А потом вдруг оказалось, что я снова смотрю на свои руки. В них был старомодный рифленый стакан с коктейлем из молока и клубники. Они опять стали «моими» прежними руками — никаких тебе пигментных пятен, никакой тебе кожи, которая, словно дрожжевое тесто, висит усталыми складками, ни выпирающих костяшек пальцев величиной с грецкий орех. Вместо всего этого — кожа здорового цвета, а не лоскутное одеяло, сшитое из светлых проплешин и темных пятен, какой она была в Вене.

Я был счастлив, как ребенок, когда медленно сжал одну из ладоней в кулак и ее не пронзила боль. Но я себя пока охолаживал — прежде нужно было медленно разжать руку и посмотреть, работает ли она в другую сторону. Успешно! Значит, я вернулся? Значит, я — снова я? Положив возрожденную ладонь на красную стойку, я ощутил прохладу пластика. Я повозил рукой по гладкой поверхности, потом приподнял руку на пару дюймов и исполнил пальцами маленький танец — отпраздновать наше возвращение.

— Будете пить свой коктейль или решили его загипнотизировать?

Я как чувствовал: все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я знал этот голос и не испытывал ни малейшего желания видеть того, кому он принадлежит. Но невзирая на протесты, бушевавшие в каждой клеточке моего тела, я повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть.

Я находился в столовой Скрэппи в Крейнс-Вью. Заведение никогда не пустует — с самого своего открытия в шесть утра и до закрытия в полночь. Но сейчас тут никого не было. Кроме меня, разумеется, и старины Астопела, который устроился на другом конце стойки. Наблюдая за мной, он улыбался, как настоящий сукин сын.

— Неужели нельзя было дать мне хоть тридцать секунд счастья без вашей компании? Разве не существует закона, ограничивающего ваше присутствие в чьей-либо жизни?

— Располагайте своим временем на здоровье, мистер Маккейб. Но помните, часики-то ваши тикают.

В горле у меня запершило, и я глотнул молочного коктейля, который в тот момент был не хуже секса. Я просто не мог от него оторваться и в несколько глотков опорожнил стакан. Даже моя глотка помолодела, она с радостной готовностью пропустила сквозь себя сладкую влагу и направила ее дальше по пути следования.

Я вытер рот тыльной стороной ладони.

— Ну, так что там за часы тикают?

— Как вам понравилась ваша смерть? Согласитесь, впечатляющее зрелище.

— Я и в самом деле вот так умру?

— Ну да, мотоцикл размозжит вам голову.

— Мне в Вене размозжит голову мотоцикл, когда я стану столетним старцем, жалкой развалиной, которой давным-давно следовало бы убраться на тот свет. Неплохая перспектива.

— Боюсь, до сотни вам все же будет далековато.

— Насколько?

— Не могу вам сказать. Все это вы сами должны выяснить. Но что-то вы не чешетесь — смотрите, а то и это узнать не успеете, прежде чем ваше время истечет.

— Объясните понятнее.

Соскользнув с табурета, он встал за стойку, взял мой стакан и снова наполнил его молочно-клубничным коктейлем из металлического шейкера. Он поставил стакан передо мной.

— Клубника, верно? Вам нравится ее вкус?

— Это вы готовили? Здорово.

— Благодарю. «Подумай о конце света и тогда ты перестанешь мечтать о нем». Знаете, откуда это? Из Корана. — Он вытащил из автомата стакан кока-колы и, к моему изумлению, сунул его в микроволновку. Поставил печь на максимальную температуру, дождался сигнального свистка. Достав стакан, он отхлебнул кока-колы, подогретой градусов до шестисот, и удовлетворенно облизнулся.

— Астопел, скажите, что мне это приснилось! Может, у вас язык асбестовый? Или вы сам дьявол и тогда все становится на свои места?

— Вы всё ищете простые ответы, мистер Маккейб. К сожалению, их не существует. Вам, видимо, следует искать иначе.

— Неужели? Всего минуту назад я был стариком с убийственным мотоциклом на голове вместо шляпы.

— Все это достойно сожаления. Потому что вы до конца недели сможете еще только четыре раза отвернуться в свое будущее. Когда именно вам туда возвращаться, решайте сами, но в вашем распоряжении только эти шесть дней…

— Почему только шесть?! Вы сами сказали: семь! Обещали неделю!

— Посмотрите в окно. Снаружи было совсем темно.

— Сегодня уже прошло?

— Сегодня уже прошло.

— Сегодня вторник.

— Был.

— И я до следующего вторника должен обо всем этом узнать здесь или в моем будущем?

— Верно.

Я постучал кончиками ногтей по своему стакану.

— В противном случае?..

— Вспомните, что вам сказала Антония Корандо.

— Что она себя не убивала. Это сделал кто-то другой.

Астопел кивнул.

— Речь идет не только о вашем благополучии. А многих, многих других тоже. У вас есть семь дней, потому что у вас есть семь дней. Можете потратить оставшееся время на выяснение того, почему так, но я думаю, так вы потратите его впустую… Возможно, вас утешит, если вы узнаете что в эту самую минуту в точно таком же положении находятся и другие, мистер Маккейб.

— И от них требуется то же, что и от меня?

— Да.

— Они в Крейнс-Вью?

— Нет, они разбросаны по всему миру.

Я допил вторую порцию клубничного коктейля. Он больше не казался мне таким уж вкусным.

— Еще два момента, мистер Маккейб. В течение нынешней недели вы можете возвращаться в свое будущее, когда пожелаете. Достаточно произнести фразу «Прорехи в пелене дождя» — и вы уже там. Но очутиться в настоящем времени по своему желанию вы не сможете. Это просто произойдет само по себе… И второе. Когда бы вы ни отправились в будущее, это окажется день, предшествовавший тому, в каком вы побывали в прошлый раз. Таким образом, ваш следующий визит придется на день накануне вашей смерти.

— Но это же бред какой-то!

— Надеюсь, что в конечном счете вы увидите в этом смысл. — Допив свою колу, он обогнул стойку. Не оглядываясь, он двинулся к двери.

— Погодите! Я вот о чем хотел спросить: почему я женился на Сьюзен Джиннети? С Магдой что-то случилось? С ней что-то случится?

Он поднял голову и скользнул взглядом по потолку.

— Со всеми что-то да случается, мистер Маккейб, — сказал он и исчез.

Я шел домой из закусочной по тихим, пустынным в этот час улицам Крейнс-Вью. Ночь держит свои звуки при себе — ведь большинство из них рождается по ту сторону тишины. После полуночи становится так тихо, что обострившийся слух с напряжением ловит любой самый слабый шум. Мы так привыкаем к дневному изобилию звуков, что даже не умеем расслабляться. Наши уши не без труда свыкаются с тишиной — это не их стихия. Потому они усиливают далекий рокот одномоторного самолета, гул автомобильного двигателя, доносящийся за несколько ночных кварталов. А когда к ним присоединяется писк кошки, подвернувшейся под ноги в ночной час, ощущение такое, что вам в уши сунули ножницы. Но все эти шумы раздаются здесь и сейчас, в этот самый момент, не в каком-то там будущем, а в настоящем. Я был им рад, я хотел, чтобы они стали громче, подтверждая тем самым, что я вернулся во время, где и хочу быть.

Как это часто происходит, когда я пребываю в замешательстве, я начал говорить сам с собой. Этой полезной привычкой я обзавелся во Вьетнаме — в тамошнем аду я все перепробовал, чтобы не сойти с ума.

С неподдельным участием я спросил сам у себя:

— Ты как?

Пауза. Морщится лоб.

— Как?! Жив. Вот и все. Жив, и понятия не имею, что делать. Что я, мать-перемать, должен делать? Не знаю ни хера, но за неделю должен разобраться во всей этой лабуде. Иначе — «Да будет земля ему пухом».

Я поглядывал на лежащие в тишине знакомые окрестности, и от злобы и замешательства, соединившихся в моем сердце с любовью к тому, где я нахожусь, у меня чуть не закружилась голова.

— Вот что делает вся эта фиговина — у меня от нее кружится голова.

Мне в ту ночь, чтобы восстановить душевное равновесие, нужно было как можно больше Крейнс-Вью, а потому я, несмотря на поздний час, двинулся домой кружным путем. Я специально прошел мимо дома Скьяво, чтобы поглядеть, не стряслось ли там чего-нибудь еще. На пожарище было темно и тихо. Через несколько минут я стоял у дома Джорджа Дейлмвуда. Как всегда, внизу у него горела лампа, потому что Джордж не любит ночь. Говорит, зажженная лампа составляет ему компанию. Мне хотелось постучать и засидеться у него за долгим разговором, но я не сделал этого. Я знал, что, прежде чем обсуждать с ним это, мне надо хорошенько все обдумать самому. Я был уверен, что мне еще понадобится его помощь, значит, важно будет выложить ему все детали спокойно и доходчиво. Джордж был терпеливым малым, без всяких предрассудков, но, услышав мой рассказ в ту ночь, в особенности если бы я рассказал что-нибудь не так, даже мой добрый друг потянулся бы за сачком для бабочек.

