Старый Мак-Дональд стал укладывать палатку. Иоанна подошла к Альдосу и взяла его за руку. Он почувствовал трепет от ее прикосновения.

– Выйдемте на солнышко, – обратилась она к нему, – и давайте пройдемся к этому озерку. До сегодняшнего дня я думала, что никто на свете, кроме меня одной, не должен знать всей правды. Но вы так добры ко мне, что я должна сказать вам все, все о себе самой и о нем…

Он не нашелся, что ей ответить, и, уходя, ничего не сказал и Мак-Дональду. До тех пор, пока они не остановились, наконец, на заросшем травой высоком берегу и пока не заблестело у их ног озаренное солнцем озеро, Иоанна тоже не произнесла ни слова. А затем, решившись, наконец, она сказала:

– Мне было всего только девять лет, когда все это случилось. – Она вздохнула. – Но я так живо помню наш дом! У нас была прекрасная квартира. А мой отец! Я обожала его, для меня он представлял собой орла среди мужчин. И чем больше я его любила, тем больше он обожал мою мать. Она была писаной красавицей. Смесь французского изящества с английской выдержкой. Будучи ребенком, я удивлялась, как можно быть такой красивой? Один раз я подслушала, как отец говорил ей, что, если она умрет, то он покончит с собой. Он был не из страстных натур и не отличался особой сентиментальностью. Он был философом, человеком науки, спокойным и сдержанным, и я вспоминала эти его слова впоследствии, уже когда была девушкой, как одно из сотен доказательств того, как действительно горячо он любил мою мать. Итак, мне было всего только девять лет, когда все это случилось. Появился другой мужчина, затем последовал бесконечный развод и, наконец, когда этот развод состоялся и виновным оказался мой отец, который не был ни в чем виноват, моя мать бросила на произвол судьбы меня и его и вышла замуж за своего любовника. И вдруг в голове моего отца порвалась какая-то нить: он сошел с ума. Он помешался только в одном направлении; и настолько глубоко и сильно было его помешательство, что с течением времени оно перешло и ко мне, и теперь я тоже такая же сумасшедшая, как и он. Но я горжусь этим помешательством, Альдос!

Не раз голос изменял ей от волнения и возбуждения, но когда она переводила свой взгляд с озера на Альдоса, то в глазах у нее светилось спокойствие ребенка.

– Это сумасшествие, – продолжала она, – сосредоточивалось только на одном: глубочайшей, колоссальнейшей ненависти к церковному разводу и к тем законам, которые его регламентировали. Она родилась в нем в самый день развода и не покидала его всю жизнь до самой смерти. Она заставила его уйти от людей и стать странником по всему свету. Через два года после крушения нашей семьи моя мать и ее новый супруг, точно в наказание, погибли в море во время кораблекрушения. Но это не произвело на моего отца ровно никакого впечатления. Возможно, что вы не усвоите себе того, что произошло между нами в течение целого ряда лет. Отец был человеком науки, старавшимся постигнуть неизвестное, и мое воспитание и образование состояли из сложного узла всяких наук на пространстве всего земного шара. Мы никогда не разлучались. Мы были более чем простыми отцом и дочерью; мы были друзьями, коллегами. Он был всем для меня, как и я представляла для него все.

Он обладал колоссальным, титаническим умом. Но он не мог победить в себе одного: своего презрения к разводу. Поэтому он упрашивал меня. Это даже было нечто большее, чем требование. Это было приказание. Я должна была дать ему торжественное обещание, что пока живу, что бы со мной в жизни ни случилось, я пожертвую скорее своим телом и душой, но не позволю осквернить себя такой гадостью, как развод. Напрасно я рассказываю вам об этом, Джон Альдос. Все равно вы меня не поймете.

– Почему? – удивился Альдос. – Я вас отлично понимаю, Иоанна!

И по-прежнему, так же тихо и спокойно как и поверхность озера, у которого они стояли, она продолжала свой рассказ:

– Эта ненависть к разводу во мне все росла и росла. Она стала частью моей души. Я ненавижу развод в той форме, как он принят сейчас у нас в Англии, как ненавидела бы самый тяжкий, смертный грех, который послало бы мне небо, чтобы опозорить людей. Вот почему-то я и предпочла лучше терпеть страдания, но все-таки оставаться женой человека, имя которого вы прочли там, на гробовой доске, – Мортимера Фиц-Юза. Не правда ли, как странно, что обо всем этом я рассказываю вам сейчас? Вероятно, вы очень удивлены. Вы можете и впрямь подумать, что я сумасшедшая. Но вспомните, Джон Альдос, и о том, что во всем свете у меня не было ни одного друга, ни одной близкой души, кроме моего отца. Это случилось вскоре же после Миндано. Он схватил лихорадку и умер.

