Задолго до пробуждения Билли сознавал, что он не на снегу, и что какая-то горячая струя проникает в его горло. Когда он открыл глаза, в хижине уже не горел свет. Был день. Он чувствовал себя значительно лучше. Но было в хижине что-то, что нарушало его покой. Это был запах жареной свинины. Весь его голод сразу проснулся в нем. Радость жизни, предвкушение пищи горело в его лице, когда он приподнялся. Другое лицо, заросшее бородой, с красными глазами, с звериным выражением склонилось над ним.

— Где же ваши припасы, дружище?

Вопрос этот обрушился на него, как удар. Билли не слышал собственного голоса, когда он прошептал:

— У меня нет ничего!

Бородатый прорычал, обратившись к остальным:

— У него нет припасов!

Билли подавил крик, чуть не вырвавшийся из его горла. Он знал теперь этот голос и этого человека! Это Беки Смит! Он приподнялся было, но теперь опять упал. Беки не узнал его. Его отросшая борода, косматые волосы, исхудавшее лицо спасли его.

— Мы дадим ему, Беки, — раздался слабый голос. Это сказал бледный исхудалый человек, сидевший прошлой ночью в углу.

— Дадим! Черта с два! — проворчал тот. — Вам-то все равно — вам и Сунди. Вам все равно крышка!

Вам все равно крышка!

Эти слова раздались в ушах Билли похоронным звоном. Хижина обречена на голод. Он попал не к людям, а к зверям. Он увидел опять в углу скамьи исхудалого человека. Он поочередно оглядел остальных, чтоб угадать, который Сунди. Это был юноша, державший стакан с бобами. Именно он жарил теперь свинину на железной печке.

— Мы дадим ему — Генри и я, — сказал он. — Я уже вам говорил ночью. — Он перевел глаза на Билли. — Я рад, что вам лучше, — обратился он к нему. — Вы видите, вы попали к нам в тяжелое время. Мы доедаем последние запасы. Наши два индейца неделю назад отправились на охоту и не вернулись. Верно, умерли или ушли, и мы тоже должны умереть, если метель скоро не прекратится. Мы вам дадим немного поесть — Генри и я.

Приглашение было довольно холодное. В нем не было ни симпатии, ни теплоты, и Билли почувствовал, что даже и этот человек предпочел бы, чтобы он умер, не дойдя до хижины. Но все-таки этот человек был великодушен. Все-таки он не присоединил своего голоса к тому, который предлагал бросить его обратно на снег. И он попытался выразить свою благодарность и вместе с тем скрыть свой голод.

Он увидел, что на сковородке жарятся три тонких ломтика свинины, и он подумал, что этим едва ли можно насытить жестокий голод. Беки смотрел прямо на него, когда он попытался встать на ноги, и он был теперь уверен, что этот человек, которого он лишил службы, не узнал его. Он подошел к Сунди.

— Вы спасли мне жизнь, — сказал он, протягивая ему руки. — Дайте мне пожать вам руку.

Сунди слегка пожал ему руку.

— Это скотина! — пробормотал он тихо. — У нас были бы бобы сегодня утром, если бы я не играл с ним вечером в кости. — Он кивнул головой в сторону Беки, открывавшему крышку котелка. — Он выиграл!

— Неужели?.. — начал Билли.

Он не кончил, Сунди перевернул мясо и продолжал:

— Вчера он выиграл у меня половину моей порции — четверть фунта свинины. Накануне он выиграл у Генри последний котелок бобов. Он держит свою долю у себя под одеялом и клянется, что убьет всякого, кто подберется к его постели, — так что вы будьте осторожнее. Томпсон выбрал на свою долю виски, так что вы и с ним будьте поосмотрительнее. Мы с Генри поделимся с вами.

— Благодарю, — произнес Мак-Вей с трудом.

Генри встал со своей скамейки и подошел, согнувшись и пошатываясь. Он казался совсем умирающим, и Билли первый раз заметил, что волосы у него были седые. Это был маленький человек, и его худые руки дрожали, когда он протянул их к печке, кивнув Билли. Беки открыл свой котелок и подошел к печке с кастрюлькой воды, не обратив внимания на Мак-Вея. От него распространялся запах скверного табака и виски.

