Проработав месяц привратником, Гэс получил прибавку в жаловании, и Фитцджеральд поставил его проверять виски, доставляемый к клуб. Как и следовало ожидать, серьёзные недостачи тут же прекратились.

Джим выразил свое отношение к этому следующим образом:

— Когда мыши видят такого большого кота, который стережет сыр, они и носа из своей норки не высовывают. Я рад, что ты заткнул все щели, и эти ненасытные воришки уже ничего стянуть не могут.

Прошло еще немного времени, и Фитцджеральд решил, что Гэс вполне созрел для другой работы.

— В пятницу ты обойдешь с Джимом все другие мои заведения, — сообщил Гэсу Фитцджеральд. — Там вам будут вручать деньги. Пересчитаешь их, проверишь квитанции, сколько получили товара, сколько выручили, а потом встретишься с лейтенантом Мориарти и отдашь ему этот конверт. В нем пятьсот долларов.

— Столько денег одному легавому? — спросил Гэс удивленно.

— Нет, не все пойдет ему. Большую часть он раздаст кому надо. Но Мориарти, я думаю, оставит себе сотню, не меньше. Хапуга еще тот, как я понимаю.

— А если он захочет арестовать меня? Я вроде как бы скрываюсь от закона.

— Не говори глупостей, — сказал старый ирландец резко. — Лучше все время помни о том, что при тебе будет большая сумма денег, а с Мики Зирпом шутки плохи. Этот парень хочет заграбастать все. Так что ты идешь на самый настоящий риск.

— Так точно, сэр. Все будет исполнено.

— На всякий случай тебе не помешает иметь при себе вот это. — Фитцджеральд открыл ящик, вытащил оттуда и выложил на стол тисненые кожаные ремни с двумя кобурами. В каждой кобуре был “кольт” сорок пятого калибра с инкрустированной перламутром рукояткой.

— Два лучше, чем один. Придает больше уверенности.

— Да, хороши штучки, — сказал Гэс, вертя и рассматривая пистолеты; стволы были тоже украшены инкрустацией — серебряной. — Мистеру Зирпу лучше оставить нас в покое.

Гэс отнес ремни и пистолеты к себе в комнату и приладил обе кобуры так, чтобы они удобно располагались у него под мышками. Горы мускулов на груди и руках Гэса надежно скрывали оружие. Оба пистолета были заряжены патронами, пули которых имели мягкие головки. На близком расстоянии никакое другое оружие не было столь эффективным; при попадании даже в палец болевой шок был настолько силен, что и очень крепкого человека мог свалить с ног.

— Воин о двух пушках, — сказал Джим, широко улыбаясь и проводя длинными пальцами по своему шишковатому черепу. — Ну, теперь я буду чувствовать себя в полной безопасности.

— А что, ты сам ничего такого не носишь? — спросил Гэс.

— Ношу, но только мою старую добрую бритвочку. Я к ней привык, и другого мне не нужно. Я управлюсь с ней — ну, почти так же хорошо, как ты бабахаешь из этих твоих грохоталок.

— Я все-таки надеюсь, что в дело они не пойдут, — сказал Гэс, надевая пиджак. — У тебя деньги для Мориарти?

— Вот тут они. — Джим похлопал себя по карману. — Пошли.

Они шли по улицам не спеша, уверенно, и на них мало кто обращал внимание, хотя зрелище они являли собой весьма примечательное: широкоплечий, высокий молодой человек и небольшого роста негр, двигавшийся легко и грациозно.

Утро в ту пятницу выдалось жарким. За ночь город не успел остыть, и асфальт плыл под ногами. Люди, идущие на работу, старались двигаться помедленнее и держаться в тени домов. Голоса уличных торговцев и старьевщиков звучали, казалось, тише обычного. По улицам сновали грузовики, развозившие лед в разные концы города. Все окна в домах были распахнуты настежь, но вязкий горячий воздух был совершенно неподвижен, и ни одна занавеска даже не шевелилась.

Первая остановка Гэса и Джима была у будочки чистильщика обуви.

— Привет, Джим, — сказал чистильщик. — Жарковато сегодня, а?

И быстро передал Джиму плотный конверт.

— Жарковато, Энди, — ответил Джим. — Познакомься. Это Гэс. Думаю, скоро Гэс будет сам обходить маршрут.

— Ты пошел на повышение?

— Что мне в жизни нужно? Бренькать на своем банджо, и больше ничего. — Джим широко улыбнулся. — Ну, нам пора двигать дальше.

Следующая остановка была в биллиардной, потом они зашли забрать причитающиеся Фитцджеральду деньги в пивной, кондитерском магазине, в ломбарде и в паре маленьких гостиниц, где в фойе дурно пахло.

— Боже, как противно забирать деньги, которые заработали шлюхи, — сказал Джим, когда они выходили из второй убогой гостиницы. — Большинство из этих девиц глупы как коровы, но даже некоторые из них могли бы более или менее устроиться в жизни, если б немножко подкопили деньжат. А вот это как раз у них и не получается: все, что зарабатывают, тут же приходится тратить.

— Ты говорил, что и твоя сестра занимается этим.

— Да, но по гостиницам она не шатается. — В голосе негра звучала горечь. — Она работает по вызову — ну, по телефону. Но в конце концов ее ждет то же, что и всех остальных. Будь оно все проклято!

Гэс подивился тому скрытому гневу, который, оказывается, жил в Джиме и так неожиданно прорвался наружу.

— Извини, что я упомянул об этом, — сказал Гэс. — В следующий раз, когда я чего-нибудь такое брякну, ты сразу скажи мне, чтоб я заткнулся. Или просто тресни меня.

— Да нет, все нормально. Ты ж не виноват. И секрета в этом тоже нет никакого. К тому же, я вот не уверен, что раз блядь — значит, все, кончено с ней. Среди них есть и такие, которые вовсе не самые худшие девушки в мире.

— И почему каждый не может заниматься тем, чем ему хочется? — сказал Гэс.

Джим рассмеялся — к нему вернулись его искрящийся юмор и умение принимать все удары судьбы стоически.

— Вот это мне уже приятно слышать.

— Что слышать? — не понял Гэс.

— Ну, в том, что ты сказал, есть надежда для человечества, — сказал Джим, вручая Гэсу большую сумку с деньгами, которую, до этого момента носил сам. — На, поноси это немного. Должен же быть хоть на что-нибудь пригоден такой здоровый парень.

— Конечно, давай. — Гэс протянул руку.

Он не видел, что сзади к ним подъезжает большой черный “линкольн”. Но шестое чувство, “чувство улицы” и опасности, подсказало ему: повернуть голову, оглянуться. Увидев приближающуюся опасность, он прыгнул на Джима, сбив его с ног. И в это мгновение из машины по ним открыли огонь.

— Гэс, давай за мной! — закричал Джим, перекатываясь по тротуару и на четвереньках быстро двигаясь к ближайшей двери, чтобы укрыться за ней.

Все произошло так быстро, что Гэс потом не смог бы восстановить последовательность событий.

Сумка лежала у самого бордюра — там, где ее обронил Джим, когда началась стрельба. Гэс, не вставая на ноги и чувствуя, как в нем разгорается гнев, упрямо потянулся за сумкой. Прогремел еще один залп, и пули ударили в асфальт вокруг Гэса. Джим кричал:

— Пускай забирают, драпай, дурачок!

Гэс, оглянувшись, увидел, что Джим возвращается к нему. Потом он быстро перевел взгляд на черный “линкольн” — увидел тупые, крысиные рожи сидящих в машине людей, увидел их пистолеты и обрезы, наставленные на него. И понял, что пришел момент, когда он должен либо победить, либо умереть. Стоя на коленях, он двумя руками, крест на крест, мгновенно вытащил оба пистолета и открыл огонь по машине.

Сильная отдача после каждого выстрела придавала ему уверенности — она сообщала ему, что очередная пуля ушла к цели. Одна пуля с тяжелым, глухим скрежетом ударила в борт машины, другая выбила ветровое стекло, а остальные уверенно входили в открытые боковые окна. Он стрелял увереннее и чаще, чем четыре человека, сидевшие в машине. И видел, что его выстрелы достигают цели: одно лисье лицо с большими глазами залилось кровью и исчезло, кто-то еще вскрикнул от боли, голос изнутри машины заорал: “Поехали отсюда!”. Водитель, и так явно ожидавший такого приказа, дал газу — машина, визжа шинами, рванула вперед и унеслась по улице.

Гэс прекратил стрельбу и схватил, наконец, сумку. Как быстро все произошло! Оказалось, что он расстрелял все патроны из обоих “кольтов”. Но отогнал нападавших и спас деньги!

Джим лежал, скорчившись, у какой-то двери. Возле неподвижных пальцев одной руки лежала открытая узкая бритва. Гэс подбежал к нему и осторожно перевернул на спину. Блестящий, будто выточенный из обсидиана лоб Джима был испачкан уличной пылью. Джим открыл глаза, улыбнулся краешком губ:

— Ну, Гэс, ты показал высший класс.

— Ты ранен, Джим? — спросил Гэс.

— Просто царапина. Нам надо быстренько добраться до моей сестры. Она живет совсем рядом отсюда, за углом.

Гэс поднял раненого на руки, и продолжая крепко держать в руке сумку, понес его по улице. Завернув за угол и пройдя несколько шагов, он увидел металлическую лестницу, зигзагами взбирающуюся по фасаду здания.

— Это здесь. Квартира двадцать один, — сказал Джим.

Быстро поднимаясь по ступенькам, Гэс проговорил:

— Я вызову “скорую помощь”.

— Нет, нет, не надо, Гэс, не надо! Послушай меня. Теперь придется еще объясняться с полицейскими. А пока нужно отдышаться и все обмозговать.

— Не волнуйся, я в полном порядке, — сказал Гэс, заходя в коридор и останавливаясь у деревянной лакированной двери с выпуклыми цифрами “21”. Не постучав, он повернул ручку и толчком ноги открыл дверь.

Из ванной выходила обнаженная женщина, держа в руках полотенце. Гэс успел увидеть, что она высокого роста, ему под стать, но при этом грациозна и пропорционально сложена; мелькнули соски, ямка пупка, еще влажные курчавые волосы в низу живота — и в следующее мгновение она исчезла. Да так быстро, что, учитывая его состояние, он вообще не был уверен, что кого-то видел. Дверь комнаты, куда она юркнула, плотно закрылась. Оглядевшись вокруг и увидев у стены диван, Гэс положил на него Джима.

— Джим, — сказал он тихо, — вот мы и дома. А теперь я вызову врача, ладно?

— Лучший врач для меня — мой доктор Банджо. — Джим улыбнулся.

Гэс стянул с Джима залитый кровью пиджак, потом рубашку и майку, обнажив худой торс с выпирающими ребрами; еще совсем недавно гладкая, блестящая черная кожа на груди Джима была разворочена, все забрызгано кровью; рана была огромной, раскрытой, обнажившей кости и мясо. В Джима попал заряд крупной дроби.

