Был январь, когда проводник с поста привел Поля Веймана в хижину Анри Лоти в Уотерфонде. Это был человек лет тридцати двух или трех, полный жизни и краснощекий, походивший в этом и на Анри. Если бы они сразу же не сошлись характерами, то с первых же дней между ними начались бы неприятности, так как Анри все время находился в самом отвратительном расположении духа. В первый же вечер, когда они уселись у железной печки и закурили трубки, Анри сообщил Вейману о причине.

– Что-то удивительно странное, – сказал он. – Я потерял в западнях сразу семь штук рысей. Они оказались разорванными на куски, точь-в-точь как это бывает с кроликами, которых потреплют лисицы. До сих пор еще ни разу не наблюдалось, чтобы кто-нибудь нападал на рысь, попавшуюся в западню, – даже медведь. Я сталкиваюсь с этим в первый раз. И все эти рыси настолько изувечены, что за их шкурки не дадут на посту и по полдоллара. Семь штук! Ведь это больше двухсот долларов вон из кармана! Это делают здесь два волка. Два – я уж их проследил. Все время действуют парочкой и никогда врозь. Они обходят все мои ловушки и съедают кроликов, которых я оставляю там для приманки. Они совершенно не трогают попавшихся в ловушку выдр, норок, горностаев и куниц. Но с рысями у них расправа коротка. Черт возьми! Они сдирают с них шкуру так, как вы с себя перчатку! Я уже раскладывал стрихнин, завернутый в оленье сало, и устраивал для них специальные ловушки и западни – ничто не помогло! Они разорят меня, если я их не перехитрю, так как из двенадцати рысьих шкур они семь испортили и для меня осталось годных только пять.

Это заинтересовало Веймана. Он принадлежал к числу тех мыслящих людей, которые признают, что человеческий расовый эгоизм делает человека слепым к громадному количеству удивительных фактов в животном мире. С логикой, которая доставила ему обширную аудиторию у него на родине, он уже давно бросил вызов тем ученым, которые утверждают, что только один человек имеет разум и что то чувство общественности и ума, которое проявляют все другие живые существа, представляет собою простой инстинкт. Сообщенные ему Анри факты показались ему чрезвычайно важными, и до самой полуночи они проговорили об этих двух странных волках.

– Один волк – громадный, другой – поменьше, – продолжал Анри. – И в борьбу с рысью всегда вступает только один большой волк. Я вижу это по следам на снегу. Пока он управляется с рысью, меньший волк тоже оставляет свои следы тут же и затем, когда рысь уже бывает осилена или умерщвлена, он помогает большому волку раздирать ее на части. Все это я узнаю по снегу. Только один раз я заметил, что меньший волк, по-видимому, затеял драку с большим, потому что по своему пути они оставили кровавый след, и это была вовсе не рысья кровь. По этим каплям я выследил этих чертей на целую милю от ловушек.

В течение следующих двух недель Вейман собрал для своей работы достаточное количество материала. Не проходило и дня, чтобы они не заметили вдоль расставленных Анри ловушек следов именно этих двух волков, и Вейман тоже, как и Анри, убедился, что волки всегда ходили парочкой и никогда врозь. На третий день, когда они отправились к ловушкам, то в одной из них нашли рысь в таком виде, что Анри стал ругаться сразу на французском и английском языках, пока наконец не сделался красным как рак. Рысь оказалась изувеченной настолько, что ее шкурка не стоила больше уже и гроша.

Вейман отметил то место, где меньший волк ожидал, сидя на задних лапах, пока его компаньон расправлялся с рысью. Он не высказал Анри своих мыслей. Но в следующие затем дни он все больше и больше приходил к заключению, что набрел на в высшей степени наглядное, полное драматизма объяснение своей теории. Несомненно, что по ту сторону этой ловушечной трагедии надо было искать разума.

В самом деле, почему эти два волка вовсе не трогали норок, горностаев и куниц? Почему они вооружились именно против одних только рысей?

Вейман был очень этим заинтересован. Он любил животных и никогда не носил с собой ружья. И когда он увидел, как Анри раскладывал для двух наших мародеров отравленную приманку, то передернул от неприятного чувства плечами; а затем, заметив, что проходили дни, а к этим приманкам не притрагивался никто, он стал радоваться. Что-то в его натуре было такое, что заставляло его симпатизировать этим неизвестным бродягам, которые героически не упускали ни малейшего случая, чтобы не расправиться с рысью. Каждый вечер в избушке он записывал свои мысли и открытия. Однажды он обратился к Анри.

– Анри, – спросил он, – неужели вам не жаль убивать живые существа?

Анри посмотрел на него в упор и отрицательно покачал головой.

– Нисколько, – ответил он. – Я уже убил их целые тысячи и убью еще не одну тысячу впереди.

