Карриган с удивлением вспоминал позднее, как глубоко он был разочарован в первые минуты. Это был настоящий удар, заставивший его сразу измениться в лице. Он не сказал ни слова, но его протянутая рука медленно опустилась на белую простыню. Впоследствии он назвал себя за это дураком: можно было подумать, что он ставил предложенную им дружбу в зависимость от этого открытия. А Жанна-Мари-Анна Булэн тихо и спокойно повторила еще раз, что она жена Сен-Пьера. Она не была взволнована, только глаза ее стали совсем другими. Уже не карие и не черные, а почти прозрачные в своем блеске, они делались все светлее и светлее.

— Это… забавно! — с улыбкой проговорил он, стараясь оправдать себя ложью. — Вы удивили меня. Ведь мне говорили, что этот Сен-Пьер глубокий старик, который еле держится на ногах и не ходит вместе со своими партиями. А если это правда, то я не мог вас представить его женой; но из этого еще не следует, что мы не можем быть друзьями. Не так ли?

Если бы не трехдневная борода на щеках, он снова почувствовал бы себя вполне самим собою. Он попытался даже засмеяться, но вышла довольно жалкая попытка. Жена Сен-Пьера, казалось, его не слушала. Она только вдумчиво и пристально смотрела на него, смотрела прямо в душу своими широко открытыми лучистыми глазами. Затем она села, но на таком расстоянии, чтобы он не мог коснуться ее своей протянутой рукой.

— Вы — сержант полиции! — сказала она голосом, в котором не было прежней мягкости. — И вы честный человек, мсье, так как боретесь со злом. Не правда ли?

Она говорила с ним, точно судья; она требовала от него ответа.

Он кивнул головой.

— Да, это верно!

Ее глаза заблестели еще ярче.

— И вы предлагаете свою дружбу неизвестной женщине, покушавшейся на вашу жизнь. Почему же, мсье?

Он был прижат к стене. Разом почувствовал все свое унижение, всю невозможность сознаться, что за безумный порыв толкнул его к ней, когда он не знал еще, что она жена Сен-Пьера. Но она не стала ждать его ответа.

— Этот… этот Черный Одемар… Чтобы вы с ним сделали, если бы его поймали? — спросила она.

— Его бы повесили как убийцу, — ответил Дэвид.

— А для покушающегося на убийство, если покушение почти удается, какое существует наказание?

Нетерпение заставило ее подвинуться к нему еще ближе. Щеки ее пылали, и она крепко стиснула руки.

— От десяти до двадцати лет, — сказал он. — Хотя бывают и смягчающие обстоятельства.

— Если бы они сейчас и были, то вы о них не знаете! — перебила она его. — Вы говорите, что Роджер Одемар — убийца. И вы знаете, что я покушалась на вашу жизнь. Так почему же вы хотите быть моим другом и врагом Роджера Одемара. Почему, мсье?

Карриган безнадежно пожал плечами.

— Да, это так! — сознался он. — Вы правы, что здесь нет последовательности. Я обязан арестовать вас и доставить на Пристань, как только буду в состоянии. Но, видите ли, во всем этом есть что-то необычайное. Я почти умирал, а вы спасли мне жизнь, потому что произошла какая-то ошибка и…

— Все это нисколько не меняет дела! — настаивала жена Сен-Пьера. — Ведь не будь тут ошибки, то произошло бы убийство, вы понимаете, мсье? И если бы за скалой был кто-то другой, то он погиб бы непременно. Закон назвал бы это убийством. Если Роджер Одемар преступник, то и я тоже преступница. И человек долга не станет проводить между нами различия только потому, что я женщина.

— Но… Роджер Одемар был настоящим злодеем. Он не заслуживает пощады. Он…

— Все это возможно, мсье!

Она встала со сверкающими глазами. Ее красота в эту минуту напоминала красоту Кармин Фэнчет. С безмолвным изумлением смотрел он на ее стройную фигуру, пылающие щеки, блестящие волосы и глаза, сверкающие алмазным блеском.

— Я пожалела вас и подошла к вам, — продолжала она. — А когда увидела, как вы лежите на песке, мне захотелось, чтобы вы остались в живых. Бэтиз говорит, что я поступила неосторожно и вас следовало бросить. Может быть, он и прав. И все же… Даже Роджер Одемар, наверно, пожалел бы вас.

Она быстро повернулась, и он понял, что она уходит. Уже в дверях она сказала:

— Бэтиз сейчас поможет вам, мсье.

Дверь открылась и закрылась. Она ушла. И снова он один в каюте.

Его изумила быстрота происшедшей в ней перемены. Правда, она не возвышала голоса, но он слышал, как вся она дрожала от охватившего ее волнения. Он видел, как горели ее глаза и лицо. Очевидно, он что-то сказал или сделал, что страшно взволновало ее и мгновенно изменило отношение к нему И вдруг от одной неожиданно пришедшей ему в голову мысли он густо покраснел под покрывшей его лицо щетиной. Неужели она приняла его за негодяя? Ведь он опустил протянутую руку и изменился в лице, когда узнал, что она жена Сен-Пьера. Это-то и возмутило ее. Краска медленно сошла с его лица. Нет, это невозможно. Она не могла так понять его. Просто сравнила себя с Роджером Одемаром и подумала, что она сама в опасности, и Бэтиз прав, что следовало оставить его умирать на песке.

