Глава I. ГИАЦИНТОВОЕ ПИСЬМО

Перо Филиппа Стила бегает по бумаге, словно это письмо, которому едва ли суждено быть отправленным куда-либо, может умалить испытываемое Филиппом чувство одиночества.

«За окном неистово воет ветер. У озера налетает он на скалы, и оттуда доносится непрерывный грохот. Все злые демоны, живущие здесь, в глуши, как будто сорвались с цепи и катаются по лесу, словно круглые бревна, из которых сложена моя хижина. В такую жуткую ночь особенно остро ощущаешь свое одиночество.

Жутко сознавать, что вокруг тебя нет ничего, кроме пустыни, полной тьмы и грохота. Даже сквозь толстые бревенчатые стены слышно, как он швыряет стволы столетних деревьев о скалистый берег, почти у самой двери моей хижины.

Неприятная ночь! Под ударами бури высокие сосны издают долгие стоны, клены качают ветвистыми кронами. Завтра тут будет снова пустыня, снег ляжет девственно белый на берег залива, у изгибов Ледовитого океана. Там, где сейчас неистовствует буран, завтра будет бесконечная тишина, та тишина, что пестует молчаливое племя северян. Но сегодня ночью я принял решение. Вчера я поймал у себя в хижине мушку и убил ее. Теперь я жалею об этом. Я уверен, вой и грохот этой ночи заставил ее покинуть свое убежище в стене и разделить со мной одиночество.

Все бы это еще ничего, если бы не череп! За эти часы я раза два пытался снять его с полки, прилаженной над самодельным очагом, в котором пылают сосновые бревна. Не Добившись успеха, я опустился в кресло, сколоченное мною из неотесанных досок.

Этот череп — человеческий, он был частью живого человека, с головой и мозгом, и вот это-то обстоятельство и беспокоит меня. Будь он старым, я бы не волновался. Но он совсем свежий. Временами мне почти кажется, что в его пустых глазницах мерцает жизнь, когда красные отсветы горящих бревен играют в них. И еще мне кажется, что там, где некогда был мозг, еще остались следы старых страстей, вновь вызванных к жизни безумием этой ночи. Сотни раз я уже жалел о том, что оставил у себя этот череп, а сейчас жалею особенно.

Как воет ветер, как стонут сосны над моей головой! Глыба снега свалилась в мой камин, и дрожь пробегает по моей спине, как будто сам дьявол ко мне явился. Облако пара с шипением поднимается над очагом и окутывает череп. Нечего и думать о том, чтобы лечь в кровать. Не стоит пытаться уснуть — я знаю, что мне будет сниться, череп привидится мне во сне и лицо, лицо женщины…»

Стил бросил перо, нервно рассмеялся и встал с кресла. Он пробормотал что-то вроде проклятия, смял исписанный лист и бросил его в камин, где пылали те самые бревна, о которых он только что писал.

— Черт побери, так не годится! — воскликнул он, по старой привычке обращаясь к себе вслух. — Так не годится, Филь Стил, говорю я тебе. Будь я проклят, если из этого что-нибудь получится. Надо перестать нервничать, сентиментальничать. Надо успокоиться. Фу ты, что за собачья ночь. Недостает еще тоски по родине.

Он обернулся к камину, в который свалилась вторая глыба снега.

— Надо было развести огонь в плите, а не в камине, — продолжал он, набивая трубку, — я, понимаешь ли, думал, что так будет веселее. Нет, ты только послушай!

Он стал расхаживать по хижине, замощенной торцами, выпуская чудовищные клубы дыма и засунув руки в карманы. Лицо у Филиппа Стила было открытое, жизнерадостное и веселое, но сегодня на нем отражалось все что угодно, кроме его обычного равнодушия. Это было сильное, тонкое лицо с квадратным подбородком и ясными, серо-стальными глазами.

Странный свет зажегся в этих глазах, когда они вновь остановились на белом черепе, освещенном огнем. Поглядевши на череп, Стил перевел взгляд на стол, сколоченный из досок. На столе стояла плоская жестянка, наполненная жиром карибу.

Скрученный из обрывков бумажной материи фитиль был на три четверти погружен в него. Самодельная лампа бросала слабый свет на два вскрытых и порядком засаленных письма. Накануне вечером их принес индеец из Нельсон-Хауза.

Одно из них было весьма кратко и содержало предписание штаба отправиться на озеро Бен, в ста милях к северу, и встретиться там с неким Беком Номи.

Второе письмо Стил взял в руки: он проделывал это уже в двадцатый раз с того момента, как оно попало в его глушь, совершив путешествие в триста миль. В нем было шесть страниц, исписанных женским почерком, и от него исходило слабое, сладкое благоухание гиацинта. Этот аромат волновал его, волновал со вчерашнего дня. Именно он заставил Стила нервничать и томиться по дому.

Этот аромат уносил его в прошлое, к недавним дням, когда он жил в том мире, о котором повествовало письмо, когда, казалось, все прихоти, все утонченнейшие радости жизни были открыты и доступны ему. Память воскресила перед его упорным взором те дни, когда он, мистер Филипп Стил, был членом избраннейшего общества большого города, когда шикарные клубы широко распахивали перед ним свои двери, когда прелестные женщины улыбались ему, когда наряду с прочими девушка, написавшая это благоухающее гиацинтом письмо, предложила ему свое сердце. Ее сердце! Стил рассмеялся, его крепкие белые зубы сверкнули в полупрезрительной улыбке, когда он вновь повернулся к огню.

Он сел, все еще держа письмо в руках, и задумался о судьбе тех, кого он некогда знал. Что сталось с Джеком Моди — добрым старым Джеком, его товарищем по колледжу, любившим девушку, благоухавшую гиацинтом, всей своей глубокой благородной душой? Его любовь осталась без ответа, потому что он был беден. А где Уитмор, молодой маклер, все надежды которого рухнули вместе с его материальным благосостоянием? А Фардней, который отдал бы за нее десять лет жизни? И еще дюжина других…

Ее сердце! Стил тихо рассмеялся и поднес письмо ближе к лицу, чтобы явственней обонять нежный аромат. Какой желанной казалась она ему тогда! В особенности на балу у Хаукинсов. В тот вечер он чуть не сдался ей. Он закрыл глаза, и в то время как в камине трещали бревна, а за окном выл ветер, он вновь увидел ее такой, какой он видел ее в тот вечер, — ослепительной, торжествующей, в ореоле своей красоты.

Воспоминания о колдовских чарах ее голоса, ее волос, глаз зажгли его кровь, точно хмельное вино. И эта красота могла принадлежать ему, может принадлежать ему и сейчас, стоит только захотеть! Одно словечко из этой глуши, несколько строк, написанных сегодня вечером.

Внезапным движением Стил выпрямился в кресле. Один за другим он скомкал тонкие листки и бросил их в огонь все, за исключением одного, на котором была ее подпись. Он еще несколько мгновений смотрел на этот листок, словно имя девушки могло разрешить какую-то проблему, затем отложил его в сторону. Еще несколько секунд его обоняние ласкал летучий аромат гиацинта. Когда и он рассеялся, Стил тихо свистнул, стал на ноги со смехом, в котором звучало былое его добродушие, спрятал листок в карман походной куртки и стал набивать свою трубку.

Не раз Филипп Стил говорил себе, что он опоздал родиться на несколько столетий. Он делился этой мыслью кое с кем из своих друзей, и те поднимали его на смех. Однажды он наполовину открыл душу девушке с гиацинтами, л она назвала его эксцентриком. В глубине души он сознался, что не похож на прочих людей, что в его крови силен властный призыв минувших поколений — тех времен, когда козырем сильного человека были сильные руки и смелое сердце, а не товарные склады и пакеты акций, когда еще были живы романтика и любовь к приключениям. В колледже он избрал себе специальность гражданского инженера, потому что в ней, ему казалось, он найдет дыхание вольного воздуха. А когда он окончил колледж, он навлек на себя гнев родных тем, что на целый год уехал с землемерной экспедицией в Центральную Америку.

В этой экспедиции Филипп Стил сформировался окончательно. Он вернулся из нее жизнерадостным, добродушным, простодушным парнем, бронзовым, как ацтек, ненавистником городской жизни с ее тепличными радостями, для которых он не был рожден. У него было собственное состояние, но он до сих пор не знал, на что его тратить. Он совершил еще одно путешествие, на этот раз в Бразилию, и вернулся, чтобы встретить девушку, благоухающую гиацинтом. А потом, когда он порвал те цепи, что сковывали Моди, и Фарднея, и Уитмора, он вновь пустился в погоню за приключениями.

Север влек его к себе. В бесконечных снежных пустынях, в лесах и долах, от Гудзонова залива до дикой и девственной Атабаски, он нашел романтику, которая полонила его и еще крепче связала с далекими, забытыми поколениями. В один прекрасный день некий стройный, атлетически сложенный юноша явился в Регину и завербовался в Северо-Западную стражу.

(Обращаем внимание читателей на то, что функции канадской конной стражи не имеют ничего общего с обычными полицейскими функциями. Не принимая никакого участия в административной жизни страны, конная стража главным образом охраняет мирное население (фермеров, лесорубов, охотников, старателей и пр.) от так называемых «аутлоу» (уголовных преступников, объявленных вне закона), стекающихся на север Канады со всех концов Америки).

В течение шести месяцев он проверял себя и, наконец, отправился в командировку на Крайний Север — туда, где погоня за преступником превращалась в захватывающую борьбу один на один в безмолвной, отрезанной от мира пустыне. И никто — даже девушка, приславшая благоуханное письмо, никто не догадывался, что рядовой Филь Стил из Северо-Западной конной стражи был некогда Филиппом Стилом, светским молодым человеком и искателем приключений.

Никто не мог оценить весь комизм этого положения лучше, чем сам Стил. И, подбросив в камин еще одно сосновое полено, он вновь рассмеялся своим здоровым, звонким смехом. Что сказали бы его аристократические друзья, и в частности любительница гиацинта, если бы они увидели его сейчас в этой обстановке. Продолжая тихо посмеиваться, он посмотрел на толстые шерстяные носки, которые он повесил сушиться над самым огнем, на изношенные сапоги, покрытые густым слоем сала карибу, на свою единственную пару нижнего белья. Он выстирал ее после обеда, и теперь она висела под потолком, напоминая в полумраке очень худого обезглавленного человека. Только один предмет вырисовывался во тьме более или менее отчетливо — череп на узкой полке над камином. Взгляд Стила упал на череп, губы его сжались, и лицо стало мрачным. Резким движением Стил достал череп и повернул его к камину так, чтобы огонь осветил его. На левой стороне черепа, на одном уровне с глазной впадиной, над самым ухом была дыра величиной с небольшое яйцо.

— Так, стало быть, мне поручено встретиться с Номи, с человеком, который просверлил тебя, а? — пробормотал он, проводя пальцем по иззубренному краю дырки. — Я мог бы его убить в Нельсон-Хаузе за то, что он совершил, мсье Жаннет. И когда-нибудь я это сделаю. — Он побалансировал черепом, поставив его на указательный палец.

— Ну чем я не Гамлет? — продолжал он насмешливо. — Кажется, я вас брошу в огонь, мсье Жаннет. Вы мне начинаете действовать на нервы.

Внезапно он остановился и поставил череп на стол.

— Нет, я не брошу вас в огонь, — сказал он. — Я дотащил вас до сих мест, и я возьму вас с собой на озеро Бен. Когда-нибудь я еще заставлю Бека Номи позавтракать с нами. А потом… Потом посмотрим…

Поздно ночью он набросал на клочке бумаги несколько слов и укрепил его снаружи на двери хижины. На клочке было написано следующее, к сведению и руководству всех, кто пожелал бы подойти к хижине:

ВНИМАНИЕ!

Сия хижина и осе, что в ней находится, оставлено мной. Набивайте брюхо, но не карманы. Стил.

Сев. — Зап. кон. стража.

 

Глава II. ЛИЦО В НОЧИ

Стил добрался до поста компании Гудзонова залива на озере Бен на седьмой день после бури, и тамошний агент Брид сообщил ему две важные новости, пока он отогревался у огромной плиты в пустынном компанейском складе. Во-первых, из форта Черчилла, что на Гудзоновом заливе, выехал некий полковник Беккер с супругой: полковник намерен посетить озеро Бен. Во-вторых, Бек Номи отправился на запад неделю назад и еще не возвращался. Брид заволновался, но не из-за продолжительности отсутствия Номи, а в ожидании прибытия четы Беккер. Согласно письму, полученному им от агента в Черчилле, полковник Беккер и его жена прибыли на последнем грузовом пароходе из Лондона. Полковник, как оказывается, занимает высокий пост в правлении компании и уже пожилой человек. Поездка его на озеро, очевидно, не носила делового характера, он просто хотел воспользоваться отпуском, чтобы познакомиться с жизнью в северной глуши.

Седобородое лицо Брида имело весьма жалкий вид.

— И почему только они не отправили его на Мокрую факторию или в Нельсон-Хауз? — спрашивал он Стила в сотый раз. — В Нельсоне есть все что угодно. И пуховые перины, и три женщины, и цивилизованный агент. А тут нет ничего, даже женщины.

Стил пожал плечами, когда Брид упомянул о трех женщинах в Нельсон-Хаузе.

— Там их теперь только две, — сказал он. — После того как Бек Номи посетил Нельсон, одна из тамошних обитательниц отправилась с ним.

— Ну так две, — буркнул Брид, не заметивший огонька, который вспыхнул в глазах его собеседника, — а тут нет ни одной, Стил, даже самой захудалой индианки тут нет, и стряпней занимается грязный индеец Джек! Клянусь Богом, я вчера видел, как он месил тесто для бисквита в умывальной чашке, а я ем его бисквиты с тех пор, как началась охота. Тут есть вы, Номи, два индейца, один метис и я — и больше на озере Бен не будет ни одной живой души до начала зимней пушной кампании. Так скажите же мне, во имя неба, что тут будет делать несчастная старушка Беккер?

— Кровать для нее есть?

— Койка, твердая, как камень.

— Пища?

— Дрянь, — проворчал агент. — Этой весной охотники забрали массу продовольствия, и у нас ничего не осталось. Бобы, белая мука, засахаренные сливы и карибу, при виде которых меня выворачивает наизнанку. Я готов отдать месячное жалованье за фунт солонины! Если это письмо написано не светской дамой, то можете разрезать меня на куски. Держу пари, что его написала миссис Беккер для своего супруга.

Брид достал из внутреннего кармана куртки квадратный конверт со сломанной сургучной печатью, и извлек из него сложенный пополам листок меловой бумаги. Стил взял листок из рук Брида и вздрогнул. Прежде чем он успел прочесть первую строчку письма, он почуял знакомый сладкий запах — благоухание гиацинта. Но не только этот запах поразил его, но и почерк, тот самый тонкий и красивый женский почерк, каким было написано письмо, сожженное им неделю назад. Он не мог удержать возглас изумления, сорвавшийся с его губ. Брид пристально посмотрел на него, когда он поднял глаза.

— Удивительнейшее совпадение, Брид, — выговорил он, овладев собой. — Я почти готов поклясться, что знаю этот почерк, а между тем это невозможно. Ужасно странно! Оставьте мне, пожалуйста, это письмо до вечера. Я сравню его с…

— Можете вовсе не возвращать, — перебил его агент. — Надеюсь, вы мне расскажете за ужином что-нибудь интересное. Редкая будет удача, если окажется, что вы знакомы с Беккерами.

Десятью минутами позже Стил сидел в маленькой хижине, которую он и Номи занимали во время своих наездов на пост.

Индеец Джек развел огонь в очаге из листового железа, и когда Стил открыл раскаленную дверцу, поток света пролился в комнату, в которой уже сгущались ранние сумерки. Поставив стул перед самым огнем, он вновь развернул письмо.

Он изучал его слово за словом, строчка за строчкой, и с каждой секундой его все сильнее охватывало какое-то странное внутреннее волнение, причины которого были непонятны ему самому. Согласно этому письму полковник Беккер и его супруга прибыли в Черчилл из Лондона на пароходе около месяца назад. Он вспомнил, что письмо, полученное им от девушки, было отправлено недель шесть назад, судя по дате. Когда оно было отправлено, полковник Беккер и его жена находились в Лондоне или Ливерпуле либо пересекали Атлантический океан. Как бы ни были схожи по почерку эти два письма, он точно установил, что они не могли быть написаны одним и тем же человеком. Несколько минут он сидел неподвижно, откинувшись на спинку стула, полузакрыв глаза, наслаждаясь ласковым теплом очага.

Знакомое видение вновь возникло перед ним. Полусознательно он вновь вступил в борьбу с этим видением, борьбу, которую он вел уже десятки раз с того дня, как пришло письмо, надушенное гиацинтом. И теперь, как и тогда, все его усилия были тщетны. Он вновь видел ее перед собой, опять такой же, какой она была на балу у Хаукинсов, с теми же смеющимися глазами и ртом, с тем же отливом червонного золота волос.

Стил с усилием поднялся и посмотрел на часы. Было четверть пятого. Он нагнулся, чтобы закрыть дверцу очага, и внезапно замер с протянутой рукой и наклоненной головой. На его колене, поблескивая в отсветах огня, подобно золотой нити, лежал один-единственный женский волос.

Он медленно выпрямился, держа волос на свету. Его пальцы дрожали, движения были порывисты. Этот волос выпал из письма или конверта, и он был абсолютно похож на ее волосы.

Со стороны хижины, в которой жил агент, донесся хриплый звук охотничьего рога: то Брид звал его ужинать. Прежде чем ответить на призыв, Стил намотал золотистую шелковую нить на палец, осторожно снял ее и положил между бумагами и карточками в кожаный бумажник. Его лицо пылало, когда он вошел в хижину агента. С того вечера на балу у Хаукинсов, когда он ощутил чудесное прикосновение женской руки, теплый аромат ее дыхания, нежную ласку ее волос, коснувшихся его склоненного полубессильно лица, — с того вечера мысль о женщине ни разу не волновала его так сильно, как теперь. Он порадовался, что Брид, поглощенный своими собственными заботами, не заметил в нем никакой перемены и ничего не спросил относительно письма.

— Я вам говорю, Стил, мне дадут хорошую взбучку, — мрачно сказал агент. — Озеро Бен — самый ничтожный, самый заброшенный, самый никчемный пост от Атабаски до залива. Два сезона подряд была отвратительная охота, и все пошло прахом. А полковник Беккер важная шишка в правлении компании. Можете не сомневаться — он сразу решит, что тут нужен новый человек. Десять против одного, что так оно и будет.

— Чепуха! — воскликнул Стил. Краска неожиданно залила его лицо, когда он посмотрел на Брида. — Послушайте, что вы скажете, если я отправлюсь встречать их? — спросил он. — Нечто вроде комитета по организации встречи в единственном числе. Прежде чем они доберутся сюда, я растолкую им, чем был раньше пост на озере Бен и чем он стал за последние годы.

Лицо Брида в одно мгновение прояснилось.

— В этом наше спасение, Стил! И вы это сделаете?

— С удовольствием.

Склонившись над тарелкой, Филипп чувствовал, что лицо его горит все сильнее.

— Вы уверены, что они совсем пожилые люди? — спросил он.

— Так мне писал Мак Виф из Черчилла. По крайней мере относительно полковника.

— А жена его?

— Штучка, должно быть, — пробурчал Брид довольно непочтительно.

— Если бы сюда ехал один полковник, это было бы еще не так плохо. Но старая дама, уф! О чем он забудет, то она ему напомнит, можете быть уверены.

Стил вспомнил свою мать, которая взирала на окружающий мир сквозь величественный лорнет, и уныло рассмеялся.

— Все равно пойду встречать их, — сказал он. — Скажи Джеку, чтобы он завтра утром разбудил меня и все приготовил. Я отправлюсь в путь после завтрака.

Он вздохнул с облегчением, когда ужин подошел к концу и он вновь очутился в своей хижине наедине с любимой трубкой. Чуть не краснея от стыда, он извлек золотой волос из бумажника и еще раз поднес его к свету.

— Ты рехнулся, Филипп Стил, — промолвил он укоризненно. — Ты непростительный идиот. Что общего между тобой и женой полковника Беккера, даже если у нее золотые волосы и она пользуется для письма меловой бумагой, обмакивая ее предварительно в гиацинтовые духи. Ну его к черту. — Он разжал пальцы и воздушный поток унес золотистый волос в глубь темной хижины.

Только в полночь улегся он в постель. И был уже на ногах, как только забрезжила холодная серая заря. Весь день он неустанно пробирался на лыжах к востоку по компанейской дороге, доходившей до залива. За два часа доя наступления сумерек он раскинул легкую походную палатку, собрал бальзаму для постели и разложил костер из| сухого хвороста у подножия высокой скалы.

Было еще светло, когда он завернулся в одеяло и лег на бальзам, протянув ноги по направлению к нагретой скале. Ему казалось, что воздух над ним как-то неестественно спокоен: ночь сгущалась за пределами светлого круга, образованного костром, и по мере того как черный мрак окутывал его, Стил начал испытывать чувство одиночества. Это было новое для него ощущение, он присел на постели и, содрогнувшись, уставился на костер. Та самая тихость, то самое бесконечное, таинственное, безмолвное одиночество Севера, которое завоевало его сердце. До сих пор он любил его. Но теперь в нем было нечто угрожающее, почти такое, что заставляло Стила напрягать зрение, заглядывать в темную даль за костром, напрягать слух, прислушиваясь к несуществующим звукам. Он знал, что в этот час он томится по обществу — не по обществу Брида, не по обществу тех людей, с которыми он охранял границы, — но по тем мужчинам и женщинам, с которыми он некогда знался и в жизни которых он играл некоторую роль — столетия назад, как ему казалось. Уставясь на костер, стиснув кулаки, он знал, что больше всего он томится по женщине, чьи глаза, губы и солнечные волосы преследовали его после долгих месяцев забытья, чье лицо, маня, улыбалось ему в пляшущих языках костра — колдовало, звало из-за многих тысяч миль. И если бы он захотел…

Он вонзил ногти в ладони и откинулся на подушку с проклятием, в котором было больше растерянности, чем кощунства. Физическая усталость, а не сон, смежила ему веки; он дремал, и знакомое лицо все приближалось к нему, становилось все явственней, пока, наконец, не очутилось с ним рядом, пока он не услышал знакомый голос, знакомый смех — мягкий, серебристый, по-девичьи музыкальный, — тот смех, что очаровал его на балу у Хаукинсов. Он услышал отдаленный гул других голосов, потом один выделился и заговорил совсем близко от него, голос Чизборо, который, ничего не подозревая, прервал их беседу и спас его в критическую минуту.

Стил заметался на постели; потом приподнялся на локте и взглянул на костер. Ему казалось, что он наяву слышал голос Чизборо; как бы электрический ток пробежал по его нервам, когда он вновь услышал смеющийся голос из сновидения, на этот раз заглушенный и беглый. Охваченный недоумением, он выпрямился и сел на постели. Он спит еще? Костер ярко пылал, и он понял, что даже не успел как следует заснуть.

Движение, тихий скрип шагов по снегу — и между ним и костром возникла фигура.

То была женщина.

Он подавил крик, который был готов сорваться с его губ. Он сидел неподвижно и безмолвно. Женщина продвинулась на шаг вперед и заглянула в темную палатку. Во вспышке огня он уловил серебристое мерцание меха, белизну руки, приподнявшей полу палатки, потом на мгновение увидел лицо. Он сидел так неподвижно, словно в нем остановилось биение жизни. Пара черных глаз, в которых дрожал смех, блеск белоснежных зубов, тихий горловой смешок — и лицо исчезло, а он все сидел, уставившись в пространство, подарившее ему это видение.

Стил кашлянул, чтобы предупредить о том, что он проснулся, скинул одеяло и высунулся из палатки. Справа от костра стояли мужчина и женщина, грея руки над тлеющими углями. Завидев его, они выпрямились.

— Ах, как неприятно, мистер Стил! — воскликнул мужчина, быстро приближаясь. — Я так боялся, что мы поднимем шум и разбудим вас. Мы собирались расположиться за той скалой, но увидели ваш костер и пошли к нему. Я в отчаянии…

— Вы мне нисколько не помешали, — перебил его Стил, пожимая протянутую руку. — Я, надо вам сказать, иду с поста на озеро Бен навстречу полковнику Беккеру и его супруге… — Он нерешительно замолчал, и его белые зубы сверкнули в открытой улыбке, которая привлекала к нему сердца людей с первого взгляда.

— И вы встретили их, — раздался смеющийся голос с той стороны костра. — Простите, пожалуйста, мистер Стил, что я заглянула в вашу палатку и разбудила вас. Но ваши ноги ужасно смешно выглядели, и, уверяю вас, я ни чего, кроме них, не видела, хотя очень хотела разглядеть еще что-нибудь. Впрочем, я еще прочла ваше имя на палатке.

Стил почувствовал, что его щеки заливает румянец, когда он встретился взглядом с дивными глазами, сиявшими из-за спины полковника. Женщина улыбнулась ему. Спасаясь от жаркого дыхания костра, она сдвинула со лба меховую шапочку, и он увидел: ее волосы были того самого цвета червонного золота, что и волос, найденный им в письме, а губы, глаза и изумительный цвет лица удивительно напоминали то лицо, о котором он мечтал и которое наполняло его томлением и тоской по дому. Ведь он и тогда почему-то был уверен, что она молода и что у нее золотые волосы. Но все остальное — это прекрасное смеющееся лицо, эти глубокие, манящие глаза…

Он очнулся.

— Я… я спал, — пролепетал он. Потом усилием воли взял себя в руки. — Мне снилось одно лицо, миссис Беккер. Это, конечно, странно здесь, в такой глуши… Лицо, которое мне снилось, — за тысячи миль отсюда, и оно удивительно похоже на ваше лицо.

Полковник со смехом повернулся к нему. Это был маленький человек, прямой, как дуло ружья, лицо его было бледно, за исключением носа, который покраснел от холода; он носил остроконечную бородку, белую, как снег. От всего его лица, наполовину скрытого воротником меховой шубы и высокой бобровой шапкой, веяло неподдельным добродушием.

— Очень рад, что вы не гневаетесь, Стил, — крикнул он, сразу же переходя на товарищеский тон. — Если бы не Изабель, я ни за что не решился бы сунуть нос в ваш лагерь. Она ужасно настойчива. Ей обязательно хотелось знать, что за существо находится в лагере и на какого зверя оно похоже. Ну, Изабель, дорогая, ты довольна?

— Я никак не предполагала, что «оно» спит в такое время дня, — сказала миссис Беккер. Она рассмеялась прямо в лицо Стилу, и изгиб ее алых губ и блеск в ее глазах были так обаятельны, что сердце его забилось сильнее, а румянец на щеках стал еще гуще.

— Всего только шесть часов, — сказал он, глядя на часы. — Обычно я не ложусь в такую рань. Но сегодня я очень устал. Впрочем, теперь я уже отдохнул, — добавил он быстро. — Могу сидеть и болтать хоть до утра. К нам, знаете ли, не так часто заглядывают гости. А где ваши спутники?

— Остались позади, — сказал полковник, неопределенно махнув рукой. — Изабель приказала им сидеть и ждать, а мы с ней пошли вперед. Там индейцы, двое саней и тонна продовольствия.

— Позовите их, полковник, — сказал Стил. — Вашей палатке хватит места рядом с моей у самой скалы. Тут тепло, как в кузнице.

Полковник отошел на несколько шагов и стал кричать. Филипп повернулся к миссис Беккер и увидел, что смех исчез из ее глаз и что она смотрит на него робко и вопросительно. Мгновение казалось, что она вот-вот заговорит с ним, но потом она подняла с земли короткую ветку и стала ворошить ею угли.

— Вы, должно быть, очень устали, миссис Беккер, — промолвил он. — Я бы вам посоветовал снять шубу. Так вам будет удобней. А я принесу одеяло, чтобы вы могли присесть.

Он нырнул в палатку и через секунду вернулся с одеялом, которое тут же расстелил у подножия высокой сосны, в нескольких шагах от костра. Когда он повернулся к ней, на ней уже не было ни шубы, ни шапочки. Секунду она стояла перед ним стройная, как девушка, обольстительная, с благодарной улыбкой на губах. Потом она опустилась на расстеленное им одеяло. На мгновение он склонился над ней, прикрывая ей ноги тяжелым мехом, и вдохнул благоухание, исходившее от ее волнистых, сияющих волос, благоухание, которое проникло в самую глубь его души.

Он выпрямился и встретился взглядом с полковником Беккером. По насмешливому выражению глаз полковника он понял, что грешные мысли, бродившие в его голове, достаточно ясно отражаются на его лице. Он втайне благословил индейцев, подошедших к саням; помогая им распрячь собак и выгрузить багаж, он беспощадно ругал себя за странное, безумное чувство, волновавшее его кровь и сжигавшее его мозги. Он продолжал осыпать себя проклятиями, возвращаясь к костру. Из глубокого мрака он видел полковника, прислонившегося спиной к сосне, и миссис Беккер, прильнувшую к нему и положившую голову на его плечо, с улыбкой на устах. Замешкавшись на мгновение, не смея нарушить очарование этой сцены, он увидел, как она притянула к себе седобородое лицо и поцеловала его в губы. При виде того бесконечного блаженства, которое отражалось в обоих лицах, освещенных костром, Филипп Стил понял, что властный образ другой женщины навеки исчез из его сердца. Он уступил место картине любви, той любви, о которой он мечтал, по которой он томился и которую он, наконец, нашел, но не для себя, в сердце пустыни.

Он увидел детски прекрасную и чистую улыбку, приветствовавшую его, когда он подошел к костру; он увидел еще что-то в лице полковника. А что схватило его за душу и наполнило его незнакомым чувством — чувство радости. Да, он радовался счастью этой четы! Это ощущение прогнало чувство одиночества, которое так недавно томило его, и когда после долгой мирной беседы у костра жена полковника устало подняла головку и спросила, нельзя ли ей пойти спать, он рассмеялся от восторга и умиления, глядя, как она с бесконечной нежностью потерлась щекой о седобородое лицо, склонившееся к ней, и как полковник улыбнулся мягкой, счастливой улыбкой и повел ее в палатку.

Завернувшись в одеяло, Филипп долго еще лежал без сна и удивлялся тому, что произошло с ним. Ее волосы видел он сегодня, ее волосы сияли ему, шелковистые, мягкие, великолепные в своей простой красе, ее волосы — те волосы, которые он видел тогда на балу, когда Чизборо вмешался в разговор. Ему не трудно было вообразить себе, что это было и ее лицо, но ее лицо, воодушевленное не только красотой, но и сердечностью, и любовью. Яснее, чем когда-либо, он сознавал теперь, чего ему недоставало. Он благословил Чизборо и заснул, мечтая о новом лике, чтобы проснуться через несколько часов с приятным ощущением, что все его переживания — лишь порождение грезы и что эта женщина в конце концов только жена полковника Беккера.

 

Глава III. ЧЕРЕП И ФЛИРТ

Они прибыли на озеро Бен под вечер. Передав полковника в его жену с рук на руки Бриду, Филипп поспешил спрятаться в свою хижину. У ее двери он встретил Бека Номи. Они не виделись около месяца со дня последней встречи в Нельсон-Хаузе, и приветствие Стила было не слишком сердечным, когда процедура рукопожатия была закончена.

— Иду знакомиться с ними, — пояснил Номи, помолчав секунду. — И шутник же вы, Стил, черт вас побери. Нашли себе занятие — приволакивать на пост обмороженную супругу полковника или престарелую жену обмороженного полковника, а?