Поставив на печку кастрюльку с водой, он вернулся на одну из скамеек, пустив несколько крепких словечек в адрес Томпсона, тупо сидевшего на месте, по обыкновению пьяного. Генри сел у небольшого стола, а Сунди пошел за ним со свининой. Мак-Вей не пошевелился. Он позабыл про свой голод. Пульс его бился ускоренно. Его наполняло чувство, какого он никогда раньше не испытывал и даже не представлял себе. Неужели это тоже люди — одна с ним порода? Или какое-то особого рода сумасшествие убило в них все человеческие чувства? Он встретил уставившиеся на него красные глаза Томпсона и отвернулся от их тупого вопросительного взгляда. Беки повернул котелок с бобами, выигранными им. Позади него скрипнула дверь, и Билли услышал вой метели. Теперь он казался ему дружеским звуком.

— Идите-ка сюда, товарищ, — услышал он голос Сунди. — Вот ваша доля.

На оловянной тарелке лежал один из тонких ломтиков свинины и твердый сухарь. Он ел с такой же жадностью, как Генри и Сунди, и выпил чашку горячего чая. В две минуты с едой было покончено. Этого было страшно мало. Несколько глотков пищи только обострили его голод, и он был не в силах отвести глаза от бобов Беки Смита. Один Беки казался сытым. Его ужас еще усилился, когда к нему подошел Генри и сказал тихим шепотом:

— Он не честно выиграл мои бобы. У меня было три раза по одному очку и два — по два, а он вытащил три по пяти и два — по шести. Когда я сказал это, он назвал меня мужиком и толкнул меня. Это мои бобы или Сунди!

В красных глазках маленького человека сверкнул взгляд убийцы.

Мак-Вей молчал. Ему не хотелось говорить или расспрашивать. Никто не спрашивал его, кто он и откуда пришел, и у него не было побуждения узнавать что-нибудь об этих людях, на которых он натолкнулся. Беки кончил, вытер рот рукой и посмотрел на Мак-Вея.

— Надо пойти со мной за дровами, вы как?

— Я готов, — отвечал Билли.

Первый раз он отдал себе отчет в своем состоянии. Он прихрамывал и был болезненно слаб, но в остальных отношениях, по-видимому, здоров. Несмотря на жестокий мороз, он не отморозил ни ног, ни ушей. Он натянул на себя меховые мокасины, толстую куртку и меховую шапку и вышел с Беки за дверь. У него было какое-то странное неприятное чувство. Он был уверен, что его старый враг не узнал его, но теперь он думал, что тот каждую минуту может вспомнить, кто он. Если Беки узнает его теперь, когда они наедине с ним…

Он не боялся, но все-таки сердце его сжалось. При своей слабости он не мог и думать вступить в борьбу с ним. Он не видел, как Беки злобно подмигнул Томпсону. Но Генри это заметил, и его маленькие глазки стали еще меньше и темнее. Надев лыжи, они отправились навстречу снежной вьюге. Беки нес топор. Он шел впереди по мелкому редкому леску и по открытой поляне, где вьюга бушевала с такой силой, что следы их сейчас же исчезали.

Мак-Вею казалось, что они прошли с четверть мили, когда они вышли на край оврага, такой крутой, что его правильнее было назвать обрывом. Беки впервые дотронулся до него. Он схватил его за руку и в голосе его прозвучало грубое нечеловеческое торжество.

— Небось, думал, что я тебя не узнал, ага, Билли? — спросил он. — А я-таки узнал. Выжидал только, когда выманю тебя наружу. Помнишь мое обещание? Ну так я передумал с тех пор. Не желаю убивать. Слишком опасно. Самое лучшее дать тебе самому околеть — ты ведь и так не сегодня-завтра издохнешь. Ну а коли вздумаешь вернуться в хижину — пристрелю!

