За столиком в ресторане Чаттертон и Маттера обсуждали одно за другим все те действия, которые они совершили во время инцидента с агрессивно настроенным мотоциклистом. Изначально они вообще-то намеревались использовать встречу в ресторане для того, чтобы поговорить об очевидном – а именно о том, что ничего у них двоих не получается. Но в этот самый день с ними двоими произошло подобное приключение, поэтому ни у одного из них не хватило духу заявить своему компаньону, что им пора поставить крест на сотрудничестве.

После этого они не виделись друг с другом несколько дней. Затем Чаттертон позвонил Маттере и сказал ему, что пришло время поговорить. Встретившись на вилле, они сели на веранде, держа в руках покрытые холодными каплями баночки низкокалорийной содовой. Каждый из них двоих надеялся, что первым вопрос о прекращении их сотрудничества поднимет не он, а его компаньон.

– Дай мне три дня, – сказал Маттера. – У меня появилась еще одна идея.

Они оба посмотрели через пролив на остров Кайо-Вихия.

– Я вообще-то думал, что мы, возможно, расстанемся, – сказал Чаттертон.

– Может, и расстанемся, – пожал плечами Маттера, – но не прямо сейчас.

Несколько дней спустя Маттера полетел в Нью-Йорк. Обычно он, сидя в самолете, держал перед собой на откидном столике три или четыре книги, блокнот, карандаши и какую-нибудь еду. На этот раз перед ним не лежало ничего: он всего лишь смотрел из окошка на находившийся далеко под ним океан.

На Манхэттене Маттера стал рыться на стеллажах Нью-Йоркской публичной библиотеки, расположенной на Сорок второй улице. Он взял с полок и перелистал столько книг, посвященных морским сражениям семнадцатого века, сколько только смог найти. Ни в одной из них не упоминалось сражение кораблей английского королевского военно-морского флота с Баннистером, однако некоторые фрагменты из них, собранные воедино, позволяли воссоздать общую картину этого сражения. Это давало Маттере возможность понять суть того, что тогда произошло. Он переписал себе все эти фрагменты, пытаясь найти в них подсказки, которые помогли бы ему ответить на мучающие его вопросы.

Из собранных ранее Маттерой сведений ему уже было известно, что непосредственно предшествовало этому сражению. Действуя по приказу губернатора Ямайки, два фрегата английского королевского военно-морского флота – «Сокол» и «Селезень» – вошли в залив Самана, чтобы поймать пиратского капитана Джозефа Баннистера и уничтожить «Золотое руно». Капитаны этих фрегатов надеялись, что застанут судно в тот момент, когда оно будет проходить процесс кренгования – то есть когда его положат на борт у самого берега и начнут очищать обшивку корпуса от морских моллюсков и различных наростов, появляющихся после длительного плавания по морю.

Маттера и раньше всегда полагал, что преимущество было у военно-морских судов. Фрегаты могли иметь на своем борту в общей сумме пятьдесят восемь пушек (сорок две на «Соколе» и шестнадцать на «Селезне»), тогда как у Баннистера пушек было вроде бы тридцать. Однако лишь открыв эти книги, Маттера начал осознавать, каким значительным было это преимущество.

Фрегаты отличались от других судов быстротой хода и высокой маневренностью. Их конструкция предусматривала низкую осадку и возможность установки тяжелых пушек. Они также имели красивую обтекаемую форму, в которой чувствовались их стремительность и мощь. Это были своего рода охотничьи псы английского флота. Самый большой по размеру фрегат – такой, как «Сокол» – был достаточно мощным для того, чтобы сражаться в одном строю с самыми могучими английскими боевыми кораблями. «Сокол» и «Селезень» вместе могли иметь на борту 250 человек – то есть по меньшей мере в два раза больше, чем имелось людей у Баннистера. В дополнение к своей скорости и маневренности эти трехмачтовые фрегаты имели внушительные размеры. Длина «Сокола» составляла 130 футов, а «Селезня» – 125 футов. Для региона Карибского моря это были очень даже массивные корабли. В сравнении с ними «Золотое руно» при своей длине где-то в 100 футов казалось малышом. Уже одними своими размерами эти фрегаты свидетельствовали о серьезности намерений приславшего их губернатора Ямайки: «Золотое руно» будет уничтожено, а Баннистер – убит.

