18. «ВТОРАЯ КАПЛЯ»
Авансы Улиты Щеголевой остаются незамеченными. Не то кольцо? Молчание Нахова. Данные экспертизы. Все дороги ведут в Дагестан. Драгоценности, имеют свою историю. Чернобыльский получает инфаркт. Признание продавщицы ювелирного магазина. Проводы Семена Дуден-ко. Находка в гримерной театра.
В первом часу ночи Зубер Нахов был препровожден в КПЗ управления.
Шукаев еще не спал, сидел над протоколами Васюковой и Щеголевых, сопоставляя их показания. Евдокия Щеголева — мать Улиты — упорно твердила одно и то же: никого и ничего она не знает, пусть дочь скажет, кто к ней приходил, зачем ходил, а она — старая больная женщина,— если и подрабатывает когда бурками, продавая их на базаре, то пусть ее казнят или сажают, коли есть такие законы.
Старуха или действительно была туповата, или прикидывалась, хотя в последнем случае за ней нельзя было не признать незаурядного актерского дарования. Она подкатывала маленькие, заплывшие жиром глазки, складывала руки на колыхающемся животе и клялась Богом в своем неведении относительно дочерних связей с такой неподдельной искренностью, что Жунид Халидович засомневался. Черт его знает, может, и правду говорит. Бывают такие полуюродивые старушенции, особенно из верующих (а Евдокия Щеголева исправно посещала церковь), которые живут, словно, на облаке, не замечая и не понимая, что творится вокруг.
Улита — иное дело.
Сначала она пустила в ход свои женские чары, поскольку Жунид допрашивал ее один (Денгизов, получив копию допроса Васюковой, тотчас же уехал).
Она закинула ногу на ногу, показав ему роскошную белую ляжку в том месте, где кончался чулок и начинались другие принадлежности ее туалета; изобразила на кругленькой миловидной физиономии бесхитростно-кокетливое и в то же время игривое, завлекающее выражение. Разумеется, ответы и реплики Улиты были подчинены той же цели —- произвести на него впечатление своими статями.
А стати были: черные густые волосы, кокошником уложенные на затылке, большие зовущие глаза «с искрой», полные обещающие губы и тугой высокий бюст, с трудом умещавшийся под сиреневой трикотажной блузкой.
На первых порах Жунид просто не замечал авансов младшей Щеголевой, а, заметив, строгим тоном велел ей сесть поприличнее и перестать строить ему глазки. Улита обиженно поджала губы, в глазах ее заблестел мстительный огонек.
Допрос сразу пошел труднее.
И все же она не могла отрицать очевидного. Да, ее дом посещали разные знакомые. Да, Рахмана Бекбоева знает давно, но о его преступном прошлом не осведомлена. Пряжу покупала — улики налицо, никуда их не скроешь. О порохе и патронах не знает. Охотников в доме нет — кто-то подбросил. Финку, наверно, тоже. Сапоги — рабочий оставил: месяца четыре назад они ремонтировали дом, нанимали людей. Адрес? Адреса у шабашников не спрашивали. Знакома ли с Алексеем Буеверовым? Нет, не знакома. Об отношениях Рахмана с Васюковой говорить не хочет. Она, видите ли, женщина и в чужие любовные дела «не встревает». Улита так и сказала: «не встреваю». Состояла ли в интимной связи с Рахманом?.. На подобные вопросы она отвечать не обязана. Как появился Буеверов в их доме — не знает. Он ворвался в двери и ударил Шука-ева, вот и все, что она видела. Имен Парамона Будулаева и Хапито Гумжачева никогда не слыхала.
Шукаев усмехнулся, достав из стола фотографии, те же, которые показывал Галине Васюковой и Сугурову, и разложил их на столе перед Улитой.
— Кого-нибудь знаете?
Она посмотрела.
— Нет.
Он медленно, не торопясь, собрал снимки, все с той же полуулыбкой протянул ей копию показаний Галины.
— Прочитайте, пожалуйста.
В конце концов Улите пришлось признать, что шашлычник Алексей Петрович Буеверов приходил к ним несколько дней назад и позавчера. Хотел видеть Рахмана. Но никаких его вещей в доме нет и почему он напал на Шукаева — она «ума не приложит». Что же касается цыгана по имени Парамон, то пусть Васюкова не морочит голову: таких знакомств у нее, Улиты, нет. Галина всю жизнь ревновала Рахмана к ней — вот и возводит напраслину.
— Подумайте денек,— сказал Жунид, давая ей подписать протокол.— Предъявить вам обвинение в связях с преступниками, в использовании краденой шерсти и укрывательстве очень нетрудно. За одно это — тюрьма. Подумайте. Учтите, что сейчас еще у меня нет данных экспертизы. А к вечеру будут анализы пороха и патронных гильз, отпечатки пальцев на документе, похищенном Васюковой в управлении, и на сапогах... Тогда ваше положение едва ли улучшится. Если же перестанете запираться, это облегчит вашу участь. Вы мог ли бы и помочь нам...
Щеголева зло сверкнула, глазами и отвернулась.
— Как хотите,— он позвонил и сказал вошедшему конвоиру: — Уведите арестованную.
... Шукаев поднял голову от бумаг, глянул на похрапывающего во сне Вадима и устало провел по лицу ладонью. Который день подряд он ложится за полночь. А конечных результатов не видно. Картина, правда, прояснилась,— он, пожалуй, смог бы довольно точно описать, как было совершено убийство Барсукова и Кумратова и кем совершено, однако... Убийцы пока на свободе.
Все это так не похоже на дела, которыми ему приходилось заниматься прежде. Те, особенно поиски карабаира, требовали чуть ли не ежедневных переездов с места на место — он тогда исколесил весь Северный Кавказ,— а теперь вот уже сколько времени сидит в Черкесске, по крупицам собирая улики и подбираясь к самой сути.
Не беда. Главное — он убежден, что действует правильно.
Еще несколько штрихов, и надо начинать облаву. В полном смысле этого слова.
Еще немного надо потерпеть. По-прежнему, туманна история с кольцом. Ему обязательно нужен этот перстень и хотя бы один из его похитителей — Парамон Будулаев. Лишь бы все обошлось благополучно с засадой Семена.
В дверь негромко постучали.
-Да?
Вошел лейтенант Дуденко.
— Товарищ майор, я...
— Тсс... Не шуми. И садись. Что там?
— Вот,— волнуясь, выдохнул Семен и тряхнул своей огненной шевелюрой.— Вот оно. И взяли мы не Парамона, а Нахова...
Жунид даже привстал, принимая перстень из рук Семена.
— Так вот он какой... Но почему же — Зубер?.. Кольцо было странной формы. Шукаев никогда прежде не видел таких. Сам ободок лишь в нижней, обращенной к ладони (если надеть на палец) части перстня был узким. Далее он постепенно расширялся, образуя вверху округлое, широкое, сантиметра в полтора или немногим меньше, основание, на котором из того же мельхиора, покрытого потемневшей, тускло блестевшей зернью, покоилось нечто вроде миниатюрной короны, увенчанной на вид плоским, но крупным камнем. Возникло впечатление, что большая его часть скрыта внутри короны.
