Все утро Кент прислушивался к диким и привольным песням, разносившимся над рекой, а теперь ему самому хотелось кричать, смеяться и излить радость и восторг в громкой песне. Он опасался, что не сумеет скрыть свое состояние от посторонних глаз, и особенно от Кедсти, если тот явится к нему с визитом. Кенту казалось, будто отблеск надежды, тлеющей в нем, обязательно выдаст себя, как бы он ни пытался сдержать его. Живительные силы этой надежды были даже более основательными теперь, чем в тот час, когда он выбирался из окна больницы, ощущая на лице дыхание свободы. Потому что тогда он не был уверен в себе. Он не испытал еще тогда своих физических сил. А в настоящий момент в его сознании неожиданно возникло сомнение, навеянное здоровой бодростью и самообладанием: может, ему просто повезло и вовсе не невезение, а счастливый случай поставил Мерсера на его пути? Ибо, имея за собой поддержку Фингерса, он обладал сейчас значительно более реальными шансами на благоприятный исход. Он не будет предпринимать рискованных головоломных авантюр, рассчитанных на немедленную улыбку фортуны. Он будет двигаться вперед к цели обдуманно, предусмотрительно и серьезно.

Кент благословлял человека, известного под именем Дерти Фингерс, которого он теперь не мог называть этим именем. Он благословлял день, когда далеко на севере услышал счастливую историю о бескорыстном самопожертвовании Фингерса. Он больше не относился к нему как к ожиревшему борову в образе человека, которым тот был в течение столь многих лет. Ибо у него на глазах произошло чудо великого пробуждения. Он видел, как душа Фингерса восстала из своего саркофага жирного мяса и студенистых мышц и снова стала молодой; он видел застоявшуюся кровь, воспламененную новым огнем. Он видел пробудившиеся чувства, дремавшие в течение долгих лет. И его отношение к Фингерсу перед лицом чудесного пробуждения было иным, чем к любому другому человеку, живущему на земле. Это отношение было чувством глубокой и искренней симпатии.

Отец Лайон опять не приходил вплоть до вечера, но зато принес новость, которая воодушевила Кента. Миссионер по дороге сделал крюк и спустился к реке, чтобы навестить Фингерса, но того под навесом не оказалось. Не было и собаки. Священник громко постучал в дверь, но ответа не получил. Куда девался Фингерс? Кент недоуменно покачал головой, чтобы отделаться от вопросов встревоженного миссионера, но сердце у него в груди радостно подпрыгнуло. Он знал! Он поделился с отцом Лайоном своими опасениями: сможет ли феноменальное знание Фингерсом законов принести ему какую-нибудь конкретную пользу? Фингерс якобы сам вскользь намекнул ему о своих сомнениях во время беседы. Коротышка миссионер ушел от Кента весьма удрученный. Он пообещал еще раз переговорить с Фингерсом и подсказать тому несколько соображений, которые пришли ему на ум. После ухода священника Кент добродушно рассмеялся. Как шокирован был бы 1е pere, если бы он мог знать то, что знал Кент!

На следующее утро отец Лайон пришел опять, и на сей раз его известия были даже более вдохновляющими для Кента. Миссионер разуверился в Фингерсе. Вчера поздно вечером, заметив в его лачуге свет, он спустился к реке, чтобы навестить адвоката. В лачуге он обнаружил троих мужчин, которые сидели, тесно сгрудившись вокруг стола во главе с Дерти Фингерсом. Один из них был Понте, метис-полукровка; второй — индеец Кину из племени Собачьих Ребер, изгнанный из своего стойбища, разместившегося вдоль ручья Сэнди-Крик; третьим был Муи, старый индеец, проводник и охотник. Кенту захотелось подпрыгнуть и закричать от восторга, ибо эти трое были лучшими следопытами на всей территории Северного Края. Фингерс не терял времени, и Кент едва удержался, чтобы не выразить вслух своего одобрения, подобно мальчишке во время празднования Четвертого июля. Однако по лицу его отец Лайон едва ли мог догадаться о том, что творится в его душе. Фингерс объяснил священнику, что не может уделить ему времени для беседы относительно Кента, поскольку именно сейчас обсуждает с этими людьми договор о разработке дальних лесных участков, весьма перспективный договор, потребующий длительных разъездов. Не мог бы отец Лайон навестить его завтра утром? И вот сегодня отец Лайон пришел снова, но хижина Фингерса оказалась запертой на замок!

