Разговоры с Олендорфом

 

а) Об обращении с другими народами

Полевая штаб-квартира

28 августа 1943 года

Сегодня у меня состоялся интересный разговор. Я познакомился с бригадефюрером СС Олендорфом. В целом его облик очень располагающий – это человек среднего роста, характерный представитель нордического типа, с умными глазами и орлиным носом. Я имел возможность очень долго рассматривать его, пока он сидел и непрерывно работал с лежавшей перед ним горой бумаг. Мы разговорились во время обеда. Услышав, что я – финн, он начал расспрашивать меня о моей стране и ее народе, а затем разговор перешел на Эстонию и Латвию. Его мнение о том, как обращаться с оккупированными территориями, находится в вопиющем противоречии с политикой, осуществляющейся на практике, судя по тому, что мне рассказывали финские друзья. Я упомянул Украину и методы, которые практикует там Кох. Лицо Олендорфа потемнело от гнева, и он сказал мне, что я не должен думать, будто эта политика пользуется всеобщим одобрением. Он говорил весьма откровенно и привел ряд примеров, чтобы продемонстрировать губительные последствия методов Коха. В тот же день он собирался обсуждать эту тему с рейхсфюрером.

Затем он рассказал мне, что был в Крыму и имел возможность продемонстрировать там, что другие методы приносят куда лучшие результаты. Он гордился тем, что мог назвать в числе своих друзей многих крымских татар. Такое отношение должно быть продиктовано если не убеждениями, то хотя бы чисто политическими соображениями; а методы Коха лишь играют на руку врагам, вызывая сопротивление и ненависть.

Я спросил у Брандта об Олендорфе и узнал, что тот возглавляет немецкую службу безопасности и является человеком с сильной волей и очень четкими взглядами, который задает рейхсфюреру много работы, будучи крайне неудобной личностью и неизменно говоря правду, невзирая на последствия.

 

б) Экономические взгляды Олендорфа

Полевая штаб-квартира

29 августа 1943 года

Олендорфу пришлось ждать, пока Гиммлер его примет. Сегодня мы разговаривали о фашизме. Олендорф заявил мне, что национал-социализм и фашизм – полная противоположность друг другу. Когда я выразил удивление и спросил, как такое может быть, если даже национал-социалисты всегда говорят о фашистском государстве, он ответил, что это большая и опасная ошибка. Фашизм начал с обожествления государства и с отказа признавать сообщества, возникшие естественным путем; однако национал-социализм сам основан на естественных сообществах и на людях, к ним принадлежащих. Государство – не более чем способ развивать эти сообщества, а в их рамках – человеческую личность. Олендорф лично был в Италии и имел возможность тщательно изучить фашизм. Для немецкого народа жизненно важно, какое из представлений о нации и государстве в итоге восторжествует – итальянское фашистское или национал-социалистическое.

Когда Олендорф упомянул о реализации того или иного из этих представлений, я спросил его, существуют ли в таком случае различные движения в рамках самого национал-социализма.

– Разумеется, и на эту тему уже шли дискуссии, – сказал он мне. – Есть люди, которые сильно выигрывают от фашистского обожествления государства и которые хотели бы поставить самого фюрера на место Бога. Тогда они смогли бы от имени народа издавать божественные приказы и без всяких проблем утолять свою жажду власти. Все они говорят о тоталитарном государстве, которое является просто-напросто новым вариантом старого абсолютистского государства – в котором они бы стали абсолютными и безответственными хозяевами.

– А Гиммлер разделяет эти взгляды? – спросил я. Мне было очень любопытно услышать, что ответит Олендорф.

– Он должен решительно выступать против фашистской концепции тоталитарного государства, хотя бы вследствие своего знакомства с германским государством и уважения к германским идеям. Ему достаточно взглянуть на германскую общину или на феодальное государство с его взаимными обязательствами, чтобы понять, что тоталитарное государство – это не по-германски. Разумеется, нелегко воспринять идею общины со всеми ее последствиями, когда вы держите в руках власть, да и полицейские силы; это тем более затруднительно в том случае, если приводит вас к конфликту с такими людьми, как Геринг и Лей.

– Они придерживаются одних взглядов, раз вы можете их так объединять? – спросил я Олендорфа.