Каждый нерв напрягся в Стиле при звуках этого грубого голоса. Он накинулся на Номи, уже собравшегося идти.

— Ну-ка, вспомните, вы занимались тем же самым в Нельсоне, — произнес он. — Вы забыли, видно, что случилось потом?

— Не злитесь, приятель, — обернулся Номи с вызывающей усмешкой. — В любви и на войне все средства хороши. Там была любовь, а тут до любви не ближе, чем до экватора.

В его смехе было нечто такое, от чего губы Стила мрачно сжались, когда тот выходил из хижины. Уже не первый раз ему приходилось слышать горловой смешок Номи при упоминании о некоторых женщинах. И это больше, чем что бы то ни было, возбуждало в нем ненависть к сослуживцу. Физически Бек Номи был великолепным экземпляром мужчины и, без сомнения, самым красивым конным стражником к северу от Виннипега. И в то время как мужчины единодушно презирали его за все его проделки, женщины поклонялись ему и обожали его — до тех пор, пока не убеждались, подчас уже слишком поздно, в полном отсутствии у него каких бы то ни было моральных устоев. Нечто подобное случилось в Нельсон-Хаузе, и Филипп испытывал великий соблазн избить Номи до полусмерти, когда он вспомнил происшедшую там трагедию. А что случится теперь? Эта мысль была для него ушатом холодной воды. Но уже через секунду его зубы сверкнули в усмешке, когда он вспомнил выражение чистоты и преданности на лице миссис Беккер. Он тихо засмеялся про себя, вытаскивая из-под койки мешок; но в смехе этом не было и тени его обычного добродушия. Из мешка он извлек сверток, покрытый легкой корой березы, развернул кору и достал череп, привезенный сюда с юга. Волнение трепетало в его тихом смехе, когда он окинул взглядом полутемную хижину. С бревенчатого потолка свисала большая керосиновая лампа с жестяным рефлектором, и под эту лампу он повесил череп.

— Славное из вас вышло украшение, мсье Жаннет, — воскликнул он, отойдя на шаг, чтобы полюбоваться на череп, болтавшийся во все стороны на веревке. — Ну, когда будет зажжена лампа, Бек Номи, если он не слепой, обязательно узнает вас, хоть вы и мертвы, мсье.

Он зажег другую лампу, поменьше, побрился и переоделся. Было уже темно, когда он приготовился обедать, а Бек Номи все еще не возвращался. Он подождал еще четверть часа, потом надел шапку и пальто, зажег большую лампу. На пороге он оглянулся. Пустые глазницы черепа смотрели на него. С того места, где он стоял, была отчетливо видна иззубренная дыра над ухом.

— Сегодня — ваша игра, мсье Жаннет, — пробормотал он и прикрыл за собой дверь.

Обитатели поста собрались в парадной комнате агента у большого камина. Филипп присоединился к ним и с первого взгляда понял, почему Номи не вернулся в хижину. Брид и полковник курили сигары, изучая огромную, порядком замусоленную счетную книгу, лежавшую перед ними на столе. Они были всецело поглощены этим занятием. Миссис Беккер сидела лицом к огню, а рядом с ней сидел Номи. Он склонился к ней и говорил так тихо, что Стил не расслышал ни одного слова. Когда Номи поднял голову, Филипп увидел, что его лицо горит, а в глазах светится тот знакомый огонек, за который Филипп ненавидел его.

Миссис Беккер повернулась, чтобы поздороваться с ним, и Стил почувствовал внезапно, что его сердце болезненно сжалось. Ее щеки тоже горели, и румянец на них стал еще ярче, когда он поклонился ей и присоединился к двум мужчинам, сидевшим за столом.

Полковник обменялся с ним рукопожатием, и Филипп заметил, что глаза старика несколько раз устремлялись в сторону камина и что каждый раз, когда до него доносился приглушенный смех миссис Беккер и Номи, он уделял довольно мало внимания колонкам цифр, на которые ему указывал Брид. Когда они поднялись и пошли к столу, кровь закипела в жилах Филиппа. Номи предложил миссис Беккер руку, и та приняла ее, бросив в сторону полковника быстрый, смеющийся взгляд. На бледном лице старика не вспыхнула ответная улыбка, и ногти Филиппа вонзились в его ладони. За столом Номи уделял миссис Беккер еще больше внимания. Один раз, передавая ей блюдо, он шепнул ей несколько слов, заставивших ее вспыхнуть еще сильнее, и когда она посмотрела на полковника, она встретила его взгляд, полный немой укоризны. Это было отвратительно. Он сошел с ума, этот Номи. И эта женщина…

Стил не позволил себе додумать до конца. Его глаза встретились с глазами миссис Беккер. Он увидел, что у нее внезапно перехватило дыхание, румянец сбежал с ее лица, и она быстро поднялась, не сводя с него глаз.

— Я… мне нехорошо, — сказала она. — Простите меня, пожалуйста.

В одно мгновение Номи очутился подле нее, но она быстро обернулась к полковнику, который тоже поднялся.

— Проводите меня, пожалуйста, в спальню, — произнесла она. — Потом… потом можете вернуться.

Она еще раз посмотрела на Стила. Бледность, разлившаяся по ее лицу, поразила его. Брид и Номи тоже вышли из комнаты, и он несколько секунд стоял один. Он прислушался и услышал, как закрылась вторая дверь. Потом шаги, и Номи вновь вошел в комнату.

— Черт побери, ну и красотка! — воскликнул он. — Я вам говорю, Стил…

Выражение глаз Филиппа заставило его замолчать. Два красных пятна вспыхнули на щеках Филиппа, когда он подошел к Номи и сдавил ему руку повыше локтя.

— Да, она хорошо… очень хороша… — спокойно сказал он, все крепче сжимая руку Номи. — Я хочу с вами поговорить в хижине.

За их спиной опять открылась дверь. Стил обернулся и увидел Брида.

— Нам с Беком надо уладить одно дельце у себя в хижине, — пояснил он. — Когда они… когда полковник вернется, передайте ему, что мы попозже зайдем выкурить с ним послеобеденную трубку. И передайте наш привет… ей.

Он, улыбаясь, догнал Номи, который мрачно смотрел на него, и вышел вместе с ним на двор.

— Ну-с, что означает вся эта чертовщина? — спросил Номи. — Если вы что-нибудь задумали, Стил…

— Да, я кое-что задумал, — перебил его Стил. — Сейчас я вам скажу, что именно. Так вы говорите, она хороша? Она прекрасна, как ангел, Бек, я имею в виду жену полковника. А вам… — Он резко рассмеялся. — А вам, как всегда, чертовски везет, Бек Номи. Вы небось уверены, что она уже наполовину влюблена в вас. Досадно только, что она почувствовала себя плохо как раз тогда, когда наступил психологический момент, как вы изволите выражаться, Бек. Интересно, в чем тут было дело?

— Не знаю, — буркнул Номи. Он не видел лица своего спутника, но по голосу чувствовал, что тут что-то неладно.

— Разумеется, вы не знаете, — подхватил Стил. — Потому-то я и веду вас в нашу хижину. Сейчас я вам объясню, что произошло в тот момент, когда миссис Беккер стало нехорошо и когда она чуточку побледнела, если вы это заметили, Бек. Это была славная шутка, на редкость славная шутка, и я уверен, что вы ее оцените по достоинству.

Они подошли к хижине. Стил отступил на шаг, и Номи вошел первым. Филипп очень спокойно повернулся и задвинул засов. Потом скинул пальто и указал на белый череп, плясавший под лампой.

— Разрешите вам представить моего старинного приятеля — мсье Жаннета из Нельсон-Хауза.

Лицо Номи вытянулось. Сжав кулаки, он с коротким проклятием ринулся на Филиппа и наткнулся на сверкающее дуло револьвера, позади которого угрожающе мерцали холодные серые глаза Стила.

— Сядьте, Номи… вон там… Под человеком, которого вы убили, — приказал Стил. — Сядьте или, клянусь адом, я продырявлю вам голову на месте. Так. И я сяду здесь. Ваше собачье сердце будет здесь у меня как раз на мушке. Итак, слово за мсье Жаннетом, — продолжал он, перегибаясь через столик; красные пятна на его щеках становились все темнее и больше.

— Слово за мсье Жаннетом и полковником. Но главным образом за мсье Жаннетом. Помните его, Номи? Я тружусь ради Жаннета. Миссис Беккер тут почти ни при чем — в данный момент.

Дыхание Стила прерывалось. Он чуть не рычал от ярости и ненависти к этому человеку.

— Это ложь, — прохрипел Номи, его лицо было пепельно-серым, — вы лжете, я не убивал Жаннета.

Пальцы Стила сжали собачку револьвера.

— С каким наслаждением я бы убил вас! — сказал он, задыхаясь. — Вы отняли у него жену, Номи, вы разбили ему сердце, а потом убили его. Вы послали донесение в штаб — он, дескать, сам убил себя по несчастной случайности. Вы солгали. Его убили вы тем, что отняли у него жену. Я взял с собой его череп, я полагал, что он мне пригодится в качестве свидетельства против вас. Череп пробит револьверной пулей, а не ружейной. Это был не несчастный случай, а самоубийство. И это уже не первый человек, которого вы отправили в ад, и эта не первая женщина. Но миссис Беккер не будет в их числе.

Он сунул револьвер в самое лицо Номи, когда тот попытался заговорить.

— Заткнитесь! — рявкнул он. — Если вы еще раз откроете ваш грязный рот, я убью вас на месте. Вы не знаете, что миссис Беккер забылась на мгновение, но вовремя пришла в себя, и что вы нанесли рану в сердце полковнику так же, как вы нанесли смертельную рану этому человеку.

Он протянул руку, сорвал веревку, на которой висел череп, и повернул его к Номи.

— Посмотрите на него, подлец. Это тот человек, которого вы убили, как убили бы полковника, если бы могли. Это — Жаннет.

Его голос понизился до свистящего шепота, когда он медленно пододвинул череп к Номи так близко, что еще одно мгновение — и череп упал бы тому на колени.

— Мы обсудили это дело, мсье Жаннет и я, — продолжал он, — и мы пришли к заключению, что мы не убьем вас, но что вам тут больше не место, поняли?

— Вы… вы хотите прогнать меня со службы?..

Рука Номи скользнула вдоль бедра, и пальцы Стила крепче стиснули рукоять револьвера.

— Руки на стол, Бек! Вот-вот, так-то лучше, — тихо рассмеялся он.

— Да, мы решили прогнать вас. Вы немедленно соберете все необходимое, все вещи, Бек, и уберетесь отсюда с максимальной быстротой. Я лично советую вам держать курс на штаб и заявить там о вашем уходе из конной стражи. Мак-Грегор хорошо знает вас, Бек, а также кое-какие ваши проделки, правда, далеко не все. Я не думаю, чтобы он стал чинить какие-либо препятствия, когда вы вырази те желание уйти, хотя срок вашей службы еще не истек. Несоответствие занимаемой должности — чудесный повод для увольнения, знаете ли. А если инспектор, паче чаяния, будет столь высокого мнения о вас, что откажется отпустить вас, то мсье Жаннету и мне придется поддержать ваше ходатайство перед штабом. Не скрою от вас, что мы внесем кое-какие дополнения в вашу мотивировку ухода, причем все обитатели Нельсон-Хауза подтвердят их. У вас есть все данные хорошего «аутлоу», Бек, — усмехнулся он язвительно, — и если вы будете следовать голосу вашей природы, то в скором времени кое-кто из ваших старых друзей займется погоней за вами. Лучше всего для вас — убраться отсюда навсегда и попробовать стать честным человеком. Мсье Жаннет хочет предоставить вам эту возможность, пользуйтесь ею, пока не поздно. Итак, пошевеливайтесь, Бек. Вам нужно одеяло и немножко продовольствия — это все.

— Стил, вы шутите! Послушайте… — Номи приподнялся. — Вы не можете говорить это всерьез.

Филипп свободной рукой вытащил часы.

— Если вы в течение пятнадцати минут не исчезнете, то я препровожу вас к Бриду и полковнику, расскажу им историю мсье Жаннета и задержу вас до тех пор, пока из штаба не придет распоряжение относительно вас, — сказал он. — Так как же будет, Номи?

Словно оглушенный ударом грома Номи медленно поднялся. Не произнося ни слова, он стал укладывать в мешок все необходимое для продолжительного путешествия. На пороге он остановился и секунду смотрел на Стила, который все еще держал револьвер в руке.

— Помните, Бек, — спокойно сказал Филипп, — так лучше и для вас, и для конной стражи.

Выражение страха исчезло с лица Номи. Теперь его лицо горело дикой ненавистью. Его зубы были оскалены, точно клыки разъяренного зверя.

— Будьте вы прокляты, — сказал он, — и будь проклята конная стража! Но помните, Филипп Стил, помните, что когда-нибудь мы еще встретимся.

— Когда-нибудь, — рассмеялся Филипп. — Будьте здоровы, Бек Номи, дезертир.

Дверь захлопнулась. Номи ушел.

— Ну-с, мсье Жаннет, игра окончена, — воскликнул Стил, дружески улыбаясь черепу и берясь за трубку. — Игра окончена.

Он громко рассмеялся и некоторое время молча выпускал душистые клубы дыма.

— Трудный был денек, в жизни у меня не было лучшего, — заговорил он вновь, не сводя глаз с черепа. — Он был бы еще лучше, мсье, если бы я мог отослать вас к женщине, которая помогла убить вас.

Он помолчал, и глаза его зажглись внезапным огнем. Трубка потухла. Он несколько минут сосредоточенно смотрел на череп, словно ожидая от него ответа. Потом выбил трубку о край стола, собрал свое обмундирование и уложил его в мешок; вернулся к столу с листком бумаги и карандашом в руках и сел. Его лицо было удивительно бледно, когда он взял череп в руки.

— Я сделаю это, клянусь всеми богами, я сделаю это! — воскликнул он возбужденно.

— Мсье, вас убила женщина — в такой же степени, как и Номи. Ту женщину вы уже ничему не научите… но вы можете научить другую. Я отошлю вас к ней, мсье. Пусть я грубое животное, но один ваш вид действует лучше красноречивейших проповедей… Быть может, вы принесете ей пользу. Я расскажу ей вашу историю, старина, и историю той женщины, благодаря которой вы теперь такой кругленький. Быть может, она поймет мораль моей басни, мсье, а? Быть может…

Он писал довольно долго. Дописав, он запечатал письмо сургучом, положил его вместе с черепом в коробку и обвязал ее веревочкой. На крышке он укрепил записку, адресованную Бриду и пояснявшую, почему он и Бек Номи сочли необходимым сегодня же ночью отправиться на запад. Он дважды подчеркнул те строки, в которых просил агента во имя дружбы позаботиться о том, чтобы коробка была передана миссис Беккер и чтобы полковник ничего не узнал о ней.

Было восемь часов, когда он вышел в ночь с мешком за плечами. Он радостно усмехнулся, увидев, что идет снег. К утру следы его и Номи будут занесены. В непроглядном мраке два-три огонька в доме агента мерцали, точно далекие звезды. Один из них был ярче других — Стил знал, что огонек этот светится в комнате, отданной Бридом полковнику и его жене. Филипп остановился на мгновение. Что-то неудержимо приковывало его взгляд к этому огоньку. Огонек вспыхнул еще ярче, и ему показалось, будто он видит лицо, обращенное в ночь, в сторону его хижины.

Через секунду он уяснил себе, что то было женское лицо. Потом в доме агента открылась дверь, и какой-то силуэт выскользнул из нее.

Стил вернулся к себе в хижину и стал ждать. То был полковник. Он трижды громко стукнул в дверь хижины.

— Следовало бы выйти и пожать ему руку, — пробормотал Стил. — Следовало бы сказать ему, что он не единственный мужчина, чей идол разбился вдребезги и что легкий флирт миссис Беккер не единственная причина того, что произошло.

Но вместо этого он молча дождался ухода полковника и покинул пост, устремив взгляд на узкую тропинку, которая терялась в черных лесах запада.

 

Глава IV. ШЕЛКОВЫЙ ШАРФ

Чувство одиночества, более глубокое, чем он мог предположить, тоска, бывшая почти физической мукой, охватили Филиппа, когда озеро Бен осталось за его спиной. В полумиле от поста он остановился под сенью густой сосны и прислушался к доносившемуся издали глухому собачьему лаю. После всего — правильно ли он поступил? Он резко рассмеялся, и кулаки его сжались при мысли о Беке Номи. С этим он поступил правильно. Но посылка черепа миссис Беккер — была ли она правильным поступком? Словно молния, вспыхнула перед ним сцена у костра — миссис Беккер и полковник, ее золотовласая голова, покоящаяся на плече супруга, ее милые синие глаза, в которых горела вся гордость, вся преданность женщины, когда она смотрела в его седобородое лицо. Потом это видение сменилось другим — сценой у камина в доме агента. Он увидел румянец на щеках у женщины, жадно внимавшей приглушенному голосу Бека Номи, он вновь увидел выражение какой-то необычайной мягкости в ее глазах, и сероватую бледность, разлившуюся в лице полковника, когда он посмотрел на флиртовавшую пару. Да, он поступил правильно. Она вовремя овладела собой, но она доставила несколько очень тяжелых минут полковнику и ему, Филиппу. Она разбила его идеал, о котором он постоянно грезил, который он постоянно искал, но никогда не находил. Она нисколько не лучше девушки, написавшей гиацинтовое письмо, говорил он себе теперь, той девушки, у которой в золоте волос и небесной синеве глаз таилось коварство, разбивающее мужские жизни. Чистый белый череп мсье Жаннета и повесть о том, как и почему умер мсье Жаннет, будет для нее не слишком строгим наказанием.

Он вновь пустился в путь, стараясь сосредоточить свои мысли на чем-нибудь другом. В семи-восьми милях к юго-западу находилась хижина Жана Пьеро, метиса, у которого имелись сани и собаки. Он предложит Жану сопровождать его вместо Бека Номи, ибо, судя по прощальным словам этого господина, можно было с уверенностью сказать, что он едва ли пожелает порвать связь с конной стражей обычным, официальным путем. А потом… Он пожал плечами, подумав о тех четырнадцати месяцах, что оставались до истечения его служебного контракта. До сих пор его служба в конной страже ни на минуту не казалась ему монотонной. Борьба, действительность, преодоление препятствий всегда казались ему солью жизни, и он всячески старался избавиться от власти иных настроений, охвативших его, когда он впервые прочел благоуханное письмо миссис Беккер. «Ты сумасшедший, — говорил он себе, — ты такой же сумасшедший, как Бек Номи, что ты, Филипп Стил, позволяешь замужней женщине так завладеть собой!»

Было уже около двенадцати часов, когда он подошел к бревенчатой хижине Пьеро, но в хижине метиса все еще мерцал огонек. Филипп скинул лыжи и постучал в дверь. Пьеро мгновенно открыл ее, отступил на шаг и удивленно уставился на белую фигуру, возникшую из мрака и бури.

— Это вы… мсье Филипп?

Филипп протянул ему руку и огляделся вокруг. В хижине произошла какая-то перемена с тех пор, как он был в ней последний раз. У Пьеро одна рука была на перевязи, щеки его ввалились и побледнели, темные глаза потеряли свой обычный блеск и запали.

Маленький домик казался запущенным и заброшенным, и Филипп спросил себя, куда делись розовощекая, черноволосая жена Пьеро и полудюжина его детей.

— Это вы, мсье Филипп! — вновь воскликнул он с сияющим от восторга лицом. — Поздно вы, однако. Вы голодный?

— Я ужинал, — ответил Филипп. — Я прямо с озера Бен. Но что тут стряслось, старина? — Он указал на пораненную руку Пьеро и вновь обвел вопросительным взглядом комнату.

— А Иола, моя жена, в Черчилле, по ту сторону залива, — простонал Жан. — И дети тоже там. Вы ничего не слыхали на озере Бен? Иола заболела, очень сильно заболела какой-то странной болезнью, которую лечат ножом, мсье Филипп. И я повез ее к доктору в Черчилл, и он резал ее, а теперь она выздоравливает и скоро будет дома. Она взяла с собой детей. Она сказала, что они будут помогать ей думать о Жане, об охотнике Жане. А она далеко, ужас но далеко, и завтра будет ровно две недели, как я не вижу моей Иолы.

— Вы были с ней в форте Черчилле? — спросил Филипп, складывая мешок и куртку.

— Да, — сказал Жан, переходя на французский язык. — Я находился там с ноября. Неужели вам не говорили ничего на озере Бен?

— Нет, ничего. Да я был там всего несколько часов. Слушайте, — он прочистил трубку и начал набивать ее, повернувшись спиной к очагу. — Вы видели в форте Черчилле приехавших иностранцев? Они приехали на пароходе из Лондона, и среди них была женщина…

На лице Пьеро вспыхнул румянец внезапного оживления.

— Ах, ангел, — воскликнул он. — Моя Иола звала ее ангелом, мсье. Смотрите. — Он указал на свою перевязанную руку. — Это сделала одна из моих индейских собак, и когда я вскочил на ноги — это происходило перед самым компанейским складом — и кровь хлынула из прокушенной руки, я увидел ее. Она стояла вся белая, охваченная ужасом. А потом она вскрикнула и подбежала ко мне, сорвала что-то с шеи и перевязала мне руку. А потом она проводила меня в мою хижину и после этого каждый день приходила посидеть с Иолой и детишками. Она вымыл Пьеро и остригла его. Она мыла Жана и Мабель. Она смеялась и пела, баюкала бэби. И моя Иола тоже смеялась и пела; и она распустила моей Иоле волосы, а волосы у нее ниже колен, и сделала ей изумительную прическу. И она говорила, что отдала бы все на свете, чтобы иметь такие волосы, как у Иолы. И Иола смеялась над ней, потому что у нее волосы, как у ангела. Они горят, как огонь, когда на них падает солнце. А Иола распустила ей волосы и причесала ее на индейский манер. А когда она привела к нам своего спутника, то он тоже смеялся и играл с детьми и сказал, что он знаком с доктором и что тому ничего не надо будет платить. О, Он сущий ангел. А вот этим она перевязала мне руку.

Пьеро подбежал к сундуку, стоящему у бревенчатой стены, и через секунду вручил Филиппу длинный белый шелковый шарф. Филипп еще раз вдохнул сладкое, слабое благоухание гиацинта и с внезапным подавленным криком закрыл лицо мягкой тканью. В это мгновение ему казалось, что она сама подле него, и жестокая правда открылась ему — та правда, с которой он так неистово боролся в течение нескольких часов своего пребывания на озере Бен. И сознание того, что он подчинился велению рассудка и покинул озеро Бен, отрекся от самого дорогого, что было у него в жизни, и заставило его испустить второй, болезненный, глухой крик.

Когда он отнял шарф от лица, оно было бледно, как полотно. Пьеро смотрел на него во все глаза.

— Я вспомнил родину и дом, — хрипло произнес Филипп. — Порой я тоже чувствую себя очень одиноким. Там, у меня на родине, есть девушка… Она носит такой же шарф, и так же пахнет…

— Я понимаю, — мягко сказал Пьеро. — Я чувствовал себя точно так же, когда расстался с Иолой.

Он положил шарф обратно в сундук, вернулся к очагу, и Филипп объяснил ему цель своего посещения. Когда Пьеро объявил свое согласие сопровождать его во время поездки и предоставить ему сани и собак, Филипп начал готовиться ко сну. Пьеро уже раздевался.

— Слушайте, Жан, — как бы случайно обратился к нему Филипп. — А что, если кто-нибудь случайно скажет вам, что она… эта женщина из Черчилла… вовсе уж не такой ангел… и что в конце концов мало отличается от той женщины с озера Бен, которая сбежала с англичанином?

Пьеро выпрямился, будто ему Филипп всадил нож между лопаток. Он немедленно заговорил по-французски.

— Я бы назвал его лжецом, мсье, — горячо воскликнул он. — Я бы назвал его лжецом один, два, три раза, а если бы он повторил эти слова в четвертый раз, я бы избил его. По-моему, такого подлеца не грех было бы убить.

Склонившись над койкой, Филипп почувствовал, как поток горячей крови прихлынул к его щекам. Глубокая наивная вера Пьеро устыдила его, он молча залез под одеяло и отвернулся к стене. Пьеро потушил свет, и через несколько минут Филипп услышал его глубокое ровное дыхание. Сам он никак не мог уснуть и долго лежал на спине, стараясь пересилить себя. Несмотря на твердо принятое им решение не думать о женщине с озера Бен, его мысли влеклись к ней неодолимо. Он вспоминал каждый ее жест, каждое слово, произнесенное ею с того момента, как он впервые увидел ее прекрасное лицо по дороге в Черчилл. Он не мог найти в ней ничего, кроме неомраченной чистоты до того рокового часа, когда она встретилась с Беком Номи. И даже тогда разве не было для нее извинения? Он подумал о сотнях женщин, с которыми он был знаком, и спросил себя: найдется ли среди них одна, которая никогда не совершала той же самой пустяшной ошибки, что и миссис Беккер? Он впервые попробовал смотреть на вещи трезво. Миссис Беккер смеялась вместе с Беком Номи, ее щеки нежно разрумянились, ее глаза засверкали чуть ярче обычного — преступление ли это? Не смотрели ли эти глаза с той же лаской и на него, когда он склонился у костра по дороге в Черчилл? Не заалелось ли ее лицо точно так же, когда его губы едва не коснулись ее волос? И не вспыхнули ли их лица — и ее, и его, — когда полковник внезапно вернулся к костру? Он улыбнулся в темноте. В одно мгновение перед его мысленным взором пронеслась вереница других сцен, других лиц. Он вновь увидел красавицу Айлин Хаукинз, которая улыбалась мужчинам так же, как миссис Беккер улыбалась Беку Номи и ему.

Он закрыл глаза и попробовал уснуть. Тщетно. Наконец он бесшумно встал с койки, набил трубку и сел бесшумно к очагу; буря разрасталась в шторм; она стонала и завывала за дверью хижины. Этот вой напомнил ему последнюю ночь, проведенную им в далекой хижине на юге, когда он разорвал письмо, благоухающее гиацинтом. Мысль о письме заставила его содрогнуться. Он прислушался к дыханию Пьеро. Метис спал. Он встал и положил трубку на стол. Странное виноватое чувство охватило его, когда он подошел к сундуку, в котором Жан спрятал шелковый шарф. Его дыхание было прерывисто. Глаза сияли во мраке; трепет странного наслаждения охватил его, когда его пальцы прикоснулись к тому предмету, который он искал. Он вытащил шарф и, обеими руками сжимая его, вернулся к очагу. Аромат духов вновь донесся до него, точно дыхание любимой женщины. То был аромат ее золотистых волос, то была часть ее существа, ее сияющих глаз, ее губ, ее лица; он зарыл вновь лицо в шарф и стонал в темноте в то время, как Жан Пьеро спал, а за окном завывала и стонала буря. Он знал теперь, что для этой женщины он сделает больше, чем Жан Пьеро, может быть, даже больше, чем полковник, ее муж. Казалось, его сердце разорвется от новой, страшной муки, казалось, жестокая правда раздавит его. Он любил эту женщину — жену другого. Он любил ее так, как до сих пор еще никого не любил. Он никогда не думал, что может любить так сильно. Прижав шарф к губам, он стоял несколько минут молча, без движения, медленно возвращаясь к жизни из тех глубин, в которые он позволил себе опуститься.

Потом он сложил шарф и, вместо того чтобы положить его обратно в сундук, сунул его в карман куртки.

— Пьеро не заметит, — пробормотал он. — И этот шарф — единственная вещь, которая мне останется на память о тебе, дорогая девочка.

 

Глава V. НЕДОСТУПНЫЙ ЧАРАМ КРАСОТЫ

Рано утром Пьеро разбудил Филиппа.

— Ну и спали вы, — воскликнул он. — Буря пронеслась, дорога великолепная. Кстати, вы ничего не слышали? Со стороны озера Бен палили из ружей. Интересно, почему это?

Филипп вскочил с кровати и первым делом бросил взгляд на сундук: преступная надежда, что Жан не заметит отсутствия шарфа.

— Лось, вероятно, — сказал он. — День назад я видел следы.

Он хотел отправиться в путь как можно скорее и поэтому торопил Пьеро с завтраком. Выстрелы с озера Бен наводили его на мысль, что оттуда хотят передать что-то в хижину метиса, а ему не хотелось поддерживать какую-либо связь с постом, по крайней мере временно. В десять часов Пьеро закрыл дверь на засов, и они двинулись на юго-запад. На третий день они свернули несколько на восток, чтобы заглянуть к индейцам, живущим на Оленьем озере, а на шестой вышли по компасу на дорогу, ведущую прямо к Нельсон-Хаузу. Еще через неделю они прибыли на пост. Филиппа там ждало письмо, вызывающее его в Пренс-Альберто. Это ему было до известной степени на руку. Он распрощался с Пьеро и вышел по направлению к Ле-Па в сопровождении двух индейцев. Там он сел на поезд, шедший к Этомани, и через три часа был в Пренс-Альберто.

— Отдохните немного, Стил, — сказал Филиппу инспектор Мак-Грегор после того, как тот доложил ему о Беке Номи.

В течение недели у Филиппа было достаточно времени, чтобы без конца твердить себе: каким нужно быть дураком, чтобы сознательно отказаться от драгоценного дара, предложенного слепым случаем… Заявление Мак-Грегора, что ему в ближайшем будущем предстоит повышение, нисколько не тронуло его, хотя еще две недели назад оно доставило бы ему искреннюю радость. Сидя в казарме, он иронически смеялся, вспоминая слова Мак-Грегора: мы сделаем вас капралом или сержантом.

Он — Филипп Стил, клубмен, светский человек — капрал или сержант. Сперва эта мысль забавляла его, потом он начал злиться. Он все время вел себя, как идиот, и только потому, что в нем проснулась страсть к приключениям и жажда к жизни. Неудивительно, что многие из его былых друзей считали его оригинальным ничтожеством. Он отказался от положения в обществе, от друзей, от дома так же легко, как если бы он в пепельницу бросил окурок сигары. И все ради этого. Он окинул взглядом свое убогое жилище и скривил губы. Вот с чем он связал себя. До его слуха донесся отдаленный топот копыт. То сержант Моди учил иностранцев верховой езде. Он перестал кривить губы и даже улыбаться, когда услышал револьверную дробь выстрелов и ликующие возгласы. В конце концов все это было уже не так и плохо. Тут вырабатывались настоящие люди. В нем опять проснулась старая жажда действия, и он искренне обрадовался, когда его вызвали в канцелярию к инспектору Мак-Грегору.

Рослый инспектор расхаживал по комнате, когда Филипп вошел.

— Садитесь, Стил, садитесь, — сказал он. — Не стесняйтесь, голубчик, берите сигару. — Если бы Мак-Грегор внезапно упал в обморок, Филипп удивился бы гораздо меньше, чем услышав от него подобные слова. Он стоял навытяжку около стола, а пламенноусый инспектор протягивал ему коробку с гаванами. В конной страже царит железная дисциплина, и предложение сесть в канцелярии инспектора, да еще закурить сигару является сенсационным нарушением всех законов.

Но Филипп вполне отчетливо расслышал сделанное ему предложение, а потому сел, взял сигару и стал ждать следующего невероятного сюрприза. Было, однако, во всех его жестах, в том, как он сел, и в том, как он взял сигару, нечто такое, что могло навести на мысль: он, кажется, привык сидеть в присутствии великих людей.

