Начавшаяся 1 сентября 1939 года польская кампания стала отправным пунктом новой эры в современной военной истории. С самого начала численное превосходство немецкой армии было подавляющим: в нападении на Польшу приняли участие 57 дивизий, включая 6 танковых и 4 моторизованные, 1500 танков, 1930 самолетов первой волны. Частично мобилизованная польская армия насчитывала 30 пехотных дивизий, 11 кавалерийских бригад, 2 моторизованные бригады, 750 бронемашин и 900 самолетов, из которых всего 500 могли взлететь. Помимо этих цифр, следует отметить, что вермахт имел в своем арсенале сверхсовременное вооружение и новое оснащение, а польская армия была вооружена морально и технически устаревшим оружием. Показательным было и стратегическое превосходство немцев: на польские дивизии, растянувшиеся вдоль всей границы протяженностью 2300 километров, напали 3-я и 4-я армии генерала фон Бока (группа армий «Север») с севера из Восточной Пруссии и с северо-запада из Померании, а 8-я, 10-я и 14-я армии генерала фон Рундштедта (группа армий «Юг») начали войну с прекрасных исходных позиций в Верхней Силезии на юго-западе и в Словакии на юге. Это позволило вермахту быстро захватить всю западную Польшу.

Однако решающим фактором оказалась тактика боевых действий вермахта: от Нарева до Вислы немецкое наступление началось с прорыва польской обороны танковыми дивизиями, которые поддерживались массированным огнем артиллерии на машинной тяге и мотопехотой. Прорывам предшествовали молниеносные налеты люфтваффе, разбомбившего большую часть польской авиации на ее аэродромах. После этого самолеты «Штука» и «Мессершмитт-109» могли быть использованы для поддержки сухопутных сил. Тогда именно прекрасная координация одновременных действий танков и авиации позволила достичь эффекта внезапности и осуществить глубокие прорывы. А систематическая бомбардировка немцами опорных пунктов, центров управления, мест сосредоточения войск, сооружений, железнодорожных узлов, путей сообщения, радиостанций и путей снабжения не позволила польским армиям перегруппировываться и проводить контратаки. Пятого сентября 8-я армия Бласковица и 10-я армия под командованием Рейхенау прорвали фронт между Лодзью и Радомом, 14-й армии Листа удалось взять Краков, а группа армий «Север» обошла Хелмо и Млаву и двинулась вдоль Вислы в направлении Модлина и Варшавы. Уже 8 сентября две трети польской армии оказались окружены, и, несмотря на контрудар поляков под Бзурой, 8-я и 10-я армии немцев подошли к южным пригородам Варшавы. В течение нескольких следующих дней поляки приостановили их продвижение, но мощное наступление танкового корпуса Гудериана с востока на север вдоль реки Буг и танкового корпуса фон Клейста с востока на юг позволило немцам сжать тиски окружения в районе Брест-Литовского. Этот город пал 14 сентября. К этому дню Варшава еще оказывала сопротивление, но падение Львова и вторжение советских войск в Западную Белоруссию и Западную Украину, начатое 17 сентября, предрешили судьбу польской армии на востоке. Остававшимся боеспособными частям польской армии пришлось эвакуироваться в Румынию и Венгрию, да и само польское правительство перебралось в Бухарест. Варшава продержалась еще восемь дней, но исход этой войны уже ни у кого больше не вызывал сомнений.

Верховное руководство действиями вермахта осуществляли из штаб-квартиры в Цоссене главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич и начальник Генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер. Гитлер отправился на восток в специальном поезде уже вечером 3 сентября вместе с руководителями ОКВ Кейтелем и Йодлем, министерским советником по вопросам обороны рейха Ламмерсом, Риббентропом и Гиммлером. Фюрера также сопровождали адъютанты, офицеры связи, секретари, врач и приспешники, составлявшие его обычную свиту. Из временной ставки в тренировочном лагере в Гросс-Борне в Померании он следил за ходом операций и на машине или на самолете инспектировал передовые командные пункты. Но, в отличие от последующих кампаний, Гитлер, по словам Кейтеля, редко вмешивался в руководство операциями главнокомандующего сухопутными силами. «Гораздо чаще такое случалось с военно-воздушными силами, – вспоминал начальник штаба ОКВ. – Он лично командовал люфтваффе в интересах наземных операций и почти каждый вечер говорил по телефону с Герингом».

Дело было в том, что фельдмаршал Геринг остался в Германии, откуда формально руководил действиями в небе над Польшей двух воздушных флотов. Реальное же руководство «на месте» осуществлял генерал Вольфрам фон Рихтхофен, а в Берлине – начальник Генерального штаба люфтваффе Ешоннек, а также заместитель Геринга Эрхард Мильх, который участвовал в полетах на самолетах «Хейнкель-87» и «Дорнье-17», желая лично убедиться в эффективности бомбовых ударов. А фельдмаршал лишь передавал приказы Гитлера, делал воинственные заявления и председательствовал на заседаниях Совета по обороне рейха, по крайней мере в течение нескольких недель. «Совет обороны, – вспоминал министр финансов Шверин фон Крозиг, – собирался несколько раз в неделю, приглашая на заседания столько министров, сколько было необходимо. Я регулярно участвовал в первых заседаниях.

Карта 7

Вторжение в Польшу, сентябрь 1939 г.

В ходе них Геринг не только разрешал, но и призывал нас свободно обсуждать все вопросы повестки дня». И на заседаниях Совета впервые довольно продуманно обсуждались вопросы сельского хозяйства, распределения сырья, продовольственных карточек и даже дипломатические перспективы страны. Министр сельского хозяйства Дарре сказал по этому поводу: «Геринг был оптимистом и верил, что Гитлер вскоре заключит договор с Великобританией». Наконец, 18 сентября председатель Совета по обороне рейха перенес свой штаб в Восточную Пруссию. Правду говоря, сделал он это вовсе не для того, чтобы приблизиться к театру военных действий, а для того, чтобы находиться поближе к своему охотничьему домику в Роминтене… И к черту стратегию: фельдмаршал тут же отправился охотиться на косуль.

Спустя три недели после начала войны Герман Геринг все же принял личное участие в польской кампании: 24 сентября он отдал приказ начать массированную бомбардировку все еще сопротивлявшейся Варшавы. Тысяча двести самолетов по его приказу сровняли с землей почти половину польской столицы, которая к тому же постоянно подвергалась разрушению огнем артиллерии. Двадцать седьмого августа защитникам Варшавы, не имевшим больше ни продовольствия, ни воды, ни боеприпасов, пришлось капитулировать. Второй инициативой маршала оказался выпуск пропагандистского документального фильма под названием «Крещение огнем» о результатах этой бомбардировки и о других молниеносных и беспощадных операциях люфтваффе в Польше, призванного содействовать поддержанию его имиджа могущественного военачальника и одновременно нагнать страху на будущих противников рейха. Наконец, он лично прибыл в Польшу, чтобы показать себя войскам, покрасоваться перед камерами, а главное, организовать реквизицию польского имущества и наладить работу заводов и шахт этой страны. Фюрер отметил его услуги высочайшей наградой: Геринг получил Большой крест Железного креста. Следует отметить, что все наблюдатели сошлись в едином мнении: ошеломляющий успех четырехнедельного «блицкрига» («молниеносной войны») обеспечили действия люфтваффе: они оказались более впечатляющими (и более оцененными), чем действия танков. Причем во многом благодаря тому, что у фельдмаршала имелся в специальный аппарат саморекламы, довольно уникальный в своем роде: «Спецотряд рейхсмаршала». Он привлекал к работе элиту журналистов, лучших специалистов по рекламе, кинематографистов и фотографов того времени. Они использовали самое современное оборудование и располагали внушительным парком легковых и грузовых автомобилей и железнодорожными вагонами…

К концу сентября лишь разрозненные польские отряды сопротивлялись немецким войскам, и большинство немецких соединений первого удара были переброшены к западным границам Германии. Генералы не сомневались в том, что их войска будут там только создавать оборонительный заслон. Хотя Гитлер неоднократно повторял своему окружению, что Великобритания и Франция не станут воевать из-за Польши, дальнейшее развитие событий полностью опровергло его слова. Но Гитлер гордился своей политической репутацией, и посему вскоре он стал утверждать, что Лондон и Париж объявили ему войну только под давлением своих народов. И что они никогда не осмелятся начать военные действия. «Фюрер, – отметил Геббельс уже 4 сентября, – полагает, что на Западе будет нечто вроде “картофельной войны”». Пассивность французской армии и британского военного флота в ходе польской кампании, казалось, подтверждала его слова, весь сентябрь фюрер старался не высказывать провокационных слов в адрес западных союзников.

Второй человек рейха, естественно, приспособился к велению времени: 9 сентября на съезде работников военной промышленности он заявил, что единственная цель Германии – «установить наконец мир на западных границах, чтобы там не случилось ни единой стычки с западными державами». Когда в небе над Германией был сбит британский самолет, Геринг попросил Далеруса передать в посольство Великобритании в Стокгольме лично им написанное письмо. В нем семьям обоих пилотов сообщалось, что их родные пребывают в добром здравии и что обращаться с ними будут хорошо. Восемнадцатого сентября он снова попросил о содействии безотказного эмиссара. Далерус встретился с британским послом в Стокгольме и сообщил тому, что, несмотря на успех польской кампании, «популярность Гитлера серьезно пошатнулась», потому что «немцы не думали, что он сможет начать войну». И добавил, что Геринг «единственный человек, пользующийся всеобщим доверием». Пять дней спустя Далерус встретился в Норвегии с Огильви Форбсом, бывшим советником британского посольства в Берлине, который теперь занимал аналогичную должность в Осло. На сей раз шведский эмиссар, явно по указанию Геринга, предложил своему старому другу организовать на нейтральной территории встречу немецкого фельдмаршала и одного из высокопоставленных военных руководителей Британии, например генерала Айронсайда, что помогло бы избежать повторения Мюнхена, позволило бы оставить не у дел Гитлера… и укрепить позиции Геринга.

Двадцать шестого сентября Гитлер принял Далеруса в рейхсканцелярии в присутствии Геринга, и шведский предприниматель изложил фюреру «свои» мысли относительно встречи полномочных представителей Германии и Великобритании. Геринг, естественно, сразу же горячо поддержал этот план и предложил провести встречу в Голландии. Гитлер отнесся к этому предложению сдержанно, но не отверг его сразу же. И даже согласился с тем, чтобы Далерус на следующий же день отправился в Лондон, чтобы прозондировать почву на этот счет.

Предложения Далеруса, изложенные им британским руководителям 27–29 сентября, были не просто приглашением к переговорам: в них содержался подробный перечень тем для обсуждения и уточнялось, что Германия не имеет агрессивных замыслов в отношении союзников, что польский вопрос был делом лишь Германии и СССР, что немецкое правительство больше не имеет никаких территориальных притязаний в Европе, что оно готово гарантировать целостность французских и британских колониальных империй, сотрудничать с Великобританией и Францией в деле создания новой Европы, принять участие в мирной международной конференции и даже обсудить пути решения еврейского вопроса. Но британские политики отнеслись к предложениям Далеруса весьма скептически, если верить тому, что Александр Кадоган написал в тот вечер в своем дневнике: «Он (Далерус) рассказал нам свою историю, но это ни в чем не продвинуло нас вперед. Премьер-министр сказал то же самое, что я высказал накануне: никакие гарантии, никакие обещания, никакая подпись в настоящее время не будут иметь никакого веса. Германия должна действием доказать свои мирные намерения».

Бывшие жрецы умиротворения больше не желали принимать за чистую монету предложения Берлина, потому что у них были для этого все основания. Двадцать седьмого сентября Гитлер, явно вдохновленный получением известия о капитуляции Варшавы и поддержкой Советского Союза, объявил в рейхсканцелярии командующим тремя видами вооруженных сил и начальникам штабов, что вскоре он намерен начать наступление на Запад.

Потому что «никакие исторические успехи ни к чему не приводят, если их не развивать». В будущем соотношение материальных возможностей будет изменяться не в пользу Германии, продолжал Гитлер, и «постепенно противник усилит свою оборонную мощь». И главное: если французы начнут наступление первыми, то быстро подойдут к Руру и смогут разгромить его с помощью артиллерии. Значит, Германии следует их опередить и «разработать немедленно план нападения на Францию». Этот план получил кодовое название «Гельб». В отличие от плана Шлиффена 1914 года, в основе которого лежала идея быстрого захвата Франции, стратегические цели будущей кампании предусматривали наступление через территории Бельгии, Люксембурга и Голландии и выход к Ла-Маншу с целью создания плацдарма для успешного ведения воздушной и морской войны против Англии. Потому что Гитлер стремился больше к тому, чтобы «поставить Англию на колени», чем к «разгрому Франции». И самым приемлемым временем для операции он определил период с 20 по 25 октября. Разумеется, никто не посмел возразить фюреру, но, как вспоминал полковник Вальтер Варлимонт, начальник отдела национальной обороны ОКВ, «все присутствующие, включая Геринга, были явно удручены».

И их легко понять: еще не закончилась полностью война с Польшей, а вермахту предстояло вновь начать боевые действия в конце осени. При этом Гитлер давал вооруженным силам всего месяц на подготовку. Хотя еще не существовало конкретного плана ведения боевых действий против врага, намного лучше вооруженного, чем поляки, да к тому же укрывшегося за «линией Мажино»… Кроме того, моторы тяжелых танков генерала фон Браухича после тысячекилометрового пробега в адском темпе нуждались в профилактическом обслуживании и ремонте, танковым подразделениям также срочно требовались запасные гусеницы. А у легких танков в ходе польской кампании обнаружилось множество недостатков. Военно-морской флот Германии под командованием гросс-адмирала Рёдера был до смешного малочисленным, немецкие надводные корабли и подводные лодки никак не могли противостоять британскому Королевскому военному флоту, значительно усилившемуся французскими кораблями. Что касалось люфтваффе, ему требовалось восполнить понесенные потери, решить проблему износа техники и пополнить запасы боеприпасов. Особенно запасы бомб, потому что половину имевшегося арсенала авиация использовала против поляков и оставшихся авиабомб хватило бы всего на пять дней войны на Западе! При объявлении войны Геринг в порыве характерного для него фанфаронства распространил через Верховное главнокомандование люфтваффе (ОКЛ) следующее сообщение: «Началась тотальная воздушная война против Англии», и еще: «Второй воздушный флот тремя бомбардировщиками Ю-88 должен нанести удар по британскому авианосцу ”Гермес”, стоящему на рейде порта Шернес». Три самолета против всей Англии! Причем «Юнкерсы-88» были еще не готовы к боям! И налет предстояло совершить пилотам, обученным наносить удары исключительно по наземным целям! Второй воздушный флот сумел добиться отмены этого приказа… И все же люфтваффе предприняло несколько налетов на корабли, стоящие на рейде в некоторых британских портах, но результаты их оказались неутешительными: в частности, капитан Поле, командир экспериментальной группы бомбардировщиков Ю-88, был сбит и попал в плен во время первого же налета на английские корабли в заливе Ферт-оф-Форт.

Тем временем продолжались прямые контакты с западными союзниками с целью прийти к мирному решению. Гитлер стремился рассорить Англию с Францией, а Геринг старался всячески помочь своему фюреру. При этом он втайне желал избежать внезапного развязывания мировой войны. Журналисту Фрицу Хессе, пресс-атташе германского посольства в Лондоне, посол Гевел намекнул, что фюрер не имеет ничего против продолжения его тайных переговоров с сэром Горасом Вильсоном, если он будет настаивать на том, что Германия хотела бы развязать себе руки для действий на Востоке. Геринг пригласил в Берлин американского нефтяного магната В. Р. Дэвиса, к которому прислушивался Рузвельт и который был готов, если понадобится, стать посредником. А Гитлер 6 октября сообщил с трибуны рейхстага о своей дальнейшей политической стратегии, произнеся длиннейшую «речь мира»: так окрестили его выступление в рейхе. «У Германии нет дальнейших претензий к Франции, – сказал он, – и никогда такие претензии не будут выдвигаться. […] Я постоянно выражал желание навсегда забыть о нашей былой вражде и помирить два народа с таким славным прошлым. […] Не меньше усилий я затратил на установление англо-германской дружбы. Зачем нужно вести эту войну на Западе? Ради воссоздания Польши? Польша, созданная по Версальскому договору, никогда не возникнет вновь. Это гарантируется двумя самыми большими государствами в мире».

