последует. Сильно размалеванная, но видно, что не проститутка. Она предложила мне сводить ее в кино, а потом мы поедем к ней. «Еще у меня есть трава, котенок. Ты ведь любишь курить траву?» Ну, я, конечно, согласился, мы выбрали смотреть кино «Рожденный свободным». Как ни странно звучит, чувиха затащила меня на балкончик, а в целой секции ни души. «Понимаешь, зачем я выбрала этот фильм, — говорит она, — ради уединения». И с этими словами положила руку прямо мне на член и стиснула его. Я решил, что трахаться на балконе это круто, засунул язык ей в рот и началось. Все шло стремительно и замечательно, пока я не принялся гладить ее по бедру, и тут почувствовал неладное — до меня дошло, что у этой извращенки ЕСТЬ ХУЙ. Мне показалось, что сейчас, не сходя с места, сойду с ума, подскочил и, как ошпаренный, понесся вниз. Пробежал пять-шесть кварталов прочь от этого блядского кино, и меня продолжал бить колотун. Стал спускаться в метро, весь разбитый, однако по дороге решил сыграть несколько партий в автоматах, остановился и двинул в игровую галерею. Там ошивался парнишка, напоминавший латиноса-трансвестита, он подошел ко мне и спросил: «С тобой все нормально?» Я сказал, что сам не знаю. Что, блин, еще можно ответить после такого вот дерьмища. Он предложил на спор сбить восемь бегущих кроликов из десяти. Я вяло согласился, кивнув: «На пять баксов». Мы выложили бабло негру-служителю. Я попал десять раз. Взял у чувака лаве и свалил, сказав на прощанье: «Со мной все нормально». Какой я охуительный. Правда, с тем пидором я круто лажанулся.

Сегодня в метро, по дороге в школу, встретил своего приятеля Бобби Блейка, он клептоман и торчит на спиде. Он рассказал мне, что выпущен под залог, и на следующей неделе состоится суд. Я полюбопытствовал, что с ним стряслось, и услышал (без говна) следующую историю. Субботним вечером он набухался и, как обычно, вмазал лошадиную дозу спида; домой потопал только в три часа ночи. Шел он по тихой улочке, и вздумалось ему взломать магазин шипучих напитков «У Гасси» и обчистить кассу. Он, особо не размышляя о тактике, треснул дверью от старого холодильника, подобранной им на улице, по стеклянной двери магазина, и, все еще совершенно невменяемый, перелез через осколки. Потом он атаковал кассу, но открыть у него не получилось. Бобби помучил ее немного, но без толку. Он решил забить. И вот он уже был готов рвать когти, как засек наверху вывеску с гигантским бокалом лимонада с мороженым. Он ощутил зверское желание хряпнуть этого лимонаду и в придачу слопать тост с сыром. Короче, зашел он за прилавок, включил плитку, кинул масло на сковородку, отрезал хлеба с сыром, положил в посудину и поставил ее на огонь. Затем стал делать себе лимонад и положил туда шесть сортов мороженого. «Мне всегда хотелось подержать в руках насосики для сиропа и мерные ковшички для мороженого, выстрелить пробкой от бутылки с сельтерской водой. «Ну, как это получается у Гасси», — поделился он со мной. Короче, сделал он себе лимонаду, взбил мороженое и все такое, поставил напиток на прилавок, присел на табуретку и принялся трапезничать. Тут заходят двое копов и не верят своим глазам: Бобби не двигается с места, продолжая потягивать лимонад, касса валяется на полу, от тоста, о котором Бобби совсем позабыл, остались одни угольки. «Наверно, он накачался этими ебаными наркотиками», — предположил один. «Поцелуй мою жопу, зануда», — ответствовал Бобби и понес какую-то чушь минут на десять, как он там работал, и вот случилось ему проходить рядом и заглянуть внутрь, и как ему страшно захотелось лимонада с мороженым. «Они увели меня, — говорил он мне, — а тот несчастный тост так и горел на плите. Вот гондоны».

После обеда я валялся на диване и смотрел «Супермена» по телеку, а мама изучала почту, полученную за день: «Life», письмо из профсоюза барменов, «Католические новости» (не понимаю, зачем нам приносят ту хреновню. Мы ни разу не дали денег французику, который приходит их собирать. По-моему, они раздают ее всем, у кого ирландская фамилия), реклама от «Мэйси» и, как мне не замедлила сообщить матушка, письмо от классного руководителя Бластера. Она, как ненормальная, поспешила его вскрыть... коротенькая записка: «Джим стал харизматической личностью среди своих товарищей, как вы можете понять из отчета, присланного нами на прошлой неделе. Приглашаем вас посетить вечер для родителей, который состоится на будущей неделе (число... будут подаваться коктейли и все в таком духе), поскольку учителя Джима и я очень желаем обсудить его с вами».

Она бросила на меня довольно недобрый взгляд:

— Куда делся тот несчастный отчет, присланный ими на прошлой неделе?

— Ну, знаешь ли, что я слышал, на прошлой неделе много чего не доходило... что-то случилось на почте. Эдди звонил мне вчера вечером и среди прочего упомянул, что ему тоже не принесли отчета.

Конечно, я соврал. Просто я знал, в какой день его должны принести, смотался с урока и осуществил перехват. Мерзкая, отвратительная бумажка, сегодняшнее письмо только жалкое подобие предыдущего. «Харизматическая личность — это что, черт возьми, значит?» — спрашивает мать у брата. Он пожимает плечами, у него полный рот чипсов. Я взял словарь и прочитал: «Харизматическая личность — модель для подражания, идеал, к которому стремятся. Например: На уроках математики он был харизматической личностью для своих одноклассников». Я спокойно закрыл талмуд и кинул его обратно на полку. Братец катался по полу, давясь чипсами с кетчупом. Мамка треснулась головой о шкаф... заканчиваю дневник на печальной ноте.

Сегодня вечером опять встретил Бобби Блейка. Помните, который взломал магазин Гасси, и его взяли на месте преступления, пока он трескал лимонад с мороженым? Ну да, этот самый чувак. Короче, сегодня мы потопали в «Штабы» весьма поздно, часа в четыре ночи. На противоположном конце квартала раздался громкий треск бьющегося стекла. Побежали разведать, в чем дело (до этого я немного закинулся колесами и надеялся, что драки нет, поскольку в таком случае я был бы несомненно бессилен принять участие). Мы оказались у магазина одежды «У Джека» и узрели группку крысятников, скучившуюся у разбитой витрины, а в магазине — не кто иной, как Бобби, снимающий брюки с манекенов и раздающий их восторженной толпе. Мимо шли какие-то приличного вида дедки, похоже, воспринимавшие происходящее как нечто чертовски само собой разумеющееся. Они захапнули пару симпатичных брюк, коснулись полей шляп и двинулись дальше, словно такие дела творятся каждый вечер. Бобби, надо думать, гнал изо всей мочи, изображая из себя аукционера. Он был совершенно невменяемый от спида: «Идите сюда, пьяные ублюдки. Хиппи вы или джанки, неважно. Получите от меня в подарок штанцы». Забыл добавить, что он обычно начинает говорить стихами, когда его сильно пришибет. И как раз на полной скорости чешут легавые, толпа разбегается во всех направлениях, а Бобби в своей обычной манере продолжал спектакль и вручал какому-то мужику халявные штаны, когда его замели в участок.

В школе, где я учусь, существует правило, по которому ученикам нельзя покидать здание до конца занятий, поскольку слишком уж много лохов было раздето или избито в окрестностях. Буквально на днях одного из наших преподов обули, когда тот шел домой пешочком по Коламбусу. Но Дэвид Лэнг, Марк, Энтон Ньютрон и я всегда после ланча чем-нибудь закидываемся, чтобы убить время. Иногда торчим. Сегодня мы с Лэнгом смотались через окно столовой и двинули на 89-ю затариться Эйчем. Вообще-то, тяжелую наркоту там приобретать рисковано, полно кидал, но есть два надежных чела — Лефти и Поупо, и как раз Поупо был на месте. Мы взяли по два грамма. «Сущий динамит», — шепчет Поупо. Это слышишь от каждого барыги в городе, какое бы дерьмо он тебе не впаривал. Наш первоначальный план был занюхнуть продукт на уроке математики, но тут некий типчик на каблуках предложил, что он отведет нас вмазаться в подвал дома, расположенного чуток ниже, если мы с ним капельку поделимся. Ладно, отвечали мы, но не стоит дуплить, поскольку через десять минут нам надо вернуться. Мы ломанулись в подвал, я снял ремень, перетянул руку и швырнул наши четыре пакетика на плиту. Взял свою долю, оставив на плите чуток для того халявщика, быстро задвинулся, три раза погонял туда-сюда и, довольный, упал на жопу: «Продукт не хреновый, Лэнг, ты аккуратнее». Лэнг как всегда не может попасть, колет дырок десять, прежде чем добирается до вены, и настолько охуевает от радости, что выпрыскивает содержимое шприца без прогона. Подвальный запашок мне не очень по нутру и мы решили не тратить время на треп. Оставили того типа одного, выползли на 89-ю, где тут же тормознула тачка с легавыми, и нас зацапали. Мы были в школьных блейзерах, и копы поинтересовались, чем мы занимались в подвале. Я, глядя на него мутными глазами и подтягивая сваливающиеся штаны (я вспомнил, что отдал ремень чуваку, который еще не вмазался), сказал, что мы изучаем социальные проблемы и проводили в подвале исследование. Их удовлетворило мое объяснение, и мы пошли своей дорогой. Проникли в школу через спортзал и явились на урок математики совсем никакие. Никто нас не просек, кроме Марка и Ньютрона, которые изошлись говном по поводу того, что мы их не взяли.

Сегодня в одном рабочем квартале Бронкса ко мне подошла девчушка лет десяти и спросила, зачем я ношу такие длинные волосы, а я ей ответил, затем, что мне так нравится. Тогда она спросила: «Ты ведь против войны, да?» «Ага», — сказал я.

— А ты в Бога веришь?

— Не думаю, что верю настолько, насколько ты, — отвечал я.

— А разве Христос не был Богом?

— Ты сама как считаешь?

— Да, был, — быстро проговорила она.

— Как, по-твоему, твой Христос пошел бы на войну?

— По-моему, пошел бы, — отозвалась она.

— Ну, смотри, ты где-нибудь читала, чтобы Христос убивал кого-нибудь или стрелял из оружия?

— Нет.

— И ты считаешь, что он бы пошел на войну?

— Наверно, нет, — решила, наконец, она и пошла дальше.

— И скажи об этом своим монахиням и всяким друзьям! — прокричал я ей вслед. Она, вроде, улыбнулась.

Я понимаю, подобный разговор — это банальный детский треп, но девчонка попалась сообразительная, надо было ее видеть. Может, эта шестиклассница даже забьет в понедельник на урок. Маленькая умница с обалденными веснушками.

 

Лето 65-го

Какие-то флотские друганы Брайана (два жителя захолустья в Омахе) первый раз в жизни приехали в Нью-Йорк и были потрясены происходящим в «Штабах», в существование которых они всегда отказывались верить. В общем-то, парни они неплохие, но немного наивные... стоило им выйти из автобуса в Порт-Оторити, как какой-то джанковый барыга и его партнер немедленно затащил одного из них в туалет. Он мне потом так рассказывал: «Ну, мы поговорили с тем пацаном, и, ты прикинь, я смотрю — мою сумку сперли. Полный отстой. Ну, короче, это друзья того пацана, который, как сказал мне тот чувак, поет в Плаза-Рум в одноименном отеле, и мне пришлось сваливать. Черт их знает, на хрена им моя сумка, но тот добрый пацан предупредил меня, что в вашем городе ни на секунду не надо расслабляться, а то вот так встрянешь... Потом он тоже свалил, сказал, что играет у них на пианино... позвал меня прийти их послушать, они играют каждый вечер. Кто-нибудь из твоих пацанов знает, где эта Плаза? Там клево, да?» «Боже мой», — промямлил я и стал погружаться обратно в дрему... медленно-медленно. Потом они раскумарились (Брайан обучил их этому делу еще во флоте) и сорок пять минут донимали народ, пытаясь узнать, как добраться на метро до Статуи Свободы. Наверно, задавали одни и те же идиотские вопросы, переспрашивая раз по восемь, а им надо было лишь сесть на линию «Е» в конце улицы и доехать до конечной, даже без пересадок. В помещении после них остался полный раздрыг. Мне они мешали торчать, и я встал и самолично отвез их... раньше я никогда не бывал ни у Статуи Свободы, ни на Эмпайр-стейт-билдинг.

Все труднее и труднее отмахаться от назойливых домогательств. Я спрашиваю: куда делся тот гомосек прошлых времен, кто хотел просто-напросто отвести тебя к себе домой и там пососать твой член? Педики все больше напоминают тюленей Аляски, насчет которых я как-то подписал в школе петицию. Этакий вид, плодящийся со страшной силой. Невозможно предсказать, что отмочит очередной экземпляр, которого ты подцепишь... Наручники, маски, змеи (да-да, самые настоящие), цепи, хлысты. На прошлой неделе у одного типа был ручной попугайчик, выклевывавший виноград у меня из лобковых волос. (У него имелся кожаный «чехол», чтобы тупая птица не причинила мне вреда, она же проявила сообразительность и вцепилась в мой главный инструмент). Ситуация выходит из-под контроля, насколько я могу судить, и я на несколько недель выхожу из игры, пока у меня крыша не съехала... наверно, снова буду грабить всяких старых баб или займусь чем-нибудь более разумным. Хочу изложить на бумаге несколько случаев, пока у меня не развилось острое чувство вины.

Начнем с Дейва... не самый большой чудила из встреченных мной на прошлой неделе, но явно с проблемами. Цепляет он меня в «мясном ряду» на 3-й авеню и что — он желает у меня отсосать? Щас. Дейв — пятидесятипятилетний преуспевающий вице-президент одной известной йогуртовой компании, у него есть личная ложа на стадионе «Янки»... и он желает выложить мне полтинник баксов, если я сегодня схожу с ним на матч. Именно так... вот бля буду, если вру... я вполне вменяемый. То есть немножко под кайфом... но голова вполне соображает. Любой нью-йоркский пацан из детской лиги из кожи вон лезет, выпрашивая у папочки билет на хорошие места на матч... а мне самому за это еще и заплатят. К тому же приятно сидеть там, смотреть по сторонам и вспоминать те денечки, когда я вкалывал, словно раб, продавая попкорн при температуре 90 градусов и прохладительные напитки при 30 градусах; офигенно классно, когда я просил Дейва купить мне пива у оставшихся еще с тех времен разносчиков, которые раньше обзывали меня ленивой скотиной и давали мне пиздюлей... Даже видел моего старого начальника, уволившего меня, и сделал ему соответствующий жест перед всеми его подчиненными. Однако, откровенно говоря, я не большой поклонник бейсбола и торчать там до конца дурацкой игры было невероятно тоскливо, тоскливей не придумаешь. Дейв же, напротив, большой фанат и ведет себя как подобает старому «фану», мать его так... Я проспал все четыре с половиной часа, как в родной кровати... но лучше уж прискучивший минет на полчаса, чем такая шняга. Перед вторым таймом я повысил цену до семидесяти пяти, мотивируя, что «на это уходят драгоценное время и деньги». Дейв раскошелился бы и на сотню. Так что я не удивился... что может удивить, когда уже так встрял? Не знаю, что руководило этим чудиком... хотя, конечно, всякий раз, когда «Янки» били по мячу, он лапал меня за бедро, но не более. По-моему, он просто одинокий человек... но такие бабки? Когда он высадил меня из такси у «Rack», я отдал подаренную им сувенирную кепку «Янки» тусовавшему там одному трансвеститу, который фанатеет по Мики Мантлу, потому что тот «носит на поле такие классные узкие полосатые брючки».

Несколькими днями раньше моей поездки на стадион какой-то бухгалтер затащил меня в ванную своего гостиничного номера. Там к туалетному сиденью был привязан котенок, а ванна была наполнена пеной, только залезай. Я извинился, вышел, сбегал на кухню и выпил там пару таблеток валиума...

К тому моменту я был уже изрядно под джанком, но соображал, что имею дело с кошмарным извращенцем. Когда я вернулся, он уже успел раздеться, залезть в ванну и окунуться в пену... а несчастный котяра, прикованный к унитазу, заходился от визга. Чел изложил мне свой план. Он хотел, чтобы я запорол животину до смерти, но сначала поссал на него в ванной, потом, когда кот сдохнет, я спущу ему в рот, пока он будет продолжать сидеть в воде. Он вытащил из-под пенных пузырей кнут и вручил его мне. Тот был маленький, специально для кошек, с кожаными шнурками, и к каждому концу были привязаны кусочки разломанного лезвия. Мне не понравился тот чел. Очень не понравился. Ему страшно не повезло, что я был обдолбаный и в кошколюбивом настроении. И я решил выказать ему свою неприязнь. Я отвязал котейку. Мужик попытался было вылезти и остановить меня, но я треснул ему кулаком по ебалу, он шлепнулся жопой обратно в ванну, и я хлестнул его кнутом по груди... осталась отвратительная рана. Он несколько охренел... я схватил его за патлы, раскрыл ему рот и нассал туда... он сплюнул, моча смешалась с кровью, хлеставшей из разбитой губы, и, словно в замедленном кадре, я увидел, как он завопил, когда капли мочи обожгли ему рану на груди. Он нырнул в воду, чтобы смягчить боль, а я облегчил его бумажник на шестьдесят зеленых, подхватил котенка и свалил.

Еду сегодня вечером в метро по линии «А», наполовину дремлю (под кайфом), наполовину пытаюсь читать спортивный журнал. И тут на 175-й улице заходит эта телка, по виду стюардесса или секретарша, с большими сиськами и высокой прической. Садится прямо напротив меня, хотя народу в вагоне особо нет, и раздвигает ноги так, что я могу разглядеть ее зеленовато-голубые трусики. Что им всем от меня надо? От юноши спортивного телосложения, который хочет спокойно поторчать от героина и почитать безобидный журнал? Наконец, я поднялся, приблизился к ней и попросил, не будет ли она так добра сдвинуть ноги, потому что мне только пятнадцать, а то, что она делает, меня смущает, и это, откровенно говоря, неприлично. Потом вернулся и сел обратно на свое место.

Начинающая модель Дебора Дакстер, педик Нед, Марк Клатчер и я всю ночь напролет страдали фигней на квартире моего приятеля Джоя на Восточной 10-й улице. К пяти утра мы страшно устали от просмотра ночных шоу и переизбытка наркоты, купленной по дешевке где-то в трущобах Нью-Джерси, и решили заморочиться на поездку в город за жрачкой. Сначала хотели смотаться в «RATNER'S» за грибным супом на завтрак. Мы вышли на приятный утренний воздух, и там нас ждал чудовищный отстой: на тротуаре перед ближайшим домом валялась абсолютно голая женщина, стонавшая от боли, а вся мостовая была залита кровью. Не успел я ничего понять, как некая наркотическая вспышка подтолкнула меня к ней, она вцепилась в мою руку и пробормотала: «Я позволила им...» Ей можно было дать лет двадцать пять, довольно симпатичное лицо, на которое падали рыжие спутанные волосы, измазанные кровью. И что мне было делать? Я держал ее руку и оглядывался в поисках других людей. Я заметил длинную глубокую рану у нее на лодыжке, откуда сочилась липкая кровь. Дебора рисковала свалиться в обморок на капот какой-то тачки. Джой поскакал наверх звонить в скорую и полицию. Педик Нед застыл на месте от отвращения. Она все стонала и что-то лопотала; сначала я счел ее героиновой проституткой с 3-й авеню, прогневавшей сутенера, за что ее сначала избили в машине, а потом выбросили здесь. Но слишком уж она была загорелая и симпатичная для джанковой шлюхи. Я разглядел на ней полоски белой кожи от бикини. Дешевле и страхолюднее проституток, чем с 3-й авеню и 14-й улицы, не существует, и, ясное дело, они не ходят загорать на пляж. Тут я заметил, что Нед с ужасом уставился на фасад здания, и до меня дошло очевидное. Окно пятого этажа было распахнуто настежь: чувиха оттуда выбросилась. Джой кивнул, когда я заметил окно... оказывается, я допер последним. А она от меня не отцеплялась, хотя я мягко пытался вырваться. И что, блядь, я должен говорить? В пять утра, убитый в хлам убойной травой, которою мы курили, лицом к лицу с бесконечным миром и с самоубийцей, держащей меня за руку? Вокруг нас начала собираться кучка утренних пешеходов, и, наконец, подъехала машина с легавыми... Я отошел от нее, стрельнул закурить у мужика, выгуливавшего собаку, и рука у меня вся тряслась. Копы завернули ее в одеяло и задали нам несколько вопросов. Им хотелось узнать, почему Дебора и Нед норовят шлепнуться в обморок друг на друга, если она им незнакома. Я объяснил, что мы не привыкли находить самоубийц на прогулке ранним утром. Тупорылые копы. Я метнулся обратно домой к Джою и у меня перед глазами все время стояло ее умоляющее лицо. Тут я вмазался герычем, ощутил приход, и мои нервы немного расслабились... впрочем, все еще вернется. Так всегда бывает.

Если бы написали книгу под названием, скажем, «Путеводитель по Нью-Йорку для извращенцев», там бы несомненно фигурировал туалет ж/д вокзала Гранд-Сентрал.

В писсуарах метро тоже достаточно хуево, но там, по крайней мере, шныряют копы, и потому извращенцы стремаются так запросто тебя лапать. А в Гранд-Сентрал возможно все что угодно. Сегодня вечером ждал поезд в Рай, штат Нью-Йорк, чтобы ехать к моему приятелю Вилли из нашего старого района, где-то, по-моему, в полшестого. Бог ты мой, толпа офисных уродов выстроилась в ряд у писсуаров (их штук сорок, ебануться, как их только не называют — мочеприемники, или как там еще — тянутся сплошной линией), и в придачу всякие оборванцы, пидоры-проститутки и иже с ними. Все скосили глаза на меня и моего соседа и как заведенные дрочат. Сорок рук, словно насосы, ходят взад-вперед на сумасшедшей скорости. Без претензий на эстетику. Просто толпа офисных пидоров спускает, рискуя опоздать на поезд, идущий в 5:50. Женам их, обделенным вниманием, зайти бы сюда и разобраться, в чем дело. Такие гляделки уже стали делом привычным и малость поднадоели, прикол в том, что именно здесь ты вдруг чувствуешь ползущую по твоей ноге ладонь, внезапно цапающую твой многострадальный хер. Никто даже не вскинет удивленно брови; вашу мать, мне начинает казаться, что я один приперся сюда просто-напросто справить естественную потребность организма. Потревоженный в процессе мочеиспускания я отскочил, когда меня облапал рослый детина, и направил струю прямо на его костюмчик от Brooks Brothers. Потом пришлось проделать то же самое с другим типом, пытавшимся впрячься в ситуацию. Копия того детины. Чел, стоявший рядом со мной, как будто собирался вынуть бинокль, на секунду мелькнула у меня такая мысль. Да, правда, здесь даже могут на виду у всех отсосать, если «служитель» не смотрит. Ебать-копать, что мне предпринять? Может, пожаловаться «служителю» на происходящее? У него такой видок, что он готов стащить мои джинсы и, не сходя с места, отжучить меня в задницу. К тому же я сейчас редко кому-нибудь на что-нибудь жалуюсь.

