1
Ранняя весна. Первые нежно-зеленые листочки на молодых деревьях. Под одним из них мочится вышедший на утреннюю прогулку огромный дог — невероятно долго, застыв с поднятой ногой, как изваяние. Томек (мы познакомимся с ним в одной из следующих новелл) снимает с цепи тележку, на которой развозит молоко. Солнце уже взошло — окна и балконные двери залиты красноватым светом. Одно из таких красных окон открывается. Молодая девушка глубоко вдыхает свежий весенний воздух.
2
Анке двадцать лет; она небольшого роста, с чересчур полной, пожалуй, грудью, правильными чертами лица и улыбкой, при которой верхняя губа вздергивается чуточку слишком высоко, а на щеках появляются ямочки. Про таких, как она, долго говорят: «девушка». Надышавшись свежим воздухом, Анка закрывает окно. Посреди комнаты стоит тяжелый рюкзак: по-видимому, кто-то собирается уезжать. Анка, еще в ночной рубашке, передвигает рюкзак. Наливает в прозрачный кувшинчик воду, крадется к двери… «Мужская комната»! Кульман, кальки с чертежами, пепельница, полная окурков, бумажник, билет на самолет… Анка ставит кувшинчик и разворачивает лежащие на костюме носки. Так она и знала: один длинней, другой короче. Отложив носки, Анка берет кувшинчик и подходит к кровати. Михал спит без пижамы, укрытый только до пояса. Ноги торчат из-под одеяла, одна рука закинута под голову. Анку всегда умиляет вид спящего Михала. И неспящего, вероятно, тоже. Присев на корточки возле кровати, она пристально вглядывается в лицо отца. Кувшинчик держит в вытянутой руке над его головой. Михал открывает глаза, смотрит на Анку: он еще толком не проснулся. Анка с улыбкой наклоняет кувшинчик. Вода льется Михалу прямо на лицо. Он вопит, натягивает одеяло, потом осторожно высовывает голову. Хочет встать, и тут Анка выливает на него остаток воды. Михал мокрый; Анка прячется в ванной; Михал отыскивает в кухне кастрюлю, наполняет ее водой, подходит к двери ванной, дверь заперта, тишина.
Михал: Анка, я спешу.
Анка. Папа, не надо!
Михал говорит серьезно.
Михал. Я спешу. Открой.
Анка. Обещаешь?
Михал. Открывай!
Анка, услышав в голосе отца раздражение, медленно открывает дверь. Михал, нахмурившись, стоит на пороге. Худощавый, светловолосый, ясноглазый, он ничуть не похож ни на стареющего ловеласа, ни на «вечного» мальчика. Вытащив из-за спины свою кастрюльку, врывается в ванную.
Михал. Чистый понедельник?
Анка. Папа, не надо…
Михал. Чистый?
Анка. Я не успею высохнуть. Опоздаешь на само…
Михал с размаху выплескивает на нее всю воду из кастрюли. Анка включает фен, который тут же перестает работать. Она давит на кнопку, щелкает выключателем на стене: свет есть. Идет на кухню, но и там ничего не получается. Стоит в растерянности, с испорченным феном и мокрыми волосами.
Михал. Адам должен зайти, отдашь ему эти чертежи.
Анка. Я мокрая.
Михал. Тогда не надо ехать.
Анка пытается уложить волосы; она уже в брюках и серой блузке, без лифчика.
Михал. Ты так ходишь?
Анка. Папа… все так ходят. Никто сейчас не носит лифчиков.
Михал прячет документы, потом выдвигает ящик тумбочки. Там полно разных предметов, которые вряд ли могут заинтересовать женщину: старые часы, циркули, сломанные угольники, однако в самом низу лежит выцветший желтый конверт, на котором что-то написано. Михал, поколебавшись, оставляет конверт на месте, прикрыв сверху какими-то мелочами.
Анка (за кадром). Твою мать! Папа!
Михал. Ты обещала не выражаться, по крайней мере до…
Анка. Да у меня ключи пропали!
Михал. Возьми мои. Вчера… я же тебе не открывал, ты сама вошла?