Заметил это и инспектор. Одно мгновение он стоял прямо перед Стилом, глубоко засунув руки в карманы, прищурив холодные, почти бесцветные глаза, которые пугали новобранцев не меньше, чем закрученные кверху рыжие усы. Потом он рассмеялся раскатистым, заливчатым, дружелюбным смехом. Такой смех часто слышится в обществе равных по положению людей, но едва ли он был терпим в Северо-Западной конной страже в разговоре с подчиненными.

— Хороши сигары, а, Стил? — спросил он, медленно поворачиваясь к окну. — Мне их прислали из Регины. Что может быть лучше такой сигары в ненастный день. Фу ты, слышите, как воет ветер?

Несколько секунд он молча смотрел на унылые, серые крыши казарм и на струйки бледного дыма, на сползавшее над ним свинцовое небо, сосчитал дюжину голых, искривленных деревьев, как считал их уже неоднократно. Скользнул взглядом по останкам летних клумб, из которых торчали скрученные холодом стебли, потом, словно обращаясь к самому себе, произнес:

— Стил, действительно ли вы недоступны чарам женской красоты? — В его голосе не было обычных громовых раскатов. Напротив того, он говорил тихо, так тихо, что казалось, он ждет не ответа, а чего-то большего. И когда он повернулся, Филипп увидел нечто такое, чего он раньше никогда не видел, — румянец на лице Мак-Грегора. Бледные глаза инспектора сверкали. Голос его звучал напряженно и глубоко, когда он повторил свой вопрос.

— Я хочу знать, Стил, действительно ли вы недоступны чарам женской красоты.

Филипп почувствовал, что его собственные щеки заливает румянец. Никакие слова на свете не могли в эту минуту подействовать на него сильнее, чем вопрос, заданный ему инспектором. Действительно ли он недоступен чарам женской красоты? Неужели Мак-Грегор знает… Он шагнул вперед, слова были готовы сорваться с его языка, но он овладел собой, не проронив ни звука.

Недоступен чарам женской красоты. Он тихо рассмеялся, но в лице его была какая-то напряженность. Мак-Грегор заметил ее, но не понял причины.

— Действительно ли недоступен чарам женской красоты? — повторил он, смело глядя на своего собеседника. — Думаю, что да, сэр.

— Вы уверены?

— Твердо уверен, сэр. Конечно, только поскольку я себя знаю.

Инспектор сел за стол, выдвинул ящик и вынул из него фотографию. Несколько секунд он смотрел на нее, попыхивая сигарой. Потом, не отрывая от нее глаз, сказал:

— Я намерен посвятить вас в одно чрезвычайно странное дело. Самое странное в нем — это то, что оно очень несложно. В сущности, это занятие для самого желторотого новобранца, и все же я готов поклясться, что во всем Саскачеване я никому не сказал бы того, что говорю сейчас вам. Довольно парадоксально, правда?

— Да, — сказал Филипп.

— Но когда вы узнаете все детали, мои слова не покажутся вам парадоксальными, — продолжал инспектор, поставив фотографию на стол и глядя на Стила из-за облака сизого дыма. — Послушайте, Стил, я знаю, кто вы такой. Я знаю, что ваш отец Филипп Стил из Чикаго. Я знаю, что вы приехали сюда исключительно из любви к романтике и приключениям. Я знаю также, что вы невинный цыпленок, и что вы большую часть вашей жизни провели там, где красивые женщины встречаются на каждом шагу и где мягкий голос и нежная улыбка не такое редкостное диво, как тут у нас. Факт тот, что у нас есть свой способ узнавать о человеке то, что нам нужно.

— И, по-видимому, чрезвычайно искусный способ, — непочтительно перебил его Стил. — А какие у вас есть основания считать меня «недоступным», как вы выражаетесь? — прибавил он холодно.

— У меня было одно-единственное основание, и я вам сказал, какое, — промолвил инспектор, перегибаясь через стол. — Вы видели в своей жизни столько хорошеньких лиц, Стил, и вы так привыкли к ним, что если вам тут встретится красивая женщина, то она вряд ли сможет вскружить вам голову. Ну а теперь…

Мак-Грегор запнулся, потом рассмеялся. Румянец на его щеках стал еще гуще. Он опять посмотрел на фотографию.

— Я буду с вами откровенен, — продолжал он. — Эта молодая женщина посетила меня вчера и в течение четверти часа — пятнадцати минут, заметьте, — свела с ума. Поняли? Я оказался непроницательным, а ведь я состарился на службе, и у меня не было любовных дел уже… уже очень давно. Я намерен послать вас в лагерь Вескуско, за Ле-Па с тем, чтобы вы доставили сюда арестованного. Этот человек — ее муж. Он чуть не убил Ходжеса, тамошнего начальника работ. Ему грозит минимальное десятилетнее заключение, и его жена делает все, чтобы спасти его. И даю вам слово, Стил, будь я гонцом и приди она ко мне так, как она пришла ко мне вчера, то я бы дал ему улизнуть. Но этого не должно быть. Поняли? Не должно быть. Мы должны доставить этого человека сюда и мы должны его судить по закону. Что может быть проще, чем доставить сюда арестанта из Вескуско, не правда ли? Любой новобранец справится с этой работой, и все же…

Инспектор замолчал, чтобы раскурить погасшую сигару, потом прибавил:

— Если вы сделаете это, Стил, я позабочусь о том, чтобы вам дали повышение.

Он перебросил Филиппу фотографию.

— Вот она. Не спрашивайте меня, откуда я достал карточку.

Странная дрожь охватила Филиппа, когда он взял в руки фотографию. На него глянуло изумительное, прекрасное лицо. Такое юное, такое детски-обаятельное, что с его уст чуть было не сорвался возглас изумления. При других обстоятельствах он готов был бы поклясться, что это карточка школьницы. Он поднял глаза, собираясь заговорить, но Мак-Грегор тем временем отодвинулся к окну, весь в облаках дыма, и вновь заговорил, не поворачивая головы:

— Эта фотография сделана около десяти лет назад.

Филипп почувствовал, что он старается придать своему голосу естественное выражение.

— Но с тех пор она очень мало, почти совсем не изменилась. Ее фамилия Торп. Я пришлю вам письменный приказ после обеда. Вечером вы можете двинуться в путь.

Филипп встал.

— Больше ничего? — спросил он. — Эта женщина…

— Больше ничего, — перебил его инспектор, все еще глядя в окно. — Только это, Стил, вы должны доставить его сюда. Что бы ни случилось, доставить его сюда.

Поворачиваясь, чтобы уйти, Филипп, так ему показалось, уловил еще что-то: подавленный, прерывистый вздох, который заставил его повернуть голову. Инспектор не пошевелился.

— Что означает эта чертовщина? — спросил себя Филипп, тихо прикрыв за собой дверь. — Ты напоролся на странное дело, Филипп Стил, будь уверен. Повышение за доставку арестованного. Что за черт…

Он остановился на мгновение. С учебного плаца, находившегося в сотне ярдов от него, донеслись глухой топот копыт и громовой голос сержанта Моди, выкрикивающего команды. Моди был человеком со стальным сердцем. Во имя службы он встал бы грудью перед жерлом пушки. Он состарился в рядах конной стражи и был не более доступен чарам женской красоты, чем каменный людоед. Почему Мак-Грегор не послал его?

«Недоступен чарам женской красоты». Эти слова вызвали в душе Филиппа прежнюю тоску по дому, грусть, сожаление, когда он вернулся в казарму. Его интересовал вопрос, что именно знает о нем Мак-Грегор. Он сел и в тысячный раз перед ним возникли два видения, сыгравших такую большую роль в его жизни, — лицо девушки, которую он знавал у себя на родине, девушки прекрасной, как Диана де Пуатье, и бездушной, как сфинкс, девушки, которая хотела продать себя за его имя и состояние, и лицо женщины, которую он встретил среди ледяных скал озера Бен. «Недоступен чарам женской красоты». Он рассмеялся и набил трубку. Мак-Грегор точно угадал, хоть он и не знал, что произошло прошлой зимой, перед тем как Филипп явился на Север в поисках приключений, хотя он и понятия не имел о борьбе, которую Филиппу приходилось вести за другую женщину с мистером Беком Номи, дезертиром.

 

Глава VI. НЕОЖИДАННАЯ ИНСТРУКЦИЯ

Уже близился вечер, когда Филиппу принесли инструкцию инспектора. Она была строго официальна по форме, давала ему все необходимые деловые сведения и предписывала отбыть в Ле-Па той же ночью. К инструкции была приколота полоска бумаги, на которой были написаны те самые слова, что Мак-Грегор произнес несколько часов назад: «Что бы ни случилось, доставьте арестованного».

Подписи не было, а первые четыре слова были дважды подчеркнуты. Что означало это позорное напоминание? Как только оно исходило от такого человека, как Мак-Грегор, оно имело необычное значение. Если это было предостережение, то почему инспектор не посвятил его ни в какие подробности? В течение часа, что он собирался в путь, Стил всячески искал ключ к этой загадке. Предстоящее дело казалось ему весьма несложным. Человек по фамилии Торп покушался в Вескуско на убийство. Он был арестован, и теперь его следовало доставить в Нельсон-Хауз. Любое ничтожество, любой трус сумел бы сделать это, и все же…

Он в десятый раз перечитывал записку инспектора. «Что бы ни случилось». Невольно его охватило некоторое возбуждение. С того часа, как Бек Номи на его глазах дезертировал со службы, он ни разу не чувствовал себя таким взволнованным. Охваченный возбуждением, он задал себе вопрос, который еще несколько мгновений назад мог бы показаться нелепым. Возможно ли, что на всем Севере нашлась женщина, столь же прекрасная, как жена полковника Беккера?.. Женщина столь прекрасная, что она вскружила голову инспектору Мак-Грегору, как миссис Беккер вскружила голову Беку Номи и ему?

Возможно ли, что между этими двумя женщинами, женой убийцы и миссис Беккер, есть какое-то связующее звено, есть нечто общее?

Он отогнал от себя эту мысль с отвращением. Подобные вопросы были абсурдны. И все же он не мог справиться с эмоциями, которые эти вопросы вызывали. Так или иначе, что-то должно было случиться. В этом он был уверен. Поведение инспектора, его речь, таинственная нервозность, странная дрожь в голосе в минуту прощания — это все убеждало Филиппа в полной обоснованности полученного им предостережения. И все, что случится, случится по вине женщины, чья девичья красота сияла ему с фотографии. Он был твердо уверен в том, что Мак-Грегор уяснял себе, какого рода опасность ему, Стилу, угрожает, и так же твердо он уяснял себе, что какие-то веские мотивы не позволили инспектору сказать больше того, что он сказал. Он уже начал ощущать в предстоящем ему деле привкус таинственности, авантюры, романтики, всего того, что он любил в жизни. Одновременно он испытал еще одно чувство, которое смутило и обеспокоило его. Несколько дней назад у него было одно желание: как можно скорее покинуть Север, как можно дальше уйти от озера Бен. А теперь он ощущал сильное волнение при мысли о том, что вновь приблизится к этой женщине, которая стала неотъемлемой частью его существа. Он не увидит ее. Даже от Вескуско несколько дней езды до озера Бен. Но все же она будет ближе к нему, чем теперь, и от этой мысли его пульс бился чаще.

Он пришел на вокзал за десять минут до отхода поезда и воспользовался этим, чтобы побродить среди народа, заполнявшего перрон. Мак-Грегор достаточно ясно дал ему понять, что во всем, что ему предстоит странного и опасного, важную роль будет играть необыкновенная наружность женщины. И он стал искать эту женщину. Ее не было на вокзале. Он дважды прошелся по всем вагонам своего поезда, но не нашел ни одного лица, похожего на лицо, изображенное на фотографии.

Было уже очень поздно, когда он прибыл в Этомани, где шестидесятимильная ветка Гудзоновой железной дороги сворачивает к Северу. На заре он пересел на товарный поезд, который должен был привезти его в Ле-Па. Он был его единственным пассажиром.

— Впереди на линии нет даже дрезины, — сообщил ему проводник в ответ на его вопрос. — Это первый и единственный поезд за пять дней.

«В конце концов это все-таки пустяшное дело, несмотря на все тревоги и предостережения инспектора, — подумал Филипп. — Женщина во всяком случае не опередила его. Два дня назад она была в канцелярии Мак-Грегора, стало быть, она никак не могла быть в данный момент в Ле-Па или в Вескуско, разве что она все время ехала на собаках. Огорченный Филипп как следует выругался, позавтракал с поездной бригадой, лег спать и проснулся, когда поезд уже прокладывал себе дорогу в глубоком снегу, запершем Саскачеван.

Проводник передал ему письмо.

— Оно было сдано в почтовый вагон, — пояснил он. — Я придержал его для вас, вместо того чтобы сдать его в контору.

— Спасибо, — сказал Филипп. — Заказное, из штаба. Но какого черта они не послали за мной вслед курьера вместо письма? Они могли бы поймать меня в поезде.

Он вскрыл казенный конверт и извлек из него сложенную вчетверо бумагу. То не был официальный бланк. Он, Филипп, сразу же узнал диковинный почерк инспектора и его подпись.

Он удивленно свистнул, когда прочел следующие строки:

« Следуйте велению совести, и вы с честью выйдете из этого испытания.

Феликс Мак-Грегор «.

И это все. Ни даты, ни слова пояснения. Даже обращения к нему не было в этой второй записке. Он поднял с пола конверт и посмотрел на штемпель. Отправлено в четыре тридцать. Часом позже, в пять с лишним, он получил словесную инструкцию от Мак-Грегора. Стало быть, инспектор написал эту записку до их вчерашнего разговора, до того как он сказал:» Что бы ни случилось, доставьте арестованного «. Но, по-видимому, это письмо было заключительной инструкцией, поскольку оно было послано с тем расчетом, чтобы попасть к нему только теперь. Что это значит? Этот вопрос мучил Филиппа, повторялся двадцать раз, в то время как он пробирался под покровом сгущавшихся полярных сумерек к единственной в городе бревенчатой гостинице.

Он был уверен, что действиями инспектора руководили какие-то скрытые мотивы. Но какие?

Внезапно он остановился в сотне шагов от мерцающих огней гостиницы» Малый Саскачеван «, громко рассмеялся и принялся набивать свою трубку. Его вдруг осенило, почему Мак-Грегор знал, что он, Филипп Стил, человек с образованием, жизненным опытом, найдет ключ к загадке там, где сержант Моди или кто-нибудь другой вернется в штаб за объяснениями. А инспектор Мак-Грегор, служака с двадцатилетним стажем и испытаннейший охотник за преступниками, не хотел давать никаких объяснений. У Филиппа кровь забурлила в жилах при мысли о том, какому страшному риску инспектор подвергает самого себя. Огласка письма, которое он держал у себя в руках, неминуемо повлекла бы за собой опалу и отставку даже такого человека, как Феликс Мак-Грегор.

Он сунул письмо в карман и пошел дальше. Уже повсюду горели огни. С замерзшей реки доносились звуки гармошки, на которой играли в китайской кофейне, да вой побитой либо искусанной в драке собаки. Там, где фонари единственной в городе улицы бросали красный отсвет на черную стену леса, какой-то пьяный метис пел на ломаном французском языке» Песню карибу «. Филипп услышал отдаленное щелканье бича, дружный ответный вой волкодавов, и секундой позже мимо него пронеслись сани, запряженные шестеркой собак, так близко, что ему пришлось посторониться. Да, это был Ле-Па, преддверие пустыни. За ним, на той стороне замерзшей, застывшей в белом безмолвии реки простиралась бесконечная пустыня, полная дорогих его сердцу романтики и тайны, простирался мир глубоких снегов, молчаливых людей, отчаянной борьбы за существование, мир, где единственным законом природы было выживание сильнейшего и единственным людским законом:» Поступай с твоим ближним так, как ты хочешь, чтобы он поступал с тобой «. Никогда сердце Филиппа Стила не билось так в унисон с пульсом вольной, дикой жизни, как в эти минуты, когда его привычки, его клубы, его друзья были где-то за тысячи миль, когда он стоял на пороге великого девственного Севера.

Он проспал час, когда обедала бригада. Он проснулся голодный, как волк. Он немедленно спустился в столовую» Малого Саскачевана «, низкую комнату с бревенчатым потолком, и сел в теплый уголок.

До обеда оставалось еще четверть часа, однако как только он сел, в столовую вошел еще кто-то. Он случайно поднял глаза от двух писем, которые разложил перед собой на столе, и увидел женщину. Она пристально посмотрела на него и села за соседний столик так, что он видел лишь ее профиль.

Этого, однако, было для него достаточно, чтобы убедиться, что она молода и хороша собой. На голове у нее была шапочка из серебристого меха, из-под которой выбивались пышные каштановые волосы, отливавшие бронзой. Она ни разу не повернулась, так что Филипп ничего не смог разглядеть, кроме прелестной розовой щечки и нижней линии подбородка, уходящего в воротник из того же серебристого меха.

Несмотря на голод, он ел почти машинально, так как был всецело поглощен разрешением таинственной проблемы. Несколько раз он отрывался от своих дум, чтобы взглянуть на женщину за соседним столиком. Один раз ему показалось, что она смотрела на него и вовремя отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Филипп был большим поклонником красивых женщин, и в частности красивых женских волос, а потому его взгляд все чаще и чаще останавливался на ее бронзовых прядях. Он уже почти кончил есть, когда шум за соседним столиком заставил его поднять голову. Его сердце учащенно забилось — женщина встала. Она смотрела на него, и когда их глаза на мгновение встретились, она заколебалась, словно собираясь заговорить с ним, и в это мгновение он узнал ее.

Это была женщина с фотографии, но только она была сейчас старше и красивее. И тот же мягкий, чистый контур лица, те же темные глаза, что глядели на него в кабинете Мак-Грегора. Только там в них смеялась юная радость, а теперь они были полны невыразимой грусти.

Еще секунда, и он бы нарушил молчание, ответил бы на патетический трепет ее губ, но прежде чем он сумел вымолвить слово, она повернулась и ушла. Но даже стоя на пороге, она еще раз повернула к нему молящее грустное лицо, словно она знала, кто он и какая миссия на него возложена, и обращала к нему немую мольбу о пощаде.

Он отодвинул стул, сорвал шапку с вешалки и последовал за ней. Он увидел, как она растворила низкую дверь и исчезла в ночи. Его мозг не колеблясь принял окончательное решение. Он догонит ее на улице, представится ей и тогда, может быть, разгадает тайну макгрегоровских приказов.

Женщина быстро шла по главной улице, когда он пустился за ней следом. Внезапно она свернула на тропинку, проложенную в снегу, по направлению к реке. Перед ней расстилался пронизанный звездами ночной мрак да чернела громада девственных лесов. Сердце Филиппа забилось сильнее. Она знала, что он последует за ней, знала, что он идет в двух шагах от нее и нарочно свернула на уединенную тропинку, чтобы никто не заметил их…

Он не пытался догнать ее. Он следовал за ней все на том же расстоянии, беспечно посвистывая, твердо зная, что она остановится, чтобы подождать его. Впереди них во мраке вырисовывалась группа сосен, в их тени укрылась женщина.

Еще дюжина шагов, и Филипп оказался там же. Он услышал быстрые, легкие шаги впереди себя. Затем раздался еще один звук, шаги вплотную с ним, шорох раздвигаемых кустов, тихий голос, не женский, и прежде, чем он успел поднести руку к кобуре револьвера, человеческое тело навалилось на него сбоку.

Другое — сзади, и он упал беспомощным мешком в снег. Кто-то мощный закрутил ему руки за спину, еще кто-то заткнул ему рот тряпкой, веревка обвилась вокруг его рук и ног, и только тогда те, кто пленил его, слезли с него.

Ни одно слово не было произнесено во время свалки. Ни одно слово не было произнесено и теперь, когда его подхватили под руки и поволокли в том направлении, где скрылась женщина. В сотне шагов за группой сосен из мрака выступили смутные очертания хижины. В эту хижину его втащили и посадили на какой-то предмет, который он принял за ящик, затем зажгли свет.

Впервые Филипп увидел своих похитителей. Один из них был старик гигантского роста с изжелта-седыми волосами, ниспадавшими на плечи. Его товарищ был почти еще мальчиком, но в ловких и сдержанных движениях Филипп узнал животную силу жителя лесов, по двум-трем словам, произнесенным шепотом, Филипп понял, что мальчик — сын старика… Из угла комнаты, к которому Филипп сидел спиной, они вынесли длинный сосновый ящик. Они были так поглощены его установкой, что не заметили, как открылась дверь и вошел еще один человек. Никогда в жизни еще Филиппу не приходилось видеть такое непривлекательное лицо.

В маленьких диких глазках вошедшего засветилось торжество, когда он увидел пленника. Рот, нос, глаза — все в его лице заплыло жиром. Он перевел взгляд с Филиппа на старика и мальчика, возившихся с ящиком, и щелкнул пальцами.

— Здрасте, здрасте, — прохрипел он тихим голосом, словно у него была астма. — Чудно, чудно. — Эти четыре слова резко нарушили молчание, которое соблюдали старик и мальчик.

Когда ящик оказался посредине комнаты, в глазах Филиппа появилось выражение ужаса. То был неотесанный гроб. Не говоря ни слова и не обмениваясь ни малейшим звуком, все трое окружили его, подняли и с легкостью уложили в гроб. К своему удивлению, Филипп почувствовал, что лежит на чем-то мягком, казалось, что его странная тюрьма выложена подушками. Затем ему с величайшими предосторожностями освободили руки из-под спины и крепко-накрепко привязали их к телу. Еще пара ремней была прикреплена к стенкам гроба поперек тела, словно его тюремщики боялись, что он выпадет из гроба. Еще мгновение, и тьма поглотила его. На гроб положили крышку. Он услышал стук молотка, скрип гвоздей, проникающих в дерево, и стал метаться, стараясь крикнуть, высвободить руки и ноги. Однако ему не удалось ослабить свои узы ни на дюйм. От страшного напряжения его мускулы ослабли, и он перестал метаться, чтобы перевести дыхание и прислушаться. К нему донесся звук приглушенных голосов, и он уловил мерцание одного огонька, потом другого, потом третьего и увидел, что в стенках гроба просверлено около полудюжины дырочек. Это открытие доставило ему большое облегчение. По крайней мере он не задохнется. Через несколько минут он убедился, что ему даже удобно лежать и что его тюремщики не только устроили ему приличную постель, но и подложили ему подушку под голову.

 

Глава VII. ТРАГЕДИЯ В ХИЖИНЕ

Через несколько секунд Филипп услышал тяжелые шаги и стук открываемой двери. Предвидел ли Мак-Грегор подобный оборот дела? Входило ли это в программу в качестве роли, предназначенной ему? Его кровь закипела, и при этой мысли он сжал кулаки, потом он начал размышлять более хладнокровно. Таинственные враги оставили ему его оружие. Они положили в гроб его шапку и расстегнули на нем пояс с патронами, чтобы ему было удобнее лежать. Что все это значило? Сотый раз задавал он этот вопрос.

Приближавшиеся шаги прервали его размышления. Дверь в хижину распахнулась, и он услышал перешептывающиеся голоса.

Он напряг слух. Сначала он готов был поклясться, что слышит тихий, музыкальный женский голос, но голос этот вскоре замолк, чьи-то руки приподняли гроб, протащили его через всю хижину и осторожно положили на какой-то предмет на снегу; его изумление возросло, когда он понял, что произошло.

Гроб стоял на санях. Он слышал скрип ремней, затягиваемых вокруг гроба под санями, беспокойное движение собак, их скулящий вой, жалобное щелканье клыков. Потом сани медленно тронулись. Бич свистнул над ним, послышалось громкое понукание, и собаки побежали рысью. До слуха Филиппа вновь донеслись воющие звуки гармоники. Он заметил, что при небольшом напряжении он может повернуть голову так, чтобы поглядеть в дырку, пробуравленную на уровне его глаз в стенке гроба. Сани свернули с темной тропинки на улицу и, наконец, остановились перед ярко освещенным домом, откуда доносились хриплые голоса, смех, хмельное пение.

Один из тюремщиков зашел в трактир, а другой присел на гроб и прикрыл ногой отверстие, в которое смотрел Филипп.

— Куда держите путь, Финги? — осведомился чей-то голос.

— В Вескуско, — ответил сидевший на ящике.

Судя по жирному, хрипловатому голосу, это был тот человек, который вошел последним в хижину.

— Еще кто-нибудь умер, да? — спросил первый голос.

— Нет. Снаряжение и планы для Ходжеса в лагерь. Видно, у него большая спешка, что он гонит нас ночью. Ну-ка, поторопите там этого… пусть пьет скорее!

Говоривший щелкнул бичом в направлении трактира вместо того, чтобы назвать имя своего спутника.

— Снаряжение для Ходжеса в Вескуско, — прошептал про себя Филипп.

Он стал прислушиваться дальше. Однако разговор замер, и через несколько минут человек, которого назвали Финги, соскочил с ящика, щелкнул бичом и прикрикнул на собак.

Сани тронулись. Стало быть, его везут в Вескуско! И больше того, его везут к Ходжесу, начальнику строительных работ, к тому человеку, на жизнь которого покушался его будущий пленник! Неужели Финги сказал правду? И если да, то неужели это еще одна часть таинственного заговора, предвосхищенного инспектором?

В течение получаса сани неслись по гладкому, твердому снежному пути на север. Филипп все это время мучился десятками неразрешенных вопросов и догадок. Он был уверен, что прелестная женщина, которую он преследовал, сознательно заманила его в засаду. Он считал себя пленником. Но если так, то почему его везут к Ходжесу, обвинителю ее мужа, требовавшему, чтобы последнего судили по всей строгости законов?

Чем больше подобных вопросов задавал себе Филипп, тем больше он запутывался. Странные приказы и странное поведение его шефа, страстный и горестный призыв, светившийся в глазах молодой женщины, засада и теперь невероятное путешествие в гробу в Вескуско, — все это погружало его в некий хаос недоумения, из которого невозможно было выбраться.

Все же ему были ясны два обстоятельства; во-первых, ему довольно удобно лежать, и, во-вторых, они через два часа прибудут на квартиру Ходжеса, если только они действительно едут в Вескуско. И там все должно разрешиться.

Он не думал, что ему угрожает какая-нибудь опасность. Если бы это было так, то его тюремщики не оставили бы ему оружия, хотя бы и связав его предварительно. И если бы они замышляли что-то дурное, то разве они бы выложили весь ящик подушками, разве они завязали бы ему рот с таким расчетом, чтобы повязка не причиняла ему боли?

Особенно показательным было то, что во время свалки ему не было причинено никаких увечий и что в хижине никто ничем не грозил ему и не пытался его запугать. Стало быть, это была часть игры, в которой ему предстояло принять участие. Он убеждался в том все более и более, по мере того как проходило время, и все чаще вспоминались ему многозначительные слова инспектора:» Что бы ни случилось «. Мак-Грегор произнес их с особенным ударением и повторил их несколько раз. Не хотел ли он предупредить его об этой самой истории, заставить быть настороже и в то же время не слишком беспокоиться за свою судьбу?

И со всеми этими мыслями, путаными, тревожными и недоуменными, невольно ассоциировалась мысль о Беке Номи и о той женщине, которую он — к чему скрывать это от себя самого? — любил.

Если бы происшедшему сопутствовали другие обстоятельства и если бы все это случилось несколько иначе, то он был бы уверен, что тут не обошлось без Бека Номи. Но теперь он отогнал от себя это подозрение. С каждой минутой перед его взором все явственнее вырисовывались образы двух женщин: той, которая боролась за своего мужа, и той, которую он любил и за которую боролся, чтобы сохранить ее для мужа. Со смутной горечью он сравнил любовь и чувство чести женщины, чей муж совершил преступление, с легкомыслием, обнаруженным в роковой вечер миссис Беккер.

Он попытался отогнать от себя мрачные мысли, повернул голову и стал смотреть в отверстие стенки гроба. Светила луна. Изредка Стилу удавалось уловить сверкание снега на открытой равнине, но чаще перед его глазами плыла тень черного леса, через который они проезжали. Не прошло и двух часов с тех пор как они покинули Ле-Па, как сани остановились и Филипп увидел невдалеке мерцание нескольких огней.

« Вероятно, Вескуско, — подумал он. — Ого, а это что?»

С противоположной стороны гроба послышался голос:

— Это Финги? Что за чертовщину вы приволокли?

— Ваши планы и снаряжение, сэр, — хрипло ответил Финги. — Мы не могли приехать завтра. Так что решили справиться с этим делом сегодня ночью.

Филипп услышал, как хлопнула дверь, чьи-то шаги заскрипели по снегу у самого его лица.

— И в чем это вы привезли, Финги? — раздался тот же голос.

— В гробу, сэр. Только в него ваши вещи и влезли. Он валялся у нас без дела с тех пор, как в нем свезли на кладбище Мак Ви. Может, вы его потом пустите в дело, — захихикал он. — Ей-богу, пустите, хо-хо-хо!

Через секунду гроб подняли. Филипп почувствовал, что его поднимают на ступеньки, волочат через порог, потом гроб неожиданно поставили на нижний конец.

— Нет, нет, не так, — заметил Ходжес.

(Филипп был уверен, что с Финги говорит именно начальник строительного отряда. )

— Поставьте его вон туда, в угол.

— Ни боже мой! — возразил Финги, хрустя суставами пальцев. — Знаете, мистер Ходжес, я не трус, но, по-моему, нужно почитать покойников, а также ящик, в котором находился покойник. Вот тут написано на красном ярлыке:» Этим концом кверху «. И, стало быть, так надо. Не хочу, чтобы мне потом являлись привидения, хо-хо-хо!.. — Он подошел вплотную к ящику. — Я сниму этот ярлычок, мистер Ходжес. На черта он, раз в ящике лежат только бумаги да вещи?

Если бы не повязка, стягивающая ему рот, Филипп, весьма вероятно, не смог бы удержать изумленное восклицание: так неожиданно было то, что случилось в следующее мгновение. Когда ярлык был оторван, его ослепил яркий свет. Прямо против его глаз оказалась узкая щель в четверть дюйма шириной и шесть дюймов длиной. Он увидел комнату. Седобородый великан, тот самый, что подстерег его в засаде, стоял на пороге, как будто бы собираясь выйти. Финги стоял подле него. А позади них, ближе к ящику, как бы ожидая их ухода, стоял Ходжес, начальник строительных работ.

Как только те двое вышли, Ходжес вернулся к столу, стоявшему в центре комнаты; Филипп сразу же заметил, что лицо Ходжеса пылает и что он сильно возбужден. Он присел к столу, порылся в каких-то бумагах, стремительно встал, взглянул на часы и принялся шагать по комнате.

— Стало быть, она идет, — пробормотал он злорадно. — Стало быть, она-таки идет. — Он снова взглянул на часы, поправил перед зеркалом галстук и с тихим смехом потер руки.

— Красотка сдалась, — продолжал он, окинув беглым взглядом ящик. — Вовремя, вовремя!

Раздался легкий стук в дверь. Ходжес бросился открывать ее. На мгновение Филипп увидел божественное лицо, лицо той женщины, которую он видел два часа назад в Ле-Па, которое обратилось к нему с мольбой накануне вечером, лицо, которое улыбалось ему с фотографии и теперь, казалось, было покрыто маской холодного ужаса. Только глаза пылали на нем, и эти глаза, казалось, искали Филиппа в узкой щели в стенке гроба.

Ходжес шагнул вперед, протянул руки. Женщина повернулась, тихий всхлипывающий вздох сорвался с ее уст.

Еще один шаг, и Ходжес обнял ее, но она отстранилась и жестом показала ему на стул подле стола.

— Садитесь, — сказала она ему тихо. — Садитесь и слушайте!

