«Поражение под Сталинградом потрясло люфтваффе, как и всю страну, – писала официальный фотограф Эйтель Ланге. – Но меня заинтересовала одна вещь, которая просто бросалась в глаза: начиная с того времени офицеры и рядовые люфтваффе перестали относиться к своему главнокомандующему всерьез». В ходе инспекционных визитов Ланге было трудно не заметить улыбки, шепотки, взгляды и намеки, которые позволяли судить о том, насколько снизился авторитет рейхсмаршала…

Герман Геринг тоже чувствовал это, но старался скрывать. «Мы потерпели самое крупное поражение на Востоке», – сказал он своим генералам, собравшимся в Роминтене 16 февраля 1943 года. И прибавил: «Не будем выяснять, кто в этом виноват». Действительно, лучше было об этом не говорить… Но в ходе своего выступления Геринг без конца приводил оправдания: «После того как с нашего фланга внезапно испарились тридцать шесть дивизий наших союзников, наш слишком растянутый фронт не смог устоять. […] Если бы наши люди сражались решительно, особенно в самом Сталинграде, мы сегодня владели бы этим городом, и враг его не вернул бы никогда. Паулюс был очень слаб, он не сумел сделать Сталинград настоящей крепостью. Вместе со своими войсками он кормил тысячи гражданских русских. Ему следовало бы безжалостно пожертвовать ими, чтобы у его солдат было достаточно продовольствия для выживания. Не следовало таскать с собой тяжелораненых, надо было дать им возможность умереть… Армия Паулюса рассчитывала только на люфтваффе, ожидая, что мы сотворим чудеса… И вот теперь генерал Шмидт, начальник штаба этой армии, имеет наглость утверждать: “Люфтваффе совершило самое вопиющее предательство в истории, потому что не смогло обеспечить снабжение армии Паулюса”. А ведь эта самая армия потеряла все аэродромы! Как же после этого мог действовать “воздушный мост”?»

Действительно, как? Но Геринг упустил главное: уже в конце ноября 1942 года Генеральный штаб люфтваффе в Потсдаме и командующий воздушным флотом в Ростове говорили ему о невозможности постоянно снабжать 6-ю армию воздушным путем. Но Геринг бездумно дал Гитлеру обещание, а потом не смог от него отказаться. Конечно, сделал он это из тщеславия, но также из страха. Потому что давно уже все говорило о том, что рейхсмаршал панически боится истерического гнева Адольфа Гитлера. Эти вспышки оказывались тем страшнее, чем безутешнее были новости, приходившие с фронта. Для того чтобы избежать эмоциональных испытаний, рейхсмаршал попросту решил не сообщать фюреру неприятные новости. Кстати, уже в начале функционирования «воздушного моста» Ешоннек признался рейхсмаршалу в том, что ошибся в расчетах: он обнаружил, что стандартный контейнер с пометкой «250 кг» не может вместить 250 килограммов продовольствия. Эта пометка появилась только потому, что на подвеске самолета «Юнкерс-52» контейнер размещался на месте бомбы весом 250 килограммов! Но Геринг запретил Ешоннеку сообщать об этом Гитлеру и добавил: «Я не могу поступить так с фюрером… не теперь». Впрочем, как не мог и позже. Поняв же, что невозможно обеспечить полноценное снабжение попавшей в окружение армии, Геринг также не посмел признаться в этом Гитлеру лично, а поручил «миссию» Ешоннеку.

Это отсутствие моральной смелости проявилось еще не раз в последующие месяцы, начиная уже с 15 февраля 1943 года. В тот день подполковник Варлимонт из ОКВ явился на ежедневное совещание в ставку фюрера. Он вернулся из инспекционной поездки в Средиземноморье, и его выводы совпадали с выводами Роммеля: долго удержаться в Тунисе невозможно. Лучше всего в ближайшее время вывести войска оттуда, чтобы избежать новой катастрофы. «Как только я начал, – вспоминал Варлимонт, – […] Гитлер сразу же понял, что я хочу сказать, и положил конец обсуждению фразой, которую обычно использовал в подобных случаях: “Что-нибудь еще имеется?” Я немедленно покинул зал совещания, однако успел получить упрек от Геринга насчет того, что на этот раз я пытался […] “расстроить” фюрера». Вряд ли подобное угодничество могло углубить уважение Гитлера к его рейхсмаршалу… «После Сталинграда, – признавался Геринг, – мои отношения с Гитлером постоянно ухудшались. Фюрер так часто отменял отданные приказы, что я не мог следить за обстановкой. Бывали случаи, когда я, вернувшись к себе вечером после совещания с ним, находил на столе новый приказ, в котором речь шла о том, что даже не упоминалось во время совещания. К тому же многие его приказы было просто невозможно выполнить».

А тем временем Гитлер был озадачен последствиями поражения под Сталинградом. Дело в том, что советские армии, сжимавшие кольцо окружения вокруг Сталинграда, после капитуляции Паулюса начали веерное наступление вдоль течения Дона в направлении Харькова, Павлограда, Ворошиловграда и Ростова, стремясь окружить немецкие войска в междуречье Днепра и Донца. Численность наступавших частей Красной армии в восемь раз превышала численность войск групп армий «А», «Б» и «Дон», и уже в середине февраля советские войска освободили Белгород, Курск и Харьков. Но фельдмаршал фон Манштейн, получивший наконец полномочия командующего всеми силами Южного фронта, сумел продвинуть на северо-восток 1-ю и 4-ю танковые армии, создать рубеж обороны на реке Миус и контратаковать советские войска, рассредоточившиеся на фронте протяженностью 350 километров. Четвертый воздушный флот Рихтгофена смог завоевать господство в воздухе над театром военных действий благодаря тому, что 480 остававшихся боеспособными самолетов совершали по 1000 боевых вылетов в день. А затем фон Манштейн, предприняв блестящий маневр, сумел в конце марта 1943 года отбить Харьков и Белгород до того, как весенняя распутица сделала невозможной проведение любой операции по всей линии фронта. Так была создана мощная линия обороны вдоль Донца и Миуса от Белгорода до Таганрога. Гитлер отправился «контролировать» ход боевых действий в ставку под Винницей. А когда вернулся, «на лице его сияла улыбка одержавшего победу военачальника», как сказал Варлимонт. Мало того, фюрер заявил пресс-секретарю рейха Отто Дитриху: «Это я вернул Харьков!»

Оставляя за скобками эту явную глупость, следует сказать, что Гитлер упустил в начале весны 1943 года три важнейших фактора. Во-первых, проведя девять месяцев в наступлении, понеся значительные потери и потерпев сокрушительное поражение, вермахт вернулся почти на те же самые рубежи, откуда начинал наступление в июле 1942 года. Во-вторых, соотношение сил изменилось в пользу Советской армии: 5,8 миллиона русских солдат и офицеров в составе 500 дивизий поддерживали 6000 танков и 23 700 артиллерийских орудий, в то время как вермахт располагал на Восточном фронте всего 2,7 миллиона солдат и офицеров в составе 152 дивизий и лишь 6470 орудиями и 1427 довольно потрепанными танками. И в-третьих, за последние двадцать месяцев немецкая авиация в России понесла колоссальные потери и теперь для прикрытия Северного, Центрального и Южного фронтов располагала всего 370 истребителями и 485 бомбардировщиками, пригодными к ведению военных действий. А советская авиация имела уже в пять раз больше самолетов.

Германа Геринга, казалось, эти цифры не настораживали, но, вероятно, только потому, что он с некоторых пор принял решение особо не интересоваться положением дел на Восточном фронте. Возможно, у него и без того хватало забот, поскольку весной 1943 года его донимали со всех сторон. Однако катастрофическое падение его акций произошло не только из-за поражения под Сталинградом. Прежде всего этому способствовало «дело Пипера», явного проходимца, который после ареста признался, что оказывал посреднические услуги известным промышленникам, желавшим вручить рейхсмаршалу подарки в обмен на некоторые услуги. Разумеется, дело поспешили замять, но Гиммлер почерпнул из него достаточно сведений для пополнения своих досье: в постоянной и беспощадной междоусобной войне руководители Третьего рейха не пренебрегали даже боеприпасами малого калибра. И Геринг прекрасно это понимал…

Но намного более важным стало дело «Красной капеллы». В начале сентября 1942 года гестапо арестовало в Берлине 115 членов подпольной организации, которые с лета 1941 года передавали в Москву весьма важные сведения о выпуске в Германии танков и самолетов, о численности вермахта, о его слабых сторонах, о передвижениях войск и о стратегических планах Гитлера. Так, уже в ноябре 1941 года советское руководство получило подробные планы наступления на Кавказе, которое Гитлер наметил на весну 1942 года! Там значилось все, начиная с крайнего срока занятия войсками исходных позиций (1 мая) и заканчивая будущим местом расположения ставки (Харьков). В течение следующих шести месяцев Москва узнавала о каждом изменении в плане операции «Блау». В частности, русским стало известно о наступлении на Воронеж и Ростов и на Кубань, о численности дивизий, которые будут задействованы в операции, и об их вооружении… Это позволяет задним числом объяснить, почему немецкие танковые дивизии, наступавшие летом 1942 года вдоль Дона и Донца, не смогли окружить противника и почему они с таким трудом пробивались к Волге: их там явно ждали…

Но настоящим шоком для Геринга стало известие о личности руководителя этой организации: его звали Харро Шульце-Бойзен. Это был внук адмирала фон Тирпица, молодой светловолосый мужчина привлекательной внешности, образованный полиглот, смельчак, волокита, идеалист, противник нацистского режима. Но главное, он в звании лейтенанта служил в «исследовательском центре» Геринга с 1937 по 1940 год, а затем был зачислен в группу «по изучению заграничной авиационной периодики», фактически в разведку люфтваффе. При этом у Шульце-Бойзена сохранился доступ в «Центр исследований»… То есть он был осведомлен обо всех немецких военных планах, тем более что ему удалось завербовать агентов в абвере и ОКВ, а также в Министерстве экономики, в Министерстве пропаганды и Министерстве иностранных дел. Факт того, что Геринг в 1936 году был свидетелем со стороны невесты на свадьбе молодого Харро Шульце-Бойзена и что он добился принятия его на службу вопреки протесту генерала Штумпфа, тоже оборачивался против рейхсмаршала. Он весьма опасался признаний подсудимых по делу «Красной капеллы»… Гизевиус вспоминал: «Гитлера всерьез взволновало это дело о шпионской сети. […] Геринг метал громы и молнии. Он уже давно перестал принимать активное участие в руководстве боевыми действиями и вернулся к своим торжественным ужинам и к созерцанию своей коллекции картин в Каринхалле. А этот скандал сильно повредил ореолу абсолютного доверия, который окружал его Министерство авиации».

Действительно, оказалось совсем нелегко объяснить все это фюреру, но Герингу удалось минимизировать ущерб личному престижу, переключив внимание Гитлера на личность другого руководителя шпионской организации, Арвида фон Харнака, занимавшего высокую должность в Министерстве экономики, а также на агента Ильзе Штёбе, столь кстати для него служившую в Министерстве иностранных дел. Стараясь похоронить это дело, Геринг добился того, чтобы членов «Красной капеллы» судил военный трибунал люфтваффе и чтобы их немедленно казнили. Однако из-за этого дела Геринг потерял еще часть доверия фюрера. К тому же тот сомневался, что источники информирования Москвы в высших эшелонах немецкого военного командования полностью уничтожены…

Но неприятности не кончались, так как высшие чины Третьего рейха продолжали соперничать с невиданной яростью. Геринг почти постоянно конфликтовал с Риббентропом, Кейтелем, Ламмерсом, Заукелем, Даррэ, Гиммлером, Геббельсом и Борманом. Это были главные его враги. Например, Гиммлер установил за ним слежку и постоянно прослушивал его переговоры, пополнял досье на него эпизодами взяточничества и докладывал фюреру о том, что предпринимала Эмма Геринг для защиты своих друзей еврейской национальности. После речи о «тотальной войне», произнесенной 18 февраля 1943 года, Геббельс, увлеченный идеей навязывания стране режима воздержания, стал добиваться закрытия фешенебельных ресторанов и дорогих увеселительных заведений в столице. Начав, естественно, с ресторана «Хорхер», он встретил сопротивление Геринга, грудью вставшего на защиту своего любимого заведения. После этого толпа науськанных Геббельсом горожан принялась бить стекла «Хорхера», но уже на следующий день ресторан взял под охрану отряд солдат в форме люфтваффе, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками! Гитлер выразил неудовольствие по этому поводу, и Герингу пришлось искать компромисс: «Хорхеру» пришлось все-таки закрыться, но уже утром он открылся, превратившись в клуб офицеров авиации! Борман продолжал терпеливо копать под своего заклятого врага и почти ежедневно знакомил фюрера с достоверной информацией и слухами о действиях и проступках рейхсмаршала. И, как всякая неутомимая планомерная работа, деятельность заместителя Гитлера по НСДАП начала приносить плоды…

Геринг же, сам того не зная, приобрел в борьбе против Бормана потенциально весьма влиятельного и предприимчивого союзника. Им оказался министр вооружения и боеприпасов Альберт Шпеер, сформировавший вместе с Мильхом, Геббельсом, Функом и Леем нечто вроде альянса, который намеревался покончить с исключительным влиянием в вопросах внутренней политики, которое оказывали на Гитлера Борман и Ламмерс. Шпеер и компания замыслили оживить Совет по обороне рейха, который целых три года находился в застое по вине своего председателя Германа Геринга. Если бы Совет возобновил работу и стал бы пользоваться всеми полномочиями, которыми был наделен в 1939 году, включая издание указов, то политическая власть и организационные вопросы перешли бы в твердые руки компетентных людей, а фюрер мог бы продолжать изображать выдающегося стратега в своем бункере в Восточной Пруссии.

Все это выглядело перспективно. Оставалось лишь убедить председателя Имперского совета по делам обороны Германа Геринга поддержать эту инициативу… «Поскольку Геббельс и Геринг были в натянутых отношениях после инцидента с рестораном “Хорхер”, – вспоминал Альберт Шпеер, – группа попросила меня переговорить с Герингом. […] Как сообщил мне Мильх, Геринг, обиженный тяжелыми упреками Гитлера за руководство люфтваффе, удалился в длительный отпуск в свою летнюю резиденцию в Оберзальцберге. Он сразу же изъявил готовность принять меня на следующий день, 28 февраля 1943 года. Наша многочасовая беседа прошла в дружеской, непринужденной обстановке. Но я был озадачен […] его ярко-красным маникюром и припудренным лицом, в то время как огромная рубиновая брошь на зеленом бархатном домашнем халате уже давно меня не удивляла. Геринг спокойно выслушал […] наше предложение. Время от времени он доставал из кармана драгоценные камни без оправы и медленно пересыпал их из одной ладони в другую. Казалось, он был рад, что мы вспомнили о нем. Он также прекрасно понимал, какие опасности таят в себе тенденции, связанные с возвышением Бормана, и высказал согласие с нашими планами. Только против Геббельса он был настроен весьма резко из-за эпизода с рестораном Хорхера».

Это называется «быть злопамятным»… Но Шпеер обладал определенными дипломатическими способностями, и Геринг согласился увидеться с Геббельсом на следующий день. Они втроем разработали общую стратегию. Геринг настолько воодушевился, что сообщники даже запереживали! Первые шаги должны были предпринять Шпеер и Геббельс, которых 8 марта 1943 года ожидало длительное совещание с Гитлером. Но они не смогли упомянуть о своем плане реанимации Совета по обороне рейха. Дело в том, что фюрер начинал нервничать при одном лишь упоминании фамилии Геринга. Поэтому два сообщника предпочли промолчать. Но уже в апреле им представился новый удобный случай. Альберт Шпеер рассказывал: «Уже давно число рабочих, которых Заукель, по его уверению, поставил промышленности и о которых регулярно в хвастливой форме сообщал Гитлеру, не соответствовало действительности. На самом деле предприятиям не хватало несколько сотен тысяч рабочих рук. Поэтому я предложил нашей коалиции объединить усилия для того, чтобы вынудить Заукеля, этот передовой пост Бормана, дать истинные цифровые сводки».

Короче говоря, «коалиция» решила нанести удар по Борману, полностью дискредитировав его холуя Заукеля. Это должно было произойти 12 апреля 1943 года в выстроенном по инициативе Гитлера большом доме в баварском стиле под Берхтесгаденом, откуда Ламмерс и его малый штаб управляли делами имперской канцелярии, когда фюрер месяцами жил в Оберзальцберге. Сюда, в зал заседаний, Ламмерс пригласил Шпеера, Геринга, Геббельса и Мильха с Заукелем. «Перед совещанием мы с Мильхом еще раз разъяснили Герингу наши требования, – вспоминал Шпеер. – Он, потирая руки, проговорил: “Я для вас приведу это дело в порядок!” Но нас ждал неприятный сюрприз: в зале заседаний кроме нас появились также Гиммлер, Борман и Кейтель. Плюс к этому у нашего союзника Геббельса на подъезде к Берхтесгадену случился приступ почечной колики, и он […] оказался в специальной передвижной амбулатории. […] Это заседание стало концом нашего союза. Заукель поставил под сомнение наши заявки на 2,1 миллиона работников для всех отраслей производства, указал на то, что благодаря его успешной работе удовлетворены все потребности, и возмутился, когда я обвинил его в намеренном искажении цифр. Мы с Мильхом ожидали, что теперь Геринг потребует от Заукеля объяснений и заставит его изменить политику использования рабочей силы. Вместо этого, к нашему ужасу, Геринг накинулся с нападками на Мильха и тем самым, косвенно, на меня. Неслыханно, сказал он, чтобы Мильх создавал такие трудности. Наш славный товарищ по партии Заукель приложил немало усилий и достиг положительных результатов… Он, во всяком случае, испытывает обязанность поблагодарить его, Мильх же не желает оценить по достоинству успехи Заукеля… Казалось, что Геринг ошибочно поставил не ту пластинку. В ходе продолжительного обсуждения проблемы нехватки рабочей силы каждый из министров, не обладая профессиональными знаниями, старался по-своему объяснить расхождение реальных цифр с официальными данными. Гиммлер совершенно спокойным тоном предположил, что сотни тысяч рабочих, вероятно не вошедших в итоговую статистику, просто умерли. Это заседание оказалось полным провалом: никто так и не прояснил вопрос о дефиците рабочей силы, да и наша замышлявшаяся с широким размахом война против Бормана потерпела фиаско. […] Спустя несколько дней после заседания Мильх высказал предположение, что Геринг изменил свою позицию из-за того, что гестапо получило доказательство его наркотической зависимости. Он и раньше советовал мне обратить внимание на его зрачки. […] Вероятно, наша попытка использовать Геринга против Бормана была обречена на неудачу и по финансовым причинам: Борман […] сделал Герингу подарок в шесть миллионов марок из фонда “Пожертвования Адольфу Гитлеру”…»

Есть ли лучший способ нейтрализовать противников, чем скомпрометировать их, играя на их природной жадности? Мартин Борман в этом деле был специалистом… На самом же деле рейхсляйтеру Борману не было никакой необходимости изобретать нечто особенное, чтобы умалить авторитет Геринга в глазах фюрера: вот уже много месяцев этим занимались советские летчики… Мы помним о взрыве ярости Гитлера при известии о бомбардировке Кёльна 31 мая 1942 года. А с тех пор ситуация в небе над Германией значительно ухудшилась. Двадцать седьмого января 1943 года американские бомбардировщики Б-17 впервые совершили дневной налет без сопровождения истребителей. Следующей ночью Королевские ВВС осуществили массированную бомбардировку Гамбурга. Первого марта 250 четырехмоторных самолетов сбросили 600 тонн бомб на Берлин. Третьего марта бомбардировке снова подвергся Гамбург, а 5 марта авиация союзников разрушила город Эссен с его военными заводами… А рано утром 8 марта 1943 года, когда в ставке под Растенбургом Геббельс и Шпеер беседовали у горящего камина с благодушно настроенным Гитлером, поступило сообщение о мощном авиационном налете на Нюрнберг. Гитлер взорвался. Он приказал немедленно разбудить и направить к нему Боденшаца, главного адъютанта Геринга. И устроил генералу ужасный разнос вместо «некомпетентного рейхсмаршала».

А тот в это время уже десятый день отдыхал в Риме, что лишь усилило ярость фюрера. Когда 9 марта бомбардировке подвергся Мюнхен, а 11 марта – Штутгарт, Гитлер не стерпел и приказал Герингу немедленно вернуться.

Он задал нешуточную взбучку рейхсмаршалу, но она не возымела действия, потому что в начале апреля вновь последовали бомбардировки Дуйсбурга, Берлина и Эссена. В мае германские города подверглись еще более массированным налетам американских тяжеловооруженных бомбардировщиков Б-17 днем и английских «Веллингтонов» ночью. Пострадали Дортмунд, Бохум, Вупперталь и Дюссельдорф. А самолетам «Москито» даже удалось с низкой высоты разбомбить завод Цейса по производству оптики в Йене… И всякий раз эти бомбардировки наносили урон промышленному производству и приводили к многочисленным жертвам среди гражданского населения. Система ночной противовоздушной обороны Германии – состоявшая из наблюдательных зон, оборудованных радиолокационными станциями и прожекторами, «линия Каммхубера», по всей длине которой от датской границы до французского побережья были расположены зенитные батареи и аэродромы для ночных истребителей, – оказалась не в состоянии остановить поток летящих на Германию бомбардировщиков. Поэтому немецким летчикам постоянно приходилось создавать новые тактические приемы. Так, оберст-лейтенант Херрман разработал защитную тактику для одномоторных ночных истребителей. Суть ее заключалась в том, что вместо перехвата вражеских бомбардировщиков на пути к цели и от цели при пересечении оборонительной линии ночные истребители стали противодействовать им над самой целью. В свете огня прожекторов и осветительных бомб бомбардировщики были видны так, что их можно было атаковать без помощи радаров. Эта тактика получила наименование «Дикий кабан».