Речь Гитлера скорее настораживала, чем успокаивала. Ведь она не содержала никаких конкретных предложений. Биргер Далерус предложил выступить посредником, снова выдвинув идею проведения конференции с участием полномочных представителей противоборствующих сторон на территории какой-нибудь нейтральной страны. На конференции можно было бы прийти к заключению перемирия, а затем перейти к детальному обсуждению пакта о ненападении, об экономическом сотрудничестве и даже о референдуме в Германии по вопросу мира и разоружения. Девятого октября Геринг рассказал обо всем этом Гитлеру, который отнесся с некоторым недоверием к сообщению фельдмаршала. Но при этом фюрер не возражал против поездки Далеруса в Гаагу для встречи с британскими эмиссарами. Это, очевидно, было очередной хитростью Гитлера, потому что в тот же день он издал директиву № 6 по ведению войны на Западе. В ней предусматривалось «наступать как можно большими силами и как можно быстрее на северном фланге Западного фронта» с целью «уничтожить, по возможности, большие объединения французской армии и союзников, находящихся на ее стороне, и одновременно захватить как можно больше территории Голландии, Бельгии и Западной Франции». Спустя два дня, на совещании с главнокомандующими в рейхсканцелярии, Гитлер повторил, что «наступательные действия на западе следует начать как можно скорее, то есть до начала зимы». На сей раз был назван период между 15 и 20 ноября…

Двенадцатого октября Чемберлен публично отверг новую «мирную инициативу» Гитлера, под предлогом того, что «воля к миру должна выражаться поступками, а не словами». В тот же день миссия В. Р. Дэвиса потерпела крах из-за сопротивления Государственного департамента США и отказа Рузвельта встретиться с миллиардером в Белом доме. После этого Гитлер сделал вывод, что всякая попытка примирения обречена на провал, и спустя десять дней объявил, что наступательные операции на западе начнутся 12 ноября. Точная дата начала военных действий была объявлена впервые, и это вызвало всеобщий переполох среди военных, включая самых умеренных, коими считались главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич и начальник штаба ОКВ Гальдер. Они заметно сблизились с оппозиционными Гитлеру военными и политиками, Беком, Остером, Канарисом, фон Хасселем и Герделером, и подготовили подробные доклады, желая доказать Гитлеру невозможность всяких преждевременных действий на западе. Даже Геринг проявил довольно умеренный восторг при сообщении о начале наступления и предупредил: «его» люфтваффе сможет участвовать в наступлении только в том случае, если метеорологи гарантируют пять дней чистого неба. Это, однако, было непринципиальным возражением, и Браухич, Гальдер и их подчиненные не доверяли «железному человеку», который постоянно жаловался на них фюреру. Участники непримиримой оппозиции Гитлеру тоже проявляли сдержанность, но 10 октября Герделер сказал бывшему послу фон Хасселю, что он контактировал с «высокопоставленными чинами из ближайшего окружения Геринга». И что сам фельдмаршал «явно серьезно отнесся к сложившейся ситуации и чрезвычайно этим озабочен». Но заговорщики все равно не стали рисковать и входить с ним в прямой контакт, тем более что фон Хассель, получавший сведения о Геринге от его родной и сводной сестер, с которыми регулярно встречался, вообще яростно этому воспротивился. «Геринг, – написал он, – не тот человек, кому можно было бы довериться».

Разумеется, это несколько разочаровало последних партнеров по переговорам маршала, в частности шведского путешественника Свена Гедина, которого Геринг вначале уверял в своей приверженности к миру, а потом вдруг заявил: «Мы победим, и тогда Германия станет самым великим и самым мощным государством мира». Не менее озадаченным остался и германский посол в Турции фон Папен, прибывший 18 октября из Анкары, чтобы предложить Гитлеру вступить в переговоры с Лондоном через посредничество посла Голландии в Турции. Получив сразу же категоричный отказ фюрера, фон Папен решил обратиться к Герингу. «Когда я попросил его оказать мне помощь, – вспоминал он, – Геринг ответил, что он сам ратует за скорейшее завершение боевых действий, но что Гитлер и Риббентроп очень хотят войны с Англией, а он лично ничего с этим не может поделать. Перед тем как я ушел, он сухо сказал, что мне следовало бы быть более осторожным в разговорах с иностранными дипломатами относительно возможности смены режима правления или восстановления монархии. Все их отчеты перехватываются и расшифровываются, и у меня могут возникнуть неприятности».

Однако Геринг не счел нужным показать фюреру эти записи, что могло положить конец карьере – и несомненно жизни – Франца фон Папена… Но в конце октября 1939 года маршал должен был чувствовать себя очень одиноким: его высокомерие и его преданность фюреру привели к тому, что его презирали военачальники, а члены тайной оппозиции Гитлеру от него отстранились. Дипломатические же инициативы Геринга и его косвенные высказывания в пользу мира навлекли на него ненависть Риббентропа и вызвали подозрения у фюрера. И наконец, его двойственная позиция, его коварные приемы и его воинственные речи сильно скомпрометировали его в глазах британских политиков, всегда считавших его недостаточно надежным партнером по переговорам. «Мы должны с крайней осмотрительностью оказывать Герингу какое бы то ни было доверие», – написал 26 октября премьер-министру Чемберлену руководитель МИ-6 сэр Стюарт Мензайс.

Но Герман Геринг все равно вел параллельную дипломатию. Из пристрастия к миру? Из ненависти к Риббентропу? А может, потому, что остро осознавал неподготовленность Германии к войне? Или потому, что, один из немногих, знал о долгосрочных замыслах фюрера и понимал, что было бы самоубийством нападать на западные страны до завоевания СССР? Как бы там ни было, фельдмаршал продолжал поддерживать непрямые контакты с Парижем, Лондоном, Вашингтоном, Стокгольмом и даже с Римом. Он снова связался с Далерусом, с послом Франции в Италии Андре Франсуа-Понсэ, с директором «Дженерал моторс» Джеймсом Д. Муни, с принцем Максом Эгоном Гоэнлоэ-Лангенбургом, с голландским арматором Х. Г. Крелером и с принцем-регентом Югославии Павлом. Возможно, от отчаяния Геринг впервые откровенно поделился с Далерусом стратегическими планами, которые разрабатывались в рейхсканцелярии. Фюрер, сказал он шведскому предпринимателю, хочет начать «крупное наступление», чтобы «приблизиться к Англии». И теперь становилось ясно, что не могло быть никакого «мирного наступления на Запад» и дипломатического с ним сближения… Именно тогда Далерус отметил: «Генерал-фельдмаршал вполне в состоянии трезво и объективно оценивать события, но он – беззаветный почитатель фюрера, и это чувство, несомненно, преобладает даже над голосом разума. С одной стороны, Геринг явно еще желает достижения почетного мира, но с другой стороны, если фюрер решит пойти другим путем, он с готовностью подчинится этому решению, невзирая на собственное “я”».

Это очень точное наблюдение: что бы ни говорили те, кто принимал желаемое за действительное, как Дэвис, Муни или принц-регент Павел, Герман Геринг оставался человеком, подверженным внушению, и он не посмел бы ослушаться своего повелителя, сколь бы безумными ни выглядели некоторые из его решений.

А пока тайная оппозиция потерпела неудачу: сплотившиеся вокруг генерала фон Хаммерштейна заговорщики решили арестовать фюрера во время его инспекционной поездки вдоль «западного вала», но Гитлер, обладавший тончайшим чутьем, когда дело касалось собственной безопасности, в самый последний момент отменил поездку и сместил фон Хаммерштейна с должности командующего укрепрайоном «А» «западного вала». Фон Браухич набрался мужества и попросил личной аудиенции у Гитлера, чтобы изложить ему аргументы против наступления сейчас, осенью. Но его встреча с фюрером 5 ноября 1939 года в рейхсканцелярии закончилась неудачей: Гитлер накричал на генерала, тот испугался и быстро прервал все контакты с оппозицией. На Гитлера аргументы фон Браухича не подействовали. Он сказал: «Военные говорят, что мы не готовы, но армия никогда не бывает готова. […] Главное – знать, что мы более готовы, чем другие, и только так».

И время начала боевых действий осталось неизменным: 7 часов 15 минут утра 12 ноября…

Однако Гитлеру пришлось перенести начало наступления на более поздний срок, но только потому, что главный метеоролог люфтваффе доктор Дизинг не смог гарантировать, что небо будет чистым пять дней, необходимых для успеха операции. А тем временем Гитлер избежал смерти от взрыва бомбы с часовым механизмом в пивном зале «Бюргербройкеллер» 8 ноября. Неудачное покушение случилось весьма кстати: оно содействовало укреплению престижа Гитлера и помогло гестапо окончательно запугать самых упорных его противников. Тем более что уже на следующий день в Нидерландах исчезли два сотрудника английской секретной службы, искавшие контакты с немецкими офицерами, находившимися в оппозиции к Гитлеру. Наконец 23 ноября во время совещания с руководством вооруженных сил Гитлер определил новые сроки начала военных действий на западе: «Начало декабря, в любом случае, до Рождества».

Само собой разумеется, Геринг подчинился, как и все другие. «Надумай кто-нибудь из присутствующих возразить, – сказал он позже, – этого бы никто не понял. Приказ верховного главнокомандующего не подлежит обсуждению. Это касается как маршала, так и рядового». Действительно, Геринг склонил голову, и навестивший фельдмаршала в середине ноября старый знакомый по работе в авиакомпании «Шведские воздушные перевозки» отметил, что тот был «совершенно убит». Геринг, конечно, страдал от очень болезненного воспаления связок, но немилость фюрера воспринимал намного более болезненно. Не подозревал ли его Гитлер в том, что он хотел оттянуть сроки начала операции «Гельб», выдвигая надуманные требования насчет чистого неба? В конце концов, поскольку время начала наступления переносилось семнадцать раз, надо же было найти козла отпущения… Или же Гитлер был зол на Геринга за то, что тот продолжал принимать посетителей с американскими, шведскими, норвежскими и голландскими паспортами, желавших помочь избежать апокалипсиса? Ильзе Геринг, сводная сестра фельдмаршала, рассказала фон Хасселю, что в середине декабря 1939 года Гитлер узнал «о встрече Германа с неким шведом для обсуждения перспектив заключения мира, и это фюрера привело в бешенство». Этим шведом был не кто иной, как граф фон Розен, свояк Геринга, с которым тот провел две продолжительные встречи 5 и 6 декабря. Они вызвали патологическое недоверие Гитлера. Вот почему в Каринхалле во время рождественских праздников обстановка была невеселая. Тем более что немилость фюрера с того времени стала проявляться вполне конкретно: уполномоченный по выполнению четырехлетнего плана, Герман Геринг должен был еще возглавить Министерство вооружения и боеприпасов, но Гитлер сначала затянул с этим назначением, а потом назначил на эту должность Фрица Тодта…

Теперь ясно, что события 10 января 1940 года ничего не изменили: в тот день легкий самолет из состава 2-го воздушного флота генерала Фельми сбился с курса из-за морозной погоды и сильного ветра и вынужден был приземлиться близ бельгийского городка Мехелен-ан-де-Маас. В нарушение строгих инструкций люфтваффе пилот самолета, офицер связи майор Гельмут Рейнбергер, имел при себе полный оперативный план операций парашютной дивизии, которая должна была участвовать в нападении на Бельгию, намеченном на этот раз на 17 января. Естественно, майор был взят в плен вместе с этими важными документами, которые он не успел полностью сжечь. «Как старший командир этого неудачливого связного, – вспоминал Геринг, – я получил сильный нагоняй от фюрера, поскольку большая группировка наших войск на западе, а также само существование немецких планов нападения стали известны противнику. Вернувшись домой, […] я попробовал сжечь в камине стопку бумаг такого же объема, чтобы посмотреть, какая их часть могла сгореть. В результате я даже сильно обжег себе руку».

Это оказался единственный конкретный результат опыта Геринга, но сомнения оставались, и поэтому пришлось полностью пересмотреть планы нападения.

Уже не представлялось возможным начать боевые действия 17 января, и Гитлер скрепя сердце решил в итоге отложить свое «великое наступление на Запад» на весну. А Геринг был весьма мрачен в свой 47-й день рождения, и это засвидетельствовал генерал Кессельринг. Он вспоминал: «Я никогда прежде не видел Геринга таким подавленным, […] но для этого были все причины. […] Вначале мне пришлось выслушать бурю оскорблений в адрес командиров люфтваффе. Геринг даже не подумал обвинить в том, что произошло, какого-нибудь старшего офицера Второго воздушного флота. Командующий этим флотом генерал авиации Фельми и его начальник штаба Каммхубер были сняты со своих должностей. Нам тоже порядком досталось, и на нас возложили дополнительные обязанности. Геринг яростно (другого слова и не подобрать) обратился ко мне: “А вы возьмете на себя командование Вторым воздушным флотом!” И после паузы добавил: “Потому что у меня больше никого нет!”».

Занимая множество должностей, Герман Геринг, что совершенно логично, имел и множество обязанностей. А начало 1940 года принесло ему еще новые заботы. Тогда фюрер приказал министру авиации Герингу остановить все работы, которые невозможно было завершить в течение одного года. Это привело к свертыванию многих важных проектов, начиная с реактивного самолета и кончая бомбардировщиком большого радиуса действия. Не говоря уже об исследованиях в области высокочастотных излучений. И это повлекло за собой плачевные последствия для люфтваффе в последующие годы. Тайная дипломатия также не приносила Герингу удовлетворения: навестившему его 27 января епископу Осло Эйвинду Бергграву он признался: «Эта война – безумие». А когда епископ спросил, предпочел бы он мир или победу, фельдмаршал Геринг дал весьма показательный ответ: «Мир! Только мир!» Но тут же добавил: «Но прежде мне хотелось бы победить». Однако рейхскомиссар Геринг, ответственный за выполнение четырехлетнего плана, несомненно, огорчился до крайней степени: ему требовалось предпринимать соответствующие военному времени решительные шаги в области финансов, в промышленности, в сельском хозяйстве, в сфере торговли, налогов, инвестиций и распределения рабочей силы. И эти задачи намного превосходили его компетенцию. К тому же СССР стал беспокойным партнером и требовательным поставщиком, а перевод немецкой экономики на военные рельсы только начался, мобилизация ресурсов и рабочей силы велась бессистемно, а использование экономики Польши тормозилось репрессиями Гиммлера против поляков вообще и против польских евреев в частности. Герингу именно это последнее обстоятельство доставляло больше всего хлопот. В середине января он попросил Гиммлера умерить пыл. Но поскольку это не помогло, 23 марта он издал циркуляр, запрещавший впредь перемещения населения без его согласия. Не потому ли, что это вредило рациональному экономическому развитию страны? Не потому ли, что обращение с поляками казалось ему не совсем «рыцарским»? Не потому ли, что репрессивные методы СС невозможно было оправдать перед миром вообще и перед женой в частности? Или просто потому, что этот функционер с прагматическим складом ума не одобрял преступлений, которые не способствовали укреплению его безопасности и его возвышению? На эти вопросы ответить мог бы только сам Геринг… В любом случае, массовые убийства и депортация поляков совершались с благословения Гитлера и при пособничестве вермахта. И Геринг, поборовшись с этим впустую, в конечном счете смирился.

В начале марта 1940 года помощник государственного секретаря США Самнер Уэллс, направленный президентом Рузвельтом с миссией мира в основные европейские страны, встретился с Гитлером, Риббентропом и Гессом в Берлине, где его ждал весьма прохладный прием. Принявший американца в Каринхалле Геринг был более многословен: он заставил гостя послушать «ту же пластинку, что и другие», по ставшему с тех пор крылатым выражению. «Германия желает мира, – уверял его маршал, положив руку на сердце. – Будем мы воевать или нет, зависит не от Германии, а от ее противников». Геринг еще сказал, что не понимает, каким образом война в Европе может затронуть жизненные интересы Соединенных Штатов. Потом он показал гостю Каринхалл. Вернувшись домой, Уэллс отметил, что «трудно было бы найти сооружение более уродливое и более вульгарное в своей показной роскоши».

А тем временем в рейхсканцелярии продолжалась разработка стратегических планов, хотя фюрер и не счел необходимым подключить к этому процессу главнокомандующего военно-воздушными силами Германии. Еще до переноса большого наступления на весну Гитлер был недоволен планом «Гельб», хотя и не решился внести в него изменения более значительные, чем небольшое усиление левого крыла, целью которого был захват юга Бельгии. Но 17 февраля Гитлер ознакомился с планом, который подготовил генерал фон Манштейн. Этот начальник штаба группы армий «А», располагавшейся южнее Эйфеля, предложил полностью изменить утвержденный стратегический порядок: не наносить главный удар по Голландии и по северу Бельгии, а осуществить глубокий прорыв через Арденны между Седаном и Динаном, вторгнуться в Северную Францию, выйти к побережью Ла-Манша близ устья Соммы и окружить совместно с наступающей севернее группой армий «Б» основную группировку союзников в Бельгии и Северной Франции. Фон Браухич и Гальдер не согласились с предложениями Манштейна, но фюрера подкупила смелость его плана. Поэтому план «Гельб» ожидала новая редакция.

