На грубо отесанном столе горела единственная свеча, тускло освещая маленькую комнатушку, в которой из других предметов обстановки присутствовали лишь узкий деревянный остов кровати и умывальник с треснувшим кувшином. Жилье, которое Николя Реми делил со своим молодым компаньоном, было дешевым и, соответственно, обеспечивало их минимумом комфорта. Но сегодня вечером убогость комнаты полностью соответствовала настроению капитана. Мрачный и тихий, он готовился ко сну, сняв плащ и отстегнув кинжал, который носил за поясом. Рядом с ним Мартин разворачивал свой тюфяк на полу, но привычная бравада юноши куда-то подевалась. Он украдкой кидал взволнованные взгляды на капитана. Ни разу в жизни не чувствовал он себя таким пристыженным, как в этот вечер: этим вечером он покинул своего капитана. Волк тяжело и глубоко вздохнул. Ему впору было броситься в мрачные воды Сены. Это было бы единственное заслуженное наказание для такого негодяя, как он.

Мартин всегда гордился своей смелостью, ловкостью и решительностью. Все как у волка, в честь которого он и взял себе прозвище.

Но, как показал сегодняшний вечер, он больше похож на шакала, чем на волка. Когда капитан приказал ему остаться у ворот Мезон д'Эспри, Волку нужно было не соглашаться. Он обязан был следовать за Реми прямо в логово дьявола. Вместо этого он позволил своему дикому страху перед ведьмами и проклятиями взять вверх над собой. Волк убежал подальше, поджав хвост между ног, совсем как побитая шавка, бросив на произвол судьбы человека, который стал для него всем.

Несмотря на все лишения и испытания прошлых лет, Реми находил время учить Волка боевым приемам ведения боя. Не на дубинках и ножах, как какого-то убогого уличного воришку, а с рапирой и кинжалом, как настоящего воина. Но Реми сделал Волку еще больший подарок: капитан научил его читать и писать собственное имя.

И как Волк отплатил за щедрость такого человека? Он покинул своего хозяина, когда тот больше всего нуждался в нем, Волке, и теперь что-то ужасное случилось с Реми. Капитан, который отправлялся за своей красавицей возлюбленной, был совсем другим человеком, нежели тот, что вернулся обратно в их каморку. Реми всегда держался гордо и прямо, в нем неизменно чувствовалась военная выправка. А теперь вокруг него питал дух поражения, он отстегнул пояс и равнодушно бросил клинок на пол с совершенно не свойственной ему небрежностью. Хороший солдат всегда тщательно заботится о своем оружии, а капитан не кто иной, как настоящий солдат.

По крайней мере был таковым, пока не последовал за красавицей Габриэль в то дьявольское поместье, Мезон д'Эспри. Волк вздрогнул от тревожной мысли, что капитан стал жертвой проклятия ведьмы, хотя Реми и отрицал это.

Когда Николя снимал рубашку, Волк с тревогой оглядел его широкую спину, страшась увидеть там ведьмины отметины. Он вытянул шею, чтобы попытаться рассмотреть состояние другого бока Реми. Стараясь изо всех сил, он потерял равновесие и свалился на стол. Свеча полетела на пол, но он успел схватить ее на лету, и горячий воск выплеснулся ему на руки.

— Вот проклятие, — буркнул Волк, вздрогнув от боли.

Суетливость Волка вывела капитана из черного тумана, который окутывал его.

— Чем, дьявол тебя разбери, ты там занимаешься? Чего ты все разглядываешь? — прорычал он, кидая раздраженный взгляд через плечо.

— Ничего, сударь.

Волк торопливо поправил свечку. Он отер воск с руки, потом облизал обожженное место. Реми обычно был очень сдержанным человеком, но с тех пор, как он возвратился, его терпение держалось буквально на волоске.

— Гм-м… капитан. Я… мне самому противно говорить об этом, — рискнул Волк. — Но старая тетушка Полин, ближе у меня никого и не было, она вроде как вместо матери, рассказывала мне, что, когда на мужчину нападет дьявол в женском обличье или его проклянет ведьма, у него обычно появляется дополнительный сосок. И я только боялся, вдруг…

— Уф, чтоб тебя… так и растак! — Реми пробурчал неистовое ругательство и развернулся к Мартину.

Сильная, с рельефно вступающими мускулами грудь капитана была испещрена шрамами от множества ран. Такое количество ударов не каждый смертный сумел бы вынести. Но у капитана по-прежнему оказалось всего два соска, как у любого нормального человека. Волк вздохнул с чувством глубокого облегчения.