— Шел бы ты домой, Фрэн, — вздохнув, сказал я. — Давай-ка домой, к семье.

Смит изваянием восседал на верхней ступени веранды нашего дома, словно в ожидании моего возвращения. Я от усталости даже не в силах был сказать ему «привет». Просто наклонился, погладил несколько раз по голове и открыл входную дверь.

Родной запах домашнего очага. Голландцы говорят, что дома самое милое — это звук тикающих часов. Но еще милее — домашние запахи. Втянул носом воздух, и душа уже знает, где ты находишься, хотя разумом еще и не успел это понять. Я остановился в холле и закрыл глаза, наслаждаясь запахами своего дома. После всего пережитого это был просто райский аромат. В этом воздухе была моя жизнь. Запах людей, с которыми я жил, вещей, которыми владел, запах моего кота, попкорна, приготовленного совсем недавно, одеколон «Си-Кей один», которым пользовалась Паулина; даже запах пыли был здесь знакомым.

Наверху спали две женщины: Магда в пижамных штанах и одной из моих футболок колледжа Макалестер, раскинувшись чуть ли не на всю постель; Паулина в ночной рубашке лежит, сжавшись в комок у края кровати, словно боится занять слишком много места. В отличие от матери спала она чутко, порой ее мучили кошмары, глаза ее под сомкнутыми веками дергались из стороны в сторону.

Я был вконец измотан и пуст, как почтовый ящик покойника. Мысль о том, что я сейчас скользну в теплую кровать, где спит моя жена, грела меня не меньше, чем и само это действо. Но стоило слову «жена» всплыть на поверхность моего сознания, как я представил себе Сьюзен Джиннети, которая через икс лет станет миссис Маккейб. От мысли об этом мезальянсе мои глаза открылись.

Кот мурлыкал у моих ног. Внезапно он как стрела пролетел через всю комнату и запрыгнул на подоконник. Раздался визгливый крик, с оконного карниза слетела потревоженная птица и взмыла ввысь. Два белых пера, падая вниз, неторопливо качнулись в воздухе и исчезли из виду. Я, глядя на них, подумал — перья. Теперь мне в голову стали приходить перья — татуировка над мягким местом Паулины, перо, которое я нашел и похоронил вместе с Олд-вертью, и… У меня в голове словно бомба разорвалась — я вспомнил кое-что из своего будущего. Это так на меня подействовало, что я не колеблясь произнес: «Прорехи в пелене дождя!» Надо было немедленно туда вернуться, чтобы найти перо, которое я где-то там видел, — ведь оно может оказаться ключом ко всем ответам.

Я был голый, я голый лежал в постели. Я голый лежал в постели с женщиной. Которая была голая. И старая. И это была не моя жена Магда. Ее рука прикасалась к моему телу, вовсю орудовала пальцами, старалась поставить моего старого бойца по стойке «смирно».

Я встал на кровати и прикрылся, успев, однако, заметить, что усилия ее оказались не вполне тщетны.

Старуха Сьюзен Джиннети посмотрела на меня с торжествующей улыбкой.

— Я же тебе говорила, что его подниму, Фрэнни! Иди ко мне. Хватит глупить!

Шестьдесят лет назад мы с этой женщиной занимались сексом в самых невероятных позах, какие только способны были принять два молодых гибких тела, я уж не говорю о том, что все имеющиеся у нас полости и отверстия использовались на всю катушку. Теперь же, возвышаясь над ней на подгибающихся старческих ногах, я чувствовал себя как монашка в мужской школьной раздевалке.

— Ну хватит в самом деле, Сьюзен! Ты в своем уме?

Она встала на своей стороне кровати, уперев ладони в тощие бедра и демонстрируя мне нагое тело, которое я не желал видеть.

— До сих пор я была терпелива, Фрэнни. Но я женщина. И у меня есть определенные потребности!

Стоит мне сейчас ошибиться, и я никогда не получу от нее ответов на мои вопросы.

— Да ты глаза-то разуй, Сьюзен! Ты хочешь заняться любовью с этим телом? С этим свитком Мертвого моря?!

Она стояла не шелохнувшись.

— Зачем ты на мне женился, если знал, что так будет?

— Хороший вопрос, — не сдержался я.

Она стукнула меня по колену. Хорошо, что я стоял на кровати, — я рухнул на бок, а моя голова подпрыгнула на матрасе, как шарик для пинг-понга.

— Ублюдок! Ты сделал мне предложение! И зачем только я согласилась? Как я могла надеяться, что из этого хоть что-то получится?

Пока она ворчала, мое внимание было поглощено всемирным коленным катаклизмом. Даже когда боль опустилась чуть ниже опасной зоны, я все еще продолжал перекатываться по кровати с боку на бок и сдавленно стонать. Словно не старуха меня стукнула, а мафиози прострелили коленку.

Раздалось два отрывистых стука в дверь, и мы замерли. Мы переглянулись, будто нас поймали на чем-то зазорном. Через короткий промежуток раздались три новых стука. Я натянул одеяло до подбородка. Сьюзен завернулась в зеленый махровый халат, висевший на спинке стула.

Я впервые с тех пор как «проснулся» здесь, бросил взгляд по сторонам. Мы находились в одном из самых роскошных гостиничных номеров, какие мне когда-либо доводилось видеть. Такой впору занимать главе государства или, на худой конец, парню, которого ожидает в аэропорту собственный самолет «Гольфстрим», но уж никак не бывшему начальнику полиции из Крейнс-Вью. Моя первая жена (первая? а эта, стало быть, третья!) любила пожить шикарно, так что роскошных гостиниц я повидал немало. Но все они в сравнении с этими покоями были залами ожидания на вокзалах в какой-нибудь Верхней Вольте. Как же, черт побери, вышло, что я в конце концов оказался здесь в компании со столетней нимфоманкой? А главное — кто за все это платит?

— Привет, Гас, — мрачно сказала она.

Это был совсем не тот Гас Гулд, каким я его видел в прошлый раз. Джентльмен, вошедший в наш номер, был похож на главу государства — вполне под стать таким хоромам. На нем был черный костюм, так безупречно облегавший его фигуру, что с первого взгляда было ясно — пошил его портной, которому потребовалось не меньше четырех примерок, чтобы закончить работу. Белоснежная рубашка, запонки, тонкий черный галстук, отливавший дорогим шелком. Я приподнялся на локте — посмотреть на его обувку. Она сразу же испортила картину. На нем были черные ковбойские ботинки из змеиной кожи, хотя и довольно стильные.

— Что ж это вы, ребята, до сих пор валяетесь в постели? У нас впереди горячий денек, столько надо успеть!

— Мы с мужем тут заболтались. — Сьюзен бросила на меня взгляд, который наверняка мог бы испепелить змей на голове Медузы.

— Ну, так теперь пора уж и вылезти из-под одеяла. Знаете же, как Флоон не любит, если кто опаздывает.

— Кто такой Флоон?

— Не прикидывайся идиотом, Фрэнни. — Сьюзен, скользнув в ванную, захлопнула за собой дверь — чуть громче, нежели полагается.

— Замечательная женщина, Фрэнни. Вам повезло.

— Угу. Я готов уступить ее в обмен на несколько ответов.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего.

Гас подошел к одному из больших стенных шкафов и раздвинул дверцы. Он вытащил костюм — такой же, какой был на нем: черный, дорогущий, элегантный. Целое состояние, вложенное в тряпку.

— Давайте-ка я вам помогу. Надо поторапливаться. Где у вас рубашка и туфли?

— Мы будем одеты одинаково?

Он оглядел костюм, снял с лацкана пылинку и сказал:

— Я и не представлял, что мужской костюм может стоить десять тысяч долларов. До этого путешествия не представлял. — Он выставил вперед ногу. — Джон Уэйн тоже носил ботинки «лукчиз» вроде этих. Раз Флоон хочет, чтобы я сегодня был в этой одежде, так тому и быть. Он за нее заплатил, но она останется нам после поездки.

Я встал с постели голым. А что мне оставалось? Прикрыть срам подушкой?

— Гас, у меня сегодня что-то неладно с памятью. Так что извините, если я задам вам пару дурацких вопросов.

— Валяйте. Вот ваше исподнее. — Он протянул мне коричневую коробку.

