До поздней ночи Билли сидел перед костром и снежным человеком. Странные и новые мысли приходили ему в голову. И среди них, между прочим, удивление, почему он никогда раньше не слепил снежного человека. Когда он лег, ему снились снежный человек и маленькая Изабелла.

Веселье и смех девочки, когда она проснулась на другое утро и увидела, какую смешную форму приобрел снежных человек от жара костра, снова наполнили его мальчишескими мечтами о счастье. В другое время он бы просто сказал себе, что это безрассудство. Когда они позавтракали и вышли в путь, он продолжал болтать и смеяться с маленькой Изабеллой, поминутно брал ее на руки и нес рядом с собаками.

— Мы идем домой, — повторял он ей снова и снова. — Мы идем домой к маме… к маме… к маме!

Это слово приводило его в восторг, и каждый раз, как маленький ротик Изабеллы повторял за ним это слово, его сердце трепетало от восторга. К концу этого дня это слово стало казаться ему самым сладким словом в мире… Он пытался сказать «мать», но его маленькая спутница смотрела на него непонимающими глазами, и ему самому это слово тоже не нравилось.

— Мама, мама, мама! — повторял он сотни раз в этот вечер, сидя перед костром, укладывая ее и завертывая в теплое одеяло; он говорил ей что-то о том, как она теперь будет хорошо спать. Но Изабелла так устала и так хотела спать, что уже не слушала его.

Даже когда она спала крепким сном, а Билли один курил свою трубку, он все еще шептал порой это дивное слово и вынимал из кармана прядь блестящих волос, радостно любуясь ими при свете костра.

К концу следующего дня маленькая Изабелла повторяла за ним начало детского стихотворения, которому научила его мать много-много лет назад, так много, что и сама она представлялась ему теперь не живой женщиной, а каким-то бесплотным виденьем. А на. четвертый день Изабелла лепетала его все, без всякой помощи.

На утро пятого дня они добрались до Серого Бобра, и Изабелла стала серьезной при виде перемены, происшедшей в нем. Он больше не забавлял ее, а понукал собак, ни на минуту не спуская внимательных глаз с малейшего признака дыма, следа или помеченного дерева. В его сердце начинали просыпаться сомнения, угнетавшие его. В эти последние часы перед встречей с Изабеллой в нем наступила неизбежная реакция. То, что некоторое время тому назад возбуждало в нем радость, теперь нагоняло на него тоску. Но над всеми другими мыслями господствовала одна ужасная мысль: он несет ей весть о смерти — о смерти ее мужа. А он знал, что для Изабеллы Дин все радости и надежды мира воплощались в муже и ребенке.

Он испытал настоящее потрясение, когда внезапно на краю небольшой просеки он натолкнулся на хижину. Минуту он колебался. Потом он взял на руки Изабеллу и подошел к двери. Она не была заперта и, постучав кулаком, он толкнул ее и открыл.

В той комнате, куда он вошел, не было никого, но в ней топилась печь. В глубине этой комнатки была другая дверь, и она медленно открылась. В следующую минуту Изабелла стояла перед ним. Он еще никогда не видел ее такой, как сейчас, освещенной светом, падающим из окна. На ней было свободное платье, и длинные волосы густой волной падали ей на плечи и грудь.

Мак-Вею хотелось громко крикнуть ее имя — он сто раз повторял себе, что он ей скажет сначала. Но то, что он прочитал на ее лице, испугало его и лишило способности говорить, когда глаза их встретились. Щеки ее горели. Губы были неестественно красны. Глаза сверкали каким-то странным огнем. Она взглянула на него, потом руки ее инстинктивно схватились за грудь, собирая волны блестящих волос. Отведя взгляд от его глаз, она заметила что он держит в руках. Он не успел еще протянуть ей ребенка, как она бросилась к нему с самым странным криком, какой он когда-нибудь в жизни слышал.

— Дитя мое! — закричала она. — Мое дитя! Мое дитя!

Она пошатнулась и опустилась на стул у стола, прижимая маленькую Изабеллу к груди. Некоторое время Билли слышал только рыдающий голос, произносящий все те же слова. Свое пылающее лицо она прижимала к лицу ребенка. Он видел, что она больна. Это лихорадка окрасила таким густым румянцем ее щеки. Он с усилием перевел дыхание и подошел к ней ближе. Весь дрожа, он поднял руку и прикоснулся к ней. Она подняла глаза. Какой-то отблеск прежнего ясного света еще горел в них, того света, который он видел в них, когда она в порыве благодарности позволила ему прикоснуться к своим губам.

— Вы? — прошептала она. — Вы… принесли ее…

Она схватила его руку, и мягкая прядь ее волос упала на нее. Он видел, как бурно поднимается и опускается ее грудь.

— Да, — сказал он.

