— РЕДИНГ — ЭТО КАК ХОРОШАЯ КИСЛОТА. Попро-бовав, можешь быть уверен, и в голову не придет вернуться и чой-то эдакого добавить… Как будто ты по жизни такой… обдолбанный… Take out some insurance on me, Baby.
ЧЕТВЕРГ 25 АВГУСТА
Перед таким культпоходом не мешало бы хорошенько выспаться под Tutti Frutti в исполнении Soul Band Алекса Харви. Особенно, если весь день нарезал круги, топя время в проруби надежд, сомнений и прочего гимора будущей полной неизвестности, от которой становилось сухо во рту, пусто в сердце, щекотно в мошонке… И лишь изнывающий ID бил огнедышащим копытом в волосатую грудь тлеющего ЭГО на пепелище лукавого графоманства заговоров, сдобренного легким похмельем инопланетян.
Еще в час дня, благодушно почесывая пузо, я стоял в дверях каменного сарайчика на захолустной ферме, где временно ошивался у своих друзей, ваявших там на хлеб насущный, и ни хрена не делал… пластинка Soul Band закончилась… Ей на смену пришел МС5… Джон Синклер сотрясал воздух, отгоняя мух, но пидорасы его не слушали, и все требования показать руки и революцию ограничились тем, что Уэйна Крэмера в конце концов освободили после отсидки за хранение героина. Вся околофестивальная пресса была проштудирована так добросовестно, что в памяти осталось только Kick Out The Jams, Motherfuckers… СТАРЫЕ ВОЮТ!!! Нужные люди Звездной Мудрости устроили кое-кому из яппи South Bound Saurez.
‘Впервые опубликована в журнале «Забриски Райдер», 1995 г.; три части выходили в журнале «О!», 1995-96 гг.
2 За*. 13(9
«Пейте пиво Carlsbeig.» Come Together», и вам покатит все»… От импровизированных клозетов, рухнувших в Чикаго вместе с демократической партией, пиццы на брудершафт, сгоревших самолетов в Питере, гашиша взасос у Пингвиненка Л ало и Центрифуг на выданье у инкубов… до томных ночных костров Повелителя Мух, и на хуй было строить живую республику в мусорных баках… до мелких поножовщин с легавыми, хохочущими над Rocket Reducer-ом N0.62 брата Уэйна Крэмера, до сумбурных перипихонов Rama Lama Fa Fa Fa и Ред Хот Пепперонов, на которые выведет вас, Поколение П, отец нации и лучший в мире «Carls». Он вечен. Люди и музыка преходящи. Quasi una fantazia. Ищи и придумаешь двусмысленность.
Into outer press (Из Бибисейских. ааметок)>
— Я таких знаю: их в Потсдаме готовят вместе смолью и мухами, готовят нарочито, дабы в сумление противников Фридриха приводить.
— Погоди мужика трепать, — придержал его Апраксин. — А може, он патриот слоеный и ему верить надобно.
Это, блядь, High Society, поджегший Motor City.» НО патриоту в ошметках прусского мундира не поверили: штаб старого борова Апраксина счел, что Левальд вводит в заблуждение русских, но Детройт уже горел, а Джо Пескио скидывал мне филологинь-проституток, дабы они, напрасно боя здесь выжидая, истомили бы армию в пределах сих, кои лишены фуража и корма.» и излишеств всяких нехороших устами Вицина.
I Want You Right Now, если вспомнить историю. Рединг менял свои адреса и стилистику чаще, чем опытный заяц меняет вагоны на железке…и отрывается на костях рухнувшей в мечтах Эйфелевой башни, вместе с Шираком, которому надрали сраку, конферансье Березовским («Акции ОРТ заберите!!! Голову отдайте!!!») н прочими фашистами, стоявшими когда-то у трупа Сальвадора Альенде. Своими корнями кровоточащей сестры, приземлившейся под пение муэдзинов на Starship-e, фестиваль уходит в глубокую задницу Августа 1961 года. — … от страха нощнаго и от стрелы, летящия во дни. От вещи, во тьме к нам приходящия!!!!!
СДОХНИ БЕЛОКУРАЯ ОСЕТРОВАЯ РЫБА!!!!
Ржали испуганные кони Human Mind, неслась отборная брань Уэйна Крэмера, Назим фотографировал, трещали те-леги у Гросс-Егерсдорфа. Дисквалифицированных крокодилов за употребление стимуляторов вывели в наручниках с Сиднейской Олимпиады, а под флагом ставки сейчас копилась вся наемная нечисть: Мантейфили, Тефтели, Бисмарки, Почтовые Марки, Бюлловы и Геринги, жирные пидора-сы, вступившие впоследствии в Красную Армию Белых Пантер под руководством Джона Синклера; здесь же крутился и барон Карл Иероним Мюнхгаузен из «Пролога* Папы Артема Боровика — тот самый, известный враль, о котором написана книга детскими писателями и который сам писал книги.
НАРОД ДОЛЖЕН ИД ТИ ВПЕРЕД!!!
СДОХНИ БЕЛОКУРАЯ ОСЕТРОВАЯ РЫБА!!!
THEY GOT THE GUNS, WE GROW IN NUMBERS — ПЕЛ ДЖИМ МОРРИСОН; и СУКИ ДОХЛИ НА рщских штыках И МОНГОЛЬСКИХ КОПЬЯХ и СТРЕЛАХ, КЕЛЬТСКИХ МЕЧАХ И КРИВЫХ САБЛЯХ МУСУЛЬМАН… МУЖИКИ ОРАЛИ, КАК ТЫСЯЧИ ПЬЯНЫХ МЕДВЕДЕЙ НА МАТЧЕ СПАРТАК-ЛИВЕРПУЛЬ (4:2), ГЛУШИЛИ ИХ ДУБИНАМИ И НАСАЖИВАЛИ НА ВИЛЫ, ИНДЕЙЦЫ ПРОНЗАЛИ ИХ СТРЕЛАМИ Rocketfrom the Crypt в верховьях АМАЗОНКИ БИЛИСЬ ДЕРЕВЯННЫМИ МЕЧАМИ: A ЧЕРНЫЕ… ОХ УЖ МНЕ ЭТИ ЧЕРНЫЕ НА ЧАСТОКОЛЕ РУК ROUTING STONE КАТЯЩЕГОСЯ КАМНЯ… И ТАКЖЕ ПРОСТО МЫ БЕЖИМ, КАК ВЫЛЕТАЕТ ДЫМ ИЗ ХИЖИН.
— How Does It feel to be on Your Own, — пели The Creation, взорвав падаль ростовщиков, инопланетных оккупантов с Венеры, засевших в нашем сознании….
— САМА ПРИРОДА ВОССТАНЕТ ПРОТИВ НИХ!!! — КРИЧИТ ИЗ ТЮРЬМЫ ПЛЕННИК СИСТЕМЫ ЧАРЛЬЗ МЭН-СОН.
— КТО К НАМ С ПИЗДОЙ ПРИДЕТ, ТОТ ОТ ПИЗДЫ И ПОГИБНЕТ!!! — АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ В ПЬЯНОМ ЭЛЕМЕНТЕ FOOL IN THE RAIN.
Тогда, в 1961 году, Рединг был известен как Национальный фестиваль Джаза и Блюза. Но уже в шестьдесят третьем голи-мых любителей традиционного джаза подсидели не бог весть какие Роллинг Стоунз, «Верзила* Джон Боддри и прочие ребята из тусовки Алексиса Корнера. It shall be, как поет группа Spirit на своем альбоме-посвящении Чарльзу Мэнсону — The Family That Plays Together.
— Вы станете русским императором, — приблизился Воронцов.
— Но командовать батальоном в Потсдаме гораздо занятнее, нежели управлять страною попов, подьячих и бездельников… Капут России! Фридрих велик! Фридрих непобедим!…
Леха Орлов все сделал правильно — сука не успела опомниться, как ее тут же придушили в пьяном угаре будущих великомучеников. «We are all become God's madmen*, — заметил Гари Олдмэн в «Дракуле* Копполы… И после этого джазовая вывеска The Drunkard с каждым последующим годом хирела, усыхала, как тфо старого морфиниста. Ангелы ставили опыты иа червях и, не давая им питаться, тянули их лямку жизни до беспредельных просторов. Прямо как в песне Echobelly «Worms and Angels*. Впрочем, и прописку Рединг стал менять столь же стремительно. В 1966–1967 годах ои проходил в Виндзоре, где после концертов музыканты внаглую свежевали королевских оленей и, медитируя на стекающие с вертела капли жира, ласкали гладкие ляжки хрустального совершенства природы. Тогда-то с подачи Пита Таунзенда на Виндзоре прогрохотал Артур Браун со своим Безумным Миром и пылающей башкой в металлическом шлеме… «ФайяяяяяяяяяШП* — как орал старый dope-энтузиаст Трэффик и вручал мне в Модели-госпитале огромный косяк, не обращая внимания на выпученные глаза моего отца, пришедшего проведать безнадежно больного сына… All the same… Устами Рэнди Калифорнии глаголит истина…
Лишь в 1971 году фестиваль окончательно осел на Темзсайд, в Рединге, что в сорока минутах езды на поезде от Лондона. Оттеда и поныне он именуется как Редингский национальный рок-фестиваль. Самый-самый в Соединенном
Королевстве, на котором за два десятка лет отыграли все мало-мальски известные группы.
Уильямс тут же, на рывке кареты, схватил своего атташе за нежную ляжку и больно стиснул ее в цепких пальцах Dream-a Within a Dream-a.
— Мой юный друг, — сказал посол учтиво, — вы можете помочь своей несчастной отчизне, погоревшей на женских улыбках, воспетых Джеем Ферпоссоном… Положение в мире серьезно, Мэнсон выпустил Джина в Долине Смерти. И парламент моего короля Aren't You Glad, натягивая плед, не для того сорит деньгами, чтобы ваша бесподобная красота прозябала в бесполезном целомудрии гитары Рэнди Калифорнии!
Понятовский вспыхнул от стыда» а Атмосфера (Атомо-сфера Носферату) на концертах была самая что ни на есть беззаботная и безтормозная. И не дай Дагон, чтобы группа облажалась, обложилась и в землю закопалась. Без пивных банок и бутылок не обойтись. Существовали и другие способы выражения неудовольствия. Так, в 1972 году выступления Статуса Кво, Дженезиса и ELO, по сообщению 4 Мелоди Мейкер», оказались настолько разочаровывающими, что на утро следующего дня IFWHITEAMERICATOLD-THETRUTHONEDAYITSWORLD WOULDFALLAPART публика с тоски раскупила в торговых фестивальных палатках все имевшиеся в наличии презервативы. Один 4 Быт как он есть» продал за два часа аж три тысячи. А 4Досуге как он есть» вообще умолчу — их резиновые изделия теряются во мраке истории континента Му. С тех пор выступлению на фестивале группы, труппы и трупы стали придавать особое значение. И себя показать так, чтобы было не стыдно в старости, да и публику подогреть.
— Чего вы еще желаете от меня, сэр?
Имена говорят сами за себя. Hawkwind и Thin Lizzy в 1975-м, AC/DC в 1976-м, Jam и Патти Смит в 1978-м, Мей-ден и Оззи в 1980-м, Гарри Мур в 1982-м. В год обкокаинен-ного Марадоны с Рукой Божьей (1986) фестиваль торжественно переехал на ферму 4Маленький Джон», став манной небесной для всех окрестных колхозников. Только вот из Национального Рединг становился все более американизированным: Элис Купер» Ramones, Faith No More» Nirvana» Игги Поп (на концерте которого» во время Sex Pistols Re-Union» меня едва не затоптали с бутылкой водки «Привет» тысячи пантерз. Интересно» какой эффект возымела бы водка «Вуе»?) — главный импортный товар последних фестивалей и Archives of Pain.
— Сущую ерунду, — успокоил его старый циник. — Когда великая княгиня увлечет вас в тень алысова вместе с ее похотливыми жеребцами, не зовите на помощь Revol-свидетелей. Любовь, как и политика, не терпит яркого света голоса Джеймса Дина Брэдфилда… А любовь движет дворами, фонтанами нефти в Аравийском пустыне, дворы же двигают политику Ктул-ху, политика двигает Teen Soldiers и Йети, армии Revol вершат судьбы мира! Горьтын, старый блядун, выручай!!!
Флиртовать не надо» Горынычу рубили башку только за то» что он хотел всласть наебаться… И нынешний фестиваль не стал исключением» и американцы» вместе с калипсолыциком Карлссоном» были выведены самыми крупными буквами на афишах. В пятницу 26-го гвоздем программы преступлений ожидали Гангста Рэп Cypress Hill» самых лютых» травяных» матерщинных стрелков-долбоебов Лос-Анджелеса. Плюс гранджевые Лимонные Головы (Lemonheads) коныоктурщика Эвана Дандо (по прозвищу «Evil»» как в одном старом блюзе, постельные фотографии которого с Кортни Лав, вдовой Курта Кобейна, с легкой руки журнала «Vox», обошли весь мир, ввергнув нирваннстых поклонниц в полнейшую истерику. «Че пиздите, — сказал на это Дандо, — я только друг, пришедший убийце на помощь в тяжелое время»)…
— Вы, как всегда, шутите, сер?
— Поверьте мне: вас ждет прекрасное будущее… шутя!
…Жизнерадостный энергичный толстяк вчерашней отрыжки Pixies Фрэнк Блэк, «Тинейджер Года», своей физиономией в ноль один смахивающий на Гайдара (внука); и, наконец, второй гвоздь, вернее суккубная гвоздиха — Кортни Лав, чье выступление с Пиздодыром в Рединге должно было стать первым официальным летним убийством после всей около* похоронной мотни. Журналисты вовсю предвкушали, какой поток Кал‘а они выльют на вечно удолбанную Лавину, и тихо посасывали свои письменные принадлежности в подводной лодке-киллере «Лос-Анджелес*, шлифуя предварительные заготовки.
В субботу ритм-энд-блюзовый Первородный Крик (Primal Scream) обещался всех убрать бугой-вугой of Intense Humming of Evil Джеймса Хэвока. «Немногие современные команды отваживаются играть Р.С.Р-6уги*, — похвастался их лидер-джентельмен Бобби Гиллеспи. «Если вы это сделаете, если сделаете нам еще какой-нибудь Afgan Whigs, — грозил в печати еще один рэппер-участник Кубик Льда (Ice Cube), которому выпала нелегкая играть перед Скримом, — то я с собой такое сделаю…*
Легкомысленная красавица Екатерина Багратион, которая, колеся всю жизнь по Европе, давно уже забыла и мужа, и отечество, вдруг раскапризничалась…
Ну, а в воскресенье народ аморально готовился встретить Red Hot Chilli Peppers, Звучный Сад, Садок для рыб и ручную жабу, обитавшую под Солнцем Черной Дыры, еще одного джентльмена Генри Роллинза в новых семейииках и желчную ирландскую Терапию? певцов инцеста и любителей велосипедов, один из коих успешно рванул в Be Sweet Брайтоне, вдребезги разнеся очередной супермаркет Расчлененного Девства, после чего копы стали стопить несчастных качунов-куда-хочунов по всему Южному побережью, вспарывая им шины.
Королевский хирург, сэр Томас Кампеланд, раскрыл саквояж и, засучив рукава, натянул длинные шелковые перчатки,
Из монстров-британцев на большей сцене имени Усамы Бин Ладена и леди Ферфаксе, оказавшейся несколько умнее своего полковника мужа на судилище Карла Первого, ваяли только Маниакальные Уличные Прощелыги-Проповедники, самая надрывная, политизированная (What Jail is Like?!) и живая английская команда, одно упоминание которой в афише побудило столь же радикальный, но черный, как пиэда
Тьмы Снежной Королевы, Public Enemy наотрез отказаться от поездки в Рединг.
— Великолепно, — сказал Кампеланд. — Во имя закона и справедливости приступим к осмотру брата Вудроу или так называемой девицы До Бон, пока бренное тело покойниц ы еще хранит тепло прошлой жизни.
— В такой заварухе черные всегда будут в меньшинстве, — заявил Чак Ди из РЕ.
— А я даже рад, что они отказались играть перед нами. С такими белыми сифаками, как наша банда, они бы просто подмочили свою репутацию. Они же на порядок выше любых гондонов с другим цветом кожи, — отозвался Ники Уайр, басист MSP.
— Все ясно, — сказал врач, сбрасывая перчатки, не успевшие отложить свежую кладку, — покойница никогда и не была суккубом… Можете убедиться сами: великий марширующий пересмешник Бомарше был одурачен Лемурами и Котами Внутри, и он (Ха-Ха! И Йо-хо-хо! П!) напрасно предлагал ей руку, жопу и сердце.
К слову о «Ред Хоть — Мадам Колль с трудом обрела сознание… Вот этого самого перцу, огоньку в фестивальной бочке 4Карлсберга», под эгидой которого данное действо проходило, под конец так и не хватило.
— Но я-mo, господа… — выла белугой мадам Коллы — Я ни-чего не знала. Клянусь!
— Кусок обожравшегося амфетаминами разочарования, — резюмировал «Ныо Мыозикл Экспресс»
— Не могу больше… Куда пропал наш ебаный шофер… У нас послезавтра концерт… А он, гад поебанный, где-то завис… — из обрывочных фраз Дейва Наварро, гитариста Пеп-перз, через час после концерта.
— Англичане плуты! — вещал Дюма. — Кой черт — мужчина? И здесь нас провели.» Конечно — суккуб, да еще невинный, будь я проклят! Неужели же автор еФшароь, сам великий прохвост по взрыву Макдональдсов, мог так ошибаться?..
Что ж, иногда и яйцам приходится учить зарвавшуюся курицу.
— Это было время войн, еретичества и философии…
Инквизиция еще не была уничтожена; площади городов украшали распятия и виселицы of die Rising Sun; людей клеймили каленым Boom Boom железом Джона Ли Хукера.
Короче» таким вялотекущим спаниелем со слезящимися глазами» тихо врастающей в сарай дикорастущей лозой я был в час. А на Москве поймали как раз Ваньку Каина» и он пел не хуже Эрика Бердона It‘s Му Life и прочие озорные песни» позже ставшие «народными» — например» Baby Let Me Take You Home. Но уже в два» разогнав облака («Don't Let me be Misunderstood») и установив хорошую погоду («Bring It On Home to Me» Сэма Кука; не путать с безвременно почившим в желудках каннибалов капитаном британского адмиралтейства), дожевывая на ходу кислое яблоко, помчался к ближайшему пабу звонить в Лондон закольцованному седовласому урюку Севе Новгородцеву насчет аванса под будущий репортаж. Было понятно, что we've gotta get out of this place. Плащ и кинжал! Раскрытое письмо и замочная вагина…
— Вот он, с широко раскрытыми глазами вступает в мир Inside, Looking Out, полный цветения и волшебных очарований… Как же все это начиналось? for те & you… you know it too…
Дозвонившись и повторяя про себя — Don’t Bring me Down, падла — стал путанно намекать на финансовый криз. Тут и спонтанная лекция по американской литературе, выданная на бензозаправке в Паддок Вудеу для моих любознательных друзей Вадима и Ани, в компании упаковки баночного пива МакЭванс, бутылки портвейна «God Save суку Elizabeth, the Queen», трехлитрового аглицкого в пластиковой бутыли и двух литров сидра, до потрясающей ясности в себе, собеседниках и окружающих заполировывавшего сознание. Тут и полив воздухочистителем товаров в соседнем магазине (Ахтунг! Ах-тунг! В небе Покрышкин!)!), и погрузка ограждений строительных работ на крышу безвестного авто, и последующее падение в канаву во время лихого спринтерского рывка от местных вампиров… В общем, на фоне безумия Грэма Бонда, угодившего под поезд Абра-Мелина, даже мой конь бы прослезился и сплюнул.
— Мы свое дело сделали во мраке San Franciscan Nights, — заявил падре Кеннет Энгер, ласковый. — А далее, мой профан высоких технологий, пусть заботится о вас хоть сама Бастилия!
— О'кей, — прервал меня старый халтурщик Сева, в своем самом страшном кошмаре неспособный представить, как пылающая на Монтерее гитара Хендрикса распатронивает ему жоду. — Если только за деньгами, подруливай в четыре Black as night благодарных мертвецов. А если и поговорить, то в шесть.
— В шесть down in Monterey, — подытожил я и сам себе удивился, что и не удивительно — & even cops grew with uslt!
— Шевалье Sky Pilot, — просил ФилидорДе Зона, — я жду от вас гармонии ума и бойкости фантазии young soldiers… Садитесь!… В ногах из титанового сплава правды нет, но правды нет и выше…!!!!
Делать все равно было нечего… Поток 93 был уже запущен, и крысы с омерзительным писком захлебывались в человеческих испражнениях. Покуривать на лавочке с румынскими студярами, впитывать их собственный поток обстоятельных силлогизмов (just сколько каждый из них надеялся подмоло-тить на сборе хмеля в Rings of Fire… «Файяяяяя!!!!» — снова орал Трэффик, раздавая в Модели-госпитале косяки направо и налево), да еще когда от тебя ждут дежурных ответных фраз о Good Times… Или смотреть по ящику «Мистера Питкина в тылу Врага»… Накануне такого дня — отрадная перспектива для The Медиа-Most of the Animals.
— Вино — да, это совсем другое дело для вечно горячего тела! Наш юный адвокат обожал повальное рыцарское пьянство. It*s never enough! Как хороши высокие прохладные бутыли в подвалах rats of illusion, что покоятся тревожным сном dead movie stars.
Поездка под «Опасное Безумие» Уэйна Крэмера в Лондон по себестоимости, то есть без билета, с учетом возможных напрягов возвращения в Детройт, тянула часа на два и на постоянное прослушивание «Дикой Америки». И вот я уже в мягком вагонном кресле, развалясь, как негоциант, мимо проносятся чистенькие ухоженные домики, овцы, деловито жующие травку, автомобильные свалки, испещренные граффити стенки тоннелей. Какой баран боготворит автостоп?! Something broken in the promised land… Здесь все намного проще, и хитчхайкеры такая же редкость, как и честные люди.
У железнодорожного доджера-профи голова работает с точностью компьютера — худший кошмар лающего бога. Цель — выйти с государством по нулям. Реализация — вдохновение гонимого животного, и the boys got that look in their eyes. Фотографическая память (в ней расписания поездов, лица контролеров с полной характеристикой каждого, подборка архетипичных ситуаций), мгновенная ориентация во времени и пространстве, подвешенный язык back when dogs Could talk и умение подавить обаянием на крайняк Revolution in Apt.29, отлаженный механизм заднего чувства down on the ground, и главное — быстрота реакции, в мозгах — запуск космической ракеты, стартовая мощь напористого скоростного кайфа, как на приходе от кокаина, холодная ясность проносится вдоль серебристых линий, заставляя учащенно биться сердце. Вот вам чистый адреналин и Dope for Democracy! Что еще нужно отчаянному джентельмену? No easy way out! Ты открыт для мира, мир открыт для тебя, и ты читаешь его, как раскрытую книгу, под пьяный спор престарелых фанатов кожаного мяча у окна напротив. You don't know my name. Бог не создал человека. Он придумал для обезьяны экстремальную ситуацию. И в этой ситуации of snatched defeat — вся история of doing the work, начиная с Некрономикона и мифов Ктулху, продолжая египетскими пирамидами и римскими завоеваниями, и кончая финалом кубка Англии по футболу на Уэмбли и моего Farewell to Whiskey.
— Пусть уберут эту потаскуху Помпадур, которая лишает нас хлеба и кастрирует наши зрелища! Пусть только она покажется перед нами…
Парижская голытьба не знала, что не Помпадур, а сам король спекулировал хлебом. Наш Зомби, подвешенный за яйца! Даже знатные дамы из содержанок братвы, чтобы протопить свои наследственные хаты, дарили любовь по странной травяной таксе: одна ночь любви стоила десять телег с бошка-ми, выращенными у буддистских монастырей в Маньчжурии.
И если экстремал — Двигатель at Dub Narcotic, то Туалет у Туата — Храм Прогресса… О, скольким страждущим безбилетникам со sleeping bag давал он приют, исповедовал those lonesome of tiying to get lonesome, процеживал душу при приеме Burnt Orange Peel и в сливаемых на пути нечистотах! Это живое зеркало Cyanide Breath Mint, дыхание целой нации и отдельно взятого индивидуума… И не человек красит сортир, а сортир облагораживает человека. Что поезда! Дешевка это, терпеливый читатель! Да тот же «WC> напротив Bush House, что на пересечении Стрэнда и Элдвича. Настоящий forcefield! А чистая лестница вниз, а отдраенный до блеска кафель? А fourteen rivers fourteen floods? А бумага, одним шелестом своим услаждающая ягодицы? А приятно пахнущее мыло фирмы Asshole? И просто так! Да джаз, да вежливая негритянская обслуга! Помнишь, любезный Вадим… По печальным глазам демократа вижу, что помнишь. А шипящая вода, которую спускал бы и спускал в Girl Dreams! Но довольно, ты отвлекаешься, маленький зуав в своих painted eyelids! Подобьем бабки Atmosferic conditions…
* *
— Кто мам должен, тот отдаст! — Егрик Осипов в Лифте до 13-го Этажа.
— Бастилия, — говорил Де Зон Гора друзьям, — пока мне не угрожает. Заметьте, как осмотрительна моя некропаличес-кая муза! Живых она не тревожит, паря лишь над свежими могилами.
Четверг, 25 августа. Шесть часов вечера.
— Уверен, у тебя все получится, потому что she lives in а Time of her Own, — напутствовал меня Сева в буфете-ресторане ВВС» — обстановка там дикая и you gotta take that Girl. Таких» как ты, out of tickets, будет немерянная прорва. Любого Роки Эриксона стопанешь: «Эй, приятель, Гш gonna love you too, подсади, козел вонючий!». Мой сын ездил в июне на Гластонбери. Перебраться через заграждение с криком «everybody needs somebody to love!» — no problem. Подбираешь напарника, выбираешь тихое место, и вперед… I've got levitation…
— Да есть уже напарник, и даже напарница.
— Вот-вот, здоровым коллективизмом друг дружку на ту сторону и перетянете.
(Черт, если бы это оказалось на самом деле так же просто, как угоститься на халяву бифштексом в бибисейском буфете. Ну да ладно, You can't hurt me, Any More… Или как писала мне Сара Чемпион: «Невероятный Roller Coaster твоей жизни продолжается…»)
— Ты что-то о червонце говорил. Так он вылетит в один момент. Двадцать фунтов, полагаю, спасут гиганта мысли?
— Вполне (по моим расчетам, фунтов пятидесяти должно было хватить на все про все)…
— Ну и отлично, дорогой.
После благополучного банкротства журнала «О/», когда наши друзья из аргентинского гестапо врезали господам Нов-городцеву и Ворищеву (Татищеву) по полной программе, а я, вывезя на себе весь архив журнала (мною же разработанный), в ожидании своего паспорта из Ноте Office с английским видом на жительство, жевал кислоту, чтобы только заглушить чувство голода., в снятой мною квартире вдруг раздался звонок от СИ:
— Что, голодаешь? — бодро спросил он.
— Да, голодаю, — ответил я, затягиваясь косяком соседа.
— Я тут буду мимо тебя проезжать к Лео Фейгину… Завезу двадцатку… На хлеб тебе хватит…
До сих пор едет, а прошло уже пять лет… Ворищеву пришлось бежать от Бори Симонова, хозяина «Трансильвании», при случайной встрече в центре Москвы дальше собственного визга — 500$ долга седовласого пидора на дороге не валялись у этого пыльного мудака… «Я хоть удовольствие получил за этот спектакль, — сказал мне как-то Боря. — А ты, ты что получил?!»