Жунид надел перстень на указательный палец, повертел им, поднес к свету Мелкие грани александрита заиграли кроваво-красными огоньками.
— Хорош,— сказал Дуденко, любуясь перстнем.— Хоть и дешевый, даже не серебряный, а хорош... Умели работать дагестанские мастера...
— Да-а-а...— рассеянно протянул Шукаев и, сняв кольцо, снова поднес его к настольной лампе. Камень сверкнул темно-красным боком.
На лице Жунида появилось недоуменное выражение.
— Что же это?
Семен вопросительно смотрел на него, не понимая.
— Камень-то красный, правда, есть немного фиолетовый оттенок...
— Ну, красный,— обеспокоенно повторил Дуденко.— А в чем дело?
— А в том...— Жунид бросил кольцо на стол и, подскочив к книжному шкафу, стал рыться в одной из папок.
— Вот, смотри,— сказал он, лихорадочно листая бумаги.— Да где же он... Вот, читай...
Семен прочитал вслух то место из протокола допроса заведующего ювелирным магазином, которое Жунид отчеркнул ногтем:
— «Кольцо крупное, из мельхиора, с самоцветом густо зеленой окраски...» — Да, действительно...— растерянно добавил он.— Зеленый. Выходит, это другое?
— Выходит,— развел руками Жунид.— Так или иначе — завтра утром вызовешь Паритову и заведующего сюда, в управление. Предъявим им кольцо. Часа в два, после обеда. Раньше я не освобожусь. Надо разобраться с вещами, изъятыми у Щеголевых, и еще кое с чем. А сейчас — едем к Нахову.
* * *
С тех пор, как Жунид видел брата своей бывшей жены, прошло восемь лет. Нахов заметно постарел, лицо несколько обрезалось, у глаз и в уголках рта — морщины. Еще более отдаленным стало его сходство с Зулетой.
Вспомнив о ней, Шукаев насупился. Он не видел ее больше недели и только сейчас понял: ему все время не доставало ее.
В хлопотах и беготне он не отдавал себе-отчета в том, почему частенько стал испытывать необъяснимое чувство пустоты и бесполезности своего существования, заполненного одной работой.
А сейчас, увидев перед собой хмурое, заросшее не менее как трехдневной щетиной лицо Нахова, внезапно все понял.
Да. Ему не хватало Зулеты. Довольно себя обманывать! Весь этот месяц, иногда встречаясь с ней по службе, слыша о ней от других, зная, как она живет и что делает, он постепенно привыкал к своим мыслям о ней, к тому, что она рядом, спокойная, ровная в обхождении, деловитая. К Заурчику он ходил теперь в детский сад, гулял с ним, когда выдавался редкий свободный час, провожал до дому, но в квартире на Орджоникидзе больше не появлялся, упрямо держась прежних, официально-прохладных отношений с Зулетой.
Жунид провел рукой по глазам, как бы стирая нахлынувшие воспоминания.
— Ну, что, Нахов? — спросил он, показывая Семену глазами, что записывать не надо- допрос будет предварительный.— Рассказывай, зачем вы с Парамоном устроили весь этот спектакль на ярмарке? Кто поручил вам выкрасть в ларьке кольцо? — он положил перстень на стекло, покрывавшее письменный стол в кабинете для допросов.
Зубер Нахов метнул на Шукаева короткий оценивающий взгляд, который мог означать только одно: нечего, мол расспрашивать, не на того напал. Сначала посмотрим, что тебе известно, а потом подумаем — отвечать или нет. И, как бы подтверждая это, Зубер обронил сквозь зубы:
— Время не тяни, гражданин начальник. Ночь на дворе. Сам знаешь — грамотный я. Давай — скажи, в чем меня обвиняют... потом посморкаем...
Шукаев повертел кольцо в руках, задумчиво любуясь игрой камня.
— Ладно,— сказал он жестко.— Вы обвиняетесь в нанесении телесного повреждения продавщице ювелирного ларька Фатимат Паритовой и в краже вот этого перстня, с которым вас сегодня задержали. Имя вашего сообщника известно — Парамон Будулаев. Знаем мы и о том, что разбойное нападение вы совершили по требованию дербентского ювелира Омара Садыка, но навлекли на себя его гнев тем, что перестарались: по наущению вашего главаря Феофана завернули камень, которым ударили продавщицу, в фуляровый платок. К вашему сведению таких платков пять, вышитых в свое время женой бывшего барышника по сбыту краденых лошадей Сахата Кабдугова. Посередине платка монограмма самого Кабдугова, в уголках — ротмистра Унарокова, Хапито Гум-
жачева, Ляляма Балаева, Хахана Зафесова и Феофана третьего... Когда-то платок служил паролем, с помощью которого члены шайки сносились между собой... Ну, что? Вам этого мало?
Зубер избегал теперь взгляда Шукаева. Руки его, лежавшие на коленях, беспокойно зашевелились. Но он продолжал молчать.
— Тогда пойдем дальше. В Дербенте нам известен адрес дома, в котором вы скрывались. Арестовать хозяина не составит труда. Местопребывание барона в дербентской слободке нам тоже известно. Выследили вас и в тот же день, когда вы были у Омара Садыка...
Произнося это имя и в первый, и во второй раз, Жунид совершал ошибку. Но узнал об этом много позднее. Сегодня же, к концу так ничего и не давшего допроса Нахова, он чувствовал, что язык у того связан не по собственной воле. Он явно кого-то боялся, и нужен испуг еще больший, чем Нахов испытывал сейчас, чтобы заставить его говорить. Но кого он боялся? Сначала надо было узнать. Феофана? Будулаева? Если цыганского барона, то почему он нарушил его приказ — ни под каким видом не появляться в Черкесске?
И как могло случиться, что в дупле оказался перстень с красным, а не с зеленым камнем? Или таких мельхиоровых колец несколько?
Есть над чем поломать голову.
Шукаев отпустил Семена Дуденко спать, велел конвоиру отправить Нахова в камеру и вернулся к себе.
Шел третий час ночи.
Он достал из кармана носовой платок, помочил водой из графина, обтер мокрым платком лицо, помотал головой, как бы стряхивая с себя сон, и, сев в кресло, выдвинул большой ящик стола.
Там, занимая всю середину ящика, лежала огромная толстая книга в сафьяновом переплете с золотым обрезом, которую Дараев по его просьбе, заручившись заранее официальным письмом, подписанным Леонтьевым, с великим трудом выпросил в книгохранилище городской библиотеки.
Жунид толком не прочел, как она называется, потому что буквы на обложке были затейливо выписаны под старославянскую вязь — что-то о ювелирах двора его императорского величества, о сокровищах российской короны и других стран и империй...
Иллюстрирована она была цветными литографиями, написана в помпезно-официозном тоне, на каждой странице мелькали титулы князей, герцогов, султанов и шахов, некогда или теперь (издание 1915 года) владевших известными камнями и драгоценностями.