После каждой новой бомбежки фюрер негодовал, а Геринг неловко оправдывался. «Гитлер разговаривает со мной, как с глупым ребенком», – пожаловался как-то рейхсмаршал фон Белову. Пусть так, но это никак не влияло на ситуацию, потому что союзники нападали днем и ночью, задействуя крупные соединения хорошо вооруженных и оснащенных современными радарами бомбардировщиков, в то время как немцы могли противопоставить им лишь слабую зенитную артиллерию и очень малое число истребителей. Все дело было в том, что в немецком планировании по-прежнему царила неразбериха. Мессершмитт требовал разрешить ему производить вместо Ме-109 новый самолет Ме-209, хотя характеристики его уступали возможностям существующих истребителей. ФВ-190 и Ме-109 были прекрасными самолетами, но их из цехов сразу же отправляли на Восточный фронт. К тому же новые самолеты союзников начали превосходить ФВ-190 и Ме-109, а главное, они производились в недостаточном количестве. В частности, по причине нехватки в авиастроении квалифицированных рабочих и инженеров, которых забирали на фронт или переводили на танковые заводы. Мильх энергично возражал против этого, и ему даже удалось убедить Геринга поддержать его. Но сделать они ничего не могли: так распорядился Гитлер…

В общем, ознакомившись с вопросом пошире, можно констатировать: главным источником такой неразберихи был сам фюрер. Грубо вмешиваясь в стратегию развития люфтваффе, он назначал на руководящие должности офицеров, не советуясь с рейхсмаршалом или со статс-секретарем, лично определял, какие задачи являются первостепенными для авиационной промышленности. Так, на другой день после поражения под Сталинградом он сказал Мильху: «Мне нужны транспортные самолеты, транспортные самолеты и еще раз транспортные самолеты!» Но после отхода с Кавказа и перегруппировки войск в Крыму он также захотел отдать приоритет строительству гидросамолетов. При каждой новой бомбардировке союзников он требовал усилить ПВО, а также направить все силы на создание бомбардировщиков, способных достичь любой точки Британских островов. Дело в том, что Гитлер оставался упрямым приверженцем политики возмездия, полагая, что достаточно мощные бомбардировки Британских островов вынудят союзников прекратить воздушные налеты на рейх. Мы помним, однако, что лучшие проекты четырехмоторных самолетов, разработанных фирмами «Юнкерс» и «Дорнье», были заморожены в 1937 году, а созданный позже Хе-170, мягко говоря, разочаровал. Но после этого Гитлер потребовал, чтобы каждый новый тип самолета был бомбардировщиком. А любой новый истребитель должен был иметь возможность нести бомбы. А это ставило перед производителями совершенно неразрешимые технические проблемы…

Уже 5 марта 1943 года Мильх, взявший в обыкновение видеться с фюрером с глазу на глаз, попытался четко обрисовать ему ситуацию: авиационным налетам союзников на рейх могут противостоять только истребители, причем в большом количестве. Поэтому следует выпускать 5000 таких самолетов в месяц. По крайней мере в 1943 году следует оставаться в обороне, чтобы накопить средства и силы для возобновления наступления в 1944 году. А лучше задуматься об окончании войны. «Мой фюрер, – сказал Мильх, – Сталинград был самой крупной неудачей в истории нашего народа и нашей армии. Вы должны сделать что-то радикальное, чтобы вывести Германию из этой войны. Пока еще не поздно…» Естественно, это смелое предложение Гитлер пропустил мимо ушей. А Мильх продолжил говорить о том, что было гораздо ближе к его сфере деятельности: он предложил реорганизовать структуру управления люфтваффе и отобрать руководство авиацией у Геринга, а взамен назначить рейхсмаршала, к примеру, главнокомандующим Восточным фронтом. «Но когда Геринг прибудет на место, – добавил Мильх, – вам потребуется начертить на карте линию, которую он не должен будет пересекать без вашего разрешения. В противном случае он быстро вернется в Париж за своими безделушками».

В силу очевидных практических, политических, психологических, иерархических и других причин Гитлер проигнорировал и этот совет, и Геринг остался шефом люфтваффе, хорошо это было или плохо. Как всегда, это было плохо: когда фюрер сделал ему выговор, Геринг решил отчитать своих генералов и промышленников. Двадцать второго февраля он заявил им: позор, что до сих пор не налажен выпуск новых типов самолетов, что никто не в состоянии создать современный четырехмоторный самолет; и нетерпимо, что союзники безнаказанно бомбят города, фабрики и порты Германии. Восемнадцатого марта Мессершмитту, Хейнкелю и Дорнье пришлось выслушать в Каринхалле полуторачасовую проповедь. «Минимум того, что можно требовать, – закричал он, обращаясь к Мессершмитту, – это чтобы пилоты взлетали и садились на ваших самолетах, не рискуя при этом сломать себе шею!» Хейнкелю он сказал: «Вы пообещали мне создать тяжелый бомбардировщик Хе-177. […] В ходе боевых испытаний потери оказались катастрофичными, и вовсе не по вине врага! Ну, господин Хейнкель, что вы на это скажете? И сколько ваших машин превратилось в дым? Половина!» Потом продолжал: «Мы словно тешимся слабостью инженерной мысли врага, неуклюжестью их “ящиков с четырьмя моторами”… Господа, я буду счастлив, если вы сумеете хотя бы скопировать один из этих ящиков с четырьмя моторами! Работайте! И поскорее! Дайте мне хотя бы один самолет, которым я мог бы гордиться! […] Меня приводит в отчаяние то, что они могут сбрасывать свои бомбы через облака и поражать бочку с огурцами на железнодорожной станции, в то время как наши летчики даже не могут найти Лондон! […] Каким бы ни было оборудование наших самолетов, враг все равно нас опережает! Мы воспринимаем это как волю небес, а когда я нервничаю из-за этого, мне говорят, что виной всему недостаток рабочей силы… Господа, вовсе не рабочей силы вам не хватает, вам не хватает мозгов!»

Но Эрхард Мильх в тот день заметил, что рейхсмаршал моментами терял уверенность в тоне, что он постоянно путал типы самолетов и что взгляд его иногда становился стеклянным… Мы уже знаем, что Мильх обращал внимание Шпеера на возраставшую зависимость рейхсмаршала от морфия. «Геринг был в плохом состоянии, – записал позже генерал Коллер. – Мы знали, что он принимает слишком много пилюль». Генерал Вальтер Шелленберг, начальник занимавшегося контрразведкой VI отдела РСХА, отмечал: «Геринг, казалось, потерял всякий интерес к крупным военным событиям. Многие приписывали это возрастающей зависимости от морфия». Несомненно, оба генерала были правы, и это подтверждает свидетельство генерала авиации Фёрстера. «Я заметил, – писал он, – что, когда обсуждение затягивалось, а действие морфия заканчивалось, рейхсмаршал засыпал во время совещания». И все это подтвердил министр по делам вооружений Альберт Шпеер, рассказавший о значимом совещании, проходившем в мае 1943 года под председательством всемогущего комиссара четырехлетнего плана. «Геринг […] предложил мне пригласить в Оберзальцберг на совещание руководителей сталелитейной промышленности. […] Он вошел, пребывая в повышенно-радостном настроении, с заметно сузившимися зрачками, и произнес перед ошарашенными специалистами доклад на тему производства стали, произведя впечатление своими познаниями о доменных печах и обработке железной руды. Затем последовали общие места: надо выпускать больше продукции, не бояться нововведений […] прочее в том же духе. После двух часов словесного фонтанирования речь Геринга стала замедляться, а лицо принимало все более отсутствующее выражение. В конце концов он внезапно опустил голову на стол и заснул. Мы решили, что разумнее всего не замечать рейхсмаршала в его великолепном мундире, чтобы не заставлять его испытывать смущение, и продолжили обсуждение наших проблем, пока он, проснувшись, не закрыл совещание».

Пробуждение оказалось трудным: с 10 по 13 мая 1943 года войска американцев и англичан вынудили сдаться в плен 250 000 немецких и итальянских солдат и офицеров, блокированных в Тунисе; при этом союзники завладели 25 танками и 1000 орудий. Фон Арним, Роммель и фон Белов несколько месяцев просили разрешения у Гитлера эвакуировать войска из Туниса, но, как и в России, тот запрещал всякое отступление в Северной Африке. И поэтому потерпел поражение, пусть менее громкое, чем под Сталинградом, но столь же дорого стоящее, потому что после овладения всей Северной Африкой уже ничто не мешало союзникам высадиться в Италии… Что касается люфтваффе, оно в последний момент сумело вывезти своих людей из Туниса, но при этом потеряло много самолетов. А дивизия «Герман Геринг» попала в плен почти в полном составе. Эта новость заставила рейхсмаршала уединиться в Фельденштейне, чтобы набраться сил и избежать яростного гнева обожаемого фюрера…

Тем временем война продолжала рваться в небо Германии, и не замечать этого было невозможно. Семнадцатого мая двадцати британским бомбардировщикам удалось разрушить плотину на образованном на реке Мёне водохранилище Мёнезее, обеспечивавшем водой промышленные предприятия Рурского бассейна. Это привело к затоплению долины, выходу из строя электростанций и заметному замедлению темпов производства металлургической промышленности. Геринг даже не подумал выехать на место: он предпочел прогуливаться по баварскому лесу, сдерживая негодование. И размышляя над новыми тактическими приемами, которые можно было бы противопоставить армадам Б-17, «Веллингтонов» и «Москито», а также о повышении эффективности бомбардировок Англии и нападениях на арсеналы Урала.

Но 25 мая луч солнца все-таки проник под мрачные своды Фельденштейна: в тот день генерал Галланд представил Герингу доклад о летных испытаниях истребителя Ме-262. «Он летит так быстро, словно его подталкивает ангел!» – воскликнул Галланд. Действительно, развивая скорость 900 км/ч, этот первый в мире боевой самолет с реактивным двигателем летал намного быстрее всех своих современников, так что Галланд сделал вывод: «Это почти невероятное техническое превосходство позволит нам компенсировать нехватку самолетов и вернуть господство в воздухе над территорией рейха, а потом и на всех фронтах». И порекомендовал рейхсмаршалу свернуть программу производства Ме-209 и выпускать только реактивные самолеты. Видя энтузиазм Галланда – и уже имея положительный отзыв Мильха, – Геринг согласился со своим генералом. Как всегда, оставалось лишь уговорить Гитлера…

Но в тот момент у фюрера были другие заботы. Его адъютант фон Белов вспоминал: «Вернувшись [из отпуска] в Бергхоф, я доложил Гитлеру о своем прибытии. […] Он сразу заговорил о главном – непрекращающихся бомбежках англичан: они уже разрушили Рур, и невозможно предположить, когда это прекратится. Люфтваффе же, вместо того чтобы противостоять врагам, ведет себя так, словно их нет вообще. Затем фюрер перешел к Сицилии, которая его сильно беспокоила, так как он не испытывал ни малейшего доверия к итальянцам, а немецких войск для защиты острова явно не хватало. Он сказал, что находившимся на Сицилии войскам должно помочь люфтваффе. […] Если люфтваффе не удастся решительно противодействовать американцам при их высадке на Сицилию, то не останется никакой надежды сохранить весь Апеннинский полуостров. […] Я позволил себе однажды сказать фюреру, что думаю о силах нашего люфтваффе, и прибавил, что по вооружению ему уже никогда не сравняться с британцами, американцами и русскими. Он сослался на Геринга, который, как и он сам, способен сделать возможным невозможное. Я сказал: “Этого уже не произойдет. Не хватает самолетов конструкции 1941–1942 годов. Люфтваффе живет за счет старых типов самолетов, с которыми вступило в войну в 1939 году”. Фюрер на это ничего не ответил, но я заметил, что он снова доверяет Герингу».

Разумеется, все было относительно: Гитлер, продолжая опираться на Ешоннека, распорядился переправить несколько эскадрилий в Грецию, не посоветовавшись с Герингом. Потом приказал люфтваффе передать некоторое количество Ме-109 итальянцам, «исходя из политических соображений», провел совещание с инженерами-самолетостроителями, желая разобраться, почему в отрасли царит хаос, и назначил фон Рихтгофена командующим 2-м воздушным флотом в Италии. Рейхсмаршал же после возвращения из продолжительного отпуска явно не владел ситуацией, и ввести его в курс дела взялся… министр пропаганды! «Я рассказал ему, как обстоят дела с воздушной войной, – записал Геббельс в дневнике 26 июня. – Все, что я сказал, оказалось для него откровением. Он пожаловался на то, что фюрер слишком часто упрекает его».

Хотя главнокомандующий этого явно не знал, но люфтваффе со времен Сталинграда действовало героически: зимой и весной 1943 года оно обеспечило снабжение плацдарма на Кубани, поддерживая при этом отходы и контрнаступления частей вермахта на линии Донца и Миуса, вокруг Харькова и Белгорода, до тех пор, пока фронт не стабилизировался из-за распутицы. Но с того момента Гитлер только и думал о том, чтобы перехватить инициативу, нанеся мощный «опережающий удар» в районе Курской дуги. В своей новой директиве от 15 апреля 1943 года он объявил: «Я решил, как только позволит погода, провести операцию “Цитадель” как первое наступление в этом году. […] Цель наступления состоит в том, чтобы путем максимально сосредоточенного, решительного и быстрого удара из районов Белгорода и южнее Орла окружить вражескую группировку, находящуюся в районе Курска, и уничтожить ее концентрическим наступлением». Таким образом, речь шла о начале летнего наступления с маневра, который фон Манштейну не удалось осуществить в конце марта, а именно: окружить и уничтожить советские войска Центрального и Воронежского фронтов на Курской дуге, проведя наступления по сходящимся направлениям с севера из района Орла и с юга из района Харькова. В результате этого наступательного маневра 9-я армия генерала Моделя и 4-я танковая армия генерала Гота должны были соединиться восточнее Курска и замкнуть в кольцо окружения около миллиона советских солдат и офицеров.

Гитлер ставил все на это наступление, в котором должны были участвовать 700 000 человек, 1600 танков, 600 самоходных артиллерийских установок и 1800 самолетов 4-го и 6-го воздушных флотов. В связи с этим они получили большое подкрепление из того, что можно было им дать из Германии и из оккупированных территорий. Конечно, советские войска значительно превосходили немцев численностью: на этом участке были сосредоточены 1,3 миллиона человек в составе пяти фронтов на западе, в центре и на востоке Курской дуги при поддержке 3200 танков, 2900 самолетов и 20 000 орудий. Но Гитлер, как всегда, рассчитывал свести на нет численный перевес русских «отчаянной волей немцев к победе», качественным превосходством их новых танков «Тигр» и «Пантера» и, конечно, внезапностью нападения. Как всегда, он не предполагал, что и противник мог быть охвачен отчаянной волей к победе, забыл, что русские тоже повысили боеспособность своих танковых соединений. А главное, он заблуждался насчет фактора внезапности…

По мнению большинства немецких генералов, следовало начать операцию «Цитадель» еще в мае, пока советские войска не успели перегруппироваться и восполнить понесенные весной потери. Но Гитлер не желал начинать наступление без новых танков – «тигров», «пантер» и «фердинандов», которые еще не прибыли, и опасался высадки на Сицилии или на Балканах союзников сразу же после их победы в Тунисе. И он пропустил май, затем июнь, не чувствуя всей опасности промедления. Дело в том, что уже в конце апреля русским были известны основные положения готовившейся операции, если судить по тому, что они в то же время мобилизовали местное население на рытье сети траншей и сооружение укреплений вокруг Курска. С мая по июнь на Курской дуге перед немецкими позициями были оборудованы три главных пояса обороны с минными полями, глубокими проволочными заграждениями, противотанковыми препятствиями и фланкирующими сооружениями – 3700 километров оборонительных линий шириной 40 километров. А в тылу и на широком фронте расположились крупные резервы, спешно переброшенные с северо-запада и с юго-востока. Русским даже хватило времени на то, чтобы продолжить новую железнодорожную ветку для переброски на запад боеприпасов и подкреплений…

И только в начале июля 1943 года Гитлер решился отдать приказ о наступлении. Вернувшись 1 июля в Растенбург, он собрал в ставке генералитет, чтобы, как всегда, произнести перед военачальниками пафосную речь. Присутствовавший на совещании генерал танковых войск Отто фон Кнобельсдорф позже написал: «Герман Геринг сидел рядом с фюрером, и казалось, что он слабел каждые четверть часа, пока окончательно не впадал в прострацию. Время от времени он глотал кучу пилюль, и тогда на некоторое время взбадривался». Побывавший 3 июля в Растенбурге фон Рихтгофен записал в своем дневнике: «Фюрер и рейхсмаршал оценивают перспективы войны весьма оптимистично». Оптимизм Гитлера объяснялся фанатизмом и самоуверенностью, а оптимизм рейхсмаршала – покорностью и морфием…

Операция «Цитадель» началась на рассвете 5 июля. После двух дней боев 1000 танков 9-й немецкой армии прорвали первую линию советской обороны и 8 июля вклинились во вторую линию. Но, продвинувшись на 10 километров, на следующий день были остановлены на высотах под Ольховаткой и даже вынуждены были отойти в результате мощной контратаки противника. Наступавшие с юга 1500 танков и самоходных орудий 4-й танковой армии за два дня прорвали две первые полосы обороны, продвинулись на глубину 30 километров, нанеся серьезный урон русским. Но затем вынуждены были замедлить продвижение в результате местных контратак русских. Двенадцатого июля немцы вышли к поселку Прохоровка, находившемуся на третьей линии обороны русских. Там им в лоб ударила 5-я гвардейская танковая армия русских. Развернувшееся под Прохоровкой танковое сражение продлилось тридцать шесть часов.

Южнее и севернее Курска танковые бои сопровождались ожесточенными воздушными сражениями. Вначале советские бомбардировщики совершили массовый налет на немецкие аэродромы под Харьковом и под Орлом, но были перехвачены и рассеяны истребителями объединенных 4-го и 6-го воздушных флотов. Затем люфтваффе совершило 37 000 боевых вылетов, при этом против советских танков действовали пять эскадрилий, составленных из новых штурмовиков «Хеншель-129». Между тем немецким самолетам ФВ-190 и Ме-109 пришлось иметь дело с новыми советскими истребителями Ла-5Ф и Як-3, имевшими сходные летно-технические характеристики. В ходе боев советские ВВС, постоянно получая подкрепления, начали брать верх. Штурмовики Ил-2 наносили немецким танкам такой же урон, как и «Хеншели-129» советским бронемашинам. Но главное, русские самолеты нападали на немецкие транспортные колонны, которые подвозили к линии фронта горючее и боеприпасы. Это оказалась правильная тактика, позволявшая неоднократно вынуждать передовые танковые части немцев останавливаться. Немецкие же летчики явно не стремились делать то же самое. Наконец, из-за того, что рейхсмаршал и Гитлер отдавали разные приказы начальнику Генерального штаба люфтваффе Ешоннеку, существенно осложнялось управление действиями немецкой авиации на Курской дуге…

Тринадцатого июля 1943 года на поле под Прохоровкой немцы потеряли пятьдесят танков, а русские более 70 процентов. В результате фон Манштейн решил, что наступление можно продолжить сразу после того, как он получит подкрепление из резервных танковых дивизий. Но в тот же день он получил известия о двух решающих событиях: Западный и Брянский фронты Красной армии начали наступление на орловском направлении (операция «Кутузов»), то есть в тыл 9-й армии. А еще на рассвете 10 июля восемь англо-американских дивизий высадились на Сицилии и, не встречая сопротивления, стали быстро продвигаться вглубь острова. В этой обстановке надо было предпринять новые стратегические инициативы, и фюрер решил прекратить операцию «Цитадель». Начиная с 14 июля немецкие армии стали отходить на исходные позиции. Их преследовали танковые дивизии пяти советских фронтов. В этой битве титанов советские войска потеряли около половины своих танков, 1100 самолетови вдвое больше солдат, чем немцы. Но они удержали позиции, отбили наступление вермахта и впервые завоевали господство в воздухе. На Восточном фронте немецкая армия пока еще не проиграла полностью, но уже произошел окончательный оперативный перелом в пользу русских…

А Гитлер уже отвернулся от России, желая противостоять угрозе с юга. И решил незамедлительно увидеться с дуче. Два диктатора встретились 19 июля 1943 года в Фельтре около Тревизо. Естественно, фюреру требовалось оправдание неудач на Востоке, и он произнес обвинительную речь. Переводчик Ойген Доллманн вспоминал: «Гитлер сразу же принялся перечислять все военные просчеты и грехи, допущенные итальянскими союзниками. И вместо того чтобы получить от Гитлера помощь, самолеты, зенитки, тяжелую артиллерию, танки и гаубицы, дуче пришлось несколько часов выслушивать заявления о том, что итальянские генералы с самого начала войны постоянно обманывали его, сообщая ему неверные данные о военной мощи Италии и готовности страны к войне. Было упомянуто также неудавшееся вторжение в Грецию, и немецкий ефрейтор впервые без обиняков обвинил итальянского ефрейтора в том, что эта провалившаяся кампания стала причиной всех неудач вермахта в России». Когда Гитлер достиг кульминации своей речи, в комнату, где проходила конференция, ворвался офицер авиации с листком бумаги: он сообщил, что Рим впервые подвергся массированной бомбардировке с воздуха. «Муссолини вскочил на ноги, – пишет Доллманн. – Его друг, уже привыкший к подобным неприятным известиям, остался сидеть. […] Понимая, что следует как-то успокоить Муссолини, фюрер пробормотал что-то о том, что надо верить в победу, и пообещал отправить на Сицилию авиационные эскадрильи самолетов и пехотные дивизии, не вдаваясь при этом в детали».