– А ведь есть еще двадцать тысяч и других таких же охотников, как и вы, в этой далекой северной стране – и все они убивают и убивали и сто лет тому назад. Вы назовете это войной человека со зверем. Но если вы, Анри, вернетесь сюда и через пятьсот лет, то все-таки вы найдете здесь диких зверьков, как бы вы их теперь ни истребляли. Почти весь земной шар изменяется, но вам не удается изменить этих тысяч квадратных миль почти непроницаемых лесов, холмов и болот. Здесь уже железные дороги не могут проходить, и я первый благословляю за это судьбу. Возьмите, например, все эти громадные степные пространства, которые тянутся на запад. Там еще попадаются следы старых буйволов, а все-таки города и селения растут как грибы. Вы слышали когда-нибудь о Северном Батльфорде?

– Это около Квебека или Монреаля? – спросил Анри.

Вейман улыбнулся и достал из кармана фотографию. На ней была изображена девушка.

– Нет. Это далеко к западу, у Саскачевана. Семь лет тому назад я проводил там каждый год, стрелял там куропаток, рябчиков и косуль. Тогда еще там не было никакого Северного Батльфорда – была только одна великолепная степь на сотни и тысячи квадратных миль вокруг. Была одна только хижина на реке Саскачеван, на том самом месте, где теперь стоит этот самый Северный Батльфорд, и я любил в ней останавливаться. В этой хижине жила девочка лет двенадцати. Мы обыкновенно ходили на охоту вместе – тогда я еще убивал животных. Иногда эта девочка плакала, когда я их убивал, но я над нею подсмеивался. Затем в тех местах прошла железная дорога и за нею еще и другая. Они пересеклись как раз у этой хижины, и на том месте сразу же вырос целый город. Заметьте, Анри, всего только семь лет тому назад там была одна только хижина. Два года назад в этом городе была тысяча восемьсот человек жителей, а в нынешнем, когда я побывал там, в нем стало их уже пять тысяч, а еще через два года будут и все десять. На том самом месте, где когда-то стояла жалкая лачуга, уже возвышаются целые три банка с капиталом в сорок миллионов долларов; электрическое освещение в этом городе вы можете увидеть за двадцать миль. Выросла гимназия, обошедшаяся в двести тысяч долларов, высшая школа, появились сумасшедший дом, пожарная команда, два клуба, биржа и через два года по всем улицам будет уже ходить трамвай. Только подумайте об этом – это там, где всего только несколько лет тому назад летали рябчики и прыгали косули. Население так быстро стало расти, что нельзя было произвести его переписи. Через пять лет там, где была одна только хижина, будет уже город с двадцатитысячным населением. А та девочка, которая жила в этой хижине, Анри, стала уже настоящей девицей, и ее родители очень разбогатели. Но меня последнее не интересует. Главное то, что этой весной я женюсь на этой девушке, и только потому, что именно благодаря ей, когда ей было всего только шестнадцать лет, я перестал убивать животных. Последним зверем, которого я убил, была степная волчица, у которой был волчонок. Она оставила его у себя и приручила. Вот почему больше всех других животных я люблю именно волков. И я хотел бы, чтобы эти два волка избежали вашей западни.

Анри посмотрел на него. Вейман передал ему карточку. На ней была снята миловидная девушка с глубокими, чистыми глазами, и губы у Анри подернулись, когда он смотрел на нее.

– Моя Иована умерла три года тому назад, – сказал он. – Она тоже любила животных. Но эти волки – черт бы их побрал! Они разорят меня, если я их не убью!

Он подбросил в печь дров и стал постилать себе постель.

Однажды большая идея осенила Анри. Вейман был с ним, когда оба они наткнулись на свежие следы рыси. Лежала громадная куча валежника в десять или пятнадцать футов вышины, и в одном месте бревна в ней образовывали нечто вроде пещеры с солидными стенами с трех сторон. При входе в нее снег оказался утоптанным, и тут же валялись клочья шкурки от съеденного кролика. Анри торжествовал.

– Теперь уж они попались! – воскликнул он.

Он приспособил западню, расставил ловушки и затем объяснил Вейману свой план. Если рысь действительно попадется и оба волка придут разделываться с ней, то борьба должна будет произойти именно под этим самым валежником, и мародеры должны будут войти туда именно через отверстие. Поэтому он, Анри, поставил пять капканов поменьше, скрыв их тщательно под прошлогодней листвой, мхом и снегом, и все они находились на таком расстоянии от главной приманки, что попавшаяся рысь в случае борьбы не смогла бы их своими прыжками обнаружить.

– Когда они начнут драться, – объяснил Анри, – то волк должен будет прыгнуть вот сюда и сюда. Я уверен в этом. Если он не попадется в один, другой и третий капкан, то, во всяком случае, нарвется вот на эти.