Двух мнений быть не может, главный пиздец — это бизнесмены. У них у всех есть пунктик насчет охоты на молоденьких мальчиков. Лично наблюдал, как мужики, судя по виду вице-президенты фирм по производству зубной пасты или другого дерьмища, дрались за место у мочеприемника рядом со мной. Это, может, и лестно, но они от меня ни фига не получат. И еще негритосы. Они все рвутся пристроиться к себе подобным и с ума сходят по черномазым пацанам. Никогда не отпускайте своих детишек писать одних в общественном туалете, а если по возвращении он будет улыбаться, советую вам хорошенько побеседовать с вашим мальчиком.

Хочу сегодня описать в своем дневнике один эпизод из детства, потому что он не выходит у меня из головы весь день. Добавлю, день сегодня отстойный, зарядил мерзкий дождичек... Мне было лет девять. Большую часть свободного времени мы с моим другом Кенни торчали в подвале нашего дома, в основном стучали мяч или слушали радио. В управляющих ходил некий юморной чел Бадди, ленивее ублюдка природа еще не создавала. Если его как следует достать, вполне мог устроить жильцам собачью жизнь, что он иногда и делал. Он регулярно бывал навеселе, последнее время постоянно, и потому его в любой момент могли выпереть. Но нам он симпатизировал и позволял тусоваться, где нам хочется, равно как и дедам играть бесконечно в карты в котельной. Последняя представляла собой обшарпаное, грязное и вонючее помещение, как я сейчас припоминаю. Наверное, поэтому оно мне и нравилось. Я знал всех других чуваков, тусивших в этом задрипаном клубе любителей потрепаться порядка двух лет, и ни одному из них в голову не приходило, какой это отстой.

В тот памятный день случилось нечто из ряда вон выходящее. Мы с Кении, как обычно, стучали мяч и наблюдали за карточным сражением, когда в помещение завалила вместе со своей подружкой Лулу младшая сестренка одного из старших козлов Шэрон, которой было лет тринадцать, и она смотрелась несколько потешно из-за обилия косметики. Когда мы с Кении переместились в большую комнату, они двинули за нами, потаращились на малышовский баскетбол, а потом предложили нам пойти с ними в радиорубку и потусить там. Мы пошли, и они тут же предложили нам с Кении сыграть в одну неизвестную нам игру. Мы сказали: «Здорово! И что за игра?» «Ну, — пропела Лулу — игра называется «Медсестры»... Вы с Кении снимаете штанишки, а мы с Шэрон проводим осмотр». Мы ничего не поняли, но выполнили указания медсестер и стянули джинсы. Кении взглянул на меня, я на него, мы увидели, что письки у нас примерно одинакового размера и расплылись в довольных улыбках. И тут девчонки тоже заулыбались. Короче говоря, они быстренько сняли платья и даже белье, чем в прямом смысле «перешли все границы», ведь я знал, что девочки отличаются от мальчиков в определенных местах и очень застеснялся. Эта оказалась моя первая встреча с трансвеститами, потому что я, к моему немалому удивлению, обнаружил, что у них тоже есть маленькие письки.

Сегодня вечером тусовались в парке с запасцем славной наркоты, купленный Джоем Л. где-то в Челси, потом защемились в милый, но совершенно безумный кабачок «Ведро Крови». В баре с Джоем трепались Джимми Манкоул и Генри. Все было ништяк, пока в боковую дверь не вошла троица серьезных джентльменов и не направилась к бару. На всех шинели и шляпы с перышком. Двое белых и один черный. Припарковали перед входом недружелюбного вида серую машину. Судя по их прикиду можно было предположить следующее: либо они баскетболисты, либо копы из отдела по борьбе с наркотиками. Поскольку в «Ведро» баскетболисты заглядывают нечасто, я склонялся ко второй версии. Откровенно говоря, догадаться было не сложнее, нацепи они красные мигалки на шляпы. Брайан очнулся от дремоты, когда я толкнул его, но, взглянув на них, он только пробурчал: «Мерзкие пижоны», — и вернулся в мир грез. Нарко-копы скучились у стойки и о чем-то между собой беседовали, крайне довольные, что зажопили всю компанию. Вдруг тишину нарушил здоровяк Майк Макинтош, громко заявив: «Почему бы этим блядским легавым не пойти на хуй?»

— Что ты спизднул? — спросил коп-нигер.

— Я сказал, пошли вы на хуй.

Легавые окружили Майка. Это не очень сообразительный чувак, торчащий на плане и кислоте (я тусил с ним на прошлой неделе в первый и последний раз; его глючило, что он очутился в горящем здании и не может выбраться), бывший спидовой и джанки... Род занятий: (зацените, офигеть можно) ПОРТОВЫЙ ГРУЗЧИК. Я отозвал в сторону малыша Джоя: «Передай этим челам заткнуться, я не на чистяке, а легавые вот-вот начнут шмон». «Он НЕ НА чистяке, — прошептал Джой. — Блядь, да у меня с собой полпакета, это же тянет на продажу в особо крупных размерах, три года программы Рокфеллера (программа Рокфеллера — это всего-навсего тюрьма штата для наркоманов, типа ты будешь «тесать скалы бок о бок с приятелем», если можно так выразиться). Итак, черный коп, набычившийся на Майка, велит ему сделать шаг вперед. «Черта с два, пока ты не вытащишь свою долбанную игрушку из-под пиджака», — следует ответ Майка. Нигер передал пушку другому копу. Ситуация казалась немыслимой, в духе старого доброго Дикого Запада или что-то вроде. Я слинял в сортир и сховал свои пакетики под туалетной бумагой. Тем временем все джанки заказали себе по пиву вместо колы, ведь нарко-коп обязательно заподозрит неладное, если зайдет в бар, где каждый потягивает кока-колу. «Щас наш Майк отхуячит гнусного ублюдка», — прошептал очухавшийся Брайан. Возможно, он бы тоже отхуячил ублюдка, но тогда, минут пять спустя, их с Майком забрали бы в участок. Наконец, слово взял белый коп и разрядил обстановку: «Итак, перед вами стоит офицер полицейского департамента Нью-Йорка, и он уполномочен арестовать каждого, кто посмеет поднять на него руку». Бармен оттащил Майка в сторону и разъяснил ему слова представителя власти. Питер вывел Майка из бара и повел по улице поостыть. Нарко-копы постояли еще несколько минут, двинули к выходу, внимательно разглядывая посетителей, и кто-то из них, по-моему, черный, сказал: «Здесь дело нечисто, мы знаем, что у вас творится, и потому предупреждаю всех, вы скоро крупно влипните». Брайан снова открыл глаза: «Мерзкие пижоны. Видишь, я был прав». Машина отъехала, мы с отвращением поглядели на пиво, отодвинули его от себя и взяли еще колы.

Всю жизнь, сколько себя помню в Манхэттене, особенно когда я был младше, меня преследовала мысль о том, что я живу на гигантской мишени для стрельбы из лука... и нехороший русский лучник пошлет в меня атомную стрелу. Сегодня я шлялся по Таймс-сквер, размышляя об этом образе, и вдруг ощутил у него странный эротический привкус. Одетый в кожаные штаны, я прислоняюсь к стене, стреляя недовольными глазами в прогуливающийся народ, умирающий в центре мишени... Айленд стерт с лица земли одним большим огненным шаром. Я представлял эпицентр взрыва в виде огромной плутониевой пизды, засасывающей и поглощающей меня, расплавляющей меня влажными жаркими стенками белого пламени в спазме одного большого оргазма. А потом опять, параллельно с подобными фантазиями, вспыхивающими во мне от вечного школьного и телевизионного мозгоебства, рождается невыносимый ужас, правда, теперь я с ним почти справился. После всех лет тревог и кошмарных видений (помню, мой брат доводил меня до паники во время кубинского кризиса, пугая, что они до нас доберутся с минуты на минуту) мне кажется, что уже будет глубоко начхать, упади бомба, и меня это нисколечко не трогает.

Вчера облажались, продули последний матч за лето в лиге для тех, кому пятнадцать и младше, Дело было в средней школе имени Джорджа Вашингтона, и мы пролетели мимо сегодняшнего финала. У нас неплохая сборная, в основном чуваки из района, построенного для бедных. Но по правилам, игроки постарше категорически не имели права участвовать. Рухнули наши планы на Большого Луи Алсиндора, несмотря на то что он живет в нашем районе и все такое. Я хочу сказать, что, черт возьми, все команды мухлюют с возрастом игроков, но, тем не менее, трудновато вывести на поле семифутового чувака, который может все и сразу. Ведь темные очки на него не наденешь, правда? Короче, я сегодня пошел смотреть матч, прихватив с собой приз за участие в чемпионате лиги для всех возрастов, и, сложно передать, какой визг стоял, когда я вошел в спортзал. Команда «Звезды Сахарной Чаши» злобно собачилась с командой «Ратгерз» насчет подтасовок с участниками. Офигеть! У этих типов нет ни одного игрока моложе восемнадцати, никто из них в школе не занимался баскетболом, и они считаются одной из лучших команд Гарлема. Я походил пообщался кое с кем из приятелей — «настоящим американцем» из школы для мальчиков Вауном Харпером и Эрлом Мэнигаутом, легендой Гарлема. В нем 5 футов 10 дюймов росту и он может достать пятидесяти-центовик, лежащий на щите, на котором крепится корзина. Его все время то зовут играть за школьную команду, то гонят из-за наркоты или еще из-за что-нибудь. Эти ребята, плюс Большой Луи, играют лучше всех старшеклассников в городе. Базар кончился тем, что капитан «Сахарной Чаши» позвал нас и объявил другой команде и мужику, организовавшему этот смехотворный матч, что, если та команда будет играть, со своей стороны они выпустят на площадку Харпера, «Козла» Мэнигаута и меня. Старший отклонил мысль насчет Харпера и «Козла», но разрешил играть мне, что было просто замечательно, так так соперники ни хрена не знали про этого белого пацана. Не успел я и слова сказать, как мне в рожу швырнули форму, и, поскольку на трибунах сидело много баб, мои новые братья по команде сгрудились вокруг меня. Я напялил эту срань и стал разминаться. Да, с меня будет до хуя толку. Им ведь нужны прыгуны, закидывающие мячи, а не игроки в защите, вроде меня. Короче, месиво началось. Я со страшной силой ебошил длинных прыгунов (хочу сказать, что в спортзале во мне всегда вспыхивает что-то безумное и я очень дорожу этим состоянием), к концу первой половины игры мы вырвались вперед, и я забил двадцать восемь очков. Каждое мое движение притягивало к себе внимание, словно эрегированый член, ведь я был единственным белым на площадке и, если внимательно присмотреться, на всем этом мудовом стадионе. Из-за своих соломенно-рыжих волос я казался белейшим из белых, когда-либо игравших в этой лиге. Короче говоря, мы выступили очень нехило для команды нашего возраста, но за теми челами нам было не угнаться и мы продули на десять очков. Впрочем, фигня. По крайней мере, лично я набрал сорок семь очков и мне удалось сыграть в одной команде с чуваками, против которых я бился в различных турнирах еще со времен моего членства в Бидди-Лиг. И тут, чтобы жизнь никому не казалась малиной, старший пригласил одного колледж-скаута с трибун засвидетельствовать, что, насколько ему известно, в команде наших соперников наличествует, по меньшей мере, три игрока, не имеющих права участвовать, и победу следует присудить нам. Нам вручили золото (мне трофей не достался, поскольку одного приза не хватило, пришлось сказать: «Ну и на хуй надо», — зато подарили на память значок), потом мы отошли в угол позировать для фотографии в гарлемской газете «The Amsterdam News». Итак, ждем мы вылета птички, как неожиданно фотограф отзывает в сторонку тренера «Сахарной Чаши», тот подходит ко мне и бормочет: «Слышь, чувак, не знаю, как сказать, но, короче, понимаешь...» Я оборвал его на полуслове, сказал, что понял, проехали и покинул кадр. Думаю, я бы испортил всю фотографию или что-то в этом роде. Или, может, они не желают, чтобы читатель знал, как охуительно закидывал мячи этот белый пацан.

Раскуривался в Инвудском парке вместе с Брайаном, Барри и Бутчем. Спустя некоторое время нас жутчайше пробило на хавку, и мы решили смотаться на 27-ю улицу за «нажористыми бомбами» в магазине гамбургеров. По дороге нам попались несколько торчащих челов, и, по мере приближения к пище, до нас начало доходить, что ни у кого не хватает лаве даже на один занюханный бутик. Пришлось напрячь мозги. Будучи убитыми, мы пришли к выводу, что голодному человеку нужна еда, неважно, есть у него бабки или нет, и только сытые люди обязаны платить за жрачку, которая в таком случае скорее роскошь, нежели необходимость. Сейчас данная теория представляется местами несколько уязвимой, но в тот момент мы видели в ней глубокую истину. Затем мы придумали план захвата. Та кафешка открылась всего несколько недель назад, и там работают полные кретины. Так что мы с Барри решили пойти на охоту, наказав остальным вернуться в парк и ждать нас. Зашли в заведение и спросили двадцать семь бургеров на вынос. «Нас наверху ждет толпа голодных любителей покера», — сообщил я чуваку, заворачивавшему бургеры. Парень кивнул: «Понимаю, хочется перекусить после нескольких часов карточной игры». Вот лох! «Напитки?» — добавил он. Барри велел подать девять бутылок колы. Наконец, бургеры и напитки упакованы в отдельные пакеты, чувак подсчитывает сумму на листочке. Тем временем Барри берет еду и обращается ко мне: «Всем хватит, да, Джим?» «Разумеется, хватит», — отвечаю я, он делает шаг к двери и осторожно выходит на улицу. Продавец называет какую-то сумасшедшую цену, я вынимаю бумажник и как бы вдруг говорю: «Господи, чуть не забыл. И кофе для мамы». Этот лох отворачивается и нажимает кнопку на аппарате с кофе, я делаю ноги и на всех парах мчусь к поджидающему меня через полквартала Барри, мы ныряем в подвал дома, где управляющей работает Кэл, барыжащая наркотой, потом через забор на аллею, проходящую мимо церкви, а там уже прямая тропинка в парк.

Когда меня окончательно достает городская жара и прочая хуйня, я закидываю кеды и плавки в небольшую дорожную сумку, еду на Гранд-Сентрал, а оттуда в самый час пик сажусь на экспресс до Рая и отправляюсь в гости к моему старому корешу Вилли Гудбоди, переехавшему туда год назад и предоставленному наслаждаться полным одиночеством. Не мог не заскочить в привокзальную аптеку за бутылочкой кодеиннового сиропа от кашля, чтобы скрасить поездку, взял в «Дэли» бутылочного и баночного пива, благодаря моему фальшивому военнику, сбегал в туалет в себя это дело влить. Как обычно, в это время (пять вечера) сортир набит менеджерами нетрадиционной ориентации, подсматривающих за членами друг друга и онанирующих, выстроившись вдоль линии писсуаров; я обошел их стороной, отправил дайм в турникет и закрылся в кабинке, где могу спокойно попить в одиночестве. Короче, сижу я себе на унитазе, глотая мерзопакостный на вкус напиток, и, еб твою мать, из-под стенки, отделяющей меня от соседнего толчка, высовывается башка гомосека, и его рука тянется к моему члену! Я подскочил и вломил с ноги ему по пидорской роже, и, по-моему, он понял мой намек. Черт, а если бы рядом шнырял коп? У меня было бы больше неприятностей, чем у него, попадись я с моей микстурой. Я быстренько добил оставшееся. Нигде в наше время не скроешься от голубых. Как раз успел на поезд и занял место. Доехали достаточно быстро; ведь экспресс не тормозит в каждом занюханном городишке, который мы проезжаем. Всего три остановки, и, как поется в песне, «я уже здесь», здравствуйте, свежий воздух и чистая вода. Во время первой остановки я ощутил кодеиновый приход и, боже мой, стал совсем потерянный. Конечно, последнее время я чересчур много торчал на джанке, башка соображает не так, но все-таки лучше, чем можно ожидать. Потом, когда мы поднялись на гору Вернон, я решил, что будет прикольно разделать один из привезенных мной косяков, зашел спокойно в сортир и через секунду вылетел оттуда. Дерьмо курилось. Я сел на измену и испугался возвращаться на свое место. Там бы я стал озираться и меня бы раскололи мудаки в униформе с перышками на шляпах и долбанными кейсами, где лежит всего-навсего одинокий карандаш. Сколько его всяческие типы передо мной не открывали, больше я там ничего не замечал. Наконец, я таки решился сделать шаг, и только я распахнул дверь, как, клянусь, все до единого в вагоне повернулись и дружно уставили на меня свои глазищи, словно умели просвечивать стены и видели, чем я занимался в толчке. Паранойя оказалась такой сильной, что мне показалось, будто все готовы забросать меня с головой тоннами говна. По-моему, я ни меньше часа шел по проходу на свое место. Там я сжался в комочек и притворился читающим, а сам одновременно дрожал от страха и стебался над другими пассажирами. Никогда больше не буду наркоманить, если рядом не будет кореша-торчка.

На выходных я вроде подхватил трипак от одной начинающей бляди из «фешенебельного» Рая. Никогда не знаешь, где притаился пиздец. В общем, дело полный отстой, просыпаешься, и все трусы в сплошных красно-коричневых кляксах, засохших и жестких, будто картон, или свежих и липких. Я вылез из кровати и пошел ссать. Ощущение такое, словно изливаешься кипятком. Меняя белье, я заметил, что сочащащиеся из меня капли меняют свой цвет. Он сделался гнойно-зеленым. Позвонил Тони, и он посоветовал: «Ни в коем случае не ходи в Главную поликлинику. Там от тебя не отстанут, пока не узнают имена всех до единой девчонок, кого ты хоть раз касался, потом разошлют письма всем твоим бабам, и, сам понимаешь, ни одна телка с тобой отныне даже разговаривать не станет». Дал мне адрес врубного врача с окраины Гарлема. Через его руки проходят все джанки и шлюхи, стучать он не станет. Восемь баксов. Я принял дозу для утреннего пробуждения и сел на поезд. Последнее время я стараюсь занюхивать дозняк, но он действует на меня не так, как обычно. Короче, приехал я в офис врача, весь обшарпанный, как Тони мне и расписал. Все случаи социальных болезней города толпились в здешней помойке. Симпатичная медсестренка попыталась узнать у меня, в чем дело. Я был несколько обескуражен. Скроил непроницаемую физиономию и указал на свой пах. Она спросила: «Выделения есть?» Я расслышал «увольнение» и ответил, что я еще не в армии. Тогда она объяснила, что речь идет о выделениях из моего пениса, тогда я покраснел, кивнул «да» и шлепнулся на свое место. Через несколько минут высунулся внушительных размеров доктор, назвал мою фамилию и пригласил меня внутрь. Я вошел в кабинет, понес ему о своих «выделениях из полового члена». Тот, даже не взглянув, засадил мне в задницу два здоровых шприца, вручил мне три таблетки, чтобы я их выпил, и протянул руку за бабками. Я полюбопытствовал он, что, даже не посмотрит на мою штучку, а он отвечал, что с вероятностью 90% у меня триппер и ему противно видеть эту гадость. Не знаю, шарлатан он или гений, но домой я шел, раздираемый большими сомнениями. Но сейчас прошло уже восемь часов, противный зеленый гной больше не течет, посему делаю вывод, что я снова в норме, если так можно выразиться.

Скоро мне стукнет пятнадцать и начавшаяся с этого лета героиново-кодеиновая зависимость становится все жестче и жестче. Впервые с тех пор, как в тринадцать лет мои вены лишились девственности, появилось ощущение, что пора подзавязывать, поскольку скоро грядет новый учебный год и подсадка мне ни к чему. Кодеиновая зависимость штука легкая; подкрадывается незаметно, пока ты убеждаешь себя: «Твою мать, я торчу на джанке уже три года и знаю, когда мне остановиться. Я не подсел плотно». Но одним чудесным утром просыпаешься, полон нос соплей, руки и ноги болят, их сводит. В конечном итоге ты побежден, и неважно, как долго ты обманывался насчет «контроля над собой». И вот я смотрю на свое отражение в зеркале и понимаю, пора завязывать, пока не встрял окончательно.

Блин, да ведь все не так легко. Последние три месяца я торчал чуть ли не ежедневно, плюс «время-от-временные» трипы в течение примерно трех лет. Ноги ноют так, словно я играл шесть матчей подряд на полной выкладке, глаза зудят и слезятся. Но хуже всего вот что: голоски, окружившие твою шею и поющие по поводу твоих тревог: «Сперва еще один раз, последний. Слезать будем завтра». И такая хрень ежесекундно, никак от нее не отвяжешься. Видишь ложку, и все мысли лишь о том, как готовить продукт. Руки и ноги все в дорожках. Остается только сидеть в этих долбаных «Штабах», куда почти никто не заглядывает, ведь сделай я хоть шаг во внешний мир, и вся бильярдная, как будто там медом намазано, наполнится барыгами. А когда Мэнкоул или другой наркот возвращается сюда и вмазывается у меня на глазах? Даже не представляю, какие меня ждут перемены. Лучше всего мне уехать за город или, черт возьми, не знаю, никогда здесь не появляться... даже писать невыносимо тяжело. От успокоительного толку нет, просто отсрочка и все. И как-то надо бороться с этим голосочком — я с радостью перетерплю боль в мышцах, но разум мой не выдерживает этого писка. Мне смешно, когда вспоминаю свое напыщенное и самоуверенное «все под контролем», лежа весь в соплях на долбанном вшивом диване, и хочется заорать со всей дури.