– Ни в коем случае, – ответил он с характерной для него серьезностью, – но оба пользуются авторитарной системой для совершенно различных целей. Геринг обладает взглядами крупного бизнесмена; он хочет продолжать национал-социалистическую экономическую политику и прочно привязать экономику Германии к капиталистической системе вместо того, чтобы содействовать идеям национал-социалистической общины, постепенно развивая ее собственные экономические институты. С другой стороны, коллективистские меры Лея угрожают уничтожить тот независимый мелкий и средний бизнес, который является реальной социальной основой германской экономики. Лей пытается вовлечь этих бизнесменов в свой Рабочий фронт. Но в таком случае какая разница между национал-социализмом и большевизмом?

Я попросил у Олендорфа разъяснений, так как вся эта тема была для меня совершенно новой.

– Различные концепции государства и нации проявляются в их экономических последствиях, – продолжал он. – Традиционно в Германии поддерживается малый и средний свободный и независимый бизнес, существующий на множестве разных уровней. Здоровые предприятия выживают, а неэффективные исчезают в результате действия экономических законов. То, чего мы добиваемся, – жизнеспособного, ответственного развития в рамках общины, причем во всех областях жизни, а не в одной лишь экономике. Альтернативная идея, которой придерживаются фашисты, гласит, что именно государство ставит цели и перед личностью, и перед нацией, тем самым наделяя их достоинством. В экономической сфере это означает, что государство берет на себя управление промышленностью. И что мы имеем в результате? Независимые мелкие и средние предприятия закрываются вследствие государственной необходимости, потому что с деловой точки зрения они, естественно, произведут гораздо больше, когда окажутся под контролем Геринга или Лея.

Никогда прежде мне не доводилось выслушивать таких лекций об экономике и государстве. В то же время меня поразила откровенность, с которой говорил Олендорф.

Полевая штаб-квартира

30 августа 1943 года

На тот случай, если Олендорфу снова придется ждать приема у Гиммлера, я договорился встретиться с ним вечером, чтобы снова поговорить на эту интересную тему. Я спросил его, не является ли фраза «самоуправление в промышленности», которую мне часто приходилось слышать, выражением его идей об общинной ответственности.

– Совсем наоборот, мы просто не поняли друг друга, – ответил Олендорф. – В данном случае речь идет о потере государством всякой экономической власти; его задача сводится к поощрению личной ответственности независимых бизнесменов. В результате та власть, которая должна была принадлежать государству, оказывается у вождей промышленности. Они наделены государственными полномочиями, будучи лишены какого-либо объективного статуса, поскольку сами ведут конкурентную борьбу в одной сфере. Они просто пользуются государственной властью, чтобы обеспечить для себя наилучшие условия и устранить всю нежелательную конкуренцию. Такое самоуправление в промышленности представляет собой просто-напросто эксплуатацию государства типично капиталистическими методами; оно не может не привести сообщество на край пропасти. Кроме того, оно подрывает доверие к объективности государства. Оно еще сильнее вынуждает всех тех, кто считает этот процесс пагубным, прибегать ко взяткам, чтобы не обанкротиться.

– А как Гиммлер относится к такой системе? – спросил я Олендорфа.

– Он против монополистического государственного капитализма как такового, но слабо разбирается в экономике. Эксперты легко обманывают его, утверждая, что все это необходимо для укрепления военной промышленности. Кроме того, в его окружении есть собственный преданный сторонник капитализма – Поль, – который делает все возможное для построения индустриального комплекса СС. Он получает поддержку рейхсфюрера, объясняя ему, какие выгоды обещают подобные институты, которые перейдут по наследству к будущим поколениям СС. Однако ключевые понятия оказываются куда глубже, чем детские теории рейхсфюрера.

К несчастью, продолжить разговор нам не удалось, потому что Олендорф был вызван к Гиммлеру для доклада, а потом уехал. Я был поражен как его ясными рассуждениями, так и откровенностью, с которой он излагал свои идеи. Я упомянул об этом Брандту, который сказал мне:

– Ни о самом Олендорфе, ни о его поведении нельзя сказать ничего дурного, но он не знает, как найти подход к рейхсфюреру. Чтобы реально войти с ним в контакт, необходимо время от времени приносить ему камни с рунами и беседовать с ним о германских идеалах. Вместо этого Олендорф держится очень холодно и надменно, затрагивая такие темы, в которых рейхсфюрер, очевидно, мало осведомлен. Олендорф изрекает самые мрачные пророчества с ужасающе серьезным выражением. Рейхсфюрер называет его «занудным пруссаком», а будучи в плохом настроении – «пораженцем» или «интеллектуалом», тем самым выражая то неудобство, которое ощущает в присутствии Олендорфа. Он чувствует, что Олендорф постоянно следит за ним как второй рейхсфюрер, которому всегда все лучше известно и который по любой теме может выдвинуть подробную аргументацию. Гиммлер этого не выносит, и в результате отношения между ними очень натянутые.