В это же самое утро выпал небольшой снежок, помогший делу, так как прикрыл собою следы людей и уничтожил их запах. В эту ночь Казан и Серая волчица проходили в ста футах от валежника, и обоняние Серой волчицы тотчас же обнаружило в воздухе что-то странное и внушавшее беспокойство. Она предупредила об этом Казана, толкнув его в плечо, и они повернули в сторону под прямым утлом, держась с подветренной стороны к ловушкам.

В течение двух дней и трех холодных, звездных ночей около валежника не случилось ровно ничего. Анри понял, в чем дело, и объяснил Вейману. Как и он сам, рысь тоже охотилась и имела свои собственные ловушки, которые посещала только раз в неделю. На пятую ночь рысь действительно вернулась к валежнику, бросилась прямо на приманку, и в ту же минуту безжалостная сталь прищемила ей правую заднюю лапу. Казан и Серая волчица проходили за четверть мили в глубине леса, когда вдруг услышали бренчание цепи, с которой боролась рысь, чтобы высвободиться из капкана. Десятью минутами позже они оба уже стояли у входа в пещеру под валежником.

Была светлая, безоблачная ночь, такая звездная, что мог бы охотиться сам Анри. Рысь уже израсходовала все свои силы и лежала на животе, когда явились к ней Казан и Серая волчица. По обыкновению Серая волчица отошла к сторонке, когда Казан вступил в борьбу. Рысь оказалась опытным воякой и уже в возрасте шести или семи лет. Когти у нее были в дюйм с четвертью длиной и закруглены, как турецкая сабля. Обе ее передние и одна задняя нога были свободны, и как только Казан приблизился к ней, так тотчас же ему пришлось и отпрыгнуть назад, потому что цепь от капкана оказалась прямо под ним. Здесь уже Казан не мог пользоваться своей обычной тактикой – описывать круги вокруг своего попавшегося в западню врага. Нужно было бросаться сразу, лицом к лицу, – и он внезапно бросился на рысь. Они сошлись плечом к плечу. Казан вцепился ей зубами в горло и все-таки выпустил ее. Прежде, чем он смог навалиться на нее опять, она уже вскочила на задние лапы, и даже Серая волчица услышала издалека тот звук, который за этим последовал: Казан с воем отпрыгнул назад, так как у него оказалось разодранным плечо до самой кости.

От второго нападения, а следовательно, и от смерти его спас спрятанный Анри капкан. Стальные челюсти сомкнулись и ухватили его за переднюю лапу, и когда он сделал прыжок, то цепь удержала его. Поняв, что Казан в большой опасности, Серая волчица тоже сделала один или два прыжка. Она забыла о всякой предосторожности, и когда услышала, как завыл от боли Казан, то и сама бросилась под валежник. Пять капканов было скрыто Анри у самого входа, и Серая волчица нарвалась сразу на два из них. Она стала рваться, рычать и повалилась на бок. В своей борьбе за жизнь Казан наскочил на два остальных. Один из них дал промах, а другой схватил его за заднюю ногу.

Это произошло вскоре после полуночи. До самого утра земля и снег в берлоге под валежником взбивались благодаря борьбе за свободу сразу троих: волчицы, собаки и рыси. А когда утро уже наступило, то все трое были так изнеможены, что повалились пластом и, тяжело дыша и истекая кровью, стали покорно поджидать человека, а с ним вместе и смерти.

Анри и Вейман вышли из дому рано. Когда они уже подходили к валежнику, то, заметив на снегу следы Казана и Серой волчицы, Анри улыбнулся от удовольствия и возбуждения. А когда они уже дошли до самого места, то оба от удивления некоторое время не могли произнести ни слова. Даже Анри не случалось видеть ничего подобного: два волка и рысь, все попались в капканы и были так близко один от другого, что отлично могли бы друг друга загрызть. Но удивление не долго могло соперничать с охотничьим инстинктом Анри. Волки лежали прямо на пути, и он уже приготовился размозжить пулей Казану череп, как Вейман быстро удержал его за руку. Его пальцы впились ему в тело. Он заметил, что на Казане был стальной ошейник.

– Стойте! – воскликнул он. – Это не волк! Это – собака!

Анри опустил ружье и тоже уставился на ошейник. Глаза Веймана перешли на Серую волчицу. Она с ворчанием подняла морду на невидимых врагов и оскалила зубы. Слепые глаза ее были закрыты. Там, где должны были быть ее глаза, было пространство, покрытое одной только шерстью.

– Смотрите! – воскликнул он. – Да что же это, наконец, такое?!

– Один из них – собака, – ответил Анри, – самая настоящая одичавшая собака, перебежавшая к волкам, а другая – волчица.

– Но ведь она слепая!

– Да, мосье, слепая.

Он снова поднял ружье. Вейман опять крепко схватил его за руку.