— Ну, ты удовлетворен? — потребовал ответа Реми, широко раскинув руки. — Никаких новых сосков. Меня не кормил грудью дьявол, и не проклинала ведьма. Я даже не приближался к Мезон д'Эспри. Я просто ждал во внутреннем дворе, пока не появилась госпожа Шене. Ну а теперь кончай со всей этой треклятой дуростью и ложись спать.

— Это что, дурость — бояться за друга? — Волк выпрямился с видом человека, оскорбленного в своих лучших чувствах. — Забери меня чума, пусть лучше я буду самым последним дурнем, но я предпочел бы сотню раз погибнуть, пусть в мою задницу воткнутся тысячи горячих шипов, чем…

— Ах, Мартин, пожалуйста, — прервал его речь Реми. — Давай сегодня обойдемся без твоих тирад. Я смертельно устал, чтобы их выслушивать. Я же сказал тебе, со мной все в порядке. И успокойся на этом.

— Ладно, сударь, — проворчал Волк.

Но когда он стягивал с себя безрукавку, его губы вытянулись в упрямую линию. Он явно не успокоился на сим. Пусть ведьма и не накормила грудью капитана, но что-то с ним творилось неладное.

Реми присел на край лежанки, чтобы стащить с себя башмаки. Его глаза глубоко запали и потемнели от боли, совсем как после тех ночей, когда он судорожно просыпался от очередного своего кошмара. Волк постелил себе шерстяное одеяло на тюфяке, стараясь понять причину мрачного настроения, в котором пребывал его капитан. Он коротко вздохнул, когда неожиданная догадка озарила его.

Вот уж меднолобый, тупоголовый, ослиная он голова. Капитан не заходил в этот проклятый Мезон д'Эспри, но его возлюбленная как раз туда-то и заходила. Волк бросил на Реми взгляд, в котором чувствовалось сострадание, смешанное с упреком.

— Ах, сударь! Вам следовало бы рассказать мне.

— Рассказать тебе? Что? — пробурчал Реми, стягивая первый башмак.

— О вашей возлюбленной. Красивой и безрассудной Габриэль. Она заходила в тот проклятый дом, и теперь что-то ужасное случилось с нею?

Капитан подтвердил подозрения Волка, застыв при упоминании о госпоже Шене. Потом с силой стянул башмак и швырнул его в угол.

— Она не моя возлюбленная, и тебе незачем волноваться о ней. С ней все в полном порядке. Если и есть что-то в жизни, в чем она преуспела, так это в том, что прекрасная и безрассудная Габриэль вполне научилась о себе заботиться.

Никогда раньше Мартин не слышал столько едкой горечи в голосе Реми.

— Прошу прощения, капитан. Я не понимаю.

— Это я должен просить у тебя прощения. — Реми поднял другую ногу и стал стягивать второй башмак. — Когда я посылал тебя найти для меня эту женщину, мне следовало предупредить тебя. Госпожа Шене — сама ведьма.

Госпожа Шене, эта самая красивая из женщин? Ведьма?! Волк, открыв рот, уставился на капитана.

— Матерь Божья! — наконец воскликнул он. — Но, сударь, откуда вы знаете это?

— Много лет назад она околдовывала меня, — сказал Реми, и губы его сложились горькой складкой. — Но сегодня вечером ее чары рассеялись. И я наконец-то освободился от нее.

— Слава богу! — вскричал Волк.

Комнатушка была маленькой и тесной, особенно когда на полу лежал тюфяк. Но Волк умудрился пройти несколько шагов. Ему требовалось избавиться от охватившего его смятения.

Только подумать, как беспечно Волк выслеживал эту обманчивой красоты женщину, восхищаясь ею на расстоянии, не зная, каким страшным существом она была. И это без единого амулета или оберега для защиты!

— Ох, капитан, — пересекая комнату, сказал Волк, едва не споткнувшись о тюфяк. — Богу следовало бы делать всех волшебниц старыми и уродливыми ведьмами, чтобы мужчины могли узнавать их заранее и держаться от них подальше. Это неправильно, что госпожа Шене такая красивая.

— Неправильно, — пробормотал капитан.

— Расскажите мне, что же произошло? Ее волшебство наконец ослабло, и вы почувствовали ее истинно злое лицо под этой красивой маской?

— Что-то вроде этого.

— Все, что я могу сказать снова, слава богу. — Волк воздел руки к небесам. — Вы получили избавление лишь по счастливой случайности, сударь. Нам следует отпраздновать это бокалом вина.