Движением таким быстрым, что Билли и подумать не мог о защите, Беки столкнул его вниз головой с обрыва. Густой снег спас его при падении. Несколько мгновений он лежал без движения. Потом он поднялся на ноги и взглянул вверх. Беки ушел. Его первым побуждением было вернуться в хижину. Он без труда мог найти ее и там посчитаться с Беки на глазах у остальных. Но потом он остановился.

Его намерение вернуться все слабело. После короткого размышления он решил продолжать борьбу за жизнь собственными силами. В сущности говоря, его положение немногим хуже, чем положение людей, оставшихся в хижине. Он поплотнее застегнулся, посмотрел, хорошо ли прикреплены лыжи и стал взбираться на противоположный откос.

Лес опять стал редеть и перешел скоро в низкий кустарник. На ходу Билли думал о том, что теперь происходит в хижине. Он думал, что из всех четверых Генри едва ли выживет, а Беки это удастся сделать легче всех. На следующее лето он узнал, что Генри сошел с ума и жестоко отомстил Беки Смиту, вонзив ему нож между ребер.

Билли мог теперь точно измерить, какая сумма энергии заключена в ломтике ветчины и холодном сухаре. Ее было немного. Задолго до полудня прежняя слабость снова овладела им. Ему даже труднее было передвигать ноги по снегу, и, казалось, силы окончательно покинули его, и тлеющая в нем искра погасла. Он решил идти до наступления ночи. Тогда он остановится, разведет огонь и заснет в тепле.

После полудня он вышел из кустарника на холмистую местность. Он двигался теперь медленнее, но спокойнее, так как временами он был защищен от ветра. Вокруг него мгла сгустилась темней, чем мгла метели — ему показалось, что он достиг конца равнины. Земля вдруг расступилась перед ним, и внизу под собой, в долине, где свирепствовали ветер и метель, он увидел черные верхушки больших елей. Он начал спускаться. Глаза его не в состоянии были судить о расстоянии, и он постоянно падал. В первые пять минут он падал десятки раз, и, наконец, он уже не мог больше подняться, а покатился под откос, как камень.

Он остановился, жестоко стукнувшись обо что-то, и в первую минуту ему хотелось кричать от боли. Но голос, который он услышал, очевидно, принадлежал не ему. Это был какой-то чужой голос, потом другой, третий, много голосов — так по крайней мере ему казалось. Перед его глазами мелькали тени каких-то темных предметов, топтавшихся в снегу вокруг него, а за этими предметами виднелись четыре или пять высоких снежных холмов, похожих на расположенные полукругом палатки.

Он понял, что это значило. Он упал прямо в лагерь индейцев. Охваченный радостью, он хотел произнести какие-нибудь слова приветствия, но язык не слушался его. Столпившиеся вокруг него люди подняли его и перенесли в круг снежных холмов. Последнее, что он ощутил, было тепло, проникшее в его легкие…

Первое, что он увидел после этого, было лицо, лицо, медленно возникшее перед ним из мрака и приближавшееся к нему все ближе, пока он не узнал, что это лицо девушки с большими, темными, странно блестящими глазами. В эти первые мгновения пробуждения сознания у него мелькнула мысль, что он умирает, и это лицо часть какого-то прекрасного видения.

Если и так, во всяком случае он очутился среди друзей. Глаза его открылись шире, он пошевелился, и лицо отодвинулось. Движение пробудило в нем жизнь, и сознание стало скачками возвращаться к нему. Прямо над собой он видел конусообразную верхушку большого березового вигвама, а в ногах было отверстие в березовой стене, сквозь которое он видел тонкую пелену голубоватого дыма. Он был в вигваме. Ему было тепло и удивительно удобно. Он подумал, сильно ли он ушибся, и пошевелился. При движении у него вырвался громкий крик боли.

Это был первый сознательный звук, который он издал, и в ту же минуту лицо опять склонилось над ним. Теперь он ясно видел его — темные глаза, округлые щеки, обрамленные двумя толстыми черными косами. Его лба ласково коснулась прохладная рука, и тихий голос произнес какие-то мелодические слова. Девушка была из племени кри. Услышав голос девушки, к ней подошла женщина, посмотрела на него минуту и потом, обернувшись к двери вигвама, обратилась к кому-то, кто был за дверью.