Он медленно переворачивал тяжелые листы, вчитываясь в непривычный текст.
Он прочитал об императорском скипетре, принадлежавшем некогда Екатерине II, описание царских регалий — большой императорской короны, малой короны, державы, орла к скипетру; ювелирных изделий, принадлежавших монаршей фамилии.
Жунид перевернул еще несколько страниц. Его не интересовали царские безделушки.
В разделе, посвященном народному ювелирному искусству, он нашел скупое описание дагестанских колец, очень массивных, скульптурных, с дополнительными украшениями из монет, черневых и штампованных узоров, с зернью и филигранью. На цветной литографии было изображено несколько таких колец, и Жунид, разглядывая их, покачал головой и прошептал вслух:
— Действительно... Такие же массивные... даже похожи. Значит, тут все верно, без подделки.
Он оглянулся на заворочавшегося во сне Вадима и поправил козырек лампы, чтобы свет падал только на стол.
Ну, еще немного. Должно же быть в этой чертовой книжище что-нибудь о камнях! Еще полчаса — и спать!
Ага! Наконец...
«Алмаз Шах»... Знаменитый алмаз с желтоватым нацве-том, имеющий три подписи на персидском языке:
«Бурхан-Низам шах второй 1000 г.»; «Сын Джеганхир шаха Джехан шах 1051 г.»; «Каджар-Фатх-Али шах султан 1242 г.».
«Повидал этот камешек»,— подумал Жунид,— сначала им владели правители Ахмеднагары, а после ее захвата он попал в руки династии Великих Моголов. В конце концов камень попал в Персию и был подарен шахом Хосрев-Мирзой Николаю I, как выкуп за убийство Грибоедова.
Все это не то, не то...
Вот!..
Бриллиант с голубым оттенком, абсолютно чистый, шестиугольной правильной формы с изумрудной гранью. Вес — двадцать шесть с половиною каратов. Один из двух знаменитых камней, по преданию, составлявших собственность персидских шахов и носивших романтическое название «Две капли воды», был подарен шахом богатой французской путешественнице, настоящее имя которой так и осталось неизвестным. Позднее камень был перекуплен русским купцом Лаврентьевым и продан Ротшильдам за 150 тысяч рублей золотом.
Все сходилось.
Именно этот бриллиант был похищен у ювелира Чернобыльского во Владикавказе в 1914 году.
Жунид закрыл книгу и задумался.
Почему, собственно, он пустился в эти ювелирные «изыскания»? Логичного, точного ответа на вопрос не было.
Как и Бондаренко в свое время, Шукаев понимал, что ради простого двухсотрублевого кольца никто, если он в своем уме, не станет совершать разбойничьего нападения на магазин. А такие отпетые типы, как Парамон Будулаев и Зубер Нахов,— тем более.
Настораживало с самого начала скопление фактов, косвенно указывающих именно на особую окраску ярмарочного происшествия, безусловно связанного с людьми, имеющими дело с драгоценностями. Паритова Фатимат, неохотно дававшая показания, ее муж Умар, завхоз драмтеатра (стоп! Улита там же работала гримершей! Совпадение ли это? Проверить!), Чернобыльский, старик, не внушающий доверия ни Сергею Тимофеевичу, бывшему начальнику черкесского угро, ни ему, Жуниду. А тут еще объявляется новое лицо, тоже подозрительное — Омар Садык.
Не слишком ли много ювелиров?
Шукаев на всякий случай сделал заявку в регбюро Севе-ро-Осетинского управления НКВД — разыскать ему все, что возможно, на Чернобыльского Самуила Исааковича, в свое время сидевшего несколько месяцев во Владикавказском ЧК по обвинению в утайке золота. Потом его освободили, потому что при обыске найдено было немного.
Особенного ничего не содержалось в письме, поступившем из Орджоникидзе, но одна фраза заинтересовала Жунида: «... в 1914 году у Чернобыльского был якобы украден бриллиант весом в 26,5 карата, весьма ценный, о чем была заметка в «Терских ведомостях».
Ни слова не говоря ни Вадиму Акимовичу, ни Арсену, Жунид раскопал эту заметку в «Терских ведомостях». Он молчал по той простой причине, что ничего конкретного у него не было, даже предположения — так, интуиция, которая постепенно приобретала характер уверенности.
Ну, хорошо! Он бы понял, если бы весь сыр-бор разгорелся из-за такого редкого бриллианта, как тот. Но причем здесь мельхиоровое кольцо?.. Может, это тоже своего рода пароль? Как фуляровый платок Хахана Зафесова?..
Пойди, разберись. Ясно одно — теперь все дороги ведут в Дагестан. Пока молчит Рахман, находящийся между жизнью и смертью, пока закрыл рот чем-то или кем-то напуганный Нахов, надо ехать в Дербент. Если Буеверов еще в Черкесске, то его не выпустят, а если уже смотался, то, сидя, сложа руки, его все равно не поймаешь.
Завтра в Черкесске его удерживает не так уж много дел. Надо, во-первых, передопросить Щеголеву, имея на руках данные экспертизы; во-вторых, предъявить перстень старику Чернобыльскому, обставив эту процедуру как можно остроумнее и неожиданнее, а после обеда показать тот же перстень Паритовой и завмагу. И последнее — попросить Зулету осмотреть Рахмана. Ему так нужно, чтобы Одноухий Тау произнес хоть несколько слов.
Он еще раз достал из кармана перстень, полюбовался причудливыми переливами красного камня при отсвете лампы, положил кольцо в ящик стола, тихонько разделся, чтобы не разбудить Вадима, и лег на свободный диван.
Заснул он сразу, как будто провалился в глубокий черный колодец.
* * *
Данные экспертизы окончательно подтвердили версию Шукаева. На ружье нашли отчетливые отпечатки пальцев, сходные с теми, которые сохранились на голенищах сапог, найденных у Щеголевых. И те, и другие были сверены с картотекой регбюро и оказались принадлежащими Алексею Буеверову, осужденному в свое время за связь с бандой ротмистра Унарокова.
Порох в мешочке, изъятый при обыске в доме Улиты, и те несколько крупинок, которые Дараев нашел на подоконнике в комнате квартиранта вдовы Пилипчук, были признаны идентичными. Эксперты произвели их химический анализ, анализ на содержание влаги — все совпадало. Гильзы подходили к ружью Кумратова и тоже имели, правда, неясные, но похожие отпечатки на те, которые были обнаружены на ружье и сапогах. Пуля, извлеченная из трупа Барсукова, была выпущена из ружья Кумратова. На финском ноже с наборной ручкой никто своих следов не оставил.
Итак, здесь почти все ясно. Шукаев еще не представлял себе некоторых деталей, но был убежден, что один из участников убийства Барсукова и Кумратова, скорее всего игравший роль наводчика,— это Рахман Бекбоев, второй, непосредственный исполнитель — Алексей Буеверов, а третий... Третьим мог быть и Парамон, и Хапито Гумжачев, и еще кто-либо пока неизвестный.
