Спустя полчаса я вернулась домой. Бекки должна была отправиться на концерт. Джей и Фиона ждали ее возле таунхауса, кутаясь в пальто. «Хонда» Фионы была доверху загружена музыкальным оборудованием. Фиона крепко обняла меня. Ее жесткие до плеч волосы укололи мое лицо. На этой неделе они были ярко-рыжими, а в прошлом месяце — иссиня-черными. Думаю, выкрасила их под цвет шубки из искусственного меха и высоченных ботфортов.

— Сочувствую тебе, Гарет, — сказала она с певучим ирландским акцентом. Девушка училась по обмену в Пратте один семестр, а потом осталась в городе — сработал магнетизм Нью-Йорка. — Я сегодня заглянула в больницу и навестила твоего отца. Он чувствовал себя замечательно, но его взволновала встреча с художником, который у него побывал.

Мне не хватило духу признаться Фионе в том, что Сан Леон давно умер.

— Спасибо, что навестила Романа, — поблагодарила я. — Удачного выступления. Не сомневаюсь, продюсер предложит вам колоссальный контракт.

Джей, укладывавший в багажник усилитель, застонал. Бекки шлепнула его. Я решила, что благоразумнее ретироваться и не дать втянуть себя в драку между членами группы. Я пожелала друзьям удачи, поднялась на крыльцо и помчалась к себе в студию. Войдя в мастерскую, я кинула сумку на верстак. Раздался слабый писк. Я принялась озираться по сторонам и решила, что у меня просто расшалилось воображение. Вытащив из джинсов брошь с изображением глаза, я положила ее на письменный стол. Око, если так можно выразиться, и глазом не моргнуло. Оно оставалось абсолютно неподвижным. Может, в магазине мне все померещилось?

Но мне не очень-то понравилась идея о том, что украшение устроило за мной слежку. Поэтому я быстро полезла в боковой карман сумки за своим моноклем… и меня кто-то укусил.

Я швырнула сумку на пол, и та буквально взорвалась. Оранжевые и желтые языки пламени взметнулись к потолку, лизнули фанеру, которой было заколочено разбитое окно, и осыпались вниз градом искр. Прямо передо мной приземлился маленький огненный шар, покатился по верстаку и… выпрямился.

— Лол?

Крошечное существо пискляво застрекотало. Огненная фея отряхнула крылышки и принялась сбрасывать сажу с ручек и ножек. Я ничего не понимала, но ее голосок звучал возмущенно, и я принялась извиняться за беспорядок. В волосах Лол расплавился кусок мятной жевательной резинки. Я спросила, не требуется ли ей моя помощь, но вразумительного ответа не получила. Строптиво подбоченившись, она принялась расхаживать взад и вперед. Вдобавок Лол заинтересовалась паяльными инструментами и коробками с материалами. Но вдруг она увидела «Око возлюбленной» и замерла. А потом зашипела, взлетела и приземлилась ко мне на колени.

— Страшно, да? — спросила я. — Сама не знаю, зачем я взяла брошку из магазина Ди. Наверное, решила, что она мне пригодится.

Лол зажужжала — вернее, завибрировала и запорхала прямо над украшением. Мне тотчас же показалось, что глаз изумленно вытаращился на огненную фею. А Лол осторожно вытянула острый оранжевый пальчик и ткнула им в брошку.

Око моргнуло и заслезилось.

Лол хихикнула и опять взялась за свое.

— Прекрати! — крикнула я и схватила брошь. — Не надо мучить… его. — Я посмотрела на лежащее на моей ладони око, а оно — на меня. — Пожалуй, я его лучше уберу. Позже разберусь, что с ним делать.

У меня имелось несколько ювелирных шкатулочек, обтянутых натуральной кожей. Они предназначались для наиболее дорогих изделий, которые я изготовила в Италии. Я выбрала красную с золотым тиснением — торговым знаком «Cygnet». Изнутри ларчик был выстлан белым бархатом. Я аккуратно спрятала туда «Око возлюбленной», защелкнула крышку и убрала шкатулку в металлический сейф, где хранила серебро и золото. А Лол начала изучать мою мастерскую. Она пробежалась по книжным полкам, чихнула от пыли, прогулялась по стеллажам, где хранился металлический лом, и опрокинула набитую гвоздями жестянку от кофе.