Я ее открыл, развернул превосходную белую оберточную бумагу и уставился на содержимое.

— Я не ношу боксерских трусов.

— Но сегодня вы их наденете, дружище. В этом весь Флоон — все до мельчайшей детали. Не удивлюсь, если эти трусишки стоят больше, чем мой первый автомобиль.

С тяжелым вздохом я влез в них. Натянул на себя белую сорочку, черные кашемировые носки, потом костюм. «Лючано Барбера». Всегда хотел иметь его костюмчик. Да, я был стариком, но качество материала, прикасавшегося к моему телу, оценить вполне мог.

— Этот костюм и вправду стоит десять тысяч зеленых?

— Да. А Флоон купил дюжину — для мужчин. Трудно даже представить, во сколько ему обошлись наряды для дам. Знаете, что он мне сказал? Что уплатил за все в нгултрумах.

— Это что такое?

— Денежная единица Бутана.

Он снова полез в шкаф и вытащил оттуда мои ковбойские ботинки. Когда я в последний раз видел такие, это были те самые, оранжевые. Эти, по крайней мере, были черными. Повертев один из этих ботинков, я подумал: «Если уж носить обувь из кожи ящерицы, то только такую».

Одевшись, я оглядел себя в зеркале в полный рост.

— Мы похожи на разбогатевших техасских рейнджеров.

— Не знаю, что затеял на сегодня Каз, но уверен, это будет забавно.

— Каз? Каз Флоон? Что за странное имя.

— Каз де Флоон. Голландец. Фрэнни, если вы забыли его имя, у вас действительно проблемы с памятью. Эй, Сьюзен, вы готовы?

— Минутку!

Эта ее минута тянулась довольно долго, зато когда моя третья жена появилась, выглядела она великолепно. В голубом летнем платье без рукавов она выглядела моложе и как бы сексуально — для старухи.

— Что это на вас, Сьюзен? — Голос Гаса звучал враждебно.

— Не занудничайте, Гас. Не нравится мне платье, что прислал Флоон. Я в нем похожа на хиромантку из дешевого балагана. Мадам Зузу. Но сумочку я все же возьму. Она такая милая.

Гас поджал губы и, глубоко вздохнув, сказал:

— Прошу вас, не делайте этого, Сьюзен. Вы же знаете, чем это кончится.

Взгляды их скрестились. Я услышал явственный лязг.

— Оставим это. Мне нравится мое платье. Каз де Флоон слишком много на себя берет. Он хочет все контролировать. Приглашает «друзей» попутешествовать, но потом одевает их по своему вкусу и дергает за ниточки, словно Барби и Кена. Мне это не нравится. Поначалу мне казалось, что, мол, ничего страшного, но это не так. Извращение. Он извращенец.

— Пусть так, но вы же знаете, что он сделает, когда увидит вас в этом платье. Зачем провоцировать неприятности? Не так уж трудно надеть то, что он просит.

— Может, вам и не трудно, а мне трудно. Я ему не марионетка. Устала я от его истерик и капризов. Все и всегда должно быть только так, как хочет он. Если нет, он дуется, как дитя малое. Боже, и это один из самых могущественных людей мира! Да знай я, как он себя будет вести, никуда бы не поехала.

— Но, Сьюзен, ведь он за все платит! Он дал всем вам, женщинам, одинаковые наряды, чтобы никто никому не завидовал. Согласитесь, в этом есть смысл. Плюс, мы во все время путешествия живем как боги.

— Божки. — Сьюзен подложила плечико под платье. — Божки Флоона, которыми он помыкает, как Зевс. Принять приглашение в эту поездку — все равно что продать душу дьяволу. Да, мы знакомимся с достопримечательностями и прекрасно питаемся, но должны делать только то, что хочет Флоон, иначе он звереет. Не верю, что его «друзья» мирятся с этими безумиями. В жопу это его путешествие — я больше не играю. Прав был Фрэнни, не нужно было никуда ехать. Это я его уговорила, а теперь жалею.

Когда я впервые побывал в будущем, Сьюзен, помнится, отчитывала меня по телефону за мое недовольство поездкой. Сегодня она жалела, что поехала. А завтра будет говорить, чтобы я прекратил нытье. Что же случилось между сегодня и завтра, что она передумала? А главное, что случилось сегодня — месячные?

Кто такой этот Каз де Флоон, помимо того, что он один из самых могущественных людей в мире? И что у меня с ним может быть общего? И где искать столь знакомое мне перо? Я знал, что видел его где-то здесь. Я был в этом уверен.

Внизу в холле собрались шуты Флоона. В мире полно людей, страдающих от безделья. Мы все к этому причастны и привыкли с этим сталкиваться. Но время от времени встречаешь людей, бездельничающих до того странным образом, что мозг резко жмет на тормоза и начинает вовсю сигналить.

Внизу в холле шуты Флоона были одеты совершенно одинаково, но поскольку ростом и статью не походили друг на друга, это сборище произвело на меня впечатление, которое пребудет со мной, пока мотоцикл не разнесет мою голову.

Разумеется, среди них нашелся коротышка. Или, может, он был карлик. Во всяком случае, это был маленький человечек, или как уж там они себя сейчас называют. Костюм сидел на нем безупречно, но ковбойские ботинки делали его и без того странноватую походку еще более странной. Увидев, что я выхожу из лифта, он приветствовал меня таким широким жестом, словно мы с ним были закадычными приятелями.

Наряд гадалки, который пришелся не по вкусу Сьюзен, можно было увидеть здесь повсюду. Большинство женщин были стары. Такое платье подошло бы двадцатилетней девчонке с идеальной кожей, телом и постельным взглядом, от которых в штанах у вас становится тесно. Но на этих жирных и тощих седовласых птичках они в лучшем случае казались безвкусными, а в худшем — жестокой шуткой. Я потом сказал Сьюзен, что это напоминало хор из какой-нибудь допотопной любительской постановки «Кармен», прости меня господи.

— Ну, как вы сегодня, Фрэнни?

Я перевел взгляд с ископаемых цыганок на одного из мужчин в костюмчике дня, стоявшего в нескольких футах от меня.

— Это вы — Флоон?

Ему это понравилось. Он открыл рот и захохотал. Судя по всему. Выглядело это так, словно он смеялся, не издавая при этом ни звука.

— Нет, я Джерри Джатс. Помните, мы с вами беседовали вчера. «Десерты Джатса». А Каз вон где, флиртует с той крупной блондинкой.

Женщина, на которую он указал, сложением походила на борца сумо. Не меньше двухсот фунтов веса, не говоря уже о прическе в стиле «Гранд-оул-опри», вздымавшейся над ее головой подобно замороженному желтому циклону.

Я тихонько присвистнул.

— Да, такую разве что кувалдой с ног сшибешь. Она что, в телохранителях при Флооне? Ни дать ни взять грузчик в юбке.

— Это моя жена, — прошипел Джерри Джатс и зашагал прочь.

Мне хотелось для начала прощупать Флоона, а уж потом взяться за остальное. Но Астопел говорил, я вернусь в настоящее неожиданно для себя. Значит, я и минуты не мог терять на слежку за ним — ведь меня могут вышвырнуть назад, прежде чем я успею обменяться с ним парой фраз. Вид у него был вполне нормальный. Лет шестидесяти, весь какой-то усредненный: рост, вес, лицо — ощущение такое, будто вы видели его прежде, только не можете вспомнить где. Первое впечатление было такое: бизнесмен, хорошо ухоженный, речь свою сопровождает непрестанной жестикуляцией. Его руки поднимались, описывали в воздухе круги и петли, пальцы то соединялись, то расходились, как у втолковывающего что-то итальянца.

Джерри подошел к своей великанше жене. Оба с подчеркнутым вниманием слушали Флоона. Инцидент, который привлек к нему мое внимание, был незначительным, и его можно было бы не заметить, если бы я не наблюдал за ними так пристально. Мистер и миссис Джатс рта не раскрыли, пока Флоон держал речь. Руки его непрерывно двигались, лицо было очень оживленным. Он часто улыбался приятной улыбкой, обнажавшей массу белых зубов. Но улыбка исчезала с его лица столь же стремительно, как и появлялась. Истинного тепла в ней не было и быть не могло. Слушатели жадно ловили каждое его слово.

Когда он закончил говорить, плечи его опустились и весь он как-то слегка сгорбился. Прошло несколько секунд, но никто из них не издал ни одного звука. Потом заговорила миссис Джатс, лицо ее выражало радостное предвкушение, как бывает у человека, когда ему кажется, что вот сейчас он произнесет что-то глубокомысленное или остроумное. Оба мужчины внимательно ее слушали. Она вряд ли успела произнести больше трех фраз — говорила она буквально несколько секунд. Когда она закончила, стало ясно: она сказала именно то, что, по ее мнению, было нужно. Улыбка Джерри говорила о том же. Он гордился своей половиной.