Вольтер в эти дни называл Де Эон Гора «светлым разумам*, и просил знакомых:
— Познакомьте же меня с этим чудовищем…
* * *
The Interpreter Live
— Сядем же, with Ere in My Bones, no завету Don't Fall Down Шекспира, на землю, покрытую нежной Thru* the Rhythm травой, пустим по кругу чашу с вином «Dust* и будем рассказывать странные истории про королей с Monkey Island…
Уж лучше бы я не рассчитывал вовсе. But you know, you don’t know. Утром в воскресенье, когда я очнулся в большой палатке под Levitation Blues в исполнении молодой группы Geek Love, работавших после окончания официальной концертной программы в одном из подпольных шоу — «Crap Stage», — от пятидесятника, цельного гуся и четверти хлебного вина остался лишь один пенс. А организм требовал Fire Engine, пищи, курева Catch the Wind, алкоголя for Brian Jones, любви и счастья… И главное — выбраться на следующее утро из Рединга и без напрягов добраться до Паддок Вуду. Так сказать, May the Circle Remain Unbroken. А там можно было почистить перышки в Levitation, оклематься в Radio Commercial и дернуть в Кентербери на штаб-квартиру of the Fire Demon, где у английских друзей пылились мои вещи и билет на самолет с открытой датой.
— Звон золота разбудит и мертвеца, — ответил Людовик принцу Конти с БО (большим опозданием) (а дипломаты из когорты Don’t Shake Me Lucifer зашушукались и залючифи-рили).
— Пятьдесят фунтов? На фестивале, мужик, это как минимум! — просто вскричал тридцатилетний австралиец, повар одного из крупных Лондонских казино, специально приехавший на рандеву с Red Hot и составивший мне компанию на Рединге в первые два дня.
— Единственное, что здесь нужно, — это как можно больше денег и наркотиков. И как ты собираешься снимать здесь девиц с Bermud-ы без наркоты?! И это с твоей-то внешностью уличного пушера в каком-нибудь Медельине, у которого под черной кожанкой обязательно автоматический ствол. На одном Mojo в этой стране протянешь иоги. Так-то, братец Rabbit
— Дыхание короля стало гнусным от несовершенства желудка и частых запоров good times bad times. К тому же король не мог в обществе связно произнести: «Babe Гш Gonna Leave You». Но и эти слова обычно он выражал (по свидетельству современников) «на подлом языке Gazed & Confused цинизма и распутства».
Das 1st чистая правда, не в бровь, а в глаз. Your time is gonna Come. Музыка на фестивале — лишь повод. Последний августовский уик-энд, последний отрыв на Black Mountain Side уходящего лета. Ведь через считанные дни кому на учебу, кому на работу, кому бездельничать и баловаться шмальцой, кому лабать в гаражах и пивняках, а кому и с пособием по безработице тянуть трудовую лямку на государственном пайке. Communication Breakdown!!! И для немощных в финансовом отношении отпадает море аттракционов в духе I СапЧ Quit You Baby, типа: «Прыжок Тарзана, подвязанного за пятки», «Снос крыши на Центрифуге», легальная дурь «Шаманский Танец» с рекламной бумажкой «Это действительно цепляет» (вопрос только How Many More Times?!!)), солдатские ботинки и испанские сапожки всех мастей, потрепанные жизнью рокерские куртки, добрая сотня записей Джимми Хендрикса с планеты Сатурн, записанных в таких земных клоаках, что у коллекционеров перехватывает дыхание и их начинает бить мелкая дрожь, переходящая в крупную рысь, фестивальные майки «Тебе на память, добрая старушка, мать твою так за нту», средства от суицидального потения, гомерического облысения в двадцать пять и остальной комплекс забав, поднимающий «брожение молодого духа, так похожего на древний человеческий дух» (от которого нет-нет да и сблеванешь, если дотянешь по жизни до шамкающего беззубого рта наглухо комнатного перезрелого дриппи или адского ангелочка).
— Дипломаты, кланяясь и закидываясь suds & soda, спешили отбыть в Бельвю на first draft of the worst case scenario, чтобы засвидетельствовать свое почтение мадам Помпадур (все, кроме посла Пруссии Роки Эриксона, которому король Фридрих через Тони Бармена из группы dEUS запретил унижаться перед куртизанкой).
На халяву? Вой видишь, чувак, right as rain, двухметровый негр с десятком сережек во всех частях тела чешется бейсбольной битой. Иди к нему, бери за вымя и дави на жалость: 4Простите, миста, что-то меня за живот схватило».
— Так где же выход, лох? — спросил циклоп Одиссея.
— Я приехал в Париж с четыремя экю в кармане и вызвал бы на дуэль любого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купить Лувр. Shake your hip, great american nude!!I
Или с потрохами купить фестивальную палатку, начиненную пивом. Проблема лишь в грамотной подаче secret hell на должной высоте, чтобы туманному альбиносу с dive-bomb djingle было просто по кайфу носиться с тобой, как с писаной торбой. 4Вот у меня какой интересный друг, замечательный представитель пернатого мира — порхатый чик-чирик из Москвы, пиздобол-профессионал». Владение научным приемом 4Садиться иа хвост» должно быть 4вир-туози». Fell off the Floor, Man! Это легкая форма честного мошенничества в духе Opening Night — остапобендеровские прихватцы плюс наметанный глаз экс-курьера, грузчика в винном 4Little Arithmetics», рабочего на ферме 4Gimme the Heat», садовника-любителя, неудавшегося каратиста секции 4А Shocking Lack Thereof», футбольного фаната, торговца шашлыками 4Memory of a Festival», женскими цельнометаллическими сумочками от Guilty Pleasures, сыпучими и разливными продуктами фирмы Nine Threads, раритетными пластинками для коллекционеров Disappointed In The Sun; одновременно студента-этнографа In a Bar, Under the Sea, журналиста, музыканта Wake me Up Before 1 Sleep, радиоведущего, рекламного агента Алистера Кроули, составителя спичей для деловых людей, переводчика с битнической фе-ни, наконец, сына своих родителей, беглого отца своих детей в поезде благодарных мертвецов дальнего следования и прочая, прочая… Короче, волки стенают и дохнут в овчарне, а твой собеседник покидает тебя с гордым видом человека, ободравшего казино в Лас-Вегасе. Ты развел его материально, он получил крохотный кусочек твоей жизни, расказан-ной абсолютно честно. Это главное условие охоты. Но когда официально работаешь с людьми, их до определенного момента не кидаешь и нарабатываешь репутацию тихого, заумного додика.
Все уже вышли под музыку dEUS, остался с королем один принц Конти.
— Ваше величество, — заметил он, — не ручайтесь дружбою Фридриха, ибо маркиза Помпадур желала бы отомстить королю Пруссии, который имел неосторожность написать эпиграмму на ее возвышенные прелести.
Не у всех клюет рыбка-бананка. Добрая треть публики на Рединге — полные или частичные асоциалы и натуральные халявщики, от которых, в лучшем случае, скорее всего, уйдешь в одних трусах. Причем, кинут очень быстро, с доброжелательной ненавязчивостыо. «Нынче такие времена настали, что скажите спасибо, Билл, и за такого жирненького туриста, как этот русский мудак».
— Необходимо равновесие, — произнес король, берясь за жирную ветчину с укропом. — Европу спасет только равновесие!
# * *
In a Bar, Under the Sea
(по мотивам разговора с Адамом Уолассом по кличке «Driver*, гитаристом и водителем гашишной компании, движение «Legalize It*.)
Людовик был окончательно «изнурен диетой» Foxy Lady.
— Опять эти… ваперы… или громовые тапиры! Мой друг из Red House, простите своего короля… — Его величество, практиковавший Spanish Castle Magic, вяло улыбнулся. — Продолжайте: кому из французов со Star-Spangled Banner удалось проникнуть к русскому двору, где The Wind Cries Магу?
Только здесь просекаешь коренной соул всей этой палитры — «Indie Music for Generation X*, как это взахлеб именуют критики «серьезных музыкальных изданий*, типа байды «Roiling Stone*. Вот тебе и стрит-рок без чистых зубов, и геморроидальных попок диванной невостребованное»! и пьяный блюзовый trouble, и джанковая фри-джазовая импровизация, и кислотный рейв, и травяной расслабленный рэп, и амфетаминный хардкор… Ночное дыхание FIRE подозрительных кварталов, молодежные банды Purple Haze-a, пушеры Voodoo Chile, вылепляющие новых клиентов в Sunshine of Your Love, молодые безработные и бродяги с четкой принадлежностью к среднему классу, обожающие болтать о Берроузе, Томпсоне, Булгакове, Уэлше и Буковскк; бомжи Catfish Blues, спасающиеся от холода в витринах фешенебельных магазинов и переходах метро, вонючие запойные старухи на мусорных кучах в рабочих районах, скинхэды из Вест Хэма и Миллуола, гоняющие педиков и пакистанцев… Can You Please Crawl Out!!!!! Здесь и та девушка, дежурившая в порту Дувра, с которой позабавились прямо у регистрационного окошка в четыре часа утра в день моего приезда в Англию, и мелкие шкеты-наркоты из бригады Hey Joe, поджидающие легкую добычу в темном парке у здания Парламента, и сразу пасующие, как только завидят у тебя в руках кухонный нож для разделки мяса.
— Куда ползешь, Джо, с пушкой в руке?!
— Собираюсь пристрелить своего суккуба… за все хорошее… Мимолетная любвишка, приступы животной ярости, нелепая смерть твоих приятелей в уличных драках и от передоз-няков… Голод, подгоняющий тебя в полночь на дороге под Gold Collection Джимми Хендрикса… Огни полицейских машин, проносящихся над тобой, залегшим в колючих придорожных кустах вместе с окончательно охуевшими кроликами с окрестных полей… Утренние проблевы и стеклянные, глаза торчков, страх, отвращение и, наконец, безразличие к политике, политикам и их законам.
Это хлеб большинства нынешних музыкантов — и MSP (гитарист и поэт MSP Ричи Джеймс пропал без вести в начале февраля 1995-го), и Blur, взлетевших от бродяг до уровня крупнейшей британской группы, модной теперь в салонах достойнейших мэтров, и гопников-миллионеров Oasis, и Suede, от «скромной провинциальной жизни дорвавшихся до медленной гибели в шике и роскоши», и Levellers — «Нерва Никакого Поколения», швырявших пустые бутылки в полицейских во время сентябрьских беспорядков 94-го в Лондоне по поводу принятия «Criminal Justice Bill», и берущего за душу Свадебного Подарка (Wedding Present), и завораживающего Tindersticks. Всех тех, кто засветился летом 94-го на большой триаде Британских фестивалей — Гластонбери, Фениксе, Рединге. Для них и для многих молодых музыка — единственная возможность выбраться с самого настоящего дна. Но они сохранили в себе ненависть к жирным задницам с больших лейблов, даже если и имеют с ними дело. Это чувство, движение снизу вверх, и было заложено в основу организации Indie звукозаписывающих фирм, и сейчас многие команды наваривают там больше, чем те или иные «мейн-стримовцы» из шоу-бизнеса. Одна беда, что дело сейчас ставится на такой же конвейер раскрутки и сдирания максимальной прибыли. «Мы видели идеализм шестидесятых, и одной «All You Need Is Love» оказалось недостаточно… Обратной стороной медали было «Fuck You», если любовь — не ответ, то тогда насрать на все. Это другая форма эскапизма и апатии. Я смотрю на девяностые как на одновременно реалистичные и идеалистичные. Мы пытаемся найти баланс». (Из интервью Клер, участницы техно-группы Deee Lite журналу Vox).
— Увы, но французское искусство Франсуазы Арди, очевидно, сильнее французской политики, если оно просачивается в эту дикую Россию, словно вода в греческую губку.
* * *
Framed
— Смерть Христова! Как это великолепно изложено! — подумал я, просмотрев в вагоне на обратном пути в Паддок Вуд/у свежую информ-добычу. После «Поколения Свиней» (The Generation of Swine) Хантера Томпсона новая поросль пост-свинков выбирает Экстази и без огневой подготовки ус-тремляется под Hammer Song на штурм сверкающих бастионов Координационного Совета по Безопасности Личности (КСП-БЛ…).
Людовик грузно поднялся из-за стола вместе с Viigin & the Hunter.
— Что делать? Россия и Му Lady of the Night никому не нравится, но вся Европа Coitus Interruptus нуждается в ее услугах… Так позаботьтесь же, принц, посылкою в Петербург, эту Похьелу, ловкого человека, просекающего фишку Buff s Bar Biues. Нет, не человека, а — дьявола, сумевшего поставить зарвавшихся Айвасса и Бартлета Грина на место!
Что я хотел? Да, все просто… I just want to make love to you… И самое приятное, что во всей череде основных британских музыкальных действ — Гластонбери, Фениксе, Рединге — полностью отсутствовала четкая объединяющая идея. They didn't mean anything… Просто мощная подборка добротных команд, и тысячи зрителей, которые образуют спонтанный Be-In, со всеми Вудстоко-Алтамонтскими примочками.
— Ну постреляли барыги друг в друга иа Гластонбери. Ну замочили в перестрелке пятерых. I don't give a fuck about it, man. Жизнь обесценивается, только и всего. Эти козлы в правительстве собираются легализовать марихуану, одновременно принимают свой блядский «CJB», возводят наркостукачество в норму жизни. Но они не врубаются, что мы не сраные попкорновые янки, которых дядя Сэм ставит раком со времен Великой Депрессии, а может даже и с раныпего. Гластонбери — святое место, несмотря ни на что, это поля и холмы мечтательных шизоидов. Freaky fuckers dreaming place. Просто здорово, что теперь там ни один засранец, «интеллектуал из интеллектуалов», не кричит о раздутых, как чумные подмышки, скорых сальных объятиях революции, Бога, любви, нанизанных на шампур общего прагматизма, как охотничьи колбаски на прутик. Все это блевотина шестидесятых, с которой мы вынуждены сталкиваться, потому что эти недоношенные, впавшие в мочегонное детство, лохи ходят по улицам и площадям, площадям и улицам, и ноги переставляют в точности, как все остальные. А мы просто здесь, мы молоды, и неважно, кто из нас талантлив, кто полный гондон, кому повезет, а кому снесут башку в духе 4Горца»… Wanna have a drag, man?
— И!
— Ууу… Гластонбери… «It was really wild, man», — продолжал Чин, барабанщик Гнусной Любви, за трубкой мира. — Никто не ожидал такого пиздеца. Это как джин, 23 года выбивавший затычку из кувшина, и вот его, наконец, прорвало, (из беседы на «Crap Stage»… Жизнь хороша, когда пыхнешь не спеша).
Зато как сверкал офицерский корпус на Action Strasse! Что за лошади! Что за тонкие вина Soul in Chains! Что за любовницы, выползшие из моря под The Tale of the Giant Stoneater! В походе офицера Франции сопровождал обоз, а в нем — Ribs& Bails, туалеты, Shark's Teeth, сервизы, парфюмерия фирмы «Give Му Compliments to the Chef», мартышки Shake that Thing, магические зеркала «Tomorrow Belongs to Me», театры «То Be Continued» и прочее.
* * *
Ibmorrow Belongs lb Me
Граф империи, генерал и обер-гофмаршал Карл Сивере (гладковыбритый, сытый и трезвый) принес Елизавете, спавшей вместе с загримированным под Ваньку Шувалова сукку-бом, кофе.
— Ну, матушка, — весело заговорил он, — а ты напрасно вчерась туза скинула. Тебе бы в шестерик сходить. Глядишь, и я бы тебе Воланда срезал… Пей вот, пока не остыло!
На Гластонбери я собрался тут же, как только увидел в июньском «Боксе» афишу. Уже с неделю я парился на ферме под Фэвершемом, обрезая сухие ветки яблонь, и эта байда успела достать до желудочных коликов. «I wanna have you back», — кричал мне пахан, потрясая рецензией на главу «Джанки», напечатанную в «Забриски Райдере». И тут на тебе — Jungle Jenny во плоти. Смачный привет от старухи-акклиматизации. Когда днем под тридцать, а под вечер пятнадцать, с моря дует пронизывающий ветер… За два дня я обгорел так, что кожа пошла пузырями, и майка «Каннабис, Марроканский Черный» к концу рабочего дня липла к спине, и ее приходилось отдирать с кусками кожи. Настоящий пиздец тушке фаршированного Минотавра! Вечером накануне фестиваля я слег под тридцать восьмым градусом. Утром, накачавшись амфетаминами, вышел работать и, исходя соплями, с феерической быстротой щелкал ножницами, как парикмахер, обслуживающий бандитскую манду. Love Story, братва, в натуре! School's Out for the Summer, kids!
— Алекс, ты едешь? — спрашивал меня Тони, местный интеллигент, немало гордившийся тем, что в конце шестидесятых работал на CBS и был лично знаком с Сантаной, Сатаной и Джеком Брюсом, а теперь, после серии банкротств своих магазинов, прозябая в глухой провинциальной глуши, периодически подрабатывал на ферме.
— Апчхаааа…
— Ну не расстраивайся… По четвертому каналу увидишь куски…
— Апчхааа…
Goodnight Irene… Прощай, сладкая пизда Ирены…
— Осьмнадцать-то рублев… тьфу! — сочно выговорила Елизавета. — На эти деньги дом и Every Cowboy Song не построишь, только хворобь наживешь и будешь потом кричать: «Say You're Mine!» Лучше кликни через речку Gamblin' Ваг Room Blues: может, кто из Строгановых, этих Crazy Horses, и встал уже. Так пущай со мной пофриштыкают под Cheek to Cheek…
Оставшееся время, пока гремел Гластонбери, а в мозгу вертелся диск Харви «The Penthouse Tapes», я безвылазно валялся в караване, врубая телевизор, как только начинались трансляции с фестиваля или с чемпионата мира по футболу. С треском разгорелись дрова в печи Дахау-хау-хау. В двери вдруг просунулась голова инопланетного великого канцлера и редкостного хапуги Бестужева-Рюмина; он повел носом, на котором из-под слоя кокаиновой пудры явственно проступала ужасная синева старого закаленного пьяницы. На полках маялись в судорожном ожидании консервы, бисквиты, печенье, пивные упаковки, батарея разнообразных сухих вин, отечественные препы, под видом лекарств миновавшие обе таможни, местные ингридиенты, специально подобранные на фестиваль. Вязкий, как размякший на солнце шоколад, шарик мад-жуна, приобретенный у арабов на вещевом рынке вместе с майкой «Live Fast, Die Young». Пакетик Эйча, который удалось зацепить у маленького кобейна в букинистической лавке. Эйч был немедленно разбит натри части, в расчете натри дня. Я, конечно, и коно-водо-вело-фото-гребля-ебля и охота в одном бледном лице, но и нес дуба рухнул, чтобы угробить себя в первую же неделю в своей вожделенной Рио-де-Жанейре.
— Матушка-осударыня, — сказал шепотком страстным Бестужев, — а я до твоей милости. Дела в Европах завелись как вши немешкотные — Джонни Кей сбежал из Восточного Берлина под пулями пограничников (тонкая операция «шта-зи» по внедрению на Запад своего агента).
— Погоди, Алексей Петрович, дела — не Степные Волки, Европы со своими Ехно и Евро подождут. А я нечесана еще! Маврутка-то, спроси if Berry Rides Again? Что же, я так и буду одна тут мучиться?
В атом сложном трудоемком процессе низвестись за неделю от Hoochie Coochie Man (man у сучьей кучи) до состояния дауна, сутки разглядывающего собственный ботинок, при наличии денег, маз и свободного времени — дело самое простое и обыкновенное. Но вот пятьдесят раз отжаться каждое утро, брызгая слюной иа зеленый коврик, и намотать ножками километров пять, это, простите, даже не «нет наркоистерии», а натуральный тридцатитрехкратный Fuck, и стакан парного молока, согревающий обмороженную душу и укрепляющий костлявое тело.
На пороге (без парика, в одном шлафроке на голом теле) появился Bom to be Wild, «ночный император» России — Иван Шувалов, и был он like Your Wall's too High шибко невесел после вчерашнего окаянства с Марсом Бон-файяяяя!
Ветер Desperation сурово мял деревья, на крыше паскудно орало «The Pusher» воронье (песнь о гадах, которые наживаются на нашем здоровье). Зайцы, вместе с a girl I Knew, в организованном порядке гадили перед караваном, Рома-рио под «Take What You Need» заколачивал очередной гол, Би Би Си шпыняло Марадону за финты под винтом, а на четвертом канале перед камерой скакала нахрапистая девица с двумя болтливыми, а-ля эмтивишными мальчиками, которым так и хотелось намазать задницы скипидаром, чтоб их гепард не догнал. «Ай да Джонни Кэш, ай да Ник Кейв, ай да Пол Уэллер, ай да братаны Галлахеры из Оазиса! Ну как дела, ребята? Отлично? Ну и хорошо! А сейчас группа Blur, для вас, девчонки и мальчишки (Mind фелчеры-родители, Small Faces, группу Bloody старую, послушать не хотите ли?)».
— С кем это ты так вчера отличился? — спросила Шувалова Елизавета с укоризной, но заботливо-нежно, как мать родная.
— «TV во всю прочувствовало запах жареного… Многие сейчас поговаривают о возрождении духа шестидесятых, вот они из кожи и лезут вон, чтобы увязать концы. Гластонбери сейчас даже больше, чем крупнейший фестиваль музыки и искусства в Европе — это полет по ту сторону, шанс прочувствовать Англию в самой ее эксцентричности и чрезмерности. Это место, где стирается привязка к реальному миру. Телевизионщики ие смогли просечь magick величайшего фестиваля на нашей земле и одновременно не смогли ее уничтожить, кастрировать до товарной прилизанности. Гластонбери остался демонстрацией счастливого, пьянящего единства, настоящим открытым храмом, ще разные прикольные ритмы передаются от племени к племени, возбуждая нервные окончания. Реальную проверку фестиваль пройдет на следующий год, когда телерадиовещательные компании будут рвать на себе исподнее, чтобы превратить все во «Freak Show». Организаторы должны быть начеку- долгое время Гластонбери был слишком хорош, чтобы дух его сейчас отдал концы». (Гейвин Мартин, «Vox», сентябрь 1994-го).
Шувалов держался вроде блудного сына — виновато-по-корственно:
— Да у Апраксиных, матушка, вечеряли. Помню, что кастраты на диво усладительно пели песни Сержа Гинзбура. Потом Разумовский палкой стал бить фельдмаршала, а Нарышкины — те, как всегда, разнимали…
Из воспоминаний о тех июньских днях Faster Than the Speed of Life у меня в голове остался лишь слипшийся комок ощущений на физиологическом уровне, связанных с конкретным восприятием той или иной группы. That's none of your doing. Молчи, корова Мэттыо Стокоу, не твоего ума это дело. Порой мне хотелось искать какие-то аналогии, но сил подняться в своей Spiritual Fantasy и хотя бы записать собачий бред, типа Madder Rose — Велвет Андеграунд с поправкой скорости и звука на двадцать пять лет, было не больше, чем похоти в джунглях Вьетконга после напалмовой атаки. Don't step on the Grass Sam. В голосе Мэри Лорсон из Роуз был некий экс-торчковый чарм. Я тихо улыбался, кивал головой, ловя кайф пульсаций во внутренностях, нежившихся в теплой солоноватой ванне разлитой по клеткам коричневой жижицы.
— С твоей колокольни двадцать восемь, матушка, подале видится, — заскромничал Шувалов, готовясь к Magick Carpet Ride. — Только смотри, как бы не пришлось нам, русским, чужую квашню даром месить) Disappointment Number получится…
Песня «Она Страдает» (Manic Street Preachers, 'Holy Bible') заставила припомнить одну мою знакомую толстуху, тип Миллеровской Илоны, которой вместо фаллосов нужны были самовзрывающиеся ракеты, кипящее масло с сургучом и креазотом. MSP — буффонада висельников с соответствующими масками и декорациями из орденов «Красной Звезды» на беретах, нечто среднее между богоборческими шоу-мисте-риями Артура Брауна и театральными приколами Алекса Харви, дополненное припанкованным саундом, и настолько разбодяженное кислотой, что возникало ие свойственное этой музыке ощущение легкости и воздушности.
— Фридрих-то, король прусский, тоже обеднял изрядно. Как говорится, Lost & Found by Trial & Error. Даже пиво и то налогом обклал. И от авансов аглицких не откажется. Вот и пойдем мы с тобой, матушка, с нашим Resurrection воедину с пруссаками и их Reflections, Ганновер воевать противу Франции, тебе столь любезной…
Ночное представление Trans Global Underground превратило меня в зачарованную ярко-пятнистой змеей придурковатую птицу, упорно сидящую на яйцах, несмотря на кольцевидные техно-танцы глобального каюка. А под заводную «Чамба-вамбу» я уже пританцовывал и орал 4 Пятнадцать человек на сундук мертвеца», сотрясая караван мощными прыжками. Жившие напротив литовки из семей наци-коллабрационис-тов, не сдержавшись, запустили огрызком яблока в мое окно. В ответ полетела пустая бутылка, окончательно разрешившая все наболевшие русско-литовские проблемы. Время неудержимо летело к рассвету. За окнами начало трезветь. Пора бы и о душе подумать.
♦ **
' Четверг, 25 августа. Начало девятого. Hope for HappineSS.
И (задом к Шувалову) сказал канцлер так:
— Я, слава богу, сыт и кокаину не прошу у других понюхать.'Не для себя стараюсь, а ради Hope for HappineSS и пущей славы отечества. И корень политики моей — древний, паче того — Петра Великого система!
Why I am so short? Я настолько перенапряг память, что на подъезде к своему временному пристанищу прошляпил контролера и влетел на возмутительную сумму в два фунта с мелочью. (Когда тебя в дни Тори ловили в английском поезде без билета, ты платил от предыдущей станции до следующей, или через одну).
— Ой, не хвались, Петровичу — свысока возразил Шувалов. — Политика Ктулху, как и галантность с дамами строгой системы иметь не может. Save Yourself! Иной час и рееность надобно вызвать, чтобы удержать прелестницу Priscill-y. А по твоей «системе» — Россия с торбой и Lullabye Letter по чужим дворам шляется. У кого не берем только? Даже голландскими ефимками не брезгуем… И то — позор для русского племени!
We did it again, спустя два с половиной столетия. На тревожный звонок я не обратил внимания и был расслаблен, нежен и кроток, как новорожденный щенок. Чтобы не терять время на следующий день рок-н-роллыюй случки, зашел в пристанционный магазинчик, закупив легкий подножный корм — сыр, пачку хлеба, три банки бобов, ветчину — и двинул по проселочной дороге к ферме. Why are we sleeping? — вопрошали The Soft Machine. Под полной луной дорогу во множестве пересекали зажравшиеся маньячные кролики и исчезали среди плантаций хмеля. Однажды, поражаясь, как любой завзятый охотник, обилию праздношатающейся дичи, я задал своему приятелю, старшему инспектору налоговой полиции, дурацкий вопрос: «А как у вас, Марк, с волками дело обстоит?» Он странно взглянул на меня (мы обсуждали Гонзо-жур-налистику Томпсона) и сказал:
— Ты о чем, вообще? Последнего шлепнули еще при Генрихе Восьмом. Исторический факт. У нас стерильно мистериаль-ная страна. Как историк, должен понять, что я имею в виду.
— Как историк, понимаю. Кстати, об историях. Я не рассказывал, как оказался в милиции с пустой банкой из-под Мэри Джейн, без документов и в такой Хумарабумбе, что на все вопросы отвечал: «Я внебрачный сын Пабло Эскобара!»? Нет? Ну, так слушай…
* * *
Сны о Самом Главном… Затанцуй своего папашу до Смерти..
