Музыка и смех звучали все громче, по мере того как Джаррет и Мичем приближались к фойе, где несколько человек собрались у широких двустворчатых дверей. Один из них отделился от группы и подошел к вновь прибывшим.

– Лорд Деринг, – с поклоном приветствовал он. – Извините за причиненные неудобства. У нас сегодня необычно много народа, так что мне пришлось велеть принести дополнительные столы и кресла. Они не так удобны, как остальные, но зато видно будет отлично. Не возражаете, если вам придется немного подождать?

– Не беспокойтесь.

На лацкане его сюртука Деринг заметил скромную золотую булавку, которую Мичем ему уже описывал, – отличительный знак слуги высшего уровня.

– Нам подадут вина?

Двоих из стоявших у входа мужчин уже пригласили пройти внутрь. Джаррет подошел к двери на освободившееся место, оперся плечом о притолоку и заглянул в зрительный зал. Отличная миниатюра роскошного оперного театра овальной формы, с обитыми бархатом ложами, тянущимися вдоль стен. Хрустальные канделябры свисали с позолоченного потолка, и турецкие ковры покрывали наклонный пол. Маленькие столики, уставленные графинами и бокалами, стояли среди кресел, которые уже все были заняты.

На сцене козлоногие сатиры заигрывали с пикантными пастушками, тогда как ухмыляющийся Геркулес принялся соблазнять единорога. За исключением на удивление хороших музыкантов/скрытых в оркестровой яме, представление было того же сорта, что и фарс, который можно увидеть в каком-нибудь второсортном театре Лондона. Зрители, коих зрелище, очевидно, также не захватило, развлекались разговорами и не за одним столом, а за многими играли в карты.

Джаррет обратил взор на ложи и вдруг обнаружил, что узнает некоторых из сидящих там женщин.

– Это жена Ламперта? – спросил он подошедшего к нему Мичема.

– Да, – подтвердил тот и протянул ему бокал вина. – Она здесь единственная, кто держится в рамках приличий. Обычно сюда берут с собой одну или двух любовниц. В Ньюкасл со своим углем, как я говорю.

Представление в некотором роде достигло своей кульминации, в которой участвовали две живые овцы, было много крика и визга. Нимфы опутывали Геркулеса гирляндами из маргариток, а Пан на ходулях разбрасывал клочки разноцветной бумаги и блестки.

Джаррет уже пожалел о том, что не остался в Ксанаду для маленького сугубо личного развлечения, когда увидел знакомое лицо. Это привело его в шок. Она сидела позади высокого мужчины в ложе совсем близко от сцены, их кресла были отодвинуты вглубь, в тень. Поэтому он сначала не обратил на нее внимания. Но когда женщина на мгновение наклонилась вперед, Джаррет разглядел ее профиль. Никаких сомнений – это его очаровательная, лукавая, абсолютно порочная невестка. Какого черта она здесь делает?

Несмотря на грохот, доносившийся со сцены, и смех в зрительном зале, что было вполне в духе происходящего, Джаррет слышал стук своего сердца. Он видел ее всего один раз, с тех пор как покинул дом, когда приезжал на похороны отца, и этого было более чем достаточно.

Аплодисменты, и потом Мичем дернул его за рукав.

– Сейчас они поставят столы перед сценой.

Прямо напротив Белинды. Проклятие. Но возможно, она уже успела заметить его. Она мало что упускала из виду.

– Давайте подождем места по левой стороне. Я левша.

Такого объяснения Мичему было вполне достаточно, и он тотчас пошел в этом направлении. Через мгновение Джаррет оторвался от притолоки и стал пробираться между столами и креслами. Что, в конце концов, она теперь может еще забрать у него?

– Вот это да! Деринг! Я рассказал своим друзьям о пари. Сбежали от Сарна, да? Зря вы приехали в Озерный край. У него здесь имение.