Я решила, что не буду обращать на нее внимания. Отправилась в ванную комнату и приняла — наконец-то! — душ. Я не торопилась, а когда вышла, обнаружила, что дверь спальни открыта. Я нашла Лол в выдвинутом ящике комода, где у меня хранились шерстяные вещи. Фея устроила себе гнездышко в моем лучшем кашемировом свитере, свернулась клубочком и громко храпела.

«Это — самая правильная мысль», — подумала я, забралась в постель и выключила свет. На миг меня удивило, что в комнате стало не так уж темно. Однако вскоре я поняла — мягкое розово-оранжевое свечение исходило от «ночника» по имени Лол. И я быстро провалилась в сон.

Проспала я до полудня следующего дня. Когда я встала с кровати, Лол нигде не было. Правда, фея успела изрядно покопаться в моих ящиках, а на крышке комода остались крошечные следы ножек, испачканных в тальке. Спустившись вниз, я вдохнула аромат свежесваренного кофе и сдобы. Джей и Бекки сидели за кухонным столом и уплетали булочки с заварным кремом.

— У тебя роман с шефом-кондитером? — спросила меня Бекки, с аппетитом пережевывая булочку.

— А я думал, с управляющим хеджинговым фондом, — пробурчал Джей. — Значит, еще и кондитер был?

— Ну… кто-то выражает свою любовь к Гарет свежей выпечкой, — ухмыльнулась Бекки и продемонстрировала мне коричневый бумажный пакет, покрытый маслянистыми пятнами. — Я обнаружила его утром около входной двери… вместе с запиской.

Она протянула мне сиреневый стикер. «Встречаемся около Эмпайр Стейт Билдинг в час ночи», — прочла я.

— Эмпайр Стейт Билдинг… — мечтательно протянула Бекки. — Совсем как в «Неспящих в Сиэтле». С кем бы ты этим ни занималась — ни в коем случае не прекращай!

— Хватит, Бекки, — резко выговорила я. — Лучше расскажите мне, как у вас прошла беседа с продюсером.

— Он готов нами заняться, только у Джея, видите ли, артистические убеждения.

— У нас уже есть лейбл, — заявил Джей, собирая крошки со стола. — Он не диктует нам, в каком стиле мы должны играть. А я даже не уверен, что те типы нас понимают. Что они могут нам дать?

— Семизначный аванс, — съязвила Бекки.

Какое-то время я молча слушала их перепалку. Они спорили о преимуществах и недостатках их звукозаписывающей компании — небольшой студии, расположенной в Бруклине, — и сравнивали ее с предложением от крупной фирмы. Но я уже знала, кто станет победителем. В школе Бекки была капитаном нашей команды на всех дебатах и успела поучиться в Нью-Йоркском университете, пока не бросила его и не собрала группу. На ее стороне — цифры, примеры и логика. А у Джея лишь упрямое нежелание уступить. Однако его реплики становились все короче. И он сам будто уменьшался в размерах, втягивая голову в плечи и оседая на стуле.

— Почему бы тебе не изложить продюсеру свои музыкальные идеи, — предложила я Джею. — Между прочим, новая песня мне очень нравится. Я ее недавно слушала по радио. Какая печальная любовная баллада. Ты прямо возрождаешь традицию неразделенного влечения трубадуров к недостижимому предмету любви.

В ответ на мою похвалу Джей густо покраснел и ссутулился еще сильнее. Затем пробормотал что-то неразборчивое и выскочил из-за стола.

— Я сболтнула лишнее? — спросила я у Бекки.

— Нет. Просто… когда Джей сочинял песню, он думал о тебе, и, видимо, ему не слишком понравились твои слова насчет неразделенной любви.

— Я же… — Я запнулась, поймав на себе гневный взгляд Бекки. — Черт. Я законченная дура.

— Ну, на тебя столько всего свалилось…

— А если я пойду и поговорю с ним?

