Догматик и романтик

Когда меня впервые вызвали к Гиммлеру в 1939 году, я оказался лицом к лицу с человеком, чья внешность совершенно не соответствовала тому, как обычно представляют себе рейхсфюрера СС и главу тайной полиции. Это был маленький человек, бросавший на меня живые взгляды из-под пенсне; можно даже сказать, что в его широких скулах и круглом лице было что-то восточное. Он отнюдь не принадлежал к атлетическому типу и держался скованно – в его движениях не было ни свободы, ни гибкости.

Здоровье у него было очень слабое. Гиммлера беспокоили мучительные боли в области желудка, которые порой продолжались по пять дней и настолько изнуряли его, что потом он чувствовал себя выздоравливающим после тяжелой болезни. Он очень долго оправлялся от этих приступов. Гиммлер опасался, что эти колики связаны с какой-то опасной и неизлечимой болезнью, и ужасно боялся рака (его отец страдал этим недугом). В детстве Гиммлер дважды болел паратифом и дважды – дизентерией; кроме того, у него всегда был неважный желудок. Когда Гиммлер обратился ко мне за помощью, он только что перенес острое отравление рыбой и крайне медленно выздоравливал. За две недели я избавил его от колик и вернулся в Голландию.

Когда друзья стали расспрашивать, какое впечатление произвел на меня Гиммлер, я сказал, что если бы встретил его на улице или в общественном заведении, не зная, кто он такой, то принял бы его за респектабельного городского чиновника или учителя – может быть, даже за директора школы.

Вскоре мне довелось познакомиться с Гиммлером поближе, и я узнал, что в его семье действительно были учителя; я подметил, что на самом деле и у него самого характер учителя. Его положение и порученные ему задачи вынуждали его разъяснять идеи фюрера и подробно развивать их – но, кроме того, Гиммлер был вынужден обучать своих подчиненных этим идеям, что стимулировало его природную предрасположенность к преподаванию, которая получала свежий импульс и во многих других отношениях. Если речь у нас заходила о политике, то он выражал свои взгляды в виде учения; если мы говорили на какую-то историческую тему, он сразу же выводил последствия и применял их к современности, перечисляя по пунктам, что должно и что не должно быть сделано. Если мы затрагивали какой-либо медицинский вопрос, то у Гиммлера снова имелось собственное мнение и он стремился прочесть по нему лекцию. Он изучал экономику сельского хозяйства и получил по ней ученую степень, и никогда не упускал случая воспользоваться своими знаниями в этой области, давая советы другим.

Однако его лекции вовсе не тяготили слушателей; Гиммлер читал их самым дружелюбным тоном и даже не без юмора. Впрочем, юмор уступал место смертельной серьезности, когда поднимался вопрос о том, что Гиммлер считал благодетельным или опасным для немецкого народа и германской расы. Он постоянно старался расширить свои знания, изучая новейшую литературу. Его невозможно было представить без книги или без документа в руке. Как бы Гиммлер ни уставал, он всегда брал в постель книгу.

Здесь мы подходим ко второй важной черте характера Гиммлера. Все его умонастроения покоились на образе человеческой природы, основанном на исторических моделях. Гиммлер из своих исторических штудий извлек идею о достижениях и поведении типичного представителя германской расы; именно такого германца он ставил перед СС в качестве абсолютного идеала; он обращался к образу идеального германца во всех своих заявлениях и хотел, чтобы весь немецкий народ был вылеплен по тому же самому образцу.

Такой культ германских предков стал для Гиммлера настоящей манией. Все, что ни делали эти предки, было хорошо и правильно. Гиммлер при любых затруднениях обращался к историческим примерам, вместо того чтобы воспользоваться верным инстинктом, который подсказал бы, что требуется в данный момент. Для Гиммлера история была единственным инструментом, пригодным для современности. Правильное решение любой насущной проблемы находилось сразу же, едва отыскивалась подходящая модель из истории германцев; поступать иначе означало для Гиммлера согрешить против духа предков. Сколько раз я слышал от него: «В таких обстоятельствах Фридрих Великий [или другой правитель] сделал бы то-то и то-то…»

