В Инсбруке, где множество австрийцев сочувствовали нацистам, бежавших участников неудавшегося путча приняли очень тепло, но именно там Герман Геринг пережил самый тяжелый период своей жизни… Утром 12 марта его отвезли в городскую больницу, где врачи констатировали, что пулевое ранение привело к обширному воспалению. Требовалось срочно оперировать Геринга, а он уже очень ослабел от потери крови, недосыпания и постоянных перемещений. Операция прошла успешно, но еще двое последовавших за ней суток Геринг без конца метался в бреду под действием высокой температуры и хлороформа. При нем постоянно находилась Карин, преданная жена, чье хрупкое здоровье подверглось суровым испытаниям из-за ста двадцати часов бессонницы, постоянной тревоги и тяжелых физических нагрузок.

Снова придя в сознание, раненый нацист смог удостовериться, что его состояние вызывает опасение, но он не покинут: его постоянно навещали симпатизирующие ему люди, в частности Паула, сестра Гитлера, Винифред и Зигфрид Вагнер, Хьюстон Стюарт Чемберлен, верный Боденшац и все главные участники путча, которым удалось укрыться в Австрии: Эссер, Россбах, Людеке, Гофман и Ганфштенгль, давшие друг другу клятву воссоздать нацистское движение из Зальцбурга, тем более что в Баварии осталось много сообщников. Курт Людеке, тем не менее, покинул больницу несколько разочарованным в Геринге, но под большим впечатлением от его жены. Он вспоминал: «Фрау Геринг была очаровательной женщиной, спокойной и симпатичной, ее осанка и походка отличались особым благородством. Геринг не скрывал, что обожает ее, и полагаю, что в глубине души он осознавал, что она намного выше него. Я был того же мнения».

Пока Геринг был прикован к постели болью, а остальные беглые лидеры нацистов начали переправлять в Баварию листовки с призывами к отделению, Карин пришлось добывать средства к существованию в чужом городе, куда она приехала без гроша. К счастью, они с мужем оказались в дружественном окружении, а хозяин комфортабельного отеля «Тиролер Хоф», убежденный нацист, выразил готовность сделать ей тридцатипроцентную скидку за проживание, предоставить кредит… и не давить в случае задержки оплаты! Ганфштенгль, навестивший Геринга, поразился, став свидетелем такой щедрости: «Я проводил Карин в ее гостиницу и с удивлением обнаружил, что она живет в роскоши. Мы, остальные беглецы, жили бродягами, но у семейства Герингов такого никогда не было». Бедствовать весьма грустно, особенно когда приходится в чем-то себе отказывать!

Но состояние Германа Геринга вдруг резко ухудшилось, о чем Карин написала матери 30 ноября: «Четыре дня назад рана, которая уже начала заживать, вновь открылась, и из нее вышло много гноя. Сделали рентген и обнаружили, что внутри еще остались осколки пули и каменной крошки с мостовой, которые и вызывают воспаление. Пришлось делать операцию под наркозом, и после этого он три дня был без сознания, кричал, командовал уличным боем и стонал от ужасной боли. Вся нога у него опутана резиновыми трубками, по которым выходит гной. […] Я перебралась в больницу три дня назад, чтобы быть рядом с ним. […] Планов на будущее у нас нет, да мы и не можем их строить. Все зависит от того, как будет складываться обстановка в Германии, в частности в Баварии».

А в тот момент дела развивались довольно плохо для национал-социалистов: фон Кар и фон Лоссов заверили Берлин и главнокомандующего рейхсвером фон Зеекта в том, что они контролируют ситуацию и что «патриотические ассоциации» разоружены. Что Гитлер посажен в тюрьму Ландсберга, большинство его остававшихся на свободе сподвижников арестованы, другие, в том числе Рудольф Гесс, сами сдались, и что в начале 1924 года всех путчистов ждет суд. Геринг по-прежнему находился в розыске, за его домом в Мюнхене установлено наблюдение, вся его почта конфисковывается, его счета в банке заморожены. Был даже выписан ордер на арест Карин за пособничество мужу в бегстве. В Зальцбурге положение нацистов тоже было незавидным. «Мы делали все возможное, чтобы поддерживать контакт с Мюнхеном, – вспоминал позже Курт Людеке, – но отдавали себе отчет в том, что с учетом сложившихся обстоятельств трудно убеждать людей в том, что наше дело не проиграно… Если честно, мы и сами в это не очень-то верили. Партия была запрещена, и мы никак не могли рассчитывать на финансовую поддержку ее бывших членов».