В первый раз она начала терять самообладание, но сразу же овладела собой и продолжала:

– Далеко на краю света мой отец встретился с неким Ричардом Фиц-Юзом. Этот человек вместе со своим сыном все время оставался с нами, пока был болен мой отец. Сам Ричард Фиц-Юз оказался в высшей степени честным почтенным человеком, и я думала, что и его сын, Мортимер, был таким же, как и он. Две недели мы провели все вместе, и в моменты моего отчаяния Мортимер старался казаться внимательным ко мне и любезным. Затем наступил конец. Отец мой умер. Вместе с ним готова была умереть и я. В самые последние минуты он думал только обо мне. Он знал, что я оставалась совершенно одна на чужбине, и это ужасало его и, вероятно, ускорило его конец. Мне кажется, что он не представлял себе всей нелепости того, о чем вдруг стал меня просить в последнюю минуту. Он умолял меня выйти замуж за сына этого почтенного Ричарда Фиц-Юза, перед которым умирал. Я была тогда еще слишком молода, Джон Альдос, я не знала еще жизни и не нашла в себе сил противиться последней воле своего умирающего отца. Мы вскоре же и повенчались.

Иоанна стояла, глядя на озеро, но тут вдруг в ее голосе зазвучали ноты благодарности, сдерживаемой радости и женского торжества.

– Но прежде, чем окончился тот день, – воскликнула она, – я поняла, что никогда в жизни не полюблю Мортимера! Я объявила это ему прямо в лицо. Я сказала ему, что оставлю за собой еще целый месяц, в который не буду принадлежать ему, как должна жена принадлежать своему мужу. Это его обидело. Мы отправились в Лондон, и там я была принята, как хозяйка, в старинном доме семьи Фиц-Юзов, в котором не оказалось ни одной женщины, и газеты быстро распространили слух о нашей свадьбе. А два дня спустя из Девоншира вдруг явилась какая-то миловидная женщина с большими испуганными глазами. На руках у нее был ребенок. Это оказался ребенок Мортимера Фиц-Юза. Тогда я поняла, что он обманул меня; обманывал меня и его отец. Они обещали мне, что купят молчание женщины за деньги и будут выплачивать пенсию ей и ребенку. До сих пор я еще ни разу не позволила Мортимеру коснуться меня губами; и теперь, когда он явился ко мне, чтобы касаться меня и руками, я выгнала его вон. Это был змеиный дом, и я скоро покинула его

Мой отец оставил мне значительное состояние, и я зажила в своем собственном доме. То и дело оба они приходили ко мне, и я поняла, что они боялись, как бы я не затеяла развод, В течение полугода я узнавала о всевозможных проделках, которые совершал человек, считавшийся моим мужем по закону. Все, что могло быть гадкого в человеке, сосредоточивалось в нем. Он открыто стал появляться в общественных местах с женщинами сомнительного поведения, точно бросал мне этим вызов, и я молча проглатывала свой стыд.

Его отец умер, и Мортимер Фиц-Юз сразу же превратился в мота, о котором заговорил весь Лондон. Он быстро все проиграл или растратил и оказался на грани разорения. И теперь, узнав, что я никогда не стану начинать развода, он стал смотреть на меня, как на свою рабыню. Он потребовал меня к себе, как свою законную жену, но должен был посчитаться с моим отвращением к нему. Тогда он попросил у меня денег. Я дала их ему, чтобы держать этим его от себя подальше. Но он стал требовать от меня денег еще и еще. Не могу выразить вам, как я страдала, но, несмотря ни на что, я все-таки не унизилась до формального развода. Я просто бежала.

Я уехала в Индию, потом в Египет. Годом позже я узнала, что Мортимер Фиц-Юз отправился в Америку, и только тогда вернулась в Лондон. Два года я ничего не слышала о нем, но день и ночь проводила в трепете и страхе. И вот, наконец, пришла весть, что он умер, как и вы прочитали об этом из газетной вырезки. Я стала свободной! Целый год я верила в это; а затем, точно гром среди ясного дня, на меня свалилось известие, от которого я чуть не умерла; мне сообщили, что он вовсе не умер, а жив, и находится в местности под названием «Желтая Голова» в Британской Колумбии. Я не могла продолжать свою жизнь в ужасной неизвестности. Я решила найти его во что бы то ни стало на свой страх и риск мертвым или живым. И вот я здесь, с вами, Джон Альдос. Он умер. Он – там, его уже нет в живых. И я рада тому, что он умер.