Джаррет без особого удовольствия узнал лорда Гоулшема, который был среди игроков, участвовавших в пари на герцогиню. С ним вместе сидели еще трое мужчин, двое рассмеялись, услышав дурную шутку лорда, а третий, узколицый и чрезвычайно бледный, задумчиво приветствовал Джаррета.

– Действительно? – спросил Джаррет. – Вы позволите? – Он взял графин, стоявший перед Гоулшемом, и наполнил свой бокал. – Полагаю, мне нужно испугаться. Дуэль – это здесь главное развлечение?

– А каких увеселений вы ищете? – спросил бескровный господин.

– После герцогини, – заметил Гоулшем, – чего ему еще желать? Она так хороша, как все говорят, Деринг?

– Словами ее не описать.

– Ну что вы, слов вполне достаточно, – сказал человек без кровинки в лице. – В темноте разве не все женщины похожи?

– Больше чем похожи. – Джаррет почувствовал себя неким материалом, который осторожно трогают скальпелем. – Но я сделал своим хобби самому это выяснять… по одной женщине каждый раз.

– И ваши выводы?

– Пока никаких. – Почему бы не дать возможность хирургу что-нибудь обнаружить? – За исключением того, что мне все труднее угодить. Возможно, виноваты в этом не леди, но, если честно, мои вкусы иногда незаурядны.

– А, мои тоже. Без сомнения, мы встретимся с вами во время наших необычных поисков. Да, кстати, я Каррингтон.

Джаррету было знакомо это имя.

– Почту за честь, – ответил он маркизу с поклоном. – А теперь извините меня, джентльмены, но мне нужно найти свое место, пока не погасили свет.

Одни слуги опускали канделябры и начали гасить свечи, а другие переходили от стола к столу, приворачивая масляные лампы. Он нашел свое место возле сцены, да и трудно было не заметить Мичема, который стоял возле кресла, призывно размахивая руками. Если Белинда до сих пор и не увидела Джаррета, то теперь ей было известно, где он находится. Он сел, Мичем справа от него, между ними стол, достаточный для того, чтобы на нем могли поместиться графин вина и блюдо с сыром.

Когда в зале стало темно, шум стих. Теплый воздух дрожал от напряженного ожидания. Джаррет поставил на стол бокал, сложил руки на груди и стал ждать вместе с остальными.

Тишина длилась, как ему показалось, очень долго. Сидя так близко от сцены, он мог уловить каждое движение. Слабый скрип, когда что-то спустилось с колосников. Тихое шлепанье босых ног по доскам, более твердый удар кожи, шелест ткани. Его собственное дыхание, сдерживаемое, когда он прислушивался к другим звукам.

И вот, как будто солнце начало всходить на туманном небе, слабый золотой свет медленно поднялся из-за тонкого, почти прозрачного занавеса, опущенного посреди сцены. Он позволял видеть очертания высокой фигуры в длинном одеянии с капюшоном, стоящей абсолютно неподвижно.

Откуда-то раздался низкий звук струны. И потом голое, чистый, как ключевая вода, запел на неизвестном Джаррету языке. Проникновенный, он звучал как призыв к древнему ритуалу. Мелодия, примитивная, печальная, вызывающая, выражала страсть женщины, готовой то ли похоронить своего павшего на поле боя любовника, то ли убить его.

Как и другие, он сидел неподвижно, захваченный чарующим мотивом, пока песня не закончилась, и еще долго после этого. Колдовство разрушилось, лишь когда накидка, без своей обладательницы, поднялась в воздух и исчезла.

Очень неплохо. Деринг сам имел отношение к иллюзиям и ловкости рук, и пока эта часть трюка заключалась всего лишь в том, что кусок ткани, прикрепленный к веревкам, поднимался к колосникам, он оценил театральность действия.

Зал продолжал молчать. Аппетиты мужчин разгорелись, их любопытство накалилось до предела.

Свет медленно потух, и театр снова оказался в темноте, в ожидании.

Пожар!