Оставалось для окончательного установления истины привезти в больницу охотника Итляшева и пасечника Юсуфа. Если первый узнает в Рахмане человека, который вместе с двумя другими находился в полдень на опушке, в.получасе ходьбы от глухого холмогорья, где, как предполагал Жунид, и произошло убийство, а второй — человека, сидевшего с чемоданом на коленях на бричке, проехавшей мимо пасеки,— то всякие сомнения относительно участия Тау в преступлении, отпадут.
Что ж, он прав: пока Рахман без сознания, пока арестованная Улита врет и изворачивается, а Нахов и вовсе молчит, пока не пойман Буеверов и вообще неизвестно, где он находится, можно ехать в Дербент.
То-то Арсен обрадуется!
А здесь останутся Вадим и Маремкулов.
В Дагестане за домом Омара Садыка, Феофана и «конспиративной» квартирой Нахова, которую он так неосмотрительно покинул, уже установлено наблюдение. Дараев все сделал, как полагается. Полдня не отходил от телефона.
Все это Шукаев знал уже в пять часов утра. Абдул Маремкулов превзошел самого себя. Получив данные экспертизы поздно вечером, он чуть свет уже явился в управление и, как было приказано, разбудил Жунида.. Тот тихонько оделся, чтобы не потревожить спящего Дараева, и вышел с Абдулом в кабинет Гоголева, еще не вернувшегося из командировки.
— Ну, спасибо, Абдул,— серьезно, без улыбки сказал Шукаев.— Очень вовремя. Спасибо...
Лейтенант Маремкулов вышел из кабинета с гордо поднятой головой. Оказывается, слово похвалы приятно! Это было для него открытием довольно неожиданным: до сих пор он не признавал за словом каких-либо ценностей.
Жунид вернулся в «комнату отдыха» и хотел уже растолкать Вадима, но тот сам открыл глаза, тут же подскочил по привычке и сел на кровати.
— Что? Ты почему меня не разбудил? Как там, у церкви?
— Успокойся. Порядок,— улыбнулся Жунид.— Должен же я был дать тебе поспать. Не так часто это нам удается.
— Кольцо нашли? — натягивая брюки, спросил Вадим.
— Найти-то нашли,— Шукаев полез в ящик стола,— но камень в нем не зеленый, а красный...— он пошарил в ящике и, достав перстень, бросил его на постель Дараеву...—
Посмотри сам.
Вадим Акимович взял кольцо и подошел к окну, чтобы получше его рассмотреть. Через секунду он обернулся, бросив сердитый взгляд на Жунида.
— Не время все-таки шутки шутить!
— Чего ты? — удивился Шукаев.
— Зачем ты мне голову морочишь? Красный... Сам ты красный,— он вдруг обеспокоенно, уже не хмурясь, посмотрел на друга и зажал кольцо в кулаке.
Теперь настала очередь разозлиться Жуниду:
— Дьявол! Что ты несешь? В чем дело, наконец?
— Ты не шуми, не шуми,— примирительно заметил Дараев и, поискав глазами, показал Шукаеву на зеленый абажур настольной конопляновской лампы, которую Гоголев давно отдал им для ночной работы.
— Какого она цвета?
— У тебя все дома? — Жунид покрутил возле виска пальцем.— Ты, что, вообразил, будто я дальтоник?
— Не злись. Скажи лучше — какого цвета плафон?
— Зеленый, черт подери! Зеленый! — заорал Шукаев и пошел на Вадима.— Отдай сейчас же перстень!
Дараев открыл было рот, собираясь возразить, но промолчал. Он терялся в догадках. Разжал ладонь и протянул Жуниду кольцо. В солнечном луче, бившем из окна, оно изумрудно сверкнуло граненым камнем.
— Что? Час от часу не легче!
Жунид тоже подбежал к окну, поднес перстень к самому свету: камень блестел, искрился густо-зеленым сочным цветом.
Щукаев в нервном шоке сел на диван, провел рукой по глазам.
— Вчера, Вадим, камень в кольце был другой. Я готов поклясться. Темно-красный. У меня есть свидетель — Семен Дуденко. И я не дальтоник, можешь не волноваться. Но объяснить всю эту чертовщину я не могу...— Он снова стал крутить перед глазами кольцо, потер камень пальцем.— Может, он там как-нибудь поворачивается? Как лампа Аладина? С сюрпризом, так сказать?
Но самоцвет сидел в своем гнезде плотно, словно слившись с мельхиоровым шишаком, венчающим кольцо.
— Если тут и есть какой-нибудь секрет,— сказал Дараев,— то нам с тобой не разобраться. Нужен ювелир.
— Вот мы к нему сейчас и поедем,— согласно кивнул Жунид.— Иди умывайся, перекусим в столовой, захватим Арсена и — в переулок Псыжский. К его степенству Самуилу Исааковичу.
Пока Дараев умывался у раковины, расположенной в углу комнаты, Жунид кое-как запихал в свой портфель подшивку «Терских ведомостей» и книгу о монарших драгоценностях.
Арсен (ему два дня назад Леонтьев дал для жилья другую комнату: втроем им было тесновато) пришел сам, подтянутый, начищенный, готовый выполнять новые поручения своего шефа.
— Молодец, что явился без зова,— сказал Жунид, пожимая ему руку.— Сейчас — завтракаем и едем к Чернобыльскому! По дороге я расскажу тебе и Вадиму все, что знаю и о чем догадываюсь по делу о краже кольца. А в Дербент мы с тобой завтра поедем вдвоем.
— Правда? Вот это здорово, Жунид Халидович! Да с вами я...— он запнулся и умолк, зная, что Шукаев словесных излияний не терпит, да и сам Арсен обычно бывал молчаливым и сдержанным.
— Я думаю,— твердо сказал Шукаев,— что в Дербенте и будет финал.— Все дороги ведут туда. Но... «посморкаем», как говорит Зубер Нахов.
* * *
По дороге Жунид сдержал свое обещание и рассказал им все, что знал и предполагал по поводу кражи кольца.
— Так вот зачем тебе понадобились архивные газеты и этот фолиант из хранилища,— сказал Вадим Акимович, покачивая головой.— Ну, и скрытный же ты, брат. Сколько я тебя знаю, вечно вот так про себя что-то маракуешь, а нам — ни слова...
— Поэтому, наверно, и зашел в тупик,— недовольно отозвался Жунид, выбросив догоревшую папиросу в приспущенное окошко машины.— Понимаешь, Вадим, мы бессовестно медленно движемся вперед. Это меня беспокоит. Ты не хуже меня знаешь, что делается сейчас на фронте. Фашисты у стен Смоленска, под Киевом, наша армия предпринимает буквально героические усилия, чтобы как-то остановить
немцев и стабилизировать положение, а мы...