Показалось ли это Филиппу или действительно ее глаза обратились с мольбой к ящику в углу? Его сердце неистово билось. Последнее слово было явно предназначено ему.

— Сядьте, — повторила она, ибо Ходжес мешкал. — Сядьте вон там, я сяду здесь. Прежде… прежде чем вы прикоснетесь ко мне, я хочу с вами договориться. Позволь те мне сказать все и слушайте. СЛУШАЙТЕ!

Опять это» слушайте» по адресу Филиппа. Ходжес опустился на стул. Посетительница села прямо напротив, лицом к Филиппу. Она скинула мех с плеч и сняла меховую шапочку, так что свет большой висячей лампы озарил ее чудесные волосы и мертвенно-бледные щеки, на которых Филипп еще так недавно видел яркий румянец.

— Мы должны договориться, — повторила она, не сводя глаз с Ходжеса. — Я готова пожертвовать жизнью ради него, ради моего мужа, а вы требуете, чтобы я пожертвовала еще большим. Я должна быть уверена в том, что вы меня не обманываете.

Ходжес перегнулся через стол, как бы собираясь заговорить, но она перебила его.

— Слушайте! — крикнула она, и пламя начало медленно разливаться по ее бледным щекам. — Вы, и никто другой, уговорили его ехать сюда, когда несчастный случай отнял у нас наш маленький домик в Мэрионе! Вы предложили ему работу, и он принял ваше предложение, веря в вас, как в друга, и он все еще думал, что вы друг, когда я уже знала, что вы предатель, замышляющий разбить его и мою жизнь. Он не хотел слушать меня, когда я старалась возбудить в нем подозрения, говорила ему о моем отвращении к вам. Он верил вам, готов был вас защищать! А вы… вы…

Молодая женщина, охваченная волнением, вцепилась руками в край стола. В течение нескольких секунд она задыхалась, не в силах выговорить ни слова, потом заговорила вновь, дрожащим от скрытой ярости голосом.

— А вы… вы преследовали меня, как змея, отравляли мне каждый час моего существования, потому что он верил в вас, а я не смела открыть ему глаза! И я скрывала от него… до того часа, когда вы в его присутствии явились в нашу хижину и осмелились обнять и поцеловать меня. Тогда… тогда я рассказала ему все, и он бросился за вами вслед и убил бы вас, если бы к вам не пришли на помощь. И за это я люблю его еще больше! Но я ошиблась. Я должна была тогда убить вас!

Она разразилась рыданиями. Быстрым движением Ходжес вскочил на ноги и подбежал к ней. Его лицо пылало, губы кривила улыбка. Но еще быстрее поднялась жена Торпа, и Филипп увидел из своей тюрьмы, как бурно вздымалась ее грудь и как грозное пламя разгорается в ее глазах.

— О, вы прекрасны! — услышал он голос Ходжеса.

С криком, в котором звучала страсть и дикое торжество, Ходжес обхватил ее руками. В эту минуту кровь побежала по жилам Филиппа диким пламенем. Он снова увидел лицо женщины, напряженное, бледное, искаженное смертельным ужасом; он увидел ее отчаянную борьбу, он услышал ее сдавленный крик, вырвавшийся из ее груди.

Впервые он сделал попытку освободиться, чтобы крикнуть сквозь плотную повязку, стягивавшую ему рот. Гроб заколебался и чуть не упал. Изнемогая от тщетных усилий, абсолютно беспомощный, он снова прильнул лицом к узкой щели. В отчаянной борьбе волосы женщины распустились и рассыпались по плечам. Ее руки тянулись к горлу Ходжеса. Потом одна из них скользнула вниз к груди, и почти одновременно раздался страшный грохот. Ходжес со стоном отшатнулся и повалился на стол.

Одну секунду жена Торпа стояла неподвижно, потрясенная происшедшим, глядя на распростертое у ее ног тело, потом медленно, точно перед лицом безжалостного судьи, повернулась к гробу. Револьвер выпал из ее ослабевших пальцев. Ни один мускул не дрогнул в ее лице, когда она медленно прошла в другой конец комнаты, взяла там небольшой топорик и принялась им сбивать крышку гроба, в котором был заключен Филипп. Ни сомнения, ни страха не было на ее лице в тот момент, когда крышка упала и Филипп очутился перед нею. Лицо его, такое же бледное, как у нее, было искажено ужасом и возбуждением. Она спокойно сняла повязку с его рта, развязала ремни на руках и ногах и отступила на шаг, не произнося ни слова, прижимая руки к груди, ожидая.

Первое, что он сделал, он опустился на колени подле Ходжеса и приложил ухо к его груди. Потом он поднял голову. Женщина склонилась над ним. Она не отвела глаз, когда их взгляды встретились.

— Он умер, — сказал он спокойно.

— Да, брат мой, он умер.

Она говорила почти шепотом, но то, что она сказала, проникло в самую глубь его души.

— Сестра моя, — произнес он, почти не соображая, что он говорит. — Моя…

— Или ваша жена, — продолжала она, положив ему руку на плечо. — Или ваша жена… Как она должна была поступить, по-вашему?

Ее голос, мягкое прикосновение ее руки заставили его на мгновение перенестись в далекую хижину на севере и вспомнить тот трагический час, когда он чуть не убил человека за гораздо меньшее преступление. Эта женщина боролась и убила, спасая собственную честь, спасая своего мужа. Его сестра… его жена… Как должны были бы они поступить? Был бы он доволен, если бы миссис Беккер, та, которую он любил, так защитила свою честь, как эта женщина?

Он поднялся, пытаясь восстановить себя против этой женщины, против того, что свершилось на его глазах.

— Теперь я понимаю, — сказал он. — Вы доставили меня сюда, чтобы я мог слышать все, что тут говорилось, и свидетельствовать в вашу пользу. Но…

— Что вы! Я ничего подобного не имела в виду! — воскликнула она, как бы предвидя все, что он скажет. — Я думала, что если он обнаружит перед вами всю свою подлость, если он узнает, что через вас всему миру станет известно, как он пытался разрушить мой семейный очаг и как он предлагал свободу моему мужу взамен… Но вы видели, вы слышали, вы понимаете! Он не посмел бы настаивать, если бы он знал, что все это станет известным, и мой муж будет освобожден. Но теперь…

— Вы убили его, — сказал он.

В его голосе не было ни сочувствия, ни сострадания. То был холодный, бесстрастный голос носителя закона, и женщина закрыла лицо руками. Он надел шапку, затянул пояс и мягко тронул ее за плечо…

— Вы знаете, где находится ваш муж? — спросил он. — Я разрешу вам провести с ним ночь.

Она просияла.

— Да, идемте.

Они вышли из хижины, старательно заперли дверь, и женщина повела его в темноте к зданию без окон в сотне ярдов от квартиры Ходжеса.

— Это лагерная тюрьма, — прошептала она. Человек в огромной медвежьей шубе сторожил вход в тюрьму.

— Вот приказ инспектора, — сказал Филипп, протягивая ему письмо Мак-Грегора. — Я беру на себя попечение об арестованном. Миссис Торп проведет с ним ночь.

Через несколько секунд дверь распахнулась, и женщина вошла в тюрьму. Уже уходя, Филипп услышал ее сдавленный рыдающий крик и изумленный возглас мужчины. Потом дверь тяжело захлопнулась, и наступила тишина.

Пять минут спустя Филипп вновь стоял над трупом Ходжеса. Странная перемена произошла с ним. Его лицо пылало румянцем, а белые зубы скалились в злобной усмешке, когда он прикрывал труп простыней. На стене висели брюки и рабочая куртка Ходжеса. Он быстро надел их поверх своего платья, нахлобучил на голову шляпу Ходжеса и вторично покинул хижину.

На этот раз он подошел к тюрьме с задней стороны, часовой все еще расхаживал перед дверью. Он был так плотно закутан в шубу, что не услышал крадущихся шагов Филиппа. Когда он повернулся, он увидел дуло револьвера в двух-трех футах от своего лица.

— Руки вверх! — скомандовал Филипп. Ошеломленный часовой безмолвно повиновался.

— Если вы повернетесь, если вы хоть пикнете, я убью вас! — грозно промолвил Филипп. — Опустите руки и держите их за спиной, вот так. — С быстротой и ловкостью, приобретенными под руководством сержанта Моди, он связал руки часовому ремнем, которым недавно был связан сам, и заткнул ему рот тряпкой, действие которой так долго испытывал на себе.

Он еще раньше заметил, в каком кармане держит часовой ключи от тюрьмы. Забрав ключ, он приказал последнему лечь в снег, связал ему ноги и открыл тюремную дверь.

В камере горел свет. Два бледных лица повернулись к нему, когда он вошел. Мужчина лежал на койке, а женщина, по-видимому, только что встала, так как одна ее рука все еще обнимала его плечи, а другая покоилась на его щеке, словно она гладила его до появления Филиппа. Ее дивные расширенные глаза посмотрели на него удивленно и недоверчиво. Он подошел к столу и улыбнулся. Жена Торпа с криком вскочила на ноги.

— Тсс! — шепнул Филипп, указывая на дверь.

Торп тоже встал. Не говоря ни слова, Филипп подошел и протянул ему руку. Еще ничего не понимая, пленник подал ее. Так они стояли в течение секунды, один улыбаясь, а другой застыв от изумления. Вдруг за ними раздался сдавленный крик. Филипп обернулся. Женщина стояла, освещенная лампой, простирая к ним руки. И никогда, даже на озере Бен, Филипп не видел женщины более прекрасной, чем жена Торпа в это мгновение.

Как ни в чем не бывало он подошел к столу, на котором лежали несколько листков бумаги, перо и чернила.

— Ваша жена, возможно, еще не рассказала вам, что произошло сегодня ночью. Но она расскажет о том, и очень скоро. А теперь — слушайте.

Он достал из внутреннего кармана записную книжку и начал писать.

— Меня зовут Стил, Филипп Стил из Северо-Западной конной стражи. В Чикаго у меня есть отец, Филипп Эдвард Стил. Отправляйтесь к нему со всей скоростью, на которую способна собачья упряжка и поезд, и передайте ему эту записку. Я пишу в ней, что ваша фамилия Джонсон и что ради меня он должен помочь вам стать на ноги и устроить человеческую жизнь вам и самой благородной маленькой женщине, которую я когда-либо встречал. Вы меня поняли, Торп?

Он поднял глаза. Жена Торпа стояла рядом со своим мужем, обняв его и глядя в его лицо. Филиппу казалось, что они только что сыграли финал драмы, которую он видел год назад.

— Вы должны сделать мне одно одолжение, Торп, — продолжал он. — Я только Филипп Стил из Северо-Западной конной стражи, но у меня есть кое-какие деньги, так что вы не думайте, что я обездоливаю себя, отдавая вам вот эту небольшую наличность. Когда-нибудь вы мне отдадите, если вам захочется. А теперь живо одевайтесь. Ваши друзья, те, что привезли меня из Ле-Па, наверно, находятся где-нибудь неподалеку с санями. Завтра мне, конечно, придется пуститься за вами в погоню. Но если вы поторопитесь, то, мне кажется, едва ли удастся поймать вас.

Он встал и взял шляпу, оставив на столе деньги и записку. Женщина потянулась к нему, мужчина, все еще оглушенный и растерянный, сделал несколько шагов вслед за ним. Он увидел, как женщина простерла к нему руки и посмотрела на него взглядом, который врезался ему в память на всю жизнь.

В следующее мгновение он открыл дверь и исчез.

 

Глава VIII. ЕЩЕ ОДНО ПИСЬМО ФИЛИППА

Сидя подле связанного часового, Филипп видел, как Торп и его жена через минуту вышли из тюрьмы и исчезли во мраке. Тогда он втащил в тюрьму часового, запер дверь и, оставив ключ в замочной скважине, вернулся в хижину Ходжеса, чтобы переодеться.

И только когда он вновь склонился над недвижным трупом, ему стала ясна вся чудовищность его поступка. Но он не испугался и не испытал раскаяния в содеянном. Он потушил свет, спокойно набил свою трубку, начал разбираться в том, что произошло, деталь за деталью. В сущности, он поступил так, как подсказывала совесть. Ходжес получил воздаяние по заслугам, а он сам, Стил, спас двоих людей.

Он не мог, однако, не понимать, что Мак-Грегор никак не предвидел подобной трагедии, и что в глазах закона он был виновен в активном содействии бегству двух лиц, которым в случае поимки грозила страшная кара. Но они не будут пойманы! Он мрачно усмехнулся в темноте. Ни один житель Вескуско не может объяснить происшедшее. Он был уверен, что часовой не узнал его и принял таинственного освободителя за одного из друзей Торпа. А Мак-Грегор…

Филипп опять усмехнулся, подумав о том, какие уничтожающие для инспектора документы находятся в его руках. Их огласка повлечет за собой немедленное увольнение Мак-Грегора, если не более суровую репрессию. Он без утайки расскажет инспектору все, что произошло в хижине.

Так он сидел в темноте над трупом, и мысли его вновь обратились к черепу мсье Жаннета, Беку Номи, прелестной женщине с озера Бен. И когда он подумал о миссис Беккер и ее флирте с Номи, вновь он вспомнил ее лицо, и вновь его захлестнула волна сладостной истомы, как тогда у походного костра. «Если бы она улыбнулась мне, а не Беку Номи, — спрашивал он себя, — обвинил бы я ее так же строго?»И как бы в ответ на этот вопрос перед ним возникло бледное, напряженное лицо полковника, и он хрипло рассмеялся.

Еще несколько часов пробыл Филипп в хижине Ходжеса. А на заре он прокрался в лес и вернулся в лагерь, заявив, что ночь он провел в Ле-Па. Только через час обнаружилось, что Ходжес убит, часовой связан, а Торп и его жена скрылись. Филипп немедленно провел дознание и с авторитетным видом заявил, что Торп, вероятнее всего, бежал на Север. В полдень он отправился в погоню.

В двенадцати милях к северу от Вескуско он повернул под прямым углом на запад, проехал пятнадцать миль и вновь повернул — на этот раз к югу. Только через три дня он появился в Ле-Па, где узнал, что следы Торпа и его жены затерялись окончательно. Два дня спустя он вошел в канцелярию Мак-Грегора. Инспектор рванулся к нему со стула.

— Вы привезли их, Стил? — крикнул он. — Вы привезли их после убийства Ходжеса?

Филипп протянул ему измятый клочок бумаги.

— Вот вам последние инструкции, сэр, — ответил он спокойно. — Я выполнил их абсолютно точно.

Мак-Грегор прочел бумажку, и лицо его покрылось мертвенной бледностью.

— Господи! — прохрипел он.

Он шатаясь вернулся к креслу, упал в него и закрыл лицо руками. Плечи его содрогнулись, словно он плакал. Прошло несколько минут, прежде чем он отнял руки от лица, и в эти минуты Филипп, низко наклонившись к нему, рассказал все, что случилось в хижине в Вескуско. Он не сказал только, что именно он обезоружил часового и освободил Торпа и его жену.

Наконец Мак-Грегор поднял голову.

— Филипп, — сказал он, сжимая руку молодого человека обеими руками, — когда она была еще крохотной девочкой, а я здоровенным девятнадцатилетним верзилой, я любил ее, она единственная женщина, которую я когда-либо любил. Понимаете? Я почти гожусь ей в отцы. Она никогда не была предназначена мне. Но такие вещи случаются иногда. И когда она пришла ко мне с мольбой о пощаде, я чуть было не сдался. Потому-то я и избрал вас, предостерегал…

Он замолк. Рыданья рвались из его груди.

— И в конце концов вы сдались, — сказал Филипп.

Инспектор в течение секунды смотрел на него, потом заговорил:

— Это было десять лет назад, в тот день, когда ей исполнилось семнадцать лет. Я тогда подарил ей маленький альбом в серебряном переплете и на его первой странице написал те самые слова, которые спасли ее и ее мужа. Вы понимаете теперь, Филипп. Это была ее последняя ставка, и она выиграла ее.

Он слабо улыбнулся и вновь уронил голову на стол.

— Вы не одиноки в ваших горестях, Феликс Мак-Грегор, — мягко сказал Филипп. — Вы тогда спросили меня, могу ли я противостоять чарам женской красоты. Да, могу, потому что одна-единственная женщина заполнила мою душу, женщина, которая не принадлежит мне и никогда не будет моей — неугасимая любовь сжигает меня, любовь, о которой никто не должен знать. Вот почему я недоступен чарам женской красоты. И никогда, никогда, Мак-Грегор, я не спрошу, где она и что с ней, с этой женщиной, женой Торпа.

Мак-Грегор молча протянул ему руку.

Рукопожатием они скрепили свой союз, и Филипп вернулся в казарму и принялся писать письмо тем двум, которым он помог бежать на юг. Он писал большую часть дня и адресовал письмо своему отцу. Уже близился вечер, когда вошел Моди со свежеполученной почтой.

— Вам письмо, Филь, — сказал он, — выглядит так, словно оно побывало на войне.

Филипп взял письмо и издал тихий свист. С первого взгляда было видно, что оно совершило необычное путешествие. Оно было испачкано и истерто по краям, а на обороте конверта он прочел надпись чернилами: «Озеро Бен». Его пальцы дрожали, когда он вскрывал конверт. И по мере того как он читал, его дыхание учащалось. Сначала он был бледен, как измятая бумажка в его руках, потом краска возбуждения залила его щеки.

Вот что он прочел:

«Дорогой Филипп Стил!

Мы сегодня получили ваше письмо и череп. К счастью, я находился в комнате Изабель, когда она его читала, иначе могло случиться нечто ужасное. Вы жестоко наказали ее, дорогой Стил, и ее, и меня, но я заслужил это наказание еще в большей степени, чем она. В тот самый день, после того как Изабель вышла из-за стола, она потребовала, чтобы я вам все объяснил. Но когда я вернулся в столовую, вас уже там не было; я подождал час, а потом пошел в вашу хижину. Вы знаете, почему я вас в ней не нашел. Стил, Изабель — не жена мне, а дочь.

Миссис Беккер намеревалась поехать со мной из Форта-Черчилла, и в этом смысле мы и писали агенту на озеро Бен. Но потом наши планы изменились. Миссис Беккер уехала в Лондон на пароходе, а Изабель поехала со мной. Шутки ради, она решила первые несколько часов нашего пребывания на озере Бен выдавать себя за… Ну, да вы понимаете! Шутка зашла слишком далеко. Когда она встретила вас и Бека Номи, шутка чуть было не превратилась в трагедию. Те несколько минут у камина Изабель использовала, чтобы проверить Бека Номи. Прежде чем вы присоединились к нам, она подошла ко мне и сказала шепотом, что Бек Номи — подлец и что она накажет его в тот самый вечер. И тогда же она поняла, что имеет дело с отъявленным негодяем, а в вашем лице — с благороднейшим человеком. И до тех пор, пока она не увидела, какое впечатление произвело на вас ее поведение, она ни о чем не догадывалась.

Вы знаете, что случилось. Она выбежала из комнаты, охваченная ужасом и стыдом. Когда я потом вернулся и сказал, что нигде не мог вас найти, она была безутешна. Она проплакала всю ночь. Я рассказываю вам все это потому, что моя дочь — самое драгоценное, что у меня есть на свете, и потому, что она чистое и честное дитя. Не могу вам передать, какое впечатление произвели на нее ваше письмо и череп. Простите нас, простите меня. Когда-нибудь мы еще встретимся.

Сильвестр Беккер».

Точно во сне, Филипп поднял с пола разорванный конверт. Что-то выпало из него на стол. Маленький пучок фиалок, засушенных между страницами книги. И когда он поднес цветы к лицу, он увидел, что стебельки их перевиты одним-единственным золотистым волосом.

 

Глава IX. ФИЛИПП ВНОВЬ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

Письмо, цветы, золотистый волос, обвитый вокруг увядших стеблей, — все это, казалось, на несколько мгновений перенесло Филиппа Стила из этого мира, в котором он до сих пор жил, в другой мир, где сознание его было притуплено, смятено как бы ударом грома, где в одну секунду изменилось все течение его жизни. В продолжение некоторого времени он не делал даже попытки осознать индивидуальное значение письма, цветов, золотистого волоса. Одна мысль заполняла его мозг, одна огромная, ошеломляющая правда, исключавшая все остальное, — сознание того, что женщина, которую он любил, не была женой полковника Беккера. Она была свободна! И он, Филипп Стил, мог надеяться… надеяться!.. Внезапно он понял значение цветов. Беккер написал письмо, а Изабель послала увядшие фиалки. Это была ее весточка ему, весточка без слов, но говорящая ему гораздо больше, чем могли бы выразить слова.

Он встал и запер дверь. Он не хотел, чтобы кто-нибудь входил. Ему хотелось быть одному, чтобы полностью постичь происшедшее, чтобы вновь овладеть собой. В течение нескольких минут он ходил взад и вперед по маленькой каморке, и никогда еще ни одна комната в мире не казалась ему более похожей на тюрьму, чем эта. Он горел одним желанием — вернуться на озеро Бен, упасть к ногам любимой женщины, вымолить прощение за нанесенную обиду.

Ему хотелось сказать ей, что благодаря ему Бек Номи стал «аутлоу», что он боролся за нее и сам бежал потому, что любил ее. Голос Моди, чрезвычайно земной и нелюбезный, вывел его из оцепенения, он сунул письмо и цветы в нагрудный карман и отворил дверь.

Моди вошел.

— Какого черта вы запираетесь? — спросил он, буравя маленькими, острыми глазками пылавшее лицо Филиппа. — Уж не боитесь ли вы, Филь, что вас кто-нибудь украдет?

— Голова болит, — сказал Филипп, прикладывая руку ко лбу. — Знаете, бывает такая головная боль, точно ваш мозг превратился в чугунный шар и болтается в черепной коробке.

Сержант положил руку на плечо Филиппа.

— Пойдите прогуляйтесь, Филь, — сказал он более мягко. — Это вам поможет… я только хотел сообщить вам кое-какие новости. Около озера Ла-Биш опять напали на след Де-Бара. Но мы можем поговорить об этом позже. Идите, идите!

— Спасибо, — сказал Филипп. — Кажется, я так и сделаю.

Он вышел из комнаты и пошел по укатанной санями дороге, которая вела в город. Он шел все быстрее и быстрее. Голова его лихорадочно работала. Он вернется на озеро Бен! Это для него было ясно. Ничто не может удержать его после того письма, что он получил сегодня. Он вернется на озеро Бен! Но как? Срок его службы истекал только через тринадцать месяцев. Отпуска в ближайшее время не предвиделось. Чтобы добиться увольнения, надо было хлопотать минимум три месяца. Ему пришло в голову, что он мог бы посвятить в обстоятельства дела Мак-Грегора, и что тот бы сумел предоставить ему возможность отправиться на Север немедленно. Мак-Грегору это было бы нетрудно сделать. Но он не решался избрать этот путь.

И тут он вспомнил слова сержанта Моди. «Неподалеку от озера Ла-Биш опять напали на след Де-Бара». Блестящая идея внезапно осенила его, и он поспешно направился обратно в казарму. Он много слышал о Де-Баре, самом ловком преступнике Севера, которого не удавалось поймать, несмотря на хитроумнейшие комбинации властей. И этот человек теперь находился неподалеку от озера Ла-Биш, то есть в районе Черчилла и озера Бен. Если Филипп добьется от Мак-Грегора разрешения отправиться на розыски Де-Бара, то тем самым будут разрешены все личные затруднения, подобная командировка даст ему возможность пробыть на Севере неограниченное количество времени и увидеться с Изабель Беккер.

Придя в казарму, он немедленно написал рапорт Мак-Грегору, послал его в канцелярию и стал ждать.

Только на следующее утро Моди передал ему приказание Мак-Грегора явиться в канцелярию. Пять минут спустя инспектор приветствовал Филиппа рукопожатием, от которого у него затрещали пальцы, и запер дверь своего кабинета на ключ.

— Не знаю, что вам ответить на это, Стил, — начал он, усаживаясь за стол с рапортом в руках и указывая ему на стул, — говоря откровенно, ваше предложение кажется мне неприемлемым.

— Иными словами, вы недостаточно доверяете мне, — сказал Филипп.

— Отнюдь нет! Никому из моих людей я так не доверяю, как вам, но если бы мне предложили пари, я стал бы держать десять против одного, что вам не удастся поймать Де-Бара.

— Предлагаю вам это пари, причем десять против одного, — запальчиво сказал Филипп.

Инспектор покрутил длинный рыжий ус и мрачно усмехнулся.

— Если бы уж я стал посылать за Де-Баром, то я послал бы двух людей, а не одного, — заметил он, — и я отнюдь не недооцениваю моих людей, когда говорю, что наш приятель Де-Бар, удравший от нас несколько лет назад, стоит любых двух людей из моего отряда. Я бы сам не решился встретиться с ним один на один. Я бы взял с собой еще одного человека, и притом хладнокровного, осмотрительного и знающего все ходы и выходы так же хорошо, как я сам. А вы… — он усмехнулся, — просите разрешения отправиться в одиночку, да ведь это же чистейшее самоубийство, голубчик! Если бы я уж послал вас, я бы откомандировал с вами крепкого, уравновешенного парня вроде Моди…

— Разве я мало исполнял работы за двоих, мистер Мак-Грегор? — перебил его Филипп. — Я знаю, что Де-Бар — опасный человек, но я уверен, что поймаю его. Дайте мне возможность сделать это.

Мак-Грегор положил сигару на край стола и перегнулся к собеседнику, сплетя свои длинные белые пальцы. Он всегда принимал эту позу, когда намеревался сказать собеседнику что-нибудь чрезвычайно важное.

— Ладно, я вам дам эту возможность, — сказал он медленно. — И кроме того, я вам дам возможность отказаться от вашего предложения после того, как я вам расскажу кое-что о Де-Баре, известном под кличкой Седьмой брат. Повторяю, держу пари десять против одного, что вы не поймаете его, если отправитесь один. С 1889 года за ним охотились четыре человека, и ни один из них не вернулся. В 99 — ом году — Форбс, в 902 — ом — Беннок, в 904 — ом — Флишем и в 907 — ом — Грешем. С момента исчезновения Грешема мы потеряли Де-Бара из виду и напали на его след, как вам известно, совсем недавно. Он в данное время находится где-то на окраине Баререн-Ланде. По имеющимся у меня сведениям частного характера, агент с Фон-дю-Лак может привести вас непосредственно к Де-Бару.

Мак-Грегор разнял сплетенные пальцы, чтобы достать из ящика стола рваную бумажку.

— Он последний из семи братьев, — сказал он. — Его отец был в свое время повешен.

— Хорошее начало, — вставил Филипп.

— Да, с этого все началось, — быстро заметил инспектор.

— Вы правы, начало было неважное. Это один из тех случаев превращения в «аутлоу», в которых в сильнейшей степени повинен сам закон. Я бы никому этого не сказал, кроме вас. Итак, я сказал, отец был повешен, а через пять месяцев выяснилось с полной очевидностью, что закон казнил невинного человека и что Де-Бар попал на виселицу благодаря целому ряду ложных показаний, сфабрикованных его арапами. Закон должен был бы отомстить сам себе. Но он этого не сделал. Два человека из тех, что послали Де-Бара на виселицу, были арестованы и оправданны — факт, который только подтверждает изречение некоего великого человека: «В большинстве случаев закон еще не есть правосудие». Не стоит вдаваться в подробности этого процесса и вызванного им всеобщего возмущения. Факт тот, что в декабре 1896 года семь сыновей Де-Бара сами стали чинить расправу. В течение одной ночи они убили трех главных виновников казни своего отца, а сами бежали на Север.

— Правильно! — воскликнул Филипп. Это слово сорвалось с его губ прежде, чем он успел подумать.

— Так думали в свое время многие, — сказал Мак-Грегор, пристально глядя на него, — в особенности женщины. И потому первые три брата, когда их поймали, были осуждены сравнительно мягко. Им скинули еще по два года за хорошее поведение в тюрьме, они отбыли наказание и теперь живут в Южной Америке. Четвертый брат покончил с собой в момент ареста на Оленьей фактории, а трое остальных окончательно «сбились с пути», по выражению судейских. Старший, Гери, убил в 1899 году офицера, конвоировавшего его из Пренс-Альберто, и был казнен, шестой брат, Поль, вернулся в свой родной город через семь лет после казни отца и был взят после того, как он, сопротивляясь, тяжело ранил двух полицейских. Сейчас он сидит в сумасшедшем доме.

Инспектор замолчал, пробегая глазами еще какую-то бумажку.

— И все это по вине самого закона, — тихо сказал Филипп. — Пять человек убито, трое — в тюрьме, один в сумасшедшем доме из-за того, что закон был слеп.

— «Король не может ошибаться», — иронически заметил Мак-Грегор, — и точно так же не может ошибаться закон. Помните это, Филипп. Закон может разрушить семейный очаг, погубить государство, покарать невинного, но он не может ошибаться. Закон — колесница индийского божества Яганаты, перед которой все должны склонить голову, в том числе и вы, и я, и если закон допустит иногда какую-то «погрешность», то он все же закон, вечный, непоколебимый, могущественный инструмент умника или богача. Будьте богачом или будьте умным.

— А Вильям Де-Бар, седьмой брат? — спросил Филипп.

— Он дьявольски умен и ловок, но не богат, — сказал инспектор. — Он доставил закону больше неприятностей, чем любой житель Канады. Он — самый младший из братьев, а вы знаете, насчет семи братьев существуют забавные суеверия. В первой же стычке он застрелил двух преследователей. Третьего он убил, пытаясь спасти своего брата на Оленьей фактории. С тех пор за ним охотились Форбс, Беннок, Флишем и Грешен, и все четверо исчезли. Все они были крепкие ребята, сильные физически, знакомые с каждой тропинкой Севера, храбрые, как черти. И все они проиграли игру. И не только игру, но и свою жизнь. Убил ли их Де-Бар своими руками или толкнул их в объятия смерти каким-нибудь иным способом, так мы и не узнали. Факт тот, что они пытались поймать Де-Бара и погибли. Я человек не суеверный, но и я начинаю сомневаться в возможности поимки Де-Бара. Ну, так что же вы скажете? Возьмете вы с собой Моди или…

— Я пойду один, с вашего разрешения, — сказал Филипп.

Инспектор тотчас же переменил тон и заговорил сухим, официальным голосом:

— В таком случае, приготовьтесь к немедленному отъезду. Агент с Фон-дю-Лак укажет вам, как добраться до Де-Бара. Все остальные сведения я вам дам сегодня же в письменном виде.

Филипп понял, что аудиенция окончена, и встал.

В полночь, уже в поезде, его уносило по направлению Ле-Па.

 

Глава X. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ИЗАБЕЛЬ

Четыреста миль по воздушной линии, пятьсот миль на лыжах и санях, запряженных собаками. На берегу Пеликанового озера, прямо на север через горную гряду Джейки, от Уолестона на запад — таков был путь Филиппа, не туда, где скрывался Вильям Де-Бар, а на озеро Бен.

Сани, запряженные шестью собаками, с погонщиком-метисом доставили его из Ле-Па в Черчилл. Сопровождаемый двумя индейцами, он проник на лыжах в Оленью страну, и спустя две недели купил собак и сани в индейском лагере на Уотер Фоунд. На второй день путешествия на западных отрогах одна из его собак поранила себе ногу о кусок льда, на третий — охромели две другие собаки. Филипп и его провожатый разбили лагерь на Сером Бобре, в шестидесяти верстах от озера Бен. Собаки не могли двинуться и на следующий день. Тогда Филипп поручил индейцу перевезти их после и пустился в путь один.