Это, несомненно, было разумно, поскольку Гитлер не располагал резервами, которые мог бы отправить на помощь пяти итальянским и двум немецким дивизиям, старавшимся сдержать наступление союзников в Южной Италии. На востоке Сицилии 8-я британская армия Монтгомери захватила Сиракузу и двинулась вдоль побережья на Катанию. На западе 7-я американская армия под командованием Паттона захватила плацдарм на берегу залива Джела и оттуда начала наступление в направлении Палермо. Итальянские дивизии сопротивлялись неумело, возрожденная незадолго до этого танковая дивизия «Герман Геринг», как и 15-я танковая гренадерская дивизия, была слишком рассредоточена и подвергалась постоянному обстрелу кораблями Королевского флота. А 2-й воздушный флот фон Рихтгофена, измотанный постоянными боевыми действиями в Средиземноморье, подвергавшийся нападениям 3000 самолетов союзников и лишенный основных аэродромов Сицилии, мог оказывать защитникам острова лишь спорадическую поддержку. «В генеральном штабе, – отметил Геббельс 16 июля, – Геринг попал в затруднительное положение. Фюрер сурово отчитал его лично и все его люфтваффе в присутствии пехотных генералов».

После того как американцы 22 июля взяли Палермо, никто уже не сомневался в том, что союзники вскоре завладеют всей Сицилией и не замедлят переправиться на полуостров. Именно этим объясняются события 25 июля в Риме: Большой фашистский совет, собравшийся 24 июля, потребовал отставки Муссолини и передачи верховного командования армией королю. Муссолини не признал это решение обязательным для себя, но на следующий день он был вызван на аудиенцию к королю, где его арестовали, после чего отправили под стражей на остров Понца. Король назначил вместо дуче главой правительства маршала Бадольо. Гитлер, не питая никаких иллюзий относительно решимости Бадольо продолжить войну на стороне Оси, приказал войскам вермахта оставить Сицилию, занять альпийские перевалы и быть готовыми осуществить молниеносный захват Рима. В то же самое время он поручил Гиммлеру найти любой ценой место, где содержался под арестом Муссолини…

Но существовала другая опасность, не думать о которой высшее немецкое командование никак не могло: бомбовые удары английской и американской авиации по рейху и оккупированным немцами территориям стали воистину угрожающими. Начиная с середины июня Королевские ВВС последовательно бомбили Крефельд, Мюльхайм, Оберхаузен, Гельзенкирхен, Вупперталь, Бохум и Дюссельдорф. Двадцать второго июня британцев сменили ВВС США, разбомбив днем завод по производству синтетического топлива в Хюльза. А 24 июня ситуация изменилась самым трагическим образом: вечером того дня, начав первую фазу операции «Гоморра», 700 бомбардировщиков осуществили ковровую бомбардировку жилых кварталов, порта и судостроительных заводов Гамбурга фугасными и зажигательными бомбами. Немецкая ПВО оказалась бессильна, потому что англичане впервые использовали новое средство для создания радиолокационных помех: с самолетов в огромном количестве были сброшены 25-сантиметровые бумажные ленты с наклеенной на них алюминиевой фольгой. В результате немецкие радары оказались бесполезны. Осуществленные в последующие дни бомбардировки вызвали «огненные смерчи», усилившиеся разницей температур, и разрушения водопроводных сетей. Операция «Гоморра» завершилась 2 августа: Гамбург оказался почти полностью разрушен, 40 000 человек погибли и около миллиона остались без крова. Это было предупреждение, которое прямо говорило: союзники имеют возможность сровнять с землей любой немецкий город, не встречая серьезного сопротивления…

Уже 29 июля Альберт Шпеер представил свой доклад Центральному комитету по планированию. Руководитель Министерства вооружения и военной промышленности заключал: «Если воздушные налеты будут продолжаться с таким же размахом, нам через три месяца не придется больше обсуждать ряд вопросов, которые мы рассматриваем сегодня. Мы просто плавно сползем в болото, причем очень скоро». Примерно то же самое он сказал и фюреру. «Я доложил Гитлеру о том, – вспоминал Шпеер, – что производство вооружений разваливается, и предупредил его, что череда подобных ударов по шести другим крупным городам может привести к полному прекращению производства вооружений в Германии».

Как всегда, потребовались козлы отпущения, и в рейхсканцелярии раздались привычные ругательства. Первым их выслушал Геринг. Правда, рейхсмаршал сам вызвал огонь на себя: он представлял Гитлеру весьма оптимистичные данные о состоянии люфтваффе, частил с отпусками и отказался ехать в разрушенный Гамбург, что вызвало негативный отклик общественности. «Фюрер, – записал в дневнике Геббельс, – очень сожалел, что Геринг не справлялся со своими обязанностями. […] Тот пустил все на самотек, ни о чем не заботился, и фюрер с болью воспринимал состояние дел в люфтваффе». А затем последовала такая запись: «Фюрер взял на себя часть функций главнокомандующего люфтваффе».

Геринг вскоре это почувствовал, если верить свидетельству Адольфа Галланда. Командующий истребительной авиацией вспоминал: «В первых числах августа Геринг собрал самых близких своих сподвижников на важное совещание в “Волчье логово” в Восточной Пруссии. Поводом послужила гамбургская трагедия, а целью – желание предотвратить второй Гамбург. […] В присутствии таких лиц, как начальник Генерального штаба Кортен, преемник Ешоннека, главный руководитель авиационной промышленности Мильх, командующий военно-воздушными силами Центрального округа, начальник воздушной связи, командующий бомбардировочной авиацией Пельтц, командующий истребительной авиацией, и многих высших офицеров Генерального штаба обсуждались проблемы, возникшие в результате налетов на Гамбург. После чего Геринг подвел итог: после наступательного периода, в ходе которого были достигнуты большие успехи, люфтваффе должно перейти к оборонительным действиям против Запада. Сосредоточив все силы и сконцентрировав все усилия на этой цели, вполне возможно воспрепятствовать налетам на рейх союзников. Главная задача люфтваффе сейчас состоит не только в том, чтобы защитить жизнь и благосостояние немцев, живущих под постоянной угрозой, но и сохранить потенциал военной промышленности рейха. Находясь же под защитой сил, сосредоточенных на воздушной обороне, люфтваффе в скором времени могло бы восстановить свою наступательную мощь. […] Никогда раньше и впредь мне не доводилось быть свидетелем столь удивительного единодушия и такой решимости, проявленных в кругу высшего командования люфтваффе. Словно под влиянием гамбургской трагедии отошли на задний план как собственные амбиции каждого, так и ведомственные. […] Было только одно общее стремление – в данный критический момент сделать все возможное для того, чтобы защитить рейх и предотвратить второе национальное бедствие подобного масштаба. Казалось, Геринг проникся общим настроем. Он на некоторое время покинул нас, отправившись в бункер к Гитлеру, чтобы получить разрешение на осуществление намеченных нами мер».

Ответственные лица из руководства люфтваффе ждали возвращения Геринга в напряжении, однако надеялись, что Гитлер одобрит изменение стратегии и отдаст полный приоритет производству истребителей, которые будут обеспечивать защиту рейха. Да и как могло быть иначе? Как можно было немецкой авиации восстановить наступательную мощь и подготовиться к нанесению контрударов, если было потеряно превосходство в воздухе над территорией рейха? К тому же многие присутствовавшие на совещании офицеры полагали, что Геринг сохранил большое влияние на фюрера, по крайней мере в том, что касалось авиационной стратегии. «Потом дверь распахнулась, – писал дальше в мемуарах Галланд, – и в сопровождении своего старшего адъютанта вошел Геринг. Он прошел мимо нас, не произнеся ни единого слова, глядя прямо перед собой, и удалился в соседнюю комнату. Мы растерянно переглянулись. Что произошло? […] Через некоторое время меня и Пельтца вызвал к себе Геринг. Мы стали свидетелями удручающего зрелища: Геринг полностью пал духом. Сидя за столом, он закрывал лицо ладонями и произносил какие-то непонятные слова. На некоторое время мы замерли в недоумении. Наконец он взял себя в руки и сказал, что мы являемся свидетелями момента его глубочайшего отчаяния. Фюрер совершенно лишил его доверия и отверг все его советы по коренному изменению ситуации в воздушной войне. Фюрер сказал также, что недоволен люфтваффе, которое слишком часто терпит поражения. Оно опозорилось, не справившись с его заданиями. Теперь он дает нам всем последнюю возможность оправдаться в его глазах, и для этого мы должны усилить налеты на Англию! Нужно ответить террором на террор – только так можно справиться со всеми врагами, как внешними, так и внутренними. Именно так фюрер побеждал своих политических противников. Геринг сказал, что фюрер прав, как всегда, и что нужно признать наши ошибки. Теперь предстоит все наши силы на Западе сконцентрировать на осуществлении ударов возмездия такой мощности, чтобы противник больше никогда не осмелился на второй Гамбург. В качестве первого шага по претворению в жизнь этого плана фюрер приказал назначить кого-нибудь ответственным за воздушные налеты на Англию. Тут Геринг резко поднялся. “Полковник Пельтц, – крикнул он, – с сегодняшнего дня я назначаю вас командующим всеми наступательными силами против Англии”». Таким образом, когда люфтваффе действовало на пределе возможностей на Сицилии, в России, над Северным морем и над самой Германией, следовало решительным образом возобновить стратегию, которая провалилась три года назад: систематические бомбардировки Британских островов, которые теперь были несравненно лучше защищены, чем летом 1940 года! Как всегда, Геринг моментально отказался от своего мнения и рабски склонился перед жестокой волей фюрера…

Приказ есть приказ! Но ведь следовало еще попытаться защитить Германию от бомбардировок. Мильх, как и Галланд, Шпеер, Ешоннек и ряд других трезво мысливших людей, ничуть не верили в то, что слабые ответные меры, которые рейх был в состоянии предпринять, смогут устрашающе воздействовать на командование британской бомбардировочной авиации или 8-го воздушного флота США. Поэтому приказы Гитлера и Геринга были выполнены только через пять месяцев с умеренным рвением и привели к незначительным результатам. В то время базировавшийся во Франции 3-й воздушный флот мог выделить для проведения налетов на Англию лишь 500 потрепанных бомбардировщиков и 100 истребителей сопровождения. А им пришлось иметь дело с 4000 британскими и американскими истребителями, базировавшимися на другом берегу Ла-Манша. В ходе операции «Козерог» 21 января 1944 года бомбить Лондон отправились 300 бомбардировщиков, но только 30 из них удалось достичь цели и нанести весьма незначительные разрушения. В январе и феврале 1944 года немецким бомбардировщикам удалось сбросить на Британские острова 1700 тонн бомб, что составляло половину того количества бомб, которое союзники сбрасывали на Германию в течение суток!

Поэтому Воздушный флот обороны рейха постарался собрать максимально возможное число ночных истребителей для борьбы с англо-американскими воздушными армадами, которые разрушали города и промышленные предприятия Германии. Тактический прием «Дикий кабан» оберст-лейтенанта Херрмана с определенным успехом был применен 2 июля над Кёльном, а новый прием воздушного боя «Прирученный кабан», предусматривавший вклинивание истребителей в боевые порядки бомбардировщиков союзников, казался еще более эффективным. С тех пор Королевские ВВС в ходе каждого налета теряли до шести – десяти машин. Однако даже это не мешало союзникам разрушать немецкие авиационные заводы, и Мильху приходилось творить чудеса, чтобы продолжать наращивание выпуска истребителей. Тем более что вопрос заключался не только в количестве: добившись согласия Геринга, Мильх и Шпеер сделали ставку на выпуск в рекордно короткий срок реактивных истребителей Ме-262. Но в начале августа фюрер приказал возобновить выпуск поршневых самолетов Ме-209, прекращенный тремя месяцами ранее из-за их низких летных качеств экспериментальных образцов! Поэтому пришлось перекраивать все планы, и количество выпускаемых Ме-262 составило лишь четверть общего объема производства истребителей. Надо было также отстоять сверхсекретную программу работы над самолетом-снарядом «Физелер-103 (будущей крылатой ракетой «Фау-1») в центре военных исследований в Пенемюнде, к которой Гитлер относился с большим скептицизмом. «Война – слишком серьезное занятие, чтобы производить игрушки, – говорил фюрер, – и я не уверен, что изделие игрушечных мастерских в Пенемюнде сможет оказать решающее влияние на военную экономику. Сто истребителей и пятьсот танков намного важнее, чем одна выпущенная в небо ракета, которая чаще всего падает не туда, куда нужно».

Куда не нужно падали не только ракеты: известный пилот-испытатель Ханна Рейч потерпела аварию при испытании ракетного истребителя-перехватчика Ме-163 «Комета». Когда она поправилась, ее пригласили на обед в шале Геринга в Оберзальцберге в начале августа. Об этом визите Ханна Рейч рассказала так: «За столом нас было трое: Геринг, его жена и я. Для того чтобы начать разговор, Геринг рассказал жене о самолете, во время испытания которого я получила ранение. “Знаешь ли ты, – сказал он ей, – что Ме-163 является нашим самым новым типом самолета-ракеты, который взлетает почти вертикально и имеет умопомрачительную скорость набора высоты. Теперь их у нас тысячи, и они готовы очистить небо и сбивать группы бомбардировщиков противника повсюду, где мы их обнаружим”. Пораженная, я не верила своим ушам. Ведь я знала, что в это самое время у нас не было ни одного готового к бою Ме-163. И что в лучшем случае мы сможем получить боеспособный образец не раньше конца года. […] Он назвал нереальную цифру. Я подумала, что Геринг шутил или старался успокоить жену. Мне казалось смешным, что он мог верить в то, о чем только что сказал. Улыбнувшись, я сказала ему: “Хорошо, если бы все так и было”. Геринг, явно растерявшись, поинтересовался, что я хотела этим сказать. И только тогда я с удивлением поняла: он действительно считал, что у нас уже есть тысячи самолетов Ме-163. Решив, что должна сказать ему правду, я объяснила, что мне известны свежие данные о выпуске самолетов и то, чего нам следовало ждать при текущей производительности сборочных конвейеров. Тут Геринг пришел в бешенство, начал кричать, стуча кулаком по столу, что я говорю о том, чего не знаю, что ничего в этом не понимаю. А потом вышел из-за стола в состоянии крайнего возмущения. […] Я впала в немилость, и меня больше никогда не приглашали к рейхсмаршалу».

Несмотря ни на что, факт оставался фактом: «очищать небо» Ме-163 не могли, так как их не было, а немецкой авиационной промышленности приходилось продолжать работу под ужасным градом бомб. Тринадцатого августа «летающие крепости» Б-17 осуществили без всякого прикрытия налет на авиационные заводы в Винер-Нойштадте. Это вызвало приступ гнева фюрера, который в течение часа срывал свою злость на молодом начальнике Генерального штаба люфтваффе Ешоннеке, – непосредственный начальник генерала из осторожности отсутствовал.

Карта 16

Стратегические бомбардировки Германии

Семнадцатого августа еще 230 американских самолетов сбросили бомбы на металлургические заводы Швайнфурта, что привело к падению на 38 процентов производства шарикоподшипников, важнейшего элемента при строительстве танков, самолетов и подводных лодок. В тот же день 146 бомбардировщиков сбросили свой смертоносный груз на заводы фирмы «Мессершмитт» в Регенсбурге, разрушив часть цехов и убив 400 рабочих. И хотя шестьдесят американских самолетов Б-17 были сбиты, Гитлер все равно устроил разнос Ешоннеку, а Геринг отчитал его по телефону из Берхтесгадена. У генерала не оказалось времени для того, чтобы перевести дух: той же ночью самолеты «Москито» Королевских ВВС появились над Берлином и сбросили осветительные ракеты для указания целей союзным эскадрам. Пятьдесят ночных истребителей Херрмана сразу же поднялись в небо и полетели в направлении столицы, в небе над которой было светло, как днем, потому что включились все прожекторы ПВО. Но все оказалось напрасно: после того, как внимание защитников столицы Германии было отвлечено, британские самолеты направились бомбить Пенемюн-де. В результате там вспыхнули гигантские пожары, принеся смерть 700 ученым и инженерам.

Уже утром 19 августа в небольшом блокгаузе у Голдапа неподалеку от поезда «Робинзон» появилась еще одна жертва: молодой начальник Генерального штаба люфтваффе Ханс Ешоннек, будучи уверен, что именно его сделают виновным за удручающую череду катастроф, устав быть козлом отпущения, обидевшись на то, что не получил назначения на должность командующего 2-м воздушным флотом, будучи угнетен военной обстановкой на всех фронтах, чувствуя глубокое отвращение к некомпетентности и вялости Геринга, пустил себе пулю в голову. Рядом с его мертвым телом нашли листок бумаги с такими простыми словами: «Я не могу работать с рейхсмаршалом. Да здравствует фюрер!» В его сейфе обнаружили два письма, оставленные адъютанту Гитлера фон Белову, которые тот отказался показывать рейхсмаршалу. О содержании этих писем фон Белов рассказал в своих мемуарах. Он писал: «Ешоннек жаловался на то, как относился к нему Геринг, на его телефонные звонки с упреками по поводу массированных британских бомбежек и многого другого, ответственность за что главнокомандующий люфтваффе возлагал лично на него. Он описывал свои безрезультатные усилия повысить эффективность люфтваффе». Адъютант Лойхтенберг тоже располагал обвинительным рапортом на Геринга, который Ешоннек надиктовал перед смертью. Этот документ был передан рейхсмаршалу по его требованию и исчез сразу же после похорон начальника Генерального штаба люфтваффе. Таким образом, за два года покончили с собой два ближайших сотрудника Германа Геринга…

А тем временем стратегическая обстановка серьезно изменилась. На Восточном фронте Красная армия 8 августа 1943 года освободила Орел, 18 августа – Брянск, 23 августа – Харьков, 30 августа – Ельню и подошла к Смоленску, имея на этом участке фронта большое превосходство в людях и боевой технике. Советские войска насчитывали 1,2 миллиона солдат и офицеров, немецкие – 850 000, русские имели 20 700 артиллерийских орудий, 1400 танков и 900 самолетов, а немцы – 8900 артиллерийских орудий, 500 танков и 700 самолетов… В Сицилии союзники взяли 5 августа Катанию, затем переправились через Мессинский пролив и высадились в Калабрии. А утром 9 сентября высадили десант в Салерно южнее Неаполя. Второй воздушный флот Рихтгофена, располагая 350 бомбардировщиками и 250 истребителями, нанес союзникам большие потери, но не смог им помешать захватить плацдарм и расширить его на север. Объявленное почти одновременно с этими событиями итало-англо-американское перемирие ускорило вмешательство немцев: восемь дивизий фельдмаршала Роммеля захватили стратегические объекты на севере Италии и разоружили итальянские войска. Две воздушно-десантные дивизии заняли Рим, а южнее итальянской столицы шесть дивизий Кессельринга заняли оборонительные позиции, чтобы воспрепятствовать любому продвижению союзников в направлении Неаполя. Новости с запада также были неутешительными для немцев. Геббельс записал в дневнике: «Фюрер ждал высадки союзников в Голландии, где наши позиции были наиболее слабыми. […] Массированные бомбежки с воздуха, которым англичане в течение нескольких дней подвергали коммуникации на западе, заставляли подозревать, что это было подготовкой к вторжению». Ко всему этому следует добавить, что значительно усилилось антифашистское сопротивление в Норвегии, Югославии и Греции. Что немецкие подводные лодки практически проиграли битву за Атлантику. Что британцы прилагали усилия по вовлечению в войну Турции. И что американцы, получив в распоряжение авиационные базы южнее Неаполя, принялись осуществлять налеты на промышленные объекты Южной Германии и Австрии. И начали с большого завода фирмы «Мессершмитт» в Винер-Нойштадте, почти полностью разрушив его. Между тем в начале сентября прекратились ночные налеты британцев на Берлин, после того как Королевские ВВС понесли серьезные потери и решили, что они несопоставимы с достигнутыми результатами бомбардировок.

В середине сентября, вернувшись из Роминтена, где охотился, Геринг решил совершить маленький личный подвиг. Он поднялся на борт одного из двух своих шикарно оборудованных транспортных самолетов – Геринг считаные разы делал это прежде, поскольку ненавидел летать! – и взлетел в небо, чтобы оценить с воздуха размеры ущерба, причиненного столице бомбардировками союзной авиации. Фотограф лейтенант Эйтель Ланге, сопровождавшая Геринга по возвращении в Каринхалл, впоследствии написала: «Его женщины встречали его так, словно он совершил боевой вылет на фронте. Одна из них […] спросила его: “Ну, дядя Герман, как там дела? Неужели так же ужасно, как говорят?” И рейхсмаршал ответил: “Ах, дети, теперь я смог лично убедиться, что не все так ужасно!”». Что это, непонимание или фанфаронство?..

В том же месяце Мильх со Шпеером организовали специальную конференцию в испытательном центре люфтваффе в Рёхлине, где Мильх и его специалисты выступили с докладами о программах авиационной промышленности союзников. «Они продемонстрировали нам планшеты с изображениями новейших самолетов, – вспоминал Шпеер, – но в первую очередь – графики роста производства самолетов противника в сравнении с нашими возможностями. Больше всего нас обеспокоили данные о значительном, во много раз, увеличении выпуска четырехмоторных бомбардировщиков. Получалось, что все уже пережитое нами – только прелюдия. […] Мильх с горечью сказал мне, что уже несколько месяцев пытается добиться того, чтобы его эксперты по боевой технике противника могли бы сделать доклады Герингу. Но тот даже слышать об этом не желает. Гитлер сказал ему, что все это чистой воды пропаганда. И Геринг это мнение просто перенял». И как всегда, рейхсмаршал доводил свою покорность до абсурда. «Геринг представил доклад о реорганизации истребительной авиации, – записал Геббельс в дневнике 10 сентября. – Сильно рассредоточенная, она была вынуждена действовать одновременно повсюду. Теперь у Геринга был более оптимистичный взгляд на авиационную войну. Мне показалось, даже слишком оптимистичный. Но это хорошо, когда руководитель с оптимизмом смотрит на выполнение своей задачи».