— Братец Джим, — сказал Гэс, — знаешь, похоже на то, что ты принял в себя немножко свинца.

— Да? А вот боли не чувствую. Только все какое-то онемелое.

— Джим, я хочу для тебя что-нибудь сделать, — сказал Гэс медленно, — но вот не знаю, что.

— Не беспокойся обо мне, мистер фермер. — Голос Джима слабел. — Но знаешь что? Не мог бы ты как-нибудь позаботиться о Бесси? Я когда-то, когда ей так нужна была моя помощь, ее сильно подвел, а теперь мне хотелось бы...

— Джим, тебе не надо много говорить. Я сделаю все, что нужно. Обещаю.

— Темно тут как-то... — с трудом проговорил Джим. — Пока, пахарь, пока, старое банджо...

— Джим, Джим, — воскликнул Гэс в отчаянии, — Джим, не уходи! Держись!

Но держаться было не за что, кроме десятка кусков свинца в груди и в животе. А свинец был глух, слеп, равнодушен, холоден и тянул в вечную ночь.

Входная дверь с грохотом открылась; из боковой комнаты выскочила та высокая женщина, которую, войдя, мельком видел Гэс.

В комнату ввалился большой, тяжелый Мориарти; лицо у него, как всегда, было красным; костюм плотно облегал его телеса; в руках он держал короткоствольный пистолет. Он чуть не столкнулся с женщиной.

— Что здесь происходит, Бесси? — заорал Мориарти, ухватив ее свободной рукой за плечо. — Я пришел сюда по следам крови.

Женщина не попыталась высвободиться. Мориарти еще крепче ухватил ее — ему явно нравилось причинять ей боль.

— Раскалывайся, сука!

— Если ты перестанешь мне делать больно, я тебе тут же все скажу. — Она придвинулась ближе к полицейскому. — Мой брат ранен.

Мориарти отстранился от нее; выставив вперед челюсть, он пристально всматривался в нее, пытаясь определить, говорит ли она правду. Но вместо этого увидел в выражении ее лица нечто, что заставило его спросить:

— Ты что, опять эту пакость нюхаешь, а? Тьфу, мерзость! Между прочим, я еще не получил того, что мне причитается.

— Иди сюда, Мориарти, — сказал Гэс, вставая с колен у дивана, на котором лежал Джим. — Деньги у меня.

Мориарти поднял повыше свой пистолет и двинулся к Гэсу, всматриваясь в полумрак.

— А, я, кажется, тебя знаю, мистер.

— Убери свою пукалку, а то я тебе ее в нос засуну.

Мориарти, пораженный уверенным тоном Гэса, опустил пистолет.

— Я тебя арестую за убийство, — сказал он не очень уверенно.

— И кого же я убил?

— Тони Керчански лежит там, на улице, в голове у него дырка.

— А кого ты будешь арестовывать за смерть моего друга? — спросил Гэс.

Мориарти подошел еще ближе и пригляделся. Рассмотрев Джима, он сказал:

— Дело дрянь.

— Чистая прибыль тебе, — сказал Гэс, беря в руки пиджак Джима.

Он пошарил по карманам, нашел конверт и вручил его Мориарти.

— Это тебе. Ведь ты живешь только для этого, а? Пойди, устрой себе на эти деньги обед в свою честь.

Мориарти, ничего не сказав, взял конверт и пошел звонить по телефону. Гэс повернулся к женщине, которая стояла в самой темной части комнаты, высокая и загадочная. Она любила темноту, бархатную, плотную темноту, в которой можно спрятаться.

— Мисс Криспус, — сказал Гэс, — Джим был моим лучшим другом.

Гэсу показалось, что она неуверенно стоит на ногах, но в следующее мгновение она, покачнувшись, уже шла к нему. Ее движения были удивительно грациозны, текучи. Когда она вошла в полосу пятнистого света, пробивавшегося сквозь зашторенное окно, Гэс смог получше рассмотреть ее: изогнутые брови, прямой нос, светло-коричневая кожа.

У Гэса перехватило дыхание. Все происходило слишком быстро. Ему показалось, что он знает ее уже очень давно. Что она ему являлась в мечтах и снах, эта потерянная и вновь обретенная нубийская красавица. Это все уже было, давно, тысячи лет назад. Она была Нефертити, царица Египта, а он — Хирам из славного города Тира; на пути из Финикии он встретил ее в Фивах, и сердце его оказалось в плену египетской красавицы; эта любовь принесла ему высочайший восторг и величайшую боль. Эта любовь пережила века. И в этот момент, в полутемной, жаркой комнате воплотилась снова. Трагедия и экстаз древней любви в мгновение ока возродились, соединили его и ее в восторге мгновенного узнавания, мгновенного взаимного влечения, в мгновенно вспыхнувшей и связавшей их прочнейшими узами любви.

— А ты, наверное, Гэс. Мне Джим говорил о тебе. А я Бесси.

Еще до того, как она начала говорить, Гэс знал, как будет звучать ее голос. В ее огромных, расширенных глазах было нечто неестественное; зрачки казались бездонными колодцами, голос звучал тихо, словно она была в полусне. Гэс вспомнил слова Мориарти и догадался, что она находится под воздействием кокаина. Хотя Гэс прожил в Канзас-Сити всего несколько месяцев, он уже научился распознавать признаки кокаинового кайфа.

Она догадалась, о чем он думает.

— Да, Гэс, ты прав, я сижу на белом порошке. Но это ничего не значит. Что мне оставалось делать? Ведь тебя рядом не было.

— Ладно, Бесси, — сказал Гэс, — но теперь-то я здесь, рядом с тобой. И с этой пакостью для тебя покончено. Извини, что я так круто беру, но ничего уж с этим не поделаешь. Я должен был это сказать. Нам надо сразу обо всем договориться, знаешь, чтоб потом не было обид.

— Да, я понимаю, мистер Красавец, — кивнула она. — Понимаю, понимаю.

В комнату после переговоров по телефону вернулся Мориарти. На лбу у него застыли капельки пота, но глаза, обрамленные жировыми складками, смотрели все так же остро и проницательно; пистолет был у него уже не в руке, а в кобуре. Он подошел к Бесси и попытался положить ей руку на бедро, но она отодвинулась от него своим текучим, грациозным движением, и рука нашла только пустоту.

— Мистер, — сказал Гэс, — с сегодняшнего дня держись от Бесси подальше.

— Дай ей доллар и можешь держаться к ней очень близко, и с какой угодно стороны. Чтоб тебе было известно, деревенщина, она просто черномазая проститутка. На кой она тебе нужна? У нас есть дела поважнее. Нам нужно подумать, как объяснить всю эту стрельбу и эти трупы. В конце концов, есть же в этом городе закон!

— Ну конечно, есть, — согласился Гэс. — Один закон для одних, другой закон для других.

— Ладно, ладно, сейчас о другом разговор. Значит, так. Запомни, как дело было. Тони напал на Джима. Они стали палить друг в друга. Один умер тут же, а другой чуть позже. Но никто больше не стрелял. А по убитым тосковать никто не будет.

— Может быть, по Тони и не будут. Жалко только, что за Смерть Джима заплатил один Тони, — сказал Гэс.

— Ну, не только Тони.

— А на кого они работали?

— А ты догадайся.

— Мики Зирп?

— Я ничего не говорил, ты сам сказал это. Моя забота сейчас — уладить это дело так, чтоб поменьше было всякой писанины.

— Ну тогда топай, делай, что положено.

— Я пришлю сюда коронера. Он заберет останки, — сказал Мориарти после краткого обдумывания. — Ну, я думаю, с этим все. Сумка у тебя?

— Можешь не сомневаться. И я сам доставлю ее.

— Ладно. Но помни, будешь наступать мне на мозоли — наживешь себе головную боль. Но такую, которую не лечат, — сказал Мориарти. — Я просто выполняю то, что мне поручают. Старый Фитцджеральд беспокоился насчет сумки.

— Я сам доставлю ее, — повторил Гэс.

— Ладно. — Мориарти презрительно взглянул в сторону Бесси. — Тогда все улажено. Но послушай моего совета, Гилпин, сматывался бы ты лучше из этого города. Ты ведешь себя не по правилам, которые здесь приняты, и тебе обязательно рога обломают. А я помогу доламывать.

— Знаешь что? Иди лови свой хвост, — сказал Гэс. — Давай, топай отсюда. Мне твое хрюкало уже надоело.

— Ладно, ладно. — Полицейский скабрезно улыбнулся, обнажив большие зубы, желтые как у мула. — Если ты думаешь поиграть в домашний уют с этой черножопой — дело твое, но смотри, потом сам будешь раскаиваться.

Когда Мориарти ушел и дверь за ним закрылась, Гэс шагнул к неподвижно стоявшей Бесси — высокой, отрешенной.

— Бесси, мне Джим говорил, что у него есть сестра, что у сестры дела идут не очень хорошо, но я и вообразить не мог, что его сестра такой человек как ты.

— А Джим мне рассказывал, что у него есть друг, который тоже вляпался в неприятности, — сказала Бесси своим хрипловатым, тихим голосом. — Он словно знал, что мы подходим друг для друга, как рука и перчатка. Но не знал, как же устроить нам встречу. И вот устроил, наконец...

— Устроил...

Гэс посмотрел в сторону дивана, на котором лежал Джим, потом перевел взгляд на Бесси. Глядя на великолепие ее тела — желтый халатик лишь подчеркивал ее бедра и грудь, ее длинную шею, — на красоту ее лица, с его отрешенным выражением, Гэс вдруг почувствовал, что ему стало тяжело дышать, в горле образовался комок. Бесси напоминала прекрасную статую, изваянную из светло-коричневого камня.

— А ты знаешь, ведь Мориарти был прав. Я просто черномазая шлюха, и ты можешь купить меня за доллар.

— Ты с ума сошла! — закричал Гэс, неожиданно охваченный гневом. — Ты очень красивая, и ты... ты... больше никогда ничем таким заниматься не будешь!

— Знаешь, говорят так: то, что хоть один раз продашь, уже все равно продано. — Бесси печально улыбнулась.

— Ты ошибаешься, и я докажу тебе, что ты не права!

— Наверное, у тебя еще сохранилось то, что называют совестью, — сказала она тихо. — Но... все равно, давай, Гэс, ведь ты не пожалеешь доллар на хорошее дело?

— Ты права, не пожалею, — ответил он, чувствуя, как гнев захлестывает его, отнимая способность ясно мыслить. — Если для этого нужны деньги, то у меня кое-что найдется.

Он вытащил из кармана какую-то купюру и, не посмотрев, сунул ее в руку Бесси. Сорвал с нее халатик. Боже! Она прекрасна как Суламифь!

— Я негритянка, — сказала она, продолжая стоять без движения; ее тело сияло как древнее золото. — Я негритянка, но я хороша собой.