— Матушка JungjieJenny! — взвыл канцлер Amos Moses, стуча тростью. — Who murdered sex?! Кой годик Сирокко пошел — все завтра да завтра. Посла-то твоего в Лондоне, князя Сашку Голицына, совсем уже при дворе тамошнем масоны за подготовку Boston Tea Party заклевали!
На сегодняшний день подготовлен каталог человеческой популяции, созданный по аналогии с уже существующими каталогами экосистемы.
Данный каталог позволяет выявлять принадлежность любого человека к конкретному виду, что в свою очередь дает возможность выявить структуру психо-физиологии человека, коллектива в полном объеме. Человек или коллектив может регулироваться, контролироваться и управляться в зависимости от задачи.
В стратегическом плане имеется возможность выявления расстановки финансово-политических сил (группировок), планов лидеров данных образований, способов реализации поставленных задач (например: возможность полной нейтрализации с нанесением максимального ущерба в случае расхождения целей финансово-политических групп и пользователя данной технологии). Также, при решении своих стратегических планов предоставляется возможность реализовать их с наименьшими потерями для своей организации, сохраняя за собой анонимность для объекта внимания.
Взаимоотношения с конкурентами могут осуществляться на базе манипулирования: использование в своих целях, подчинение своей организации, как головной, оставление в резерве при частичной или полной потере финансовой и политической активности.
В тактическом плане возможно использование в кадровом аудите (определение реального соответствия сотрудников занимаемым должностям, подбор кандидатов на ключевые посты, определение совместимости сотрудников, определение работоспособности коллектива в целом); выявлении мешающих структуре лиц, способы их нейтрализации или использования; оптимизации взаимоотношений с партнерами; разрешении острых проблемных ситуаций, требующих неотложного вмешательства (получение детального сценария своих действий для решения конкретной проблемы с целью достижения нужного результата или минимизации отрицательных последствий).
Психологический портрет структуры личности объекта составляется по 6 факторам (интеллектуальный, физический, психо-эмоциональный, диетологический, сексуальный, среда обитания).
Интеллектуальный фактор позволяет выявить особенное* ти и мощность интеллекта на момент исследования и возможные изменения в перспективе, скрытые интеллектуальные возможности объекта, определить оптимальный режим деятельности интеллекта, выявить сопротивляемость и устойчивость интеллекта к внешним воздействиям, а также взаимодействие интеллектуального фактора с эмоциональными, физическими, сексуальными и другими характеристиками объекта.
Физический фактор раскрывает общую характеристику физических возможностей и способностей человека, наличие у него скрытых физических способностей, минимальные и максимальные параметры основных физических возможностей, оптимальные условия жизнедеятельности объекта с целью сохранения и поддержания его физического здоровья и высокой работоспособности.
Психо-эмоциональный фактор описывает общую характеристику психо-эмоциональной структуры личности объекта, сопротивляемость и устойчивость психо-эмоциональной сферы по отношении к внешним воздействиям, сильные и слабые стороны психо-эмоциональной сферы (например, что наиболее легко нарушает эмоциональную устойчивость объекта), взаимодействие психо-эмоционального фактора с интеллектуальными, физическими, сексуальными и другими характеристиками объекта.
В диетологическом факторе приводится общая характеристика диетологии объекта и его отношение к пище как к таковой, пищевые предпочтения объекта, разновидности пищи, ее консистенция, цвет, форма и др. характеристики еды, влияние временного, погодного и сезонного факторов на отношение к пище. Проводится выявление разновидностей пн-щи, наиболее физиологически подходящих и/или вредных для объекта. Так же место приема пищи, интерьер, сервировка, температурный режим и тд., время приема пищи, особенности приема, поведенческие характеристики объекта до-, во время и после приема пищи.
Сексуальный фактор показывает сексуальность объекта, его отношение к сексу: развлечения, удовольствия, спорт, потребность, необходимость, секс как продолжение рода, отношение к семье, детям и т. п.; предпочтения в партнерах, ориентация, количество, продолжительность, периодичность сексуальных взаимоотношений, влияние времени суток; место сексуальных взаимоотношений, предпочтения в зависимости от темперамента, возраста, внешнего вида и особенностей партнера; скрытые сексуальные особенности объекта, отношение объекта к отсутствию или наличию сексуальных взаимоотношений.
Фактор среды обитания позволяет определить влияние среды обитания на жизнедеятельность объекта, влияние погодного, временного, сезонного факторов на объект. Предпочтительные или нежелательные характеристики домашней, рабочей среды или среды отдыха.
Все искусственно смоделированные вышеперечисленные факторы могут оказать влияние на жизнедеятельность человека в положительную, стабилизирующую и отрицательную стороны.
— И что с того? — взъярилась Елизавета под «Sultan's Choice* Алекса Харви. — Кот православный, а не Султан какой-нибудь, так и пущай несет крест-то свой. Я-то плачу $25 for a Massage и терплю от политик неприятности разные… Лишний-mo долг Россию и ее Псов Войны не украсит!
• **
Пятница, 26 августа.
Сеть Гэрящих Путевок (Вам позавидуют попутчики!)
Елизавета Петровна уже отбросила от себя перо:
— Потерпи еще чуток, канцлер Бостонского Чаепития… Шутка ли! Целый корпус им дай. Христианские, чай, душеньки. Втравят меня танцевать буги — быть битой. А за какой интерес! У меня Фридрих, враг персональный, на вороту виснет. Шаурма в Питте — хитра, да и я не за печкой уродилась. А потому, канцлер, иди с богом домой и ни о чем не печалься…
Поход на рок-фестиваль — то же самое, что большой «trip» для каждого отдельно взятого Ричарда Альперта. Еще мудрый Джон Лилли предупреждал, что перед сеансом необходим полноценный день отдыха и здоровый ночной сон. Суматошно проведен предыдущий день — путешествие окажется нервным, сумбурным, как п>н винтового. Поймал ритм — крышу несет, як свинью к кормушке. Чуть сбился, забьют к ядреной фене и в моченых яблоках — на праздничный стол.
И помчались сани, когда уже смеркалось над Похьелой, а в них — с хохотом суккубов — массажистка Алекса Харви, две горничных, портниха да еще дура старая (мастерица сказки сказывать). Посреди же них и Machine Gun Файяяя!!! — сама императрица, ее величество!
Ночью за стенкой соседи шумно справляли день рождения. Когда четверо здоровых мужиков пытаются развести двух чнчиц другой национальности, и все говорят на ломаном английском, то, как говорится, полный опал. Смешно и грустно, девицы. «Мы есть хотим приткнуть и чтой-то абсолютно азиатско сунуть. В поля! В поля! Туда, где дремлет паскудная тля!… Мы есть хотим по случаю праздник у наш друг устроить большой группен вобла!» И такая поебень несколько часов с небольшими трансцедентальными перерывами. И все впустую! Парашюты не раскрылись, парнн отрубились… Не выдержав, я вышел с сигаретой и спросил единственного, оставшегося на ногах, нужна ли ему по-, мощь переводчика.
— За стакан водки я закачу тебе такую любовную песнь, такие Fanfare (Justly, Skillfully, Magnaminously), что у Гомера уши завянут, а неприступные Пенелопы падут как Бастилия.
— Что есть Гомер?
— Да так. Один друг вашего несравненного кадавра Чау-шески. Мир его праху. Как поет Джеймс Дин Брэдфилд: «Она глотает глубже, глубже… Мужской моллюсок бредит от удушья». Бай-бай… Спокойной ночи, лирик неоприходо-ванный…
Мрак еще нависал над спящей Германией, когда ровно в четыре утра камер-лакей сорвал с коронованного и побеждающего дитя Книги Закона (Tomahawk Kid по Роберту Стивенсону в переложении Алекса Харви) одеяло и распахнул окно в заснеженный сад, шестью террасами сбегавший к воде.
— О! Подлец! — воскликнул Tomahawk Kid. — Как я хочу спать, а ты каждый день безжалостно будишь меня…
Наутро под песнопение «Vambo* нам припомнили все. Маясь похмельем, соработники моих друзей обвинили их в хроническом загаживании кухонной плиты. В разгар сборов в дверях появился румын-очкарик Сракуль, сам себя назначивший старостой, и угрожая бойкотом, фермером и еще какой-то хуетой, принудил бедную Аню драить всю кухню. Она, понятно, злилась. Я, взлетев как на крыльях сиднокарба, с утра пораньше, из-за резкой затормозки злился тоже. Вадим (отнюдь не Роже) милостиво пытался проснуться.
— Старый, ну давай, давай… Все вкусное съедят. Ведь не корысти ради, — умолял я его.
— Я никуда не буду торопиться. Сейчас приму душ, помою голову, побреюсь, позавтракаю, соберусь и…
— Но ведь еще вчера надо было собраться…
— Не будь таким нацистским маньяком. Ну пропустим групп пять, не вешаться же.
— Скорость, скорость жизни теряем… Сейчас главное — в темпе доехать. Надо на сверхзвуковой, а получается на черепашьей. Я закинул рабочее поле. Оно вхолостую профурычит, а мне потом разгребать все дерьмо, да и вы влипните. Ведь мы еще ни хуя не представляем, как попадем внутрь без билета… Вообщем, Give Му Smells Good Compliments to the Chef!
— Я торопиться не намерен. Сядь и успокойся. Вруби лучше ту фестивальную кассетку, которую бесплатно пришпилили к «NME*.
Кассетку пришлось прогнать несколько раз. «Jailbird* (The Dust Brothers Mix) Primal Scream спустя несколько лет гремел на нашем байк-шоу, а Генри Роллинз, исполняя «Civilized*, орал московской публике: «You are Pretty Hot!* С джазовыми примочками «Пурга в Фа диез миноре* Tindersticks проникновенным, глубоким голосом Стюарта Стейплза запушистила меня до чрезвычайности; под резкие гитарастные Эластику, Echobeiiy и Shed Seven так и подмывало резко вскочить и стремглав мчаться на станцию. Время неумолимо шло к полудню, когда первые команды должны были огласить своими воплями фестивальное поле. Я чертыхался и терпеливо ждал.
— Весь мир удивится, узнав, что я совсем не тот, каким меня представляют в песне Delilah. Европа думает, что я окончательно Framed и стану швырять деньги на искусства, а талеры в Берлине будут стоить дешевле булыжников… О нет\ Все мои помыслы — лишь об увеличении армии Teen Soldiers…
В первом часу мы уже спорили на перроне с Little Demon насчет маршрута. Через Лондон или в обход, кружным путем. Вот где собака порылась и окончательно закопалась. Я стоял за первый вариант, Вадим за второй, Аня воздерживалась. 43а сколько отдадите вашу подружку, французы еб-нутые?» — орали нам с другой стороны прыщеватые юнцы, проводящие весь свой досуг, то есть шестнадцать часов в сутки, исключительно на вокзале, где пьют пиво, пошлят и по-детски сквернословят. (Местные же девственницы протирают джинсы на скамеечках у бензоколонки. Авось увезет на тачке принц из сказки. You made me Love you (I didn't want to do it)! Тоска, бля, провинциальной глуши. Шаг влево, шаг вправо — побег, прыжок на месте — аист на крыше). Мы внезапно замолчали, и каждый, не сговариваясь, ощупал в сумке свою бутылку виски. Спор возобновился, два поезда ушло без нас. Столько же времени мы потратили чуть раньше на закупку бухла, верно прикинув, что на фестивале все будет втридорога. «Как, Вадим, насчет свежих бананов?» «А может ты, Алекс, сиднокарб будешь с ананасами трескать или ограничишься авокадо?»
— Пусть монахи побольше ссорятся по поводу Yellow Coat и интоксикаций, — говорил Фридрих, врубая Hong Kong Скримин' Джей Хокинса. — Пруссии это выгодно; что католик, что еврей, что лютеранин — мне на это плевать, лишь бы они трудились… А ще их расселить? Вот задача: нет войны, и нет новых земель. I love Baris, конечно, но мы извернемся! Мы осушим болота — этим обретем новую страну внутри старой. Без крови н Orange Colored Sky! Без пушек и Alligator Wine! А дети поселенцев будут считать мою Пруссию уже своей отчизной.
Darling читатель» Please Foigive Me and take me back to my Boots & Saddle.
— Баран.„здесь? — был первый вопрос короля.
Наконец, меня оставили в меньшинстве в моем Temptation.
И завертелась мать-кругомать. Миновали Тонбридж, покатили в сторону Редхилла, где надеялись сделать пересадку по прямой на прямой до Рединга. Почувствовав задницей Frenzy- неладное» я слинял в туалет, терпеливо выждал две станции, периодически сливая воду, с гордым видом вошел в вагон и нос к носу, Person to Person, столкнулся с… Ну, вы сами понимаете. Хуже облома не придумаешь. Вадим ехидно посмеивался. Минус два с полтиной с рыла. Аут.
Король запустил пальцы в глубокую тереть барана, почти чувственно, как в женские кружева:
— Ого! Вот это шерсть настоящего Зверя… Отличное будет сукно для прикидов. Отныне разводить в Пруссии именно испанскую породу. И не следует смеяться над блеянием глупого животного. По опыту жизни знаю, что один хороший баран полезнее худого гауляйтера.
В Редхилле прождали полчаса. В начале третьего появился локомотив с двумя вагонами. Застыл. Мы сели. Туг же появился гвидон в фуражке с желтым околышем, «Мне до…» Я назвал станцию на полпути. «Пять, плюс десять фунтов штрафа за то, что сразу не взяли билет». С ребятами моментально повторилась та же процедура. «Я сейчас схожу, кое-что выясню, подождите…», — сказал гвидон и удалился. «Ходу резвые, ходу, — проорал я. — Гаскойн пасует Линекеру… Удар! Мимо!» Мы пулей вылетели из вагона и застыли у щитов с расписанием.
Король взмахнул тростью и заговорил с пылом:
— Мне известен способ Middle, как спустить с цепи русского медведя Вот in '69. Но кто мне скажет — как его посадить обратно на цепь, on а горе висельника, как в песне Rocket from the Crypt? Самое лучшее: оставить медведя в берлоге с его Young Livers, делая вид, что его никто не замечает. Однако сейчас Зверь зашевелился в своем логове и уже не хочет предаваться drop out-y. Господа! — вскричал король. — Used Россия
страшная страна, и через полстолетия, верьте мне, мир вздрогнет от ее величия в Ball Lightning!
Отчаянно матерясь» блея» как баран Фридриха» непрерывно куря» я ходил взад и вперед по платформе, оплакивая уже вышедший на сцену истеричный dEUS Тони Бармена с шизанутой скрипочкой. («Мы работаем над резкостью, как Велвет Андеграунд — пишем добротную поп-песню и придаем звучанию суицидальный оттенок* — из интервью Тони Бармена). Подошел поезд Брайтон-Лондон, из вагона повылазили потные контролеры и, громко гогоча, стали заигрывать с дежурной в будке. Через минут десять они расползлись по местам рабочих дислокаций, станция опустела. Следующий на Лондон отходил через двадцать минут. Одновременно засосало под ложечкой и похолодело в ребрах. Я провел языком по похотливым fat lips…
— Ребят, временно назначаю себя диктатором, а то мы так весь день проваландаемся в Heater Hands. Это, блядь, натуральная порча, с самого утра. Только что доперло. Как шляпа на кровати в «Аптечном Ковбое*. Садимся сейчас в сторону Лондона, четыре станции до Клэпхэм Джанкшн, потом пересадка до Рединга. Джанкшн, старик, — символ. Он выручит наши старые задницы. Никаких дискуссий, никакой отсебятины. Rapid Eye оклемался… соски крепнут на ветру. Никому мало не покажется.
— Перестаньте болтать о дурных дорогах! — закричал Tomahawk Kid. — Come See, Come Saw! Пруссия окружена врагами, прибывшими из Salt Future… И мне не нужны отличные дороги, по которым бы армии врагов докатились до Берлина… Нет! Пусть они застрянут, Burnt Alive в прусской грязи. А мы будем воевать только на чужой территории, где дороги идеально устроены.
Меня прошиб холодный пот, когда битком набитый поезд неожиданно встал на полпути. «Сохраняйте спокойствие. Авария на станции «Виктория*. Движение будет очень медленным. Просим нас извинить*. «Просто жопа какая-то*, — воскликнул Вадим, и тут мы все втроем дружно расхохотались. Поезд пополз вперед, как раненый Зверь, истекающий кровью. Вадим сосредоточенно читал «Гардиан*, Аня дремала, а я доедал плитку шоколада и восстанавливал в памяти подробности матча «Спартак-Л иверпул ь*, на котором мне удалось загипнотизировать вратаря англичан Гробелла-ра до степени умопомрачения в нашу пользу. Дорога напоминала компьютерную игру с несколькими уровнями, на каждом из которых героев поджидает новый пиздец. Контролеры, террористы хуевы… Проше Панове, пылай как ке-руаковская римская свеча! «Не удивлюсь, если по приезде в Рединг там начнется землетрясение*, — заметил я. «Я уже вообще ничему не удивляюсь, — отозвался Вадим. — Это даже не трансформация эстетики поп-арта, а Апокаляпсус Опу-пейнос в кожаном пальто*.
— Да, — согласился Tomahawk Kid, — русская армия хороша… Но привыкла воевать с татарами, высосавшими практически до дна благородную монгольскую кровь. Я представляю себе виртуальную реальность, в которую она побежит после встречи с правильной организацией моего Армагеддона!
«Трипперная ветчинка* Джанкшн — огромный перевалочный пункт, бесчисленное множество путей, прямая до Рединга. По нашей платформе вовсю разгуливали разрозненные брито-волосатые персонажи, по многозначительным ухмылкам и частой отрыжке которых можно было догадаться — процесс Брайона Гайсина, вялотекущий из настоящего в будущее, пошел и набирает силу.
— Король, — отвечал фельдмаршал Джемс Кейт (не путать с его потомком, вздернутым на виселицу солдафоном Кейтелем), двадцать лет прослуживший под знаменами России. — В воле вашего величества бить русских правильно или непра- < вильно, но русские со своими волхвами, шаманами и ракетой из склепа… не побегут!
— Вадим, садимся через пять минут!
— Почему? Наш поезд только через сорок.
— Зеленая волна, старик. Стопроцентное попадание! Чтобы удержаться, надо сохранять предельную скорость. Здесь не Москва, черт возьми, не вечное распиздяйское зависалово!
Здесь нельзя ждать. Работаешь только на себя. Динамишь сам себя. Прошляпил скорость — остался без обеда.
Самое интересное — это шпионаж Street Fighting Man. Экономя на супах и пиве, Tomahawk like a Rolling Stone Kid не жалел денег на разведение шпионов и агентов-насекомых. Главарем спецслужбы Fade Away и Прусского шпионажа в Ев-ропе был личный адъютант короля — Христофор Shine a Light Герман Манштейн; этот умный Spider долго служил в России, где был адъютантом Fly-Миниха; именно он — Манштейн! — схватил из теплой постели герцога Бирона с криком «Гт Free!*, треснул его кастетом по зубам и, связанного, швырнул в коляску с Wild Horses… Из русской Let it Bleed армии Манштейн дезертировал в Пруссию, судорожно сжимая в руке Dead Flowers, так сказать slipping away; настоящее имя его, Angie, отныне во всех губернских городах России было приколочено к виселицам Любви in the Vain палачами из Sweet
Virginia.
Поезд на Виндзор, два больших перегона в сторону Рединга. Станция Стейнес — перерыв на одну сигарету. Пока перекуривали, Аня, прохаживаясь у выхода, нарвалась на гвидона. На английский ответила немецким. Гвидона сдуло обратно в будку. Не забыл Ковентри и тетю Фау, сукин сын. Аллее Би-цифер! Поезд прямой, как новенький гвоздь. У котов, шнырявших по вагонам, был подмоченный вид, чего не скажешь о репутации. На нас обвально рухнул вечер.
— Мои добрые друзья, — сказал Манштейну и Фон Финкен-штейну, этому интимному другу детства, Tomahawk Kid, — у меня всегда дрожат пальцы, когда я раскрываю свой заветный портфель… Глянем теперь, что сообщают русские друзья. О-о, как их мною у меня.»
Четыре, три, два, один — меня буквально трясло от нетерпения — пуск! Очнулся в огромном вокзальном холле от своего же нечленораздельного рычания: «Аарраа…*
— Ты чего? — спросил Вадим.
— Помнишь Евстигнеева в «Зимнем Вечере в Гаграх*? — Кураж есть? Громко рявкнул, значит, есть. Подожди, я сгоняю за пивом.
— Опять-таки, — призадумался король, — русские раскольники, слушающие «Stripped* Роллинг Стоунз, терпят столько неприятностей от духовенства на родине, что тоже ищут моего покровительства. Не могли бы мы из Берлина произвести раскольничий бунт в России?
Вслед за мной каждый куда-то сгонял. Мы размякали, растекались мороженым в жаркую погоду и уже никуда не торопились. Шесть без мелочи. Выйдя на улицу н размышляя о цели бунта вместе с Манштейном, мы пристроились в хвост огромной компании тинейджеров с размалеванными гитарами. Ничего не надо спрашивать — собачий принцип, куда они, туда и мы. Навстречу волне новоприбывших в город валила такая же толпа, оседавшая крупными каплями по близлежащим пабам, закусочным и винным лавчонкам. В некоторых было уже не протолкнуться, и народ, успевший пресытиться искусством, пожирал пиццу, развалившись прямо на тротуаре. Из темных глубин паба доносились домерянные «Факи», «Каки» и громобойный хохот. В потоке людей, осторожно принюхиваясь, там и сям сновали мелкие дилеры и перекупщики фестивальных маек, наваривавшие по два фунта на поправку здоровья бывшему регенту. Из одной машины в открытую торговали травой. Пивнобрюхие бородатые дядьки ласково похлопывали по плечу очередного лоха-покупателя, пронизывающим взглядом оценивали содержимое его карманов и начинали вкрадчивый пушер-ский охмуреж. Рядом с важными, надменными Бобби кружился абсолютно невменяемый человек в майке «Fuck Woodstock '94>, пронзительно верещавший с мерзким акцентов через равные промежутки времени, обнажая гнилые зубы: «Раз, два, три. Берехадим к вадным брацедурам. Каму труднаа…, можа адахнуть! Че, ребята, кислату, ябысь ка-бысь, любите?»
— Любим, мудак ты эдакий, — нестройным хором орали ему проходившие мимо.
— А я дак проста абажаю. Уааа…, — тут последовало длинное и замысловатое ругательство. Лица Бобби сохраняли надменность запечатанных презервативов, но строгость их чернобелых силуэтов блекла ежеминутно — застывшее мясное желе на заплеванной мостовой.
— Да чега ж жить прикальна… Каму трудная…, можа адах-нуть!
— Король рок-н-ролла всегда попадает в цель… Вот, например: освободить из Холмогор свергнутого царя Иоанна Антоновича, который, будучи из Брауншвейг-Люнебургского дома, приходится мне родственником. Имей я такой козырь в штанах, как наследник дурдома России, я стал бы играть на гитаре гораздо смелее, как Уэйн Крэмер против Крамера.
* •
Рединг. Рекогносцировка. Реквием во идеалистам начальной фазы ослнзма.
— Я тоже озабочен тем же, что и Джонни Кей, — подхватил Фридрих- Tbmahawk Kid. — Не будем бояться рискованных решений… Мой друг Людовик немало поработал над «равновесием* объединенной Европы. Версаль любит возиться с этим равновесием, как дурачок с крашеными яйцами Де Галля.
Плата за вход на фестиваль — чистая формальность? Чушь собачья. А тихое, глухое место? Забудь о нем, сынок, и два умножь на четыре. Организаторы за двадцать лет копания в себе должны были, в конце концов, чему-то научиться, даже не слушая Элвиса Пресли. И научились, чума на их голову. ОН! Brother! Внешне возможность прорваться для доджеров на халяву была {фактически исключена. Если на дикий Гластонбери пройти на шару, как облегчиться после пяти пинт пива, то Рединг — серьезнейший музопой, требующий от Зайона (Зверь бессознательного — проявляет себя во время перепоя) максимально извращенного воображения. «А чего ты ожидал? — меланхолично заметил мой друг Марк Джордж, панк-музыкант в середине семидесятых, поклонник Хантера Томпсона, а ныне уже упомянутый старший инспектор налогового управления. — Эти фестивали — крупный бизнес. Clear off! И незваные халявщики — хуже ирландцев. Можешь сказать секьюри-ти на входе, что хоть с Камчатки пешком протопал, только бы на Ред Хот посмотреть. — Вот касса. Ах, нет-денег? В дороге поиздержались? Извини, брат. С нетерпением ждем тебя в следующем тысячелетии».
Фридрих вышел из-за стола, усмехнулся, блеснув глазами:
— А не пора ли нам опрокинуть зто равновесие к черту и устроить Bat-trip dispenser?… Самое главное сейчас — опередить Россию: вырвать от Slang King и Шаурмы в Питте субсидии и договор с Англией, такой же по значению, какой Питт собирается заключать в Bug Day с Россией. Но мы, пропев Stephen Song группы The Fall, должны непременно заключить его раньше Петербурга… ТЫ понял меня?
Я старательно настраивался на самое худшее, на столь любимый Ла Веем Disney's Dream Debased. Но увиденное превзошло даже самые смелые поползновения серого вещества. Ну кто из нас мог предположить, что концертное поле будет охраняться так, как если бы зрители и музыканты были заключенными одного большого фестивального лагеря?
Приступим, братцы, к телу. Искусственные и живые препятствия:
Первое — полутораметровая проволочная сетка. Через пять метров открытого пространства — вожделенный трехметровый забор из гладких металлических щитов. Внутри, между двумя заборами, через каждые двадцать-тридцать метров стоял секыорити в желтом. Глухие места представляли собой непролазный кустарник с коварными ямами. А за кустарником, за проволочной сеткой, обязательно торчал поносный Джо, как мы потом окрестили охрану за лимонную окраску. Попасть на территорию кэмпинга, вплотную прилегавшего к фестивальной площадке, рассчитанной приблизительно тысяч на пятьдесят, также представлялось весьма затруднительным, если всегда идти в обход и придерживаться этого принципа до конца своих дней. Та же проволочная сетка, а небольшой неогороженный участок пересекал то ли ров с водой, то ли ручей, то ли специально проведенная по такому случаю речка с грязной и затхлой водой. No Bulbs for the wonderful and frightening world of the Fall! Если какая-нибудь воплощенная невинность пыталась пересечь водную преграду, то с шумом и грохотом, подобно снежной лавине, на нее с разных сторон обрушивались секьюрити и давали увесистого пинка под зад. Единственным возможным проходом были Главные ворота» двойная цепь охранников от касс до начала сетки. Просачиваясь сквозь строй» надо было показывать либо концертный браслет на руке» либо искомый билет. В итоге я оказался в положении полководца» идущего на штурм практически неприступной крепости с ничтожными силами. Перекур» он же перерыв» уважаемые гемоглобины» гемоглобетты, монбланы и марципаны.
— Ты что» не понял даже свой Introduction в духе Flock Джерри Гудмэна? Но ведь» заключая договор с Англией в качестве Шута Прыг-Скок» я невольно оказываюсь в одном строю с Россией… Этим я снимаю угрозу Пруссии с востока. I am the Tall Tree и свободен на западе! Не советую оставлять кошельки на столе — я их заберу для себя… Гт tired of Waiting!!! Версаль же, этот Store Bought — Store Thought, вряд ли рискнет скрестить со мной шпаги. Австрию с ее Шикльгру-берами мы умеем побеждать и в этом бронебойная TRUTH… Самое главное — опередить Россию!