Нет. Еще одна иллюзия за прозрачным занавесом. Языки пламени лизали какой-то фон, слишком плоские, чтобы быть настоящими. И зазвучала скрипка, продолжая меланхоличную мелодию предыдущей песни и превращая ее в танец. Присоединилась вторая скрипка, и из-за занавеса раздался металлический звук кастаньет.

На этот раз сверху опустились качели, на которых, скрестив длинные стройные ноги, сидела женщина в развевающихся юбках. Своими кастаньетами она создавала контрапункт скрипкам, ее руки мелькали в воздухе, все тело освещалось сзади красно-золотым пламенем.

Гаэтана. И прежде чем стало видно ее лицо, сотня мужчин оказалась в ее власти. Качели не успели опуститься достаточно низко, а она уже легко спрыгнула с них, ее босые ноги бесшумно коснулись подмостков сцены. Ритм изменился, стал медленнее, осторожнее, как морской прилив. В унисон ему пульсировала и кровь в его жилах. Руки Джаррета сжались в кулаки. На затылке выступил горячий пот. Цыганка у костра, освещенная пламенем, неукротимая, извивалась в экстазе, по мере того как неумолимо ускорялся темп. И в таком же ритме билось его сердце. Дыхание участилось. Страсть вырвалась на волю и вышла из-под контроля. В возбужденном воображении мужчин она извивалась и подскакивала, как женщина в неистовом желании достичь оргазма. А потом показалось, будто огонь поглотил ее. Еще один театральный трюк, и женщина исчезла.

И опять никаких аплодисментов, как заметил Джаррет, когда понемногу стали успокаиваться его сердце, дыхание и определенные части тела. Возможно, даже самые пьяные и глупые из гостей понимали, что молчание в этом случае – высшая похвала.

Или представление еще не закончилось. Никто не увеличивал фитили в лампах, не зажигал свечи.

Весь театр, как церковь в страстную пятницу, застыл во тьме и святотатственном ожидании.

Как только снова зазвучала музыка, живая и пикантная, по обе стороны сцены вспыхнул свет. Со своего места он мог видеть его вертикальные полосы, веером расходившиеся по прозрачному занавесу, теперь молочно-белому, потому что он освещался спереди. А там, где встречались две половины занавеса, показалась великолепная длинная нога с красной подвязкой.

За такую ногу можно было бы и в бой вступить.

– У меня есть все, что мне нужно, – пела она по-французски, – кроме овощей для моего супа.

Ее горячий горшок. Он сразу понял, о чем эта песня.

– Длинный овощ. Твердый овощ, такой, что может выдерживать жар и оставаться как камень. Король среди овощей. Никакой другой не сможет удовлетворить меня.

– У меня есть такой, – раздался подвыпивший голос из задних рядов.

Она изобразила интерес, спускаясь со сцены, принимая вызывающие позы, делая вид, будто разглядывает зрителей. С бокового освещения теперь убрали экраны, усилив его сверкающими рефлекторами, давая возможность Джаррету рассмотреть черные волосы, распущенные и вьющиеся по ее спине, и смуглый цвет лица, и шею непревзойденной красоты. Ее глаза, обрамленные длинными черными ресницами, были синими, как полированная бирюза.

Она пропела еще один кокетливый куплет об объекте ее страстных желаний и о том, что она намерена с ним сделать, строфы были умны, а рифма изобретательна. Он заметил, что ее произношение не похоже на акцент англичанки, поющей на французском языке.

Это не его дело. Он сел поудобнее, наслаждаясь умением певицы манипулировать зрительным залом. Ее цыганский костюм был скромного покроя, но разрез в длинной юбке с оборками позволял бросить взгляд на ее соблазнительные ноги, которые внезапно начали двигаться, как казалось; по воздуху, над оркестровой ямой. Еще одна иллюзия. Наклонив голову, он увидел узкий мостик из стекла, по которому она дошла до авансцены и затем легко спрыгнула на пол, всего футах в шести от его места. Все еще исполняя свою непристойную песенку, цыганка пошла в другом направлении, флиртуя с мужчинами, мимо которых проходила, ускользая от их рук, лохматя им волосы.