Преимущество в мощи кораблей отнюдь не было единственным. Если пираты на борту «Золотого руна» стреляли из пушек, наверное, довольно редко, то канониры на борту фрегатов тренировались регулярно. Капитаны этих военно-морских судов – Чарльз Толбот на «Соколе» и Томас Спрейг на «Селезне» – офицеры, искушенные в военном искусстве. Баннистер же, наоборот, был ранее капитаном торгового судна, обученным ремеслу перевозки шкур и сушеного мяса. Военно-морские суда были намного лучше обеспечены продовольствием, оружием и боеприпасами. Наилучшее же для фрегатов обстоятельство заключалось в том, что Баннистер был, можно сказать, прикован к одному из островов. Пираты славились своим умением ускользнуть, но Баннистеру бежать было некуда.

Маттере, однако, во время его работы в сфере охраны достаточно часто приходилось размышлять над проблемами тактики в ходе вооруженных столкновений, а потому он прекрасно понимал, что кое-какие преимущества имелись и у пиратов. Баннистер разместил на острове две орудийные батареи (одна состояла из десяти пушек, а вторая – из шести) и, несомненно, укрыл их за деревьями и в бункерах из бревен, земли и песка, в результате чего военным морякам было трудно увидеть его людей и подавить огнем его пушки. Пираты стреляли из своего оружия с высокого места на суше, а не с качающейся палубы корабля. Кроме того, для пиратов в этой схватке на кону стояла их собственная дальнейшая судьба, а это всегда очень сильная мотивация. Главное же заключалось в том, что ими командовал Джозеф Баннистер – человек, который уже доказал, что он может добиться невозможного, поскольку ему удалось избежать неминуемой виселицы и снова угнать свое судно из Порт-Ройала.

Продолжая рыться в книгах, лежащих перед ним на столе, Маттера представлял себе, как могли разворачиваться события в ходе этой битвы. Фрегаты, по-видимому, вошли в залив Самана с попутным ветром и стали продвигаться вперед вдоль северного берега залива – то есть по единственному участку залива, в котором было достаточно глубоко и на котором почти не имелось рифов, в результате чего там могли беспрепятственно проплыть такие большие корабли. При устойчивом ветре фрегаты могли идти со скоростью девяти или десяти узлов (десять или одиннадцать миль в час). На корме у них развевался на ветру красный английский торговый флаг, а на бушприте в носовой части судна красовался «Юнион Джек» – государственный флаг их страны (он был похож на современный государственный флаг Великобритании, но на нем тогда еще не было красных ирландских диагональных полос).

Войдя в пролив возле острова Кайо-Вихия, где, по мнению Чаттертона и Маттеры, и произошло это сражение, фрегаты приготовились к бою: с их батарейных палуб быстренько убрали столы, гамаки и другие предметы, используемые в повседневной жизни во время плавания. Часам к трем дня они находились менее чем в миле от «Золотого руна», но все еще его не видели. Этот пиратский корабль, спрятавшийся в углублении острова, был невидим для всех – кроме тех, кто оказывался так близко, что на них уже можно было напасть из засады.

К этому моменту наблюдатели пиратов уже подняли тревогу, и Баннистер приказал канонирам и стрелкам занять свои места. Канониры приготовили пушки, стрелки – мушкеты. Оставалось только выбрать момент, в который следует открыть огонь по военным кораблям.

Фрегаты подплывали все ближе и наконец оказались в четверти мили от «Золотого руна». Вряд ли Баннистер успел к этому моменту прекратить кренгование своего судна и вернул ему способность плавать, но если бы даже он и успел это сделать, было уже слишком поздно для того, чтобы это имело какое-то значение. После того, как фрегаты вошли в пролив, наблюдатели на их мачтах заметили пиратов в свои подзорные трубы. И пираты знали, что они уже обнаружены.

Маттера не мог выяснить, что произошло дальше. Если бы он был Баннистером (а ему казалось, что мыслят они одинаково), он открыл бы огонь по фрегатам именно в этот момент, целясь в их носовую часть, которая была защищена хуже, чем борта. Поступил ли Баннистер именно так или же позволил фрегатам подойти поближе, чтобы его канонирам было легче по ним попасть, очевидным казалось то, что обе противоборствующие стороны находились не более чем в пятистах ярдах друг от друга, и расстояние это быстро сокращалось.

Теперь капитанам фрегатов нужно было решить, насколько близко им следует подойти к пиратам, прежде чем завязать с ними бой. У любого варианта их решения имелись свои минусы и плюсы.