Тем временем новые сведения заставили изменить стратегические планы: Гитлер узнал, что британцы хотели воспользоваться советско-финляндской войной, чтобы высадиться в Норвегии и перерезать пути, по которым в Германию доставлялась железная руда. Нападение эсминцев Королевского флота на немецкий танкер «Альтмарк» в норвежском фьорде 16 февраля 1940 года подтвердило эту угрозу и ясно показало, что британцы больше не собираются уважать нейтралитет Норвегии. И тогда Гитлер, желая любым путем предотвратить высадку союзников, приказал подготовить план захвата Норвегии, еще не зная, должна ли эта операция начаться до или после наступления на западе. Это был план «Везерюбунг», и готовить его начал специальный штаб в составе ОКВ под руководством командира 21-го армейского корпуса генерала пехоты фон Фалькенхорста. Под его началом над планом операции работали офицеры трех видов вооруженных сил, причем эти офицеры были выведены из подчинения своих главнокомандующих… Это делалось по меньшей мере по двум причинам: с одной стороны, Гитлер считал «Везерюбунг» комбинированной операцией, которую следовало подготовить и провести под его личным руководством. С другой стороны, уже месяц было известно о том, что из Генерального штаба идет утечка информации. Адъютант Гитлера майор Дайле написал по этому поводу в своем дневнике 15 января 1940 года: «В течение трех последних недель поочередно назначаемые даты наступления на западе становились известны Бельгии и Голландии. Объяснить это невозможно». Поэтому Гитлер прекрасно понимал, что план захвата Норвегии, включавший крайне сложную из-за подавляющего превосходства британского Королевского флота морскую операцию, неминуемо провалился бы, если бы об этом узнали враги…

Вот почему непосредственный контроль планирования операции осуществляли не главнокомандующие родами войск, а личный штаб Гитлера, входивший в состав ОКВ. Верховное главнокомандование вермахта отдало приказ штабу сухопутных войск выделить войска в распоряжение генерала фон Фалькенхорста, хотя Браухич и Гальдер не имели ни малейшего понятия о задачах этих войск. Двадцать первого февраля Гальдер записал в своем дневнике: «Гитлер ни единым словом не обмолвился с главнокомандующим сухопутными войсками об этом деле. Это останется записанным в анналы военной истории». Между фон Браухичем и генералом Кейтелем произошел крупный разговор с перебранкой, но она ни в какое сравнение не шла со скандалом, который устроил Геринг, прослышавший о «Везерюбунге». Йодль записал 2 марта: «Генерал-фельдмаршал взорвался и накричал на начальника ОКВ. Он намеревался в 13 часов поговорить об этом с фюрером».

Действительно, Геринга проигнорировали еще демонстративней, чем главнокомандующего сухопутными силами: ОКВ собрало руководителей разных служб люфтваффе и «прикомандировало» их к операции «Везерюбунг», приказав при этом ничего не докладывать своему начальству. Больше того, начальник штаба люфтваффе Ешоннек был посвящен в тайну с самого начала, но ему строжайше запретили сообщать о чем-либо Герингу. Так что встреча 2 марта в 13 часов обещала пройти особенно бурно… Но в то время Гитлер инстинктивно избегал встреч с глазу на глаз с Герингом, из-за чего значительно ослабло его воздействие на фельдмаршала, особенно когда тот был охвачен злостью. Именно поэтому Геринг добился личного контроля над действиями авиации в ходе операции «Везерюбунг». Генерал фон Фалькенхорст должен был просить поддержки авиации, а не отдавать приказы люфтваффе напрямую. Но Геринг также прекрасно понимал, какую черту не следовало переходить: несмотря на то, что план захвата Норвегии «не казался ему идеальным» и что он был бы не против его изменить, фельдмаршал остерегся высказывать критические замечания, ведь операция «Везерюбунг» готовилась под личным руководством фюрера. Впрочем, уже 3 марта Браухич, Гальдер и Геринг были призваны к порядку самым строгим образом. «Фюрер, – отметил Йодль, – особенно настойчиво подчеркнул, что в Норвегии следует действовать решительно и быстро. Без всяких задержек из-за споров между родами войск. Надо действовать максимально оперативно». И еще: «Фюрер решил начать операцию “Везерюбунг” до начала реализации плана “Гельб” с разницей в несколько дней».

Действительно, Гитлер рассчитывал начать захват Норвегии 15 марта, а наступление на западе – «спустя четыре или пять дней». Это было явной переоценкой сил вермахта, который должен был почти одновременно действовать на двух противоположных направлениях. Но в любом случае стратегическая обстановка и климатические условия вскоре заставили установить новые сроки: операция «Везерюбунг» началась лишь 9 апреля 1940 года и продлилась несколько недель. А затруднения в проведении боевых действий на севере вообще исключили одновременное наступление на западе.

Благодаря тщательной подготовке вторжение в Норвегию было проведено блестяще. Шесть эскадр военного флота Германии смогли уклониться от встречи с хозяйствовавшим в Северном море Королевским флотом Британии и высадить силы вторжения в Осло, Арендале, Ставангере, Бергене, Тронхейме и Нарвике, и уже утром 9 апреля 1940 года все эти города были захвачены. Так как территория Норвегии тянется узкой полосой протяженностью 2700 километров вдоль северо-западного побережья Скандинавского полуострова и вся она чрезвычайно гориста, владение этими шестью портами позволяло контролировать практически всю страну. Но, как это всегда случается на войне, ничто не проходит так, как планируется: британцы спохватились, и Королевский флот заблокировал все входы во фьорды, ведущие к портам. Получилось так, что в Тронхейме и в Нарвике немецкий десант оказался блокированным и лишенным подкреплений. На пути к Осло немецкие военно-морские силы в первые часы 9 апреля понесли ощутимые потери, так что королю Норвегии и его правительству удалось скрыться и обратиться к населению с призывом к сопротивлению. Поспешно мобилизованная норвежская армия смогла воспрепятствовать продвижению немцев вглубь страны, удерживая их на линии севернее Осло, восточнее Бергена, севернее и восточнее Тронхейма и вокруг Нарвика в ожидании прибытия подкреплений, обещанных Францией и Великобританией. С того момента операция, которую Гитлер планировал как молниеносную войну длительностью всего несколько часов, превратилась в военный конфликт, заставивший мобилизовать дополнительные материальные и людские ресурсы, которые фюрер надеялся в дальнейшем использовать для наступления на запад. Тринадцатого апреля шесть эсминцев, рискнувших прорваться во фьорд Нарвика, были потоплены ВМС Англии, что привело к окончательной изоляции 1500 австрийских горных стрелков генерала Дитля, которые заняли оборону в городе. На юге немецкие солдаты, которые старались обеспечить проход от Осло до Тронхейма, преодолели огромные долины Гундбрандсдаль и Ёстердаль и наткнулись между Эльверумом и Лиллехаммером на сопротивление регулярных частей и резервистов норвежской армии. Те плохо взаимодействовали между собой, были очень плохо оснащены, не имели ни танков, ни артиллерии, но зато прекрасно использовали гористый рельеф поросшей лесом и засыпанной снегом местности, чтобы задержать продвижение механизированных колонн вермахта.

Четырнадцатого апреля, когда первые британские и французские десанты высадились севернее Нарвика и южнее Тронхейма и положение немецких войск на севере Норвегии грозило стать критическим, Гитлер впервые за время операции потерял самообладание и приказал, чтобы в тот же день войска генерала Дитля оставили Нарвик. Раз уж было невозможно выслать им подкрепления или доставить тяжелую артиллерию по морю или по воздуху, они должны были отступить на восток и перейти границу Швеции, где подверглись бы интернированию. Но приказ Гитлера оказался таким противоречивым, что ОКВ не стало спешить с его передачей. В тот момент Геринг, всегда стремившийся выделиться, предложил Гитлеру несколько скоропалительных и химерических решений: отправить в Нарвик теплоход с дивизией на борту для помощи Дитлю, сбросить тяжелую артиллерию на парашютах, эвакуировать горных стрелков с помощью гидросамолетов. Все эти идеи были забракованы компетентными военными. Но у Геринга имелся еще козырь для того, чтобы показать фюреру, чего он стоит…

Нарвик находился недалеко от шведской границы, и маршал пришел к выводу, что ключ решения проблемы находится в Швеции. Поскольку его долгое время считали в рейхсканцелярии ответственным за связи с этой страной, он попросил Стокгольм направить в Берлин делегацию, и шведский министр иностранных дел, весьма напуганный применением немцами силы против Дании и Норвегии, незамедлительно отреагировал. Уже на следующий день в Берлин прибыла шведская делегация в составе адмирала Тамма, начальника штаба шведских ВМС, профессора Тунберга, неизменного Биргера Далеруса и советника посольства Гуннара Хёгглёфа. Последний так рассказал обо всем, что было потом: «Во второй половине дня 15 апреля нас принял Геринг в гигантском здании Министерства авиации. С ним были два его самых высокопоставленных сотрудника. […] Геринг казался еще более тучным, чем раньше. Белый мундир плотно облегал его живот. Меня потряс огромный рубин на указательном пальце левой руки фельдмаршала. Камень переливался разными цветами, когда он жестикулировал, излагая нам свою версию военной обстановки. […] Когда дошел до Швеции, Геринг сказал, что Германия вовсе не заинтересована в том, чтобы наша страна превратилась в поле битвы. Что касается Дании и Норвегии, они были уже плотно привязаны к Германии и образовывали оборонительный рубеж против западных союзников. Однако существовала вероятность, что немецкие войска у Нарвика окажутся в сложном положении из-за суровой зимы и из-за того, что город окружает пересеченная местность».

Затем Геринг перешел к делу: во-первых, он хотел быть уверен в том, что Швеция и впредь останется в этом конфликте нейтральной и сумеет заставить британцев уважать свой нейтралитет. Во-вторых, он попросил, чтобы Швеция разрешила прохождение по своей территории поезда Красного Креста с продовольствием, медикаментами, обмундированием и медицинским персоналом в направлении Нарвика. Шведы сразу же заверили Геринга, что их страна будет сохранять нейтралитет в любых обстоятельствах, и согласились обеспечить «транзит гуманитарного груза» до Нарвика. Но тут Геринг приоткрыл им свои намерения. «К поезду Красного Креста будут прицеплены несколько вагонов с военной техникой, – сказал он, – на которых будут специальные знаки, чтобы их не досматривали в Швеции». Это дополнение шло вразрез с нейтралитетом Стокгольма, и Геринг получил категорический отказ. Поэтому ему пришлось пойти другим путем…

Несмотря на все, именно вмешательство люфтваффе спасло положение. На рассвете 9 апреля 10-я авиационная дивизия 2-го воздушного флота под командованием генерала Ганса Гейслера уже провела несколько операций – выбросила парашютный десант, высадила войска на аэродромах Осло и Ставангера, а затем доставила подкрепление самолетами «Юнкерс-52», базировавшимися на аэродромах Киля, Гамбурга и на захваченных датских аэродромах. Узнав о неожиданном сопротивлении норвежцев и о намерении французов и британцев контратаковать, Геринг решил создать 5-й воздушный флот. А временным командующим он назначил генерала Мильха. То ли желая повысить эффективность воздушных операций, то ли чтобы избавиться от статс-секретаря накануне начала операции «Гельб»? Как бы там ни было, Мильх, проведя в Гамбурге четыре дня из-за непогоды, прибыл в Ставангер утром 16 апреля. Вступление его в командование, а также улучшение метеорологической обстановки в Южной Норвегии придали новый импульс действиям люфтваффе: от Ставангера до Нарвика британские корабли стали подвергаться налетам самолетов «Штука» и «Хейнкель-111» из состава 4-й авиационной дивизии, базировавшейся в Кьеллере и в Форнебю, пригородах Осло. И тогда британское Адмиралтейство поняло, что боевые корабли Королевского флота не имеют эффективных средств защиты от воздушного нападения немцев: у Ставангера, Бергена, Олесунна, Молде и Нарвика британцы потеряли шесть эсминцев, а крейсер «Саффолк», обстреливавший базу гидросамолетов в Ставангере, вернулся в Скапа-Флоу под эскортом эсминцев, после того как был атакован немецкими пикирующими бомбардировщиками и получил сильные повреждения кормовой части.

Карта 8

Оккупация Норвегии, апрель 1940 г.

По указанию Гитлера и Геринга Мильх приказал своим бомбардировщикам наносить сосредоточенные удары по портам, в которых высаживались союзные войска. И начиная с 18 апреля Ондалснес, Молде, Насмус и Харстад подверглись ожесточенным бомбардировкам, в ходе которых были разрушены причалы и склады в портах этих городов и сожжены больше половины жилых домов. После чего самолеты «Штука» и «Мессершмитт-110» принялись бомбить железные дороги, автомагистрали и перемещавшиеся по ним части союзного экспедиционного корпуса. С 21 по 23 апреля реорганизованные Мильхом подразделения люфтваффе сыграли ключевую роль в разгроме бригады генерала Моргана к северу от Лиллехаммера и батальонов генерала Картона де Виарта южнее Намсуса. Эти операции, наряду с интенсивными бомбардировками позиций норвежских войск под Думбосом, Упдалем, Стёреном и Бангсунном, позволили разжать тиски вокруг Тронхейма и расчистить путь двум немецким дивизиям, наступавшим через Гундбрандсдаль и Ёстердаль на северо-запад. Остаткам бригады Моргана, чьи базы были разрушены, пути снабжения подвергались постоянным бомбардировкам и чьим тылам угрожала опасность, пришлось отступить к побережью под огнем пулеметов и под бомбами самолетов «Штука». С 1 по 3 мая им чудом удалось погрузиться на корабли, как и действовавшим севернее войскам генерала Картона де Виарта. И тогда наступавшие от Осло немецкие войска соединились с войсками, действовавшими со стороны Тронхейма. Вся Южная Норвегия оказалась в руках вермахта, а Мильху пришлось срочно оборудовать новые аэродромы севернее Тронхейма, чтобы поддерживать немецкий гарнизон Нарвика.

Этот гарнизон действительно находился в очень трудном положении, так как его осаждала состоявшая из 30 000 хорошо обученных и снаряженных военнослужащих англо-франко-норвежской армии, которой обеспечивали огневую поддержку корабли Королевского флота и две эскадрильи Королевских ВВС. Люфтваффе могло лишь наносить короткие точечные удары, поскольку город находился на пределе радиуса действия немецких самолетов. Когда стало теплее, начал вскрываться лед, и вскоре британские корабли могли доставить на берег десант, после чего наверняка начался бы решительный штурм города, который обороняли всего 4000 немецких солдат. Поэтому третьего мая генерал Дитль прислал в Берлин телеграмму следующего содержания: «Учитывая собранные противником силы, я смогу продержаться от десяти до пятнадцати дней, если не получу крупных подкреплений в живой силе и технике (пушки и боеприпасы)».

Это спровоцировало новый кризис в рейхсканцелярии, а Геринг снова подключил свои знакомства. Далеруса опять вызвали в Берлин, куда он и прибыл утром 6 мая. Шведского эмиссара немедленно доставили к Герингу, где ему пришлось выслушать двухчасовую речь, о которой он на следующий день в Стокгольме так рассказал: «Геринг подчеркнул, что Гитлер отдал категорический приказ не жалеть сил для того, чтобы избежать поражения в Нарвике, где у немецких войск отсутствовала артиллерия. Он высказал желание отправить туда военное снаряжение в опломбированных вагонах с эмблемой Красного Креста». Далерус ответил Герингу, что по-прежнему нет никаких шансов на то, чтобы шведское правительство пошло на подобное нарушение своего нейтралитета. Но при этом предложил другой вариант исправления ситуации, а заодно и спасения войска генерала Дитля. Далерус сказал, что Швеция могла бы оккупировать север Норвегии и обеспечить его нейтралитет на весь период войны. И в таком случае немецкие войска смогли бы вернуться в Германию. После продолжительного обсуждения Геринг сказал, что готов предложить этот план Гитлеру, но если бы фюрер его одобрил, как он надеялся, то шведскому правительству пришлось бы столкнуться с неодобрением союзников и Норвегии. Потом повторил просьбу о том, чтобы доставить вооружение в Нарвик поездом, и торжественно заявил о неприемлемости любого конфликта между Швецией и Германией. «Шведская делегация должна прибыть в Берлин для обсуждения этих предложений и для переговоров по этому делу», – сказал он в заключение. Разумеется, шведское правительство не могло отказаться от такого «приглашения». Но еще до того, как их делегация приехала в Берлин, северная часть Норвегии стала для воюющих сторон всего лишь второстепенным театром военных действий. Поскольку все было готово к началу масштабной операции немцев на западе.