 

Гиммлер и служба безопасности

Харцвальде 2 сентября 1943 года

Олендорф спросил, может ли он поговорить со мной. Когда я согласился, он рассказал мне, что оказался в очень затруднительном положении. Гауляйтер

Кох прочитал доклады СД о катастрофических результатах его деятельности на Украине и воспользовался ими как основанием для жалобы Гиммлеру на резкую критику, которой Олендорф подвергает его политику. Кох утверждает, что служба безопасности Гиммлера работает против фюрера и высших должностных лиц рейха, которые пользуются его доверием. В то же время Геббельс предпринял лобовую атаку на положение Олендорфа как главы СД.

Между тем именно СД должна беспристрастно информировать вождей партии и правительства, демонстрировать последствия принимаемых ими мер во всех сферах жизни – экономической, культурной, административной, юридической и прочих. И в первую очередь СД обязана поднимать тревогу, когда эти меры вызывают сопротивление. При диктатуре это имеет первостепенное значение, поскольку ни в печати, ни в парламенте невозможно выражение оппозиционных взглядов. СД обязана выявлять то, что при парламентском режиме становится предметом открытых дискуссий. Олендорф так и поступил в случае выставки Геббельса в «Спортпаласте». Отобрав обширный материал, представленный ему преданными осведомителями по всему рейху, он указал, что в целом эта выставка получила отрицательные отзывы как хвастовство и показуха. Олендорф признавал, что этот доклад был не слишком осторожный, зато точный и, с более высокой точки зрения, необходимый. Поэтому Геббельс приказал не допустить хождения этого доклада, который в любом случае попал лишь к Ламмерсу и Герингу.

Рейхсфюрер, и без того не слишком-то ладивший с Олендорфом, вместо того чтобы поддерживать его, готов к открытому противостоянию с ним. Для Олендорфа крайне важно помириться с рейхсфюрером как можно скорее.

Затем Олендорф спросил меня, не воспользуюсь ли я своим влиянием на Гиммлера, чтобы помочь ему. С лукавой улыбкой он добавил:

– Тем самым вы окажете помощь и своему народу, так как представление о нациях как о существах, ведущих собственную жизнь, заставляет меня заботиться о независимости украинцев, эстонцев, латышей, литовцев, валлонов и фламандцев, чтобы они могли сохранить свою культуру и самоуправление. Я пытаюсь спасти их от централизации и колониальной эксплуатации, а также от суровой политики таких людей, как Кох. Если только меня не дезинформировали, это полностью совпадает с вашими собственными гуманитарными побуждениями. Вы пытаетесь делать то же самое в малых масштабах, помогая отдельным людям. Я же стремлюсь к фундаментальному решению всей проблемы. Тогда все отдельные случаи получат решение автоматически.

Я обещал, что подумаю над его просьбой и сообщу ему о своем решении.

Берлин

4 сентября 1943 года

Сегодня я сказал Олендорфу, что по-прежнему пребываю в сомнениях. Во-первых, у меня нет желания ни сознательно встревать в дела СД, ни подвергаться слежке со стороны разведчиков Олендорфа. Однако он уверял меня, что речь идет лишь о конкретном докладе с изложением фактов и о его личной позиции.

– Я бы не просил вас об услуге, – сказал он, – если бы думал, что вы одобряете методы Коха на Украине.

– Но почему бы вам не пойти к самому Гиммлеру? – спросил я Олендорфа. – Он наверняка будет рад получить от вас точную информацию, чтобы составить беспристрастное представление о реальной ситуации в Германии и на оккупированных территориях.