Гиммлера никогда не оставлял в покое вопрос образования, вопрос организации немецкой жизни по правильным образцам. Такая тенденция проявлялась в рамках СС, когда он заявлял, что каждый член СС должен перед свадьбой получить разрешение у главы отдела СС по вопросам расы и расселения, да и вообще в отношении Гиммлера к священным узам брака. Кадеты в военных академиях должны были писать одно сочинение за другим и тщательно изучать тех персонажей, которых Гиммлер считал особенно важными – таких, как Генрих I, Фридрих Великий и даже Чингисхан. Гиммлер так долго жил в мире своего воображения, что даже себя считал великим германским вождем, которому Провидение поручило задачу в сотрудничестве с фюрером создать новые германские институты. Вера в реинкарнацию заставляла Гиммлера считать себя новым воплощением герцога Генриха Льва, в то время как сам Гитлер представлялся ему новым явлением великого арийского вождя, который приходит к людям раз в тысячу лет. Когда Гиммлер стоял рядом с гробницей Генриха I в Кведлинбургском соборе, он, должно быть, поздравлял себя с окончательным завершением той миссии на востоке, которую начал этот король, а продолжил Генрих Лев. Гиммлер делал все возможное, чтобы поощрять изучение жизни этих двух правителей; все материалы по ним он знал как свои пять пальцев. Генрих I был его безмолвным советником; Гиммлер даже верил, что, приложив усилия, может услышать глубоко внутри себя его голос. Символы всегда имели для него огромное значение. Он прославился своим огромным круглым обеденным столом в Берлине. За этот стол не допускалось более двенадцати человек, как и за легендарный стол короля Артура.

Но чтобы германский идеал снова овладел душой и разумом немецкого народа, было недостаточно; Гиммлер хотел, чтобы этот идеал проявился в физических чертах людей и чтобы согласно закону Менделя возродился первоначальный тип германца со светлыми волосами и голубыми глазами. Все СС должны были состоять из светловолосых людей: Гиммлер хотел, чтобы его окружали только высокие голубоглазые блондины. Секретарши для отделов СС с целью поощрения браков между соответствующими парами также подбирались в соответствии с этим стандартом. После окончательной победы Гиммлер намеревался оставить на всех важных должностях лишь блондинов, а его люди из СС получали бы разрешение на брак лишь в том случае, если бы их избранницы были светловолосыми и голубоглазыми.

Гиммлер говорил мне, что вычислил, исходя из закона Менделя: если проводить такую политику в течение 120 лет, то немцы вновь приобретут истинно германский облик; история будет благодарна ему за это, и через тысячу лет дело его жизни станет цениться так же высоко, как дела короля Генриха I – в настоящее время. По представлениям Гиммлера, Великий Германский рейх стал бы вечным лишь в том случае, если немецкую кровь очистить от всех чужеродных элементов. Для Гиммлера темные глаза и волосы были не более чем внешними признаками неполноценности; с другой стороны, голубым глазам он всегда доверял. Гиммлер рассматривал историю Европы как вечную борьбу между неполноценными темноволосыми расами и светловолосой германской расой господ.

Этой теории резко противоречили темные глаза и волосы баварцев. Гиммлер преодолевал это затруднение, утверждая, что искренняя поддержка, оказанная баварцами Гитлеру при борьбе за власть, свидетельствует об их германских настроениях и германском складе ума. Кроме того, лучшие баварцы попали в СС и женились на светловолосых женщинах. В следующем поколении, возможно, баварцы будут выглядеть точно так же, как остальные немцы.

Гиммлер порой очень серьезно утверждал, что человек со светлыми волосами и голубыми глазами не способен на такие же дурные поступки, как человек темноволосый и темноглазый; он никогда не наказывал светловолосых голубоглазых служащих СС так же сурово, как темноволосых. В подобных случаях он всегда требовал, чтобы ему принесли фотографию соответствующего человека; точно так же он поступал, когда вставал вопрос о помиловании заключенных. Если приходилось выбирать, кого из узников освободить, Гиммлер неизменно отдавал предпочтение голубоглазым блондинам. Мерзавцы со светлыми волосами и голубыми глазами с огромным мастерством пользовались этой слабостью Гиммлера.