В тот день он прошел около тринадцати миль лесом и к вечеру вышел на равнину, которая отделяла его от лесов, обступивших озеро Бен. То было трудное путешествие, но он не чувствовал усталости. За это время он состряпал и съел скудный ужин, потом двинулся дальше, решив пройти до ночи как можно больше, чтобы засветло прибыть на озеро Бен. Ровно в полночь он разбил палатку.

Спеша к хижине Брида, он спрашивал себя, видели ли его полковник Беккер и его дочь из окна своей хижины. Он заметил, что занавески в ней подняты, а из трубы вьется спиральный дымок.

Он застал Брида склоненным над одной из тех счетных книг, которые он в свое время проверял вместе с полковником Беккером. При виде Филиппа Брид вскочил.

— Где вы пропадали, черт бы вас побрал! — были его первые слова. — Я охотился за вами по всей стране и в конце концов решил, что вы и Бек Номи погибли.

— Вы меня искали? — удивился Филипп. — Чего ради?

Брид пожал плечами.

— Полковник и мисс Изабель так жаждали видеть вас, что я в поисках вас три дня гонял моих людей по всей округе. Но они даже следов ваших не нашли. Любопытно знать, что, собственно, произошло?

Филипп рассмеялся. Радостный трепет охватил его.

— Словом, я тут, — сказал он, не в силах побороть дрожи в голосе. — Интересно, жаждут ли они видеть меня и теперь?

— Вероятно, жаждут, — ответил Брид, медленно раскуривая трубку. — Но вы слишком долго пропадали без вести. Они уехали.

— Уехали, — повторил он. — Уехали сегодня утром в Черчилл. — Двое саней, два индейца, полковник и мисс Изабель.

Несколько секунд Филипп молчал, стоя спиной к агенту и тупо глядя в окно.

— Они ничего не просили мне передать? — спросил он наконец.

— Нет.

— Тогда я поеду за ними, — сказал он, обращаясь больше к самому себе, чем к Бриду. Агент посмотрел на него с некоторым удивлением, и Филипп поспешил прибавить: — Брид, я не могу объяснить вам причину, но мне необходимо догнать их как можно скорее. Я не хочу терять ни одного часа. Вы можете одолжить мне упряжку и погонщика?

— У меня есть очень скверная лишняя упряжка, но нет ни одного свободного погонщика. В десяти милях отсюда живет Ле-Круе. Если бы вы могли подождать до завтра…

— Я должен ехать сегодня же, сейчас же, — перебил его Филипп. — Они укатывают для меня дорогу, и я, пожалуй, догоню их завтра днем. Приготовьте мне, пожалуйста, упряжку и выберите сами полегче сани, если можно.

В три часа он летел уже по снежному пути. Брид сказал правду, собаки никуда не годились. Их было четыре штуки: две старые, одна слепая и одна хромая.

Ко всему тому Филипп чувствовал, что его собственные силы истощились окончательно. Он прошел шестьдесят миль в полтора дня; его ноги ныли, а спина с трудом сгибалась. Но, несмотря на это, его дух становился с каждой милей бодрее. Он знал, что Изабель и ее отец не вынесут быстрой, безостановочной езды. Они смогут проехать максимум двадцать миль в день, а он, даже с такими отвратительными собаками, покроет тридцать и догонит их завтра к вечеру. Ему пришло в голову, что догнать Изабель в дороге еще в тысячу раз приятнее, чем встретиться с ней на озере Бен. Он проводит ее и полковника до Черчилла. Они несколько дней будут вместе, а потом…

Он весело рассмеялся и погнал собак быстрее. Он убедился, что скорость передвижения Беккеров была рассчитана им совершенно правильно, когда через два дня напал на остатки их костра в девяти-десяти милях от озера Бен. То был их полуденный привал. Когда он достиг его, было уже темно. В костре еще тлели угли, и он развел его заново, подбросив охапку хвороста. Он решил переночевать у этого костра, где только несколько часов назад отдыхала Изабель, а потом поехать еще быстрее, чтобы нагнать ее завтра днем.

Однако он переоценил свою выносливость. Разбив у костра палатку и постелив для себя ветки бальзама, он заснул мертвым сном. Ни заря, ни беспокойная возня собак не могли разбудить его. Когда он, наконец, открыл глаза, солнце стояло уже высоко. Он вскочил на ноги и взглянул на часы. Было уже девять часов, и только в начале одиннадцатого он пустился в дальнейший путь. Прошло много часов, прежде чем он окончательно отказался от надежды догнать Изабель и ее отца так, как ему хочется. Уже близился вечер, когда он нашел следы их ночного костра и понял, что Изабель в данный момент так же далеко от него, как в тот час, когда он выехал с озера Бен.

Он кое-что наверстал, продолжая ехать при лунном свете. Только когда луна пошла на убыль, он начал устраиваться на ночь. На следующее утро он встал до рассвета и немедленно двинулся дальше. Не прошло и часа, как он внезапно осадил собак и издал крик изумления. Следы двух саней, за которыми он гнался, расходились перед ним в разные стороны. Один из них вел прямо на восток, по направлению к Черчиллу, тогда как другой поворачивал под прямым углом на юг. В течение нескольких секунд он тщетно пытался понять, что бы это могло значить… Потом он решил, что один из иноземцев-провожатых свернул на юг поохотиться либо по какому-нибудь другому делу с тем, чтобы позднее присоединиться к каравану.

Уверенный в том, что эта догадка соответствует действительности, Филипп двинулся дальше по направлению к Черчиллу. Вскоре, к его великому отчаянию, начал падать снег так, что он едва мог различать лежавшую перед ним дорогу.

Теперь ему оставалось одно — спешить во всю в Черчилл, отказавшись от надежды увидеть Изабель до прибытия туда.

Через четыре дня он прибыл на пост. То, что он узнал там, поразило его, точно обухом по голове. Изабель и ее отец в сопровождении одного индейца свернули с дороги на юг. Другой индеец, прибывший в Черчилл, ничего не мог сообщить, кроме того, что полковник и его дочь внезапно направились в Нельсон-Хауз, либо на Йоркскую факторию, либо даже в Ле-Па. Он ничего не знал.

Филипп горько рассмеялся при мысли о том, как безжалостно с ним играет судьба. Если бы он не проспал, он бы, пожалуй, догнал Беккеров прежде, чем они свернули на юг. Если бы не напросился в командировку, то Изабель и ее отец, весьма возможно, приехали бы к нему. Они знали, что его отряд стоит в Пренс-Альберто, и поехали на юг. Он почти не сомневался, что они поехали в Нельсон-Хауз, а из Нельсон-Хауза в цивилизованный мир шел один только путь, на Ле-Па и Этомани. А Этомани находилось всего в двух часах езды по железной дороге от Пренс-Альберто.

В нагрудном кармане его куртки лежал клочок бумаги с информацией, полученной от черчиллского агента, и это обстоятельство до известной степени смягчало его разочарование. То был адрес полковника и Изабель, и он быстро набросал план действий. Он вернется на озеро Бен и напишет оттуда Мак-Грегору о своем желании оставить службу. И как только он будет свободен, он поедет в Лондон. В конце концов так будет лучше всего.

Но сначала нужно было покончить с Де-Баром. С той же лихорадочной поспешностью, с которой он раньше стремился на Север, он теперь жаждал развязаться с Де-Баром.

По прибытии на озеро Бен, он, не теряя ни минуты, написал Мак-Грегору. Брид мог дать ему только двух собак, и выбрав самые легкие сани, Филипп погрузил на них необходимое снаряжение и помчался без провожатых в Фон-дю-Лак. Он прибыл туда через неделю и нашел тамошнего агента Хютта в постели с разбитым коленом. Трое остальных обитателей поста были индейцами с Чиппеуей, не говорившими и не понимавшими ни слова по-английски.

— Де-Бар исчез, — проворчал Хютт после того, как Филипп представился ему и сообщил о цели своего приезда. — Какой-то каналья-француз, ехавший на Большие Пороги, встретился с ним, и в то же утро Де-Бар исчез. Индейцы с Чиппеуей говорят, что он ушел на заре с санями и своим псом, которого он любит больше жизни. Я готов убить этого проклятого индейца, с которым вы приехали на озеро Бен. Я уверен, что именно он сболтнул французу, что сюда едет человек из конной стражи.

— А француз этот тут? — спросил Филипп.

— Тоже нет, — пробурчал Хютт, растирая больное колено. — Сегодня утром уехал на Большие Пороги. На посту не осталось ни собак, ни саней. Этой зимой свирепствовала собачья чума, а те немногие псы, что остались в живых, разобраны охотниками. Де-Бар знает, что вы гонитесь за ним, и, по всей вероятности, поехал на Атабаску. Все, что я могу сделать, это дать вам в провожатые чиппеуейца. Он доведет вас до Шарло, а что будет дальше, Аллах его ведает.

— Ладно, — сказал Филипп. — Мы после обеда тронемся. У меня две собаки. Они немножко хромают, но я приналягу и догоню Де-Бара.

Менее чем два часа спустя Филипп и его провожатый уже углублялись в западные леса: индеец впереди, за ним сани, Филипп позади. Оба шли налегке. Филипп даже карабин и сумку погрузил на сани, оставив себе только револьвер. Был час дня. Последние лучи холодного зимнего солнца умирали, предвещая наступление серых сумерек, преддверия северной ночи. Черный лес смыкался вокруг путешественников, и Филипп, взглянув на серые спины собак, на молчаливого индейца, шедшего впереди, почувствовал, как мелкая дрожь пробежала по его телу. Он мысленно нарисовал себе образ Де-Бара, и этот образ пришелся ему по вкусу. Такого человека он бы с гордостью назвал своим другом. Но сгущающиеся сумерки, серый силуэт индейца и бесшумные тени собак, мертвое безмолвие вокруг — все это заставляло его помнить, что кроме Де-Бара-человека есть еще и Де-Бар — «аутлоу».

И этот Де-Бар шел впереди и подстерегал его и замышлял ловушки, как тогда, когда четверо других поочередно преследовали его. Эта игра была уже ему не внове. Четыре человека пали жертвой этой игры, и каждый из них был ему еще более смертным врагом, чем предыдущий. Быть может, он был совсем близко от Филиппа и готовил ему ту же участь, что и его предшественникам. Кровь закипела в жилах Филиппа при этой мысли. Он обогнал собак, остановил индейца и исследовал дорогу. Она была проложена давно. Холод заморозил глубокие следы собаки Де-Бара и затянул тонкой пленкой впадины от его лыж.

Он вернулся к саням и отвязал свой карабин. В мгновение ока вся его симпатия к Де-Бару исчезла. Не с законом боролся он теперь, не закону грозил он гибелью, а ему самому, Филиппу. Филипп пошел вперед, напряженно прислушиваясь. При каждом шорохе, при каждом хрусте мерзлых веток его пальцы стискивали затвор карабина, а сердце билось сильнее. Несколько раз он пытался заговорить с индейцем, но тот не понимал ни слова и упорно молчал.

Когда окончательно стемнело, они разложили костер и поужинали.

На заре они двинулись дальше. Дорога все еще казалась давно проложенной. Та же самая морозная паутина, те же самые следы Де-Баровой собаки и его лыж свидетельствовали о том, что он здесь проходил давно. В течение следующих суток они шли шестнадцать часов. Пленка, затягивающая следы Де-Бара, становилась все тоньше. На следующий день они шли четырнадцать часов, потом двенадцать и, наконец, пленка исчезла вовсе. Им попадались на дороге остатки костров, разложенных Де-Баром, и в этих кострах под пеплом еще тлели угли. К этому времени они достигли реки Шарло, и индеец пошел обратно в Фон-де-Лю. Филипп двинулся дальше в сопровождении двух окончательно охромевших псов.

Было раннее утро, когда он перешел реку и углубился в горы; с каждым шагом его пульс бился чаще. Де-Бар был близко. Он был уверен в этом. Он скоро догонит его, и тогда будет бой, ибо Де-Бар не будет пойман врасплох.

Последние двенадцать миль «аутлоу» шел прямо на север. Филипп неоднократно справлялся со своей картой, и карта говорила ему, что до самого Великого Невольничьего озера на его пути не встретится ни одного человеческого жилья.

Теперь он начал бояться, что ему не удастся догнать Де-Бара. Все его тело мучительно ныло, и он двигался все медленнее. После каждого привала боль все усиливалась и грызла его кости так, что он начинал хромать, подобно своим собакам. Он подумал — Де-Бар уйдет от него. Эта мысль терзала его, и в следующий раз он остановился только тогда, когда его ноги окончательно отказались служить ему. Он стоял на берегу небольшого озера. Де-Бар сначала, по-видимому, решил перейти его, но потом передумал и пошел вокруг по берегу. Филипп проследил глазами путь, проделанный Де-Баром, и решил выиграть время, перейдя озеро по льду.

Он спустился на лед с санями и собаками, не думая о том, что «аутлоу» неспроста пошел по берегу. На середине озера он обернулся, чтобы подогнать собак, и услышал под ногами глухой потрескивающий звук. Пока он стоял в нерешительности, звук все усиливался, пока не превратился в оглушительный грохот. Филипп громко прикрикнул на собак и бросился вперед, но было уже поздно. Лед позади него треснул, точно стекло, и собаки вместе с санями провалились в бездну у него на глазах. Он как безумный бросился бежать к берегу, находившемуся в сотне шагов от него. Еще десять шагов — и он достиг бы его, но одна из лыж застряла в снегу. Задержка длилась всего одну секунду. Но эта секунда оказалась роковой. Прежде чем он успел броситься ничком — в этом было его единственное спасение, — лед раздался и он погрузился в воду. В последнюю секунду он подумал о Де-Баре и помощи, которую тот мог бы ему оказать, и погружаясь, испустил ужасный вопль. В следующее же мгновение он пожалел об этом. Он был по пояс в воде, но ноги его касались дна. Теперь он видел, что ледяная корка не толще дюйма находилась над поверхностью воды на расстоянии фута. Он без труда скинул под водой лыжи и начал выбираться на сушу. Через пять минут он был уже на берегу, окостенев от холода. Его промокшая одежда немедленно замерзла на воздухе. Первой его мыслью была мысль о костре, и он, стуча зубами, начал собирать хворост и березовую кору. И только когда костер был сложен, он понял, что он в ужасном положении. Его сумка осталась на санях, а в сумке осталась коробка со спичками.

Он побежал обратно к полынье, не замечая того, что он всхлипывает от отчаяния. Ни следа саней, ни следа собак, погибло все: пища, огонь, сама жизнь.

Он достал из замерзшего кармана зажигалку, присел на корточки у незажженного костра и начал чиркать ею, заранее зная, что из этого ничего не выйдет. Он продолжал вертеть колесико, пока его руки не стали лиловыми и не окостенели окончательно. Тогда он медленно встал и посмотрел туда, где путь, проложенный Де-Баром, тянулся от озера прямо на север. И даже в этот миг, когда ледяное дыхание смерти сковывало кровь в его жилах, он сознавал всю иронию, таившуюся в его положении.

— Закон против природы, Вилли, — пробормотал он, обращаясь к невидимому Де-Бару. — Закон не захотел отомстить тебе десять лет назад… Теперь он, кажется, мстит. — Он побежал по следам Де-Бара. Тропа шла по склону, усеянному валунами и сухим хворостом. Когда он добрался до вершины и, оглядевшись по сторонам, увидел голую пустыню, родившаяся было в нем надежда умерла в его груди.

— Вы моя единственная надежда, Вилли, — пробормотал он. — Может быть, если бы вы знали, что случилось, вы бы вернулись и подарили мне одну-единственную спичку. — Он попытался рассмеяться, но губы уже не слушались его. Он, спотыкаясь, побрел вниз по холму. Он замерзал. Он знал это, хотя и не испытывал особой боли. Ему оставалось всего несколько минут жизни. Он знал и это. С каждым шагом он двигался все медленнее. Его ноги, казалось, были налиты свинцом. Однако он с удивлением заметил, что первоначальный ужас покинул его. Казалось, смерть была еще далеко. Он спокойно думал о Мак-Грегоре, о родном доме, и после всего об Изабель. Он думал о том, как погибли его предшественники, так ли, как он, или иначе. Еще его интересовало, будет ли когда-нибудь найден его труп или он пропадет бесследно, как те четверо.

Пройдя еще четверть мили, он остановился.

— Шестьдесят градусов ниже нуля… Закон себе мстит.

Его лиловые губы с трудом произносили слова, а порывы ветра заставляли его шататься.

 

Глава XI. ЗАКОН ПРОТИВ ЧЕЛОВЕКА

Внезапно дрожь потрясла Филиппа, и он мгновенно замер. Что это ползет в сером сумраке по мерзлой пустыне? Что это черное у основания и постепенно тающее в мерзлом воздухе? Хриплый крик вырвался у него из груди, и он побежал вперед, задыхаясь, точно насмерть загнанное животное. Загадочное пятно приближалось, темнело. Ему казалось, что он ощущает тепло, исходящее от этого пятна и вливающее в него новую жизнь.

Он спустился с уступа скалы в ущелье, которое сначала казалось ему бездонным. Потом вскарабкался на второй уступ, втыкая бесчувственные руки, точно палки, в снег, и по другую сторону уступа увидел нечто такое, что заставило его замереть. То было лицо, страшное, бородатое лицо. Если бы слабость не ослабила Филиппа, он заметил бы на этом лице жуткую печать голода.

Это лицо, ужасное, грозное, казалось лицом людоеда, и Филипп понял, что перед ним стоит Вильям Де-Бар, Седьмой брат.

Он пополз вперед, и тот тоже пополз вперед, и они сцепились оба, изнемогая от усталости, слабости, и покатились на дно ущелья. Но, несмотря на их слабость, эта борьба была ужасна. То была борьба двух человеческих призраков. И когда последняя искорка жизни потухла в них, они повалились навзничь, задыхаясь, на расстоянии фута друг от друга.

Филипп посмотрел на костер — небольшой, ярко пылавший костер, — и ему захотелось повалиться всем телом на этот костер, чтобы пламя въелось в его замерзшую плоть.

Во время борьбы он что-то бормотал об аресте, об убийстве, но теперь первым заговорил Де-Бар.

— Вы замерзли, — сказал он.

— Я умираю от холода, — сказал Филипп.

— А я от голода.

Де-Бар поднялся. Филипп весь съежился, ожидая нападения, но Де-Бар протянул ему руку в теплой рукавице.

— Вы должны немедленно снять все, что на вас есть, иначе вы умрете, — сказал он. — Ну?

Филипп медленно протянул ему руку. Де-Бар подвел его к саням, стоящим за костром, и закутал его в толстое одеяло. Потом он достал из кармана стальной нож, распорол на Филиппе обе штанины и рукава куртки, разрезал шнурки сапог и толстые шерстяные носки, начал растирать ему руки и ноги. Он тер их до тех пор, пока Филипп не почувствовал жжения, точно от комариных укусов.

— Еще бы десять минут, и вас не было бы в живых, — сказал Де-Бар. Он закутал Филиппа во второе одеяло и подтащил сани, на которых тот лежал, поближе к костру. Потом подбросил в огонь еще охапку хвороста и достал из кармана мерзлую ощипанную птицу величиной с воробья. Держа ее между большим и указательным пальцами, он взглянул на Филиппа и подобие улыбки промелькнуло на его обросшем лице.

— Обед, — сказал он, и Филипп уловил нотку горькой иронии в его голосе. — Это — дрозд, первое живое существо, встреченное мною на пути сюда из Фон-де-Люка. Он весит четыре унции, и мы сейчас полакомимся им. Я не ел с позавчерашнего утра, но тем не менее я рад угостить вас, если вы голодны.

— А куда делся ваш провиант? — спросил Филипп.

Он почувствовал, как по его жилам разливается тепло. Но не оно было причиной румянца, вспыхнувшего на его лице. Де-Бар спас ему жизнь, и теперь, когда он мог убить его, он предлагал ему пищу. «Аутлоу» насадил птицу на заостренный прут, как на вертел, и указал на огромную собаку из породы мекензи, привязанную к стволу сосны.

— Я взял с собой достаточно провизии, чтобы продержаться до Чипецей, но в первую же ночь пес съел все, оставив мне одни кости. А ваш провиант утонул в озере, а?

— Да, вместе с собаками, — сказал Филипп. — Спички, и те погибли.

— Лед обманная штука, — заметил Де-Бар дружеским тоном, медленно переворачивая птицу над огнем. — Этим озерам ни в коем случае нельзя доверять. Пожалуй, вы бы меня быстро догнали, не случись с вами эта история, а?

Он усмехнулся, и Филипп, к великому своему изумлению, тоже усмехнулся.

— Да, я шел за вами по пятам, Виль.

— Хо-хо-хо, — рассмеялся «аутлоу». — Это звучит замечательно. Меня все знают под другим именем. Я за много лет впервые слышу свое настоящее имя.

Он внезапно перестал смеяться, и лицо его омрачилось.

— Это мне напоминает родину, — промолвил он более мягко. — А вас как зовут, товарищ?

— Стил… Филипп Стил.

— Я когда-то знал одного Стила, — сказал Де-Бар. — Еще до того, как… Он был моим другом.

На мгновение он перевел глаза на Филиппа. То были глубокие, серые, широко расставленные глаза. В них светилась такая отвага, их взгляд был так прям, что Филипп запомнил их навсегда. Он заметил также, что Де-Бар совсем еще не старый человек, несмотря на свой изможденный вид.

Он присел на санях, когда Де-Бар отошел от него и начал развешивать на прутьях, воткнутых в снег вокруг костра, замерзшую одежду Филиппа.

— Почему вы не убьете собаку, раз вы голодаете? — спросил он.

— Потому что пес второй из самых близких мне существ, — сказал он дрогнувшим голосом. — Он неразлучно со мной в течение десяти лет. Он голодал вместе со мной, дрался вместе со мной, умирал вместе со мной и будет со мной до тех пор, пока я жив. Вы бы стали есть мясо вашего брата? Он мой брат, последний мой брат, которого мне оставил ваш великий закон. Вы бы убили его, будь вы на моем месте?

Что-то защекотало в горле у Филиппа, и он ничего не ответил. Де-Бар подошел к нему, держа зажаренную птицу на конце прута. При помощи ножа он разрезал птицу на две части и поделил одну из этих частей пополам. Одну четвертушку он бросил собаке, которая сразу же проглотила ее. Половину же он насадил на острие ножа и протянул Филиппу.

— Нет, — сказал тот, — не могу.

Их глаза встретились, и Де-Бар, стоявший на коленях, откинулся назад, не сводя взгляда с Филиппа.

— Послушайте, Стил, — сказал он, помолчав секунду, — не будьте дураком, забудем все на время. Кто знает, что случится с нами завтра или послезавтра. Умирать в компании все-таки приятнее, чем в одиночку, правда. Забудем о том, что вы — закон, а я — человек, и что я кого-то там убил. Мы оба в одинаковом положении; будем же эти несколько часов друзьями, протянем друг другу руки и встретим последнюю минуту вместе. Если мы каким-либо чудом спасемся и найдем пищу, то будем бороться честно и открыто. Лучший из нас победит. Будьте честны со мной, старина, и я буду честен с вами, вот вам моя рука.

Он протянул руку, заскорузлую, мозолистую, покрытую шрамами, и Филипп, издав какой-то странный горловой звук, крепко стиснул ее.

— Я буду честен с вами, Виль, — крикнул он. — Клянусь, что я буду честен при этих условиях, если мы найдем пищу и останемся в живых, мы будем драться один на один, и лучший из нас победит. Но сегодня я уже ел, а вы умираете от голода. Ешьте поскорей, потом покурим. К счастью, моя трубка и табак уцелели.

Де-Бар принялся есть, а Филипп курил трубку. Как ни мизерна была пища, но она вдохнула в Де-Бара новую жизнь. Он стал ловко собирать хворост, пока Филипп подставлял свое лицо ласке огня, а оттаивающая одежда дымилась над костром.

— Хорошая штука компания, — сказал «аутлоу», возвращаясь к костру. — Знаете, я уже много лет не чувствовал себя так хорошо, спокойно, ей-богу. Не потому ли, что я чувствую приближение конца?

— У нас еще есть надежда, — вставил Филипп.

— Надежда, — воскликнул Де-Бар, — больше, чем надежда, голубчик, уверенность, уверенность в том, что конец близок. Видите ли, Стил… — Он сел на сани рядом с Филиппом и заговорил таким тоном, словно они были знакомы много лет. — Я жду конца, и поэтому-то я так весел и спокоен… Я вам кое-что расскажу, если вы ничего не имеете против.

— Говорите, я слушаю, — сказал Филипп и придвинулся ближе.

Теперь их плечи соприкасались.

— Это конец, — говорил Де-Бар очень тихо. — Если мы выберемся отсюда и будем драться, вы победите, потому что я буду мертв, Филь. Вы понимаете, когда бой кончится и вы победите, я буду мертв. Это один шанс.

— Если победите вы, Виль?

— Это будет другой исход, — сказал он мягко. Потом указал на собаку. — Я вам говорил, этот пес — второе по счету близкое мне существо на земле. Первый мой друг девушка. Она жила там, у меня на родине… много лет назад… как это случилось. Теперь ей тридцать лет. С тех пор, как мы были детьми, она свято верила в меня все время… и писала мне ежемесячно, в течение десяти лет… только ее письма и поддерживали во мне жизнь, и в каждом письме — чтобы я позволил ей приехать ко мне, где бы я ни находился. Но, кажется, дьявол еще не совсем поквитался со мной. Я до сих пор не мог либо не хотел этого сделать. Только теперь я согласился, и мы договорились о встрече. Сейчас она как раз находится на пути в Южную Америку. Там мои братья, и если я справлюсь с вами, я по еду туда же к ней. И это будет другой исход, Филь, и поэтому-то я так весел. Так или иначе, все скоро кончится. Он склонил взлохмаченную голову на руки в теплых рукавицах, и на несколько минут воцарилось молчание.

Филипп нарушил его первым.

— Почему вы не убьете меня сейчас же… вот тут… на месте, пока я сижу подле вас? Совершенно беспомощный, — произнес он почти шепотом, — ведь вот у вас нож на поясе.

Де-Бар медленно поднял голову и с удивлением поглядел на него.

— Я не убийца, — сказал он.

— Но ведь вы же убивали, — настаивал Филипп.

— Троих, не считая тех, которых мы повесили, — спокойно промолвил Де-Бар. — Одного на Оленьей фактории, когда я пытался спасти Джона, а двух других тут. Они, как и вы, охотились за мной, и я убил их в открытом бою. Было ли это убийством? Неужели я должен был стоять, сложив руки, и ждать, чтобы меня застрелили, как животное, только потому, что это во имя закона? Как бы поступили вы?

Он встал, не дожидаясь ответа, и занялся одеждой Филиппа, развешенной вокруг костра.

— Высохла, — сказал он. — Наденьте-ка, и мы двинемся.

Филипп оделся и посмотрел на свой компас.

— Дальше на север? — спросил он. — Чиппеуей на юго-западе.

— На север, — сказал Де-Бар. — Я знаю одного метиса, он живет на Красном Дикобразе, который вливается в Невольничье озеро. Если мы найдем его, у нас будет пища… Если же нет…

Он усмехнулся.

— Мы не будем драться, — закончил Филипп его мысль.

— Да, мы не будем драться, мы завернемся в одно одеяло и умрем, а Вонга будет греть нам спины до последней минуты. А, Вонга? Ты это сделаешь?

Он повернулся к собаке, и та медленно поднялась и дала себя запрячь в сани.

Они двинулись дальше в сгущающихся сумерках. Перед ними громоздились снежные горы, а небо над их головой и весь горизонт были затянуты белой пеленой, неосязаемой и бесплотной, но тем не менее вставшей перед их глазами, подобно стене. И окутанный этой пеленой Де-Бар запел голосом, в котором звучала вся мощь Севера, дикую песню, полуиндейскую, полуфранцузскую песню, песню, которую пели лесорубы, возвращаясь домой.

Так они шли час за часом, пока ночь не пришла на смену сумеркам, а потом сменилась белесым рассветом. Они шли все на север, к Красному Дикобразу, отвоевывая каждую милю пути у безжалостного арктического ветра. И когда они достигли замерзшей полоски, которая была Красным Дикобразом, Де-Бар поднял обе руки к свинцовому небу и голосом, в котором трепетало глубокое волнение, сказал:

— Благодарение судьбе, ибо это конец.

Он побежал, и за ним рысью побежала собака. Филипп тоже ускорил шаг. Он спрашивал себя, уже не первый раз за сутки, не сошел ли Де-Бар с ума. Пройдя пятьсот ярдов по руслу реки, Де-Бар остановился, вгляделся в окутанный сумраком берег, повернулся к Филиппу и заговорил глубоким, дрожащим голосом:

— Смотрите, смотрите туда. Я нашел ее, Филипп Стил. Что это значит? Я прошел более семидесяти миль по горам, и я нашел ее, хижину Пьера Торо. Стил, из десяти тысяч раз это могло мне удаться однажды. — Он схватил Филиппа за руку, и его голос зазвенел торжеством. — Говорю вам — это значит, что бог… или как это у вас называется… со мной…

— С нами, — сказал Филипп.

— Со мной, — повторил Де-Бар с таким жаром, что Филипп невольно воззрился на него. — Это почти чудо, это — знамение. Это значит, что я буду победителем. — Его пальцы еще сильнее стиснули руку Филиппа, и он заговорил мягче: — Филь, я полюбил вас, и если вы любите звезды, ветер, если вы любите жизнь и боитесь смерти, возьмите тут пищи и идите обратно. Я говорю вам это, Филь, потому что если вы останетесь и будете драться со мной, то может быть только один исход. Я убью вас.

 

Глава XII. БОРЬБА И СТРАННЫЙ ГОСТЬ

Кровь закипела в жилах Филиппа при этих словах. Он громко рассмеялся и сбросил руку «аутлоу» со своего плеча.

— Я не боюсь смерти, — крикнул он гневно. — Не считайте меня ребенком, Вильям Де-Бар. С каких пор вы стали верить в знамения?

Он тотчас же пожалел о своей резкости, ибо в тоне, которым ему ответил Де-Бар, не было ни гнева, ни обиды.

— Я убил троих, Филь, и я участвовал в повешении еще троих, но я верю в мировую справедливость, несмотря на все законы, фабрикуемые в Оттаве.

Хижина маячила под сенью сосны темным пятном. Добравшись до нее, они увидели, что окна и дверь занесены снегом.

— Пьер ушел, — пробормотал Де-Бар, разгребая снег. — Он ушел на Новый год в форт Смит и с тех пор не возвращался.

На двери не было ни замка, ни засова, и они вошли внутрь. Было так темно, что они не могли ничего разглядеть, и Де-Бар чиркнул спичкой. На столе стояла жестяная керосиновая лампа, он зажег ее, и она осветила уютную комнатку в двенадцать квадратных метров с двумя койками, несколькими стульями, столом и печкой из листового железа, позади которой были навалены нарубленные дрова. Де-Бар указал на полку, на которой стояли в ряд придавленные несколькими палками жестянки.

— Еда, — сказал он.

А Филипп прибавил, указывая на дрова и огонь.

— Огонь… и еда.

В его голосе звучало что-то такое, что Де-Бар не мог не понять, и пока Филипп набивал печку дровами, а Де-Бар рылся на полке, царило тяжелое молчание.

— Тут есть галеты и вареное мороженое мясо, — сказал он, — и бобы.

Он поставил несколько жестянок на печку и сел перед гудящим огнем, который уже начал распространять жар. Он протянул к нему свои заскорузлые руки, дрожавшие и синие от холода, и взглянул на Филиппа, стоявшего против него.