А первый день фестиваля был уже в самом разгаре. Из-за забора неслась неопределенная звуковая каша. Перебравшись к группе английских подростков» завел околофестивальный разговор. «Пробраться без мазы» — важно сообщил мне один из них» неуловимо смахивавший на Дитера Болена» с аккредитацией местного студенческого радио. — Через первые ворота еще туда сюда» но на само поле… Надо нарыть пару чуваков с браслетами».
— А через забор?
— Ни хуя, брат» даже не пытайся» мы все облазили.
— Вот ты говоришь» что русский журналист или корреспондент» а где же твой пресс-кард? — ехидно спросил другой, с отвислой челюстью и выбитым передним зубом.
— Я — лицо неподотчетное» для меня аккредитация технически ие предусмотрена» — парировал я. — Вы лучше скажите» кто там играет?
— Да Дыра ебнутая на всю голову с Кортаи…
— А что же вы здесь сидите?
— Да мы лучше пива выпьем, мудацкая же группа (подобную сентенцию я слышал за три дня раз десять. По непопулярности среди англичан трудно иайти еще одну такую команду во главе с распоясавшимся суккубом). Угощайся, чувак, не каждый день на рок-фесгивалях удается встретить русского (сколько воды с тех пор утекло!). Слышал, Soundgarden отменили концерт, у Криса Корнелла разрыв связок. Сказал, что не хочет лажать ради денет и все такое… А говорят еще, старый бздун Клифф Ричард похилял в автокатастрофе. В Глазго на концерте Айс Кыоба насмерть затоптали одного из зрителей…
— А замена Garden?
— Может, Blur. Они же здесь, бухают в 4 Пивном Слоне» по случаю победы Челси над Лидсом. Эй, Дейв, у тебя остался сплифф? Закатай нам с русским двойной.
— А где сами приткнулись?
— Да мы в отеле, здесь неподалеку. Дейв сегодня зацепил одного барыгу, вечером обещал скорость… А что слушают русские журналисты? Панк, судя по виду… или Чайковского, мон шер?
— Мягонький у вас сплифф. И горло не дерет, и на ха-ха не тянет, на жрач не пробивает, на измену не сажает, башку не прибивает, за душу хватает. Чайковского на хуй, и скажите Бетховену об этом, грамм Эйча и Стравинский на трое суток… Майлз Дэвис, Берд Паркер и Хендрикс на усугубление… Jam, The Fall или Undertones на реабилитацию… Я ясно излагаю?.. Get teenage kicks, run through the night, all right?
Разговор прервался так же внезапно, как и начался со скрипичной импровизации Джерри Гудмэна. А после концерта — ужин в близком кругу людей. Вольтер, Мопертюи, Сен-Жермен, маркиз д'Аржанс, Дате — одни французы. Пруссаков Tomahawk Kid любил видеть на плацу, а в Сан-Суси он оставлял их далеко за дверью. Разве могут эти грубые чудовища оценить тонкость метафоры или чудесность гиперболы, что пролетает над столом, словно пушечное ядро?…
Вернувшись к своим друзьям, я странным образом затосковал — слабонат движона во всех частях тела. До меня, наконец, дошло» что надо было отправляться порознь. У каждого своя скорость жизни» без всякого пафоса» и прям по башке. Когда по одному русскому приходится на десяток квадратных километров английской земли» и действуют они по принципу свободной охоты — в этом есть маленькая вонючая интрижка Но вот когда трое рашнепов сидят в трех шагах от друг друга у входа на крупнейший британский рок-фестиваль и мрачно жуют бутерброды… Полный декаданс… Я бы даже сказал — де-граданс в ярмолке.
В полночь Фридрих ложится спать. А ровно в четыре часа утра камер-лакей уже срывает с него одеяло.
Залетные двинули к первым воротам. Сплифф-таки сыграл со мной свою злую шутку: глупо улыбаясь» я дернулся на входе куда-то в сторону и внезапно ощутил на спине лапу охранника. 4Берите правее» не задерживайтесь…» Я взял левее и пошел преувеличенно ровно» с трудом переставляя копыта. Охрана действовала избирательно, стопя одного через десяток. У нервных типов все видно по глазам. Мои же затянуло пасмурно-мутной дымкой с красными вкраплениями лопнувших сосудов. Прозрачная дохл ость на фоне теплого августовского вечера.
— О подлец! — ворчит Tomahawk Kid. — До чего ты надоел мне…
У основного входа нас снова постигло разочарование: несколько узких проходов, с каждого края охранники, ряженные под крокодилов, темно-зеленые, внимательно всматривавшиеся в руки входивших и проверявшие большие сумки. И мимо них можно было проскочить. Но дальше проход сужался, и стоял желтый ряд секьюрити, пропускавший публику по одному, как на конвейре. Проходить с пивом нельзя: «Допивайте это здесь и покупайте следующее там». Господь полагает, рынок требует. На выходе тоже стоял охранник, которого после нескольких удачных попыток прорыва дополнили тремя душевными хлопвлобами. Отловив отчаявшегося безбилетника, они поднимали его, деловито раскачивали и отправляли в короткое воздушное путешествие. Испытуемый поднимался и, смерив ненавидящим взглядом желтых свиней» как их называли в толпе» брел к пивной палатке.
— Ваше величество, я слиткам дорожу службою и не хочу лишиться ее, как мой приятель, который разбудил вас не в четыре часа, а в пять минут пятого… Вставайте, король!
• * *
Let’s Take it to the Stage
Неглупая распутница, графиня Рошфор, дабы выглядеть образованной дамой, слушала FimkadeBc и держала у себя в алькове скелет человеческий. В свободное от любви to your Earhole она рассуждала о тайнЬх материи Better by the Pound, а многочисленные любовники пели чВе Му Bitch* и вешали на череп скелета свои шляпы.
На сцене закруглялся Pavement» ревевший «Fuck this Generation»» а иксовые представители того самого генерасьо-на» елозя брюхом и партизански вихляя задницами» протискивались в щель между забором и вагончиком для охраны, пытаясь подлезть под тент на входе. Желтые наступали таким на пальцы. Ходил упорный слух, что один экс-десантник притащил с собой дельтоцлан, забрался на железную дорогу, возвышавшуюся над полем, дождался поезда, подгоняемый инстинктом самосохранения, как следует разогнался и точно спланировал на шпиль «Сцены Сатиры и Юмора» (Comedy Stage). Ах, если бы на его месте оказался Боно… Генри Роллинз, исходя Авек Плезиром, скупил бы все тампоны «Тампэкс» и раздал всем нуждающимся скунсам в Аппалачских лесах. Как утверждает Джордж Клинтон: «No Head No Backstage Pass». Иначе говоря, перефразируя анекдот про мальчика-инвалида и его сурового папу: «Нету ножек, нету мультиков!».
Де Эон Гора, когда трип-графиня стала раскидывать перед ним свои упоительные силки, вежливо отказал ей во взаимности, заявив: «Get off your ass and Jam!».
Роль полиции в Рединге свелась к общему надзору за мнимым порядком. «Пусть себе», — вдохновлялись Бобби этим мудрейшим из правил, блистательно изложенным в 4 Прологе» Генриха Боровика. Лишь изредка они отлавливали вконец обнаглевших пушеров и потребителей всевозможных продуктов. На моих глазах парочка Бобби вытрясла из одной панчицы несколько грамм героина, которые она прятала в трусиках. Baby I Owe You Something Good. По наводке, наверное, работали. Сам работал, сам знаю… Рядом, ухмыляясь, стоял негр из секыорити и тянул шишу. И если по справедливости, брать надо было всех: первыми, прямо со сцены, Сайпресс Хилл с их шестифутовыми косяками. «Хочешь дернуть?» (Wanna have a drag?) — на равных конкурировало с «Еще пивка?»
— Вот как? — трип-графиня стала хохотать под «Stuffs & Things*, потом плакать под «The Song is Familiar*; в истерике тягучей «Атмосферы* Клинтона она упала на китайский аполик, расколотив фарфора мейсепского сразу на сумму в двести пистолей.
— Сейчас здесь шестьдесят тысяч обдолбанных, пьяных и свободных сукиных детей, — проорал в микрофон вокалист Терапии? выступавшей в воскресенье под завязку. Все смачно рыгнули: «Уааа…», — и приятно озонировали воздух.
Успокоившись, Рошфор сказала:
— Нет слов у народов священных книг… Кончились после разрезок Брайона Никина. Заслуги вашего ума и сердца столь велики, что я в отчаянии. И, уж конечно, отомщу вам за эту жестокость… Надеюсь, вы не будете на это в обиде?
Многие фаны нашли противоядие. Два человека с браслетами, совершив несколько челночных рейдов туда и обратно, умудрялись за полчаса протащить за собой с десяток друзей. Оставшиеся висли у входа и выхода, с неземной тоской поглядывая на охрану. К тому моменту, закончив инспекцию местности, я хлебнул виски и отправился на передний край совершать мелкие пакости в духе Мартина Бормана. За десять минут до начала выступления Lemonheads у ворот началась легкая потасовка. Один панк, стиснув зубы, рванул через вход напрямик, замечтавшийся же охрандон запоздало прыгнул, пытаясь ухватить его за штанину, промахнулся и помчался вслед, спасая реноме перед коллегами. В образовавшуюся пустоту немедленно хлынула толпа. Проскочило только несколько» а от подскочивших зеленых пришлось бежать дальше собственного визга. С тыла» вдобавок» на подмогу подвалило несколько поносных Джо. Но в том-то вся и фишка, что на поверку желтые оказались никудышными бойцами» и убегавшие всю досаду и злобу выместили именно на них» промчавшись» буквально» по костям. Вот где высшее образование пригодилось, да и тяжелые ботинки подошли прямо-таки к месту.
— О нет! Как и в детстве, я останусь вашим слугою Ongoing & Total.
— Тогда, — распорядилась трип-графиня, — снимите на время вашу шпагу и дайте мне ваш костюм… Мы едем в ратушу! Do you Understand?
После этого инцидента я был вынужден срочно убраться на другой конец поля, к счастью, поближе к главной сцене. И час спасенья пробил! И спасением было дерево) All Sussed Out! Нависавший прямо над забором дуб дал новую пищу для размышлений о тщете всего сущего. Перелететь по воздуху метров десять было нереально, но частично видеть и все хорошо слышать… На таком безрыбье и к природе не грех приобщиться. Разгоряченный виски и дракой, я с удесятеренной энергией вскарабкался наверх. Почти все удобные ветки были уже заняты. Но одна оставалась, и я взгромоздился на нее, как пьяная ворона на колокольню, успешно сохраняя равновесие под нарко-лирику Лимонных Голов… How Real is Real for 'foul — пели когда-то Almighty. Дал дуба на дубе — Великая Друидская Мечта.
* •
Рединг никогда не претендовал на значимость, на образчик гум ани т ар ной ценности, Цюмкие лозунги — спасение планеты от грядущих катастроф, мир и любовь — не для него. Это — ии-дустрия кайфа на скорую руку для тысяч молодых, точка на земле, где здравый смысл есть «млько у организаторов. И мало-дые охотно платят, чтобы оторваться по полной в опт три долгих дня.
Суббота, 27 августа.
Фестивальная смурь. Взгляд изнутри. Рединг. Восемь утра.
Dead happy Людовик сегодня не поднял с полу нн одного женского платка, как бы нечаянно уронённого Coalition Star. Он был уже пресыщен после 8 Day Depression и занимался тем, что, выискивая знакомых дам, цинично скабрезничал с ними о цифре 360.
Я — полумертв. Глаза открыты, тела нет, сверху кто-то лежит. Кто-то…
— Алекс, ты стабилен? — коронный вопрос Христо, моего бывшего подельника с фермы.
— А как сам думаешь?
— Я не думаю. У нас, в Болгарин, говорят: «Если тебя слон утром в задницу отжучил и ты не почувствовал, значит — стабилен, законопослушный гражданин. А ежели почувствовал, можешь всю жизнь стихи писать, девушки будут от тебя шарахаться как от чумы.
— Маленькой такой… рок-н-ролльной заразы. Да-а… Feed the Need. Турки-то вас изрядно отжучили. Слоны, и те — мутанты Пифона и Гекаты. А может, это и не слоны вовсе. А дядька Димитров луноликий, многорукий и тысячеглазый?
— Закопали уже давно твоего Димитрова. Моему отцу ресторан вернули…
— Кто? Слоны, облеченные народным доверием?
Этих королевских «любезностей» не избежала и Afraid of Flying графиня Рошфор. Independent Deterrent Людовик взял ее за подбородок.
С тех пор пошло-поехало. Просыпаюсь к полудню, продираю карие очи, и сразу мысля теребит голосом бухгалтера Берлаги: «А гае мой любимый Слон, абреки и кунаки» Вот они, архетипы, до чего доводят. Но, обожжите, обожжите, а то ложат и ложат. Думают, я на двух стульях сижу, ручейком сознания струюсь по бумаге. Все, зайчик мой. Амба, баста, инфузория-туфелька. — Табань!
Это — тихий вспоминальный бред на утро Рединга, второго дня, а не shit цыплячий, парень горячий на лапках качий. Я стабилен? А як же!
— Как это кстатиI — воскликнула Рошфор, дослушав Almighty. — У меня в постели побывало уже четырнадцать королей — не хватало только пятнадцатого/
И пятнадцатый по счету истории Людовик убрал свою РУ*#-
Я же пошевелил клешней. Определенно сверху кто-то лежит. И слева еще кто-то, и с бородой. И на нем тоже. Справа… Пошатываясь, сплевывая, обливаясь на ходу водой, разрезают предрассветный туман помятые Punters. Под боком муза — пустая, сволочь. А коль она — пуста, то будем вспоминать, соблюдая регламент, пока не догнали.
•**
Love Lies Limp
Рошфор с треском закрыла веер. И концом его от Action Time Vision, на котором болталась беличья кисточка, указала все еще живому королю на маленькую девушку, что скромно сидела на антресолях Life After Life, — одинокая провинциалка…
Поносному Джо, охраннику понятного удовольствия от непонятного поколения, как бы так сказать… Это. Вломил ногой конкретно, значит вот. А панк с розовым гребнем? Неужто заловили? Прижали к реке, и крышкин… Ахтунг, ахтунг, над нами Покрышкин. Или гребень был с розовым панком? Или же донна Роза Д‘Альвадорец торговала гребнями в лавке на King's Cross, а тут заваливает потный и шумный Джонни Лайдон. И донна Роза ему: «Пора, брат, пора. Туда, где за тучей синеет гора… Чтоб золото наше отнять у врага». Глядит Лайдон, а это Малькольм Макларен в женском платье. Ухмыляется, пройдоха: «Пора, чувачок, поставить всех ша-рамыжников с Abbey Road на башлн. Сим, нарекаю тебя Гнилым».
Release the Natives во главе с киллером Пелтиером! Вот так эпоха рождала поэтов, а из поэтов ковала солдат или торговцев рабами. И солдат этих здесь, в сорока минутах на электричке от Лондиния, как фаршированных национал-патриотов одной шестой непролазной.
— Так и быть, — сказала графиня. — Жертвуя своим счастьем Going Round in Circles, я могу подарить вам настоящий королевский кусок*… Идите, Nasty Little Lonely/
— Встречайте их, ребята, LEMONHEADS!!!
Со мной от такого пафоса чуть истерика на дубу не сделалась. Это вам не за всякие разные причиндалы хватать. Людовик взглянул: от него не укрылась угловатость почти мальчишеского тела, и это приятно щекотнуло нервы холодным дождем в исполнении Марка Перри. Хорошо же сидел, на суку, осмысленно, никого не трогал, Лимонноголовым внимал. И ведь неплохо играли, собаки. Без сучка и задоринки, стабильно, как в морге. «Evil* был убийственно спокоен — полная противоположность истеричной Кобейнихе — настоящий «свинцовый валет». Он делал Шоу без права на ошибку. А когда в грандже-вую сердцевину исподволь закралась боссановка… Не пора ль примерить обновку? И ножкою решительно подергать в такт, а уж потом хвататься за винтовку. «I don't Want То Get Stoned» (ясный пень» хотеть не строить), «I Wanna Get High» — куда уж выше! Выше только презумпция невиновности, да и та с душком. Уверенно и смело, не приученный к отказам Alternative TV король направил стопы похотливого сатира прямо к девице, лицо которой было закрыто маской, только блестели в прорезях Communicate восторженные глаза.
И тут из Лимонов потек сок — натуральная дорзовщина («Оседлавшие Ураган»), он же «Rick James Style». Яволь, камбала на крючке.
Людовик потоптался толстыми слоновьими ногами:
— А что, если я сяду к вам на колени?
— Попробуйте, — был задорный ответ, — если не боитесь получить во время Radio Sessions хорошего пинка!
Эван запел «Big Gay Heart». С моторчиком и у меня все в порядке, несмотря на Абра-Мелин visions: Биг, даже Мак, большое, как у верблюда. И слюни в запасе имеются, только не надо меня грязно лапать. Хотя, я понимаю, надо же за что-то подержаться. Белое платье мелькнуло в зарослях цветов. Топча клумбы, король настигал свою жертву. Но девица вдруг резко остановилась и сорвала с лица маску.
— Оставьте меня! — выкрикнула она. — Разве вы не видите, что я мужчина?
Некая особа прерывисто задышала мне в шею, придвинулась вплотную, провела руками по животу, теперь ниже… Изящные, маленькие ручки, йо мойо… «Big Gay Heart, If You Break My Fuckin' Heart..» He отвергааай, Козолуп Перламут-рыч! Похожего Гангста-рэпа Cypress Hill-a мне не дотянуть.
— Ты хитра, как ведьма, — рассмеялся король. — Нои ведьму можно отличить от сатаны, если ее как следует пощупать…
Незнакомка отбросила от своей груди его руки:
— Со шпагою в руках могу доказать вам, что я не последний мужчина Франции!
Я попытался повернуться, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Задел локтем грудь, она запыхтела, как Харибда.» И бац, ветка в левый глаз. «Общие контуры тела приблизительно понятны, но без лица, мамаша, — прошипел Алекс Харви, щелкнув пальцами, — хотелось бы чего-то большего».» Глоток виски? Да залейся! На сцене уже промышляли «СайпресХилловцы». И с прихлопом, и с прискоком рванули с места в карьер. И все туда же: «Не Gets High, Не Gets High», — на пятом мордыхае меня разобрало. Я круто развернулся избушкой-охуюшкой, к сцене задом, к ней фасадом и… с треском, ломая ветки, мешком рухнул вниз под ехидный смех немногочисленной аудитории. И чего ржать? За три года до этого фестиваля, зимой, я выпал из окна пятого этажа. Две царапины и моментальный развод без права на обжалование. Это было действительно смешно. Отряхиваясь, отфыркиваясь, как собака после купания, глянул вверх. Хихи-хи…
С хрустом ломая кусты, Людовик выбрался на дорогу. В ратуше его озлобленная туша сказала инспектору Марэ:
— Графиню Рошфор, эту Show Girl с «Новой Волны» The Auteurs, выслать в деревни. Вместе с пучеглазым идиотом-му-жем, со всей ее химией и American Guitars… Она стала слишком дерзка в Junk Shop Clothes!
«Виски-то хоть отдай», — рявкнул я голосом истинного, гладкошерстного арийца. Слава богу, не по голове, и на том спасибо. А теперь — газуй, работник пера и топора. С противоположной стороны поля, на Melody Maker Stage рубился англо-украинский Wedding Present (с Петром Соловкой на ударных). У забора, прильнув к щитам, зависло с несколько десятков хронических безнадег (а с ними я, и мой сырок «Эдам» со мною). Наперебой обсуждали два главных события дня: первое принародное выступление Hole со времени смерти Курта Кобейна и нервный срыв Лу Барлоу, вокалиста Sebadoh, прям во время концерта.
— Он на полуломке был. Точно говорю…
— Играл минут двадцать. Потом первая струна — хрусть, пополам, вторая — хрусть, пополам. Гитару шмяк оземь, как заорет: «С меня довольно!» — и ушел с концами.
Люк Хейнес правильно пел: «Don't Trust the Stars». И если every man & a woman is a star, то в нашем Startruck-e доверять вообще никому нельзя. Вскоре Де Эон Гора был представлен мадам Помпадур — маленькому суккубу на высоченных каблуках-шпильках, мода на которые дошла до нашего времени… Де Эон, повторяя про себя «How I could be wrong», поразился ее страшной худобе (всюду выпирали острые кости) и затаенной грусти. Маркиза свела шевалье, в числе прочих гостей, на свой курятник, где в фарфоровых клетках сладострастно кудахтали куры…
Позже выяснилось, что Кортни Лав, впав в состояние Housebreaker, надавала пощечин Дэвиду Геджу (лидеру «Свадебного Подарка»). Гедж, приятель продюсера Стива Альби-ни, неоднократного крывшего ее в прессе, просто попал под горячую конечность. А Лу Барлоу, наш Idiot Brother, возвращаясь в отель, не выпуская из рук раздолбанный инструмент, вылез из машины на полдороге и отправился в ирландский паб. Там он забрался на стол и затянул «Dirty Old Town» The Pogues, сокрушая воздух залихватскими соло. Забыл, бедняга, что струн на гитаре не осталось. «Я беру аккорды на грифе моей руки, и буду играть, пока не порвутся струны», — пел это на подпольных концертах со своей группой, когда мне было восемнадцать. Глаза закрывал. «У меня геморрой и разбитое сердце», — пять лет спустя я с упоением исполнял на фоно для маленьких, но решительных проблядей одну из арий Феди Сафиуллы, моего друга. «А Зоя, ты помнишь рыб-бу, мы танцевали с тобою в ресторане «Досуг Моряка». А танго, мое последнее танго… Но я не претендую, ибо Я НЕ МОГУ…»
На прощание Помпадур сказала Де Зону:
— Хорошо, грязная козявочка, я буду вас помнить!
* * *
Light Aircraft on Fire
— He огорчайтесь, высокий принц— сказал Де Зон Конти. — Рифмы в песне Child Brides — это сущая ерунда, В любое время дня и ночи я могу говорить стихами Land Lovers, которые длиною будут, как отсюда, из Парижа, до… Ньюфаундленда!
Дэвид Гэдж, выражаясь грязно и образно, пожелал народу бурной ночи. «А хуй-ли нам, кабанам», — отозвался народ. Секыорити вжало в ограждения. Селевой поток распаренных человеческих тел грозным пчелиным роем несся к пивным палаткам. Просто Штурм Зимнего, вернее Светлого, Карлсберга Редингского, маркиза На Утро Де Аспирина, чтобы башка не трещала.
— А у меня палатку увели… Точно, два негра. Здоровые, черти, сам видел. Ну и пропади она пропадом. Перебьемся дармовыми одеялами да бульонами Армии Спасения (Утопа*, ющих от Самих Утопающих… самаритян, евангелистов, антифашистов, троцкистов, лабудистов и wanker-талмудистов); Не первый день замужем. На войне, как на войне.
— Французу непроникнуть в Петербург, — заявил КонтиДу* гласу-Маккензи, new брату in town* — ТЬм зверствует канцлер* мутант Бестужев: он хватает моих агентов на границе и то* пит их, словно гангстеров-котят, в Ладожском озере., Everything you say will destroy you. Зато туда может проникнуть англича* нт благодаря дружбе этих дворов и unsolved child murder!
Повсюду заполыхали костры. У пары палаток выстрой-» лась длинная очередь за казенными мешками с топливом. Бо-» лее предприимчивые бросали в огонь все, что у соседа плохо лежало. Потирали руки, жмурились, обнимались, лыбились и галдели. Заговорщески перемигиваясь со веши встречными;
я побрел назад… Без друзей и уксус в горло не лезет» а об ам-врозии, как о врагах» я позабочусь сам.
— Нет» нет. Я не продаю. Рожа? Внешность» мадам, она все* гда обманчива, особенно если вы married to a lazy lover. Помню, ночью в Лондоне останавливает меня на улице старичок с палочкой:
— Малыш, умираю, заснуть не могу. Хэша нет на тягу?
— Sorry, man, nothing on me.
— Но, малыш… Хотя, какой ты, на хуй, малыш…
— Но я, — возразил на это Дуглас, — лишь знатный шотландец, ив Петербурге посол Уильямс привяжет к моим ногам tombstone и утопит меня в Неве, как якобита. Вы, принц, fear of flying, желаете видеть меня среди dead sea navigators?
Вадим с Аней тоже времени не теряли — сонное царство шотландского разлива. & Here We Ате… Заброшены на край света, зажаты на аршине пространства рок-фестиваля между пивняком и сосичной. Слева, в десяти метрах, генератор. И костра не надо разводить в after murder park-e. Сон Разума под высоким напряжением порождает Уебищ!
— Нет, вы нужны мне живым, — отвечал ему Конти. — Живым и острым, как игла, почти без боли проникающая под пластинку Баадер-Майнхофф до сердца русской императрицы. За иглой протянется дней связующая нить и свяжет два сердца — Елизаветы и мое… Не удивляйтесь: мне нужна корона и партия ЛСД-Пи-аР. Всю жизнь я потратил на приобретение короны в салоне «Снежная Королева». Согласен быть татарским императором!
Пол Шо — австралиец, работает поваром в Челси. Откуда он взялся на Рединге? Из-под палатки, начиненной хот-догами? Нет. Такой верзила не пролезет и в замочную скважину. И тоже — графоман на тропе войны без томагавка. Кислой закинулся, поплыл, чуть отпустило — давай строчить, как пулемет. И главное, без обычной тягомотины: «Мы вчера так оторвались, так улетели! С пятой, нет, с четвертой затяжки. У всех каску наглухо сорвало. И будка телефонная взлетает… И тишина. А по обочинам дороги Битлз с косами стоять… Насмерть!»
Пол усердно конспектирует мой спич. О чем? Да все о том же, только с точки зрения практика-энциклопудиста. Я ж «Закон Харрисона»- во плоти, Майкрофт Холмс в натуре. Все знаю, делать ничего не буду. Лень! Лучше на футбол сходить, чем убитому калякать о высоких материях, ущемленных чувствах, достоинствах, базе, Боге, Анти-Дюринге, Бабеле с Бебелем. Одна моя знакомая, красавица неописуемая, раньше под кайфом ни одной юбки не пропускала. Причем подыскивала любовниц, как на подбор — маленьких, толстых и противных. Но зато — немерянное чувство превосходства. Растешь в собственных глазах, как на дрожжах, на себе сидишь, собой погоняешь. Какой такой онанизм-шаманизм? Не видишь, он себя любит!
Дурман — да-а, беладонна — да-а, мандрагора — да-а… Семейство пасленовых. На три дня превращаешься в младенца, пишешь на столе ножом, гуляешь по Литейному, не вылезая из московской квартиры… Бежишь босиком по London Bridge, а впереди мчатся твои ботинки. А в руках — аккумулятор. Ты его — бух с моста, а ботинки: «Ха-ха-ха!» И говорят. «Комплексуешь, родимый, газету «Себлудня» прочитал? Нам на это нечего смотреть. Побежали крем Марго кушать». «А я, да у меня…», — той дело — встревали набежавшие слушатели. «Ша, чижики, убью, душу выну». Под разговор хорошо пошла ветчина, свежая, сочная ВЕТЧИНА!!! Да с сырком, да с виски — между «Карлсбергом», «Хот-Догом», толпой и генератором. Лепота! Пол исписал за мной шесть листов — настольная книга кайфолома. Все о вкусной и здоровой пище, да с философией Гегеля подмышкой. Проснувшийся Вадим порывался толкнуть речь. Пол вежливо улыбался и хлопал глазами.
