Анна ждала. Проходили дни и недели, а от Дэвида Рока — ни слова. Прошло Рождество, тяжелое, хмурое и тоскливое для нее. Много событий разыгралось за это время, событий, чреватых последствиями для всего мира. В январе 1755 года Водрей стал губернатором Новой Франции; и в его генеральном штабе было заготовлено место для Дэвида Рока — когда он вернется.

— Когда он вернется, — часто шептала Анна Сен-Дени, просыпаясь темной ночью.

И мало-помалу с легкой руки Биго и его сподвижников стали ползать по городу зловещие слухи. «Среди нас водятся предатели и шпионы», — передавалось из уст в уста. Предательство! Это слово вызывало улыбку на губах мсье Лобиньера и его «Честных Людей», но простонародье, которое не разбиралось в событиях, готовилось к расправе с преступниками.

Закон гласил, что предательство должно караться смертью, и Водрей, новый губернатор, старался напоминать об этом на каждом шагу.

Что касается Биго, то он хранил молчание. Он не переставал повторять Анне Сен-Дени, что ведет непрерывную борьбу за искоренение предательства в Новой Франции, чтобы вместе с тем заставить народ забыть об опасности.

Наступили короткие, черные февральские дни, следом за ними явился март, и вместе с ним ворвалась весна. Но двадцать второго марта разыгралась страшная буря, и ветер с глухим ревом ударялся о ставни и окна, вызывая дрожь во всем теле Анны Сен-Дени, лежавшей в своей постели в монастыре.

Днем она снова была у Биго, и тот сильно напугал ее. Он напоминал человека, которого мучает лихорадка, он явно показывал ей, что скрывает от нее что-то. Интендант гладил ее волосы, называл их своими, а минуту спустя он молило прощении. Но в то же время он не говорил ей того, что, очевидно, знал. Девушка нисколько не сомневалась, что он многое скрывает от нее.

И сейчас, лежа без сна в постели, она прислушивалась к вьюге, бушевавшей за окнами, и радовалась, когда проходил мимо ночной сторож, выкликавший часы.

Анна уснула было, но вдруг проснулась и села на кровати. Очевидно, вьюга уже прекратилась, и в тишине, наступившей в городе, отчетливо раздавался стук палки сторожа по каменным плитам. Какое-то злое предчувствие сжало сердце девушки. Внезапно она услышала голос:

— Три часа. Предатель пойман в городе. Да благословит Господь Новую Францию! Смерть всем предателям!

Глухой крик вырвался из груди Анны. Слова сторожа, как удары молота, раздавались в ее мозгу, и, словно в подтверждение своих страхов, она снова услышала голос, доносившийся уже издалека:

— Предатель пойман в городе. Смерть предателям! Да спасет Господь Новую Францию!

И снова, снова доносился до нее этот голос, от которого ужас охватывал душу девушки, и кровь стыла в жилах.

В городе пойман предатель!

Анна засветила свечу и посмотрела на себя в зеркало. Ее лицо было мертвенно-бледно. Казалось, жизнь совершенно покинула ее, — только в глазах горел огонь.

Под влиянием какого-то безотчетного чувства, она стала быстро одеваться. Скоро ночной сторож снова пройдет под ее окнами. Она должна успеть одеться…

Словно в подтверждение событий, которых она дожидалась, она услышала в коридоре шаги. В ее дверь постучались, и вошла начальница школы матушка Мэри. Она была изумлена, увидев Анну совершенно одетой, и сделала попытку улыбнуться, чтобы не слишком тревожить девушку, но это ей не удалось.

Стараясь говорить возможно спокойнее, она обратилась к Анне:

— Мсье Биго, интендант Новой Франции, прервал наш сон требованием, в котором мы не могли ему отказать. Он просит тебя, дитя мое, приехать немедленно во дворец по делу, касающемуся государства. Сестра Эстер поедет вместе с тобой. Но объясни мне, моя девочка, почему ты одета?

— Потому что, матушка Мэри…

Больше Анна ничего не сказала и вместе с сестрой Эстер вышла из комнаты и спустилась вниз.

На улице их дожидалась карета. Когда обе девушки сели в нее и по обледеневшим улицам помчались ко дворцу, до слуха Анны снова донесся жуткий выкрик:

— Предатель пойман в городе. Смерть предателю! Да спасет Господь Новую Францию!

Франсуа Биго дожидался в своих роскошных покоях. Вместе с ним находился маркиз Водрей, губернатор Новой Франции, а кроме них, стоял у дверей секретарь интенданта Дешено, и на лице у него было написано что-то кошачье — так приятно было ему сознание, что любовные дела его господина приняли вполне удачный оборот.

Водрей, такой же выхоленный, как и всегда, в своем великолепном парике из волос, снятых с головы английской женщины, ничем не обнаруживал, что в эту ночь он еще не ложился спать. Вместе с получением губернаторского поста в нем с еще большей силой взыграли амбиция и алчность. Он стал до того напыщен, словно после короля был первым человеком в Новом Свете. Он уже рисовал себе в воображении роскошь, которой превзойдет Фонтенбло и даже Версаль, а Биго, изучивший его слабые стороны, старался еще больше распалить его воображение, зная, что, в общем, маркиз Водрей всегда останется орудием в его руках.

Лицо интенданта носило все признаки бессонницы и душевных мук. Это было искусно проделано руками Дешено, который картинно взъерошил волосы своего господина, нарисовал у него на лбу несколько глубоких морщин и кое-где положил белил на и без того бледное лицо Биго. И при взгляде на интенданта создавалось впечатление, что он ни на минуту не прилег в эту ночь, что он переживает душевную агонию.

Одним словом, Биго был готов принять Анну. И даже Водрей, глядя на него, был восхищен изумительным актерством интенданта.

— Я говорил вам, Франсуа, что это так и случится, — сказал он. — Ваша маленькая Анна уже. находится на пути во дворец.

— Да, я знаю, — тихо сказал Биго.

— В таком случае, чего еще можно требовать? Игра почти что кончена. Я подарил вам прелестную голубку, Франсуа.

— Да, слишком даже прелестную, я бы сказал, — смеясь ответил Биго. — Но зато, Водрей, у меня есть и для вас сюрприз, и, когда настанет великая минута, я расскажу вам, о чем я просил для вас у мадам Помпадур. Сегодня и завтра вам предстоит закончить последний акт нашей комедии, а потом придется, пожалуй, заняться капитаном Робино.

— Вы думаете, что он осмелится… — начал было Водрей, лицо которого впервые нахмурилось.

— Возможно, что осмелится, — прервал его Биго. — Когда он убедится в том, к чему клонится дело, он, пожалуй, предпочтет…

— …умереть как джентльмен, не так ли? — в свою очередь прервал его Водрей. — Ну что ж, нам нетрудно будет удовлетворить его желание, Франсуа, — продолжал маркиз и снова стал перебирать большими пальцами рук на своем брюшке. — Я одолжил капитану Талону еще десять тысяч франков, и он готов драться с кем угодно на дуэли, когда бы мы этого ни потребовали. Он ненавидит капитана Робино и с удовольствием всадит ему пулю в сердце.

— Черт возьми! — воскликнул Биго, на этот раз с искренним восхищением в голосе. — Вы иногда пугаете меня, Водрей, вашей способностью сбрасывать с пути все препятствия. Да, если Робино хоть чем-нибудь вызовет во мне подозрение, я немедленно дам вам знать. Одного выстрела Талона хватит, чтобы навсегда успокоить его совесть.

