Ночь была так ясна, что отбрасываемые сосенками и елями тени казались на снегу живыми. На безграничном, как открытое море, небе сверкали биллионы звезд. Большая Медведица мигала лучами своих планет. В лунном свете не было нужды. На расстоянии чуть не ста саженей Филипп мог бы видеть лося или оленя, если бы им вздумалось проходить. Он сидел у самого огня, тепло которого отражалось в него от большого почерневшего камня, и заканчивал свое плетение, на что потребовалось ему не менее часа. Уже давно до него доносился любопытный монотонный звук от северного сияния, который, спускаясь с неба на землю, часто походит на мурлыканье кошки или на гуденье пчелы. Занятый своим делом, он и не услышал приближавшегося к нему другого звука. До тех самых пор, пока он не кончил и не положил золотую петлю уже в готовом виде к себе в бумажник, каждый из этих двух звуков не обособился и не отдалился еще один от другого.

Он потянулся. Потом прислушался. Затем вскочил на ноги и пробежал через кустарники целых пятьдесят футов к их опушке, где начиналась белая равнина.

Шум доносился издалека, с очень большого расстояния. Чуть не за версту. А может быть, и за две. Это был вой волков!

В этом вое для него не было ничего ни нового, ни необыкновенного. За эти два года он слышал его уже не раз. Но никогда еще он не смущал его так, как именно теперь, и он почувствовал, как похолодела в нем кровь, когда этот звук направился прямо на него. В один момент он вспомнил обо всем, что рассказывал ему Пьер Брео. Так охотились Брэм и его волки. А это действительно мчался Брэм. Филипп был уверен в этом.

Он побежал обратно к своей палатке и как можно скорее обогрел на потухавшем уже огне казенную часть своего ружья. Затем он набросал на костер снегу. Возвратившись к опушке карликового леса, он выбрал себе наиболее высокое дерево, чтобы можно было, в случае надобности, взобраться на него хотя бы сажени на полторы от земли. Все эти приготовления были выполнены им с быстротою ветра. А стая волков, гнал ли ее перед собою человек или вел за собою волк-вожак, неслась уже прямо на него и находилась от него всего только в четверти мили, когда он стал вскарабкиваться на дерево. Он тяжело дышал, и сердце у него билось, как барабан, потому что, когда он влезал на дерево, ствол которого имел у основания всего только два вершка в диаметре, ему припомнилось, как однажды, желая уберечь от волков убитую им тушу лося, он вздернул ее высоко на кедр толщиною в ногу, и все-таки волки подгрызли дерево так, что оно свалилось, точно было сделано из папье-маше. С этого-то ненадежного своего убежища он и стал всматриваться в простиравшийся перед ним, залитый светом звезд Баррен.

Затем вдруг послышался третий звук. Какое-то копытное животное сломя голову неслось по снежной пустыне, взрывая снег копытами. Когда оно поравнялось с Филиппом, то он увидел, что это спасал свою жизнь карибу. Он с облегчением вздохнул, когда животное побежало параллельно опушке леса, в котором стояла его палатка, намереваясь вбежать в самый лес милей ниже ее. Он заметил, что преследовавшие его волки вдруг замолчали. Это могло означать только одно. Они так уже близко находились от своей добычи, что им незачем уже было выть. Едва только пробежал мимо карибу, как Филипп увидел передового из них — серого, быстро увлекавшего за собой других, которые мчались за ним веером, стараясь замкнуть края образовавшейся подковы с обеих сторон, чтобы захватить в нее карибу. Волки промчались от него так близко, что он мог слышать их дыхание, топот ног и взвизгивания, издаваемые ими сквозь сжатые челюсти. Всех их было по крайней мере штук двадцать, а может быть, и тридцать, и они бежали с таким видом, точно их гнали перед собой силы ада.