— И я так думаю.

Но настроение у капитана было не слишком праздничным. Он казался каким-то потерянным и опустошенным. Второй ботинок тоже упал на пол. Волк не спускал с Реми тревожного взгляда. Ужасно, что капитан такой изможденный. Когда с Реми такое случалось, на него обязательно накатывали кошмары.

Капитан редко говорил о своей прошлой славе, но Волк достаточно наслышался историй о подвигах Большого Бича. С каким волнением представлял он, как Реми, размахивая своим клинком, внушая ужас в сердца противников, в бесчисленных сражениях бесстрашно и решительно вел своих людей в атаку.

Но, наслушавшись бормотаний Реми во сне, Волк понимал, что именно эти сражения и мучили капитана в его кошмарах. Битвы и все остальное, что случилось в ночь и: кануне Дня святого Варфоломея.

Волк и сам нагляделся жутких вещей в ту ночь резни, но он обладал способностью выбрасывать из головы все мрачные воспоминания. А вот с капитаном дела обстояли совсем иначе: он слишком глубоко чувствовал. Так тогда бывает со спокойными на вид людьми.

Реми и так доставалось от часто посещавших его воспоминаний, а теперь еще эта история с ведьмой. Зачем только Габриэль потребовалось мучить капитана, разворотить всю его благородную душу до самого дна? Реми заявил, что он излечился, но Волк не слишком-то поверил этому. На самом деле он подозревал, что природа заклятия капитана могла оказаться самым ужасным заклятием, которое есть у женщины для мужчины. Это любовь.

Волк мог обвинять красавицу Габриэль за то, что она ведьма, но в чем обвинять куртизанку? Чтобы выжить, женщинам приходится крутиться, как и мужчинам. А то и гораздо больше, чем мужчинам, ведь женщинам многое недоступно из того, чем можно достойно обеспечить свое существование.

Удивительно, но капитан не переживал, что обожаемая им женщина — ведьма, его мучило, что ведьма стала куртизанкой. Ох уж эта любовь! Волк мрачно покачал головой. По крайней мере, хоть от этой напасти он был избавлен все восемнадцать лет своей чреватой опасностями жизни. Если бы он имел хоть какой-то опыт в преодолении страшного заклятья, он сумел бы успокоить друга.

Реми сидел неподвижно на краю койки с затуманенным взглядом, будто по-прежнему бродил в темном тумане, напущенном этой ведьмой.

— Все у вас наладится, капитан, — начал с грубоватой нежностью увещевать Волк, придвинувшись к хозяину. — Я слышал, иногда требуется какое-то время, чтобы мужчина окончательно отделался от чар. Но по крайней мере вы наконец свободны от этой ужасной женщины. Уж этому точно надо радоваться.

Реми краем глаза посмотрел на него и улыбнулся жалким подобием своей обычной спокойной улыбки.

— Полагаю, праздновать и радоваться будем завтра. А сегодня я чертовски устал.

Хотя это, казалось, и стоило ему некоторого усилия, капитан овладел собой, медленно выпрямился и поднялся.

— Ложись-ка ты на кровать, дружок.

— Нет-нет, капитан…

— Я сказал, ложись на кровать. Я все равно плохо сплю, но хоть одни из нас должен хорошенько отдохнуть этой ночью, поскольку завтра мы приступаем к выполнению нашей миссии.

Волк открыл было рот, чтобы заспорить, но тут же быстро закрыл его. Их миссия. Во всей этой суматохе с проклятыми домами и вероломными чаровницам Волк почти забыл причину, которая привела их с Реми назад в Париж: отыскать пути спасения гугенотского короля Наварры из его плена при католическом дворе Франции. Сам Волк не относился к числу особенных приверженцев какой-либо религии. Что до него, так каждый человек мог идти к дьяволу своим собственным путем. Но спасение короля Наварры было важно для Реми, поэтому оно было валено и для Волка.

Тут он заметил, что капитан, нахмурившись, смотрит на него оценивающе.

— Мартин, ведь ты, конечно, помнишь, какова была изначальная причина наших поисков госпожи Шене?

— Чтобы она отнесла записку королю?

— Да, но она отказалась. Она не будет помогать нам. — Реми крепко сжал челюсти. — Если говорить точнее, она постарается помешать нам. Она задумала соблазнить короля, и он ей нужен здесь для себя.

— Бог ты мой! — воскликнул Волк. Неудивительно, почему капитан вернулся мрачнее тучи.

— Она… вы думаете, она воспользуется колдовством и против нас? — запинаясь, спросил Волк.