Если, конечно, этот оптимизм не является прикрытием гротескного отрыва от реальности. А именно так и было. Шпеер писал в своих мемуарах: «Примерно в это же время [то есть в сентябре 1943 года. – Авт.] я стал свидетелем драматической стычки между Герингом и генералом Галландом, командующим истребительной авиацией. Галланд известил Гитлера о том, что несколько американских истребителей, которые сопровождали бомбардировщики, сбиты под Ахеном. Он также предупредил о большой опасности для нас в том случае, если американцам в ближайшем будущем удастся за счет увеличения объема бензобаков истребителей обеспечивать сопровождение бомбардировщиков при их более дальних пролетах над Германией. Гитлер только что поделился этой обеспокоенностью с Герингом. Тот как раз собирался выехать на своем специальном поезде в Роминтен, когда Галланд явился доложить о том, что убывает. “Как вас только угораздило заявить фюреру, что американские истребители проникли на территорию рейха?” – напустился на генерала Геринг. “Господин рейхсмаршал, – ответил Галланд совершенно невозмутимо, – скоро они проникнут еще глубже”. Геринг с нажимом продолжал: “Но ведь это выдумки, Галланд, как только подобные фантазии приходят вам в голову? Это же чистейшая ложь!” Галланд покачал головой: “Это факты, господин рейхсмаршал! […] Американские истребители сбиты под Ахеном. В этом нет никаких сомнений!” Геринг настойчиво возразил: “Это же неправда, Галланд. Это невозможно!” Галланд произнес с легкой иронией: “Вы можете приказать проверить, господин рейхсмаршал, точно ли под Ахеном валяются разбитые американские истребители”. Геринг примирительным тоном произнес: «Слушайте, Галланд, позвольте кое-что вам сказать. Я сам опытный летчик-истребитель. И я знаю, что возможно, а что нет. И что совершенно невозможно. Просто признайтесь, что вы ошиблись!” Галланд ограничился тем, что отрицательно покачал головой, а Геринг продолжал: “Тогда остается только одно объяснение этому: они были сбиты намного западнее. Я хочу сказать, что если они были подбиты на большой высоте, то могли еще пролететь значительное расстояние до падения на землю”. Галланд был непоколебим: “На восток, господин рейхсмаршал? Если бы мой самолет подбили, то…” – “Так вот, господин Галланд, – перебил генерала Геринг, намереваясь положить конец спору. – Я приказываю вам официально, что американские истребители не долетали до Ахена”. Галланд попытался последний раз возразить: “Но господин рейхсмаршал, они же там были!” Тут Геринга прорвало: “Их там не было, таков мой официальный приказ! Вам ясно? Американских истребителей там не было! Понятно?.. Я доложу обо всем фюреру”. С этими словами он повернулся к Галланду спиной. Но, направившись к вагону спецпоезда, обернулся и угрожающе повторил: “Это мой официальный приказ!” На это генерал Галланд отвечал с незабываемой улыбкой: “Слушаюсь, господин рейхсмаршал!”».

Все это не удивит тех, кто помнит о речи 31 марта 1932 года. Но Шпеер добавил очень тонкое суждение: «По правде говоря, Геринг совсем уж не оторвался от реальности. Время от времени я слышал от него весьма трезвые оценки нашего положения. Но почему-то он вел себя как типичный банкрот, который старается до самого последнего момента обманывать кредиторов, обманывая при этом самого себя».

Несомненно, так и было, но положение дебитора в украшенном галунами мундире ухудшалось по мере того, как летчики союзников все увереннее хозяйничали в небе над Германией. В сентябре Королевские ВВС наносили удары в основном по Бохуму, Касселю, Магдебургу и Хагену, где находились заводы по производству авиационных двигателей. В октябре британцы принялись бомбить Эмден, Мюнхен, Франкфурт, Бремен, Мюнстер, Швайнфурт, Ганновер, Лейпциг и Мариенберг, где сборочные цеха «Фокке-Вульфа» оказались разрушены почти полностью. В начале ноября союзники подвергли «ковровым бомбардировкам» Регенсбург, нанеся сильные повреждения заводу фирмы «Мессершмитт». Союзные самолеты вновь появились над Берлином и разбомбили множество служебных зданий, включая здание «Центра исследований»… Британские бомбардировщики были оснащены прекрасными приборами прицеливания и, главное, новыми радарами H2S, работавшими в сантиметровом диапазоне. Но немецкие ученые постоянно соперничали с британскими коллегами, и вскоре ночные истребители Хе-219 и Ме-110 были оснащены передатчиками помех «Родерих» и бортовыми радарами «Лихтенштейн S2», которые позволяли обнаруживать противника, несмотря на помехи, появляющиеся из-за сбрасываемых лент фольги. А также 21-миллиметровыми ракетными установками, поспешно установленными, но оказавшимися весьма эффективными. Так что налеты стали обходиться все дороже для авиации союзников, но они смогли существенно замедлить работу немецкой промышленности. Так, после второй бомбардировки Швайнфурта 14 октября Германия лишилась 67 процентов производства шарикоподшипников. Немцам пришлось срочно перемещать заводы из городов в восточные оккупированные территории, что непременно приводило к серьезным перебоям в работе, и без того уже сильным.

Однако Мильх со Шпеером продолжали творить чудеса: в течение восьми месяцев 1943 года было выпущено 7600 истребителей, и в этот же период осуществлялись испытательные полеты новых, еще более современных, типов самолетов. Это были ночной бомбардировщик Хе-219 «Филин» с шестью пушками калибра 20 и 30 миллиметров; тяжелый истребитель с двумя тандемно расположенными двигателями До-335 «Стрела» (максимальная скорость 758 километров в час), тяжелый двухмоторный бомбардировщик Ю-388, который мог летать на высоте 13 440 метров вне досягаемости любого вражеского истребителя, а также тяжелый истребитель-бомбардировщик Ме-410 «Шершень», вооруженный четырьмя пулеметами и двумя 20-миллиметровыми пушками. Состоялись также первые полеты реактивного истребителя Ме-262, разогнавшегося до 850 километров в час, компактного ракетного ракетного истребителя-перехватчика Ме-163 «Комета», достигавшего скорости 960 километров в час, и реактивного бомбардировщика «Арадо-234», имевшего крейсерскую скорость 740 километров в час и поднимавшегося на высоту 10 000 метров. По летно-техническим характеристикам Ар-234 намного превосходил даже самый последний по времени разработки американский бомбардировщик Б-29 «Суперфортресс». Но некоторые из этих современных самолетов еще представляли собой прототипы, другие находились на испытательных стендах, а те, что были поспешно запущены в производство, в частности Хе-219 и Ме-410, требовали серьезных доработок… Что касается уже испытанных временем типов самолетов, они приближались к пределу своих возможностей: получив усиленную броню и максимум оборудования, Ме-109 и ФВ-190 потеряли в скорости и скороподъемности, а установка на них все более мощных двигателей привела к значительному увеличению расхода горючего, ограничив тем самым их и без того небольшой радиус действия…

Несомненно, статс-секретарь Министерства авиации и министр вооружений и военной промышленности смогли бы добиться в конце 1943 года бóльших результатов, если бы им приходилось отражать только атаки противника. Но они также были вынуждены подчиняться приказам своих руководителей, представлявших не меньшую опасность… В тот период Гитлер, согласно свидетельствам его окружения, выглядел необычайно мрачным, и ему было от чего погрузиться в тяжелые раздумья: вермахту не удалось удержать «Днепровский вал», и Красная армия 14 октября освободила Запорожье, 25 октября взяла Днепропетровск, а 6 ноября вошла в Киев. Собранные под Киевом 1150 самолетов люфтваффе ничего не смогли противопоставить армадам русской авиации, тем более что немцам приходилось покидать один за другим свои аэродромы из-за продвижения Красной армии. Русским удалось также овладеть последними позициями немцев на Кубани, разгромив при этом несколько полевых дивизий люфтваффе. В Италии силы союзников взяли Неаполь и в начале ноября подошли к «линии Густава», последнему серьезному рубежу обороны перед Римом, для прикрытия которого у 2-го воздушного флота не было ни сил, ни средств. На юге Европы, как и на востоке и на западе, люфтваффе полностью лишилось господства в воздухе.

Такое положение можно было посчитать катастрофическим для армий рейха, но Адольфа Гитлера больше всего беспокоили бомбежки немецких городов, которые он воспринимал как личное оскорбление. Ведь они не только наносили серьезнейший ущерб промышленному потенциалу, но и разрушали его любимые здания и ежедневно демонстрировали немецкому населению, что «тысячелетний германский рейх» не в состоянии его защитить. Это и было причиной ставших уже привычными поступков Гитлера. Он приказал усилить ПВО: от зениток было мало толку, но зато их пальба говорила народу, что его все-таки защищают. И снова решил большую часть ресурсов люфтваффе направить на строительство бомбардировщиков, потому что продолжал верить в то, что Королевские ВВС прекратят налеты, если ответные удары по британской территории окажутся достаточно устрашающими. И наконец, как водится, каждая удачная бомбардировка союзников записывалась фюрером на дебетовый счет руководства люфтваффе вообще и рейхсмаршала в частности.

К осени 1943 года Герман Геринг, казалось, вышел из состояния летаргии. Он по-прежнему довольно редко посещал ставку фюрера, но зато стал чаще появляться в своей ставке. Это не очень обрадовало статс-секретаря Эрхарда Мильха и нового начальника Генерального штаба люфтваффе Гюнтера Кортена, поскольку рейхсмаршал сохранил привычку вмешиваться вовремя и не вовремя в их работу, проявляя внезапные приступы активности и полную свою некомпетентность. Это приводило к комическим стычкам с командующим истребительной авиацией Адольфом Галландом, который несколько раз подавал рапорт об отставке, а также стало причиной снятия с поста генерал-инспектора ночной истребительной авиации генерала Каммхубера. К тому же отношения между Герингом и Мильхом, вот уже несколько лет и без того натянутые, вскоре испортились окончательно. Исполняя практически всю работу в министерстве, статс-секретарь считал себя истинным командующим люфтваффе и выказывал презрение к помпезному дилетантизму Геринга. И именно с Мильхом фюрер чаще всего обсуждал все технические вопросы, касающиеся авиации. Мало сказать, что это злило Геринга. Поэтому-то рейхсмаршал и собрал вокруг себя команду преданной ему молодежи и не упускал случая, чтобы унизить статс-секретаря Мильха, не доводя до того многие свои решения. Короче говоря, делал то, что ничуть не повышало эффективность немецкой авиации.

Честно говоря, личные инициативы рейхсмаршала могли быть полностью оправданными или абсолютно катастрофическими. Так, в начале октября 1943 года под действием внезапного озарения он распорядился изменить тактику перехвата союзных бомбардировщиков: теперь истребители люфтваффе должны были атаковать противника трижды во время их пролета над немецкой территорией, приземляясь на ближайшие аэродромы для того, чтобы заправиться горючим, взять боезапас и снова пойти в атаку. Впервые примененная 14 октября, эта тактика дала поразительные результаты: 300 «летающих крепостей» Б-17, осуществлявших без прикрытия налет на Швайнфурт, подвергались беспрерывным атакам 200 немецких истребителей, которые преследовали их вплоть до аэродромов базирования в Англии. В итоге было сбито 60 американских бомбардировщиков, еще 17 машин получили серьезные повреждения и ремонту уже не подлежали. Эта победа была записана на счет рейхсмаршала, однако повторить ее больше не удалось ни разу. Но другие его инициативы оказались намного менее успешными: во время налета американских бомбардировщиков на Дюрен в Рурской долине в начале апреля 1943 года Геринг, находясь в Каринхалле, решил, что ему оттуда понятнее, в каком направлении движутся самолеты противника, чем из командного пункта люфтваффе. И послал множество истребителей в направлении Швайнфурта, потом Лейпцига, затем Пльзени. Все подчиненные рейхсмаршала запутались, и вскоре выяснилось, что американские бомбардировщики уже давно покинули воздушное пространство рейха и что… немецкие истребители сбили десять своих бомбардировщиков.

Продолжая проявлять активность, Геринг посетил летное училище, о чем много говорилось в средствах массовой информации. А лейтенант Хайнц Кнёке так описал визит рейхсмаршала в Ахмер 17 ноября 1943 года: «Геринг произвел странное впечатление. На нем был единственный в своем роде серый мундир. Его фуражку и погоны украшало золотое шитье. На его толстых ногах были сапоги из красной замши. Одутловатое лицо свидетельствовало, что он больной человек. Увидев его ближе, я вынужден был признать, что он делает макияж. Но голос у него оказался приятный, и он очень тепло ко мне отнесся. Я знаю, что он действительно интересуется жизнью своих экипажей».

Так и было. Геринг всегда считал заботу о комфорте, безопасности, оснащении и моральном духе летчиков люфтваффе личным делом, а теперь рассчитывал повысить их престиж, чтобы и свой поднять… Рейхсмаршал даже впервые побывал в разрушенных бомбами союзников городах: он посетил Нюрнберг, Мюнхен, Штутгарт, Кёльн, Крефельд, Бохум, Вупперталь, Киль, Мангейм и Падерборн. А затем вернулся в Берлин. Повсюду пострадавшие горожане оказывали ему теплый прием. Ошеломленный этим фактом генерал Галланд вспоминал: «Когда Геринг смешался с толпой на крытом рынке Берлина, торговки, вместо того чтобы забросать его гнилыми помидорами, стали называть его по имени и похлопывать по плечу. Было интересно наблюдать психологию толпы, которая не только не выплеснула свою злость на руководителя люфтваффе, а даже некоторым образом выразила ему признательность за то, что один из значительных людей, шишка, пришел поинтересоваться их бедами и их страхами». Геринг, которого это тоже удивило, заявил своим генералам: «Я бы понял, если бы они просто смотрели на меня исподлобья и выкрикивали бы ругательства, не то что бросали бы в меня тухлые яйца. Но вы ведь видели, как все эти люди бросились ко мне! Какой оказали прием! Я чуть не расплакался! И это после четырех лет войны!»

Но простой народ не знал об отношениях между Гитлером и его правой рукой. Нам известно, что фюрер имел свои устоявшиеся взгляды на авиационную стратегию, которые подразумевали приоритет бомбардировщиков и нанесение ответных ударов по базам союзной авиации. Будучи должным образом просвещен всеми руководителями люфтваффе, начиная со статс-секретаря и заканчивая командующим истребительной авиацией, не говоря уже о начальнике Генерального штаба и министре вооружения и боеприпасов, Геринг прекрасно понимал, что стратегия Гитлера ошибочна и что положить конец англо-американским бомбардировкам можно за счет увеличения числа истребителей в небе над Германией. С молчаливого согласия главнокомандующего, Генеральный штаб люфтваффе уже начал втайне переправлять эскадрильи истребителей из Норвегии, Франции, Италии и даже из России на территорию рейха, чтобы обеспечить его оборону. Другим решением могло быть максимальное увеличение числа выпускаемых реактивных истребителей Ме-262, якобы способных благодаря несравненным летным характеристикам очистить от врага воздушное пространство Германии. Но Геринг, моральная стойкость которого не была его главной добродетелью, ни за что не согласился бы возразить фюреру, и без того уже настроенному против него. Рейхсмаршал сам однажды признался в этом Ялмару Шахту: «Всякий раз, когда вижу перед собой Гитлера, я делаю в штаны». А когда Гитлер начинал говорить, Геринг сразу же отказывался от всех своих убеждений и считал своим долгом слепо выполнять приказы хозяина. При этом он сурово нападал на всех скептиков. Когда генерал Остеркамп – ас морской авиации во время Первой мировой войны, командир истребительной авиации 1 (с 22 июля 1940 года) и командир истребительной авиации «Сицилия» (в апреле – июне 1943 года), затем командированный в инспекцию наземных сооружений ВВС «Запад», – прислал своему начальству в октябре 1943 года рапорт, в котором настоятельно рекомендовал сделать основной упор на производство истребителей, ему явно не повезло: Геринг приказал арестовать его и уволить из люфтваффе! Но все это не подействовало на Мильха, и он самостоятельно отдал абсолютный приоритет выпуску истребителей. А акции возмездия, то есть налеты бомбардировщиков люфтваффе на аэродромы базирования Королевских ВВС, приносили малые дивиденды, да и обходились слишком дорого.

Геринг очень страдал от собственного бессилия и поэтому спускал собаку на своих подчиненных, обзывая их неумехами или того хуже. Узнав о прогнозах, касающихся производства бомбардировщиков, он накричал на Мильха, потребовав: «Это жульничество должно прекратиться раз и навсегда!» Но все продолжалось, как и прежде, союзники разрушали промышленные центры, а Гитлер вновь принялся за рейхсмаршала. Главный адъютант главнокомандующего люфтваффе Боденшац вспоминал: «Фюрер оскорблял Геринга по-всякому. […] На совещании присутствовали капитаны, Цейтцлер пришел в сопровождении адъютанта в звании майора. Все они стояли в комнате – не менее двадцати человек – и слышали, как Гитлер орал на Геринга, используя выражения “Ваш свинарник!” и “Ваша толпа придурков!”». Поэтому удрученный рейхсмаршал скрылся в Каринхалле, где жена спросила его: «Почему ты все это терпишь? Почему не подаешь в отставку?» Ответ был простым: потому что у него не хватит на это смелости, потому что фюрер никогда на это не пойдет, потому что он потеряет звание официального преемника фюрера, свои многочисленные должности, а возможно, и часть своих огромных богатств.

Но вскоре обруганный наследник престола нашел, как он полагал, верное средство снова заручиться благосклонностью фюрера: Геринг приказал Мильху организовать выставку новейшей авиатехники, чтобы показать фюреру, что министр авиации – это человек, на которого всегда можно положиться. Увы! Выставка, состоявшаяся 26 ноября 1943 года в Инстербурге, стала провальной, причем по многим причинам. С одной стороны, Геринг, словно забыв о прецеденте в Рёхлине в 1939 году, приказал выставить для демонстрации модели самолетов, самолетов-снарядов и управляемых ракет, находящихся в стадии разработки, многие из которых представляли собой прототипы. «Неважно, летают они или нет, – сказал он своим инженерам. – Просто надо, чтобы фюрер их увидел». С другой стороны, Гитлер снова подумал, что работа над всеми образцами уже закончена. Остановившись перед «Фау-1», он спросил у руководителя научно-исследовательского отдела центра военных исследований в Пенемюнде, когда самолет-снаряд будет готов к применению. «В конце марта 1944 года», – ответил офицер, добавив при этом, что потребуются еще несколько недель для доработок. Гитлер, которого Геринг заверил, что «Фау-1» можно будет использовать до начала нового года, нахмурил брови и отошел.

Ситуация осложнилась, когда все перешли к новым моделям самолетов: Геринг, старясь выделиться, сразу же отодвинул генерал-фельдмаршала Мильха назад и забрал у него список выставленных моделей. Альберт Шпеер, входивший в свиту фюрера, стал свидетелем такой сцены: «Геринг взялся лично дать Гитлеру пояснения. Штаб рейхсмаршала составил для него памятку, точно соответствовавшую тому порядку, в котором были выставлены типы самолетов, с указанием названия, летных характеристик и прочих технических данных. Но один самолет почему-то не был доставлен, о чем Геринга забыли предупредить. И он, в приподнятом настроении, начиная с отсутствующей машины, все время давал неверные объяснения строго по шпаргалке». Так и было: вместо одного самолета стоял другой, двухмоторный бомбардировщик, а Геринг, не моргнув глазом, назвал его одномоторным истребителем и зачитал все его летно-технические характеристики. По мере того как Гитлер и его окружение переходили к другим самолетам, становилось все смешнее. Кончилось все тем, что фюрер прекратил эту комедию и сухо указал рейхсмаршалу на ошибки.