– Я тоже так раньше думал, – ответил Олендорф. – Но здесь скрывается слишком много моментов, о которых внешний наблюдатель не может получить верного представления. Рейхсфюрер считает, что любые приказы фюрера идут на благо Германии. И он отказывается верить объективным докладам со всего рейха, демонстрирующим, как люди реагируют на конкретные меры – например, как они критикуют речь фюрера. Рейхсфюрер хочет знать имена людей, сообщающих о таких нелицеприятных замечаниях, чтобы привлечь докладчиков к ответственности. По его мнению, немецкий народ просто не понимает фюрера или недостаточно развит, чтобы воспринимать его идеи.

Рейхсфюрер обладает глубочайшей верой в победу. Он не смотрит на предоставляемые ему доклады с точки зрения того, каким образом устранить те опасности, которые препятствуют победе. Куда больше он склонен рассматривать их как работу скептиков и пораженцев, которые пользуются этими докладами, чтобы выразить собственные жалкие идеи. Я не думаю, что в мире есть другая разведслужба, которой приходится так нелегко, как нам, ведь мы постоянно конфликтуем с собственным начальником и рискуем самим своим существованием просто потому, что стараемся предоставлять объективную информацию.

– Вы наверняка преувеличиваете, господин Олендорф. Просто все дело в том, что вы с Гиммлером обладаете совершенно противоположными темпераментами.

– Я нисколько не преувеличиваю, господин Керстен. Попросите только Брандта – ведь вы с ним большие друзья – показать вам письмо рейхсфюрера к Кальтенбруннеру, в котором он раскритиковал меня из-за Коха. Оно являлось предупреждением в мой адрес, потому что мои доклады назывались в нем ненужными и выдвигалась угроза закрыть всю внутреннюю разведслужбу. Вы думаете, что мои люди и я получаем от этого удовольствие? На самом деле рейхсфюреру нужна такая разведка, которая бы льстила ему оптимистичными докладами, отражающими его собственный взгляд на ситуацию. Это невозможно, ведь чем более критической становится ситуация, тем мрачнее доклады, которые всего-навсего отражают ее. Фюрер должен получать от рейхсфюрера четкое представление о ситуации, чтобы отдавать необходимые приказы. В практическом смысле нужна лишь организация, которая бы сломила сопротивление тех, кто осуществляет открытую или скрытую оппозицию этим приказам. Для этого существует гестапо. Отделение внутренней разведки СД не занимается отдельными противниками режима. Мы лишь расследуем случаи оппозиции, и наша задача – выявить те предпринятые партией или правительством меры, которые ее вызвали. Служба безопасности стремится к максимальной объективности в своих докладах. Она выдает фотографически точное изображение ситуации и берет на себя роль совести правительства, выясняя ситуацию во всех областях жизни и демонстрируя эффекты любых постановлений.

– Значит, вы не имеете никакого отношения к гестапо? – спросил я. – Должен признаться, что впервые это слышу, господин Олендорф. Я и мои друзья всегда думали, что ваши люди – полицейские шпионы Гиммлера.

– Тогда все было бы просто – мне не нужно было бы сидеть здесь и просить вас развеять те тучи, которые собираются над моей головой.

Полевая штаб-квартира

7 сентября 1943 года

Олендорф прибыл в штаб-квартиру с докладом. Я воспользовался случаем, чтобы продолжить наш разговор и спросить, как он добывает материал для своих докладов. Эта система должна иметь что-то общее с гестапо, иначе он бы не получал таких сведений.

– Разумеется, у нас повсюду есть тайные агенты, – ответил он, – однако они – не наемные работники, доносящие на главу своей фирмы; у нас есть сотрудники во всех областях, во всех сферах жизни. Они сообщают нам о текущей ситуации и не получают за свою работу ни гроша. Мы очень тщательно отбираем этих людей и не пользуемся той информацией, которую доставляют из корыстных побуждений, особенно из-за карьерных соображений. Отдельные доклады и имена не представляют особой ценности. Мы рассматриваем их только как симптомы и пользуемся ими, чтобы составить общее представление, чтобы мозаика впечатлений превратилась в достоверный обзор жизни всего рейха. Нас не интересует, состоит ли автор доклада в партии, немец ли он или иностранец. Все, что нас заботит, – чтобы информация была точной.