Такое отношение и его последствия приводили к постоянным битвам Гиммлера с самим собой. Он защищал германский расовый тип, однако его собственный круглый череп был очень далек от нордического. Гиммлер всецело стоял за спорт и атлетические достижения, но сам не отличался ни гибкостью, ни подвижностью. Было очень забавно наблюдать, как он старается приспособиться к собственным правилам. Брандт со смехом рассказывал мне, с каким трудом Гиммлер пытался получить спортивный разряд в забеге на одну милю, о его попытках плавать и какие коленца он выделывал, вставая на лыжи – в последние годы он очень старался научиться ездить на них. Далее, Гиммлер утверждал, что истинный германец никогда не болеет, и тем сильнее страдал от жестоких желудочных колик, едва не лишавших его сознания. Он требовал, чтобы каждый член СС не делал себе ни малейших поблажек, но сам порой совершенно раскисал от фурункула на шее или же, заболев гриппом, сбегал из своей штаб-квартиры лечиться в Хохенлихен.

Гиммлер был баварцем, но горячо преклонялся перед прусскими королями, особенно перед Фридрихом Великим и Фридрихом-Вильгельмом I, королем-солдатом, который хотел расстрелять собственного сына, поскольку тот не подчинялся ему как солдат. Гиммлер в своих речах постоянно ссылался на такую прусскую суровость как на пример для подражания. Снисходительно относясь к оплошностям в повседневной деятельности, он неизменно прибегал к безжалостным наказаниям, когда под угрозу ставилось исполнение конкретных приказов. Он вынес смертный приговор Коху, коменданту лагеря Бухенвальд, за коррупцию и издевательства над заключенными, несмотря на то что этот человек был штандартенфюрером СС и обладателем золотого партийного значка: «Любой, кто ставит себя вне рамок сообщества, причиняя ненужные страдания, должен быть безжалостно наказан». Он даже был вынужден расстрелять своего племянника: того неоднократно и решительно предупреждали, а затем и наказали, но он все равно не оставлял своих гомосексуальных склонностей, которые, по мнению Гиммлера, подрывали нравственность в стране.

Гиммлер утверждал, что офицер ваффен-СС должен сочетать в своем лице железную дисциплину и величайшую боеспособность со всесторонним образованием и исключительными расовыми качествами; его достижения должны превышать достижения офицера вермахта. Гиммлеру хотелось стать главнокомандующим ваффен-СС, но фактически он был их идеологом и начальником вооружения, неукоснительно снабжая их оружием, обмундированием и боеприпасами. Гиммлер сам питал известные военные амбиции: почему бы ему не повторить в малом масштабе достижения фюрера? Его школьные друзья говорили, что у него всегда было два увлечения – военное дело и преступность. Гиммлер отрицал это, но ему действительно польстило, когда его назначили главнокомандующим Резервной армией после покушения на жизнь Гитлера. Он получил командование группой армий «Висла» – несомненно, в результате интриг Бормана и его окружения, которые задались целью продемонстрировать его некомпетентность и лишить его расположения Гитлера; но он, конечно, никогда бы не согласился на эту должность, если бы не мечты о военной славе, оказывавшие на него подспудное воздействие.

 

Гиммлер и его фюрер

Слово Гитлера было законом для Гиммлера, стоявшим превыше всех его собственных идей и распоряжений; когда Гитлер говорил, Гиммлер сразу же забывал о собственных убеждениях. Он рассматривал приказы Гитлера как решения вождя германской расы, обязательные для исполнения, – как требования иного, высшего мира. Они даже заключали в себе божественную силу. Ему было очевидно, что Гитлер находится в тесных отношениях с этим иным миром, будучи наделен особым даром истолкования его посланий и выполняя их. Фраза «фюрер всегда прав» имела для Гиммлера мистический смысл. Гиммлер расстрелял бы родного брата и без колебаний застрелился бы сам, если бы фюрер приказал это. Ведь Гитлер, будучи фюрером Великого Германского рейха, должен знать, почему он принимает именно те, а не другие решения, пусть сам Гиммлер не мог их понять или считал их ошибочными – в последнем случае это можно было объяснить лишь нехваткой проницательности у самого Гиммлера. Гиммлер становился мистическим орудием высшей власти, от которой исходили приказы фюрера.

Эсэсовцы на своих ремнях несли девиз: «Моя честь – моя верность». Так выражалась их абсолютная преданность своему фюреру Адольфу Гитлеру, поскольку охранные отряды (СС) считали себя его личными телохранителями. Эта клятва, которую приносили телохранители Гитлера во время борьбы за власть, стала девизом СС. Но такая верность была просто верностью одному человеку. Гиммлер ничего не знал о второй стороне верности, о доверии между хозяином и слугой, которая представляла собой сущность старонемецких феодальных государств, чья история оставила нам поразительные примеры такой верности. Едва Гитлер выказывал недовольство кем-либо из вождей СС, подчиненных Гиммлеру, последний немедленно сдавался: ему не хватало силы воли, чтобы защитить своего человека, хотя он ясно понимал, что поступает несправедливо. Брандт мог рассказать мне о множестве подобных возмутительных случаев. Он называл это принципом «диктатуры, смягченной преданностью». Гиммлер никогда не мог настоять на своем, даже в практических дискуссиях, посвященных важным вопросам внутренней политики.