На ее грудях, словно вырезанных резцом гениального скульптора, играли приглушенные отблески света; изгибы ее тела, казалось, были слеплены самим Творцом для услаждения Его Божественного взора; ее бедра были округлы, но без крутых линий; пятнышки света цеплялись в мягких волосках над холмиком любви; длинные, стройные ноги обладали своим особым ритмом линий; цвет кожи говорил о любви и о теле, полном жизни; запах лавандового мыла смешивался с легким запахом духов; ее лицо сохраняло свое величественное, царственное выражение; ее руки медленно поднялись, чтобы обнять его... Гэса сжигали ярость, страсть, безумный гнев — ему казалось, что он, как и другие до него, бесчестит невинность. И единственный способ спастись от разрушающего воздействия этих бурлящих чувств — это вогнать свой собственный клин в запятнанную невинность, отдать себя полностью, отдать все свое дыхание, каждую частичку тела, все, что накопилось в поколениях его предков с древнейших времен, всю нежность и страсть, которые были воспеты еще Соломоном, — а если этого будет мало, то позаимствовать и у будущего. Отдать и самому раствориться, излить все свои силы, исчерпаться до конца, до последней молекулы, отдаться зову крови, зову всего того, что было в истории и до истории и что записалось в его клетках, требуя продолжения жизни. Он хотел отдать запредельному свой самый ценный и неотторжимый дар, исполнить обязательство, сделать эти мгновения столь же прекрасными, сколь прекрасным было тело, сотворенное Богом, в которое он проникал. И слова, которые бессознательно срывались с его губ, когда он рвался раствориться в ней без остатка, прильнуть к ней еще ближе, чем это вообще было возможно, оказались библейскими:

— Да лобзает он меня лобзанием уст своих... Ласки твои лучше вина... Влеки меня... черная, но красива... не смотри на меня, что я смугла... ты прекраснейшая из женщин... прекрасны ланиты твои... О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна... как лента алая губы твои, и уста твои любезны... пленила ты сердце мое... о, как прекрасны ноги твои... округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника... груди твои виноградные гроздья... положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою: ибо крепка как смерть любовь...

Скорее всего, они и не отдавали себе отчета в том, что шепчут библейские фразы, они не думали о том, что, возможно, в них возродились Соломон и Суламифь — все это не имело для них никакого значения. Они превратились в яркие, благоуханные цветы, в молодых оленей, играющих на зеленых склонах гор. По мере того, как его энергия переливалась в нее, его гнев уменьшался, а потом сменился чувством радости — прошлое поблекло, отступило; пришло ощущение, что все устроится для них благополучно, что его душа слилась с ее душой. И теперь уже ничто не могло бы их разъединить.

Восторг слияния тел был настолько велик, что у него на глазах выступили слезы; тело его двигалось медленно, плавно, расчетливо; своим даром он заполнял таинственную, глубокую пещеру; в каждом его рвущемся вперед движении была животная грация, была человеческая любовь. Наконец, последнее длинное, скользящее движение завершилось бурным излиянием — — словно талые воды сорвались с горных высей и вскипели, достигнув раскаленных камней...

Он лежал, лишенный сил. Некоторое время им распоряжалось только его тело, а теперь в свои права стал вступать разум. И первой его мыслью было: Боже, Боже, почему все так? Почему любовь приходит так неожиданно? А это — любовь, любовь, любовь... На ее лице царило выражение полного спокойствия и удовлетворения, оно казалось окутанным светло-коричневой дымкой; было такое впечатление, что даже дыхание не нарушало этого спокойствия; глаза у нее были закрыты, а губы слегка раздвинуты...

Он отдал ей всю энергию, которая у него была.

Когда Гэс, наконец, открыл глаза и подавил стон, готовый вырваться из его груди, он понял, что пропал. Его единственной надеждой, его спасением была эта красивая женщина — женщина, которой уже пришлось испытать на себе жестокость сурового существования.

Оглядевшись, Гэс увидел, что они лежат в спальне, но как они туда попали, он не помнил. Бесси, казалось, уснула; он смотрел на нее и не мог наглядеться — он не видел создания более грациозного, более красивого и чувственного.

Гэс отодвинулся от нее — он почему-то почувствовал смущение; встал с постели и оделся. Увидев, что в одном кулаке она все еще сжимает зеленый доллар, он потянулся, чтобы забрать его.

Но она вдруг открыла глаза и сказала, крепко сжимая кулачок:

— Нет, нет, мистер Красавец, не отдам.

— Бесси, ты знаешь — я влюбился в тебя. Я люблю тебя. И я не хочу, чтобы это было, вроде как я... купил тебя.

Она легко улыбнулась; ее глаза излучали тепло.

— Но мистер Красавец, ты же действительно купил меня. И тут все ясно и нормально, понимаешь?

— Нет, — сказал Гэс упрямо. — Не покупал я тебя... Нельзя купить любовь.

— Ты не понимаешь. — Бесси снова легко улыбнулась. — То, что продано — продано, а то, что куплено — куплено и принадлежит купившему. Разве не так?

Раздался стук в дверь — и внешний мир ворвался в их убежище. Нужно было возвращаться к его проблемам; из внешнего мира пришел коронер; к тому же, мистеру Фитцджеральду не терпелось получить его сумку.

Гэс вдруг осознал, что пока он занимался любовью, в соседней комнате, на диване, лежал его мертвый друг. Эта мысль шокировала парня.

— Не понимаю, — простонал он, — не понимаю, что это со мной!

В дверь снова постучали, более настойчиво. Гэс открыл дверь — он боялся, что это может быть кто-нибудь из клиентов Бесси, боялся, что он не сдержится и набросится на посетителя. Но оказалось, что пришли два безликих человека, одетых в белые халаты; со скучающим выражением они держали грязные носилки.

— Там, на диване, — сказал Гэс.

Они быстро, привычными движениями переложили тело на приставленные к дивану носилки; прикрыли тело простыней и ушли — при этом они напоминали чистильщиков ковров, которые, свернув очередной ковер, выносят его на улицу.

Не успел Гэс закрыть за ними дверь, раздался телефонный звонок. Гэс быстро подошел к висевшему на стене аппарату в деревянном корпусе и снял трубку.

— Гэс? — Гилпин тут же узнал голос Фитцджеральда. — С тобой все в порядке?

— Так точно, сэр, — ответил Гэс.

— Я уже знаю, что случилось с Джимом. И я тебе обещаю: проводы и похороны устроим ему первоклассные. А теперь — принеси побыстрее сумку.

К Гэсу подошла Бесси и стала покусывать мочку его уха. Гэс повесил телефонную трубку, и отстранившись немного от Бесси, сказал:

— Послушай, ну как же так? Джим вот только что умер... Как ты можешь быть такой равнодушной?

— Он был моим братом, но я его все-таки знала не очень хорошо. Теперь его нет, и чем быстрее мы привыкнем к этой мысли, тем лучше.

— Но ты что, совсем не скорбишь по нему? Может быть, несколько дней, из уважения к его памяти, стоит...

— Мистер Красавец, — сказала Бесси, — ты ничего не понимаешь. В ту первую секунду, когда я увидела его у тебя в руках, я оплакала его так, как тебе не удастся оплакать и за целый год. У каждого свое время. А ты что — большие часы? Сердце у тебя стучит иначе, чем у меня?..

Он прижал ее к себе.

— Все это — какое-то чудо! Это не просто любовь с первого взгляда. Это вроде как... как лучи солнца, когда весной они падают на землю, все вдруг расцветает...

— Я чувствую то же самое, Гэс, но послушай моего совета, любовь моя, — уходи и никогда больше не возвращайся.

Своей непредсказуемостью она могла свести с ума.

— Ты должна немедленно оставить свое ремесло! Я зарабатываю достаточно — на нас двоих вполне хватит.

— А откуда ты знаешь, сколько я трачу? Всякие там красивые вещи, алмазы, украшения...

— Бесси, тебе нужно из всего этого выпутаться и забыть, забыть обо всем, что было!

— А может, уже слишком поздно?

— Как это может быть поздно?! Я же объясняю тебе: мне кажется, что я знаю тебя миллион лет, а не только несколько часов, и все эти годы я любил тебя. И только тебя. Я тебя люблю с тех пор, когда люди жили в райском саду.

— Ты своей любовью убьешь меня, Гэс! Вот чем это все закончится.

— Я буду тебя защищать, как защищал Джим... нет, намного лучше.

— Не говори глупости.

— Все будет в порядке.

— Так точно, сэр... Гэс, из-за тебя я могу оказаться между двух огней — с одной стороны легавые, а с другой — крепкие ребята с пистолетами.

— Именно для того, чтобы этого не произошло, ты должна немедленно переехать отсюда. И никто не должен знать твой новый номер телефона. И никаких там вызовов.

— Ну что ж, мысль мне нравится. Может быть, я так и сделаю.

— Не “может быть” — а сделаешь. — Гэс вручил ей три двадцатидолларовые бумажки. — Когда ты найдешь себе новое местечко, обустроишься, позвони мне в клуб... И все начнем будто с нуля.

— Так точно, сэр, мистер босс, — сказала Бесси дразнящим тоном: губы у нее были зовущие, в глазах искрилась чертовщинка.

Гэс снова крепко прижал ее к себе и разразился своим могучим смехом. Он приподнял ее над полом, и ему показалось, что его женщина, его возлюбленная, — легка как ребенок, как перышко.

— Возвращайся к своей работе, Гэс, — сказала Бесси. — Заработай для меня побольше денег.

— Позвони мне.

— Конечно, позвоню! — И она широко улыбнулась своей невероятной улыбкой.

Он поцеловал ее, взял сумку и быстро вышел — он боялся, что еще немного, и он вообще не сможет расстаться с ней даже на минуту. Сбежал по лестнице.

Но как только Гэс оказался на улице, он тут же внутренне собрался и приготовился к возможному нападению. Боже, Лютер, наверное, там, где-то на небесах, смеется над ним. Или, может быть, теперь они вдвоем — Лютер и Джим — смеются над ним, просто животики надрывают, глядя на него, вспотевшего, охваченного страхом, пытающегося все устроить наилучшим образом.

— Ладно, двигай, двигай, умник, — сказал он самому себе. — Бог определил мне полюбить негритянку. А какая, собственно, разница? Она теперь моя. Плевать, что будут говорить — мы возьмем и поженимся.

А интересно, что там, на небесах, думает о нем отец?

— Папа, — обратился Гэс про себя к отцу, — я буду стараться вести жизнь доброго христианина, я не сделаю ничего такого, чтобы угодить в тюрьму... Если бы я чувствовал, что Бесси мне не подходит, я бы никогда не сделал того, что собираюсь сделать...

И ему казалось, что он слышит раскаты хохота Джима и Лютера, которые смеются над его попытками ублажить свою совесть.

— А, пошло оно все к черту, — пробормотал он.

До клуба Гэс добрался без приключений и сразу прошел в кабинет Фитцджеральда. Бухгалтер, человек среднего возраста, с пухлыми щечками, корпел в небольшой приемной над какими-то учетными книгами; когда Гэс проходил мимо него, он даже не поднял головы.