— Нет. Я бы сейчас не стала его трогать. Парню надо побыть наедине с собой. И вообще — он любитель потосковать. Не исключено, что в итоге мы получим от него несколько свежих хитов.

Я последовала совету Бекки. Но по пути в больницу не могла избавиться от мысли, что поступила как трусиха. Джей являлся моим лучшим другом. После гибели мамы он даже больше, чем Бекки, помог мне справиться с горем. Каждый день в течение года он проводил со мной время после школы. Джей был рядом, пока я занималась ювелирным дизайном, посещал со мной фестивали научно-фантастического кино, заказывал китайскую еду и смотрел старые фильмы на канале ТСМ. Он стал идеальным компаньоном для психованного зомби, в которого я превратилась. Спокойный, не слишком веселый и ответственный парень. Я никогда не смотрела на него в романтическом свете, но, с другой стороны, это касалось и всех остальных. В колледже многие за мной ухаживали, но ни один роман не продлился долго. Художники, с которыми я знакомилась в галерее, всегда отличались ненадежностью. Кроме того, от них исходила опасность. А бизнесменам из аукционных домов и других салонов чего-то недоставало. Хотя, наверное, дело во мне самой. И я впервые задумалась о том, что все парни, конечно, были милы и симпатичны — но я не питала к ним никаких чувств. И вот надо же такому случиться — влюбилась в четырехсотлетнего вампира. Что со мной творится?

Я настолько погрузилась в жалость к себе, что на углу Двенадцатой улицы и Седьмой авеню налетела на мужчину, шагавшего мне навстречу. Он был средних лет, хорошо одетый (плащ «Barbour» и твидовая кепка), в одной руке — газета «Wall Street Journal», а в другой — стакан кофе из «Старбакса».

Не успела я извиниться, как он набросился на меня.

— Чего идешь не в ту сторону, дура!

Меня настолько огорошило хамство и замечание насчет «неправильной» уличной стороны, что я застыла на месте с раскрытым ртом. Я лишилась дара речи, а грубиян пошел дальше. Я огляделась по сторонам в поисках сочувственного взгляда, но нью-йоркцы были слишком погружены в собственные проблемы и ничего не заметили. Пять минут я простояла на углу и не увидела ни одного радостного прохожего. Даже студенты колледжа искусств по дороге в Парсонс еле тащились по тротуару, словно в папках у них лежали не рисунки, а глыбы бетона. Правда, сегодня выдался самый холодный день с начала зимы, но я не могла припомнить такого мрачного настроения со времен 9/11. Но тогда царило ощущение общей беды, а не унылая тоска, как теперь. «Повинен в этом экономический кризис, — задумалась я, — или в городе ощущается влияние демонов Ди?»

Гнетущее настроение царило и в больнице. Я побежала к открытой кабине лифта, но никто не придержал для меня дверь. Я услышала, как врач орет на медсестру за то, что та принесла ему чужую историю болезни, а какая-то женщина громко ругает своего зареванного малыша и велит ему «перестать ныть». Едва я переступила порог палаты, как сразу же поняла, что мрачная атмосфера, нависшая над городом, пробралась и сюда. Роман будто сморщился и мрачно таращился в потолок. Он не пошевелился, услышав мои шаги. Я назвала его по имени. Отец повернул ко мне голову и вяло улыбнулся.

— Вот и моя красавица-дочка, — выговорил он.

Я чуть не расплакалась — до того отважным он мне показался по сравнению с остальными — и улыбнулась в ответ.

— Папа, а я тебе кое-что принесла!

Я вытащила из папки картину Сан Леона и прислонила ее к спинке стула. Он просиял.

— Надо же! Она — такая же, как и в тот раз, когда я впервые увидел ее. — Отец нахмурился. — Но как Сан мог догадаться?

— Обер… Оби Смит сказал мне, что она приснилась Сан Леону.

Роман рассмеялся и закашлялся. Я налила ему стакан воды из пластикового кувшина, стоявшего на подносе возле койки. Сделав глоток, отец покачал указательным пальцем.

— Сан был большой врунишка. Знаю я, откуда взялась его идея. Есть фотография, на которой твоя мама снята в юности, во Франции. Она находится у меня в комнате, на комоде. Ты ведь помнишь?