В 1680-х годах пушки были не очень точными, а особенно на дистанциях, превышающих несколько сотен ярдов. Чаще всего бульшая точность стрельбы и не требовалась: в ту эпоху корабли враждующих сторон обычно сближались друг с другом на расстояние прямого выстрела, что могло составлять всего лишь пятьдесят футов. Иногда канониры не открывали огонь до тех пор, пока не увидят пряжек на башмаках противника, и это не было всего лишь образным выражением.

Вести огонь из пушек на большой дистанции было чрезвычайно трудно. Орудийный порох различался по качеству и количеству от выстрела к выстрелу, и это сказывалось на скорости, с которой пушечное ядро вылетало из ствола, и соответственно на способности канонира вести точную стрельбу. Пушечные ядра изготавливались таким образом, чтобы их диаметр был примерно на четверть дюйма меньше диаметра канала ствола и чтобы благодаря этому ядра не застревали в стволе (иначе ствол разорвало бы на куски). Это приводило к тому, что ядро при выстреле ударялось о стенки канала ствола и вылетало из него под небольшим углом – не очень большим, но зачастую достаточным для того, чтобы оно летело так, как летит мячик для гольфа при резаном или левом боковом ударе. Стрелять очень точно при такой манере стрельбы было попросту невозможно.

Если пушечные ядра попадали в цель, они могли причинить очень большой ущерб. Имея вес как минимум шесть фунтов (а то и больше), они могли пробить насквозь толстые корпуса и срезать мачты вражеских кораблей. При этом крупные деревянные щепки разлетались во все стороны, раня всех, кто попадался им на пути. Маттера с удивлением узнал, что такие щепки вызывали больше всего потерь в живой силе при попадании в судно пушечных ядер, выпущенных с вражеского корабля. Пушечные ядра с меньшей скоростью полета зачастую причиняли наибольший ущерб, потому что при пробивании ими древесины получались отверстия с наиболее рваными краями, что приводило к образованию большего числа щепок, и это означало, что самой смертоносной стрельбой была стрельба из пушек с большого расстояния.

Для Маттеры было очевидным, что капитаны фрегатов отдали предпочтение ближнему бою. Судя по архивным материалам, пираты открыли по ним огонь из мушкетов. Этого бы не произошло, если бы фрегаты находились на расстоянии более 150 ярдов от острова. Именно такой была дальность эффективной стрельбы из мушкетов. Когда Маттера мысленно представлял себе начало этого боя, ему казалось, что стороны были еще даже ближе друг к другу.

Приближаясь к «Золотому руну», фрегаты повернулись к нему боком – своим бортом – и приготовились открыть огонь. Большая часть их пушек располагались вдоль бортов, и хотя такой маневр делал их большей по размеру целью для противника, он позволял им открыть максимально интенсивный огонь. Именно так были сконструированы военные корабли в эпоху парусных кораблей: они становились борт к борту с противником и вступали с ним в ближний – и очень жестокий – бой.

Маттера знал из архивных материалов, что Баннистер открыл огонь первым. Однако канонирам на фрегатах не потребовалось много времени на то, чтобы открыть орудийные люки и навести пушки на цель. Боевое применение пушек требовало большой физической силы и было очень опасным. Вопрос жизни и смерти для противоборствующих сторон определялся тем, какая из них эффективнее применит свои пушки.

Большинство пушек того времени было изготовлено из чугуна, и для стрельбы из них применялись круглые железные ядра. В названиях многих пушек отражался вес выстреливаемого из них ядра: например, пушку, стреляющую двенадцатифунтовыми ядрами, называли просто «двенадцатифунтовиком». На «Соколе» имелись «двенадцатифунтовики», «шестифунтовики» и несколько пушек, стреляющих ядрами весом в пять фунтов с четвертью. Вооружение «Селезня» было более легким: на нем имелось несколько пушек, стреляющих ядрами весом в пять фунтов с четвертью, и несколько «трехфунтовиков». У Баннистера, по всей видимости, имелись все эти типы пушек (на «Золотом руне», когда оно было еще торговым судном, наверняка имелось несколько пушек, а после того, как Баннистер стал пиратом, он, по всей видимости, захватил и присвоил еще несколько орудий). Независимо о своего калибра пушки могли причинить существенный ущерб вражеским кораблям и их экипажам. Задача каждого орудийного расчета – обычно численностью в три или четыре человека – состояла в том, чтобы их пушка стреляла без каких-либо задержек.

Маттера, пожалуй, не смог бы представить себе более впечатляющего сражения, чем бой между канонирами военно-морского флота и канонирами пиратов. Военные моряки были лучше подготовлены, но пираты расположились на возвышенности, и стреляли они не с покачивающегося на волнах корабля.