Анка. Сама. Я могла их оставить в замке, а кто-нибудь взял.
Михал. Могла.
Анка. Теперь мне будет страшно.
Михал. Где ты раздевалась?
Отодвигает кресло, стоящее возле кровати у Анки в комнате, находит лифчик, бросает ей.
Анка. Мне будет страшно!
Михал. Я же ищу. Да и не будешь ты одна…
Анка. Ты о чем?
Михал. О том, что, если кого-нибудь сюда приведешь… Ярека или еще кого… тебе нечего будет бояться.
Анка. Не уверена, что я кого-нибудь приведу.
Оба одеваются.
Михал. Что мы вчера ели? Хлеба не было…
Анка. Я принесла булки.
Михал, уже навьючивший на себя огромный рюкзак, идет на кухню и с торжеством вытаскивает из хлебницы связку ключей.
3
Из автобуса в международном аэропорту выходят Анка и Михал.
4
Стойка, где производится таможенный досмотр.
Анка. Не будешь бояться?
Михал. Буду. Может, удастся заснуть.
Умолкают: обычная неловкость при прощании.
Анка. Не люблю, когда ты уезжаешь. Эта куртка не слишком теплая?
Михал прижимает к себе Анку, гладит еще влажные волосы.
Анка. Чуть не забыла… Я тебе выписала кое-что из энциклопедии. Литература, живопись, история… население, главные города… Черт, я ведь еще хотела посмотреть, кто там во главе государства…
Михал. Я знаю, доченька.
Анка. Пока, папа.
Михал. Держись.
Перед аэровокзалом в маленьком «фиате» сидит симпатичный паренек. Увидев Анку, вылезает из машины, окликает ее, подставляет щеку — безрезультатно.
Ярек. Не поздороваешься? Я жду уже полчаса.
Анка. Привет.
Ярек коренастый, темноволосый, энергичный. Часто смеется — пожалуй, чересчур часто.
Ярек. Я вас видел. Что ж ты не помахала папе платочком?
Анка. Точно.
Быстро выскакивает из машины и бежит на галерею для провожающих; Ярек за ней.
Анка. Нет, подожди там.
Ярек. Я твоему папочке не нравлюсь?
Анка. Нравишься, но все равно подожди.
Ярек. Поедем к тебе?
Анка. Нет.
Ярек. Сегодня нет?
Анка. Сегодня нет.
Анка видит отца, садящегося в автобус. На макушке у него лысина — дома она была почти незаметна.
Анка. Папа!
Лысина замирает, отец машет рукой и знаком показывает, что должен садиться. Автобус уезжает.
Пожилой господин. Жених?
Анка не отвечает. Самолет катится к взлетной полосе.
Пожилой господин. Простите, кажется, мы с вами где-то встречались.
Анка. Да. В клозете.
Пожилой господин. Что, что?
Анка. Встречались, говорю. В сральне в Крыжополе.
Пожилой господин. Простите.
Анка. Ради Бога.
6
Женщина-окулист являет собой классический образец мужика в юбке: короткая стрижка, размашистые движения, низкий голос.
Врачиха. Имя?
Анка. Анна.
Врачиха. Возраст?
Анка. Двадцать.
Врачиха. Студентка?
Анка. Театральное училище, последний курс.
Авторучка врачихи замирает.
Врачиха. Что надо сдавать при поступлении? Мой сын к вам собирается.
Анка. Литература, стихи, проза, песенка…
Врачиха. Это я знаю… Вы какие стихи читали?
Анка. Херберта.
Врачиха. Херберта… Н-да, ему не попасть. Вы красивая. Плохо видите?
Анка. Да. Вчера я смотрела издалека на самолет и почему-то видела только расплывчатое пятно. Потом вспомнила, что номер автобуса могу разобрать только в последнюю минуту. Когда он уже близко.
Врачиха надевает Анке металлическую оправу с одним закрытым окуляром и подходит к таблице с буквами.
Врачиха. Читайте.
Анка. Ф. А. 3. Е. Р. Фазер.
Врачиха. Последние буквы вы просто угадали.
Анка. Да.
Врачиха. И английский знаете?