— И понимаешь, танки бьют по Белому Дому, а народ с моста смотрит. Кругом пули свистят, а они глазеют… Позорище!
— И меня девушки боятся, — отвечал ему на это Пол. — Думают, раз бритый и с эспаньолкой, значит — киллер. А я женат уже десять лет, готовлю неплохо. Садовод и огородник в трех поколениях! Я, понимаешь, вырастил у себя под Брисбеном настоящую, индийскую. Вымахала под два метра. Ну, предвкушаю сбор урожая. А мамкин кролик— сущий изверг, жрет, так и остановиться не может. А глаза счастливые…
Немного фанка Red Hot и… Небо в тюремную клетку!
— За уши надо было оттаскивать.
— Пришлось. Сразу на мясо пустил. И сам три часа на измене сидел. А потом, голуби, когда на меня предательски напал светофор и попытался изнасиловать… Вот так я и стал вегетарианцем.
— Вот так и вымирает интеллигенция в батистовых портянках. Селя Dog, селя Eat, селя Dog.
* * *
К разговору подключился Майк — вылитый канадский битюг, полный мудак, но опасный… стопроцентный рок-н-ролльный урел, two beaded dog («Я работаю в Кремле, двухглавый пес всегда при мне»). Эти глаза не лгут — ласкают насмерть…
Глоток за глотком I think of demons.
Остапа понесло. I walked with a zombie. Когда русский, австралиец и канадец сходятся за бутылкой, через пять минут выясняется, что все они ирландцы, причем исключительно с Аляски. Отложу на миг перо, ибо…
Я танцую рейв? Папа твой Рейв! Дедушка Рейв! Барон Курляндский, выдержки Лифляндской. «Знаешь, чего?» — крикнул я Полу через пять минут головоломных, старорежимных попрыгушек. «Хрю-хрю», — отозвался он, вырываемый из темноты дискотечными вспышками.
— Если бы мне два года назад сказали, что я буду под это танцевать… Невозможно! Уму непостижимо…
— А что же скажут твои рок-боссы? Знаем мы этих экс-хипповых работодателей…
— Работодатели все в Лондоне А в Москве» брат» это полет орла в душе — Заживо Погребенные В Роке. Don't shake me Lucifer!
— A-a-a… — понимающе протянул скачущий Пол.
4Yeah, yeah, I’ve got positive vibrations». И диджей пластиночкой щу-шу-шу-шу-упс…
Майк к тому времени, извиваясь угрем, катался по земле, пытаясь изобразить под Renegade Soundwave танец живота Геракла, отрубающего голову какающей Гидре.
По литру сидра — на рыло представителей африканского племени Догонов. В голове сгущались сумерки богов. Звучала Night of the Vampire. Неожиданно я услышал свой срывающийся голос: «Ты что, кленовая падла, рацеи мне читать вздумал!» — и машинально присел, потому что над головой просвистел канадский кулак.
Кулак так кулак. «В добрый час, государь!» — воскликнул воинственный Дюнуа. Чуть приподнявшись, я нанес Майку коварный удар ногой of Bloody Hammer, позаимствованный у нехорошего племени мау-мау. Он охнул, отступил на шаг, слепо дернул в мою сторону правой. Блок, хук, блок, ногой с разворота. «Давай, дылда, не тушуйся, начисти рыло этому лосю, — моментально завопили собравшиеся зеваки. — Десять пенсов на индейца, пять к одному на длинного». Майк завелся, загривок ощетинился, и он без оглядки ринулся в бой с истошным криком: «Ты на меня не тяни!» Я пританцовывал, словно пьяный сатир… Пья, что… Ну, пущай его и получит — «пьяный» стиль без права на похмелье. Уворачиваясь от его пудовых ручищ, выдерживал диалектическую паузу… И на, получай, мурло плотоядное.
На ферме я с месяц таскал тяжеленные ящики с яблоками (подъедаясь фрухтой кажный божий день). Вечерами играл с литовцами в баскетбол, с евреями в шахматы, с англичанами и болгарами в футбол… Спарринговался с Мареком, гопником из-под Гданьска, поклонником Buzzcocks и Einsturzende Neubauten, знатоком грязных приемов уличных драк. Комнатный жирок исчез сам собой… Да еще Эйч в разумных пределах, танцы против часовой стрелки на опушке девственного леса в шотландских горах. Я действительно был в отменной форме. Боевой тесак остался в сумке: перебор свидетелей, да и жалко… Сталь такую поганить. Мушкетерский махач — Ум и Сила, Сила и Ум, Портвейн (Продолжение) и блудливая Анна Австрийская в сорок шесть лет. Снова ушел, нырнул под удар и… Пол одобрительно крякнул. «Что этот… сделал с моим глазом! Он мне глаз выбил!» — Майк визжал, как молочный поросенок перед кастрацией.
— Ладно, брат, Малруни капут. Порезвились, и будя. А вы чего собрались? На митинг, на тараканьи бега… Кина не будет! Это я вам как член Палаты Лордов с подпиской о невыезде говорю…
— Мой глаз, мой глаз, — причитал Майк.
— Окстись, старый, тяпнем лагеру. Пивная терапия за твой счет, милейший, эти капельки хворь как рукой сымут.
— Гласс-с… — просипел Майк, держась одновременно за ребро, коленную чашечку и нос.
Вот так бы сразу под White Faces. «А то, сам ты, мяфа!» — Рулет Мясной, Meat Loaf.
— Ничего, ничего, брат, — утешал я его. — О пришествии на планету Земля подобных мне тонконогих стрекулистов еще в дни давно минувшие предупреждал Нострадамус. Будет и на улице скунсов праздник…
Уж лучше бы я этого не говорил. Здоровый глаз Майка загорелся бесовским огнем, когда он увидел бесхозный рюкзак моих друзей. «Твои что, ушли?» — спросил он, выжидательно охнув.
— Ну, не всю же ночь им вдыхать запах горячих сосисок. Полночный моцион, традиционный российский вид спорта — бегом до ларька и обратно с ускорением. Вот ты знаешь, что сказал Крис Новоселик из «Нирваны»?
— Не знаю, — промямлил он, буравя рюкзак алчным взором.
— Я на один день, только на один день бросил пить — и простудился. И теперь каждое утро вместо какавы в постель иду в паб и выдуваю пинту лагера.
— А вот Beastie Boys вообще ничего не пьют. Только Элитарную Колу! Торчат на витамине С! — натянув толстый свитер, надев поверх кожаную куртку, Пол Шо удобно, прикорнул у сосисочной, отправляясь иа свидание с праотцами-каторж-никами и туземными девками-коврижками. Не дремлет бог Гипнос. не дремлет… Cold night for Alligators.
— Да, любезный, настоящий ученый-антрополог должен разбираться в черепах своих предков. Вот, к примеру, прапра-прадед мой, поэт Языков, друг Пушкина — рэппера русско-абиссинской литературы — упал из дилижанса прямо в грязь…
— Да что ты говоришь! — потомок Поля Баньяна деловито проверял рюкзак на вшивость.
— С суицидом я «на ты» только когда в стельку пьян. Поэтому мы вместе никогда не бухаем Не осталось бы в живых ни одного, кто сидел бы за рулем Между нами, девочками, Крис Корнелл из Soundgarden о — себе и товарищах.
— Это ты наизусть? — осведомился Майк, взваливая на плечо Вадимов рюкзак со спальными мешками и бутылкой вермута.
— Куда, макака страшная, сумку мою потянул, — я резко хватанул его за рукав»
— Э-э… Пойдем, тут недалеко. Сумка? Да возьми, пожалуйста. Ты же устал. Я просто помочь хотел.
— Мы устали, мы устали, наши пальчики писали, а на утро всех забрали… Вражин, под корень!
— Чего с тобой?
— Так, страницы истории со слезами на глазах. День Победы, порохом пропах, и трудный самый. Пошли, брат. А мои друзья?
— Подойдут.
— Уверен?
— Точно!
— Точно только кошки… И то, по праздникам
Большие фестивальные ворота. Секыорити дрыхнут. Огромная толпа играет в футбол пивной банкой. Штанга! Я подхватил ногой банку, сделал пару финнов, обвел группу наркоманов с дрэдлокс вокруг пальца, вышел один на один с хост-ром и послал ее в девятку. Девяткой оказалась палатка. Раздался томный девичьий крик. «Тысяча извинений, миледи», — вне себя от переполнявшего мя человеколюбия полез напролом через костер целоваться. Creature with the Atom Brain. «Вы слышали о Вагантах? Нет? А о плацкартных вагонах? Тоже нет? А о французском поце?…»
Не сказал бы, что я красивый, я — обаятельный. Фраер с пятнадцатью швами на физиономии. Прямо как Том Уэйте в часы досуга. «Прихожу я на кладбищу ночью, — говорит Уэйте. — Ложусь на могилу, высасываю пузырь виски, а потом танцую вокруг нее голый… Обаятельный мужчина в полном расцвете сил».
Канадского хмыря и след простыл.
— Где твой друг? — спросил она.
Ее имени я так и не узнал, а когда утром пошел искать ту палатку… Думаете — зола, залитые водой угли и аля-улю, прощай, любимый свинтус. Нет. Я просто ее не нашел.
Вот Бретт Андерсон из Suede брякнул: «Я — бисексуал, у которого никогда не было гомосексуального опыта». А его коллега Саймон Гилберт развил: «Я — бисексуал, у которого никогда не было гетеросексуального опыта!» Вот так заява! Десять баллов. Мысленно жму мужественную руку. И в тот трудный для Рединга час, когда лесбияне всех стран строили постельные козни, взмыленные музыковеды-организаторы готовили большой сюрприз для Mine Mine Mind… Выйдет, выйдет на сцену вечером Primal Clash, и Бобби Гйллеспи с Миком Джонсом скажут свое веское слово…
— Смотался, хрен моржовый.
— С твоей сумкой?
— Моя сумка у тебя под головой. Рюкзак моих друзей с вермутом спиздил. Кстати, ты одна здесь?
— Муж пошел на drug-field. Сказал, вернется через час.
— Час! Когда это было?
— Часа два назад…
— Муж! Боже! Ты знаешь, Бухарин тоже был чьим-то мужем. А кончил в подвалах NKVD Records. Этика, этика превыше всего. Слушай, я не рассказывал тебе, как работал у
Пабло Эскобара экспедитором? Короче, подлетаем мы на вертолете к Хумарабумбе, а тут…
— Тихо! Муж! Туда ползи. Быстро! Ползи, дорогой…
Не понимаю как, но выполз. Притворился ветошью. Мимо прошмыгнула тень хлипкого очкарика с длинными патлами. Муж шел с дела на дело. Счастливо вам, семьята! I stand for the Fire Demon в песне Роки Эриксона.
Битый час я рыскал по кэмпингу, разыскивая канадца. Вечно попадал не туда, и в зубах неизменно навязала конопляная палочка, (ори, гори ясно, подслюнявь, чтоб не погасло. Все-таки нехорошо получилось. Вермут бы сейчас и самому не помешал. И с вышки Тарзаном вниз головой… Я — маленькая птичка, шурум-бурум пых-пых. Я — птичка-невеличка, ух-чух-чух ЗаебуууШ!!!
— А вот и Алекс, дворник злой. Он шел с метлой по Редин* гу к ближайшему орешнику за новой мандулой… — я героически пытался оттянуть время морального изничтожения и общественного презрения.
— Ты рюкзак не видел? — спросил в лоб Вадим.
— Такой зеленый-презеленый, с мешками теплыми-пре-теплыми…
— Да. — Вадим раздраженно прервал мои излияния.
— Видел. Украли. Дрался, как лев. Их было больше. Дама с собачкой, вернее Анна Австрийская в сорок шесть лет и муж ее бандит-эксплуататор Людовик… Бессовестные, бессовестные люди шастают по планете, дистилированные дети…
— Вроде хороший ты человек, но вечно с тобой влипаешь в неприятности. Мы больше не разговариваем. Пошли, Вадим! — И Аня, круто повернувшись на каблуках, показала мне свою аристократическую спину.
«Эхо-Московская» майка Вадима долго еще скорбно маячила вдали в зловещих всполохах костров, посреди разгульных криков, разбитных рейверских ритмов и боя самодельных тамтамов… «Крокодилы щелкали зубами при виде его… Мимо огромных куч мусора, мимо оранжевых бензозаправок». Они шли сдаваться в палатку к самаритянам, в музей халявного духа… И там лежал живой на мертвом, и мертвый на живом…
Меня окончательно проснули. Все тот же Рединг! Восемь утра. Фестивальный лагерь гудел, как потревоженный улей. Не вылезая из спального мешка, попытался встать.
Похоже, придется заново учиться ходить.
— Sorry, man. В тепле, да не в обиде, — с меня вспорхнула чичица.
Она, оказывается, дрыхла на мне весь остаток ночи, а я и не заметил. Повернул голову.
— Хоррош! — Пол Шо задумчиво гладил киллерскую бороденку. — Кофе хочешь?
— С сахером и со взбитыми сливками?
— Ха, размечтался, одноглазый! — и Пол пружинистым шагом отправился покупать.
Пока я собирал воедино отсутствовавшие мысли, об меня споткнулось Нечто. В ушах зазвенело, значит — это Ангел!
— О! Где здесь туалет? — спросил Ангел, как будто ответ у меня каждое утро на лице написан: черным по зеленому, белым по красному.
— Прямо, милейший, в двухстах метрах на север будет вышка. Повернешь на восток и по характерному запаху пережитков вакхического буйства найдешь искомое.
— Чего-чего?
— Конь бледный в пальто, чевочка с хвостиком, гондон с ушами… Генератор в десяти шагах налево. За ним кусты. Любители острых великолакомств обмывают генератор…
— Красивый будешь, — буркнул вернувшийся Пол, — как рождественская елочка.
— И в этот bloody, bloody Christmas заполыхаешь ты огнями, Святой Антоний. «There’s no light on the Christmas tree, mother, they’re burning Big Louie tonight».
— Sony, пива хотите? — поправился Ангел.
Влил в меня банку, перелез через генератор и скрылся в кустах. По громкому треску сучьев, шумному падению тела и реву Ниагарского водопада мы заключили: жив еще, Порхатый!
— Я чичас, — Пол внезапно засуетился.
— Нет, старый. Кончаюсь в страшных судорогах. Папа — турецко-подданный… Стань мне заботливой матерью.
— Недосуг. Drug-field в разгаре. А без эйсида и друг — свинья, и гусь не товарищ.
— A-а…, наркополяна?
Drug-field на фестивале открывается в условленном месте в четыре-пять утра. А в девять дилеры тают в воздухе так же быстро, как радуга после дождя.
Пол исчез.
Встал на четвереньки. Скачками гориллы периода брачных игр добрался до палатки «Карлсберга». Держась за металлические штыри, поднимался с полчаса. Застыл извонянием.
— Пива, пжжалсста… Муива, фестивального разлива.
— Бле… — чувак за стойкой тоже понимал, откуда есмь пошло Состояние.
— Blur заменит Soungarden? Я — русский журналист…
— Б-бле-е…
Оклемался. С оттягом почистил зубы. Совершил пробежку трусцой. На глазах у изумленных секыорити сделал двадцать три отжимания на скорость. И оказался в туалете на фестивальном поле. Черт! Предположим, у меня понос. Запираюсь в кабинке, сижу с час, и бегом к сцене. Да, точно, только сумку возьму.
Вернулся обратно. У палатки с «Хот-Догами» лежал Пол Шо — кок из-под Брисбена, мурлыкая под нос: «Неу, You, Mothersucker! Hey, You…», — и выписывал в тетради незатейливые буквицы. «Тихо, мужик, тихо, только не топай. Твоя лежит на сумке. Не шуми — не видишь, я путешествую…»
• • •
Моя? Эта маленькая с солнышком? Чувствуя необыкновенный прилип сил, разом забыл обо всем на свете. Отрезало, сразу, right now, overdrive… Словно кто-то очень добрый прошелся по моей памяти кованым сапогом. Не виноватая я, он сам пришел. И это правильно… The Wind and More.
Бесчисленные орды Punlers стягивались к главным воротам со всех концов. Мимо гордо прошествовали помятые Вадим с Аней! Вадим криво улыбнулся, тайком махнул рукой. Что я могу на это сказать. Да ничего. Вот Лемми, он бы сказал: «Можете трепаться сколько вам влезет. Вас не колышет Эфиопия, и меня она не колышет. Знаю — плохо, отвратительно… Мне жаль, что они мрут, как мухи, и все такое, НО…»
Эта маленькая с солнышком ласкала взгляд трубочиста. Давненько не ступала моя нога в области не столь отдаленные. Нет слова «хочу», нет слова «нельзя» — НАДО!
А предостережения медиков и психологов, закон-яйцо-бе-кон? Предостерегают, запрещают и критикуют все те, кто ни с какого бока.;. Лежачие камни академического сознания. О них еще в сказках писали гусиными перьями: «Проглотил аист лягушку Сунул клюв в задний проход и говорит: “Циркулируй, сука!”»
«Только, когда пилюсь, чувствую себя человеком. Вся эта мышиная возня, нагромождение ерундистики настолько бессмысленны и тривиальны перед кровью, капающей с рук на ботинки… Я полностью сосредоточен наболи. И в этот момент мир логичен и прост до безобразия». (Монолог с больничной койки. Ричи Джеймс, поэт и гитарист MSP, оказавшийся вместо фестивальной сцены в госпитале с полным нервным истощением).
Один мой приятель вбил себе в голову, что настоящий кайф можно словить, только перекрыв сонную артерию. И разработал свою методу. Привязывает петельку к дверной ручке, бабушка дверь открывает, а внучок синий, дергается весь, кайфует….
Безумству гадов пою я песню.
И пялюсь на промокашку, как голодный охотничий барс, изучающий тело хорезмшаха Мухаммеда после нашествия Чингизхана. Сразу низ-зя. Когда оказывался на нуле где-нибудь в районе Бристоля, никогда не дергался и ничего не стрелял. Возвращался домой, брал бабки и размеренным шагом, не торопясь, шел в табачку. Покупал пачку, клал в карман. Затем еще два часа ходил вокруг Кентерберийского собора и выжидал, пока не захочу по-настоящему. Тоже самое со жратвой, со всем остальным… Познаешь крайности, приближаешься к золотой середине — центру циклона, оку циклопа. Главное, приближаешься… А там и на расстегайчики хватит, по ту сторону Д и 3, Давиллы и Забираллы. Мораль вывел — и шасть из окна. Был бы сук, а петля всегда найдется…
Проглотил. Запил красным вином. Сел на корточки. Из сумки достал фестивальную программку. Десять утра. Ближайшие восемь часов буду ментально отсутствовать. Возвращение Алекса состоится в 18 часов 40 минут* Посмотрим, кто попадает кошке Trippy под хвост.
Reverend Horton Heal — психобиллыцики из Далласа. Пущай слушает дух бедного Ли Освальда;
Kitchens Of Distinction — альбом 4Смерть Клевого» (4Death Of The Cool»). Почти 4Разрезанный на Куски» Миллера. Обнял бы за такое название. Но не здесь, не сейчас и, наверное, не вас. Или опять псевдополитика… Какой-нибудь идиот будет ни к селу ни к городу размахивать флагом АНК, н кричать ««Long Live Mandela!», а голубой вокалист Патрик рассуждать со сцены о безопасном сексе или о том, что англичанам не свойственно испытывать сильные чувства;
Fun-Da-Mental — переписка Чака Ди с Шариковым во второй коррекции. Все поделить, Клинтона посадить. А вот в Нигерии, будь ты хоть трижды-разъебижды черный радикал из Штатов, но если вышел из аэропорта и не знаешь, куда идти, через полчаса яйца черного большого брата будут зажарены вместе со змеями на обед для дипломатов великих держав.
Senseless Things — такая пост-панковая зарница как утренняя побудка в армии. Хорошо, но не в ситуевину…
Terrorvision — ух ты, почти Television. Чертовски мне везет на людей, которым при рождении в детский ротик случайно попал маленький осколок луны — 4Marquee Moon». И куда теперь деваться? Открывают они рот — 4Marquee Moon», закрывают — 4Marquee Moon». Прихожу в гости, в горле кости, обижаюсь» ухожу ночью» облобызав на прощание хозяйку и заперев в ванне разъяренного хозяина. Смотрю на небо и… 6а, Никанор Иванович, спорим, это «Marquee Moon», а не Крем-левские Звезды.
А вот «Пульп», он же «Палп» (Pulp)… В задумчивости выбил пальцами легкую дробь на отъехавшей голове Пола. Взглянул на часы. Через двадцать минут Пирл Харбор накроют японские бомбардировщики. Не успею. Поздно… УДжар-виса Кокера, их лидера, помнится, песенка была; «Ла-ла. Поцеловал я дважды твою мать, а сейчас примусь за твоего отца. Ла-ла». И хор мальчиков-педералов имени Распутницкого на подхвате: «Нам не надо Гамадрила, только дядю Чикатило. Чик-Чик-Чикатило, добрый дядя Чикатило. Чик-Чик…»
Суббота, 27 августа. 10 часов 43 минуты
ГОВОРИТ ХАРБОР! ХАРБОР! НАС НАКРЫЛО-о-о…
• * •
Глюкоблуд…
Смурь для смурных. Пьеска для «Радио-Дураков». В главных ролях: Капитан — делает вид, что все знает и умеет; Автопилот — мозгов нет, трудяга, работает как компьютер; в массовке задействованы Мелкие Бесы — псевдояпонцы.
— Внимание, докладываю, Адмирала-сан. Вышли на Гавайи.
— Хорошая сегодня погода, Адмирала-сан, в небе ни облачка. А вон Алекс Керви бежит в город Рединг, червонец баксов из НЗ менять. Забыл, бедняга, что сегодня выходные, Bank Holiday, все закрыто. На этого придурка и боезапас тратить жалко. Может его пристрелить, Адмирала-сан?
— С помощью высокочастотной аппаратуры подключайтесь к мозговому центру этого субъекта, запеленгуйте их радио-переговоры с автопилотом. Нас чрезвычайно занимает система его самоконтроля. Если нам удастся выйти на его ку-ратора-хранителя… Кому, в конечном счете, бибисейские деньги за репортаж должны достаться?
— Понял, Адмирала-сан. Включаю пеленгаторы. Слушайте, Адмирала-сан…
В ушах играет Боб Дилан» первый электрический концерт в Альберт Холле.
— Проверь» управление» придур. Срочно передай на командный пункт координаты для автоматической навигации.
— Есть, Капитан.
— Миниатюризация сознания завершена. Потеряна радиосвязь.
— Мы сами с усами. Задраить люки. Объект прошел секь-юрити у первых ворот. Движется в город.
— Капитан, рвотная спазма!
— Обратный ход.» Слишком поздно» шутки в сторону. Не надо было мешать эйсид с сухим вином. Но с похмелья идти в го-. род тоже было бы рискованна
— Капитан, есть подстраховочный вариант! Для удачного j продвижения вглубь Рединга необходима жидкая субстанция,] ограниченная пластиком…
— Ась?
— Бутылка воды, Капитан.
— Приводнение. Да-а, намного быстрее, чем ожидалось. С мягкой посадкой, господа. Переходим к финансовым проце- •* дурам. Объект пытается выбить дверь первого банка. Закры- $ то. Потеряна визуальная картина. Доложи обстановку.
— Объект благополучно дошел до следующего банка. Все системы в норме. Стоит у входа. Напротив играет джаз. Звучит Телониус Монк, «Smoke Gets in Your Eyes». Объект курит сигарету за сигаретой, наплыв воспоминаний о ресторанных халтурах… Вокруг множество людей. Такое впечатление, что городское население увеличилось раза в три. Полным полно Punters. Только почему они не на концерте?
— Все просто. Они приезжают от силы на пять-шесть * групп, а все остальное время отрываются. Понятно?
— А объект?
— Объект снимает бабки с БиБиСи, сочетая приятное с полезным. Помнишь, бездарность, сценарий «Шея»?
— Под «Body & Soul» Колмэна Хокинса в небо запускают Массу разноцветных шаров, с другого конца площади показались клоуны. Цирк, ЦИРК ПРИЕХАЛ! Капитан, у объекта по щеке скатилась слеза… Сильное продвижение вглубь памяти, семилетним мальчиком он идет с папой в московский цирк. Музыканты заиграли «Cry Me a River» Тони Скотта. Капитан, у объекта эмоциональный перебор, перейдите в режим простого наблюдения за Глюкоблудом.
— Только не надо меня лапать. Поменяй перегоревшие лампы в камерах внешнего наблюдения. Отслеживаем Глюкоблуд. Вот так. Теперь, лишенец, введи наших зрителей и этого мудвина Адмирала в курс дела.
— Есть, Капитан. С полбутылкой сухого вина пациент принял восьмичасовую порцию Глюкоблуда. Для ознакомления с результатами нам прежде всего необходимо дальнейшее размельчение сознания до межмолекулярного уровня. Это чрезвычайно сложный, необратимый процесс.
— Приступай.
— Капитан, чтобы усилить бустеры, используем перистальтику. Начинаю отсчет перехода на межмолекулярный уровень… Три, два, один…
— Объект бесшумно вошел в банк. Сложил из пальцев пистолет, наставил на дежурного, читающего газету. Стоит.
— Сколько времени он уже так стоит?
— Минут пять…
— Что играют снаружи?
— Вещицу квартета Зута Симса «Don't Worry About Me». Дежурный поднимает глаза. Объект спрашивает, может ли он обменять десять долларов США, а то ему не хватает на диск Бинга Кросби. Дежурный говорит, что банк закрыт. Объект разворачивается и выходит под «Just One More Chance» Счастливчика Томпсона.
— Нас тряхнуло!
— Объект налетел на полицейского. Спрашивает, сколько те танцовщицы напротив платят за то, что прилюдно трахают белого медведя. Говорит, что из общества по защите животных от животных…
— Опасность! Опасность! Редуцировать возвращение толики здравого смысла… Где мы сейчас?
— На вокзале, Капитан. В тонкой кишке, зато прямой…
— Мам-ма-мия…
— Успокойтесь, Капитан. Просто несколько заблудших байкеров стали швырять на спор огрызки яблок в электронное табло. С гиканьем выбежали, сели на мотоциклы и умчались в. сторону фестивального поля.
— Избыток словесного поноса автоматически ликвидирован. Возвращаю системы в режим ручной навигации.
— Ну, а теперь, когда я снова при деле, может, каламбур-* чик? Слышали о графе Де Ла Фер Менте?
— Опасность! Опасность! Датчики сообщают о новом приближении Глюкоблуда… Объект могут забрать и расщепил!# формальдебобби и прочие Де Ла Фер Менты и Де Портации.* g
— Предельное ускорение… Паникер фигов, перейди, пожа-? луйста, в режим экскурсии.
— Объект смотрит на указатель: «Направо — прокат машин
и кассы аэропорта*. Идет направо. Прокат машин есть, касс аэропорта нет. *
— А на что ему кассы? Улететь хочет?
— Нет. У него кончаются деньги. Он хочет обменять десят- j
ку. Вышел из лифта. Прокат машин есть, касс аэропорта нет.^ Спрашивает у какой-то женщины, как ему пройти к азропор- i ту. Она советует спуститься вниз на лифте с одиннадцатого на первый этаж. Спустился. Касс аэропорта нет, прокат машин j есть. Снова поднялся наверх. Бог есть, касс нет. Вниз. Дьявол есть, БиБиСи нет. Вверх. Ничего нет, даже крыши… Вниз. Ни-»; же только звезды… 4
— Сколько, кстати, мы уже катаемся в лифте?