На борту фрегатов юнги в возрасте всего лишь десяти лет бегом носили порох из сухих отсеков трюма к канонирам. Порох чаще всего хранился в похожих на сосиску холщовых, называемых «картузом» мешках и запихивался в ствол с дульной стороны. Размер картуза зависел от размера выстреливаемого ядра: обычно порох весил чуть больше половины того, сколько весило пушечное ядро (например, для ядра весом двенадцать фунтов требовалось около семи фунтов пороха). Вслед за порохом в ствол забивался пыж, изготовленный из старых веревок или холста, его толкали вместе с картузом к казенной (задней) части пушки при помощи длинного шеста, называемого досыльником. После этого заряжалось пушечное ядро, за ним – еще один пыж, для чего в ход снова пускался досыльник.

Теперь центральной фигурой становился командир орудия. Он, стараясь действовать так, чтобы не дай бог не образовались искры, запихивал железный стержень в маленькое отверстие, находящееся в казенной части пушки, и сильно надавливал на находящийся в стволе картуз с порохом. Затем, используя гораздо более мелкий порох, он заполнял им отверстие до самого верха. Вот теперь пушка была уже полностью подготовлена к стрельбе.

Налегая на толстые веревки, привязанные к деревянному лафету, на котором была установлена пушка и у которого имелись колеса, матросы военного корабля тянули пушку вперед, пока ствол не высовывался из орудийного порта – отверстия в борту судна. Теперь, невзирая на килевую и бортовую качку, на тряску, вызванную стрельбой соседних пушек, и на вражеский огонь, орудийный расчет наводил свою пушку так точно, как только мог. После этого командиру орудия оставалось лишь, подойдя к пушке с фитильным запальником (длинной палкой с горящим фитилем на ее конце), поднести его к отверстию, заполненному мелким порохом – и пушка выстреливала. Если когда-то и нужно было молиться, то именно в этот момент.

Пушку, даже если она и была заряжена должным образом, могло при выстреле разорвать – и тогда все, кто находился в непосредственной близости с ней, погибли бы. От разрыва находящихся неподалеку прочих членов экипажа могло обжечь, оглушить или контузить. Открытые орудийные порты делали канониров более уязвимыми для огня из вражеских пушек. И даже если выстрел был выполнен идеально, пушка весом три тысячи фунтов при своем мощном и резком откате могла покалечить медлительного матроса, не успевшего отскочить в сторону.

Поднося фитиль к отверстию с мелким порохом, командир орудия воспламенял этот мелкий порох. Через мгновение мир содрогался от грохота выстрела: из дула пушки вырывались черное ядро, желтое пламя и серо-белый дым. Пушка тут же резко откатывалась назад, удерживаемая лишь веревками, привязанными изнутри к корпусу корабля. Находившиеся на острове пираты Баннистера – а точнее, те из них, у кого хорошее зрение, – могли увидеть, как пушечное ядро устремляется со скоростью семьсот миль в час к «Золотому руну». Или же к ним самим.

В то же самое время стрелки обеих противоборствующих сторон заряжали свои мушкеты (этот процесс был похож на процесс заряжания пушек: для заряжания мушкетов тоже использовались пыжи и досыльники), а затем прицеливались. Дальность эффективной стрельбы из этого длинноствольного стрелкового оружия составляла не более полутора сотен ярдов, однако никто даже и не пытался вести огонь из мушкетов с большой точностью. Вместо этого стрельба велась залпами: десятки пуль одновременно выстреливались куда-то в сторону противника. Всего лишь одна тяжелая свинцовая пуля могла оторвать человеку руку. Десятки же таких пуль, сыплющиеся, словно град с неба, могли вызвать замешательство даже у самых смелых вояк.

Бой продолжался. Чтобы уничтожить «Золотое руно» и огневые позиции пиратов, канониры на фрегатах, по всей видимости, стреляли классическими круглыми пушечными ядрами. Для стрельбы по живой силе они, однако, могли использовать другие типы боеприпасов, а именно цепные ядра (два ядра – или две половинки ядра, – соединенные друг с другом цепью), книппели (примерно то же самое, что и цепные ядра, но вместо цепи использовался металлический стержень) и боеприпасы с картечью (металлические сосуды, наполненные мушкетными пулями или камнями, которые разлетались, как шрапнель). Пираты, стреляя в ответ, скорей всего использовали круглые ядра, пытаясь поразить ими корпус и мачты фрегатов.

