Едва он произнес это, как пожалел о своих словах. Он много дал бы за то, чтобы вернуть их обратно.

Девушка смотрела на него в упор, и он прочел в ее глазах нескрываемый страх. Гораздо энергичнее ее действовал полукровка, который в один миг вскочил на ноги, протянул руку к чему-то, что болталось на его животе, и весь подался вперед. В эту минуту он был похож на зверя, готового со стремительностью пружины ринуться в бой. Совсем близко, почти рядом, застыл волкодав, обнаживший страшные белые клыки. Девушка наклонилась над собакой и опустила руку на ее вздыбившуюся шерсть. В то же время она не отрывала глаз от Филиппа, который слышал, как она произнесла что-то, оставшееся ему непонятным. На миг все участники этой сцены стояли совершенно недвижно, почти не дыша. Единственное движение обнаруживал клинок, который Филипп заметил в руках полукровки.

— Вы напрасно делаете это, мсье, — сказал он, указывая на оружие. — Мне ужасно неприятно, что я потревожил вас. Видите ли, иногда случается, что я прихожу сюда, чтобы покурить и послушать шум прибоя. Мне послышалось, что вы заявили о ненависти к Черчиллу, и отозвался, потому что я ненавижу его точно так же, как и вы. Вот почему я ответил, хотя никто ни о чем меня не спрашивал!

Он повернулся к девушке:

— Я страшно огорчен! Ради бога, простите!

Он взглянул на нее с новым выражением изумления в глазах. Высокая, стройная, она отбросила назад свои распущенные волосы. В глазах ее уже не было прежнего испуга. На ней было платье из нежнейшей желтой кожи, похожей на верблюжью. Ее горло было открыто. На плечах лежал широкий кружевной воротник. На одной руке, поднятой к груди, Филипп заметил широкий плюшевый манжет, какие носили лет двести назад. Ее губы полуоткрылись и обнаруживали два ряда белоснежных зубов. Грудь высоко поднималась и опускалась, и у Уайтмора почему-то создалось впечатление, что она слышала его слова, но ничего не поняла.

— Вы, мсье, просто поразили нас своим неожиданным появлением, вот и все, — почти спокойно произнес Пьер. Он в совершенстве владел английским языком. Закончив свою фразу, он отвесил низкий учтивый поклон.

— Вы должны меня простить! — продолжал он. — Я выразил вам такое недоверие! Прошу вас не сердиться!

Филипп протянул ему руку.

— Меня зовут Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я остаюсь в Черчилле в ожидании ближайшего парохода. — Он помолчал и прибавил. — Я надеюсь, что вы разрешите мне занять место на скале рядом с вами.

На один момент рука Пьера очутилась в его руке. Полукровка снова отвесил поклон, столь любимый придворными старых времен. Филипп обратил при этом внимание на то, что на руках Пьера были такие же широкие, стильные манжеты, как и у девушки. Оказалось еще, что на перевязи у него болтался не нож, а коротенькая рапира.

— Я Пьер! Пьер Куше! — представился полукровка. — А это — моя сестра, Жанна. Мы не проживаем в Черчилле а явились сюда из Божьего Форта. Спокойной ночи, мсье!

Девушка сделала шаг назад и так низко поклонилась, что ее волосы перевесились через плечи. Она не произнесла ни слова; быстро вместе с Пьером прошла вперед и, пока Филипп молча смотрел на нее, скрылась из виду. Так же быстро ушел и ее брат.

Уайтмор еще долго смотрел в ту сторону, где исчезла загадочная парочка. Моментами ему казалось, что все происшедшее на его глазах — не больше как зрительная галлюцинация и что в действительности ничего подобного не случилось. Какой-нибудь час назад он стоял с обнаженной головой на старинном черчиллском кладбище, а теперь столкнулся лицом к лицу с людьми, воскресшими из мертвых! Никогда до сих пор ему не приходилось видеть людей, похожих на Пьера и Жанну. Их странный наряд, рапира на поясе Пьера, отменно вежливые поклоны брата и низкие реверансы сестры — все это вместе взятое перенесло его в те далекие дни, которые изображали старинные картины в факторском доме в Черчилле.