— Нет, папа.

Роман решительно отмахнулся.

— Ладно тебе! Сан и твоя мама любили поболтать о Франции. Она всегда ему говорила, что ему надо там побывать… он должен рисовать на юге, где творили Ван Гог и Сезанн. Наверное, она ему показала свою фотографию. Ее детство прошло в маленькой деревушке… — Голос отца стал тише. — Но Сан не добрался до Франции.

— А вы с мамой когда-нибудь туда приезжали? — спросила я, надеясь отвлечь отца от мыслей о Сан Леоне.

— Нет, — он вздохнул. — Мы часто посещали Париж, и я предлагал съездить на юг, но она не смогла простить людей из своей родной деревни.

— Почему?

— Думаю, из-за того, что они не защитили ее мать от немцев. Она не делилась со мной подробностями… В общем, твоя бабушка погибла в конце войны. Марго не хотела к этому возвращаться, а я относился к ее выбору с уважением.

— Я тебя понимаю, — кивнула я и взяла отца за руку.

Он даже о своей семье, потерянной во время Второй мировой, говорить не мог.

— Порой я гадаю, знал ли я ее на самом деле.

— О чем ты?

— В день ее гибели… — хрипло вымолвил он, умолк, облизнул пересохшие губы и знаком попросил меня дать ему попить.

— Не нервничай, папа.

Отец сделал один глоток воды через соломинку. У него запали щеки. За эти дни он похудел и сильно состарился.

— Так вот… она собиралась уйти от меня.

— Что? Мама возила меня в Провиденс, чтобы я познакомилась с род-айлендской школой дизайна. Мы возвращались в Нью-Йорк и попали в аварию.

— До отъезда она призналась мне в своем решении. Она собиралась сообщить тебе все по дороге домой. Но ты так рыдала в больнице, что я не мог понять — сказала она тебе или нет. Я стал ждать… Вдруг ты сама захочешь со мной поговорить? Позже я догадался, что она не успела, но было уже поздно и бессмысленно к этому возвращаться… Ты бы только расстроилась… Но если честно, я струсил. Я боялся, что ты тоже меня бросишь.

— Ох, папа, — я погладила пальцы Романа. — Даже если мама и намеревалась расстаться с тобой, я бы не ушла. Но почему…

Я оборвала себя на полуслове. Ведь за несколько недель до поездки в Провиденс мои родители ссорились из-за денег. Мать сердилась из-за того, что сумму, отложенную для моей учебы в колледже, отец истратил на фальшивого Уорхола. А потом разразился скандал из-за обвинения в страховом подлоге. У мамы, конечно, была тысяча причин злиться на отца, однако мне трудно было представить, что она может его бросить. Хотя, с другой стороны, мне никогда в голову не приходила мысль, что моя мать являлась потомком древнего рода потусторонних хранительниц.

— Наверное, она хотела взять тебя с собой, — подытожил Роман. — И была права. Погляди, в какие неприятности я втянул нас теперь.

— Мы выкарабкаемся. Полиция нашла нить, ведущую к одному человеку, который, вероятно, причастен к ограблению. В его магазине как раз вчера обнаружили обрывок холста Писсарро. Мы обязательно справимся.

Мне хотелось сказать что-нибудь хорошее и о маме. Заверить бы отца в том, что он ее хорошо знал — ведь они состояли в браке сорок лет! Но я поймала себя на том, что не могу выдавить ни слова. Я сама толком не представляла, кто она такая. Поэтому мы молчали и просто смотрели на портрет загадочной женщины, которую любили. А она хранила свои тайны, в которые нас обоих не посвящала.

Я провела в больнице большую часть дня. Посидела с отцом, побеседовала с его лечащим врачом. Доктор Монро уверил меня, что пулевое ранение заживает быстрыми темпами. Другое дело — артериальное давление Романа. Кроме того, врач сказал, что перед выпиской хотел бы показать моего отца психиатру.

— Потому что вы считаете — мой отец стрелял в себя сам.

— Я знаю это, — возразил доктор Монро.