К этому моменту матросы военных кораблей, по-видимому, бросили якорь и с носа, и с кормы, чтобы придать своим судам бульшую устойчивость, и сражались плечом к плечу, стараясь вести максимально интенсивный огонь по Баннистеру и его людям. В эпоху парусных кораблей суда редко давали залп сразу из всех орудий одного борта, потому что деревянный корпус судна мог не выдержать такой нагрузки. Однако на «Соколе» и «Селезне», вполне возможно, стреляли несколько пушек одновременно, посыпая ядрами остров вместе с теми целями на нем, которые им удалось засечь.

Для фрегатов было очень важно уничтожить орудийные батареи пиратов (по мнению Маттеры, Баннистер разместил их на возвышенности в восточной части острова). Уже сама высота этой возвышенности – более ста футов над линией берега – очень сильно затрудняла прицеливание из тяжелых пушек через узкие орудийные люки фрегатов. Зачастую, чтобы иметь возможность вести огонь по цели, расположенной высоко, кораблю приходилось становиться на якорь подальше от нее, а это отрицательно сказывалось на точности стрельбы. Поэтому, с точки зрения Маттеры, высота расположения орудийных батарей Баннистера давала пиратам серьезное преимущество.

Однако, пожалуй, самая серьезная проблема при стрельбе по пиратам из пушек заключалась в килевой и бортовой качке фрегатов. Ведя огонь «с воды», канониры часто были вынуждены дожидаться момента, пока их судно займет положение, подходящее для осуществления выстрела из пушки. Тем самым наводить на цель им приходилось не только пушки, но и – причем даже в большей степени – само судно.

Обе противоборствующие стороны наверняка при большинстве своих выстрелов промахивались. В случае же попаданий наносился очень большой ущерб. «Золотое руно», с которого сняли не меньше половины его пушек (их переместили на остров) и которое, возможно, все еще лежало с большим боковым креном на песке, было скорей всего очень быстро выведено из строя (хотя вполне возможно, что во время боя на нем людей вообще не было). Ряды военных моряков, поражаемых мушкетными пулями и большими щепками, начали редеть. Те, кому пуля или щепка попадала в голову, шею или туловище, зачастую умирали (в лучшем случае немедленно, без долгих мучений). Тех раненых, которые были все еще живы, переносили к корабельному врачу (или цирюльнику), чтобы тот наложил повязки или, если рана была серьезной, произвел ампутацию. Именно в том помещении, в котором находился врач со своей хирургической пилой, решалась дальнейшая судьба тяжелораненых.

В семнадцатом веке моряки, участвовавшие в морских сражениях, вполне могли потерять какую-нибудь из своих конечностей. Военно-морским врачам приходилось сталкиваться со всевозможными серьезными ранениями, и они часто ампутировали морякам изувеченные руки и ноги. Во времена Баннистера для неотложной хирургии использовались сырые и не отличающиеся особой чистотой помещения боевого корабля военно-морского флота. Если кому-то было необходимо расстаться с какой-либо частью своего тела, то делалось это именно там.

Ампутации проводились часто, хотя решиться на ампутацию врачам было не так-то легко. Такая хирургическая операция «не могла быть выполнена без того, чтобы не подвергнуть раненого очень сильной и неописуемой боли», писал Пьер Дионис, выдающийся французский врач того времени и автор учебника по хирургии. Кроме того, у врачей не имелось никаких иллюзий относительно результатов операции: была большая вероятность того, что пациент в результате нее умрет (впрочем, без такой операции он умер бы почти наверняка). Поэтому врачи делали то, что было необходимо сделать.

Быстрота играла решающее значение. Любое промедление повышало риск чрезмерной потери крови, заражения, шока и потери сознания. Оставленные без присмотра беспомощные раненые – и их раны – часто становились объектом внимания корабельных крыс, ищущих, чем бы им поживиться. Кроме того, промедление могло позволить раненому увидеть то, что ждет его на операционном столе, и воображение иногда оказывалось еще более безжалостным, чем медицинская пила. Промедление также лишало врача, пожалуй, самого эффективного медицинского средства – собственного адреналина раненого. Этот гормон в дополнение к обезболивающему эффекту мог придать человеку мужества, а уж в нем-то он в подобной ситуации нуждался, потому что в конце семнадцатого века еще не существовало анестезии. В лучшем случае, человеку могли дать выпить алкоголя, да и то немного, поскольку могло выйти так, что алкоголь не только не успокоит, но и, наоборот, вызовет у раненого сильное волнение.