Джаррет повернулся в кресле, наблюдая за ней. Безупречно владея собой, она уперла руки в бока и откинулась назад, оценивая огурец этого парня, морковь того или стручок фасоли третьего. Она колебалась между спаржей и сельдереем, луком-пореем, пастернаком и кабачком. Теперь уже все мужчины знали припев и пели вместе с ней.

Большинство из этих людей были ему знакомы если не лично, то по слухам. Певица ни разу не стала поддразнивать мужчину, чья гордость превосходила его чувство юмора, или того, кто был слишком скромен, чтобы обрадоваться ее вниманию. Она очень осторожно выбирала себе цель, значит, ее снабдили информацией о гостях. «Рай» ничего не оставлял на волю случая.

Теперь она двигалась в его сторону, скользя мимо протянутых к ней рук, касаясь пальцами плеч или щек. Задержавшись у ложи, ближайшей к нему, она запела мужчине, сидевшему там, кажется, последний куплет. Ни один овощ на этом рынке ей не подходит.

Потом она развернулась, в наигранном удивлении всплеснула руками и бросилась прямо к нему. Ее колени коснулись его колен – так близко была она от него, – когда она запела другой куплет, еще более непристойный, чем предыдущие.

Все женщины, пела она, советуют его, но это значит только то, что он расхожий товар. Вчерашний товар. Могло ли остаться что-нибудь ценное в нем теперь? Ей нужно проверить.

Потом цыганка уселась ему на колени. Стул закачался, и Деринг инстинктивно обнял ее за талию.

Но она схватила его за запястья и отбросила руки так, что они повисли по бокам, как мокрые тряпки.

Девушка изогнулась, и он отреагировал на это, как и ожидалось. Она извивалась, его дыхание участилось, и он гадал, удастся ли ему закончить свою роль в этой сцене, не опозорившись. Ему пришло в голову, что она все еще пела… что-то о том, чтобы подняться до высот наслаждения. Да, действительно.

Потом она наклонилась вперед, ее руки на спинке кресла у него за головой, и когда после особенно остроумного куплета раздался смех, он расслышал ее шепот:

– Когда встану, поднимайтесь тоже. Держите меня за грудь.

Конечно, он готов был играть эту роль, как и другие, которые она ему не поручала. Но если она не успокоится, черт побери, то последствия придется оставить природе. Он почувствовал, как напряглось ее тело, намереваясь двигаться, и приготовился. Слышал, как она поет что-то о нежном суфле, подходящем в своей емкости, и еще больше, и тогда… и тогда… сжимается, как проткнутый овечий пузырь.

Загремел смех. Острый укол в шею, и она встала. Он вспомнил о своем задании и, покачиваясь, последовал за ней, обхватив руками полные, упругие груди.

– Salaud!

Что-то острое воткнулось ему в бедро. В то же мгновение она обеими руками толкнула его в грудь. Потеряв равновесие, он отпустил ее и стал падать. Но еще прежде покачнулось кресло. Так что, когда он собрался сесть, спинка его уже была на полу, и он повалился, больно ударившись. Падение, он был в этом совершенно уверен, нанесло гораздо больший урон ему, чем креслу. Улюлюканье и насмешки над ним смешались с восторженными возгласами в адрес торжествующей Гаэтаны. Сквозь туман в голове, вызванный болью и сексуальным разочарованием, он видел, как Гаэтана раскланивалась сцене, посылает воздушные поцелуи и под музыку оркестра, танцуя, исчезает за кулисами. Свет на сцене быстро погас.

Почти сразу зажглись лампы на столах, освещая зал. Мичем склонился над ним, в его выпуклых глазах читалось сочувствие. Он протянул руку.