Гэс постучал в дверь кабинета и вошел. Фитцджеральд разговаривал по телефону. Гэс подошел к столу и поставил на него сумку. Седовласый, очень крепкий старик положил трубку и, серьезно посмотрев на Гэса, сказал:

— Ты сделал все хорошо, Гэс, может быть, даже слишком хорошо.

— Нет, не хорошо — я потерял Джима, — ответил Гэс.

— Ничего не поделаешь, Гэс. Я ему говорил всегда — носи с собой пушку, но он отказывался и только смеялся... Дело в том, Гэс, что, как оказалось, ты убил не одного, а трех человек в той машине... И знаешь, у каждого из них были друзья. Как ты думаешь, что эти друзья убитых сейчас замышляют, а? Что они готовят Гэсу Гилпину?

— У вас есть еще патроны, мистер Фитцджеральд? — спросил Гэс.

Тот, ни говоря ни слова, вытащил из ящика тяжелую коробку и высыпал на стол пару десятков патронов, с тупоносыми пулями и латунными гильзами. Гэс высвободил магазины пистолетов и стал методично набивать их, пытаясь при этом сообразить, что же ему делать дальше.

— Я сделаю так, как вы мне скажете. Тут вы босс.

— Скажу тебе честно — если я тебя завтра отправлю на улицы собирать выручку, дальше первого перекрестка ты не уйдешь. Кто от этого выиграет?

— Как сказал бы мой отец: никакого приумножения, — сказал Гэс.

— Ты когда-нибудь бывал в Хот-Спрингз?

— Нет.

— Это в Арканзасе. На следующей неделе туда приедет очень важный человек. Мне нужно, чтобы ему доставили один пакетик.

— Я могу это сделать, — сказал Гэс. — Но хотел бы поехать не один.

— А с кем?

— С сестрой Джима.

— С крошкой Бесси? Гэс, я не хочу лезть в твои дела, но хочу предупредить тебя, что такая куколка может наделать мужчине много бед. К тому же, как я понимаю, она, вроде, не шведского происхождения.

— Я хочу жениться на ней.

— Не делай этого. Она наркоманка. Причем безнадежная, — сказал Фитцджеральд; его голубые глаза стали холодными как льдинки. — Хочешь спать с ней — это пожалуйста. Но если женишься на ней — тебе конец.

— Вы хотите сказать, что не захотите после этого иметь со мной дела?

— Не только я. К тебе будут иметь претензии Канзас-Сити, все штаты Среднего Запада, все Соединенные Штаты и все зависимые территории. Ты помнишь, что произошло с Джеком Джонсоном? А ведь он не был наркоманом, а так — просто пару раз попробовал.

— Мистер Фитцджеральд, не волнуйтесь — никакого окончательного решения жениться или чего-нибудь в таком роде принято не было, — сказал Гэс. — Просто... она вроде как часть меня, что ли. И дело тут вовсе не только в том, что я обещал Джиму позаботиться о ней.

— Ладно, Гэс, все это касается только тебя. Но, Гэс, не расставайся с оружием, будь предельно осторожен и спи очень чутко.

— А как насчет поездки в Хот-Спрингз?

— Поедешь утренним поездом, который идет в Санта-Фе. Он останавливается по пути в Хот-Спрингз. И не возвращайся, пока здесь не улягутся страсти. — Фитцджеральд бросил на стол перед Гэсом пачку денег. — Можешь все это истратить. Чем меньше остается людей у Зирпа, тем лучше я себя чувствую.

Когда днем позвонила Бесси, Гэс сказал:

— Собирай чемодан, Бесси, мы отправляемся в путешествие. У нас будет медовый месяц.

— Мистер Гэс, — ответила Бесси, — мне кажется, вы не в своем уме.

— Я знаю, — ответил Гэс довольно мрачно и повесил трубку.

Позже, сидя у себя в комнате, он обдумывал ситуацию, в которой оказался. Ему очень не хотелось ввязываться во всякий там рэкет, очень не хотелось стрелять в кого бы то ни было и тем более убивать. Но он понимал, что для выживания в этом мире ему надо научиться стрелять первым и без промаха.

Вечером того же дня он обратил внимание на то, что отношение завсегдатаев к нему немножко изменилось. Он выполнял обязанности распорядителя в зале, и к нему обращались уже не “Гэс”, а “мистер Гилпин”; посетители исподтишка поглядывали на него.

Ронда Хельбаум пришла одна, без сопровождения и демонстративно оглядела его с головы до ног.

— А, храбрец Гилпин, стреляющий из двух пистолетов сразу, — сказала она. — Из фермера получается толк! Ты знаешь — ты знаменит.

— Я не понимаю, о чем это вы, — спокойно ответил Гэс.

— Ну, тогда почитай вот это. — Ронда вручила ему местную “Стар”, открытую на второй странице.

ГАНГСТЕРЫ СВОДЯТ СЧЕТЫ — ЧЕТВЕРО УБИТЫХ

Вчера утром, в районе Терделонн, в результате перестрелки, возникшей между двумя соперничающими гангстерскими группировками, было убито четыре человека.

Лейтенант полиции Рональд Мориарти сообщил, что в перестрелке были убиты Тони Керчански, Билл Буэлл (по прозвииу “Здоровяк”) и Томас Синатра (по прозвищу “Орешек Том”); все они были членами так называемого “Синдиката Мики Зирпа”. Со стороны противостоящей им преступной организации был убит Джеймс Криспус (по прозвищу “Банджо Джим”). Перестрелка произошла на Восьмой авеню приблизительно в половине двенадцатого утра.

Полиция разыскивает пресловутого Августа Гилпина (по прозвищу “Гэс-Голландец”), чтобы взять у него свидетельские показания, так как он, очевидно, был единственным свидетелем происшедшего. Расследование обстоятельств убийства четырех человек продолжается.

Когда Гэс пришел к Бесси на ее новую квартиру, та уже упаковала чемодан. Она ждала Гэса с нетерпением. Эта квартира несколько отличалась от предыдущей, а вот снаружи дом выглядел почти так же, как тот, где она жила раньше: такая же закопченная, грязная коробка, сложенная из кирпичей, единственным украшением которой были маленькие окна.

Гэсу хотелось схватить Бесси в охапку и слететь с ней вниз по потертым ковровым дорожкам. Но увидев, как она идет, он понял, что должен идти рядом, смотреть и наслаждаться ее движениями: она будто скользила по ступенькам, каждый сустав двигался в полной гармонии с остальными; ее можно было бы сравнить с мыльным пузырем, пляшущим в воздухе, или с восторженным ребенком, мчащимся по поляне, заросшей цветами.

Водитель Фитцджеральда, негр Джеймс Лаванда, молча открыл дверцы лимузина. Он никогда не задавал лишних вопросов. Он знал, что перевозит опасных людей с одного места на другое. И сейчас его вопрос был прост:

— Куда едем?

— Вокзал “Юнион”, — сказал Гэс.

Ехать было недалеко; к тому же, на улицах, так рано утром, кроме грузовиков, развозящих молоко и продукты, машин почти не было. Но Гэс, готовый ко всяким неожиданностям, внимательно смотрел по сторонам и всматривался во все проезжающие мимо них и встречные машины.

Когда подъезжали к вокзалу, водитель негромко обратился к Гэсу:

— Сэр...

— Да, в чем дело? — откликнулся Гэс, настороженный обеспокоенным тоном Лаванды.

— К какому входу подъезжать?

— Как к какому? К главному, конечно.

— Ну, а меня тогда высадите у входа для черных, — сказала Бесси.

— Ну и меня тоже, — сказал озадаченный Гэс. — Я не могу тебе позволить идти одной.

— Все твои неприятности только начинаются, мистер Красавец. — Голос Бесси прозвучал хрипловато и печально.

— Глупости, — сказал Гэс. — Начинается новая жизнь. И все будет как весной, все будет в цветах.

Водитель отнес чемоданы к билетной стойке, получил от Гэса чаевые и ушел. За стойкой сидел белый служащий болезненного вида, в очках с толстыми стеклами.

— Два билета до Хот-Спрингз, Арканзас.

— Вы едете с ней? За билетом ей придется пройти вот туда.

— Я путешествую с племянницей! Она живет в... Александрии, в Египте. Мы всегда путешествуем вместе, — сказал Гэс медленно и четко; ему очень хотелось ударом кулака сбить с носа служащего очки, будто сделанные из донышек бутылок.

— Тогда вам придется сидеть в вагоне для цветных.

— Ну и что? — Гэс улыбнулся.

— Но вы ж не цветной. — Служащий поджал губы. Он отшатнулся, когда Гэс положил свой огромный кулак на мраморную плиту стойки прямо ему под нос и прорычал:

— Сэр...

— Да, конечно, сэр, можно платить здесь, — сказал служащий слабым голосом; взял деньги, проштемпелевал и выдал билеты, потом отвернулся и сплюнул в угол.

— Эй, послушай! — крикнул Гэс, едва сдерживая гнев. — А ну-ка выйди сюда, если ты не...

— Перестань, мистер Красавец, — сказала Бесси тихо. — Ты же все равно не сможешь набить морду за нахальство каждому вшивому клерку. Если ты будешь этим заниматься, у тебя совсем не останется времени на меня. Пойдем, пойдем, ты сам захотел этого. Вот теперь и расплачивайся!

Она сама взяла билеты с прилавка и, взяв его под руку, потащила к поезду. Он остыл немного и был в состоянии что-то сказать лишь тогда, когда они пересекли огромный вестибюль вокзала.

— Успокойся, любимый мой. Для тебя это была прекрасная подготовка. Знаешь, когда у нас терпение лопается и мы начинаем отвечать кулаком, сразу все начинают кричать: черные взбунтовались, этих обезьян надо убивать как бешеных собак! И какая-нибудь подслеповатая дохлая козявка, ничтожный чиновник, застрелит кого-нибудь, а ему и говорят: “Правильно, эти черномазые впали в бешенство”, и дают ему медаль.

— Ладно, Бесси, извини, что я не сдержался.

Проводник вагона странно посмотрел на Гэса, но главное его внимание было сосредоточено на полновесных грудях Бесси, которые при каждом движении упруго колыхались под одеждой. Он долго и тщательно рассматривал ее билет, делая вид, что читает все, что там напечатано мелкими буквами, наклонялся в разные стороны, будто искал лучшего освещения. И при этом постоянно косил глаза на грудь Бесси. Наконец, Гэс не выдержал:

— Послушай, мистер, кончай свое чтение, а не то получишь по зубам.

Проводник вздрогнул, замер, а потом быстро сказал:

— Надеюсь, у вас будет приятное путешествие. Когда объявят вашу станцию, выходите, пожалуйста, побыстрее. Там мы стоим совсем недолго.

— Хорошо. Спасибо, — сказал Гэс.

— Извините, но знаете, вам следовало бы вести себя поприличнее.

Побелев от неожиданно охватившей его ярости, Гэс готов был наброситься на тщедушного проводника, но его остановил теплый насмешливый голос Бесси:

— Пойдем, пойдем, Гэс-Голландец. Ты что, не видишь, что он просто старый козел? Пойдем, мистер Красавец, пойдем в другой вагон. Там тебе не будут делать замечания!