Гиммлер утверждал, что никогда не собирался решать еврейскую проблему в Германии путем буквального уничтожения евреев. Но когда противоположная идея набрала силу, Гиммлер подхватил эстафету и стал проводить эту политику, несмотря на всю ее чудовищность, и делал вещи, вызывавшие у него отвращение, чтобы доказать, что он не «отступник» – а также, разумеется, чтобы не лить воду на мельницу Геббельса и Бормана, которые внимательно следили за всеми шагами Гиммлера.

То же самое касалось и обращения с другими народами на восточных территориях. Как Гиммлеру хотелось воспитывать их в соответствии со своим учением; если бы он смог сразу же начать это, то уже следующее поколение стало бы воплощением истинно нордического духа. Какие возможности открывались перед ним на завоеванных территориях! Его идея отобрать лучших и самых храбрых представителей этих народов, сделать им прививку нордической крови, а затем пересадить в старый рейх уже прорабатывалась и была готова к воплощению, когда Гитлер издал противоположные приказы. Они похоронили всякую возможность дать покоренным народам образование, потому что тем было предписано прозябать в самом примитивном существовании. Гиммлер снова покорился без борьбы и похоронил свою мечту, как бы ни тяжело было у него на сердце. Он опять вовлек своих людей в дела, выполнение которых не принесло бы ему ничего, кроме ответственности за причиненные страдания.

Гиммлер вскоре увидел, насколько пагубна политика Гитлера, когда ему стало известно о чудовищных последствиях этой политики в исполнении Эриха Коха, рейхскомиссара Украины. Доклады службы безопасности дали Гиммлеру возможность сообщить Гитлеру об этих последствиях; Гиммлеру стоило рискнуть всем, чтобы попытаться изменить эту политику, тщательно рассмотрев весь вопрос с Гитлером. Но Гиммлер поступал так лишь в редчайших случаях, и то с величайшей осторожностью и сдержанностью. Он не хотел, чтобы про него думали, что он пользуется докладами службы безопасности для критики приказов, исходящих от фюрера. Я нередко заставал Брандта в отчаянии, когда Гиммлер чрезвычайно внимательно читал доклады службы безопасности и убирал их подальше, вместо того чтобы обсудить их с Гитлером.

Я часто спрашивал себя – в чем причина такого поведения Гиммлера? Почему он никогда не осмеливался откровенно сообщать свои мысли Гитлеру, хотя сам вполне терпимо относился к возражениям и, в сущности, презирал тех вождей СС, которые боялись раскрывать рот. Он умел внимательно слушать человека, излагавшего свое мнение, при условии, что соблюдены формы приличия. В первую очередь я подумал, что Гиммлер не вполне уверен в прочности своего положения и избегает откровенности скорее по тактическим причинам. Но все оставалось точно так же, когда Гиммлер оказался на вершине власти. Далее я полагал, что он сознательно пускает события на самотек, чтобы воспользоваться ситуацией и занять место Гитлера, когда настанет нужный момент. Я укрепился в этой идее, когда Гиммлер ознакомился с докладом о болезни Гитлера, но не стал ничего предпринимать. Было вполне резонно предположить, что Гиммлер ждет неопровержимых доказательств болезни фюрера, чтобы использовать их в политических целях. Но вскоре мне пришлось изменить точку зрения, когда во время одного из сеансов лечения я ответил на телефонный звонок, после чего Гиммлер повернулся ко мне с сияющими глазами и сказал:

– Знаете, кто это был? Вы слышали голос фюрера – вам крупно повезло!