Все это никак не могло способствовать укреплению морального духа Геринга, состояние здоровья которого продолжало ухудшаться. Вот что Карин написала по этому поводу своей сестре Лили: «Я ничем не могу ему помочь. Рана сильно гноится, воспалено все бедро. Боль такая сильная, что Герман не может говорить, только мычит и кусает подушку. Прошел ровно месяц со дня его ранения, но, несмотря на ежедневные уколы морфина, боль не стихает». Так и было: чтобы облегчить страдания больного и дать ему поспать, австрийские врачи действительно прописали ему уколы морфина, которые делались два раза в день. Доктора сознательно пошли на это, прекрасно понимая, что существовала опасность привыкания, но так было необходимо, и лечение продолжалось. В итоге Герман Геринг попал в ужасную зависимость, последствия которой он никак не мог предвидеть…

Но постепенно крепкий организм раненого начал побеждать недуг, и 22 декабря врачи извлекли дренажные трубки, поставленные по всему бедру. С этого момента боль начала резко стихать, и Геринг пожелал немедленно покинуть больницу! Врачи не соглашались его отпускать, но пациент оказался очень настойчивым и убедительным, и накануне Нового года Геринг самостоятельно перешагнул порог больницы, опираясь на два костыля. Карин с нетерпением ждала его в отеле «Тиролер Хоф». «Я постаралась придать комнате хоть какой-то уют, – написала она потом отцу. – […] Местные штурмовики подарили нам небольшую елку, каждая лампочка на которой была украшена черно-бело-красными ленточками. Герман целый день ковыляет на костылях, не находя себе места. […] Мы с ним долго сидели рядом и, наблюдая, как светятся лампочки, обсуждали все, что произошло. Мне было больно сознавать, что Герману пришлось стать беженцем, что его преследовали власти его родной страны! Вечером, когда стемнело, я […] накинула пальто и вышла на улицу подышать воздухом». Увы! Воздух оказался слишком свежим – снаружи разыгралась настоящая снежная буря, – а Карин настолько погрузилась в свои мысли, что пробыла на улице слишком долго… На следующий день у нее поднялась температура, вынудившая ее несколько дней пролежать в постели. Из-за хрупкого здоровья и накопившегося утомления Карин тяжело перенесла простуду.

А Герман Геринг постепенно набирался сил, и уже 2 января 1924 года он попробовал передвигаться без костылей. Попытка оказалась не совсем удачной, и Карин написала об этом сестре: «Я так страдаю при виде моего Германа, некогда энергичного, сильного и веселого, а теперь бледного, молчаливого и такого же худого, как жерди, из которых сделаны его костыли». Потом она добавила: «Вчера и позавчера к нам приходил адвокат Гитлера. Он приезжал прямо из тюрьмы, в которой содержится Гитлер; он привез нам новости о нем и письмо». Разумеется, Гитлер написал Герингу вовсе не для того, чтобы пожелать выздоровления: он доверил ему реорганизацию партии на территории Австрии, а главное, поручил найти средства для оплаты расходов в связи с предстоящим судебным процессом и для финансирования будущей предвыборной кампании «Национал-социалистического освободительного движения».

Это было непосильное задание для человека, который мог ходить, только опираясь на костыли, но уже в конце января 1924 года Герман Геринг отправился в командировку… Четвертого февраля Карин написала сестре с некоторым беспокойством: «В последнее время я его практически не видела. Герман уезжает ночными поездами, чтобы выиграть время; он взялся за работу, словно сумасшедший».

Карин не преувеличивала: капитана Геринга видели поочередно в Зальцбурге, Линце, Граце, Клагенфурте, Санкт-Пёльтене, Айзенштадте, но чаще всего в Вене… Он несколько раз приезжал в австрийскую столицу, чтобы попытаться освободить лейтенанта Россбаха, арестованного за обладание поддельным паспортом. Усилия, предпринимаемые этим еще слабым путешественником, могут удивить, но следует помнить о том, что Герман Геринг оставался верен идеям вождя и действовал с энтузиазмом фанатика. В своей переписке, кстати, он подсознательно использует все выражения Гитлера: «Я хочу вернуться в Германию немцев, а не в республику евреев»; «предателей погубит их собственное вероломство»; «мы начинаем вновь подниматься […] с фанатичной верой в нашу конечную победу». Деятельный член нацистской партии, Геринг, кстати, написал Гитлеру, что готов вернуться в Мюнхен, чтобы их судили вместе, но тот с этим не согласился: Геринг был больше полезен в Австрии, к тому же фюрер намеревался стать главным героем грядущего судебного процесса…

Что он и принялся осуществлять с 26 февраля 1924 года, когда начались заседания специального суда, проходившего в здании пехотного офицерского училища на Блютенбургштрассе. Обвиненный в государственной измене и вооруженном выступлении вместе с девятью другими подсудимыми, Гитлер сполна воспользовался присутствием в зале суда журналистов, снисходительностью судей, малодушием прокурора, неуверенностью свидетелей обвинения и пособничеством баварского министра юстиции Гюртнера, для того чтобы превратить суд в трибуну, из обвиняемого стать обвинителем… Вовсе не стремясь преуменьшить свою роль, как это сделал Людендорф, он взял на себя всю ответственность за попытку восстания, которую оправдал в течение многих часов при помощи своего опасного красноречия. «Я один несу за все ответственность, но это вовсе не означает, что я преступник, – говорил он. – Если меня судят здесь как революционера, то я и есть революционер, который борется против революции 1918 года, а по отношению к тем, кто выступает против предателей, нельзя выдвигать обвинение в государственной измене. Иначе тройка, которая возглавляла правительство, армию и полицию Баварии и готовила вместе с нами заговор против национального правительства, виновата не меньше и должна находиться рядом с нами на скамье подсудимых, а не выступать в роли главных свидетелей обвинения. […] Я считаю себя лучшим из немцев, который хотел лучшей доли для немецкого народа. […] Я хотел стать сокрушителем марксизма, собирался решить эту задачу. […] Германия только тогда станет свободной, когда марксизм будет уничтожен. […] Господа судьи, не вам предстоит вынести нам приговор. Этот вердикт вынесет вечный суд истории. […] Вы имеете право признать нас тысячу раз виновными, но история только улыбнется и на куски разорвет решения вашего суда».

