Кент ощупью отыскал дверь в каюту и постучал. Маретт открыла дверцу и отступила в сторону, освобождая ему проход. Кент ввалился в крохотную каютку, как большой мокрый пес, согнувшись в три погибели, так что руки его едва не касались пола. Он сознавал нелепость присутствия своего огромного тела здесь, в этой игрушечной комнатке, и улыбался сквозь струйки стекающей по лицу воды, пытаясь оглядеться. Маретт сняла свою круглую шапочку и дождевик и тоже стояла, согнувшись под потолком четырехфутовой каюты, что, однако, выглядело далеко не так комично, как у Кента. Он предпочел снова стать на колени. И тут он заметил, что в маленькой печурке горит огонь. Треск пламени перекрывал шум дождевых капель, стучавших по крыше, и в каюте постепенно становилось теплее и уютнее. Кент взглянул на Маретт. Мокрые волосы все еще прилипали к ее лицу, одежда во многих местах промокла насквозь, но глаза ее блестели, и она улыбалась ему. В это мгновение она была похожа на проказника-мальчишку, довольного, что ему удалось сбежать. Кент ожидал, что ужас трагической ночи отразится на ее лице, но никаких следов прошедших событий на нем не было заметно. Девушка не думала ни о громе, ни о молнии, ни о мрачной черной дороге, ни о мертвом Кедсти, сидящем в кресле посреди гостиной в своем доме. Она думала о Кенте.

Кент от души рассмеялся. До чего веселой, захватывающей была эта черная ночь с громом, грозой и с шумом великой реки, несущей их тесную скорлупку! Своеобразный уют комнатки, тепло огня, который начинал согревать их промокшие, застывшие тела, и бодрящее потрескивание березовых поленьев в печурке на минуту отвлекли Кента от мыслей о мире, который они покидали. И Маретт, чьи глаза и губы ласково улыбались ему в мерцающем свете свечи, тоже, казалось, забыла обо всем. Оконце в стене каютки напомнило им о трагедии их бегства. Кент сообразил, что его можно увидеть с берега — предательское пятнышко света, передвигающееся во мраке. На протяжении семи миль вниз по течению от поселка Пристань на Атабаске по берегу были разбросаны редкие хижины, и глаза их обитателей, обычно направленные во время бури в сторону реки, могли заметить его. Кент пробрался к окну и плотно завесил его дождевиком Кедсти.

— Итак, мы поплыли, Дикая Гусыня, — сказал он, потирая руки. — Не станет ли немного уютней, если я закурю?

Девушка молча кивнула, не отрывая глаз от дождевика на окне.

— Все в полном порядке, — заверил ее Кент. Он вынул из кармана трубку и принялся набивать ее. — Все наверняка спят, как сурки, но рисковать, однако, не следует.

Баркас раскачивался из стороны в сторону, плывя по течению. Кент уловил изменения в характере качки и добавил:

— И никакой опасности кораблекрушения. На протяжении тридцати миль здесь нет ни подводных камней, ни перекатов. Река гладкая, как пол в гостиной. Если мы столкнемся с берегом, тоже ничего страшного.

— Я не боюсь… реки, — проговорила девушка. Затем довольно неожиданно спросила: — Где нас завтра будут искать?

Кент раскуривал трубку, окидывая девушку спокойным оценивающим взглядом; она сидела на табурете, наклонившись к нему в. ожидании ответа.

— В лесу, на реке — повсюду, — ответил он. — И конечно, будут искать пропавшую лодку. Нам просто следует хорошенько следить за тем, что делается на реке, и воспользоваться преимуществом первого старта!

— Смоет ли дождь наши следы, Джимс?

— Да, конечно, — на открытых местах.

— Но, возможно… в защищенном месте?

— Мы не были в таких местах, — успокоил ее Кент. — Можете вспомнить хоть одно защищенное место, где мы с вами были, Дикая Гусыня?

Девушка медленно покачала головой:

— Нет. Но там, под окнами, был Муи…

— Ну, его-то следы наверняка смоет!

— Я очень рада! Мне бы не хотелось причинять неприятности ни ему, ни мсье Фингерсу, ни кому-либо из наших друзей.

Она не пыталась скрыть облегчения от его слов. Кента слегка удивило то, что она тревожилась о Фингерсе и о старом индейце в минуту угрожавшей ей опасности. Опасности, которую он решил скрывать от нее как можно дольше. Но она не могла не сознавать всей серьезности нависшей над ними угрозы. Она должна была понимать, что в течение нескольких часов труп Кедсти будет обнаружен и длинные руки лесной полиции протянутся к ним. И если их поймают…

Девушка протянула ноги в сторону Кента и пошевелила ими в сапогах, так что он явственно расслышал хлюпающий звук.