— Четвертый час. Объекта начало отпускать. i
— Ави абаснуйтэ с научнай точки зрэния. i
— Ярко-зеленые пятна перед глазами — заключительная фаза действия Глюкоблуда. Он филогенически сроден любой экстремальной и в десятки тысяч раз сильнее тормозных угле-1 водов. Глюкоблуд активно мешает их поглощению, мотая объекта взад-вперед по вокзалу. Вследствие задержки абсорбции сокращается содержание сахара в крови.
— Да-а… По-моему, нам пора возвращаться на фестиваль. Через час начнут играть Радийноголовые, Radiohead.
— Капитан, я не упоминал о том, что наряду с затормозкой есть еще обратный процесс.
— Нет, благодарю покорна
— Более двух процентов Глюкоблуда урвал подслушиваю-' щий Адмирал Сушняко Херото. Для его ликвидации необходимо остудить тело и голову холодной водой в любом туалете.
— Этим и займемся…
Спустя час.
— Капитан, приближаемся к первым воротам. Толстая охранница спрашивает объекта, где билет. Тот отвечает, что у них один билет на пятерых, и он ходил в город за едой для друзей. Капитан, надо провести корабль через толстую кишку.
— Двигатели на полную мощность. Полный вперед! Похоже, она не раздвигается! Есть контакт! Перейти в режим восстановления сознания.
— Защита снята. Японцы подписали мирный договор.
— Ну что же, дорогие товарищи, успешно осуществив операцию «Глюкоблуд», мы устранили вредные последствия токсической нагрузки. Отстегните ремни и расслабьтесь. С возвращением на родную землю!
* *
18 часов 50 минут.
Как будто весь день колол дрова. «Мы пахали», — сказала болонка волкодаву.
«Когда заступил на службу, перестал видеть дальше собственного носа. Имена стал забывать. Знаешь, чувак, иду я в клуб с какой-то девицей, а она как прильнет к плечу и с укоризной шепчет: «Как же так получилось, милый, что ты не звонил мне целых две недели?» А я просто забыл, что она существует». (Генри Роллинз).
Обмякший, с пудовыми гирями на ногах, я стоял у костерка в мусорном баке, доверху набитом Melody Maker, и грел руки. Еще пять минут — и пора в позицию. Эх, с дубинушки ухнем, а музыка, она сама пойдет. Рок-фестиваль, как пословица — лес рубят, щепки летят!
Безуспешно пытаюсь полюбить Radiohead. Сам себе удивляюсь. Откуда я за восемь часов набрался такого скепсису?
♦Тяжка ты, поступь Люцифера», — Том Йорк нагнетал атмосферу Пришествия мрачными, мощными риффами и напыщенным текстом. Где же радио, где загадка? Лицо, скрытое голосом, занавешенное словами… В моем воображении предстал Великий Зверь, ничем не выделявшийся из толпы — существо средних лет в хорошем костюме, некрасивый, с обворожительными манерами и притягивающим взглядом. А рога и копыта — бутафория для экспансивных теток из тихих предместий. А когда Йорк затянул: «Уж лучше бы я сдох», — вспомнился мне неожиданно Чехов. ♦Жулики они, а не декаденты, и ноги у них не бледные, а как у всех, волосатые». И если жизнь Ричи Джеймса еще о чем-то говорит, то при одном взгляде на некоторых героев рок-н-ролла при вручении ежегодных бронзовых ♦Фак’оффов» NME можно понять — перед вами натуральные прохвосты, филоколлинзовщина.
♦Это такой человек, такой человек… Приходишь к нему домой, и он первым делом показывает тебе все свои золотые диски. А потом начинает снимать со стены застекленные фотографии, где он братается с Эриком Клэнтоном и Стингом».
(Джарвис Кокер, Pulp о Филе Коллинзе)
— Ребята, сегодня они играю втроем. Поддержите их… Yeh?
— Yeh!!!! — меня едва не сдуло с дерева от своего же бычьего рева. Рядом Ник, молодой парень из Корнуэлла, студент. Протянул мне бутылку. Молоток! Я люблю Корнуэлл — скалы, о которые разбилось множество судов, гальку, истлевшие наконечники кельтских стрел, хрустящие под ногами, выжен-ные пустоши, древние надгробия… Пока MSP включались, на пару с Ником мы затянули арию ♦Пиратов из Пензанса». Вперед, Маньяки! Задайте жару приспособленцам, аутсайдерам и абстинентам!
«Все команды хорошие, a MSP — хамы, потому что радикалы», — предостерегали меня в один голос, но в разное время, Пол Шо и Марк Джордж. Но если и есть в Альбионе банда, способная собраться на краю гибели и отыграть так, что чертям станет тошно — это Manic Street Preachers. Любые Цеппелины подняли бы лапки кверху, да и поднимали… Come On, Маньяки!
Они не дали ни вздохнуть, ни выдохнуть. Бросились в штыки, оставив в закромах обычную театральность. Ненависть, отчужденность, боязнь одиночества, наркокошмары, продажные тупые политиканы, издыхающая в клешнях прогресса культура, иконы фальшивых богов и портреты лидеров кровавого времени. «Либо ты с нами, либо ты с ними». «Всего за двести баксов можешь лицезреть Боженьку по видео в терновом венце».
Все шло в ход, и даже их полиг-зонги запали мне в душу. «Fuck The Brady Bill…» «Fuck!!!» — орали мы с дуба.
— Демократы говорят, консерваторы говорят, либералы говорят… Е. ь их мать… У меня нет ружья, есть только гитара. Нежная «This Is Yesterday», казалось, посвящена отъезжавшему в больнице Ричи. Я вспомнил, как сам лежал по тем же причинам в одном институте для благородных мужчин, как смотрел ночью на луну в решетчатое окно… А потом говорил оппоненту за шахматной доской: «Вам мат, гражданин товарищ санитар».
Не дав народу вздохнуть, Маньяки заиграли стенобитную, шаманскую «Die In Tne Summertime», а вдогон… Ба, Никанор Иваныч, знакомые все лица: «Убей Ельцина! Кто говорит? Жириновский, Ле Пен, Амин, Брейди, Каддафи, Сатклифф… У меня нет ружья, есть только гитара».
«Проснулся мальчик — мистер Ленин. Бисексуальная эпоха — товарищ Сталин. Хрущев — упивался собой в зеркалах, Брежнев — повяз в групповухах. Горбачев — подавился собственной значимостью, Ельцин — законченный импотент. Revol, Revolt lebensraum-kultur kampf-raus-raus-fila-fila…»
И не только их поминают, всех остальных ныне и присно и во веки веков: «Чемберлен — Бога видим в тебе, Че Гевара — скачут все под прицелом, Пол Пот, любезный, бай-бай…Троцкий…»
Чего греха таить, «под луной голый пел серенады». Очень смешная песня. Я хихикал и подпевал: «Revol, Revol, Рыба, Рыба», — представляя, как под эту песню пенсионеры играют в домино. Рыба! Рыба! Проснулся мальчик…
На концовку я ожидал «Правь, Британия» — «От тайги до русских морей. Гринпис не дремлет, Гринпис всех сильней!», но зазвучал кавер «Нирваны» «Penny Royal Tea». Сто очков вам, ребята. Семь футов под килем. Конец автора, агония героев… Они уходили со сцены, а на моем лице застыла идиотски одухотворен ная маска проснувшегося Тейбера из той сцены в «Полете над гнездом кукушки», где Вождь высаживает окно в психбольнице. Йо-хо-хо, и бутылка рому!
— Я думаю, в улыбке председателя Мао было что-то мистически уничтожительное… Удивительная фигня, удивительное время… (Ники Уайр. Manic Street Preachers)
Вот и «Кубик Льда» выполз. И ничегошеныси-то он с собой не сделал! «Е… Tha Police» — это мы уже слышали… Я встал во весь рост и увидел, что народ ломанул к Melody Maker Stage, слушать «Эластику». Эластичности сейчас в моем теле — хоть мыслью растекайся по асфальту… А на «Кубик Льда» завсегда отыщется кипяток.
Доковылял к насиженному месту. Из-под руки вынырнул Пол.
— С возвращеньицем вас, товери антрополог, — он был явно вещью в себе.
— Белены объелся?
— Нет. Ice-Cube послушал.
— Му heart needs a window-cleaner, my heart needs love on each spoon.
My dog wants some nuclear to play with you — My Native Land.
— Сам нацарапал? — спросил Пол.
— Так, ерундень. Отходы проекта с одним шотландцем* «Любовь на каждой ложке» — это из «Naked Lunch», на слэн-ге наркотов — продукт в ложке. А если переводить на русский и блюсти ритмику, получится пошлятина: «Сердечку нужен стеклоочиститель, любовь на кончике хуя, Кобель лакает атомное пиво… Ля-ля, о Родина, ля-ля». Ладно, пойду «Эластику» краем уха заценю…
И только краем. Три песни инди-девичника я героически выдержал.
— «У многих этих инди-команд, альтернативщиков всех мастей, стилистика на нуле. Это даже не рок-н-ролл. Способ урвать отовсюду понемногу, срать на все цветы сразу. Рок-н-ролл — это улица, это такие мудацкие ботинки, как у меня». (Ион Спенсер, Blues Explosion).
О своих армейских говнодавах умолчу. Это уже история, поросшая ландышами и опыляемая дустом с «кукурузников» на бреющем полете.
— «Я просто хренею от Love, да и от всего нафталина шестидесятых. Даже сейчас! Если доведется встретить на улице Брайена Маклина, заросшего, пьяного, опущенного, подбегу к нему и скажу: «Бери меня, Брайен, я твой с потрохами»…» (Бобби Гиллеспи, Primal Scream).
Такое выступление вряд ли когда-нибудь повторится. На ферме «Маленький Джон» прямо из земли вырастали тени прошлого. Плант, Джей Гейлз Бэнд, блюз Дельты — все уворовано, но как… Со вкусом! Планомерно изживал это в себе, и все вернулось вновь, заиграло новыми разноцветными гранями. Блюзец с тлеющей сигареткой во рту… Какой там «Кубик Льда»! Дейв Гаэн на гармонике, Мик Джонс на гитаре — 11-минутный джэм в «Loaded». Бобби, конечно, жулик, но размах — он и в Сибири размах. Недаром «Стоунз» открывали свое американское турне с его «Jailbird». Вивисектор молодой, вивисектор удалой, Слая Стоуна скрестил с Колтрейном в «Higher Than The Sun». А потом еще гимн Clash — «Jail Guitar Doors». У Джонса, я это видел в театральный бинокль, все лицо дергалось от драйва ностальгии, Гиллеспи же заделался под Страм-мера. Punters вопили, стенали, как тысячи медведей, вылезшие почему-то из одной берлоги после долгой зимней спячки.
На Рединг быстро опускалась вторая ночь. Вернулся к «Карлсбергу». Ноги подкашивались. Если бы мне сказали: «Ты сейчас ляжешь и тихо умрешь», то я бы ответил: «Всене-пременнейше, искреннейше, дайте только сигарету: После такого и умереть приятно».
Распатронил последнюю пачку и лег. Без четверти полночь.
— Завтра Red Hot, — протянул Пол. — У меня здесь охранник знакомый. Я с ним договорился, он обещался и тебе браслет выдать.
Молчание агнцев.
— Я стихи написал. Хочешь послушать?
Молчание ягнят.
— Спишь, брат?
— Без задних…
И тут подбежал какой-то хреи.
— Парень, тебе не холодно, не замерзнешь? У меня тут чаек горячий в термосе, а у тебя такие грустные глаза… Меня зовут Майк. Очень приятно познакомиться. Знаешь, что говорил отец наш, Иисус Христос? Ты верующий?
Слава яйцам, еще один Майк, а то я совсем стух.
— Исповедую адскую смесь лютеранства с дзен-буддиз-мом, — я выскочил из спального мешка, разминая на ходу мышцы. — Знаешь, у меня был знакомый — страшный прилипала, пытался воткнуться в любую щель, влезть в любой проект, а кончил женатым на одной старой обезьяне. Так вот, заканчивается наш концерт. Ресторанная байда для жлобов, ничего особенного. Спускается барабанщик, и тут он подбегает, подобострастно жмет ручку: «А вы свинговые чуваки. Приятно познакомиться… Меня зовут…» А ударник мой руку отвел, расстегнул ширинку, достал инструмент и говорит: «Весьма-весьма… У каждого приятного знакомства есть свои низменные стороны». Душевный человек, мог и пендаля дать, что я собственно и собираюсь сейчас… Эй! Куда побежал? Куда! Я еще о заповедях не сказал! Покайся, стерва Божья, публично! Улю-лю-лю! Дадим каждому вигваму апачей по скальпу миссионера!
Я окончательно проснулся. Не прошло и десяти минут. Рединг. Полночь.
Дрожащими руками в сотый раз перетряхивал свою сумку. Где же он, nice one? Диктофон, билеты букмекерских контор, с которых периодически снимал мелкие суммы, отгадывая результаты футбольных матчей, покрытый сантиметровым слоем грязи одноразовый пропуск на БиБиСи, банка пива «Фос-терз»… Потрепанный в многочисленных походах 4Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» Томпсона, письмо канадскому другу (писал его два месяца и выбросил, так и не отправив)… Есть! Последние две таблетки «синего». Вытряхнул на ладонь, задумчиво отправил в пасть и старательно разжевал. Сладковатый привкус jelly не спутаешь ни с чем. Это вам не корзинка, картинка, картонка и жареная собачонка. Нео-мальчик тает, кто-то лает, ветер носит. В кармане нащупал скомканную бумажку, развернул — адрес какого-то чувака из Ньюкасла. Ну-да, того самого…
— Пять лет назад назад это случилось. У меня брат люто промышлял. Помогал экономике отсталых стран Южной Америки. Душевный человек, мухн не обидит! Сижу я как-то дома, смотрю из окна, на душе кошки скребут. Брат не являлся дней как пять. Поставил пластинку Happy Mondays, и на тебе: к дому подгребают полицейские, и брат в браслетах между ними. А у нас и на окне растет, и в комоде лежит. Выдернул все в считанные секунды. Что смог, сжевал сразу. Из комода вытащил порошок, помчался на кухню. Залил все горячим молоком, насыпал сверху гору кукурузных хлопьев и давай рубать в темпе вальса. Они как вошли, показали ордер и сразу к окну. А там пустые горшки рожи корчат. «Где? — спрашивают. — Братан твой с поличным попался, сказал, что есть». Брат стоит молча, смотрит исподлобья, как побитый кот. Подошли к столу. «Что, Дэйв, ужинаешь?» «Угу», — отвечаю с набитым ртом. «Сам сдашь или брат покажет?» Рыгнул я тут не сдержавшись, рассмеялся им в лицо. Из динамиков Тон Райдер орет все о том же. Пока они весь дом переворачивали вверх дном, я сидел тихо, как мышь, ел и смотрел. На прощание мне сказали: «Ладно, Дэйв, в следующий раз до тебя доберемся». «Угу», — говорю. Как дверь закрылась, я на карачках пополз в туалет, очищать желудок. И вот, лежу ночью на полу в квартире после обыска. Разгром полный. На стенке наша с братом фотография. С батей в крикет играем… Так меня проняло, что выскочил из дому, сел в поезд и мотанул в Европу. С фестиваля иа фестиваль, из города в город. Торговал гашишем в Альхесирасе, разгружал героин в Марселе, работал на виноградниках в Провансе, продавал сыр в Швейцарии, был вышибалой в Милане… Доехал с экологистами аж до Минска. Там меня чуть не убили за татуировки какие-то придурки. Кричали на улице: «Уголовник, пидор!» Странные люди, злые… В Польше за нами в Катовице гналась орда скинхэдов. Так и ие догнали. В Германии воровал машины и продавал их русским солдатам.» Покупал у них оружие, а потом сплавлял в Югославию. Да и сам там воевал два месяца. Деньги были нужны… Теперь домой еду. Только вот EchobeUy посмотрю. Там девица поет, Соня Мадан. Уж больно она мне мою старую подружку напоминает. Как вспомню, так ходить больно. А Ньюкасл? Я на стадионе уже три года как ие был.
— Вы только подумайте, сколько денег ежегодно уходит на бесполезную борьбу с так называемыми «наркотиками». Это такая же индустрия, такая же пирамида, как и наркомафия. Они друг без дфуга жить не могут, обе калечат жизни. А все решается просто. Легализуйте их. Установите твердые государственные цены, ниже черного рынка, ужесточите наказания за убийства и воровство. Как только государство начнет извлекать доход, сразу же пропадет обаяние «запретного плода». Музыкантов, писателей упрекают в пропаганде, но мы честнее, мы показываем все так, как оно есть на самом деле. Для структур, типа «Отдела по борьбе с «наркотиками», легализация опаснее любой мафии. (Лу Рид — Уильям С. Берроуз — Декларация «Legalize It», 1989)
Боже, что это? В голове холодная зверская ясность, в карманах пусто, перед глазами Empire State Building. Но это не чертов Нью-Йорк, это ашлийская Африка… Африка, масса Дик! Чувствуя лихорадочное возбуждение метался из сторону в сторону, как живой карась на сковородке.
— Каковы результаты научных исследований? — вопрошал неугомонный Пол.
— Встал, хочется сесть. Сел, хочется встать.
— Так ты пробежись. Авось полегчает.
Рассекая промозглый ветер помчался к воротам. Вбежал внутрь.
* * *
Так вот оно какое, поле после боя?
Справа — Comedy Stage. Огромный телеэкран. Народ, распивая напитки, смотрит «Бешеных Псов» Тарантино. У дискотечных палаток танцуют по несколько десятков рейверов. Нет, это не для меня. Для такой муз-зы я слишком глумлив и измучен пивом. Вот «Счастливых Понедельников» послушал бы с удовольствием…
— Мы стали играть хохмы ради. В этой стране, когда сидишь на пособии, музыкой начинаешь заниматься от скуки. Поэтому-то в Англии каждый пятый — музыкант. И каждый второй из иих лабает тип-топ. Только потом, когда мы добились успеха, я стал вымуживать слова. Сам не понимал, чего пою, а все вокруг говорили: «Ну дает, парень!» (Шон Райдер, экс-Нарру Mondays, ныне Black Grape).
Под ногами шуршали отходы прогресса, оставленные про-грессорами и не бог весть какими разгульными профессорами — ковер из сплюснутых банок, пластиковых бутылей и прочей мотни. Подошел к главной сцене. Ночь трудного вечера. Группа чуваков со стеклянными глазами сосредоточенно наблюдала за разборкой аппаратуры. Внезапно оживились. «Вот он, мужики, догоняй!» И все рванули навстречу испитому человеку в продранной черной коже. Сам не заметил, как оказался вовлеченным в быстрый бег.
— Он, это кто? — спросил я, энергично размахивая руками.
— О’Нил, гитарист Undertones!
«Фыоить!» — присвистнув, поддал ходу. И резко остановился. Вспомнил, что у него недавно погиб сын. Поворот на сто восемьдесят градусов. Впитывая обрывки разговоров прошел мимо Melody Maker Stage.
— Madder Rose — это что-то. Да, брат, скажу я тебе…
Ваш-шу Маш-шу душу в корень с ррразъедритской силой, о
них-то я и забыл! Хотя, одновременно с Primal, изящная Мэри Лорсон смотрелась бы, как прекрасная дама в подвенечном платье посреди настоящего борделя, сборища забулдыг и подозрительных мудозвонов. Сомнабулические гитары, пост-торчко-вая элегия Rose никак не вязалась рядом с энергичными, напыщенными «Скримовцами» и сочными девками на подпевках.
Меня интуитивно занесло влево. Crap Stage. Неужели опять рейв? Вроде, нет. У сцена сгрудилось с три сотни человек. Мой прохудившийся нос явственно почувствовал запах жареного. И все-таки, лажанули мы здорово. Надо было приезжать за день, идти на поле, договариваться с мужиками в торговых рядах о ночевке и чувствовать себя спокойно, как Овод на расстреле. Бегло оглядел ребят с «Чепуховой Сцены». Travellers, мать их так раз так, New Age, черт возьми!
Выскочил из ворот. У информ-пункта, где на досках были развешаны сотни объявлений, типа: «Лиззи, буду стоять на Shed Seven у сцены в правом углу. Жду не дождусь, когда снова смогу подержаться за твои…» Огромный тент. Очередь прозрачных персонажей за горячим бульоном. На полу лежали люди и шкуры людей. Несколько шагов в сторону и — наскочил на полицейского.
— Да, сэр, нехорошие, нехорошие дела творятся в Соединенном Королевстве…
— Что?! — брови бобби удивленно взметнулись вверх.
— Взять тех танцовщиц напротив. Сколько они платят правительству за то, что прилюдно трахают белого медведя.
— Что?!
— Оптический обман, сэр. Общество защиты животных от животных приносит вам свои решительные извинения.
И я растаял в темноте.
— Ба, Вадимус! Какими судьбами, старый?
— Так как-то вот.
— Есть возможность попасть внутрь. Я сейчас зондирую обстановку, налаживаю международные связи с британскими раздолбаями.
— Как у тебя с деньгами?
— Интересный вопрос, как сказал граф Де Ла Фер Мент французскому королю. Десять баксов до Конца Света. А у вас, глаз-ватерпас, что, сгорел лабаз?
— Майку вот фестивальную купил на память.
— Майка — вещь серьезная. Ничего, сколько раз так было.
Кажется все, конец, а потом… россыпи Голконды. Ты извини за вчерашнее, старый. Может возьмешь мой спальный мешок?
— Ладно, замяли. Я у самаритян надыбал одеял.
Аня дремала, привалившись к стеночке. Рядом елозил какой-то мелкий засранец, обреченно повторявший: «Друзей потерял, сумка у них, травы нет, курить нечего*.
— На сигарету, дурик. Только не скули. Здесь остров потерпевших фестивальное крушение. Публика нервная. Достанешь нытьем, в рожу вцепиться могут. Старый, я на разведку…
— Хорошо.
Когда вернулся через два часа, тент был закрыт изнутри. Снаружи никого.
Накатило легкое подобие грусти. Прочь! Прочь! Что я, Бьорк, в самом деле…
— Я — наполовину ребенок, а наполовину — шестидесятилетняя бабушка, которая вечно беспокоится, что вы не надели теплых носков и шарфик (Бьорк).
И снова Crap Stage. На нее мог выйти любой. Делать, что в голову взбредет, петь, плясать, показывать задницу, наговаривать рэпперские частушки. Отличившимся немедленно выдавали джойнт. Зрители в долгу не оставались, если кто не нравился, закидывали пивными банками. Периодически на сцену вылезала группа Geek Love с зеленоволосым саксофонистом, лабала пару вещей (немыслимый панк-фанк), и уползала обратно в длиннющий автобус, стоявший вплотную к сцене. Народу прибывало. «Ну, кто следующий?* — риторически вопрошал «ведущий*. Выскочил огромный парень с дрэдлокс.
— Хэй-хэй, чуваки. Что со мной сегодня случилось в этом городе! Стою на вокзале, вижу указатель: «Направо — прокат машин и кассы аэропорта». Иду направо. Прокат машин есть, касс аэропорта нет.
— А на что тебе кассы? Улететь захотел?
— Нет. Просто интересно откуда в Рединге взялся аэропорт, хотя его там в помине не было. Вышел из лифта. Прокат машин есть, касс аэропорта нет. Спросил у женщины, как пройти к аэропорту. Посоветовала спуститься на лифте с одиннадцатого на первый этаж. Спустился. Касс аэропорта нет, прокат машин есть. Снова поднялся наверх. Бог есть, касс нет. Вниз. Дьявол есть, Джона Мейджора нет. Вверх. Ничего нет, даже крыши… Вниз. Ниже только звезды…
Тут вылез еще один.
— Не верьте этому придуруку! Его, как Фридриха Ницше, закормили барбитуратами. Как кто? Фридрих? Музыкант один немецкий, играл со Штокхаузеном. Так у него сестра была стерва. Упекла его в психушку. А он кричит: «Я — поэт, рожден в вине! Дионис во плоти! Выше закона!» А она шмяк его тросточкой по голове… Сидит Фридрих на полу, а под ним лужа растекается… Волей к жизни. Но этот козел волосатый катался в ебанном лифте целых три часа. Насилу вытащили.
И оба сиганули прямо на головы благодарной аудитории. Вверх взметнулись десятки искушенных рук. Тут же к «Ницше» подскочила девица, обняла, ощупала честь, помяла достоинство и потащила в сторону. «Йе!» — орали в толпе.
— Чуваки, — надрывался ведущий. — Через час Ди Джей «Голый» устроит вам…
— Ланч? — не сдержался я.
— Нет… Почем фунт лиха.
Своими подслеповатыми глазками я узрел рядом с автобусом столик И немедленно засеменил в ту сторону. На столике расставили бутылки с текилой, водой, положили лимоны, печеньице.
— О’кей, чуваки. Походи — налетай. Shot — фунт!
Так-так. Сколько можно?
— Я никогда не хотел умереть. Может вы и назовете этот образ жизни деструктивным, но на самом деле это не так. Ничего нет в жизни лучше, как возрождаться из пепла. Помню однажды утром проснулся, а «Валюма» то и след простыл. И сердце: «Тук! Тук! Тук!» Я лежал и думал: «Ну что, мудила, так и будем, стучать или как?» (Эван Дандо, Lemonheads)
Подвалил вплотную.
— О! Сразу видно… Положительно агрессивный мужчина приперся на огонек.
— Хорошо, что не гермафродит…
— И не сперматозоид, — подхватил я.
Так и познакомились.
* * *
Здесь не было места скуке — неукротимые в своей ярости люди бросали гранаты, кололи штыками. Над этим гвалтом царил неумолкаемый звон колокольчика, потрясаемого неутомимой рукой председателя. На всем вскоре лежал холодный покров неосвещенной солнцем росы.
В. Гаршин,
Рединг, 28 августа. Ночь.
Чин, Джереми, Стив, Джимми, «Голый», Марк, еще один Стив — из коммуны travellers. Весной и летом разъезжают по стране, Европе, кочуя по фестивалям. Играют везде, где придется. После концертов устраивают рейв-party. Зимой отсиживаются в Лондоне, зависая в одном из центровых сквотов на Финчли-Роуд. Играть музыканты «Гнусной Любви» предпочитают в пабах Кэмдена — самого рок-н-ролльного района столицы — рейв для них не более чем шутка. «Музыку привык делать этими вот руками», — повторял Чин. — Рейв? Нуда, приятные вибрации для безработных, бездумные… Но состояние — главное, вот мы и вставляем ее под конец программы «Глобального ерундизма, отрыва и пофигизма». Но я — все-таки музыкант, хоть и бродяга. И своя голубая мечта у меня тоже имеется. Но тсс… Это, бля, тайна, не под текилой будет сказано. А что, в России безработные тоже висят на рейвах?
И тут я подавился лимоном, зайдясь в приступе гомерического хохота, переходящего в скрежет зубами.