 

Осень 65-го

Уже две недели как я снова хожу в школу. Один старшеклассник шепнул мне насчет того, что самые клевые чувихи из всех частных школ посещают Детскую школу профессионального обучения, расположенную на 60-й улице. Я знаю телку из нашего квартала, звать Дебора Дакстер — очень перспективная модель, и она там учится. Однажды, выходя из магазина сэндвичей «Блипмиз», что на 56-й улице, я видел, как она прогуливалась с итальянской актрисочкой, которой всего тринадцать, но выглядит она на все двадцать пять. Охуеть можно. Все эти модели, актрисы или балерины с ума посходили из-за своей работы, и каждая моя новая знакомая интересуется, чем я по жизни занят. Чем я, блин, занят? Я играл младенца в рекламе детской присыпки Johnson & Johnson, будучи шести месяцев от роду, но я не горю желанием сообщать этот факт всем налево и направо. Я — реальный парень, слышите, вы, глупые бабы. А чуваки и того хуже... все мысли лишь о своей исключительности, а сами, в большинстве своем, мудаки с претензиями. Вот, к примеру, один кекс, спятивший после того, как стал актером. Сегодня ворвался в «Блимпиз» с абсолютно безумным выражением на морде, растолкал народ, махая над Головой письмом и истошно вопя: «Мне дали! Мне дали главную роль!» Мы за тебя охуительно рады, придурок. Так всегда, сначала баран бараном, а потом начнет откалывать номера в духе Джина Келли. Балерины все сплошь маньячки. У них у всех одинаковая походка. Узнаю их с первого взгляда. Раз пошел гулять с одной плясуньей. Выяснилось, что некий тип будет читать лекцию на тему: «Великий провал: какие связи существуют между балетом и современным танцем». И потащила меня туда, вместо запланированного мной похода в кино. Жутчайшее бредело о великом провале... Я принял успокоительного и вырубился. Отвел ее домой, а там никого. Она пригласила меня внутрь, уперлась насчет того, что касаться ее нельзя, и целовалась, как корова. С тех пор ее больше не видел. У нее по двадцать часов в день репетиций, и, чтобы достать меня окончательно, она пишет мне письма о том, как тоскует по мне, будто я живу далеко в Китае. Друзей у них нет, поскольку вокруг них скачут их мамаши с тех пор, как в два года они обзавелись своими долбанными портфелями и потеряли интерес ко всему остальному. Но встречаются экземпляры, которые вроде ничего особенного не делают, но все-таки умудряются попасть в струю, уж не знаю как. Наверно, это мое самолюбие исходит говном, не желая видеть мою чувиху на экране и все в таком роде, насколько я сейчас могу судить. А любой здешний ханжа легко найдет себе в подруги блядь. И даже богатую блядь, а всем молодым людям они просто необходимы.

Когда на страну Восходящего Солнца сбросили атомную бомбу, я еще на свет не появился. Но все равно мне пришлось за это расплачиваться по мере того, как я становился старше. Я даже теперь расплачиваюсь. «Дитя войны» не просто очередная теория двинутых психоаналитиков, и каждый, кто рос в тоже время, что и я, готов это подтвердить. Меня мучили жуткие кошмары, в которых чудовища на крошечных самолетиках кружили по моей комнате и бомбили мою кровать почти еженощно, когда мне было шесть или семь лет. Стоило пожарной машине или скорой помощи проехать под нашими окнами, как я, описываясь от страха, бежал к маме с мыслью, что все, начался воздушный налет. И до сих пор меня обдолбанного наяву преследует ужас нападения с воздуха. Хуже всего, что старые мудаки не верят в реальность этой возможности, не верят, что такое когда-нибудь может произойти с нами. Сегодня в нашей стране все популярнее становится антивоенное движение и мой папаша, а с ним все остальные, обзывают меня уродом, утверждая, что молодежь попала под дурное влияние красных, во всем виноваты злоебучие коммуняки и так далее. Вашу мать, да мне глубоко насрать, кто такие красные. Лишь сны, сохранившиеся в нашей памяти, способны заставить нас прекратить эти ядерные забавы. Я больше думаю о пожарной машине, проезжающей поздно вечером мимо нашего дома, нежели о Карле Марксе, когда громогласно предлагаю послать войну на хуй. Что мне за дело до коммуняк. Ложь, выдуманная, чтобы повесить на тебя всех собак. Русские тоже сволочи, все вы старые сволочи. Изобретаете государства смерти и закрашиваете себе седину.

Как обычно, в конце месяца в «Штабах» царит полный бардак: полы мокрые от разлитого пива, все усеяно бутылками, банками, сигаретными бычками и прочим мусором, ни дюйма чистого пространства. Не буду даже упоминать грязные носки и белье, валяющихся там и сям убитых приятелей и другие реалии джанкового быта. Ну, раз в месяц затевается большая уборка, как правило, ее делают специально для этого созванные девчонки. Первую неделю везде чисто, вторую неделю — «так себе, сойдет», следующие две — тотальный раздрыг, все три комнаты превращаются в помойку. Но мы уже привыкли. По фигу бардак, плевать на грязь (а если не по фигу, с тем же успехом попробуйте перестать дышать). Главное, чтобы в голове был порядок, а чистота еще никого не спасла, даже в наши хорошие времена. Это ведь проявление свободы. Ведь прелесть этого места в том, что можно сидеть в чудовищной грязи, возможно, раскуриваясь, смотреть всякий безобидный отстой по глупому ящику и радоваться. Знать, что ты никогда ничего не обязан делать и ощущать тепло молчаливой радости приятеля. Не чувствую вины за то, что мы не сражаемся на войне или не выступаем на демонстрациях с гневными плакатами. Просто мы создали себе жизнь, полную беззаботного безделья, и, если вдуматься, так жить сложнее всего.

Нарко-копы — самые злоебучие пидоры из всех, мне известных, и к тому же самые продажные. Возьмем, например, мелкого пушера Педро с 89-й. Недавно его зажопили с пятью пакетами (сто двадцать пять фасовок), а сегодня я его встретил, он отпущен под залог и рассказал мне следующую вещь. В машине, пока его везли под раздачу, легавые громко собачились насчет того, сколько надо представить в качестве улики, а сколько им зажать и после продать самим. Наконец, настал день суда, и тогда они предъявили всего один пакет. Минимум достаточный, чтобы Педро пришили продажу наркотических веществ. А 80% они забрали себе и перепродали знакомому барыге. Следующий раз, чуваки, покуривая трубочки у камина в округе Вестчестер, спросите себя, почему у пушера всегда полно наркоты на продажу, несмотря на многочисленные облавы. Просто потому, что знакомый агент по борьбе с наркотиками возвратит это дерьмо назад на углы улиц, не успеете вы моргнуть своими невинными глазенками.

На выходные свалил за город, опять в полночь с корешом закинулись ЛСД. Всю ночь бродили с ним по грязным дорогам и полям, освещенным лишь луной и звездами, я смотрел на деревья, и одни казались добрыми, а другие злыми. Догадаться было несложно. Наконец, мы присели у прекрасной ивы и до утра наблюдали, как она печально клонится к земле и временами начинает мерцать. На заре показались лучи света, и я снова очутился где-то в соседних полях, видел, как колышутся волны тростника, потом превратившиеся в манящие меня к себе пальцы. Я повалялся в мокрых от росы растениях, они словно поднимали меня на руках и передавали друг другу, тело казалось абсолютно расслабленным. Я полностью позабыл о нем, будто оно было не со мной, и, наконец-то, его сбросил, я чувствовал себя духом, стремительно несущимся вперед и незримо купающимся в росе. Наверно, я так провел много часов, как вдруг понял, что далеко откатился от диких трав и сейчас уже довольно долго валяюсь посередине площадки для гольфа, а целая толпа народа уставилась на меня, как на кретина. Я заметил их ошарашенные взоры и, просто улыбнувшись, поднялся. Пошел, отыскал Вилли, он продолжал сидеть у дерева, сообщив мне, что оно очень печально. И мы вернулись в его белую комнатку слушать музыку.

Моя чувиха Лиза Корнби из охуевающей от собственной крутизны Детской школы профессионального обучения сегодня встретила меня у школы, когда я направлялся к Центральному Парку на занятие по американскому футболу. Прикольно наблюдать, как наши лохи пускают слюни на мою сногсшибательную телку, но сегодня я и сам неприятно попал. Из-за мешковатых спортивных штанов меня можно было принять за короля атлетов, и она все время над ними стебалась. Я ей потом припомню, например, лишу прав на мое тело на несколько дней или что-то в этом роде. Потом она сообщает, что ей надо кое-что купить и принимается строить планы насчет того, чтобы встретить меня после уроков. Тем временем мы приближаемся к полю, она еле передвигает ноги, и, когда мы там все-таки нарисовались, наши уже делали упражнения под надзором тренера Дулитла. И тут сучка Лиза решает надо мной приколоться. Затаскивает меня за дерево, впивается языком ко мне в рот, трется об меня своей сладкой задницей, потом неожиданно цапает за ногу и сгребает в ладонь мою штукенцию, продолжая обсасывать мне язык. И сообразительная дрянь своего добилась, у меня мало того что стал крепче лома, а я еще забыл надеть сегодня ракушку, и не то что трусов — ни фига на мне не было, и под штанами я был абсолютно голый, и член у меня выпирал, словно украденная в магазине гроздь бананов. Она чуть со смеху не лопнула. Дулитл, исходя страшным говном, орал на меня. Она двинула дальше, а я поплелся присоединяться к остальным, вяло пытаясь спрятать свою до сих пор предательски торчащую елду. В наказание за опоздание меня заставили лечь на спину и сделать сорок подъемов. Пробовал вообразить матушкины варикозные вены, чтобы стояк обмяк, но он не унимался. Может, меня возбуждают варикозные вены старых теток, но это уже совсем другая история.

Чудно, что с нашими сумасшедшими гулянками, пением и прочими проделками нас не выгнали из «Штабов» еще год назад. До прошлого вечера на шум никто из соседей не жаловался. Но вчера на вечеринке в честь «уходящего в армию» Шлинка стоял шум под 110 децибелов, а это явный перебор, и до нас доперло, что может вломиться управляющий. Тогда мы мудро постановили раскуриваться исключительно в дальней комнате. Все, мать их, нарки верхнего Манхэттена затусовались к нам. Ни разу нами доселе не виданные челы дружно блевали в туалете от передоза герой или транками; на кухне здоровенная коробка для мусора, забитая всевозможными емкостями с пивом или коктейлями и в придачу неимоверным количеством кислоты. Негры, белые, пуэрториканцы, джанки, старые алкаши, раньше в «Штабах» не встречавшиеся, трескают заныканные в карманах обшарпанного пальто сэндвичи с котлетой, поглощают содержимое непрестанно пополняющейся коробки. Из дальней комнаты вываливаются убитые хэшем в хлам типы с тупыми улыбками... Нам с Мэнкоулом пришлось бежать на крышу, чтобы вмазаться Эйчем, так как толпища уродов насела на нас, выпрашивая «ну, хоть дешку, попробовать». В общем-то, обычная пятничная гулянка, но сегодня наша удача кончилась, буквально лопнула. Примерно в полночь соседи пожаловались на шум, приехали двое легавых и застыли в проходе. Изучили весь наличествующий ассортимент отбросов общества, но, правда, срач поднимать не стали, ограничившись обычным: «Если нам по вашей милости опять придется сюда тащиться, мы из вас все дерьмо вышибем», потом оглядели телок, спросили возраст и документы, вытолкали вон нескольких малолеток (потом они вернулись, когда легавые свалили) и удалились. Повезло, что у некоторых чуваков они не потребовали документы, и вдвойне повезло, что они не проверили дальнюю комнату (где несколько севших на измену обдолбаных челов вылезли через окно на крышу). Остальные там мерзли или надели пальто, поскольку пытались проветрить помещение от запаха... Повезло еще, что ни одному козлу не стукнуло в башку выбрасывать допинг, как нередко случалось раньше, когда шепоток паранойи втолковывал свою логику поведения. Короче, к этому моменту толпа незнакомцев насытилась и испарилась, больше на нас жалоб не поступало. Я прикорнул в уголку, невзирая на веселье в полном разгаре, на следующее утро проснулся на кушетке вместе с четырьмя челами, а по всему полу валялись люди в разных позах. На кухне один экземпляр лежал мордой в луже желчи (к счастью, мы успели его оттащить, прежде чем его затошнило в третий раз!). Даже в сортире два пацана, и плюс в ванной один неизвестный тип. Но круче всех отмочил днем Мэнкоул. К тому времени большинство народу более-менее оклемалось и мирно смотрело телек, сидючи в море мусора. Он узнал, что новая соседка (несомненно, именно она вызвала минувшей ночью легавых) устроила праздничек в честь дня рождения дочурки примерно трех или четырех лет. Через глазок в коридоре мы видели, как детишки в нарядных платьицах с оборками, сжимая в ручках подарки, нажимают кнопку звонка. В конце концов, дверь закрывать не стали, и мы смогли разглядеть и пирог, и мороженое, и игру в «прицепи с завязанными глазами ослику хвост». Короче, псих Мэнкоул сделал это. Ну да, позвонил и пожаловался на невыносимый шум: «Наверно, офицер, хулиганы-подростки там пьют или, может, даже курят марихуану». Жестоко со стороны Мэнкоула. Но мы чуть яйца себе не отхохотали, когда наблюдали, как примчались те двое легавых, позвонили в дверь и узрели крохотных девчушек с пирогом. Их улыбки сменились выражением панического ужаса при виде мудаков в форме. Вышла мамочка и развопилась на представителей власти, покрасневших и порозовевших во всевозможные оттенки. «Вам следует стыдиться», — заключила мамаша. «Пусть, блядь, знают. И она, и они», — хихикнул Мэнкоул, стараясь попасть в вену.

Прошлым вечером вместе с Марком Клатчем и Энтоном Ньютроном слопали марку ЛСД. Похоже, употребление этой штуки по выходным превращается в систему: ну, как другие напиваются по пятницам. А мы едим марку. Классно и без неприятных ощущений. Шатались по площади Св. Марка, играли на губных гармошках, пялились на прикольно-красивые лица прохожих. Плюхнулись у магазина пластинок и послушали, как искрится музыка на неизвестном джазовом альбоме... в прямом смысле звуки сыпались искрами. И, как бы то ни было, мы знали, где мы. Где? Как обычно, всякий раз, съев марку, я запариваюсь на архитектуру... твердые края, отделяющие город от неба, вы только взгляните на карнизы и смешные горгульи, которых раньше не замечали, хотя тысячу раз ходили мимо.

Потом похолодало, но домой никто не пошел. Я не мог позволить ветру задуть нашу прогулку. Вспомнил, что в бурокаменном доме на 12-й улице обитает приятель начинающей модели Деборы Дакстер... они вместе учатся в Детской школе профессионального обучения. Он — человек искусства. Я тоже человек искусства! Короче, мы поспешили к его дому и затрезвонили в звенелку над почтовым ящиком. Он впустил нас, но по его лицу я догадался, что он знает меня не так хорошо, как я предполагал. Честно говоря, я вообще сомневаюсь, что он меня знает, и потому представился сам и познакомил его с моими друзьями... «Мы тут немножно закинулись... клевый приход, все вокруг светится, ну ты понимаешь?.. на улице похолодало... мы хотим погреться». Он, ошарашенный, запустил нас в свою крохотную комнатушку. Но мы подружились благодаря имевшейся хорошей травушке, и все стало ништяк. Сидели, слушали его замечательную коллекцию пластинок, любовались на рыб, плавающих в огромном аквариуме — увлекательнейшая запарка. Я видел, как одна очень долго погружалась, а потом вдруг стала делаться прозрачной: в конечном итоге остались видны только движущиеся в воде кости.

В полночь хозяин дома сказал, что через несколько минут начнется полное лунное затмение и нам надо вылезти на крышу посмотреть. Какой подарок небес, у меня башка кружилась от радости, пока я пробирался на крышу. И тут, дойдя до последнего этажа, я облажался. Не заметив ведущей на крышу лестницы, я распахнул первую попавшуюся дверь и обнаружил молодую немецкую пару, смотревшую телевизор, сидя на полу гостиной. Я полностью растерялся. «Это не крыша», — подумал я, пытаясь убедить себя в очевидной ошибке. Наконец, до меня дошло, что что-то не так, я посмотрел на них и выдал, что сейчас будет полное лунное затмение и им нельзя пропустить такое зрелище. Потом кинулся к лестнице. Наверху ночь была чиста, словно тихая музыка. Я раньше всегда считал небо плоским, но сегодня убедился, что оно имеет форму прекраснейшего купола, когда смотрел на рассекающие горизонт невидимые летающие тарелки. А лунное затмение оказалось фантастическим, я наблюдал его, стараясь ничего не упустить, и проникся его прелестью.

Прошлым вечером, где-то в 5:15, примерно у двух миллионов людей мозги полностью слетели, на хрен, с катушек. За пять минут обрубились к чертям собачьим электростанции всего Восточного побережья! Вот послушайте: я ушел с баскетбольной тренировки в пять часов и мы с Лэнгом помчались к метро. Едва успели вбежать в последний вагон на 7-й авеню. Все ништяк, пока не выехали из туннеля на 125-й улице. Сучий поезд заглох. И когда шли по туннелю к 137-й, остановился, и все, пиздец, не едем, свет потух, только тускло мерцали фонарики на батарейках. Народ забухтел насчет ебаного транспорта, а поскольку был час пик, пиздеж поднялся невероятный оттого, что в несчастном поезде людей набилось как селедок в бочку. И вот жду я в туннелях, пока дело сдвинется с мертвой точки, но проходит полчаса, вонь стоит, как в загоне для скота. По-моему, все до единого затеяли снять пальто и пиджаки, и из-за смрада я чуть сознание не потерял. И тут вспомнил, что заныкал герыч в подкладке куртки, и решил, что, раз я плотно увяз в дерьме, надо как-то развлечься. Мы с Лэнгом стали отпускать шуточки типа: «Кислороду осталось только на десять минут». Но минул почти час, и, откровенно говоря, меня одолели грустные мысли ребенка войны. Типа, без всякой видимой причины застрял на час. И решил, если эта жестянка сломалась, нас можно было бы, на худой конец, оттранспортировать на прицепе по рельсам... вдобавок тот факт, что во всем туннеле не горело ни единой лампочки, подпитывал параноидальные соображения насчет атомных бомб.

Тут я заметил, что люди из вагонов перед нами идут к началу поезда, посигналил отключившемуся от трех понюшек Лэнгу, растолкал его, и мы пошли вместе с другим народом. Некоторые продолжали ждать, некоторые шли за нами. Мне пришло в голову, что кто-то, наверное, знает, как выбраться, в противном же случае в первом вагоне, боже упаси, получится фарш из человечины. Короче, мы туда отправились и обнаружили, что по чистой, счастливой, блин, случайности, первая дверь головного вагона, вот мамой клянусь, успела выехать прямо к станции, прежде чем мы застряли. Выйти на свободу было офигительно, но мы начали исходить говном насчет того, какого хрена мы так дол-го ждали? Тупорылые мамаши, лохи-рабочие — они ведь будут ждать, пока не утонут в собственном поту. Одна женщина, я видел, буквально падала в обморок, я же умирал от навязчивого страха перед готовящейся войной. Если бы не тот запасец джанка, я бы, пожалуй, пересрал окончательно, бля буду. Я до смерти боюсь мертвых туннелей метро. Сильнее я боюсь только бомбардировки.

Итак, вверх по лестнице и на улицу. Огляделись. Пожарная машина мчится мимо нас к дымящемуся мусорному баку. Делов-то. Я решил узнать у первого попавшегося старого тупорылого ирландца: «Что стряслось? Вырубилось электричество на линии?» «Весь блядский городок сокрыт в полной темноте, парниша», — ответствовал он на своем ужасающем диалекте. «Все Восточное побережье до самой Канады! Я слышал по радио», — встрял какой-то чел в чистеньком дорогом костюмчике. Мы с Лэнгом огляделись, не веря своим глазам... ни уличных фонарей, ни рекламных щитов, ни единого огонька во всех зданиях, выстроившихся вдоль улицы. Пиздец космического масштаба! Я лично слышал, затесавшись в толпу, окружившего чувака с транзистором: вырубило весь Нью-Йорк плюс большую часть побережья. Я глянул с берега — за черными водами Гудзона виднелись высотки Джерси, и свет там был... что меня несколько успокоило, поскольку все сильнее одолевали соображения, типа: «Ну вот, коммунистический заговор, мы скоро умрем и так далее». Я поинтересовался мнением Лэнга на сей счет, но он не разделял моих опасений, заявив, что все ништяк, единственная проблема — это как сейчас добраться домой. Ему легче, ведь он живет на перекрестке 150-й и Риверсайда в здоровом буржуазном доме прямо рядом с «Shirelles». Я предложил лезть в битком набитый автобус, который я собрался во что бы то ни стало застопить, он защемился в заднюю дверь и отчалил. Я нес большую сумку с книгами, которые сегодня решил отнести домой (вовремя пришло в голову), и грязным спортивным костюмом в стирку. До дома семьдесят пять кварталов. Но тут тормозит почтовый фургон, водила кричит: «Еду аж до 181-й, запрыгивай назад». Я влетаю, как ошпаренный, нет времени на изъявление благодарности, а топать пешком семьдесят пять кварталов ломает. И вот мы едем. Несколько офисных девочек, беловоротничковые лошки, черномазый бомж-алкоголик, решивший просто прокатиться... и я. Задницы наши подпрыгивают на пачках «NY Post». Водила рулил классно, держаться пришлось крепко, а одна клевая офисная телка цеплялась за меня на каждом повороте. «С ууууума сойти, ничего более идиотского В ЖИЗНИ не видела», — повторяла она каждому, пока мы наощупь ползли вниз по улице, и хлопала как ненормальная огромными накладными ресницами. Поднимаемся на гору, за ней начинается 181-я, потом вниз, ехать еще порядочно, но отсюда весь спуск... переполненные автобусы, добрая сотня машин, выстроившихся в ряд, с обезумевшими водителями... полный пиздец. Я огляделся и заставил мозги не ныть. Прямо через дорогу «Food Carnival». Вроде бы заперт, но зато перед магазином стояли велосипеды разносчиков и спереть их проще пареной репы. Я, словно спятивший окончательно, запрыгнул на один из великов, выбрав трехколесный, впереди которого крепилась большая коробка, и, зашвырнув туда книги и грязный костюм, метнулся в сторону Бродвея, успев заметить, как жирный менеджер засеменил в мою сторону в отчаянной и бесполезной попытке меня поймать. Как я понесся! Взлетел на крутой холм перед 200-й улицей и погнал напрямик. Холодало, но я торопился и жал со всей мочи на педали. Через несколько кварталов я бросил велик перед пиццерией, двинул к дому, по пути заскочив в церковь прихватить халявных свечек, поднялся по лестнице, освещая ими путь, и унес груду бараньих отбивных, внеся свою лепту в семейные байки. Только не у своих, так, ради приключения. Должен признать, это был один из моих самых удачных налетов. Свечи отлично освещали дом.