После того как я увидел такое собственными глазами, было несложно убедиться в полной преданности Гиммлера Гитлеру. Раздраженного замечания Гитлера по поводу какого-либо поступка Гиммлера было достаточно, чтобы последний совершенно расстроился и заработал жестокие желудочные колики. Одного лишь намека на то, что Гитлер может придерживаться иного мнения, хватало, чтобы Гиммлер начинал колебаться и откладывал решение до тех пор, пока точно не выяснял отношение Гитлера. Как бы плохо ни относился Гиммлер к какому-либо человеку, едва он узнавал, что тот пользуется расположением Гитлера, старался с ним поладить, зачислял его в СС и всячески поощрял. Никто, не бывший этому свидетелем, не мог бы поверить, что человек, имеющий в своем распоряжении такую власть, как Гиммлер, мог бы испытывать такой страх, когда его вызывали к Гитлеру; никто бы не поверил, как радовался Гиммлер, если разговор проходил успешно, а тем более если в его адрес звучало слово похвалы. Но, приняв все это во внимание, можно понять, как боялся Гиммлер сообщить что-либо неприятное для Гитлера и как поспешно он отступался, едва фюрер начинал хмуриться. В душе Гиммлера не было ничего, что стало бы противовесом тому влиянию, которое имел над ним Гитлер. Надежные свидетели сообщали мне, что Гитлер мог одним словом или жестом отмахнуться от него или так его отчитать, что тот больше не осмеливался сказать ни слова.

Такая слабость Гиммлера причиняла ему самому неописуемые мучения. Он пытался упрочить свою позицию путем чрезвычайно тщательной подготовки; он обдумывал любые возможные возражения, которые мог выдвинуть Гитлер, и очень тщательно вникал во все мелочи, прежде чем выдержать пытку разговора с фюрером. Его спасали специальные познания, поскольку они давали возможность убеждать, не прибегая к психологии. В таких обстоятельствах понятно, почему Гиммлер всякий раз с трепетом шел к Гитлеру и был рад, когда его не вызывали, хотя его обязанностью как члена правительства было видеть Гитлера как можно чаще и излагать перед ним взгляды, полностью противоречившие представлениям последнего, но основывающиеся на точных сведениях.

При таких условиях важные проблемы не доходили до сведения Гитлера; «папка фюрера» становилась все толще и толще, и, когда Гиммлер наконец приходил с докладом, он был в растерянности, не зная, с чего начать.

Гиммлер пытался скрыть от себя и от других все недостатки таких отношений с Гитлером за своей теорией о подчинении солдата командиру – хотя сам он не был солдатом и его дела не носили военного характера. Наоборот, жизнь привела его на ключевую политическую должность, к которой такие стандарты были неприменимы. Кроме того, он называл себя «первым паладином фюрера», величайшее желание которого – добиться, чтобы фюрер чувствовал к нему абсолютное доверие вследствие его безграничной преданности. При этом Гиммлер путал должность командира телохранителей с должностью политика и государственного деятеля. Однако организация внутренних дел и ход войны вели к тому, что власть Гиммлера непрерывно расширялась. Теперь его задачей стало проводить в жизнь внутреннюю политику фюрера или чинить ей препятствия, тем не менее Гиммлер относился к Гитлеру как вождь охранных отрядов (СС) тех времен, когда они участвовали в борьбе за власть.

 

Гиммлер как человек

Не исключено, что пролить какой-то свет на различные элементы, составлявшие личность Гиммлера, поможет его родословная, отлично ему известная. Прадед Гиммлера был гвардейцем на службе у принца Оттона Баварского, которого в 1830 году избрали королем Греции. Вернувшись на родину, этот Гиммлер стал полицейским чиновником в Линдау на Боденском озере. Отец Гиммлера был учителем принца Генриха Баварского, который погиб в 1916 году, командуя полком в Румынии. Генрих Гиммлер получил в честь него свое имя. В то время отец Гиммлера был учителем частной школы в Мюнхене. В детстве Генриха Гиммлера окружала казенно-полицейская и школьная атмосфера; повлияли на него также старогерманские идеалы и мифы, которые начали возрождаться около 1900 года. В крови у Гиммлера остались не только страсть к поучениям и кропотливая чиновничья аккуратность, но и любовь к полицейско-военным делам. Эти чиновники оставили ему в наследство нечто вроде раболепства перед начальством, очень заметное в Гиммлере, но наиболее четко проявлявшееся в его отношениях с Гитлером.

Гиммлер отличался исключительным трудолюбием, стараясь выполнить почти все возложенные на него задачи. К ужасу своего штаба, он работал почти каждый день до 3 или 4 часов утра. Многие разговоры с членами его штаба проходили ночью. Он заявлял:

– История будет интересоваться не тем, сколько часов Генрих Гиммлер спал, а тем, чего он достиг. У нас будет время для сна, когда война кончится. Мы в Германии всегда слишком много говорим и слишком мало действуем. У фюрера должен быть по крайней мере один человек, на которого он может безусловно полагаться, и я хочу быть именно этим человеком.