Бесси хихикала, глядя, как он набычился и сверкает глазами.

Он пошел за ней к вагону, на котором стояла надпись: “ДЛЯ ЦВЕТНЫХ”. Четко и ясно. Ему показалось, что от ярости у него волосы на голове начинают развеваться как у жеребца. Бесси прошла по проходу в самый конец вагона, где сидели темнокожие люди, одетые по-разному: кто в строгих костюмах и двухцветных туфлях, но большинство в комбинезонах, потертых джинсах и растоптанных башмаках.

Гэс старался сохранять невозмутимое, спокойное выражение, но чувствовал себя очень неуютно в присутствии такого большого количества “цветных”.

Обивка сиденья была изношена; никаких белых, свежих салфеток на подголовниках, блестевших от жира и грязи, не было.

— Ну и ну, — пробормотал Гэс. — Мне надо было взять отдельное купе.

— Что, тебе не нравятся мои чернокожие братья и сестры?

— Не в этом дело. Просто — вот я собрался вроде как в свадебное путешествие, а тут на каждом шагу чего-то не так.

Поезд дернулся — загремели буферы вагонов, — потом дернулся еще раз и медленно отошел от платформы. Набрал скорость, и начался перестук колес на стыках рельсов. Вонь из боен постепенно уменьшалась и, наконец, совсем исчезла.

Со стороны соседних сидений на Гэса было брошено несколько обеспокоенных взглядов, но никто ничего не сказал и не спросил. Пришел старый проводник и прокомпостировал их билеты. Потом по проходу прошел белый мальчик с лотком; Гэс купил у него по огромной цене два яблока. После этого их уже никто не беспокоил, и они могли спокойно смотреть в окно.

Холмы Арканзаса скоро уступили место равнинам Озарка. Мимо окна проносились дубовые леса, шахты, где добывали свинец, развалюхи по краям лугов и полей. Изредка возникало что-нибудь, что привлекало внимание, но тут же оставалось позади и исчезало: человек, свежующий свинью, подвешенную к ветке дуба; чернокожий мальчик, сидящий на муле и размахивающий рваной шляпой; большой бык, пытающийся взгромоздиться на стройную, слегка присевшую на задние ноги корову... Все, что проносилось за окном, напоминало Гэсу о доме, о графстве Форд.

Месяцы, проведенные в каменном муравейнике, казались годами; он был как дикий мустанг, которого привезли в город, чтобы научить принимать участие в соревнованиях по выездке и стиплчейзу. По мере того как пейзаж, обозреваемый из окна вагона, становился все более диким и первозданным, воспоминания о каменных коробках, асфальте под ногами стали отступать. Каньоны, которые они переезжали по мостам, становились все глубже, а земля вокруг казалась совершенно девственной; никаких следов деятельности человека — если, конечно, не считать самих железнодорожных путей, которые вились через равнины, по зеленым склонам холмов... Вдруг Гэс услышал, как кто-то выкрикивает: “Хот-Спрингз! Хот-Спрингз!” Он очнулся окончательно и поднял голову с плеча Бесси, облаченного в шелк платья.

Глядя в ее египетские глаза, на ее радушную улыбку, он сказал:

— Нам здесь выходить.

Легко соскочив с подножки вагона, они обнаружили, что рядом с ними на платформе никого больше не было. Немного подальше, возле вагона первого класса для белых, вертелись носильщики и еще какие-то личности, которые помогали белым пассажирам, важным как магараджи, спускаться со ступенек вагона на вымощенную плиткой платформу; потом этих пассажиров почтительно сопровождали к машинам.

— Ну, посмотри, — сказал Гэс, — а здесь ни одного носильщика.

Гэс засунул пару пальцев в рот и пронзительно свистнул. К ним тут же бросился носильщик — седой растерянный негр, качающий головой и будто вопрошающий: что этот непредсказуемый белый человек придумает завтра?

Носильщик взял чемоданы; Гэс отдал ему чеки на багаж:

— Спасибо за помощь. Мы собираемся остановиться в гостинице.

— В той самойгостинице? — спросил седовласый носильщик с какой-то непонятной обреченностью, закатив при этом глаза.

— Да, именно там, — сказал Гэс, беря Бесси за руку и направляясь к стоянке такси.

Старый носильщик уложил чемоданы в машину, и Гэс сунул ем в руку доллар.

— Куда едем? — спросил таксист.

— В ту самуюгостиницу, — сказал Гэс.

— Мог бы отвезти вас в одно местечко, тут совсем недалеко, вроде как, знаете, квартирка, никто не беспокоит, — предложил водитель.

— Нет, спасибо, мы все же поедем в гостиницу. Я учу свою племянницу играть в гольф.

— Да, похоже, у нее есть замечательная дырочка, куда можно ох как загнать! — Таксист оскалился.

Гэс очень быстрым движением приставил ствол пистолета к голове таксиста за ухом и очень спокойно сказал:

— Извинись немедленно.

— Да, сэр! Извините, ради Бога, извините, мэм, — просипел водитель. — Эти мои дурацкие шуточки... у меня всегда из-за них неприятности. Нет, нет, сэр, я ничего такого и не думал, нет, сэр, это просто так, глупая болтовня... У вас очень красивая племянница, знаете, вот честное слово. Да, сэр... извините, мадам!

Белое центральное здание гостиницы было весьма странной архитектуры, со множеством всяческих башенок и прочих излишеств. Дежурный администратор был небольшого роста, весьма упитанный, лысый мужчина, предупредительный, невозмутимый и исключительно вежливый. Но когда он увидел, что Гэса сопровождает Бесси, его мягкая предупредительность укрылась под маской холодной вежливости.

— Мистер Гилпин... — Он повертел в руках карточку бронирования. — Мы не были предупреждены, что с вами прибудет...

— Мой секретарь, — сказал Гилпин. — Она занимается моими финансами и чистит оружие — после употребления.

— Но извините, мы не ожидали... — Лицо администратора приняло каменное выражение.

Гэс вытащил из кармана довольно крупную купюру и подсунул ее под локоть кругленького администратора, которому так хотелось оставаться оплотом респектабельности в гостинице, куда съезжались гангстеры со всей страны.

— Я знаю, о чем вы подумали, — сказал Гэс, почувствовавший вдруг уверенность в себе. — Каждый раз, когда это происходит, ей становится очень неловко, хотя и не скажешь, что это бывает так уж часто... Понимаете, она дочь египетского короля Фарука, и с ней следует обращаться соответственно — как с принцессой.

Деньги исчезли; едва заметная улыбка смягчила камень.

— О, принцесса! Мы очень рады, что вы решили остановиться в нашей гостинице. Совсем рядом с полем для гольфа у нас есть замечательные отдельные домики, как раз на двоих. Там вам никто не будет мешать.

— Да, это как раз то, что нужно, — сказал Гэс.

Администратор позвонил в колокольчик и крикнул:

— Гости в коттедж первый!

Это прозвучало как окончательное признание их права на поселение в гостинице.

Выражение на лице Бесси изменилось: суровая, непроницаемая маска расовой отчужденности уступила место сверкающей улыбке озорной девчонки, которая получила то, чего ей очень хотелось. Ее плечи распрямились еще больше, и она действительно казалась дочерью древнеегипетского фараона.

Предложенный администратором коттедж и в самом деле оказался хорош — большой, чистый, уютный, в сторонке от других, — и Гэс решил про себя, что администратора еще нужно как-то отблагодарить.

С одной стороны коттеджа располагался бассейн, выложенный белой плиткой, с постоянно сменяемой, подогреваемой минеральной водой; с другой стороны простиралось поле для игры в гольф. Вокруг коттеджа росли большие, старые ореховые деревья, придававшие ему очарование и благородство старины.

Гэс раздал “на чай”, и когда их оставили одних, он повернулся к Бесси, обнял ее и поцеловал — ее губы сладки и свежи, как вода чистого ручья весенним утром. Гэс поднял Бесси на руки и занес ее в коттедж.

Он пронес ее сквозь гостиную, занес в просторную, полную свежего воздуха спальню и уложил на пуховые перины, громоздившиеся на кровати замысловатым сооружением с балдахином.

Бесси покусывала мочку его уха, охала, похихикивала, бормотала что-то тихим, хрипловатым голосом, мяла его плечи своими золотистыми пальцами...

Весь тот замечательный день казался сплошной идиллией и блаженством. Они плескались обнаженными в бассейне; Гэс не уставал восхищаться ее прекрасным телом; он смотрел на нее так, как художник разглядывает прекрасную модель. На нее можно смотреть бесконечно, изучать все ее текучие линии и формы...

А она пела — свободно, раскованно, мягким бархатным голосом, она пела песни, которые он никогда раньше не слышал; слова песен были разными, но во всех песнях воспевалась та радость, которая может родиться лишь после того, как преодолено отчаяние.

— Я люблю тебя, ты весь мой... я люблю тебя...

Когда она пела, ее улыбка становилась еще более открытой, еще более очаровательной, еще более искренней. Никто другой, думал Гэс, не умеет улыбаться, как Бесси. Большинство людей улыбаются как собаки, которые выпрашивают подачку, а она улыбается просто потому, что счастлива!

Чем больше он смотрел на нее, тем больше укреплялся в мысли, что она самая красивая женщина в мире; и при этом в ней жила тигрица, что позволяло ей отвоевать себе место в этом большом и жестоком мире.

Они занимались любовью в теплой воде, похожие на каких-то сказочных смеющихся водяных существ; лежа на одеяле в высокой траве, наблюдали за людьми, играющими в гольф, которые, облаченные в традиционные костюмы, невзирая на жару, размахивали своими битами, стремясь достичь заветной цели. Молочно-белая кожа Гэса покраснела под лучами солнца, а ее золотисто-коричневая — радостно впитывала солнечное тепло. Им принесли охлажденное шампанское, блюдо с тонко нарезанными бутербродами с куриным мясом, колбасой и булочки с маком.

Солнце, превратившись в тяжелый красный шар, зависло над горизонтом — еще немного, и оно исчезнет. Гэс лежал рядом с Бесси, положив голову между ее высоких, крепких, заостренных грудей; его рука безвольно лежала поверх ее лона; она бормотала что-то бессвязное, посмеивалась, всхлипывала:

— Не буди меня... неужели это правда... это слишком роскошный сон... надо проснуться... я сейчас проснусь... и увижу какую-нибудь пузатую вонючку... какой сладостный сон... сладостный как мой порошочек... сладостный... Гэс, Гэс, не буди меня...

Гэс слушал, но не слышал; исполненный блаженной истомы, он находился в полузабытьи; все тревоги внешнего мира отступили куда-то в сторону, весь мир уже казался чем-то невозможно далеким. И в том мире он был не более чем странником, который вот только теперь вернулся домой.

— Любовь моя, — прошептал он, — любовь моя.

— Как так получилось, что ты обратил на меня внимание? Почему ты захотел быть со мной?