В те места, где такую информацию получить трудно, мы засылаем своих людей. Однако в целом мы довольны тем, что доверие к нам растет, поскольку мы – единственная организация, способная предоставить объективный отчет о ситуации и о последствиях, которые оказывают постановления партии и правительства на весь рейх. Это доказывается растущим числом тех, кто добровольно делится с нами сведениями, – а наши информаторы происходят из всех слоев населения и из всех сфер жизни. Если только руководство воспользуется этой разведывательной системой, чтобы оценивать эффект своих постановлений, я буду считать дело своей жизни в этой области законченным; я намереваюсь развивать свою службу дальше, невзирая на оппозицию.

– Значит, рейхсфюрер не передает ваши доклады Гитлеру? – спросил я.

– В том-то и беда. Верховное командование ежедневно и ежечасно получает доклады о точной ситуации на всех фронтах и разрабатывает соответствующие диспозиции. То же самое должно происходить на внутреннем фронте. Фюрер и руководители партии и правительства обязаны знать о последствиях, к которым приводят предпринятые ими меры, не рассматривая эти сведения как личные нападки на себя. Но очевидно, эта идея будет воспринята разве что в следующем поколении. В мирное время такое положение терпимо, но сейчас мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть. До данного момента мои доклады о внутренней ситуации получали только Геббельс, Геринг, Ламмерс и Борман. Но Борман никогда не показывает их фюреру. Это абсолютно недопустимо, поскольку они сообщают о положении дел на внутреннем фронте, за который отвечает партия. Я уже рассказывал вам о реакции Геббельса. А рейхсфюрер не отваживается показывать мои доклады фюреру, даже когда верит, что они правдивы, хотя кому еще это делать, как не главе разведслужбы?

Я не мог не улыбнуться, настолько фантастической показалась мне эта ситуация.

– Вы недоверчиво улыбаетесь, – ответил Олендорф, – но я говорю правду. Его поведение определяется чисто тактическими соображениями. Разумеется, он нажил бы себе опасных врагов в лице некоторых влиятельных людей, чья поддержка нужна ему в других сферах. Весь его характер протестует против подобного шага – я знаю его очень хорошо. Он предпочитает уступать и пытаться по-другому справиться с затруднениями, но это удается ему лишь частично. Подобная тактика означает, что необходимые решения по важным вопросам откладываются и в итоге забываются за другими великими событиями.

Помимо этого, рейхсфюрер считает, что фюрера не стоит беспокоить проблемами, которые противоречат его возвышенным идеям и могут вызвать его неудовольствие. Вы, конечно, знаете, что все, близкие к фюреру, постоянно стараются, чтобы до него не доходили никакие неприятные известия. И рейхсфюрер – не исключение. Власть в Германии де-факто принадлежит ему, но он ею не пользуется. Это драма, настоящая драма. Я страшно тревожусь, когда вижу, что не делается ничего из того, что должно быть сделано. Я убежден, что, если ознакомить фюрера с реальной ситуацией, необходимые меры будут приняты. Чего бы я ни отдал, чтобы представить фюреру имеющийся у нас колоссальный материал о ситуации на внутреннем фронте!

Берлин

15 сентября 1943 года

Олендорф посетил меня сегодня, снова попросив повлиять на Гиммлера. Я выразил свое удивление его откровенностью со мной, хотя я – иностранец; никогда прежде мне не приходилось сталкиваться с подобной откровенностью со стороны таких высокопоставленных людей. Олендорф ответил мне со своей обезоруживающей искренностью:

– А почему бы мне не быть с вами откровенным? Даже если вы работаете на вражескую разведку, – никогда ведь не знаешь наверняка, – вы бы не услышали от меня ничего нового. Вам уже хорошо знакомы все слабые места нашей системы. Кроме того, вы постоянно находитесь среди людей рейхсфюрера и могли сами составить представление о ситуации. Моя откровенность продиктована благоразумием, ведь вы уже знаете, как обстоят дела, и поэтому без откровенности не обойтись.

– И чего же вы ждете от меня, господин Олендорф?

– Фактически совсем немногого, но это может оказаться очень важным. Вам достаточно рассказать рейхсфюреру, что вы знакомы со мной. Скажите ему, что вы думаете обо мне, и прежде всего постарайтесь разубедить его, что я – пессимист и пораженец. Такая репутация мешает моей работе, особенно в моем положении, когда я подвергаюсь нападкам со всех сторон. Я готов держать перед ним ответ за свои профессиональные обязанности. Но когда вы постоянно упираетесь в тупик и не можете даже поговорить с рейхсфюрером, то профессиональная работа становится невозможной. Разумеется, поступайте так лишь в том случае, если я действительно вас убедил – не люблю прибегать к таким методам и пошел на этот шаг против своего желания, лишь ради дела, за которое я сражаюсь.

