Проходили дни и недели, а запертая комната и все в ней находящееся оставались тайной отца Ролана. Постепенно Дэвид пришел к окончательному убеждению, что там хранится разгадка какого-то ужасного события в жизни отца Ролана, события, которое тот скрывал от всего мира.

После первой ночи отец Ролан уже без извинений удалялся в таинственную комнату, и никогда не пытался объяснить, почему она всегда заперта или почему, входя в нее, он неизменно запирал за собой дверь. Каждый вечер, когда они бывали дома, он исчезал в этой комнате, чуть-чуть приоткрывая дверь, чтобы зайти. Иногда он оставался в ней всего несколько минут, но в большинстве случаев проводил там много времени. И, по крайней мере, раз в день, обыкновенно по вечерам, он играл на скрипке все одну и ту же мелодию. Если Мукоки в это время бывал в «замке», как называл отец Ролан свой дом, он сидел, как зачарованный, затаив дыхание, пока музыка не прекращалась. Когда отец Ролан выходил из комнаты, его лицо сияло. Однажды вечером он вышел из комнаты с лицом, выражавшим какое-то необычайное счастье, положил руки на плечи Дэвида и с жаром и в то же время с безнадежностью в голосе сказал:

— Я хотел бы, Дэвид, чтобы вы навсегда остались со мной. Я становлюсь моложе и счастливее при мысли о том, что есть кто-то, заменяющий мне сына.

В душе Дэвида все возрастало странное, настойчивое беспокойство. Каждый раз, когда он смотрел на лицо девушки, по его жилам пробегал трепет: ему хотелось снова отправиться в путь.

Однако после первых двух недель Дэвид не мог пожаловаться на однообразие жизни. «Замок», лежал в центре обширной страны звероловов. В сорока милях к северу от него находился пост Гудзоновой компании. Но отец Ролан имел дело только со звероловами. Все они, рассеянные на пространстве тысячи квадратных миль, были его «детьми». Отдохнув две недели, отец Ролан снова принялся за свои бесконечные поездки, и Дэвид всюду сопровождал его; индейцы и метисы и редко встречавшиеся французы очень любили, едва не боготворили отца Ролана. Все эти люди явились откровением для Дэвида. Они жили дикой, примитивной жизнью, которую многие не выносили и умирали. Теперь Дэвид понял, почему страна, занимавшая пространство, в десять раз большее, чем штат Огайо, имела всего двадцать пять тысяч жителей — население маленького городка. Им — мужчинам, женщинам и маленьким детям — приходилось слишком туго затягивать свои пояса. Отец Ролан много говорил об этом. В течение долгих, ужасных зимних месяцев им приходилось влачить полуголодное существование; а для того чтобы окончательно не умереть с голоду, они ловили в западни пушных зверей для прекрасных варварок, населяющих большие города.

Приглядевшись к суровой жизни звероловов, Дэвид понял, какую громадную работу вел отец Ролан. В стране, центром которой являлся «замок», жило двести сорок семь человек — мужчин, женщин и детей — и все они любили отца Ролана так, как вряд ли любили когда-нибудь на земле другого человека. В каждой хижине, которую посещал время от времени отец Ролан, его ждал какой-нибудь знак внимания: в одном месте — редкая, дорогая шкурка, в другом — пара мокасин, в третьем — пара лыж, но чаще всего — шкурки пушных зверей. И ни разу не случалось, чтобы отец Ролан, в свою очередь, не оставлял чего-либо — обычно какой-нибудь одежды, такой толстой и теплой, какой ни один индеец не в состоянии был купить для себя в факториях. Два раза каждую зиму отец Ролан отправлял Торо несколько саней, нагруженных подарками его «детей». А Торо продавал их и посылал обратно еще больший груз предметов первой необходимости, попадавших с помощью своеобразного обмена в хижины лесных обитателей.

— Если бы только я был богат… — заговорил как-то вечером в «замке» отец Ролан. — Но у меня, Дэвид, нет никаких средств. Я могу сделать только десятую часть того, что мне хотелось бы. В этой стране всего восемьдесят семей, и мне кажется, что каждая семья, потратив сто долларов не в факториях, а там, на юге, смогла бы обеспечить себя всем необходимым для длинной суровой зимы. На сто долларов в Виннипеге можно купить столько же, сколько в факториях получает индеец-зверолов за шкурки стоимостью в тысячу долларов; а набрать шкурок больше чем на пятьсот долларов никому не удается. Это возмутительно, но я ничего не могу сделать. Я не решаюсь помочь звероловам продавать шкурки помимо Компании, так как это вызвало бы большой скандал. Но если бы у меня были деньги…

Обо всем этом Дэвид и сам думал. В конце января Торо были отправлены две упряжки вместо одной. Мукоки сопровождал их и имел при себе половину всех бывших у Дэвида денег — полторы тысячи долларов.