Анка. Да. Зачем вы их так расположили?..
Врачиха. Заодно проверяю общий уровень.
Анка. Мой отец вчера улетал на том самолете, которого я не видела.
Врачиха показывает на букву в нижнем ряду.
Анка. Не знаю.
Врачиха. Нехорошо, вы правы.
7
Вначале нечетко, а потом — по мере приближения желтого конверта к глазам — все отчетливее Анка видит надпись, сделанную чертежным почерком: «Вскрыть после моей смерти». Она стоит в комнате отца над выдвинутым ящиком тумбочки, потом идет с письмом к себе. Внимательно его разглядывает — вероятно, не в первый раз. Конверт толстый: в нем, по-видимому, много листков. Сняв с лампы абажур, Анка разглядывает письмо на свет — ничего не видно. Конверт тщательно заклеен; Анка пытается отогнуть уголок — безуспешно, нюхает — запах не вызывает у нее никаких ассоциаций. Тем не менее она снова подносит конверт к носу; теперь (если актрисе удастся это сыграть) запах ей что-то напоминает. Звонок в дверь. Анка смотрит в глазок. Видит за дверью деформированную фигуру Ярека с огромной головой и короткими ногами. Он смотрит Анке прямо в глаза, чувствуя её взгляд, просительно наклоняет голову, словно умоляя о благосклонности, Анка улыбается: простой актерский этюд сыгран хорошо и забавно. Ярек прикладывает палец к губам, а затем приближает его к нижней части глазка: палец вырастает до гигантских размеров.
Ярек. Здесь у тебя рот?
Анка. Здесь.
Ярек. Поцелуй. Поцеловала?
Анка. Нет.
Ярек. Ты не была на занятиях. Пришлось пропустить твои сцены.
Анка. Мне нездоровилось.
Ярек. А завтра?
Анка. Завтра приду. И долго ты собираешься тут стоять?
Ярек. Я замерз. С удовольствием выпил бы чего-нибудь горяченького.
Анка. У нас нет газа.
Ярек. Я на тебя посмотрю.
Анка. Меня нет.
Ярек. Ты есть.
Ярек прекращает игру. Грустно улыбается; на искаженном линзой лице улыбка кажется еще печальнее. Анка открывает дверь, Ярек нежно ее обнимает, Анка не отстраняется: скорее из жалости, а не потому, что ей это приятно.
Ярек. Чем я провинился?
Анка. Ничем. Не думай, что все вертится вокруг тебя.
Ярек. Мы можем побыть вместе.
Анка. Я предпочитаю этим заниматься, когда он недалеко. Ему назло. А когда он уезжает и я полностью свободна и могу этой свободой пользоваться… мне становится тошно.
Фактически она говорит это себе. Да Ярек и не слушает, он целует Анкину шею и мочку уха, касается груди.
Ярек. Если тебе грустно или страшно, я могу остаться с тобой…
Медленно опускается на колени, прижимается лицом к животу. Анка сверху спокойно на него смотрит: его ласки ее не трогают.
8
Анка идет через лесок, знакомый нам по первой новелле, там был каток. Лесочек тянется почти до самой Вислы. Анка соскакивает с невысокой ограды, отделяющей лес от пляжа, присаживается на нее, достает из кармана желтый конверт, затем длинные ножницы. Еще раз перечитывает надпись «Вскрыть после моей смерти» — и примеривается ножницами, откуда лучше начать. Она не замечает, что по реке в маленькой белой лодочке плывет молодой человек. Все ее внимание сосредоточено на письме, и она не видит, как молодой человек подплывает к берегу, высаживается и взваливает лодку на спину. Проткнув концами ножниц уголок конверта, Анка медленно, аккуратно его взрезает. Внутри — к Анкиному удивлению — еще один конверт, белый. Вынуть его Анке удается с трудом: конверты почти одинакового размера. Белый тоже плотно заклеен, и надпись на нем есть: «Моей дочери Анне», — но почерк явно другой: буквы закругленные, ровные, выведенные женской рукой. Белый конверт тоже старый, да и белым его трудно назвать: края уже пожелтели от старости. Молодой человек, словно не ощущая тяжести своей ноши, приближается к Анке.