Он проводил маркиза до дверей, через которые вышел Дешено, а затем снова вернулся в комнату. Если Анна придет, ее проведут через другую дверь. Через несколько минут здесь разыграется последний акт драмы. Он должен по-прежнему оставаться полубогом в глазах этой девушки. Возможно, что его победа и сдача Анны произойдут даже раньше, чем он ожидал. Но Биго старался отогнать эту мысль, твердо решив не предупреждать событий.

Невольно ему вспомнилась мадам Помпадур, любовница короля, а также «лучший друг» его, Биго. Кривая усмешка мелькнула у него на губах, когда он подумал о том, что сказал бы король Людовик, если бы ему было известно все, что происходило между его любовницей и его представителем в Новом Свете. Но улыбка сошла с губ интенданта, когда он подумал о том, что скажет мадам Помпадур, когда узнает о его отношении к Анне Сен-Дени.

Его любовные связи с Екатериной, Шарлоттой и Анжеликой де Пин, равно как десятки других, вызывали лишь усмешку на губах Помпадур. Эта женщина великолепно знала, что мужчинам нужно время от времени развлечься, и она ничего не имела против его коротких романов, пока «ее Франсуа» готов был отказаться от любой из наложниц по первому ее требованию. Но его страсть к Анне Сен-Дени приняла слишком бурный характер, и это, вне сомнения, вызвало бы гнев королевской любовницы.

Таким образом, не может быть и речи о том, чтобы жениться на Анне. Сама даже мысль эта заставила интенданта сделать гримасу. Ведь он не женился на Екатерине или на Шарлотте Луизбургской, и тем не менее эти женщины оставались верным орудием в его руках, пока им не вздумалось покончить с собой. И то же самое будет и с Анной Сен-Дени, с той лишь разницей, что она еще крепче привяжется к нему. И возможно, что если его страсть к ней долго не уляжется, если мадам Помпадур к тому времени умрет или ее красота увянет и она потеряет влияние на короля, тогда, может быть…

В дверь, через которую исчезли Водрей и Дешено, постучали несколько раз громко и отрывисто: это был сигнал. Анна Сен-Дени подъехала ко дворцу и теперь поднимается по потайной лестнице.

В то же мгновение Биго приготовился к действию. Он открыл настежь дверь и увидел перед собой Гюго де Пина; мэр города Квебека стоял впереди двух солдат, державших рослого мужчину, круглое лицо которого было белее бумаги от страха. Это был не кто иной, как ночной сторож Верхнего города, который во всеуслышание оглашал недавно весть о поимке предателя. Биго попятился назад в комнату, и тогда все четверо, стоявшие за дверью, вошли следом за ним. Глаза де Пина были устремлены на противоположную дверь, через которую должна была войти Анна Сен-Дени.

Почти в ту же секунду в эту дверь постучали; Биго услышал стук, но ничем не выдал себя. Голосом, в котором звучало бешенство, он накинулся на несчастного сторожа, требуя, чтобы тот признался, по чьему приказанию он оглашал поимку предателя. Стоя спиной к двери, Биго великолепно чувствовал, что Дешено уже провел Анну в комнату, и знал, что она стоит позади него, с лицом, белым как мел, и прислушивается к его словам.

— Уберите его прочь! — крикнул наконец интендант. — А вы, де Пин, во что бы то ни стало допытайтесь, кто открыл ему секрет о нашем пленнике, и если даже это сам губернатор, я позабочусь о том, чтобы он понес должное наказание.

Ночного сторожа увели, и де Пин последовал за ним. Дверь затворилась. Биго продолжал стоять лицом к двери, его плечи опустились, голова поникла, и он казался совершенно разбитым случившимся. Из груди его почти вырвался стон.

— Теперь да поможет мне Господь!

Он слышал, как позади него раздались тихие шаги, но не повернулся, пока его не окликнул голос Анны.

— Мсье!

Только тогда интендант круто повернулся лицом к двери.

— Это… это — Дэвид?

Голос Анны звучал хриплым шепотом, и Биго невольно вспомнил шелест кукурузы, которую он несколько месяцев тому назад помогал носить в амбар. Он провел языком по губам и, словно выжимая из себя слова, ответил:

— Да. Это — Дэвид.

Анна слегка покачнулась. Лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Огромным усилием воли она взяла себя в руки. Биго подвел ее к креслу и усадил. Больше он до нее не дотронулся, хотя пожирал ее глазами.

— Я правильно поступил, послав за вами? — спросил он.

Анна не отвечала и только смотрела отсутствующим взором прямо перед собой. Руки ее дрожали и подергивались. Ее нервы были истрепаны вконец. И Биго видел, что она окончательно разбита. Это ему и нужно было.

Он слегка наклонился к ней и тихо произнес:

— Разведчики поймали его еще два дня тому назад. Я только сегодня утром узнал об этом. Он был пойман с поличным, когда направлялся на свидание с английскими шпионами. В его куртке были зашиты планы Квебека, карты и чертежи всех фортов и батарей и вместе с тем инструкции, как с большей безопасностью пробраться окружным путем к реке Ришелье.

Едва успел он кончить, как Анна вскочила на ноги, сжала кулаки и, казалось, готовится броситься на него.

— Вы лжете! — крикнула она. — Вы все лжете, если смеете утверждать, что Дэвид предатель! И тем более вы лжете, будто Дэвид хотел предать своих на реке Ришелье!

Биго ничего не ответил и только, тяжело передвигая ноги, дотащился до кресла, в которое он и опустился, как человек, пораженный страшным горем. Вскоре до его слуха донеслись глухие рыдания Анны. Он обернулся и увидел, что она сидит, положив голову на стол и содрогаясь всем телом.

Тогда Биго встал, подошел к креслу, в котором она сидела, и стал рассказывать ей, сколько энергии он потратил, чтобы спасти Дэвида. Он ничего, мол, не мог сделать, так как Дэвид был захвачен военными властями. Тут все зависело от маркиза Водрея, но последний в ответ на просьбы интенданта сказал, что только суд может решить дело, а в таком случае судьба Дэвида заранее предрешена.

Анна слушала его, и каждое слово, словно ножом, ударяло ее в сердце. Мало-помалу ее рыдания затихли, и теперь голос интенданта казался ей единственным утешением в жизни. Совершенно непроизвольно она взяла руку Биго и прижала ее к себе.

— Я должна видеть Дэвида, — прошептала она.

Биго свободной рукой нежно обвил ее стан.

— Потому я и прислал за вами, — ответил он. — Я знал, что в эту минуту Дэвид захочет видеть вас. Мужайтесь, дорогая. Судьба Дэвида в руках Верховного Совета. Но даже в последнюю минуту я сумею потребовать смягчения приговора. Постарайтесь убедить Дэвида, что он должен приписать свое преступление зловредному влиянию Черного Охотника и дать показания против мошенника, который погубил его. Будем надеяться, что Верховный Совет найдет возможным применить к нему какое-нибудь другое наказание, а не смерть.

— Смерть! — Это слово, словно рыдание, вырвалось из груди Анны.

— Да, да, возможно, что и смерть, — подтвердил Биго. — Если бы поимка Дэвида оставалась в секрете между нами, то можно было бы спасти его. Но кто-то сказал об этом ночному сторожу, и последний огласил по всему городу.

— И вы верите, что Дэвид Рок виновен? — резко спросила Анна, и ее глаза загорелись зловещим огнем. — Вы верите этому?

— Я знаю только, что в подкладке его куртки найдены исчерпывающие доказательства его вины. Я готов верить, что в глубине души своей Дэвид чист, как агнец, но Верховный Совет не будет с этим считаться, разве только в том случае, если Дэвид согласится выдать все тайны Черного Охотника. Чтобы спасти себя, он должен пожертвовать этим предателем. Вот все, что я могу сделать для него.