— Она может использовать любые средства, имеющиеся в ее распоряжении, но госпожа Шене не самый сильный из наших врагов. Нам придется противостоять гораздо более грозной колдунье, обладающей чудовищной властью.

Волк вздрогнул, слишком хорошо понимая, кого имел и виду Реми. Екатерина Медичи, Темная Королева. Нельзя было прожить в Париже хоть какое-то время и не наслушаться ужасающих рассказов о французской королеве-матери, жестокой, волевой, не ведающей жалости. Что ж, в конце концов, она была чужеземкой, итальянкой, и все знали, что ничего хорошего из этого выйти не может. Вдовствующая королева, как поговаривали, особенно преуспела в таинственном искусстве изготовления всяких снадобий, зелий и ядов.

Реми положил обе руки на плечи Волка и пристально и гляделся в его лицо.

— Если ты сомневаешься, если ты решишь, что больше не хочешь участвовать в этом опасном предприятии, я тебя пойму.

До Волка дошло, почему капитан завел этот тяжелый разговор, и он покраснел до кончиков ушей. После того патетического представления, которое устроил Волк перед Мезон д'Эспри, капитан засомневался в его отваге. Волк почувствовал себя настолько униженным, что ему хотелось выброситься из окна и размозжить свою никчемную бесполезную башку о тротуар.

Он посмотрел на Реми, и во взгляде его смешались боль и стыд.

— Простите, сударь, я подвел вас. Но клянусь могилами всех тех, кто мог бы оказаться моим отцом, этого больше не повторится. Я выдержу худшее из проклятий, буду бороться с самыми ужасными ведьмами. Я последую за вами далее в ад…

— Ладно, парень. Я тебе верю. — Реми ободряюще обнял плечи Волка. — Я рад, что ты все еще желаешь помогать мне, поскольку твое знание Парижа гораздо лучше моего. Я полагаюсь на тебя, мой умница Волк. Ты поможешь мне найти способ попасть внутрь того дворца и добраться до своего короля.

— Я все сделаю, капитан. Я притаюсь за воротами и буду вынюхивать любые сведения. Я, как крот, пророю туннель под Лувром, если придется, или… или по лестнице заберусь на самые высокие башни.

— Хорошо, только, черт тебя побери, не сломай себе шею.

Впервые после возвращения лицо Реми просветлело. Волк усмехнулся в ответ. Но, когда Реми направился гасить свечи, парню пришлось резко наклонить голову, чтобы скрыть, как глубоко он тронут. Никто никогда не доверял в такой степени Волку, никто никогда так не зависел от него прежде. Но Николя Реми, сам Большой Бич, сказал, что он полагается на него — Мартина, простого вора и карманника, уличную крысу Парижа. Глаза Волка щипало от слез, а сердце так распирало от гордости, что он боялся, как бы оно не разорвалось.

Еще долго после того, как Мартин погрузился в сон, Николя Реми лежал, вытянувшись на тюфяке, закинув руки за голову, глядя на блики лунного света на треснувшей штукатурке. Когда тихое сопение Мартина заполнило комнату, Реми глубоко позавидовал способности юноши забывать обо всем, погружаясь в благословенный сон.

Мартин спал сном праведника. А почему бы и нет? Пороки Мартина и его грехи были ничтожными. Его руки не обагряла чужая кровь, на его совести не было смертей, в которых он раскаивался. По крайней мере пока еще не было.

Реми знал, что стоило ему закрыть глаза и погрузиться в сон, как перед ним вереницей пойдут их лица: покалеченные, грязные, окровавленные, на которых еще не успела отрасти первая борода. Сколько раз ему удавалось не подпускать эти жуткие видения к себе, обратившись мыслями к Габриэль, но теперь…

Реми сжал зубы, изо всех сил стараясь выкинуть ее из головы. Но бледный образ, расплывчатый, как лунный свет, который проникал сквозь узкое окно, предстал перед ним. Она явилась к нему такой, какой он помнил ее в тот день в лесу: с наполненными солнечным светом взъерошенными волосами, беспорядочно спадавшими на спину. Вот она грациозно вышагивает по траве, и трава отвечает на прикосновение тихим шелестом. Вот она поднимает голову и смотрит на него своими сияющими, как драгоценные камни, голубыми глазами, которые то искрятся от смеха, то гаснут, когда она погружается в печаль.

Его прекрасная дама, самое чистое, лучшее и самое яркое из его воспоминаний. Теперь воспоминание о ней стало еще одним источником мучения, потому что Реми не мог остановить себя, заставить не думать о других мужчин, позволяющих себе творить все, что ему никогда не позволяло его благородство, будь оно трижды проклято.