Он не говорил ни слова, но в его глазах было такое выражение, что Филипп не удержался и крикнул, уже не пытаясь скрыть свое волнение:

— Де-Бар, я многое бы дал за то, чтобы все уже было окончено.

— И я тоже, — сказал Де-Бар.

Он потер руки и хрустнул пальцами.

— Я не боюсь и знаю, что вы тоже не боитесь, Филь, — продолжал он, уставившись в печку. — И все же я хотел бы, чтобы все уже было окончено. Я бы лучше провел здесь год-два, чем вас убивать.

— Убить меня? — крикнул Филипп, снова воспламеняясь.

Спокойный голос Де-Бара и его необыкновенная самоуверенность заставили Филиппа покраснеть от гнева. — Вы опять говорите со мной, как с ребенком, Де-Бар. Я имею приказ доставить вас живым или мертвым, и я это сделаю.

— Не будем ссориться, Филь, — ответил ему «аутлоу» так же спокойно. — Мне бы хотелось, чтобы моим противником были не вы, а кто-нибудь другой. Я бы с большей охотой убил полдюжины людей, чем вас.

— Понимаю, — сказал Филипп иронически. — Вы пытаетесь сыграть на моей симпатии к вам и уговорить меня вернуться, а?

— Вы были бы трусом, если бы так поступили, — быстро ответил Де-Бар. — Ну, как же мы это устроим, Филь?

Филипп достал из кобуры обледенелый револьвер и подержал его над печкой.

— Если бы я не был признан призовым стрелком и не попадал бы в двухдюймовую мишень с тридцати шагов, то я предложил бы вам стреляться.

— Так хорошо я не стреляю, — сказал Де-Бар с заминкой, — но я попадал в волка два раза из пяти. Это будет самый простой и легкий способ. Остановимся на револьверах. Будем стрелять до смертельной раны.

— Нет. Мне бы хотелось обойтись без этого. Я от волнения могу ранить вас смертельно, а мне бы хотелось доставить вас живым. Так что я постараюсь ранить вас легко раз или два.

— А я всегда стреляю насмерть, — ответил Де-Бар, не поднимая головы. — Вы хотите сообщить что-нибудь домой, Филь?

Тот ничего не ответил, и Де-Бар пристально смотрел на него.

— Да, да, — продолжал он тихим спокойным голосом. — Ведь все-таки может случиться несчастье, а у вас, наверное, есть друзья. Если что-либо случится со мной, то вы найдете у меня в кармане письмо. Я бы хотел, чтобы вы написали ей… и… сообщили, что я погиб от какого-нибудь несчастного случая. Вы это сделаете?

— Да, — сказал Филипп. — Что до меня, то вы найдете адрес в моей куртке. Ну, дайте руку.

Они пожали друг другу руки над печкой.

— У меня болят глаза, — сказал Де-Бар. — Вероятно, из-за снега и ветра. Не поспать ли нам немножко после обеда? Я глаз не смыкал трое суток.

— Спите, сколько вам угодно, я не хочу, чтобы вы дрались с больными глазами.

Они поели, почти не разговаривая. После еды Филипп тщательно вычистил свой револьвер и смазал его медвежьим салом, которое он нашел на полке.

Де-Бар все время следил за ним и видел, как он тщательно осмотрел все пять патронов, прежде чем вложил их в барабан.

Потом они закурили. Де-Бар растянулся на одной из коек, и вскоре его тяжелое дыхание возвестило, что он уснул.

Некоторое время Филипп сидел у печки, не сводя глаз с неподвижного тела «аутлоу». Дремота начала одолевать его, и он лег на другую койку. Через несколько часов его разбудил Де-Бар, подкладывавший дрова в печку.

— Как ваши глаза? — спросил Филипп, садясь на койку.

— Лучше, — ответил Де-Бар. — Хорошо, что вы проснулись, через час уже будет плохой свет на дворе.

Он начал растирать свои руки, и Филипп, подойдя к печке с другой стороны, занялся тем же самым. Он почему-то не мог себя заставить посмотреть на Де-Бара, и знал, что тот тоже не глядит на него.

Первым заговорил «аутлоу».

— Я выходил, — сказал он тихо. — В сотне шагов от хижины есть прогалина. Самое правильное будет, если мы встанем по обе ее стороны, по сигналу пойдем друг другу навстречу и будем стрелять.

— Лучшего быть не может, — воскликнул Филипп и повернулся, чтобы достать револьвер из кобуры.

Де-Бар напряженно следил за каждым движением Филиппа, когда тот раскрыл револьвер, взглянул на сверкающий круг патронов и вновь закрыл его.

Не говоря ни слова, он подошел к двери, раскрыл ее, и, держа свой револьвер в руке, пошел направо. Одно мгновение Филипп смотрел ему вслед, к его горлу подкатился комок. Он хотел было обменяться с Де-Баром еще одним рукопожатием, но теперь был доволен, что тот ушел именно так. Он повернул налево и сразу увидел, что «аутлоу» предоставил ему более выгодную позицию в смысле света. Дойдя до своего места, он увидел на противоположном конце прогалины Де-Бара.

— Вы готовы? — крикнул тот.

— Готов, — ответил Филипп.

Де-Бар побежал вперед, вобрав голову в плечи, слегка вытянув руку с револьвером. Филипп пошел ему навстречу. На расстоянии семидесяти шагов «аутлоу» выстрелил, и пуля прошла в трех футах над головой Филиппа. Филипп решил не стрелять до тех пор, пока он не возьмет на точный прицел руку или плечо Де-Бара. Но когда вторая пуля просвистела совсем близко от его лица, он вернул выстрел с расстояния пятидесяти шагов.

Де-Бар нагнулся, и Филипп решил, что «аутлоу» ранен. Но вдруг тот с криком бросился вперед, стреляя на ходу…

Филипп выстрелил второй и третий раз, и когда он увидел, что Де-Бар продолжает бежать невредимый, с его уст сорвался крик изумления. С сорока шагов он попадал в четырехфунтовую мишень три раза из пяти, а тут он промахнулся, стреляя в человека. С тридцати шагов он ставил рекорды — теперь, на открытой поляне, он промахивался и с тридцати шагов.

Четвертая пуля Де-Бара чуть не задела ему щеку. У каждого из них осталось по одной пуле в барабане. Они шли друг на друга, шаг за шагом. Наконец на расстоянии двадцати шагов Де-Бар остановился и стал тщательно целиться. Их револьверы грянули одновременно. Рука «аутлоу» бессильно повисла. Его револьвер упал в снег. Одну минуту он стоял неподвижно, подняв лицо к сумрачному небу, и горестный вопль вырвался из груди Филиппа.

В неподвижной позе Де-Бара он увидел не только следствие раны, но и странную стылость смерти. Он швырнул свой револьвер в снег, побежал вперед, и в ту же минуту Де-Бар ринулся на него с яростью зверя.

То была страшная ловушка со стороны Де-Бара, и Филипп растерялся. Однако он сейчас же отпрянул в сторону и с ловкостью опытного боксера ударил Де-Бара кулаком в лицо, когда тот поравнялся с ним. Но в этом ударе не было силы; он пошатнулся под тяжестью навалившегося на него тела, рыча от бешенства и сознавая, что теперь преимущество на стороне противника.

Пальцы Де-Бара вцепились ему в глотку и сжались, как стальные клещи. С хриплым криком он схватил Де-Бара за кисти рук; он видел победный блеск в глазах Де-Бара и последним усилием занес руку и нанес тому жуткий удар в живот.

Тиски на его горле ослабли. Второй, третий, четвертый удар — его рука двигалась взад и вперед, точно поршень, — и выражение торжества в глазах Де-Бара сменилось выражением агонии. Пальцы, стискивавшие горло Филиппа, почти разжались. Филипп одним рывком высвободился и отскочил назад, чтобы набраться силы для решающего удара. Это движение оказалось роковым. Его нога попала в засыпанную снегом яму, он пошатнулся, и Де-Бар снова ринулся на него.

Снова стальные пальцы вцепились в его горло. Но на этот раз он не оказывал сопротивления, и через полминуты «аутлоу» встал на ноги и посмотрел на белое, неподвижное лицо, утонувшее в снегу. В следующее же мгновение он наклонился и осторожно поднял голову Филиппа. На снегу расплылось алое пятно, а подле него чернел острый камень.

Де-Бар поспешно отнес Филиппа в хижину и положил на койку. Потом отобрал кое-какое продовольствие из запасов Пьера и упаковал его в свой мешок. На полпути к двери он внезапно остановился, осторожно поставил мешок на пол, сунул руку в нагрудный карман своей куртки и достал оттуда письмо. То было женское письмо, полное непоколебимой веры, надежды и любви. Он прочел его, склонив голову. И когда он повернулся к Филиппу, его лицо сияло великим блаженством.

— Может быть, вы не поймете, Филь, — прошептал он, словно тот мог услышать его. — Я вам оставлю записку.

Огрызком карандаша он нацарапал на полях письма:

«Вы бы победили, если бы не камень. Но я уверен, что сама судьба положила там его, Филь. Пока вы спали, я вынул пули из ваших патронов и заменил бумажными шариками, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь из нас был ранен. Я старался не попасть в вас и в конце концов я очень рад, что не я стал виной вашей раны, а камень».

Он склонился над постелью, желая убедиться, что дыхание Филиппа стало ровнее, и положил письмо ему на грудь.

Спустя пять минут он уже шел, сопутствуемый своим огромным псом, в глубь пустынных гор, направляясь на юго-запад.

А через некоторое время Филипп открыл глаза и увидел то, что Де-Бар оставил ему. Он с трудом сел на край койки и прочел записку.

— Это для вас, Мак-Грегор, — усмехнулся он слабо. — Вы были правы, чтобы поймать Вильяма Де-Бара, нужны по крайней мере два человека.

Через три дня, в той же самой хижине, он поднес руку к забинтованной голове и скорчил гримасу, полуболезненную, полуироническую.

— И ловкач же ты, — сказал он самому себе, ковыляя по хижине. — Идешь к начальнику, выпячиваешь грудь и говоришь: я его поймаю, а когда начальник говорит, что тебе это не удастся, ты в душе называешь его старым дураком и вымаливаешь разрешение отправиться за «аутлоу». И все потому, что ты, видишь ли, влюблен. Потом переть четыреста миль за твоей дичью, и что в результате?

Теперь у тебя нет никакой надежды отыскать даму твоего сердца, а твоя дичь сделала то самое, о чем говорил Мак-Грегор, и уложила тебя на три дня в кровать, хотя в конце концов это не твоя вина. А потом ты забираешься в чужой дом, ешь чужую пищу, лечишь проломленный череп и удивляешься, какого черта тебя понесло поступать в «славные отряды» конной стражи, когда тебе жилось и так неплохо. Ты — парень хоть куда, Филь Стил, ты — светлая голова; а вот и тебе довелось поучиться чему-то новому. И прежде всего ты узнал, что как бы ни был человек хорош, а все-таки найдется кто-нибудь получше, будь то даже профессиональный убийца вроде мистера Вильяма Де-Бара.

Он закурил трубку и вышел из хижины. Впервые за все эти дни показалось солнце и залило холодным светом юго-восточные отроги гор. В шестидесяти милях к западу находился форт Смит. В ста милях к югу — пост Компании Гудзонова залива на Чиппеуей. В полутораста милях к юго-востоку — пост Фон-дю-Лак, а на севере — ничего. Филипп устремил взгляд на серую пустыню, тянувшуюся от дверей хижины до края света. Вдали, на севере, он увидел черное пятно, двигавшееся по необозримому белому пространству. Вероятно, это была лиса, двигавшаяся на расстоянии ружейного выстрела, а может быть, и мускусный бык или карибу на еще более далеком расстоянии. Но по мере того как он прислушивался, ему становилось ясно, что это ни то, ни другое, ни третье. Скорее всего это был человек. Он двигался медленно, на несколько минут исчез из виду, спустившись в какую-то ложбинку, потом вновь показался, уже значительно ближе. Да, это определенно был человек, с санями и собаками.

— Пьер, — пробормотал Филипп, возвратившись в хижину и подсев к печке. — Интересно, что он скажет, когда найдет у себя в хижине чужого человека и недосчитается половины своего продовольствия?

Несколько минут спустя он услышал скрип полозьев у самой хижины, а потом и мужской голос. Почти одновременно кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — крикнул Филипп. И тотчас же подумал, что это не метис, а какой-то странный и необыкновенный человек, ибо стучать в дверь в такой пустыне сущее чудачество.

Дверь распахнулась, и в хижину вошел маленький человечек, закутанный в огромную бобровую шубу. Бобровая шапка закрывала почти все его лицо, за исключением глаз, кончика носа и заиндевевшей бороды, которая торчала из мехового воротника, точно рог.

Филипп воззрился на пришельца, онемев от изумления и даже забыв вынуть трубку изо рта. Странный гость притворил за собой дверь и подошел к нему.

— Прошу прощения, — сказал он приглушенным голосом, передвигаясь так, точно он весь был изо льда и боялся разбиться. — На дворе такой зверский мороз, что я взял на себя смелость постучаться к вам.

— Да, мороз зверский, — выговорил Филипп. — Вчера ночью было шестьдесят градусов. Разоблачайтесь.

— Чертова страна, — пробормотал незнакомец, расстегивая шубу. — Я предпочитаю сгореть в лихорадке, чем замерзнуть тут.

Филипп подошел, чтобы помочь ему раздеться, и незнакомец пристально посмотрел на него.

— Странная походка, — сказал он отрывисто. — На повязке кровь, глаза лихорадочные, бледные губы. Больны или ранены?

Филипп рассмеялся, когда маленький человек подскочил к печке и начал греть и растирать руки.

— Ранен, — сказал он. — Не находись вы сейчас в четырехстах милях от человеческого жилья, я бы сказал, что вы доктор.

— Доктор и есть, — сказал незнакомец. — Эдуард Уоллос Боффин, доктор медицины, 300 Уэбеш-авеню, Чикаго.

 

Глава XIII. ВЕЛИКОЕ ИСПЫТАНИЕ ЛЮБВИ

Прошло около полминуты, прежде чем Филипп, крайне изумленный, смог что-нибудь ответить. Потом он внезапно издал радостный возглас и протянул незнакомцу руку.

— Черт побери! Стало быть, вы из дома?

— Из дома, — повторил тот, с неменьшим изумлением. — Вы — уроженец Чикаго? — спросил он, удивленно глядя на Филиппа и в то же время пожимая ему руку.

— Слышали ли вы когда-либо о Стиле, Филиппе Эгберте Стиле? Так я его сын.

— Батюшки, — задохнулся доктор, глядя на него с еще большим удивлением и выщипывая кусочки льда из своей бороды. — Что вы тут делаете?

— Я в роли блудного сына, — усмехнулся Филипп. — А вы сюда каким образом попали?

— Путешествую для собственного удовольствия, — ответил доктор, глядя на печку и до хруста потирая руки.

Если бы им довелось встретиться на Северном полюсе, Филипп так же быстро узнал бы в нем горожанина. Его теплый шерстяной костюм отличался изящным покроем. На нем были воротничок и безукоризненно завязанный галстук. На часовой цепочке болтался изящный брелок. Он был чисто выбрит, а ван-дейковская бородка его была тщательно расчесана. Все в нем — от пробора до шнурованных ботинок — свидетельствовало о том, что он интеллигент и представитель свободной профессии. Филипп, пожалуй, мог бы отгадать, что он доктор, и даже точнее, хирург, судя по его рукам и по той манере, с которой он растирал над печкой свои длинные белые пальцы. На вид ему было около сорока лет, и лицо его, скорее сильное, чем красивое, освещалось парой удивительных глаз. Они были не велики, не широко расставлены, но блеском своим напоминали две динамо-машины, освещающие внутреннюю жизнь этого человека. То были такие глаза, которые, как казалось Филиппу, свидетельствовали о большой духовной силе.

Доктор перестал растирать руки и, расстегнув пальто, достал из него портсигар с папиросами.

— Они совершенно безвредны, — усмехнулся он, раскрыв портсигар и протягивая Филиппу. — По моему специальному заказу.

— Как быть с индейцем и собаками? — спросил он. — Можно им войти?

Филипп бросился к двери.

— Встреча с земляком так взволновала меня, что я совсем забыл о них! — воскликнул он. Доктор догнал его и схватил за руку.

— Подождите, — сказал он быстро. — Как далеко отсюда до форта Смит?

— Миль шестьдесят.

— Как вы думаете, доберусь я туда без помощи индейца?

— Если вы согласитесь пожить здесь несколько дней, то да, — сказал Филипп. — Я сам намерен направиться в форт Смит, как только буду в состоянии ходить.

Выражение огромного облегчения зажглось в глазах доктора.

— Это как раз то, что мне нужно, Стил, — воскликнул он, в восторге от предложения Филиппа. — Я себя неважно чувствую и не прочь буду отдохнуть немножко. Позовите индейца.

Как только индеец вошел, доктор, к великому изумлению Филиппа, заговорил с ним на его наречии. В глазах проводника зажегся знак понимания, и когда доктор кончил говорить, он произнес одно-единственное слово, кивнул головой и ухмыльнулся. Филипп заметил, что, когда доктор говорил, его щеки окрасились румянцем; не только по его голосу, но и по сдержанным жестам казалось, что он стремился скрыть от постороннего слушателя всю важность своего разговора с индейцем.

— Он сегодня же вечером вернется на Чиппеуей, — пояснил доктор, обращаясь к Филиппу. — Собаки и сани мои собственные, а он говорит, что ему нетрудно добраться туда на лыжах. — Доктор закурил папиросу и прибавил: — Он не понимает по-английски.

Индеец увидел пояс и кобуру Филиппа и пробормотал несколько слов, склонившись над печкой. Доктор не донес папиросы до губ и быстро взглянул на Филиппа.

— Вы, вероятно, из Северо-Западной конной полиции? — спросил он.

— Да.

— Господи, — удивился доктор. — Это вы-то! Чего ради?

— Так себе, — полушутливо ответил Филипп. — И мне довольно солоно приходится на этой службе, доктор. Я попал сюда, преследуя одного человека, и был как следует избит в награду за мои хлопоты. Впрочем, я не особенно горюю. Я даже доволен, что ему удалось удрать.

— Почему? — спросил доктор.

Несмотря на недавнее знакомство, Филипп начал испытывать симпатию к своему собеседнику.

— Да видите ли, — начал он, несколько колеблясь. — Он был из той категории преступников, которых толкают на преступление обстоятельства. Виновен был не он, а другой человек. Он пострадал за чужие грехи.

Если бы доктора укололи булавкой, он и то не мог бы вскочить со стула с большей поспешностью.

— Вот, вот именно, — горячо воскликнул он, шагая взад и вперед по хижине. — Это больше, чем теория, это истина. Большинство людей страдают по чужой вине… С этим мы рождаемся, и этот принцип мы поддерживаем и причиняем массу страданий, сея горе и обиды из эгоистических побуждений.

И только один раз из ста бумеранг прилетает обратно и попадает в того, кто это действительно заслужил. Но если уж он попадет, тогда… о, тогда…

Он замолчал так же неожиданно, как начал, и неестественно рассмеялся.

— Ну, ладно! — воскликнул он. — Давайте-ка посмотрим вашу голову, Стил. Я заговорил о горе и страданиях и вспомнил, что в качестве хирурга я мог бы быть вам полезным.

Филипп заметил, что доктору стоило больших усилий овладеть собой, и пока его новый знакомый развязывал повязку на его голове, он задал себе вопрос: какое таинственное дело могло завести доктора в форт Смит?

Доктор вывел его из задумчивости.

— Странное место для ушиба, — сказал он отрывисто. — Впрочем, ничего серьезного — ссадина местная, лихорадка местная. Мы вас скоро поставим на ноги. — Он подошел к шубе и достал из глубокого кармана кожаный медицинский ящичек.

— Странное место, странное место, — бормотал он, возвращаясь с пузырьком в руке. — Вы упали на берегу, так, что ли?

Филипп рассмеялся, и пока доктор хлопотал над его головой, он дал ему подробнейший отчет о своей встрече с Де-Баром. И только несколько часов спустя, когда индеец ушел, и они, поужинав, сели к гудящей печке и мирно закурили, ему пришло в голову, не слишком ли он был откровенен. Редко приходилось встречать Филиппу человека, который бы произвел на него такое приятное впечатление, как маленький доктор.

Он рассказал ему все свои похождения, задавал тысячу вопросов о жизни в Чикаго. Он установил, что доктор знает Чикаго еще лучше, чем он сам, что он знаком со многими его знакомыми и живет в шикарном квартале. Однако доктор избегал говорить о себе и своих делах и ловко переводил разговор на другую тему, когда Стил хотел что-нибудь выяснить.

Было уже поздно, когда Филипп встал и предложил идти спать. Он посмотрел своему собеседнику в лицо и рассмеялся.

— Боффин, Боффин, Боффин, — пропел он. — Странно, что я никогда не слышал вашего имени в Чикаго, доктор. Какого черта вас занесло сюда?

В его глазах светился откровенный вызов. Доктор слегка наклонился к нему, как бы собираясь заговорить, но сдержался, несколько секунд его смеющиеся глаза смотрели прямо, и когда он, наконец, нарушил молчание, на его щеках вспыхнул тот самый нервный румянец, который Филипп заметил раньше.

— Я знаю вашего отца, — сказал он тихим голосом, — Я знаю его хорошо, и я, разумеется, читал все, что писали газеты о вашем разрыве с обществом и отъезде в Южную Америку. Я думаю, вы человек честный.

Филипп удивленно посмотрел на него.

— Если бы я этого не думал, — продолжал доктор, грея руки над печкой, — я последовал бы вашему предложению и лег бы спать. Но я верю в вашу честность и расскажу вам, почему я здесь. Если вы дадите мне слово молчать. Я это сделаю из эгоистических побуждений, так как рассчитываю на вашу помощь. Но дальше вас это не должно пойти. Подходит вам это условие?

— Я не злоупотреблю вашим доверием, если вы только не убили кого-нибудь, — рассмеялся Филипп, набивая трубку. — В этом случае рекомендую вам ничего не рассказывать, а то мне придется арестовать вас.

Он не заметил, что румянец на лице доктора стал еще ярче.

— Ладно, — сказал доктор, — садитесь, Стил. Итак, решено, вы будете помогать мне. Прежде всего я считаю нужным признаться вам, что меня зовут не Боффин, а Мак Джил-Дудлей, Мак Джил, профессор невропатологии и психиатрии.

Филипп чуть не уронил свою трубку.

— Батюшки! Вы — автор… — Он замолк, парализованный изумлением.

— Да, я — автор «Фреды», если вы ее имели в виду, — сказал доктор. — Она, как вам, вероятно, известно, вызвала некоторую сенсацию и чуть не повлекла за собой лишения меня кафедры. Впрочем, она разошлась в двухстах тысячах экземплярах, так что дело в общем было выгодное.

— «Фреда» вышла в свет в мое отсутствие, — сказал Филипп. — Я купил ее в Рио-де-Жанейро, и она преследовала меня несколько недель после того, как я ее прочел. Неужели вы действительно верили…

— Верил, — резко перебил его доктор. — Я верил вовсе, что писал, больше, чем верил. Это была моя теория жизни.

Он вскочил и возбужденно зашагал по хижине. Румянец сбежал с его лица, уступив место странной бледности. Его губы были сжаты, пальцы судорожно стиснуты, а голос его, когда он заговорил, звучал резко и отрывисто.

— Это была моя теория жизни, — повторил он почти яростно, — и потому-то я, собственно говоря, и здесь. Моя теория заключалась в том, что между мужчиной и женщиной, не связанных узами родства, не существует и не может существовать «божественная любовь», никакое взаимное тяготение душ, что нет такой веры, такой чистоты, такой близости между мужчиной и женщиной, которую не могли бы разрушить низменные страсти. Моя теория заключалась в том, что мужчина и женщина — только машины, и что эти машины толкают друг к другу не любовь, о которой мы читаем и грезим, а страсть, и что каждая из этих машин, будь то мужчина или женщина, может быть сломана или разбита, в смысле нравственном, машиной другого пола, если обстоятельства будут благоприятствовать. Вы меня понимаете? Моя теория разрушала семейный очаг, семейное счастье, все нравственные понятия. Она была ужасна. Я изложил ее в медицинских журналах и написал на ее основе книгу. Но мне недоставало доказательств, практических доказательств. И я пустился в эксперименты.

Казалось, он забыл о существовании Филиппа и продолжал:

— Я стал почти преступником, я не думал о человечестве, меня ничего не интересовало за пределами моих научных изысканий. Я сам был машиной, холодной, бесстрастной, совершенно не думавшей о женщинах и тем самым опровергающей свою собственную теорию. Совершенно хладнокровно, не думая о последствиях, я начал доказывать себе свою правоту. Это было ужасно, ибо существование моей теории влекло за собой горе и унижение испытуемых объектов. Когда я теперь думаю об этом, меня охватывает ужас. Я решил произвести опыт над шестью машинами — тремя молодыми людьми и тремя женщинами. Мой план был таков: никто из них не будет знать, какую роль он или она играет, и каждая пара будет постоянно встречаться и сталкиваться — не в обществе, заметьте, ибо, по моей теории, обстоятельства должны благоприятствовать. С помощью вполне надежного и оплаченного агента я нанял мужчин. С помощью другого агента, женщины, нанял женщин. Одна из них была послана в глухое местечко в сотне миль от Бразильского побережья в качестве гувернантки несуществующего американского семейства. Туда же был послан мужчина якобы на предмет изысканий для вымышленного концерна. Вы понимаете?

— Да, начинаю понимать, — ответил Филипп.

— Поселок, куда они попали, состоял всего из дюжины лачуг, — продолжал доктор, вновь начиная шагать по комнате, — там не было никого, кроме них, кто понимал бы хоть слово по-английски. Обстоятельства благоприятствовали. Они постоянно встречались. Они должны были либо подтвердить, либо опровергнуть мою теорию о том, что мужчина и женщина лишь слепые орудия страсти. Я знал, что они останутся там на все три месяца, установленные мной для эксперимента, так как я платил им большое жалованье. Когда девушка не нашла никакого американского семейства, ей сообщили, чтобы она дожидалась его приезда. А молодому человеку, естественно, навязывали различные дела и поручения.

— Понимаю, — сказал Филипп.

— Вторая пара, — продолжал доктор, заставляя себя сесть на стул напротив Филиппа, — была послана таким же способом на заброшенный пост на Крайнем Севере. О названии этого поста я, по некоторым соображениям, умолчу. Третья пара поехала в малярийную местность в Центральной Америке. Вы, вероятно, думаете, что все это очень странно или даже глупо. Но мы в нашей научной работе часто делаем с виду странные и даже бессмысленные вещи… Итак, я взял шестимесячный отпуск и поехал смотреть результаты своего эксперимента.

Прежде всего я отправился в Рио-де-Жанейро и оттуда добрался до того поселка, где жила моя первая пара. Пять недель прошло с тех пор, как я получил последнее письмо от них, до того дня, как я пришел к ним.

И знаете ли вы, куда меня повели, когда я изъявил желание посмотреть на объекты моего опыта? — Он уронил на пол недокуренную папиросу, его голос звучал хрипло. — Как вы думаете, куда меня повели?

— Не знаю, — взволнованно сказал Филипп. — Куда же?

— Меня привели к двум свежим могилам на окраине села. Вскоре я узнал всю историю. Девушка, томясь от безделия, занялась обучением ребят. Она была прямо ангелом. Жалкие, полунагие женщины рассказывали мне все это через переводчика. Дети оплакивали ее, когда она умерла. Мужчины посадили цветы и молодые деревья на ее могиле и на другой могиле тоже. То была дивная любовь, чистейшая, изумительная. И этой любви радовался весь поселок. А поселок был расположен в отвратительном месте на берегу болотистой реки. Летом там безжалостно палило солнце и начиналась какая-то странная эпидемия. Исход болезни был обычно смертелен, множество народа умирало, а мои объекты — мужчина и женщина — трудились, не покладая рук, облегчали больным их страдания, поддерживали в них бодрость. К чему рассказывать дальше, — крикнул вдруг доктор. — Сначала умер он, а через неделю умерла она, и я их убийца.

— Во имя науки было совершено много ошибок, — с трудом промолвил Филипп. — Это была одна из таких ошибок. Ваша теория оказалась неправильной.

— Да, она была неправильной, — сказал доктор несколько тише. — Я спас себя ценой их смерти. Моя теория умерла вместе с ними, и я помчался в Центральную Америку, — его голос понизился почти до шепота. — Ничего не случилось, я нашел ее, к счастью. Я полюбил ее, и моя теория была опровергнута дважды, будь она проклята тысячу раз. Она — моя жена, и я — счастливейший человек из смертных, если бы не эти воспоминания, преследующие меня. Прежде чем жениться на ней, я рассказал ей все, и мы вместе пытались загладить мое преступление.

Я узнал, что у покойного была мать, которую он поддерживал, и что родители девушки живут в Мичигане на маленькой ферме. Мы послали его матери десять тысяч долларов, и ее родителям столько же. А третья пара отправилась сюда. Когда я вернулся с юга, я узнал, что большинство моих чеков было возвращено банку. Я писал письмо за письмом, но не нашел этой пары. Я послал на Север моего агента, но он вернулся ни с чем. В форт Смит они даже не заглядывали. И вот я сам приехал сюда, чтобы найти их. Быть может, вы в ваших последних скитаниях окажете мне содействие. Вот почему я рассказал, вам все это — в надежде, что вы поможете.

Лицо доктора приняло прежнее холодное выражение, и он повернулся к одной из коек.

— А теперь, — сказал он с натянутым смехом, — я приму ваше предложение и лягу спать. Спокойной ночи.

 

Глава XIV. РЕЗУЛЬТАТЫ ИСПЫТАНИЯ

Прошел уже час после того, как доктор лег, а Филипп все не спал и думал о том, что ему удалось услышать. А когда уснул, ему снилась история доктора. Каким-то неизъяснимым образом эта история произвела на него глубочайшее впечатление, он мучительно хотел узнать, чем кончился эксперимент доктора. Утром он проснулся, горя желанием продолжить вчерашний разговор, но доктор разочаровал его. В течение дня он ни единым словом не касался своей миссии на Севере, и всякий раз, когда Филипп пытался навести разговор на эту тему, он ловко уклонялся, как бы давая понять без слов, что вчерашний разговор исчерпан и что возобновит его только тогда, когда доктору понадобится физическая помощь Филиппа. Доктор напряженно рассказывал о своем доме, о красоте и доброте своей жены и о прибавлении в их семье, которое они ждали к весне. Они говорили на городские темы, о политике, о клубах, о спорте. Доктор не любил общества, хотя благодаря своей профессии принужден был играть в нем некоторую роль. Филипп вполне разделял эту нелюбовь, и это сблизило их еще больше. Они проводили часы за часами, играя в криббедж засаленной колодой Пьера, а на третий вечер пели старые студенческие песни, которые оба давным-давно забыли. В этот вечер они решили провести еще сутки в хижине Пьера, а потом двинуться в форт Смит.

— Там у нас есть шансы найти их, — как бы случайно обронил Филипп, когда они раздевались.

— Шансов мало, но все же поиски начнутся оттуда, — ответил доктор, — я больше надеюсь на Чиппеуей, где я уже напал на след. Я послал туда моего индейца.

Они легли спать. Филипп не знал, сколько времени он проспал, когда его разбудил легкий шум. Совершенно бессознательно, не открывая глаз и не шевелясь, он начал прислушиваться.