— Я предполагаю каждый год посылать им подарки на сумму вдвое большую, — сказал Дэвид. — У меня хватит средств. Мне думается, что это доставит мне огромное удовольствие, а время от времени я буду возвращаться сюда, чтобы повидаться с вами.

Впервые он заговорил о том, что не собирается навсегда остаться с отцом Роланом. В нем все укреплялось убеждение, что недалеко то время, когда он расстанется со своим другом. Странно, но это убеждение становилось сильнее в те минуты, когда отец Ролан находился в запертой комнате и тихо играл на скрипке. Дэвид никогда не упоминал о той комнате и делал вид, что она его вовсе не интересует, хотя в действительности мысль о ней неотступно преследовала его.

Однажды вечером они вернулись в «замок» после посещения хижины метиса, у которого заболела жена. Поужинав, отец Ролан ушел в таинственную комнату. Как всегда, он играл на скрипке. Но затем на долгое время воцарилась тишина. Когда отец Ролан вышел и сел против Дэвида за маленький столик, на котором лежали их книги, Дэвид чуть не вскрикнул от удивления: на плече отца Ролана блестел, напоминая в свете лампы шелковую нитку, длинный волос — волос женщины. Внезапно отец Ролан увидел эту шелковистую нить и, изменившись в лице, осторожным движением снял волос со своего плеча, а затем встал из-за стола и снова ушел в комнату за запертой дверью. Сердце Дэвида сильно забилось. Он не мог отдать себе отчета, почему это событие произвело на него такое необычайное впечатление. И больше, чем когда бы то ни было, ему захотелось заглянуть в вечно закрытую комнату.

В том году на Севере февраль ознаменовался большими бурями. «Месяц Голодной Луны»— говорили индейцы, а это означало болезни, а значит, и постоянные разъезды для отца Ролана. Он и Дэвид почти беспрерывно были в пути, а те трудности, которые им приходилось преодолевать, окончательно закалили Дэвида. В обширной пустынной дикой стране ничто больше не внушало ему страха. Он познакомился с жесточайшими бурями; спал на снегу, укрывшись только своими одеялами; сопровождал отца Ролана в самые темные ночи, когда, казалось, ни один человек не мог бы найти дороги; он видел смерть. Особенно сильное впечатление произвела на него смерть молодой француженки, мертвое лицо которой поражало необычайной красотой. Ей, вероятно, было столько же лет, сколько и девушке, карточку которой он хранил на своем сердце.

Вскоре после этого, в начале марта, Дэвид окончательно решился. Теперь не было никаких оснований откладывать свое путешествие: он чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы преодолеть все препятствия. Три месяца закалили его и сделали крепким, как скала. Он превзошел отца Ролана в стрельбе и из винтовки и из револьвера. Однажды он прошел на лыжах сорок миль за день. Это было тогда, когда они прибыли как раз вовремя, чтобы спасти жизнь маленькой дочери Жана Круассэ, который жил на Великом Громе. После этого случая Круассэ и его жена-метиска готовы были отдать свою жизнь за отца Ролана и за Дэвида, в котором лесные жители стали видеть постоянного помощника отца Ролана. Дэвид видел их возрастающую любовь к себе, их радость при его прибытии, их печаль при его уходе и чувствовал полное удовлетворение, какого он никогда прежде не испытывал. Он знал, что когда-нибудь снова вернется к ним, и уверял в этом отца Ролана.

Отец Ролан не расспрашивал Дэвида о его «друзьях», живших в западных горах. Но каждый вечер он помогал ему намечать путь по имевшимся в «замке» картам, давая целый ряд сведений, которые Дэвид записывал в специальную книжку, и снабжал его письмами к своим знакомым, с которыми он встретится на пути. Когда снег принял грязноватый оттенок и время ухода Дэвида приблизилось, отец Ролан не мог скрыть своего подавленного настроения и стал проводить больше времени в запертой комнате. Несколько раз перед тем, как войти в комнату, он, казалось, колебался, словно ему что-то хотелось сказать Дэвиду. Дважды Дэвиду почудилось, что отец Ролан сейчас предложит ему войти вместе с ним. В конце концов он пришел к убеждению, что его друг хочет посвятить его в тайну, скрывавшуюся за запертой дверью, но боится заговорить. В конце марта то, чего Дэвид ожидал, случилось, но случилось странным образом. Поиграв на скрипке, отец Ролан вышел из комнаты. Он запер дверь и, надевая шапку, сказал:

— Я на часок уйду, Дэвид. Я пойду в хижину Мукоки.