Я не умею читать по губам, но без труда разобрал, что сказал ей Флоон:

— Это очень глупо.

Он выговаривал слова медленно, а «очень» так растянул, что оно превратилось в «о-о-о-о-о-о-о-очень». Лицо миссис Джатс опало, как палатка, у которой убрали центральную опору. Ее муж поспешно отвел глаза. Ни Флоон, ни выражение его лица больше ничего им не сказали. Последний гвоздь в гроб, где упокоилось ее самолюбие, он забил, когда, уходя, потрепал ее по плечу. Он шел по холлу, а чета Джатсов смотрела ему вслед с уничтоженным видом, будто это по их вине он решил удалиться.

«Вот ведь хер моржовый».

Я собрался было двинуться следом за ним, но тут ко мне подошел какой-то тип в моем костюме и протянул папку.

— Это программа на сегодня.

Я, не глядя, ее взял, благодарно улыбнулся и, проигнорировав папку, стал искать глазами Флоона. Отлично: он стоял в одиночестве возле кадки с каким-то пышным растением и наблюдал за собравшимися. На мгновение мне вспомнился Джей Гэтсби, глядящий в толпу гостей с верхней ступени крыльца своего особняка на Лонг-Айленде. Но они вольны были надевать что им вздумается, а Гэтсби, если снять с него искусно вылепленную маску, был человеком славным. Став свидетелем того, как Каз де Флоон обошелся с миссис Джатс, я сразу решил, что его-то славным человеком никак не назовешь, что бы о нем ни говорили другие.

Ему явно нравилось стоять в одиночестве и смотреть на остальных. Временами он кому-то улыбался или приветственно помахивал рукой, но сама аура вокруг него словно предупреждала: приближаться не следует. Никто и не пытался к нему подойти. Я стал оглядывать помещение — мне было любопытно, как гости Флоона реагируют на него издалека. Одинаковые костюмы позволяли мне без труда отличить нас от прочих людей, находившихся в холле. Идея вырядить всех одинаково, казавшаяся поначалу просто глупой, теперь, после того как он унизил толстуху, виделась мрачной и извращенной. Большинство то и дело косились на него украдкой. Одни с нетерпением, другие просто любопытствовали, где он находится. Те, кто удостаивался его приветственных жестов, сияли от счастья, как если бы получили благословение. Те, на ком его взгляд не задерживался, воспринимали это как удар. Им надо было, чтобы он знал: они здесь. Его приветствия давали им некий статус, и те, к кому эти жесты были обращены, загорались как факелы.

Наши взгляды неминуемо должны были встретиться. И когда это случилось, сердце у меня в груди словно кто-то зажал в тиски. Я не знал этого человека, но его взгляд поразил меня словно громом. Я выдавил из себя улыбку и поднял в знак приветствия папку. Боковым зрением увидел рисунок на обложке. Тиски снова сжались. На блестящей белой поверхности было крупными черными буквами напечатано: ФЛООН. Под ними красовалось изображение того самого пера.

Я порылся в памяти и немедленно вспомнил, где мне уже случилось видеть такую же самую картинку в этом будущем: бредя вслед за Гасом в кафе на встречу со Сьюзен, я заметил на стене одного из домов большой постер среди множества других. На нем было напечатано слово «ФЛООН», под которым красовалось перо. И все, никаких призывов типа: «Куда вы хотите пойти сегодня?» или «Это то, что вам надо!» Только странная фамилия и переливающееся всеми цветами радуги перо на белом фоне. Увиденное чиркнуло мое сознание по касательной и не проникло в его глубины, потому что я был просто потрясен всем другим, происходившим в тот момент.

— «Цирк Территун». — Это было первое, что сказал мне Каз де Флоон, когда вспышка воспоминания прожгла мне голову и погасла, а я понял, что передо мной стоит он — собственной персоной.

— Простите?

— «Цирк Территун». Кто у них был ведущий? — Вот теперь он улыбался искренне. Только я не мог взять в толк, о чем он меня спросил.

— Простите, Каз, но вам придется дать мне контекст.

Улыбка его сразу погасла, он поджал губы.

— Я за честную игру, Фрэн. Признаю, вчера вы меня обставили с «Какао-топью» и чудо-собакой Могучим Манфредом. Но теперь отдайте и мне должное. Мне кажется, что с «Цирком Территун» здорово придумано. Так что, будьте добры, кто там был ведущий?

Он говорил с легким акцентом европейца, долго жившего в Америке. «Территун» он произносил как «Террор-тон» .

— Так у нас, выходит, викторина о старых телешоу, Каз?

— Телешоу, реклама и прочее периода пятидесятых — шестидесятых. Вы же знаете, это моя страсть. Так что отвечайте на вопрос.

Вот уж не на того напал. Мальчишкой я четыре сотни лет перед теликом провел. Моя телекарьера началась, когда цветного изображения и дистанционного пульта и в помине не было. На телевизорах громоздились двурогие антенны. Когда картинка ухудшалась, ты начинал крутить эти рога или стучать по ящику. Каналов было всего семь, и все черно-белые. Каждое утро начиналось с пропагандистского шоу об армии США под названием «Большая картина» и заканчивалось религиозной передачей «Светильник ноге моей». Я знаю. Я там был.

— Вы это серьезно, Каз? Хотите соревноваться со мной один на один на знание старых телешоу? Проиграете.

— Вы тянете время. Отвечайте. — Странный у него был голос — в нем одновременно слышались угроза и насмешка.

— Извольте. Клод Кирхнер. — Я мог расслабиться. В эту игру я мог играть во сне и все равно утер бы ему нос. — Ну, это слишком просто. А как насчет вот этого: кто исполнял главную песню в «Уайетте Эрпе»?

— «Кен Дарби Сингерс», — выбросил он руку вверх. — Как звали напарника Янси Дерринджера?

Вокруг нас стали собираться люди. Флоон старался для них.

— Паху. Кто его играл?

— Экс Брандс. А кто играл напарника Циско-Кида? — Я скрестил руки на груди.

— Лео Карильо.

Самодовольная улыбка. Еще раз. Мне хотелось дать ему прямо по этой самодовольной улыбке. Ему не было нужды карабкаться в горы — он мог бы спуститься на веревке с вершин своего собственного «я». По его предложению мы оставили телепрограммы и перешли к спорту. Он в этом чертовски хорошо разбирался. Когда наше состязание по футболу, баскетболу и бейсболу закончилось вничью, я решил повысить ставки.

— А как насчет профессиональной борьбы, Каз? В те времена, когда Рэй Морган был диктором на Юлайн-Арене?

Флоон раскинул руки, этим театральным жестом предлагая мне начать.

— Назовите имена Великолепных кенгуру.

— Рой Хеффернан и Эл Костелло.

— Кто был партнером Муза Чолака в рестлинге?

— Могучий Атлас. Прошу вас, Фрэнни, за кого вы меня держите?

— А Скулла Мерфи?

— Брут Бернард.

— А откуда родом был сам Скулл?

— Из Ирландии.

Вопросы следовали за ответами все быстрее и быстрее, наши голоса становились все громче. Два старца в одинаковых костюмах ценой по десять тысяч долларов выкрикивали друг другу имена Скулла Мерфи, Хэйстэкса Колхауна, Фаззи Кьюпида. Этот нелепый поединок продолжался, пока он не упомянул Кукурузного Боба.

— Кто? — усмехнулся я, заслышав это глупое имя.

Мистер де Флоон не привык, чтобы над ним зубоскалили. Губы его искривились и заплясали, а руки прекратили всякую пляску.

— Кукурузный Боб. У него был такой мертвый захват, который называли «кукурузник».

Обычно я бываю терпелив с лгунами, они меня забавляют, но Флоон уже столько раз погладил меня против шерсти, что я стал его воспринимать как кусок наждачной бумаги.

— Врите больше!

В нашем уголке Вселенной внезапно наступила мертвая тишина. Глаза Флоона вспыхнули, но он не произнес ни слова. Я же думал о том, как мне удастся узнать тут что-нибудь, если я буду таким вот образом всех заводить?

Он потер нос.

— Значит, вы не верите, что был такой борец — Кукурузный Боб?

— Нет.

Молчание.

— Знаете, за что я вас люблю, Фрэнни?

— Ну?

— За то, что вы единственный мне перечите. У вас у одного духу хватает.

Напряжение исчезло из его голоса и из воздуха. Те из нашей группы, кто слышал, смотрели на меня с восхищением или завистью.