Со своего ненадежного места Филипп спустился опять на снег. Он увидел, что карибу уже добежал до леса. Тогда, спрятавшись в тени ели, он стал ожидать, что будет далее. Как вдруг он услышал скрип снега под лыжами. Кровь бросилась ему в лицо, и сердце у него забилось, как и тогда, когда он только еще ожидал появления волков; так он был уверен, что должен был увидеть перед собою человека, как только он выйдет из тени на звездный свет. В короткий промежуток времени между тем, как убежали волки и не выявился еще этот человек, он уже решил, что ему нужно было делать. Судьба вкладывала ему в руку козырной туз. Он быстро пришел к заключению, что легко сможет сладить с Брэмом наедине, тогда как окруженный своими волками тот был совершенно неуловим, и стоило одного только его слова, чтобы они бросились всей стаей на его врага и растерзали его в клочки. Теперь же, когда волки убежали от Брэма далеко, план Филиппа состоял в том, чтобы перерезать Брэму путь и захватить его живьем.

Он поднялся с коленей на ноги, все еще не выходя из тени ели, и сбросил с себя ружье. Сняв с себя перчатку, он крепко стиснул в руке револьвер. Широко раскрыв глаза, он стал выслеживать Брэма на том же месте, где незадолго перед этим промчались и волки. А затем вдруг произошло разочарование. Оно было ужасно. Обманчивые звуки Баррена сыграли с Филиппом неожиданную шутку — и в то время, как он во все глаза вглядывался в далеко расстилавшуюся перед ним равнину, сам Брэм своей собственной персоной вдруг появился перед ним у опушки всего только в каких-нибудь двадцати шагах.

Филипп едва сдержал крик, готовый уже сорваться с его губ, как в этот самый момент Брэм вдруг сразу остановился и, весь на свету от звезд, стал громко кричать своим волкам. Покричал — и стал прислушиваться. Это был не человек, а гигант. «Чудовище», — подумал Филипп. Возможно, что неверный свет ночи увеличивал в его глазах его размеры. На плечи у него спускалась целая копна нечесаных волос, точно морская трава. Борода у него была короткая и густая, и в один момент Филипп увидел его блестевшие глаза, как у кошки. Он увидел также и его лицо. Это было страшное лицо с пронзительным взглядом — лицо существа, которое охотилось само и сознавало, что охотились и на него. Это был получеловек-полузверь. Филипп знал, что никогда не забудет этого лица, его дикого выражения и того страшного одиночества и отчужденности от всего мира, которые светились в его устремленных вдаль глазах. Никогда он не забудет также и того тяжкого дыхания, которое так шумно вырывалось из груди этого человека.

Филипп сознавал, что нужно было действовать как можно скорее. Он выступил вперед из тени, и его пальцы крепко сжали рукоятку револьвера.

Брэм мог бы его увидеть, но в эту самую минуту он запрокинул голову назад и закричал таким криком, какого Филипп не слышал раньше никогда ни от животного, ни от человека. Он начался где-то глубоко в его груди, загремел, как барабан, и закончился тонким, визжащим звуком, который можно было бы услышать за целые мили кругом, — так хозяин звал свою свору назад, так человек-зверь кликал к себе обратно своих собратьев. Возможно, что еще раньше, чем Брэм так закричал, какой-то сверхинстинкт подсказал ему, что его подстерегает опасность, которой он не замечает. Крик сразу оборвался. Он закончился каким-то странным шипеньем, точно шум пара, вырывавшегося из котла. И прежде чем Филипп мог собраться с силами и прийти в себя, Брэм уже побежал далее, и пограничник мог услышать его странный, почти сумасшедший хохот, который он не забудет уже никогда в жизни и который всегда будет вызывать в нем дрожь.

Не двигаясь с места, Филипп закричал ему вслед:

— Брэм! Брэм Джонсон! Именем закона и короля! Остановитесь!

Это была еще старинная формула с его величеством и законом, которая ровно ничего не значила на Дальнем Севере. Брэм услышал ее. Но не остановился. Он побежал еще скорее, и Филипп снова закричал ему вслед:

— Брэм!.. Брэм Джонсон!