Но самое серьезное было еще впереди. Подойдя к реактивному истребителю Ме-262, Гитлер спросил: «Можно ли сделать так, чтобы это был не истребитель, а бомбардировщик?» Инженер фирмы «Мессершмитт» ответил утвердительно, добавив: «Он может нести две бомбы по 250 килограммов». Гитлера это весьма обрадовало, и он с воодушевлением сказал: «В этом самолете, который вы называете истребителем, я вижу сверхскоростной бомбардировщик, с которым я смогу сорвать любое вторжение на начальном, самом сложном, этапе. Он будет сеять панику, смерть и разрушения среди войск и десантных кораблей. […] Вот, наконец, сверхскоростной бомбардировщик. Ну, разумеется, никто из вас об этом даже не подумал!» Естественно, Геринг не посмел ему возразить, и с того дня он стал энергично требовать выполнения того, что несколько месяцев назад сам считал неправильным: переделать реактивный истребитель в бомбардировщик…

Но в тот неудачный день рейхсмаршалу предстояло испить чашу унижений до дна: закончив осмотр выставленных моделей, Гитлер пожелал понаблюдать за их полетами с крыши диспетчерской вышки. Но пригласил с собой только своего адъютанта и Мильха, сказав, что ему нужны «комментарии специалиста» касательно каждой модели. Убитый Геринг остался внизу и не услышал замечания Гитлера, объяснявшего, почему он не взял его с собой. «Рейхсмаршал слишком толстый, он не пролезет в люк», – сказал Гитлер. Перед отъездом фюрер горячо поблагодарил Эрхарда Мильха за качественную выставку…

Это, естественно, усилило степень ненависти, которую рейхсмаршал питал к своему статс-секретарю. Но в любом случае, ссоры между ними становились все более частыми. Геринг торопил Мильха исполнить приказ Гитлера о превращении Ме-262 в сверхскоростной бомбардировщик, а Мильх с этим затягивал и возражал при любом удобном случае. Статс-секретарь считал, что ответные авиационные удары по Англии не приносят пользы и попросту ослабляют люфтваффе, и без того достаточно ослабленное, чтобы обеспечивать защиту рейха. Мильх сурово упрекал Геринга за то, что тот не смог уговорить фюрера прекратить призыв в армию и перевод на заводы Шпеера рабочих с предприятий люфтваффе. И конечно, не прекращались трения между активным и знающим подчиненным и некомпетентным и заботящимся о соблюдении внешних приличий начальником. «Кто руководит немецкой авиацией? Вы или я?» – кричал на Мильха постоянно нервничавший рейхсмаршал… Естественно, «исследовательская служба» записывала все телефонные разговоры статс-секретаря, а Геринг прилежно собирал все его высказывания, чтобы однажды использовать их ему во вред…

В то же время стали принимать все более острый характер конфликты Геринга с генералом Галландом. Тот твердо возражал против желания Геринга воплотить в жизнь идею фюрера об установке на новые истребители Ме-410 «Шершень» 50-миллиметровой пушки, так как она весила 850 кг, имела слишком длинный ствол, на 3 метра выступающий перед носом самолета, ее заклинивало после пяти выстрелов, да и стреляла она прицельно не дальше чем на 400 метров. Как всегда, Геринг слушал, кивал, но отвергал все доводы, которые противоречили взглядам фюрера. А затем рьяно отстаивал те, что совпадали с мнением Гитлера. Галланд, как и Мильх, как мог сопротивлялся идее превращения Ме-262 в бомбардировщик: генерал предвидел, что американские Б-17 скоро начнут в сопровождении истребителей глубоко проникать на территорию рейха, что требовало принятия срочных предупредительных мер. А Геринг полностью исключал такую возможность и ругал Галланда за то, что тот сказал об этом Гитлеру. Кроме того, когда бомбардировки союзников оказывались особенно разрушительными, рейхсмаршал обрушивался с бранью не только на командование истребительной авиацией, но и на летчиков, и это окончательно вывело из себя Галланда. Он писал: «Рейхсмаршал собрал некоторых командиров авиачастей и летчиков, желая обсудить вопрос о налетах союзников на Южную Германию, в ходе которых немецкие истребители не достигли больших успехов. После общего вступления он принялся критиковать недостаток боевого духа у командования истребительной авиацией. […] Он впал в такое состояние, что стал осуждать и обвинять нас во всем подряд: якобы нас слишком щедро наделили почестями и наградами, но мы недостойны ничего подобного; как и раньше, в ходе битвы за Англию, командование истребительной авиацией все провалило; некоторые летчики, имевшие самые высокие знаки отличия, жульничали в своих докладах с тем, чтобы получить в награду за Англию Рыцарский крест. Я слушал его с нараставшим возмущением, пока не впал в ярость настолько, что сорвал с воротника Рыцарский крест и бросил его на стол. Вокруг воцарилась гробовая тишина. Я смотрел прямо в глаза рейхсмаршалу, который буквально потерял дар речи. Я был готов ко всему. Но ничего не произошло. Геринг спокойно закончил то, что намеревался сказать. После этого случая я полгода не надевал свои боевые награды». И Адольф Голланд еще дюжину раз подавал рапорт об отставке…

Словно всего этого было недостаточно, в припадке усердия Геринг также вступил в конфликт с министром по делам вооружения и боеприпасов Альбертом Шпеером. Причиной послужили вопросы распределения рабочей силы и стратегического сырья, а также намерение рейхсмаршала спрятать под землю авиационные заводы, чтобы уберечь их от бомбардировок союзников. Разумеется, этот план родился в голове фюрера, и Геринг старался исполнить его немедленно. Но Шпеер, как и Мильх, кстати, считал, что это потребовало бы слишком много времени и привело бы к значительным затратам. И задержало бы на пять месяцев выпуск самолетов. Поэтому он всячески старался не спрятать под землю заводы, а похоронить сам план их зарывания, и с каменным лицом выслушивал все возмущенные высказывания рейхсмаршала. Тот факт, что начальник Генерального штаба люфтваффе Кортнер уже через девять месяцев после вступления в должность сказал Мильху, что не сможет долгое время служить под началом Геринга, говорит намного больше, чем любая продолжительная речь. Тот же самый Кортнер сказал командирам эскадр в начале 1944 года: «Через год люфтваффе снова наберет силу… если к тому времени мы не проиграем войну!»

Но уже к середине января активность рейхсмаршала значительно снизилась, и он снова начал ездить в Фельденштейн, в Роминтен и конечно же в Каринхалл, где и отпраздновал свой 51-й год рождения с обычной для него пышностью. «Мы все приехали с дорогими подарками, чего и ждал Геринг, – вспоминал впоследствии Шпеер. – Голландские сигары, слитки золота с Балкан, ценные картины и скульптуры. […] В библиотеке для обозрения был выставлен стол, заваленный подарками. Геринг также разложил на столе чертежи, разработанные его архитектором ко дню рождения: напоминающая замок резиденция вскоре должна была увеличиться вдвое. В роскошном столовом помещении слуги в белых ливреях накрыли, с учетом текущих обстоятельств, не слишком обильный стол. Как и в прежние годы, Функ произнес речь в честь именинника. Он очень высоко оценил таланты Геринга и его заслуги и провозгласил тост за “одного из величайших немцев своего времени”. Пафосные слова Функа гротескно контрастировали с истинным положением дел в стране. Это был какой-то сюрреалистический пир на фоне приближающегося краха рейха».

Правда, приближение гибели ничуть не мешало рейхсмаршалу наслаждаться роскошью, питаемой коррупцией, поборами, «черным рынком», партийной кассой, высочайшими зарплатами, подарками иностранных дипломатов и официальными или неофициальными ссудами немецких партийных бонз. Но когда он оказывался в своем имении, у него пропадал всякий интерес к ходу войны. «Насколько я мог судить о нем с 1943 года, – вспоминал генерал Гудериан, – у меня складывалось впечатление, что в то время он практически не знал ничего из того, что происходило в люфтваффе». Двадцать пятого января 1944 года Йозеф Геббельс также отметил это в своем дневнике: «Геринг ничего не знает, не интересуется крупными проблемами авиационной войны, все переложил на своих подчиненных. […] Фюрер жалуется на то, что с ним невозможно говорить без того, чтобы он не седлал своих больших коней». Через шесть дней Геббельс добавил: «Геринг несколько раз звонил мне, чтобы справиться об авиационной обстановке». Когда министр авиации, рейхсмаршал и главнокомандующий люфтваффе звонит министру пропаганды, чтобы узнать об авиационной обстановке, это говорит о многом! Но 21 февраля 1944 года в ходе налета американской авиации на землю Брауншвейг он получил информацию из самых первых рук: один из его помощников обратил его внимание на истребителей П-51 «Мустанг», которые сопровождали бомбардировщики. Не имея возможности отрицать очевидный факт, Геринг лишь пробормотал: «Господи, да!»

Вероятно, огорченный этим фактом, он 24 февраля уехал отдыхать в замок Фельденштейн. Четвертого марта Геббельс сделал в своем дневнике такую многозначительную запись: «Геринг вовсе не поддерживает никаких связей с партией и не терпит, когда его за это критикуют. Поэтому ни фюрер, ни руководители партии не могут высказать Герингу то, что следовало бы теперь ему сказать. Он снова отстранился от всех, и это тем более печально для него, что в настоящий момент он переживает самый глубокий кризис в его жизни. […] Фюрер прекрасно понимает, что Геринг теперь несколько взвинчен. По его мнению, это – еще одна причина для того, чтобы помочь ему. В настоящий момент Геринг не выносит никакой критики, поэтому замечания ему следует делать очень аккуратно».

Адъютанта Гитлера фон Белова тоже удивила мягкость фюрера в отношении его верного паладина. «Меня удивило то, что Гитлер, как я понял, продолжал питать к нему глубокое уважение, – вспоминал фон Белов. – Мне в последнее время часто приходилось быть свидетелем сцен, когда Гитлер вызывал его к себе и строго отчитывал. Когда я сказал Гитлеру, что не могу увидеть связи между этими фактами и его положительными отзывами о Геринге, он ответил, что вынужден проявлять строгость к рейхсмаршалу, который отдает приказы и не проверяет их выполнение». Несомненно, именно поэтому Гитлер взялся лично отдавать приказы и проверять, как они исполнялись: в ночь с 24 на 25 марта 1944 года девяносто британских летчиков, содержавшихся в концлагере «Люфт III» в районе города Заган, бежали, но вскоре были задержаны, и Гитлер приказал расстрелять пятьдесят из них. Этот лагерь для военнопленных находился в ведении люфтваффе, а значит, Геринга, но тот в это время отдыхал в Берхстегадене и узнал о расстреле постфактум. А когда узнал, очень взволновался. «Я никогда не видела мужа в таком состоянии, – вспоминала Эмма Геринг. – Он кричал, без конца повторяя с отчаянием в голосе: “Господи, что теперь будет с моими летчиками, которые находятся в плену в Англии? Да ведь эти действия нарушили старую летную традицию, предписывающую уважать противника. Как же подобное могло случиться? Английские и немецкие летчики, в военное или в мирное время, всегда остаются товарищами!”». А вот в каком тоне Герман Геринг говорил о расстреле с фюрером, остается загадкой…

С начала 1944 года, вопреки приказам Гитлера сражаться, «не помышляя об отступлении», немецкие армии далеко отступили на обоих флангах русского фронта. На севере в период с 14 по 17 января шесть советских армий начали мощное наступление, вынудившее немецкие войска отступить на 160 километров на юго-запад. Это позволило русским освободить Новгород и прорвать блокаду Ленинграда. На юге силы были примерно равными, но зимнее наступление четырех Украинских фронтов, начавшееся 23 декабря 1943 года, заставило отойти группу армий «Юг» фон Манштейна и группу армий «А» фон Клейста. И позволило советским частям освободить в конце февраля 1944 года большую территорию от Сарн до Никополя, включая Корсунь и Винницу, неподалеку от которой находилась ставка Гитлера… Немцам после этого оставалось надеяться на традиционную весеннюю передышку, когда распутица делала непроходимыми все дороги, но на этот раз советские армии продолжили наступление. С марта по май 1944 года «наступление по грязи» позволило советским армиям продвинуться до Буга, Днестра и достичь предгорий Карпат. Немцам пришлось поочередно оставить Николаев, Одессу, Тернополь, Ровно и Ковель. А между Николаевым и Корсунью 6-я армия и 1-я танковая армия вермахта попали в окружение и были уничтожены. В начале мая 4-й Украинский фронт освободил Крым, а когда Красная армия взяла месячную передышку, она была уже у границ Румынии и Польши. На всем фронте советская авиация отвоевала господство в воздухе у Ме-109 и ФВ-190, которые оказались в меньшинстве и уступали в летно-технических характеристиках самолетам Як-9, Ла-7 и П-39 «Аэрокобра». Кроме того, советские летчики уже закалились в боях и обладали лучшей подготовкой, чем их немецкие противники. У немцев уже практически не осталось летчиков-ветеранов. С декабря 1943 года по май 1944 года на фронте, протянувшемся от Черного моря до болот Белоруссии, люфтваффе потеряло 1246 самолетов и 1743 летчика…

Поскольку – как и всегда – требовалось найти виновных в этой череде поражений, фон Манштейн и фон Клейст лишились своих должностей в начале апреля. Но поразительным оказалось то, что все эти неудачи, по масштабу превзошедшие поражение под Сталинградом, явно не очень огорчили фюрера. Это объяснялось прежде всего тем, что он был уверен, что Советская армия находится на грани краха. Но главное то, у него были другие заботы, которые он сформулировал в своей директиве № 51. Там говорилось: «Опасность на Востоке осталась, но еще большая вырисовывается на Западе: англосаксонское вторжение! На Востоке размеры пространства позволяют в крайнем случае оставить даже крупную территорию, не поставив под смертельную угрозу жизненные нервы Германии. Другое дело на Западе! Если противнику удастся осуществить здесь вторжение в нашу оборону на широком фронте, то последствия этого скажутся в короткое время и они будут необозримы. Некоторые факты позволяют предположить, что противник намерен начать вторжение не позднее весны, а может быть, и раньше. […] Поэтому я решил усилить мощь обороны, особенно там, откуда мы начнем обстрел Англии».

Гитлер уже с конца 1943 года беспрестанно думал о возможной высадке англичан и американцев на континенте, поэтому он назначил Роммеля командующим войск вермахта в Северной Франции и поручил ему усовершенствовать систему укреплений на побережье Ла-Манша.

Дело в том, что с ноября 1943 года по апрель 1944 года Гитлер получил из Анкары сведения из первых рук о переговорах союзников в Москве, Тегеране и Лондоне. Эти сведения действительно говорили о возможности открытия второго фронта на западе. Но в любом случае на огромной территории от Средиземноморья до Дуная, включая Адриатику, уже существовали другие фронты. В Италии союзники, которых удалось долгое время сдерживать перед Кассино и Анцио, продолжили продвижение вперед, итальянские партизаны активизировались, солдаты Кессельринга были изнурены, а силы американской авиации в этом районе в пять раз превышали силы люфтваффе. И весной 1944 года немецкому командованию стало ясно, что взятие союзниками Рима – вопрос всего нескольких недель. В Югославии коммунистическое сопротивление продолжалось, несмотря на тяжелые потери, а лидер партизан Тито оставался неуловимым, хотя для его поимки предпринимались многочисленные операции. Регент Венгерского королевства Миклош Хорти попытался вывести свою страну с немецкой орбиты, что вынудило вермахт занять в середине марта Будапешт.

Но многие считали, что самая большая опасность угрожает рейху с воздуха. Правда, бомбардировки городов не так уж и сильно поколебали моральный дух населения Германии, а усовершенствование тактики борьбы с бомбардировщиками и модернизация радаров ночных истребителей люфтваффе привели к тому, что британские «галифаксы» и «ланкастеры», осуществлявшие налеты на промышленные центры, понесли серьезные потери. Двадцать первого января 1944 года над Магдебургом были сбиты 54 из 683 участвовавших в налете самолетов союзников. Двадцать восьмого января из 683 появившихся над Берлином бомбардировщиков 43 не вернулись на базы. Девятнадцатого февраля при налете на Лейпциг англичане потеряли 78 из 816 машин. Двадцать четвертого марта в небе над Эссеном немцы сбили 72 самолета союзников из 811. Тридцатого марта в ходе налета на Нюрнберг англичане потеряли 94 самолета из 781… В то же время при налетах «Летающих крепостей» Б-17 и «Либерейторов» Б-24 на авиационные заводы в Хальберштадте, Ошерслебене, Брауншвейге и Магдебурге за один только день американцы потеряли 59 машин, что вынудило командование ВВС США отложить на месяц воздушные налеты днем. Но 20 февраля началась «большая неделя» непрерывных бомбежек: 1000 американских бомбардировщиков вновь появились над Аугсбургом, Штутгартом, Лейпцигом, Швайнфуртом, Регенсбургом, Штайром и Винер-Нойштадтом. На сей раз их сопровождали истребители П-51 «Мустанг», имевшие большой радиус действия. И потери бомбардировщиков значительно снизились, а число сбитых немецких истребителей резко увеличилось. Подвергшиеся бомбардировкам немецкие авиационные заводы были на 75 процентов разрушены, тысячи рабочих погибли, а производство истребителей рухнуло: в Лейпциге были уничтожены 350 готовых к выпуску Ме-109, в Винер-Нойштадте – 200 машин, еще 150 истребителей были разрушены на других заводах рейха. В ходе этой недели союзники также уничтожили половину из находившихся на конвейере 365 двухмоторных Ю-388…

Реакция руководителей рейха оказалась весьма характерной: Гитлер сурово отчитал Геринга, потребовал создать «истребительный зонт» над рейхом, приказал немедленно нанести ответный удар по Великобритании и спросил, как обстоят дела со строительством подземных авиазаводов и с программой производства самолета Ме-262. Геринг, продолжая находиться в своем замке Фельденштейн, выразил возмущение тем, что приказы фюрера не были выполнены, запретил предпринимать какие бы то ни было шаги без его разрешения. Десять дней он продержал без ответа рапорты и запросы, требовавшие дальнейших распоряжений, приказал резко увеличить выпуск бомбардировщиков Ю-88 и Хе-177, систематически дергал Мильха. Затем начал плести интриги против министра вооружения и боеприпасов Шпеера, которого болезнь легких вынудила в то время покинуть Берлин, что оказалось весьма кстати для рейхсмаршала. Мильх посчитал своим долгом восстановить производство на разрушенных заводах, сорвать происки Геринга и вернуть расположение фюрера Альберту Шпееру, эффективность работы которого оценить мог лишь он один. Самым удивительным оказалось, что во всех начинаниях ему улыбнулась удача. Особенно он преуспел в первом вопросе: благодаря тесному сотрудничеству Министерства авиации с Министерством вооружения и боеприпасов, введению 72-часовой рабочей недели и выдаче многочисленных премий рабочим авиастроительная промышленность возродилась из пепла. И даже поставила абсолютный рекорд, выпустив в апреле 2021 истребитель! Правда, в тот месяц заводы реже подвергались бомбовым ударам, потому что союзники сосредоточили все усилия на ударах по путям подвоза «Фау-1» к пусковым установкам и по самим установкам на севере Франции. Но в апреле в одном из докладов Галланд указал на тупик, в котором уже оказалась немецкая истребительная авиация. «Соотношение сил, с которым мы сегодня имеем дело, равно примерно один к семи, – писал он. – Летные характеристики у американских самолетов чрезвычайно высоки. За последние четыре месяца потери среди дневных истребителей составили более 1000 машин, среди погибших – наши лучшие офицеры, и эти утраты невосполнимы». Действительно, опытные пилоты гибли один за другим, а приходившие им на смену летчики, подготовленные по ускоренной программе, не могли достойно противостоять в воздушных боях тучам истребителей, которые отныне сопровождали бомбардировщики союзников.

Двадцать третьего мая, когда немецкая авиастроительная промышленность поставила новый рекорд производства, Геринга, Мильха, Шпеера, Кортена, Галланда и руководителя научно-исследовательского отдела полковника Петерсена вызвали в Бергхоф. Фюрер рассеянно выслушал их доклады о новых планах строительства самолетов, глядя на далекую панораму гор. Но оживился, когда Мильх упомянул о реактивном истребителе Ме-262. «Я полагал, – сказал Гитлер, – что Ме-262 будет высокоскоростным бомбардировщиком. Сколько уже произведено Ме-262, способных нести бомбы?» Мильх ответил: «Ни одного, мой фюрер. Ме-262 выпускается только как истребитель». Среди наступившей гробовой тишины Мильх пояснил, что этот самолет сможет нести бомбы только после серьезных технических переделок, да и то всего одну бомбу весом 500 килограммов. Фюрер прервал его, сказав: «Какая разница! Мне достаточно было бы и одной бомбы весом 250 килограммов!» Он спросил о броне и о вооружении самолета, а потом начал распаляться: «Кто принял к исполнению мои распоряжения? Я отдал четкий приказ, и никто не мог усомниться в том, что эта машина должна стать истребителем-бомбардировщиком». Последовало перечисление веса различных бортовых систем, а потом Гитлер заметил: «Пушки не нужны. Самолет настолько быстр, что броня ему тоже не нужна. Вы можете все это снять». Сбитый с толку и испуганный Петерсен пробормотал, что это сделать невозможно. Мильх попросил фюрера выслушать остальных, но те промолчали… Наконец Галланд отважился раскрыть рот, но Гитлер жестом приказал генералу молчать. Мильх принялся уговаривать Гитлера подумать, прежде чем принять окончательное решение, но его слова заглушил поток ругательств. Однако когда гроза миновала, Мильх не смог удержаться от последнего возражения. «Мой фюрер, – сказал он, – даже ребенку видно, что Ме-262 – это истребитель, а не бомбардировщик».

Последствия этого совещания оказались вполне предсказуемыми: статс-секретарь Имперского министерства авиации Эрхард Мильх, настоящая рабочая лошадка, был вскоре лишен всех полномочий. Полковник Петерсен доложил Герингу, что внедрение всех названных фюрером изменений повлечет за собой серьезные проблемы технического порядка, что первые сто произведенных истребителей Ме-262 и запасные части к ним модифицировать уже не удастся. Что новый вариант самолета может быть готов не раньше чем через пять месяцев. Геринг сурово упрекнул его за проявленную накануне трусость, забыв о собственной робости, и приказал распоряжение фюрера выполнять неукоснительно. «Я вам не раз повторял распоряжение фюрера, которое вполне понятно, – добавил рейхсмаршал. – Его совершенно не интересует Ме-262 как истребитель. С самого начала он хотел получить истребитель-бомбардировщик». Таким образом, руководство дальнейшим применением Ме-262 перешло от Галланда к командующему бомбардировочной авиацией «во избежание новых ошибок». А руководство объединенными усилиями по увеличению производства самолетов было поручено заместителю Шпеера Карлу Зауру, отъявленному нацисту, фанатизм которого намного превосходил его компетентность.