Сверкают ли при этом огнем глаза Габриэль? Вскрикивает ли она от наслаждения? Так же лихорадочно блестят ее глаза, как блестели они после неистовых поцелуев Реми и этой ночью? Он закрыл рукой глаза, как если бы это помогло ему заслониться от переполненных ядом картин Габриэль в объятиях мужчин. Но тогда имена тяжелыми ударами отдавались в голове… Дюкло, Пентье, Ланфор. Как невозмутимо Габриэль перечисляла имена своих любовников, наполняя Реми той дикой черной яростью, которой он давал волю только на поле брани. Он сгорал от желания отыскать каждого из этих ублюдков, вытащить клинок и изрубить их в окровавленные клочья.

Как могло случиться, что девочка, нарисовавшая трогательный портрет своей маленькой сестренки, проявлявшая столько сострадания и доброты к раненому солдату, превратилась, в ту самую женщину, которую Реми повстречал сегодня вечером? Холодную, безжалостную и коварную, одержимую желанием добиться власти над королем.

Реми никогда не поверил бы этому, если бы сама Габриэль не призналась ему во всем. Какой же он слепой, упрямый болван! Как бы ему хотелось презирать ее или хотя бы забыть о ней! Черт бы его побрал, этого-то у него и не получалось!

Несмотря ни на что, он все еще желал ее, все еще жаждал ее почти до невыносимой боли. Желал и душой, и телом. Реми скрипел зубами и беспокойно метался с боку на бок. Он отшвыривал мысли о ней, пытался строить планы, продумать свои первые шаги к спасению своего короля.

Капитан рывком сел и стал искать в груде одежды драгоценный мешочек, который никогда не упускал из виду. Он сжал в ладонях небольшой маленький кожаный кошелек, тяжелый от золота, придающий уверенности. Золота, которое Реми собрал за несколько лет потом и кровью, сталью своего клинка.

Николя развязал тесемки и высыпал несколько монет на ладонь. Его буквально распирало от свирепого удовлетворения. Это не было состоянием, но это были деньги достаточные для того, чтобы купить оружие и лошадей, нанять людей или подкупить стражу, чтобы спасти короля.

Или купить женщину.

У Реми перехватило дыхание от этой дикой мысли, и он поспешил подавить ее. Но монеты мерцали в лунном свете так же соблазнительно, как золотые локоны Габриэль Шене. Интересно, какова цена парижской куртизанки? Сколько потребуется монет, чтобы обладать Габриэль, удержать ее подле себя?

Реми еще какое-то время не спускал глаз с монет, поблескивающих у него на ладони, затем торопливо ссыпал их обратно в мешочек. Кровь хлынула ему в голову, ему стало плохо. И дело было не только в отвращении, которое он испытал к себе от этих мыслей. Ему никогда не купить Габриэль.

Он не сомневался, что, сколько бы денег ни накопил капитан Реми, какой-то простой капитан никогда не удовлетворит ее притязаний.

Нет, Габриэль хотела короля… короля Реми, если быть точным. Что ж, будь он трижды проклят, если когда-нибудь позволит Габриэль заполучить Наварру. Реми засунул мешок с монетами обратно под одежду, а затем лег на спину на тюфяк. Он сдвинул брови и наморщил лоб. Несмотря на всю его решимость, капитана обуревали сомнения. Вдруг Габриэль удастся настолько соблазнить Наварру, что, даже если Реми найдет способ вывезти короля из Парижа, Генрих не захочет ехать? Ему было чего опасаться.

В конце концов, заставила же Габриэль самого Реми забыть о долге на целое лето, хотя вовсе и не старалась, что до Наварры, так… молодой принц мужественно сражался, проявлял все признаки прозорливого правителя гугенотов и всем был бы хорош, если бы не одна роковая слабость.

Женщины. Уже с четырнадцати лет Наварра находил непреодолимыми чары дам. Да и они, видимо, не могли сопротивляться его обаянию. Его пристрастие к прекрасному полу частенько отвращало Генриха от куда более важных мужских обязанностей, таких как учеба и рассмотрение государственных дел.

Изменился ли хоть чуть-чуть молодой ленивец, став королем? Реми оставалось только надеяться на лучшее, иначе Наварра никогда не сумеет противостоять очарованию Габриэль. Она сразит его одной своей ослепительной улыбкой.