Он не предложил Дэвиду сопровождать его, а, выходя, уронил на пол ключ, который упал с громким стуком. Отец Ролан должен был услышать стук, и если бы он уронил ключ случайно, то, без сомнения, поднял бы его. Но он не обратил на это внимания и быстро вышел, не оглянувшись. Несколько минут Дэвид, не вставая с места, пристально смотрел на ключ. Он мог означать только одно: ему предложено войти в комнату одному. Дэвид не мог сомневаться в этом, увидев, что отец Ролан не потушил в запертой комнате свет. Подождав минут пять, он поднял ключ.

Повернув ключ в замке, он поколебался: ему пришла в голову мысль, что если он ошибся, то результаты его ошибки будут ужасны. Затем он медленно открыл дверь и вошел. Прежде всего он увидел старинную бронзовую лампу, стоявшую на столе посреди комнаты. Осмотревшись, Дэвид сначала не заметил ничего особенного. Внезапно в его голове промелькнула мысль, взволновавшая все его существо: он стоял в комнате женщины! В этом нельзя было сомневаться. Казалось, что женщина только недавно ушла отсюда. Около стены стояла опрятная кровать, покрытая белым одеялом. Она оставила на кровати свой капот. На стене висели ее платья и длинное пальто странного фасона с большим меховым воротником. В углу стоял старинный маленький туалетный столик, а на нем — щетки и гребенка, большая красная подушка для булавок и другие мелочи. Там, где висели платья, Дэвид заметил пару дамских лыж и пару мокасин. На камине стояла высокая ваза с высохшими стеблями цветов. Только через несколько минут Дэвид сделал самое замечательное открытие: между лампой и кроватью стоял второй стол, накрытый на двоих. Да, на двоих. Нет, на троих, ибо несколько в тени Дэвид заметил грубо сделанный высокий стул, а на нем лежали маленький нож и вилка, детская ложечка и маленькая оловянная тарелка. До крайности пораженный, Дэвид стал искать дверь, в которую могла бы незаметно входить женщина. Но двери не было, а единственное окно находилось так высоко, что человек, стоящий снаружи, не мог бы заглянуть внутрь.

Дэвид обратил внимание на то, что все вещи очень старые. Теперь в «замке» отца Ролана не едят больше из оловянных тарелок: дорожка, лежавшая на полу, совсем выцвела. Да, это была комната женщины, но женщина давно покинула ее, и ребенка давно уже здесь нет.

В первый раз Дэвид внимательно посмотрел на стол, где стояла большая бронзовая лампа. Рядом с ней лежала скрипка отца Ролана. Он приблизился на несколько шагов и заглянул за лампу; его сердце внезапно сильно забилось. Сверкая на вылинявшей красной скатерти, лежала перевязанная белой лентой длинная толстая коса темных волос.

Охваченный сомнением, Дэвид медленно направился обратно к двери. Неужели отец Ролан хотел, чтобы он видел все это? Какой-то комок подступил к его горлу. Он сделал ошибку, большую ошибку. Отец Ролан не мог нарочно уронить ключ, это произошло случайно. Дэвид вышел из комнаты, запер за собой дверь и, положив ключ на пол в том месте, где нашел его, снова уселся и взял книгу. Но он не мог читать, так как едва различал строчки. Просидев в таком состоянии минут десять, Дэвид услышал быстрые шаги, и через несколько мгновений отец Ролан вошел в комнату. Он явно волновался и, входя, бросил взгляд на комнату, из которой Дэвид недавно вышел. Затем отец Ролан перевел взгляд на пол. Ключ блестел на том месте, куда он упал. С радостным восклицанием отец Ролан быстро схватил его.

— Я думал, что потерял свой ключ, — проговорил он с легким нервным смехом.

Затем, глубоко вздохнув, он продолжал:

— Сейчас идет снег, сильный снег. И на несколько дней установится хороший санный путь. Вы знаете, как мне не хочется, чтобы вы покинули меня; но если вы твердо решили ехать, нам следует поторопиться. Больше снега не выпадет. Мукоки и я проводим вас до Оленьего озера, которое находится на расстоянии двухсот миль к северо-западу отсюда. Дэвид… вы должны идти?

Дэвиду казалось, что два маленьких кулачка били его в грудь в том месте, где лежала карточка.

— Да, я должен идти, — ответил он. — Я решил окончательно. Я должен идти.