Весь остаток дня Кент нетерпеливо ожидал прихода Фингерса. Кедсти впервые посетил его и из вежливости выразил надежду, что Фингерс, возможно, сумеет ему помочь. Он не упоминал о Мерсере и пробыл всего пару минут, стоя в коридоре перед решеткой из железных прутьев. Во второй половине дня пришел доктор Кардиган, и они с Кентом обменялись дружескими рукопожатиями. Доктор сказал, что по приезде обнаружил ожидавшую его тяжелую работу. Мерсер оказался избитым и изуродованным до неузнаваемости, как в буквальном, так и в переносном смысле. Пять зубов у него отсутствовало, и Кардигану пришлось наложить ему семнадцать швов на лице. По мнению доктора, кто-то задал молодому англичанину основательную трепку; подмигнув Кенту, он добавил шепотом:

— Ей-богу, Кент, мне бы даже хотелось, чтобы это сделали вы!

Только в четыре часа пополудни явился Фингерс. Он еще менее напоминал прежнего Фингерса, чем вчера. Он уже не хрипел и не свистел при дыхании. Казалось, будто он даже похудел. Выражение лица его было бодрым и оживленным. Именно это поразило Кента — новая жизнь в чертах его лица. Глаза приобрели определенный цвет. И Тогс, жирный ленивый пес, больше не плелся за ним по пятам. Фингерс широко улыбнулся, пожимая руку Кенту. Кент молча схватил его за плечи и потряс, не в силах выразить словами своего удовольствия и радости.

— Я не спал всю ночь, — сказал Фингерс, понизив голос. — Днем мне нельзя много передвигаться, иначе люди Бог знает что заподозрят. Зато, — Господи, спаси мою душу! — ну и находился же я прошлой ночью! Впрочем, дела наши идут отлично — отлично идут дела!

— Понте, Кину, Муи?..

— Трудятся, как дьяволы, в поте лица, — прошептал Фингерс. — У нас имеется только один путь. Я продумал все варианты и убедился, что в мире не существует закона, который мог бы вас спасти. Я читал ваши показания и не думаю, чтобы вам удалось отделаться только тюрьмой. Петля уже затянута на вашей шее, Кент. Пожалуй, вас, скорее всего, повесят. Нам просто остается каким-либо иным способом вытащить вас отсюда. Я переговорил с Кедсти. Он уже распорядился подготовить вашу отправку в Эдмонтон через две недели, считая с завтрашнего дня. Остается не так уж много времени, но я думаю, что нам его хватит!

В течение трех последующих дней Фингерс каждый вечер приходил в камеру Кента и с каждым днем выглядел все лучше и лучше. Казалось, некая сила необъяснимо быстро способствовала тому, чтобы его мышцы вновь приобрели твердость и упругость, а тело — определенные, четкие очертания. На второй день он сообщил, что наконец нашел способ, и побег совершить будет нетрудно, когда наступит час, но он полагает, что лучше пока не посвящать Кента в этот его маленький секрет. Тем не менее Кент должен сохранять спокойствие и твердо верить в успех. Несколько раз он подчеркнул эти слова: что бы ни случилось. На третий день Фингерс заставил Кента встревожиться. Адвокат был каким-то беспокойным, чересчур нервным. Он все еще считал предпочтительным не посвящать Кента в детали своего плана до завтрашнего утра. Он пробыл в камере не более пяти или десяти минут и торопливо расстался с Кентом, как-то необычно пожав ему руку на прощание. Почему-то Кент после его ухода почувствовал себя менее уверенно…

Нетерпеливо ожидал он прихода следующего дня. Он наступил, и час за часом Кент прислушивался, ожидая уловить тяжелую поступь Фингерса в коридоре. Прошло утро. Тянулись длинные послеполуденные часы. Наступил вечер, но Фингерс не пришел.

Поздно ночью Кент наконец улегся на нарах, но до первых утренних лучей почти не сомкнул глаз. Отец Лайон пришел в одиннадцать. Перед его уходом Кент передал ему короткую записку для Фингерса. Однако не успел Кент закончить свой обед, а Картер убрать посуду, как отец Лайон вернулся. Один лишь взгляд на его лицо дал Кенту понять, что тот принес дурные вести.

— Фингерс… он отступник! — выпалил маленький священник, кривя губы так, словно с трудом удерживал более энергичные определения. — Сегодня утром он опять сидит на своем крыльце, полусонный, и заявляет, что после долгих размышлений пришел к окончательному выводу, что ничего не сможет для вас сделать. Он прочел вашу записку и тут же сжег ее на спичке. Он поручил мне передать вам, что план, который он имел в виду, слишком рискованный… для него. Он сказал, что больше к вам не придет. И еще…

Миссионер с треском потер друг о друга свои загорелые ладони с узловатыми пальцами, словно отмывая их от чего-то нечистого.