— Как звали собаку Бастера Брауна в рекламе обуви?

Он не собирался сдаваться, но мне это надоело.

— Тайг. Послушайте, у меня есть другой вопросик — что это за перо у вас на логотипе? Я его повсюду вижу.

— Ха-ха! Я должен отнестись к этому вопросу серьезно?

— Ну да. Хотелось бы это узнать.

— Вам хочется узнать, откуда взялось перо Флоона? — Ему все никак не верилось, что это не шутка. — Фрэнни, вы меня разыгрываете, да?

— Нет.

К моему немалому удивлению, отвечать он не стал, вместо этого пощелкал пальцами, привлекая чье-то внимание. К нам быстро подошла хорошенькая молодая женщина в костюме цыганки.

— Нора, боюсь, мистер Маккейб нынче не вполне здоров. У него проблемы с памятью. Попытайся ему помочь. Фрэнни, вы знакомы с Норой Путнам? Она наш врач.

— Мистер Маккейб, вас не тошнит? Голова не кружится?

— Флоон, ответьте на мой вопрос: откуда взялось это перо?

— Вы знаете, откуда оно.

— Напомните, пожалуйста.

Доктор Путнам протянула было ко мне руку, но почему-то передумала.

— Мы с вами можем пройти туда и присесть, мистер Маккейб. Сегодня дует этот венский ветерок, он иногда влияет на людей самым странным образом, в том числе физически.

— Оставьте меня. Флоон…

Но он увидел что-то такое за моей спиной, от чего остолбенел. Это было удивительно. За каких-нибудь пару секунд сердобольное участие сменилось на его лице выражением неистовой ярости.

Мы с доктором повернулись, чтобы узнать, что привело его в такое состояние. Это было необходимо — его гнев переходил все рамки. Я увидел все тех же людей — они двигались по вестибюлю и разговаривали. Какая муха его укусила? Я собрался было повернуться к нему и спросить, что, мол, за черт, но тут мой взгляд упал на Сьюзен в ее миленьком голубом платье — она как раз направлялась к нам.

— Где ее костюм? Почему она его не надела?

— Не захотела.

— Не захотела? Вот это уже интересно. Сьюзен не хочет носить платье, которое я ей подарил? — Флоон выплюнул эти слова в доктора Путнам, которая в ответ только моргала и при этом явно мечтала поскорее удрать. Потом его рентгеновский взгляд обратился ко мне. — Я вам многим обязан, Фрэн. Без вас моя жизнь была бы другой. Но вы здесь вместе с вашей женой. Вы приняли мое приглашение. Взамен я только об одном просил: чтобы вы в дружеском духе потрудились выполнять мои просьбы. Это называется дружеский дух?

— Добрый день. — Сьюзен подошла с улыбкой, которая не исчезла, когда она увидела испепеляющий взгляд Флоона. Приятный запах ее духов приободрил меня.

— Где ваше платье, Сьюзен? С ним что-то не так?

— Да нет, Каз, просто мне не нравится, как я в нем выгляжу. Думала, вы не будете возражать.

— Я возражаю.

— Жаль.

— Вы вполне успеете переодеться. Времени достаточно.

— Да не хочу я его надевать, Каз.

— Так заставьте себя захотеть. Завтрак подождет.

— Но она не желает надевать это платье, Флоон, так почему бы вам не оставить ее в покое?

— Спасибо, Фрэнни. — И Сьюзен впервые мне улыбнулась.

— Мне, пожалуй, тоже надоел этот костюм. — Я стащил с себя пиджак и швырнул на пол. Потом стал развязывать узел галстука.

— Что вы делаете?

— Снимаю с себя свою одежду. Вашу одежду.

Узел никак не поддавался. Я потянул сильнее.

Но когда и это не помогло, я сказал, хер с ним, и начал расстегивать брючный ремень. Мне понравилась мысль предстать нагишом перед Флооном и его гостями. Сьюзен в своем нелегальном голубом платье, а рядом я в морщинистом одеянии, которое получил при рождении.

— Гас! — проревел Флоон. И мистер Гулд явился как из-под земли.

— Чем я могу помочь?

— Выставить их прочь отсюда! Долой с моих глаз! Не позволю им все испортить! Это мое путешествие! Я так долго его планировал!

— Но Каз…

Флоон тряхнул головой и побрел прочь. Я крикнул ему в спину:

— Пока!

Сьюзен все это развеселило.

— Как думаешь, он теперь вызовет моих родителей?

Но Гасу происходящее вовсе не казалось забавным.

— Ничего смешного, Сьюзен. Вы допустили большую ошибку!

— Я так не считаю. Идем, муженек. Похоже, у нас будет свободный денек в Вене.

— Пойдем прогуляемся, — сказал я, поднимая с пола пиджак.

— Не делайте этого! — попытался остановить нас Гас — Может, мне удастся все уладить…

Сьюзен подхватила меня под руку.

— Не хочу ничего улаживать, Гас. Я ни в чем не виновата. Ужин сегодня на дунайском речном трамвайчике, если не ошибаюсь? И мы можем одеться, как захотим? Вот там и встретимся. Нам с Фрэнни просто необходимо отдохнуть от Флоона и всего этого путешествия. — И она потащила меня к выходу.

— Но, мистер Маккейб, вы ведь, кажется, больны? — неуверенно спросила доктор Путнам.

— Ничего, не помру. Уж чего-чего, а смерти я сегодня точно могу не опасаться.

Мы долго молча шли по великолепной, широкой, обсаженной деревьями улице. Погода стояла чудесная. Деревья были в полном цвету, и даже проезжавшие мимо во множестве машины, казалось, производили меньше шума, чем бывает обычно при таком интенсивном движении. Сьюзен держала меня под руку. Я рассудил, что мне лучше помалкивать, пока она не заговорит.

Я искал в окружающей обстановке признаки тех изменений, которые произошли в жизни за тридцать (?) лет. Одежда осталась такой же, разве что изредка проходил кто-нибудь, одетый, как ребятишки в футуристических музыкальных видеоклипах, которые любила смотреть Паулина по «MTV». Машины были сплошь обтекаемой формы и как на подбор малолитражки — больших вроде «мерседесов» и «БМВ» я почти не видел. Я долго на них глядел, прежде чем заметил: они ездили так бесшумно, потому что из их выхлопных труб не валил смрадный дым. У них вообще отсутствовали выхлопные трубы!

— Электрические, — пробормотал я сквозь зубы.

— Что?

— Ничего.

— Фрэнни, что имела в виду та женщина, когда спрашивала, не болен ли ты?

Мимо нас прошел какой-то тип в черном пластиковом шлеме, закрывавшем всю его голову. Непонятно было, как он видит через него. Но он уверенно шагал по тротуару и ни разу ни на что не наткнулся.

— Что это с парнем?

Сьюзен скользнула по нему взглядом.

— Учится.

— Учится? С шаром для боулинга на голове?

— Не уходи от разговора, Фрэнни. Ты плохо себя чувствуешь?

Динь-дон! Меня как осенило. Теперь я точно знал, как узнать то, что мне нужно.

— Может, присядем на минутку?

Вдоль всего тротуара были установлены скамейки. Мы подошли к ближайшей, и я медленно и тяжело опустился на нее, издав для пущего эффекта стон средней громкости. Отдышавшись, я взял ее за руку.

— Сьюзен, мне надо тебе кое-что сказать. Истинная причина того, что случилось утром…

— Ты имеешь в виду, в постели?

— Ну да, это все одно к одному. Не хотел тебе говорить, потому как, понимаешь, это меня пугает и я не хотел и тебя пугать. Тем более во время путешествия.

— Что случилось, Фрэнни, ты это о чем?

— Я стал все забывать. Большое и малое — все вылетает из головы. У меня там ничего нет. Боюсь, это болезнь Альцгеймера. Я от страха чуть не обосрался.

— Ну и что? — Голос у нее был спокойный, на лице выражение: «Ну и что такого?»

— «Ну и что?» Это все, что ты можешь сказать? Память вытекает из меня, как вода из треснувшей банки, а ты говоришь «ну и что»?

— Надо зайти в аптеку и купить тебе тапсодил. Всего-то и проблем.

— А что такое тапсодил?

— Лекарство от болезни Альцгеймера. После трехдневного курса наступает полное излечение.

— Черт! — Я скроил постную мину.

— Что?

— Альцгеймера теперь можно вылечить?

— Ну да. Я сама этим переболела два года назад. Ничего серьезного, Фрэнни. Даже рецепт не требуется.

— Но…

— Что «но»? Ты из-за этого так беспокоился?

Как назло, ничего путного мне больше не приходило на ум. Мой блестящий план по выуживанию из Сьюзен нужной информации возник и исчез, как ветерок. Я озадаченно проводил глазами еще одного типа с полноохватным шлемом на голове. На этот раз желтым.