— Боже, как они промокли! — дрожа от холода, проговорила она. — Не могли бы вы расшнуровать и стянуть их с меня, а, Джимс?

Кент отложил трубку и склонился над девушкой. Процедура снятия сапог заняла у него целых пять минут. Затем он взял в свои большие ладони ее маленькую промокшую ножку.

— Холодная… Холодная как лед! — сказал он. — Вам надо снять и чулки, Маретт. Пожалуйста!

Он сложил дрова перед печуркой в аккуратную поленницу и покрыл их одеялом, которое сдернул с одной из коек. Затем, все еще стоя на коленях, он подтянул тростниковое кресло поближе к огню и застелил его вторым одеялом. Спустя несколько минут Маретт уютно сидела в кресле, положив голые ножки на покрытую одеялом поленницу дров. Кент открыл дверцу печурки. Потом он погасил одну из коптящих свечей, а за ней и другую. Пылающие березовые поленья освещали каютку более мягким и приятным светом. Он накладывал на лицо девушки нежный румянец. Глаза ее в этом изменчивом свете казались Кенту удивительно прекрасными. И когда он закончил устраивать ее поудобнее в кресле, она протянула руку и на миг коснулась его лица и мокрых волос так легко, что он почувствовал волнующую ласку прикосновения, практически не ощутив его самого.

— Вы так добры ко мне, Джимс, — сказала девушка, и ему послышалось, будто легкая печаль перехватила ее горло, но она быстро справилась с собой.

Кент уселся на полу у ее кресла, прислонившись спиной к стене.

— Это потому, что я люблю вас, Дикая Гусыня, — спокойно ответил он, пристально всматриваясь в игру пламени в очаге.

Девушка молчала. Она тоже смотрела на огонь. Совсем рядом над их головами слышался непрерывный шум дождя, словно тысячи крохотных кулачков стучали по крыше каюты. Под ними медленно и плавно переваливался с боку на бок баркас, как бы отвечая прихотям и капризам речного потока, который нес их с собою в черную неизвестность. И Кент, незаметно для девушки, глядевшей в сторону, отвел глаза от огня и украдкой взглянул на нее. Свет от пылающих березовых поленьев поблескивал в ее волосах; он дрожал на ее белой нежной шее; ее длинные ресницы, казалось, переняли его мерцание. И, глядя на Маретт, Кент подумал о Кедсти, который сидел сейчас в кресле в своем доме, удавленный прядью этих роскошных волос, таких близких сейчас, что, слегка наклонившись, он мог бы коснуться их губами. Мысль об этом не ужаснула его. Потому что, пока он глядел, рука девушки непроизвольно поднялась к щеке и смахнула с нее капельку воды, — маленькая, хрупкая ладошка, касавшаяся его лица и волос легко и нежно, словно пушинка, — и Кент знал, что эти руки не в состоянии были убить крепкого и сильного мужчину, который, умирая, конечно же отчаянно боролся за свою жизнь.

Кент протянул руку, взял ладонь девушки и, крепко сжимая ее, спросил:

— Маленькая Гусыня, прошу вас, скажите же мне теперь, что… что произошло в комнате Кедсти?

Безграничное доверие звучало в его голосе. Он хотел убедить ее в том, что, вне зависимости от случившегося, ничто не может поколебать ни его веру, ни его любовь. Он доверял ей и будет доверять всегда.

Кент был почти уверен, что знает, как умер Кедсти. Картина трагедии постепенно складывалась в его воображении, как мозаика, частичка к частичке. Когда он уснул, Маретт и какой-то мужчина находились внизу, в большой комнате, с инспектором полиции. Дошло до развязки, и Кедсти получил удар по голове рукояткой собственного пистолета. Затем, когда Кедсти достаточно оправился от удара, чтобы продолжать борьбу, сообщник Маретт убил его. Испуганная, ошеломленная тем, что уже произошло, возможно, потерявшая сознание, она не смогла воспротивиться убийце и не позволить ему использовать прядь ее волос для завершения начатого преступления. Кент в своей воображаемой картине отбросил кожаные завязки для сапог и шнуры от оконных штор. Он знал, что необычное и менее всего ожидаемое частенько встречается в преступлениях. А длинные волосы Маретт свободно свисали вдоль ее тела. Воспользоваться ими — было первым побуждением убийцы. И Кент, ожидая теперь ее ответа, был уверен, что именно так все и случилось.

Пока он ждал, он чувствовал, как напряглись пальцы девушки в его руке.

— Скажите мне, Дикая Гусыня… что произошло?

— Я… не знаю, Джимс…

Широко раскрытые глаза Кента недоуменно уставились на нее, словно он был не совсем уверен в том, что правильно расслышал ее слова. Девушка не изменила положения головы, но продолжала глядеть в огонь, не видя ничего перед собой. Ее ладошка вывернулась в его руке, нашла его большой палец и снова крепко ухватилась за него, как в тот раз, когда Маретт призналась Кенту, что боится грома и молнии.