Анка подносит ножницы к пожелтевшему белому конверту. Чувствует на себе чей-то взгляд. Поднимает глаза. Молодой человек с лодкой смотрит на нее пристально, не моргая, не изменяя выражения лица. Потом уходит. Анка выпускает из рук конверт и после недолгого колебания начинает негой рыть в песке ямку. Кидает туда длинные ножницы. Потом засовывает белый конверт в разрезанный желтый и засыпает ямку с ножницами песком.
9
Репетиция в театральном училище. Юноши, девушки, преподаватель; Анка с Яреком разыгрывают любовную сцену. Анка, допустим, Лаура, а Ярек — Джим из «Стеклянного зверинца» Уильямса. Лаура наивна, Джим более опытен и уверен в себе. Мы смотрим, как они играют, потом преподаватель подходит к ним и показывает, как это можно сыграть. Оказывается, гораздо, гораздо лучше.
Преподаватель. Это очень просто… Помни, Анка: ты в него влюблена. Как только забываешь, напряжение сразу спадает.
Анка. Действительно… а почему?
Преподаватель. Что — почему?
Анка. Почему я в него влюблена?
Преподаватель морщится: они это уже сто раз обсуждали.
Преподаватель. Он молод, красив. Хорошо играет в регби. Все девчонки от него без ума. Ты тоже, но когда наконец… Не понимаешь? Ярек тебе не нравится?
Улыбки. Все знают, какие у Анки с Яреком отношения.
Анка. Так, средне.
Преподаватель. Ты на сцене. Влюблена в Джима. Сможешь?
Анка. Если нужно…
Преподаватель. Перерыв.
Все разбредаются. Сигареты, треп.
Ярек. Анка, что с тобой?
Анка. Ничего. А что?
10
Анка в кухне задумчиво жует бутерброд. Смотрит на прислоненный к бутылке молока белый, пожелтевшими краями конверт. Вглядывается в надпись: «Моей дочери Анне».
11
Анка роется в секретере Михала. Находит пачку писем. Почерки разные, но ни один не похож на тот, что на белом конверте. Возможно, Анка сама не знает, что ищет. Так мы можем подумать, когда увидим, как она, сидя на полу среди изрядного уже беспорядка, откидывает назад голову и замирает.
12
В подвальном коридоре сумрачно. Сквозь маленькие оконца просачивается слабый свет. Анка идет по коридору осторожно, с опаской. Открывает дверь в принадлежащую им кладовку: видно, что она нечасто сюда заглядывает. Старый детский велосипед, старые деревянные лыжи, картонные коробки, разваливающиеся чемоданы, лошадка-качалка, какой-то халат. Анка вытаскивает большой черный чемодан, некогда элегантный. С трудом открывает заржавевший замок. В чемодане старые книги, папки с книгами, запыленная старомодная косметичка. Ее-то Анка и искала. Она вынимает из косметички расческуу, помаду, зеркальце, измятый носовой платок с цветной каемкой. Судя по виду, всем этим вещам не меньше двадцати лет. В боковом кармашке косметички лежит фотография и набор конвертов и почтовой бумаги. Анка сначала достает фотографию.
На ней две молодые женщины, а за ними двое мужчин на фоне ограды и какого-то деревца. Банальное фото, сделанное на курорте? В санатории? На экскурсии? Люди на снимке одеты так, как одевались в Польше в шестидесятые годы. Анка долго рассматривает снимок. Она, вероятно, не раз его видела, но почему-то ей только сейчас захотелось узнать, кто на нем изображен. На обороте ничего не написано. Анка раскрывает папочку с конвертами — такими же, как тот, белый, который одновременно притягивает ее и пугает. Еще там лежат листки бумаги. Анка вынимает один конверт и один листочек.
13
Анка расчистила свой стол. Положила на него оба белых конверта. Отыскала где-то старое вечное перо и пузырёк с чернилами. Низко склонившись над столом и старательно подражая почерку на заклеенном конверте, выводит на чистом конверте, который нашла в подвале: «Моей дочери Анне». Отодвигает: теперь оба конверта выглядят почти одинаково. Затем разворачивает листок бумаги и, немного подумав, пишет: «Дорогая доченька». От этого увлекательного занятия ее отрывает звонок в дверь. Анка впускает симпатичного толстяка лет сорока пяти в клетчатой рубашке-куртке.