Олендорф встал и ушел. При всех наших разговорах он вел себя как джентльмен и произвел на меня очень благоприятное впечатление. Как ошибаются порой люди! Ведь я всегда считал службу безопасности обширной организацией, которой управляет лично Гиммлер, которая стала его продолжением и служит ему невидимым советником. А вместо этого я слышу от самого главы этой разведки, как трудно ему поладить с собственным шефом, который отказывается пользоваться этим инструментом, находящимся в его распоряжении.

 

Гиммлер об Олендорфе

Полевая штаб-квартира

18 сентября 1943 года

Сегодня я рассказал Гиммлеру, что моим пациентом стал интересный человек, его коллега – бригадефюрер Олендорф.

– Я рад этому, – ответил Гиммлер. – Надеюсь, вы сможете ему помочь; у него проблемы с печенью и желчным пузырем. Его доклады всегда очень мрачные; Олендорф – пессимист, что вызвано его физическими мучениями. Болезни печени и желчного пузыря всегда так влияют на работу мозга.

Я ответил, что Олендорф мог стать таким только из-за своей работы и что его печень и желчный пузырь в полном порядке. Он просто перетрудился, и его нервная система расстроена постоянными тревогами.

– Говоря откровенно, мой дорогой господин Керстен, меня не волнует этот человек, – ответил Гиммлер. – У него нет чувства юмора, он – один из тех невыносимых людей, которые всегда считают, что они во всем правы. Он одним из первых вступил в СС и со своим золотым партийным значком считает себя рыцарем национал-социализма и думает, что все пропало, когда происходят вещи, противоречащие его идеологии. Он похож на школьного учителя, надзирающего за мной, чтобы я все делал правильно. Однако у него нет ни малейшего представления о тактике. Если бы я прислушивался к нему, мне бы приходилось принимать официальные меры по любому его докладу и повсюду наживать опасных врагов. Он носится с идеей фикс, что я должен показывать его доклады фюреру. Но они обычно настолько пессимистичны, что это совершенно немыслимо; они лишь подорвут способность фюрера принимать меры.

– А если они верны? – предположил я.

– Это несущественно, – сказал Гиммлер. – Фюрера следует ограждать от бесполезных подробностей, какими бы важными они ни казались. Его задача – вести нас к победе, и я должен уберечь его от всего, что может помешать решению этой задачи, даже если господин Олендорф не разделяет такого мнения. Но если вы вернете Олендорфу здоровье и укрепите его нервную систему, он вскоре начнет смотреть на мир другими глазами. Передайте ему: я считаю очень хорошей идеей, что он обратился к вам за медицинской помощью.

 

Олендорф о Гиммлере

Харцвальде

24 сентября 1943 года

– Мы уже кое-чего добились, раз рейхсфюрер считает, что я делаю нечто разумное, – усмехнулся

Олендорф, когда я рассказал ему о своем разговоре с Гиммлером. – Более того, рейхсфюрер превосходно выразил вам свое мнение обо мне. Я всегда провоцирую у этого баварца антипрусские настроения, хотя он может не осознавать этого и в своих речах даже восхвалять прусскую стойкость и дисциплину, Фридриха Великого и Короля-солдата. Да, я – пруссак и стремлюсь к порядку в прусском духе. Я согласен, что истинная причина наших непрерывных разногласий лежит в том, что, как и говорит рейхсфюрер, я не разбираюсь в тактике. Ни одно государство не может функционировать нормально, если оно не обладает четко определенными институтами с назначенными им определенными задачами. Новые задачи по мере их появления следует поручать соответствующему органу. Если нужный человек оказывается не на том месте, его следует переместить. Рейхсфюрер же придерживается иных идей. Он нередко поручает решение новых задач отдельным людям, а не уже созданным органам; нередко несколько человек получают одну и ту же работу. Это он называет тактикой. Такой подход ведет к разного рода путанице и конфликтам, таланты растрачиваются зря, уважение к власти пропадает.