Разумеется, все действия авиации были очень тщательно спланированы Генштабом люфтваффе, который возглавлял генерал Ешоннек. Но на сей раз Геринг лично следил за подготовкой, и офицеры, которым приходилось обращаться к нему из-за трудностей с материальным обеспечением, поражались тому, насколько четко понимал суть проблем, как быстро реагировал и здраво рассуждал казавшийся беспечным сибаритом тучный хозяин Каринхалла в одеждах в стиле барокко…

Как и во время войны против Польши, наступление на запад началось с массированных налетов люфтваффе: 1360 истребителей и 1480 бомбардировщиков внезапно атаковали 70 аэродромов во Франции, в Голландии и в Бельгии, уничтожив на земле около 1000 самолетов союзников. Незадолго до рассвета средства ПВО аэропорта Схипхол около Амстердама подвергли бомбардировке и пулеметному обстрелу самолеты Ю-87 и Ме-109, после чего подразделения 7-й парашютной дивизии захватили взлетную полосу и диспетчерскую вышку. Одновременно парашютисты генерала Штудента захватили мосты Роттердама, а часть города была разрушена самолетами Ме-111 в то самое время, когда велись переговоры о капитуляции. В Бельгии отряд немецких воздушных десантников взял штурмом укрепленный форт Эбен-Эмаэль, контролировавший своей артиллерией подходы к мостам через реку Мёз и через канал Альберт: десантные планеры сели прямо на территории форта, немцы стали уничтожать казематы и в конце концов вынудили гарнизон форта капитулировать. Так в первые часы операции «Гельб» люфтваффе добился впечатляющего успеха. Уже вечером 11 мая Герингу доложили, что авиационные силы союзников севернее реки Сомма практически уничтожены и что люфтваффе уже завоевали господство в воздухе! При таком триумфе новость из Лондона о том, что Георг VI официально назначил Уинстона Черчилля премьер-министром, осталась почти незамеченной…

Гитлер уже 10 мая отбыл в свою ставку в Аахене, а Геринг оставался в Потсдаме, где и получал радостные новости с фронта. Навестивший маршала с делегацией утром 11 мая шведский дипломат Гуннар Хёгглёф вспоминал: «Геринг весь светился от радости, и мы предположили, что ему доставили последние сообщения о массовых налетах немецкой авиации на Бельгию и на Голландию. В свойственной нацистам манере он принялся произносить продолжительную речь: всего за двадцать четыре часа стало понятно, что Голландия готова пасть и что Бельгия тоже вскоре сдастся. Одновременно сто немецких дивизий пройдут через Люксембург и разгромят французские армии. Все это должно произойти за шесть или восемь недель. Немецкая авиация установит контроль над Ла-Маншем, создав свои базы на французском побережье, и Англии придется запросить мира. Германия не собирается разрушать Англию или Британскую империю. Во всяком случае, Германия твердо намерена закончить войну до конца года». После этих самоуверенных заявлений Геринг вернулся к скандинавским проблемам, попытавшись уговорить своих собеседников обеспечить транзит через Швецию артиллерии и боеприпасов в направлении Нарвика…

В тот же день генеральному консулу Швеции в Париже Раулю Нордлингу, захваченному врасплох началом боевых действий, пришлось сделать остановку в Берлине. Вечером 11 мая его соотечественник Далерус предложил ему встретиться с фельдмаршалом Герингом, желавшим обсудить с консулом «возможность заключения перемирия с Францией». Нордлинг слегка удивился, но согласился встретиться, однако так и не получил приглашения от Геринга. Возможно, маршал успел до этого проконсультироваться с Гитлером, и тот, естественно, отверг подобную идею. Может, это была преходящая блажь маршала, которая быстро прошла в эйфории первых побед? Вот как консул Нордлинг рассказал обо всем этом: «Утром 12 мая Далерус принес мне послание от Геринга: он благодарил меня за мою любезность и говорил, что в настоящий момент нет никаких предпосылок к тому, чтобы французы согласились на сепаратные переговоры. Условия Германии не содержали ни единого неразумного предложения. Франция могла бы сохранить свою территорию, кроме, возможно, Эльзаса и Лотарингии. Судьбу ее колоний можно было бы решить в ходе последующих переговоров. Заключение сепаратного мира положило бы начало тесному экономическому сотрудничеству Франции с Германией. Но события развиваются настолько быстро, писал маршал Геринг дальше, что данные условия с данного времени уже ни для кого не представляют никакого интереса. Геринг рассчитывал быть в Кале через одиннадцать дней. Тогда он и собирался начать тайные переговоры с Францией, но на более жестких условиях. Записка заканчивалась так: у Германии 30 000 самолетов, а у Франции ни одного, так что исход войны ясен».

Тут проявилось присущее Герингу самонадеянное хвастовство, но его энтузиазм, возможно, объяснялся только что полученной им новостью: 1-я французская армия и семь дивизий британского экспедиционного корпуса начали движение на север, чтобы преградить немцам путь в Бельгию, то есть сделали именно то, чего ждал от них противник. «Когда узнал, что враг стал выдвигаться по всему фронту, – сказал Гитлер, – я едва не заплакал от радости. Они попались в западню».

Так и оказалось: пока франко-британские войска двигались навстречу двадцати девяти немецким дивизиям группы армий «Б» под командованием генерала фон Бека, вермахт приготовился ударить им в тыл, на участке, где соединялись боевые порядки союзников. Преодолев Арденны и выйдя во фланг «линии Мажино», семь танковых дивизий группы армий «А» под командованием генерала фон Рунштедта переправились через реку Мёз, смяли 2-ю и 9-ю французские армии под Седаном и начали широкий охватывающий маневр в направлении на запад. Это было прекрасной реализацией плана «Удар серпом», предложенного генералом фон Манштейном. Скорость продвижения и слабость сопротивления удивили самих немцев: следуя впереди тридцати семи мотопехотных дивизий после бомбовых ударов пикирующих бомбардировщиков, прокладывавших дорогу и сеявших ужас и разрушения, танковые колонны генерала Гудериана обошли Ретель, Вервен и Лаон вечером 15 мая и продолжили в высоком темпе продвигаться в направлении рек Уаза и Сомма. А тем временем находившиеся в Бельгии французские, британские и бельгийские дивизии, уже атакованные с востока и ставшие уязвимыми для нападения с севера после капитуляции голландской армии, да еще и предвидя угрозу с юга после прорыва фронта под Седаном, вынуждены были поспешно отходить на запад… Французские танки, использовавшиеся для сопровождения пехоты, ничего не могли противопоставить массированным группировкам немецких танков. У французских военно-воздушных сил не было пикирующих бомбардировщиков для поддержки действий войск на земле, французские истребители уступали Ме-109 количественно и качественно. А устаревшие британские бомбардировщики «Бэттл» становились легкой добычей пилотов люфтваффе.

Именно этот момент выбрал Геринг, чтобы появиться на театре военных действий. Вечером 15 мая он выехал из Потсдама со всей своей свитой на новом специальном поезде «Азия». Это был длинный железнодорожный состав, который тянули за собой два самых мощных немецких паровоза. Поезд составляли вагон-салон, обшитый изнутри дорогой древесиной и увешанный коврами, спальный вагон с двумя обитыми бархатом комнатами с коврами на полу, гигантской ванной комнатой и шкафами, где находилась большая часть огромного гардероба Геринга, два вагона-ресторана, несколько вагонов, где были устроены кухня, кинотеатр, зал для игры в карты, лазарет, парикмахерская, театр, библиотека, а также командный пункт связи и два вагона с личной охраной фельдмаршала. А также два вагона с вещами Геринга, вагон для почетных гостей, «рабочий вагон», две бронированные платформы со счетверенными 37-миллиметровыми зенитными пушками и несколько платформ, на которых перевозились самые дорогие его автомобили («бьюик», реквизированный «ЛаСаль», два «форда» марки «Меркурий», «ситроен», пикап и два «мерседеса»: один представлял собой шестиколесный внедорожник, а другой был оборудован для охоты). Облугу поезда составлял 171 человек…

Этот дворец на рельсах 16 мая остановился перед тоннелем в районе Эйскирхена в непосредственной близости от бункера Гитлера «Фельзеннест». Полковник Варлимонт, заместитель начальника оперативного отдела ОКВ, вспоминал: «В качестве главнокомандующего военно-воздушными силами и кронпринца национал-социализма он был полон решимости контролировать любой военный успех, которую “реакционная” армия могла приобрести в глазах народа. Его поезд остановился неподалеку, и в критический момент голос Геринга всегда можно было услышать по телефону, а его крупную фигуру увидеть входящей в ставку. Как правило, он по-прежнему совещался с Гитлером без свидетелей».

В отличие от Геринга, который покидал свой поезд только для того, чтобы увидеться с Гитлером, генерал Мильх каждый день вылетал контролировать ход операций на своем «Дорнье-17» или на легком самолете «Физелер-Шторх». Облетая поля сражений в период с 16 по 24 мая, он стал свидетелем взятия Сен-Кантена, Амьена и Арраса, затем падения Абвиля, которое привело к завершению окружения дивизий союзников в Бельгии. Он также видел, как французы пытались контратаковать на левом фланге группы армий «А», и отметил, что эти попытки всякий раз захлебывались под огнем 88-миллиметровых немецких орудий и под бомбами самолетов «Штука». Каждый вечер Мильх докладывал Герингу о неудержимом продвижении танковых колонн к Ла-Маншу, а фельдмаршал каждое утро с восторгом информировал фюрера об одержанных накануне успехах. На основе этих данных, а также сведений, получаемых от ОКВ, Гитлер лично руководил операциями, чего не стремился делать в ходе захвата Польши или битвы за Норвегию. Но 23 мая Геринг, опьяненный успехами люфтваффе, не только доложил о победах, но и дал совет. И вскоре многое изменилось…

Карта 9

Французская кампания, май 1940 г.

В тот период времени порты Булони и Кале были окружены передовыми частями группы армий «А», а пехотные дивизии группы армий «Б» неумолимо продвигались по территории Бельгии и Голландии. И тогда остатки 1-й французской армии и семь британских дивизий отступили к Дюнкерку, который вскоре оказался зажатым в тиски в результате ударов немецких войск с юга, с востока и с севера. Во второй половине дня 23 мая войска союзников были настолько дезорганизованы, что, казалось, ничто не могло помешать немецким танкам окончательно уничтожить и взять в плен сотни тысяч французских и британских солдат, которые оказались в котле у Дюнкерка. Так бы и случилось, если бы при Гитлере не оказалось Германа Геринга. Полковник Вальтер Варлимонт так описал события того дня: «В конце дня 23 мая Геринг сидел за дубовым столом около своего вагона вместе со своим начальником штаба генералом Ешоннеком и с начальником связи, когда ему сообщили, что во Фландрии противник практически окружен. Он среагировал молниеносно. Ударив своим массивным кулаком по столу, он воскликнул: “Это прекрасная возможность для люфтваффе. Я должен немедленно переговорить с фюрером. Свяжите меня с ним!” В ходе последовавшего телефонного разговора он всячески убеждал Гитлера, что это уникальный шанс для его авиации. Если Гитлер прикажет возложить эту операцию только на люфтваффе, он дает безусловную гарантию, что уничтожит остатки противника. А нужен ему лишь свободный доступ, другими словами, танки надо увести на достаточное расстояние от западной границы котла, чтобы обезопасить их от немецких бомб. Гитлер поспешил утвердить этот план без дальнейших обсуждений. Ешоннек с Йодлем тут же принялись обговаривать детали, включая отвод некоторых танковых частей и точное время начала воздушной атаки».

Рассказ об этих событиях был подтвержден военными дневниками генералов Йодля и Гальдера, а также записями адъютанта Гитлера майора Энгеля, отметившего 23 мая: «Состоялся телефонный разговор фюрера с Герингом. Фельдмаршал считает, что перед люфтваффе стоит грандиозная задача: уничтожить британцев на севере Франции. Армии останется лишь зачистить территорию […] Фюрер обрадован». Главнокомандующий сухопутными войсками этому был не очень рад, как отметил помощник Йодля подполковник фон Лоссберг, вспоминавший: «На возмущенные протесты Браухича фюрер ответил, что Геринг пресечет всякую попытку погрузки на корабли, а люфтваффе потопит суда, которым удастся отплыть от берега. Все возражения были тщетны. Покидая бункер, Браухич едва сдерживал ярость».

Нет сомнения в том, что все решило вмешательство Геринга. Но Гитлер уже давно не доверял ему полностью. Говоря откровенно, он соглашался с предложениями своего импозантного маршала только в тех случаях, когда они совпадали с его личным мнением. А в данном случае Гитлер не успевал следить за скоростью продвижения своих дивизий и, как в случае с Нарвиком, начал терять самообладание. С одной стороны, он опасался того, что заливные земли в районе Дюнкерка, где он сам воевал во время мировой войны, непригодны для действий тяжелых танков, которые могли там увязнуть или скопиться на узких дорогах под огнем артиллерии противника. С другой стороны, он опасался внезапного контрнаступления французских войск с юга, в тыл немецким танкам, действовавшим в направлении Дюнкерка. И наконец, как и генерал фон Рунштедт, он хотел сберечь танковые дивизии для неизбежной битвы с остатками французской армии, сконцентрировавшимися за рекой Соммой. «Основной мыслью фюрера было быстрое продолжение операции на юге Франции, – вспоминал Николаус фон Белов, адъютант Гитлера. – Британская армия для него значения не имела». И еще один фактор мог повлиять на принятие фюрером импульсивного решения: отдавая люфтваффе лавры победителя под Дюнкерком, он тем самым выделял этот чисто национал-социалистский вид вооруженных по сравнению с реакционной и недостаточно проникнутой нацистским духом сухопутной армии. Как бы там ни было, Гитлер навязал свое решение Браухичу, танки 24 мая остановились всего в 15 километрах от Дюнкерка на линии Гравлин – Сент-Омер – Бетюн, а Геринг получил все возможности для того, чтобы показать, на что он способен…

Однако фельдмаршал слишком переоценивал возможности люфтваффе, а главный егерь рейха явно хотел продать шкуру неубитого медведя. В то время, когда положение противника казалось совершенно безнадежным, реальности войны, изменения соотношения сил и постоянное невезение соединились, чтобы сошли на нет все инициативы Железного человека. Сначала он не смог немедленно выполнить свои обещания: с 23 по 26 мая люфтваффе пришлось поддерживать наземные войска, приступившие к подавлению очагов сопротивления в портовых районах Болони и Кале. Затем, 26 мая, когда фюрер снова разрешил танковым частям наступать с юга на Дюнкерк, 2-й воздушный флот генерала Кессельринга, потерявший к тому же 50 процентов самолетов в ходе двух предыдущих недель боев, смог провести лишь одну бомбардировку города с сомнительным результатом: бомбы упали на главное хранилище топлива в порту, вспыхнул гигантский пожар, и густые клубы дыма образовали над Дюнкерком плотную дымовую завесу, которая крайне затруднила последующие налеты авиации на город и на его портовые сооружения. Начиная с 27 мая, когда немецкие танки возобновили наступление, самолеты «Дорнье-17», «Хейнкель-111» и «Юнкерс-87» из состава 2-го и 3-го воздушных флотов в сопровождении истребителей «Мессершмитт-109» и «Мессершмитт-110» начали методично бомбить Дюнкерк. Однако это не смогло помешать начавшейся посадке на суда британских войск, поскольку те грузились на рейде и с пляжей.