Реми ворочался на тюфяке, его лоб покрывался холодным потом, его мысли непроизвольно возвращались к Габриэль. Но ее больше нет — его девы с острова, его чаровницы, его ангела-хранителя. Она оказалась просто мечтой, сном наяву, не более того. И отныне она потеряна для него навсегда. Капитан закрыл глаза, сдаваясь неизбежности.

Эти демоны захватят его ночью.

Габриэль всхлипывала и металась по кровати, пытаясь отогнать кошмар и проснуться. Но все было бесполезно. Шелковистые простыни под ее телом исчезли, превратившись в высушенную солому, впивающуюся в кожу. Она снова оказалась на сеновале в сарае, задыхалась, почти раздавленная, навалившимся на нее всем своим весом Этьеном Дантоном.

— Нет, нет, Этьен, — билась она, ерзая и уворачиваясь от его жадного рта, прижимавшегося к ее шее. Она дрожала от отвращения, когда его язык скользил по ее коже. — П-п-пожалуйста, прекратите. Я… я не хочу…

— Хочешь, хочешь. — Дантон задыхался, и его дыхание обжигало ее лицо. — Ты хочешь этого, еще как хочешь, ты, страстная маленькая ведьма. Иначе зачем было тебе соблазнять меня?

— Нет, я не хотела… не хотела… — Габриэль задыхалась от слез, протестуя, когда Этьен шарил по ней руками и его пальцы давили и мяли ее грудь и ползли все ниже. — Остановитесь! Вы делаете мне больно.

Но Дантона не волновали ее крики, его пальцы вцепились в лиф ее платья, и звук рвущейся ткани буквально оглушил Габриэль.

— Я же сказала, прекратите! — пронзительно кричала Габриэль.

Сжав кулаки, она неистово колотила его по лицу, ее сердце клокотало от гнева и навалившегося страха. Но Дантон схватил ее за руки и скрестил их у нее за головой. Этот мужчина, которому она верила, которого любила, ее рыцарь, ее защитник, использовал всю свою звериную силу против нее.

Этьен пожирал ее глазами, его тонкие красивые черты превратились в уродливую маску вожделения, на ее глазах он становился дьяволом, монстром. Габриэль чувствовала, как он задрал ее платье и с силой раздвинул ей ноги.

— Нет! — закричала она и взбрыкнула, пытаясь увернуться, изо всех сил попыталась высвободиться.

Но ее усилия оказались тщетными. Дантон всей своей тяжестью навалился на нее. Она тяжело дышала. Ей не хватало воздуха. Она почувствовала, как что-то резко и безжалостно пронзило самую сокровенную глубину ее женского естества, и ощутила острую, прожигающую боль.

— Нет!

На этот раз ее крик прозвучал много слабее, и слезы покатились из уголков ее глаз. Тело Дантона билось об нее, беспощадно вжимая Габриэль в грубую солому, жесткий дощатый пол чердака. Пытка все продолжалась и продолжалась и, казалось, никогда не прекратится. Габриэль, распластанная, лежала под Дантоном и только молилась, чтобы все это поскорее кончилось.

— Святой Иисус, помоги мне, — шептала она. — Кто-нибудь, помогите мне.

И тут за плечом Дантона что-то ослепительно блеснуло. Это солнечный свет отражался в чьих-то рыцарских доспехах. Габриэль заморгала, но различила лишь расплывающийся мужской силуэт. Потом проявился гордый рыцарь с волосами темного золота, аккуратно подстриженной бородой и бархатными карими глазами.

— Реми! — Габриэль выдохнула, и на нее нахлынула полна отчаянной надежды. — Ах, Реми. Помогите мне, пожалуйста.

К ее ужасу, Реми молча и бесстрастно смотрел на нее сверху вниз, потом его губы скривились в презрительной усмешке, и от его безжалостного сурового взгляда повеяло холодом. Он с отвращением отвернулся от нее и растаял в лучах солнечного света.

— Нет, Реми. Вернитесь. Пожалуйста, вернитесь…

От своих судорожных рыданий Габриэль наконец проснулась. Она открыла глаза и стала дико озираться. Потом постаралась восстановить свои ощущения и убедиться, что она в безопасности здесь, в своей спальне в Париже, а не пригвождена к полу в западне того сарая. Сердце ее колотилось с глухими ударами, она коротко и судорожно дышала. Девушке безумно хотелось изгнать кошмар из головы, вернуть в глубины ее памяти, туда, откуда он явился. Но сон не отпускал ее, затягивал, словно зыбучие пески.