Анна ничего не ответила. Биго открыл дверь и позвал Дешено; секретарь, дожидавшийся в соседней комнате, немедленно явился.

— Дешено проводит вас к нему, — сказал Биго, — а я должен вернуться на заседание Верховного Совета. Мужайтесь, дорогая, и постарайтесь воздействовать на него, чтобы он дал нам все сведения о Черном Охотнике.

Дешено вывел Анну в длинный, темный коридор, еле освещенный тусклым светом редких свечей. Девушка ускорила шаг и шла чуть впереди секретаря. Вскоре они приблизились к полуоткрытой двери, из которой струился яркий свет. И как раз в эту секунду дверь открылась, и оттуда вышел человек. Анна узнала в нем поставщика Каде и хотела было броситься к нему, чтобы доказать ему, что ее Дэвид не виновен. Но что-то удержало ее. Раньше всего она должна увидеть Дэвида. Возможно, что она не будет нуждаться в помощи интенданта. Возможно, что она сама спасет его и узнает от него правду.

Вся во власти своих мыслей, Анна не могла, конечно, заметить, что из двери, которая вела в длинный коридор, вышел капитан Рэнэ Робино и при виде Анны остановился и глядел ей вслед, пока она не скрылась.

Вскоре Анна и Дешено вышли в еще более узкий сводчатый коридор и через несколько минут очутились перед входом в клетку с решетчатым окном; тяжелая дверь отворилась перед ними, и Анна оказалась лицом к лицу с Дэвидом.

И в то же мгновенье дверь за ней закрылась, и она услышала в коридоре шаги удалявшегося Дешено.

— Дэвид! — тихо произнесла Анна, подвигаясь к нему.

Юноша медленно повернулся к ней, и при виде его Анна в ужасе отшатнулась. Он был в одной сорочке, да и та была вся разодрана, и выступало голое плечо. Волосы его, давно, видно, не чесанные, были взлохмачены. Но в глазах его застыло такое страшное выражение, что дрожь прошла по всему телу девушки.

— Чем я могу вам служить, мадемуазель Сен-Дени? — ответил юноша, и его тон заморозил кровь в жилах Анны.

— Дэвид, почему ты на меня так смотришь? Ведь я прибежала сюда, как только узнала. Я пришла сказать им, что это ложь, что этого не может быть, что ты не предатель, что все это ошибка.

— Да, большая ошибка, мадемуазель Сен-Дени, которую допустили вы, позволив себе стать игрушкой в руках Франсуа Биго. И мне очень жаль, что вы явились сюда. Вы и так уже сочли меня однажды лжецом, когда я говорил вам, что не имею понятия о присутствии Питера Джоэля в Квебеке. А теперь я ничего не имею против того, чтобы вы считали меня предателем, шпионом и преступником. Ведь Биго, наверное, показал вам мою куртку, в которой они нашли доказательство моей вины. Разве может оставаться после этого какое-либо сомнение? И вы так же, как и Биго, должны согласиться с тем, что меня следует повесить.

— Дэвид, не говори со мной так! Подойди ко мне ближе, дай мне поцеловать тебя. Ведь я люблю тебя, я так люблю тебя…

— Действительно, так могло бы показаться со стороны, — холодно ответил юноша, — особенно если принять во внимание, что вы сумели заставить меня последовать за вами с реки Ришелье, чтобы я был повешен в Квебеке как предатель. Действительно, могло бы показаться, что вы любите меня, не зная, какую роль вы играли по наущению Биго. Но я отказываюсь вам верить. Вернитесь к Биго, которому вы принесли меня в жертву. Уйдите отсюда! Вы однажды уже сделали свой выбор, и теперь я хочу быть один. Я не боюсь виселицы и не боюсь оставаться здесь один, — у меня есть одно утешение: когда-нибудь вы узнаете, чего стоит дружба Биго. И у вас будет тогда о чем думать в продолжение всей вашей жизни!

Уши молодого охотника, привыкшие улавливать малейший шорох в лесу, различили шаги Дешено, который, крадучись, подходил к решетчатой двери. И тогда он громко крикнул:

— Дешено, вам незачем стоять там и подслушивать! Отведите мадемуазель Сен-Дени назад к вашему господину и передайте ему все, что вы здесь слыхали. Вы можете передать заодно, что почти не уступаете ему в подлости и обещаете стать таким же негодяем, как и он. Идите скорее, а то мадемуазель Сен-Дени не привыкла выслушивать столько правды сразу.

Анна еле держалась на ногах. Шатаясь и придерживаясь время от времени за стену длинного коридора, она последовала за Дешено и вместе с ним направилась назад к покоям интенданта.

И опять-таки она не заметила, что в том месте, где два коридора расходились, стоял, прижавшись к стене, капитан Робино. Но Дешено заметил его, не ускользнул от него также мертвенно-бледный цвет лица капитана и зловещий блеск его глаз. И секретарь подумал про себя, что нужно будет немедленно доложить об этом интенданту.

В кабинете Биго было пусто, когда Анна и Дешено вошли туда. Секретарь заметил, что интендант, по-видимому, находится еще на заседании Верховного Совета, а потому он немедленно отправится за ним. Анна, которая буквально свалилась в кресло, хотела было крикнуть, что хочет видеть сестру Эстер и просит проводить ее назад в монастырь… она вовсе не хочет видеть интенданта. Но Дешено уже вышел, и девушка осталась одна.

Внезапно у нее появилось безумное желание вернуться назад к Дэвиду, сказать ему, что она не верит в его вину, что по-прежнему любит его, что во всем виноват Черный Охотник, что она готова собственными руками убить даже Биго, если только он причинит какой-нибудь вред ее Дэвиду.

Дверь тихо отворилась, и на пороге показался Биго. Он тщательно закрыл за собой дверь и быстро подошел к девушке.

— Милая, дорогая моя Анна! — воскликнул он. — Какую ужасную ночь приходится вам пережить. Но мы победили, дорогая. Мы взяли верх!

Анна поднялась с кресла, но покачнулась и снова опустилась. Они победили, — следовательно, Дэвид опять будет на свободе. И он не станет ненавидеть ее за дружбу с Биго, потому что не кто иной, как Биго, спас его…

Интендант склонился над ней, взял ее руку и тихо произнес:

— Они могли бы вынести смертный приговор — и Водрей настаивал на этом. Он требовал, чтобы Дэвида пытали, переломали бы ему руки и ноги на Лобной площади и повесили бы в назидание всей Новой Франции. Но я пригрозил маркизу и некоторым другим, и они уступили мне. Вы слышите, Анна, Дэвид спасен. Он не будет повешен… Он только будет изгнан из армии, после чего подвергнется порке на улицах Квебека.

Крик ужаса вырвался из груди Анны. Она вскочила, цепляясь руками за воздух и не находя опоры. Дэвид, ее Дэвид, подвергнется публичной порке! Его, как преступника, будут водить привязанным к телеге, и палач будет плетью полосовать его спину! Голова ее закружилась и, испустив дикий вопль, она упала на пол.

В то же мгновенье Биго подхватил ее, вынес в соседнюю комнату, положил на оттоманку и повернул ключ в дверях. В течение нескольких секунд он стоял над ней, а потом наклонился и, издав какой-то хриплый звук, впился в ее бескровные губы. Теперь она принадлежала ему. Теперь она навсегда будет прикована к нему.

Его рука потянулась к вороту ее платья, но, к великому его изумлению, дверь отворилась. Биго, как зверь, обернулся и увидел перед собой капитана Робино. А позади него стояла сестра Эстер.