Этот продолжительный монолог произвел на судей одновременно усыпляющее и гипнотическое действие… Оправдать Гитлера было невозможно, равно как и вынести ему суровый приговор. Поэтому вердикт суда, объявленный 1 апреля 1924 года, предусматривал пять лет лишения свободы в старой крепости Ландсберг за вычетом пяти месяцев, уже проведенных там Гитлером, и подразумевал потенциальное досрочное освобождение фюрера. Его основные сподвижники получили разные сроки, за исключением Людендорфа, которому суд вынес оправдательный приговор. Но Гитлер сумел добиться главного: после неудачной попытки государственного переворота, приведшей его на скамью подсудимых, он выступил перед судьями и получил общенациональную известность. А заключение сделало его в глазах многих немцев мучеником и героем…

Семейство Герингов оказалось глубоко разочаровано: они рассчитывали на оправдательный приговор для всех без исключения участников заговора. Но Карин, оставаясь оптимисткой, написала матери: «В следующем месяце мы ждем амнистию для всех, кто находится за границей». И добавила такой характерный комментарий: «Самым актуальным по-прежнему остается вопрос с деньгами. Если бы у нас была хоть какая-то уверенность на этот счет, мы чувствовали бы себя намного спокойнее с многих точек зрения». Геринг действительно находился в тяжелой ситуации: ему требовалось возродить в Австрии национал-социалистскую партию, а из Германии он на эту работу не получал ни пфеннига. Поэтому ему приходилось рассчитывать только на собственные мизерные средства. А также на пожертвования сочувствующих нацистам людей, что было весьма ненадежным источником. К тому же обеспокоенные его активностью австрийские власти, которые получили просьбу об его выдаче со стороны германских властей, дали Герингу понять, что ему следует сократить свое пребывание в Австрии. Они с Карин подумали было отправиться в Швецию через Италию, но встал извечный «денежный вопрос». Поэтому Геринги решили: несмотря на слабое здоровье, Карин должна вернуться в Мюнхен, чтобы попросить финансовую помощь у Гитлера и Людендорфа.

Тайно посетив виллу в Оберменцинге, арест с которой был уже снят, преданная супруга Германа Геринга навестила Людендорфа в его новой резиденции в мюнхенском районе Зольн. Но в промежутке между двумя горячими патриотическими речами славный генерал, явно расстроенный недавним опытом, дал понять Карин, что помочь ей ничем не может. Впрочем, разве служение партии не является само по себе высшим вознаграждением? Карин поспешила откланяться… Наконец 15 апреля она отправилась в Ландсбергскую тюрьму, где Гитлер отбывал заключение во вполне комфортных условиях: по словам Людеке, старая крепость больше напоминала санаторий, а если верить Ганфштенглю, некоторые санатории выглядели гораздо скромнее. Он вспоминал: «У Гитлера с Гессом были не столько камеры, сколько небольшая анфилада комнат, которые образовывали квартиру. Со всеми запасами, что там находилось, место заключения напоминало лавку деликатесов. Там можно было бы открыть цветочно-фруктово-винный магазин… Со всей Германии люди присылали подарки. […] На столе красовались окорока из Вестфалии, пирожные, коньяк и всевозможные яства. Все это было похоже на фантастически благополучно снаряженную полярную экспедицию». Человек, которого предупредительные тюремщики называли «почетным заключенным», оказался, таким образом, в состоянии предложить своей гостье чаю, а в благодарность за посещение подарил ей свою фотографию с надписью: «Супруге моего командира отрядов СА фрау Карин Геринг на память об ее посещении крепости Ландсберг, 15 апреля 1924 года». Но это было не все: узнав, что Геринг перед поездкой в Швецию намерен побывать в Италии, он попросил Карин передать мужу указание повидаться с Муссолини и убедить того в необходимости оказания финансовой поддержки делу национал-социализма. А вот оказать финансовую помощь своему командиру отрядов СА он никак не мог: откуда он мог бы взять деньги? Может быть, позже… В итоге Карин Геринг вернулась в Инсбрук ни с чем.

Имелись у них деньги или нет, но из Австрии уезжать было необходимо, и 3 мая 1924 года чета Герингов села на поезд, направляющийся в Италию. Преданный идеям нацистов хозяин отеля «Тиролер Хоф» порекомендовал им обратиться к его немецкому другу, который управляет венецианским гранд-отелем «Британия», расположенным неподалеку от площади Святого Марка. Именно там Геринги оставили свой багаж. Карин, которая никогда не бывала на юге Европы, Венеция поразила, а проведенные в этом городе шесть дней стали для супружеской пары своеобразным медовым месяцем: проживание в шикарном отеле за очень умеренную цену, прогулки в гондолах по Большому каналу, купания вблизи Лидо, посещение островов, церквей, монастырей и музеев и художественных салонов, которые заставили двух немецких туристов забыть о жестокой реальности тех дней. Но лишь на короткое время. «А какие там были магазины и ювелирные лавочки! – писала Карин матери. – Приходилось обходить их по другой стороне улицы, чтобы не расстраиваться при мысли о своем безденежье. О, милая мама, нам не хватило бы и миллиона, чтобы купить все, что хотелось, но, увы, денег недоставало даже на самое необходимое!»