— Так получилось — и все. Я просто увидел тебя и понял, что ты — моя, а я — твой.

— Интересно, долго ли ты сможешь мне такое говорить?

— Еще каких-нибудь тысячу лет, — сказал Гэс.

— Я никак не могу понять... Я не заслуживаю всего этого... — начала говорить Бесси, а потом перешла на пение:

— Пою я блюз сегодня,

И слаще меда он,

В заоблачные выси

Унес бокалов звон...

— Знаешь, у тебя такой удивительный... замечательный голос... Я такого никогда раньше не слышал, — сказал Гэс. — Когда я слышу, как ты поешь, я все время вспоминаю птиц в лесу, мне слышится, как растет трава, кукуруза... я мог бы слушать тебя ночь... Тебе нужно петь на сцене.

— Да, но беда в том, что как только я выбираюсь на сцену, хотят не только услышать мое пение, но и... А это все сразу убивает.

— Нет, нет, все, никто больше к моей девочке не прикоснется! Но если ты просто захочешь петь со сцены — то пожалуйста.

— Не знаю... Почему я должна для кого-то петь?.. Ой, Гэс, я так люблю тебя... но ты знаешь, как много грязи кругом, кругом все норовят сделать больно, больно, кругом, куда не сунешься, а я была еще такой маленькой, такой хорошенькой...

— Все у нас будет по-новому, — сказал Гэс. — А разве ты еще не молодая? И разве не хорошенькая? Ты моя египетская принцесса! Клеопатра!

И Бесси снова начинала петь.

— О, как я счастлива, счастлива, счастлива...

О, как все сладостно, сладостно, сладостно...

О, я просто в раю, я просто в раю, я просто в раю...

На ужин Гэс заказал все, на что у него хватило воображения: и устрицы, и запеченную утку, и всяческие мясные ассорти, и клубнику, и вишни в ликере, и торт...

Ужин им подавали на застекленной веранде их коттеджа; вечер быстро превращался в ночь, вставала полная луна. Пожилые официанты в ливреях бесшумно подвозили тележки с верхом из красного дерева, заставленными блюдами с серебряными крышками, увозили пустые тарелки и привозили новые блюда. Один из старших официантов, седой, величественный, в красном сюртуке, стоял в двух шагах от стола, молчаливо следил за тем, чтобы все происходило должным образом, и позволял себе лишь наливать нужное вино в нужный момент.

Потом они, держась за руки, освещенные лунным светом, гуляли по лугу с подстриженной травой; время от времени Бесси выдергивала свою руку из руки Гэса и начинала кружиться, вздымая руки к небу, похожая на какое-то неземное создание; ее плиссированная юбка разлеталась широким кругом. Потом она бросалась на грудь Гэсу, обнимала его, нежно целовала, и они возобновляли свою неспешную прогулку. Он говорил: “Спой мне еще!”. И она пела, изливая чувства из самой глубины сердца.

— Как давно, давно, давно, давно, давно, давно

Не видела я улыбки,

А теперь мне все равно, равно, равно, равно,

Готова я идти под пытки...

Они вернулись в коттедж только тогда, когда их начал одолевать сон. Погрузились в невероятно легкие, воздушные перины; тела их слились — мед и молоко, изящество и сила. Такие ночи Бог дарует редко, и они наслаждались каждой дарованной им минутой. Они отдались очарованию блаженства, обласканные бархатной чернотой, прикрытые одеялом лунного сияния.

Проснулись они поздно, лениво выпили кофе и, сидя на веранде, стали нежиться на солнце. Сквозь истому до Гэса донесся звонок телефона.

— Гэс Гилпин?

— Слушаю, — неохотно ответил Гэс.

— Похоже, эта черномазая шлюха из тебя все выкачала.

— Попридержи язык, а? И вообще, кто это говорит?

— Эйс К. Гетц, — ответил голос в трубке, явно позабавленный реакцией Гэса. — Ты что, не любишь, когда вещи называют своими именами? Ты любишь черненьких? Ну и прекрасно! Но все равно, как ни называй, черная жопа — это черная жопа.

— Брось это. Давай о деле.

— Ладно, но все равно — черномазые, они и есть черномазые. Но это так, не по делу. Надо встретиться.

— Хорошо, — с трудом проговорил Гэс, чувствуя, как его начинает душить гнев. А ведь он приехал сюда, чтобы встретиться именно с этим человеком!

— Встретимся в баре, около полудня. И приводи свою чернокожую красавицу.

— Буду в полдень, — сказал Гэс и повесил трубку.

— Кто это звонил? — спросила Бесси.

— Гетц. Ну это, как тебе сказать... — попытался объяснить Гэс. — Большой человек в Сент-Луисе и Сент-Джо. Мистер Фитцджеральд платит Гетцу, а Гетц платит мистеру Пендергасту, и каждый занимается своим делом, и никто никому не мешает.

— А кому платит Гэс Гилпин?

— Никому. Платят мне, за мою работу. Но я остаюсь сам по себе, ни от кого не завишу, просто себе мистер Гилпин.

— И как долго ты думаешь ни от кого не зависеть?

— Посмотрим. Постараюсь, чтобы так было всегда.

— Это очень сложно, Гэс, — сказала Бесси. — На самом дне я уже была. Наверху еще не освоилась.

— Принцесса Клео, мы сейчас пойдем, встретим этого Гетца, передадим ему кое-что, засвидетельствуем почтение правителю Сент-Луиса, а потом тут же поскачем назад, сюда, идет?

Бесси улыбнулась. Она была рада, что ему удалось подавить свой гнев, причину которого он не объяснил. А теперь, когда Гэс успокоился, и объяснять было не нужно. Да ей и не хотелось, чтобы он объяснял.

Но прежде чем отправиться на встречу с Гетцем, он занялся своими “кольтами”. Все тщательно проверил, все ли гладко работает; потом взвел курки: оружие было готово к стрельбе.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — сказал Гэс Бесси. — Веди себя как моя жена, как моя нога, ну, что угодно, лишь бы ты помнила — ты принадлежишь только мне, а я о тебе позабочусь. Ладно?

— Гэс, — ответила она тихо, — может, мне лучше остаться здесь? Я вовсе не настаиваю на том, чтобы идти с тобой.

— Нет, пойдем вместе, принцесса. Я хочу перед всеми похвастаться. Пускай видят, какая ты у меня красавица!

Гэс решил про себя, что в пререкания он вступать не будет, но если надо — пустит в дело кулаки. Или оружие. К тому времени, когда они подошли к центральному белому зданию гостиницы, лицо Гэса приобрело очень жесткое, даже свирепое выражение. И он стал похож на медведя гризли, который чем-то очень раздражен. Руки он держал неплотно сжатыми в кулаки, готовыми сжаться крепче и в любую секунду обрушить свой огромный вес на любого обидчика.

Бар был переполнен. Несколько человек стояли у входа, ожидая, пока освободятся места; даже вдоль стойки бара все места бывали заняты.

Гэс огляделся и увидел свободную кабинку, которую почему-то никто не занимал. Ухватив Бесси под локоть, он направился с ней к этой кабинке. И шум голосов в зале, казалось, стал стихать. Ни официантов, ни метрдотеля не было видно — было такое впечатление, что они на время исчезли специально.

Кабинка оказалась довольно большой — там могло разместиться восемь человек. Гэс пропустил девушку вперед, потом сел сам.

— Гэс, любимый, — сказала Бесси спокойно и тихо, — не надо ничего больше доказывать. Ты уже все доказал.

Он демонстративно ничего не ответил. И она поняла, что это напоминание ей — она тут не имеет права голоса, она его женщина, ее место рядом с ним. И главные ее слова — молчание.

Вместо официанта к ним направился, отделившись от стойки бара и проходя между столиками, высокий, светловолосый человек с лисьим лицом, в прекрасном костюме. Он шел раскованно, даже небрежно, вразвалку, с презрительным видом.

— Этот стол зарезервирован для мистера Гетца, — сказал человек, присматриваясь к Гэсу.

— А где он сам? — спросил Гэс.

— Я Гетц, — ответил подошедший без всякой улыбки. Губы у него были тонкими и бледными. Гэс встал.

— Я Гилпин, — сказал он, не протягивая руки для рукопожатия. — Со мной путешествует принцесса Клео.

Гетц вежливо поклонился, но при этом его взгляд раздевал Бесси, ощупывал ее, проникал во все интимные места, оценивал, покупал, продавал.

— Принцесса, можно мне сесть за ваш столик?

— Пожалуйста, садитесь.

— Как дела в Канзас-Сити? — спросил Гетц, повернувшись к Гэсу.

— Жарко, — сказал Гэс. — Мистер Фитцджеральд попросил меня передать вам вот это.

И Гэс из бокового кармана пиджака достал толстый, тяжелый конверт, положил его на стол и подтолкнул к Гетцу.

— Я слышал, что ты прекрасно выполняешь поручения.

Гэс ничего не ответил; он не спускал глаз с этого худого человека. Опасного человека. Его подчеркнутая вежливость не уменьшала опасности.

— Я слышал, что ты надежен, смел, отличный стрелок. Ты хочешь многого добиться?

— Да, но для достижения своих желаний я готов идти только доопределенного предела.

— Интересно. До какого же?

— Меня нельзя купить.

— Не понимаю.

— Я не продам своего босса, свою девушку. Я не собираюсь никого убивать, но сделаю это, если у нас будут пытаться забрать то, что мы не хотим отдавать.

— Забавно! А я вот думал, что ты хочешь, чтобы твоя принцесса стала певицей, чтобы выступала на сцене. Я уверен, что она поет не хуже канарейки. Я пайщик одного клуба в Сент-Луисе. Она могла бы там поработать немного. Глядишь, и выйдет потом на большую сцену.

— В Канзас-Сити клубов тоже хватает, — сказал Гэс.

— У меня есть кой-какая работенка, вроде как посредника — устраивать всякие спорные дела. Оплата — в два раза больше, чем ты получаешь у старого душки Фитца. И ты мог бы быть при ней, пока она занимается своим пением.

— Нет, меня это не интересует. — Шестое чувство, казалось, подсказывало Гэсу, что над ним смеются, что с ним играют как кошка с мышкой. Что этому превосходно одетому, худому человеку стоит лишь сделать жест, коснуться, скажем, маленьким пальцем руки своих тоненьких, словно нарисованных карандашом, усиков, — и Гэс уже в следующее мгновение уже будет стучаться в ворота рая. Или ада.

— Ну, мы пойдем, — сказал Гэс осторожно.

— Нет, нет, куда вам спешить? — стал возражать Гетц, но не очень настойчиво. — Мы с принцессой даже не успели по-настоящему познакомиться.

— Отчего же, уже познакомились, — сказала Бесси. — Все сутенеры на одно лицо. Достаточно познакомиться с одним — и будешь знать всех.

— Ага. — Лисье лицо Гетца стало подергиваться. — Так вы уже все знаете!

— Знаем, и в эти игры не играем, — сказал Гэс.