Но, хотя он этого не понял до конца, все затеянные Герингом многочисленные перестановки, все его большие маневры и маленькие хитрости уже не имели никакого значения, поскольку 12 мая 1944 года 935 самолетов 8-го воздушного флота США при мощной поддержке истребителей сбросили 20 000 тонн бомб на несколько нефтеперерабатывающих заводов и заводов по производству синтетического бензина в центре и на востоке Германии, выведя их из строя на целый месяц. Уже на следующей неделе Шпеер предупредил Гитлера о надвигающейся катастрофе: «Противник ударил по одному из наиболее уязвимых наших мест. Если так будет продолжаться, мы вскоре лишимся производства горючих материалов. […] Мы можем надеяться только на то, что командование ВВС противника умеет думать и планировать не лучше, чем Генеральный штаб нашего люфтваффе!» Но эти надежды оказались напрасными: в ночь с 28 на 29 мая 400 бомбардировщиков снова осуществили налет, а базировавшиеся в Италии самолеты 15-го воздушного флота США нанесли массированный удар по румынским нефтеперегонным заводам в Плоешти. С того дня и без того недостаточное производство бензина в рейхе сократилось вдвое. Разумеется, это привело к неизбежным последствиям: Гитлер яростно накинулся на Геринга. «Этот жаворонок наслаждается домашней жизнью в окружении своих женщин, – возмущался фюрер. – Бабы! Бабы! Ничего удивительного в том, что люфтваффе превратилось в помойку!» Не желая больше щадить ранимую душу своего старого товарища по партии, он распорядился немедленно передать всю авиационную промышленность под контроль министра вооружения и боеприпасов Альберта Шпеера. Это, конечно, была необходимая мера, но явно недостаточная. Горючее – это движущая сила войны, особенно авиации, и можно было ожидать уже с июня 1944 года значительного снижения эффективности вермахта вообще и люфтваффе в частности…

Целых семь месяцев фюрер ждал большой десантной операции на западе и готовился к ней без особого страха. Четвертого марта 1944 года Геббельс записал в своем дневнике: «По мнению фюрера, в случае высадки наши шансы на успех обеспечены. […] На западе у нашей авиации тоже есть шансы на успех. Мы собрали там большое число истребителей, которые готовы вступить в бой». Восемнадцатого апреля он написал: «Фюрер абсолютно уверен в том, что высадка обречена на провал, что она будет сорвана с крупными потерями для союзников. […] Тот, кто высаживается на берег, дурак, потому что не знает, во что ввязывается. Роммель […] готов заставить англичан и американцев пить морскую воду». Второго июня, приехав к Герингу, чтобы вручить подарок имениннице Эдде, Гитлер сказал ее отцу: «Увидите, Геринг! На этот раз мы одержим самую крупную победу в этом веке!»

Как всегда, Гитлер был опьянен цифрами: на западе позади «атлантического вала» с его 12 000 бункерами и 6 миллионами мин, стояли 52 дивизии, насчитывавшие 1,3 миллиона человек, которые должны были поддерживать 2000 танков и 1400 самолетов. Но реально между Ла-Маншем и Средиземным морем находились всего 850 000 солдат в составе 42 дивизий, сформированных в основном из новобранцев, возрастных ветеранов и иностранных наемников. Большинство этих дивизий имели некомплект личного состава, им не хватало артиллерии, боеприпасов, средств транспорта и, главное, горючего. Они имели в распоряжении всего 1215 боеспособных танков (часть машин было нельзя использовать по причине крайней изношенности и отсутствия запасных частей). По сути, «атлантический вал» имел всего двенадцать опорных пунктов между Голландией и французской Жирондой, а остальная его часть представляла собой линейные укрепления практически без эшелонирования в глубину, которые занимали двадцать дивизий, имевшие на вооружении различные артиллерийские системы, многие из которых были трофейными. Третий воздушный флот маршала Шперле был готов не лучше: в его составе числилось 95 истребителей, 130 бомбардировщиков, 200 истребителей-бомбардировщиков и 64 самолета-разведчика, которые часто оставались на земле из-за нехватки горючего или запасных частей. А авиабазы, которые должны были принять 1000 самолетов усиления, не имели ни должных взлетно-посадочных полос, ни контрольно-диспетчерских вышек, ни запасов горючего, ни средств связи, ни средств противовоздушной обороны. И, хотя маршал Шперле об этом не знал, местоположение всех этих аэродромов было известно британцам благодаря сведениям, предоставленным бойцами французского Сопротивления, и расшифровкам перехваченных сообщений немцев… Да и схема управления немецкими войсками была очень сложной: Роммель, на которого фюрер возлагал большие надежды, командовал лишь группой армий «Б» севернее Луары. Формально он подчинялся начальнику штаба западной группы войск фон Рунштедту, хотя и имел прямой выход на фюрера, который в любом случае запрещал всякое перемещение войск без его разрешения… И естественно, ни Роммель, ни Рунштедт не распоряжались авиацией, которой издалека руководил рейхсмаршал, по-прежнему очень ревниво относившийся к своим полномочиям, несмотря на то, что никогда не выполнял свои обязанности как следует…

На рассвете 6 июня 1944 года 5000 судов высадили шесть дивизий союзников на нормандское побережье, 20 000 парашютистов приземлились в глубине обороны немцев. Эти действия прикрывали 8400 истребителей и бомбардировщиков. Находившийся в тот день в замке Клессхейм неподалеку от Зальцбурга Геббельс записал в дневнике: «Только что началась решающая великая битва этой войны. […] Фюрер этому более чем рад. […] Геринг тоже находится в Клессхейме. Как всегда, он настроен оптимистично, если не сказать слишком оптимистично. Кажется, что он уже выиграл эту битву».

Но праздновать победу было рано: вечером 6 июня немцы, прижатые к земле огнем корабельной артиллерии и бомбежками, не смогли помешать союзникам продвинуться вглубь полуострова и захватить пять плацдармов между реками Орн и Вир. В тот день люфтваффе смогло задействовать в бою лишь 175 самолетов, которых моментально разогнали 3000 «спитфайров», «мустангов» и «тандерболтов», господствовавших в воздухе. Естественно, ни один «сверхскоростной бомбардировщик» Ме-262 не сеял панику и смерть на побережье… Девятого июня на помощь оборонявшимся частям вермахта из рейха вылетели 475 самолетов Ме-109 и ФВ-190, но и их смяла армада самолетов союзников. И на сей раз Геринг даже не заподозрил, что приказы, которые он отдает своим эскадрильям, тут же перехватывает и расшифровывает главное шифровальное подразделение Великобритании, расположенное в Блетчли. За неделю боевых действий 3-й воздушный флот люфтваффе потерял в небе Нормандии 360 машин. А на земле пять плацдармов сомкнулись, и на побережье начали высаживаться подкрепления. Двенадцатого июня союзники взяли Байо. Вермахт ничего не предпринимал в ответ, поскольку пути сообщения с западом систематически подвергались бомбежкам и подрывались. А также потому, что крупные наземные и воздушные силы немцы держали в резерве и даже усилили на севере, поскольку Гитлер считал, что основные силы союзников высадятся на побережье пролива Па-де-Кале. Хотя немецким танкам и артиллерии удалось остановить наступление британцев в направлении Канна, американцы смогли закрепиться на полуострове Контантен и двинулись на Шербур.

Гитлер с опозданием понял всю серьезность происходящего. «Я никак не мог понять установку Гитлера, – писал впоследствии фон Белов. – Он все еще был уверен, что мы сможем отбросить высадившиеся десантные войска. Я же, в отличие от него, видел, что вражеская авиация имеет абсолютное превосходство и что огромная масса военной техники непрерывно наращивается. В сравнении с этим сосредоточением войск противника сил составных частей вермахта не хватало, а потому наши сухопутные войска действовали в одиночестве. В эти июньские дни 1944 года Гитлеру пришлось впервые по-настоящему понять, что значит полное господство в воздухе». Утром 16 июня Гитлер отправился в Мец, желая поговорить с фельдмаршалами Роммелем и фон Рундштедтом. Фон Белов вспоминал: «Рундштедт доложил обстановку на фронте, сложившуюся за последние десять дней, и сделал вывод, что невозможно выкинуть врага из Франции имеющимися в его распоряжении силами. Гитлер воспринял это весьма нервно и с недовольством ответил привычной в последнее время пустой фразой о применении “Фау-1” и ожидаемом в самые короткие сроки использовании реактивных истребителей».

Но появление Ме-262 затягивалось, а первые упавшие на Лондон «Фау-1» не оказали существенного воздействия на стратегическую обстановку во Франции. Союзники продолжали постепенно расширять плацдарм, Гитлер указывал своим фельдмаршалам, что им делать, находясь в сотнях километров от Западного фронта. А люфтваффе за вторую неделю боев потеряло еще 286 самолетов. И поэтому командованию пришлось отвести с фронта эскадрильи, которые не могли обеспечивать поддержку наземных войск и служили только для защиты своих аэродромов. Для того чтобы объяснить эту череду неудач, у Гитлера, естественно, уже имелся наготове виновный. «Фюрер сказал, что он никак не может управлять людьми из люфтваффе, – записал 22 июня Геббельс в дневнике, – потому что в вопросах авиационной войны не разбирается так же, как в том, что касается действий танковых войск. И добавил: самая большая ошибка Геринга состоит в том, что он не интересуется ничем, […] не доходит до сути вопросов, что он научил свое окружение докладывать ему только хорошие новости и что он живет в мире, полном иллюзий».

Может быть, Гитлер этого не понимал, но все это сильно похоже на автопортрет. Но времени на раскаяние у него больше уже не было, потому что на Востоке снова начались активные боевые действия. Двадцать второго июня 1944 года, в третью годовщину германского нападения на СССР, началась операция «Багратион»: Красная армия перешла в наступление по всему фронту группы армий «Центр», которая до той поры не была затронута весенними операциями. Теперь дело обстояло иначе: сначала 24 300 орудий, тяжелых минометов и «катюш» обрушили град снарядов на немцев, а затем в бой вступили 185 дивизий и 4000 танков, большинство из которых составляли грозные Т-34 с 85-миллиметровой пушкой, снаряды которой пробивали броню любого немецкого танка. Наступление поддерживали пять воздушных армий, имевших в составе 6300 самолетов и превосходивших силы люфтваффе в восемь раз. Геринг спешно приказал переправить в Россию сто истребителей из Италии и еще пятьдесят из Германии, но для люфтваффе это было мизерным усилением, поскольку за то время, пока они летели, немцы потеряли вдвое больше машин. Спустя двенадцать дней фронт был прорван на протяжении 300 километров, группа армий «Центр» потеряла двадцать пять дивизий (350 000 человек). Русские войска последовательно освободили Витебск, Минск, а потом и всю территорию Белоруссии. А пять советских фронтов вышли к Висле.

Гитлер отреагировал на это как обычно: запретил любое отступление и снял с должностей командующих группами армий «Центр» и «Север». Он также отстранил от принятия решений начальника штаба сухопутных войск Цейтцлера, попытавшегося повлиять на его стратегию. Двадцатого июля, когда фюрер собрал в своей ставке в Растенбурге всех военачальников, отовсюду потоками хлынули скверные новости. В Нормандии пали Канн и Сен-Ло, Контантен захвачен американцами, а британцы двигаются к департаменту Орн. В Италии союзники захватили Сиену, продвигались к Флоренции и приблизились к Готской линии, последнему оборонительному рубежу перед долиной реки По. На Востоке Красная армия потеснила немецкие войска в Эстонии и в Литве и глубоко вклинилась в Восточную Польшу, и теперь фронт проходил всего в сотне километров от Растенбурга. Трезво оценивая ситуацию, можно было сказать, что над рейхом нависла угроза с северо-востока, с востока, с юго-востока, с юга и с юго-запада… Но 20 июля 1944 года Гитлер источал оптимизм, явно желая произвести впечатление на своих генералов и ободрить Муссолини, прибытие которого в «Волчье логово» ожидалось во второй половине дня.

Но тот получил ужасные впечатления, потому что около 12 часов 40 минут в деревянном строении, где проходило ежедневное оперативное совещание, взорвалась бомба, оставленная там полковником фон Штауфенбергом. Четыре человека погибли и двадцать получили ранения. Когда Муссолини спустя два часа после покушения на жизнь Гитлера приехал в ставку вместе с переводчиком Паулем Шмидтом, он стал свидетелем сцены, достойной пера Данте. Шмидт вспоминал: «Мы прошли прямо в комнату для совещаний, которая напоминала разрушенный дом после воздушного налета. […] В углу комнаты лежал мундир, который был на Гитлере в то утро. Он показал Муссолини разорванные в клочья брюки и слегка поврежденный китель. […] Муссолини пришел в ужас. […] В руинах этого кабинета, который являлся центральным пунктом немецко-итальянского сотрудничества, он, вероятно, увидел руины всей политической структуры оси Рим – Берлин. […] Лишь через некоторое время Муссолини настолько овладел собой, что смог поздравить Гитлера со спасением. Ответ Гитлера оказался совершенно неожиданным: […] “Когда обо всем этом думаю, я должен сказать: со мной ничего не случится, это ясно. Несомненно, судьбой мне предначертано продолжить путь и завершить мою задачу”».

Физически Гитлер не сильно пострадал от взрыва, но психологические последствия покушения оказались весьма серьезными для этого и без того неуравновешенного человека. Его паранойя значительно усилилась, как и ненависть к человечеству вообще и к офицерам вермахта в частности. Он тут же принял решение снять с должности начальника штаба ОКХ Цейтцлера, много раз просившего об отставке, и назначить на его место главного инспектора бронетанковых войск генерала Гудериана. И того уже на следующий день вызвали в ставку под Растенбургом, где фюрер сообщил ему о назначении и «категорически запретил в будущем подавать в отставку»…

А тем временем новость о том, что фюрер остался жив, сорвала планы заговорщиков, которые попытались захватить правительственные учреждения в Берлине сразу же после покушения. Геббельс примчался в Растенбург, где встретился с Герингом. В своем дневнике он записал: «Рейхсмаршал все еще находится под впечатлением от событий, произошедших во время покушения. Прежде всего, потому что его начальник штаба генерал Кортен скончался от полученных ран. […] Рейхсмаршал целиком разделяет мое убеждение о подоплеке покушения. Он в ярости оттого, что генералы, полагая, что фюрер погиб в результате покушения, посмели взять в свои руки власть над гражданскими учреждениями, даже не вспомнив о нем. Он усиленно подчеркивает, что именно он является законным преемником фюрера, и только ему армия должна была сразу же присягнуть. Рейхсмаршал, естественно, полон ненависти к генералам-предателям».

Как тут не наполниться ненавистью, раз к покушению на Адольфа Гитлера добавилось еще и оскорбление его высочества Германа Геринга? Руководители заговора тем самым только усугубили свою вину… Но Гиммлер, Борман и Геббельс рассчитывали воспользоваться ситуацией, чтобы добиться от фюрера значительного расширения полномочий, а именно: получить полный контроль над вермахтом, партией и общественной жизнью соответственно. А Геббельс даже считал себя «кандидатом в военные диктаторы внутри страны». Однако он сразу же наткнулся на серьезное препятствие, о чем сам написал 23 июля: «Весь этот процесс принимает неприятный оборот, поскольку вечером я узнал, что рейхсмаршал собирается принять участие в воскресных переговорах, чтобы воспротивиться столь важной передаче полномочий, особенно тех, что касаются вермахта. Это было бы верхом разлада. До нынешнего дня именно Геринг постоянно торпедировал любые основные направления военной политики из опасения, что это уменьшит его личную власть. Пусть бы он, по крайней мере, использовал те полномочия, что имеет! Но он и этого не делает. Он исходит из принципа “Я, конечно, ничего не делаю, но зато и другие не имеют права что-либо делать”. Очевидно, что так войну вести нельзя, и уж тем более выиграть ее».

Именно поэтому совещание, проходившее в воскресенье, 24 июля, в ставке фюрера, оказалось довольно оживленным. «Речь Геринга была театральной, – отметил в дневнике Геббельс. – Казалось, он думает, что его последние должности у него хотят отобрать, и поэтому цепляется за них зубами и ногтями. […] Геринг не может никоим образом отказаться от своей власти над люфтваффе в пользу Гиммлера, это означало бы для него потерять последнее, что он имеет». Но министр пропаганды все-таки сумел добиться от Гитлера расширения своих полномочий, сделав в последнюю минуту уступку гордости рейхсмаршала. Он писал: «Геринг в очередной раз заявил, что если подготовленный нами план будет утвержден, то ему останется только подать в отставку. Он сказал, что готов это сделать и не станет возражать, но ему следует сказать ему об этом открыто. И все-таки нам следовало учесть одно обстоятельство: если это случится сейчас, то общественное мнение сразу же установит связь между отставкой и путчистами. Но этого никто из нас не желал. […] Поэтому я предложил компромисс: фюрер поручает Герингу задачу полного использования всех военных ресурсов рейха и для этого назначает его уполномоченным по тотальной военной мобилизации. Я получаю право отдавать приказы и распоряжения всем министрам и верховному руководству рейха, получаю прямой доступ к фюреру, чтобы иметь возможность советоваться с ним при возникновении осложнений, не разделяя это право с соответствующим руководителем сектора. […] Изменения плана, которые подразумевали мои предложения, касались лишь формы, но Геринг ухватился за это. Его обрадовало то, что по крайней мере были соблюдены внешние приличия.

Впрочем, он от этой должности отказался, сказав, что у него достаточно хлопот с люфтваффе. Что же касается меня, то в случае подписания фюрером этого документа я получу самые широкие полномочия, которые человек может иметь в национал-социалистском рейхе». Действительно, уже в конце июля Гитлер назначил Геббельса «имперским уполномоченным по ведению тотальной войны».

Геринг сохранил хорошую мину при плохой игре… Впрочем, у него не было выбора, потому что в то время его позиции были крайне слабыми. «Не позднее августа 1944 года, – писал впоследствии генерал Гудериан, – Гитлер признал полную некомпетентность главнокомандующего люфтваффе. В присутствии меня и Йодля он очень жестко отчитал его: “Геринг! Люфтваффе ничего не предпринимает. Оно больше не достойно считаться отдельным видом вооруженных сил. И в этом – ваша вина. Вы слишком ленивы!” При этих словах по щекам тучного рейхсмаршала потекли крупные слезы. Он не смог ничего ответить. Сцена эта была такой неприятной, что я увел Йодля в другую комнату, оставив их наедине». После этого Геринг сказался больным и уединился в Каринхалле, удалившись от соперников, значительно укрепивших свои позиции. Так, Гиммлер был назначен командующим Резервной армией, сменив на этом посту генерала Фромма. Геббельс стал главным уполномоченным по ведению тотальной войны. Бургдорф стал шеф-адъютантом Гитлера вместо тяжело раненного Шмундта. Мартин Борман, «Мефистофель фюрера», тоже значительно укрепил свое влияние после покушения 20 июля. И все эти зловещие фигуры окружали пострадавшего от покушения фюрера, по мнению Геринга, намного сильнее, чем это могло показаться. «После покушения, – признал он впоследствии, – Гитлер сильно переменился, потерял душевное равновесие, его руки и ноги дрожали, он никак не мог привести в порядок свои мысли. Начиная с того времени он больше не покидал свой бункер, не дышал свежим воздухом, потому что солнечный свет раздражал его глаза. Он без колебания выносил смертные приговоры и никому не доверял».

Так и было. Военный судья Фрейхер фон Хаммерштейн тоже вспоминал, что «фюрер протестовал против мягких обвинительных приговоров, выносимых трибуналами люфтваффе, и говорил при этом: “Я хочу, чтобы в люфтваффе стали наконец выносить смертные приговоры!” После этого Геринг начал звонить мне ежедневно и спрашивать: “Где же смертные приговоры?”». В очередной раз в душе Германа Геринга рабская покорность взяла верх…

В течение следующего месяца, когда рейхсмаршал все еще болел, шли ожесточенные бои на всех четырех решающих направлениях. Боевые действия разворачивались в опасной близости от границ рейха. Четвертого августа финский парламент специальным законом провозгласил маршала Маннергейма президентом страны, что таило в себе опасность сепаратного мира Финляндии с Советским Союзом. Южнее Финляндии две советские армии, действуя по сходящимся направлениям, вышли к Риге и на берег Балтики. В центре 1-й Белорусский фронт Рокоссовского достиг предместий Варшавы. А на юге 2-й и 3-й Украинские фронты готовились начать из Молдавии крупное наступление в направлении Плоешти и Бухареста. На западе заканчивалась позиционная война: американские танки прорвались к Арваншу, соединились с британскими и канадскими передовыми частями, продвигавшимися со стороны Кана, и теперь угрожали немецкой обороне между Фалезом и Аржантаном. Как всегда, Гитлер запретил любой отход, и 20 августа пятнадцать немецких дивизий оказались в окружении в районе Фалеза, будучи лишены всякой авиационной поддержки, поскольку число истребителей в 3-м воздушном флоте сократилось до 75 машин, да и для тех не было горючего… В это же время другие американские дивизии быстро продвинулись к Шартру, Дрё и Орлеану, форсировали Сену и приблизились к Парижу, где 19 августа началось восстание. В тот же день в Италии союзные войска вступили во Флоренцию. После этого плохие новости начали потоком приходить в ставку Гитлера близ Растенбурга. Двадцать пятого августа капитулировал немецкий гарнизон Парижа, союзные армии высадились в Провансе, взяли Тулон и Марсель и начали двигаться вверх по долине Роны на Гренобль. Двадцать восьмого августа Красная армия взяла Бухарест, и Румыния выступила против Германии, дав тем самым толчок к восстаниям против немцев в Болгарии и в Словакии. А главное, воодушевила партизан Югославии, где отряды Тито сковывали восемнадцать немецких дивизий. Турция также разорвала отношения с Германией…

Но по мере того, как ухудшалась стратегическая обстановка, ширились интриги друг против друга руководителей Третьего рейха. Геббельс записал в дневнике 3 августа: «Существенные недостатки нашего способа ведения войны в настоящее время воплощают Риббентроп и Геринг. […] Геринг полностью впал в апатию. Я слышал, что в настоящее время он страдает нарушением кровообращения. Его сильно упрекают в том, что он забросил свой штаб в дюнах Роминтена и переселился в Каринхалл. То, что он скрыл это от фюрера, показывает, какие мысли владеют им в настоящее время. Он менее любого другого заслуживает прозвища Железный человек. Риббентроп и Геринг являются тормозами развития национал-социализма времен войны. […] Я попытаюсь подойти к фюреру с другой стороны, чтобы вовлечь его в обсуждение проблем, которые не могут быть решены двумя этими неудачниками».