Адам. Привет. Извини, что я без звонка. Михал просил, чтобы я забрал чертежи. Он тебе говорил? Анка приносит из отцовской комнаты рулон; Адам хочет уйти.
Анка. Адам…
Адам. Да?
Анка. Вы с папой давно дружите?
Адам. С института.
Анка. Адам… Какая была моя мама?
Адам. Похожая на тебя.
Анка. Лицом?
Адам. Лицом тоже. И вообще…
Анка. Думаешь, у нее могла быть какая-нибудь… какая-нибудь тайна?
Адам огорошен; Анка это замечает.
Адам. Откуда мне знать.
Анка. Что-то, о чем бы она не хотела мне говорить…
Адам. Она была такая же, как ты. Если бы захотела, сказала.
Анка. Мне было пять дней, когда она умерла.
Адам. Написала бы письмо. А почему ты спрашиваешь?
Анка. Она мне несколько раз снилась. И всякий раз что-то говорила, но не знаю, что.
Адам понимающе кивает.
Адам. Извини… Мне пора… Я зайду, когда Михал вернется…
Анка возвращается к столу с конвертами и уже совершенно уверенно пишет письмо от своей матери себе самой. Закругленные, слегка наклонные женские буквы заполняют страницу.
14
Анка — в очках — стоит на автобусной остановке перед аэровокзалом. Присматривается к проходящим мимо нее людям. Только что прилетел самолет из одной из юго-восточных стран, где курс доллара для нас исключительно выгоден. С галереи, любезничая с незнакомой девушкой, спускается пожилой господин; через минуту из зала прилета выходит и Михал. Согнувшись под тяжестью рюкзака, бредет к остановке, озираясь по сторонам: отсутствие Анки его удивляет. Наконец замечает дочку и радостно улыбается.
Михал. Вот ты где…
С изумлением смотрит на очки.
Михал. Красивые… светлые…
Анка глядит на него без улыбки.
Михал. Что-нибудь случилось?
Анка. Нет…
Михал. Ты как-то странно на меня смотришь…
Анка. «Дорогая доченька…»
Михал. Что, что?
Анка. «Дорогая доченька. Не знаю, как ты выглядишь, когда читаешь это письмо, и сколько тебе лет. Наверно, уже взрослая и Михала нет в живых. А сейчас ты совсем крохотная. Я видела тебя всего один раз, больше не приносили, потому что я, наверное, скоро умру…»
Анка смотрит на Михала, избегая его взгляда. Михал пальцем поднимает ее подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. Анка на мгновение умолкает. Потом зажмуривается. Из-под век у нее выкатываются слезинки. Она продолжает говорить, безуспешно стараясь высвободить лицо, впрочем, не очень-то и стараясь.
Анка. «…Должна тебе признаться, Михал — не твой отец. Кто настоящий отец, не столь уж и важно, это была минутная слабость, глупость и подлость. Уверена, Михал будет тебя любить, как родную дочь, я его знаю и не сомневаюсь, что тебе с ним будет хорошо. Я представляю, как ты там, у себя, читаешь это письмо. У тебя светлые волосы, правда? Тонкие пальцы и нежная шея. Так бы мне хотелось. Мама».
Михал отпускает Анкину голову. Она стоит, понурившись, слегка дрожа.
Михал. Ты должна была его прочесть… когда… когда меня…
Анка. Знаю.
Михал. Тогда зачем?
Снова приподнимает за подбородок ее лицо — на этот раз резко, почти грубо. Анка морщится.
Михал. Зачем?!
Он не в состоянии сдержаться. Размахнувшись, дает Анке пощечину. Только после второго удара Анка заслоняет лицо руками. Люди смотрят в их сторону, Михал овладевает собой. Поднимает рюкзак и решительным шагом уходит.