— Перестань хандрить,— тоже нахмурился Дараев.— Мы делаем, что в наших силах. И с удовольствием ушли бы на фронт, пусть даже в самое пекло, только бы твердо знать, что делать сию минуту, как поступить завтра. А мы копаемся в дерьме и вынуждены идти наполовину вслепую, с завязанными глазами. Это тоже не очень-то легко... Скажи честно, ты разве не подавал рапорта?
— Подавал,— признался Жунид.
— Ну, и что?
— Вызвал Геннадий Максимович Воробьев, продрал с песочком, сказал: не позволено дезертировать. Сейчас, мол, когда столько уже известно, бросать расследование равносильно дезертирству.
— Вот видишь.
— А ты что примолк, Арсен? — спросил Шукаев у сосредоточенного, ушедшего в себя Сугурова.— О чем задумался?
— О бриллианте, Жунид Халидович. Я вспомнил фразу Нахова, произнесенную им в беседке у барона. Как вы сказали называется эта пара камней персидского шаха?
— «Две капли воды».
— А Зубер Нахов заявил Феофану, что ювелир Омар Садык ищет «вторую каплю»... Я это точно запомнил: «вторая капля».
— А ведь верно,— оживился Шукаев.— Теперь и я вспомнил. Ты говорил. Просто у меня из головы вон. Так ты думаешь?..
Сугуров слегка порозовел. Внимание такого человека, как Жунид Халидович, всегда приятно.
— Я... не знаю. Но... Если были «Две капли», то могла быть и первая и вторая..'.
— Логично. Очень даже. Мы преподнесем это Чернобыльскому,— потер руки Жунид.— Посмотрим, как он отреагирует.
... Реакция бывшего ювелира превзошла все ожидания. И если бы в то утро кто-нибудь из них — Жунид, Вадим или Арсен — правильно ее истолковали и, не дав старику опомниться, потребовали объяснений, может быть, разгадка была бы у них в руках гораздо раньше, чем они ожидали.
Но беда в том, что бывают в жизни положения, когда поведение человека может иметь несколько побудительных причин и не всегда удается криминалисту определить ту единственную, которая и ведет к раскрытию тайны.
Принял их Самуил Исаакович на той же веранде, где все оставалось без изменений со времени последнего их визита на Псыжскую, пять. Стол — у окна, еще более разросшаяся виноградная лоза, кушетка у стены, запах свежей масляной краски,— старик покрасил пол на веранде,— и густой аромат распускающихся роз на прямоугольной клумбе перед входом в дом.
— Чем могу служить, молодые люди? — засуетился он, двигая стулья.— Честно говоря, уж и не знаю... Невже ж опять за то колечко будете спрашивать? Так я ж и не видал его, что могу исделать, когда не видал?
Они сели. Жунид достал из кармана кольцо, но держал его пока в кулаке, у себя на коленях, и смотрел в упор на Чернобыльского, сидевшего напротив него.
— И что вы на меня так смотрите? — заерзал наконец ювелир.— Скажите сразу.
Шукаев медленно поднял руку, все так же не сводя сурового взгляда со старика, разжал ее и спросил, отчетливо произнося каждый слог:
— Довольно притворяться, Самуил Исаакович, вы в прошлый раз солгали нам относительно цели вашей поездки в Дербент Вы все еще надеетесь найти «вторую каплю»...
Сначала, увидев кольцо, Чернобыльский подался всем телом вперед, словно хотел отнять его у Шукаева, потом как-то обмяк, ссутулился, и в склеротических глазах его появились слезы бессилия.
— Отвечайте!
— Так что ж... что ж отвечать-то,— бессвязно пролепетал он и трясущейся рукой полез в боковой кармашек летнего чесучевого пиджака. Долго не мог отвинтить крышечку футляра с валидолом, потом, наконец, достал таблетку и, положив ее под язык, несколько минут сидел молча, закрыв глаза.
Они ждали.
Чернобыльский прижал ладонь к левой стороне груди, глубоко вздохнул, покатал таблетку языком во рту и открыл глаза.
— Так и убить старика недолго,— сказал он, открывая глаза.— Разве ж можно?
— Мы хотели бы получить ответ, Самуил Исаакович,— напомнил Жунид, тоже понижая голос.— Ваше волнение..
— И не говорите за мое волнение,— старик, кряхтя и охая, облокотился о край стола.— Я старый больной человек, молодые люди, так разве ж долго, спрашиваю я вас, растревожить мое слабое сердце..
— Что вас взволновало?
— Я золотых дел мастер, господа хорошие, хоть и давно не у дел. А вы знаете, что такое настоящий ювелир, который видел, имел и держал в руках столько, что хватило бы на несколько роскошных жизней!
— Самуил Исаакович,— строго заметил Дараев,— нас не интересуют ваши воспоминания.
Старик слабо махнул рукой.
— То ж разве воспоминания? . Вы спрашиваете — я отвечаю И не перебивайте меня, молодые люди..
Жунид сделал знак Вадиму Потерпи, мол.
— Пожалуйста, говорите.
— Так вот. Отчего я разволновался? А как вы думаете? Хотя и другая жизнь теперь, и все то, что имело когда-то свою цену, нынче той цены не имеет, но я-то человек старого времени... И нового из меня не исделаедць. Вы сказали,— он посмотрел на Жунида,— «вторая капля»... Чтоб вы знали, прежде и камни имели свои имена. Алмаз, который у меня украли в девятьсот четырнадцатом году, имел название «вторая капля». По-арабски — «Катрантун таниятун». Я, грешным делом, когда вы достали свое колечко и сказали те слова, подумал, что у вас в руке мой камешек. Чуть Богу душу не отдал. Уж поймите меня, старика, молодые люди...
— А этот перстень вы никогда не видели? — снова раскрыл ладонь Шукаев.
Старик даже не стал смотреть на кольцо.
— Нет, не видел. Дешевые побрякушки — не по моей квалификации,— он снова прикрыл веки и потер грудь рукой.
Наступила долгая пауза. Жунид не прерывал ее, наблюдая за Чернобыльским. Все было как будто правильно и объяснимо. Именно такой, наверно, должна быть реакция человека, некогда владевшего баснословным богатством и под старость вдруг снова увидевшего его отблеск.
Но Шукаева смущало одно обстоятельство. Ему показалось, что уже после сердечного приступа он заметил в глазах ювелира жадный блеск... при виде кольца. Этот мимолетный взгляд был или не был? Может быть, он — плод его воображения?..
И тогда случилось неожиданное. Чернобыльский, вроде бы окончательно оправившись, попытался встать, но рука, которой он оперся на стол, вдруг бессильно, вяло согнулась в локте, ювелир, побледнев, снова рухнул на стул. Если бы его не поддержал Сугуров, он бы свалился на пол.
Они осторожно переложили его на кушетку. Арсен помчался к ближайшему телефону — вызывать «Скорую помощь».
Это был инфаркт.
Поскольку старик жил один, его отвезли в городскую больницу: дома его не с кем было оставить. Дараев запер входную дверь и передал ключ врачу «Скорой».
— Ну, как вам все это нравится? — спросил Жунид, провожая взглядом удалявшуюся машину.