Это признание – пусть и преувеличенное в его отчаянности – явно было призвано побудить баронессу фон Фок отправить некоторую сумму дочери и зятю, которые нашли средства посетить Сиену и Флоренцию, прежде чем приехать в Рим. Там они остановились в отеле «Эден», самой шикарной гостинице города! Герман Геринг не сомневался, что итальянские власти окажут ему достойный прием, поскольку он посланник Гитлера, и что его незамедлительно примет сам Муссолини. И тогда он, прославленный капитан-заговорщик-пропагандист-дипломат, очень легко убедит дуче подписать тайный договор с Гитлером и предоставить НСДАП ссуду в 2 миллиона лир… А после выполнения своей миссии сможет наконец уехать в Швецию с подобающими почестями и с выражением признательности со стороны фюрера. То, на что рассчитывал Геринг, шведы и англичане называют пустыми мечтаниями, а у французов есть для этого другое определение: «принимать желаемое за действительное»!

Осуществлять свою миссию Герман Геринг принялся, как и предусматривал, ранним утром 12 мая 1924 года, на следующий же день после прибытия в Рим. Карин писала родным: «Герман ушел час назад. Он прежде должен увидеться с адъютантом Муссолини, чтобы обговорить с ним время встречи с дуче». Но это оказалось непростым делом. Человека, с которым встретился Герман, звали Лео Негрелли, он раньше работал корреспондентом газеты «Коррьере д’Италиа» в Мюнхене. Негрелли свел Геринга с дипломатом Джузеппе Бастианини. Геринг и Бастианини встретились несколько раз, но на этом все и остановилось: с одной стороны, специальный посланец фюрера сразу же совершил несколько промахов, что не очень понравилось собеседнику; с другой – дуче, человек прагматичный, не видел никакого смысла во встрече с беглым представителем содержавшегося в тюрьме заговорщика. Еще меньше ему хотелось портить отношения с Веймарской республикой, связываясь с малочисленной партией путчистов, которая была запрещена в собственной стране. А уж обсуждать вопрос о ссуде в 2 миллиона лир… Это было совсем несерьезно! Недоразумение возникло из-за того, что Муссолини не соизволил дать ответ на просьбу эмиссара Гитлера, а посредники в лице Бастианини и Негрелли не осмелились прямо сказать Герингу, что все его просьбы отклонены – начиная с просьбы о личной встрече. Это и привело к бесконечному ожиданию в Риме и обмену любезными, но бесполезными письмами. Все происходящее заставляло Геринга недоумевать. Вскоре ему пришлось перебраться в гостиницу, которая более соответствовала его финансовым возможностям. Он очень страдал от болей в раненой ноге, поэтому увеличил дозы инъекций морфина. Геринг начал полнеть на глазах, а его моральный дух падал с каждым днем. Чтобы не провоцировать у Карин резких смен настроения, становившихся все более частыми, он стал уходить и принялся посещать соборы, музеи и картинные галереи Вечного города. Геринга часто охватывало отчаяние, в чем он и признался позже своему приемному сыну Томасу фон Канцову: «Помнится, в три часа ночи я остановился перед фонтаном Треви и задал себе вопрос: а что скажут люди, если меня найдут на дне бассейна, усыпанном монетами, которые люди бросают туда, загадывая желание? Но в конце концов решил, что бассейн недостаточно глубокий, чтобы в нем утопиться, и отказался от этой мысли».

Несомненно, при этом он подумал о своей дорогой Карин, которой приходилось оставаться в номере, поскольку она часто теряла сознание и приходила в себя только после инъекции камфары или кофеина. Возможно, гордость мешала Герману признаться жене в том, что его просьбы об аудиенции ни к чему не приводили. Вероятно, он рассказывал ей о многочисленных выдуманных им встречах с дуче, что нашло отражение в письмах Карин своей семье. Но доверчивая графиня сохранила достаточно трезвости ума, чтобы понять: пребывание в Италии слишком затянулось, – а хмурость ее дорогого Германа подействовала и на нее. Жизнь в гостинице стала для Карин невыносимой, она скучала по Швеции и общению с сыном, но, как и муж, все еще сохраняла надежду достичь дипломатического успеха: никто из них двоих не хотел признаваться Гитлеру в провале их миссии. Кроме того, они не имели денег на то, чтобы перебраться из Италии в Швецию, и им пришлось вернуться в Венецию, где отель «Британия», единственный из всех итальянских заведений, согласился выдать им кредит…

Карта 5

Маршрут эмиграции, ноябрь 1923-го – март 1925 г.