В ее лице, в ее глазах, в ее полуоткрытых губах читался вопрос. Он начал говорить. Ее рука все крепче сжимала его руки, и он чувствовал сильное биение ее сердца. Он никогда не думал, что сможет рассказать всю историю в таких немногих словах, как он рассказывал теперь, следя за тем, как ясный свет меркнет в глазах Изабеллы. У нее захватило дыхание, когда он говорил о схватке в хижине и о смерти человека, укравшего ее маленькую Изабеллу. Еще какая-нибудь сотня слов перенесла его на опушку леса.

Тут он остановился. Но она продолжала молча спрашивать его. Она тянула его вниз, пока он не ощутил на своем лице ее дыхания. Что-то ужасное было в упорно устремленном на него вопросительном взгляде. Он пытался найти какие-нибудь слова, но что-то подкатывало к его горлу и мешало ему. Она видела, какие он делает усилия.

— Дальше, — сказала она мягко.

— Ну, и тогда я привез ее к вам, — сказал он.

— Вы встретили его?

Ее вопрос прозвучал так внезапно, что испугал его, и он в одну минуту выдал себя.

Маленькая Изабелла соскользнула на пол, и Изабелла встала. Она подошла к нему, как в ту дивную ночь на краю равнины. В ее глазах была та же мольба, когда она протянула к нему обе руки и прямо посмотрела ему в лицо.

Он думал, что это будет легче. Но это было ужасно. Она не шевелилась. Ни звука не сорвалось с ее сухих губ, когда он сказал о встрече с Дином и о болезни ее мужа. Она догадывалась, что он скажет, раньше чем он открывал рот. Когда он произнес слово «смерть», она медленно отступила от него. Она не вскрикнула. Единственным доказательством, что она слышала и поняла, был тихий стон, сорвавшийся с ее губ. Она закрыла лицо руками и минуту простояла рядом с ним, и вновь неукротимая сила великой любви к ней бурным потоком залила сердце Мак-Вея.

Он открыл объятия, чтобы схватить ее и утешить, как бы он утешал ребенка. Он с радостью упал бы мертвым к ее ногам, если бы это могло вернуть ей того, кого она потеряла. Она вовремя подняла голову и увидела его открытые объятия. Она прочитала любовь и мольбу в его глазах, и ее собственные глаза засверкали как у тигрицы.

— Вы… вы… — крикнула она, отступив от него. — Это вы убили его! Он не сделал ничего дурного, он только защитил меня и отомстил за оскорбление этому скоту! Он не сделал ничего дурного. Но закон… ваш закон… послал вас в погоню за ним, и вы охотились за ним, как за зверем. Вы выгнали его из дома, от меня… от ребенка. Вы охотились за ним до тех пор, пока он не умер там… один. Вы… вы убили его!

С громким криком она повернулась, схватила ребенка и побежала с ним к другой двери. И когда она скрылась в той комнате, из которой вышла первый раз, Билли слышал, как она, рыдая, повторяла те же ужасные слова:

— Вы… вы… вы…

Как человек, оглушенный ударом, он медленно вышел в наружную дверь. Около своих саней и собак он встретил Пьера Круассэ и его жену, возвращающихся с обхода капканов. Он еле сознавал, какие объяснения давал метисам, помогавшим ему раскинуть палатку. Но, уходя в свою хижину, Круассэ сказал:

— Она больна, очень больна. И каждый день все больше больна. Mon dieu! Моя жена очень боится!

Билли срезал несколько веток кедра и вынул свои одеяла, но разводить огонь ему не хотелось. Когда метис пришел сказать ему, что ужин готов, он ответил, что не голоден и сейчас ляжет спать. Молча, не поев, даже не покормив собак, он закутался в одеяла и лег. Он лежал без сна, когда зажглись звезды. Он лежал без сна, когда поднялся месяц, он лежал без сна, когда огонь погас в хижине Пьера. Снежный человек не вспоминался ему больше — ни дом, ни надежды. Он еще никогда не переживал такого удара. Он лежал без сна, когда месяц проплыл над его головой, опустился за лес на западе и настала полная тьма. Перед рассветом он забылся тяжелым сном, от которого его разбудил голос Пьера.

Когда он открыл глаза, был день, и метис стоял в проеме его палатки. На лице его был написан ужас.

Увидев, что Мак-Вей проснулся и сел, он заговорил плачущим голосом:

— Боже мой! — простонал он. — Это чума, месье — la mort rouge — оспа! Она умирает…

Мак-Вей быстро вскочил и схватил его за руки.

Но тот вырвался и побежал к хижине. Мак-Вей увидел, что сани метиса запряжены, и жена Пьера выносит одеяла и свертки. Он не стал терять времени на расспросы, но бросился в пораженную чумой хижину. Из комнаты Изабеллы доносились тихие стоны. Он ворвался туда и упал на колени около нее. Лицо ее пылало лихорадочным огнем, беспорядочные массы спутанных волос наполовину закрывали ее. Она узнала его, и ее темные глаза болезненно вспыхнули.