Она села. Ее длинная ночная рубашка и простыни были мокрыми от пота. Собственная липкая кожа вызвала к ней отвращение, и она поспешно откинула одеяло, чтобы выбраться из кровати.

Габриэль рывками стала стаскивать с себя ночную рубашку из тонкого батиста, чуть не разорвав влажную, прилипающую к телу ткань. Пошатываясь, она прошла к умывальнику и плеснула в чашу для умывания воду из синего расписного эмалированного кувшина. Схватив кусок мыла и губку, она начала энергично тереть себя, как в тот день, после того как Дантон отпустил ее.

Пальцы дрожали так ужасно, что мыло выскользнуло из рук и шлепнулось в таз. Губку она выпустила сама, не в силах унять нервную дрожь. Упершись обеими руками в умывальник, стала глубоко дышать, чтобы прийти в себя.

Этот кошмар довольно давно не мучил ее, и Габриэль уже стала надеяться, что окончательно избавилась от него. Слишком живо всплывали в этом ночном кошмаре подробные картины того дня в сарае, вынуждая ее вновь и вновь переживать все, что Дантон творил с ней. Но на этот раз Габриэль ждало новое потрясение: в ее кошмарном сне появился Реми, который отказывался ей помочь, с отвращением поворачивался к ней спиной.

— О боже! — простонала Габриэль, прикусив губу, чтобы остановить дрожь, и горячие слезы, наполнявшие ее глаза, выплеснулись на щеки. Она с силой втянула воздух и стала судорожно дышать.

«Держи себя в руках, — увещевала она себя. — Это был только сон, только страшный мерзкий сон».

«Нет, это не сон», — прошептал в ответ внутренний голос. Реми действительно смотрел на нее с отвращением. Теперь он презирал ее и, скорее всего, отныне и пальцем не пошевелит, если ей потребуется его помощь. Габриэль с трудом сглотнула, чтобы не разрыдаться. Она не показала Реми, какие страдания он причинил ей, но теперь загнанная внутрь дикая боль сокрушала ее тело с такой силой, что ей пришлось согнуться и опуститься на колени.

Озноб пробирал ее до костей, тело сотрясалось в конвульсиях, даже зубы стучали. Габриэль поднялась с пола и, спотыкаясь, побрела по комнате, пока не наткнулась на свой халат. Она с трудом натянула его на голое тело, туго завернувшись в шелковые складки, но дрожь не унималась.

Ее взгляд упал на предмет, оставленный на скамье у окна. Лунный свет, проникавший через оконное стекло, мерцал по всей длине стального клинка, того самого, который Габриэль уронила во внутреннем дворе. Шпага Реми!

Видно, шпагу принесла Бетт, но, вернувшись наверх, сразу же бросилась убирать осколки пузырьков и забыла предупредить Габриэль. Девушка шаткой походкой пересекла комнату и схватила шпагу. Ее пальцы так судорожно впились в рукоятку, словно это было бесценное сокровище и ничего дороже у нее в жизни не осталось.

Она отчаянно сжимала шпагу в надежде снова почувствовать уверенность, которую раньше давал ей этот стальной клинок Реми. Но теперь Реми ненавидел и презирал ее. «Настало время, и он наконец разглядел во мне марочную женщину», — подумала Габриэль, не желая унимать слезы, которые заливали лицо. Разглядел все позорные пятна, оставленные на ее душе Дантоном. Она сама во всем виновата.

Габриэль вспомнила, как сидела на грубом дощатом полу, прижимая порванный лиф платья к покрытой синяками груди. Она с болью и с недоумением смотрела на Дантона.

— Как… как вы могли сотворить такое со мной, Этьен? Я думала, вы человек чести.

— Я и остаюсь человеком чести, — буркнул он в ответ и, избегая ее взгляда, стал подтягивать свои короткие штаны. — Вы сами, сударыня, вынудили меня. Опутали своими чарами, и я не устоял, не сумел вам сопротивляться.

Именно тогда Габриэль осознала страшную правду о себе. Да, ее сноровистые пальцы умели обращаться с кисточками и красками, но она обладала колдовским даром совсем иного свойства. Воспользовавшись этим даром, она легко ввергала мужчину в пучину страсти, похоти, доводила до самых отвратительных действий.

И в тот же миг Габриэль почувствовала, как та ее часть, которая видела красоту в каждом листочке, каждой былинке, которая вдыхала жизнь в единорогов или зажигала волшебные огни в глазах маленькой девочки на холсте… та ее часть поникла и умерла.

