В этот миг странного происшествия, в миг, когда Филипп был твердо уверен, что эта золотая прядь может принадлежать только Изабель, он остановил свою лошадь, и лицо его побелело. Страшным усилием воли он вновь овладел собой и увидел, что Биллингер смотрит на него такими глазами, как если бы солнечный удар лишил его разума… Но золотая прядь все еще колыхалась и блистала перед ним. Только два раза в жизни он видел подобные волосы, этот червонный свет, переливавшийся на солнце. Он видел его у Изабель, когда она сидела у костра в ночном лагере на озере Бен, и он видел его у себя на родине, у той девушки, что прислала ему письмо, надушенное гиацинтами. Он пытался овладеть собой перед вопрошающим взглядом Биллингера. Он рассмеялся, старательно свернул прядь и сунул ее в карман куртки.

— Вы… вы взволновали меня, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Очень хорошо, что вы были так предусмотрительны и сохранили эту прядь. Мне сперва показалось, что я узнал ее, но я, по всей вероятности, ошибся. Если же я все-таки прав, то я знаю эту девушку, которой принадлежит эта прядь. Понимаете, почему я так взволновался? Ну, ладно, Биллингер, поскачем дальше.

Они помчались галопом дальше на север.

Некоторое время следы пяти преступников были так явственно видны, что они скакали со скоростью, утомлявшей лошадей. А потом низкая, высушенная солнцем трава уступила место густым зарослям, в которых время от времени мелькали желтые спины койотов. В этом коричневом море, сидя верхом, невозможно было разглядеть никаких следов, и они спешились. Шаг за шагом шли они по еле заметным следам, в то время как их спины немилосердно пекло знойное солнце, иссушившее эту степь.

Они двигались так медленно, что Биллингер в конце концов не выдержал и с проклятием выпрямился. Пот стекал грязными ручьями с его лица. Еще прежде чем он заговорил, Филипп прочел в его глазах выражение страха и растерянности и сделал над собой усилие, чтобы подавить в своей душе те же самые чувства. В такую жару не следовало бы курить, но он достал из кармана пачку папирос и протянул ее Биллингеру. Агент взял папироску, оба одновременно зажгли спичку и молча поглядели друг на друга.

— Ничего не выйдет, — сказал Биллингер. Он плюнул на свою спичку и бросил ее в траву.

— Нам осталось ехать еще десять миль зарослями. Мы доберемся до места не раньше ночи, если доберемся вообще. Мне пришла в голову идея. Вы более опытный следопыт, чем я, так вы идите дальше по следу, а я сяду на лошадь и посмотрю, нельзя ли как-нибудь да объехать эти заросли по голой степи. Что вы скажете?

— Хорошо, — сказал Филипп. — Поезжайте.

Биллингер вскочил в седло и умчался галопом.

Филипп с нетерпением дожидался его отъезда. Как только англичанин исчез за невысоким холмом, он выхватил из кармана батистовый платок и кольцо золотых волос и поднес их к лицу. Целую минуту он стоял, прижимая их к губам и носу. Когда он первый раз держал платок в руках, ему казалось, что это игра воображения, но теперь он был уверен. От испачканного грязью кусочка батиста струился еле уловимый аромат гиацинта.

— Перестань валять дурака, — пробормотал он, поворачивая надетое на палец кольцо из золотых волос. — Мало ли женщин душится гиацинтом. И мало ли на свете женщин с душистыми волосами и даже таких красивых, как описывает Биллингер.

Он рассмеялся, но смех его прозвучал фальшиво и натянуто. Несмотря на все усилия доказать себе нелепость этого предположения, он чувствовал, что в нем дрожит каждый нерв. И прежде чем он достиг того холма, за которым исчез Биллингер, он еще не раз прижимал платок к лицу. Прошел целый час с тех пор, как уехал агент, когда следы преступников привели его к этому холму.

С его вершины Филипп окинул взглядом степь.

Всадник мчался по направлению к нему. Он узнал Биллингера и поднялся на стременах, чтобы тот мог увидеть его. Агент остановился на расстоянии полумили и начал отчаянно махать руками. Пять минут спустя Филипп уже подъезжал к нему. Лошадь Биллингера была вся в мыле, а на лице его было написано величайшее возбуждение.