— Никак,— за двоих ответил Дараев.— Я ему не верю. То есть, не сомневаюсь, что его хватил удар, но ему самому не верю...
— Я тоже,— кивнул Шукаев.— У меня такое впечатление, что мы еще услышим об этом алмазе...
— Выходит, зря ты протаскал и газеты, и книгу,— Дараев показал на распухший портфель, который Жунид держал в руках.
— Выходит, зря. Кстати, возвратишь сейчас и то, и другое в библиотеку.
— А какая, собственно, разница между алмазом и бриллиантом? — спросил Вадим Акимович.
— Только в отделке. До пятидесяти граней — алмаз, более пятидесяти — бриллиант.
— Ты, я вижу, поднаторел в этих делах,— уважительно сказал Дараев.— А карат? Сколько это?
— Около 206 миллиграммов...
— Значит, двадцать шесть с половиною каратов, это больше пяти граммов? Ничего камушек, а?
— Да,— без улыбки сказал Жунид.— На такой пару танков запросто можно было бы построить...
— Ну, что, поехали?
— Едем. Ты, Вадим, пока я займусь с Паритовой и завмагом, отыщи Итляшева и пасечника. Я почти уверен, что они видели именно Бекбоева с накладной бородой, но нам нужно их документальное опознание. И еще — побывай в театре. Проверь, нет ли какой-либо связи между Паритовым и Улитой. И он, и она работают вместе...
* * *
Фатимат Паритову Шукаев видел впервые. До сегодняшнего дня он не считал упущением со своей стороны то, что после Бондаренко не подверг ее повторному допросу. В документах, оформленных бывшим начальником черкесского угрозыска, все было грамотно с точки зрения процессуальной и предельно ясно. А времени и без того не хватало.
И только сегодня Жунид подосадовал на себя: никогда, никому и ни в чем нельзя доверять, когда ведешь расследование. Даже самые дотошные, а Сергей Тимофеевич был еще человеком точным и аккуратным, могут допустить недосмотр или не проявить должной настойчивости. Правда, и Бондаренко не слишком доверял показаниям продавщицы, но это не было отражено в материалах дела, и Жунид об этом ничего не знал.
Словом, по мнению Шукаева, занятого тогда главным образом убийством Барсукова и Кумратова, не было необходимости в повторном допросе Паритовой.
Теперь — дело другое. Теперь был перстень, а человек, ударивший продавщицу камнем — Зубер Нахов — сидел в КПЗ управления. Когда привели Фатимат, явившуюся по вызову (заведующего с ней не было), Жунид посадил ее на стул напротив себя и начал безо всяких предисловий:
— Опишите кольцо, которое было похищено в вашем магазине перед майскими праздниками.
— О Господи! — с деланным возмущением воскликнула она.— Опять это несчастное кольцо! Знаете, мы с мужем ничего от вас не хотим. Ну, не поймали вы этих бандитов сразу и — Бог с ними. В конце концов, перстень давно списали...
— Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
— Я уже говорила: большое массивное кольцо с зеленоватым камнем, довольно большим... мельхиоровое. Вот и все... А хлопот из-за него...
Она стала сетовать на беспокойство, причиненное ей милицией, ее мужу и заведующему.
Жунид плохо слушал, с интересом разглядывая, ее наряд.
Белоснежное крепсатиновое платье, дорогие, тоже белые, лакированные туфли, пальцы на руках — в кольцах, в мочках ушей — золотые сережки. Не много ли? Зарплата у нее и у ее супруга скромная. Откуда же средства? Спекуляции с драгоценностями? Но ревизией ничего обнаружено не было. Надо заняться, стоит заняться.
Он открыл ящик стола и, достав перстень, демонстративно положил его на стекло перед Паритовой.
Но не всякий раз мельхиоровое кольцо лишало людей душевного равновесия, как это случилось с Самуилом Чернобыльским.
Фатимат и бровью не повела.
— Нашли? — прикрыв ладошкой зевок, спросила она. Жунид молчал.
Она взяла кольцо, примерила на палец — оно болталось — было велико, и положила на место.
— Это оно?
— Да,— без колебаний ответила Паритова, встретилась с ожидающим взглядом Жунида и... забеспокоилась.
— А бандиты? Их вы тоже... поймали? — румянец медленно сходил с ее полных щек.
«В чем дело? — промелькнуло в голове у Шукаева.— Чего она испугалась?»
Он продолжал молчать. Открыл нижний ящик стола, нагнулся так, чтобы она не видела, отобрал из пачки фотографии Зубера и Парамона и, выпрямившись, показал ей.
— Они?
Паритова побледнела еще больше. Однако тотчас же растерянность, написанная на ее лице, сменилась надеждой.
— Но... это же старые снимки. Он тут совсем молодой...
— Значит, вы одного узнали? Которого?
Паритова отрицательно покачала головой. Видно было, что она изо всех сил старается сдержать волнение. И Жунид рискнул:
— Я могу устроить вам встречу с одним из них, с Зубером Наховым. Он нами арестован,— и показал фотографию.
Она разрыдалась.
Шукаев, вовсе не ожидавший такого пассажа и больше всего на свете боявшийся именно женских слез, неловко принялся ее утешать:
— Ну, что вы, в самом деле... Зачем же? Выпейте водички... Вот.
Разливая воду на подол платья, она отпила глоток.
— А теперь расскажите, почему вы и ваш муж скрыли от нас, что знакомы с Наховым? Почему кража кольца была так символически обставлена? Они мстили вам? За что?
Он видел, что ей нельзя дать опомниться, и импровизировал на ходу — для него это не составляло труда, поскольку он так много и так часто перебирал в уме все обстоятельства дела, что в вариантах и домыслах, недостатка у него не было Он давно подозревал, что камень, обернутый в платок,— это орудие мести. Паритову хотели наказать за что-то. Как и сыровара Сахата Кабдугова. Но за что?
— Я боюсь, боюсь...— она опять заплакала и размазала платком краску с ресниц.
— Вам нечего бояться. Поймите же, страх — плохой советчик. Расскажите все, и мы поможем вам. .
Паритова закрыла руками лицо и некоторое время сидела неподвижно. Потом медленно отняла от лица руки, вытерла глаза, еще больше испачкав щеки и лоб,— Жунид с трудом сдержал улыбку, такой комично-жалкий был у нее вид,— и вздохнула.
— Хорошо. Я расскажу.
Говорила она торопливо, часто сбиваясь и хныча, Жунид подбадривал ее и взглядом, и репликами, в душе ругая себя последними словами за то, что не занялся ею раньше. Завертелся, не хватило сил и времени. Может быть, он вообще переоценил свои силы?
К черту самокопание, самобичевание и прочие интеллигентские штучки. Он тряхнул головой. Работать надо.