Джаррет принял его помощь и встал на ноги. Кто-то устроил так, что кресло стало падать еще до того, как он на него сел. Джаррет обернулся к человеку, сидевшему за столиком позади него.

– Это сделала леди, – ухмыляясь, ответил на его немой вопрос лорд Уоррант. – Когда вы поднялись, держа ее руками, она обхватила своей ногой ножку кресла так, что оно наклонилось. Потом она толкнула вас на него. Миленький трюк, а?

– Действительно, очень эффектно. – Джаррет отряхнулся, взял свой бокал со стола и со злостью подумал, что Белинда стала свидетелем его позора.

Взглянув на ложу, он увидел, как невестка покидает ее через маленькую дверцу, а сопровождающий ее мужчина жестом собственника держит руку на узкой спине Белинды.

Человек, проведший последние десять лет, пытаясь удержаться на плаву, теперь знал, как вести себя почти в любых обстоятельствах. Стиснув зубы, он переходил от группы к группе, делая хорошую мину при плохой игре, терпеливо снося насмешливые замечания и притворяясь, будто они доставляют ему удовольствие. И в самом деле, что ему еще оставалось делать? Учитывая его мнимый успех у герцогини Сарн, после того как он получил по заслугам от цыганки-танцовщицы, его приятели не могли отказать себе в удовольствии выставить его на посмешище.

– Так меня поэтому посадили в первый ряд? – спросил он Мичема, когда они покинули театр. – Потому что я здесь новичок и еще не видел этого представления?

– Того, что она сделала сегодня вечером, никто еще не видел. Ее приняли в труппу позже, чем я здесь появился, и я не пропустил ни одного ее выступления. Даже в пьесе Шекспира. Так вам и надо, Деринг, нечего было руки распускать.

– Этот урок теперь навеки запечатлен на моем заду. Как вы думаете, мне разрешат играть в карты стоя?

Вместо этого он сыграл в кости, проиграл триста фунтов и решил, что удача его совсем покинула. Даже Ксанаду не могла бы соблазнить его. И поскольку посланец «Черного Феникса» так и не появился, то сегодня ждать его уже не стоит, а завтра с утра он начнет все снова. Но прежде ему еще пришлось пройти сквозь строй шутников, миновать ряд игральных салонов и залов с блестящими барными стойками из красного дерева, отделанными полированной латунью, и лишь потом он оказался у входа, где несколько мужчин ждали экипажей, которые должны были доставить их назад, в главный дом. Ему почти удалось проскользнуть мимо них, но маркиз Каррингтон заметил Джаррета и направился к нему, приветствуя.

– Эта цыганская игрушка, – сказал Каррингтон, его узкое бледное лицо и горящие глаза напомнили Джаррету святого мученика с одной из картин этого безумца Эль Греко. – В моем ландо места хватит еще для одного. Если не возражаете, могу подвезти вас.

– Вы очень добры, но я уже провел четыре дня в седле. Думаю, мне лучше прогуляться пешком, подышать свежим воздухом, проветриться, да и луна хорошо освещает дорогу.

– Как поэтично, – заметил Каррингтон, открывая усыпанную драгоценными камнями табакерку. – Но прежде чем вы, друг мой, отправитесь на прогулку, скажите мне вот что. Ваше хобби заставит вас выяснить, действительно ли эта цыганка так уникальна или это просто обычная женщина с темпераментом, которой нужен мужчина, чтобы ею руководить?

Джаррет сделал вид, будто раздумывает над его словами. Его удивило, почему Каррингтон приберег эту кость напоследок. С чего бы это маркиза интересовало мнение какого-то безвестного виконта, не важно, по какому вопросу.

– Какой вывод я смог сделать о Гаэтане, – сказал Джаррет, откланиваясь и собираясь уйти, – конечно, очевидно для всех, кто наблюдал нынешнее представление. Эта леди – очень талантливая актриса и страшная боль в заднице.