Внимание Филиппа вдруг привлек какой-то предмет, лежавший на скале, близ того места, где только что стояла девушка. Через минуту он держал в руках маленький платочек и широкую ленту из тончайших кружев. Очевидно, Жанна впопыхах забыла эти вещи. Филипп готов был броситься вперед, криком привлечь внимание ушедших и заявить им о потере, но его остановил нежный запах гелиотропа. По ассоциации он вспомнил что-то, и пока разбирался в нахлынувших воспоминаниях, время прошло, и он понял, что его призыв напрасно прозвучит в ночном воздухе.

Тогда он пристальнее прежнего стал приглядываться к платку. Это была тончайшая и нежнейшая работа. Платочек был до того легок, что ладонь почти не ощущала его прикосновения. На несколько мгновений Филиппа заинтересовал вопрос: какое применение может иметь кружевная лента? Наконец, он решил, что девушка носила ее в виде повязки на голове.

Он легко и радостно рассмеялся, обвил палец кончиком кружева и направился в Черчилл. Он безостановочно прижимал к лицу носовой платочек и с упоением вдыхал его нежный аромат. Только теперь память раскрыла ему тайну, которая несколько минут мучила его. В атмосфере этого же запаха прошел памятный вечер в доме Брокау! Впервые этот аромат поразил его, когда он низко склонился над плечиками Айлин Брокау… Он вспомнил, что Айлин, по ее же собственным словам, обожала гелиотроп и неизменно носила этот пурпурный цветок на белоснежной шее или же в золоте своих волос.

На миг Филипп поразился тем количеством случайных эпизодов, которые за истекший день напоминали ему о девушке. Эта мысль заставила его Почему-то ускорить шаги. Он хотел как можно скорее снова взглянуть на эскиз, набросанный Грегсоном, и окончательно убедиться в ошибке.

Художник спал, когда Филипп вошел в хижину. Лампа почти догорала, пришлось выкрутить фитиль. Рисунок лежал на том же месте, на котором Грегсон оставил его.

Теперь у Филиппа не оставалось уже ни малейших сомнений: портрет принадлежал Айлин Брокау — и никому больше! Художник в шутку подписал под ним: «Супруга лорда Фитцхьюга».

Несмотря на всю свою явную абсурдность, эти слова потрясли его. Мыслимо ли, чтобы мисс Брокау каким-нибудь иным путем добралась до Черчилла? Очевидно, нет! Значит, надо допустить, что в этом глухом углу проживает другая девушка, изумительно похожая на нее!

Сделав два шага по направлению к спящему художнику, Филипп хотел разбудить его, но тотчас же понял, что тот ровно никакого объяснения не может ему дать. Он был уверен, что Грегсон сделал эскиз в тот. же самый день, когда он увидел красавицу. Он снова взглянул на юмористическую подпись на эскизе и снова поразился эффекту, который она продолжала производить на него. Даже в собственном сознании он не мог точно определить это воздействие…

Он положил рисунок на стол и вынул из кармана платочек и кружевную ленту. При свете лампы он убедился в том, что эти предметы так же необычны и красочны, как и платья Жанны и Пьера. Несмотря на всю его неопытность в этих делах, вещи поразили его своим богатством. Такой художественной работы он еще не видел на своем веку. Кружево было цвета лучшей слоновой кости с легким желтоватым отливом. Платочек имел форму сердца, и в углу его едва заметными шелковыми буквами было вышито имя «Камилла».

В закрытой комнате аромат гелиотропа казался гораздо сильнее. Филипп машинально перевел взор с платочка на портрет Айлин Брокау. Несомненно, тут было необыкновенное совпадение, которое наводило на самые странные мысли. Он протянул руку к эскизу и перевернул его на другую сторону, потом набил трубку, закурил ее и снова стал мысленно бродить между этой хижиной и одинокой скалой, на которой встретился с Жанной и Пьером. Он сидел в клубах дыма, полузакрыл глаза, и увидел девушку; она стояла перед ним, как живая. Он видел, как солнечные лучи капризно играли на ее головке, видел ее изумительные черные глаза, которые неотрывно глядели на него, и слышал рыдающие нотки в ее голосе, когда она всему свету заявила о своей ненависти к Черчиллу.