Потом мы с братом вышли разузнать, что творится на улицах. Дома никому не сиделось. Некоторые чуваки разводили теорию насчет того, что «в этом виноваты русские», сейчас не помню подробности. Однако все разделяли мнение, что сегодня ночью есть маза снова взломать парковый склад, набрать баскетбольных и футбольных мячей и прочей хреновни. Да, дело верное: готов поспорить, мы могли бы провернуть дельце и покрупнее... все легавые заняты исключительно дорожным движением и срочными вызовами, в парке ни души. Мы взломали ломом дверь, обнаружили здоровенный мешок, присвоили себе всяческие чудесные вещички (даже несчастный комплект сменных щитов), а для полного счастья отыскали полгаллона Рафуса в ящике паркового сторожа и отполировали удачное мероприятие (в последнем я не участвовал, потому что обнаружил еще один пакетик с герычем, достал драгоценную находку и вмазался — единственный раз в парке без малейшей копофобии). Мы покинули место преступления, я спрятал добычу в лесу. Некоторые пацаны поперлись пить пиво в кабаке «У Форестера» (старый хрен работал, осветив бар свечками); а я пошел домой и лег спать. Интересный день: и свет, и тьма.

Из-за того что я — звезда баскетбола и охуительный модный чувак из частной школы, на мне виснут сногсшибательные телки из других частных учебных заведений, и все они чем-то таким заняты, и бабла у них слишком до фига, чтобы так просто их послать. Пошел в гости к моей нынешней подруге Геди Хантер, так как сегодня пятница, а по пятницам ее предки отправляются на большую всенощную гулянку в город, оставляя апартаменты нам с ней и еще пятидесяти горничным и дворецким. Она живет у площади Саттон-Плейс в восемнадцатикомнатном пентхаусе с видом на Ист-ривер... Ее папаша — важная птица в, по-моему, «MGM», а мамочке ее принадлежит фирма, сдающая напрокат лошадей для скачек, кажется, так. Кстати, я был бы не прочь разок на нее лечь. Несмотря на свои за сорок, она классно сохранилась. Ну да ладно. Я заваливаю, киваю швейцару, он меня уже знает и пускает, не приматываясь со всякими цэрэушного характера записями, от которых спасу нет в других домах. Лифтером работает высокий негр, раньше игравший в полупрофессиональной баскетбольной команде. Пока я не доехал до верхнего этажа, мы с ним здорово потрепались. Потом я выхожу, звоню, швыряю берет дворецкому Генри, меня встречает весьма сексуальная, в охренительно нарядном платье Геди. В гостиной мы перекусили итальянской едой, потом переместились в её комнату, почти нависающую над рекой, откуда видны медленно плывущие баржи и уродливые здания пригорода. Я достал немного хэша, она принесла свою замечательную трубку, и спустя минут десять вид из окна стал чертовски приятнее. На Лонг-Айленд Сити идет какая-то масштабная стройка, и огромные балки рассекают древнее небо на манер ножей. Но вот мы достаточно налюбовались зрелищем, захотелось трахаться, и мы уделили этому занятию час или два. Мне никогда не надоедает Геди, хотя я хожу к ней уже целых два месяца. Остаток вечера мы просидели голышом на ее необъятной кровати, смотря на большом цветном телеке прикольные фильмы Питера Селлерса. Я показал ей фотку, где я на площадке, напечатанную вчера в «The Times», в честь набранных мной в мачте с «Макберни» сорока очков. Геди прямо расцвела и мы еще потрахались. Все это забавно, но глупо. Как-нибудь притащу сюда всю толпу раздолбаев из нашего старого Бойз-клуба на Мэдисон-сквер, и они охренеют в два счета. Тут я вспомнил, что мне надо встретится с ребятами в городе, и примерно в полночь распрощался, предварительно изучив состав аптечки папочки Геди. Прихватил восемь штук стимуляторов и кучу транков. Крепко поцеловал Геди, слопал грушу и свалил.

Я понял, что в наших с батей бесконечных дрязгах не виноваты ни он, ни я. Мне думается, виноваты, несомненно, всякие болтливые мудаки, торчащие в баре, за стойкой которого папаша дни напролет надрывает задницу... «Клиенты, — утверждает он, — это наш хлеб с маслом!» А все эти легавые, строители со своими прическами ежиком, значками «Пора бомбить Ханой!», истинно американскими шуточками разносят сплетни хуже самых злостных педиков с Гринвич-авеню, даже странно. Очень любят перегнуться через стойку и, захлебываясь от хихиканья, зашептать: «Слышь, а че, блин, твой сын отрастил такие патлы и напялил такие шмотки? А я, блин, думал, он у тебя звезда баскетбола... А он, случаем, не якшается со всякими сраными па-ци-фис-тами, а? А че ему в школе говорят, когда он приходит в таких шмотках? Не, я серьезно?.. В смысле, я советую тебе с ним как следует побеседовать, ну, ты понимаешь? Ага? В смысле, господи...» Мне представляется, что каждый их этих любознательных вручает своей жене бабки, чтоб сплавить ее куда подальше в воскресенье, сам же наряжается в ее трусы с лифчиком, возбуждается от собственной затеи, а потом любуется на свое отражение в этих одеяниях, глядя в зеркало в человеческий рост, пока более серьезные мужчины набирают по телевизору очки с правом погладить друг друга по заднице. Уверен, что мои соображения, все до единого, абсолютно правильны.

3апись, найденная в блокнотике, цена которому у Гасси десять центов... Это о моем опыте под ЛСД, написано давным-давно:

Обнаружил утром на скомканном листике в старых штанах во время урока истории.

Джанки — страшные чудики, со временем начинаешь на них дивиться. В смысле, сегодня вечером в парке собралась толпа народу, бредящая убийственным товаром, припасенным этим типом по имени Фуджи. Нас все дружно предупреждали не брать у Жиртреста Виктора, ошивающегося менее чем в десяти футах напротив нас: «Вот у Фуджи — вещь, пойдемте его разыщем». Нет, черт возьми, только не я. Я не ширялся примерно почти месяц, а Виктору я доверяю. Короче, я взял у него три дозы по пять баксов каждая и залез в кусты употреблять. Вставило, как следует, продукт отличный, а те придурки уперто двинулись искать Фуджи у бильярдной. Сейчас он торгует на самом горячем углу города, просто натуральный вулкан, можно сквозь обувь уловить жар распространяющихся наркотических волн. Сначала надо дождаться, пока Фуджи соизволит выйти (он понимает, что его товар самый лучший, и его всегда будут ждать), потом собирает лаве и бежит к себе домой, стараясь не забыть, сколько ему надо взять. Слишком напряжно в наше тяжелое время. Плюс тот факт, что я не доверю Фуджи продать мне даже аспирин, поскольку если он наберет много лаве, то способен исчезнуть на неделю. Потом всегда найдет отмазку, типа его зажопили и побили, отняли товар, и ему пришлось провести неделю в Райкерс. Он уже кидал меня таким макаром раньше. Короче, чтобы не размазывать рассказ о произошедшем сегодня вечером. Восьмерых чуваков запалили легавые и забрали за праздношатание сразу после того, как они выложили свою последнюю наличность. Им предстоит отвратительнейшая ночь в мусорне. И им очень повезет, если Фаджи вернет деньги. А я тем временем спокойно торчал.

Впрочем, Вилли и Билли, избежав неприятностей, вернулись с дозой. Я лениво качался на качелях, потягивая пепси, когда они прибежали за водой, чтобы потом вмазаться на горе. Я прихватил оставшийся у меня пакетик с дозой и присоединился к ним. Там был заныкан весь набор необходимых инструментов. Баяна в худшем состоянии я до сих пор не встречал, им, видимо, кололись чуваки, которых я даже боюсь себе вообразить, чтобы не расстраивать желудок. Но, вот бля буду, без малейшего сомнения я засадил подготовленный продукт в этот гарпун и выпустил его себе в вену. Когда торчишь, наплевать, каким образом наркотик попадает в тебя. Не отрицаю, что я и сам такой. И тут происходит то, с чем я не могу мириться. Вилли просит у меня лимонаду, я передаю ему бутылку, а этот мудак отмочил второразрядный выебон — вытер верх бутылки, прежде чем отпить. Твою мать, чем бы я заразным не болел, он все равно быстрее подхватит через общий баян. Эти лохи хоть раз, ну всего один раз, дали бы себе труд поразмыслить. Они напоминают мне девчонку, с которой я спал на прошлой неделе. Она заснула, даже не вытащив язык у меня изо рта (впрочем, другие части тела тоже далеко не отодвинулись), а на утро стала чмырить меня за то, что я почистил зубы ее несчастной щеткой. Но, знаете, я тоже могу смотреть на вещи их способом. Когда этот ублюдочный урод Вилли вернул мне напиток, я глянул на его слюнявую рожу и выплеснул остатки.

Сегодня вечером мы с Джимми Мэнкоулом едва не угодили в мусорскую. Мы обули несколько знакомых мне тупых чувих из частной школы на десять зеленых, впарив им под видом травы фасовку с семенами укропа, скомунижжёную из маминого ящика со специями. Потом уболтали негра-барыгу скинуть нам два бакса за две шестидолларовые фасовки. У этого чела всегда есть высококачественный товар, и нам повезло выцепить его, поскольку обычно к вечеру он все распродает, а мы успели захватить последние две фасовки уже около девяти часов. Я взял чашку воды в «Дали», Мэнкоул отправился в парк и достал необходимые инструменты, сныканные за кирпичом у дальней стены паркового склада. Мы пришли на наше излюбленное место неподалеку от Клойстерса, отыскали старую пивную крышку, приспособили ее под посуду и приготовили продукт. Я вмазался первым и был убит на месте — товар оказался первоклассным. И тут только Джимми сварганил себе дозу и пытается найти вену, как до нас долетел шум несущегося к нам по тропинке одного из тех новеньких мотоциклов, на коих теперь разъезжают копы. А мы отвисаем прямо под фонарем, наше занятие отлично видно. Какого хера мы вздумали торчать в парке? Оставалось только одно. Перемахнуть через десятифутовую стену, прежде чем скутер не подъедет и нас не запалит. Я, не раздумывая, перескочил и чуть не сломал лодыжку, а точно на меня плюхнулся Мэнкоул, причем, прикиньте, с до сих пор торчащим из руки баяном. Мне хотелось наорать на него, но я сдержался, а мусор на своей железяке пропукал мимо нас. Мы огляделись. Выяснилось, что падая Мэнкоул проткнул вену, и в баян хлещет кровища. Черт, глупее укола я в жизни не встречал. Но все-таки я сумел подняться, прихрамывая из-за опухшей лодыжки и потирая руку, на которую он свалился. Призываю, среди прочего, найти место для вмазки побезопасней, но с тех пор, как большой Джой передознулся в «Штабах», постановлено, что там никто не двигается... только раскуриваемся. Другого же помещения у нас нет. А доказывать ущемление прав джанки со стороны каннабиоловых заебешься. Видимо, как мне кажется, или парк, или ничего, если только я не слезу. А, судя по всему, надо этим заняться, поскольку я последнее время торчу чересчур плотно, и лучше такую херню не запускать.

Коп, рыскающий по парку на пердящем мотике в поисках кого бы запалить за курением травы или ширкой, прошлым вечером круто наебнулся. Одни мои знакомые челы натянули металическую проволоку на темной парковой тропинке, надеясь отрезать мерзавцу башку. Только они забыли одну вещь, а именно: на мотике стоит ветровое стекло. Но, по-любому, ему здорово досталось: потерял управление, рухнул с машины и, кажись, сломал ногу. Огребать придется всем. Во всем парке теперь некуда плюнуть от легавых, и, если кого заловят, немедленно тащат в участок допрашивать. Вывод следующий: не делай подлянок копам, на место одного вернется стая, и пиздюлей никому не миновать.

Последнее время у меня дома с предками полный писец. Что тут скажешь? Папаша каждый день возвращается с работы в шесть, ужинает, переобувается, садится в кресло, закатав штаны и взгромоздив ноги с выступающими варикозными венами на табуретку, и предается исхождению говном. Чмырится насчет моего излишне длинного хаера, насчет того, что марши протеста это отстой, а нигеры и латиносы полные засранцы. Короче, один и тот же гон. Я не отвечаю, ведь он все равно не слушает. Ничего особенного, но худшего говна мне терпеть не приходилось слушать. Затем мамаша вечно пытается вовлечь меня в политические дебаты, когда начинаются новости, а если я возражаю и высказываю свое мнение, семейство поднимает сумасшедший ор, или же от беседы уклоняюсь — то же самое, только еще хуже. Я сейчас не заморачиваюсь вступать в разговор. Просто отказываюсь пиздоболить об этой хуйне, и все о кей, мне совсем запудрили мозги: марксисты, нигеры и, по большому счету, все остальные — козлы, а война во Вьетнаме санкционирована Папой, а сей мудрый старик никогда, разумеется, не ошибается. Вот если бы я умел складываться пополам, я бы занимался самоотсосом дни напролет, торчал бы на какой-нибудь офигительной наркоте и жил в шкафу. Но зато можно своим пофигизмом стимулировать у предков развитие рака или сердечных заболеваний, доводить их до седых волос, разорять их на косметические кабинеты. А потом ты плачешь в уборной оттого, что у тебя так сильно болят вены, и ты не можешь отрицать, что любишь их больше всего на свете.

Думаю, сегодня последний раз в жизни участвовал в антивоенной демонстрации. Очередной большой и тупой отстой. Всяческие недо-Джорджи-Маршаллы доебываются до тебя, что, типа, надо обязательно идти стройными рядами и все в таком духе, объясняют, против чего мы в первую очередь протестуем. Кому нужны вожди? Вождям следует надрать задницу, а потом переправить их авиапочтой на сельскохозяйственные угодья куда-нибудь в Канзас... нам они без пользы. Если я не могу заниматься чем-либо так, как считаю нужным, предпочитаю сделать ручкой. Лучше стебаться над этими выступлениями, лапать жопы, кататься на роликах и ссать на углы универмага «Мэйси». Их гон с серьезным видом, непроницаемые физиономии и прочее говно — все это лишь показуха. Большей части народа, приперевшейся на подобную демонстрацию, просто нечем заняться, Пентагон срать хотел на их мекание, и, мне кажется, пора переходить к киданию кирпичей вместо произнесения занудных спичей. Нам нужно больше боевого народа, умеющего драться и кусаться, а не толпа любителей прогуляться на свежем воздухе. Пора менять способ донесения своего мнения, а то выходит сплошная лажа.

 

Зима 66-го

Скоро я это сделаю. Только бы заполучить эту штуку, и я знаю, меня хватит на то, чтобы выдернуть ее из сумки и устроить бойню. Я имею в виду английский в нашей школе, первый с утра урок... раньше я заводил разговор о фантазиях, незаметно рождающихся, пока я сижу там каждое утро... о желании выхватить автомат и выпустить обойму (меньшее меня не устроит, пистолет не то, нужна именно штука с тра-та-та-та, ну, вы понимаете?). Так вот, по-моему, это перерастает просто фантазии, и я не соображу, в чем тут фишка? Мне кажется, это первый урок, а прикол в том... что перед тем, как переться в школу, мы заглядываем к чувихе по имени Джуди, живущей в доме на Сентрал-парк-уэст, и у нее раскумариваемся, ширяемся и так далее, по желанию. И когда я заваливаю в класс, я очень утомлен, хочется подремать. А обезьяна у доски распинается, как прекрасны стихи Уитмена, будь он хоть трижды пидором или имей прочие пикантные склонности. А я медленно закатываю глаза и вижу лишь пейзаж из растрескавшейся желтой глины, колючей проволоки, траншеи, классная доска кажется бесконечным ослепительным сиянием сражения, и я начинаю уничтожать врагов, как вдруг снова возвращаюсь в класс, марионетка продолжает читать лекцию, и, как обычно, все кругом тоскливо. В смысле, мне хочется хоть раз... оставить от этого места рожки да ножки... ну хоть раз...

Сегодня вечером, съездив за фасовкой в бильярдную на 53-й, выхожу спокойно из метро на Дикмэн-стрит, как вдруг вижу Жирного Эдди, стоящего на злоебучем перекрестке шести улиц. Весь задерганный, глаза сощурены в две красные щелочки, в руках пластмассовый свисток, на кумполе идиотская шапочка, наподобие капитанской, руководит уличным движением. Еще чуть-чуть и его со всех сторон разорвут на кусочки, не одна машина, так другая! Ваше, блядь, мнение по этому поводу? Мне было несподручно ему помогать из-за имевшейся при мне наркоты, но я дошел до «Штабов» и велел Г. Бургеру сходить за Эдди. Но пока Г. надевал пальто, прибежал Мучи, объявив нам, что видел, как этого жирного разъебая с пластмассовым свистком и прочими прибамбасами минуту назад увели куда-то. Полный урод. С этим увальнем даже самые пробитые наркоты города не станут ширяться.

Я больше не боюсь бомбардировок так, как пару лет назад, но паранойя все еще сильна во мне... несомненно. Просто я постепенно сделал ее утонченнее... она приняла форму считания дней... я выигрываю передышки между очередными вспышками холодной войны. Кредит оплачиваю страхом. Думал об этом сегодня.

Думал, как могу разделить свое прошлое на сгустки времени, когда у меня были мириады «существенных» причин желать (а еще раньше, лет в девять, молиться), чтобы конец света и нажатие роковой кнопки произошли чуть позже, а потом я тщательно и по отдельности пересматривал каждую «причину протянуть еще немного». «Мне бы только один план исполнить, прежде чем придет конец, — помню, размышлял я, — мне нужно всего лишь около четырех месяцев... а потом пусть безумный мир гибнет к чертям собачьим!» План всегда был не особо грандиозным, сроки варьировались. Мне восемь лет: я надеюсь, что большие шишки немного охладят свой пыл, со сбросом бомбы можно потерпеть одно лето, и я смогу перед смертью хоть один сезон поиграть в детской баскетбольной лиге, куда меня недавно приняли. Прикольно вспоминать, мне даже казалось, что наша страна вполне может отсрочить принятие мер насчет кубинского кризиса, чтобы я успел в пятницу вечером сыграть очень важный матч. Девять лет: мы поедем в замечательный лагерь Бойз-клуба, если еще один месяц, еще одно лето не будет войны... ведь я исхожу не из абсолютной херни... вот так я измерял, сколько мне еще нужно в будущем... ведь одно увязывается с другим... всякий раз либо намечалось путешествие, либо предстоял сезон в каком-нибудь спорте... что-то, стоящее надежд, а потом, ну ладно, пускай сирены затягивают песнь смерти.

Но это не есть нечто оставшееся в прошлом и навсегда решенное. Ни фига подобного. Это порождено, как я сейчас начинаю понимать, страхом... и отлично работает... этим успешно пользуются. И до сих пор я именно так смотрю в будущее, только меня больше ни хера не волнуют поездки в летний лагерь или грядущие через две недели матчи. Сейчас меня заботит нечто большее... успею ли я закончить стихи, наметившиеся у меня в голове? Успею ли научиться писать так, как знаю, что могу? А мои дневники? Или Вьетнам уничтожит меня, нажав кнопку? Ведь сейчас главное— стихи... а кнопка все еще существует, ждет...

Вечером отправился отрываться на гулянке в здешнем баре, где отвисают старшие братья всех моих городских корешей. Нас там, разумеется, не ждали, ведь мы несовершеннолетние, но один чел торгует неотличимыми от настоящих фальшивыми военниками, и мы дружно набухались в сиську. Вечерину устроили в честь старшего брата Блюбоя по кличке Челюсть, который утром попал в зубы армейской машины. Блюбой и Челюсть — самые упертые в этом жлобском квартале, и они вечно на меня выебываются за то, что я против войны, но я все равно пришел, поскольку в округе больше ничего интересного не намечалось. Короче, после того, как все вмазали по полдозы, папаша Челюсти осторожно выключает музыкальный автомат, прокрадывается на середину и предлагает всем хором грянуть «Денни-боя» (настоящее имя Челюсти). И вот мы затянули эту хуйню, и на середине всеобщего пения Челюсть в слезах бросается к папаше, стискивая его в объятиях, потом повторяет тот же душещипательный спектакль со своим братцем. Трогательнее сцен я не видал, остальной бар тоже. Потом толпа перешла к «Моя страна, это о тебе», «Америке» и так далее и тому подобное... Оди Мёрфи никогда подобного не видел, а я застыл на месте, пытаясь убедиться, что это мне не снится. Но тут Жирный Эдди меня просветил, сообщив, что Челюсть забирают всего на шесть месяцев, служить он будет на Стейтен-Айленде, и ближе его к Вьетнаму не подпустят. Нас разобрал такой ржач, что некоторые даже перестали петь и заинтересовались, в чем дело. Пример семьи, умеющей сделать слона из навозной мухи, — таков смысл сцены. Во дают, а ведь, судя по происходящему, вы бы предположили, что несчастному парню по кличке Челюсть придется убивать председателя Мао из водяного пистолета. Но, с другой стороны, я рад, ведь лопухи вроде него вечно проигрывают бой.

Только что приехали в один городок для участия в весьма зрелищном Национальном Баскетбольном Матче Всех Звезд среди страшеклассников. Городок, кстати, называется Вашингтон. Я, так вышло, ехал вместе с Бенни Гринбаумом (печально известным голубым скаутом из знаменитого Университета Мидуэст), и этот педрила играл моими волосами всю дорогу. По пути мы три раза останавливались в «Говард Джонсон», но я так и не наелся. Наша команда в довольно унылом состоянии; нас обещал встретить Ларри Ньюхолд на углу 116-й и Ленкса, но так и не появился. Я не особо расстроился, поскольку теперь я буду защитником в стартовой пятерке. Бенни предложил мне жить с ним в одной комнате по 25 баксов за ночь, я почти согласился, но тренер Джо Слэпстик велел ему уебывать в другой мотель. Взамен меня поселили с гондоном Бобби Беллумом. Этот жалкий урод пришел загружаться в фургон вместе со всем семейством. Меня он терпеть не может, но стал делить со мной комнату, потому что папочка запретил ему спать с черными, а кроме меня белых нет.