Геббельс действительно незамедлительно открылся Гитлеру, и первая реакция фюрера его обнадежила. «Он отозвался о Геринге грубыми словами, – отметил в дневнике Геббельс. – В настоящее время Геринг не служит для него опорой. […] Больше всего фюрер злится на него за то, что тот уехал в Каринхалл, ничего ему не сказав». Но Гитлер отличался непредсказуемостью, его отношения с Герингом были слишком сложными, и Геббельс очень скоро это почувствовал, когда попытался развить свой успех. Адъютант Гитлера фон Белов, который слег в постель из-за пережитого сотрясения мозга, но продолжал находиться в ставке – лежал в своей комнате, – пришел к такому же выводу, когда фюрер навестил его в конце августа. «Во время посещения Гитлер заговорил о пригодности Геринга и эффективности его действий как командующего люфтваффе. Фюрер высказался в том смысле, что […] заслуги Геринга уникальны и может случиться так, что тот ему еще понадобится. Для Гитлера было очевидно, что с руководством люфтваффе Геринг не справился, и прежде всего из-за своей праздности, а также потому, что он, фюрер, слишком считался с ним как со старым другом. Но что касается последних событий, Гитлер сказал: он знает, что Геринг – на его стороне. Он продолжал доверять ему. Я намекал, что у меня на это другой взгляд. Но фюрер свою точку зрения по поводу Геринга менять не желал. […] Он также говорил, что люфтваффе должно было бы иметь нового главнокомандующего, который относился бы к своей работе с усердием».

Дело было в том, что фюрер все еще надеялся с помощью люфтваффе выправить довольно сложную стратегическую обстановку. Его поддерживало в этой надежде то, что тысячи «Фау-1» продолжали падать на Англию, что первые «Фау-2» с 8 сентября начали долетать до Лондона. Он рассчитывал также на то, что самолеты Ме-262, которые он упорно продолжал считать бомбардировщиками, посеют панику в рядах союзников, и уже подумывал о решительном контрнаступлении в Арденнах… В конце концов силы врага истощатся, пропаганда Геббельса, казалось, вдохновляет гражданское население и военных, а благодаря Шпееру выпуск новых танков и самолетов достиг небывалых объемов…

Но, продолжая находиться в плену завышенной самооценки и дилетантской стратегии, Гитлер пренебрегал главным – бомбардировками союзной авиации. После двухнедельного перерыва в июне, когда основные силы англо-американской авиации участвовали в операции «Оверлорд», вновь начались массированные бомбардировки территории рейха. Союзники сосредоточили свои удары на центрах производства синтетического бензина. «22 июня были уничтожены мощности для производства девяти десятых авиационного бензина, – писал впоследствии Альберт Шпеер, – суточный объем его производства снизился всего до 632 тонн. Когда интенсивность налетов несколько снизилась, мы еще раз повысили его уровень до 2370 тонн, что составляло ровно 40 процентов прежнего объема производства. Но 21 июля, всего четыре дня спустя, с выпуском всего 120 тонн мы оказались практически на мели. Девяносто восемь процентов производства топлива для авиации остановилось. Впрочем, противник позволил нам запустить часть производств химического концерна “Лойна”, благодаря чему мы к концу июля смогли довести суточное производство горючего для самолетов до 609 тонн. В ту пору считалось успехом, если нам удавалось произвести даже десятую часть прежнего объема. Однако повторявшиеся налеты настолько сильно повредили систему трубопроводов на химических заводах, что не только прямые попадания, но даже просто удары взрывной волны и проседания грунта повсюду вызывали нарушения герметичности монтажных систем. Произвести их ремонт было практически невозможно. В августе мы произвели 10 процентов, в сентябре – 15 процентов, в октябре снова – 10 процентов наших прежних объемов».

Запасы горючего у люфтваффе, составлявшие в апреле 175 000 тонн, в июле сократились до 35 000 тонн.

Гитлер, потребовавший в апреле создать «истребительный зонт» над рейхом, в конечном счете согласился с доводами Шпеера, а Геринг торжественно пообещал, что новый «воздушный флот рейха» не будет отправлен на фронт. Но продвижение союзников во Франции заставило их забыть обо всех своих обещаниях, и истребители улетели на запад, где в скором времени были сбиты, брошены в неразберихе отступлений или захвачены союзниками. Поэтому было решено создать новое соединение из 2000 истребителей к сентябрю, а пока германский рейх располагал лишь 200 самолетами для того, чтобы попытаться отразить дневные налеты союзных бомбардировщиков! К тому же истребители люфтваффе становились все более уязвимыми, поскольку из-за нехватки горючего время подготовки новых летчиков сократилось с 210 часов налета в июне до 110 часов в августе и 50 часов в сентябре. В следующем месяце летчиков готовили только с помощью наземных тренажеров, а первые самостоятельные вылеты они совершали, уже попав в боевые эскадрильи. Поэтому потери самолетов при посадках вскоре сравнялись с боевыми потерями… А первые переделанные в бомбардировщики Ме-262 сбросили несколько бомб над боевыми порядками союзников наугад, поскольку прицелы самолетов еще требовали усовершенствования, и быстро вернулись на базу, потому что имели весьма ограниченный радиус действия… Печальная правда заключалась в том, что люфтваффе имело всего 7000 боеспособных самолетов различных типов, в то время как союзная авиация насчитывала уже 35 000 боевых машин…

Но Гитлер, одержимый идеей «оружия возмездия», на все это не обращал никакого внимания. К тому же его поведение становилось все более непоследовательным, он снова отправил на фронт истребители, которые предназначались для обороны заводов. При этом он пренебрег активными возражениями Шпеера и Галланда. После чего вызвал их к себе и объявил: «Я больше не хочу, чтобы производили самолеты. Подразделения истребителей будут расформированы! Прекратите производство самолетов. Прекратите немедленно, поняли? Вы постоянно жалуетесь на нехватку квалифицированных рабочих, да? Так вот, немедленно перебросьте рабочих на производство средств ПВО. Пусть все рабочие делают зенитки. И пусть все оборудование используется для этого! Это приказ! […] Надо увеличить сегодняшние объемы производства». После этого Галланд и Шпеер уже практически ничего не решали…

Разумеется, этот приказ фюрера не имел никакого смысла: рабочие не обладали соответствующими навыками, станки авиационных заводов не были приспособлены для выпуска средств ПВО. К тому же зениток хватало. А вот снарядов стало по-настоящему недоставать: возрастал дефицит сырья, необходимого для производства взрывчатых веществ… Но, как всегда, Гитлер ни о чем и слышать не желал. Тем временем разрушительная сила налетов на рейх увеличилась, что привело к снижению объемов производства синтетического топлива, а люфтваффе оказалось парализованным из-за отсутствия горючего и недостаточной подготовки пилотов. Немецкая авиация не могла сдерживать потоки воздушных армад союзников, и это неизбежно ставилось в вину дородному рейхсмаршалу, акции которого к тому времени резко упали. «Сколько еще будет продолжаться болезнь Геринга?» – спрашивал вышедший из себя фюрер. «Теперь Геринг ни во что не ставится», – с радостью записал в дневнике Геббельс 17 сентября…

Но он явно поторопился с выводами. Рейхсмаршал сохранил определенный вес и некоторые рычаги влияния, в его распоряжении находились мощная служба прослушивания и прекрасно вооруженные полки. Нападать на Геринга в открытую было по-прежнему опасно, и это почувствовали на своей шкуре те, кто попытался начать расследования в люфтваффе после покушения на Гитлера 20 июля. Зато никто не мог отрицать, что в кабинетах штабов авиации сидит слишком много офицеров, в то время как боевые подразделения испытывают острый дефицит в летчиках. Маршал Мильх, смещенный с должности статс-секретаря Министерства авиации и директора по вопросам авиационного вооружения, занимал отныне почетную должность в Министерстве по делам вооружений. На должность статс-секретаря Имперского министерства авиации Геринг вначале предложил назначить бывшего руководителя канцелярии Бухлера, но его кандидатуру Гитлер стазу же отверг. Потом он попытался пристроить на высокий пост своего старого приятеля Бруно Лёрцера, отметившегося в Италии неумелым командованием авиационным корпусом, а затем проявившего себя крайне неэффективным руководителем Управления личного состава Верховного командования люфтваффе. Фюрер снова отказал, прекрасно зная, с кем придется иметь дело в таком случае. С замещением погибшего во время покушения на Гитлера генерала Кортена также возникли проблемы: Геринг поручил исполнение обязанностей начальника Генерального штаба люфтваффе генералу Крейпе, однако отношения у них не сложились, и рейхсмаршал назначил на этот пост более лояльного офицера, генерала Карла Коллера.

Но при всем этом возникли две серьезные проблемы. С одной стороны, Геринг, у которого «была высокая температура» и который «постоянно глотал таблетки», затянул с представлением Крейпе Гитлеру, и Коллер продолжал исполнять обязанности начальника Оперативного штаба Генштаба люфтваффе в ставке фюрера, что приводило к досадному дублированию функций. С другой стороны, оказалось, что Крейпе имел несколько женственные манеры, за что и получил в люфтваффе прозвище Фрейлейн Крейпе. Это пришлось не по вкусу Гитлеру, сразу же заявившему, что ему «в ставке женщины не нужны». Но фюреру все же пришлось некоторое время выносить присутствие Крейпе. А тот записал 5 сентября: «Одни лишь оскорбления в адрес люфтваффе: они ничего не делают, они с годами деградировали, его [Гитлера] постоянно разочаровывают данные о производстве самолетов и характеристики боевых машин. Полный провал во Франции: наземные службы и подразделения наведения попросту бежали… вместо того, чтобы сражаться радом с пехотой. Затем последовало обсуждение действий Ме-262. Те же самые аргументы… Потом он другими словами развил свою идею о прекращении строительства всех самолетов, кроме Ме-262, и об увеличении в три раза выпуска зенитной артиллерии».

Как и всегда, Адольф Гитлер фактически отчитывал Геринга, выговаривая его подчиненному, и Геббельс с явным удовольствием записал в дневнике: «Фюрер сказал, что больше нет возможности оставлять Геринга в должности главнокомандующего. Крейпе передал эти его слова Герингу, хотя очень смягчил их. Но и этого хватило для того, чтобы Геринг расстроился настолько, что у него случился сердечный приступ». Поэтому рейхсмаршал старался из осторожности держаться подальше от «Волчьего логова» и все реже бывать в своем штабе в Восточной Пруссии, хотя и вывел из Италии дивизию «Герман Геринг», чтобы обеспечить безопасность штаба. Ему также удалось перевезти в Германию перед самым захватом Парижа союзниками последние произведения искусства, которые хранились на нацистских складах. Естественно, для того, чтобы поместить их в безопасное место. Следуя примеру своего главнокомандующего, офицеры люфтваффе вывозили из Франции и Италии многочисленные «трофеи», используя для этого ставшие дефицитными грузовики и горючее. Когда Гиммлер и Борман доложили об этом фюреру, Герингу пришлось приказать строго наказать виновных. Лицемерие рейхсмаршала произвело негативный эффект как в штабе люфтваффе, так и в ставке фюрера. Правда, в штабах никто уже не воспринимал Геринга всерьез, это, в частности, подтверждает адъютант генерала Гудериана майор Бернд Фрейтаг фон Лорингхофен, который писал: «Герман Геринг, эта заходящая звезда режима, имел вид некоего комического персонажа, одевался как опереточный генерал, нося зимой белый мундир и высокие сапоги из фиолетовой кожи с голенищами выше коленей. Эксцентричность пользующегося гримом и надушенного главнокомандующего люфтваффе, его унизанные перстнями пальцы вызывали у нас смех. Помпезный стиль жизни и разгром немецкой авиации полностью дискредитировали его».

Противодействие союзникам с 17 по 27 сентября, когда те проводили операцию «Маркет гарден», по идее могло быть записано в актив люфтваффе: слишком оптимистично настроенный генерал Монтгомери начал наступление в Голландии, в район Арнема, стремясь захватить мосты через реки Маас и Рейн. После первых успешных действий 82-й воздушно-десантной дивизии США под Эйндховеном и Нимегом 1-я британская воздушно-десантная дивизия потерпела неудачу под Арнемом, оставив 9000 парашютистов на растерзание двум танковым дивизиям СС, сильно укрепившимся на подступах к переправам через Рейн. Люфтваффе и подразделениям ПВО удалось сбить 240 самолетов и 139 десантных планеров союзников. Но Гитлер, теряя хладнокровие, увидел лишь угрозу, нависшую над Руром. Получив от Бормана многочисленные рапорты о неудовлетворительных действиях авиации вообще и ее командующего в частности, он 18 сентября снова сорвал свою злость на начальнике Генерального штаба люфтваффе. «Фюрер грубо меня оскорбил, – отмечал генерал Крейпе. – Он сказал, что воздушные силы некомпетентны, трусливы и что они его бросили. Он получил несколько докладов о том, что наземные части люфтваффе отступили и переправились через Рейн. Я попросил назвать конкретные факты. Фюрер заявил: “Я отказываюсь с вами говорить. Завтра я все скажу рейхсмаршалу”. И действительно, на следующий день Гитлер поговорил с Герингом, приказав тому уволить весь Генеральный штаб, начиная с генерала Крейпе, которого обвинил «в пораженчестве и в некомпетентности». Возражений, разумеется, не последовало. «В то время, – вспоминал позже Крейпе, – Геринг уже испытывал почти физический страх перед Гитлером. […] Когда пришел попрощаться по случаю ухода с должности, я стал умолять его пойти к Гитлеру и доложить ему всю обстановку, ничего не приукрашивая. Он категорически отказался это делать […] под предлогом того, что не желает полностью лишиться доверия Гитлера». Комментарии излишни…

На самом деле Гитлер хотел передать контроль над люфтваффе одному из своих протеже, командующему 6-м воздушным флотом генералу Риттеру фон Грейму. Но, не желая позволить Герингу просто уйти, он решил назначить фон Грейма «заместителем главнокомандующего». Естественно, с передачей ему всей реальной власти. Рейхсмаршал не был простаком, он сразу же проникся к фон Грейму глубоким отвращением. Третьего октября в Каринхалле между ними произошла бурная сцена. «Геринг, – писал впоследствии Крейпе, – был сильно обижен, он сказал, что от него хотят отделаться, что Грейм – предатель. Он заявил, что является и останется главнокомандующим люфтваффе. Геринг считал Грейма никчемным человеком. Тот должен был немедленно вернуться в свой воздушный флот». Вскоре так и случилось, причем рейхсмаршалу даже не пришлось ничего предпринимать: после ужасной сцены в Каринхалле и продолжительной беседы с генералом Коллером фон Грейм, поняв, какая атмосфера царит в руководстве люфтваффе, вежливо отказался от предложения Гитлера и попросил отпустить его в войска…

Но для Геринга это не стало решением проблемы: после ухода Крейпе ему надо было срочно подыскать нового начальника Генерального штаба. Нескольким предусмотрительным генералам удалось отказаться от этой сомнительной чести в то время, как люфтваффе, попав под перекрестный огонь партийных руководителей и авиации союзников, было, казалось, обречено на усугубляющееся бессилие. Четырнадцатого октября 1000 американских бомбардировщиков разбомбили Кёльн, а столько же британских самолетов разрушили Дуйсбург. Спустя два дня Голдап, где до недавнего времени располагался полевой штаб люфтваффе в Восточной Пруссии, оказался под угрозой захвата наступавшими войсками 3-го Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского. Советские войска прорвали два оборонительных рубежа немцев, захватили Голдап, затем Гумбиннен и продолжили наступление в северо-западном направлении. Присутствовавший в тот день на оперативном совещании адъютант генерала Гудериана записал: «Когда русские приблизились к охотничьему имению Геринга в Роминтенской пуще, рейхсмаршал похвастался, что сможет обеспечить его защиту силами своих егерей. На другой день стало известно, что имение взято русскими войсками без единого выстрела. Геринга не было на оперативных совещаниях несколько дней». Но солдаты Черняховского продвинулись слишком далеко, и семь немецких дивизий, включая танковый корпус «Герман Геринг», имея пятикратное превосходство в силах, провели контратаку и оттеснили русских на восток. Гитлер не соизволил перенести свою ставку из-под Растенбурга, и рейхсмаршалу пришлось туда вернуться, чтобы продемонстрировать, что он не бежит перед врагом, и чтобы «присматривать за происками Бормана и Гиммлера». Действительно, последний плел отчаянные интриги, желая добиться от фюрера разрешения на формирование авиации СС!

Герингу удалось помешать этому, но при этом он совершил два поступка, которые стоили ему полной потери уважения со стороны его же офицеров. Двадцать шестого октября 1944 года он собрал основных командиров частей в штабе Имперского училища ПВО в Берлине-Ванзее. Его трехчасовое выступление состояло из потока упреков, обвинений у угроз, и оно весьма озадачило слушателей. «Не тратя времени на предисловие, – вспоминал полковник Штейнхоф, – он обрушил гневную, обличительную речь на нас, летчиков-истребителей. “Я слишком избаловал вас, я раздал вам слишком много наград, вы стали толстыми и ленивыми”. Все это нам уже было знакомо, но теперь он превзошел себя в цинизме, указав дрожащим пальцем на нас в присутствии остальных летчиков и обозвав нас трусами, обманщиками и мазилами». А Галланд впоследствии написал: «Это была все та же заезженная пластинка. Налеты на Англию и потери бомбардировщиков по вине истребителей, потом упреки за упреками: Африка, Сицилия, Мальта, Восточный фронт и т. п. В конце он поставил под сомнение боевой дух летчиков истребительной авиации, хотя его ошибкой было то, что мы оказались в таком положении. И ни слова о том, что наши машины имели недостаточный радиус полета, что они устарели технически, что нам не хватало самолетов, что у нас на летную подготовку отводилось втрое меньше времени, чем у американцев, и т. д. Все эти жгучие вопросы были опущены».

Подобным образом рейхсмаршал уже поступал, особенно после нагоняев от фюрера, но тогда Геринг выбрал для этого неподходящий момент. «Мы, летчики истребительной авиации, – писал дальше Галланд, – были готовы сражаться и умирать, […] но не позволить оскорблять себя и сваливать на нас всю ответственность за катастрофическое положение, которое царило в небе над рейхом». Рейхсмаршал же добавил глупость к оскорблениям: он приказал передать по радио запись его выступления во все авиационные базы рейха.

Второй поступок оказался таким же неблаговидным: 11 ноября Геринг собрал тридцать заслуженных офицеров люфтваффе в берлинской авиашколе, чтобы провести там в течение двух дней, как он выразился, «парламент люфтваффе». Участникам совещания сообщили, что их позвали, чтобы они «могли критически оценить все недостатки нашей службы и указать на то, что нуждается в улучшении». Но там не было начальника Генерального штаба, а одетый в великолепный серо-голубой мундир с белыми шелковыми отворотами Геринг во вступительной речи запретил в ходе выступлений критически высказываться о нем, главнокомандующем люфтваффе, и о Гитлере и поднимать вопрос использования Ме-262 в качестве бомбардировщика! Естественно, это скомкало все обсуждение. Впрочем, никакого обсуждения не получилось: председательствовавший на заседании генерал Пельтц напомнил только о химерических планах воздушной войны против Англии, а один офицер пустился в пространные разглагольствования в духе идеологов национал-социализма. Адольф Галланд, с иронией наблюдавший за происходящим, впоследствии сказал: «В ходе этого неудачного мероприятия не было сформулировано ни одного дельного предложения».