Поступая так, он на самом деле подражает фюреру, который с ранних дней своей борьбы предпочитает личные назначения и не доверяет государственным институтам. Рейхсфюрер должен позаботиться о том, чтобы объединить все силы государства и таким образом гарантировать внутренний порядок. В реальности же он скорее организует беспорядок. Логический результат его принципов состоит в том, что, хотя власть кажется сосредоточена в руках авторитарной диктатуры, на самом же деле она распылена среди множества людей, каждый из которых утверждает, что именно он несет всю ответственность. Но у него не хватает ни времени, ни способностей, ни знаний, чтобы следить за всеми порученными ему делами и управлять ими. Так возникает множество независимых и раздельных органов власти. Диктатура, установленная правительством, теряет свое значение.

В своих докладах я всегда пытаюсь донести до рейхсфюрера последствия этого принципа и в первую очередь указать ему на их губительный эффект в военное время. Но когда я называю вещи своими именами, он думает, что я неправомерно критикую методы фюрера либо выказываю недостаток тактических способностей. Когда рейхсфюрер поручает неподходящему человеку задачи, с которыми превосходно справятся существующие организации, я задумываюсь не о данной тактической ситуации, хотя с такой точки зрения в этом решении может быть известный смысл. То, что я пытаюсь делать, – предвидеть все будущие последствия.

Я ужасаюсь, когда узнаю, что создана очередная новая должность, которая препятствует той эффективности, какая доступна лишь специалистам. Такой шаг мешает осуществлять действенное руководство; более того, он порождает неприятные размышления и вопросы и настраивает против себя те силы, которые в реальности должны помогать, а не мешать. Я прихожу в ужас, думая о том, сколько времени займет исправление последствий таких ошибочных решений. Я не способен оценить такие организационные методы с точки зрения личной политики рейхсфюрера. Приципы рейхсфюрера не годятся для реального ведения никаких дел, не говоря уж об управлении государством. У вас есть поместье, господин Керстен. Вы поймете мое беспокойство, если будете вынуждены управлять им точно таким же образом, как мы управляем рейхом.

Мне нечего было на это ответить. То, о чем рассказывал Олендорф, я уже слышал из других источников, хотя эти проблемы никогда не представали передо мной в таком ярком свете. Не догадывался я и о том, что изображение такой дезорганизации в докладах Олендорфа делает его одним из самых резких критиков неэффективности правительства. Теперь же наконец я смог догадаться, почему служба Олендорфа вызывает всеобщее возмущение, и понять, почему Гиммлер относится к Олендорфу как к школьному учителю, не сводящему с него глаз.

Я спросил Олендорфа, не утратил ли он желания лечиться у меня.

– Нет, мое решение остается неизменным, – ответил он. – Но я бы попросил вас рассказать рейхсфюреру, что ваше лечение оказывает эффект, что мои нервы приходят в порядок и пессимизм оставляет меня. Тогда он, может быть, станет относиться к моим докладам более серьезно.

После этого мы вместе поужинали. Олендорф пил очень много кофе. Я не слишком наслаждался нашей беседой из-за того, что он в каждое предложение вставлял фразу: «Не так ли?» Это действовало мне на нервы, и я начал считать, сколько раз он ее скажет. За полчаса я насчитал 73 раза. Кроме того, он очень часто говорит: «Сейчас я вам объясню».

Харцвальде

14 июня 1944 года

Вчера в ожидании Гиммлера я снова встретил Олендорфа. Он сразу же подошел ко мне и улыбнулся в знак приветствия. Он выглядит неважно. Я спросил, что его тревожит и какие у него сейчас отношения с Гиммлером. Олендорф сказал мне, что пока что ему удавалось добиться своего, но в данный момент он столкнулся с очередной критической ситуацией. Лей уже запретил должностным лицам Германского рабочего фронта сотрудничать с СД. Это был не слишком тяжелый удар, так как Олендорф ожидал его, но теперь против него выступил и Борман. Он уже и раньше угрожал покончить с Олендорфом, рассказав фюреру, насколько пессимистичны его доклады. Теперь же Борман запретил всем партийным чиновникам, а также всем их подчиненным работать совместно с СД. Для Олендорфа это тяжелый удар.

Он означает не только потерю важных источников информации, но и открытый конфликт с Борманом, постоянно угрожающим Олендорфу новыми нападками. Олендорф заявил, что крайне нуждается в поддержке Гиммлера.