Вечером 27 мая Геринг, вернувшись из краткой инспекционной поездки, которая сопровождалась реквизированием произведений искусства Голландии, доложил фюреру об обстановке в Дюнкерке и сообщил, что «прорываться удавалось только рыболовным суденышкам». При этом он презрительно добавил: «Надеюсь, что “томми” умеют плавать!» Но даже собственно это мажорное настроение показало, что разведывательным самолетам люфтваффе не удалось обнаружить первые крупные выдвижения судов из английских портов в рамках операции «Динамо». Действительно, немецкие самолеты-наблюдатели опасались появляться над Ла-Маншем, потому что уже с 23 мая зону Па-де-Кале стали регулярно патрулировать «харрикейны», «болтоны» и «спитфайры» Берегового территориального командования и Истребительного командования Великобритании. Начиная с 28 мая они начали нападать на немецкие истребители и бомбардировщики, действовавшие над Дюнкерком, что стало неприятным сюрпризом для уже измотанного люфтваффе: впервые немецкие летчики имели дело с опытными противниками, пилотировавшими современные самолеты. Истребитель «Харрикейн» был, конечно, медленнее Ме-109, но последний, в свою очередь, был менее маневренным, чем «Спитфайр». А намного более медленная «Штука» становилась легкой добычей как для «спитфайра», так и для «харрикейна». И наконец, главное: бомбардировщики До-17 и Хе-111 действовали с баз в Германии, поэтому могли проводить над целями весьма ограниченное время, а точность их бомбовых ударов значительно снижалась, когда на них нападали самолеты Королевских военно-воздушных сил. К тому же координация действий бомбардировщиков и истребителей их сопровождения оставляла желать лучшего, тем более что у них не было радиосвязи. К тому же коррективы внесла погода: с 29 по 31 мая метеоусловия над Северной Францией сильно ухудшились, что значительно снизило активность немецкой авиации, и многие боевые вылеты были отменены.

Когда же к 1 июня погода улучшилась, люфтваффе пришлось выполнять самые разные боевые задания – нападать на приближавшиеся к побережью суда различных размеров, поддерживать стремившиеся прорвать оборону Дюнкерка танки, перехватывать истребители «Спитфайр» и «Харрикейн», а также бомбардировщики «Хадсон» и «Веллингтон», которые стремились задержать наступление немецких танков. Немцы также бомбили эшелонированную оборону британцев, остановившихся 24 мая на рубеже Фор-Мардик – Берг – Вёрне – Ньивпорт. К тому же часть 2-го воздушного флота была привлечена к участию в операции «Паула» – массированной бомбардировке аэродромов парижского региона…

При всем этом немцы не предпринимали действий, направленных только на то, чтобы препятствовать эвакуации противника. Геринг считал, что войска союзников находятся в западне, а их пленение – дело всего нескольких дней: они якобы должны были сдаться в плен, когда периметр обороны Дюнкерка рухнет под ударами его люфтваффе. Правда же заключалась в том, что пилоты немецких разведывательных самолетов, которым мешали плохая погода, дымовые завесы и самолеты Королевских ВВС, не смогли оценить размах операции по эвакуации союзных войск из Дюнкерка. Двадцать седьмого мая были эвакуированы 7600 человек, 28 мая – 17 800 человек, 29 мая – 47 300 человек, 30 мая – 53 800 человек, 31 мая – 68 000 человек. Даже когда люфтваффе начиная с 1 июня бросило все свои силы на срыв эвакуации, потопило два эсминца и стало бомбить рейд и побережье, оно столкнулось с новыми трудностями: патрульные группы «харрикейнов» и «спитфайров» из состава Берегового территориального командования и Истребительного командования, поочередно сменяя друг друга, атаковали немецкие бомбардировщики, и те покидали боевой строй и несли тяжелые потери. Когда же «Штукам» все же удавалось напасть на колонны солдат на пляжах, убийственную силу немецких бомб сильно гасил песок. Кроме того, летчики немецкой бомбардировочной авиации практически не обучались атаковать такие цели, как малотоннажные суда, которые тысячами подходили к пляжам. Да и чаще всего погрузка на суда осуществлялась по ночам, чтобы избежать ударов люфтваффе. Первого июня были эвакуированы 26 000 человек, 2 июня – 26 000 человек, в ночь с 3 на 4 июня – 28 300 человек. Операция «Динамо» закончилась днем 4 июня: в Англию переправились 215 573 бойца британской экспедиционной армии и 123 037 французских солдат…

Когда немцы наконец вступили в Дюнкерк, они не сомневались в том, что одержали блестящую победу и что успех обеспечило в основном люфтваффе: оно потопило 62 крупных корабля союзников, сбило 196 британских истребителей, была частью уничтожена и захвачена вся техника и все тяжелое вооружение британской экспедиционной армии… Вечером 5 июня вернувшийся из Дюнкерка Эрхард Мильх появился в поезде маршала-победителя, бурно праздновавшего разгром британской армии. Но доклад Мильха резко охладил его пыл. Разгром британской армии? Он видел всего двадцать или тридцать трупов британцев. Практически вся армия спокойно переправилась через Ла-Манш. Британцы бросили технику и спаслись. На вопрос расстроившегося Геринга, что же делать, Мильх просто ответил: начать вторжение в Англию немедленно, чтобы воспользоваться неразберихой после поражения под Дюнкерком! По его мнению, достаточно было начать массированные бомбардировки юга Англии, выбросить парашютный десант, чтобы занять основные аэродромы, и направить подкрепления морем. Эта идея явно понравилась Герингу, но он понимал, что для ее осуществления нет сил. «У меня была всего одна парашютная дивизия, – сказал он позже. – Будь их у меня четыре в момент взятия Дюнкерка, я бы немедленно напал на Англию!»

Пустое бахвальство! Даже с четырьмя дивизиями парашютистов подобная молниеносная операция без надлежащей подготовки, без десантных кораблей, без артиллерии, без морского прикрытия и без господства в воздухе обернулась бы беспрецедентной катастрофой. Но по большому счету все это было неважно, потому что такое важное стратегическое решение мог принять только Гитлер. Но фюрер, перенесший свою полевую ставку в деревню Брюли-де-Пеш неподалеку от Рокруа, думал лишь о продолжении кампании против остатков французской армии, сконцентрировавшихся южнее реки Сомма и за «линией Мажино». Пятого июня возобновилось наступление немцев по всему фронту. На западе группа армий «Б» генерала фон Бока прорвала оборону французов между Абвилем и Перонном. Восьмого июня немецкие войска обошли Нёфшатель, Мондидье и Суассон и двинулись на Руан и Гавр. В центре фон Рундштедт бросил танки групп Клейста и Гудериана на Эн в направлении Лангр, Дижон и Безансон, обходя таким образом оборонительные позиции французов на реке Мёз. Десятого июня Италия, желая поучаствовать в победе, объявила Франции войну. Париж пал спустя четыре дня после этого. Французские армии запада и центра начали стремительно отходить к югу, а на востоке 1-я армия под командованием фон Лееба прорвала «линию Мажино» в районе Саарбрюккена и устремилась в направлении Бельфора.

По всей Франции отступавшие солдаты смешивались с бежавшим гражданским населением, заполонившим все дороги на юг. Постоянно обстреливая дороги, железнодорожные пути, мосты и узлы связи, люфтваффе дезорганизовало сопротивление французов и парализовало всякие попытки контрударов. Самолеты огрызавшихся в первые две недели войны французских военно-воздушных сил теперь появлялись в небе все реже. Немецкий летчик-ас Адольф Галланд так описал последние дни кампании, когда самолеты с трехцветными опознавательными знаками практически исчезли с неба Франции: «Теперь мы действовали только по наземным целям, что дало нам возможность уничтожить на земле бесчисленное множество допотопных самолетов, которые в любом случае ни на что уже не годились». Взаимодействие люфтваффе с сухопутными войсками было прекрасно налажено: немецкие летчики совершали по шесть боевых вылетов в день, транспортные самолеты доставляли горючее и боеприпасы до самых передовых частей, авангарды вермахта получали мощную авиационную поддержку меньше чем через полчаса после ее запроса…

В Бордо, куда бежало французское правительство, царило пораженческое настроение. Премьер-министр Поль Рейно подал в отставку, и маршалу Петену было поручено сформировать новое правительство. Семнадцатого июня он запросил у Германии условия перемирия, что означало окончание всякого организованного сопротивления в метрополии. Двадцать второго июня, когда перемирие было наконец подписано, Гитлер смог насладиться третьим своим триумфом за последние десять месяцев. А Геринг, естественно, держался рядом с ним. Эта победа, как и две предыдущие, была и его победой…

Когда Франция сложила оружие, многие генералы стали спрашивать у фюрера, кто следующий. Адъютант Гитлера фон Белов так вспоминал об одном совещании в полевой ставке в Брюли-де-Пеш: «Браухич мимоходом заметил, что если Англия не пойдет теперь на заключение мира, то, возможно, ее следовало бы захватить как можно скорее. Фюрер отнесся к этому положительно, но пожелал отложить решение на несколько дней». В тот же день Курт Ассман, помощник Гитлера по ВМФ, стал свидетелем разговора фюрера с адмиралом Рёдером, который делал доклад насчет возможности высадки на Британские острова. «Оказалось, – вспоминал Ассман, – что Гитлер о вторжении даже не думал, потому что […] не считал это осуществимым». Полковник Варлимонт из ОКВ слышал другой разговор. Он писал: «Однажды перед самым окончанием кампании я присутствовал при важном разговоре Гитлера с Герингом на площади какой-то деревни. Они обсуждали только что начавшиеся и еще не давшие особых результатов британские бомбардировки жилых кварталов некоторых немецких городов. Геринг […] хвастливо заявил, что он не собирался терпеть это дальше и хотел “ответить на каждую их бомбу десятком наших бомб”. Гитлер категорически запретил любые меры такого рода. Он сказал, что британское правительство, вполне возможно, настолько потрясено событиями в Дюнкерке, что на время потеряло голову, или причина воздушных налетов на гражданское население заключается в том, что у британских бомбардировщиков неточные цели для бомбометания и плохо подготовленные экипажи. В любом случае, он считает, что следует подождать какое-то время с принятием ответных мер».

Чего же следовало ждать? Конечно же того, что англичане осознают доброе к ним отношение Гитлера и сложат оружие! «Я знал, – вспоминал Альберт Кессельринг, – что его поведение было продиктовано как политическим предвидением, так и тайной предрасположенностью к англичанам, что мне уже доводилось замечать». Ну, еще бы, ведь англичане принадлежали к германской расе, без Британской империи было невозможно поддерживать равновесие в мире… а Адольф Гитлер был неисправимым англофилом!.. На следующий день после заключения перемирия он даже перед своими военачальниками произнес слова, которые надолго остались в памяти генерала Гюнтера Блументритта, начальника штаба группы армий «Юг». «Затем фюрер поразил нас, – рассказывал Блументритт, – с восхищением отозвавшись о Британской империи, о необходимости ее существования и о цивилизации, которую Великобритания подарила миру. […] В заключение он сказал, что целью его было перемирие на условиях, которые она могла бы принять, не роняя своего достоинства».

Итак, Гитлер продолжал оставаться до странности нерешительным, но с того дня начал отдавать распоряжения, которые противоречили его же словам. Геринг вскоре получил приказ во взаимодействии с морским флотом препятствовать торговому судоходству по Ла-Маншу и уничтожать авиацию Британии, но люфтваффе было запрещено совершать налеты на ее территорию. Адмиралу Рёдеру Гитлер поручил собирать данные и готовить планы операции по высадке в Англии, но пока он «не должен был предпринимать никаких конкретных подготовительных шагов». Дело было в том, что фюрер, как всегда, недооценивал противника, о чем и сказал главнокомандующему сухопутными войсками фон Браухичу: «Англия настолько слаба, что широкомасштабные действия после бомбардировки ее территории не потребуются. Армии останется лишь занять эту страну». А Геринг тогда сделал вывод: «Гитлер хочет изобразить подготовку к вторжению в Великобританию, это гигантский блеф, призванный вынудить британцев сдаться». Генералу Отто Хоффману фон Вальдау, начальнику Оперативного управления люфтваффе, маршал сказал 22 июня, что «с военной точки зрения ничего не произойдет до речи [фюрера] в рейхстаге, которая будет произнесена через две-три недели». Таким образом, что-то начало проясняться – по крайней мере для Геринга. Гитлер хотел запугать британцев налетами и бомбардировками, ограниченными районом Ла-Манша и побережьем, а затем сделать Лондону великодушное предложение в своей речи, которую намеревался произнести в Берлине 19 июля. Значит, он хотел проводить политику кнута и пряника, которая непременно вынудила бы Черчилля капитулировать… Либо премьера это заставил бы сделать британский народ…

Верил ли Геринг в подобный сценарий по-настоящему? Это представляется маловероятным: фельдмаршал прекрасно знал, чего можно ждать от Черчилля, да и инцидент в Мерс-эль-Кебире продемонстрировал решимость британского премьера. Как бы там ни было, мы уже знаем, что когда фюрер что-то говорил, его верный маршал прекращал думать. Но думал ли сам Гитлер, что так он сможет вынудить британцев сдаться? Это явно зависело от дня и часа… Во всяком случае, 16 июля он подписал директиву № 16 «О подготовке десантной операции против Англии», которая начиналась так: «Поскольку Англия, несмотря на свое безнадежное военное положение, по-прежнему не выказывает никаких признаков готовности к мирному соглашению, я принял решение подготовиться к десантной операции против Англии и осуществить ее, если в этом возникнет необходимость». Затем в директиве указывалось, что осуществление операции, получившей кодовое название «Морской лев», должно быть проведено внезапным форсированием Ла-Манша на широком фронте от Рамсгейта до района западнее острова Уайт. Вражеская авиация должна быть деморализована и разгромлена, «чтобы она не могла оказать заметного сопротивления германской операции». Незадолго до высадки следует сковать английские военно-морские силы в Северном и Средиземном морях. Подготовку операции требовалось завершить к середине августа.

Какая обширная программа! Однако в ней нигде не говорилось, что именно надо сделать, чтобы «сковать английские военно-морские силы», а «внезапно» форсировать Ла-Манш на таком широком фронте на глазах у противника было невозможно. А уж подготовиться к такой масштабной десантной операции за один месяц можно было, лишь призвав на помощь магию. Но фюрер постоянно импровизировал и всегда был склонен принимать желаемое за действительное…

Спустя три дня после этого маятник качнулся уже в другую сторону, и во время выступления в рейхстаге 19 июля Адольф Гитлер, этот обманувшийся в своем англофильстве ненасытный завоеватель, протянул Лондону оливковую ветвь на острие абордажной сабли. Он, в частности, сказал: «Мистеру Черчиллю, пожалуй, следовало бы прислушаться к моим словам, когда я предсказываю, что великая империя распадется, – империя, разрушать которую или даже причинять ущерб которой я никогда не намеревался. […] В этот час я полагаю, что моя совесть велит мне еще раз воззвать к разуму и здравому смыслу Великобритании и других стран. Я считаю для себя возможным выступить с этим призывом, ибо являюсь не побежденным врагом, который просит милости, а победителем, говорящим во имя разума. […] И я не вижу причины, почему должна продолжаться эта война». Предложение мира редко высказывалось настолько высокомерно, и сам Геринг, председательствовавший на заседании рейхстага, признал позже, что так Адольф Гитлер «лишь подлил масла в огонь». Но тогда верный паладин фюрера не обратил на это внимания, потому что в тот день он вознесся на вершину славы: Гитлер присвоил ему звание рейхсмаршала. Это звание сделало его самым старшим военачальником среди всех военных рейха. При этом он получил маршальский жезл длиной 70 см из слоновой кости, отделанный платиной и золотом. И вскоре новые парадные мундиры, шитые золотом и серебром, пополнили его гардероб. Приехавший в Каринхалл спустя три дня после приема у Гитлера генералитета рейха бригадный генерал фон Рихтхофен отметил: «Геринг широко улыбался. Поздравления фюрера, его дом, его картины, его дочка – короче говоря, ему больше нечего было желать!»