15
Михал выглядывает из окошка, ищет взглядом Анку. Смотрит на свою руку, которой ее ударил. Он зол на Анку, но и на себя тоже — прежде всего на себя.
16
Анка выходит из такси перед домом, где живет Ярек. Это целый квартал старых невысоких домов еще довоенной постройки.
17
Мать Ярека, женщина лет пятидесяти, уже смирившаяся и со своим возрастом, и с внешним видом, открывает дверь. Квартира небольшая, бедно обставленная.
Анка. Ярек дома?
Мать Ярека принадлежит к разряду женщин, которые подружкам своих сыновей сразу начинают говорить «ты».
Мать Ярека. Его нет… заходи.
Анка. Можно?
Мать Ярека шире распахивает дверь. Убирает с большого обеденного стола увеличительные стекла, разделенный на квадратные отделеньица ящик, в котором лежат листья: она их изучала или описывала.
Мать Ярека. Раздевайся. Может быть, придется подождать.
Анка. Мне холодно.
Мать Ярека окидывает Анку взглядом человека, много повидавшего в жизни.
Мать Ярека. Могу напоить тебя горячим чаем… А хочешь просто рюмочку водки?
Анке такое не приходило в голову; что ж, идея хорошая. Мать Ярека достает графин, рюмки, наливает себе на донышко, Анке почти доверху. Анка нерешительно держит свою рюмку.
Анка. Ярек говорил вам, что… хочет на мне жениться?
Мать Ярека. Выпей.
Обе поднимают рюмки, Анка выпивает водку, не поморщившись, залпом.
Мать Ярека. Говорил…
Анка. Я могу за него выйти. Хоть сейчас.
Мать Ярека. А твой отец?
Анка. Неважно. Да он мне и не отец.
Мать Ярека внимательно на нее смотрит — можно сказать, пронизывает взглядом. Встает и убирает графин в шкафчик.
Мать Ярека. Торопишься. А изменить уже ничего не удастся.
Анка. Да.
Мать Ярека. Чтобы что-то начать, надо сперва покончить с тем, что было.
Анка. Я покончила.
Мать Ярека. Нет. Иначе бы ты так не спешила.
Анка не отвечает. Возможно, она поняла, что мать Ярека права.
Мать Ярека. Хочешь, отвезу тебя в квартиру моей сестры? Впрочем, можешь поехать и без меня, ты, кажется, там бывала. Ярек иногда выкрадывает у меня ключи. Но ему пока ничего не говори. Он тебя любит. Подожди несколько дней. Ну как, поедем?
18
Анка у дверей своей квартиры нажимает и долго не отпускает звонок. Никто не отзывается. Анка съезжает на лифте вниз. Когда лифт останавливается на первом этаже, его дверь открывает Михал. Заходит в лифт, ждет. Анка нажимает кнопку, лифт поднимается.
Михал. Я тебя искал.
Анка. Я забыла ключи.
Лифт останавливается на их этаже, но ни Михал, ни Анка не торопятся выходить.
Анка. Наш…
Оба по-прежнему не двигаются с места. Лифт трогается, ползет вверх, останавливается. Входит ординатор (из второй новеллы) , смотрит на них с удивлением.
Ординатор. Вниз?
Михал кивает, лифт спускается на первый этаж, ординатор выходит, Анка с Михалом остаются. Секунду стоят неподвижно, потом Анка нажимает какую-то кнопку.
Михал. Прости. Прости, Анулька.
Анка. Ты знал?
Лифт останавливается в подвале.
19
Мы тут недавно были. Сейчас в подвале еще темнее. Анка испуганно замирает, Михал зажигает свет. Ведет Анку по длинному коридору между двумя рядами ажурных деревянных дверей кладовок. В их кладовке нет электричества. Михал достает спички и зажигает две стоящие на окне свечи. Все повторяется: Михал передвигает те же предметы, которые пришлось отодвигать Анке: велосипед, лыжи… Открывает черный чемодан. Достает косметичку, протягивает Анке фотографию. Две женщины и двое мужчин на курорте.
Михал: Узнаешь маму?
Анка. Да.
Михал. Один из них… возможно… твой отец.
Анка разглядывает фотографию.