— Что это за херня — пришельцы какие, что ли? Послушай, Сьюзен, прежде чем я начну принимать этот эспадрил…

— Тапсодил.

— Тапсодил. Ну, в общем, ты должна мне помочь. Не хочу я идти по собственной жизни, натыкаясь на стены, не зная, где надо свернуть. Ответь мне на кое-какие вопросы. Идет?

— Идет.

— Кто такой Флоон? Что это за перо на его рекламных плакатах?

— Он владелец самой большой в мире фармацевтической компании. Они выпускают тапсодил и сотни других лекарств. Перо — торговая марка фирмы. Неужели ты и этого не помнишь?

— Нет. Но почему именно это перо?

— Ты же сам его Флоону подарил. Ты и Джордж.

— Джордж Дейлмвуд?

— Ну да.

— А где он теперь?

— Боже мой, Фрэнни, ты что, и этого не помнишь?

— Представь себе, не помню. Так где Джордж?

Она взглянула на свои руки, сложенные на коленях.

— Он исчез тридцать лет назад.

— То есть как?

— Так и исчез. Исчез из Крейнс-Вью, и никто не знает, что с ним случилось. Ты много лет пытался его отыскать, но все было напрасно.

— Исчез? Джордж?

— Да.

Значит, это я подарил Флоону перо Олд-вертью? А Джордж — надежный, неизменный Джордж Дейлмвуд исчез, словно его и не было? Таким было мое будущее? Пока я пытался мысленно переварить эти две новости, до меня донеслась песня Ареты Франклин «Уважение». Ее выводили два голоса, один из которых звучал как-то уж больно чудно. Потому что принадлежал собаке.

Парень в линялых джинсах и футболке с надписью «Dropkick Murphys» прогуливался со своим ротвейлером. Хозяин шел с приличной скоростью, пес трусил, не отставая и время от времени поглядывал на парня, словно выпрашивая что-нибудь вкусненькое. И при этом оба напевали «Уважение» и почти не фальшивили. Голос у собаки был грубоватый и немного хриплый, то ли низкий, то ли нет. Я сам не понимаю, что говорю, — как, черт возьми, в точности описать голос поющей собаки?

Я резко повернулся к Сьюзен, но она смотрела в другую сторону. Я толкнул ее локтем, и она вскрикнула.

— Сьюзен! Эй, Сьюзен!

— Что? Ты в своем уме? Больно же!

— Да ты смотри! Смотри туда!

— Ну и что? Ты зачем меня ударил?

Певцы как раз проходили мимо нас, выводя: «У-В-А-Ж-Е-Н-И-Е»…

— Не видишь? Собака поет!

— Да. Ну и что из этого?

— И когда собак научили петь? Она потерла ушибленное место.

— Несколько лет назад. Точно не помню. Спроси у Флоона. Они изобрели этот препарат.

— Какой препарат? Чтобы собаки разговаривали?

Она, видимо, вспомнила, что у меня болезнь Альцгеймера, потому что с лица у нее исчезло сердитое выражение.

— Нет. Но им можно давать всякие препараты, чтобы они запоминали что надо. Ну, например, петь или произносить какие-то фразы.

— Господи помилуй! Кому и зачем это надо?

— Для забавы. Не знаю. Терпеть не могу собак.

Мальчишкой я ужасно быстро ел. Родители умоляли меня: не спеши так, а то тебя вырвет. Но мне всегда не терпелось попасть в какое-то важное место или кого-то увидеть, а пища была только горючим, чтобы доставить меня куда надо. И бывало, что из-за этой торопливости у меня потом часами болел живот. Сидя на скамейке в Вене рядом со Сьюзен, в мире, где ротвейлеры пели Арету Франклин, а молодые парни носили на головах мячи для боулинга, я испытывал такое же чувство, только теперь не в желудке, а в голове.

— Домой хочу!

Сьюзен, вздохнув, согласно кивнула. Если б она знала, какой дом я имею в виду!

— Когда мы с тобой поженились?

Это я зря спросил. Она молчала, и только заглянув ей в лицо, я увидел, что она плачет.

Когда она наконец заговорила, слова ее были полны горечи!

— Я думала, все, теперь наконец-то будет как надо. Глупо, да? Глупо! Ты хоть понимаешь, что я тебя любила всю жизнь. Всю мою проклятую жизнь ты торчал во мне, как кусок мяса между зубами, который никак не вытащить! Но наконец, наконец я поверила, что теперь все хорошо. Я всю жизнь тебя ждала. Боролась, терпела и никогда не теряла надежду, потому что не сомневалась, что когда-нибудь добьюсь победы. Уверена, в жизни всего можно достичь, надо только иметь терпение. И я была терпелива, Фрэнни! Все эти годы я тебя ждала, как девчонка, которая стоит в уголке и надеется, что ее пригласят танцевать. Когда ты предложил мне выйти за тебя…

— Я тебе предложил?

— Да, да, черт тебя возьми! И пожалуйста, не пытайся мне лгать, что ты и об этом забыл! Хватит с меня на сегодня унижений. Когда ты сделал мне предложение, я подумала: с опозданием на пятьдесят лет, но почему бы и нет? Все это время я любила этого идиота, так почему не закончить вечеринку в его компании? Последние минуты веселья перед… Знаешь, я вернусь в отель и лягу отдохнуть. Сходи в аптеку, или как это здесь называется, и спроси тапсодил. Наверняка у них есть. — Она встала со скамьи и снова потерла руку в том месте, где я ее ударил локтем.

— Останься, Сьюзен. Давай проведем этот день вдвоем и будем счастливы. Я один во всем виноват, прости меня. Пошли прогуляемся.

Я начал подниматься на ноги, но моя нижняя часть живо мне напомнила, что я теперь старый пердун. Ноги не желали иметь со мной дела. Тихо выругавшись, я дернулся раз, другой и только после этого силой инерции поднялся со скамьи.

— У меня плохо получается быть стариком.

— Для меня ты по-прежнему хорош, муженек. Хочешь, открою тебе тайну? Знаешь, за что я больше всего тебя любила? Всегда только о тебе и думала, но это меня просто потрясло до глубины души.

— Расскажи.

— То, как ты заботился о Магде, когда она умирала. Я никогда не думала, что ты можешь быть таким, Фрэнни. Даже не представляла, что ты такой.

Слышать эти ужасные слова, слышать, что Магда умерла, было так же скверно, как если бы это случилось на самом деле. Мне сразу вспомнился тот разговор с Джорджем, когда я его уверял, что никого не люблю до такой степени, чтобы бояться потерять. Но теперь, находясь в этом ничейном времени, я понял, что никогда еще так не ошибался, как в тот раз. Мысль о том, что Магда умрет прежде меня, была невыносима.

— Когда это было, Сьюзен? Когда она умерла?

На ее лице появилось встревоженное выражение, и она тронулась с места.

— Давай-ка купим тебе эти пилюли.

Я встал перед ней.

— Когда?

— Как раз в мой сорок восьмой день рождения. Мне этого никогда не забыть.

Магда должна умереть меньше чем через два года.

То, что случилось затем, почти избавило меня и остаток моей жизни от серьезных неприятностей. Почти. Мы нашли apotheke , и Сьюзен купила мне лекарство против Альцгеймера. Я не видел, как она это делала, — разглядывал заведение, пытаясь познакомиться с миром, который был старше меня на тридцать лет. Аптека выглядела вполне обыкновенно, исключая разве кое-какие футуристические штуковины на витринах, бог знает каким образом улучшавшие и восстанавливавшие человеческую жизнь. Я бы спросил, если бы здесь говорили по-английски, но все мое знание немецкого ограничивалось двумя словами — «ja» и «nein» . На выходе из аптеки мы едва не столкнулись еще с одним пришельцем. У этого шлем был белый.

— Объясни наконец, черт побери, что можно выучить с этой штуковиной на голове?

— Белые шлемы служат для восстановления воспоминаний. Можно восстановить любой отрезок прошлого в мельчайших деталях. Их в основном используют психологи в лечебных целях. А еще полицейские при расследовании.

Мой мозг возопил «ура!». Я теперь попаду в жилу, прямо в яблочко, прямо в точку, задав только один вопрос. Мне с трудом удалось скрыть волнение.

— Значит, надеваешь эту штуку на голову и она помогает вспомнить всю твою жизнь? Всю целиком? Каждый эпизод?

— Да. Но я бы ни за что не стала это делать.

— А я бы стал. Прямо сейчас. Где можно взять такой шлем?

— Фрэнни, лекарство за несколько дней вернет тебе память. Я тебе гарантирую.