— Сестра Эстер пришла, чтобы отвезти мадемуазель Сен-Дени в монастырь, — сказал Робино, низко кланяясь интенданту.

В продолжение нескольких секунд мужчины в упор глядели друг на друга, пока наконец усмешка не заиграла на губах интенданта, который поспешил объяснить, что мадемуазель Сен-Дени потеряла сознание и он положил ее на диван в ожидании, пока она придет в себя.

В душе интенданта бушевала гроза. Этот самый Робино, который вчера еще целиком был у него в руках, разрушил его план! Робино одержал верх над ним, над ним, могущественным интендантом Новой Франции!

Но Биго достаточно хорошо умел владеть собой, и он не выдал того, что делалось у него в душе. Он немедленно вышел в соседнюю комнату, принес оттуда воды и нюхательную соль, и, когда несколько минут спустя Анна вздохнула и открыла глаза, он всем своим существом старался показать, что чрезвычайно рад этому.

Он позвал слугу, и в скором времени Анна сидела уже в экипаже, который увозил ее назад в монастырь.

А немного погодя Водрей получил все нужные инструкции. Капитан Талон должен вызвать на дуэль капитана Робино. Интендант ассигнует на это еще десять тысяч франков, если только Талон сумеет покончить с этим делом в двадцать четыре часа. Робино должен умереть.

Близился конец марта 1755 года, и вместе с тем надвигалась огромная перемена в судьбе Новой Франции. Семьдесят тысяч колонистов, обитавших в этой стране, стали понемногу терять ту уверенность в безопасности, которая воодушевляла их раньше, когда им казалось, что за ними стоит непобедимая сила в лице Франции.

Война между Англией и Францией еще не была объявлена. Мирпуа, французский посол в Лондоне, учил англичан танцевать, лорд Альбемарл, английский посол в Версале, учил французов играть в вист. А мадам Помпадур тем временем поднялась на высоту своего могущества.

А пока оба двора льстиво обменивались лицемерными улыбками, генерал Браддок успел прибыть в Америку во главе сорок четвертого и сорок восьмого полков, и вместе с ним барон Диско с восемнадцатью военными судами, на которых прибыло шесть батальонов.

Вот каково было положение в Новой Франции к тому времени, когда Анна Сен-Дени, разбитая физически и душевно, покинула Дэвида в одном из казематов губернаторского дворца.

А по городу Квебеку полз зловещий слух — предательство! Захвачен с поличным предатель, носивший англичанам карты и планы фортов, и этот предатель — не кто иной, как лейтенант Дэвид Рок, любимец интенданта. Каким-то образом в городе стали известны почти все подробности того, что произошло во дворце интенданта, который был, якобы, так расстроен случившимся, что ни на минуту не покидал своих покоев.

То обстоятельство, что Биго потерял Анну в такое время, когда он считал ее уже своей, нисколько не ослабило его уверенности в том, что раньше или позже он будет обладать ею. Пройдет еще несколько дней, возможно даже несколько часов, и опять ему выдастся благоприятный случай, и тогда уже не будет капитана Робино, который мог бы стать между ним и предметом его вожделений.

Нэнси Лобиньер страдала неимоверно. Отчаяние и ярость клокотали в ее груди. Только мудрость ее отца, доказывавшего ей, что у нее недостаточно данных, которые подтвердили бы ее подозрения, удерживала ее от решительного шага — от открытого выступления против интенданта и его клики. И Нэнси со скорбью в душе соглашалась с отцом и ждала.

А потом настала страшная минута, когда по городу пошли глашатаи, объявляя во всеуслышание, что по приговору Верховного Совета лейтенант Дэвид Рок будет подвергнут порке на улицах Квебека.

Когда эта весть дошла до слуха Анны, она, казалось, совершенно потеряла рассудок. Напрягая последние силы, она встала с постели, дотащилась до окна и стала дожидаться рассвета.

И только бледное солнце озарило форты, по городу, по которому непрерывно носились всевозможные слухи, пронеслась поразительная новость. Капитан Рэнэ Робино дрался на дуэли с капитаном Жаном Талоном. И Талон, пресловутый бретер, лежал мертвый неподалеку от губернаторского дворца. А Робино исчез, и никто не знает, где он.

Дэвид Рок в своей темной клетке знал уже об ожидавшей его экзекуции и совершенно спокойно относился к этому. Он не боялся плети. Жители лесов не боятся боли или даже смерти. Но ужас невольно прокрадывался в его душу при мысли об ожидающем его унижении. Внезапно он вспомнил Карбанака — Карбанака, который шел по улице под страшными ударами плети, ни разу не дрогнув и не издав ни одного звука.

Возможно ли, что Карбанак, сердце которого было разбито вероломством жены, способен был выдержать то, чего не снесет он, Дэвид Рок! Нет! Не было такой пытки, такого унижения, которое могло бы убить достоинство в человеке, выросшем среди людей, готовых во всякое время умереть на костре, зажженном мучителями.

Наступил роковой час.

На Дэвида надели новый военный мундир с блестящими пуговицами и эполетами. И пока происходила процедура подготовки к экзекуции, Дэвид не переставал думать о Карбанаке, о честном труженике, руки которого задушили купца Николета.

Впервые за много дней увидел он наконец луч солнца, когда его вывели из каземата. Вокруг него было лишь несколько солдат, но за воротами слышен был шум, который мог исходить только от многочисленной толпы. И действительно, когда Дэвида вывели на площадь, он увидел, что тут собрался почти весь город.

Его взвели на помост, где он выделялся ярким пятном в своем красном форменном мундире, а по обе стороны его шпалерами выстроилась рота солдат. Внезапно сердце Дэвида сильно забилось: неподалеку от помоста он увидел знакомую ему телегу, запряженную огромным ленивым волом.

Он слышал, как чей-то голос оглашал приговор, объявлявший жителям Квебека, в чем заключалась вина осужденного предателя. Когда голос умолк, раздался барабанный бой, от которого дрожь охватила всех присутствующих. Это был тот бой, которым сопровождают на кладбище мертвого воина, и, поскольку это касалось армии, Дэвид действительно умер для нее.

Внезапно он увидел, что к нему поднимаются два офицера. Как они похожи на напыщенных филинов, почему-то подумал юноша. Он всей душой надеялся, что Анна Сен-Дени находится в толпе, — в этом заключалась бы самая утонченная месть ей. Офицеры подошли к нему и стали по обе стороны; внезапно снова забили барабаны, и офицеры стали срывать пуговицы с его форменного мундира. Когда с этим было покончено, с Дэвида сняли мундир, потом сорвали рубашку, и он остался наполовину обнаженным перед толпой.

И тем не менее он ни разу не дрогнул, и лицо его оставалось совершенно спокойным. Толпа с изумлением глядела на него. Многие готовы были поклясться впоследствии, что он даже усмехнулся, когда один из офицеров долго не мог вырвать пуговицу. Другие уверяли даже, что он улыбался, когда его со связанными позади руками вели к телеге, запряженной волом.

Ленивый вол медленно двинулся в путь, и почти тотчас же негр взмахнул плетью и крепкие языки из буйволовой кожи со свистом опустились на спину Дэвида. Телега покачивалась и подпрыгивала в рытвинах, а плеть со зловещим свистом опускалась на спину осужденного. И ни разу Дэвид даже не вздрогнул от боли, несмотря на то, что страшные языки рассекали ему кожу, и лишь порой ему начинало казаться, что все его нервы понемногу разрываются. Но пока телега заворачивала на улицы Верхнего города, произошел маленький перерыв, и Дэвид снова взял себя в руки и заставил себя относиться совершенно равнодушно к безумной боли.