В эти минуты он позабыл о существовании на свете Айлин Брокау, забыл и про то, что сегодня встретился с Грегсоном и долго беседовал с ним. Все его планы, намерения, лихорадочно напряженные мысли о новой борьбе с врагами отошли назад и уступили место грезам о девушке, которая так странно, так загадочно вошла этой ночью в его жизнь. Ему вдруг почудилось, что он знал ее уже очень давно, что она всегда составляла самую главную часть его существа и что именно ее дух он искал с первых же дней своей юности, но до сих пор никак не мог найти. Он видел ее лишь несколько минут, но в этот коротенький промежуток свершилось чудо. Она вырвала из его сердца всю пустоту, все одиночество, населявшие его, и наполнила его новым, почти диким по своей силе желанием быть с ней, говорить с ней и плечом к плечу, как настоящий товарищ и друг, стать рядом с Пьером.

Вдруг его пальцы крепче прежнего стиснули платочек Жанны. Он повернулся и напряженно посмотрел на Грегсона. Тот, лицом к стене, продолжал крепко и безмятежно спать.

Не вернется ли Пьер к скале, чтобы подобрать забытые его сестрой вещи? При этой мысли у Филиппа бурно взыграла кровь. Он должен пойти туда и подождать Пьера! Но что будет, если Пьер не вернется до завтрашнего вечера?

С ясной улыбкой он придвинул к себе лист бумаги и начал чинить карандаш. Он писал несколько минут. Окончив письмо, он сложил бумагу и завязал ее в платочек Жанны. Что же касается кружевной ленты, которой девушка, вероятно, повязывала свои волосы, то он бережно сложил ее и положил в боковой карман. Он чувствовал, что на его лице вспыхнул румянец, когда он встал и тихо направился к двери. Что бы сказал Грегсон, если бы знал, что Филь Уайтмор, человек, которого он всегда идеализировал, называл «борцом» и считал совершенно неспособным на любовь к женщине, сделал такую вещь?

Он так же бесшумно закрыл за собой дверь, как и открыл ее. Он решил во что бы то ни стало отправить этим странным людям свое послание. Они должны знать, что он никоим образом не принадлежит к той части жителей Черчилла, которую они так ненавидят! Он хотел еще обязательно подчеркнуть, что в сердце своем давно порвал с тем, с кем был связан по крови и происхождению.

В письме своем он опять извинялся за неожиданное появление на скале, но это извинение служило лишь. предлогом для того, чтобы хоть на несколько мгновений обнажить душу пред людьми, которых он еще не знал, но хотел узнать всей душой. Он спрашивал, можно ли надеяться на то, что их знакомство продлится и с течением времени превратится в дружбу.

Филипп сам отлично сознавал, что во всем, что он сейчас делал, было много подлинно мальчишеского, и тем не менее он спешил к скале с таким пылом, точно никогда до сих пор не переживал настоящих приключений. По мере приближения к месту назначения он все больше и больше боялся того, что Пьер не придет сегодня за забытыми вещами или же — что было бы еще хуже! — уже вернулся за ними и ушел! Последнее предположение так взволновало его, что он почти бегом понесся вперед. Вершина холма была пуста, когда он дошел до нее. Он взглянул на часы и убедился, что прошел целый час с момента ухода Пьера и Жанны с этого места.

На том месте, где, по его мнению, луна светила сильнее всего, он положил платок с письмом и тотчас же спустился на каменистую тропу, которая вела к заливу. Но едва только очутился на плотине, отделявшей его от Черчилла, как услышал позади себя длительный собачий вой. Это был волкодав, принадлежавший Жанне. Филипп догадался об этом по медленным, горестным звукам, которые нарушили ночное безмолвие, а затем начали постепенно замирать, пока не растворились в шепотах леса и рокоте морского прибоя.

Пьер возвращался. Он шел, вероятно, лесом. Филипп допускал возможность, что вместе с ним была Жанна. В третий раз за эту ночь он спрятался в теневой части огромного камня, залитого лунным сиянием, и с волнением стал следить по тому направлению, откуда донесся печальный вой собаки. Затем повернулся в ту сторону, где должен был лежать оставленный им платок, и вздрогнул.

На скале ничего больше не было.

Платок исчез!