– А если он еще не умер, – спокойно сказал Альдос, – то я убью его.

Он больше ничего не мог сказать, кроме этой фразы, иначе мог бы себя выдать, и только протянул к ней обе руки. Она подала ему обе свои, но затем тотчас же их выдернула и с улыбкой, которую он так в ней любил, сказала:

– Мак-Дональд может подумать о нас что-нибудь ужасное. Пойдемте обратно и станем перед ним извиняться!

Она потащила его за собой, розовая и веселая, к Дональду и попросила его помочь ей влезть в седло. Когда они поехали обратно в долину, то Джон Альдос сидел на своем коне, как пьяный, и с каждой минутой Иоанна казалась ему все больше и больше похожей на прелестную птичку, которой только что удалось вырваться из клетки. Она была свободной и чувствовала себя от этого счастливой.

Они остановились, чтобы только пообедать, затем отправились через горный кряж в долину, в которой была расположена Желтая Голова. И все время он боролся с собой, как бы не высказать Иоанне того, что сжигало его, как огнем, и что каждую минуту готово было сорваться у него с языка, а именно – что он любил ее так горячо, как не способен был бы полюбить никто другой на свете. Он понимал, что если бы уступил этому желанию в этот самый час, то это было бы похоже на святотатство, и даже не догадывался, что Иоанна замечала эту происходившую в нем борьбу и даже Мак-Дональд что-то бормотал себе в бороду. Когда же, наконец, они возвратились к Блектонам, то он был убежден в том, что ему действительно удалось скрыть от Иоанны все, и даже не заметил того радостного и в то же время таинственного огонька, который засветился вдруг в глазах Иоанны, когда она бросилась к мадам Блектон и стала ее целовать.

Блектон пришел с работы утомленный, весь покрытый пылью, но торжествующий.

– Очень рад, что наша публика вернулась! – воскликнул он, с энтузиазмом пожимая Альдосу руку. – Ну-с, последнюю скалу начинили динамитом, и сегодня от взрыва сотрясется земля. Мы будем взрывать койот N 27, и вы никогда в жизни не забудете такого зрелища. Это самая интересная из всех моих работ, Альдос. Заложено десять тысяч фунтов черного пороха и динамита, и гора, которая стояла миллионы лет, сегодня вечером вдруг взлетит на воздух. Электрическую кнопку должна нажать моя супруга, но мы решили доставить это удовольствие мисс Грэй. А моя супруга сделает это завтра вечером, так как и койот N 28 тоже почти готов. Может быть, мисс Грэй захотела бы и сама взглянуть? Койот – это не четырехногий зверь с когтями и хвостом, а целый туннель, врытый глубоко в гору и начиненный взрывчатыми веществами так, что мог бы взлететь на воздух целый неприятельский флот, если бы подвернулся под руку.

– Отлично! – воскликнул Альдос.

– Кроме того, жена поручила мне сказать вам, что с вашей стороны было бы самой простейшей обыденной вежливостью, если бы вы приняли наше приглашение быть нашим настоящим гостем. У нас много комнат, достаточно еды и найдется для вас и удобная постель. Итак, захотите ли вы показать себя действительно вежливым человеком?

– От всей души! – воскликнул Альдос, почувствовав, как заволновалась в нем кровь при одной только мысли, что он будет поближе к Иоанне. – Но у меня есть кое-какие дела с Мак-Дональдом и, покончив с ними, я тотчас же поселюсь у вас. Это очень мило с вашей стороны, Блектон! Вы знаете…

– Да, знаю, знаю! – засмеялся Блектон, закуривая трубку. – Разве я не вижу, Альдос? Разве я слепой? Точь-в-точь и я сам был таким же дураком, перед тем как женился на моей Пегги. Но идите, кончайте скорее с Мак-Дональдом, а я отправлюсь привести себя немного в порядок к предстоящему фейерверку.

Альдос слушал его, и все время в голове у него вертелся навязчивый вопрос, которого он никак не мог уложить в слова. Ему ужасно хотелось спросить его, что в это время делали Куэд и Кульвер Ранн?