Внезапно он увидел, что они проходят мимо дома Лобиньер, и отметил с теплой благодарностью в душе, что все ставни в доме были закрыты — Нэнси хотела показать ему, что не только она, но ни один человек в доме не увидит его унижения.

Мало-помалу Дэвид стал чувствовать, что невыносимая боль от страшных кожаных языков начинает оказывать свое действие. Каждый удар разрывал его тело на части. Огонь обжигал его, но тем не менее он, как индейский воин, твердыми шагами шел вперед, ничем не обнаруживая своих мук.

Телега завернула на улицу Святого Людовика, и тут, на площади, должна была закончиться экзекуция. Когда негр закончил свое дело, развязал Дэвиду руки и подал ему рубашку, кто-то взял юношу за руку, усадил его в экипаж, поджидавший тут же у мостовой, и великолепные лошади быстро помчались за город.

Биго спокойными шагами расхаживал по своему роскошному кабинету, и довольная улыбка время от времени пробегала по его губам. Он то и дело подходил к окну, очевидно кого-то дожидаясь. Внезапно в дверь постучали, и интендант услышал голос мадемуазель Сен-Дени, которая просила впустить ее.

Биго почти подбежал к двери и быстро повернул ключ — в комнату вошла Анна Сен-Дени с хлыстом из буйволовой кожи в руке, а следом за ней вошел человек в длинном, старом плаще и рваной мягкой шляпе. Это был капитан Рэнэ Робино.

Только впоследствии стали носиться слухи о том, что произошло в покоях интенданта Биго в этот день. Когда Анна закончила свое дело, Дэвид Рок был в полной мере отомщен…

Три раза Биго схватывал девушку за руку, пытаясь удержать хлыст, который резал кожу у него на лице, и три раза клинок капитана Робино пронзал кафтан интенданта, и тот (в смертельном ужасе) отпускал ее руку. И каждый раз Анна снова продолжала полосовать выхоленное лицо интенданта. В конце концов, когда лицо Биго превратилось в кровавую маску, в которой вряд ли можно было бы узнать человека, Анна опустила руку, покачнулась и оперлась о стену. И тогда Робино подхватил ее, спокойно вышел с ней из дворца и сел в поджидавший его экипаж.

Дэвид Рок еще не успел отдать себе отчет во всем, что произошло с ним после экзекуции, как экипаж остановился перед маленьким домиком, где его ждал доктор Куэ, тот самый, что сопровождал мсье Лобиньера на «дуэль»с Пьером Ганьоном. Маленький хирург умело и осторожно перевязал страшные раны на спине Дэвида и передал ему, что его просят оставаться здесь до четырех часов, когда за ним приедут мсье и мадемуазель Лобиньер, причем последняя занята приготовлениями к путешествию вместе с ним в долину Ришелье.

Эта весть впервые заставила встрепенуться Дэвида, у которого, казалось, все чувства были притуплены. Но в то же время это доставило ему мало радости. Нэнси Лобиньер занята приготовлениями для поездки в Ришелье. Нэнси, а не Анна Сен-Дени. Но мысли юноши отнюдь не отразились на его лице. Он спокойным тоном поблагодарил доктора и стал ждать, пока останется один.

Лишь только доктор ушел, Дэвид оглянулся. К удивлению своему, он заметил, что все его вещи перенесены чьей-то заботливой рукой в этот дом. Во всем видна была предусмотрительность Нэнси Лобиньер. В комнате лежала котомка, в которой Дэвид нашел все нужные вещи, и, быстро переодевшись, захватив пороховой рог, мешочек с пулями и свою старую винтовку, он потихоньку вышел с черного хода.

Только тогда, когда Дэвид очутился далеко за пределами города, он в последний раз оглянулся, и глухое рыдание вырвалось у него из груди. Он долго стоял и смотрел издали на город, в котором он нашел все то, что предсказывал старый мельник Фонблэ. Наконец он повернулся и пустился в далекий путь.

Спина болела немилосердно, и все тело ныло от перенесенной боли, но это было ничто по сравнению с той болью, которая терзала его душу. Зато теперь его мозг работал совершенно ясно, и вместо ненависти в душе его водворился покой.

Дэвид подстрелил по дороге несколько белок и, когда наступила ночь, он развел костер, зажарил их, приготовил себе ложе из сосновых ветвей, накрылся походным одеялом и вскоре спал глубоким сном — впервые после многих бессонных ночей.

Проспав несколько часов, он проснулся и убедился, что уже достаточно светло и можно продолжать путь. Спина уже не так сильно болела, но зато она была вся сведена, словно стянута железным обручем, — так усердно перевязал ее доктор Куэ. В пути, однако, и это ощущение понемногу сгладилось, особенно когда взошло солнце и несколько пригрело одинокого путника. Когда ему встретился по дороге коттедж, Дэвид зашел и накупил достаточно припасов, чтобы хватило до Ришелье.

Спокойно обдумывая свой поступок, он все же нисколько не жалел о том, что тайком ушел из Квебека, не дожидаясь Нэнси Лобиньер. Она поймет его желание остаться наедине с самим собой и простит его, когда он со временем вновь увидится с ней.

Как ни старался Дэвид прогнать от себя мысль об Анне, образ девушки снова и снова возвращался к нему. И в те часы, что он шагал по дороге, и в те короткие минуты, что он предавался сну, он неизменно видел ее перед собой. Но сейчас это была не та Анна, не та прелестная, веселая, жизнерадостная девушка с реки Ришелье, а бескровная, мертвенно-бледная, застывшая от ужаса Анна, какой он видел ее в каземате губернаторского дворца.

Дни шли за днями, а Дэвид все еще находился в пути, направляясь в долину Ришелье. Но наступил наконец чудный миг, когда он издали завидел старую мельницу и замок Гронден.

Уже целая неделя прошла с тех пор, как Дэвид Рок прибыл в сеньорию Сен-Дени, а между тем Нэнси Лобиньер ни словом не давала знать о себе.

Только одному Пьеру Ганьону Дэвид рассказал о том, что пришлось ему перенести в Квебеке. Однажды, когда они были одни, он обнажил спину и показал ему следы страшной плети. Но когда он кончил рассказывать, Пьер Ганьон достал письмо, которое прислала ему со специальным нарочным Нэнси Лобиньер, подробно описывавшая все, что произошло с Дэвидом Роком.

«Я намереваюсь вместе с ним отправиться к реке Ришелье, но я бы хотела раньше убить Биго», — заканчивала письмо Нэнси.

Дэвид нашел своего друга совершенно изменившимся. Его инертность бесследно исчезла, а закаленные мускулы искали применения своей вновь приобретенной силы. Бывшая полнота всего его тела испарилась, и Пьер объяснил Дэвиду:

— Я десять часов в день провожу в работе на поле и в лесу, а половину ночи — у костра на голой земле.

Он также рассказал Дэвиду, что собрал маленький отряд из двадцати человек и только ждет минуты, когда придется двинуться в путь, ибо уже носятся слухи о приближении англичан к форту Дюкен. От него же Дэвид узнал, что Черный Охотник лишь дважды за последние пять месяцев показывался в Ришелье. В последний раз, когда он уходил, он предупредил, что долго не вернется.

— Он весь был в черном, когда покинул нас, начиная с головы до кончиков башмаков, — сказала Мэри Рок в беседе с сыном. — Сердце говорит мне, что он что-то такое знал, когда уходил, хотя ни словом не обмолвился со мной.