На вечер запланировали просмотр увлекательных фильмов с прошлогодними матчами, но я решил на него забить. Мы вместе со светлокожим негром Бэксом Портером вылезли через окно его комнаты и смотались в черный район города. Портер играет классно. Однажды я видел, как он достал серебряный доллар со щита, несмотря на свои всего-навсего 6 футов 5 дюймов росту. И сам он отличный парень, познакомил меня со своей очень красивой чернокожей подружкой. Она сказала, что ей очень нравится мой длинный хаер, а я сообщил, что я утонченный человек искусства и пишу изысканные белые стихи. Она спросила, знаю ли я, кто такой Аллен Гинзберг. Я отвечал, что все в Нью-Йорке знают, кто такой Аллен Гинзберг. Не очень образованный Бэкс счел Гинзберга очередным голубым баскетбольным скаутом еврейской национальности, типа Бенни Гринбаума. Офигительно погуляли. Вернулись к себе только около двенадцати и нас ждал разъяренный Джо Слэпстик. Заявил нам, что не выпустит нас на игру, до которой оставалось два вечера, даже запасными. Херня. Мы оба знаем, что будем в составе. В команде просто некого выставлять вместо нас. А впрочем, на хуй вообще игра. У меня с собой куча наркоты после знакомства с тем милым черножопым районом. Слэпстик приказал нам принимать душ и на боковую. Мы раздули по два косых в душевой и вернулись в мою комнату. Бэкс вломил пиздюлей Беллуму за стукачество тренеру о нашем опоздании, я прочел «Музыку» Фрэнка О'Хары и стал размышлять об отеле «Плаза». Это стихотворение всегда напоминает мне отель «Плаза».

После весьма скудного завтрака Джо Слэпстик отозвал нас с Бэксом в сторону и поставил в известность, что дает нам второй шанс и все-таки выпустит нас на игру. Подвалил Бенни Гринбаум и, почесывая меня за ушком, поведал мне, против кого я буду играть в защите завтра вечером. Им оказался Арт Бэйлор, двоюродный брат моего любимого игрока Элджина Бэйлора. Бенни сказал, что этот чувак очень энергичный, и мне следует наставить одну ногу на его пах, прежде чем тот пойдет в наступление. Что Бенни мне и продемонстрировал, потершись коленкой о мои яйца.

После того как Бенни познакомил с этим приемом всю команду, кто-то обнаружил, что у центрового из Клинтона Сэмми Фалтона имеется сумасшедший запас сильнейших стимуляторов. На тренировку мы дружно явились под кайфом. Я забросил невероятное количество мячей и твердо застолбил свое место в стартовой пятерке. Я отработал передачу и подборы, поскольку, как мне кажется, от меня будет зависеть вся встреча, если все сложится нормально. Бен Дэвис ушиб ногу и выбыл до конца турнира. В вашингтонских газетах я читал статьи, посвященные мне и озаглавленные «Баскетболист-битник». Они описывали мои длинные по плечи волосы и странные увлечения за пределами спортивной площадки. А какой, на хуй, смысл? Меня сильно поклонило в сон, несмотря на колеса. Едва собрался уйти в свою комнату, как меня тормознул Джо Слэпстик и сообщил, что я буду играть в нападении, поскольку Портер слишком туп. Когда я зашел в комнату, там сидели Беллум с папочкой. Наверно, обсуждали тот рассказ из сегодняшней газеты. Уверен, он бесится при мысли, что такой урод, как я, будет в стартовой пятерке. Мудила. Я чуть яйца себе не порвал, чтобы сюда попасть, так что пойдет он далеко и надолго.

Возвращаясь сегодня из Вашингтона, остановились заправить машину Бенни, а Йоги пошел искать сортир. Мы с Корки заглянули в магазин взять колы, потом вмазались его припасенным на подобный случай продуктом. Через несколько минут из сортира вернулся взвинченный и широко улыбающийся Йоги. «Наверно, этот козел только что подрочил», — невежливо заметил кто-то, но Йоги подлетел к машине, захлебываясь от возбуждения: «Эй! В туалете есть автомат с презиками!» «Что за херню ты мелешь?» — спросил Вилли. «Клянусь, там автомат с презиками, — он вытащил и предъявил нам большую упаковку настоящих гондонов. — Клево, да?» «Прикольно», — решил я, и мы дружно помчались на разведку, в том числе и Бенни. Так оно и оказалось, по 25 центов за упаковку. Раньше я ни разу не встречал автоматов с презервативами в Нью-Йорке, но кто-то объяснил, что такие штуки имеются на Юге в каждом туалете. Корки опустил четвертак и приготовился получить приз, но ничего не произошло. «Тресни по нему», — посоветовали ему, и он изо всей мочи вдарил по верхней части аппарата. И мы обалдели. Низ этой фигни отвалился, и тысячи пачек гондонов посыпались на пол. Мы ползали на четвереньках, подбирая их, набивая ими карманы. Ведь их можно будет здорово толкнуть лохам из нашей школы, которые конфузятся пойти в аптеку и попросить упаковку. Кстати, туповатый Корки прохрипел: «А ведь не очень удобно, когда заходишь в аптеку и говоришь: «Мне, пожалуйста, три гондона». Мы посвятили чуток времени на разъяснение Корки некоторых жизненных реалий.

Тем временем Бенни, кажется, вполне освоился в толчке и решил воспользоваться шансом, предложив у нас отсосать. Никто не счел его дерьмовую идею привлекательной, и, убедившись, что все резинки подобраны с пола, мы вернулись в машину. Удрученный Бенни плюхнулся на сиденье, и только мы тронулись, как этот пидор чуть не врезался в грузовик. «Забудь о моем члене и следи за дорогой», — произнес Вилли. Я опух, когда мы взглянули на переднее сиденье и увидели, что Вилли, спустив штаны до лодыжек, втирает себе в яйца детскую присыпку «Johnson & Johnson». «Чтобы лучше бегалось», — пояснил он. «Понятно», — кивнул я. Потом мы на заднем сиденье занюхнули чуток джанка и потому оставшаяся часть пути прошла так, что в дневнике особо не опишешь, однако для старого торчка очень мило. В Балтиморе в продуктовом магазинчике мы умудрились встретить двоюродную сестрицу Корки. По-моему, она жуткая блядь. Они децл потрепались, и мы двинули дальше. Очень трогательная встреча. Когда до города оставался час езды, все стали надувать гондоны и пускать их из окон. Заехав за едой, мы подарили несколько шариков одной маленькой девочке и ее маме. «Смотри, какие мальчики дарят тебе воздушные шарики. Бери», — сказала пустоголовая домохозяйка из Нью-Джерси.

Уже целый день, как мы вернулись из той безумной поездки в Вашингтон. Мне позвонил Бенни и сказал, что хочет, чтобы я играл в его команде «Флайерс», и мне надо прийти в его роскошные апартаменты, чтобы там примерить их знаменитую форму и взять бесплатную пару дорогих кроссовок. Я спрашиваю, можно ли нам встретиться там, где поспокойнее, но он божится, что все ништяк, тогда я одеваюсь и стартую. Оказалось, он обитает в шикарном квартале, в доме есть швейцар. После допроса с пристрастием со стороны старой дамы, сидящей у коммутатора в коридоре, я поднялся на шестнадцать пролетов (дело в том, что я боюсь ездить в лифте), отыскал нужную дверь и позвонил. Бенни встретил меня с улыбкой, типа вот-пришла-моя-лапочка, мы прошли и присели в гостиной, с минуту пили кока-колу, потом он поднялся и посигналил мне пройти в соседнюю комнату мерить форму. Едва мы зашли в его комнатку в дальнем конце квартиры, как Бенни попросил меня присесть на кровать. Я подождал, пока он вынет из шкафа весьма понтовую спортивную куртку, и примерил ее. Благодаря моей худобе, сидела она лучше некуда, он погладил мне грудь обеими ладонями, забрал куртку и потом, глядя на меня, сказал: «Сними брюки и попробуй эти шорты». Я расстегнул ботинки и стянул джинсы, небрежно повесил их на спинку стоящего рядом стула, он протянул мне шорты, настаивая, чтобы я мерил их без трусов, а то они могут не подойти. На мгновение я засомневался. «Вот дерьмище, — мелькнула мысль, — во что я влип?» Я нервно решал, дать ли этому козлу в рыло, или, сохраняя спокойствие, снять трусы и надеть те штанишки. Но Бенни остановил меня со словами, что сперва хочет произвести измерения. И, подтащив меня к стенке, прижал к ней. Начал измерять мой объем бедер и икр (между прочим, 13 дюймов), а потом началось. Пиздец. Он нежно прижал пальцы к моим яйцам и елде с заявлением, что сейчас приступим к замерению и их. Ну уж хватит, подумал я. Сграбастал ублюдка и, как мне кажется, по большей части инстинктивно, достаточно мощно въебал ему по шее. Тогда от удара он уткнулся мордой в колени, а я схватил его за волосы и толкнул так, что он треснулся башкой о латунный столбик кровати. Потом собрал свою одежку (форму тоже прихватил) и направился к двери. Он догнал меня, умоляя не сердиться, ныл, что это все фигня, я ему нравлюсь и он не мог удержаться и не испытать, что он не врет, может даже влюблен в меня, и летом мы сможем встречаться и ездить в кино или куда еще. Черт, что этому типу надо? Зато он всучил мне 20 баксов, чтобы я никому не рассказывал, мы остались друзьями и прочее. В итоге (клянусь моей чудесной жопой) я забрал лаве и свалил, весь трясущийся, словно стариковский член. А вниз ехал в лифте, потому что настолько пересрал, что даже совсем позабыл о своем страхе перед этой штуковиной,

Чем больше я читаю, тем отчетливее, с каждым днем все глубже осознаю необходимость писать. Думаю о красоте, о том, что она представляется мне просто глыбой необработанного камня, из которой можно вырезать вещь, о том, что в словах для меня никогда не было некоего жуткого предела, они лишь инструменты для ваяния. Образы просто приходят ко мне откуда-то сверху (я все воспринимаю образами), мне остается только сложить их, словно кирпичики. Они то ясные и чистые, а потом вдруг неряшливые, и после придумаешь, как привести их в порядок. Словно эдакий дом, откуда я могу «вырвать» комнату, изменить ее размер или планировку, чтобы все остальное приобрело смысл... или потеряло его окончательно. А когда все готово, я разбит, будто бы что-то у меня в кармане такое есть и я это принял. Вот так.

А теперь для моих дневников нашелся самый что ни на есть глобальный герой, так необходимый каждому автору, — именно этот ебучий сумасшедший Нью-Йорк. Скоро я заставлю всех мудозвонов проснуться, оторвать от кровати свои задницы и покажу им, что на самом деле творится в тупиковых аллеях, там где кончаются чистенькие улицы с гаражами на две машины. Я знаю, о чем вы думаете. Я мудрое зловредное дитя, и становлюсь все мудрее, и я хочу любым способом отомстить вам за вашу тупую ненависть, за сны ребенка войны, ведь вы виноваты в том, что они так долго мучили меня, лежащего в кроватке, равно как и в воображаемых бомбах, падающих на утес, где я пытаюсь устоять. Может, однажды. Книжка всего в восемь страниц — не больше. И всякий раз, как страницу переворачивают, облако дыма окутывает очередной взрывающийся отдел Пентагона. Плотное облако.

Сегодня вечером позвал в гости несколько чуваков из верхней части города и мы сыграли с моими чернокожими корешами в смехотворно тесном спортзальчике на 127-й улице. Счет особо не вели, однако вышла классная тренировка, потом мы переоделись и двинули в сторону метро. Ронни Джэксон вызвался угостить нас алкоголем в забегаловке на 8-й авеню. Сначала мы смотались к Риверсайд-драйву, раздули несколько косых на холодном речном ветру и отправились отвисать уже хорошие. На нас кисло взглянули пару раз один-два типа, но Ронни с ними немного знаком и убедил их и нас, что все нормально. Всего примерно неделю назад в Гарлеме вспыхнули очередные беспорядки, и сейчас, шагая по улицам, не можешь отделаться от ощущения, что откуда-то сверху на тебя ежесекундно наводят невидимые стволы, но поскольку с нами один из основных здешних чуваков, то вроде угрожать нам ничего особо не должно. Если бы страсти кипели так, как неделю назад, я мог бы идти вместе с призраком Малкольма Икса, и по мне, без всяких там, открыли бы огонь. Мне радостно видеть раскуроченные витрины мудацких магазинов, принадлежащих всякой белой сволочи, откуда подчистую вынесены телевизоры и радиоприемники людьми, которые достойны, в конце концов, владеть этими вещами. Мне отвратительно смотреть на разбитые головы, но уверен, что продолжение следует, и, хотя мне нравится помогать моим чернокожим дружкам, я могу лишь оставаться в стороне, поскольку только так у них что-то выйдет, и к тому же меня не прикалывают свистящие вокруг меня пули, неважно, выпущены ли они легавым или негритосом.

Короче, сидим мы в баре, заказали отвертку, трепемся о своем, как вдруг, вот мамой клянусь, влетают два парня, вытаскивают по ярко блестящему револьверу и ставят нас в известность, что помещение захвачено. На этой ноте мы, конечно, крупно пересрали, но их интересовала исключительно касса, и бармен невозмутимо выложил все ее содержимое перед ними на стойку. Затем они обошли всех посетителей и конфисковали у каждого все, что было. С нас у них много взять не удалось, всего-навсего имевшиеся у меня пятьдесят центов. Они оставили мне мой жетон на метро, что, надо признать, с их стороны было довольно мило. Один из этих чуваков, по виду более дерганный, чем его напарник, попытался отобрать у Ронни траву, но его приятель строго посмотрел на него и сказал: «Совсем спятил, балда? Нас ведь арестуют за это дерьмо». Вот они почти закончили сбор и в дальнем конце бара приблизились к немолодому уже здоровяку, который, похоже, работает в соседнем гараже, из тех типов, кто забегает каждый час пропустить стаканчик. Один из наших красавчиков, который повыше, собрался было забрать лежащие 60 центов, но тут этот крепкий мужик схватил их и завопил: «Хрен вам, уроды! Я хожу сюда каждый вечер в это самое время и пью на деньги, за которые рву себе жопу, не достанутся они вам! Ни за что!!!» «Мы не желаем устраивать тут базар, — отвечает, сдерживаясь, высокий, — положи свои шестьдесят центов мне в руку». Видимо, туго живется этим уродам, раз они так разволновались из-за несчастных 60 центов. Но мужик и слушать не хотел, продолжая сжимать деньги в ладони.

— Черт возьми, гони сюда!

— Хуй тебе!

На этом месте мы помирали со смеху, глядя, как два чувака с пушками брешутся с одним-единственным упрямым хреном. Потом картина следующая: он снова требует деньги на бочку, мужик не сдается, и тогда невезучий грабитель обходит бар, тяжело вздыхает, смотрит на того в упор и спрашивает: «Ты, твою мать, что пьешь?» Тот расцветает и отвечает: «Исключительно «Канадский клуб». Грабитель сердито хватает бутылку, наливает мужику, забирает 60 центов, разворачивается, и они с напарником удаляются, а старый хорек, улыбаясь, потягивает из стакана. Вы, наверное, решите, что я все выдумал, но клянусь, каждое слово — истинная правда.

Такое удовольствие перетянуть руку женским шелковым чулком, вонзить иглу в сделанную отметку и наблюдать, как кровь поднимается в баян, словно пустынная лилия, рисунок которой я, помнится, встречал в детской энциклопедии. Такая красная... да, я вкалываю в руку пустынные лилии.

Последнее время мне это тяжело давалось. В смысле, писательство. Являлись красивые фрагменты, словно приход... такой кайф... наверное, я хотел бы навечно погрузиться в сон и забыть... про эти гнусы, жужжащие у меня в ушах, и стрем, и фантазмы...

Негр Эрл валяется на кушетке. Целыми днями он занят только тем, что надраивает ногти... мы похороним его вместе с пилочкой. Забавно?

По радио гоняют Боба Дилана. Он сияет во мраке, и пальцы мои, превращаясь в легкие перья, падают и гаснут...

Всей школе известно, что Марк Клатчер, Энтон Ньютрон и я подсираем нашей баскетбольной команде малину тем, что перед играми убиваемся всевозможными наркотиками, какие только можем достать. Также это известно остальным командам лиги, прежде всего потому, что хаер у нас в десять раз длинее общепринятого и мы проигрываем встречи с самыми отстойными соперниками из-за того, что глупо широебимся по площадке и ни хера не делаем. Сейчас наш тренер поумнел, и сегодня, после того как мы продули «Ривердейлу» в два очка вчера вечером, директор вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что ему сообщили о принятии мною допинга перед матчами. Самое смешное, вчера я в кои веки был вменяемый и все дело в том, что вовсю пасли три злоебучих бычары, и я никак не мог от них отмотаться. Он пытался выяснить, употреблял ли я наркотики в школе, а я отвечал, что, во-первых, это не его дело, во-вторых, не употреблял, и, в-третьих, кто, черт побери, ему сказал такое. Он пока мне поверил, но, разумеется, скрыл, кто все-таки на меня настучал. Да и не надо. У меня есть версия, чьих это рук дело. На уроке английского послал коротенькую записку менеджеру команды Маггси Вудзу с советом захлопнуть, мать его, варежку, иначе он огребет от нас троих. Я немедленно предупредил Марка с Энтоном, мы убрали из своих шкафчиков все палево, перепрятали его в незанятом шкафчике раздевалки для посетителей и закрыли на замок. Потом начался пиздец. Всех учеников вызвали на собрание, и мистер Бластер, наш классный, объявил, что местная полиция прослышала, дескать, наша школа — это рассадник наркомании, и директор санкционировал ордер на обыск всех имеющихся в здании шкафов. У всех собравшихся пот ручьями потек со лба, и сразу после произнесенной речи народ, в том числе и мы, метнулся к шкафчикам. Мы все убрали, проверили заднюю дверь и, завернув палево в бумажный пакет, заныкали его в мусорном баке на улице, оставив всего один косой для раскурки перед запланированным на сегодня матчем в Нью-Джерси. Представьте, на что отважился этот сукин сын, позволив легавым заглянуть в такую школу, как наша. В каждом классе полная паника, особенно среди новичков и нас, ведь мы возглавляем компанию «Кэррол, Клатчер и Ньютрон.Inc», являющуюся главным в школе поставщиком наркоты. Мы решили на время прикрыть лавочку, а то подставит нас какой-нибудь не в меру болтливый новенький. Поскольку мы и сами в школе только второй год, то пришлось утрясать этот вопрос с чуваками из старших классов, но они заверили нас, что все ништяк. Игра тоже получилась полный пиздец. Травка цепляла так, что мало не покажется. Мне вставило настолько, что один раз я обошел чувака из другой команды, легко приблизился к корзине, вскинул голову и перекинул мяч через щит. Потом еще получил право на штрафной, встал на линии и стал про себя стебаться над тем, что такой отстой творится в этот чудесный день. Пялился так долго, что в итоге судья подошел ко мне и спросил, в порядке ли я. Тут я разразился хохотом и кинул мяч, не доставший фута четыре до корзины. Tpeнер утащил меня с площадки, но игра уже близилась к концу, и мы, по-любому, победили. Я был такой невменяемый, что даже наш мягкий и добрый Дулитл учинил мне разнос за торчание. Надеюсь, он не побежит опять жалобиться директору. Со всех сторон день сегодня дерьмовый для нашего наркобизнеса, на игре я залажал свои доселе ведущие показатели по среднему количеству набранных очков. Плюс для полного счастья наш тупорылый и мудозвонский водитель автобуса Чарли взял не тот поворот на шоссе, и мы чуть не укатили аж в Пенсильванию, прежде чем кто-нибудь заподозрил неладное. Домой я вернулся ближе к полуночи. Ебать-копать.

Прямо через аллейку, открывающуюся под окном дальней комнаты в «Штабах», где я отвисаю на выходных, отлично видно окно спальни той высокой роскошной телки. Дома отстоят друг от друга не более чем на шесть футов, и, похоже, она не в курсе насчет существования такого изобретения, как шторы, потому каждое утро можно наблюдать сцены ее одевания на работу, а вечером — раздевания на ночь. И впридачу, когда у нее выходной, она часами разгуливает у окна, потрясая своими пышными формами, или пялится в зеркало, поигрывая великолепными дойками. Эта сука до такой степени обнажается, что, откровенно говоря, меня от нее последнее время тошнит. Она настолько долго торчит у зеркала, что я бы спровадил ее пинками и заменил кем-нибудь еще. Предпочел бы, для разнообразия, рыжую бабу. Мне из-за ее вечного присутствия даже несколько неудобно приводить к себе девчонку. Как-то раз притащил одну чувиху неделю, может быть, назад, мы залегли в койку, тут я обернулся через плечо, — и вот она появляется в чем мать родила. Мне захотелось выпрыгнуть из постели от моей подруги, чтобы просто потаращиться на ту бабу. Вы, наверное, скажете, что мне следует на нее накричать или что-то в этом роде, но последствия будут ужасные, хана всему.

В наши дни просто сходить в гости — это уже страшный геморрой. Вчера вечером занесло меня в кулуары студенческой общаги Нью-Йоркского университета. Я хотел навестить обитающую там первокурсницу Банни Бигэлот. Я знал номер ее комнаты, и потому, войдя внутрь, направился сразу к лифту (ненавижу лифты, как я уже говорил, но лестницу я не нашел). Короче, нажимаю кнопку, и, черт возьми, пиздец не заставляет себя долго ждать! Подлетает охранник в форме, довольно хамски спрашивает, чего мне здесь надо, и волочит меня к «столу для посетителей». Меня осматривают, будто какую-то тряпку, звонят Банни, заставляют меня описать, я вынужден демонстрировать этому типу удостоверение личности (у меня с собой только бумага о вынесении условного приговора с прохождением испытательного срока), а потом заполнять карточку, где они проставили время, и, наконец, меня препроводили к лифту.

Если вам очень хочется знать, в дверях меня встретила Банни, мы покурили травушки, потрахались, покурили еще, после опять потрахались и поприкалывались над учебником по логопедии.

Пришло время прощаться, и тут начинаются настоящие беды. На сей раз, я отыскал лестницу и решил спускаться по ней... Банни пошла перекусить, то есть она идет со мной. Она находит несколько неумным топать вниз восемь пролетов, но меня после марихуаны в лифт не затащить. Я пробормотал какую-то чушь насчет «возврата к естественному состоянию», лишь бы не признаваться, что боюсь до чертиков. Итак, мы очутились у ведущей на улицу толстой стальной двери, типа как в «Могильниках» или другом подобном заведении. Я толкаю ее с целью открыть, но ко мне подскакивает Банни и останавливает меня. «Que pasa?» — вопрошаю я. Выясняется, это что-то типа экстренного выхода и следует нажать сначала одну кнопку, когда выходишь, а затем другую, снаружи, а то по всему зданию сработает сигнализация. И, кажется, она сработала. Подскочила вся охрана, меня прижимали к стене, пока Банни не объяснила им, в чем дело. Они выпустили меня, но предупредили, что мне запрещается приходить сюда до конца года. Очень странно: мало того, что тебе выебут все мозги, если пришел, так, боже мой, еще чтобы выйти, ты должен нажать дурацкие кнопочки! Тут что-то не так, много о себе воображают или еще какая-нибудь хрень в этом роде.