— Не нужна мне стариковская память. Меня интересует вся моя жизнь, полностью. Так где можно взять такой шлем?

Я просто-таки не верил своему счастью. Нужно было только надеть на голову этот дурацкий шар, и у меня будут все необходимые мне ответы. И когда меня отошлют назад в мое время, я буду точно знать, что будет и как мне поступать.

— Белые продаются в магазинах Джорджио Армани.

— Армани? Модельера?

— Да.

— В магазинах одежды теперь продаются машины, воскрешающие прошлое? Но почему там?

Сьюзен на мгновение задумалась, потом пожала плечами.

— Я не знаю.

— Ну, блин, и времечко. Может, воспоминания — теперь предмет роскоши? Да какая разница — пошли!

Куча вопросов, пожиманий плечами, жестов — и наконец мы нашли человека, говорившего по-английски, и узнали у него дорогу. Нас направили в узкий переулок, уходивший в сторону от одной из центральных магистралей. Там за дверями, охраняемыми двумя типами, вроде, в бронежилетах, находился магазин Армани.

— Это копы или частная охрана? Почему они в такой экипировке?

— Столько было нападений и взрывов, Фрэнни! Не думала, что и здесь будет как у нас в Америке. Идя в магазин, всякий раз рискуешь жизнью. Больше никаких походов в молл. Это настоящие военные зоны. Помнишь, что случилось в Крейнс-Вью?

Когда мы подошли к входу, охранники встали у нас на пути. Сьюзен развела руки в стороны, как крылья, и жестом показала мне, чтобы я сделал то же самое. Один из парней провел металлоискателем по нашим бокам, как делают в аэропортах, если вы забыли мелочь в кармане и электронные ворота вас не пропускают. Я глазам своим не верил. Мы ведь просто шли в магазин за покупками! Когда с этим обыском было покончено, Сьюзен вытащила из сумочки какое-то подобие кредитной карточки и протянула одному из охранников. Он вставил карточку в маленький черный коробок, прикрепленный к его ремню. Оттуда послышался короткий писк. После этого они расступились, давая нам пройти.

Я из магазина продолжал поглядывать на них через окна. Они ничуть не были похожи на обычных наемных пузанчиков. Эти двое могли бы бороться хоть с аллигаторами и победить.

Я хотел уже обрушить на Сьюзен очередную порцию вопросов, но тут к нам подошла продавщица. Она превосходно владела английским и на вопрос, есть ли у них белый «Бик», слегка наклонила голову.

Я дождался ее ухода и спросил:

— Белый «Бик»? Так называют эти шлемы?

— Белые, красные — ты сам заказываешь цвет.

— Но это и в самом деле «Бик», производитель дешевых ручек? Одноразовых бритв?

— Да, это та же самая компания.

— И шлемы тоже одноразовые?

— Нет. Они стоят около ста долларов.

Сьюзен пошла посмотреть одежду, а я разглядывал охранников через окно. Дивный новый мир. Дивный дешевый мир. Здесь можно восстановить прошлое во всех деталях, заплатив за это столько, сколько в моем мире стоит хороший напольный вентилятор. Я так задумался, что вздрогнул, когда что-то ткнулось мне в ботинок. Я машинально отбросил этот предмет ногой и только потом взглянул на него. Что-то круглое, металлическое, похожее на молитвенную подушечку, беззвучно двигалось по полу. Не сразу, но я все же понял, что это робот-пылесос. Эта чертова штуковина производила потрясающее впечатление. Вот бы как-нибудь прихватить такой для Магды, которая ненавидела уборку. А подумав о Магде, я сразу же вспомнил о том, что с ней должно было случиться. У меня все внутри похолодело. Неужели я не в силах это предотвратить? Как вернусь, надо будет немедленно отправить ее в больницу, пусть проведут полное обследование…

Но воспользовавшись этим шлемом, я вспомню все, что со мной было до настоящего момента. И узнаю, что на самом деле случилось с моей женой. Может, узнав все подробности, я смогу принять наилучшее решение.

Я думал обо всем этом, следя за пылесосом, когда продавщица спросила:

— Вы когда-нибудь уже пользовались «Биком», сэр?

— Что? Нет-нет, не доводилось.

— Это совсем не сложно, надо только его сначала примерить. Это большой размер. Может быть, вы присядете?

Я уселся на ближайший стул, и она протянула мне шлем. Он был на удивление легкий.

— Что теперь?

— Наденьте его на голову и скажите: «Фокус на лицо». Компьютер сам все отрегулирует.

— Там внутри есть компьютер?

— Да, сэр. Надевайте…

— Слышу, слышу, детка.

Настал момент истины, и моя душа слегка содрогнулась. Что со мной будет в следующие несколько минут? Если перед тонущим за мгновение проносится его прошлая жизнь, то передо мной должна была пронестись будущая. Но я нисколько не колебался — слишком многое было поставлено на карту.

Надевая шлем, я был приятно удивлен мягкостью его внутренней поверхности — по моим щекам словно скользнул нежнейший сафьян. Я совсем ничего не видел. Кромешная тьма. Будто в перчатку голову сунул. Как же через это можно видеть? Как можно ходить по улице в этих штуковинах и ни на что не натыкаться? Может, шлем надо как-то включить…

— И что теперь?

— Скажите: «Фокус на лицо». — Голос ее звучал ясно, как колокольчик, и это меня успокоило.

— Ах да, верно. О'кей. Фокус на лицо! — Заговорив, я почувствовал собственное горячее дыхание на своих щеках.

Шлем включился с легким щелчком. Потом в нем что-то застрекотало. Потом смолкло. Потом яркая зеленая вспышка, и внутри шлема что-то взорвалось, швырнув меня со стула на пол. Точнее, на пылесос, который попытался укатить со мной верхом. Для такого малыша он был довольно силен, но я превосходил его весом фунтов на полтораста, так что он просто подергивался подо мной и тихонько скулил. Я схватился за шлем, пытаясь сорвать его с головы, мне ужасно не нравился запах раскаленного металла, который я почувствовал сразу после вспышки.

— Помогите!

— Сэр, сэр, пожалуйста, подождите, сэр!

— Снимите его с меня!

Кто-то поставил меня на ноги, отстегнул шлем и стянул его у меня с головы довольно резким движением — они что тут, охерели?! Первое, что я увидел, был пылесос, который валялся на боку. Один из охранников держал в руках шлем и смотрел на меня с улыбкой в глазах — но не на губах. Рядом с ним стояла продавщица, ломая пальцы.

— Такого никогда прежде не было! Никогда!

— Значит, это я такой везучий. Что за чертовщина такая?

— Не знаю, сэр.

— Не знаете. Продаете изделие, которое поджаривает мою черепушку не хуже микроволновки, и говорите, что не знаете? Ни хера себе фокус на лице!

— Фрэнни, как ты?

Не успел я и рта раскрыть, как у Сьюзен на запястье запищали часы. Она закусила губу.

— Что-то срочное. Придется ответить. Вероятно, что-то случилось.

— Ну да, с моей головой!

Она поднесла часы ко рту и стала что-то бормотать. Пока она разговаривала, продавщица робко спросила, не желаю ли я примерить другой «Бик». Я испепелил ее взглядом. Позднее я понял, что это была моя вина. Мой собственный мозг закоротил компьютер. Как мог «Бик» восстановить воспоминания о жизни, которую я еще не прожил?

— Фрэнни, это Гас Гулд. Говорит, Флоон рвет и мечет, что мы ушли. Вроде бы он готовил для тебя большой сюрприз и хотел его продемонстрировать за завтраком, а мы взяли и исчезли.

Слушая ее, я провел пальцами по своим бровям и обнаружил, что они были здорово опалены.

— Мы исчезли, потому что он засранец. Пошел он к черту со своими сюрпризами.

— Но речь идет о Джордже. Каз нашел Джорджа Дейлмвуда и доставил сюда. Он ждет тебя в отеле.

Я посмотрел на кончики указательных пальцев. Они почернели от сажи и были облеплены остатками моих бровей. Наплевать, все равно завтра меня прикончит мотоцикл. Уж один-то день проживу и без бровей.

— Сколько мне лет, Сьюзен?

— Семьдесят четыре. — Ее лицо излучало любовь и тревогу.

— Отчего умерла Магда?

— Опухоль мозга.

— Господи Иисусе!

— Фрэнни, Флоон просил тебе передать, что Джордж нашел Вертью. Пес при нем, что уж это такое, бог его знает.

— Я знаю, что это такое. Пошли.