Смех повторился опять. В нем было столько презрения и столько высокомерия, точно он смеялся именно над Филиппом.

Филипп приподнял кверху дуло револьвера. Он вовсе даже и не целился в Брэма. Два раза он выпалил из него, и пули пролетели над головою и плечами Брэма так близко, что он мог слышать их визг.

— Брэм!.. Брэм Джонсон!.. — закричал Филипп в третий раз.

Рука его ослабела и опустилась, и он все еще смотрел вслед громадной фигуре, которая все более и более удалялась от него и сливалась с темнотой. А затем она исчезла совсем.

И опять Филипп остался один. И вдруг к нему пришло сознание, что он свалял большого дурака. Он поступил, как малый ребенок; даже его голос дрожал, когда он называл Брэма по имени. И Брэм поднял его на смех.

Скоро, очень скоро ему придется расплачиваться за свою глупость и нерешительность. Именно это и угнетало его, когда он старался вновь найти на снежной равнине признаки Брэма. Не пройдет и ночь, как Брэм будет уже возвращаться обратно, и с ним вместе пробегут и его волки.

Он вспомнил о капрале Ли и вздрогнул. Затем он отправился к большому черному камню, около которого остановился на ночлег. С быстротой молнии у него пронеслась в мозгу ужасная судьба двух человек из Черчилла, и это придало еще большую реальность той опасности, которой он теперь подвергался и которой был обязан своему непостижимому легкомыслию. Филипп был только средним человеком; в его жилах текла самая обыкновенная кровь. Некоторое количество личной удачи всегда вдохновляло его, и ему всегда было приятно и хотелось использовать малейший случай, который подвертывался ему под руку. Убеждение, что именно здесь, в этом деле, он проморгал свой случай, угнетало его. Он не боялся Брэма. Он не задумываясь вышел бы с ним на поединок и сражался бы с ним в открытую, даже и в том случае, если бы Брэм действительно представлял собою гиганта. Все это он говорил самому себе, сжимая крепко рукоятку своего револьвера, и старался не проронить ни малейшего звука.

Но Брэм вовсе даже и не собирался вступать с ним в единоборство. Это должны были сделать его волки. Возможно, что Филипп больше уже не увидит Брэма никогда. Он услышит только издали его смех или крики на волков, как когда-то слышали их капрал Ли и другой человек — его спутник.

Брэм никогда уже не возвратится для отмщения, раз он способен анализировать положение. Выстрелив в этого человека, Филипп слишком ясно открыл перед ним, кто он такой и каковы его цели. И, спасая свою шкуру, Брэм был бы дураком, если бы тотчас же не отделался от своего неожиданного опасного врага.

А затем Филипп вдруг увидел его снова, опять таким же, каким видел его и в первый раз при бледном мерцании звезд. И его поразило, что Брэм был совершенно безоружен. Едва он это сообразил, как его быстро окрылили надежды. Он стал искать вокруг себя дерево повыше. С дерева же он всегда сумел бы отразить нападение волков и перестрелять их всех по одному. С ним были ружье и револьвер и было достаточное количество снарядов. Все преимущества могли бы быть на его стороне. Но если только у Брэма имеется ружье, а он будет сидеть на дереве, то…

Он надел на себя лежавший у костра полушубок, наполнил себе карманы патронами и стал разыскивать подходящее дерево. Оно оказалось в ста ярдах от места его стоянки. Это была корявая, приземистая сосна, дюймов шести в диаметре, росшая на открытой полянке. Он знал, что эта полянка может посодействовать ему в нанесении поражения волкам. С другой стороны, если при Брэме окажется вдруг ружье, то игра Филиппа будет проиграна. Сидя на дереве и четко вырисовываясь на светлом фоне ярко освещенного звездного неба, он будет представлять собою для Брэма превосходную цель. Брэм пристрелит его, не целясь. Но для Филиппа оставался только один выход, и он должен был его использовать.