Михал. Спрячь. Может, попробуешь его разыскать…
Анка. Зачем?
Михал. Я видел кучу фильмов, где дети разыскивают своих отцов.
Анка отдает ему фотографию, Михал прячет ее в косметичку.
Анка. А это?
Михал. Мамина. Мне отдали в больнице.
Бросает косметичку в чемодан, словно не хочет больше о ней говорить.
Анка. Когда ты узнал?
Михал. Я всегда знал.
Анка. Ты меня обманул.
Михал. Да. Нет. Это не имело значения. Ты была моей дочкой.
Анка. Надо было сказать.
Михал. Я хотел, чтобы ты прочитала письмо, когда тебе исполнится десять лет. Но в десять лет ты была еще слишком мала. Я решил подождать до пятнадцати, но в пятнадцать оказалось, что ты уже взрослая. Тогда я положил его в желтый конверт.
Анка. Как просто, да?
Михал. Я подумал, что в наших отношениях уже все равно ничего не изменится.
Свечки на окне догорают.
Анка. Мне кажется, ты врешь. Врешь?
Анка замечает, что пламя свечей начинает колебаться.
Анка. Смотри. Твоя — левая, моя — правая. Чья первая погаснет, тот может задать вопрос. Идет?
Михал. И…
Гаснет левая свечка — Михала.
Анка. Спрашивай.
Теперь гаснет ее свеча. Михал и Анка освещены далеким светом, просачивающимся из подвального коридора.
Анка. Дай руку.
Михал. У тебя холодные руки.
Анка. Согрей меня.
Михал дышит на ее ладонь, словно это ладошка ребенка; вероятно, он когда-то грел так Анкины руки.
20
Анка в своих высоких сапожках садится в кресло.
Анка. Ты выиграл. Можешь задать вопрос.
Михал. Я уже спрашивал на остановке.
Анка. О чем?
Михал. Зачем ты прочла письмо.
Анка. В первый раз… в первый раз я его увидела, когда мы переезжали: рассыпалась какая-то папка. Мне тогда было шестнадцать лет.
Михал. Пятнадцать с половиной.
Анка. Я положила его обратно, но все время помнила, что оно существует. Вначале меня разбирало любопытство. Я думала, там какие-нибудь документы, завещание… Начиталась приключенческих романов… Потом решила, что это наставления: как мне жить. Быть порядочным человеком и тому подобное. Потом заметила, что, уезжая, ты забираешь письмо с собой, значит, это не наставления и не завещание. В последний раз ты его оставил.
Михал. Да, оставил.
Анка. Нарочно? Положил вместе с документами, чтобы не забыть, но не взял.
Анка встает, идет в свою комнату и приносит оба конверта и письмо, которое написала сама себе. Кладет все перед Михалом.
Анка. Ты его когда-нибудь читал?
Михал. Нет.
Анка. А я прочла, потому что ты этого хотел.
Михал. Исчерпывающее объяснение.
Анка. Нам в училище втолковывают: подумай, для чего ты это говоришь, с какой целью.
Анка снова встает, приносит из кухни початую бутылку водки и две рюмки. Разливает. Поднимает свою и ждет Михала.
Анка. Не хочешь знать, какая у меня была цель?
Михал поднимает свою рюмку.
Михал. Нет.
Анка. Ну и не надо.
Чокается с Михалом.
Анка. Как мне теперь тебя называть?
Михал. Папочка.
Анка продевает свою руку с рюмкой под руку Михала. Теперь она совсем близко к нему.
Анка. Анка.
Михал включается в игру — впрочем, у него нет другого выхода.
Михал. Что ж… Михал.
Не расплетая рук, пьют до дна, потом Михал, высвободившись, целует Анку в щеку. Анка смотрит на отца в упор и тянется губами к его губам. Михал замирает. Глаза у Анки полузакрыты; в последнюю секунду она наклоняет голову и чмокает Михала куда-то в подбородок.
Анка. Что касается цели… я давно уже… Когда я… ну, впервые с парнем… у меня было ощущение… казалось, я кому-то изменяю. Я не понимала, что это был ты. И потом, всякий раз.
