«Горячка» Смит выехал с ранчо на одном из двух оставшихся там верховых оленей, но чтобы быстро и с известным удобством ездить верхом на олене, требуется много умения и навыка. Проехав с полдесятка миль, он отказался от начатого способа передвижения и дальнейший путь проделал пешком. Так как в стаде Татпана не было верховых оленей, а самый быстрый гонец потратил бы много времени на то, чтобы добраться до Амок Тулика, то Алан уже через полчаса по прибытии к стоянке Татпана пустился назад к своему ранчо. «Горячка» Смит, несколько отдохнув и подкрепившись пищей, и слушать не пожелал о том, чтобы, как советовал Алан, сперва хорошенько отдохнуть и тогда уже пуститься следом.

В глазах маленького вояки горел свирепый огонь, когда они шли по склонам холмов, направляясь в тундры. Алан не замечал этого, равно как он не видел сурового выражения, застывшего на лице Смита, шагавшего позади. Его собственный мозг был поглощен догадками, возникшими в нем, и дикими предположениями.

Менее всего удивительно было то, что Росланду было известно, что Мэри Стэндиш не умерла. Он легко мог это узнать через Санди Мак-Кормика или его жену Элен. Но более удивительно было то, что он каким-то таинственным путем проследил путь бегства Мэри Стэндиш за тысячу миль на север. И еще более любопытен был тот факт, что он осмелился последовать за ней и открыто показаться на ранчо Алана. Сердце Алана сильно билось, так как он понимал, что Росланд получил непосредственное приказание от Грэйхама.

Алан решил посвятить Смита в свою тайну, открыв ему все случившееся в день его ухода в горы. Он сделал это без колебаний и без недоговариваний, так как теперь им овладело мрачное предчувствие событий, ожидавших впереди.

Смит выслушал рассказ, но не обнаружил и признака изумления. В его глазах горел все тот же огонь, лицо хранило то же застывшее выражение. Только тогда, когда Алан поведал ему о признании, которое сделала Мэри Стэндиш у дверей комнаты Ноадлюк, только тогда суровое выражение лица его товарища смягчилось.

Губы Смита сложились в странную кривую усмешку.

— Я знал это давно, — сказал он. — Я догадался об этом в первую ночь, когда по дороге в Читину нас настигла буря. Я знал все это еще раньше, чем мы выехали из Танана. Она мне не говорила, но я не был слеп. Вот только записка меня озадачила и испугала — записка, которую она запихала в свою туфлю. Росланд сказал мне перед моим отъездом, что идти за вами — это напрасный труд, так как он намерен немедленно увезти с собой миссис Грэйхам.

— И вы после этого оставили ее одну?

«Горячка» пожал плечами и мужественно прилагал все усилия, чтобы не отстать от Алана, который внезапно ускорил шаг.

— Она настаивала. Она заявила, что это вопрос жизни или смерти для нее. После разговора с Росландом она была белой, как бумага. Кроме того…

— Что?

— Соквэнна не будет дремать, пока мы не вернемся. Он знает. Я ему рассказал. Он следит из окна чердака с ружьем в руках. Я видел, как он однажды подстрелил утку на расстоянии двухсот ярдов.

Они быстро подвигались вперед. Немного спустя Алан снова заговорил, чувствуя в душе смятение, но не страх:

— Почему вы сказали, что полагаете, что Грэйхам где-нибудь неподалеку?

— По нюху, — ответил Смит с тем же суровым выражением лица.

— И только?

— Не совсем. Я подозреваю, что Росланд так сказал ей. Она страшно побледнела. Ее рука была холодна, как мрамор, когда она подала ее мне. Это читалось также в ее глазах. Мало того, Росланд расположился в вашем доме, как будто он приехал к себе. Я понимаю, что это значит: кто-то стоит за ним, какая-то сила, что-то мощное, на что он и рассчитывает. Он спросил меня, сколько у нас мужчин. Я ответил ему, чуточку преувеличив. Он усмехнулся. Он не мог скрыть усмешки. Похоже было, что дьявол, сидевший в этом человеке, на одно мгновение выглянул наружу.