У корабельных врачей имелось совсем немного времени на то, чтобы объяснить раненому, почему необходимо сделать ампутацию, и им при этом, по-видимому, приходилось быть честными и откровенными. Джон Вудал – англичанин, писавший в начале семнадцатого века книги о хирургии – давал следующую рекомендацию: «Если вам приходится использовать пилу, сначала поставьте раненого в известность о том, что он в результате такой операции может умереть, объясните ему, что жизнь его на волоске, и сделайте так, чтобы данная операция проводилась по его собственной воле и просьбе, а не наоборот».

Раненого приходилось удерживать силой. Для этого врач использовал нескольких помощников – желательно тех, кто посильнее. Уложив раненого на операционный стол (зачастую представлявший собой широкую доску, установленную на двух сундуках и покрытую большим куском холста), помощники занимали свои места и старались встать поустойчивее. Один из них держал раненого за туловище, другие удерживали его целые конечности, и еще один удерживал его поврежденную конечность, которую зачастую располагали на самом краю операционного стола, чтобы хирургу было удобнее делать свою работу.

До сего момента врач старался ни в коем случае не показывать раненому хирургические инструменты: иногда один уже только вид медицинской пилы или кривого ножа мог вызвать у бедняги больше страха, чем сама операция как таковая. Только после того, как раненого крепко схватили помощники врача, тот доставал свои инструменты. Они включали в себя ампутационный нож, медицинскую пилу, хирургические щипцы, иглы, бинт и инструменты для прижигания. Их старались содержать в чистоте (насколько это было возможно в те времена), зачастую применяя для этого смесь уксуса и воды.

Многие хирурги предпочитали отрезать и немного здоровой плоти, чтобы обеспечить гарантированное удаление поврежденной плоти и кости, но при этом стараясь не отрезать от конечности раненого больше, чем это было необходимо. Выбрав надлежащее место, врач стягивал конечность неким подобием кровоостанавливающего жгута (зачастую представлявшим собой полосу материи, вырванную из одежды раненого), а затем становился так, чтобы можно было компенсировать качку корабля. Каждый врач надеялся, что ему удастся провести операцию быстро и эффективно, но ему могло помешать волнение моря.

Врач сначала пускал в ход свой нож, делая круговой надрез до самой кости вокруг всей конечности – так, чтобы затем было удобнее пилить кость. Если имелась такая возможность, он делал это всего лишь двумя движениями – одно сверху, другое снизу. Вся данная процедура, если выполнять ее умело, могла занять одну-две минуты. Тем не менее раненый испытывал при этом мучительную боль. Некоторые из раненых даже теряли сознание.

Заменив нож на пилу, врач приступал к перепиливанию кости. Сделав сначала несколько медленных и осторожных движений, чтобы зубья пилы проделали для себя борозду в каком-то одном месте, он затем переходил к длинным и сильным движениям, стараясь как можно быстрее и аккуратнее перепилить кость. Почти перепилив ее, он снова начинал двигать пилой медленно и осторожно, чтобы кость не треснула и не образовалось острых выступов.

Когда ампутируемая конечность наконец-таки была отделена, врач или его помощник бросал ее в стоящее рядом ведро с водой или опилками, в которой, возможно, к тому моменту уже лежали ампутированные конечности других раненых. Содержимое этого ведра впоследствии выкидывалось за борт, где его скорей всего съедали акулы.

Теперь врачу нужно было остановить кровотечение – не только потому, что раненый мог умереть от потери крови, но и потому, что уже один только вид крови мог сломить его волю. Чтобы остановить кровотечение, врач прижигал рану различными медицинскими средствами, кислотой, раскаленным железом или чем-нибудь еще. Затем он сшивал края плоти, натягивая края кожи на конец оставшейся кости, и тут же накладывал повязку. Если все шло гладко, ампутация могла занять менее пяти минут. В случае, если все это происходило в разгар боя – такого, как, например, между людьми Баннистера и экипажами фрегатов, – врач вытирал свои инструменты, переводил дух и отдавал распоряжение нести на операционный стол следующего раненого.

Уничтожив «Золотое руно», фрегаты получили возможность сосредоточить огонь своих батарей на небольшом судне, которое, судя по архивным материалам, также имелось у Баннистера, и по находившимся на берегу пиратам. Однако теперь Маттере было понятно, что, стреляй корабли английского королевского военно-морского флота хоть целую вечность, им все равно было бы трудно уничтожить всех людей Баннистера. Расположившись за насыпями из песка и земли и за деревьями, пираты тем самым защитили себя от пушечного и мушкетного огня. Ядра и пули, с шумом ударяясь в эти преграды и постепенно разрушая их, не наносили, однако, самим пиратам почти никакого урона.