Его дочка? Ей уже исполнилось два года, и она была прелестна. Его картины? Вот уже два месяца он наезжал в Париж, Брюссель и Амстердам, где конфисковывал и покупал за бесценок целыми коллекциями полотна Кранаха, Брейгеля, Рембрандта, Рубенса и Веласкеса. Его награды? Их у него было уже 118, и, даже меняя мундиры по четыре раза в день, Геринг не мог надеть их все. Тем не менее граф Чиано в конце концов вручил ему орден «Аннунциата», учрежденную шесть веков назад награду Савойского дома и Итальянского королевства, которая представляла собой знак с изображением сцены Благовещения на золотой шейной цепи. Орден вызвал у свежеиспеченного рейхсмаршала чуть ли не детский восторг. Его дом? Он вдвое увеличился в размерах! Очередные работы по расширению Каринхалла начались в январе 1939 года и летом 1940 года завершились. Главное здание в форме буквы «П», охватывавшее внутренний двор, превратилось в здание в форме буквы «Е» с двумя внутренними дворами. В расширенном здании теперь было два зала для приемов, столовая площадью 411 квадратных метров с двенадцатью колоннами из черного мрамора и стоявшим в центре столом на 70 персон. Из правого крыла столовой через «самое большое в Европе застекленное окно» размером 12 на 4 метра открывался вид на озеро Гроссдёльнер. Повсюду висели полотна Кранаха и итальянцев школы Леонардо да Винчи, как подлинные, так и поддельные. Справа и слева от столовой находились «золотой кабинет» и «серебряный кабинет» (каждый площадью 85 квадратных метров), где были выставлены полученные рейхсмаршалом подарки. Имелись еще два «зала для игр», каждый площадью 70 квадратных метров, на втором этаже располагался большой конференц-зал для совещаний с начальниками штабов, промышленниками или давними приспешниками. Была там и огромная галерея, стены которой украшали картины голландских мастеров. На первом этаже нового южного крыла, названного «библиотекой», был зал для празднеств площадью 288 квадратных метров, с которым соседствовал музыкальный салон площадью 154 квадратных метра, где стоял огромный концертный рояль; за салоном располагалась библиотека площадью 315 квадратных метров с книжными полками до потолка, с резным деревянным алтарем и с диванами, обитыми кордовской кожей и генуэзским бархатом. К библиотеке примыкал скромный «дамский салон» площадью всего 92 квадратных метра, сообщавшийся с новой «комнатой Карин»; из окон «комнаты Карин», выходивших на юго-восток, был виден мавзолей первой жены Геринга. В подвале были оборудованы бассейн площадью 66,5 квадратных метра и глубиной 2,5 метра (температура воды в нем постоянно поддерживалась на уровне 25 °C), новая сауна, массажный зал, спортивный зал с десятком снарядов для занятий фитнесом, говоря современным языком. А под библиотекой находился зал площадью 240 квадратных метров с новой миниатюрной железной дорогой, 1800 метров путей которой включали шесть тоннелей. По рельсам бегали электропоезда семнадцати типов и паровозов с дистанционным управлением, пути проходили через прекрасно воссозданные леса, горы, долины и города. Нет уверенности в том, что маленькая Эдда когда-нибудь играла с этим чудом техники, поскольку оно предназначалось в основном для потехи ее отца. Но и дочка не была забыта: в парке, в 200 метрах северо-западнее главного здания, Герман Геринг построил для нее уменьшенную в десять раз точную копию замка Сан-Суси. Она имела такие размеры: длина 50 метров, ширина 7 метров, высота 3,5 метра. Все комнаты и их обстановка были сделаны в соответствии с ростом ребенка.

Однако одно незначительное обстоятельство доставило огорчение счастливому рейхсмаршалу: 22 июля британцы вежливо, но твердо отклонили щедрое мирное предложение Гитлера, причем сделал это лорд Галифакс, один из столпов политики умиротворения! Стало ясно, что те, кто делал ставку на падение морального духа британцев и на то, что парламент устроит обструкцию Уинстону Черчиллю, глубоко ошиблись. И все-таки 24 июля Геринг принял у себя президента компании «Королевские голландские авиалинии» Альберта Плесмана, предложившего выступить посредником в мирных переговорах между Лондоном и Берлином. Он принял также Биргера Далеруса и попросил его предложить шведскому королю Густаву V взять на себя роль примирителя Гитлера с королем Георгом VI. Но и это не помогло, и поэтому надо было как-то выпутываться. Раз уж немецкий военно-морской флот был еще довольно слабым, чтобы тягаться с Королевскими ВМС, а Ла-Манш служил непреодолимым препятствием для сухопутных сил, задача «принудить Англию к миру» была возложена на люфтваффе.

Карта 10

Каринхалл: этапы развития мании величия

Выполняли эту задачу 2-й воздушный флот под командованием маршала Кессельринга, базировавшийся севернее реки Сены, и 3-й воздушный флот под командованием маршала Шперле, располагавшийся южнее. Самолеты этих флотов имели в своем распоряжении пятьдесят два аэродрома на пространстве от Бретани до Голландии, и с них они должны были действовать – осуществлять налеты на юг Англии, вступать в бои с истребителями Королевских ВВС, атаковать британские корабли в Ла-Манше, минировать подходы к английским берегам и блокировать порты, чтобы препятствовать доставке продовольствия на остров. И в течение десяти дней самолеты «Штука» бомбили корабли, а Ме-109 пустились в «свободную охоту» над английским побережьем. Однако это не дало ожидаемого эффекта: немецкие истребители могли находиться в воздухе всего девяносто минут, а только перелет через Ла-Манш в обе стороны занимал полчаса. В итоге им оставалось около двадцати минут на сражения с британскими истребителями. Но Истребительное командование, догадавшись о намерениях противника, оставляло свои силы в резерве, чтобы противостоять налетам бомбардировщиков, а немецкие истребители британцы атаковали на их обратном пути, когда у них практически не оставалось горючего. Что касается портов, они не подвергались значительным бомбардировкам, так как эпизодические налеты осуществляли малочисленные группы немецких бомбардировщиков. Наконец, налеты на морские конвои в Ла-Манше нанесли, конечно, чувствительные потери британскому флоту, но действиям самолетов «Штука» постоянно препятствовали истребители Королевских ВВС. Как впоследствии признался маршал Кессельринг, «мы не смогли сделать ничего больше, чтобы нарушить морское сообщение из Англии и в направлении ее». Все это никак не могло называться блокадой, столь желанной Гитлером. И хотя немцам удалось сбить 145 британских самолетов, люфтваффе потеряло при этом 270 машин, что трудно было назвать триумфом.

Тридцатого июля Герингу пришлось признать: в ходе «битвы за канал» люфтваффе не удалось захватить господство в небе над Ла-Маншем, и ничто не говорило о том, что оборона британцев сломлена, а их моральный дух серьезно поколеблен… Но поскольку Гитлер не проявлял большого интереса к ходу этой операции, рейхсмаршал не давил на Шперле и Кессельринга. Дело было в том, что Герингу было известно нечто, чего еще не знали его маршалы. И это нечто они с огромным удивлением узнали в конце июля 1940 года…

Уже 28 июля, спустя три дня после заключения перемирия с Францией, архитектор Альберт Шпеер, пришедший попрощаться с Гитлером после его краткого визита в Париж, был очень удивлен, услышав конец разговора между фюрером и начальником ОКВ. «Поверьте мне, Кейтель, – сказал Гитлер, – теперь, после того как мы показали, на что способны, кампания против России станет лишь детской игрой в песочнице». А мы с вами помним, что еще в октябре 1939 года Гитлер торопил генералитет с нападением на Францию именно потому, что уже планировал напасть на Россию весной 1940 года [348]См. примечание на с. 360.
. С того времени присоединение к СССР прибалтийских стран, Бессарабии и Северной Буковины лишь укрепило фюрера в его решении. Однако было ли разумным разворачивать теперь войска на восток, оставляя за спиной, на своем острове, так и не побежденную Великобританию? Но именно так и хотел поступить Гитлер, если верить свидетельствам его генералов, в частности начальника штаба сухопутных войск Франца Гальдера, который в дневнике писал:

«13 июля 1940 года. Фюрера больше всего волнует вопрос, почему Англия так упорно отказывается от заключения мира. Как и мы, он полагает, что она надеется на поддержку России.

21 июля 1940 года. (Указания, которые получил фон Браухич.) Задача: разгром русской армии или, по меньшей мере, захват такой части русской территории, который исключил бы возможность бомбардировки русскими Берлина и промышленной зоны Силезии. Желательно продвинуться как можно дальше вглубь страны, чтобы наша авиация могла наносить удары по жизненно важным центрам Советского Союза.

22 июля. Под впечатлением от состоявшегося накануне разговора с фюрером [фон Браухич] сказал: “Надо заняться проблемой России. Нам надлежит начать думать над этим”».

И задуматься довольно серьезно, как понял удивленный полковник Варлимонт утром 29 июля, когда Йодль пожелал встретиться с офицерами отдела «Л», отдела национальной обороны, в специальном поезде ОКВ, стоявшем на станции Бад-Райхенхалль. «Пройдясь по вагону, Йодль убедился, – вспоминал Варлимонт, – что все окна и двери закрыты, а затем без всякого предисловия сообщил, что Гитлер решил “раз и навсегда” избавить мир от большевистской угрозы, осуществив внезапное нападение на Советскую Россию, которое намечено на ближайшее время, точнее говоря, на май 1941 года. […] Мы удивились еще больше, когда поняли из его ответов на первые же наши вопросы, что не обязательно сначала доводить до конца войну против Англии и что победа над Россией […] это самый лучший способ принудить Англию заключить мир, если этого невозможно добиться другими средствами».

Так и было на самом деле, поскольку спустя два дня после этого собрания адъютант Гитлера фон Белов во время совещания фюрера с военным руководством в Бергхофе записал: «Гитлер заговорил о проблеме России. Он уверен, что англичане установили с нею новый контакт. Фюрер считал вероятным нападение России на Германию начиная с осени 1941 года. Но если Россия будет разгромлена, Великобритания лишится большой помощи. Гитлер заявил, что принял окончательное решение напасть на Советский Союз весной 1941 года». То же самое в тот же день услышал генерал Гальдер, записавший в своем дневнике следующие слова фюрера: «Если же Россия будет разбита, Англия лишится последней надежды. Тогда Германия станет хозяйкой Европы и Балкан. […] Решение: разгром России должен рассматриваться как составная часть этой борьбы. Весна 1941 года. Чем быстрее мы разгромим Россию, тем для нас будет лучше. […] Если начнем в мае 1941 года, мы будем иметь в запасе пять месяцев на завершение этого дела».

Все это кажется довольно проблематичным, но позволяет лучше понять, почему Геринга нисколько не интересовали планы вторжения в Англию. Фон Белов вспоминал: «Я лично наблюдал, как в самой северной части Франции сосредоточивались соединения люфтваффе, готовясь к борьбе против Англии. Никакого приказа они до сих пор не получили, а потому не знали, начнут ли и когда именно осуществлять налеты. От Ешоннека я узнал, что он детально разработал приказы к действию и направил их Герингу, а тот уже несколько дней держит их у себя в сейфе и не спешит передавать фюреру. Из этого я понял, что многие беседы Гитлера с рейхсмаршалом в прошедшие четыре недели прежде всего, очевидно, касались продолжения войны в направлении на Восток. Потому Геринг и пришел к выводу пока больше ничего не предпринимать против Англии. Он уже нацеливался на 1941 год, готовился к нападению на Советскую Россию».

Это было явной ошибкой, потому что в ходе совещания в Бергхофе 31 июля Геринг обнаружил, что фюрер намерен погнаться одновременно за двумя зайцами: быстро перейдя от СССР к Англии, он назначил начало операции «Морской лев» на 15 сентября. И добавил: «Вопрос о том, начнется ли вторжение в этот самый день, зависит от люфтваффе. В ближайшие дни оно должно усилить налеты на аэродромы, порты и военные корабли англичан. Если эти налеты увенчаются успехом, тогда можно будет начать высадку. В противном случае вторжение будет отложено на 1941 год». Генерал Гальдер записал очень похожие слова: «Если результаты авиационной войны окажутся неудовлетворительными, все работы по подготовке к вторжению будут остановлены. Но если придем к мнению, что англичане разбиты […], мы перейдем в нападение». Действительно, на следующий же день Гитлер подписал «Директиву № 17 о ведении воздушной и морской войны против Великобритании». В ней говорилось: «С целью создания предпосылок для окончательного разгрома Англии я намерен вести воздушную и морскую войну против Англии в более острой, нежели до сих пор, форме. […] Для этого приказываю германским военно-воздушным силам всеми имеющимися в их распоряжении средствами как можно скорее разгромить английскую авиацию». В первую очередь удары должны были наноситься по авиационным формированиям противника, по их аэродромам и базам снабжения, а затем – по авиационным заводам. Датой «обострения воздушной войны» Гитлер назвал 5 августа. Фон Белов отмечал, что это резкое оживление интереса фюрера к войне с Англией – особенно сжатые сроки подготовки к воздушным операциям – стало причиной аврала в Министерстве авиации. «Директива № 17 явилась для Геринга полной неожиданностью, – писал адъютант Гитлера, – и ему пришлось в срочном порядке переориентировать авиационные соединения на Англию». Больше того, ему пришлось отправиться в войска, чтобы лично руководить операциями. Или, по крайней мере, делать вид, что он ими руководит…

Таким образом, момента нападения на Великобританию, «Дня орла», ожидала целая воздушная армада. Теперь к воздушной операции приготовились уже три воздушных флота: 2-й флот маршала Кессельринга, развернутый на севере Франции, в Бельгии, Голландии и Северной Германии; 3-й флот маршала Шперле, базировавшийся на северо-востоке Франции, от полуострова Котантен до долины Луары; 5-й флот генерала Штумпфа, располагавшийся в Дании и Южной Норвегии. Люфтваффе было в состоянии действовать по всему югу Британских островов и по всему северо-востоку от Ньюкасла до Абердина. К этому стратегическому преимуществу добавлялось подавляющее численное превосходство немцев, которые подготовили 227 тяжелых двухмоторных истребителей Ме-110 и 702 одномоторных Ме-109, превосходивших в скорости полета и в скороподъемности все существовавшие в тот период истребители. А также 875 бомбардировщиков Хе-111, До-17 и Ю-88 и 316 пикирующих бомбардировщиков Ю-87 («Штука»). Всего к воздушной войне приготовились около 2200 немецких самолетов, которые должны были действовать против английской авиации численностью, по сведениям разведки люфтваффе, в 800 самолетов первой линии. Из них около трети составляли бомбардировщики, которые не могли использоваться при обороне. К тому же немецкая авиация превосходила английскую не только количеством, но и качеством: разведслужба люфтваффе сообщила, что истребитель Ме-109, вооруженный двумя 20-миллиметровыми пушками, значительно превосходит по огневой мощи британские истребители, вооруженные лишь пулеметами. И что последняя модификация «Мессершмитта», Ме-109Ф, превосходит истребитель «Спитфайр» по всем статьям. К тому же многие немецкие летчики уже имели опыт воздушных сражений в Испании, Польше, Голландии и во Франции. Кроме того, в боевой подготовке летчики люфтваффе намного превосходили пилотов Королевских ВВС, а воздушная фоторазведка показала, что средств ПВО британцев было явно недостаточно для прикрытия стратегически важных объектов. Тем более что большая часть пунктов управления и центров связи британцев даже не были врыты в землю. Поэтому-то генерал Йозеф (Беппо) Шмидт, начальник штаба разведки командования люфтваффе, написал в своем докладе 16 июля 1940 года: «Люфтваффе значительно превосходит Королевские ВВС с точки зрения мощи, технического оснащения, подготовки летного состава, организации управления и расположения оперативных баз».

Основываясь на этих данных, рейхсмаршал Геринг, будучи полностью уверен в исходе войны, полагал, что понадобятся четыре дня для уничтожения английской истребительной авиации южнее рубежа Лондон – Глостер и еще четыре недели для полного уничтожения Королевских ВВС вместе с аэродромами, радарами, штабами и авиационными заводами. После этого люфтваффе завоюет господство в воздухе, а британцы быстро сдадутся… Именно это он сказал итальянскому послу в Берлине Альфиери, который записал: «Геринг уверяет, что его самолетам понадобится всего четыре-пять дней летной погоды, чтобы вывести из строя авиацию противника и нанести по англичанам такие мощные удары, что высадка станет совсем легким делом… Его слова, произнесенные металлическим голосом, сопровождали резкие взмахи сжатой в кулак правой руки».

Однако в этом плане имелись некоторые неточности. С одной стороны, цифры могли быть ошибочными: готовившееся к нападению на Англию люфтваффе потеряло в ходе французской кампании 1239 машин, а остальные были серьезно изношены. За семь недель после подписания перемирия немецкая авиация не смогла восполнить потери, тем более что ее тут же бросили в битву за Ла-Манш. Во время одного из совещаний руководства люфтваффе в Гааге генерал Остеркамп, командир 51-й истребительной эскадры, с ужасом понял, что одетый в белый парадный мундир главнокомандующий даже не знает, сколько боеспособных бомбардировщиков оставалось в районе Ла-Манша. «Я с удивлением услышал, – вспоминал Остеркамп, – что два воздушных флота могли выставить вместе более семисот боеспособных бомбардировщиков». Да и сам Геринг казался искренне и глубоко изумленным. Он стал оглядываться вокруг, словно ища поддержки, и медленно проговорил: «И это – вся моя авиация?..»