— Он — не самоубийца. Он считал… — Я не договорила начатую фразу до конца. Я только усложню ситуацию своими объяснениями. Роман мог пойти на подобный поступок, поскольку был уверен, что так он помешает злым духам — диббукам. Ведь грабители были одержимыми, а демоны могли вселиться и в него. Тогда у доктора Монро не останется никаких сомнений в безумии Романа. Если я начну доказывать, что папа не ошибался, то консультация психиатра обеспечена не только ему. — Он растерялся, его сознание спуталось, — пробормотала я.

— Нам следует рассмотреть вероятность болезни Альцгеймера. Вы позволите мне провести сканирование головного мозга вашего отца?

Я согласилась в надежде, что обследование не заставит папу сильно волноваться. На мой взгляд, в больнице ему сейчас было лучше, чем дома. Безопаснее.

Я сходила в кафе и принесла горячего супа с лапшой для Романа, вновь пришедшего Зака и себя. Потом вернулась в таунхаус и немного поспала перед встречей с Обероном. Я не привыкла к ночному образу жизни.

Добравшись до Эмпайр Стейт Билдинг, я с изумлением обнаружила, что очередь на смотровую площадку до сих пор не рассосалась. Хотя у меня возникло предчувствие, что на небоскреб мы с Обероном точно не поднимемся. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Как и многие жители Нью-Йорка, я питала неприязнь к туристическим достопримечательностям. Однажды я все же побывала на смотровой площадке — послушалась уговоров Бекки. В тот день мы закончили школу, и подруга заявила, что надо «отметить событие». Мне идея показалась глупой, но я сопровождала Бекки, поскольку отвертеться было невозможно. Но я не пожалела. Увидеть остров Манхэттен с высоты птичьего полета — незабываемое зрелище.

«Он — наш, Гарет, — произнесла Бекки, стараясь удержаться на ногах при сильном ветре. — Приходи и бери. Теперь мы сможем делать с ним, что пожелаем».

Бекки последовала собственному совету. Вместо того чтобы исполнить мечту матери и стать юристом, она собрала рок-группу — и ее выбор начал приносить плоды. Музыкантам светил контракт с крупной звукозаписывающей компанией. А чего добилась я за восемь лет? Основала маленькую ювелирную фирму, но жила под одной крышей с отцом и не имела серьезных отношений с мужчинами. Мои «романы» обычно продолжались шесть месяцев — не более того. После автомобильной аварии я всего боялась.

Очередную серию моей жалости к себе прервало появление Оберона. Размашистой походкой он шел ко мне по Пятой авеню. Дреды развевались, длинное пальто напоминало мантию, аура отливала ярко-фиолетовым. Облик Оберона был по-настоящему королевским. Когда его сияние коснулось зевак в очереди, те выпрямились и расправили плечи, но никто не стал пялиться на Оберона.

— Вы используете новый трюк? — поинтересовалась я, когда он поравнялся со мной. — Как вы сливаетесь с толпой?

— Люди видят то, что хотят. Ты удивишься, если узнаешь, сколько в этом мире невидимок. Мы стараемся не выделяться, но нынче ночью мы посетим особенное существо.

— Существо? — нервно переспросила я, войдя следом за Обероном в вестибюль небоскреба.

Я вспомнила, как Фен и Пак тревожились насчет моих будущих наставников, которых мне предстояло найти.

Оберон рассмеялся.

— Не бойся, она почти безвредна. Я намерен знакомить тебя только с самыми добрыми из нас.

Мы приблизились к холлу с лифтами. Около каждого стоял электронный турникет. Оберон выудил из кармана стикер, что-то на нем написал и приложил к сенсорной панели. Загорелся зеленый свет. Оберон миновал турникет и передал листок мне. Я взглянула на бумажку, ожидая увидеть очередной эзотерический символ, но обнаружила слова: «Сезам, откройся!» Я улыбнулась, а Оберон приглашающе махнул мне рукой.