Из-за этого возникало впечатление, что он слишком подробно вникает во все детали своей работы, слишком склонен к убеждению в необходимости тщательно проверять каждую строчку своих приказов и постановлений, вместо того чтобы ограничиться их контролем в общих чертах. Гиммлер тонул в море документов. Брандт пытался так организовать процесс, чтобы самому заниматься менее серьезными делами, но у него возникали серьезные проблемы, если в их число попадало то, что сам Гиммлер считал важным. По мнению коллег Гиммлера, ему не хватало налаженного административного механизма.

Когда Брандт неоднократно просил меня помочь его шефу понять, что ради сохранения здоровья тот должен отказаться от второстепенных дел, Гиммлер в ответ спрашивал меня, не приходилось ли мне читать, как глубоко Фридрих Великий вникал в те вопросы, которые сегодня кажутся нам тривиальными. Секрет успеха этого короля заключался в том, что он не ленился заниматься даже самыми ничтожными государственными делами, а я ведь не собираюсь говорить, что у него, Гиммлера, столько же обязанностей, сколько у Фридриха Великого? Он должен лично вникать во всю приходящую к нему корреспонденцию; что случится, если вдовы, сироты и все те, кто просит о помощи, получат отказ у его адъютанта?

Лично Гиммлер был неподкупен; он презирал богатство и роскошь и заявлял, что его величайшее желание – умереть бедным. Он получал относительно небольшое жалованье – около 24 тысяч марок в год, которое тратил экономно. Когда я привез ему из Швеции часы и сказал, что те стоят 160 марок, он задумался, достал кошелек и выдал мне 50 марок – все, что у него при себе было, – спросив, могу ли я потерпеть до следующего месяца, в первый день которого он пунктуально выплатил оставшуюся сумму. В СС он наказывал за любую растрату или перерасход государственных средств не менее сурово, чем за воровство. Ему очень хотелось ввести древний германский обычай и рубить провинившимся руки. Он никогда не пользовался собственностью СС для личного обогащения; все доходы от лесов и промышленных предприятий СС он пускал на укрепление мощи СС, на финансирование исследований, на увеличение капитала СС и на помощь «Лебенсборн», на пенсии вдовам и сиротам эсэсовцев и на создание своей разведывательной службы. Гиммлер презирал Геринга за роскошь, в которой тот жил, и сурово осуждал тех, кто расходовал государственные деньги в личных целях. Любая показуха была ему отвратительна; в противовес ей он выдвигал девиз СС: «Быть больше, чем казаться». Он без устали повторял, что эта фраза и другой девиз – «Моя честь – моя верность» – могут определять всю структуру государства.

Простота и открытость Гиммлера отражались и в его образе жизни. В еде и питье он был чрезвычайно умерен. Его обед состоял из супа, рыбного или мясного блюда и яблочного или лимонного сока; затем он пил кофе и выкуривал сигару. После обеда, который продолжался не более 45 минут, он проводил совещания до самого ужина в восемь вечера. Ужин состоял либо из мясного жаркого, либо из горохового супа, за которым следовали рулеты с сыром или с солениями. За ужином Гиммлер выпивал бокал красного вина, после чего выкуривал вторую сигару за день. После этого он продолжал работу. Во время еды дела службы не обсуждались, но и пустых разговоров Гиммлер не допускал. Он любил, пользуясь случаем, поговорить на исторические темы, касавшиеся готских королевств, вандалов, викингов, варягов и норманнов, преобразования Европы в результате трех великих переселений германских племен, политики короля Генриха I, Чингисхана и его методов правления, великих основателей государств и т. д. Для него было вовсе не характерно не давать собеседникам раскрыть рта; наоборот, он любил, чтобы его коллеги и гости участвовали в этих дискуссиях. Однако право делать практические выводы из дискуссий он оставлял за собой. Когда к нему приходили гости, стол накрывался практически так же, как и в другое время. Они должны были понимать, что идет война и их угощают куда обильнее и роскошнее, чем кормятся сражающиеся войска.