В конце концов Карин снова взяла инициативу в свои руки: в конце декабря 1924 года, узнав о досрочном освобождении Гитлера, она снова поехала в Мюнхен в надежде уговорить фюрера хотя бы «возместить потраченные ими деньги». Ведь ходили же слухи о том, что он ожидает крупное пожертвование от производителя роялей Бехштейна, к тому же Гитлер должен был получить приличный гонорар за публикацию его книги «Майн Кампф». И вот, предприняв весьма утомительную для нее поездку, слабая здоровьем Карин добралась до Мюнхена, где встретилась с Гитлером, явно посвежевшим после вынужденного отдыха в Ландсберге. Фюрер повел себя очень обходительно, наговорил ей комплиментов, несколько раз поцеловал руку… но этим дело и ограничилось. Остальные руководители партии также не проявили щедрости, но два месяца спустя Карин удалось продать виллу в Оберменцинге (лейтенанту Лару, участнику войны и активисту национал-социалистского движения), отправив перед этим часть мебели в Стокгольм. В середине марта 1925 года она приехала в Зальцбург к мужу, без сожаления покинувшего Венецию. Они отправились на север через Вену, Прагу, Варшаву и Данциг. Потом на небольшом теплоходе пересекли Балтийское море. Наконец 22 марта чета Герингов оказалась в Стокгольме…

Как же приятно снова оказаться дома! Правда, пара смогла снять лишь небольшую квартиру в доме № 23 на улице Оденгатан, зато они вскоре обставили свое скромное жилище мебелью, переправленной за большие деньги из Мюнхена. Но в конечном счете ничто не могло омрачить радость встречи с родными и друзьями. С обожаемым сыном Томасом, который, хотя ему едва исполнилось тринадцать, ростом уже догнал мать. С очень уважаемой и очень щедрой баронессой Хюльдиной фон Фок, чье здоровье за прошедшие два года сильно ослабло. С сестрами Фани и Лили, которые искренне любили Карин и были готовы пойти на любые жертвы ради того, чтобы помочь ей. С сестрой Марией и ее мужем графом фон Розеном, которых совсем не восторгали совершенные ради Адольфа Гитлера подвиги четы Геринг, о чем они скромно намекнули. Наконец, с офицером и джентльменом Нильсом фон Канцовым, который все еще продолжал надеяться на возвращение бывшей жены. У него, впрочем, начали проявляться признаки умственного расстройства, показавшиеся вышестоящему начальству достаточно тревожными, и его уволили его из армии…

Но в каком бы родстве с Карин ни состояли и как бы ни симпатизировали Герману, все эти люди не могли не заметить необычную перемену в облике щеголеватого капитана, который пять лет назад вызывал восхищение молодых шведок во время танцев и авиационных шоу. Осмотревший его в то время врач с удивлением констатировал, что тридцатидвухлетний Геринг «имел тело пожилой женщины с большим количеством жировых отложений и кожей молочно-белого цвета». Старый знакомый Карин, адвокат Карл Оссбар, удивился не меньше. Он вспоминал: «Передо мной стоял очень упитанный мужчина в белом костюме, плохо гармонировавшем с его внешностью, и я подумал: кто же это может быть? Человек представился, назвавшись Германом Герингом, и только тогда я понял, что передо мной один из самых прославленных воздушных асов Германии, кавалер ордена “За заслуги”, награды, которой удостаивались единицы». И дальше: «Капитан Геринг и его супруга намеревались пригласить меня на обед. […] Я несколько раз бывал у них дома; их маленькая квартира на улице Оденгатан казалась тесной и загроможденной мебелью. Складывалось впечатление, что они живут там временно. Геринг, естественно, не смог удержаться от того, чтобы не заговорить о политике. Он предложил мне сблизиться с национал-социализмом, но я сказал ему, что он напрасно тратит время, старясь привлечь меня под свои знамена. Это вызвало у него смех. […] У меня сложилось впечатление, что его нацизм был всего лишь некой формой выражения признательности Гитлеру: в некотором смысле Геринг не хотел предавать своего товарища».

Адвокат также описал свои впечатления от новой встречи с Карин: «Она была раньше, вне всякого сомнения, одной из красивейших девушек Стокгольма, на балах и на светских приемах ее постоянно окружали мужчины. […] Когда я снова встретился с ней в 1925 году, она выглядела заметно постаревшей. Она показалась мне странноватой, мистически настроенной. Карин уверяла, что видит будущее. Из всего ею сказанного было трудно понять, что правда, а что выдумка. Зная Карин долгие годы, я не мог не отметить явное изменение склада ее ума. А что же Герман Геринг? Так вот, он делал все, что она хотела. Для него желания Карин были приказами. Я бы не назвал его ее рабом, но он был близок к этому. Их супружеская жизнь казалась счастливой, но из них двоих Геринг любил явно сильнее: он ее обожал».