— Ну, уморил… Я только представил себе…Ха-Ха-Ха… Чувак, в России, все это — самая мода для… Ну да, для безработных… Только по-вашему, детей из upper-class или upper-mid class. Не ниже. Вся снобистская публика только там. Они приезжают на родительские бабки в Лондой и исходят соплями по всему, что с их точки зрения круто или модно. Потом возвращаются и начинают пудрить мозги. А там и альтернативно-комнатные критики рады стараться — хлеб отрабатывают, козлодои удойные. Настоящая наша беда — все в умные построения и пафосные слова обращать, как-то обзывать, заключать в схемы. Это, как ни крути, с образования халявного началось. Все за чужой счет. И оттуда эта муда концептуальнофилософская… Она на всех уровнях, начиная с политики, кончая авангардом. И по-моему, на русской почве из этого вырастет самый голимый fookin’ self-indulgent. Для вас здесь, в Рединге, скажем… Да, неважно. Здесь все родное, музыка дуг шой исходит. Если музыканту нечего сказать, так его и слушать никто не будет. Помяни мое слово, еще годик — и в Москве будут все эти клубы, и ваши доктора Паттерсоны и Наташи Атлас повалят туда гурьбой, потому что в Англии эта волна уже сходит. И все эти детишки будут валом на них переть* клубиться до озверения, покупать экстази у всяких интеллект туальных wankers, писать на брудершафт в своих культурных салонах и страшно гордиться собой. А копни их — ползают только по верхам, внутри пустота — живые зомби с раздутым и лоснящимся брюхом самомнения. Если бы они не зиали жалости ни к себе, ни к другим — я бы гордился ими. Но жалось ти к себе у них хоть отбавляй — публика трусливая и предо* тельская — очко торгует человеком, человек торгует своим очком. Знаешь самое первое правило русской психологии? Нет? Чтобы никому не было лучше, чем мне! Ничего на хрен не и%* менялось! От всех их словечек — гениальный-замечательный-стильный-великолепный-настоящий-альгернативный-инди-видуальный-фасбиндер-техно-херцог-мартенс-джармуш-, миксы — тарантино-клубы-маккена-койл-керуак-наркотики —.
вырвет и саблезубого тигра. Да тот и слушать ихнюю пошлятину вроде 4 ваше отношение к наркотикам?» не станет — сожрет пионеров ныо-эйджа вместе с книжками Берроуза и Хаксли» и будет прав. Здешней легкости» доступности» бесконфликтности у них никогда не будет — они захлебнутся в горячей» обжигающей струе анализа своей глубокомыслен-но-бесмысленно закинутой жопы. Какая там музыка отверженных?!!! Какая альтернатива?!!! Все захлестнут толпы танцующих» обекислоченных бандитов — закономерный русский пиздаускас. Может и голубизну на щит подымут… Хотя» вряд ли» кишка тонка. Но и не настолько толста…
— Ну ты, брат, загнул. Тяпни стопку текилы и перестань ругаться, stay cool.
— Stay drunk without being drunk, ever. А ты понял, понял, что случилось?
— Ничего не понял.
— Сейчас из меня исподволь все та же муда выходила. Здесь я могу спокойно ехать с рейверами в тот же Stonehenge или отправиться за тридевять земель, куда-нибудь в Гоа, и ничего подобного мне и в голову не придет. Только, пожалуйста, не заводи больше глупыми вопросами… А хочешь, сам туда съезди — оторвись и поклубись. Только я так тебе скажу: «Увидел старик поутру мерина куцего и загоревал: без хвоста все равно, что без головы — глядеть противно».
* *
«Ерундисты» — кочевое племя, вырастающее на фестивалях в несколько раз. По их окончании тусовка мелеет на глазах, остается лишь стойкое, закоренелое ядро человек в двадцать.
Подвалило несколько байкеров со смазливой девицей, бросили на столик десятку. «Хай, Чин. Задача такая — напои эту женщину в стельку». Чин, видимо, работал раньше барменом в престижном кабаке. Жонглируя одновременно стопками, бутылками, лимонами, он за считанные секунды творил и хлеб, и зрелище, собирая в холщовую сумку хлынувшие фунты. Неожиданно вылез мужик неопределенного возраста (между шестидесятые) и вечностью), с кольцом в носу и стал помогать, гнусно хихикая и ругаясь на таком невообразимом диалекте, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. «Эй-Эй, уберите Крокодила от денег!» — из утробы Чина вырвался крик туши. — 4 На стопку и отваливай. Черт, нашел-та-ки. Мы еще по Гластонбери его помним. Все текильные соки из нас высосал» халявщик хренов».
Марк притащил гитару.
— Что будем играть?
— Может, «Passenger»?
Допеть не дали. Наскочивший Джимми стал терзать меня вопросами насчет писателя Булгаковски.
«Буковски?» — спрашивал я, смакуя текилу и оприходуя джойнт.
— Нет… Мэргеритта… Почти как пицца на Пикадилли. И этот, как его, Маэстро…
— Маэстро и Пицца? А-а…»Мастер и Маргарита»! Cool, man, pretty cool.
— О, Россия! Magic Mushrooms!
— Без мухоморов никуда. Трескает вся страна организованной толпой. И нет нам выхода из бесконечных тундр.»4 В средней полосе хреновые. Но вот когда меня занесло в одну якутскую деревню… Ну да, я кино снимал в экспедиции. Исто- рия была чумовая. Застрял там месяца на два, экспериментировал с овощами и фруктами, и всякими разными продуктами. Одну неделю почти ничего не ел, так что перед глазами у меня плыли «лимонные верблюды, стоящие в розовой, как разбавленное вино, пустыне». Местный шаман сказал, что я никакой не русский… Этого я и не отрицал — наполовину бол* > гар… Потом он спросил, не замечал ли я за собой каких-либо странностей. «Еще бы!» — отвечаю. — «Три чертовых года веду себя, как самый дикий и неприручимый из всех зверей. Во сие пою, днем становлюсь невидимым. Да и с глазами шика — один блестит, как мишура, другой блистает, как солнце. Очень подозрительно…» «А это все потому, — говорит он, — что твой кутун (то есть душу) духи унесли в подземный мир. Там она и была все эти годы в заключении. Дьявольская шаманка Бюр-гэстэй-Удаган — однорукая» одноногая и одноглазая — качала ее в железной колыбели» вскармливая сгустками запекшейся крови. И теперь скажи мне» ты готов?» «Всегда готов!» — воскликнул я» ни хрена не поняв. И тут же все потеменело» сильнейший вихрь закрутил меня и вынес на пустынную поляну» забросив на верхушку высоченной лиственницы. Явились три черных сухопарых беса и трижды разрубали мое тело на мел* кие куски. Железными крюками они разрывали все суставы» кости очищали и удаляли все соки. Оба глаза вынули из впадин и положили отдельно. Голову воткнули на шест» где она три дня торчала» наблюдая за процедурой сквозь пустые глазницы. Мясо они разбросали во все стороны. В тоже время три других беса играли моими челюстями» кидая жребий о начале всех бед и заболеваний. Тогус Юер Тердюгэр — девять родов всех бесов — разделили эти кусочки между собой и унесли. Затем они покрыли мои кости новым мясом» сшили их железными нитками, вставили глаза и поставили на прежнее место. Как потом оказалось, я три дня лежал бездыханный в урусе — таком особом шатре — завернутый в свежесодранную бересту. Когда очнулся, вся береста была окровавлена.
— А дальше?
— А дальше меня выходили, и через несколько недель я снова петушился и рвался в бой… в бой-скауты, короче.
— Текилу тебе с лимоном?
— Нет, чистой…
— Опрокидываешь, как ирландец…
— Так тело же наследственное, тренированное. Дедушка — ирландский коммунист из Корка, активный участник Коминтерна, погиб в Испании, в гражданскую… & Oh no, the Devil Woman finally got him!
— Это, вроде, из St.Etienne… Ты слышал, Пита Уиггаа выгнали оттуда с треском накануне фестиваля.
— Да не с треском, а с треской. Разведка донесла, что дядюшка Толстый Фрэнк, ранее Pixies, дал вольный акустический концерт в палатке Carlsbeig, в святой святых, там за сценой, ще пиво только членам союза пластиночной промышленности… Через десять минут под тентом и в его окрестностях опустело. О, этот жесткий мир» залатанный до дыр и охраняемый мускулистыми неграми!
— Ты, кстати, хочешь пролезть туда завтра. У меня есть лишний pass…
И на руке у меня оказался не просто тот самый, а Самый-Самый. В животе радостно булькало чувство выполненного долга. Держись БиБиСе! На ужин пососи, на завтрак пососе! Финита-лии… Любовно выращенные деревца стали плодоносить.
* * *
Чин обрушил на меня тридцать третий вал новостей. Оказывается, не старый бздун Клифф, а Кейт Ричардз похилял в автокатострофе… Не верю! Suede нашли себе нового гитариста и ему только семнадцать. Готов поверить, мне тоже когда-то было семнадцать. Кто это там пел: «Теплая небесная вода в моих венах — то же самое, что для остальных любовь»? Уж не Брзтт ли Андерсон в свои осьмнадцать? Не помню пошлых подробностей, но лирика этой песенки умоляюще сочеталась с неумолимой иронией. У меня, судя по всему, в венах течет уже тормозная жидкость, так что о словах болезнь, инфекция вспоминаю как а чем-то эфемерном, ни одни многонациональный микроб не выживает… Лиз Кокто, она же Элизабет Фрэзер из Cocteau Twins выйдет завтра на сцену с Джеффом Бакли. Немая сцена перед картиной «Врачи Охуели» — напротив имени Джеффа Бакли в моем фестивальном списке поставлена жирная пенса… Придуры из «Фан-Да-Ментал» заявили, что злобные белые политики специально подослали звукооператоров особого назначения, чтобы те вконец им испортили саунд на выступлении. Саунд! Не больше, не меньше! Вряд ли им, опытным прохиндеям, следовало бы рассчитывать на совесть вражеских агентов… По фестивальному репродуктору было передано официальное сообщение, что Ричи Джеймса откачали, и уже в сентябре он отправится с MSP в тур по городам и весям… В баре «Рамада» Энди Белл из Ride соблазнял серенадами свою жену, пока его не забрали в участок… Оказывается, Кортни с Дандо распевали на сцене дуэтом «Hide The Sausage*. Что-то не заметил. Хотя» Кобейниха может утверждать все, что угодно… «Старушки говорили об ней, что она прехитрая и прелукавая, приятельницы — что она пре-глупенькая, соперницы — что она предобрая, молодые женщины — что она кокетка, а раздушенные старики значительно улыбались при ее имени и ничего не говорили*. Собаки же журналисты с преувеличенной быстротой вертели хвостами в ожидании овсянки…
Тут в расположение Crap Stage ворвался какой-то взмыленный персонаж.
— Мужики! Scream играют джэм в баре Rivermead! Пустили на сцену даже этого хлюста приплюснутого Донована Лейтча из Nansy Boy…
Отряд сразу потерял и арьергард, и авангард, этим известием унесло даже вонючего кокни Крокодила, доставшего меня до боли в печенках.
— Сегодня Джарвис Кокер здесь бродил в сандалях на босу ногу. Тут подваливают к нему три девицы в майках Pulp. Он их спрашивает: «А вы чего сюда явились?* «На тебя посмотреть!* — заорали они восторженно. Вытащил Кокер из кармана яблоко, протянул им и говорит: «Вот, смотрите*. И убежал…
— Десять баллов! О'кей, Чин, тяпнем по новой и произведем расчет.
Тот налил чистой, себе с соком, оглянулся… Я поменял стаканы.
— Да ладно, брат, какие деньги! На басу играешь?
— Играешь.
— На гитаре играешь?
— Играешь.
— А на…
— Куришь.
И мы, не выдержав, прыснули, предавшись объятиям зеленого бога Ха-Ха.
— Моя сумка! Чин, я схожу за ней. У меня там мальчик-ассистент из Брисбена.
— Давай, чувак, приходи, только обязательно. Расскажи еще чего-нибудь про Якутию…
— Не знаю, не знаю. Закралась грусть в красавицину грудь. Что я, Шахерезада по-твоему? О'кей, о'кей… Я расскажу вам историю Морских Ренегатов и про бегство маленького Экстаза на виртуальном самосвале.
Пока Чин, Джимми и Марк ошеломленно шевелили губами, пытаясь понять с какой стороны им начать думать про «escape of the little Ecstazo», я уже подбегал к Полу.
— Старый, забираю сумку. Ночую на Crap Stage, внутри. Я прорвался…
В ответ раздался зверский храп. Осторожно вытащил из-под него сумку. Пол перевернулся и тяжело выдохнул: «О, Мадонна…»
«Какая к бую Мадонна?», — подумал я. Впрочем, как сказал классик, в них (в глазах Мадонны) есть какой-то взор, никуда особенно не устремленный, но как будто видящий необъятное. Прощай повар, пара тебе в кастрюльку, и чтоб сардинка на хрен клевала…
Оставшийся червонец баксов обменял на шесть стопок текилы и пачку сигарет «Бенсон». Джимми потащил меня в караван. Кэтти — девица с тринадцати на дороге, в шестнадцать родила — и так двенадцать лет — поставила на стол котел с бобами, тосты. «Давай, мальчики, налетай и спать. Ничего-ничего, вот примут CJB, и всем вам, бродягам, придется убираться на остров Бали». В ответ раздалось дружное похрюкивание.
— Ну как, брат? — Джимми предвкушал новую историю.
— Ты знаешь, я всегда думал, что тараканы похожи на гоночные машины. Но в пять утра преследуемый зверь утомится совершенно, выбьется из сил и ляжет окончательно или, вернее сказать, упадет.
Джимми все понял и отстал. Не успел я залезть в спальный мешок, как просто провалился… И никаких снов. Взмокший пулеметчик с ходу рванул пулемет, нажал на спуск, и счет разом изменился. «Ну и устал же», — сказал он нараспев.
Низкое солнце из-под глянцевой листвы пробивалось между корявыми стволами. Оно приготовилось впервые танцевать Золушку. Так начался новый день. В нем корчились, жарились, валились без чувств студенистые вещества, неуловимые глазу.
А.Н.К. Толстой
Рединг, 28 августа, 9 утра.
В дверях рейверского автобуса курился навоз, переполняя воздух крепким и прелым запахом, бодрил и вставлял. Там же в дверях лежал производитель продукта Крокодил, типичный интеллигент с Ист-Эндской помойки, распевая песню The Doors «Hello, I Love You». «Приходил я к ней с бутылкой шампанского, цветы дарил, розы… Слушал музыку, классическую… Уходил, обменявшись легким поцелуем и крепким кру-копожатием. А потом! Приходил пьяный монтер Волька, хаммм… И ебал ее».
Аккуратным и точным поджопником вышедший на крыльцо Марк скинул Крокодила на траву. Тот с воем унесся к главной сцене. Кэтти принесла ведро воды и стала драить палубу.
Ох уж мне эти дети! Дочка и сын Кэтти все утро развлекались тем, что связывали ноги спящим под огромным тентом, натянутым от автобуса до ограды. Хорошо, что не привык прыгать с постели по первому свистку. Приподнявшись, с похоронным выражением лица вытащил тесак и распорол путы детского безобразия. Вставший мгновением раньше Джимми едва не приземлился в догоравший костерок. Чин взглядом Александра Македонского при Гавгамелах обозревал окрестности и полчища друзей. Пока я завершал процесс — из лужицы напился, умылся, освежился, — он неожиданно заявил:
— Брат, не забудь, ты с нами сегодня ночью играешь.
— ???!
— Сам же вчера обещал.
— Ах да, я и забыл. О’кей, где бас, разомну пальцы…
Пока поигрывал гаммы и арпеджио, в соседней палатке
Стив с таким шумом развлекался с Джэкки или наоборот, что всякое желание разминать пальцы у меня пропало. На худой конец, стану дирижером, а вы, полагаю, в курсе — хороший дирижер, передавая мысль композитора, делает сразу двадцать дел, успевает даже почесаться и мух отогнать с блестящей лысины.
— Это ничего. — задумчиво протянул Чин, поглаживая бородку. — Бот на Гластонбери устроили душ, где никакого разделения полов не было. Ничего подобного я за свою жизнь не видел: душ функционировал и днем, и ночью… Ты же знаешь каково под экстази при жаре в тридцать градусов. Причем любопытное экономическое наблюдение — если наутро в палатках раскупаются презервативы и соки, значит — фестиваль проходит под £, если аспирин, он — пивной.
— Нечто подобное было у аборигенов Океании, по-моему, на Маркизских островах. Раз в три месяца, а то и в полгод а, оргия на три дня. А потом, кто рыбца ловить, кто на охоту… И никаких тебе фрустраций.
— Курить будешь?
— Старый, сегодня утром я устраиваю себе отдых. У меня такие принципы. Поразмыслить надо, зачем, к примеру, «Т]ранс-Гло6ал Андеграунд» использовали в конце своего действа песни иракской республиканской гвардии, а Наташа Атлас клялась и божилась, что никто больше после этого не будет слушать Red Hot.
(Мир на земле в такие дни становится реальностью. Никто ничего не воспринимает серьезно. Мы — это мир, мы — дети, едим пончики, только иногда чуть-чуть перебарщиваем. Наташа Атлас. Trans-Global Underground)
— По твоим глазам не скажешь, что у тебя сегодня отдых.
— Старый, я ничего не делаю от звонка до звонка. А если и позволяю себе чрезмерно много, то делаю это ради достижения своих практических целей, вот как хочешь, так и понимай. Часто загоняю себя в бутылку, довожу до такого состояния, что окружающие тычут пальцами и говорят: «Нет, он долго не протянет. Совсем деградировал. На нем можно ставить крест». А мне это и нужно, я потом на бешеной скорости проламываю все преграды. И тем, кто что-то там говорил, уже нечего сказать, да это и бесмысленно — я для них просто недося-таем, мгновенно перешел на другой уровень и исчез. А они так и остались там, бомбят по пустому месту или занимаются своими делами. Но это, как в у-шу — стиль «пьяницы» — противник теряет внимание, ослабляет защиту — и все, конец, даже не успевает понять, что — покойник.
Чин вдруг чрезвычайно этим заинтересовался. Мне пришло в голову, что он недавно закончил колледж.
— Да, но здесь, в Англии, защитные рефлексы ослаблены до невозможности… Все привыкли к халяве, множество сидят на пособии из принципа…
— Так оно и должно быть — легкость, прозрачность, ля-ля-тополя. Я здесь поэтому и чувствую себя в своей тарелке. Ничего не надо доказывать, спорить. Просто разговор за пинтой пива и that's it, разошлись как в море корабли. Только за этим у тебя должен быть стальной панцирь, броневой кулак. Здесь музыкантов полстраны, а добиваются успеха единицы. И этот успех — тот же прорыв к халяве, только высочайшего уровня. Ты же понимаешь, зарабатывать на хлеб музыкой или письмом — особая форма честного мошенничества. А сейчас, в этом потоке информации, мульти-медиа, интернете и прочей нужной мудотени личное самоутверждение никого не колышет. Как сказал Уорхол, каждый будет знаменит на пятнадцать минут. А дальше — вся жизнь. Сейчас требуется иной род безумия и насилия… Пошли, короче, завтракать…
Сели за импровизированный стол, сколоченный из ящиков.
— Ты сегодня раз в десять спокойнее…
— Ну а набор экстазов-то на что…
— Набор чего?!
— Объясняю. Совместное творение с одним господином, втюхивавшим русским бандитам по телефону конференции на Багамах — универсальный набор экстазов или Родословная Экстаза. Есть экстаз породистый, есть сторожевой, служебный, есть декоративный, чисто комнатный, охотничий, ну там, на крупного зверя или дичь… Что у нас там дальше… Ага… Экстазы бывают дворовые, особенно у негров на улице, гончие или борзые, экстазы-убийцы, бешеные экстазы…
Продолжать не имело смысла… Чин подавился бобами.
— Тебе, брат, не репортажи писать, а психоделическим комиком работать…
— А что ты хочешь, gonzo-joumalism в действии и тогда, при ловле камбалы рыбакам случается вытаскивать на крючки морского кота — эдакий вид электрического ската. Вот помню, когда я писал свой первый роман «Морские Ренегаты*, то работал у Пабло Эскобара экспедитором. Забираем, короче, мы товар на Хумарбумбе, а тут военные вертолеты как…
И тут в автобус вошла Сантрин…
t •
Fuckin’ hell! Матка-бозка! В ячейке сети за все эти годы запуталось около сотни скумбрий, но попалась так же и очень странная, не виданная мною доселе рыбка. У меня язык моментально отсох. «В глазах светилось неизъяснимое словами изумление, и лицо вдруг вспыхнуло горячим чувством*,—отдает девятнадцатым ехнутым веком, но почти в кассу.
— Сантрин, это Алекс, наш друг. Родом из России, живет здесь. То ли болгар, то ли ирландец, похож на якутского метиса, но это неважно… Он сегодня с нами играет.
— A-а, это тебя ребята прозвали «Hawk*.
— Первый раз слышу…
— Как есть самощуствие? — спросила она тут по-русски.
Я ошалел. От позвоночника к гениталиям пронеслась теплая волна. Сразу понял, что меня ждет, но не подал виду. Через считанные минуты мы уже трепались, как старые добрые друзья. Сантрин ругала американцев за пошлость вообще, Вудсток'94 в частности, утверждала, что самые стоящие там люди — музыканты из Лос-Анджелеса и «Ангелы Ада*, говорила, как ей все надоело, и она хочет уехать в Индию, но нет денег… Я же в тон пожаловался на отсутствие домашних тапочек, и мы расхохотались.
Сантрин — из семьи русских эммигрантов первой волны, родилась в Париже («Ночные прогулки вдоль Сены, вокзал Сен-Лазар, шлюхи в подворотнях, разврат в Булонском Лесу и нищие с площади Сен-Сюлытс*, — пронеслось у меня в голове, но я благоразумно промолчал), учится в художественном колледже на оформителя, играет на гитаре в тяжелых фанковых и хардкоровых командах. По-русски говорит так, что мы сразу перешли на английский.
— Кайфовые здесь, ребята, — сказала она. — Ломовой год. Вся музыка и здесь, и в Штатах, ютившаяся по клубам, дорвалась до рынка. Нас теперь просто больше. Это прорыв, кто бы чего ни говорил. Столько разной музыки, тут тебе и рейвы, и фанк, и панк — все, что угодно… Немного обидно, что в следующем году, по-моему, все встанет на коммерческие рельсы. Все группы с инди-лейблов купят большие компании. Мне вот чувак из организаторов сказал, что на Рединге*95 будут уже три сцены, и цены вырастут раза в два. Только Гластонбери на порядок лучше, а ведь есть езде и закрытая чума — грибные фестивали только для своих… Но сейчас такая завязка — самоубийство Кобейна, британская гитарная волна, марши протеста против CJB… Только примут его в сентябре, сколько бы мы не маршировали (спустя год, приехав в Рединг снова, я понял, насколько она попала в точку, но тогда это не имело значения). Я этот год никогда не забуду. Ты, говорили, репортаж пишешь?
— Я так думал три дня назад. А сейчас это осталось где-то во мраке Эрнста Неизвестного. Ни строчки еще не написал, а запись передачи через несколько дней.
— Ну, этому горю помочь ие трудно. У тебя pass за сцену есть?
— Молитвами Чина все есть. Даже диктофон.
— Тогда пошли, Hawk, — и она потянула меня за рукав кожанки.
* *
За сценой, на гостевом поле, приближенные К избранным чинно, но шумно распивали дорогие напитки, обмениваясь свежими сплетнями. Происходившее за пределами этого оазиса их мало интересовало, они уже видели столько, что просто выполняли свой особый ритуал общения… Отдельными стайками бродили журналисты, фотографы и группиз, нападавшие на расслабленных музыкантов как разъяренные пираньи. На большой сцене сегодня — чемпионат мира по тяжело* му року. Сантрин разбиралась в физиономиях лучше меня и тащила все дальше, так что лица мелькали передо мной, как световые вспышки «Машины Мечты». Она указывала цель, мы пристраивались, вдаряли по халявному пиву, и я начинал щелкать диктофоном.
Дэвид Йоу из Jesus Lizard жаловался на расстройство желудка. До концерта оставалось три с половиной часа.
— Сам не пойму, чего съел… Но come on, come on, guys… Кого пригласили перед нами играть? Каких-то Collapsed Lung и Сор Shoot Сор! Если бы я назвал так группу, то она бы именовалась «I Shot Сор». Извините, ребята, я отбегу в сортир.
Некто Дэнни, басист Wildhearts, через каждое слово вставлял shit. Го то, го се, и так растаки не хератаки, а Хиросима и Нагасаки. Пленки за ним прокрутилось на фунт, а толку на* пенс. Генри Роллинз презрительно смотрел на окруживших его эмтивишников, глаза печальные, в них казалось застыло отражение вселенской скорби по кличке «Маппет Шоу».
— Я очень занят. Ничего не пыо, наркотиков не принимаю.< Выпустил сейчас свою новую книгу про гастрольную жизнь. Black Flag «In The Van». Работаю с группой, работаю в издательстве. Очень много работаю.
И он так посмотрел на юлившего перед ним журналиста, что я бы на месте последнего больше никогда и близко не подошел к бумаге. Пока я изучал анатомию Сантрин, она за нет, сколько минут сделала набросок левой руки Роллинза, испещренной татуировками: «Вычисти Это Из Своей Жизни», далее четыре полоски, «Ущерб», «Жизнь — Это Боль», два черепа, один из них ухмыляется, «Я Хочу Быть Безумным», снова четыре полоски, только побольше и извивающаяся змея.
Энди Кернс из Therapy? радовался отсутствию «Саундгар-ден» и тому, что сразу после них будет полуторачасовой провал.
— Еще год назад я нервничал бы… Атеперь меня интересу
ет все, что угодно, кроме собственного гига. О нем я начну думать, когда выйду на сцену, хотя кач будет такой, что думать; придется только в следующей жизни. >
Сантрин уже трепалась с Дейвом Наварро, жаловавшимся на отсутствие других «Пепперов». «Первый гиг с ними и здесь. Для первого блина комом места лучше не придумать». Простояв минут пять я подумал: «Ладно, фиг с ним, претит мне быть салакой под таким перцовым соусом», — и забившись с Сантрин здесь же, на после «Пепперз», убрался восвояси.
* * *
12*20. Сцена «Мелоди Мейкер».
— О, Hawk! Как дела?
Я обернулся. Айри — гитарист из Нью-Йорка. Прибился к табору Crap Stage за день до меня.
— Работа не волк, в лес не убежит. А покурить надо… Может отбежим на профилактическую беседу, меня Сантрин подогрела, чтобы не скучно было…
Три самоката и начались танцы пикирующих бомбардировщиков… Посмеиваясь, мы пошли прямо к сцене. Здесь играют те, кто на подходе. Самый свежак, самое интересное. В толпе сновали разведчики, открыватели новых талантов и горизонтов звука, ведущие неоперившихся индюков в страну неограниченных возможностей, ограниченных контрактом.
Candlebox, видно, привыкли лабать на разогреве. Соляра прошлого столетия, но ведь все имеет свойство возвращаться на круги своя… Лирика пересыпана словами «сука» и bullshit… Самым большим bullshit-ом стал «Voodoo Chile» Джимми Хендрикса нота в ноту. «Мы из Сиэттла, плат Вашингтон, эта песня — дань уважения нашему городу», — кричал их вокалист. Ну да, Сиэттл — город из псевдонаучной брошюры «Апологеты Антикоммунизма и их Кормщик НКВД (Наркотики Каждый Второй День)». При всем моем уважении к Сиэттлу у меня разболелась голова и захотелось прикрутить динамики на полгромкости. Дядьку Тэда Ньюджента бы сейчас сюда…
(«Когда музыка для тебя звучит слишком громко, ларчик открывается просто — ты стареешь». Тэд Ньюджент).
Как потом оказалось, их подписала на свой лейбл сама Мадонна. И поделом… «Но в возраст поздний и бесплодный, на повороте наших лет, печален страсти мертвой след».
Отбежал на «Главную» поглазеть на пресловутых тяжелых рэпперов-копов, стреляющих в копов. Все ясно, все друг дружку перестреляли, их везут в морг.