Было решено, что когда Пьер Ганьон отправится в путь, Дэвид Рок пойдет вместе с ним. Дэвиду очень недоставало сейчас Питера Джоэля, ибо в этом человеке он мог бы почерпнуть всю ту силу и мужество, в которых нуждался, но было бы, конечно, безумием отправиться в леса в поисках его.

В скором времени Дэвид убедился также в том, что любовь, которую, как казалось ему, он сумел вырвать с корнем из своего сердца, в действительности лишь покрылась тонким слоем пепла. Куда бы он ни пошел, что бы он ни делал — все неизменно напоминало ему об Анне Сен-Дени. И он был рад, когда наступил долгожданный день, и вместе с Пьером Ганьоном и с его двадцатью воинами он отправился к форту Дюкен. Маленький старый мельник крепко пожал ему руку на прощание и не преминул произнести новое «пророчество».

— Я читаю на твоем лице много такого, что ты скрываешь от меня, мой мальчик, но я все знаю. И, верь моему слову, ты скоро вернешься в замок Гронден и найдешь здесь нечто такое, что надолго переживет меня. И когда это случится, я со спокойным сердцем закрою глаза в последний раз.

Козебой на время оставил Мэри Рок, чтобы проводить Пьера и его воинов к форту Дюкен. С каждым днем подходил маленький отряд все ближе и ближе к неприятельской земле. И однажды Козебой исчез, а когда он на заре вернулся, Дэвид с трудом узнал его.

Старый индеец побрил голову, оставив лишь один клок, за который мог бы ухватиться храбрый противник, который осилит его и пожелает снять с него скальп.

В этом клоке волос торчало три орлиных пера, окрашенных в ярко-пунцовую краску. Лицо Козебоя пестрело белыми, красными и желтыми линиями, подобно рубцам от ножа, а на каждой щеке красовалось густое черное пятно. В ушах болтались большие медные серьги, а шею украшало ожерелье из шлифованных раковин. Его рубаха тоже была вся в красных пятнах, а на груди висел огромный нож, какого Дэвид никогда еще не видал на нем. На поясе, обвивавшем его тонкий стан, страшным пятном выделялся свежий скальп.

Еще накануне глаз Козебоя обнаружил то, чего не видели его белые союзники, — человеческий след. Он тотчас же пошел по этому следу, нашел того, кто оставил его, и принес его скальп. Это был индеец племени могавков. Следовательно, они уже находились на неприятельской земле.

Только такой испытанный воин и следопыт, как Козебой, мог прокладывать путь в самом сердце неприятельской земли. Трижды они натыкались на следы людей, и каждый раз старый делавар обращал внимание Дэвида и Пьера на присутствие белых среди индейских воинов. Дважды Дэвид лежал с ним за прикрытием и наблюдал за кострами могавков и слышал, как тяжело дышал Козебой, еле сдерживая желание кинуться на индейцев-предателей, ставших врагами своих соплеменников ради «огненной воды» англичан.

Наконец отряд Пьера набрел на следы пребывания индейцев и англичан. Целый ряд хижин французских колонистов представлял собой еще дымившиеся руины. Тут происходил, очевидно, страшный, неравный бой, и удивительнее всего было то, что избиение французских колонистов происходило на расстоянии каких-нибудь двадцати миль от французского форта. Меж руин они обнаружили пять мужчин, с которых были сняты скальпы, и также трех оскальпированных женщин, и Дэвид вздрогнул, вспомнив парик, который он видел на голове маркиза Водрея.

Разгадка явилась на следующий день, когда вместо форта они нашли лишь груду почерневших камней, усеянных трупами французов и их союзников-индейцев. Это происходило, очевидно, совсем недавно, так как Козебой обнаружил кой-где горячую еще золу и, согласно его предположениям, в нападении на форт участвовало не менее ста винтовок.

Тем временем наступил май, и весна развернулась во всей своей красе. Повсюду, казалось, царили покой и довольство, и если бы не вид страшных пожарищ и оскальпированных трупов, то было бы трудно поверить, что тут могла вестись война. Но всякое сомнение исчезло, когда внезапно они увидели перед собой форт Дюкен, где собралось восемьсот дикарей в ожидании кровавого пира.

Дэвид не переставал думать о своей матери и Анне Сен-Дени. Чем чаще встречались ему группы индейцев, возвращавшихся со свежими скальпами, тем чаще думал он о дорогих ему существах. Теперь, когда в душе улеглось уже все пережитое, ему рисовалась прежняя Анна — Анна, которая никогда не была в Квебеке, которая слушала его так внимательно, когда он объяснял ей, что вырезано на пороховом роге, Анна, с которой он играл на мельнице, — и всем его существом овладевало безумное желание возможно скорее вернуться в замок Гронден.

Наступил июль, когда в ущелье меж гор близ форта Дюкен показался генерал Браддок со своими двумя тысячами двумястами солдатами, и, попав в ловушку, был уничтожен почти со всей своей армией и кровожадными индейцами. Дэвид лежал за скалой и наблюдал с ужасом в душе за страшным избиением. Когда наконец жалкие остатки армий Браддока бросились бежать, Дэвид встал на ноги и, пошатываясь, направился в противоположную сторону. Внезапно он увидел неподалеку от себя человека, который стоял, зажав ружье в руке, и с невыразимой скорбью на лице глядел на жуткую сцену внизу.

В продолжение нескольких секунд Дэвид, как бы не веря себе, глядел перед собой. Внезапно он услышал голос Черного Охотника:

— Дэвид, я рад, что ты не принимал участия в этом кровопролитии.

— Из Квебека пришел белый человек вместе с индейцами, — несколько минут спустя сказал ему Питер Джоэль, — он непременно хочет тебя видеть. Он еле держится на ногах от усталости. Я понятия не имею, кто он такой.

— Где он сейчас? — спросил Дэвид.

— С комендантом, который очевидно знает его, ибо он отдал приказ разыскать тебя немедленно.

В комнате коменданта слышались возбужденные голоса, когда дверь открылась, чтобы пропустить туда Дэвида Рока. Напротив коменданта сидел человек, который, очевидно, только что кончил есть. При появлении Дэвида он встал, и юноша увидел человека с сильно обветренным лицом, давно уж не стриженного и с густой бородой. Но, несмотря на все это, Дэвид тотчас же узнал капитана Рэнэ Робино.

— Наконец-то я нашел вас! — воскликнул капитан. — Мсье комендант, — продолжал он, — вот это и есть Дэвид Рок, о нем я вам говорил. Я в такой степени обязан ему, что вряд ли сумею когда-либо отплатить. Благодаря ему, я избавил мир от вашего старого «друга» капитана Талона.

Комендант Контркер встал и протянул руку молодому охотнику.

— За что я вам бесконечно благодарен, лейтенант Рок, — сказал он. — Капитан Робино — лучший стрелок, чем я, и мне пришлось бы обменяться парой выстрелов с капитаном Талоном в связи с одним маленьким делом. Сейчас я вас на время покину, ибо капитан Робино хочет передать вам нечто такое, о чем лучше всего говорится с глазу на глаз.

Легкая усмешка мелькнула на губах Робино. Он жестом предложил Дэвиду сесть рядом с ним, а потом достал пистолет и положил его перед ним.

— Этот пистолет заряжен, и если вы пожелаете меня убить, то можете сделать это, не опасаясь последствий. Я взял слово с капитана Контркера, что он посмотрит на это как на несчастный случай. Я последовал за вами через всю эту глушь, чтобы очистить свою совесть от преступления, которое я совершил по отношению к вам.