Опять раздался шум — тихие, спокойные шаги около его койки. Все еще не шевелясь, он открыл глаза. Керосиновая лампа, которую он, ложась спать, потушил, горела. Освещенный ее тусклым светом доктор стоял полуодетый, напряженно прислушиваясь.

— В чем дело? — спросил Филипп.

Доктор вздрогнул и повернулся к печке.

— Нервы шалят, — сказал он угрюмо. — Я боялся раз будить вас. За последний час я вставал три раза, я слышал какой-то голос.

— Голос?

— Да. Лежа на койке, я готов поклясться, что слышал чей-то отдаленный крик. А когда встаю, ничего не слышу. Я стоял у дверей, пока не замерз.

— Это ветер. Он уже не раз беспокоил меня. Я часто слышал в снежной пустыне его завывание, похожее на то, как плачет ребенок, то на мужской крик. Ложитесь-ка спать.

— Слушайте.

Доктор застыл, повернув голову к двери.

— Неужели это тоже ветер? — спросил он через секунду.

Филипп встал с койки и начал одеваться.

— Одевайтесь и вы, выйдем посмотреть, — сказал он.

Они открыли дверь и вместе вышли из хижины. Небо было обложено тучами. Только одно светлое пятно указывало то место, где должна была находиться луна. С севера дул несильный ветер, изредка взметавший столб снега и опять спадавший до еле слышного шепота. Откуда-то из недр ночи послышался крик:

— Пьер-р-р Торо, Пьер-р-р-р Торо. Эй, Пьер Торо-о-о!

Филипп тотчас же крикнул в ответ, и вновь послышался далекий вопль.

— Я знаю, откуда это, — крикнул доктор, — идемте.

Он нырнул в темноту. Его шуба маячила темным пятном перед глазами Филиппа, который остался стоять, и сложив ладони рупором у рта, крикнул еще раз. Ответа не последовало. Он крикнул второй и третий раз, но никто не ответил.

«Странно, — подумал он, — что бы это могло значить?»

Доктор исчез, и он пошел в том же направлении. Пройдя сотню ярдов, он вновь увидел темное пятно. Доктор стоял, склонившись над телом, лежавшим на снегу.

— Как раз вовремя, — сказал он Филиппу, когда тот подошел. В его голосе не было больше возбуждения. Он звучал холодно и повелительно. — Вы сильней меня, возьмите его за плечи и поднимите голову. Я не думаю, что он замерз, тело совсем теплое и гибкое. Но рубашка у него влажная. Возможно, что это кровь. Держите голову.

Они принесли тело в хижину, и доктор несколькими быстрыми, ловкими, уверенными движениями, изобличавшими многолетнюю привычку, снял с него обе куртки. Тем временем Филипп разглядел лицо человека, лежавшего на койке.

Он привык к виду крови и следам насилия, но тем не менее он содрогнулся, глядя на распростертое перед ним тело. То был молодой человек великолепного сложения, широкоплечий, бритый, с короткими светлыми волосами. Филипп мог только определить, что у незнакомца нет бороды, светлое ли у него лицо или смуглое — он не мог сказать, ибо лицо его от корней волос до подбородка было покрыто запекшейся кровью.

Доктор подошел к нему.

— Скверный вид, — сказал он весело. — Я так и думал, что виной тут не мороз. Учащенное сердцебиение, чрезмерно активный пульс… Дайте-ка горячей воды, Филипп.

Он расстегнул рубашку на груди незнакомца, и через несколько секунд, когда Филипп подал ему полотенце и таз с водой, осмотр был уже закончен.

— Как раз вовремя, как я уже говорил, — воскликнул доктор удовлетворенно. — Едва ли вам бы пришлось услышать «Пьер Торо» еще раз, Филь, — продолжал он, называя Стила по имени так, словно он это делал уже давно. — Рана в голову, череп не задет, потеря крови от чрезмерного напряжения. Через час он у нас будет пить кофе, если вы его к тому времени сварите.

Доктор засучил рукава и начал смывать кровь.

— Красивый парень, — промолвил он, не оборачиваясь. — Чистый овал лица, красивый рот, прекрасный лоб, квадратный подбородок… Как, по-вашему, что с ним случилось?

— Понятия не имею, — ответил Филипп, ставя кофейник на печку. — Ушибся, вероятно.

Филипп подкручивал фитиль лампы, когда со стороны койки раздался внезапный отрывистый крик. В этом крике — негромком и недолгом — было что-то такое, что заставило его быстро обернуться. При этом он неловким движением руки погасил лампу. Он тотчас же зажег лампу и посмотрел на доктора. Мак Джил стоял на коленях, страшно бледный.

— Что случилось? — спросил Филипп.

— Ничего, ничего. Это он крикнул так неожиданно, что я испугался.

— А мне показалось, что это был ваш голос, — сказал Филипп.

— Нет, нет. Это он крикнул. Смотрите, он приходит в себя.

Веки раненого медленно поднялись и вновь опустились. Он глубоко вздохнул и потянулся, словно пробуждаясь от глубокого сна. Доктор вскочил на ноги.

— Нам нужен лед, Филь, мелко наколотый лед с реки. Возьмите-ка топор, вот эти два тазика и наполните их льдом. Это не так спешно, но через час лед нам будет необходим.

Филипп надел куртку, взял топор, тазики и вышел.

— Лед, — пробормотал он про себя, — на что ему лед?

Он разметал снег в три фута глубиной и в течение получаса колол лед.

Когда он вернулся в хижину, раненый лежал под одеялом в кровати, а доктор шагал из угла в угол с видом крайнего возбуждения.

— Убийство, ограбление, насилие, и притом у нас под носом. Вот что это такое, — крикнул он. — Пьер Торо мертв, убит теми самыми негодяями, которые бросили этого человека рядом с ним, решив, что он тоже мертв. Они выслеживали их со вчерашнего вечера, когда Пьер и его спутник отправились домой. Их соблазнила поклажа. Убийцы — метис и белый охотник, — вероятно, скрылись в своей хижине, милях в шести вверх по реке. Тут для вас есть дело, мистер Филипп Стил.

Сам Мак-Грегор не мог бы так взволновать кровь Филиппа Стила, как взволновали его слова доктора. Однако два человека, смотревшие на него, не заметили ни малейшей перемены в его лице. Он поставил лед на стол, спокойно снял куртку и подошел к раненому.

— Я рад, что вам лучше, — сказал он, глядя на его бледное лицо. — Удар чуть было не попал в цель. Я думаю, у вас в голове помутилось, а?

На мгновение раненый взглянул мимо Филиппа на доктора.

— Да, вероятно. Доктор говорит, что я звал Пьера, а ведь Пьер мертв. Я оставил его в снегу на расстоянии десяти миль отсюда. — Он со стоном закрыл глаза, но через секунду заговорил снова. — Мы с Пьером возвращались с запасом, которого хватило бы до весны, когда это случилось. Добсоном зовут белого, с ним был еще метис. Их лачуга находится милях в шести-семи отсюда, вверх по реке.

Филипп посмотрел на доктора и увидел, что тот разглядывает револьвер, который он достал из кармана своей шубы. Он подошел к койке, не выпуская его из рук.

— Довольно пока, Филь, — сказал он мягко. — Теперь он должен в течение одного-двух часов молчать, иначе у него начнется лихорадка. Наденьте куртку, я пойду с вами.

— Я пойду один, — коротко сказал Филипп. — А вы последите за нашим пациентом. — Он выпил чашку кофе, съел кусок галеты и, когда забрезжила заря, пошел вверх по реке на лыжах, старых лыжах Пьера.

Доктор проводил его до реки и стоял на берегу, пока Филипп не исчез из виду.

Раненый сидел на койке, когда Мак Джил вернулся в хижину. На его щеках играл румянец и он улыбался, когда доктор шагнул через порог.

— Удар чуть было не попал в цель, благодарю вас, — сказал он, повторив слова Филиппа.

— Совершенно верно, — ответил доктор. Он положил на стол два револьвера «бульдога»и пододвинул один из них своему пациенту. — Но игра еще не закончена, Фалкнер.

Они сели завтракать, положив каждый у своего прибора револьвер. Время от времени доктор вставал, подходил к двери и выглядывал наружу.

Завтрак уже близился к концу, когда доктор подошел к двери и, вернувшись, сказал голосом, в котором чувствовалась еле заметная дрожь:

— Они идут, Фалкнер.

Они схватились за револьверы, и доктор наглухо застегнул свою куртку. В течение десяти минут они молча прислушивались. И только когда скрип лыж раздался совсем близко, доктор встал с места. Он сунул револьвер в карман куртки и подошел к двери. Фалкнер последовал за ним и встал у двери так, что его снаружи не было видно. Два человека и сани, запряженные собаками, пересекали равнину.

Собаки Мак Джила, привязанные к бревну, подпиравшему хижину, оглушительно залаяли. Сани на равнине медленно остановились, и один из двух людей пошел по направлению к хижине. Он изумленно взглянул на невысокого, аристократического вида человека, поджидавшего его на дороге.

— Пьер Торо дома? — спросил он.

— Я не здешний и ничего не могу вам сказать, — ответил доктор, подчеркнуто спокойно разглядывая прибывшего. — Возможно, однако, что он и дома, я этой ночью нашел в снегу полумертвого человека и все жду, чтобы он пришел в себя. Такой красивый блондин с короткими волосами. Может быть, он и есть Пьер Торо?

Как только доктор договорил, незнакомец скинул лыжи, махнул рукой своему товарищу, остановившемуся с собаками, и ворвался в хижину.

— Это он. Это тот, кто мне нужен, — крикнул он не громко. — Я — Добсон из…

Он не успел договорить. Мощные руки Фалкнера железным обручем сдавили ему горло, из которого не вырвалось ни звука. И когда три-четыре минуты спустя спутник Добсона вошел в хижину, он увидел, что тот лежит на полу, связанный по рукам и ногам, с тряпкой во рту, и что на него самого направлены сверкающие дула двух револьверов. Вошедший был смуглолицым метисом, ростом чуть повыше доктора.

Когда ему скрутили руки за спиной, он разразился потоком брани на очень скверном французском языке. Доктор остановил его, угрожающе махнув револьвером.

— Хватит с вас, — сказал он. — Я думаю, вы настолько безвредны, что вам не стоит связывать ноги и затыкать рот.

Затем доктор отвесил иронический поклон и продолжал:

— Я позволю себе просить вас, мсье, отвезти нас в форт Смит и, если вы задумаете свернуть с правильной дороги, я вам прошибу череп. Вы и ваш приятель будете отвечать за убийство и за покушение на убийство этого молодого человека, который отправится в форт Смит вслед за нами в качестве потерпевшего.

Было очевидно, что метис не понял доктора, и тот прибавил несколько слов по-французски. Человек, лежавший на полу, начал мычать и метаться.

— Легче, легче, — успокоил его доктор. — Я готов согласиться с вами, Добсон, что ваше положение не из приятных, но ничего не поделаешь, придется вам принять это лекарство. Ну, Фалкнер, не будем зря терять время, едем в форт Смит.

Странная процессия двинулась от хижины Пьера Торо получасом позже. Перед упряжкой, прибывшей утром, шествовал метис, левая рука которого была привязана к телу. На санях, позади него, лежал неподвижным чурбаном Добсон, закутанный в одеяло. Шествие замыкал Дудлей Мак Джил, профессор невропатологии и психиатрии, в своей огромной шубе, с «бульдогом»в руке. Стоя на пороге хижины, Фалкнер проводил их глазами.

Шесть часов спустя вернулся Филипп.

Фалкнер увидел его издалека и вышел ему навстречу.

— Я нашел хижину, но в ней никого не было, — сказал Филипп, — она давно необитаема. Никаких следов на снегу, внутри все замерзло. Единственное, что я нашел, это следы пребывания женщины.

Все мускулы на лице Фалкнера внезапно напряглись.

— Женщины? — воскликнул он.

— Да, женщины, — повторил Филипп. — В спальне, на столе, я нашел ее фотографию. Этот Добсон был женат?

Фалкнер вошел в хижину вслед за ним и остановился.

— Давным-давно здесь жила женщина. Она была молода и… почти прекрасна. Но она не была женой Добсона.

— Она красивая, такая красивая, что я возьму ее фотографию для моей коллекции, — сказал Филипп. — А где доктор?

Лицо Фалкнера было очень бледно, когда он рассказал Филиппу все, что случилось в его отсутствие.

— Он сказал, что сделает привал еще до наступления ночи, так что вы сможете его догнать, — закончил он описание сцены в хижине и отъезда доктора. — Доктор решил, что вы не захотите мешкать с доставкой арестованных в форт Смит и что до наступления ночи он успеет пройти с ними большое расстояние. Завтра или послезавтра я последую за вами с другой упряжкой. Я отправился бы с вами, но он приказал мне сидеть спокойно и следить за моей головой в течение еще двадцати четырех часов.

Филипп пожал плечами, и они сели обедать, не обмениваясь больше почти ни одним словом. Отдохнув с часок после обеда, Филипп запаковал в свой мешок самое необходимое и двинулся по следам доктора. В глубине души он удивлялся тому странному способу, которым доктор покинул хижину Пьера, но все же он был уверен, что Мак Джил будет его ждать. Миля за милей шел он по руслу реки. До наступления сумерек он не нашел ни следа своего нового друга. Когда сумерки начали сгущаться, он взобрался на пень на вершине холма и окинул взглядом горную цепь, распростершуюся перед ним на шесть миль. В шесть часов он вскипятил чай и подогрел мясо и галеты. Потом он шел до десяти часов, а в десять развел костер и отдыхал до утра. Только к полудню он наткнулся на следы доктора.

Костер доктора еще тлел, а снег вокруг был утоптан. На северном небосклоне собирались тучи, предвещавшие бурю.

Филипп заторопился. К счастью, буря вскоре улеглась. Он еще не догнал Мак Джила и опять расположился на ночь, осыпая бранью маленького профессора, мчавшегося впереди него.

На следующее утро он увидел немногие разбросанные хижины форта Смит, расположенного на противоположном берегу Невольничьей. Он перешел через реку и направился прямо к зданию управления поста. Там он нашел небольшую толпу женщин, мужчин и детей, собравшихся у крыльца. Он растолкал толпу и остановился на нижней из трех ступенек, которые вели к порогу.

В дверях стоял профессор Мак Джил. Лицо его выражало крайнюю растерянность. Глаза его были как каменные, когда он посмотрел на Филиппа. Он медленно, точно лунатик, начал спускаться вниз.

— Филипп, — произнес он негромко и хрипло, — знаете, что я наделал, Филипп?

Доктор сошел на последнюю ступеньку.

— Филь, — прошептал он, — этот парень с разбитой головой, которого мы подобрали, разыграл со мной скверную шутку: он преступник, а я доставил в форт Смит не более и не менее как того самого человека, которого послали арестовать его. Добсона, капрала конной стражи, и его проводника Франсуа. Ну, не смешно ли это?

В тот же день капрал Добсон и метис отправились разыскивать Фалкнера, и на этот раз их сопровождал Пьер Торо, впервые узнавший о том, что произошло в его доме. Доктор исчез на весь день, но на следующее утро он явился к Филиппу и увел его в заброшенную хижину, стоявшую в полумиле по реке. Сильная упряжка, очень широкие сани и двое индейцев поджидали у дверей.

— Я купил упряжку вчера вечером, — пояснил доктор, — и мы сегодня же отправимся на юг.

— И откажемся от наших поисков? — спросил Филипп.

— Они закончились, — ответил Мак Джил спокойно. — Они закончились в хижине Пьера Торо. Фалкнер был третьим объектом моего опыта.

Филипп остановился, как вкопанный. Доктор повернулся к нему.

— А третья… — начал Филипп.

Маленький доктор усмехнулся.

— В жизни случается такое, что не снилось всем нашим философам, Филипп, — сказал он. — Мой опыт дал отрицательные результаты с точки зрения узкой теории, но когда я думаю о более глубоком и широком его значении, то… я… «доволен»— было бы слишком мягкое определение.

— Не понимаю… Доктор!

Доктор жестом прервал Филиппа.

— Вы знаете, я вам уже однажды поверил на честное слово, Филь, — сказал он, мягко улыбаясь при виде изумления, написанного на лице Филиппа. — Все это так удивительно, что я не могу скрыть от вас, как счастливо все закончилось для меня и для маленькой женщины, ждущей меня дома. Не Фалкнер, а я крикнул тогда в хижине, прежде чем потухла лампа. Из кармана его куртки выпало письмо, одно из моих писем, которые я посылал ему через моего агента. Понимаете? Я послал вас за льдом, и пока вы ходили за ним, я сказал раненому, кто я такой, а он рассказал мне, почему я все это время не получал от него писем и никаких известий, и каким образом он попал в хижину Пьера Торо. Мой агент послал его на Север, дав ему пятьсот долларов — первое жалованье. А он увлекся картами в Пренс-Альберто, как часто увлекаются достойные из нас, и в разгар игры впутался в ссору, в результате которой чуть не убил человека. Его преследовали и чуть было не настигли, когда мы его нашли с головой, разбитой при случайном падении. Так разрушилась моя теория.

— А женщина? — спросил Филипп.

— Мы увидим ее, и она расскажет нам всю историю так, как она рассказала ее мне, — сказал доктор так же спокойно. — Какая замечательная вещь любовь, великая, неизмеримая, человеческая любовь, властвующая над миром. Они встретились в Нельсон-Хаузе согласно моему плану и четыре месяца спустя опрокинули все мои планы, теории и обвенчались. Вернее сказать, они опрокинули худшую часть моей теории, Филипп.

Все три пары доказали правду другой части моих утверждений. Они доказали, что не существует никакого «сродства душ»и что каждого нормального мужчину и каждую нормальную женщину в соответствующем окружении так же естественно повлечет друг к другу, как одну птицу к другой, и что они полюбят друг друга и будут вместе бороться за жизнь с жизнью и вместе умрут. Может быть, только один человек из десяти поверит этому, но я верю. В последний момент честь одержала верх в душе Фалкнера над любовью, и он сказал ей, кто он такой, признался ей, что до встречи с ней он пил и играл и что его рано или поздно посадят в тюрьму за покушение на убийство в Пренс-Альберто. А что же она? Повторяю, она разбила мою теорию вдребезги. Она полюбила его, как только может полюбить женщина, она вышла за него замуж и бежала вместе с ним, когда ему пришлось бежать, и теперь она верит в него, как в бога. Некоторое время они жили в той хижине, в шести милях от хижины Пьера Торо, и, пожалуй, их так бы и не нашли, если бы они как-то в праздник не приехали в форт Смит. Фалкнер сказал мне, что его преследователи обязательно завернут к Торо, и мы разработали план, как избавиться от них таким образом, чтобы на вас не пала вина за то, что должно было произойти. Он сказал мне, где я могу найти его жену. В данное время он уже мчится в Штаты и будет там к тому времени, как я привезу туда его жену.

Филипп не произнес ни слова. Почти бессознательно он достал из кармана фотографию.

— И это… — начал он.

Доктор взял фотографию и рассмеялся.

— Это миссис Вильям Фалкнер, Филь. Пойдемте, я хочу, чтобы вы скорее познакомились с ней.

 

Глава XV. ПОСЛЕДНЯЯ КОМАНДИРОВКА ФИЛИППА

Вместо того чтобы последовать за доктором, Филипп положил ему руку на плечо.

— Подождите, — сказал он.

В его голосе и жесте было нечто до такой степени серьезное, что доктор невольно остановился и взглянул на него.

— Я хочу поговорить с вами, — продолжал Филипп. — Пойдемте-ка по направлению к городу.

Доктор посмотрел на него недоверчивым взглядом, когда они отошли от хижины.

— Послушайте, Филь Стил, — сказал он, и в его голосе прозвучало что-то жесткое. — Я доверял вам и, возможно, рассказал что-то лишнее. Я не хочу думать, что вы намерены нарушить данное вами слово.

— Нет, дело не в этом, — сказал Филипп, натянуто улыбаясь. — Я очень рад, что вам удалось сплавить Фалкнера; и мне кажется, никто и никогда не узнает о случившемся. Но теперь я хочу доверить вам одну тайну. Я положительно схожу с ума, и дни и ночи ломаю себе голову над одной историей, которая роднит меня с вами…

И он в коротких словах рассказал Мак Джилу про Изабель и про то, как он тщетно искал ее.

— Я потерял их между озером Бен и Черчиллом, — закончил он свою повесть. — Сани разъехались, одни поехали дальше, в Черчилл, другие свернули на юг. Я последовал за теми, что поехали в Черчилл, и ошибся. Когда я вернулся, след уже был заметен снегом.

Маленький профессор внезапно остановился и уставился на Филиппа.

— Что вы говорите? — воскликнул он. Величайшее изумление было написано на его лице.

— Как удивительно тесен мир, Филь, — прибавил он, как-то странно усмехаясь. — До ужаса тесен. В конце концов он не более чем площадка для игр, и самое смешное то, что площадка недостаточно просторна даже для того, чтобы на ней можно было сыграть в прятки. Я уже раньше думал об этом. А теперь вы…

— В чем дело? — удивленно спросил Филипп.

— А вот в чем дело, — сказал Мак Джил. — Надо вам сказать, что в поисках Фалкнера и его подруги я прежде всего появился в Нельсон-Хаузе и потом поднялся по реке Коаран и прибыл на тамошний пост компании Гудзонова залива. И на посту Коаран некий француз сообщил мне, что на посту Бен в настоящее время находится какая-то странная парочка. Я немедленно отправился туда. Вероятно, это произошло тогда, когда вы свернули в Черчилл, потому что на третьи сутки я встретил сани. А после этой встречи я уже отправился не на озеро Бен, а кратчайшим путем на Черчилл и Чиппеуей. И на этих санях путешествовали мужчина и женщина, ехавшие с озера Бен, — полковник Беккер и его дочь.

Филипп в течение секунды не мог выговорить ни слова. Охваченный возбуждением, он схватил доктора за руку.

— Вы, вы узнали… куда они направлялись? — спросил он наконец.

— Да. Мы пообедали все вместе, и полковник сказал мне, что они направляются в Нельсон-Хауз, а оттуда, по всей вероятности, в Виннипег.

— А вы не спросили их, какой дорогой они поедут туда?

— Нет.

— Они поедут из Нельсон-Хауза через Саскачеван и Ле-Па, — воскликнул Филипп.

Он смотрел вдаль поверх головы маленького профессора.

— Если бы не этот проклятый Де-Бар, за которым мне следует погнаться снова…

— Бросьте Де-Бара, — спокойно перебил его Мак Джил. — Все равно он успел уйти так далеко, что вам уже не имеет смысла преследовать его. Бросьте его. Я тоже бросил многое, когда явился сюда.

— Но закон…

— Будь он проклят, этот закон, — воскликнул доктор с неожиданной горечью. — Иногда мне кажется, что мир мог бы существовать и без него.

Их взгляды встретились, острые, полные взаимного понимания.

— Вы — профессор университета, — усмехнулся Филипп. — Вам, должно быть, виднее, чем мне. Но что бы вы делали, будь вы на моем месте?

— Я раздобыл бы себе пару крыльев и полетел бы не задумываясь, — ответил маленький профессор. — Господи, Филь! Если бы я так любил, и эта женщина до сих пор не была бы моей, я бы не успокоился до тех пор, пока не изъездил бы в поисках ее весь мир из конца в конец. Что такое дурацкий служебный долг в сравнении с девушкой, уезжающей в Виннипег! После той маленькой женщины, которую я оставил у себя дома, она самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.

Филипп громко расхохотался.

— Спасибо, Мак Джил. Клянусь богом, я поеду. Когда вы думаете тронуться в путь?

— Собаки готовы, и миссис Фалкнер тоже готова.

Филипп быстро повернулся.

— Я вернусь в город, попрощаюсь с товарищами и заберу свой багаж, — бросил он через плечо. — Я буду обратно через полчаса.

То было медленное путешествие; снег уже начал таять под первыми лучами весеннего солнца, когда они прибыли на озеро Ла Кросс. А за два дня до того, как они достигли поста на озере Манарал, Филипп начал чувствовать какое-то странное недомогание, о которым он ничего никому не сказал. Однако опытный глаз доктора заметил недомогание у Филиппа, и прежде чем они прибыли в Манарал-Хауз, он констатировал у него лихорадку.

— Вы слишком много и слишком быстро ездили, — сказал он Филиппу. — И потом еще этот ушиб головы. Вам придется лечь в постель на некоторое время.

Несмотря на протесты Филиппа, доктор уложил его, как только они достигли поста. Ухудшение наступило немедленно, и в течение пяти недель доктор и жена Фалкнера за ним ухаживали. Они двинулись дальше только в конце мая. Филипп был так слаб, что еле передвигался, и только через месяц он явился в Пренс-Альберто к инспектору Мак-Грегору, бледный, худой. Его прошение об увольнении где-то застряло, и ему пришлось ждать до августа. Мак-Грегор дал ему трехнедельный отпуск, и первым его побуждением было ехать в Этомани, Ле-Па. Полковник Беккер и Изабель были там шесть недель назад. В Пренс-Альберто они, по-видимому, не заглядывали вообще. Он помчался в Виннипег, и в результате тщательных розысков и расспросов убедился, что искать Изабель в Канаде — дело безнадежное. Он пришел к заключению, что они, вероятно, уже в Лондоне, и в соответствии с этим стал строить дальнейшие планы. Его уволят примерно к десятому августа, и он поедет в Англию.

Когда он вернулся в Пренс-Альберто, его командировали в служебную поездку по прериям, где у него было одно занятие — ждать. Он находится в Маймерене, когда первого августа трансконтинентальный экспресс слетел с насыпи в Слепую Индейскую реку.

Первое известие об этом пришло по телеграфу со станции Блик-Хауз около полуночи, когда он с агентом играл в прибоэдж. Румяный маленький Гунн, агент, телеграфист и третья часть населения Хаймеров, взял со стола мелок, чтобы отметить взятку, как вдруг его рука внезапно повисла в воздухе, и он с удивленным возгласом вскочил на ноги.

Телеграфный аппарат на столике у окна исступленно стучал, вызывая Биллингера из Блик-Хауза.

— Трансконтинентальный экспресс-паровоз, тендер, багажный вагон, два пассажирских и спальных полетели к черту, — это были первые его слова. — Убито от пятидесяти до ста человек.

Это не было катастрофой, рельсы в том месте были разобраны каким-то злоумышленником. Он же загородил путь двухтонной каменной глыбой. Ограблен ли экспресс или то немногое, что осталось от него, он не знал. С полуночи до двух часов ночи телеграфная линия не знала покоя.

С востока мчался спасательный поезд, с запада, из штаба дивизии, — другой. Штаб беспрестанно требовал информацию, мало-помалу выяснились все подробности жуткой трагедии. Немногочисленное население, жившее в районе Блик-Хауза, принимало участие в спасении человеческих жизней. А потом телеграфный провод принес новое известие. Вызывали Филиппа Стила из Хаймеров.

Именем инспектора конной стражи ему предлагалось немедленно выехать на станцию Блик-Хауз. Что ему предстояло делать по прибытии на место катастрофы, представлялось на его усмотрение.

Телеграмма Мак-Грегора вывела его из состояния тупого ужаса, в которое он был погружен с момента известия о катастрофе. Девичье лицо Гунна было бело, как бумага.

— У меня есть велосипед, — сказал он. — Можете его взять. До Блик-Хауза сорок миль пути, и вы будете там через три часа, до шести часов не будет поезда.

Филипп нацарапал на клочке бумаги несколько слов, адресованных Мак-Грегору, и сунул его в дрожащую руку Гунна. Пока тот передавал их по телеграфу, он скрутил папироску, закурил ее и ощупал пояс и револьвер. Потом Гунн выбежал во двор и вывел велосипед.

— Телеграфируйте Биллингеру, что я еду, — крикнул Филипп Гунну, стояявшему на пороге и смотревшем вслед.

 

Глава XVI. ЗОЛОТАЯ ПРЯДЬ

Когда жаркое солнце вставало из-за края прерии, Филипп увидел невдалеке перед собой хибарку, сколоченную из некрашенных досок и именуемую станцией Блик-Хауз. Еще через несколько секунд он увидел, как какой-то человек выбежал на середину дороги, остановился и стал смотреть на него, приложив ладонь щитком к глазам. То был Биллингер. Его обычно багровое лицо было так бледно, как лицо Гунна несколько часов назад. Рубашка была разорвана в клочья, руки обнажены, белокурые усы растрепаны и опалены огнем. У станционного здания, привязанные к столбам, стояли две верховые лошади. Вдали на расстоянии мили виднелся легкий дымок.

Филипп соскочил с велосипеда и подал Биллингеру руку:

— Я Стил, Филипп Стил из конной стражи.

— А я — Биллингер, — сказал мужчина. Филипп заметил, что его рука порезана и окровавлена.

— Я получил извещение о вашем приезде, а также инструкции из управления быть в вашем распоряжении. У аппарата сидит моя жена. Я напал на след, и у меня есть две лошади. Но я не знаю, сможете ли вы выдержать это зрелище. Ужасно. Два часа назад с того места, где вы сей час стоите, были слышны стоны раненых.

Миловидная молодая женщина появилась на пороге, и Биллингер подбежал к ней.

— Ну, будь здорова, — сказал он ей, заключая ее в мощные объятия. — Следи за аппаратом.

Он продолжал говорить, садясь на лошадь.

— Это было ограбление… — Лошади побежали быстрой рысью. — В поезде везли двести тысяч долларов наличными, и они исчезли. Сегодня утром я нашел след злоумышленников, и он ведет на север. Негодяи хотят скрыться в Гиблом месте. Так мы называем горную цепь за Койотом, милях в двадцати отсюда. Я полагаю, вы должны поторопиться.

— Да, — сказал Филипп, — сколько их человек?

— Четверо, а может больше.

Биллингер перевел лошадь на галоп. Не отставая, Филипп начал разглядывать своего спутника. Он вспомнил основное правило Мак-Грегора: приглядываться к людям и изучать их.

Биллингер был без шляпы. Его песочные волосы были коротко острижены, а усы торчали в обе стороны, точно рога. Рубашка была изодрана, один рукав был оторван начисто, и на предплечье виднелась глубокая царапина. Филипп понял, что он как следует поработал на месте преступления. В эту поездку он снарядился основательно. Тяжелый кольт висел у него на поясе, а к луке седла был приторочен карабин. И в том, как он сидел в седле, и в его воинственном виде было что-то такое, что удовлетворяло Филиппа. Такой человек сумеет использовать и револьвер, и карабин. Филипп почувствовал к нему доверие, и так они ехали некоторое время рядом. По дороге им попался холм. Биллингер поднялся на его вершину и указал на ложбину, находящуюся на расстоянии четверти мили от них.

— Мы зря потеряем время, если станем спускаться туда, — сказал он, — а пользы от этого никакой. Видите вон ту штуку на реке, похожую на полузатонувший плот? Это крыша пассажирского вагона. Он прямо перекувырнулся в воду. Проводник, он уцелел чудом, говорит, что в нем было двадцать пассажиров. Мы стояли на берегу и ничем не могли помочь, а те там умирали, как крысы в клетке. Другой пассажирский вагон сгорел, а вон та куча обломков — это все, что осталось от пульмановского вагона и от багажного. Вдоль по полотну лежит двадцать семь трупов и множество раненых. Ох, господи, послушайте.

Он содрогнулся, и Филипп содрогнулся тоже, услышав протяжный мучительный стон оттуда, снизу.

— Мы зря потеряем время, если спустимся, — повторил агент.