В скоростном лифте у меня моментально заложило уши, но я терпела. В конце концов, мы очутились на сотом этаже перед стеклянной стеной, за которой открывался панорамный вид на весь южный Манхэттен и часть Нью-Йоркского залива, сверкающего под ясным ночным небом. Мне показалось, что, выйдя из кабины, я повисну в воздухе над городом, и я на миг замерла. Оберону пришлось подтолкнуть меня вперед. И я заметила, что между первой прозрачной стеной и наружным окном расположилась радиостанция. На стекле серебряной краской были написаны четыре буквы: WROX.

— Постоянно ее слушаю, — сказала я, с опаской выбираясь из лифта. — Особенно ночное шоу. — Я внимательно присмотрелась к молодой женщине-диджею, сидевшей перед пультом, который мог запросто сойти за приборную панель «Боинга-747». Да и сама ведущая с большущими наушниками выглядела так, словно находилась в кабине самолета.

— Это Ариэль Эрхарт из «Ночного полета»?

Оберон кивнул.

— Я ей говорил, что псевдоним слишком простой, но она заупрямилась. Она прямо-таки влюблена в свой голос.

Оберон остановился перед дверью, над которой красным светом горела табличка «МИКРОФОН ВКЛЮЧЕН». Ариэль Эрхарт, находившаяся в звуконепроницаемой кабине спиной к нам, подняла правую руку и показала средний палец. Оберон рассмеялся.

— Хотите сказать, что она — Ариэль? Дух воздуха из шекспировской «Бури»? — спросила я, но Оберон приложил палец к губам и приоткрыл дверь. Нас окутали мягкие, мелодичные интонации Ариэль, читающей стихи. Так она начинала свою передачу каждую ночь.

О, тьма полночная! Я вижу, ты жива. Ты — мышь летучая, бесшумная сова, Ты — ветра свист кромешною зимой. Нектар, что звезды льют, июльский душный зной. О ночь, обитель всех крылатых и беспечных — Пернатой песни, духа странствий вечных, Восторга чистого, раскрепощенной мысли… За мною, путники ночные, к новой выси! …Мигает город миллионами очей. Луне навстречу мчимся, ястребов быстрей.

— Доброй ночи, Нью-Йорк. В эфире — Ариэль Эрхарт. Приветствую вас на борту «Ночного полета». Но сперва послушайте свежую композицию одной из моих любимых новых групп — «London Dispersion Force».

Она нажала клавишу, и студия наполнилась песней Джея о неразделенной любви.

Достичь тебя — напрасный труд, не стоит и пытаться. На башню высотой в пять тысяч миль попробуй-ка взобраться. И сердце неприступное твое — о, как оно жестоко! И дела нет тебе, как больно мне и как мне одиноко.

«Неужели Бекки права, — пронеслось в моей голове, — и Джей действительно имел в виду меня?»

— Боюсь, что так, — ответила ведущая, повернулась к нам в вертящемся кресле и сняла наушники.

Голос Ариэль Эрхарт по радио звучал так соблазнительно, что я представляла ее себе секс-бомбой. Но существо в кресле мало походило на женщину. Черные джинсы-дудочки, кеды «Converse» и длинная черная футболка. Ее легче было принять за мальчишку-подростка, гота. Белесые волосы Ариэль стояли торчком, тяжелые цепочки обхватывали ее шею, талию и запястья.

— Девушка, о которой поется в песне, — ты, Гарет Джеймс, — нараспев произнесла она. — Я мечтала с тобой познакомиться.

— Правда? — выдохнула я, встревоженная ее осведомленностью. — Я — давняя фанатка вашего шоу… но откуда вы все знаете? Джей вам сам рассказал?

— Нет, — ответила Ариэль, подобрала под себя ноги и указала на соседний стул. — Но я уже некоторое время ставлю диск «London Dispersion Force». — Она задумчиво склонила голову к плечу. — Кстати, твоим друзьям только что предложили контракт с «Vista Records». Надеюсь, что конфликт между Джеем и Бекки не приведет к распаду группы. Ты же понимаешь, как это бывает.

Она улыбнулась, подняла правую руку и растопырила пальцы. Цепочки на запястье зазвенели, как колокольчики.

— Уверена, у них все наладится, — произнесла я. — Но как вы?..

Я не успела закончить свой вопрос. Ариэль повернулась к пульту и надела наушники.