— Гилпин, я не собираюсь ничего просить у какого-то там мелкого деревенского хулигана. Я просто предложу кое-что, и советую воспользоваться моим предложением. Потом может быть поздно!

Гэс молча смотрел на жадное, хищное лицо Гетца; он понимал, что допусти он хоть малейшую оплошность — и ему отсюда живым не уйти.

— Молчишь? Правильно. А теперь я и твоя принцесса — мы отправимся ненадолго ко мне в номер, а потом за это вы оба получите толстенькую пачечку.

— Вы просто не в своем уме, — сказал Гэс.

— За один раз со мной она заработает больше, чем за неделю работы Бог весть с каким количеством клиентов.

— А почему вы выбрали именно ее? Потому что она со мной?

— Потому что в ней есть шик. И, соответственно, цена будет хорошей.

— Это исключается, — сказал Гэс. — Постарайтесь уж обойтись без нее.

— Послушай, распоряжаюсь здесь всем я. Бармен, официанты, вышибалы — все мои люди. Стоит мне только глазом моргнуть — и ты труп. А после того, как я разберусь с ней — куда она денется? Без такого сильного защитника? И придется ей снова подставлять, что у нее там спереди и сзади, черномазым и всякой там швали.

Гэс медленно поднял со стола цветастую салфетку, сделал вид, что вытирает губы, потом положил ее себе на колени, прикрыв правую руку.

— Мистер Гетц, любезности закончились. Мне не нравится, как вы выражаетесь, особенно в присутствии женщины.

— Ух ты какой смелый! — Гетц широко улыбнулся.

— Я всегда становлюсь смелее, когда у меня в руке взведенный “кольт”, — сказал Гэс. — К тому же он под столом и направлен прямо в ваш сморщенный пупик.

— Ты просто блефуешь. — Гетц, похоже, ничуть не испугался.

— Так. Теперь слушай меня внимательно. Бери этот конверт и засовывай его себе в карман. И чтоб никаких глупостей, никаких там жестов, сигналов. Ничего! Мне очень удобно и легко пристрелить тебя прямо здесь, но мы еще погуляем. И помни: чуть моргнешь глазом — и с такого расстояния выстрелом из “кольта” тебя разнесет по всему бару.

— Ты же себе сам могилу роешь, — сказал Гетц.

— Гэс, — вмешалась Бесси, — он прав, не надо.

— У каждого свое время. Может быть, он и прав, но думаю, что и ему хочется жить.

— Подумай, хорошо подумай, Гилпин! На что ты меняешь свою жизнь? Ты хочешь отдать ее за какую-то черную хрюшку? Я хочу ее только на один вечер. Ты заработаешь на ней тысячу! А она вернется к тебе не хуже, чем была!

— Вставай, только без резких движений, — сказал Гэс так, будто не приказывал, а вел светскую беседу. — А потом мы выйдем через дверь, которая ведет в сад, и пойдем по дорожке к нашему коттеджу. Мы придем туда и там уже изучим твое щедрое предложение. Спокойно, без лишних наблюдателей.

— Пацан, ты об этом очень горько пожалеешь! — прорычал Гетц. Он быстро терял самообладание после того, как понял, что Гэса запугать не удастся, что Гэс готов умереть, но от своего не отступится. Даже если это будет стоить ему жизни.

— Надеюсь, что какая-нибудь мушка не попадет тебе в глаз, — тихо проговорил Гэс, — а не то, если ты вдруг моргнешь, я нажму на спуск.

— Ты отсюда не выйдешь!

— Посмотрим... Бесси, я сам понесу твой жакет, — сказал Гэс, беря жакет и кладя его поверх револьвера, лежащего у него на коленях; салфетку при этом он сбросил на пол. — Бесси, ты будешь идти слева от меня, а мистер Гетц будет справа, улыбаться и делать вид, что ему очень нравится наша компания. И что у него впереди еще долгая счастливая жизнь.

Гетц внимательно обвел вокруг себя взглядом, высматривая своих людей, взвешивая все “за” и “против”, но при этом нутром чувствуя, что этот Гэс сделает именно то, что обещал. Невзирая на то, что он, Эйс К. Гетц, глава организации, работающей в трех штатах; невзирая на то, что с этим пацаном так или иначе, но все равно разберутся; невзирая на то, что стоит такой прекрасный день и они в шикарном ресторане. Все это для пацана не имеет значения: у него в руках пушка, и он решился.

Гетц снова взглянул на Гэса и сказал, кивнув:

— Ладно, пойдем, может быть, по дороге мне удастся тебе растолковать, что и как. Тем более, что эту черножопую суку я уже не хочу. Я ошибся — в ней нет перцу.

— Пошли. — Гэс встал; жакет Бесси был наброшен на его правую руку, скрывая то, что он держал под ним.

Высокий Гетц тоже поднялся на свои журавлиные ноги, и все они направились к выходу. Бесси шла рядом с Гэсом, который, при его росте, двигался поразительно легко, пластично и быстро; казалось, он вежливо поддерживает Гетца под левый локоть. Так втроем они медленно шли к боковой двери, выходящей в сад.

Со стула у одного из столиков поднялся человек, похожий на пивную бочку.

— Эйс! Тыщу лет не видел тебя! — поприветствовал он Гетца.

— Привет, Мэнни, — сказал Гетц приветливо. — Познакомься — это мистер Гилпин, а с ним... принцесса Фатима.

Гэс кивнул головой, не подавая руки. Толстяк неловко убрал протянутую руку; он почувствовал какую-то опасность, но не понимал, откуда она исходит и почему.

— Поговорим попозже, — сказал толстяк.

— Ладно, — ответил Гетц. — Рад был тебя видеть, Мэнни.

Гэс очень жестко, но незаметно пихнул Гетца в локоть, и тот двинулся вперед. У самой двери Гетц сказал:

— Гилпин, ты уже почти мертвец. Но у тебя есть еще шанс остаться в живых. Сейчас еще не поздно все уладить.

— Мистер Гетц, не волнуйтесь, я помолюсь за вашу душу.

Гетц, встретившись взглядом с горящими глазами Гэса, слегка побледнел и вышел в сад, сопровождаемый Гэсом и Бесси.

— Бесси, я не знал, что так все обернется, — сказал Гэс. — Иначе я бы ни за что не взял тебя с собой.

— Я бы могла с ним сама разобраться.

— Нет, ничего у тебя не получилось бы. Тебя тут же бы убили, — возразил Гэс. — А у этой гниды даже кожа отравлена. Только прикоснешься — и все.

— Мистер, — сказал Гетц, — мне принадлежит шесть борделей, которые расположены рядом с доками. В них работает штук сто двадцать самых тертых блядей. За полдоллара они делают все — ну, абсолютно все, что только можно придумать. А туда к ним приходят клиенты со всякими вывертами. Когда вот это наше дело закончится — а оно вот-вот закончится, и не в твою пользу, — знаешь, что я сделаю с этой черномазой сукой?

— Непонятно мне, мистер Гетц, отчего вы так хотите умереть? — спросил Гэс. — Я мирный человек. Я вовсе не хочу никого убивать, а если бы хотел, то давно уже проделал бы в тебе большую дырку. А вы вот почему-то все считаете, что вы — самый важный кобель в стае и вам можно поднимать ногу и писать на кого угодно.

— Все в баре и в ресторане видели, что что-то не так. Через минуту-другую там разберутся, что и как, и тогда тебе сразу крышка. В этой гостинице живут ребята, которые убивают людей запросто — просто потому, что это им доставляет удовольствие.

Они подошли к коттеджу.

— Заходи, — сказал Гэс.

— Гэс... — начала Бесси.

— Бесси, извини, но нам нужно довести это неприятное дело до конца. Прошло время, когда мы могли позволить всякой там вонючке делать на нас. Как ты считаешь?

— Да, ты прав.

— Лучше убить его, а потом — посмотрим, а?

— Лучше? — спросила она.

— Ну, лучше кончить его, чем позволить ему гадить на людей.

— Ты не знаешь, Гэс, что значит, когда на тебя гадят, — сказала Бесси. — Ты никогда не был в моей шкуре.

— Пришло время все менять.

Зазвонил телефон. Бесси взяла трубку.

— Кто-то хочет поговорить с мистером Гетцем.

Гетц широко улыбнулся.

— Дай мне, я поговорю сам. — Гэс сбросил с руки жакет Бесси и обнажил “кольт”. — Без глупостей, — сказал он, обращаясь к Гетцу, а потом в трубку: — Да... нет... у него очень сильная ангина, говорить он не может... Позвоните попозже... Барышня, я хочу заказать разговор с Канзас-Сити, прямо сейчас.

Гэс назвал телефонный номер и стал ожидать, надеясь, что Фитцджеральд у себя в кабинете.

— Будет очень жаль, — размышлял он вслух, — если мистера Фитцджеральда нет на месте.

Прошло несколько минут. Гетц сидел в кресле и смотрел прямо перед собой в стену, делая вид, что не замечает направленный на него пистолет. Бесси предложила ему выпить, но он отказался.

Наконец, Гэса соединили с Канзас-Сити. В трубке раздался голос Фитцджеральда, приходящий словно с того света, и Гэс вздохнул с облегчением.

— Тут у меня одна проблема возникла, — объяснил он в трубку. — Мистеру Гетцу я передал что требуется, но этого ему оказалось мало. Он захотел еще и мою подругу в придачу. Но этого я уж потерпеть не мог. Теперь вот он сидит у меня в комнате, сидит и выжидает, когда я совершу какую-нибудь оплошность.

Фитцджеральд долго молчал, потом Гэс услышал, как он тяжело вздохнул.

— Господи Боже, Гэс... извини, тут виноват я. Совсем забыл, что у этого Гетца есть один пунктик — ему обязательно нужно отбить у кого-нибудь женщину, особенно у такого человека как ты. Понимаешь, если позволишь ему трахнуть твою подругу — ты вроде как получаешь пропуск в его мир.

— Понимаете, мистер Фитцджеральд, я вот не уверен, сколько он еще протянет вообще в этом мире, в своем или моем. — Гэс рассмеялся. — Его люди вроде как осадили нас здесь. Наверное, и подслушивают сейчас, о чем мы говорим. Я просто хочу знать: убивать мне его прямо сейчас или попозже?

— Нет, нет, пока не убивай, посиди с ним пока там! — В голосе Фитцджеральда явно прозвучало беспокойство. — Мне нужно сначала кой-куда позвонить. Как ты там, в порядке?

— В полном порядке, — сказал Гэс. — Но вот я не знаю, что там замышляют его бравые ребятки, так что если вы мне не перезвоните через полчаса, я закомпостирую его билет и буду думать, как нам отсюда выбираться.

Гэс повесил трубку и сел на диван напротив Гетца.

— Знаешь, очень мне неприятно, — сказал он, сердито глядя на Гетца, — что ты мне так подпортил медовый месяц.

Гетц ничего не ответил.

Телефон молчал; Гэс попивал пиво, поглядывая на часы, висевшие на стене.