Так, по-видимому, продолжалось в течение следующих нескольких часов: военные моряки вели шквальный огонь, но никак не удавалось сломить пиратов. Запасы пороха, пушечных ядер и мушкетных пуль на фрегатах постепенно уменьшались, а их корпуса и мачты были повреждены пушечным огнем пиратов. Капитанам фрегатов, должно быть, казалось, что Баннистер, стоявший на берегу по ту сторону узкого пролива, находится аж за океаном, и им до него не добраться.

Если только они не высадятся на остров.

Высадившись на берег, экипажи фрегатов вступили бы в рукопашную схватку с пиратами, используя в ней сабли, пистолеты, мушкеты, пики, топоры и кулаки и пытаясь сделать то, чего они не смогли сделать при помощи пушек. Будучи лучше подготовленными, чем люди Баннистера, и превосходя их числом про меньшей мере в два раза, на острове военные моряки наверняка одолели бы пиратов в любой схватке лоб в лоб.

Проблема заключалась в том, чтобы как-то добраться до острова. Фрегаты были слишком большими судами для того, чтобы подойти по мелководью близко к берегу. Это означало, что матросам пришлось бы грести к берегу на баркасах (по-видимому, по тридцать человек на баркас), а это делало их фактически беззащитными перед прицельным огнем (получилась бы миниатюрная версия событий в секторе «Омаха-Бич»). Моряки английского королевского военно-морского флота славились – и гордились – тем, что они всегда были готовы вступить в бой даже в самых тяжелых для них условиях. Самоубийство, однако – это уже нечто совсем иное. Если Толбот и Спрейг и рассматривали возможность высадки на острове, то, скорей всего, недолго.

Вместо этого военные моряки перезаряжали свои пушки и стреляли по тем местам острова, где – главным образом благодаря дыму и пламени – они обнаружили присутствие пиратских пушек. В ту эпоху скорострельность была низкой (на то, чтобы перезарядить пушку, уходило пять или шесть минут), однако фрегатам и не требовалось стрелять быстро, поскольку после того, как «Золотое руно» получило сильные повреждения в результате стрельбы с фрегатов, пиратам удрать было уже не на чем. Поэтому канониры на фрегатах старались стрелять настолько точно, насколько это только было возможно.

Пираты время от времени стреляли в ответ. Им не требовалось стрелять очень часто – они стреляли ровно столько, сколько было достаточно для того, чтобы давать понять военным морякам, что у них, пиратов, все еще имеются боеприпасы, и тем самым отбивать у экипажей фрегатов охоту попытаться высадиться на острове.

Когда над заливом Самана стемнело, бой прекратился: обеим сторонам не было смысла тратить порох, ядра и пули на стрельбу по целям, которых они не видят, – но обе стороны продолжали непрерывно наблюдать друг за другом. Экипажи фрегатов, по-видимому, занялись устранением причиненного их судам ущерба и подготовкой к предстоящему продолжению боя. Во время затишья они, вероятно, поспешно ели соленую говядину, соленую рыбу, соленую свинину, горох, сыр, сухари (зачастую изъеденные долгоносиками) и пиво (один галлон на человека в день). Если появлялась возможность хоть немного поспать, они ее не упускали.

Возможно, ночью экипажи фрегатов уделили внимание и своим погибшим. Англичане в те времена были религиозными людьми, и они делали все, что могли, чтобы провести заупокойную службу. Учитывая численность экипажей фрегатов (около 180 человек на «Соколе» и около 75 человек на «Селезне»), на них имелся по меньшей мере один священник. Он провел, как мог, богослужение. Члены экипажа сняли с себя головные уборы, и тела погибших были сброшены с борта в воду.

Маттере очень хотелось почитать еще, но библиотека уже закрывалась, а потому он отправился на встречу с другом своего детства Джоном Билотти в «Элейнс» – знаменитый ресторан в районе Второго авеню и Восемьдесят восьмой улицы на Манхэттене. Они заказали мидий и других моллюсков, и Маттера рассказал своему другу о том, как проходили морские сражения в семнадцатом веке. Маттера и Билотти сошлись во мнении, что английский королевский военно-морской флот был офигенной военной силой и в плане оснащенности, и в плане боевой подготовки личного состава. Однако никто из них двоих не пошел бы в семнадцатом веке в военные моряки.