Помимо износа техники остро стоял вопрос усталости летного состава, воевавшего уже три месяца без перерыва. В ходе французской кампании немецкая авиация понесла значительные людские потери: около 1000 летчиков попали в плен, и большинство из них, несмотря на то, что получили свободу после подписания перемирия, не могли принять участие в предстоявших боях. Кроме того, немецким самолетам теперь приходилось взлетать с французских, бельгийских и голландских аэродромов, которые само же люфтваффе совсем недавно нещадно бомбило в течение пяти недель. К тому же оценка люфтваффе численности британской авиации, достаточно точная на период эвакуации союзников из Дюнкерка, теперь не соответствовала реальному положению дел: за минувшие с того момента два месяца цифры значительно изменились, так как под руководством лорда Биверброка, нового министра авиационной промышленности, число производимых «спитфайров» и «харрикейнов» практически удвоилось, и теперь Королевские ВВС имели в своем составе 710 боевых самолетов и 293 резервные машины, что приближалось к числу немецких истребителей. Начиная же с августа британцы производили каждый месяц 470 истребителей, а немцы – всего 178 машин.

Было и еще кое-что: несмотря не предупреждения техников, Геринг решил, что люфтваффе превосходит противника количественно. Это произошло из-за того, что доклады его разведслужбы, как всегда, страдали оптимизмом: истребитель новой модификации – Ме-109Ф – несомненно имел прекрасные летные характеристики, но на вооружение эскадрилий он должен был поступить не раньше чем через несколько месяцев. Истребители Ме-109Е, вооруженные двумя 20-миллиметровыми пушками, представляли собой, конечно, грозную силу, но их было крайне мало, а остальные немецкие самолеты имели на вооружении по четыре пулемета. А им приходилось противостоять «спитфайрам», вооруженным восемью пулеметами, что давало английским истребителям двойное огневое превосходство. Кроме того, радиуса действия одномоторного Ме-109, составлявшего 620 км, было явно недостаточно, а двухмоторный Ме-110, хотя он и имел гораздо больший радиус действия (1100 км), был слишком тяжел и слишком неповоротлив, чтобы называться хорошим истребителем. Что касается бомбардировщиков, Хе-111 имел невысокую скорость (410 км/ч), а «Дорнье-17» – небольшую бомбовую нагрузку. Оба эти самолета, оснащенные ненадежными прицелами, к тому же были весьма уязвимы против атаки с задней верхней полусферы. Совсем новый бомбардировщик Ю-88 имел хорошую скорость и приличный радиус действия для среднего бомбардировщика, но он только-только прошел летные испытания, объем и длительность которых пришлось сильно сократить. Грозный пикирующий бомбардировщик Ю-87 («Штука»), сеявший ужас и разрушения от Варшавы до Седана, включая Насмус, не смог противостоять над Дюнкерком «спитфайрам» и «харрикейнам», но Геринг не сделал из этого надлежащих выводов. В более общем плане, при создании люфтваффе в 1936 году предполагалось, что они будут выполнять краткосрочные задания, поддерживать сухопутные войска, а вовсе не вести продолжительные боевые действия, при которых требуется действовать, преодолевая большие расстояния, хотя на это указывал Вефер. И наконец, главное: равнодушное отношение Геринга к технической стороне привело его к роковой недооценке неудобств, связанных с отсутствием системы радиоуправления боевыми действиями летчиков с земли, что сделало невозможным передачу любого нового приказа пилотам после того, как они поднимали в воздух самолеты. Он не понял также всех выгод, которые давала британцам сеть обеспечивавших обнаружение самолетов на малой высоте радаров, которая покрыла всю Великобританию до самых восточных границ, на юге и юго-западе страны. А также сети радаров для обнаружения высотных воздушных целей, дальность действия которых захватывала побережья Франции, Бельгии и Голландии. И разумеется, он даже не подозревал о том, что англичанам удалось еще до войны раскрыть секрет немецкой шифровальной машины «Энигма» и на ее основе создать дешифровальную машину «Ультра», которая обеспечивала прочтение всех передаваемых по радио шифрограмм гитлеровского верховного командования и приказов других командных инстанций немцев…

На самом же деле вовсе не рейхсмаршал руководил массированным воздушным нападением. Он ограничился лишь передачей распоряжений Гитлера, несколькими указаниями общего плана, внезапными инспекционными посещениями штабов 2-го и 3-го воздушных флотов, неудачными вмешательствами в ход операции, вымещением злости на метеорологах, продолжительными беседами с летчиками перед объективами камер и созерцанием белых скал Дувра в подзорную трубу, установленную на мысе Гри-Не. Его личный фотограф, следовавший за ним тенью, позже сказал: «Мои наблюдения позволили мне сделать по крайней мере один вывод: если Англии суждено проиграть, то этот прильнувший к окуляру человек, чей массивный силуэт застыл у подзорной трубы, окажется совсем ни при чем. У него была своя жизнь». То же самое касалось и его давнего приятеля, генерала Бруно Лёрцера, командира авиационного корпуса, который не покидал свой замок в Генте. Он время от времени передавал подчиненным указания Министерства авиации, а заботился прежде всего о добром обеде. В приближавшейся решительной схватке вся серьезная работа легла на плечи Кессельринга, Шперле и Штумпфа, которым при необходимости помогали Мильх и Ешоннек…

Операция началась 13 августа 1940 года шестью массированными налетами 485 бомбардировщиков, которых сопровождали тысячи истребителей Ме-109 и Ме-110. Первыми целями стали аэродромы, радиолокационные станции на южном побережье и корабли в устье Темзы. Из шести атакованных радиолокационных станций пять были повреждены и только одну, в Вентноре на острове Уайт, люфтваффе уничтожило. Два аэродрома передового базирования Истребительного командования Королевских ВВС в графстве Кент были повреждены, но англичане привели их в порядок в течение суток. В «День орла» выдалась плохая погода, и это не позволило немцам сбросить бомбы на намеченные цели. В ходе первого налета они потеряли 31 самолет, тогда как потери англичан составили 22 машины. На следующий день, 14 августа, люфтваффе осуществляло налеты по двум направлениям: 2-й воздушный флот бомбил графство Кент и устье Темзы; 3-й воздушный флот атаковал аэродромы в графствах Гэмпшир, Дорсет и Уилтшир, а ночью нанес бомбовый удар по заводу по сборке «спитфайров» близ Бирмингема. В итоге 45 немецких самолетов были сбиты. Но наиболее массированное авиационное нападение Шперле, Кессельринг и Штумпф предприняли 15 августа. Три воздушных флота осуществили семь скоординированных налетов на все побережье острова, от графства Нортумберленд до Дорсета. Утром 40 пикирующих бомбардировщиков «Штука» под прикрытием истребителей атаковали аэродромы близ Лимпна и Хокинджа в графстве Кент. В полдень шестьдесят пять Хе-111 и семьдесят шесть Ю-88, прилетевшие из Норвегии и Дании, под прикрытием истребителей Ме-110 разбомбили несколько аэродромов на побережье графства Нортумберленд и уничтожили двенадцать бомбардировщиков на земле. В 14 часов 30 минут новая эскадра, прилетевшая из Бельгии, совершила нападение на аэродром в Мартлешаме севернее устья Темзы, а самолеты второй волны сбросили бомбы на базы истребителей в Хокиндже и в Истчёрче, а также на авиационные заводы Рочестера. В начале шестого вечера 80 бомбардировщиков из Нормандии вначале ударили по порту Портленда, а затем атаковали штаб обороны района и аэродромы в Миддл Уоллоп и Ворти Даун. И наконец, в 18 часов 30 минут шестьдесят Хе-111, базировавшихся в районе Па-де-Кале, снова атаковали графство Кент и разбомбили авиабазу в Уэст-Мейлинге, а также аэродром и авиазаводы в Кройдоне. В тот день англичанам был нанесен значительный ущерб, но английские истребители постоянно атаковали боевые порядки вражеских бомбардировщиков и часто вынуждали их отворачивать в сторону от целей, например таких, как Кинли и Биджин Хилл. Некоторые немецкие эскадрильи англичане перехватывали еще до того, как те успевали приблизиться к английским берегам. Немецкие самолеты Ме-110 и «Штука» оказались весьма уязвимы к атакам английских «спитфайров» и «харрикейнов». В тот день, 15 августа, считающийся кульминационным моментом «Битвы за Англию», люфтваффе потеряло 55 самолетов, тогда как Королевские ВВС – 34 истребителя.

Это немцев нисколько не смутило, и на следующий день, 16 августа, они снова атаковали аэродромы на юге Англии. Люфтваффе удалось разрушить командный пункт авиабазы Тангмер, но из-за тумана немцы потеряли 45 самолетов, уничтожив при атаке 41 английский самолет в воздухе и на земле. На следующий день налеты были отменены из-за плохой погоды, но 18 августа люфтваффе возобновило наступление, нанося сосредоточенные удары по аэродромам в графствах Кент, Суррей и Сассекс. Авиабаза Кинли и командный пункт авиабазы Биджин Хилл были серьезно повреждены, но немецкие пикирующие бомбардировщики разошлись со своими истребителями прикрытия, и люфтваффе потеряло 71 самолет.

Карта 11

«Битва за Англию», лето 1940 г.

В последующие дни плохая погода опять заставила немцев сократить число боевых вылетов, а Геринг с командующими воздушными флотами подвел итоги семи дней операции. Признав, что люфтваффе понесло серьезные потери, рейхсмаршал, как всегда, стал искать козла отпущения, и он очень удивился, что Королевские ВВС не ослабели, несмотря на большое количество потерянных истребителей и ущерб, который немцы нанесли их аэродромам и авиационным заводам. На деле это объяснялось не соответствующими действительности победными реляциями, а также слабостью немецкой разведывательной авиации. Третью причину очень точно сформулировал немецкий летчик-ас Адольф Галланд. Он вспоминал: «Помимо того что только по чистой случайности эскадрилья, которую следовало уничтожить, оказывалась на земле при бомбардировке ее аэродрома, количество сброшенных на каждую цель бомб было явно недостаточным. Взлетно-посадочные полосы и здания в большинстве случаев получали лишь легкие повреждения, которые можно было легко восстановить за одну ночь. Но в Главном штабе люфтваффе одной рукой держали доклад о выполнении задания эскадрой бомбардировщиков или “Штук”, а другая рука с жирным красным карандашом попросту вычеркивала вражескую эскадрилью из списка действующих. Она больше не существовала – во всяком случае, на бумаге. Поскольку доклады о победах истребителей тоже были преувеличены, в один прекрасный день случилось так, что, по расчетам Берлина, в небе не должно было больше появиться ни одного британского истребителя».

Если итог нанесенного британцам урона был спорным, то потери немецкой авиации подсчитать оказалось несложно: всего люфтваффе потеряло 363 самолета с экипажами (убитыми или взятыми в плен). Это было очень много для одной недели, но причины таких потерь доставляли еще большее беспокойство. Пикирующие бомбардировщики «Штука» из-за низкой скорости и слабого вооружения становились легкой добычей британских истребителей. Истребители Ме-110 были слишком тяжелыми и плохо маневрировали, из-за чего оказывались столь же уязвимыми, как и бомбардировщики, которые им следовало защищать. Слишком рано вышедшие с заводов, Ю-88 имели много серьезных технических дефектов, с трудом взлетали ночью, а их двигатели часто загорались во время полета. Истребители Ме-109, несмотря на великолепные летные качества, имели малый радиус действия и были вынуждены сопровождать бомбардировщики, летавшие на малой скорости и на низкой высоте, а это лишало их главных козырей – скорости и маневренности. Наконец, катастрофическим оказалось то, что радиостанции истребителей и бомбардировщиков работали на разных радиочастотах, что не давало возможности летчикам взаимодействовать в полете. А неточности авиационной разведки приводили к тому, что бомбардировкам подвергались второстепенные аэродромы.

Но еще больше штаб рейхсмаршала Геринга волновали три других вопроса. Во-первых, большинство авиационных заводов и баз Королевских ВВС располагались в центральных, северных и северо-восточных районах Британских островов и были в основном недоступны для самолетов люфтваффе, имевших весьма ограниченный радиус действия. Во-вторых, британские истребители обнаруживали нападавших противников с большой точностью и имели возможность действовать на упреждение, благодаря тому что южная и северо-восточная части Англии были оснащены сетью радаров, важность которых немцы начали понимать слишком поздно. Они принялись бомбить радиолокационные станции, легко распознавая их по характерным антеннам, но при этом теряли столько самолетов «Штука», что после первых дней битвы атаковали радары все реже. И в-третьих, вскоре стало ясно, что немецкая авиационная промышленность не в состоянии возместить понесенные потери: она производила 178 истребителей в месяц, тогда как за одну неделю британцы сбили 217 немецких самолетов…

Все это лишь эпизодически занимало рейхсмаршала, который стал чаще наведываться в штабы воздушных флотов и встречаться с летчиками-истребителями. А это только вносило сумятицу в работу штабов и выбивало из колеи пилотов. «Геринг, – вспоминал Адольф Галланд, – не желал понять, что его люфтваффе, этот сверкающий и до той поры победоносный меч, мог затупиться и раскрошиться в его руках. Он полагал, что авиации не хватало боевитости и веры в победу. Своим личным вмешательством он хотел внушить нам веру в себя. Но, по моему мнению, делал это крайне неуклюже. Он осыпал истребительную авиацию упреками. […] Вопрос сопровождения бомбардировщиков поднимался в энный раз […], и Геринг потребовал, чтобы мы действовали как можно ближе к бомбардировщикам. “Бомбардировщики, – сказал он, – намного важнее, чем наш список воздушных побед”. Я попытался объяснить ему, что Ме-109 был прекрасным истребителем для воздушных атак, но при ведении оборонительных действий терял свои преимущества перед “спитфайрами”, самолетами менее скоростными, но более маневренными. Но он ничего не желал слышать, а только высказал нам много неприятных слов. В конце, немного смягчившись, он поинтересовался, в чем нуждались наши эскадры. Мёльдер попросил его оснастить Ме-109 более мощным двигателем. Геринг пообещал. “А что скажете вы?” – обратился он ко мне. Я без раздумий ответил: “Хотелось бы, чтобы моя эскадра была оснащена «спитфайрами»!” […] Такая наглость поразила Геринга. Он ушел, что-то ворча».

Летчики, как и маршалы, могли отметить, что Геринга почти не интересовали технические вопросы. Например, процесс доработки Ю-88 его совсем не заботил. Они также заметили, что рейхсмаршал, который был капитаном во время Первой мировой войны, предпочитал скорее жить своими воспоминаниями, а не знакомиться с реалиями современного воздушного боя. Он, например, посоветовал летчикам-истребителям не впадать в панику, когда они слышат за спиной шум мотора «спитфайра». Один командир эскадрильи, узнав об этом, воскликнул: «Черт побери, какое невежество! В кабине самолета я не слышу даже звуков выстрелов собственных пулеметов!» И потом, все знали, что рейхсмаршал упорно преуменьшал потери люфтваффе, требуя при этом, чтобы потери Королевских ВВС преувеличивались. Наконец, оказавшийся под крылом Канариса в абвере Ханс Бернд Гизевиус стал свидетелем этого. «Руководство люфтваффе отчаянно старалось преувеличить свои успехи, – вспоминал он, – по крайней мере на бумаге. Каждое утро в абвере разгорался спор, когда представитель Министерства авиации приносил свои победные реляции, которые Канарис холодно сравнивал с данными его разведслужбы. […] Спор шел о точном количестве самолетов, сбитых нашими летчиками. Каждое утро сообщалось о количестве остававшихся в строю английских самолетов: 200, 150, 80, 50 и 20…» Летчиков больше всего угнетало незнание реальных результатов их действий. Маршал Кессельринг позже написал: «Мои разговоры с Герингом и с руководителями операции “Морской лев”, представлявшими сухопутные войска и морской флот, в моем полевом КП больше походили на неформальные беседы. […] Я даже не знал о связи между нашими налетами на Англию и планом вторжения».