Оттуда вышел мужчина. Он был стар и сгорблен, и лицо у него было худое. Скулы ясно обрисовывались под натянутой кожей. За ним шел молодой человек, прямой как дерево, с широкими плечами и головой, напоминающей бронзовое изваяние. Этот человек нес в руке мороженую рыбу, которую он дал женщине. Передавая ее, он сказал слова на языке, кри, которые Билли понял:

— Это последняя рыба.

На мгновение холодная рука сжала сердце Мак-Вея так, что оно перестало биться. Он увидел, что женщина взяла рыбу, разрезала ее на две равные части и одну из них положила в котел с кипящей водой, висевший над очагом в углублении стены под отверстием для дыма.

Они хотят разделить с ним последнюю рыбу. Он сделал усилие и приподнялся. Молодой человек подошел и покрыл ему спину медвежьей шкурой. Он произнес несколько смешанных полуфранцузских, полуанглийских слов:

— Вы — больной, — сказал он, — вы ушибся, вы голодал. Вы скоро есть.

Он указал рукой на кипящий котелок. На его идеально прекрасном лице не было ни проблеска волнения. В его неподвижности было что-то божественное; его манера двигаться и говорить внушала почтение. Он сидел молча, пока девушка подала половину последней рыбы, и только увидев, что Билли перестал есть, смущенный мыслью, что он отнимает жизнь у этих людей, он заговорил, настаивая, чтобы Мак-Вей доел рыбу.

Когда Билли заговорил с ним на языке кри, он сейчас же протянул руку, и его лицо просияло. Его имя было Мукоки, и он объяснил Билли, в каком они находятся положении. Их было двадцать два в лагере, а теперь осталось всего пятнадцать. Семь человек умерло — четверо мужчин, две женщины и один ребенок. Каждый день в течение этой великой метели люди шли на тщетные поиски дичи, и каждый раз кто-нибудь из них не возвращался. Так умерло четверо. Собак уже съели. Хлеб и рыба кончились. Осталось немного муки для женщин и детей. Мужчины вот уже пять дней не едят ничего, кроме коры и кореньев. И, по-видимому, никакой надежды нет. Отходить далеко от лагеря означает умереть. В это утро двое мужчин отправились на ближайший пост, но они не вернутся более, — спокойно сказал Мукоки.

Наступившая ночь и следующий день и еще один ужасный день и ночь — это были часы, которых Билли никогда не мог забыть. При падении он вывихнул себе бедро и не мог подняться. Мукоки часто сидел около него. Лицо его становилось все тоньше и глаза все более тусклыми. На другой день под вечер из одного угла донесся стонущий звук, который слился с завыванием метели, так что казался частью ее. Умер ребенок, и стонала его мать.

В этот вечер еще один из мужчин не вернулся с охоты. Но на следующий день сразу кончились и метель и голод. С утра засияло солнце. В начале дня из леса примчался, сияя радостью, один из охотников. Он пробрался дальше других и напал на стадо американских оленей. Ему удалось убить двух животных, и он принес на себе мясо для первого пира.

Это была последняя жестокая метель в зиму 1909 года, с ней вместе произошел перелом в погоде, температура стала подниматься, и наступило быстрое потепление. Через неделю снег уже стал мягким. Два дня спустя Билли первый раз поднялся со своей постели. А вслед затем прошли еще день и ночь, и в этих пустынных местах началось победоносное шествие северной весны. Солнце вставало золотое и горячее. Со склонов гор и в долинах струились журчащие, поющие потоки воды.

На голых скалах расцветали подснежники. Сойки, дрозды и скворцы летали над лагерем, и воздух был полон благоуханиями новой жизни, пробивающейся на земле, на деревьях и кустах.

С возвращением сил и здоровья росло нетерпение Билли добраться до хижины Мак-Табба. Он бы пустился в путь, не ожидая, пока его бедро совсем поправится, но Мукоки удерживал его.

Наконец настал день, когда он простился со своими лесными друзьями и направился на юг.