И все-таки не в этом заключались самые серьезные проблемы, появившиеся у Геринга в конце 1944 года. Второго ноября более 700 бомбардировщиков союзников под прикрытием такого же количества истребителей снова подвергли бомбардировке химический комплекс в Лойна, а вскоре после этого разрушили основные заводы по гидрогенизации угля в Руре. И производство синтетического бензина для авиации, возросшее до 1633 тонн в день, снова резко снизилось, до 400 тонн. Разумеется, Гитлер вновь устроил взбучку своему верному паладину, обвинив его в сотый раз в неспособности защитить жизненно важные объекты Рура. Потеряв терпение, фюрер приказал Герингу как можно скорее решить вопрос с начальником Генерального штаба люфтваффе. Скрепя сердце рейхсмаршал вынужден был назначить на эту должность Карла Колера, которого он в течение трех месяцев всеми силами старался держать в стороне… После этого, чувствуя обиду, Геринг снова вернулся в Каринхалл. Именно там его навестил в середине ноября скульптор Арно Брекер. Рейхсмаршал повез его в коляске осматривать огромное имение. Брекер вспоминал: «Я держался за сиденье, чтобы не вывалиться из коляски, раскачивавшейся на каменистой дороге. […] Опытным глазом охотника Геринг обнаруживал дичь и указывал, где она находится, однако я не успевал ничего увидеть. “Здесь, на лоне природы, я забываю о политике. Я живу вне времени в еще нетронутом мире”, – заметил он. На дороге появились два силуэта. […] Вскоре я понял, что это пара лесников. Геринг остановил лошадей. Сидя рядом с государственным деятелем, я посчитал правильным придерживаться обычаев и громко приветствовал их словами “Хайль Гитлер!”. Геринг посмотрел на меня неодобрительно, что очень меня удивило. Лошади снова побежали вперед. Лицо Геринга помрачнело. Потом он вдруг со злостью произнес: “Вы допустили промах. Здесь, в лесу, принято приветствовать людей словами «Желаю удачной охоты! С удачной охотой!», а не «Хайль Гитлер!»”. Сдавленным голосом, словно подавляя внутреннее сопротивление, он жестко добавил: “Я не национал-социалист!” Это меня поразило, и я ухватился за сиденье, чтобы не потерять равновесие. Признание Геринга оказалось настолько неожиданным, что я в смущении забыл извиниться за свой промах. […] Замолчав, я лишь искоса осмеливался смотреть на него. И увидел, что он скрипит зубами! Моя ошибка, казалось, разбередила его душу. Мы вернулись в Каринхалл, не произнеся ни слова. Когда мы приехали, настроение Геринга резко изменилось: он стал любезным, веселым и даже предложил мне осмотреть его коллекцию оружия, которую я никогда раньше не видел. Мы прошли через небольшие кабинеты, в которые прежде я не был вхож, […] и дошли наконец до комнаты, где оружие лежало на стендах и висело на стенах между огромными рогами оленей. […] Геринг нашел взглядом тяжелый длинный меч, из тех, какие носили ландскнехты в Средние века. Он подошел к нему, снял меч со стены, взял обеими руками и рассек воздух перед собой. В мышцах этого плотного человека таилась невероятная сила. Он вдруг яростно воскликнул: “Как бы мне хотелось отсечь этим мечом голову Борману, и как можно скорее! Он держит фюрера в изоляции, не сообщает ему всех новостей, что вынуждает фюрера принимать ошибочные и негативные решения, касающиеся фронта… Мы, старая гвардия, не можем больше к нему заходить, не можем больше с ним говорить… У нас связаны руки”…»

Очевидно, так происходило, за исключением нюансов. Геринг по большому счету сам связал себе руки. На Гитлера никто не мог повлиять в том, что касалось принятия им стратегически неверных решений. Если «старый гвардеец» Геринг больше не мог разговаривать с фюрером напрямую, то лишь потому, что тот почти полностью утратил уважение к рейхсмаршалу. Именно этому посвящена запись от 2 декабря в дневнике Геббельса. «Фюрер испытывает лишь презрение к привычке Геринга обвешивать себя наградами ради того, чтобы подчеркнуть свое положение и власть, – писал рейхсминистр. – […] Фюрера печалит деградация Геринга как в плане человеческом, так и в плане профессиональном. Он никак не может понять, почему в наше время ограничений Геринг продолжает вести такой же шикарный образ жизни, как до войны, и носить пышные мундиры. […] Во время смотра одной парашютной дивизии Геринг вдруг появился перед солдатами в форме парашютиста, что выглядело гротескно и только вызвало улыбки присутствовавших генералов сухопутных войск. Фюрера справедливо раздражают подобные вещи, которые в мирные времена можно было бы расценить просто как странности. Он также твердо приказал Герингу проводить меньше времени в Каринхалле с семьей. Главнокомандующий таким важным видом вооруженных сил принадлежит не семье, а своим солдатам. Стиль жизни, который в настоящее время практикует Геринг, вызывает отвращение у фюрера. То есть явные эпикурейские наклонности рейхсмаршала, которые тот просто не в состоянии подавить в себе. Фюрер весьма справедливо подчеркивает, что Геринг перестал быть железным человеком, как его неоднократно называли в прошлом. В глубине души он – существо слабое; он, конечно, способен с пылом взяться за выполнение какой-нибудь задачи, но сразу же остывает, когда надо проявить упорство и настойчивость. Шикарный, если не сказать сибаритский, образ жизни Геринга постепенно получает все большее распространение среди командиров люфтваффе, и именно этим объясняется коррумпированность и моральная слабость этого рода войск, который можно считать по большей части разложившимся. У Геринга в подчинении нет ни одного старого национал-социалиста, он окружил себя в основном своими товарищами по Первой мировой войне, такими как Лёрцер и ему подобные. Естественно, национал-социализм мало беспокоит его приятелей. Но хуже всего то, что они не выполняют как следует свои задачи. В настоящее время фюрер устал постоянно отчитывать Геринга. Теперь он общается с люфтваффе и с Герингом только командными методами. Он отдает Герингу четкие распоряжения и требует доклада об их исполнении. Фюрер считает, что для Геринга лучшей услугой было бы откровенно сказать, что он думает о нем и о его авиации. Фюрер ни в коем случае не ставит под сомнение […] достойную нибелунгов преданность Геринга и продолжает ему доверять: он ни на секунду не допускает мысли о том, чтобы бросить его. Но считает при этом, что необходимо избавить Геринга от вредных привычек и пагубных пристрастий, пока это еще можно сделать, пока они не начали наносить ущерб рейху и немецкому народу. Фюреру также очень не нравится то, что Геринг населил Каринхалл престарелыми тетушками, кузинами, свояченицами, пустая болтовня с которыми кружит ему голову и подогревает манию величия, что может оказаться роковым для его психического состояния. […] Хотя еще несколько недель назад фюрер лишь снисходительно улыбнулся, увидев Геринга в длинном домашнем халате и в меховых тапочках, сегодня его уже раздражает, что он появляется в этом гротескном наряде и перед своими генералами, а слухи об этом доходят даже до фронта. […] Сегодня Геринга из-за этого недолюбливают не только его же генералы, но и гауляйтеры. А вслед за генералами и гауляйтерами – весь фронт и вся страна».

То, что Геринга недолюбливали генералы люфтваффе, оставшиеся беззаветно преданными присяге, точно известно. Благодаря затеянной Шпеером реконструкции производственной системы, ее рассредоточению и тщательной маскировке образованных средних и малых предприятий промышленности Германии удалось поднять военно-воздушные силы на небывалую прежде высоту. Уже к 12 ноября 1944 года в состав 18 истребительных групп входило 3700 самолетов, большинство из которых составляли последние модификации «мессершмиттов» и «фокке-вульфов». А также четыре эскадрильи реактивных самолетов Ме-262. Имея такую армаду, командование люфтваффе решило окончательно расчистить небо над рейхом от самолетов противника, как только установится благоприятная погода. Намечался «большой удар».

Но Адольф Галланд, несколько раз подававший рапорт об отставке и оставшийся командующим истребительной авиацией из-за того, что было некем его заменить, вскоре понял, что верховное командование подразумевало нечто иное под «большим ударом». «В середине ноября я получил вызвавший у меня тревогу приказ, последствия которого я не мог предвидеть в целом, – писал он впоследствии. – Резервы истребителей следовало подготовить к боям на Западном фронте, где намечалось масштабное сражение. Это было немыслимо! Вся подготовка подразумевала обеспечение обороны рейха. Надо было подготовить новичков к совершенно особенным фронтовым условиям, однако нехватка горючего делала это невозможным. […] Вопреки всем моим сомнениям и возражениям, 20 ноября был получен приказ о переброске сил на запад. В рейхе оставались только 300-я и 301-я группы истребителей. Должен признать, что […] мне и в голову не приходило, что все эти приготовления велись ради нашего собственного контрнаступления».

В этом-то и было все дело. Вот уже три месяца Гитлер в самой строжайшей тайне готовил решительное контрнаступление, намереваясь разгромить англо-американские войска в Арденнах. Именно это он имел в виду, когда в конце ноября сказал министру Шпееру: «Только один прорыв на Западном фронте! Вы это увидите! Это вызовет развал и панику у американцев. Мы пройдем через их боевые порядки и возьмем Антверпен. Тем самым они лишатся порта снабжения, а вся английская армия окажется в гигантском котле, где мы захватим сотни тысяч пленных, как делали это в России!»

Шпеер ничего еще не знал об этих планах, когда встречался с промышленником Альбертом Фёглером для того, чтобы обсудить положение в Руре, ставшее отчаянным из-за бомбардировок союзников. Фёглер спросил у него: «Когда это наконец кончится?» «Я дал понять ему, – вспоминал Шпеер, – что Гитлер намерен сконцентрировать все силы для осуществления последней попытки. […] Что таким образом Гитлер разыгрывает свою последнюю карту и что он это понимает. Фёглер посмотрел на меня скептически: “Естественно, это его последняя карта, ведь наше производство разваливается повсюду. Он будет проводить эту операцию на Востоке, чтобы получить там передышку?” Я уклонился от ответа. “Разумеется, это произойдет на Восточном фронте, – заключил Фёглер. – Ни один здравомыслящий человек не пойдет на то, чтобы ослабить Восточный фронт ради того, чтобы сдержать наступление противника на Западе».

Да, нормальный человек не пойдет… К тому же в то время начальник Генерального штаба сухопутных войск Гудериан ежедневно обращал внимание фюрера на сосредоточение советских войск на границе Верхней Силезии и умолял его перебросить все резервы вермахта к восточным границам Германии. Но Гитлер не ценил советы Гудериана так же, как до этого игнорировал советы его предшественников. На востоке и на западе наступления союзников замедлились, и только неблагоприятные погодные условия не давали фюреру возможности немедленно начать операцию «Осенний туман». Своему окружению он объяснил, что операция в Арденнах не может провалиться, так как 80 000 солдат и 400 танков союзников разбросаны на широком фронте. Имея 200 000 солдат и 600 танков, он сметет союзников, выйдет к реке Маас южнее Льежа, потом устремится дальше, чтобы уже на седьмой день достигнуть Антверпена. Немецкие армии вобьют клин между американцами и англичанами и затем принудят тех и других к сепаратному миру. После этого все силы будут переброшены против «застывших и ослабленных» русских. Затем весь вермахт перейдет в наступление на Востоке и одержит победу там. Гитлер сам спланировал все детали операции, лишив полевых командиров какой бы то ни было инициативы. У трех армий, которым предстояло повести наступление под общим командованием фельдмаршала фон Рундштедта, естественно, не хватало горючего для проведения столь масштабной операции, но немцы рассчитывали восполнить запасы топлива, захватив склады союзников в городах Льеж и Намюр. Что касается союзной авиации, ее подавляющее численное превосходство сводили на нет постоянные снегопады и сильная облачность.

Наступление началось 16 декабря 1944 года: на севере 6-я танковая армия СС генерала Зеппа Дитриха ударила вдоль реки Амблев в направлении Ставело и Спа. В центре 5-я танковая армия генерала фон Мантойфеля двинулась на Динан через Уффализ и Бастонь. Фланги ударной танковой группировки прикрывала с юга и юго-запада 7-я армия генерала Бранденбергера, в задачу которой входило взятие Дикирха и Нёфшато. Все шло, как и было намечено: для союзников это наступление стало полнейшей неожиданностью, первые оборонительные линии американских войск были прорваны, а плохая погода парализовала союзную авиацию. Уже 18 декабря 6-я танковая армия СС вышла к Ставело, а 5-я танковая армия, взяв Уффализ, окружила Бастонь. Двадцать второго декабря 6-я армия заняла Сен-Вит, а 5-я танковая армия, пройдя Рошфор, уже увидела перед собой реку Маас. Союзники отходили, в их рядах царила растерянность. Гитлер перенес свою ставку в резиденцию «Орлиное гнездо» неподалеку от курорта Бад-Наухайм и уже предвкушал победу…

Но фюрер рано радовался: недостаточное количество дорог, их узость и плохое состояние, а также то, что противник разрушал мосты, и нехватка горючего задерживали доставку подкреплений и снабжение войск, оказав роковое влияние на темпы наступления двух танковых армий на севере и в центре. В их тылах войска союзников продолжали держать оборону в Ставело, Спа и в Бастони. Двадцать четвертого декабря передовые дивизии 5-й танковой армии были оттеснены восточнее Мааса, а начавшаяся на юге контратака американцев поставила под угрозу левый фланг 7-й армии. С 24 по 25 декабря небо внезапно прояснилось, и 5000 самолетов союзников принялись подвергать непрерывным атакам немецкие танки, места сосредоточения пехоты и пути их снабжения. В первый же день нового года сотни самолетов люфтваффе были уничтожены на земле или сбиты в воздухе при попытке защитить свои базы: большинство немецких летчиков имели всего несколько часов налета, а многие никогда прежде не участвовали в воздушных боях…

Геринг следил за развитием событий издалека: он находился в Каринхалле, где проводил праздники в кругу семьи. Туда были приглашены все его старые соратники, там же незадолго до Нового года появился незваный гость. «Вечером накануне Нового года к нам явился Геббельс, совсем один, – вспоминала Эмма Геринг. – Я никогда не видела его таким огорченным, таким изможденным, таким подавленным. Хотя в то время только он один мог найти слова, которые воспламеняли миллионы людей, вселяя в них веру в победу!

– Я испытываю неописуемый страх при мысли, что мне придется убить моих детей, – сказал он.

– В этом нет никакой необходимости, – довольно грубо возразил мой муж.

– Я уже сжег все мои рукописи, – прибавил Геббельс. – Это несомненно преждевременно, – заметил муж спокойно, но с большой уверенностью в голосе.

– Вы вернули мне проблеск надежды! – сказал Геббельс, пристально глядя на него.

Я вмешалась в разговор – спросила у Германа: – Скажи честно, ты веришь в то, что мы еще сможем выиграть эту войну?

На мгновение замявшись, он ответил: – Не знаю! Правда не знаю! Но не могу себе представить, что мы проиграем! У Гитлера, несомненно, есть еще карта в рукаве – вполне вероятно…»

Но Эмма Геринг описала еще один эпизод, который, по ее словам, имел место в двадцатых числах декабря. Она рассказала, что ее муж поехал с Геббельсом в рейхсканцелярию и якобы сказал Гитлеру: «Война проиграна. Надо связаться с графом Бернадотом и попросить его выступить посредником в переговорах о перемирии». «Гитлер взорвался, – пишет Эмма Геринг, – начал говорить о трусости и предательстве. От него не удалось услышать ни одного разумного слова. “Мой фюрер, – спокойно произнес муж. – Я пришел, чтобы поговорить с вами спокойно и честно. Я никогда ничего не сделаю за вашей спиной. Сегодня, как никогда, я остаюсь верным моему обещанию быть рядом с вами в радости и в беде. Но я не был бы вашим другом, если бы не обрисовал вам точно сегодняшнюю обстановку и не объяснил бы, почему следует принять решение. Нам необходимо перемирие – и немедленно! Однако повторяю еще раз, я не стану ничего предпринимать без вашего согласия”. Гитлер немного успокоился, а потом резко произнес: “Категорически запрещаю вам предпринимать любые шаги в этом направлении. Если вы ослушаетесь, я прикажу вас расстрелять!” Никогда не забуду выражение лица Германа, когда он вернулся с этого совещания и подробно рассказал мне, что там происходило. “Это конец, – добавил он. – Мне больше незачем присутствовать на оперативных совещаниях. Он мне не верит. Он меня не слушает”.

– А если ты все-таки это сделаешь? – проговорила я после некоторого молчания.

– Что сделаю? Заключу перемирие? – Да. – А что потом будет с тобой и Эддой? – Не думай о нас. Наступило молчание, потом я нарушила его, сказав: “Герман, ты должен знать, что тебе следует сделать!” Но для него было немыслимым делом нарушить данную фюреру клятву верности […] даже тогда, когда Гитлер перестал быть его другом и не доверял ему, как раньше».

Эмма Геринг явно ошиблась со временем, так как 10 декабря 1944 года Гитлер покинул Берлин, уехав в свою ставку близ Бад-Наухайма, и вернулся только в середине января 1945 года. Но, по сути, содержание изложенного ею разговора, покорность Геринга и злость Гитлера делают рассказ Эммы вполне правдоподобным. Тем более что ее слова подтверждает такая запись в дневнике начальника Генерального штаба люфтваффе Карла Коллера: «Осенью 1944 года к Герингу поступило обращение из Швеции, и он сразу же ухватился за возможность исследовать все пути, которые ведут к миру. Но предварительно сообщил об этом Гитлеру, который запретил ему проявлять какую бы то ни было инициативу в данном направлении, грубыми словами пригрозив ему немедленной отставкой в случае неповиновения. Поэтому Геринг не посмел заниматься этим делом и прекратил всякие попытки сблизиться с представителями иностранных государств».

Так что война продолжилась, и военная ситуация складывалась явно не в пользу вермахта: 26 декабря, когда 3-я армия генерала Паттона заставила немцев отступать и деблокировала Бастонь, стало ясно, что наступление в Арденнах провалилось. Но Гитлер, не желая сдаваться и с целью облегчить отступление немецких войск, приказал ударами под основание выступа в районе к северу от Страсбурга окружить и уничтожить соединения 7-й американской армии, чтобы в последующем развить наступление на запад. Начавшаяся в первый день нового, 1945 года операция «Северный ветер» стала последним организованным наступлением вермахта на Западном фронте. И самым бесполезным: продвинувшиеся на двадцать километром немецкие колонны были остановлены на дальних подступах к Страсбургу и ничем не смогли помочь немецким войскам в Арденнах. В этот же день более одной тысячи истребителей и бомбардировщиков люфтваффе осуществили массированный удар по передовым аэродромам союзной авиации во Франции, в Бельгии и Голландии, где сотни самолетов стояли открыто, без маскировки и без особого прикрытия (операция «Боденплатте»). На первый взгляд немцы одержали крупную победу: 400 самолетов противника были полностью уничтожены и еще 170 сильно повреждены. Но на самом деле цена успеха оказалась запредельной, потому что сначала нападавшие подверглись обстрелу средств ПВО, призванных сбивать самолеты-снаряды «Фау-1», затем им пришлось иметь дело с вызванными на подмогу «мустангами» и «спитфайрами», а в довершение всего они при возвращении на базы попали под огонь зениток немецкой ПВО, которую не оповестили о сверхсекретной операции… И поэтому итог оказался катастрофическим: Королевские ВВС Великобритании и ВВС США понесли только материальные потери, которые союзники могли легко восполнить, в то время как люфтваффе потеряло триста лучших летчиков, и от таких потерь оно уже не смогло оправиться.

Это довольно сильно огорчило рейхсмаршала, который следил за развитием боевых действий в Арденнах из своего специального поезда, стоявшего неподалеку от полевой ставки Гитлера. Геринг опять стал для Гитлера искупительной жертвой, и позже он признался: «Все было так бессмысленно, что я подумал: поскорее бы все это закончилось, чтобы я смог покинуть этот сумасшедший дом». Но битва продолжалась, потому что Гитлер не желал признавать свое поражение, и в Арденнах, как и в Эльзасе, немецкие войска еще проводили контратаки. Поэтому Геринг считал себя обязанным оставаться неподалеку от фюрера, стараясь при этом вернуть себе его расположение. Девятого января 1945 года генерал Гудериан явился к Гитлеру с данными – картами и таблицами, – чтобы доказать возможность наступления советских войск крупными силами и в очередной раз потребовать подкреплений Восточному фронту. Сопровождавший его адъютант так описал то, что произошло потом: «Гудериан привел данные воздушной разведки, […] упомянув о том, что на аэродромах вблизи Вислы и границы Восточной Пруссии сосредоточены 8000 советских самолетов. Тут Геринг прервал его, ударив кулаком по карте: “Не верьте этому, мой фюрер, у советских ВВС нет такого количества самолетов! Это всего лишь макеты”. Кейтель, не зная деталей обстановки, но желая, как всегда, угодить Гитлеру, тоже стукнул кулаком по тому же месту на карте: “Рейхсмаршал прав!” Выйдя из себя, Гитлер назвал эти данные “полностью идиотскими” и порекомендовал запрятать их автора, генерала Гелена, в сумасшедший дом. Гудериан сказал, что если фюрер желает запрятать одного из лучших офицеров его штаба в психушку, то туда же следует поместить и его, Гудериана. Гитлер в очередной раз отверг все предложения об отходе и о перемещении войск».

Эта ставшая уже привычной игра в дурачка и вечное подчинение решениям своего властелина ничего не приносили рейхсмаршалу, который в течение нескольких следующих дней услышал грубые оскорбления в свой адрес. Фюрер однажды заставил его стоять по стойке «смирно», в то же время любезно усадив в кресло фельдмаршала фон Рундштедта… Дело было в том, что Адольф Гитлер сильно рассердился на своего верного паладина, о чем и сказал своему министру пропаганды. «Фюрер считает Геринга беспримерным иллюзионистом, который уже не может вернуться в реальность, – записал Геббельс в дневнике 4 января 1945 года. – Вместо того чтобы признать свои ошибки, он старается их скрыть, чем только усугубляет их последствия». А это приводило к новым конфликтам. И вот вечером 10 января, больше не в силах все это терпеть, рейхсмаршал поехал к себе в имение. Правду сказать, у него имелся и другой повод для отъезда: до его 52-летия оставалось всего двое суток…

Празднование дня рождения Геринга в Каринхалле прошло с традиционным размахом. Кроме родственников, ближайших сотрудников, старых знакомых, обычных придворных, зависимых промышленников и некоторых дипломатов стран Оси присутствовал и генерал-фельдмаршал Мильх, который приехал неожиданно и был очень плохо принят именинником. Гости всячески старались оживить обстановку, привезли множество подарков. Шампанское, коньяк, виски и вина текли рекой, беспрестанно произносились выразительные речи. Для седьмого года войны банкет был вовсе не спартанским: русская икра, утки и фазаны из Шорфхайде, лосось из Данцига, гусиная печень из Франции, не говоря уже о закусках… Но Геринг оставался мрачным и задумчивым. Оставив на некоторое время толпу гостей, он подошел к жене и сказал: «Эмма, я нахожусь в отчаянном положении. Если я решу покончить с этим, последуешь ли ты за мной?» Эмма ответила: «Конечно, Герман, я последую за тобой, куда бы ты ни пошел…» Геринг прервал ее: «Бежать – подло… Я останусь до самого конца!»

А конец был уже близок: в тот же день, 12 января, советские войска перешли в наступление на огромном фронте от Балтийского моря до Карпатских гор…