Сейчас по выходным я нередко встречаюсь с женщиной старше меня; она подруга матери одной из моих чувих... очень богатая и, в смысле секса, очень привлекательная. Однажды вечером я слышал в телевизионном ток-шоу, как одна дама распиналась, что женщины достигают пика сексуальности к сорока, а мужчины — к шестнадцати-восемнадцати годам. Теоретически мы должны составлять идеальную пару сексуальных партнеров, но есть одно но... Она-то, разумеется, на пике своего развития (по правде говоря она просто ненасытна), но я, хотя в мыслях и готов удовлетворить все ее желания, тело мое частенько бывает настолько накачано джанком, что при наших встречах я способен лишь на пару палок за ночь. После она валяется рядом со мной, а я тупо гляжу в потолок... или в экран, если удается уговорить ее включить телек. Есть и другие проблемы. Так, она неспособна иметь детей (была дважды замужем, в настоящий момент разведена), и я уверен, что она рассматривает меня примерно в этом ключе. Общий приятель рассказал мне, как она показывала мою фотографию друзьям, кто не в курсе событий, и говорила, что я ее сын. В результате возникают" дополнительные непонятки в наших постельных отношениях. Что это? Проявление эдипова комплекса? Ваше мнение, доктор? Но мало того, на этом дело совсем не заканчивается, ни фига. Главным образом смущает меня то, чем после небольшой вступительной сцены мы, основательно подойдя к делу, предаемся воплощению ее любимой фантазии. В жанре лесбийского инцеста. Я меняю прикид (точнее, она переодевает меня), и отношения между матерью и сыном превращаются в отношения между матерью и дочерью. Но есть еще более интересный нюанс. В этих играх я разыгрываю роль матери, а она дочери... короче, я спустя некоторое время совсем запутался, мужчина я или женщина, мама или папа, сахарок, перчик или хвостик плюшевого щенка. Пиздец... но, по крайней мере, из меня получается очень симпатичная девушка, когда она напяливает на меня сей потешный наряд.

Вечером встречался со своей великовозрастной возлюбленной и, поскольку сегодня решил отдохнуть от джанка, испытывал сильное желание поебаться. И кое-что ей высказал. Сообщил, что меня достало переодеваться в женские тряпки ей на радость, что мне до пизды ее похотливые фантазии и я желаю перепихиваться традиционным способом «я — Тарзан, ты — Джейн», понятно, дура?

— Но мне это так нужно, — заскулила она... и ее накладные ресницы захлопали на всю комнату.

Я отказался ее выслушивать.

— Я заебался, — завопил я, — ты хочешь, чтобы я напяливал на себя бабские шмотки, курил хэш тоннами, торчал на спиде, глотал колеса, изображал из себя в постели твою мамашу, и теперь заявляешь, что тебя не устраивает ебля обычным способом!

В итоге я-таки повалил ее в койку и взял общепринятым способом. Она начала втыкать. Кончилось тем, что она прониклась насчет вести себя как нормальная баба под мужиком настолько, что через несколько минут мы оказались на четко противоположном полюсе сексуальных забав. Не успел я осознать, что между нами разыгрывается сцена садо-мазо по модели «хозяин-раб», как она рухнула к моим ногам в каком-то жутком обтягивающем резиновом наряде, который поспешила напялить, а я стал рявкать приказы и щелкать в воздухе двенадцатифутовым кнутом для скота, появившимся, как я предполагаю, вместе с ее прикидом. Вынужден признать, я завелся от всего спектакля, но после размышлял, в какой все выливается отстой.

Сегодня вечером просиживал штаны в «Ведре Крови», поджидая Вилли Апплеарса с дозой, которую я отправил его купить у Мэнкоула в бильярдной. Попиваю в полусне колу, как вдруг ко мне подгребает какой-то разъяренный чел. Сам он здоровый. Я стал собираться с мыслями и силами на случай, если он вздумает на меня наехать. Но не успел, так как он двинул мне так, что я слетел с табурета и шлепнулся на задницу, потом он треснул меня по ноге, сделал шаг назад и оглядел меня с ног до головы. «Мы знакомы?» — поинтересовался я. «Ты, блядь, пидор позорный, мудила ебаный, впарил мне на прошлых выходных свою беспонтовую кислоту. Гони мне десять баксов или пойдем выйдем». Я отвечаю, что совсем на мели. «Тогда пойдем выйдем!» — завопил этот псих. «Давай разберемся, — отвечал я, — если мы выйдем, кто-то круто огребет». К этому времени я уже немного пересрал. «Выйдем», — решает он. Я вскочил с пола и метнулся на выход. Он за мной. Я обернулся, и незамедлительно мою челюсть сокрушил сильнейший за все мое существование удар. «Крутой чувак», — пробормотал я. Предпринял ответный удар, но неудачно. Со своей стороны он опрокинул меня на тротуар, пнул по бедру в то же место, поставил ногу на лицо, вжал мою голову в бетонное покрытие. Отошел назад, убедившись, что мне хватит. Он был прав, сука, я отпизжен и уничтожен, первый раз в жизни кровь текла у меня из носа. Тут я заметил вернувшегося с дозой Апплеарса и утешился. Встал, чтобы побыстрее удалиться в леса и там поторчать. Глянул на мудацкого бычару и сказал: «Видишь, я ж говорил, что кто-то огребет». Время от времени мне случается получать пизды, но последнее слово всегда остается за мной. Мы отправились балдеть где-нибудь на зеленях.

Сегодня я сообщил старушке, с которой последнее время встречался, что расстаюсь с ней. Началось все с того, что я позвонил ей, находясь прошлым вечером в городе неподалеку от ее дома. Она удивилась, ведь обычно я посещаю ее лишь по выходным («Я считаю, что тебе следует по выходным покорпеть над учебниками», — любит повторять она). Сказал ей, что мне весь день было хреново и нужны лаве. Она никогда не отказывает мне в бабках на джанк, но на этой неделе я уже успел потратить ее «субсидию». Она согласилась мне помочь, и мы с Брайаном пришли к ней за зелеными. Я был так измучен, что, позвонив к ней в дверь (в противном холодном поту волны лихорадки поднимались от паховой области к мозгу, который, казалось, отвинтили с его законного места и с каждым шагом он звонко ударяется о стенки черепа), принял приглашение завалиться у нее, пока Брайан будет ходить за товаром в Виллидж. Она вручила ему шестьдесят баксов, и он ушел. Едва защелкнулась вторая дверь, как эта сука полезла ко мне. Я сказал, что она и представить не может, каково мне, и я желаю просто лечь и, истекая потом, дождаться дозы. От ее малейших прикосновений в башке взрывались злобные зудящие бомбочки. Она все же стащила с меня брюки и утащила в койку с уговором, что мы просто полежим рядом и посмотрим телек. Но, видимо, она так и не догнала мое состояние и продолжала меня лапать. Меня быстро все достало, но было слишком хреново для каких-либо действий.

И вдруг все мое тело жутко передернуло. Я опустил глаза и увидел, что она взяла у меня в рот. Кошмар... Я содрогнулся, будто пронзенный холодными иглами. Ощущение такое, что на член положила разрезанную дохлую рыбину. Я подскочил, врезал ей по роже, натянул штаны на подкашивающиеся ноги и пошел к выходу.

— А мои шестьдесят долларов, ты, сволочь? — закричала она.

— А моя невинность? — отвечал я, спускаясь.

Джини Уолш получил два года программы Рокфеллера за продажу наркотиков. А это значит, что его посадили в тюрьму для джанки, и на этом программа заканчивается — камера и все с ней связанное, никаких медитаций-тренингов, ничего. Его жена попросила меня приносить ей еженедельно пять пакетиков, и я всегда приношу, хотя она сама не употребляет, а я никогда не покупаю для несидящих. Исключительно по соображениям нравственности. Но я балдею от ее аферы: то есть она пересыпает содержимое пяти пакетиков в один и на свиданках, прощаясь с Джини, вцеловывает мешочек ему в рот. Затем он должен перепрятать его к себе в жопу, поскольку перед возвращением в камеру его обыскивают голышом, начиная со рта. Проделать все необходимо быстро, ведь, запалившись, подставишь и жену. Одна проблема — протащить технику, и нужно умудриться заныкать все в заднице, невзирая на ее размеры. Лишь у одного чела во всей камере получилось пронести набор, и, чтобы им воспользоваться, ты должен отдать ему пол своего запаса. Но теперь Джини получил все необходимое от освободившегося мужика, и у него все ништяк. Мне кажется, что если бы я завис в тюрьме на два года, я бы повесился через пару недель, так как джанк необходим мне ежеминутно. Я бы с ума сошел.

В два часа пополудни в бильярдной никого с джанком, та же фигня в заведении Иззи в «Вершинах». Без паники и нервотрепки ширяемся утренней дозой. Последнее время улицы изобиловали относительно неплохим порошком, но сегодня вышло так, что взять не у кого. Тогда мы с Мэнкоулом притащились в парк и заметили сидящую на скамейке убитую жирную лесбиянку Люси, она курила и пыталась прожечь дырку в тряпке, которую она называет рубашкой, в области над соском. Спросили, у кого есть продукт. Выяснилось, что у нее был, но она все распродала, но у одного чела неподалеку, который только что приехал, имеется сильный коричневый продукт мексиканского происхождения. Мы с Джимми отошли между собой посовещаться. «Коричневый, наверное, убийственный. Помнишь, как мы последний раз брали коричневый?» — предположил Джимми. Я сомневался: «Я-то помню, но Люси — королева кидал. Стоит ли рисковать, доверяясь этому челу, типа из Мексики, который, скорее всего, не бывал дальше конечной автобуса на Вашингтон-Бридж, и его коричневой субстанции. Да, она весьма экзотична, еще как экзотична, но, по-моему, больше напоминает овечьи какашки, как по-твоему? А?» Мы смотрели друг на друга секунд десять. А, впрочем, по хуй, берем. Расцепились. Если бы мы не наполовину не тормозили, не дали бы себя кинуть как последних лохов, но... о кей, четыре фасовки по пять баксов, рог favor. Я отсчитал ему 20 долларов, поехали на такси до «Штабов» бахаться. Джимми уже успел, как всегда аккуратно, высыпать продукт на готовку, как я пробормотал: «Попробуй на вкус». Он ошарашено на меня глянул, будто я не в себе (дело в том, что за годы торчания на джанке пропадает всяческая паранойя и вырабатывается опасное убеждение, что тебе не могут впарить низкокачественный товар; забиваешь насчет херни типа проб на язык или «не бахать все сразу» и прочего бреда, свойственного начинающим. Спустя определенное время превращаешься в такого торчка, что на хуй все, готовишь, вмазываешься и привет, приход! А если вздуется гнойник, похожий на мяч для гольфа, или случится передоз, или окажется, что ты вколол себе в руку «Драно», пришлите мне букет цветов, какие сами выберете... лучше голубые, чтобы под цвет кожи). Вообразите себе выражение лица Мэнкоула, когда я высказал свое соображение. Но, некуда деваться, немного пересравши, он послюнявил палец и отправил децл в рот, надеясь ощутить знакомую горечь. И тут же подскочил и опрокинул емкость со всем готовящимся на пол, сопя от отвращения и взбесившись так, что глаза его сулили верную гибель всем латиносам. Я подцепил капельку из вываленной на пол кучи и ощутил вспышку странной ностальгии... начальная школа, я болен гриппом... мама принесла мне завтрак в постель: суп и, БЛЯДЬ, Овалтин! И сразу стало ясно, как божий день, что мы купили. Целых четыре фасовки. Я спросил Мэнкоула, знаком ли ему этот вкус. «Нам впарили Нестле», — всхлипнул он.

Сегодня помер главный алконавт нашего квартала Вилли Бендер. Его труп нашли на скамейке в парке прямо через дорогу от «Ведра Крови» — единственного кабака во всем Манхэттене, где ему не перестали наливать в долг. Своего рода грустный конец некой эпохи. Вилли славился тем, что мог находиться в завязке месяц или около того, а потом уходил в четырех-или пятимесячный запой, то есть уничтожал почти по две кварты неразбавленного виски в день. Пил он как лошадь. Причем имел кучу собственных заморочек. «Я вам не какой-то там синяк, — говаривал он, — мне подавай красный «Johnny Walker», или ну вас на хуй». Охуительно доброжелательный мужик, ни разу не рассердился ни с трезву, ни с пьяну. Его не напрягало квасить с нами на лавочках в парке, когда нас по малолетству не пускали в бары, любил попиздеть без занудства обычной алкашни. А жил он, между прочим, в одном из красивейших уголков парка, аккуратный зеленый палисадничек называл своей гостиной, а стоящую напротив скамейку — спальней. Если залавливал кого-нибудь на своей любимой лавочке — немилосердно прогонял, а потом начинал причитать, что у некоторых хватает наглости занимать чужую спальню. Клойстерс знал вдоль и поперек, придумывал собственные теории о том, как изменения социально-политических условий жизни влияли в разные века на французскую скульптуру. Теории эти представляли собой полнейший бред, и я, стыдно признаться, однажды ему это ляпнул. Он со мной потом неделю не разговаривал. Сегодня вечером все обитатели «Штабов» скинулись ему на венок, но вряд ли получится собрать Денег на поминки бедняги и наверняка его закопают на Поттере-Филд рядом с другими печальными бродягами ночи большого города.

Не знаю, чем эти долбанутые скоты с 16-й улицы бодяжат продукт, но меня тянет блевать после каждой вмазки. Та же херня с Марти. Ширнулся, проходят две минуты, и он бежит к толчку звать джинов. Вилли никак не поймет в чем дело, Дезмонд и Куки тоже... да им и до пизды. А кому не до пизды? Педики, торгующие неподалеку, всегда дома, у них всегда при себе, продают всего по десять пакетиков, содержимое которых не упрекнешь ни за качество, ни за количество. Высыпешь из одной фасовки и перед тобой славная белая горка. Гораздо надежнее, нежели мучиться с убогими 2-долларовыми фасовками, коих требуется двенадцать штук на одну нормальную ширку. Если бы я заморочился проранжировать точки Манхэттена, как Крейг Клэйборн проранжировал рестораны, претенденты с 16-й улицы и 7-й авеню удостоились бы четырех звездочек. Единственный минус — рвота, но, если разобраться... ничего страшного в том, что тянет блевать, нет, когда перестанешь на сей счет париться. Сейчас даже прикалывает. Я блюю по четыре раза в день, и мне стало нравиться. Зов джинов — новейшая перемена в джанковой жизни. В ближайшее время в «Life» напишут большую статью о блевании, как о супермодной феньке, и скоро среди студентиков распространится новое повальное увлечение.

Рано утром проснулся от собственного вопля. Мне приснился сон, не кошмар, а чудесный сон, который не явился бы мне и за тысячу кайфов. Я плавал в огромном бассейне, все время был под водой, хотя это неважно. По-моему, действие разворачивалось не в наше время, люди были одеты старомодно. И рядом со мной я увидел девушку. Она казалась не особо красивой, но потом, вдруг, она улыбнулась. Я почувствовал, как ее улыбка пришла ко мне, потом жаркие волны окутали меня, пронзили все тело, и на кончиках пальцев проступили цветные блики. До сих пор помню ее лицо, странное европейское лицо с жутко печальными ввалившимися глазами, словно говорящими, что она доселе ни разу не улыбалась. С минуту я обнимал ее, затем она расплакалась и убежала. Ее ждали родители. Я разглядел, что она прихрамывает. А они все вместе залезли в старую машину и поехали прочь. Я очутился на капоте машины с криком, куда ее увозят. Ее везли «домой». Они все время повторяли «дом». Я видел, как она обернулась, пока они продолжали произносить это слово, и проснулся. И весь день я знал, что где-то в моем мире живет невероятная любовь... и мне стало грустно. Мне надо рассказать, но я не могу, она принадлежит лишь мне, а для остальных это всего-навсего эротические фантазии. И я ощутил волшебную боль в венах, пытаясь во всем разобраться. Давным-давно похожие сны снились мне зимой.

Слышал от чувака, с кем много лет назад вместе играл в Бидди-Лиг, находившейся на 29-й Восточной, что мой старый кореш Герби проходит по делу об убийстве. Типа он столкнул с крыши некого типа, которого поймал, когда тот пытался смотаться с приличной суммой, данной ему на приобретение наркоты.

— Последнее время он барыжил по-крупному, — как бы между прочим сообщил мне знакомый чувак, — теперь ему пиздец.

Я расспросил его о судьбе остальной тусовки из нашего старого Бойз-Клуба. Часть плотно подсела, а часть загремела в тюрьму для несовершеннолетних на Райкере.

— А что с Бобо? — задал я новый вопрос... Вспомнил, как Бобо плевался на меня с балкона спортзала. Как только я сумел подстеречь, когда он зазевается, то разбил неоткрытую бутылку пепси ему о физиономию.

— Бобо умер, — поднял голову мой собеседник, — от передоза двумя пузырями метадона.

— Мне этот хрен с горы никогда не нравился, — хохотнул я, — он на меня плевался.

— А потом ты расхуячил ему челюсть бутылкой, — ответил чувак, подозрительно ко мне приглядываясь.

— Было дело... Стой, а ты откуда знаешь?

— Я ведь брат Бобо, — сказал он.

Теперь меня на три месяца заткнули в Исправительную колонию для несовершеннолетних на Райкер-Айленд за хранение трех фасовок героина и шприца. Прошлый раз, когда я попался, судья соизволил дать мне условный, предупредив, что во второй раз такая халява не прокатит. Оказалось, что не напиздил. Меня не тянет вести дневник, пока я здесь. Может, потом. Сейчас меня ни на что не тянет.

Сижу в Райкере. Дневник до сих пор вести не хочется, но одна мысль засела в башке и не дает покоя. Весь день с удивлением размышлял, сныкавшись в шкафчике для швабр, о том, какая чудесная идея давать ребенку «крестную мать» и «крестного отца»... и о том, кем могут быть мои крестные родители. В общем, мысль появилась безо всяких видимых причин, но мне очень хочется отсюда выбраться и узнать у матери, кто мои крестные. Мать отказалась навещать меня в заключении, так что придется подождать.

 

Весна и лето 66-го

Хотя провести в заключении мне пришлось всего месяц, благодаря ходатайству директора школы, лишь вчера я покинул стены Райкер-Айленда «свободным человеком» с чувством мультяшки, собирающейся соскочить с катушки пленки. То есть сегодня я пробудился в таком месте, откуда я впервые за тридцать один день могу выйти порадоваться солнцу и асфальту по собственной воле, могу посидеть в кафешке «У грека Пита» и взять себе какой душе угодно завтрак. Заказал мясо, которое наконец-то не напоминало по вкусу кишки, вырезанные из самой дальней части тела очень больного животного. Вчера вечером «Штабы» напомнили мне замок... грязный замок. По стенам ползало множество тараканов, и мне казалось, раскрой они одновременно пасть, раздастся звук, похожий на лай ирландских волкодавов. Мэнкоул выказал мне честь, зарядив шприц «лучшим в верхнем Манхэттене джанком». Я почти отказался... настал миг, который я так страстно ждал и еще больше проклинал... но вот моя мечта передо мной, и я понял, что проклинать было несложно... куда тяжелее отказаться. Было замечательно, в приходе я погрузился в черные лужи из жужжащих неизвестного вида насекомых. Я вылез через окно спальни и несколько часов просидел на пожарной лестнице... По той простой причине, что на окне не было решетки.

Короче, я собираюсь забыть минувший месяц раз и навсегда и не будем к данной теме возвращаться. Скажу лишь, что покончено с охотниками до чужих задниц, подстерегающих жертву в душевой; скажу лишь, что свиньи-надзиратели больше не пустят мне кровь из лодыжек; скажу лишь, что больше никто не сможет повеситься одной прекрасной ночью на стене толщиной в шесть дюймов, за которой я сплю; скажу лишь, что мне не придется больше наблюдать, как всякие четырнадцатилетние пуэрториканцы выцарапывают себе на предплечье собственные инициалы заныканными для этой цели грязнущими тупыми вилками, а спустя неделю их уносят в лазарет с цветущей буйным цветом гангреной; скажу лишь, что больше на моих глазах чернокожие короли камер не подрежут маленьких пухлых еврейчиков... скажу лишь, что к концу отсидки обнаружил шкаф для швабр в конце блока, стал там прятаться от мерзкой ебли, немытых членов и жалобных взоров, научился любить тишину и скажу только, что хотя я сидел в том шкафу по четыре часа в день, на Райкер-Айленде я не сумел очиститься.

Сегодня столкнулся с Дианой Муди, рассекающей по 200-й улице походкой явной шлюхи. Я перешел через улицу ей навстречу стрельнуть монету. Она только что вернулась от какого-то чувака, обитающего в северном захолустье, где пыталась тормознуться с довольно плотной подсадкой, «принимая время от времени транки», как она заявила. Выглядела она, как всегда, потрясающе в обтягивающей белой мини и моднявых солнечных очках и, по большому счету, более собранно, чем когда нам доводилось пересекаться с тех пор, как она начала торчать пару лет назад. Я ей это сообщил, и в ответ она улыбнулась. Диана из тех, кто стал ширяться раз от разу из романтических представлений, что наркотику присуще некое фаталистское очарование, которое ставит девушек, подобных ей, выше правильных баб. То есть она устала трахаться со всеми подряд из своего квартала и искала повод оправдать перемены в себе, чтобы не казаться занудой. Она подсела через шесть месяцев после того, как придумала эту фигню насчет романтики и обнаружила, что вместо того, чтобы держаться гордо и бодро, ебет за деньги старых уродов. Мы всегда были в довольно дружеских отношениях, и она дала мне доллар, а я сказал, дескать, очень клево, что ты слезла. Добавил, что увидимся, и она пошла дальше. Я подумал, что она подсядет обратно примерно недели через две.

Конец эпохи ЛСД прошлым вечером... было очень погано, словно во сне тебя проглотили. Большой город тебя проглотил. В поезде маршрута «А» съел голубую марку, но по прибытии в парк не нашел там ни одного члена клуба любителей кислоты среди учащихся старших классов, собирающегося там по пятницам. «Ну и на хуй их, — решил я, — займемся соло». И проглотил вторую марку. И вперед, без спешки. Добрел до Музея современного искусства, и тут накатило. На меня с холста начали скакать цветы. И стали душить. Вдруг я осознал, что со мной происходит нечто, ранее не бывалое: Я ОДИН ... и не только я, доктор, МЫ ВСЕ одни. Я обречен на вечное одиночество, а кто находится там, на другом конце бесконечного туннеля, по которому я бежал вдоль 5-й авеню, где небоскребы похожи на обои? Мне кажется, по сравнению с прошлыми прекрасными трипами, этот один из наихудших... черт, а ведь было и совсем плохо. Один. Иду на Бельвю... спускаюсь... перед глазами лишь бородатые врачи с заплатами, нашитыми на лоб, «не звони нам, мы сами тебе позвоним... в конце концов», много белых комнат. Одиночество имеет белый цвет.