— Я ничего не понимаю! — воскликнул Дэвид, глядя на него. — Вы явились прямиком из Квебека? Может быть, у вас есть что передать мне от мадемуазель Сен-Дени?

Робино отрицательно покачал головой.

— Поскольку это касается Квебека, я исчез с лица земли. Никто не знает, где я, не исключая мадемуазель Сен-Дени. О чем вы хотите раньше слышать от меня — обо мне или об Анне Сен-Дени?

— Раньше о ней, если разрешите, — откровенно ответил Дэвид.

— В таком случае я должен сказать вам, что меня вынудили принять участие в заговоре, который должен был привести вас к гибели. Я знал, что произойдет во дворце в ту ночь, когда мадемуазель Сен-Дени пришла к вам в каземат…

И он стал рассказывать Дэвиду то, чего тот не мог знать. О возвращении Анны в кабинет Биго, о его, капитана Робино, опасениях за нее и о том, как он разбил планы интенданта, явившись в последнюю минуту с сестрой Эстер.

— И Биго решил убить меня за это через посредство капитана Талона. Но счастье оказалось на моей стороне, и я на следующее утро всадил Талону пулю в сердце.

За два часа до вашей экзекуции я отправился в монастырь, чтобы рассказать Анне Сен-Дени о том, каким образом в вашу куртку были нарочно вшиты обличающие Документы, чтобы можно было вас судить как предателя. Но в монастыре мне ответили, что мадемуазель Сен-Дени больна и что они опасаются за ее рассудок. Я требовал, я настаивал, но это ни к чему не привело. Но когда я собрался уже было уходить, дверь отворилась, Анна вбежала в комнату, и я действительно готов был поверить, что она помешалась.

Я наскоро изложил ей все события дня, и она схватила меня за руку и крикнула: «Достаньте мне немедленно экипаж!»А когда мы сели в экипаж, она приказала ехать ко дворцу Биго.

Робино встал со стула и, стоя перед Дэвидом, рассказал ему о том, что произошло между ними и Биго в покоях у последнего.

— Я могу вас уверить, лейтенант Рок, что Анна сторицей отомстила за вас. Но когда она покончила с интендантом, мне пришлось на руках отнести ее назад в экипаж. Она скоро пришла в себя и попросила отвезти ее к Нэнси Лобиньер, и там меня спрятал старый барон, а Анна три дня находилась между жизнью и смертью. Только она снова встала на ноги, как немедленно отправила вам письмо с гонцом, а потому я разыскивал вас не для того, чтобы передать весть о ней, а чтобы спросить, сможете ли вы простить человеку временную слабость, превратившую его в орудие подлеца.

Робино рассказал Дэвиду, как Биго, пользуясь его бедностью, заставил его взять у него денег и, злоупотребляя безукоризненной честностью капитана, сделал из него послушное орудие.

— Я получил письмо от Нэнси Лобиньер, — сказал Дэвид, — но я ничего не слыхал о мадемуазель Сен-Дени.

— И вы, следовательно, не знаете, что она и Нэнси Лобиньер вместе отправились в замок Гронден?

— Нет!

— В таком случае я еще больше виноват перед вами. Я мог бы взять письмо к вам, но я не хотел, чтобы кто-нибудь знал о моих намерениях. Когда я в замке Гронден узнал, что вы направились к форту Дюкен, я был в полной уверенности, что вы уже получили письмо мадемуазель Сен-Дени.

— Но где же она сейчас?

— Я полагаю, что сейчас она в замке Гронден.

— Но ведь вы говорите, что она была больна?

— Эта болезнь такого рода, что задевает лишь мозг, и раз она перенесла страшный удар, то теперь за нее опасаться нечего.

Дэвид крепко пожал руку Робино.

— Если для успокоения вашей совести вам необходимо мое прощение, то я от души прощаю вам все. Я даже считаю себя в долгу перед вами, и если случится, что я когда-нибудь вновь познаю счастье, благодаря вам, то вы займете в моей душе место наряду с другим честным солдатом, воспитавшим меня.

Их прервал Питер Джоэль. По его лицу видно было, что случилось что-то ужасное.

— В чем дело? — спросил Дэвид Рок.

— Индейцы принесли страшные вести. Англичане надвигаются на Канаду через Ришелье, и Вильям Джонсон имеет при себе свыше тысячи индейцев… а мы находимся в шестистах милях оттуда!

Никогда еще Дэвид не видел, чтобы лицо Питера Джоэля было так мертвенно-бледно, как в эту минуту.

Дэвид Рок не стал передавать Пьеру Ганьону страшной вести о том, что Нэнси Лобиньер находится, возможно, в замке Гронден, чтобы зря не прибавлять ему лишней тревоги. Было решено, что они пустятся через самое сердце неприятельской страны, чтобы по возможности сократить путь.

Путешествие было кошмарным. Москиты в такой степени овладели лесами, что не только все звери и животные бежали в горы, но даже индейцы и те оставили свои жилища. Отчасти это было на руку маленькому отряду, спешившему назад к реке Ришелье; но бывали минуты, когда Карбанак, лицо которого превратилось в кусок мяса, и Дэвид и Пьер Ганьон, с трудом видевшие что-либо сквозь вспухшие глаза, начинали уже думать, что в конце концов сойдут с ума от москитов.

А потом случилась катастрофа, которая в значительной степени задержала их. Карбанак не рассчитал своей тяжести, взбираясь по скале, которая легко выдержала Питера Джоэля и Козебоя, поскользнулся, и огромный валун рухнул на него и чуть не убил. Весь отряд вынужден был дожидаться в полном бездействии, пока наконец нога Карбанака зажила и он смог продолжать путь.

Наступил сентябрь, а они все еще находились на расстоянии доброй сотни миль от Ришелье.

Однажды, когда они проходили мимо небольшого пруда, Питер Джоэль вдруг наклонился, и даже с его уст сорвался крик ужаса. Пруд, в котором от жары вода совершенно высохла, был доверху полон человеческими телами. И, вглядевшись несколько пристальнее, Питер Джоэль сразу обнаружил работу индейских ножей. Он также увидел, что среди убитых не было англичан.

Только отряд миновал страшный пруд, как из кустов выполз какой-то человек. Дэвиду первым бросилось в глаза отсутствие волос и кожи на его голове. Несчастный представлял собой жуткое зрелище. Его офицерский мундир был сплошь залит кровью, а один глаз выколот. Черный Охотник опустился на колени, поднес флягу с водой к губам умирающего и приложил ухо к его устам.

И от умирающего офицера он узнал, что французская армия была разбита, а он, капитан Фольсон, был послан сюда, чтобы задержать индейцев, попал в западню, и весь его отряд был истреблен.

Умирающий хотел было еще что-то добавить, но только схватился за грудь и умер.

Дэвид и Пьер стояли на страже, пока Черный Охотник и Карбанак вырыли могилу и похоронили в ней несчастного солдата.

Дэвид шагал рядом с Черным Охотником, а за ними, не отставая ни на шаг, подобно двум привидениям, шли Пьер Ганьон и Карбанак. Когда Черный Охотник делал передышку, Карбанак, этот могучий гигант, как мертвый, валился на землю и засыпал непробудным сном. Они не позволяли себе больше трех часов сна, и тем не менее Черный Охотник, в отличие от остальных, нисколько почти не изменился внешне. Во всяком случае, он не так исхудал, как все другие, и не так пострадал от москитов.

Однажды, когда они предавались краткому сну на вершине холма, с которого открывался уже вид на долину Ришелье, раздался призывный крик Питера Джоэля.