Мне не терпелось поскорее попасть в отель, но нам не встретилось ни одного такси, а мои ископаемые ноги едва меня слушались. Через тридцать лет после своего загадочного исчезновения мой лучший друг объявляется в Вене в компании с воскресшим псом, которому от роду несколько сотен лет? Ясное дело, я торопился! И то, как Флоон это сформулировал — он, мол, нашел Вертью, — убедило меня: за этим стоит нечто большее, чем обнаружение старика и собаки.

Когда вдалеке появилось наконец здание отеля, я почувствовал прилив сил. Наконец-то. Мне надо будет как-нибудь оттереть Флоона в сторонку и уединиться с Джорджем. Уж он-то ответит на мои вопросы. Я вполне мог бы даже рассказать ему, как и почему сам здесь очутился, — Джордж меня поймет. Где же он пропадал три десятка лет? И чем занимался? Что его заставило покинуть Крейнс-Вью на одиннадцать тысяч дней? И в самом ли деле он нашел пса?

Эти и множество других вопросов взлетали и приземлялись в моей голове, как самолеты в аэропорту. Я никак не мог решить, о чем спрашивать в первую очередь. Мне хотелось узнать все сразу. Вот наконец и отель. Поторапливайся, старина. Где-то там внутри тебя ждут Джордж Дейлмвуд и все ответы. Теперь уже недолго осталось!

Улица кишела людьми, потому и неудивительно, что я не заметил его приближения. Сьюзен уже дважды просила меня идти помедленнее, но я не собирался сбавлять шаг. Может, Джордж сумеет даже помочь мне спасти Магду…

— Сожалею, мистер Маккейб, но в отель вам нельзя.

— Астопел! Почему вы здесь?

Я огляделся — нет ли поблизости Фрэна-младшего. Но Астопел явился один и без всякого предупреждения, и я оказался перед ним. Без всякого предупреждения мы внезапно стали единственными движущимися объектами в мире, который мгновенно застыл, уподобившись гигантской фотографии. Астопел каким-то образом всё и всех заморозил, включая и Сьюзен. Она с беспокойством смотрела на меня, протягивая ко мне руку.

— Вам нельзя встречаться с Джорджем.

— Но почему?

— Потому что вы должны искать ответы самостоятельно. Я уже вам об этом говорил. Вы не можете просто задавать вопросы другим людям. Вы должны сами во всем разобраться, мистер Маккейб.

— Вы позволили мне без всякого толку поджарить мои мозги в этом проклятом шлеме, а пару вопросов моему другу я задать не могу?

— Не можете.

— А что, если я все равно туда пойду?

— Обнаружите там это. — И он обвел рукой замерший мир вокруг нас.

— Астопел, если вы снова меня взбесите, я ничего не узнаю! Все, что мне удалось найти, — одни обрывки. Вы сказали, чтобы я искал ответы в будущем. И как только я выхожу на верный след, вы меня тормозите. Что же мне в таком случае прикажете делать? У меня ведь только неделя!

— Пять дней.

— Пусть пять. У меня пять дней. Скажите, что я должен делать?

— Возможно, вам лучше бы вернуться в ваше время. Не исключено, там вы все и найдете.

— Окажите мне услугу. Вы должны оказать мне эту одну-единственную услугу. Мне ничего другого не остается, черт его дери!

— Что за услуга?

— Позвольте мне увидеться с Джорджем. Поглядеть, каким он стал. Это мне поможет, я знаю. Согласны? Сделаете это для меня?

— Да.

Хотя меня и удивило, что он так быстро пошел мне навстречу, я все же сжал пальцы в кулак и выбросил руку вверх жестом победителя.

— Есть! Идем! — Я снова засеменил к отелю.

— Нам совсем необязательно идти пешком, мистер Маккейб, разве что вы предпочитаете прогуляться.

— Смеетесь? Чем меньше я пользуюсь этими ватными ногами, тем лучше.

— Понятно. — Он поднял глаза к небу. Я тоже задрал голову вверх. И вдруг увидел над собой не синее венское небо, а белый канделябр на потолке. Я сразу стал искать глазами Джорджа. Он должен быть в этой комнате, где бы она ни находилась. Я не сомневался, стоит мне его увидеть…

На огромной кровати, на белом с золотом покрывале сидел Олд-вертью, живехонький. В этом не было никаких сомнений. Как и все вокруг, пес был обездвижен — в сидячей позе. Но глаза у него были открыты и внимательно смотрели на мир. Я не мог не улыбнуться при виде этого старого сукина сына. Он мне стал еще ближе теперь, после того как мы столько вместе пережили. И вот он снова передо мной, найденный на этот раз моим лучшим другом. Где же он был все эти годы? Где Джордж его отыскал? Мне ужасно хотелось подойти и погладить его по бессмертной голове, но все по порядку — сначала Джордж. Где он?

Комната была просторная и стильная, вроде той, которую занимали мы со Сьюзен, но еще роскошней. Я всю ее обошел в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни — книги на тумбочке у кровати, открытого чемодана, бумажника или паспорта на столе. Ничего. Ни малейшего следа чьего-либо присутствия, и менее всего — Джорджа Дейлмвуда. Если бы не Олд-вертью на кровати, можно было бы подумать, что в этой комнате давно никого не было. В ней пахло старыми чемоданами и накрахмаленными простынями, чувствовался также аромат освежителя воздуха.

Я прошел в ванную, но там вид был еще более нежилой. Никаких тебе косметичек рядом с ванной. Стаканы для воды перевернуты вверх дном и выставлены в ряд на полке над раковиной. Ни зубных щеток, ни пасты, ни бритвенных принадлежностей. Я по наитию пощупал полотенца. Все до одного оказались сухими. Каждое было аккуратно сложено и ровно повешено на хромированном змеевике.

Я опустил крышку унитаза и уселся сверху, потом оперся локтями о колени и подпер подбородок ладонями. По какой-то совершенно непонятной причине у меня заболели десны, и это лишний раз мне напомнило, каким старым и изношенным стало мое тело. Глядя сквозь дверной проем на пса, я пытался во всем разобраться. На первый взгляд номер был пустым, наверное, Джордж где-нибудь с Флооном. Оба ждут нашего возвращения. Но тогда почему Астопел перенес меня именно сюда? Какой в этом смысл, если тут нет Джорджа? Вид комнаты, каким он мне открывался из ванной, включал в себя также и ноги Астопела, вышагивавшие взад-вперед по ковру у входной двери. Он ни слова не произнес, после того как мы здесь материализовались, но это поразило меня только сейчас. Я снова принялся трогать свои обожженные брови.

Его ноги замерли.

— Ну, вы готовы? Моя рука замерла.

— Что вы имеете в виду?

— Вам здесь еще что-нибудь надо?

— Да — увидеть Джорджа. — Мой срывающийся голос отразился от стены.

За этим последовала долгая пауза.

— Не могли бы вы подойти ко мне на секунду, мистер Маккейб? — проговорил Астопел серьезно и терпеливо, как отец, втолковывающий что-то своему отпрыску — чтобы до того дошло.

— Боже мой! — сказал я себе, стенам, раковине и тишине этого пустого помещения. Пол ванной был выложен чередовавшимися рядами сверкающих черных и белых плиток. Если долго глядеть на такой рисунок, у любого в глазах зарябит. Я зажмурился и сжал ладони в кулаки.

Мне вдруг стало ясно, что происходит, и я принялся тянуть время. Я сжал кулаки так, что у меня чуть не затряслись руки. Вернувшись в комнату, я тем самым подтвержу то, что мне уже известно. Когда это произойдет, я перемещусь совсем в другой мир. Мать Магды любила повторять, что жизнь коротка, зато широка. Для меня она стала настолько широкой, насколько мог вместить этот человеческий мозг. Но все же я встал и вышел из ванной, потому что мне следовало увидеть это своими глазами.

Астопел стоял ко мне спиной и смотрел в окно, отведя рукой в сторону золотистую штору. Над его головой окна здания напротив отражали ослепительные солнечные лучи. Я отвел глаза от этого сияния и посмотрел на пса. Как ни трудно было в это поверить, но он улыбался. Чему? Тому, что мы встретились? Потому что так все обернулось? Может, он радовался, что я наконец многое понял?

— Это ваших рук дело? — спросил я у спины Астопела, мысленно командуя ему повернуться и встретиться со мной взглядом. Он не повернулся.

— Нет, мистер Маккейб. Я здесь затем, чтобы демонстрировать вам всякие вещи, ни во что не вмешиваясь.

— Но ведь это Джордж, верно? Этот пес и есть Джордж.

— Верно.

— Можете сказать, почему так вышло?

— Они с мистером Флооном недавно испытывали изобретенный ими новый препарат. Результат перед вами. — Занавеску он отпустил, но не обернулся. — Вам это что-нибудь прояснило?