Эта мысль утешила немного Карригана. Теперь ему ясно стало, какую жалкую роль играл он в эти последние полчаса. Он предложил жене Сен-Пьера свою дружбу, хотя и не имел права это делать, и она знала, что он не имеет права. Он — это закон, а она, подобно Роджеру Одемару, — преступница. Она поняла своим тонким женским чутьем, что между ними нельзя проводить различия, если не иметь какой-либо тайной причины. И теперь Карриган должен был сознаться самому себе, что такая причина у него была. Эта причина явилась в то самое мгновение, как только он увидел ее в первый раз, лежа на раскаленном песке. Он боролся с ней в лодке; но в те захватывающие мгновения, когда это прекрасное нежное существо бесстрашно ринулось в бурлящие волны у порогов, он был побежден. Ее глаза, ее волосы, ее нежный тихий голос, звучавший ему, когда он метался в бреду, — все это властно и навсегда вошло в его душу. И она увидела это по его глазам и лицу, когда он опустил руку, узнав, что она — жена Сен-Пьера.

Если раньше Карригану приходилось разбираться в побуждениях преступника, он всегда старался поставить себя на его место. Так и сейчас он попытался взглянуть на создавшееся положение с точки зрения Жанны-Мари-Анны Булэн. Он был доволен, что покушение на его жизнь оказалось только роковой ошибкой и что до последней минуты она обстреливала за скалой кого-то другого. И все же она совершенно не обнаруживала желания эту ошибку объяснить. Она решительно отказалась от всякого объяснения. Отсюда был только один вывод. Сохранить в тайне причину своего покушения на убийство жене Сен-Пьера было гораздо важнее всякого разъяснения.

Дэвид сознавал, что и он был небезупречен. Он поддавался той же самой слабости, что и начальник N-ской дивизии, когда они чуть не повздорили из-за Кармин Фэнчет.

— Клянусь небом, она непричастна к преступлению своего брата! — говорил Мак-Вейн. — Я ручаюсь за это своей головой, Карриган!

И так как начальник дивизии с его шестидесятилетним опытом был убежден в этом, то Кармин Фэнчет не задержали как сообщницу, и она вернулась в свою родную глушь, не задетая правосудием, потребовавшим жизнь ее брата. Он никогда не забудет своей последней встречи с Кармин Фэнчет и ее глаз — огромных, черных, сиявших благодарностью при виде старика Мак-Вейна и загоравшихся огнем смертельной ненависти при взгляде на него. Он тогда же сказал Мак-Вейну:

— Мужчина расплачивается, а женщина уходит. Воистину правосудие — слепо!

Мак-Вейн ничего ему не ответил.

Этот случай живо вспомнился Дэвиду, ожидавшему Бэтиза. Ему стала понятна теперь точка зрения Мак-Вейна, и это утешало его, так как его собственная логика хромала. Но если бы Мак-Вейн мог сейчас сравнить обеих женщин, то ясно, к какому бы пришел он выводу. Против Кармин Фэнчет не было никаких достоверных улик, если только не считать преступлением ее отчаянную борьбу за жизнь брата. Но против Жанны-Мари-Анны Булэн улики были налицо. Она покушалась на убийство, и поэтому Кармин в глазах Мак-Вейна стояла бы гораздо выше.

Но и этот ясный вывод, говоривший не в его пользу, не подействовал все же на Дэвида. Ведь будь Кармин Фэнчет на месте жены Сен-Пьера, она разом прикончила бы его там же на песке. Она поняла бы, как опасно оставить его в живых и, наверное, приказала бы Бэтизу утопить его в реке. Жена Сен-Пьера ударилась в другую крайность. Она не только раскаялась, но постаралась всячески загладить свою ошибку и дошла при этом до крайней неосторожности. Она откровенно сказала ему, кто она такая, она позволила ему войти под ее кров; желая исправить содеянное, она безнадежно запутала себя в сетях правосудия, если только правосудие вздумает в это дело вмешаться. Во всем этом она проявила большое мужество и присутствие духа. «Такой женщиной, — подумал Карриган, — Сен-Пьер может справедливо гордиться».

Он снова принялся осматривать каюту, и все, что он видел, говорило с ним живым языком и возвращало к действительности. Все говорило ему, что он находится в храме, созданием мужчиной для женщины, которой он поклонялся, и этим мужчиной был Сен-Пьер. Сквозь выходившие на запад окна виднелось сияние заходящего солнца, словно благословлявшего этот уголок. Он находился в обители великого счастья, потому что только великое счастье и страстное упоение могли создать всю эту окружающую его обстановку. Все, что богатство и упорный труд могли взять из цивилизованного мира, находившегося за тысячу миль отсюда, все это было к услугам жены Сен-Пьера. И внимательно осматриваясь кругом, Дэвид понял, что женщина была счастлива. На столе лежало ее вышивание и оконченный наполовину абажур. Рядом открыт модный журнал, отпечатанный в городе, в четырех тысячах миль отсюда. Были и другие журналы, и множество книг, и открытые над белыми клавишами ноты, и вазы с желтыми и красными полевыми цветами и серебристыми березовыми ветками. А на одной из белых медвежьих шкур спала на солнышке кошка.

Он стал чувствовать какую-то неловкость. Эта каюта была ее святилищем, ее заветным уголком, а он на три дня ее отсюда выгнал. Ведь другой комнаты не было. В порыве раскаяния она отдала ему самое дорогое, что было у нее. И опять проснулось в нем то новое, что так странно зажгло и взволновало ему душу и с чем он обязан был бороться, пока не умрет.

Еще долго после того, как скрылись за горами на западе последние лучи солнца, лежал он в сгущавшейся темноте. Только плескавшаяся о борта судна вода нарушала странную тишину этого вечера. Не слыша ни звука, ни голоса, ни шума шагов, он спрашивал себя, куда же ушла женщина со своими людьми, и по-прежнему ли судно стоит на причале у смолисто-песчаного берега. И впервые он задался вопросом: где же, наконец, Сен-Пьер, ее муж?