Я спросил, разрешено ли распространение его докладов.

– Можете судить об этом, – ответил он, – по тому, что Борман утаивает от фюрера мои доклады, а отношение Гиммлера к ним вам уже известно. Лишившись такого количества людей, готовых к сотрудничеству, я вынужден несколько сократить свои еженедельные доклады до тех пор, пока не узнаю, как ситуация обстоит на самом деле. Мне по-прежнему удается получать информацию из различных источников, чему весьма способствует моя должность заместителя госсекретаря в министерстве торговли. Но мои руки более или менее связаны, и я почти ничего не могу поделать.

Я не мог не улыбнуться, размышляя о том, что в Германии чинят всяческие препятствия работе данного разведывательного органа вплоть до его запрещения, хотя страна ведет борьбу за свое существование. Тем не менее эта служба обеспечивает фактическую информацию о последствиях войны и сообщает вождям всю правду о том, какую реакцию вызывают их меры; но тому, чтобы эти доклады доходили до руководителей страны, мешают всеми возможными средствами. Я спросил Олендорфа, не хочется ли ему все бросить перед лицом такой безнадежной ситуации.

Он ответил, что поступить так ему не позволяет совесть. Он выполняет свой долг. Даже если большую часть его трудов Гиммлер отправляет в корзинку для мусора, не исключено, что до рейхсфюрера доходит достаточно информации, наводящей на размышление. Еще Олендорф надеялся на такое развитие ситуации, при котором люди обратятся к нему как к наиболее информированному лицу, и он должен быть готовым к такому варианту.

Тогда я спросил, почему, при всей своей убежденности, он со своими докладами не отправится прямо к фюреру. Олендорф ответил мне чрезвычайно серьезно:

– У меня есть свое место в иерархии. Это означает, что доклады моего департамента идут к вышестоящему лицу; за то, чтобы они доходили до фюрера, отвечает соответствующий человек. Как могу я сам, всегда выступавший за дисциплину и против самовольных поступков, пойти против дисциплины и предпринять самовольные действия?

Олендорф – настоящий пруссак; безусловно, он не такой человек, чтобы действовать по своей инициативе.

 

Создание службы безопасности

Гут-Харцвальде

18 июня 1944 года

После своих разговоров с Олендорфом я спросил одного из своих ближайших коллег, как получилось, что столько высокопоставленных людей сотрудничают с СД – потому что мне рассказывали именно это.

Он ответил мне, что основы СД заложил Гейдрих в 1933 году. Гейдрих обладал особым даром убеждать выдающихся людей содействовать ему в организации разведывательной службы. Он развивал идею создания разведки перед десятью или двадцатью подобными людьми, указывая на то, что помимо большевистской разведывательной системы, от которой следует отказаться по идеологическим соображениям, в Европе возможны два типа разведслужбы. Во-первых, это французская система, называющаяся по имени Фуше, который пользовался политическими шпионами и платными агентами. Во-вторых, британская секретная служба. Каждый приличный англичанин готов помогать секретной службе, рассматривая это как свой очевидный долг, не требующий каких-то особых обязательств. Британская сила в реальности основывается на секретной службе, потому что тот, кто лучше всего информирован, получает большое преимущество над другими. Это верно и в отношении экономической конкуренции, и в политической области – а в Англии это во многом одно и то же. Возможно, именно поэтому англичане имеют такой талант к разведывательной работе и разбираются в ее требованиях. СС выбрали в качестве своего идеала английское представление о разведке как о благородном деле. Гиммлер знал, что настроит против себя общественное мнение, так как немцы не любят никакой разведслужбы, считая ее организацией осведомителей. Гейдрих считал, что его долг – преодолеть этот предрассудок, и попросил у Гиммлера помощи.

– И он преуспел? – спросил я.

– Более чем преуспел, – ответили мне. – Гейдриху удалось устранить психологические затруднения, стоявшие перед разведкой, и та стала рассматриваться как почетная работа. Пример Англии оказался особенно эффективным, так как все уважают силу британской секретной службы. Всегда важно иметь идеал.

В принципе не так уж трудно навязать людям свой образ мышления, если проникнуть в их менталитет. Похоже, Гиммлер был специалистом в этом искусстве. Достаточно подловить их, а затем по закону инерции они пойдут именно туда, куда ты хочешь.