Горячие слезы затуманили зрение. Девушка отчаянно заморгала и подняла голову. В оконном стекле отражалась женщина, сжимающая рукоятку шпаги. Безумный взгляд, влажные от пота волосы, беспорядочно рассыпанные по плечам, губы, сжатые в горькой старушечьей гримасе. Какая она безобразная! Интересно, почему Реми не увидел этого раньше. Утирая слезы, она посмотрела на шпагу, которую прижала к боку. Как ей поступить с ней?

Можно выяснить, где остановился Реми, и вернуть клинок ему, но что-то внутри нее восставало против этой мысли. Нет, черт побери, почему она должна возвращать ему шпагу? Реми наверняка не тратил впустую время и уже добыл себе другое оружие, а Габриэль эта шпага еще может здорово пригодиться. Учитывая, как Реми угрожал ей…

Она подняла лезвие острием вверх и рассмеялась над собой. Габриэль Шене собирается скрестить шпаги с могучим Бичом! Но этот смех сквозь слезы не облегчил тяжелую боль ее сердца.

Молодая женщина давно осознала, что им с Реми больше не быть друзьями, но никогда даже в самых жутких кошмарах она не предполагала, что жизнь сделает их лютыми врагами. «Но разве могло быть иначе?» — упрекнула себя Габриэль. После того как она так по-глупому заявила о своем намерении соблазнить Наварру и задержать его в Париже? Короля, которого Реми считал своим долгом спасти? Бог свидетель, ничто и никогда не вставало между Николя Реми и его долгом.

Девушка опустила шпагу и поставила ее в угол. «Ничто и никогда не встанет между Габриэль Шене и ее притязаниями», — подумала она, выпрямив плечи. И, как бы отчаянно Реми ни стремился помешать ей, Габриэль покорит короля Наварры. Разве сам великий Нострадамус не предсказал ее судьбу?

Она забралась с ногами на скамью у окна, и крепко обхватив колени, стала смотреть в окно. Небо, еще недавно затянутое дымкой тумана, теперь прояснилось, и звезды казалось, указывали путь к будущему Габриэль.

Она слишком хорошо знала, что ее мать сказала бы по этому поводу. Евангелина Шене скептически относилась к предсказаниям Нострадамуса, даже когда провидец был жив. Матушка не питала особого доверия к астрологии.

— Твоя судьба вовсе не написана на каких-то далеких звездах, моя дорогая доченька, — однажды сказала ей матушка. — Твоя судьба целиком зависит от твоего выбора.

Габриэль сделала свой выбор в тот далекий день, когда оставила Реми одиноко стоять на берегу реки. Даже раньше, отметила она печально, когда позволила Этьену взять ее за руку и отвести в тот сарай.

Стоило Габриэль принять темное волшебство внутри себя, как она научилась пользоваться своей красотой и обаянием, превратила свое тело в оружие, способ поймать в ловушку любого мужчину, даже короля.

Никогда больше не позволит она себе слабость и беспомощность, как в тот день, когда потеряла невинность.

Габриэль станет сильной и могущественной, совсем как Темная Королева. По крайней мере в будущем. Но, глядя на это огромное холодное небо, простиравшееся перед ней в настоящем, Габриэль чувствовала себя беззащитной и одинокой.

Она ужасно тосковала по чьим-то сильным рукам, которые заключили бы ее в объятия, успокоили, прижали к себе.

Но те руки никогда не станут руками Реми. Он никогда не захочет больше прикоснуться к ней.

Габриэль вдруг почувствовала, как ей недостает Арианны. Порой старшая сестра доводила Габриэль до безумия своими попытками по-матерински опекать, учить и защищать сестер. Но сейчас девушка ничего не хотела гак сильно, как вернуться на остров Фэр, уткнуться в колени старшей сестры и выплакать ей свое горе, ощутить, как Арианн гладит ее по голове.

«Но Арианн презирает меня ничуть не меньше, чем Реми», — уныло подумала Габриэль. Хозяйка острова Фэр, обладавшая волшебным даром целительства, мудрая, нежная и добрая Арианн принадлежала к тем женщинам, которые вдохновляли мужчин на любовь, а не внушали им похотливые мысли. Мужчины уважали и поклонялись Арианн и на самом острове, и за его пределами, она вызывала восхищение у других Дочерей Земли, а ее муж: граф Ренар, просто обожал ее.

Габриэль тяжело вздохнула и уткнулась подбородком в колени. Никогда, ни при каких обстоятельствах Арианн не сумеет понять ее. Старшая сестра была само совершенство и безупречность и вела такую же безупречную жизнь.