Однако невозможно жить только любовью и пить только холодную воду, так что капитану Герингу пришлось в срочном порядке искать средства к существованию. Национал-социалистская партия, снова легализованная в Баварии, явно забыла о своем командире отрядов СА, и Герман Геринг горько сетовал на это в письме лейтенанту Лару: «Никто из давних товарищей по партии и пальцем не пошевельнет, чтобы мне помочь. […] До сегодняшнего дня я не получил ни пфеннига ни от Людендорфа, ни от Гитлера, ничего, кроме множества обещаний и фотографий с дарственной надписью». Поэтому он начал искать работу в единственной знакомой ему сфере – в авиации. Компания «Свенска люфттрафик» давным-давно разорилась, зато в стране появилась новая авиакомпания «Нордиска Флюгредерит», открывшая тем летом авиалинию Стокгольм – Данциг с использованием гидросамолета. В начале июня 1925 года капитан Геринг был принят на работу в качестве линейного пилота, и его летные навыки надолго запомнились некоторым пассажирам «Нордиски». Например, Фредерик Нюстрем вспоминал, что «во время перелета летчик Геринг не смог устоять перед искушением, войдя в пике, имитировать атаку на воображаемый корабль». Но за это на него никто не обиделся: какой другой пилот гидросамолета мог позволить себе подобную фантазию?

Пассажиры рейса Стокгольм – Данциг были бы менее уверены в пилоте, если бы знали о других его привычках. Дело было в том, что капитан Геринг впадал во все большую зависимость от морфина: теперь ему приходилось делать себе шесть инъекций в день, да и этого едва хватало для того, чтобы заглушить боли. Подобные дозы не могли не сказаться на его профессиональных качествах, и несомненно именно этим объясняется, что «Нордиска Флюгредерит» в конце июля предпочла отказаться от его услуг. В то время Геринга отличало ненормальное поведение: у него случались приступы безумия, во время которых он швырялся всем, что попадалось под руку, он угрожал Карин и Томасу, однажды даже пытался выброситься из окна… Карин пришлось перебраться в дом родителей, чтобы избежать припадков безумия мужа. А тот, прекрасно понимая, в каком состоянии оказался, уступил настояниям тестя и семейного врача и 6 августа 1925 года добровольно явился в медицинский центр Аспуддена, пригорода Стокгольма, чтобы пройти курс лечения от наркотической зависимости.

Вначале все шло хорошо: Геринга стали лечить эвкодалом, болеутоляющим препаратом на базе морфина, использовавшимся в качестве его заменителя. Он проявлял желание вылечиться, и цель была почти достигнута: Геринг уже думал о том, как выйдет из больницы здоровым, похудевшим и полным энергии, достаточной даже для того, чтобы отправиться в горы Норвегии заняться альпинизмом. Но в конце августа его состояние резко ухудшилось, что засвидетельствовала 2 сентября санитарка Анна Тернквист в своем отчете, предоставленном главному врачу Йелмару Энестрему. Она написала: «Довожу до Вашего сведения некоторые данные, касающиеся поведения капитана фон Геринга [именно так!] за последние 48 часов моего пребывания в медицинском центре Аспуддена. До того времени все было спокойно, даже несмотря на то, что пациент проявлял крайнее раздражение и настойчиво просил дать ему дозу.

– В воскресенье, 30 августа, капитан фон Геринг потребовал очень сильную дозу эвкодала и принялся настаивать, чтобы ему ввели именно то количество лекарства, какое он сам для себя определил. Около 17 часов он взломал шкаф с лекарствами и самостоятельно сделал себе два укола двухпроцентного раствора эвкодала. Шесть санитарок не решились ему препятствовать, так как его поведение было угрожающим. Приехавшая в центр супруга капитана фон Геринга сказала, что считает необходимым дать ему то, что он просил, потому что она опасалась, как бы он кого-нибудь не убил в припадке безумия. […]

– В понедельник, 31 августа, в присутствии доктора Энестрема он обязался принимать только прописанные ему дозы.

– Во вторник, 1 сентября, около 10 часов пациент повел себя очень агрессивно и потребовал дополнительное количество лекарства. Он вскочил с кровати, оделся и стал кричать, что хочет уйти из клиники и как-нибудь покончить с собой, потому что у того, кто убил сорок пять человек, оставался лишь один выбор: убить себя самого. Поскольку дверь на улицу была заперта, он вернулся в свою палату и схватил трость, оказавшуюся на деле чем-то вроде шпаги… Когда нам на помощь пришел ассистент, капитан разозлился еще сильнее и заявил, что готов на него напасть, если тот не уйдет немедленно. […] Когда около 18 часов приехали полицейские и пожарные, он отказался следовать за ними. После долгих переговоров его пришлось увести силой. Он пытался оказывать сопротивление, но быстро понял, что это бесполезно».

Таким образом, 1 сентября Германа Геринга привезли в больницу «Катарина» в смирительной рубашке. Там он пробыл совсем недолго, как свидетельствует запись в больничной книге: «Когда пациента доставили сюда вечером 1 сентября, его сразу успокоили с помощью гиоцина, и он вскоре заснул. Но прошло несколько часов, он проснулся и повел себя агрессивно. Он начал бурно протестовать против помещения его в больницу, заявляя, что хотел бы увидеться со своим адвокатом, и пр. и потребовал, чтобы ему ввели достаточную для унятия его боли дозу эвкодала. Придя в себя, он вел себя спокойно и разумно, полностью владел собой. Он сказал, что считает себя жертвой несправедливости. После этого вел себя спокойно.