Внезапно Смит схватил Алана за руку и остановился. Его подбородок резко выдавался вперед. Пот градом лил с его лица. Целую четверть минуты оба смотрели друг на друга в лицо.

— Алан, мы с вами недальновидны. Будь я проклят, если нам не следовало взять с собой пастухов и сказать им, чтобы они не забыли зарядить ружья!

— Вы думаете, дело так плохо?

— Все возможно. Если Грэйхам позади Росланда и с ним его люди…

— Мы находимся на расстоянии двух с половиной часов ходьбы от Татпана, — произнес Алан холодным спокойным голосом. — С ним только полдюжины мужчин. И потребуется по меньшей мере четыре часа быстрой ходьбы, чтобы найти Тотока и Амок Тулика. При южном стаде — восемнадцать мужчин, при северном — двадцать два. Я считаю и подпасков. Поступайте, как сами найдете нужным. Все они вооружены. Быть может, это глупо, но я считаюсь с вашим нюхом.

Они пожали друг другу руки.

— Это больше, чем нюх, Алан, — тихо произнес «Горячка». — И, ради Бога, не начинайте «музыки» до тех пор, пока это только будет возможно.

Он ушел. В то время как его подвижная мальчишеская фигура почти бегом неслась к подножию холмов, Алан направился к югу. Через четверть часа они совершенно потеряли друг друга из виду в волнистых пространствах тундры.

Никогда еще в жизни Алан не шел так, как в конце этого шестого дня пути. Он чувствовал себя сравнительно бодрым, так как поездка до стоянки Татпана не была утомительной, а лучшее знакомство с местностью давало ему несомненное преимущество перед Смитом. Он предполагал, что сможет покрыть расстояние в десять часов; но к ним следовало еще прибавить, по самому скромному расчету, три или четыре часа отдыха в течение ночи. Теперь было восемь часов вечера. В девять или в десять часов утра он окажется уже лицом к лицу с Росландом. И приблизительно в это же время быстрые гонцы Татпана будут у Тотока и Амок Тулика. Он знал, с какой быстротой его пастухи бросятся через горы к тундре. Два года тому назад Амок Тулик с десятком эскимосов без отдыха и пищи шли пятьдесят два часа, покрыв за это время сто девятнадцать миль. Кровь Алана забурлила от чувства гордости. Он не способен был бы на это, но они это сделают. Он рисовал себе, как они помчатся с разных концов, едва только весть дойдет до них. Он представлял себе, как они сбегут с холмов, а потом, подобно волкам, усеют тундру и устремятся к его дому — и к битве, если их ждет впереди битва.

Вокруг Алана стали сгущаться сумерки, напоминая завесу холодного сырого тумана, надвигавшегося издалека. Час за часом Алан шел вперед. Когда он начинал чувствовать голод, он съедал кусок вяленого мяса, запивая его холодной прозрачной водой из ручейков, попадавшихся ему на пути. Только тогда, когда судороги начали сводить его ноги, он остановился, чтобы отдохнуть, зная, что это необходимо сделать.

Был час ночи. Считая путешествие до стоянки Татпана, он уже шел почти без перерыва семнадцать часов. Растянувшись на спине в поросшей травой впадине, где маленький ручей журчал около самой головы, Алан почувствовал, до какой степени он устал. Ему был необходим отдых. Сначала он старался не засыпать. Он твердил себе, что не смеет закрывать глаза. Но изнеможение наконец взяло верх, и он уснул. Когда Алан проснулся, пение птиц и яркое солнце, казалось, подтрунивали над ним. В сильной тревоге он вскочил на ноги. Алан взглянул на часы — вместо того чтобы отдохнуть три или четыре часа не закрывая глаз, он крепко проспал шесть часов.