— Продолжайте, — слегка охрипшим голосом проговорил Кент.

— Он передал то же самое инспектору Кедсти, слово в слово, — закончил отец Лайон. — Он заявил ему, что не видит в вашем деле ни малейшего реального шанса, и поэтому пытаться вас защищать — всего лишь бесполезная трата времени и сил. Джимми!.. — Рука священника ласково и сочувственно легла на плечо Кента.

Лицо узника было белым как мел. Он отвернулся к окну и некоторое время ничего не видел. Затем он схватил карандаш и бумагу и написал новое письмо Фингерсу.

Перед вечером отец Лайон вернулся с ответом. И снова ответ был на словах. Фингерс прочел записку и опять сжег ее на спичке. Он внимательно проследил, чтобы самый маленький обрывок бумаги превратился в пепел, рассказывал отец Лайон. И Фингерсу нечего было передать Кенту, кроме того, что он уже сказал. Он просто не может продолжать заниматься его делом. И он настаивает, чтобы Кент ему больше не писал. Он очень сожалеет, но таково его окончательное решение.

Даже теперь Кент не мог заставить себя поверить в неожиданную измену Фингерса. Весь остаток дня он старался поставить себя на место адвоката, чтобы постичь течение его мыслей, но на сей раз его старый проверенный способ не удавался. Он никак не мог объяснить столь крутой поворот в поведении Фингерса, разве только тем, что его признание отцу Лайону было искренним: он испугался. Влияние духовной силы на данной инстанции потерпело поражение в борьбе с силами материальными. Нервы Фингерса не выдержали, и он сдался.

На пятый день Кент поднялся с нар со все еще не угасшей окончательно надеждой в сердце. Но прошел пятый день, за ним последовал и шестой, и миссионер принес известие, что Фингерс опять превратился в прежнего Дерти Фингерса, просиживающего с утра до вечера под своим навесом.

На седьмой день наступил окончательный крах всех надежд Кента. Кедсти изменил свое решение. Он распорядился отправить Кента в Эдмонтон завтра утром под надзором Пелли и специального констебля!

После этого удара Кент ощутил в себе странную перемену. Годы, казалось, тяжким грузом навалились на него. Его сознание, побежденное и сокрушенное, больше не контролировало прежнее привычное течение мыслей. Предстоящее воспринималось им как неизбежная фатальность. Фингерс обманул его надежды. Судьба сыграла с ним злую шутку. Все, что он ни предпринимал, заканчивалось неудачей, и Кент впервые за все недели борьбы против смерти и против того, что было для него страшнее смерти, в отчаянии махнул на себя рукой. Существует предел оптимизма и надежды. Кент достиг своего предела.

После полудня седьмого дня на окружающий мир опустилась гнетущая мгла, наполненная моросящим дождем. Час за часом продолжался этот дождь, усилившись к вечеру. Кент проглотил ужин при свете зажженной тюремной лампы. К восьми часам снаружи уже совсем стемнело. В беспросветном мраке изредка мелькала одиночная вспышка молнии и прокатывался удар грома. Дождь непрерывно и монотонно стучал по крыше казармы.

В руке Кент держал часы, — они показывали четверть десятого, когда хлопнула входная дверь, расположенная в дальнем конце коридора. Кент неоднократно слышал этот звук после ужина и не обращал на него внимания, по на сей раз за ним последовал голос, который потряс его, как удар электрическим током. Из помещения служебной канцелярии донесся смех. Смеялась женщина.

Кент поднялся. Он слышал, как захлопнулась дверь в канцелярию, после чего наступила тишина. Часы в его руке непривычно громко отсчитывали секунды. Он сунул часы в карман и продолжал стоять, вглядываясь в пространство коридора за тюремной решеткой. Спустя несколько минут дверь канцелярии раскрылась снова, но на этот раз не захлопнулась. Кент отчетливо различил легкие неуверенные шаги, и сердце его, казалось, перестало биться. Звук шагов замер у освещенного расширенного конца коридора, куда выходили зарешеченные двери камер; в течение нескольких секунд в помещении царила напряженная тишина. Затем шаги послышались снова, приближаясь.

Еще мгновение, и Кент впился взглядом сквозь железные прутья решетки в сияющие глаза Маретт Рэдиссон!