2 сентября. Сегодня во время обхода больных д-ром Э. пациент с возмущением высказался о том, каким образом его сюда доставили: он считал, что это было сделано незаконно. Потом отказался принимать гиоцин, потому что решил, что мы воспользуемся его бессознательным состоянием и признаем умалишенным. […] Не желает видеть санитаров мужского пола, против которых настроен очень агрессивно и которых грозит поколотить».

Врачи больницы «Катарина» выслушали от Геринга достаточно, чтобы понять, что его случай не входит в их компетенцию. Вечером того же дня Геринга перевезли в психиатрическую больницу в Лангбро, южнее Стокгольма…

Клиника в Лангбро была намного лучше оборудована для лечения подобных пациентов, хотя в то время наркоманы в Швеции были редкостью. Как только увидел врача, Геринг закричал: «Я не сумасшедший! Я не сумасшедший! Я не сумасшедший!» – но в первый же день он подписал свой медицинский формуляр. Конечно же потому, что об этом его попросила Карин. Но зато он отказался фотографироваться для истории болезни – явно заботился о будущем… Лечение началось с того, что его продержали несколько дней в строгой изоляции в палате, где была только привинченная к полу кровать. Затем перевели в более удобную палату и полностью лишили лекарств в соответствии с довольно примитивной методикой лечения того времени. Наблюдавшие за ним в течение пяти следующих недель врачи сделали такой коллективный вывод: «Лангбро, 2 сентября – 7 октября 1925 года. [Пациент] трудный, угнетенный, стонущий, хнычущий, боязливый, приводящий в отчаяние своими постоянными требованиями, раздражительный и легко поддающийся внушению (простого укола хлористого натрия достаточно, чтобы унять его боль). Подавлен, говорлив, считает себя жертвой некоего еврейского заговора, враждебен по отношению к доктору Энестрему, которого якобы подкупили евреи, чтобы он поместил его в клинику. Считает, что станет “политическим трупом”, если о его пребывании здесь станет известно в Германии. […] Слишком явно демонстрирует симптомы отчуждения. Склонен к истерии, эгоцентричен, чрезмерное самолюбие. Ненависть к евреям, считает целью своей жизни борьбу с евреями, был правой рукой Гитлера. Галлюцинации: привиделись Авраам и святой Павел – “самый опасный из всех евреев”. Авраам предложил ему простой вексель и пообещал подарить трех верблюдов, если он перестанет бороться с евреями. Авраам вонзил ему раскаленное железо в спину, какой-то врач-еврей хотел вырвать ему сердце. Яркие зрительные галлюцинации сопровождаются криками. Попытки самоубийства (способом повешения или удушения). Агрессивное поведение, обманным путем завладел железной гирей, чтобы использовать ее в качестве оружия. Видения, слуховые галлюцинации, презрение к себе».

Индивидуальные диагнозы лечащих врачей не менее интересны: один из них описал Геринга как «злобного истерика с очень слабым характером», другой увидел в нем «человека сентиментального, лишенного фундаментальной моральной смелости». А третий отметил «нестабильность личности» и констатировал: «Он представляется одним человеком в данный момент и совершенно другим несколько минут спустя. Сентиментален по отношению к родным, но совершенно бесчувственен к остальным». Все это, конечно, правильно подмечено, но люди науки забыли при этом указать, что их пациент целых пять недель подвергался таким жестоким лишениям, каких многие другие пациенты не выдержали. А вот Герман Геринг выжил…

Мучения его закончилась 7 октября 1925 года: Геринг покинул Лангбро недолеченным, но по крайней мере временно успокоенным. В кармане у него лежала справка, которая явно была написана по его просьбе. Вот ее текст:

«Я, нижеподписавшийся, свидетельствую о том, что капитан Г. фон Геринг [так!] был принят в больницу Лангбро по его личной просьбе. И подтверждаю, что при поступлении в больницу, во время лечения и при выписке он не проявлял признаков умственного расстройства.

Клиника Лангбро, 7 октября 1925 г. Олоф Кинберг, профессор». В квартирке на улице Оденгатан выживший капитан обнял свою дорогую Карин, которая с трудом скрыла от мужа, что состояние ее здоровья опять ухудшилось: к проблемам с сердцем и легкими добавились резкие понижения артериального давления и эпилептические припадки, естественно спровоцированные недавними событиями.

Их жизнь снова вошла в привычную колею, став еще более спокойной, но и более экономной, чем раньше. Лечение Карин стоило очень дорого, а у Германа не было ни малейшей перспективы найти работу. Поэтому пришлось продать с молотка мебель или отдать под залог. Это стало тяжелым испытанием для Геринга, испытывавшего необходимость в комфорте. Но вырученных денег оказалось недостаточно – пришлось занимать у родных до лучших времен. И лишь визиты юного Томаса, обожавшего мать и восхищавшегося отчимом, были лучом света во мраке отчаяния…