Гетц, через некоторое время тоже взглянул на часы, нервно переложил ноги с одной на другую, опустил глаза в пол и сказал:

— Ладно, я приношу извинения, я был неправ.

— О, как великодушно! Что вы еще добавите к своим последним словам?

— Ты сучий сын, любитель вонючих черномазых!

— Прошло двадцать девять минут. — Гэс поднял револьвер и направил его прямо в бледный, вспотевший лоб Гетца. Курок был взведен, предохранитель спущен.

— Подожди! — вскрикнул Гетц. — Я сделаю тебя компаньоном в своих делах. А с этой... ты можешь поступать, как хочешь. Она мне не нужна. Я ее не буду трогать.

— Прощай, мистер Гетц, — сказал Гэс. И в тот момент в дверь постучали.

— Кто там? — спросила Бесси.

— Джордж Мортон Пендергаст, — ответил мужской голос из-за двери.

— Впусти его, — сказал Гэс, — и сразу отойди в другой конец комнаты.

В комнату вошел тучный, осанистый мужчина; щеки у него были покрыты тонкой сеткой кровеносных сосудов, а нижнюю часть лица скрывали большие, длинные свисающие усы. Он был одет в дорогой костюм. Он тяжело дышал — очевидно, ему пришлось двигаться слишком быстро, к чему он совершенно не привык. Он посмотрел на Гэса, на его револьвер, на Бесси, а потом перевел свой гневный взгляд на Гетца.

— Я предупреждал тебя, — сказал Пендергаст. — Сколько раз я тебе говорил: оставь в покое чужих куколок! Я тебе предоставил полсотни хорошеньких девственниц — нет, тебе нужно было пристать к этой негритянке! А теперь что? Ты вроде как засунулся между молотом и наковальней. Вот, собственно, и все, что я хотел тебе сказать. Боюсь ничему ты не научился. — Он повернулся к Гэсу: — Мне позвонил твой босс, а я — босс твоего босса, и босс Гетца тоже. Понятно?

— Так точно, сэр, понятно, — ответил Гэс.

— Вот что я тебе скажу. Все, что тебе остается сделать — это отвести его к дороге. Там стоит грузовик. И сам решай — застрелить тебе его или нет. Но если ты его не застрелишь — считай, что ты проиграл. Если бы не эта его идиотская страсть к чужой дырочке, он был бы первым человеком в нашем деле.

— Джордж, — сказал Гетц, — ты изволишь шутки шутить?

— Я никогда не шучу в том, что касается дела, — ответил Пендергаст и добавил, обращаясь к Гэсу: — Как бы ты ни поступил, никаких — понимаешь? — никаких попыток отомстить тебе с нашей стороны не будет. Это курортное место, тихое и спокойное, и оно должно таким и оставаться. Я веду свои дела в шести штатах, и я веду их чисто, без всякой там гадости. А Гетц постоянно мутит воду.

— Так точно, сэр, — сказал Гэс. — Я так и думал.

Пендергаста поразила откровенная простота, с которой высказался Гэс.

— А ты толковый малый. Старина Фитц рассказал мне кое-что о тебе, но я не очень-то ему поверил. А теперь и сам вижу. Если бы не твое пристрастие к этой женщине, ты бы далеко пошел.

— Это не пристрастие. И ничего я не хочу никому доказывать. Просто я считаю, что мужчина имеет право любить любую женщину, а она имеет право любить его. Знаете, ведь такое случается постоянно.

— Конечно, конечно, — согласился Пендергаст. — У каждого нормального мужчины должна быть тяга к женщине, хотя от этого всяческие проблемы. А у некоторых вообще одни неприятности... Ладно, может быть, мы когда-нибудь еще встретимся.

— Ты блефуешь, Джордж! — крикнул Гетц в спину уходящему Пендергасту.

Дверь закрылась.

— Ладно, пошли, — сказал Гэс. — Пойдем, прогуляемся к дороге.

— Ты что — думаешь, он все это серьезно говорил? — Лицо Гетца еще больше вытянулось, осунулось и стало похоже на череп. — Он просто устраивает тебе проверку. Проверяет тебя на излом!

Гэс спокойно пожал плечами:

— Пойдем.

— Ну что ж — пойдем, пойдем, — сказал Гетц таким голосом, будто сам себя успокаивал.

— Еще раз предупреждаю: чего-нибудь выкинешь — и больше тебе уже никогда ничего выкидывать не придется. Будем считать, что это Действительно какая-то проверка. Вот так взять и убить человека — это не по мне.

Уже стоя у двери, Гетц повернулся и обратился к Бесси:

— Знаешь, мне кажется, ты просто наркоманка, дешевая кокаинистка. Ты не протянешь и несколько лет. Никогда тебе не стать толстой черномазой мамашей с выводком детей.

— Двигай! — рыкнул Гэс, ткнув Гетца стволом в ребра. — Если я не сдержусь — пеняй только на свой поганый язык!

Когда они вышли из коттеджа, Гэс кивнул головой в сторону тропинки. Он поразился тому, что, оказывается, уже наступил вечер.

— Вот по ней и прогуляемся.

— Прогуляемся, фермер.

Гэс думал о том, что все получается как-то уж слишком просто. Никогда бы Гетц не взобрался так высоко в своем мире, если бы не бил ниже пояса и не стрелял в спину. И Гэс чувствовал, что не сможет вот так, запросто, взять и застрелить этого человека, каким бы гнусным и опасным он ни был. Даже цыпленка убить, когда мать собиралась готовить воскресный ужин, всегда было для него сложно.

Вечер был великолепен — жара спала, и воздух был насыщен запахами цветов, в основном, петуний и роз. Как огромные стражи, стояли вдоль тропинки старые ореховые деревья.

— Отличный вечер, — сказал Гэс.

— Как для кого, — откликнулся Гетц. — Неужто ты действительно думаешь, что босс меня вот так возьмет и подставит, а? Просто, чтоб тебя не обидеть, а?

— Ну, по крайней мере, он сам так сказал. Но если он переменит свое решение — значит, так и будет. Я возражать не стану.

Гэс шел за Гетцем, отставая от него на шаг. Он понимал, что человек, особенно такой как Гетц, будет искать малейшую возможность спастись, и от него можно ожидать чего угодно. Поэтому Гэс не рисковал ни идти слишком близко к нему, ни отставать больше чем на шаг-два. Когда они зашли под сень ореховых деревьев, где вечерние тени были еще глубже, Гетц споткнулся — по крайней мере, так показалось Гэсу — и, пытаясь удержаться на ногах, сделал какое-то неловкое движение. Потом резко развернулся к Гэсу. И в его руке блеснул в лунном свете, пробивавшемся сквозь листву, крошечный пистолет.

— На грузовике уедешь ты! — завопил Гетц, нажимая короткий, маленький курок.

Удар пули, выпущенный с такого близкого расстояния, развернул Гэса на месте; Гэс понимал, что он должен выстрелить, прежде чем Гетц успеет нажать на спуск еще раз, и при этом Гэс не мог позволить себе промахнуться — второй раз выстрелить у него возможности уже не будет. Тяжелый пистолет дернулся в руке от мощной отдачи, которая волной прошла до плеча; стрелял Гэс снизу вверх, и казалось, что его пуля улетит к встающей луне. Но на ее пути оказалось горло Гетца. Верхняя часть головы Гетца взорвалась фонтанчиком — будто из узкого горлышка бутылки выплеснулся кетчуп.

Гэс на мгновение опустился на одно колено — его охватила неожиданная слабость от боли в плече, которую он почувствовал только теперь, и от ужаса того, что произошло и что могло произойти, если бы Гетц выстрелил более удачно.

Гэс тряхнул головой, как это делают боксеры, оказавшиеся в нокдауне. Наконец, головокружение и тошнота прошли. И большие деревья перестали качаться перед его глазами, и луна больше не прыгала с места на место.

Гэс поднялся с колена и подошел к распростертому на земле Гетцу. Возле еще подергивающейся правой руки Гетца лежал крошечный “дерринджер” — двухзарядный красавец, похожий на миниатюрного бульдога. Засунув свой “кольт” за пояс, Гэс, ощупав пиджак Гетца, обнаружил тот толстый конверт, который передал ему днем; Гэс переложил его во внутренний карман своего пиджака. Потом, ухватившись за труп правой рукой, неловко потащил его по дорожке. Лишь бы этот чертов грузовик был недалеко... Почувствовав, что кровь обильно льется из левого плеча, Гэс подумал о том, что, наверное, его новехонький костюм, за который он выложил сорок долларов, будет бесповоротно испорчен.

Там, где дорожка подходила к шоссе, действительно стоял небольшой грузовик. Около него спокойно ожидали два человека. Гэс почувствовал в воздухе запах гниющего мусора. Подтащив тело совсем близко к грузовику, Гэс остановился и разжал пальцы. Тело распростерлось на земле прямо перед ожидающими. Они не сделали никакой попытки помочь Гэсу. Из-за низко надвинутых кепок Гэс не видел их лиц. Просто два безликих мусорщика, которым заплатили за то, чтобы они увезли труп.

— Он ваш, — сказал Гэс, положив правую руку на рукоятку пистолета, заткнутого за пояс. Луна заливала все вокруг серебристым светом, но Гэс, посреди всей этой красоты, не доверял никому и ничему, даже луне.

— Все в порядке, босс, — отозвался один из стоявших у грузовика мужчин. — Нам сказали: отвезете кое-что и так, чтоб с концами. И мне до задницы, что я там везу. Главное, чтоб мне не опоздать на вечернюю игру.

— Что, вот так вот возьмете, увезете его — и все? — спросил Гэс. А мусорщики тем временем, ухватив покойного Эйса К. Гетца за руки и ноги, зашвырнули его в кузов мусоровоза.

— Так точно, сэр, — сказал все тот же мусорщик, — именно так. Тихонько, спокойненько — всегда к вашим услугам.

Гэс повернулся и побрел назад к коттеджу. Неужели все так просто? Гэс прокручивал в голове происшедшее — снова и снова... Поле было слишком большим, плуг — слишком мал, а лошади слишком дикие...

Гэс, спотыкаясь, брел по дорожке, которая должна была привести его к Бесси, в ее сладкие объятия. Дорожка бледной полосой выделялась на фоне травы. Но идти по ней оказалось неожиданно трудным делом — ноги его не слушались. Они хотели подогнуться в коленях, позволить ему улечься, но Гэс, сцепив зубы, упрямо шагал дальше. Его заливал пот, а он повторял себе, обращаясь к своим могучим мышцам, костям, внутренностям:

— Вперед, вперед, вы сможете, вы сможете.

Ноги у него заплетались, как у сильно пьяного человека, но он все-таки добрался до коттеджа. Ввалился в дверь и направился в спальню, изо всех сил стараясь не упасть, пока не доберется туда. Распахнув дверь спальни, он успел увидеть Бесси, держащую листок бумаги с белоснежным порошком.

Теряя сознание, он хотел выкрикнуть: не надо, Бесси, не делай этого! Но не успел. Он ухнул на кровать, и боль унесла его в черноту.