Scrawl — девичник из Детройта, решил нам напомнить о славных днях МС5 и Amboy Dukes. «Это песня Тэда Ньюджента… И это Тэда Ньюджента!» Если бы вокалистка-гитаристка сейчас сказала: «А это песня группы Take That, семь бед — один ответ!», — я бы стал их преданным фаном. Нет-нет, я вовсе не сексист, и женское общество предпочитаю мужскому, но тут… Куда ни клюнь, поди и мяса на один укус останется.
Пока они поскуливали, Jesus Lizard с Дэвидом Йоу, прочистившим желудок, смели, как и обещали, со сцены решительно всех. Народ отчаянно рубился, терзал специальные резиновые гитары, чтобы руки можно было хоть как-то занять. Один хит сменял другой… Закончив «Countless Backs Of Sad Losers» (Бесчисленные Спины Печальных Неудачников) Йоу, не сдержавшись, проорал: «Вы думаете мы просто так здесь! Сейчас уйдем за сцену и зараз примем больше наркоты, чем каждый из вас… сможет поднять». Затем он принялся кидать пакетики неизвестного содержимого в толпу. Тысячи рук тщетно пытались их поймать. Загремел «Boilmaker» и Дэвид, как заправский артельный запевала, обладавший могучим голосом, вдохновлял и увлекал не только всю армию, но и прохожих, и, казалось, он всю оставшуюся жизнь после этого ви-ступа проведет в сортире, очищая желудок от разных субстанций тропического происхождения. Тропические субстанции… Извергавший свое «Я» на «Comedy Stage» очередной трепач обратил особое внимание на редкость таких химических соединений в природе. А Йоу — воистину Король Ящериц этого дня. Вышедшие после Lizard на сцену Helmet посмотрели на свои причиндалы и не узнали, да и публика растеклась.
Archers Of Loaf выдали на «Мелоди Мейкер» самое быстрое выступление за весь уик-энд. По скорости гитарной атаки с ними могут сравниться только Preachers, только в случае с первыми все это столь же бесмысленно, сколь и беспощадно, даже не говоря о том, что площадно. Фронтмэи выскочил на сцену с криком: «Вперед! Посмотри на нас американских раз-пиздяев с хуевым названием! Вам помелодичнее или побыстрее?» «Быстрее! Быстрее!» — орали фаны. Начался бешеный слэм, люди взлетали в воздух, их перекидывали к ограде по головам, там их подхватывали охранники, перетаскивали через бортик, давала ласкового, одобряющего пинка и гнали прочь в толпу. «Спасибо NME, что позволили нам сегодня сыграть… на скорости сто миль в час». И ускакав за сцену, они на той же скорости отчалили в своем фургоне, Арчезу Лоафово полные штаны.
Мои скулы свело в никотиновом голоде. Рванул на часок к «Пофигистам», инстинктивно почувствовав, что там пьют чай. И действительно, чайник в автобусе гудел неестественно гневно, весь посинел и трясся, как будто был пойман с поличным на таможне в Малайзии.
На кухне — она же гостиная, она же спальня — главенствовала теперь новая пассия Стива, полукровка Сандра, чем-то похожая на Жанну Дюваль, любовницу Бодлера… Джэкки страшно дулась и за неимением лучшего приземлилась ко мне на колени. Выручил молодчина Айри. «А сейчас, мои дорогие друзья и подруги, одноразовый сюрприз с африканским подтекстом!», — воскликнул он и извлек из своей сумки смятую пивную банку. В днище у нее было круглое отверстие, во вмятой стороне несколько микроскопических дырочек. Он покрошил маджун на вмятину, зажал днище, раскурил и пустил в рот струю.
— Hawk, твой заход…
— уфффффф..~..фууу…
Глаза полезли на лоб. Танцы пикирующих бомбардировщиков продолжаются.
— Да, брат, а Муссолини какой-нибудь щенок, — сказал я обалдело минут через десять, машинально стряхнув с коленей Джэкки. — Джефф то Бакли с Лиз Кокто-Фрэзер после такого продукта вышли боком, с поворотом и с прискоком…
Wildhearts продолжили хардкоровые пляски святого Shitta, начатые Дэнни еще в предбаннике, сливаясь в с публикой в едином реве тысячи орудий и прочих барракудий. Я же расслабился до невозможности, устав от рубилова, как недоеденный бутерброд. Сейчас бы на тахту» врубить «Сказки Венского Леса» и пустить себе…
Morphine — самый что ни на есть чистый джазово-литературный Morphine с трехструнным басом Марка Сэндмэна, саксофонистом Даной Колли и барабанщиком Билли Конвеем» чистый» как слеза младенца» релаксирующий мышцы» погружающий мозг в хрустальную вазу» наполненную сладостями. Картинка перед очами поплыла» у впереди стоящих незаметно стали вырастать вторые головы» солнце светило несколько обескураженно и» пользуясь отсутствием на сцене 1енри Роллинза» несколько раз предательски пряталось за бесформенные облака, решительно не знавшие, что им делать и делать ли что-нибудь вообще. «Огни на мокрых улицах, опии Отель, Отель… И я с бутылкой виски, бэби, и с пачкой сигарет…» — потусторонний голос Марка переворачивал нутро. На миг мне почудилось, что я снова в Лондоне и… день ширяет меня по артериям улиц, бритвой тыча в белки струящихся окон, отправляя с бойни на бойню под господним тавром… в венах водосточных синеющих истин пляшет со смертью любовь как свинья с мясником. Кто же это написал? Склероз… Маджун с музыкой Morphine напрочь отшибает короткую память, оставляя длинную, протяжную и тягучую, как романс «Дни Былые».
* * *
Неожиданно выползли They Might Be Giants. Организатор объявил, что запланированный гиг панков из Cud отменяется — группа развалилась за три дня до выступления, а ее лидер, Карл Путтнэм, начал сольную карьеру и уехал в Лас-Вегас. После Morphine слушать каких-то даже предположительно «Гигантов» не было ни малейшего желания. Под накрапывающим дождем на «Основной» ваяли инди-роковые Afgan Whigs. В глазах рябило, в животе бурчало — состояние «пол-; ный обалдуй» (есть еще и частичный). Безумные Senser вер-, нули погоду в прежнее русло, но только что эта не по годами развитая мульти-этническая экспериментальная семерка дег* лала перед мощными мышцами и черными трусами Генри! Роллинза, оркестру непонятно.
КЕРВЙ Ли
Echobelly лажанули на первых же аккордах песни «There Is A Light..». Но Соня Мадан одними своими кожаными штанами в обтяжку и плавным покачиванием бедер, протяжным, высоким голосом довела обезвоженных punters до полного изнеможения. Истосковавшиеся по ласке за три дня всякие байкеры, шмайссеры, мессеры и даже Мессиры с лейблов, позабыв об исподних рамках пристойности лезли к ней напролом, сбивая руки охранников и раскачивая заградную сетку. Нет, все было нормально — интеллигентные песенки про с-нарков, аборты и эгоизм… Через четыре вещи меня начало отпускать. Они были неотразимы в начале, также как неотразимы на первых песнях альбомов. Но они быстро приедаются, хотя такой корабль и ждет большое плаванье. Дай им только несколько месяцев сроку.
«Роллинз Бэнд» острым лезвием разрезал меня надвое. С стороны фанк-металльиая шизофрения, типа «Liar», а с другой саунд престарелых Black Sabbath, пребравших грязных блоггеров и микродотов, то есть кислой, которая не кислая, а протухшая. Но была и другая альтернатива — смотреть только на самого Роллинза. Много работает человек, просто завидно, без шуток.
На «Терапии?» я не выдержал и бросился прямо к сцене, слэмовать под «Potato Junkie» с рефреном «Fuck Your Sister». Продиравшегося за мной Айри затоптали сразу… Я же слегка переборщил, из принципа кого-то помял, ставя такие хитрые блоки, что вокруг к концу песни образовалось свободное пространство, окружностью метра в два. Кавер Joy Division «Isolation» был, странным образом, в кайф, но это скорее субъективные издержки производства.» Joy Division тетерь перекраивают все кому не лень.
(Наша самая любимая группа сейчас — Alice In Chains. Они — американский вариант Joy Division, только в десять раз громче. Ники Уайр. Manic Street Preachers).
Что же касается «Картофельного Джанни», принятого на ура — откорм свиноматок непосредственно на картофельных полях значительно снизит себестоимость получаемого мяса.
American Musk Club из Фриско вломил всем промежь глаз. Их лидер, Марк Эйтзел, вышел в таком состоянии, что кроме
себя, гитары и микрофона ничего не видел. Несколько раз он пел в пустоту, но с такой надрывной силищей, что его бы услышали и в Редингском доме престарелых. Его песни — чистой воды шарадная поэзия, игра слов, алкогольный эпатаж в духе Чарльза Буковски с такими примочками, будто он после каждого припева заколачивал гвозди в головы зрителей с одного удара. Они не претенциозны, просты — остро отточеный десантный нож с бородкой для пуска крови с ходу протыкающий любую псевдоандеграундную снобистскую каку. В один момент Марк казался совершенно убитым, через несколько секунд обрывал песню н шутил с публикой, затаи без пауз заставлял гитару рыдать и плакать, рвать и метать… и Америка — фальшивая, мыльная страна, все стоящие играют в Европе, здесь, в Амстердаме! Там все дешево — трава, бордели, кислота. Come on, here comes «Amsterdam»!». Затем он налетел на секыорити, весело перемигивавшихся в его сторону… «Пусти- те народ к сцене, порвите свои пропуска, вы ведь такие же как они! Разорвите их, throw it into the motherfuckin’ air!» Психи-: аторы бы немедленно увезли его в желтый дом. Я же видел перед актера собой с задатками гения, что, впрочем, и есть шизо- * френия — «Firefly», «Western Sky», «Что сказал Годзилла Бо-iy, когда его имя не нашли в книге жизни», — его голос звучал в свой час, и к нему прислушались. Их диски могут и не про-' извести впечатления — они слишком серьезны — но здесь, на; этой сцене, по сравнению с ними вся пайковая братия, во гла- < бе с Bad Religion, годилась только на бесплатную чистку их» обуви. Сердце едва не выпрыгивало из грудной клетки. 1 «Марк! Не знаешь, когда выйдут Red Hot?», — заорал тут ка- i кой-то лох. \
Марк остановился, окинул публику мутным взором, взял душераздирающий аккорд на гитаре, бросил ее, опрокинул; микрофон на головы секыорити и ушел со сцены, оставив зри-телей с раскрытыми ртами… Только спустя минуту толпа взорвалась бешеными криками и аплодисментами. Марк вышел,) сделал без перерыва на бис три песни, добив нас окончатеяь- i но, и на трясущихся ногах ушел. Все смяты, смущены, раздав-; лены, очарованы. S
Ну» a Red Hot, с таким нетерпением ожидаемый все три дня, не проканал. Звук был настолько плохой и грязный, что создалось впечатление, будто его выстраивали для первой команды фестиваля, но никак не для хэдлайнеров. От первых же трех песен у меня начался зверский зуд во всем теле На меня набрел вдрыск расстроенный Айри: он продал велосипед, только чтобы хватило денег на билет и теперь чувствовал себя одураченным. Разведя его на сплифф пришел обратно на «Мейкер Stage», привалился к щиту и закрыл глаза. Tindersticks — лучший дебют'ЭЗ года — погрузил меня в кому. «Тиндерстикс» — дешевые мыозик-холлы, Скотт Уолкер, поющий расслабленным басом, Жак Брель, глотнувший мускатного ореха, скрипки для гангстеров, закатанных в бетон, духовые от владельца Пицца-Хатта, потерявшего лицензию — они выжимали до предела каждый звук, и пока с главной сцены неслись разудалые вопли Red Hot, несколько тысяч их поклонников преданно смотрели в глаза и рот застывшего удавом Стюарта Стейплза. Темнота обволокла поле, и тут ее разорвали фейерверки, желтые, красные, зеленые огоньки, кружились в своем нелепом танце и гасли, отдавая прощальный салют последним минутам музыки. «Ждем вас в следующий году», — проговорил в микрофон ведущий и, не отвечая на вялые протестующие крики, устало побрел куда-то, в публичный дом должно быть.
* * *
Я поднялся с земли. Red Hot добивали последнюю песню. Представил себе, что произойдет, когда навстречу нам с Айри двинут семьдесят пять тысяч разнополых особей. И мы понеслись к гостевому полю, как перепуганные джейраны. В такой ситуации главное — не срать против ветра, а то костей не соберешь. Мы не успели самую малость. Происходящее далее напоминало кегельбан, только кегли успевали уворачиваться, а шары летели со всех сторон через каждые десять секунд.
Увидев нас, совершенно измочаленных, дышавших, как загнанные рысаки, Сантрин расчувствовалась и потащила к автобусу «Перцев», грязно материвших звукооператора, своего пропавшего шофера и расписывавших одновременно спины девиц, попавших внутрь по протекции друзей их собак. Ее наглости можно было позавидовать — она живо сгребла пару бутылок виски» несколько горячих пицц» ловко увернулась от Дейва Наварро» пытавшегося ущипнуть ее сзади и сказала: «Ну» пора бы и честь знать. Почапали на Crap Stage» мужчины».
Судя по всему все три дня только к этому и готовились. К последней стадии безумия. С поля ушло чуть больше половины. Теперь вокруг дискотечных палаток собралось не несколько десятков» а сотни» сотни… — для которых праздник каждый день» каждую секунду. Лавку «Хермана-Хиппи», торговавшего легальными галлюциногенами и herbal Е снесло ураганом желаний» чаяний и похоти. На облака одуряющего дыма впору было вешать топор и самому вешаться рядом. Множество людей» развалившись на истоптанной травке били в самодельные тамтамы и дурдомы и дико вопили… Число костров росло в геометрической прогрессии. Вокруг них водили хороводы язычников компьютерного времени. Куда? Зачем? Мы просто здесь, мы молоды, и неважно, кто из нас талантлив, кто полный гандон, кому повезет, а кому снесет башку… Wanna have a drag, man?
— И!
— Hawk, Hawk, давай на сцену быстро… Кончай девушку охмурять. Она и так готова.
— Я не люблю лажать!…
— Это Crap Stage, здесь никого ничего не е..т.
— Кончайте это насилие, мне репортаж пи…
Текила в пасть, джойнт в зубы, бас в руки и на сцену.
— Так, три песни… На завтравку зарядим «I'm A Man» Стива Уинвуда… Hawk солирует… Переходим в «Dance То The Music», заканчиваем на «Framed»… Ты их помнишь?
Слава богу я их помнил. «Подставленный» — персональный гимн.
— К черту память. Похиляли…
«Dance То The Music» в раздрызг обдолбанная толпа орала уже хором, а Марк своим высоким голосом подхватывал: «Yeh! Yeh! Baby dance…», — дул в саксофон, и все шло по новой, пока заколебавшись, мы не начали свалку. И сразу рванул «Framed*, только быстрее, быстрее, уже какая-то зизитопов-щина, акадака, хардкор, черт знает что… «Одним прекрасным днем иду по улице/ И тут два копа под руки хватают/ Тебя зовут Александр?/ Безусловно…/ Тебя-то мы и пасем… I was framed! Framed! Framed!/ Меня кинули, подставили, отвели сушиться в обезьянник…* Из старого тюремного блюза получился какой-то беспредел, но fuck it, forget it, я был доволен. Двадцать минут — то, что доктор прописал.
Сразу за нами вышел второй состав, с бухой Сантрин на гитаре. Через песню она сбила руки в кровь и злила со сцены. А там уже третья сборная солянка, нервно перебиравшая копытами и ронявшая пену на свои инструменты. Сегодня ночью играют все, кто хочет…
Англичане, американцы, немцы, ирландцы, беременная дама из Бристоля, пара безработных генетиков, окончивших Оксфорд… Передо мной возникла бессмысленная физиономия:
— А я тоже родом из России. Мой дед из Одессы.
— Ну-да, ты на вид типичный биндюжник… Ах, не понимаешь? Тогда из какой ты, к черту, Одессы?
Кто-то под шумок попытался стянуть пару велосипедов.
— Стоять! Молчать! Ваш байк? Не ваш… Что в сумке? Так, наркотики, сидр… Подкуп при исполнении? Конфисковано народной властью, пшли отсюда, жучилы…
Вот ты мне и попался, Крокодил…
— А может быть ты — хиппи?
Ох, как я ждал от него этого, как ждал… «Уговаривать ты мастер, и телеграфный стол уговоришь сплясать вприсядку, не то что человека*, — и сразу дал ему в ухо с нескрываемым наслаждением. Крокодил исчез в толпе.
— Fuck шестидесятые, fuck Вудсток, мы живем в девяностые! Noway to return back…
— Да репортаж — херня… Диктофон — вот эта фишка, если его включать незаметно и забывать, что он включен. Все диалоги живые… А дальше — автоматическое письмо… Ты — записывающий инструмент…
— Как выберешься отсюда с одним пенсом в кармане?
— Берешь кусок бумаги, пишешь «Мне до Кентербери», выходишь на дорогу, и кто туда едет, тот подберет. Есть такое слово — солидарность.
Зеркало в автобусе сорвано, с него нюхают Чарли, рыхлый, белый и рассыпчатый…
— Это же Слай Стоун!
— Can you get much higher?? Higher??! Higher!!!!
— Сантрин, я…
— Тихо, молчи, Hawk. Ничего не надо говорить, заползай, дорогой…
Вы когда-нибудь слышали о Вагантах? А о плацкартных вагонах? А о французском поце…
Всерьез и надолго… Отцы прожженых семейств, техно-пова-ры из Брисбена, обаятельные мужчины в полном расцвете сил, исколотые гитаристы из Нью-Йорка, фраеры с пятнадцатью швами на физиономии, жертвы текила-бара, ухмыляющаяся Сандра, идейные шарлатаны, фокусники, вольные пиротехники, безыдейные панк-террористы, маги без прописки и жилья, чужие на празднике жизни… — бог не создал человека, он придумал экстремальную ситуацию — Джимми, читающего Булгакова, Анну Австрийскую в сорок шесть лет, грудь Сантрин, мамкиного кролика, ссущеш изверга, правила для увечных, законы для импотентов, шарамыжников с Abbey Road, армию спасения утопающих от животных, филлоколинзовщину, экс-хипповых работодателей, заживо погребенных в роке, ученых-антропологов, трезвых сатиров, торчков на витамине С, гладиаторские игры, рейверские оргии и нацистские митинги… Хайль! Хайль! Revol, Revol, lebensraum-kultur kampf-raus-raus-fiia-ffla и ди-джей пластиночкой шу-шу-шу-шу-упс…. от импро-. визированных клозетов, пиццы на брудершафт, гашиша взасос и Центрифуг на выданье до томных ночных костров в мусорных баках, мелких поножовщин, сумбурных лерепихонов… на которых выведет вас — Лучший в мире «Carls». Он вечен. Люди и музыка преходящи. Come on, mothhaf…AAAAAAAU!!!
— Ты уже уходишь? А она знает?
— Я оставил ей телефон… Ей, тебе, Чин, Айрн… Ненавижу прощаться.
— Stay cool, Hawk. Be good, man.
— До скорого.
Карнавал издавал последние всхлипыванья как-будто невзначай изнасилованной барышни. И те, кто еще вчера в неистовстве бились в облаках пыли, расписываясь на водной глади открывшегося Хаоса: «Здесь были… Джэкки и Микки… Фауст в ребро, гомункул запазухой!», — теперь старались убраться прочь, оставляя на истерзанной траве блестящие капли воспоминаний.
ПРОДНА (в смысле Эпи)ЛОП
Не надо ломать голову. Это не вы придумали рок-н-ролл. Выбраться просто. «Легко выйти, но трудно войти», — сказал омар, когда его недоварили. Девять утра. Контроль застревает в переполненном вагоне. Денег ни у кого нет, штрафовать некого. Локоть к локтю, плечом к плечу — на хуй, хуй, начальник. Клэпхэм, туалеты, пересадки, мелкие засадки… Сливая усталость скомканных тел. Не человеком жив туалет, а человек туалетом. Паддок Вуд. Набил сумку ворованными яблоками. Душ в местности общественно полезного труда, ночь, не раздеваясь, на матрасе в каменном сарае. Снова утро тяжелого месяца. Кукурузные хлопья с молоком, кислые яблоки на закуску, jelly на запарку, румын-очкарик, хроническое загаживание кухонной п…ы. Поезд до Эшфорда… Ваш билет? Я — из Рединга, с фестиваля. О’кей, сиди спокойно… Забастовка железнодорожников в три дня. Восемь часов пешком до Кентербери. Пешеходных дорожек нет, приходиться изворачиваться… тропами пилигримов. Уворачиваюсь от машин, вжимаясь в колючий кустарник. Заимствую продукты из лавки на бензоколонке. Shit-хайкинг. Темные очки, берет, кожаная куртка, майка с черепами, армейские штаны и ботинки. Никто не останавливается. Это не пьянодружелбный английский Север, это жлобский Юг. Но, черт с ними, вперед, вперед, напролом… Крем Марго кушать.
— Ты Алекс? Я жена Марка, только что приехала… Он сейчас подойдет. Что будешь пить? Водку? Виски?
Молчание баранов.
Репортаж был написан за ночь… Лежа у стерео-системы в огромном холле на полу. Три бутылки «Риохи» и скрипичный концерт Скрябина. Потом надевал наушники» включал диктофон и расшифровал десятки голосов. Никаких стимуляторов. Чистый адреналин изнывающего Ида» бьющего раскаленнным копытом в волосатую грудь тлеющего Эго на пепелище лукавого графоманства» сдобренного легким похмельем. Выходил в гараж» читал вслух под лампой… Четыре части, разных, как два пениса кенгуру — один для будней, другой для праздников — член репортажно-вступительный, фаллос алькольно-хулиган-ский, костостой наркотическо-эпатажный, хер музыкальнолитературный, плюс ро&рпскскриптум и Симфония № 6 Глена Бранки на сон грядущий, минут на сорок. Шесть утра. Тишину викторианского дома расхуячил телефонный звонок из Москвы… Молча выслушал — еще одна похоронка. Костлявая бродит за несколько тысяч миль рядом со мной, вырубая почему-то исключительно подруг. Заказал билет на самолет. Как это все некстати. Еще один звонок. Сантрин поймала меня за минуту до выхода. <Я улетаю, увидимся когда-нибудь». В черепно-мозговом тумане, дописывая текст скорописью и меняя поезда, дотащился до Чаринг Кросс. Стрэнд, джаз, вежливая негритянская обслуга и бумага, одним шелестом своим услаждавшая ягодицы. На Би-Би-Си прорвало трубу, водакапает откуда-то сверху, главный вход перекрыт. Снаружи никого. Прочь! Прочь! Что я, Бьорк, в самом деле…
Спортивной походкой ко мне приближался подтянутый Лео Фейгин.
— А, вот и вы, здравствуйте. А где Сева?
— А Сева, здравствуйте, по-моему, проспал. Я ему только что звонил.
— Проспал! Не может быть! Ха-ха-Ха! Вы меня простите, я тороплюсь на запись.
Тарадиридам, бурелом. Эйчеловаман, метадон. Вот и он.
— Привет! Ну что, все в порядке? Как съездил?
— Ни встать, ни сесть, а можно только съесть.
— Тогда пошли съедим чего-нибудь, что Би-Би-Си Он послал. Ты же знаешь, корпорация теперь похожа на богатого, умирающего родственника — прежнего уважения уже нет, но все шаркают ножкой…
Запись перевалила уже за полчаса. Я комкаю, жую слова. Сева деликатно машет рукой — не останавливайся, не извиняйся, фигачь дальше. Наконец…
— Да, тут нужно читать, как Качалов. А ты, старичок, то ли не выспался, то ли свой текст не уважаешь. Журнальный вариант, тяжелый случай. И что это у тебя такое — текст по обеим сторонам листа. Ладно, мне надо интервью еще записывать, а я уже опоздываю. Вернусь в четыре. Садись вот здесь и бумаги не жалей, только чтоб речь лилась потом, как из графина, чистая… Я терпеть ненавижу пленку резать. Одна фраза выходит одновременно фальцетом, дискантом и басом.
Четыре часа. Сева возвращается слегка раздраженный — его оштрафовали за стоянку в неположенном месте. Запись делается слету — первая часть репортажно-вступительная для Би-Би-Си оскопленная и диалог в расчете на две передачи делаются за сорок минут.
— Вот здесь подпиши, для наших архаровцев из бухгалтерии. У меня наличными есть двадцатка, а остальное они пришлют по почте. У тебя, ведь, чувствую, нема золотого запасу?
— Да, вылетаю завтра рано утром. Может, пристрою там эту фишку.
— Ну что ж, старичок. Люди там в журналах серьезные, шутить не любят. Хотя, попытка не пытка, большому кораблю большой облом или наоборот. Звони, когда будешь на лондон-щине… Из здания сумеешь выйти?… Ну, пока…
На улице моросил дождь. Шлепая по лужам, я брел в сумерках на вокзал. Куда? Зачем лечу? Отметиться на похоронах? Снова зависнуть между двух стран, жить вне закона безо всякой надежды выбраться обратно? Обивать пороги редакций первый раз в своей жизни? Бы кто? Да уголовник, знаете ли… Вот помню, когда нас обложило ФБР и прочие гондоны на Хумарбумбе, старый Пабло, подыхая, прошептал: «На кого же ты меня променял, идиот. На рюмку хорошего коньяку и понюшку казенного Чарли?» Да, пора кончать с рок-н-ролль-ным разпиздяйством и переквалифицироваться в упра… И тут в голову цинично ворвалась мыслишка. Я не буду обивать пороги. Перенесем разпиздяйство на более высокий уровень.
Посмеемся над всей журналистской лабудой одним фактом своего существования. Амба, баста, инфузория-туфелька… Табань! Главный Редактор! Главный Редактор пока неизвестно чего… Но какая мечта, какая идиллия! Ведь это значит: орангутаны, шимпанзе, бродячие висельники, алчные кредиторы, приверженцы психоанализа, самовлюбленные бритые фотографы и скучающие девицы кончают в мелодии пронсягцихся мимо рейсовых автобусов… Полицейские сирены, исходя в судорогах, обволакивают тело в фосфорецируюгцем блеске своих внутренностей. На улице царит полная порнография.
Грязные улочки рядом с «Викторией», отражения собственных страхов нависают над Вами в неотвратимой скорби и печали, гадливо похихикивая в ехидной безысходности. Окна Роста с укоризной смотрят на продукты собственного производства, трудолюбивые и исполнительные, как медоносные пчелы, вскармливающие британское правительство. Вы ласково ощупываете тела стареющих проституток, гложимых тоской ностальгических чаяний по сортирам отдела по борьбе с наркотиками и других представителей изысканных ремесел. Изящные потрошения маленьких карманников не дают полной уверенности в печальном исходе Вам, их соратникам по профессии, ловцам кожаной мечты с хрустящими корочками. Мысль бьется в такт сердцебиению мочевого пузыря, в брызгах пенящихся волн, среди резвящихся дельфинов и депутатов русского парламента. Вы осмысляете ваше положение». А жизнь продолжает свое бесконечное бути в сверкающей харкотине картечи, пронизывающей грудь в Эдинбургском пабе и выпадающей дохлым моллюском на песок Брайтонского пляжа. В то время, как ваши друзья рукоплещут вспышками своих фотообъективов демонстрациям сиятельных гомиков и восточных красавиц, Вы кружитесь в экстазе руководящей работы.
Прочь, прочь отсюда все со своими гербами и крашеным железом… Только тот, кто своей рукой убил вепря, может показать его клыки. Начало новой фени? Я еще не решил, но все еще жив (и) против всех законов физики…
Кентербери. 4–5 Сентября 1994 года