В оправдание Геринга следует сказать, что и сам он не ведал об этой связи… В отличие от польской и французской кампаний, руководство которыми осуществлял Генеральный штаб сухопутных войск, и от норвежской кампании, во время которой всеми операциями руководило ОКВ, у операции «Морской лев» не было единого командования: командующим тремя видами вооруженных сил было предписано согласовывать между собой стратегию проведения операции, датой начала которой по-прежнему оставалось 15 сентября. Хотя Гитлер, казалось, не очень ею интересовался, что было весьма необычным. «Если бы Гитлер действительно хотел провести эту операцию, – писал Кессельринг, – он бы вникнул в каждую мелочь и навязал бы свою волю трем видам вооруженных сил». Маршал Кессельринг, как, кстати, и адмирал Рёдер, явно не понимал причин отсутствия интереса у фюрера к этой операции. Что, несомненно, всех устраивало. Но на самом деле Гитлер никак не мог сделать выбор между неосуществимой блокадой, дорогостоящей авиационной войной и очень рискованным вторжением. Он так и не смог выбрать один из этих трех способов действия, поскольку у него были другие заботы. «В то время, – вспоминал Бернхард Лоссберг, – никто в нашем штабе уже не верил в возможность вторжения. Ходили слухи, что Гитлер, как он якобы сказал Герингу, прикажет начать операцию, только если возникнет особенно благоприятная ситуация, например начнется революция в Англии, – такую возможность он рассматривал вполне серьезно. […] В любом случае, назначая летом дату начала операции, он основывался на том, что Англия будет готова договориться с ним, чего он страстно желал, так как у него давно созрело решение о нападении на Россию». И потом, Гитлер вполне сознавал трудности проведения этой операции, как вспоминал адмирал Рёдер, он сам признал еще 21 июня на совещании с командующими трех видов вооруженных сил, что вторжение в Великобританию стало бы слишком дерзким предприятием. «Он согласился с тем, – писал Рёдер, – что мы не смогли бы добиться эффекта неожиданного вторжения, и в этом случае нам пришлось бы иметь дело с отчаянно сопротивляющимся противником, имеющим полный контроль над водным пространством, которое нам предстояло пересечь. Он также признал, что организовать снабжение сил вторжения численностью примерно 40 дивизий после их высадки было бы неимоверно трудной задачей, а то и невыполнимой вообще. […] А заключил он совещание словами о том, что уже имеет место промедление, из-за чего вся операция должна быть спешно завершена к 16 сентября, так что если все приготовления не будут окончены к дате начала высадки, 1 сентября, то придется рассматривать другие варианты».

В это же время отстраненность Гитлера привела к тому, что споры между сухопутными войсками и флотом переросли в постоянные разногласия. Для того чтобы получить наилучшие шансы для прорыва британской обороны, сухопутные войска желали осуществить высадку на очень широком фронте от Рамсгита до Портсмута, а представители флота заявляли, что он не в состоянии защитить десант от Королевских ВМС на таком обширном участке. И утверждали, что на более узком участке – между Маргитом и Брайтоном – было бы намного легче обеспечить прикрытие сил вторжения. Но захваченный при этом плацдарм противник мог легко ликвидировать в результате массированной танковой атаки. Некоторые другие вопросы тоже вызывали разногласия, в частности количество дивизий, которые требовалось задействовать в операции «Морской лев»: Гитлер хотел, чтобы во вторжении приняли участие сорок дивизий, включая тринадцать дивизий первого эшелона. А их перевозка заняла бы полных десять дней, и каждый день десант надо было бы защищать от британских ВМС и ВВС… И ведь надо было еще высадить войска. Флотские командиры не хотели высаживать их в английских портах, которые были прекрасно укреплены, а генералы сухопутных войск считали, что их дивизии недостаточно оснащены для высадки вне портов.

Наконец армия и флот сошлись в одном: ничего не стоило начинать до тех пор, пока люфтваффе не завоюет господство в воздухе. Это, естественно, означало перекладывание всей ответственности за успех операции «Морской лев» на Германа Геринга. А тот оказался достаточно самоуверен, чтобы эту ответственность принять.

Однако рейхсмаршал не интересовался по-настоящему операцией «Морской лев», поскольку был убежден, что победы его люфтваффе в авиационной войне окажется достаточно для капитуляции британцев. Получив планы взаимодействия с флотом во время высадки, он передал их своему адъютанту со словами: «Прочтите это, потом перескажете мне. В любом случае, до этого дело никогда не дойдет». А когда в портах Франции и Бельгии в целях подготовки к вторжению начали собираться суда и баржи, он саркастически заметил: «Англичанам придется потратить много бомб, чтобы постараться уничтожить эти игрушки. Больше они ни на что не годятся!»

Только вот для того, чтобы они не понадобились, требовалось победить Королевские ВВС… И поэтому Геринг внес важное изменение в стратегию воздушных наступательных операций: он приказал перейти к ночным бомбардировкам авиационных заводов, аэродромов и пунктов управления. Это предстояло делать бомбардировщикам в сопровождении многочисленных истребителей. Днем же эти истребители должны были осуществлять глубокие рейды, привлекая к себе множество вражеских истребителей, с тем чтобы их уничтожить. Потери люфтваффе при такой тактике значительно увеличились бы, но Геринг был готов заплатить эту цену за достижение победы. Зато эскадрильи пикирующих бомбардировщиков «Штука», понесшие серьезные потери во время последних авиационных налетов, должны были оставаться на аэродромах до дня начала вторжения. А Ме-110 следовало переориентироваться на ночную охоту. Наконец, летчикам-истребителям групп сопровождения, которые будут удаляться от строя бомбардировщиков, Геринг пригрозил судом военного трибунала…

Двадцать четвертого августа, когда улучшились метеоусловия, воздушные налеты люфтваффе возобновились, и в первую очередь они нанесли удары по комплексу аэродромов и авиационных заводов юга Англии. Норт Уэлд, Хорнчёрч, Биггин Хилл, Кенли, Дебден, Редхилл, Уэст Маллинг, Грейвсенд, Норхолт и Кройдон немцы бомбили день за днем, что делало невозможным их восстановление. Только за один день, 30 августа, Королевские ВВС потеряли тридцать девять истребителей. С 4 по 6 сентября целью авиационных налетов люфтваффе стали заводы компаний «Виккерс» и «Хокер» неподалеку от Уэйнбриджа. А заводы «Хокера» производили половину самолетов «Харрикейн» для Королевских ВВС… В этот период немцы осуществили тридцать три массированных налета, две трети которых имели целью аэродромы базирования истребительной авиации Британии. Сопротивлявшиеся англичане подверглись серьезному испытанию: они потеряли 286 самолетов, 171 самолет был поврежден, погибли 103 летчика из 984, а еще 128 пилотов получили ранения. Из семи основных авиабаз истребительной авиации Королевских ВВС в южном районе шесть были сильно разрушены, а две радиолокационные станции из имевшихся шести немцы уничтожили. Кадровые потери и потери в технике оказалось невозможно восполнить, темп выпуска «спитфайров» и «харрикейнов» существенно замедлился, линии связи по большей части были разрушены, резервы заканчивались, летчики очень устали. Королевские ВВС практически утратили господство в воздухе над графствами Кент и Сассекс. С каждым днем они слабели. Экипажи немецких бомбардировщиков уже 1 сентября отметили явное ослабление британской противовоздушной обороны, а ОКВ получило сведения, что количество самолетов в эскадрильях Королевских ВВС уменьшилось с двенадцати до шести машин. Геринг уже полагал, что победа близка, но вмешательство Гитлера заставило его в этом усомниться.

Одно случайное событие изменило ход истории: в ночь с 24 на 25 августа вследствие навигационной ошибки немецкие самолеты сбросили бомбы на лондонский Ист-Энд, хотя Гитлер категорически запретил бомбить английскую столицу. Но Черчилль знать этого не желал. Из-за природной задиристости и из-за инстинктивного желания поддержать моральный дух своих сограждан он приказал немедленно произвести ответный воздушный налет на Берлин. Восемьдесят один бомбардировщик «Хэмпден» и «Веллингтон» вылетели в ночь с 25 на 26 августа. До Берлина долетели всего 29 самолетов, и они произвели в городе очень незначительные разрушения. Но, вопреки здравому смыслу, Черчилль продолжал упорствовать, и бомбардировки Берлина продолжились в течение нескольких следующих ночей. Гитлер в конце концов потерял терпение. «Мы сровняем с землей их города!» – выкрикнул он во время выступления 4 сентября во Дворце спорта… Но дело было не только в ответном ударе: в конце августа осознав неопределенность исхода «Битвы за Англию» и поняв, что сбор судов в портах на побережье Ла-Манша затягивается, Гитлер перенес начало операции «Морской лев» с 15 на 21 сентября. Для того чтобы успеть завоевать к этому сроку полное господство в небе над Англией, люфтваффе следовало предпринять решительные шаги, и главной мишенью был выбран Лондон. Налет на столицу Англии подразумевал напряженные воздушные сражения, в результате которых немцы рассчитывали уничтожить британскую истребительную авиацию. Кроме того, налет на Лондон и одновременные ночные бомбардировки других крупных городов могли дезорганизовать правительственную структуру управления страной накануне вторжения и посеять панику среди гражданского населения, которое поспешило бы сдаться. Ведь именно такой эффект был достигнут при бомбардировках Варшавы и Гааги! Поэтому 5 сентября Геринг получил от Гитлера приказ направить люфтваффе на эту главную цель.

Несмотря на внешнее бахвальство, рейхсмаршал этому приказу совсем не обрадовался. Возможно, потому что не видел стратегической связи между налетом на Лондон и подготовкой к высадке десанта. Ну и конечно, он прекрасно понимал, какие силы потребуется привлечь для такого изменения стратегии.

«Я пытался убедить фюрера в том, что вначале надо атаковать первый пояс аэродромов вокруг Лондона, – говорил Геринг, – но он категорически настаивал на нападении на сам Лондон, ссылаясь на политические причины и желая возмездия». В тот самый день Геринг пригласил на ужин в вагон-ресторан своего спецпоезда молодого начальника Генерального штаба люфтваффе генерала Ешоннека, который горячо поддерживал идею бомбардировки Лондона. Когда подали десерт, рейхсмаршал спросил генерала: «Вы полагаете, что Германия капитулирует, если Берлин окажется в руинах?» Ешоннек без раздумий воскликнул: «Конечно же нет!» Потом, поняв смысл вопроса, добавил: «Но моральный дух британцев намного слабее нашего…» На что Геринг сказал: «А вот тут вы ошибаетесь!»

Значит, у рейхсмаршала все-таки случались проблески трезвомыслия… Но фюрер уже отдал приказ, так что раздумывать было незачем, и специальный поезд рейхсмаршала снова двинулся в направлении Па-де-Кале: Геринг пожелал присутствовать при начале операции. Седьмого сентября во второй половине дня 300 немецких бомбардировщиков в сопровождении 600 истребителей пролетели над графствами Кент и Сассекс и появились над устьем Темзы. Они летели мощными волнами. Несколько бомбардировщиков сбросили бомбы на нефтеперерабатывающий завод в Темзхавене, а основные силы продолжили полет до предместий английской столицы, где сбросили фугасные и зажигательные бомбы прежде, чем их атаковали тридцать три эскадрильи британских истребителей. Восточная часть Лондона и доки были разрушены, портовые склады загорелись, и эти пожары послужили ориентирами для немецких летчиков во время ночных рейдов. Утром англичане подсчитали потери: 380 убитых и 1337 раненых… «На Геринга, – вспоминал Кессельринг, – очень сильное впечатление произвели зрелище всех поднявшихся в небо эскадрилий и результаты налета, о которых ему доставили донесение в его полевой штаб. И он с восторгом рассказал об этом в одной из своих речей, обращенных к немецкому народу». Но пропаганда – одно, а реальность – совсем другое. Геринг сразу же отправился в Париж, но назвать его настроение оптимистичным было никак нельзя: конечно, британцы капитулировали бы, если бы их авиация была побеждена, но вид отдельных развалин впечатления на них уж точно не мог произвести. «Я считал, что бомбардировки Лондона были бессмысленными, – сказал рейхсмаршал позже. – Таким способом можно было поставить на колени голландцев, но не англичан».

Точно установлено, что если для гражданского населения Лондона, Манчестера, Бирмингема, Ливерпуля, Халла и Ньюкасла началась кошмарная жизнь, то для офицеров Истребительного командования наступила передышка. В то время, когда британские военно-воздушные силы на юге страны, понеся огромные потери и почти потеряв систему наземного обеспечения полетов, начали ослабевать и уступать немцам, люфтваффе вдруг прекратило нападения на военные объекты. Эта неожиданная пауза позволила Королевским ВВС восстановить линии связи, завезти на аэродромы все необходимое, восстановить пункты управления и восполнить потери потрепанных эскадрилий. «Хотя в начале сентября мы добились превосходства над противником в ограниченном секторе, – подтвердил позже Кессельринг, – нам не удалось его сохранить после начала налетов на Лондон». Это – факт: менее чем за неделю «лорды» оправились и начали истреблять нападавших. Пятнадцатого сентября 300 «харрикейнов» и «спитфайров» поднялись в воздух и атаковали группы До-17, Хе-111 и Ю-88 задолго до того, как те смогли приблизиться к целям. В тот день англичане сбили 59 немецких самолетов, включая 34 бомбардировщика, а дюжина других получили серьезные повреждения. «Мы не можем продолжать в том же темпе, – сказал Кессельринг по телефону своему начальнику. – Мы опустились ниже уровня безопасности».

Гитлер тоже посчитал такие потери неприемлемыми. Тем более что он понимал – хотя и не высказывал это вслух, – что доклады его рейхсмаршала о фантастических победах не соответствуют действительности. «Геринг считал, что англичане уже на пределе своих сил, – вспоминал фон Белов. – На Гитлера же донесения о таких успехах, казалось, большого впечатления не производили. В сентябре я, по его указанию, запросил у Генерального штаба люфтваффе данные о численности британских истребителей. По сведениям штабистов, в соединениях Королевских ВВС насчитывалось 600 истребителей, а также имелось еще 600 самолетов устаревших типов, которые могли применяться на фронте лишь в чрезвычайных случаях». Другими словами, у британцев самолетов оставалось больше, чем их было в начале битвы! Не говоря уже о бомбардировщиках, которые уже неделю бомбили скопления предназначенных для десанта судов между Остенде и Гавром, причем весьма удачно…

Хотя маршалы люфтваффе работали по двадцать часов в сутки, на пределе усталости был Геринг… Он засыпал только после приема сильного снотворного, и поэтому наутро был вялым. Одного только названия «Морской лев» оказывалось достаточно для того, чтобы рейхсмаршала бросило в пот. Он часто вызывал своего слугу Роберта Кроппа, чтобы сменить рубашку во время совещания в штабе. По вечерам генерал Ешоннек приносил ему свежие донесения о потерях англичан и люфтваффе за день, а Геринг заставлял его каждый раз уточнять цифры. «Сколько же еще они смогут продержаться? Сколько времени мы сможем так продолжать?» – повторял рейхсмаршал, все глубже погружаясь в уныние. Он принимал по тридцать таблеток паракодеина в день, а когда ему звонил Гитлер, Геринг глотал по две таблетки. «Разрываемый между сомнениями и желанием угодить своему фюреру, – писал Фришауэр, – Геринг махал руками, делал курбеты и даже изгибался перед трубкой телефона, слыша в ней голос Гитлера». Один капитан из полка личной охраны рейхсмаршала говорил: «Мы знали, когда он говорил с Гитлером. Он вел себя точно так же, как когда перед ним стоял фюрер». А Гитлер жестоко упрекал Геринга за неудачи немецкой авиации в тот момент, когда пропаганда Геббельса постоянно твердила: «Операции осуществляются под непосредственным руководством рейхсмаршала». Это было явной ложью, но Геринг предпочитал не обращать на это внимания…

Действительно, победы, необходимые для успешного осуществления вторжения, так и не были достигнуты, а погода на море вскоре грозила испортиться. К тому же Гитлер признавался: «На суше я – герой, но на море – трус». А полковник Варлимонт «собственными ушами слышал, как он сказал, что готов видеть, как умирают немецкие солдаты, сражаясь за Германию, но не возьмет на себя ответственность за то, что они тысячами пойдут на дно без единого выстрела». Ведь солдаты нужны были фюреру для войны против СССР, его главной цели. Пятнадцатого сентября в Бергхофе он снова заговорил о необходимости «нападения на Россию, чтобы лишить Англию любой возможности заключить новый союз». И спустя два дня после этого Гитлер решил отложить начало операции «Морской лев» до нового его указания. Конечно же он объявил руководству вермахта новую дату вторжения – 12 октября, – по всему побережью оккупированной Европы продолжилась активная подготовка к операции «Морской лев», а ночные бомбардировки английских городов значительно усилились. Но уже в начале октября 1940 года и в Лондоне, и в Берлине пришли к трем выводам: Гитлер временно воздержался от высадки на Британские острова, Черчилль выиграл «Битву за Англию»… а Геринг ее проиграл.