— Прозвучала композиция «Трубадур» в исполнении «London Dispersion Force», — прошептала Ариэль в микрофон. — Постарайтесь завтра попасть на их выступление в «Меркьюри Лаунж». А я выполню заявку Оби Смита. Он просит поставить песню для своих друзей в городе. Надвигается гроза, так что выше голову, ребята, и не поддавайтесь страхам. Помните: самое темное время ночи — перед рассветом.

Ариэль нажала другую клавишу. Студия наполнилась шелестом дождя и раскатами грома, а затем прозвучали начальные аккорды «Riders on the Storm». — Итак, — Ариэль вскочила с вертящегося кресла, и ее цепочки громко забряцали. — У меня заявок на грозовую музыку — минут на двадцать. Значит, есть свободное время.

— Она — новичок, не забывай, — заявил Оберон, шагая следом за Ариэль к лифту.

— Тем лучше, — и Ариэль приветливо мне улыбнулась. — Первый раз — всегда самый лучший, а нынче — просто идеальная ночь. Ветер с юга и ясно.

— А в чем, вообще, дело? — занервничала я, не понимая, с какой стати мы покинули студию.

— А вот и лифт, — произнесла Ариэль, игнорируя мой вопрос. — Последние посетители уже отбыли.

Я хотела сказать, что, в таком случае, смотровая площадка, конечно, закрыта. Кроме того, желающим туда попасть сначала необходимо спуститься вниз, в вестибюль. Но Оберон уже нарисовал на стикере цифру 86 в кружочке и прилепил листок на стенку кабины рядом с кнопками. Надпись мгновенно загорелась зеленым светом и слилась с панелью лифта. Оберон нажал на кружок, и мы поехали на восемьдесят шестой этаж. Открылись двери, и перед нами предстала безлюдная смотровая площадка.

Мы миновали сувенирные ларьки с мини-моделями Эмпайр Стейт Билдинг и открытками Нью-Йорка. Ариэль начала на ходу снимать цепочки с шеи и запястий. Она аккуратно укладывала их на прилавки. Когда мы поравнялись с главным выходом, Оберон бросил мне:

— Кажется, ключ у тебя.

— О… — Я виновато вытащила из кармана бумажку с надписью «Сезам, откройся» и прикрепила ее к двери, которая незамедлительно распахнулась. — Прости, что забрала его и присвоила себе.

— Не стоит извинений, — отозвался Оберон. — Я рад, что ты предусмотрительна. Сохрани ключ. Он тебе еще пригодится.

Я вовремя спрятала стикер — иначе вихрь вырвал бы его у меня из рук. Когда я приходила сюда вместе с Бекки, здесь тоже было ветрено, но не настолько. У меня закружилась голова. Огни, раскинувшиеся внизу, казались вторым ночным небом — отдельной галактикой, которая вращалась во внутреннем космосе.

— Хм… а может, стоило подождать, когда погода утихомирится! — прокричала я.

— Чепуха. — Ариэль даже не пришлось повышать голос. Похоже, порыв ветра подхватил ее слова и поднес их к моим ушам. — Поскольку он дует с юга, предлагаю начать с северной стороны.

— Что начать? — заорала я.

— Скоро узнаешь.

Мы пошли по кругу и наконец достигли северной стороны смотровой площадки. Небоскребы Нью-Йорка тянулись вверх, как скалы, высеченные из света. Ариэль застыла у края площадки и схватилась за стальной поручень. Ветер разделил ее волосы на затылке, и я увидела татуировку в виде двух расправленных крыльев. Оберон встал рядом с Ариэль. Его дреды извивались около лица, будто змеи.

— Слышишь? — спросила Ариэль.

— Что?

— Закрой глаза и сосредоточься, — произнесла она и взяла меня за руку.