Немного спустя, быстро подвигаясь вперед, Алан перестал жалеть о случившемся. Он чувствовал себя готовым к борьбе. Он глубоко вдыхал воздух в легкие и на ходу завтракал вяленым мясом. Он старался наверстать потерянное время. Промежуток между половиной двенадцатого и двенадцатью он почти бежал. За эти полчаса ему удалось достигнуть вершины холма, с которой уже можно было различить строения его ранчо. Он не заметил там ничего особенного и облегченно вздохнул и засмеялся от радости. Услышав свой отрывистый, странный смех, Алан понял, до какого напряженного состояния дошли его нервы.

Через полчаса Алан поднялся из лощины, находившейся за домом Соквэнны, и попробовал открыть дверь. Она была на запоре. На его стук ответил чей-то голос. Алан назвал себя. Засов загромыхал, дверь открылась, и он вошел в комнату. Ноадлюк стояла в дверях своей комнаты с ружьем в руках. Киок предстала перед ним, свирепо зажав в руке длинный нож. Между ними стояла Мэри Стэндиш. Она посмотрела в лицо Алану и пошла к нему навстречу. Он услышал, как Ноадлюк что-то шепнула, и увидел, как Киок быстро последовала за ней в другую комнату.

Мэри Стэндиш протянула ему обе руки. Взгляд ее глаз выдавал, скольких усилий стоило ей сдержать себя и не закричать от радости по поводу его прихода. Этот взгляд заставил сердце Алана сильнее забиться, хотя он и мог прочесть в нем страдание и безнадежность. Он сжал ее руки и так улыбнулся, что ее глаза расширились от удивления.

Мэри Стэндиш быстро перевела дыхание. Ее пальцы вцепились в него. Казалось, что утраченная надежда в одно мгновение вернулась к ней. Теперь, когда Алан увидел этот свет в глазах девушки и убедился, что она цела и невредима, он нисколько не был возбужден, он не был даже взволнован. Но его лицо выражало любовь. Она видела это и чувствовала силу этой любви за безграничным спокойствием, с которым он улыбался ей. У нее вырвалось рыдание — такое тихое, что его можно было скорее принять за вздох. А потом с ее губ сорвалось легкое восклицание, в котором крылось удивление, понимание и непередаваемая вера в человека, который мог так доверчиво улыбаться перед лицом трагедии, грозившей погубить ее.

— Росланд в вашей хижине, — прошептала она. — А Джон Грэйхам где-то позади, вероятно, на пути сюда. Росланд грозит, что если я Добровольно не соглашусь пойти за ним…

Алан почувствовал дрожь, пробежавшую по всему ее телу.

— Остальное я сам понимаю, — сказал он.

В течение одного мгновения она стояла молча. Серогрудый дрозд пел на крыше. Потом, словно перед ним был ребенок, Алан обеими руками взял ее голову в свои руки и смотрел девушке прямо в глаза, находясь так близко от нее, что чувствовал ее теплое дыхание.

— Вы не ошиблись в своих чувствах в тот день, когда я уходил? — спросил он. — Вы… любите меня?

— Да.

Еще несколько мгновений смотрел он ей в глаза. Потом отошел. И даже Киок и Ноадлюк услышали его смех. Это странно, подумали они, — Киок со своим ножом, Ноадлюк со своим ружьем: на крыше поет птица, Алан Холт смеется, а Мэри Стэндиш стоит в полном безмолвии.

Через несколько секунд Соквэнна, сидевший на корточках у маленького окна чердака, где он провел с винтовкой на коленях столько времени без сна, увидел своего хозяина, который шел по открытому месту. Что-то в походке Алана вызвало в памяти старика воспоминание о давно прошедших днях, когда расщелина Привидений гудела от криков битвы. Его руки, сморщенные и скрюченные теперь от старости, принимали участие в героической защите своего народа от угнетателей, пришедших с далекого Севера.

Затем Соквэнна увидел, как Алан вошел в дом, где был Росланд; пальцы старика тихо застучали по старинному барабану, лежавшему рядом с ним. Его взгляд устремился на отдаленные горы, и он запел про себя старую боевую песню, умершую и забытую всеми, кроме Соквэнны.

Он закрыл глаза, и снова из тьмы выступила яркая картина: извилистые тропинки, по которым собирались бойцы, на лицах которых выражалась жажда битвы.