— Да, мы зря потеряем время, — подтвердил Филипп. Кровь клокотала в его жилах, когда он перевел взгляд на лицо Биллингера. Каждый фибр его тела жаждал борьбы, и когда он увидел в глазах Биллингера тот же огонь борьбы, он стремительно протянул ему руку.

— Мы поймаем их, Биллингер, — крикнул он. — Клянусь вам, мы поймаем их.

Рукопожатие англичанина было сокрушительно. Зубы его на мгновение сверкнули под усами, он пришпорил лошадь и рысью спустился с холма. Через пять минут холм исчез из их поля зрения. Биллингер внезапно придержал своего коня и указал на свежие отпечатки копыт на мягкой почве прерии. Филипп соскочил с лошади и начал рассматривать следы.

— Их пятеро, Биллингер, — сказал он коротко. — И все неслись галопом, кроме одного. — Он поднял голову и вдруг увидел, что Биллингер свесился с седла и рассматривает какой-то предмет, лежащий у самого копыта его лошади.

— Что это там? — спросил он. — Никак платок?

Филипп поднял маленький платочек из тонкого батиста с кружевами, смятый и испачканный грязью, и расправил его.

— Да, женский платок. Каким образом…

Он внезапно замолчал, увидев, с каким видом Биллингер протянул руку к платку. Квадратные челюсти англичанина были сжаты, как стальные тиски, но руки его почему-то дрожали.

— Женщина в шайке, — рассмеялся он, когда Филипп вскочил в седло.

Они поехали дальше. Биллингер не спускал глаз с кусочка батиста с кружевами. Через несколько минут он отдал его Филиппу, который ехал бок о бок с ним.

— Вчера ночью случилось нечто такое, что я не могу понять, — сказал он, глядя прямо перед собой. — Я ничего не сказал жене. Я никому ничего не говорил. Но вы должны кое-что понимать в этих делах. Чрезвычайно интересное происшествие и сильно подействовавшее мне на нервы. — Он вытер лицо грязной тряпкой, которую извлек из заднего кармана брюк. — Мы работали, как бешеные, стараясь извлечь живых из-под обломков. Мертвых мы временно не трогали. Работая, я залез под обломки спального вагона, мне показалось, что оттуда донесся крик, и я полз, освещая себе дорогу фонарем. Каретка вагона поднялась кверху на четыре-пять футов. Я был без шапки, передвигался на четвереньках. От фонаря было светло, как днем. Сначала я ничего не заметил и начал прислушиваться, как вдруг почувствовал, что меня касается сверху что-то легкое и мягкое. Я поднял голову и… — Биллингер снова отер лицо, по которому расползлись полосы грязи, — … я увидел стиснутую обломками исковерканного железа и дерева женщину, — продолжал он. — В жизни моей я не видел такой красавицы. Ее руки простирались ко мне, ее голова была несколько повернута в сторону, но тем не менее она смотрела на меня.

Волны червонно-золотых волос ниспадали на ее плечи. Я готов был поклясться, что она жива. Ее губы были алы, и одно мгновение я ждал, что она заговорит со мной. Мне даже показалось, что на ее щеках играет румянец, но, по всей вероятности, виной этому был свет моего фонаря, потому что, когда я дотронулся до нее, она была холодна, как лед.

Биллингер невольно содрогнулся и пришпорил лошадь.

— Я вылез из-под вагона и занялся ранеными. Вероятно, прошло уже около двух часов, когда я вернулся, что бы извлечь из-под вагона труп, но его там не оказалось. Сначала я подумал, что его извлекли оттуда мои товарищи, и я стал искать его среди раненых и убитых, но там его тоже не было. Я снова начал искать его, когда рассвело. Тщетно. Никто не видел его. Труп женщины пропал бесследно, а между тем на десять миль вокруг нет ни одного места, кроме моей лачуги, куда бы его могли отнести. Что вы на это скажете, Стил?

Филипп выслушал рассказ Биллингера с напряженным вниманием.

— Может быть, вы во второй раз искали в другом месте, — сказал он. — Тело, возможно, до сих пор находится среди обломков.

Биллингер взглянул на Филиппа и нервно рассмеялся.

— Я искал в том же самом месте, — сказал он. — По-видимому, к моменту катастрофы она еще не спала, она была одета. Когда я вернулся, я нашел в груде обломков лоскут от ее юбки. Прядь ее волос обмоталась вокруг какой-то стальной перекладины и была отрезана. Кто-то был там во время моего отсутствия и унес тело. Я… я почти готов поверить, что я тогда ошибся и что она была жива. Я не нашел ничего, ничего, что свидетельствовало бы о ее смерти.

— Возможно, что… — начал Филипп, разглядывая носовой платок.

Ему незачем было заканчивать фразу, Биллингер понял его и кивнул головой.

— Я тоже так думаю, — сказал он. — Но возможно ли это? Что им могло быть нужно от нее? Разве только…

— Разве только она была жива, — докончил за него Филипп. — Возможно, что кто-нибудь из злоумышленников в поисках ценностей во время суматохи увидел ее и унес с прочей добычей.

Биллингер сунул руку за пазуху и достал небольшой пакетик.

— Не знаю почему, но я сохранил эту прядь, — сказал он. — Посмотрите.

Он повернулся к Филиппу, и с его пальцев пролился изумительный золотой поток. И в этот же миг с губ Филиппа сорвался вопль, какой Биллингеру ни разу не приходилось слышать. И прежде чем англичанин справился со своим изумлением, Филипп нагнулся к нему, вырвал из его рук золотую прядь и уставился на нее, как безумный.

 

Глава XVII. ДЕВУШКА С ПОЕЗДА

В этот миг странного происшествия, в миг, когда Филипп был твердо уверен, что эта золотая прядь может принадлежать только Изабель, он остановил свою лошадь, и лицо его побелело. Страшным усилием воли он вновь овладел собой и увидел, что Биллингер смотрит на него такими глазами, как если бы солнечный удар лишил его разума… Но золотая прядь все еще колыхалась и блистала перед ним. Только два раза в жизни он видел подобные волосы, этот червонный свет, переливавшийся на солнце. Он видел его у Изабель, когда она сидела у костра в ночном лагере на озере Бен, и он видел его у себя на родине, у той девушки, что прислала ему письмо, надушенное гиацинтами. Он пытался овладеть собой перед вопрошающим взглядом Биллингера. Он рассмеялся, старательно свернул прядь и сунул ее в карман куртки.

— Вы… вы взволновали меня, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Очень хорошо, что вы были так предусмотрительны и сохранили эту прядь. Мне сперва показалось, что я узнал ее, но я, по всей вероятности, ошибся. Если же я все-таки прав, то я знаю эту девушку, которой принадлежит эта прядь. Понимаете, почему я так взволновался? Ну, ладно, Биллингер, поскачем дальше.

Они помчались галопом дальше на север.

Некоторое время следы пяти преступников были так явственно видны, что они скакали со скоростью, утомлявшей лошадей. А потом низкая, высушенная солнцем трава уступила место густым зарослям, в которых время от времени мелькали желтые спины койотов. В этом коричневом море, сидя верхом, невозможно было разглядеть никаких следов, и они спешились. Шаг за шагом шли они по еле заметным следам, в то время как их спины немилосердно пекло знойное солнце, иссушившее эту степь.

Они двигались так медленно, что Биллингер в конце концов не выдержал и с проклятием выпрямился. Пот стекал грязными ручьями с его лица. Еще прежде чем он заговорил, Филипп прочел в его глазах выражение страха и растерянности и сделал над собой усилие, чтобы подавить в своей душе те же самые чувства. В такую жару не следовало бы курить, но он достал из кармана пачку папирос и протянул ее Биллингеру. Агент взял папироску, оба одновременно зажгли спичку и молча поглядели друг на друга.

— Ничего не выйдет, — сказал Биллингер. Он плюнул на свою спичку и бросил ее в траву.

— Нам осталось ехать еще десять миль зарослями. Мы доберемся до места не раньше ночи, если доберемся вообще. Мне пришла в голову идея. Вы более опытный следопыт, чем я, так вы идите дальше по следу, а я сяду на лошадь и посмотрю, нельзя ли как-нибудь да объехать эти заросли по голой степи. Что вы скажете?

— Хорошо, — сказал Филипп. — Поезжайте.

Биллингер вскочил в седло и умчался галопом.

Филипп с нетерпением дожидался его отъезда. Как только англичанин исчез за невысоким холмом, он выхватил из кармана батистовый платок и кольцо золотых волос и поднес их к лицу. Целую минуту он стоял, прижимая их к губам и носу. Когда он первый раз держал платок в руках, ему казалось, что это игра воображения, но теперь он был уверен. От испачканного грязью кусочка батиста струился еле уловимый аромат гиацинта.

— Перестань валять дурака, — пробормотал он, поворачивая надетое на палец кольцо из золотых волос. — Мало ли женщин душится гиацинтом. И мало ли на свете женщин с душистыми волосами и даже таких красивых, как описывает Биллингер.

Он рассмеялся, но смех его прозвучал фальшиво и натянуто. Несмотря на все усилия доказать себе нелепость этого предположения, он чувствовал, что в нем дрожит каждый нерв. И прежде чем он достиг того холма, за которым исчез Биллингер, он еще не раз прижимал платок к лицу. Прошел целый час с тех пор, как уехал агент, когда следы преступников привели его к этому холму.

С его вершины Филипп окинул взглядом степь.

Всадник мчался по направлению к нему. Он узнал Биллингера и поднялся на стременах, чтобы тот мог увидеть его. Агент остановился на расстоянии полумили и начал отчаянно махать руками. Пять минут спустя Филипп уже подъезжал к нему. Лошадь Биллингера была вся в мыле, а на лице его было написано величайшее возбуждение.

— В степи кто-то есть, — крикнул он. — Лошади я не заметил, но на дороге, за вторым поворотом, я заметил человека. Вероятно, преступники остановились напоить лошадей и поесть у маленького костра по ту сторону зарослей.

Биллингер отвязал карабин, внимательно осмотрел затвор и тревожно глянул на пустые седельные карманы Филиппа.

— Стрельба будет на большом расстоянии, если у них есть оружие, — сказал он. — Как жаль, что у меня не нашлось ружья для вас.

Филипп достал один из длинноствольных казенных револьверов, бывших при нем, и его губы сложились в мрачную улыбку.

— У нас на службе стрелок считается ничего не стоящим, если он не умеет пользоваться этой игрушкой на расстоянии двухсот ярдов, Биллингер, — ответил он, пряча кобуру. — Если бой будет на конях, то эта штука более удобна, чем карабин. Если же мы спешимся, то сможем подойти ближе.

Филипп взглянул на агента, пока они галопировали бок о бок в высокой траве, и Биллингер взглянул на него. И на лицах друг друга они прочли нечто такое, что дало им уверенность в успешном исходе дела.

Впервые Филиппу стало ясно, что его спутник был нечто большее, чем агент и телеграфист станции Блик-Хауз, он был боец.

На пять миль к северу и западу тянулась черная линия Гиблого места. Новичок принял бы эти пять миль за одну. В степи, на полпути к этой линии, маячила человеческая фигура.

Даже на таком далеком расстоянии Филипп и Биллингер заметили, что она движется, правда, удивительно медленно. В течение нескольких секунд они стояли на месте, сдерживая коней и устремив взгляд на черную фигуру вдали. На протяжении каких-нибудь ста ярдов человек споткнулся и упал два раза. Когда он поднялся во второй раз, Филипп заметил, что он стоит неподвижно. Потом он исчез совсем. Филипп смотрел до тех пор, пока у него не стали слезиться глаза. Человек не показывался. Филипп, моргая, посмотрел на Биллингера и прочел тот самый вопрос, который готов был сорваться с его собственных губ. Не говоря ни слова, они спустились по склону, и через несколько минут Биллингер взял вправо, а Филипп — влево.

Агент увидел человека ярдах в ста впереди себя. Он соскочил с лошади и, когда Филипп примчался на его крик, побежал ему навстречу.

— Это она, девушка с поезда, — крикнул он. Казалось, он был страшно взволнован. Жилы на его шее вздулись, а длинные, худые пальцы сжались в кулаки.

В одно мгновение Филипп соскочил с коня. Он не видел лица женщины, оно было покрыто волной волос, горевших на солнце. Он не видел ничего, кроме скорчившегося, безжизненного тела, и все же он узнал ее мгновенно.

С диким криком он упал на колени, отбросил с лица девушки волосы, повернул к себе это прекрасное лицо — бледное и неподвижное, — спрятал это лицо у себя на груди и, не обращая внимания на остолбеневшего Биллингера, заговорил, точно безумный:

— Изабель… Изабель… Изабель, — рыдал он. — Господи, Изабель…

Он твердил это имя без конца. Наконец Биллингер, начинавший понимать, в чем дело, положил руку ему на плечо и протянул ему свою фляжку.

— Она жива, голубчик. — И когда Филипп посмотрел на него покрасневшими глазами, добавил: — Вот вода.

— Как это ужасно, — простонал Филипп. — Биллингер… понимаете… она будет моей женой… если останется жива.

Он больше ничего не сказал, но Биллингер понял все.

— Она будет жить, — выговорил он. — Смотрите, в лице уже появляется краска… Она дышит. — Он спрыснул лицо девушки водой и поднес фляжку к ее губам. В следующее мгновение Филипп склонился к девушке и поцеловал ее.

— Изабель, дорогая моя, — прошептал он.

— Мы должны немедленно отвезти ее к озеру, — сказал Биллингер, мягко дотрагиваясь рукой до его плеча. — Всему виной солнце. К счастью, ничего более страшного не случилось, Стил, это солнце и проклятая жара…

Он почти силой заставил Филиппа подняться, и когда тот сел в седло, он осторожно поднял девушку с земли и подал ему.

Потом он сам сел на коня, и они помчались под палящими лучами солнца к озеру на окраине Гиблого места.

 

Глава XVIII. БОРЬБА В УЩЕЛЬЕ

Согнувшись в седле, прижав голову Изабель к своей груди, Филипп ехал в двадцати шагах позади Биллингера. Казалось, солнце расплавилось и лилось огненным потоком на его затылок. У него закружилась голова, поводья лежали, не сдерживаемые его рукой, на луке седла. Он даже не пытался править лошадью, которая брела за лошадью Биллингера.

Биллингер вывел его из состояния оцепенения. Он придержал своего коня, и когда Филипп подъехал, наклонился, чтобы взглянуть ей в лицо.

— Она приходит в себя, — сказал он, стараясь подавить дрожь в голосе. — По-моему, она совсем не ушиблась. Возьмите фляжку, а я поеду вперед.

Он передал Филиппу воду и поглядел вновь на девушку.

— Она не ушиблась, — повторил он хриплым голосом. — Оставьте ее за озером, что за холмом, и догоняйте меня.

Когда агент ускакал, Филипп еще крепче прижал девушку к груди. Он увидел, как легкий румянец появился на ее щеках, как заалели ее губы, как начинает вздыматься ее грудь, и, забыв все на свете, он начал выкрикивать ее имя, кричать о своей огромной любви. Он не замолк даже тогда, когда ее глаза открылись, и она взглянула на человека, с которым она встретилась на дороге к озеру Бен и который теперь боролся за ее жизнь. На несколько секунд изумление лишило ее дара речи, хотя сознание возвращалось к ней со все возрастающей быстротой.

Филипп не сразу заметил, что ее глаза открыты, и думал, что она не слышит его страстных слов любви. Когда он слегка приподнял рукой ее голову, она смотрела на него глазами, полными блаженства.

Несколько секунд царило молчание. Филипп несколько ослабил свои объятия. Он выпрямился в седле, девушка немного приподняла голову, они глянули друг другу прямо в глаза и без слов поняли все.

Словно утренняя заря, румянец вспыхнул на лице Изабель, потом постепенно померк.

— Вы ушиблись… ушиблись во время катастрофы, — воскликнул Филипп. — Но теперь вы в безопасности. Крушение произошло по вине шайки «аутлоу». Мы погнались за ними, и я нашел вас… там… в степи. Вы теперь в безопасности.

Его руки опять обвили ее.

— Вы совсем здоровы, — повторил он мягко, стараясь говорить как можно спокойнее. — Все, все в порядке, вам просто стало дурно от жары. Но теперь все уже прошло…

Из-за холма донесся звук, который заставил его вздрогнуть и выпрямиться. То был звук выстрела из карабина Биллингера. За ним последовали второй, третий, и в ответ послышался отдаленный треск других выстрелов.

— Он настиг их, — воскликнул Филипп.

Жажда боя, жажда мести вновь захлестнула его. Он сжал Изабель в своих объятиях. — Достаточно ли хорошо вы себя чувствуете, чтобы перенести быструю езду? Нас с Биллингером только двое, а их пятеро. Допустить его драться в одиночку — форменное убийство.

— Да, да, — прошептала Изабель. — Скачите либо спустите меня с седла. Я приду потом…

Он впервые услышал ее голос с тех пор, как расстался с ней на озере Бен много месяцев назад, и звук этого голоса потряс его.

— Держитесь крепче, — крикнул он.

Они помчались вверх по склону холма быстрее ветра. На вершине Филипп осадил коня. В трех-четырех ярдах от них виднелась густая тополиная роща, а еще в тысяче ярдов чернели кряжи Гиблого места. И между рощей и Гиблым местом какой-то всадник бешено скакал на запад. То не был Биллингер. Быстрым движением Филипп опустил девушку на землю и выхватил один из своих револьверов.

— Там, за рощей, небольшое озеро, — сказал он. — Ждите там, пока я не вернусь.

Он поскакал вниз по склону не наперерез всаднику, а к роще. Он думал о Биллингере. Агент выстрелил трижды. Затем последовало много выстрелов, но не из его карабина. А он больше не стрелял. Он, несомненно, находится в роще. Раненый, если не мертвый.

Хорошо утоптанная дорога пролегала в густой степной траве, и Филипп понесся по ней, не замедляя хода. Только его голова, плечи и огромный револьвер виднелись над ушами коня. Еще сто шагов — и трава сменилась песчаной полосой, в центре которой находилась котловина. Полоса эта была шириной не больше акра. В котловине стояла на коленях лошадь Биллингера, склонившись над двумя неподвижными черными телами, рядом со стоящим на четвереньках на песке самим Биллингером. Он поднял бледное, искаженное страданием лицо, когда Филипп подскакал к краю котловины и соскочил с седла. С ужасной гримасой Биллингер встал на колени.

— Ничего страшного, Стил, — предупредил он Филиппа. — Один из этих мерзавцев попал мне в ногу. Кажется, кость сломана. Болезненно, но не смертельно. А вы посмотрите-ка на это.

Он указал на два тела, лежавших на песке, лицом к палящему солнцу. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы увидеть: они были мертвы, но не Биллингер их убил. Их бородатые лица окоченели давно. Рубашки на груди были пропитаны кровью.

Блеск металлической пряжки на поясе трупа, лежавшего к нему ближе, привлек взгляд Филиппа. Он подошел на шаг, нагнулся и отпрянул. Этот кусочек металла рассказал ему все: на нем были выгравированы буквы: С. З. К. С.

— Так я и думал, — пробормотал Филипп слегка дрогнувшим голосом. — Ты не послушался меня, Бек Номи, и теперь ты пожал плоды самого худшего из твоих безумств. Ты заплатил долг мсье Жаннету.

Филипп отвернулся и взглянул на Биллингера. Агент держал в руке только что вскрытый им пакет. Второй точно такой же лежал перед ним на песке.

— Ассигнации, — прохрипел он. — Часть похищенных денег. Те двести тысяч были распределены по пяти пакетам. Тут два из них. Когда я попал сюда, эти двое были уже мертвы, у каждого на груди лежал пакет, а тот парень, что подстрелил меня, как раз улепетывал из котловины.

Он бросил пакет на песок и начал разрезать штанину на раненой ноге. Филипп опустился на колени рядом с ним, но он жестом отстранил его.

— Не так страшно, — сказал он. — Справлюсь один.

— Вы уверены, Биллингер…

— Уверен, — рассмеялся агент. А между тем он закусил губу до крови, чтобы не закричать. — Не стоит вам тратить время.

Филипп на мгновение стиснул его руку.

— Дружище, мы не понимаем, что все это значит: похищение Изабель и эти деньги, но мы скоро все выясним.

— Бросьте этот проклятый карабин, — крикнул Биллингер, когда Филипп вскоччил на коня. — У меня ничего ним не вышло, а тот парень подстрелил меня из револьвера. Поэтому у меня и нет особого кровотечения.

Преступник уже скрылся в преддверии Гиблого места, когда Филипп выбрался из ложбины на открытую равнину. Перед ним был только один проход в Гиблое место, и к нему-то он и направил своего коня. У самого входа в ущелье тянулась другая песчаная полоса, и на ней виднелись отпечатки лошадиных копыт. Две лошади бежали, по-видимому, рысью, а одна — галопом.

Когда-то давным-давно эта песчаная полоса была, очевидно, ложем реки, струившейся между зубчатыми, полными пещер, скалами. Теперь это ложе было усыпано голышами, потрескавшимися и иссушенными лучами палящего солнца.

Сердце Филиппа забилось сильнее, когда он пришпорил лошадь. Он ни на секунду не опускал револьвера со взведенным курком. Он знал, что если он нагонит преступников, то будет бой, и ему придется сражаться одному против троих. Он знал это и боялся засады. Он понимал: если преступники остановились и поджидают его, то все шансы против него. За исход открытого боя он не боялся. Его взращенный в степи конь без труда преодолевал трудную дорогу, избегая голышей и трудных камней. Дважды в течение десяти минут он замечал впереди какое-то движение и поднимал револьвер. Первый раз это был волк, второй — быстрая тень орла, перелетевшего между ним и солнцем. Он вглядывался в каждую расщелину, мимо которой ему приходилось проезжать, и приподнимался на стременах, готовый немедленно открыть огонь.

Резкий поворот русла реки там, где нависшие скалы подступали к нему вплотную, — и лошадь его остановилась так неожиданно, что он чуть не перелетел через ее голову. Прямо перед ним среди скал упавшая лошадь без всадника пыталась подняться. В двухстах ярдах от нее, вверх по склону, бежал человек, а на расстоянии револьверного выстрела два всадника поджидали его, повернувшись в седлах.

— Эх, если бы у меня был карабин Биллингера! — пробурчал Филипп.

Заслышав звук его голоса и почувствовав нетерпеливое давление каблуков на своих боках, лошадь рванула вперед. Стук копыт заставил бежавшего остановиться, и в тот же миг Филипп поднялся на стременах и открыл огонь. Когда его пальцы нажали собачку, откуда-то сзади донесся четкий топот копыт лошади, скакавшей галопом. То был Биллингер, Биллингер с простреленной ногой и карабином. Филипп, стреляя, чуть не закричал от радости. Он выстрелил раз, другой, но преступник побежал дальше невредимый. Третий выстрел — и человек исчез где-то среди скал.

Двое всадников, по-видимому, не думали отступать, и Филипп, заряжая револьвер, стал прислушиваться. Его лошадь тяжело дышала. Он слышал возбужденное и радостное биение своего сердца, но прежде всего он слышал приближающийся мерный топот копыт. Скоро Биллингер будет здесь и пустит в ход свой карабин. Да благословит небо Биллингера и его простреленную ногу! Жажда боя сжигала его и в конце концов нашла исход в диком вопле, когда он помчался вперед. Преступники и не помышляли о бегстве. Он уловил блеск солнца на их револьверах и понял, что они будут драться не на шутку, когда они поспешно разъехались в разные стороны, чтобы увеличить площадь обстрела. На расстоянии ста ярдов Филипп все еще не поднимал револьвера; на расстоянии шестидесяти он резко осадил коня, распластался на его шее, как индеец, и выставил револьвер между его ушами. Это был трюк, изученный им на службе в конной страже, и он его проделал как раз в тот момент, когда его противники вскинули револьверы на уровень лица. Две пули прошли над его головой так близко, что неминуемо сняли бы его с седла, если бы он выпрямился. В следующее же мгновение в ущелье раскатилось гулкое эхо трех выстрелов.

Глядя на мушку своего револьвера, Филипп увидел, что всадник, бывший справа, качнулся в седле и свалился наземь. Он выпустил последнюю пулю во всадника слева и выхватил второй револьвер. Прежде чем он успел выстрелить, его лошадь скакнула вперед, повалилась на колени, и с воплем ужаса Филипп вылетел из седла.

В течение нескольких секунд Филипп сознавал только две вещи: что смерть близка и что Биллингер опоздал.

В десяти шагах преступник тщательно прицелился в него, а его собственная правая рука, державшая револьвер, была придавлена его телом. На мгновение он застыл и с ледяным спокойствием посмотрел на человека, уже тянувшегося, чтобы выстрелить. Прогремел выстрел, словно вспышка молнии, и его мозг пронзила мысль, что этот выстрел предназначался ему. Вдруг он заметил, что рука преступника не шевельнулась, не было и дымка от дула его револьвера. Одно мгновение всадник сидел прямо, неподвижно в седле, вдруг его рука опустилась, револьвер со стуком упал на камни. С протяжным стоном он стал сползать с коня и, наконец, повалился мешком к самым ногам Филиппа.

— Биллингер… Биллингер…

Эти слова сорвались с уст Филиппа хриплым рыданием. Биллингер явился как раз вовремя. Филипп повернулся, посмотрел в сторону ущелья. Да, это был Биллингер — в ста ярдах от него, согнувшись в седле, Биллингер с его простреленной ногой, с его изумительным мужеством, с его…

С диким воплем Филипп освободил ногу из стремени. То был не Биллингер, то была Изабель. Она соскочила с седла. Он видел, как она пробежала, спотыкаясь, несколько шагов и упала среди скал. Все еще держа револьвер в руке, Филипп побежал туда, где стояла лошадь Биллингера. Девушка припала к валуну, закрыв лицо руками, и плакала. В мгновение ока он оказался подле нее и все, о чем он говорил, все, на что надеялся, сорвалось с его уст, когда он прижал ее голову к своей груди.

Впоследствии он никогда не мог повторить то, что он говорил ей в тот момент. Он знал только, что ее рука обвилась вокруг его шеи, что она зарыла лицо на его груди, что она, рыдая, говорила что-то об их встрече на озере Бен и о том, что она любит, любит его. Потом его взгляд упал на ущелье, и то, что он увидел, заставило его низко нагнуться за валуном и издать какой-то странный горловой звук.

— Подожди здесь немного, — шепнул он, перебирая пальцами ее золотые волосы. Его голос звучал мягко, но повелительно. — Я на несколько минут отлучусь. Опасности нет никакой.

Он наклонился и поднял карабин, выпавший из ее рук. В магазине была еще одна пуля. Он сунул револьвер в кобуру и начал взбираться на скалы, готовый каждую минуту взять карабин наизготовку. Там, где лежали бездыханные тела двух преступников, стоял человек. Он не пытался спрятаться и не видел Филиппа, пока тот не подошел к нему шагов на пятьдесят. Но даже и тогда он не выказал ни страха, ни изумления. Он, очевидно, был безоружен, и Филипп опустил свой карабин.

Человек сделал Филиппу знак приблизиться. Он был без шапки и без куртки. Лицо его заросло рыжеватой щетиной, которая не могла скрыть впалые щеки, длинные волосы падали на глаза. Он, по-видимому, страдал от голода, но тем не менее его худое лицо дышало силой, а глаза смотрели смело и прямо, точно глаза змеи.

— Забавная игра, не правда ли? — сказал он спокойно. — Я все время слежу за ней.

Рука Филиппа невольно потянулась к револьверу.

— Кто вы такой? — спросил он.

— Я? Я — Блекстон, Джим Блекстон. Меня знает каждый ребенок на шестьдесят миль в округе. И, по всей вероятности, я единственный человек, видевший все, что здесь происходило, и знающий, почему все это произошло. — Он отступил за скалу, и Филипп последовал за ним, не снимая руки с приклада револьвера.

— Оба мертвы, — добавил незнакомец, указывая кивком головы на преступников. — Один из них был еще жив, когда я подошел к нему, но я воткнул ему нож между ребер, и теперь он мертв.

— Дьявол! — вскричал Филипп, увидел торжествующий блеск в глазах незнакомца, и наполовину вытащил револьвер из кобуры.

— Подождите, — сказал тот, — может, я был прав. Ведь виновный в крушении был много лет моим кровным врагом, а теперь я расквитался с ним. И как мне кажется, именем закона, я имел право сделать это. Что вы скажете?

— Продолжайте, — промолвил Филипп,

Змеиные глаза незнакомца зажглись тусклым пламенем, но взгляд его был так же спокоен.

— Он явился сюда из Англии четыре года назад, — сказал он. — Он вынужден был уехать оттуда. Понимаете? Он был у себя на родине таким дьяволом, уже тогда почти уголовным преступником, так что его прислали сюда, и его семья назначила ему ежемесячное содержание. Его отец женился вторично и на второй год его пребывания здесь перестал присылать ему деньги. Он был подлецом с самого начала, но тут он стал совсем чудовищем. Он играл в карты, дрался, грабил и стал главой шайки таких же негодяев, как он сам. Он все время думал о том зле, которое ему якобы причинили его родные, пока у него не помутилось в голове. С тех пор он жил исключительно ради мести. Он намеревался при первой возможности убить своего отца и мачеху. Несколько недель назад он узнал, что они приедут в Америку и на пути в Ванкувер проедут станцию Блик-Хауз. Тогда он окончательно сошел с ума, решил убить их и ограбить поезд. Вы знаете, каким образом он и его шайка привели этот план в исполнение. Когда все было кончено и деньги взяты, он послал свою шайку вперед, а сам вернулся на место катастрофы. Он хотел убедиться, что отец и мачеха мертвы. Поняли?

— Да, — сказал Филипп, — продолжайте.

— И тогда он забрался под обломки спального вагона, — продолжал незнакомец, набивая трубку табаком. — Он нашел там нечто совсем другое. Это странно… Вы, вероятно, будете удивлены, откуда я все это знаю. Но я говорю правду. Когда-то в Англии он любил одну девушку. Как и все, она ненавидела его, и все же он любил и был готов умереть за нее. И под обломками вагона он нашел ее и ее отца. Оба были мертвы. Он достал ее тело из-под вагона и ночью, когда его никто не видел, принес его туда, где стояла его лошадь. Сознание того, что он убил ее, единственное существо в мире, которое он любил, вернуло ему рассудок и наполнило его новой жаждой мести, но уже мести иного рода.

Чтобы иметь возможность отомстить, ему пришлось оставить ее тело в песках, в нескольких милях отсюда. Потом он помчался догонять своих товарищей. Как глава шайки, он имел при себе все деньги, взятые при ограблении поезда. Дележ должен был произойти в котловине. Шайка поджидала его, деньги были поделены. Двое из шайки поехали вперед, остальные двое должны были пойти в другом направлении, чтобы сбить с толку преследователей. Он остался с ними и когда первые двое отъехали на значительное расстояние, он убил их. Он уже не был больше сумасшедшим, понимаете? Он совершил преступление и постарался по-своему загладить его. Потом он вернулся в степь, чтобы зарыть в могилу и ее.

Голос незнакомца прервался. Страшное рыдание потрясло его худое тело. Когда он поднял глаза, Филипп выхватил свой револьвер.

— И этот человек… — начал он.

— Я сам… Джим Блекстон… к вашим услугам.

Незнакомец повернулся спиной к Филиппу и согнулся, словно охваченный страшной скорбью. В то же мгновение раздался грохот выстрела, и когда Филипп подскочил, чтобы подхватить оседающее тело, он увидел на лице Блекстона печать смерти.

— Мне бы следовало… это сделать… там… подле нее… — прошептал преступник. Дрожь пробежала по его телу, и голова бессильно свесилась на грудь.