Из сбивчивого, постоянно прерываемого «охами» и «ахами» рассказа продавщицы, которая — он, разумеется, это уловил — всячески пыталась обелить и себя, и своего мужа, Шукаев узнал о знакомстве Умара Паритова с человеком, который однажды привлек его внимание на базаре тем, что продавал шелковые дуа, кавказские амулеты, вышитые тесьмой и золотыми нитками. Горянки, особенно пожилые, бойко их покупали. Паритов через некоторое время встретил его на рынке еще раз и случайно заметил, что помимо амулетов; он изредка доставал из заплечного мешка другой товар — золотые кольца, бусы, браслеты ручной дагестанской работы.
Умар попробовал прицениться к безделушкам — они оказались сравнительно недороги. Решив, что вещи краденые, Паритов все же купил кольцо и серьги. Подарил их жене. А та показала Чернобыльскому, к услугам которого магазин часто прибегал, затрудняясь в оценке вещей, поступающих в скупку.
Старый ювелир достал лупу, долго рассматривал камни, затенял их ладонью, подносил к свету и, наконец, сказал с коротким дребезжащим смешком:
— И надо же! А я, грешник, думал, при Советской власти перевелись такие умельцы... Стекляшки это. Натуральные стекляшки, чтоб я пропал. Надули, Фатимат, твоего благоверного. И где он их взял?
Так выяснилось, что незнакомец, промышлявший амулетами (позднее он назвал свое имя — Зубер Нахов), приторговывал еще и фальшивыми драгоценностями. Паритов быстро смекнул, что убыток, понесенный им на первой покупке,— пустяк, мелочь, по сравнению с выгодами, которые сулит ему полюбовное сотрудничество с Зубером. Договорились они очень быстро, и деньги рекой полились в карман Нахова и его хозяина (Умар понимал, что тот не сам изготовляет «товар»), а немалая толика их попадала, конечно же, в мошну Паритова.
Жену он сначала не посвятил в тайну дополнительного источника доходов, сдавая в скупку безделушки с поддельными камешками через подставных лиц, а потом здраво рассудил, что безопаснее и дешевле обойтись без посредников.
Поначалу Фатимат была немного напугана, но вскоре легко примирилась, если не с «укорами совести» (или страхом расплаты, что гораздо точнее), то, по крайне мере, с возросшими возможностями их домашнего бюджета.
Все шло гладко, пока Зубера Нахова не сменил другой человек, о чем Умар был поставлен в известность заранее. Во время очередной деловой встречи Зубер показал Парито-ву желтый фуляровый платок с вышитыми монограммами и велел рассмотреть его внимательнее.
— Мне надо пока припухнуть,— сказал Зубер.— Вместо меня придет другой. Узнаешь его по такому вот платку. Понял?
— А что случилось? — забеспокоился Умар.
— Да не дрейфь ты. Ничего страшного. Отсидеться мне надо. Тут, говорят, в наших краях, один старый мой знакомый шпик объявился. За мной ничего нет, но с ним лучше мне не встречаться.
— А кто он?
Зубер помедлил.
— А... и тебе не вредно знать. Майор Шукаев — запомни. Лучше с ним на одного коня не садиться. Так что, смотри. Усек?
Через три дня, в условленный день, на черкесском рынке появился новый продавец амулетов, одетый не по-горски и не по-европейски. Мешком висел на его худой нескладной фигуре восточный халат, на голове феска. Лицо грубое, словно тесаное топором, и огромные уши. Умар в первый же день окрестил его про себя «Ослиное ухо». Назвался он Сату Кади и показал фуляровый платок в качестве пароля.
В недобрый час состоялось знакомство. Нахов был прост и Покладист, а этот...
Началось с того, что «Ослиное ухо» чуть ли не вдвое против прежнего взвинтил цену.
— Я тоже жить должен,— заявил он без обиняков.— Не ты один хлеб с маслом жрать хочешь.
Паритов в первый раз стерпел, заплатив все сполна, а во второй — наотрез отказался.
— Не дам,— сказал он.— Я тоже рискую. Немного накину и на том сойдемся.
— Дашь,— угрюмо просипел Сату Кади.— Иначе худо тебе будет.
На том первое столкновение кончилось. Сату Кади исчез, не оставив Умару привезенные из Дагестана украшения. Некоторое время Паритовым пришлось посидеть на мели. Именно тогда — Умар помнил это — появился у них в скупке мельхиоровый перстень.
Сату Кади (Жунид, разумеется, догадался, что это был не кто иной, как Хапито Гужмачев) вновь показался через три дня. Пришел прямо в магазин и стал рассматривать витрины с выставленным товаром. Особенно долго он вертелся возле той витрины, где блестело зеленоватым камнем мельхиоровое кольцо.
Фатимат основательно перетрусила: и зачем «Ослиному уху» понадобилось так открыто показываться в магазине?
Уходя, Хапито еще раз пригрозил и посоветовал, пока не поздно, взять безделушки по цене, которую он сам назначил три дня назад.
Паритов не согласился. Он уже вошел во вкус сытой денежной жизни, которую с лихвой обеспечивали махинации с поддельными камнями. Он почувствовал свою силу и не хотел уступать.
Увы! Умар Паритов не знал, на что способен Хапито Гумжачев, не знал, какие законы царят в той среде, с которой ему теперь приходилось иметь дело.
Прошло еще два дня, и Фатимат с разбитой головой отвезли в больницу, а мельхиоровый перстень исчез.
Она знала только того, который ее ударил. Это был Зубер Нахов. Его приметы она, как могла, исказила в своих показаниях, данных Бондаренко, понимая, что арест Нахова повлечет за собой и ее разоблачение.
Кончив, Фатимат с шумом выдохнула воздух, словно испытала мгновенное облегчение. Ей и в самом деле стало легче: пусть осудят, а этого ни ей, ни Умару не избежать, но хоть кончится постоянное ожидание расплаты, которая неизвестно откуда последует — то ли со стороны закона, если откроются спекуляции фальшивыми украшениями, то ли со стороны преступников, в чью паутину они оба попали так бездумно и неосмотрительно.
— Как ваш муж узнал адрес Омара Садыка? — спросил Шукаев.
— Однажды у нас ночевал Зубер,— уже спокойно ответила она.— Напился. Умар нашел у него в кармане записную книжку. На одной из страниц были инициалы О. С. и адрес. Умар тогда искал способа избавиться от третьих лиц. Он хотел найти самого изготовителя и получать вещи из первых рук. Ну, и поехал...
Она уже не плакала, не манерничала, только терла мокрым носовым платком покрасневший висок и заискивающе смотрела в лицо Жуниду.
— Что же теперь нас ожидает?
— Это решит суд,— сказал Шукаев.— Но чистосердечное признание, хотя и порядком запоздавшее, вам зачтется. С вас и вашего мужа мы, разумеется, возьмем подписку о невыезде. В магазин пришлем ревизора: с ним вместе уточните, какие украшения по скупке прошли с фальшивыми камнями. Потом каким-либо образом известим покупателей. Деньги им будут возвращены, конечно, за ваш счет. Опись вашего имущества и конфискация наиболее ценных вещей и золота будет произведена сегодня же, еще до вашего возвращения домой. А вы пока сядете вот здесь,— он показал ей на маленький столик сбоку,— и подробнейшим образом письменно изложите все, что мне сейчас рассказали.