– Мы были бы пиратами, – сказал Билотти.

– Мы ими когда-то уже были, – ответил Маттера.

Когда пришло время расставаться, Билотти спросил Маттеру, как у него дела. Маттера не смог соврать своему другу. Он рассказал, что вкладывает кучу денег в проект, толку от которого пока не видно. Рассказал, что работает со стариком, который всегда упорно настаивает на своем. Рассказал, что его компаньон уже теряет терпение.

– Я знаю, что ты не дашь задний ход, – усмехнулся Билотти. – И я не говорю, что тебе следовало бы это сделать. Но и ты, и я – мы оба знаем, что иногда человеку попросту необходимо с чем-то распрощаться.

Маттера в течение нескольких секунд не знал, что и ответить. Затем он сказал своему другу, что через несколько месяцев ему исполнится сорок семь – то есть он достигнет возраста, в котором умер его отец.

– Поэтому я сейчас не могу дать задний ход, – заявил он.

Маттера продолжил свои изыскания на следующее утро – точно также на следующее утро фрегаты английского королевского военно-морского флота продолжили бой с пиратами. Толботу и Спрейгу нужно было принять решение. Они сделали все, что могли, для того, чтобы потопить «Золотое руно», но им ведь также был отдан приказ схватить или убить Баннистера. Им было бы легче сделать это, если бы они подобрались поближе к пиратам, однако в этом случае их фрегаты могли получить новые – и более серьезные – повреждения.

В архивных материалах не указывалось, насколько близко фрегаты подошли к пиратам на второй день боя, но одно Маттера знал точно: военные моряки продолжали без особой спешки стрелять из пушек и мушкетов, неся при этом потери, пока не наступил вечер и пока у фрегатов не закончились пушечные ядра, мушкетные пули и порох. Именно тогда капитаны Толбот и Спрейг приняли единственно возможное в данной ситуации решение – возвратиться на Ямайку и отдать себя на милость губернатору. Молсуорт, конечно же, придет в бешенство. Экипажи фрегатов потеряли двадцать три человека убитыми и ранеными, но до Баннистера так и не добрались. Подобный провал мог стоить капитанам жизни.

После возвращения Толбота и Спрейга в Порт-Ройал их «очень сильно отругали», но им удалось избежать более сурового наказания. Молсуорт, видимо, поверил, что фрегаты и в самом деле подвергли засевших на острове пиратов ожесточенному обстрелу и сделали все, что могли. Карьера обоих капитанов продолжилась (о чем впоследствии придется узнать Баннистеру).

Упаковав целую стопку ксерокопий документов и статей, Маттера вышел из Нью-Йоркской публичной библиотеки и поехал на такси в аэропорт. При этом у него было такое ощущение, как будто он сам только что покинул поле битвы.

Несколькими днями позже он встретился с Чаттертоном в Самане. Он описал ему то, что привез из Нью-Йорка: исторически правдивое видение сражения пиратов Баннистера с фрегатами английского королевского военно-морского флота. Чаттертон слушал, как зачарованный. Однако он знал, что Маттера ездил в Нью-Йорк не только за этой историей.

– Ну, и какой же из этого вывод? – спросил Чаттертон.

– Еще не знаю, – ответил Маттера. – Но я уже близок к нему.

Во второй половине следующего дня к нему приехала Каролина, но Маттера все еще работал. Он попросил Кречмера прийти к нему в центр дайвинга, расположенный неподалеку от виллы: он чувствовал, что Кречмер, которому надоели распри внутри их экипажа и многомесячные безрезультатные поиски, уже вот-вот уедет и больше не вернется, а Маттера не мог позволить себе его потерять. Подходя к центру дайвинга, Маттера увидел, что Кречмер уже находится в сарае и возится с двигателем.

Маттера не пошел в сарай сразу же. Ему нужно было подобрать подходящие слова для разговора с Кречмером, а потому он остановился на пляже и стал размышлять. По другую сторону пролива он видел то место, где, возможно, кренговали «Золотое руно», тот лес, в котором укрылись стрелки пиратов, тот холм на восточной оконечности острова, на котором Баннистер разместил свои пушки.

И тут он увидел нечто такое, чего раньше не замечал.

– Хейко! – крикнул он.

Кречмер выбежал из сарая.

– Брось там все, – сказал ему Маттера. – Приведи сюда Каролину, она на вилле. Я теперь все понял. Я знаю, где искать.