— Возьмите… ребенка! — простонала она. — Уйдите… уйдите с ней!

С бесконечной нежностью он протянул руку и откинул с ее лица волосы.

— Вы больны… больны тяжелой лихорадкой, — сказал он ласково.

— Да… да… До этой ночи… я не думала… что это. Вы… вы любите меня! Так возьмите ее… возьмите ребенка и… уйдите… уйдите!

Вся его прежняя сила вернулась к нему. Он больше не боялся ее. Он улыбнулся ей, и прикосновение к ее шелковым волосам вернуло ему спокойствие.

— Я уведу ее отсюда, — сказал он. — Ей будет хорошо… Изабелла. — Он умоляющим голосом произнес ее имя. — Она останется здорова. Она не заразится.

Он взял ребенка и вынес его в первую комнату. Пьер и его жена стояли перед дверью. Они были одеты по-дорожному, как накануне, возвращаясь с обхода капканов. Он спустил на пол Изабеллу и кинулся к ним.

— Вы что это затеяли! — крикнул он. — Вы не уедете! Вы не можете уехать! — Он с отчаянием обратился к женщине: — Она умрет, если вы не останетесь и не будете ухаживать за ней. Вы не должны бежать!

— La mort rouge! — сказал упрямо Пьер. — Остаться — смерть!

— Вы должны остаться! — повторял Билли жене Пьера. — Вы же тут одна женщина… единственная женщина… на сотню миль. Она умрет без вас. Вы останетесь, если бы мне пришлось даже убить вас!

С кошачьим проворством Пьер взмахнул тяжелой рукояткой собачьего бича, который был у него в руке, и она со страшной силой обрушилась на голову Мак-Вея. Он зашатался, в глазах у него потемнело, и он грохнулся посреди пола, уловив еще в последнее мгновение странный дикий крик. Во внутренней двери перед ним в тот же миг мелькнула белая фигура Изабеллы. Затем он потерял сознание.

Когда он очнулся, он увидел перед собой лицо Изабеллы. Он помнил, что слышал только что ее голос, звавший его. Он чувствовал прикосновение ее рук, и когда он открыл глаза, ее распущенные волосы касались его груди. Голова его была откинута, и он увидел прямо перед собой ее лицо. Оно ужаснуло его.

Он понял, что она говорила ему, пока он лежал на полу.

— Вы должны уйти… должны уйти! — повторяла она рыдающим голосом. — Вы должны увезти моего ребенка. И вы… вы… должны уйти!

Он приподнялся и встал, все еще немного шатаясь. Он подошел к ней и посмотрел на нее так же, как в тот раз, когда он сказал ей, что пойдет с ней через лес.

— Нет, я не уйду, — сказал он твердо, но прежним ласковым голосом. — Если я уйду, вы умрете. Поэтому я останусь.

Она безмолвно посмотрела на него.

— Вы… вам нельзя оставаться! — пробормотала она наконец. — Неужели вы не видите… не понимаете? Я женщина… и вам нельзя! Вы должны увезти ее… и прислать помощь.

— Здесь нет помощи, — спокойно сказал Мак-Вей. — Много времени вы пробудете без помощи. Я останусь… и… и клянусь… я буду ухаживать за вами, как он… как бы он ухаживал. Он заставил меня поклясться в том, что я буду заботиться о вас…

Она посмотрела ему в глаза. Он видел, как трепетала ее грудь, как беззвучно шевелились ее губы. Она упала бы, если бы он не поддержал ее.

— Если что-нибудь случится, — прошептала она, — вы… будете заботиться… о ней… о моей девочке…

— Да, всегда.

— А если я… если мне станет лучше…

— Да, да, — успокаивал он.

— Если я…

Он понял ее тревогу.

— Да, я знаю, я понял! — вскричал он быстро, чувствуя, что она тяжелее опирается на его руку. — Если вам станет лучше, я уйду. И никто не будет знать во всем мире… никто… И я буду добр к вам… и буду заботиться о вас…

Он остановился, откинул назад ее волосы и посмотрел ей в лицо. Потом он отнес ее в ее комнату, а когда он вернулся, маленькая Изабелла плакала.

— Бедная моя крошка! — вскричал он, схватил ее на руки. — Бедная крошка…

Ребенок улыбался ему сквозь слезы, и Билли вдруг присел с ней на край стола.

— Ты у нас с самого начала была крепенькой, как камешек, ну и теперь надо быть такой же, маленькая моя. — Говоря с ней, он забрал ее личико в свои большие грубые руки. — Надо быть молодцом, потому что теперь начнется… — Он отвернулся и закончил тише — … поистине дьявольское время!