В то же мгновение Дэвид вскочил и встал рядом с Черным Охотником, а Пьер и Карбанак были уже на ногах и протирали глаза. В нескольких милях от них горизонт покрылся багровым заревом. Черный Охотник сразу понял, в чем дело. Там жил воинственный и смелый сеньор Тонтэр, и, очевидно, от его сеньории и окружающих ферм остались лишь угли.

Не дожидаясь сигнала, все четверо почти бегом пустились в путь. Проходя мимо того места, где раньше стояла хижина старого отшельника, которого все звали Старый Поль, они нашли лишь несколько обуглившихся бревен и оскальпированный труп одинокого старика. Та же судьба постигла смелого Анри Ташеро и его двух сыновей.

Вскоре Дэвид различил уже огромную сосну, разбитую молнией, близ которой он так часто встречался с Анной, и только они миновали это место, как до их слуха донеслись ружейные выстрелы.

— Это стреляют в замке Гронден, — заметил Черный Охотник.

Теперь они уже бежали и в скором времени достигли леса Гронден, откуда, как на ладони, виден был замок и окружающие его строения.

Когда они находились возле сумах, среди которых Биго когда-то застал врасплох Дэвида и Анну, Черный Охотник опустился на землю и потянул Дэвида за собой. Пьер и Карбанак тотчас же последовали их примеру.

— Не шевелитесь, — крикнул Питер Джоэль, — не то мы все погибли!

Замок Гронден был пуст, и если он не горел, то это объяснялось лишь тем, что старый дом был сложен из каменных плит. На земле, возле тяжелой дубовой двери, что вела на мельницу, Дэвид различил неподвижную, скрюченную маленькую фигуру старого мельника Фонблэ с окровавленным черепом.

Все те, кто оставались в живых в сеньории Гронден, нашли убежище в маленькой часовне, которая сейчас была окружена толпой краснокожих дикарей.

Из часовни послышалось несколько редких выстрелов, что вполне красноречиво говорило о слабых силах осажденных.

— Слушайте! — произнес Черный Охотник. — Стреляйте только тогда, когда я выстрелю, и постарайтесь убить каждый по одному из тех индейцев, что стоят возле двери. Мы пришли вовремя — как раз вовремя!

Черный Охотник выпрямился во весь рост, и из его горла вырвался страшный, жуткий, нечеловеческий крик. И этот крик означал, что Питер Джоэль снова стал тем страшным человеком, каким шестнадцать лет тому назад сделала его смерть жены и детей.

Словно демон мщения, стоял он на виду у индейцев, и едва замер его крик, как раздалось четыре выстрела и четыре индейца свалились замертво у входа в часовню. Случись это ночью, индейцы, без сомнения, кинулись бы врассыпную, ибо этот страшный крик был знаком им — он говорил о присутствии того таинственного духа, которого люди звали Черным Охотником и легенда о котором передавалась из уст в уста. Но сейчас перед ними стоял человек, а потому ужас индейцев вскоре уступил место спокойному рассудку, тем более, что позади Черного Охотника они видели еще троих белых.

Испуская дикие вопли, Дэвид Рок устремился вслед за Черным Охотником; не отставая от него, неслись Карбанак и Пьер Ганьон.

Индейцы увидели, что на них несется четверо помешанных людей, но они были опьянены кровью и желанием взять последнее убежище белых, а потому остались на месте, дожидаясь врагов.

Черный Охотник еще раз выстрелил, и вместе с тем раздалось еще три выстрела, и опять четверо индейцев свалились, словно подкошенные серпом.

Теперь уже стало поздно стрелять; побросав свои ружья, все четверо ухватились за топорики, и начался страшный бой.

В лице Черного Охотника сейчас неистовствовал тот самый человек, который шестнадцать лет тому назад набросился с дубиной в руках на целый отряд индейцев. Что же касается Дэвида, то он дрался за десятерых. То и дело его топорик вонзался в голову, в грудь или спину индейца, и с каждым ударом надежда все больше окрыляла его.

Но самое страшное кровопролитие происходило там, где бился Карбанак. Его бешеное рычание покрывало даже нечеловеческие вопли Черного Охотника. Он, словно греческий полубог, возвышался над всеми, и его топорик рубил направо и налево, скашивая индейцев, как колосья! Могавки окружили его, и вскоре все тело Карбанака было покрыто кровью. Чей-то топорик вонзился ему в плечо, но как раз в это мгновенье, словно из земли, появился пятый человек, который с исступленными криками накинулся на могавков.

Это был Козебой, и следом за ним на могавков набросились четверо его друзей-делаваров.

Эта неожиданная подмога придала бодрости белым, и они с еще большей яростью стали пробиваться сквозь гущу индейцев к двери.

Внезапно Дэвид услышал голос, доносившийся из-за полуразбитой двери часовни:

— Дэвид! Дэвид! Дэвид!

Голос принадлежал Анне Сен-Дени. Это не только не остановило юношу, но заставило его с удвоенной энергией обрушиться на индейцев. А когда последние в ужасе отступали перед ним, они наталкивались на топорик Черного Охотника.

Лишь несколько могавков осталось в живых, и в конце концов они бросились бежать. Но даже тогда Черный Охотник пустился следом за ними, желая добить последних из тех врагов, которые однажды уже убили любимую им женщину и теперь намеревались убить вторую.

Весь обливаясь кровью, Дэвид опустил топорик и оглянулся. Он увидел какое-то странное выражение на лице Карбанака и поспешил к нему. Огромный гигант стоял, широко расставив ноги, и слегка покачивался. Глаза его широко раскрылись, словно он вдруг увидел перед собой ту женщину, которая поступила с ним так вероломно, из-за которой он подвергся унижению и страшной экзекуции. Внезапно с губ Карбанака сорвался какой-то глухой звук, и в то же мгновение он протянул руки вперед и рухнул наземь.

Пьер Ганьон, израненный и весь залитый кровью, лежал у его ног, а рядом с ним, с суровой усмешкой на запекшихся губах, лежал с широко открытыми глазами Козебой.

Дэвид хотел было обернуться, чтобы посмотреть, что сталось с остальными бойцами и с Черным Охотником, но внезапно почувствовал, что земля разверзается у него под ногами, он услышал чьи-то рыдания, кто-то окликнул его, и тотчас же все покрылось мраком.

Прошло много дней, прежде чем Дэвид пришел в себя и сообразил, что находится в одной из комнат разоренного замка и возле него сидят его мать и Анна Сен-Дени. Вскоре он узнал обо всем, что произошло в сеньории Гронден незадолго перед тем, как они явились в последнюю минуту под предводительством Черного Охотника.

Совершенно случайно население замка находилось в маленькой часовне, и это лишило индейцев возможности тотчас же уничтожить всех белых.

Карбанак умер, а равно и Козебой и маленький мельник Фонблэ. Пьер Ганьон, весь в рубцах и с переломленной рукой на перевязи, стоял возле постели Дэвида, и рядом с ним была Нэнси Лобиньер.

От старого барона Дэвид узнал, что Черный Охотник исчез бесследно — возможно, сказал сеньор Сен-Дени, что он слишком увлекся преследованием индейцев и был ими убит.

Мэри Рок ничего не сказала при этом, но в ее глазах Дэвид прочел безумную тоску, которая говорила о том, что сердцу этой женщины снова нанесена неизлечимая рана.

И только Анна Сен-Дени отказывалась верить, что больше не увидит Питера Джоэля.

— Я не хочу думать, что судьба окажется столь жестокой ко мне и не даст мне возможности стать на колени перед этим благородным человеком и молить его о прощении, — сказала она.

И Дэвид посмотрел на нее с бесконечной благодарностью.