Я последовала ее совету. Шквал набрал силу, налетел… и ослабел. Спустя секунду все повторилось. Мало-помалу я начала различать голос — не мужской и не женский, не молодой и не старый, не громкий и не тихий. Он баюкал и пробуждал, кричал и шептал. Он пел свою древнюю песню, но постоянно стремился к чему-то новому. Он касался волосков на моих руках, наполнял легкие, барабанил по сердцу и шелестел в венах. Он продувал меня насквозь, будто я являлась музыкальным инструментом. Я открыла глаза и увидела ночной Нью-Йорк. Он превратился в гигантский орган. Небоскребы уподобились клавишам, а длинные авеню — трубам, на которых играл ветер. Вихрь пролетал, задевая каждого, кто обитал здесь, и соединял между собой все молекулы. Меня переполняли эмоции — то ли страх, то ли восторг… А затем эти чувства словно приподняли меня и усадили верхом на поющую громадину. Но я в самом деле поднялась! Над поручнями стального парапета, над городом. Я успела уцепиться за поручень, но Ариэль укоризненно поцокала языком.

«Теперь ты в его власти, — раздался ее голос в моем сознании. — Ветер внутри тебя. Не бойся. Пусть он несет тебя, а ты продолжай слушать, тогда ты не упадешь… а если что случится, помни, я — рядом и поддержу тебя».

Я рискнула искоса взглянуть на Ариэль, но она уже исчезла. От страха у меня зазвенело в ушах, и песня утихла. Я потеряла равновесие, но кто-то потянул меня вверх.

«Лучше стать невидимкой, — пояснила Ариэль мысленно. — А не то астрономы с ума сойдут».

Я поднесла к лицу ладонь, но увидела сквозь нее фары автомобилей, мчащихся по Пятой авеню. Мы с Ариэль мчались на север, оседлав ветер. Оберон остался на площадке Эмпайр Стейт Билдинг. В песню начали вплетаться другие голоса — бормотание супругов, возвращающихся домой на такси, пьяные прощания приятелей перед дверями баров, вздохи спящих горожан. Мы пронеслись над шпилями собора Святого Патрика и миновали зеленые мансарды отеля «Плаза». Потом под нами распростерся Центральный парк. Но с ним творилось нечто странное. Хотя ночь была сухой и ясной, но у самой земли стелился туман.

«Держись», — скомандовал голос моей наставницы.

Мне казалось, что я только этим и занимаюсь, но внезапно я ощутила рывок за руку, и мы начали снижаться к верхушкам деревьев. Я узнала безлюдный каток Вольман и главную лужайку. Все покрывала плотная серая мгла, напоминающая прокисшее молоко на остывшем кофе. Однако вскоре я различила тусклые разноцветные искры среди деревьев.

— Световые сильфы?

— Да, — подтвердила Ариэль вслух, и ее голос звучал печально. — Они летают гораздо медленнее, чем должны. Надо их проверить.

Мы спикировали вниз с такой скоростью, что у меня заложило уши, и начали лавировать среди голых ветвей. «Тут же нет никаких красок для сильфов», — подумала я. Я заметила лишь несколько бурых листьев на вязах, стоящих вдоль главной аллеи.

— По идее, им пора залечь в спячку, — пояснила Ариэль в ответ на мой невысказанный вопрос. — Здешняя стайка обычно зимует внутри оранжереи в зоопарке, а иногда в павильоне музея естествознания, где устраивают выставку бабочек.

Мы зависли над облетевшей веткой. Что-то было переброшено через сук — вероятно, мусор… Приблизившись, и я увидела, что на коре лежит световой сильф. Бесцветный, серый и неподвижный. Его крылышки слегка шевелились и шуршали, как целлофан.

— Что с ним? — ахнула я.

— Не знаю… А вот еще один.

Теперь мы находили погибших сильфов везде. Хуже того: некоторые падали на землю, и ветер швырял их из стороны в сторону вместе с пластиковыми пакетами, обертками от еды и окурками. Эти бедняги уже распадались, превращаясь в пыль, которая смешивалась с густым туманом.

— Что их убило? — спросила я.

Ариэль вновь ответила мне мысленно: «Они напились тумана и умерли». А вслух она добавила:

— Нам лучше вернуться и сообщить все Оберону.

Мы набрали высоту. Лететь против ветра было труднее. И у нас совсем не осталось сил для разговоров. Восторг, испытанный мной в самом начале, испарился. Прислушиваясь к песне, я различала только чей-то далекий плач.