Короче, добегаю до 72-й и звоню Стиву: «Мне. Хреново. Ты. Не. Подойдешь? Пожалуйста?» Он крикнул: «Буду через пять минут!» Я жду, жду, но пять минут это слишком долго, когда видишь, как проплывают секунды вместе с каждой проходящей машиной. Стал шляться. 72-я западная — вторая по гнусности улица Нью-Йорка. Позади меня приплясывают страшненькие картонные человечки. А потом встречаю Белокурую Бабищу, слышу ее больничный голос... она берет меня лапой, кормит таблетками и мощно дует мне вслед. Короче сегодня я скажу следующее: дайте мне баян, por favor. Лучше тысячу лет торчать, чем один раз пережить подобный вечерок. Теперь мы знаем, что за штучка этот белый порошок.

Сегодня целое утро, как мудак, носился по кварталу, весь разбитый, пытаясь взять дозу, но абсолютно у всех не было. «У меня только на утро вмазаться, и на вечер оставить, — только и слышал я. — Слыхал, на 134-й легавые устроили большой шмон, и пока все тихо». Одно и тоже от каждого встреченного мной дилера, впрочем, их было немного, поскольку шестнадцать челов вчера вечером зажопили либо в бильярдной, либо перед кондитерским магазином, либо на стройке — нарко-копы налетали на всякий повстречавшийся им карман. Теперь народ на измене насчет того, что кто-нибудь из заловленных сейчас сдает всех подряд, спасая собственную задницу, словно голубь домашней породы на пожаре. Короче, я спустился обратно в метро и двинул к Виллиджу, а там, на 2-й Восточной улице, столкнулся с amigo Куки и его чувихой Даймонд. Они мне рассказали ту же историю, но зато они толкали метадон, утверждая, что он нормальный. Я дружу с обоими, вместе мы немало полазили по Нью-Йорку, рыская зимними ночами в поисках дозы. Я верю им, насколько можно верить джанки, а, по большому счету, кто он, неважно, однако не время быть требовательным. Я пробовал метадон и раньше, у меня к нему от природы высокая толерантность, но ее превозмогут двести миллиграммов. Тогда я отвалил за них одиннадцать баксов, что очень неплохо за такое количество, и опрокинул, не сходя с места, пузырек. С метадоном такая фигня, что его принято бодяжить апельсиновым соком или еще чем, чтобы забить привкус, и дилеры запросто этим злоупотребляют, но мой продукт на вкус оказался горек, и я счел, что все ништяк. Конечно, плохо, что нельзя этим делом вмазаться, и прежде, чем тебя торкнет, должен пройти целый час, только тогда ощутишь, как в твоем больном животе прорастают теплые стебельки. И уж будьте уверены, этот час покажется вам долгим, прямо из паха в черепушку стреляют холодные искры, мышцы будто деревянные, сил хватает лишь ныть и занудствовать. Да, я теперь реально подсел, без дураков, а мое вяканье, что у меня, типа все под контролем, смешалось с миллионы раз повторенным писком миллионов других, столь же умных придурков, рассекающих по нездоровым улицам города, словно призраки, неотличимые друг от друга, с тем же, что и у меня, больным местом. И вот метадон закачивает обратно в меня тепло, и я перестал распадаться на куски, но оно совсем не то, что приход с вмазки, тот кайф остался в прошлом... теперь я снова нормальный организм, функционирующий так же, как и организмы людей, мимо которых я прохожу, возвращаясь в верхнюю часть города, только им не надо выкладывать бабло, чтобы чувствовать себя нормальным. Однако, на хуй, ведь когда тебя прижмет, даже жалеть себя насрать, хотя большинству джанки только это и осталось. Чем больше лаве, тем меньше мозгов. Вот так вот, и так далее и тому подобное.

Должен, просто обязан, признать, что сегодня впервые за всю жизнь завелся от ловли педиков. Правда, совсем чуть-чуть. Порнокинотеатр на 14-й улице, хотя фильмы там исключительно с бабами, собирает целую толпень педиков, шныряющих у мужского туалета и зальчика, расположенного в подвале. Самые разнообразные типы голодных челов, прогуливающихся с видом женоподобных охотничьих ястребов. Происходит все наподобие как где-нибудь в метро: «подглядывай, но не подслушивай»; начинаешь ссать, и к ближайшему мочеприемнику сразу подскакивает какой-нибудь экземпляр и начинает наяривать, не отрывая округлившихся глазенок от соседа. Я обрабатывал свой объект на совесть, только пальцы мелькали, и он осторожно и угрюмо вынимает тридцать зеленых (я успел заметить, что тут клиентов снимать не принято, чувак, похоже, считал, что платит за то, что, вообще-то, бесплатно), сует их мне в карман, тянет пальчики к пульсирующей кровью покупке и несколько раз шустро дергает. Тут я понял, что дверь на лестнице сделана такой громко-хлопающей специально. Все принимают нормальные, если можно выразиться, позы, пока стоящий на шухере у входа не даст знак, что все в порядке, это не парни в форме: все так банально, что даже немного сексуально в определенном мелодраматическом смысле. Короче, еще пара рывков, и мой дружок опустился на колени, когда народ побежал из соседней комнаты занимать первые места в зрительном зале. А он уже насвистывал внизу привычную мелодию.

Теперь из верности богине правды должен вырвать это из дальних уголков души и признать, что получил странное удовольствие от отвратительного акта перверсии, совершаемого ради денег...

Но, без говна, странное ощущение действительно пронеслось ракетой по моей кровеносной системе к мозгам. Невероятное чувство власти потрясло меня, пока любопытные физиономии глазели на мое тело, ебущее в рот другое тело, стоящее на коленях...

Стая самых разных лиц, я запомнил каждое. Некоторые невыносимо гнусны, некоторых из-за прикида не отличить от femmes, любители садо-мазо с торчащими, как у бычья, «ежиками» (эти извращенцы в коже выглядят сурово, но им меня не надуть; стоит им очутиться в койке, и они сразу переворачиваются на живот и жаждут быть выебанными столь же изысканно, как тот трансвестит), и, неизбежно, седые веселые дедки. Этим секс больше не грозит, но приятно посмотреть и вспомнить... Я оглядел их всех, и они прямо сейчас стоят перед моими глазами, жирные слюнявые герои... одни дрочат уже в открытую, вторые втихушку, третьи обмениваются друг с другом впечатлениями. Я отдался во власть фантазий, распаляясь все сильнее и жарче: видел всех когда-либо преподававших у меня учителей, разъевшихся школьных директоров, тренеров по баскетболу, старого управляющего с 6-й улицы, когда мне было семь, знаменитых поэтов всех времен... небритый трансвестит, хихикающий в углу, он — все телки, которых я трахал; я воображал избивающих меня копов, судей, о да, всех судей, несущих чепуху... Дверь наверху хлопнула, неожиданная пауза. Взволнованный еврей сигналит, все ништяк. Он смотрит на меня и с мягкой настойчивостью в голосе... произносит «Все хорошо, продолжай», — превращаясь в одного человека из моего прошлого, о ком я забыл, но теперь снова его вижу, спуская мощной струей в лицо внизу. Торопливо застегиваю ширинку, и лица снова становятся черно-белыми физиономиями из мультяшек. Унылые жители мегаполисной ночи.

Люди привыкли считать джанки жалкими отбросами общества. Оно не совсем так, лохи. Настоящего джанки следует поставить выше всех остальных, ведь он шлет на хуй весь город — он рискует, преодолевает преграды, добивается своего всеми правдами и неправдами, готов отвечать за свои дела. Запомните: существует несколько типов потребителей джанка. Во-первых, богатый и безмозглый отпрыск из золотой молодежи, кто время от времени бахается из любопытства, а если почует, что приближается к некой опасной точке, у него всегда достанет лаве немедленно съебаться на Ривьеру. К тому же с ним тусит какой-нибудь простофиля, который берет для него наркоту, то есть, если поднимается шухер, таких никогда не залавливают. Уличные джанки терпеть не могут подобных мудозвонов, но они падки на бабки, и из-за них таких типов терпят. Многие из них относятся к сливкам общества, отвисают по барам Ист-сайда, последнее время о них пишут в «Life», у них спортивные машины и прочее, много среди таких типов любителей рок-н-ролла, желающих раз-другой встряхнуться. Затем следуют наркоманящая по выходным буржуазия Уэстчестера, выпускники частных средних школ и тому подобное, по большому счету, от вышеуказанного типа не отличается. Ходят в Гарлем за товаром по пятницам или притаскивают в свой кампус. Таким всегда впаривают наиговенейший продукт, по всякому поводу они огребают, и периодически дело доходит до ножа. За недавнее время они принесли пользу обществу, открыв глаза мамочкам и папочкам на страшный «социальный вирус», и впервые за все время государственную политику тормознули те, кто имеет в ней определенный вес. И теперь придуманы программы по реабилитации, к джанки, наконец, стали относиться, как к людям, и на воле, и в тюрьме. Останься эта хуйня в гетто, неважно, черном или белом, как оно было долгие годы, всем было бы плевать на то, что временами всплывает. Потом, мы — дети улицы, мы пробуем очень рано, лет в тринадцать или около, долго считаем, что все под контролем и мы не подсели. Но так редко бывает, я тому пример. То есть через два-три года сдерживания, я вынужден признать: я подсел и целые дни провожу в погоне за дозняком. И все способы хороши, так то. И на Ривьеру не свалишь, и богатую мамашу не раскрутишь. Одним прекрасным утром, когда просыпаешься, понимаешь, что ты стал настоящим джанки, и говоришь себе, полностью осознавая свои слова, и готовый за них отвечать: «Сегодня я либо надыбаю на ширку, либо пусть меня гребут в мусарню, и на хуй все».

Настали плохие времена, на улицах подняли большой шухер из-за наркоты, и, как следствие, цены растут на глазах. Согласно противоречивым (это я узнал еще в школе) законам джанка, следует искать более прибыльные способы добывания финансов, нежели отъем сумочек и приставление ножа к горлу граждан в парке. И сегодня вечером Жирный Генри, я и некий восторженный пионер-деревенщина завалили от нечего делать в один тоскливый новый бар с попсовой дискотекой, находящийся на перекрестке 96-й улицы и 2-й авеню, чтобы послушать одного моего кореша, играющего со своей группой на торжественном открытии (бууумммм). В баре исключительно обшарпанные пьянчуги и неудачники, пытающиеся подснять на танцах девчонок... У Жирного Генри сиськи и то больше, а бэнд умеет играет только репертуар из «Louie, Louie», сторона В. Попросил приятеля сыграть Дилана... «Это кто?» Я убит окончательно, мы сваливаем. Пора переходить к новому методу делать деньги: угонять машины.

Сейчас у меня нет связей среди торговцев палеными тачками, но я отлично умею взламывать замки и «подключать на горячую», а это два основных навыка для угона. И я решил приступать прямо сейчас, а покупатели найдутся. «Слэпджек» представляет собой штуковину, похожую на очень длинную отвертку, с противовесом, скользящим, когда вставляешь длинный острый конец в замок на дверце тачки. Бах! Нажимаешь противовесом на кончик, и копец тумблеру в замке. Открываешь дверь. Теперь надо «подключить на горячую» эту консервную банку, в нашем случае — новенький «порше». Просто-напросто соединяешь нужные проводки под приборной доской и вперед-вперед-вперед! Короче, наш неумный товарищ с победоносно сияющей физиономией плюхается на водительское сиденье, и мы втроем отчаливаем. Казалось, теперь нам осталось лишь прискакать на 96-ю на Ист-ривер-драйв, оттуда в город и заныкать тачку на одной из богом забытых улочек, окружающих машинные кладбища, неподалеку от нашего квартала. У меня есть приятель, с которым мы пересеклись ненадолго в колонии на Райкер-Айленд, а у него есть знакомый, готовый поучаствовать в подобном деле; затем, есть еще старший брат старины Герби из Нижнего Ист-сайда, научивший нас «подключать на горячую», когда нам было еще по двенадцать (бандиты с пеленок), и я уверен, что он возьмется толкнуть колымагу. Тем временем наш урод гонит со всей мочи, петляет по Драйву, как псих, каждые десять секунд мы просим его не дурить, чтобы нас не тормознули легавые, а то пиздец предприятию. (По-моему, я рассказывал о своей прошлой попытке угона авто в предыдущем дневнике? Нет, не рассказывал? Как нам сели на хвост, мы сматывались, но нас зажопили?) Но на сей раз нам сопутствовала удача и, несмотря на идиота-лихача за баранкой, мы выехали с Драйва на Дикмэн-стрит и прилетели в «Штабы». Я скомандовал нашему придурку парковаться в тихом темном переулке, там он присмотрит за тачкой, пока мы с Жирдяем сбегаем в «Штабы», найдем телефон, позвоним и договоримся о сделке. Когда мы поднялись наверх, там тусовалось всего трое челов. Укуренные Брайан и Мучер валялись на диване и смотрели кино, между ними примостился кальян. Мэнкоул успел убиться и скрючился в утробной позе на раскладном кресле. Я решил, что в качестве партнера стоит предпочесть старшего братана Герби Рона, набрал его номер, и он сообщил, что знает чела из Восточного Бронкса, который классно работает со стремными «порше». Добавил, что, возможно, получится провернуть дело сегодня же вечером и что он свяжется с тем типом, перезвонит нам, постарается подрулить и нас встретить... Я предложил делить прибыль поровну, а он отвечал, что выйдет примерно по три сотни на нос. То есть скорее по две с половиной, но я не разбираюсь в ценах в таких делах, и подобный расклад меня устроил. Пока мы дожидались его звонка, я заглянул в заначку Мэнкоула и стащил бумажную фасовку с дозой. Зашел в ванную вмазаться и только выхожу, как явился наш третий безбашенный компаньон с оравой какого-то встреченного им в баре народа. Он растрепал им обо всем нашем вечернем мероприятии и продолжал гнать всем, кто подсасывался, изобретая всякий раз новые любопытные мудацкие подробности. Я уж забеспокоился, куда пропал Рон (уже прошло два часа, а он не перезвонил), как он нарисовался в дверях на пару с толстеньким итальяшкой. Невменяемый Мучер подскочил к нему и всучил пару баксов... Ебанутый дурак принял его за доставщика заказанной им пиццы.

Мы двинули туда, где наш чепушилла припарковал тачку. С этого момента в мои записи врывается печальная нота, короче, абзац нашим хлопотам. Похоже, что эта сука даже не потрудилась прочесть мерцающие везде вокруг, куда ни кинь взгляд, знаки: ПАРКОВКА ПОСЛЕ ШЕСТИ ВЕЧЕРА ЗАПРЕЩЕНА... АВТОМОБИЛИ БУДУТ ОТБУКСИРОВАНЫ. Господи, как я упал духом при виде желтых лампочек на тягаче и знакомых вишневых мигалок коповозов, светящих на растрескавшийся асфальт, где стоял наш «порше». Мы с Генри обернулись к нашему придурку с искренним недвусмысленным жестом. Итальяшка, видимо, неотличающийся наблюдательностью, говорит: «А в которое место вы ее будете ставить? У вас есть гараж, да?» «Тихо, проезжаем», — отвечаю я. Прощай, автомобильный бизнес.

Сегодня суббота, утром для разнообразия проснулся пораньше и отправился на стрелку с Элом Доланом, обещавшим взять меня с собой в отделение Американского Легиона, расположенного на 207-й улице, и надыбать там лаве. Пришли мы туда, Эл отвлекал внимание начальника, а я стащил десяток лотерейных билетов, которые потом мы собирались толкнуть по 2 доллара за штуку. Для меня плевое дело стырить эти бумажки со стола и поместить их за распоротую подкладку пальто, пока Эл гнал тому фраеру о том, как невежливо вели себя организаторы лотереи, приходившие к нему домой, и он вынужден подать на них жалобу. Старый хрен принес Элу глубочайшие извинения, и мы очистили помещение, унося трофеи на 24 бакса за моей надежной подкладкой.

Мы открыли торговлю на Шерман-авеню, и там каждый избавился от четырех билетов. Местные тупорылые ирландцы купят что угодно, ради спасаемого Богом Легиона, то есть, как видите, недоделкам, типа нас, легко на этом нагреть руки во всякий унылый субботний денек, если рубиться в мяч в парке слишком сыро, а торчать неохота по слабости здоровья.

Наша везуха поуменьшилась, когда мы переместились в еврейский квартал, раскинувшийся на холмах Оверлук-террас. За час-другой спихнули только по одной штуке, а хотелось сбыть их все, то есть следовало менять дислокацию. Тогда перенесли точку на 204-ю улицу, я продал свой последний экземпляр, обратил к Элу умоляющий взгляд, но у него оставался еще один. Он поскребся в дверь, а оттуда вдруг выглянула старая спермовыжималка в коротенькой фривольной ночнушке и, прости господи, какие у нее были сиськи! «Чем могу помочь, ребятки?» — спросила она. Я чуть не подавился. Пришлось поддерживать разговор мне (поскольку Эл окаменел на месте): «Знаете, мы с другом приглашаем вас принять участие в лотерее, где вы сможете на следующей неделе выиграть «Мустанг» новой марки, если рискнете приобрести билет, ценой в два доллара». «Боюсь, у меня нет сейчас с собой наличных, — отвечала она, — но, может, вы с другом не откажетесь зайти ко мне, выпить по стаканчику? Вы ведь пьете спиртное, правда?» Да, разумеется, мы пьем спиртное. Мы заходим к ней, присаживаемся на кушетку, ждем ее, она возвращается с двумя бокалами отвертки и шлепается между нами. Обзывайте меня Эдипом, если хотите, но я заволновался: я сильно возбуждаюсь на женщин старше меня, а тут мы поняли, что она реальная баба, не сравнить со старухами, ошивающимися на вокзале Гранд-Сентрал и в подобных местах, которые кончают, когда заведут тебя в укромное местечко, а потом зовут на помощь всю Национальную Гвардию, едва ты к ней приблизишься. Вот отпили мы по полстакана, она тянет руки к нашим брюкам, вынимает наши игрушки и тянем-потянем. «Вы такие красивые высокие ребята!» Вот так нежданно повезло, и как у меня встал... тянем-потянем. Расстегнуть молнию... раз... нет слов, как следует описать... тянем-тянем-тянем, довольно сказать, что у нее был дар закатывать солнце вручную, и этому занятию она предавалась, пока наши руки гуляли по ее телу. Нет ничего приятней неожиданного секса, особенно когда продаешь лотерейные билеты Американского Легиона, и мы оба кончили спустя считанные минуты, а она облизала пальцы и застегнула нам обратно штаны, прямо как в грязных книжках, которые несколько лет назад я прятал под матрас. Думаю, они и по сей день там. Вот так-то. И мы двинули дальше, нас приглашали заходить в любое время. Хорошая баба, и вы удивитесь, узнав, сколько таких на свете. Некоторые любят просто поддразнить, открывая на звонок дверь в явно неполном прикиде, но большинство предлагает зайти со всем, что за этим следует. Любой разносчик подтвердит мои слова. Это не просто сцена из кино, и, спорим, я хоть сейчас могу назвать номер ее квартиры. Но ведь у Эла остается еще один билет, и его надо продать. Тут он потерял голову, и, когда какая-то баба не открыла дверь, поднял ор, словно обезумевший Отелло, что она — враг церкви и именем Господа проклята, не переставая ломиться к ней со всей дури. Наконец, она приоткрыла и посоветовала Элу утихомириться, иначе вызовет полицию. Эл в ответ кинулся к щели и принялся корчить старой дуре немыслимые рожи. Тут, представьте себе, она ткнула ему в рыло здоровым карандашом, сильно поранив ему губу. Я чуть со смеху не окочурился, придя в восторг от находчивости дамы, а Эл же, по-моему, не догнал ее прикола, обхаркал ей всю дверь и выбежал из здания на улицу, продолжая браниться, будто спятивший монах. Из губы у Эла хлестала кровь, мы решили забить на последний билет и вложить выручку в приобретение ложки кокаина. Именно это мы и сделали и остаток дня, балдея, ловили крутой кокаиновый приход со всеми вытекающими.

Сегодня пробовал бутоны пейота (галлюциноген мексиканских индейцев) вместе с Марком Клатчером, протащившим эту фигню из Мексики в магнитофоне. Рассказал мне, что принимал их в компании индейцев и других «гринго», и происходило все типа так: сидят девять челов в одной устроенной наподобие типи палатке, трескают бутоны, попивают чаек, заваренный вместе с этим делом, потом ровно десять часов молчат, не шевелятся, ничего... вокруг сплошной космический зуд, ни музыки, ни огней, ни хера подобного тому, что мы потеряли с той поры, как «Life» опубликовал статью об ЛСД, а за ними вся пресса подняла истерику, и копы его запретили. Черт, а так было хорошо, когда мы впервые с ним познакомились два года назад, и никто про него не знал. Продукт продавали чистым, не то, что та хрень домашней выделки, которую впаривают сейчас, разбодяжив метедрином и еще бог знает чем.

Короче, съел я несколько штук, Марк тоже, через двадцать минут нас затошнило со страшной силой, но мы крепились, чтобы не сблевать, пока вещество не всосется в организм. Через час Марк проблевался, но он чувствовал, что ему начинает вставлять, так что все нормально. Неожиданно мне полегчало, следовать его примеру не пришлось. Опыт был неописуемым, непохожим на кислотный приход, и мне сложно его передать. Как обычно, если не могу описать словами, не буду тратить время. Но произошла одна штука, никогда не случавшаяся со мной под кислотой: у меня была полноценная, глобальная галлюцинация. Я стоял в Центральном парке у пруда и смотрел, как плакучая ива превращается в гигантского петуха и улетает. От дерева не осталось и следа. Большая синяя домашняя птица красиво упорхнула в небо. И за ним последовало мое сознание в такие дали, которые вы, лысые генералы и прикованные к инвалидным креслам сенаторы, и представить себе не можете.

Сижу в «Штабах» на толчке, болею уже три дня, пытаюсь одолеть ломку, но последнее время сижу я реально плотно, и привычка изводит меня по-крупному. Сейчас бы пересказать, как оно на самом деле ощущается, однако идея писать представляется хуевой... но отвернуться и забыть невозможно... спишь, как, должно быть, спится мерзкому швейцару внизу, в квартире стоит собачья стужа, из батареи, у которой я лежу, сочится ледяная вода, как сопли из больного носа.