— В степи кто-то есть, — крикнул он. — Лошади я не заметил, но на дороге, за вторым поворотом, я заметил человека. Вероятно, преступники остановились напоить лошадей и поесть у маленького костра по ту сторону зарослей.

Биллингер отвязал карабин, внимательно осмотрел затвор и тревожно глянул на пустые седельные карманы Филиппа.

— Стрельба будет на большом расстоянии, если у них есть оружие, — сказал он. — Как жаль, что у меня не нашлось ружья для вас.

Филипп достал один из длинноствольных казенных револьверов, бывших при нем, и его губы сложились в мрачную улыбку.

— У нас на службе стрелок считается ничего не стоящим, если он не умеет пользоваться этой игрушкой на расстоянии двухсот ярдов, Биллингер, — ответил он, пряча кобуру. — Если бой будет на конях, то эта штука более удобна, чем карабин. Если же мы спешимся, то сможем подойти ближе.

Филипп взглянул на агента, пока они галопировали бок о бок в высокой траве, и Биллингер взглянул на него. И на лицах друг друга они прочли нечто такое, что дало им уверенность в успешном исходе дела.

Впервые Филиппу стало ясно, что его спутник был нечто большее, чем агент и телеграфист станции Блик-Хауз, он был боец.

На пять миль к северу и западу тянулась черная линия Гиблого места. Новичок принял бы эти пять миль за одну. В степи, на полпути к этой линии, маячила человеческая фигура.

Даже на таком далеком расстоянии Филипп и Биллингер заметили, что она движется, правда, удивительно медленно. В течение нескольких секунд они стояли на месте, сдерживая коней и устремив взгляд на черную фигуру вдали. На протяжении каких-нибудь ста ярдов человек споткнулся и упал два раза. Когда он поднялся во второй раз, Филипп заметил, что он стоит неподвижно. Потом он исчез совсем. Филипп смотрел до тех пор, пока у него не стали слезиться глаза. Человек не показывался. Филипп, моргая, посмотрел на Биллингера и прочел тот самый вопрос, который готов был сорваться с его собственных губ. Не говоря ни слова, они спустились по склону, и через несколько минут Биллингер взял вправо, а Филипп — влево.

Агент увидел человека ярдах в ста впереди себя. Он соскочил с лошади и, когда Филипп примчался на его крик, побежал ему навстречу.

— Это она, девушка с поезда, — крикнул он. Казалось, он был страшно взволнован. Жилы на его шее вздулись, а длинные, худые пальцы сжались в кулаки.

В одно мгновение Филипп соскочил с коня. Он не видел лица женщины, оно было покрыто волной волос, горевших на солнце. Он не видел ничего, кроме скорчившегося, безжизненного тела, и все же он узнал ее мгновенно.

С диким криком он упал на колени, отбросил с лица девушки волосы, повернул к себе это прекрасное лицо — бледное и неподвижное, — спрятал это лицо у себя на груди и, не обращая внимания на остолбеневшего Биллингера, заговорил, точно безумный:

— Изабель… Изабель… Изабель, — рыдал он. — Господи, Изабель…

Он твердил это имя без конца. Наконец Биллингер, начинавший понимать, в чем дело, положил руку ему на плечо и протянул ему свою фляжку.

— Она жива, голубчик. — И когда Филипп посмотрел на него покрасневшими глазами, добавил: — Вот вода.

— Как это ужасно, — простонал Филипп. — Биллингер… понимаете… она будет моей женой… если останется жива.

Он больше ничего не сказал, но Биллингер понял все.

— Она будет жить, — выговорил он. — Смотрите, в лице уже появляется краска… Она дышит. — Он спрыснул лицо девушки водой и поднес фляжку к ее губам. В следующее мгновение Филипп склонился к девушке и поцеловал ее.

— Изабель, дорогая моя, — прошептал он.

— Мы должны немедленно отвезти ее к озеру, — сказал Биллингер, мягко дотрагиваясь рукой до его плеча. — Всему виной солнце. К счастью, ничего более страшного не случилось, Стил, это солнце и проклятая жара…

Он почти силой заставил Филиппа подняться, и когда тот сел в седло, он осторожно поднял девушку с земли и подал ему.

Потом он сам сел на коня, и они помчались под палящими лучами солнца к озеру на окраине Гиблого места.