Он позвонил и отдал распоряжения дежурному. Организация ревизии, опись и конфискация поручались лейтенанту Абдулу Маремкулову. Заведующего ювелирным ларьком теперь можно и не приглашать: он ему больше не нужен.
Паритова опять заплакала.
— Успокойтесь. Выпейте еще воды и садитесь — пишите.
* * *
В тот же день все Черкесское управление НКВД и угрозыск, кроме дежурного взвода, провожали лейтенанта Семена Родионовича Дуденко на фронт. Рапорту его был дан ход гораздо скорее, чем предполагал Жунид.
Семен получил утром повестку и, не застав в управлении ни Шукаева, ни Дараева, ни Сугурова — они уже уехали к Чернобыльскому,— стал собираться.
Вещмешок с запасом еды на дорогу и парой белья, планшет, проездные документы и продовольственный аттестат — вот и все сборы.
Бравый, сияющий, в лучшем своем обмундировании, с серой скаткой через плечо, он стоял сейчас на перроне, запруженном людьми, в окружении своих сослуживцев.
— Ну, что пожелать тебе на прощанье, Сеня? — сказал Жунид, впервые так назвав своего подопечного, и Дуденко порозовел, поняв и оценив это простое, почти отеческое обращение.— Бей фрицев как следует... не забывай нас. Может, и мы долго не засидимся. .
— Семен не подкачает,— сказал Гоголев,— он парень, что надо. И кавалерист отменный... Конной разведке такие нужны...
— Как ребята в твоем взводе? — спросил Вадим Акимович.
— Еще не знаю,— ответил Дуденко.— Вроде, нормальные ребята. Все молодые. Рассыпались тут по перрону. Прощаются...
Было все, что полагается в таких случаях. Шум, смех, слезы. Девушки в белых платьях с букетами цветов в руках, запах сена и лошадиного пота из специальных вагонов с оборудованными заранее стойлами, оркестры, среди которых выделялась своей синей формой музкоманда милиции.
Состав из теплушек, на дверях которых мелом было написано: «Вперед, на врага!», «За Родину!», «Смерть фашизму!»,— стоял на втором пути. Весь перрон, первый путь и платформа между вокзалом и эшелоном, до отказа забиты толпой, возгласами, окликами, звуками сводного оркестра, нестройно, несыгранно грянувшего походный марш
Потом был короткий митинг.
Ораторы поднимались на небольшую, обтянутую красным сатином трибунку, говорили кратко, но взволнованно, без шпаргалок. Слова шли от сердца и, слушая их, каждый думал о своем и все думали об одном, потому что здесь, на вокзале, совершалось событие, которое касалось всех, всей страны — люди шли на войну.
Геннадий Максимович Воробьев, открывавший митинг, дал слово Гоголеву.
Виктор Иванович пожелал всем счастливого пути, передал наказ тех, кто пока остается,— гнать зарвавшегося врага прочь с нашей земли. От управления уезжало еще пять человек, кроме лейтенанта Дуденко, и Гоголев, назвав всех поименно, заканчивая свою маленькую речь, сказал:
— ... Мы в них уверены. Сегодня мы посылаем фронту самых молодых, самых умелых, все они — отличники боевой и политической подготовки, великолепно сдали нормы ПВХО и ГТО, имеют значки «Ворошиловский стрелок», отличные кавалеристы... До свиданья, дорогие товарищи, друзья, коллеги. Счастливой дороги — удачных, победных боев вам!
Когда митинг кончился и старый станционный колокол медно и протяжно дал третий звонок, толпа устремилась к теплушкам. Полетели в воздух цветы, напутствия, последние пожелания...
Жунид, Вадим и Арсен уже попрощались с Семеном, который стоял в проеме открытой двери вагона и махал им фуражкой. Его провожали только друзья. Родных у него не было, девушки еще не завел.
Поезд медленно тронулся и, пока он выехал за пределы станции, толпа, постепенно редея и отставая, еще тянулась за ним, трепеща лесом поднятых рук, машущих вслед эшелону.
— Сколько еще будет таких прощаний,— грустно сказал Жунид и вздохнул.
— Пойдем?
— Пойдем.
Они пошли молча. И каждый в душе завидовал лейтенанту Семену Дуденко.
Только возле самого управления Дараев нарушил молчание:
— Ты извини, Жунид, я не имел времени сказать тебе — прямо на вокзал прибежал...
— О чем?
— В театральной гримерной у Щеголевой я нашел костюм, в который, по-моему, обряжался Гумжачев: халат, феску, чувяки и кушак. Все это было в узле, в шкафу, за всяким барахлом...
— Ты передал в техэкспертизу?
— Конечно. В театре взял администратора и актера одного — там репетиция шла — в понятые. Изъял по форме, протокол составили...
— В этом я не сомневался,— кивнул Шукаев.— Еще что у тебя? Как Итляшев и Юсуф?
— Охотник узнал Рахмана, хотя и не сразу, Юсуф сомневается. Бричка, говорит, быстро проехала.
— Ты им фотографии показал?
-Да.
— А как Умар Паритов?
— Поговаривают в театре, что он неравнодушен был к Улите. Впрочем, вокруг нее многие увивались.
— Хорошо. Ее допрос придется завтра вести тебе. Если успеешь, можно и сегодня. Хотя нет, дождись результатов экспертизы вещей из театра, покажи их сначала Нахову, а потом уже припрешь к стенке Улиту. Она клянется, что не знает Хапито... В общем, не мне тебя учить.
На город опустились лиловатые летние сумерки. Небо было бледно-сиреневым, а дома, крыши, станционные пакгаузы, тянувшиеся вдоль улицы, по которой они шли, уже потеряли резкость очертаний, окутались вечерней мглой.
— Мне что делать сегодня, Жунид Халидович? — спросил Арсен.
— Сейчас возьмешь на завтра два билета до Дербента. По-моему, одиннадцатичасовым нам удобнее. В девять я с Гоголевым должен быть у Геннадия Максимовича.
— Интересуется секретарь? — спросил Вадим Акимович.
— Да. Торопит.
— Хорошо Семену,— мечтательно заметил Сугуров.
— Да-а-а...
— Ну,— остановился Жунид у поворота улицы.— А теперь я вас покину.
— Далеко, если не секрет? — Дараев сказал это шутливо-поддразнивающим тоном безо всякого умысла, но Жунид мгновенно покраснел и благословил темноту: смущения его никто не мог видеть.
— Нет, недалеко,— как можно безразличнее сказал он.— Мы с Зулетой Хасановной должны пойти к Бекбоеву. Уже два дня, как ему сделали операцию. Я просил посмотреть его...
Шукаев козырнул им и повернул за угол.
Если бы Дараев и Сугуров задержались, то, возможно, увидели бы, как от стены дома отделилась высокая темная фигура. В некотором отдалении она последовала за Жунидом, стараясь держаться теневой стороны.
Неизвестный шел за ними от самого вокзала.