Я закутался в пальто, и еще два одеяла сверху, только так окутывает тело тепло, превращаясь в ужасные вспышки жара, текущие сквозь всего тебя, пока не начнешь сбрасывать с себя покрывала, и морозные волны пронизывают от паха к черепу. А потом крутит кишки, страшный срач, сегодня, откровенно говоря, думаю, что будет хуже всего... и никогда не знаешь, что последует дальше, ведь у двух джанки ломка проходит по-разному. Меня никогда не тошнит при ломке, а Мэнкоула и Жирного Генри наоборот. Самый большой мой пиздец — приступы чихания, иногда по пять минут безостановочно... а если я пробую пройтись, внутри головы все дрожит, будто разваливается, и ток крови просто-напросто останавливается, возвращается липкий смертельный озноб, окутывающий тебя от пальцев ног до башки, всплески жара и холода, понос и так далее... и мысль, что надо перетерпеть этот кошмар сейчас, ведь мне возвращаться в мою ебаную ШКОЛУ через две недели! Что за хуевая шутка. В смысле, не укладывается в мозгах, как я подыхаю.

Около недели я ничего не заносил в дневник, фактически, последние записи, сделанные мной, наверно, несколько не в тему, ведь меня ломало три дня подряд, когда я царапал слова, сидя на холодном долбанном толчке в «Штабах». Если честно, моей «завязки» хватило не больше чем на один день, а потом я вмазался содержимым фасовки «нюхательной» смеси, которую спер из кармана пальто Мэнкоула. И вот я снова, как всегда, здоров или болен, ношусь туда-сюда... сегодня в парке втроем обули одного прогуливающегося собаковода на часы и бумажник, а это означает, что я снова вооружаюсь холодным оружием и опять занимаюсь налетами. На самом деле, меня это дерьмо не прикалывает, но меня так достали озабоченные пидоры, что иного варианта не вижу.

Но вот что реально заставляет меня задуматься, так это тот уебищный сеанс терапии, который я прошлым вечером посетил вместе с другими героинщиками. Одна дама-профессор сначала спросила, не боимся ли мы наркотической зависимости, потом, не испытываем ли мы чувство вины, употребляя джанк. Сейчас размышляю об этом, и мне не по себе. Например, что значит «чувство вины» и кто, блядь, тут виноват? Крупные дилеры делают, суки, миллиарды и ни разу не заплатят налог, сравнимый со стоимостью хоть одного косяка. Дети балуются джанком, не знаю уж, как долго, и убивают людей, а седовласые мужи в смокингах посиживают в креслах, изобретая законы, чтобы все сходило гладко. Я отправляюсь купаться в реке и вынужден окунаться в горы говна, смазочных масел и «недавно изобретенных чудесных волокон» через каждые пять футов, ведь производителям труб все до пизды... Еб твою мать, везде столько всего, что народ просто перестал замечать. И дикий кретинизм сегодня заводить об этом речь, потому что кругом такое дерьмище, что я от него отстранился слишком давно, и, наверное, поэтому я сейчас вины за собой особо не ощущаю... поговорим попозже, профессор.

В общем, как видите, джанки, по большому счету, вкалывает день напролет, как тот простой служащий, только часы работы начинаются ближе к сумеркам.

А насчет страха... хочешь играть, будь готов расплачиваться. Если вы это не догоняете, лучше съебывайтесь, или, еще лучше, не дергайтесь. «Вглядись в тот длинный коридор», — как сказал один воистину мудрый чел.

Сейчас каждый день встаем в 6 утра... идем на охоту в парк Форт-Тайрон, грабить с рассветом солнца безмозглых ранних пташек. Если дошел до того, что начал подступать к людям с ножом к горлу, лишь бы добыть денег на джанк, значит, всегда делаю я вывод, дела совсем плохи. И чтобы не пиздели на Мэдисон-авеню, джанки не любят подобный способ добычи финансов, обычно они напуганы и уязвимы не меньше жертвы, возникни необходимость реального применения силы. Я прибегаю к нему, только когда окончательно прижмет... если с лаве полный напряг и по-другому достать никак, и даже тогда копофобия и общая нервотрепка себя не окупают. Вчерашний день это и доказал... мы проторчали в парке три часа, и удалось добыть у старой дамы пятерку, да еще у какого-то лоха два бакса плюс мелочь. Потом, позже в тот день, выяснилось, что удача обо мне не забыла. Я стащил сверток из кузова машины рядом с аптекой, и оказалось, что там куча щеток для волос. Сейчас на бумаге оно, возможно, на правду не тянет, но жизнь преподносит такие маленькие сюрпризы. То были классные щетки из твердой резины (с небольшим зажимом сбоку, как на ручке, чтобы можно было носить в кармане рубашки), и на пластиковых футлярах проставлена цена — 49 Денов. Я вмазал трехдолларовую фасовку и пошел шататься по парку и баскетбольным площадкам, впаривая их по 20 центов за штуку или по десять за коробку, и, в итоге, спихнул карманных расчесок на 22 бакса.

Но сегодня снова копофобия и налеты. Пока собаководы выгуливают своих любимцев, таскающих их за собой, мы притаились в кустах и грезим о пухлых бумажниках. И сегодня наши грезы осуществились. Кекс средних лет, по манере и одежде явно пидор (волосы неаккуратно осветлены перекисью и, смешно и грустно, почти такие длинные, как у меня), рассекает мимо в таком, как выяснилось, жутком подпитии, что оно представляло непосредственную угрозу его гражданским правам. Нам пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы с ревом не вывалиться из кустов. Но объект первоклассный, и нам ни в коем случае нельзя его упускать. Удача смилостивилась над нами за наши мучения, ведь мы не нашли ни души в парке за все утро... моросило, коп, патрулирующий парк на своем ебучем скутере, скорее всего, трескал пончики с кофе где-нибудь в дешевой забегаловке. Мы сделали шаг. Ничего такого, подстеречь жертву... нож к горлу. Он застыл, как замороженный овощ.

— Главное, не дергайся, — прошипел я, — у моего кореша пушка, а вот этим ножом можно больно пораниться.

Мэнкоул вытащил бумажник, пачка купюр отдельно, мелочь отдельно. Я снял с него часы, настоящие противоударные, постучал пальцем по двум его кольцам. Он отдал их.

Мы сказали, что хотели бы теперь извиниться. Я взял его за волосы:

— Красивые волосы. Нам нравятся длинные волосы. (Он не мог заметить, что мой хаер даже длиннее, чем у него, поскольку я убрал его под берет, чтобы меня не узнали, иначе, как я считал, меня будет легко найти.) Нам нравятся длинные волосы, потому что за них удобно схватиться, когда ты перерезаешь жертве горло, если она вздумает звать легавых до истечения следующих десяти минут.

(Этот гон крутого чувака, устраиваемый мной в процессе обувания лоха, всегда удивлял меня. Главное, он заглушает звон моих трясущихся коленок.)

Сейчас вернулись в «Штабы» оценить общий итог: в бумажнике пять двадцатидолларовых купюр и одна десятка, пачка выглядела солидно, но состояла из однодолларовых бумажек, всего их тридцать одна. Часы, новые «Bulova», можно относительно неплохо заложить... одно клевое нефритовое кольцо, на втором его инициалы в окружении фальшивых самоцветов. За сегодняшний день наши страхи окупились... и в ближайшее время мы собираемся спать допоздна.

Сегодня вечером отвисали в «Штабах» вместе со старым корешем и соратником по нарко-охоте Фрэнки Пайнуотером. У него офигительно работает воображение, не один вечер мы просидели с ним на крыше, закидываясь кислотой, любуясь звездным куполом и болтая о мистике. Насчет Фрэнки такая фенька, что он на пять лет меня старше, и потому, когда несколькими годами ранее стал торчать, у него на хвосте не было, в отличие от меня, школы, которая удержала бы его от тяжелой зависимости, и он встрял по-крупному и сразу. В результате он сидит уже долгое время, а я впервые столкнулся с последствиями привычки. Никогда не думал, что он сумеет слезть, но, как мы сделали вечером вывод: и пейот, и опиум произрастают из почвы, и пускай все наркоты бредят познанием космоса, которое дарует пейот, кто может сказать, что у мака нет своих тайн... хотя я и родил такую теорию, наверное, сам же в нее не верю.

Короче, Фрэнки рассказывал мне про свою матушку, фанатичную ирландку-католичку. Как и многие местные тетушки, она устала от его многочисленных попыток вылечиться и придумала вытащить его в прошлое воскресенье на Торжественную мессу и заставить отстоять ее от начала до конца. Похоже, последнее время Фрэнки сам тянулся обратно к вере, много читал Библию и все такое, и был готов опять вернуться в церковь. Черт побери, он опробовал все способы завязать, описанные в литературе, и почему бы не рискнуть встать на путь религии. Ни фига не вышло. Он сказал, что только он присел на свое место (он не успел бахнуть утреннюю дозу и страстно желал, чтобы чудо, свершись оно, было большим), как заметил справа от себя алтарь, утыканный сотнями крошечных толстеньких свечек в красных стеклянных подсвечниках... точно такие же мы скоммуниздили из этой самой церкви, чтобы на славном сильном огоньке готовить в ветреные вечера в парке дозу (кстати, одна штука валялась у меня в соседней комнате). Короче, уставился на означенные свечки и мысленно представил над каждой ложку или скрученную бутылочную крышку с булькающей внутри дозой. И тут вышел служка, таща к алтарю гигантскую свечу... Фрэнки вообразил бумажные фасовки размером с хозяйственную сумку и десятифутовую суповую ложку, которую можно подогреть на такой свечище, и несколько фунтов джанка, расплавяющихся из порошка в сладкий сок. Тут уж его мамочка удивленно на него поглядывала, он окаменел в трансе, словно на него сходило божественное откровение, и в голове лишь эта хрень... ДОЗА. Но кульминация произошла, когда священник принялся окуривать прихожан ладаном, и Фрэнки вдохнул изрядную порцию. «На сто процентов, запах абсолютно идентичный тому, что выделяется во время приготовления ширки. Не ошибешься», — утверждает он (и он прав, как мне теперь кажется. Когда готовишь дозняк, то стоит тяжелый густой аромат, точно такой же, как от церковного ладана на похоронах и прочих мероприятиях). «А потом что было?» — спросил я. «Черт, что, по-твоему, прости господи, могло быть? Я встал, ушел, помчался, как ошпаренный, домой, залез в нижний ящик, высыпал все заначку на посудку, поставил на красную свечу... весь из себя невменяемый».

Сегодня повстречал ни кого иного, как старого доброго Джу-Джу Джонсона, самого толстого джанки из всех мне известных, способного спрятать полный набор инструментов, посудку и несчетное количество фасовок в жировых складках, свисающих одна на другую и через ремень, словно подтеки на свадебном пироге. Нам раньше доводилось пересекаться. Видел, как он это проделывает. Часто. Не встречались с ним, наверно, год. Даже помню день. Я купался голышом в Гавани, а Джу-Джу, которому, должно быть, не меньше пятидесяти, стоял неподалеку и глазел. Стоял, как оказалось, слишком близко, и видел, как волна говна дала Джонни Гейтору в нос, когда тот выныривал. Джу-Джу никогда не издает звуков при смехе, просто разевает пасть и трясется, будто гору из студня пришиб эпилептический припадок, а тут он заржал так, что свалился с причала прямо в своем полосатом костюме с иголочки, за которым ему пришлось проделать охуеннно немалый путь в магазин для жирных в Эльмире, штат Нью-Йорк. Мы захлебывались в истерике на это зрелище, как вдруг заметили, что Джу-Джу вот-вот утонет и, разевая пухлую глотку, истошно зовет на помощь. Мы вшестером выловили его из воды, а он разбушевался этакой недовольной грудой мяса в севших от воды полосатых тряпках. Потом до сих пор мы с Джу-Джу не виделись. Мы сошлись с обычными «как оно? у тебя есть? нормальный?» и тому подобными приветствиями в духе джанки, незамедлительно окупившимися. Ведь у Джу-Джу имелось кое-что очень-очень классное, и он позвал нас к себе в новую квартиру. Клевое место. Пока клевое, ведь так долго не протянется. Старый жирный хрен скоро заложит всю обстановку ради своей подсадки. Меня колбасило, как мокрую простыню на ветру. Первоклассный чел.

Потом потрепались о нашей старой афере, которую проворачивали в свое время каждые два месяца и которая приносила нам кучу бабок. В своем роде уникальный трюк. Осуществляли мы его так: Джу-Джу и я заваливаем в ближайшей отдел службы соцобеспечения. Я изображал его сына. Втирали даме-служащей нашу сказочку: мама приказала долго жить, ни еды, ни жилья (ночуем в парке), ни витаминов, ни молока для малыша, то есть для меня (тогда мне было лет тринадцать-четырнадцать, дело было два года назад). Он получил на войне ранение, я появился на свет с одним легким. Мама умирала шесть месяцев от рака. Больничные расходы выжали Джу-Джу как губку. Речь держал Джу-Джу (он мог работать в четырех режимах, словно WD-00199). Настоящий ас. Мне надо было только сидеть с заплаканной несчастной мордашкой, сложив ладошки на коленки... всхлипывать при упоминании о мамочкиной кончине: «Папа, я больше не могу спать на жестких скамейках, только не сегодня, умоляю тебя, папа». Смешно. Выходили из помещения мы с солидным чеком на пособие из фондов срочной помощи, с дополнительной суммой для меня, примерного сына. Мы обходили все Центры социальной защиты в Манхэттене за пять дней, работали быстро. Иногда улов достигал 4000 долларов. Фишка в том, что все проделывается быстро... Сразу же обналичиваешь. И никогда не возвращаешься за «продолжением» после получения чека из фондов срочной помощи. Разумеется, четыре месяца спустя новое имя (подделывать удостоверения личности Джу-Джу мастер), новый служащий и очередная куча чеков на срочное пособие.

Милая, любимая дойная корова. И совсем не лягается. Ведь организации требуется несколько месяцев разобраться с этими чеками на срочное пособие. Много, офигенно много доз приносило нам наше предприятие. Прикол в том, что Джу-Джу до сих пор трудится в этой сфере: «Я нарыл за последнее время кучу новых филиалов на Стейтен-Айленде... такие добрые люди... бесплатный кофе с пончиками, пока ждешь приема. Некоторые даже дают мне денег на такси». Да, наш город суров и холоден, но, видите, встречаются и здесь сердечные натуры.

На следующий день:

Я зашел к Джу-Джу и поинтересовался, смогу ли я, по его мнению, опять сойти за его сына. Ностальгические воспоминания о наебке социальных служб одолевали меня прошлой ночью. «Ни малейшего шанса, — отрезал он, — эти твои длинные волосы, черты лица выдают тебя, теперь у тебя вид типичного джанки. Нет больше той невинности, чувак. И, если честно, выглядишь ты потрепанно». Вот так, заедрить его. Но благодаря нему я хотя бы вернулся в те чудесные дни.

Я знаю почти всех джанк-дилеров, барыжащих на улицах, начиная от 190-й и до 225-й. Джимми Мэнкоул, в связи со своей потребностью в джанке, знает, наверное, даже больше. Но сегодня мы стучались почти в каждую дверь, обнюхали все углы на улицах, пробуя все наши возможности, и ни у одного пушера ни фа-совочки. Прямо как если пройдешься по 5-й авеню ближе к полудню в рабочий день и обнаружишь, что вся улица пуста. Я чувствовал тупое разочарование пополам с яростью, ведь я планировал провести с приятностью денек в стране грез. Мэнкоул же был на последнем издыхании и собирал в кулак обрывки нервов. К тому моменту, как мы исчерпали все варианты, он раз четырнадцать приходил к мысли покончить с собой и блевал, наверное, на каждом третьем углу.

— Дело рук русской сволочи, — бормотал он, — в три часа пополудни на нас скинут большую бомбу. Что-то грядет, чувак. Кто-то замышляет против меня.

— Как ты оригинален, — думал я.

Короче, мы сели на поезд «А» и двинули в мой старый квартал на 29-й, попытаться чего-нибудь нарыть, но чувак, на кого я мог бы точно надеяться, Герби Хэмсли, уже парился в тюряге шесть месяцев за то, что в один прекрасный вечер столкнул некого чела с крыши. Не прошло и трех лет, как мы с ним рубились в мяч, и вот его унесло вверх по течению, и ему шьют дело об убийстве, что заставляет меня призадуматься о том, где окажусь я. «Чайнатаун, — возопил Мэнкоул, — нам туда. Там на улице всегда есть народ». Супер, сказал я себе, все кругом сговорились. Может, нам даже удастся покурить старого доброго опиума в загашнике какой-нибудь китаезы.

Тут у Мэнкоула совсем съехала крыша в такси по дороге на место, и он завел: «Еб твою мать, еб твою дочь, сука с голубыми яйцами». Потом повернулся ко мне с идиотской улыбкой и прошептал, почти пропел: «Сука — это собака женского пола, сука — это собака женского пола...», — и так далее.

Мы достигли Мотт-стрит, смотались из такси. За рулем сидел дед, и он не стал морочиться нас догонять. Несколько минут терпения, — и мы на улице вылавливаем юного китайчика, у которого Джимми брал год или два назад. Тут вдруг трое волосатых узкоглазых оттаскивают нас в сторону и лопочут: «Вы, ребята, что-то хотите купить?» Да, клянусь вашей желтой задницей. Мы утвердительно мотнули башкой и последовали за ними в неосвещенную аллею.

— Должно быть, тут черный ход в их опиумный притон, — шепнул я Джимми.

— Иди ты на хуй со своим опиумным притоном. Тут что, по-твоему, черт возьми, кино с Чарли Чаном? Берем герыча и валим обратно в город.

Один из китайцев оборачивается и спрашивает нас, на какую сумму мы рассчитываем. Я отвечаю, что мне нужно на 10 долларов, уверенный в том, что он продает фасовками по пять зеленых за штуку, и я желал взять по-любому две упаковки. Мэнкоул сообщил, что у него есть 75 долларов.

— Ребята, у нас имеются отличные хлопушки, ракеты, которых вы в жизни не видели, и очень дешевые вишневые бомбочки.

Мы уставились друг на друга в полнейшем изумлении. Эти пидоры торговали ПЕТАРДАМИ.

Оклемавшись от такого глупейшего приключения, мы снова почесали по улицам в надежде найти Джона Тома или, на худой конец, бильярдную, где он известен как первоклассный делец южных кварталов Гранд-стрит. В итоге, мы случайно наткнулись на эту забегаловку. Обшарпанное заведение из самых дешевых, всего восемь столиков, тусклое освещение, и опять мне стало казаться, что в глубине спрятана куча опиумных кальянов. Джона Тома в эту минуту там не было, но хозяин, неприветливо посматривая на нас из-за пузырька с кодеиновым сиропом, объявил, что он вот-вот вернется. Джим кинулся в туалет и отхаркнул пятую порцию итальянского мороженого, единственную нашу с ним сегодня пищу. Я раскрутил нескольких придурков на девятку (не очень умный ход, судя по кислым взглядам, которые стали на меня бросать), как, наконец, вошел Том. Рой торчащих азиатов оживился, подбежал к нему и сообщил нам, что у него точно есть. Сперва он обговорил продажу своих упаковок с постоянной клиентурой, после засек Мэнкоула, важно приблизился узнать, чего мы хотим. Джимми всучил ему свои семьдесят пять баксов, распихал по карманам двадцать пять фасовок под разного рода охи-ахи любопытствующих. Мне досталось три штуки, за девятку мне дали третью фасовку. Через пять минут мы были в метро и неслись в «Штабы». Мгновенно приготовили, откинулись на стены с осыпающейся побелкой, готовые погрузиться в нереальный мир и забыть о дурацких драмах в стиле Джорджа Скотта. Не дай Бог, что Мэнкоулу не доведется пережить подобное и завтра, но сейчас мы там, где до этого всего далеко.

Через десять минут стукнет ровно четверо суток, как я валяюсь в «Штабах» на вшивом матрасе. Не ел ничего, кроме трех морковок и двух изюмно-ореховых шоколадок «Нестле», обе руки зудят как суки, их покрывают запекшиеся сгустки крови. Сбоку от меня отмокают два моих баяна в подкрашенной кровью водичке в пластиковом стаканчике на растрескавшемся линолеуме — их пользовали, похоже, все больные гепатитом верхнего Манхэттена. Полностью разбит, содержимое крохотных целлофановых мешочков подчистую выскреб вмазать или занюхнуть. Четыре дня я умирал и возвращался к жизни, затем (денег больше нет) сотни снов и рождающихся теорий, приступы прилипчивой ностальгии (я, должно быть, подхватил эту фигню, прогуливаясь днем по 5-й Авеню), по меньшей мере, тысячи глюков, некоторые я до сих пор не уяснил своей башкой. Однажды мне привиделось, что я в зоопарке за ограждением, где после каменного спуска открывается пруд с крокодилами. В какой-то миг мне показалось, что на меня нападают. Около десятка зеленых тварей выползли на поверхность и поднимаются по склону, прямо ко мне. И вот, когда я вжался в забор, они, вместо того чтобы кинуться на меня, медленно раздвинули жуткие челюсти и гаркнули: «Попкорн!» Сразу подскочил невысокий смотритель зоопарк и высыпал в воду несколько мешков попкорна. Я прошмыгнул через дырку, неожиданно образовавшуюся в заборе.

Сил не осталось, постоянно потягиваю апельсиновый сок ради витамина С, пытаясь смочить пересохшее горло. В первый раз сполз с постели, даже не пробуя принять человеческую осанку. Вспоминаю нашу беседу с Брайаном:

— Не замечал, как джанки в приходе принимает позу эмбриона?

— Так оно и есть, чувак. Возвращение в материнскую утробу.

Встал на ноги и рухнул в сломанное кресло. Вбегает Джонни Дэнтон, тормошит меня: «Чуваки, кому мы на днях впарили поддельную кислоту, собираются бить нам ебало, если мы не вернем им баксы». «Передай им, я их ненавижу», — говорю я. Он уходит. Рассеяно смотрю в зеркало. Я прозрачный, будто капля хлебного спирта. Вот бы сейчас улыбнуться хоть тенью бодрой улыбки. Чувствую, как от проникающего сквозь окно света болят глаза, словно облиты жгучим маринадом. И что это значит? На улице теплый июньский денек, у многих, наверное, выпускной. Вижу из окна Клойстерс и его бесчисленные предметы средневекового искусства. Надо подняться и пойти проблеваться. Я хотел бы стать чистым.