Во время войны большая часть жизни Гиммлера проходила в так называемой полевой штаб-квартире, которая располагалась на большом удалении от его собственного штаба, известного под кодовым названием «Хохвальд». Она находилась неподалеку от деревни Посессерм в округе Ангербург в Восточной Пруссии. Гиммлер жил в бараке длиной 200 футов, где у него был кабинет размерами 18 на 25 футов с четырьмя окнами. Кабинет был обставлен со вкусом, но просто и практично.

Я мог очень близко наблюдать Гиммлера, когда он имел дело с самыми разными людьми. Если не было особых причин для гнева, Гиммлер всегда вел себя очень вежливо и учтиво, зачастую весьма дружелюбно.

Гиммлер был женат. Его жена – медсестра, которая опекала его в больнице, – была старше мужа. Этот брак, похоже, не был особенно счастливым, но Гиммлер всегда отзывался о жене исключительно уважительно. У них была дочь, чья фотография стояла у него на столе. Гиммлер обращался с женщинами с неизменным уважением и ненавидел любые двусмысленности и непристойности, усматривая в них оскорбление собственной матери. Он очень любил детей. Вдовы и сироты, особенно жертвы войны, могли рассчитывать на самое пристальное к себе внимание, и, когда они хотели поговорить с ним, Гиммлер строго запрещал не пускать их под предлогом, что у рейхсфюрера слишком много работы и он не может уделить им времени.

– По сравнении с их жертвой, – любил он говорить, – те полчаса, которые я пожертвую для них, – такая мелочь, что мне было бы стыдно, если бы я не выслушал их и не дал им понять, что есть человек, к которому они могут обратиться.

Он выходил из себя и становился крайне нелюбезен, если какой-либо чиновник слишком тянул с исполнением их предложений или пожеланий. Он всегда отчитывал этого чиновника по телефону и доводил до него свое мнение с изрядной суровостью.

Гиммлер презирал всякое крючкотворство. Он считал, что в лице СС создал организацию достойных и честных людей, надеясь с их помощью возродить и государство, и партию. Он ненавидел маленьких партийных боссов. Ни для кого не было секретом, что люди, окружавшие Гиммлера, называли их «сельсоветами». Гиммлер безусловно доверял слову своих вождей СС. В этом отношении он также оставался теоретиком и считал очевидным, что в СС попадают только честные и бескорыстные люди, живущие просто и скромно. При всем этом он обладал влиянием как человек, научивший их кое-чему, хотя вожди СС очень ясно видели его слабости. Они высмеивали его военные затеи и улыбались – в первую очередь это относится к офицерам ваффен-СС – при виде его абсолютно невоенного и несчастного облика на гитлеровских парадах. Но с другой стороны, они уважали его скромный образ жизни и ценили его как своего главного защитника от бюрократов.

Обычно они старались показать, что не имеют понятия о происходящем в концлагерях, и рассматривали лагеря как вопрос политики, который их не касается. Они считали себя солдатами, отборными отрядами чисто военного характера, «пожарной командой рейха». Они с большим уважением относились к экскурсам Гиммлера в историю и считали его авторитетом в этой области. Его лекции оказывали на них колоссальное и долговременное влияние.

Политические коллеги были превосходно осведомлены о его образе жизни и прощали Гиммлеру его германский мистицизм. Однако его планы в отношении восточных территорий они вовсе не считали романтическими. Они сильно страдали от его склонности во всем уступать Гитлеру и от его колебаний и нежелания действовать перед лицом нерешенных внутренних проблем, усугубившихся вследствие войны; да и сама война создавала много проблем для человека в его положении и с его властью.

Однажды Брандт обрисовал мне всю ситуацию в следующих словах:

– У рейхсфюрера СС есть очень способные коллеги; он точно знает, что ему делать; предоставленные ему предложения по исправлению существующей ситуации продуманы до мелочей и имели бы величайшее значение. Но какая от всего этого польза, если в тот самый момент, когда должен быть отдан приказ, ничего не происходит? Мы все говорим о далеко идущих планах, но, когда дело доходит до решения практических проблем, работаем без всяких планов и пытаемся залатать те дыры, с которыми в любом случае надо что-то делать. У рейхсфюрера полно всеобъемлющих идей и планов на будущее. Однако главный вопрос, который стоит на повестке дня, – как нам пережить следующий год.