– Не убивайте их, Анри, – заговорил он. – Отдайте мне их живьем. Назначьте цену за рысь, которую они испортили, и прибавьте к ней то, что следует за пощаду волка, – и я уплачу вам полностью. Живые – они стоят для меня гораздо дороже. Боже мой, собака и слепая волчица – близкие друзья!

Анри смотрел на него так, точно не понимал.

Глаза у Веймана блистали, все лицо покрылось румянцем. Он не переставал говорить.

– Собака и слепая волчица – и вдруг стали близкими друзьями! – повторял он. – Это прямо удивительно, Анри. Там, в цивилизации, когда прочтут мою книгу, то скажут, что я хватил даже через разум животных. Но я представлю доказательства. Я сниму здесь десятки фотографий, прежде чем вы убьете и самую рысь. А вам, Анри, я могу предложить за этих двух волков сто долларов. Идет? Могу я взять их себе?

Анри в знак согласия кивнул головой. Пока Вейман устраивался с аппаратом и приступил наконец к съемке, он все время держал ружье наготове. А когда Вейман покончил со своими снимками, то приблизился почти вплотную к Казану и заговорил с ним так ласково, как на это не был бы способен стоявший позади него человек, выстроивший для себя уединенную хижину в пустыне.

Анри застрелил рысь, и когда Казан понял это, то рванулся на цепи от капкана к ненавистному телу своего лесного врат и залаял. Затем Казана вывели из-под валежника и поведи в избушку к Анри. Серая волчица тоже оказалась пленницей. Весь остаток того дня Вейман и Анри провели за работой над устройством прочной клетки из сосновых жердей, и когда наконец окончили ее, то посадили туда пленников.

Прежде чем сделать это, Вейман тщательно осмотрел уже разгрызенный в нескольких местах ошейник. На медной пластинке на нем он нашел надпись «Казан» и со странным трепетом занес это в свой дневник.

После этого Вейман часто оставался в хижине один, когда Анри уходил к своим капканам. На другой же день он отважился до того, что просунул руку между двух жердей клетки и потрогал Казана, а еще на следующий Казан уже принял из его руки кусок лосиного мяса. Но всякий раз, как он приближался, Серая волчица подлезала под кучу можжевельника, находившуюся в углу их клетки. Инстинкт целых поколений, а может быть, и тысячелетий научил ее видеть в человеке своего злейшего врага. А тем не менее, этот человек вовсе не обижал ее, и Казан совершенно его не боялся. В первое время она испытала ужас, затем ужас перешел в ней в удивление, и наконец ею стало овладевать любопытство. Случайно в конце третьего дня она высунула свою слепую морду из-под можжевельника как раз в самый тот момент, когда Вейман стоял у клетки и разговаривал с Казаном. Она понюхала воздух, но по-прежнему отказалась есть. Вейман заметил это и каждый день стал искушать ее самыми отборными кусочками оленины и лосиного жира. Прошли пять, шесть, семь дней – и все-таки она к ним даже и не прикоснулась. Вейман мог сосчитать ее ребра.

– Она издохнет! – сказал ему Анри вечером седьмого дня. – Она околеет с голоду, но в неволе есть не станет. Ей хочется в лес, к живой пище, к свежей крови. Им обоим уже более чем по три года каждому; поздно уже приручать.

Анри ушел спать в обычное время, а Вейман был смущен и просидел до поздней ночи. Он написал письмо своей миловидной девице в Северный Батльфорд, а затем прикрутил огонь в лампе и стал о ней мечтать в полумраке. Потом он вдруг вскочил, отворил тихонько дверь и вышел на воздух. Инстинктивно глаза его потянулись к западу. Небо было усеяно звездами. При их свете он мог видеть клетку, стал смотреть в ее сторону и прислушался. До него долетел звук. Это Серая волчица перегрызала жерди своей тюрьмы. Минутой позже последовал низкий, тоскующий вой, и он понял, что это Казан оплакивал свою свободу.

К стене избушки был прислонен топор. Вейман схватил его и молча улыбнулся. Он проникся вдруг сознанием какого-то странного счастья, и ему показалось, что и там, за тысячу миль отсюда, в городе на Саскачеване, на это его счастье тоже отвечали счастьем. Он направился к клетке. Удар-другой, и две сосновые жерди были уже разрублены. Вейман отошел назад. Серая волчица первая нашла отверстие и, точно тень, выползла на свободу. Но она не побежала. Она остановилась у отверстия и стала поджидать Казана. Когда выполз и он, то оба они посмотрели в сторону избушки. Затем пустились бежать без оглядки. Серая волчица – по-прежнему у самого плеча Казана.

Вейман вздохнул с облегчением.

– Все время вдвоем, парочкой, – прошептал он, – пока не разлучит их смерть!