Увы! Этот просвет грозил новой бурей. Нильс фон Канцов, очень снисходительный отец Томаса, заметил, что сын регулярно посещает Герингов, пропуская занятия в школе, и что это весьма негативно сказывается на его учебе. И этот сознательный офицер написал весьма деликатное письмо бывшей жене, попросив ее сделать так, чтобы Томас навещал ее чуть реже. Он также проинформировал Карин, что отныне Томас будет ходить в школу с сопровождающим, или он сам будет провожать сына. Но на это весьма разумное письмо Карин отреагировала очень резко и довольно неразумно: она подала в суд заявление о возбуждении процесса, желая добиться, чтобы сына воспитывала она. Может быть, мягкосердечный Нильс фон Канцов вскоре сам передал бы ей это право, но он знал, что Геринги испытывают затруднения: квартира их совсем маленькая, Карин серьезно больна, Герман долгое время не работает. Но главное, ему было известно о наркотической зависимости Геринга, сопровождавшейся приступами насилия. И с того дня Нильс фон Канцов сделал основной упор в деле об опеке на то, что мать не имеет возможности создать необходимые условия для воспитания четырнадцатилетнего мальчика. И суд прислушался к его доводам. Таким образом, в апреле 1926 года Карин процесс проиграла. Но материнская любовь не слышит доводов рассудка, поэтому Карин и решила подать апелляцию. Все это, естественно, стоило ей очень дорого, тем более что она не могла рассчитывать на финансовую поддержку семьи, которая, что совершенно логично, встала в этом деле на сторону отца. «В конечном счете, – сказала позже ее сестра Мария, – это было в интересах мальчика».

Разумеется… К тому же в то время капитан Геринг, продолжая мучиться от болей в бедре, пристрастился к эвкодалу. Однако, как и обещал врачам, он по своей воле вернулся в Лангбро, чтобы пройти новый курс лечения от наркозависимости. В истории болезни, которую врачи завели 22 мая 1926 года, во время вторичного пребывания Геринга в клинике, содержатся лишь короткие наблюдения: «Угнетен, частая смена настроения, эгоцентричен, легко поддается внушению, боли в спине». Но на этот раз лечение продлилось всего полмесяца и оказалось весьма эффективным: вернувшись домой 5 июня (с новой справкой), Геринг перестал жаловаться на судьбу, энергично принялся искать работу и вскоре трудоустроился…

Новая работа как нельзя лучше подходила ему: мюнхенская компания «БМВ» («Байерише моторен верке») поручила капитану Герингу продажу своих авиационных двигателей во всей Скандинавии. И этот посредственный дипломат и неудачливый революционер так умело взялся за дело, что вскоре получил выгодный заказ от шведского правительства на двенадцать моторов! Счастье редко приходит в одиночку, и Герман Геринг почти одновременно стал эксклюзивным продавцом в Скандинавии парашюта автоматического действия шведской фирмы «Торнблад». Дела пошли в гору, и он начал ездить по разным странам от Финляндии до Турции, провел неделю в Лондоне (вел переговоры по заключению контрактов) и через некоторое время уже принялся выплачивать самые неотложные долги…

Но в Германа Геринга очень скоро вновь вселился демон политики. На самом деле, если исключить периоды его бреда, он никогда и не переставал интересоваться политикой. Действительно, ситуация в Германии за четыре года его отсутствия сильно изменилась: после введения в оборот рентной марки галопирующая инфляция стала кошмарным воспоминанием, экономическая ситуация в стране начала стабилизироваться, сепаратисты утихомирились, а немецкие власти нашли общий язык с бывшими противниками в мировой войне, в результате чего рейхстаг ратифицировал «план Дауэса», а Германия подписала Локарнские договоры. Однако национал-социалистическая партия, вновь став легальной и получив в рейхстаге четырнадцать мест, оказалась в это время без финансовой поддержки и потеряла большую часть своей аудитории, так как Гитлеру, остававшемуся неоспоримым вождем НСДАП, все еще было запрещено выступать на массовых собраниях. Отряды же СА, расплодившиеся по всей Германии, отметились только в нескольких уличных драках с коммунистами. А шведская пресса постоянно говорила о подспудном противостоянии между радикальными мюнхенскими националистами и берлинскими представителями левого, социалистского, крыла НСДАП.

После смерти Фридриха Эберта в 1925 году блок правых партий добился избрания президентом Веймарской республики старого генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга. Тот инициировал принятие закона о всеобщей политической амнистии: политзаключенные получили свободу, а политэмигранты могли теперь вернуться на родину. И в мае 1926 года было прекращено преследование Германа Геринга по обвинению в государственной измене. Теперь бывший путчист мог наконец вернуться домой. Германия была уже очень далека от опасностей 1922 года, но Герман сохранил в себе неукротимую потребность действовать, быть на первых ролях, он жаждал признания и уважения соотечественников. Эту потребность могла удовлетворить только политика.

Второго ноября 1927 года Карин пришла на центральный вокзал Стокгольма, чтобы проводить своего любимого мужа. Она не могла ехать с ним, потому что была вынуждена продолжить лечение в Швеции. Но Герман пообещал забрать ее сразу же, как только комфортно устроится. Поэтому любящие супруги расстались, веря в благополучное будущее. Когда поезд тронулся, Карин без сознания упала в объятия сестры Фани, и ее пришлось срочно госпитализировать…