Как управляющий поместья, как мэр небольшого городка, даже как крупный чиновник в министерстве по делам религий и образования Гиммлер с его интересом к научным исследованиям, вероятно, добился бы многого. Но судьба подарила ему должность, к которой он не годился. Во всем, что он делал, было что-то судорожное. Я уже обращал внимание на противоречия его личности, носившие фундаментальный характер. Сам он был слаб, а восхвалял стойкость. Ему приходилось совершать поступки, абсолютно чуждые его натуре, просто потому, что так велел фюрер – даже когда речь шла об уничтожении живых людей.

Этот Гиммлер, имевший разум простого штатского человека, находился под властью другого Гиммлера, чье воображение было ограничено такими фразами, как «задача сохранения германской расы оправдывает жестокость» или «безусловное подчинение фюреру». Этот второй Гиммлер проникал в другие миры, закрытые для простых людей. В результате были возможны следующие случаи. Ближе к концу войны Гиммлер в моем присутствии объяснял одному из своих служащих, что тот должен объявить жене казненного человека: безусловно, судьба нанесла ей жестокий удар, и вполне естественно, что она горюет, но тем не менее потребности государства стоят превыше судьбы любого отдельного человека.

Жестокие желудочные спазмы Гиммлера не были, как он предполагал, всего лишь следствием слабого здоровья и чрезмерной работы; скорее они являлись выражением психического разлада, который давал о себе знать на протяжении всей его жизни. Я вскоре понял, что могу мгновенно облегчить его страдания и даже избавить от болей на длительное время, но до конца никогда его не вылечу. Фундаментальная причина этих спазм не была устранена, а наоборот, постоянно усугублялась. В периоды психического стресса физическая боль также неизбежно усиливалась.

Таким образом, читатель, знакомый с психологией, уже сам может ответить на вопрос, который мне постоянно задают: как так оказалось, что мне неоднократно удавалось оказывать на Гиммлера влияние, заставляя его поступать в вопиющем противоречии с приказами фюрера – начиная с освобождения отдельных евреев и кончая встречей с представителем Всемирного еврейского конгресса и крупными кампаниями по освобождению заключенных в 1944-м и 1945 годах? Как ни странно, в первую очередь это чисто медицинский вопрос. Фактически можно сказать, что именно желудочные колики Гиммлера позволяли мне спасать моих протеже – но не в том примитивном смысле, что Гиммлер расплачивался со мной за лечение освобождением узников; нет, дело в том, что во время болезни Гиммлера мне впервые удалось увидеть гуманную сторону его натуры. Когда он был здоров, эта его сторона была так задавлена правилами и законами, придуманными им самим или навязанными ему, что никто, даже его ближайшие родственники, не могли добиться от него ничего, что бы противоречило этим правилам. В случае любого конфликта он даже по отношению к родственникам вел себя так, как предписывал закон. Его слепое подчинение коренилось в той части его характера, которая была недоступна для других эмоций.

Поскольку это подчинение закону и порядку в реальности, однако, имело совершенно иную основу, а именно – настроения Гиммлера как обычного выходца из среднего класса, – то любой, умевший затронуть в нем эти настроения, мог прийти с ним к пониманию – вплоть до того, чтобы заключать с ним соглашения, противоречившие приказам фюрера. Поскольку Гиммлер был совершенно оторван от своих природных корней и нуждался в ком-нибудь, на кого мог опереться, он был рад держать при себе кого-либо, не связанного с партийной иерархией – просто человека. В такие моменты я обращался к нему, и мои просьбы обычно не оставались без ответа.

Очевидно также, когда подобная личность оказывается на вершине власти, это может привести лишь к катастрофе. Гиммлер был нерешительным человеком; в нем было что-то от Валленштейна, что-то от Робеспьера. Он пользовался авторитетом, без которого нельзя управлять войсками, но одновременно внушал ужас своей неограниченной властью. В его голове зарождались как фаустовские планы, так и мефистофелевские интриги; это была голова Януса: с одной стороны у нее было лицо преданного человека, а с другой – просто-напросто череп.

Невозможно в одной книге дать полный портрет Гиммлера или поведать о его бесчисленных правилах и привычках. Мои заметки, значительная часть которых представлена здесь, являются лишь небольшим вкладом в исчерпывающее изображение Гиммлера. Я знаю, какие выводы можно извлечь из этих заметок, а что осталось за их пределами. Но какие бы моменты ни принимать во внимание и как бы ни оправдывать Гиммлера, невозможно забыть о том факте, что для бесчисленного количества людей его имя связано исключительно со смертью и разрушением.