– Блектон иногда бывает до такой степени забывчивым человеком, – говорил он несколько минут спустя Мак-Дональду, когда они ехали вместе к его конюшне, – что мне не хотелось бы его впутать в дело. Он может проболтаться Иоанне и своей жене, и я имею повод, и притом довольно важный повод для того, чтобы устроить все это дело как можно спокойнее. Мы должны узнать во что бы то ни стало, что думают предпринять Куэд и Кульвер Ранн?

Мак-Дональд еще ближе подъехал к Альдосу.

– Слушайте, Джонни, – обратился он к нему. – Расскажите яснее, что у вас на уме.

Альдос взглянул на его загорелое лицо и увидел в глазах у старика что-то такое, что заставило его почувствовать в нем отца.

– Вы знаете, Мак, – ответил он.

Старый Дональд кивнул головой.

– Да, догадываюсь, Джонни, – сказал он тихо. – Вы думаете о мисс Иоанне, как и я все время думаю о той. Я уверен, что догадался об этом. Но что вы собираетесь теперь делать?

Альдос покачал головой, и в первый раз за все это время после полудня у него на лице появилось выражение беспокойства и угрюмости.

– Не знаю еще, Мак. Мне нисколько не стыдно открыться перед вами во всем. Я полюбил ее. Если она завтра же уйдет из моей жизни, то я выпрошу у нее что-нибудь, что принадлежало ей, и в ней, в этой вещице, она будет жить для меня до конца моих дней. Но я знаю ее еще так недавно. И не решаюсь ей об этом сказать. Все-таки меня ожидает большая неприятность. Она не может долго засиживаться здесь в этой Желтой Голове. Ее миссия окончена. И если… если она уедет отсюда, то разве я могу последовать за ней?

Некоторое время Дональд молчал.

– А вы думаете обо мне, Джонни, – спросил он, наконец, – и о том, что мы с вами затеяли?

– Да.

– В таком случае бросьте, не думайте. А то я могу привязаться и к ней так же, как и к вам. Только…

– Что?

– Вам могла бы в этом помочь мадам Блектон.

– Каким же образом?

– Она могла бы пригласить ее погостить у себя еще с недельку, а может быть, и дней с десяток. Тогда и вы могли бы навещать ее и, в конце-концов, сделали бы ей предложение. Я думаю, что это было бы не худо, Джонни.

– Даже вовсе не худо!

– И я думаю еще…

– Ну?

– Так как я старше вас и, следовательно, могу замечать кое-что лучше, чем вы… – Ну, и что же?

– А то, что она примет ваше предложение, Джонни.

Сердце у Альдоса готово было выскочить от радости. Он уставился в одну точку, а тем временем старый Дональд продолжал:

– Я заметил это, Джонни, когда ехал позади вас и видел, как она на вас смотрела. Я все заметил! И я убежден…

От ожидания сердце у Альдоса готово было разорваться на части.

– И я убежден, что она тоже очень любит вас, Джонни…

Альдос перегнулся в сторону Мак-Дональда и крепко схватил его за руку.

– Спасибо вам, Дональд! – сказал он. – Будем пробовать! А что касается Куэда и Кульвера Ранна…

– Я уже подумал о них, – перебил его Мак-Дональд. – Вам уже некогда тратить на них время, Джонни. Предоставьте их мне. Ведь вам осталась всего только одна неделька быть поближе к мисс Иоанне. А я уж все разузнаю о Куэде и Кульвере Ранне, и что они собираются делать. Я тоже кое-что придумал. Так желаете вы предоставить их мне одному?

Альдос кивнул ему головой и в то же время сообщил ему о приглашении Блектонов. Старый охотник от удовольствия ухмыльнулся. Он остановил свою лошадь. Остановил свою и Альдос.

– Превосходно, Джонни! – воскликнул он. – Вам незачем теперь провожать меня дальше. Мы понимаем друг друга и, значит, вам теперь совершенно нечего делать у меня. Слезайте-ка с лошади и идите назад! Если вы понадобитесь мне, то я постараюсь уведомить вас об этом через Блектона, а если понадоблюсь вам я, то вы знаете, где меня найти. Итак – долой с лошади, Джонни!

Без всяких возражений Альдос сошел на землю. Они пожали друг другу руки, и Мак-Дональд погнал перед собой всех трех лошадей. А когда Альдос подходил к дому Блектонов, старый Дональд бормотал себе в бороду:

– Да простится мне этот грех, но я сделаю это для нее и для Джонни… Только для нее и для Джонни!