— Я не знаю, что произошло, Джимс…

На сей раз он не ощущал захватывающего восторга от прикосновения ее мягкой ладошки и нежных пальчиков. Глубоко внутри он ощутил нечто, напоминающее внезапный и неожиданный удар. Он был готов сражаться за нее до последнего дыхания. Он готов был поверить всему, что она ни скажет, — всему, кроме того невероятного, немыслимого абсурда, о котором она твердит сейчас. Потому что она знала, что произошло в комнате Кедсти. Она знала… разве что только…

Сердце его внезапно подпрыгнуло в груди от радостной надежды.

— Вы хотите сказать… вы были в беспамятстве? — воскликнул он сдавленным голосом, в котором дрожало нетерпение. — Вы потеряли сознание… и тогда это случилось?

Девушка покачала головой.

— Нет. Я спала у себя в комнате. Я не собиралась спать, но… я заснула. Какой-то шум разбудил меня. Я подумала было, что мне это приснилось. Но что-то заставило меня встать и спуститься вниз. И когда я вошла, я обнаружила Кедсти в том же положении, в каком и вы увидели его. Он был мертв. Меня словно парализовало; я не в состоянии была сдвинуться с места, когда вы вошли…

Она легонько отняла от него свою ладонь, осторожно, но настойчиво.

— Я знаю, вы не верите мне, Джимс. Невозможно, чтобы вы мне поверили!

— И вы не хотите, чтобы я поверил вам, Маретт…

— Нет… очень хочу. Вы должны поверить мне!

— Но прядь волос… ваших волос… вокруг шеи Кедсти…

Он замолк. Его слова, как ни мягко и нежно старался он их выговаривать, казались ему грубыми, жестокими и отвратительными. Тем не менее ничто не свидетельствовало о том, что они задели девушку. Она не поморщилась. Кент не заметил, чтобы она вздрогнула от ужаса. Она продолжала пристально глядеть в огонь. И в мозгу у него все перепуталось. Никогда еще при всем своем опыте не встречал он такого абсолютного и невозмутимого самообладания. Оно даже в чем-то начало пугать его. Оно пугало его и сейчас, когда ему хотелось заключить девушку в объятия, излить ей всю свою любовь, убедить ее рассказать ему обо всем, ничего не скрывая из того, что могло помочь ему в предстоящей борьбе.

Девушка нарушила молчание:

— Джимс, если полиция нас поймает… вероятно, это произойдет совсем скоро, да?

— Они нас не поймают.

— Но наибольшая опасность грозит нам именно сейчас, верно? — настаивала она.

Кент достал часы и наклонился над ними, чтобы разглядеть циферблат при свете огня из печурки.

— Сейчас три часа, — сказал он. — Еще один день и одна ночь, Дикая Гусыня, и полиция никогда не найдет нас.

Несколько мгновений девушка сидела молча. Затем она протянула руку и снова цепко ухватилась за его большой палец.

— Джимс… когда мы будем в безопасности… когда мы будем убеждены, что полиция нас не найдет… я расскажу вам все, что знаю… о том, что произошло в комнате Кедсти. И я расскажу вам… о волосах. Я расскажу вам… все…

Пальцы ее сжимались почти конвульсивно.

— Все, — повторила она. — Я расскажу вам о случившемся в комнате Кедсти… и я расскажу вам о себе… и после этого… я боюсь… я вам больше не стану нравиться…

— Я люблю вас, — произнес Кент, не делая попыток прикоснуться к девушке. — Чти бы вы мне ни сказали, Дикая Гусыня, я буду любить вас!

Из груди девушки вырвался слабый возглас, едва ли громче, чем сдавленный стон, — и Кент, если бы ее лицо было обращено к нему, заметил бы торжествующий, радостный отблеск, осветивший на миг ее лицо и глаза, подобно мгновенной вспышке, которая так же быстро угасла.

Зато, когда она повернула голову, он увидел, что взгляд ее внезапно остановился на двери в каюту. Вода медленными струйками переливалась через порог.

— Я так и думал! — весело воскликнул Кент. — Наш баркас превратился в дождевое корыто. Маретт, если я не вычерпаю воду, нас просто затопит!

Он снял с окна дождевик и натянул его на себя.

— Это не займет много времени, — добавил он, — и пока я занимаюсь делом, мне бы хотелось, чтобы вы сняли с себя всю мокрую одежду и забрались в кровать. Договорились, Дикая Гусыня?

— Я не устала, но если вы думаете, что так будет лучше… — Пальцы ее коснулись его руки.

— Так лучше, — твердо сказал он и на мгновение наклонился, пока его губы не ощутили мягкую шелковистость ее волос.

Затем он схватил ведро и вышел в дождь.