Раздается звонок в дверь. Анка умолкает, но только на то время, пока звонит звонок.
Анка …Я выбираю таких: чтобы были на тебя непохожи, но когда кто-нибудь ко мне прикасается, думаю о твоих руках и ничего не могу с собой поделать. Кто бы он ни был, я на самом деле не с ним…
Звонок трезвонит все настойчивее. Михал открывает дверь.
Адам. Приехал… Ну как?
Михал. Нормально. Заходи.
У Адама в руке рулон чертежей; куртку он расстегивает, но не снимает.
Адам. Я все скопировал. Отправил. Они прислали телекс, что получили.
Косится на стол.
Адам. Выпиваете.
Михал. Садись.
Подталкивает его к дивану, приносит третью рюмку, наливает, стараясь, чтобы Анке досталось как можно меньше.
Адам. Когда диплом?
Анка. В мае.
Выходит. У себя в комнате бросается на кровать, зарывается головой в подушку. Адам, выпив полрюмки, уходит. Михал сидит в кресле. Анка из своей комнаты, опершись на локоть, смотрит на него, Михал — на ее дверь. Потом встает и бесшумно идет к двери. Глядит на Анку с порога, приближается, разворачивает лежащий на кресле плед и укрывает им Анку.
Анка. Иди к нему.
Михал. Он ушел.
Анка. Тогда поезжай за ним. Или к кому-нибудь еще. Ты же не хочешь со мной разговаривать!
Михал пытается что-то сказать, но Анка затыкает уши. При этом она поднимает руки. Рукава у блузки широкие и Михал видит темные волосы у Анки под мышкой. Анка не улавливает эротического значения своего жеста, но нам это ясно. Как и Михалу. Он медленно тянется к Анкиной подмышке. Мы не знаем, с какой целью, но дело кончается тем, что Михал прикрывает пледом то ли невольно, то ли намеренно обнажившуюся часть тела. Успокаивается — если чувство, которое им минуту назад овладело, можно назвать беспокойством. Анка, похоже, спит. Тишина. Михал неслышно, почти беззвучно напевает колыбельную, которой убаюкивал Анку много лет назад, а может быть, читает стишок из «Винни Пуха». Видимо, ему хочется вернуться в те времена, когда все было просто и невинно.
Анка. Кого ты боишься? Меня или себя? Не бойся. Я выхожу замуж.
Звонит телефон.
Михал. Подойди.
Анка. Пани Марта…
Михал отрицательно качает головой.
Анка. Или Крыся.
Идет к телефону.
Анка. Алло… Да… Нет, я уже сплю… Завтра? Попробуй позвонить.
Вешает трубку.
Михал. Жених?
Анка. Жених.
Михал. Он уже знает, что жених?
Анка. Нет. Но я сказала его матери.
Михал, видя, что Анка говорит серьезно, меняет тон.
Михал. А ты… кого ты боишься? Можно уехать, убежать, выйти замуж… Это ничего не изменит.
Анка. Мать Ярека сказала то же самое.
Садится на кресло и вытягивает вперед ноги в высоких сапожках.
Анка. Помоги снять…
Михал, став на колени, стаскивает один сапог, потом другой. Анка сгибает и распрямляет пальцы ног. Михал невольно касается кончиков пальцев; Анкины ноги — соответственно ситуации — лежат у него на коленях.
Михал. Мокрые… Простудишься.
Анка. Не будем говорить о простуде.
Михал. Снимай.
Анка расстегивает и снимает чулки. Михал возвращается с шерстяными гуральскими носками. Снова опускается на колени и натягивает носки Анке на ноги.
Михал. Так лучше?
Анка. Теплее. Ощущение вины… Измены… В постели я всегда изменяла тебе.
Михал опускает глаза. Ему трудно говорить так же откровенно, возможно, дело тут в разнице поколений.
Михал. Я этого не чувствовал.
Анка. Врешь.
Михал. Да. Я сам… мне казалось, я отдаляюсь… когда с кем-нибудь был. От тебя отдаляюсь.
Анка. А меня бесило, что ты даешь мне полную свободу, что тебе наплевать… Потому и сказала, что выйду за Ярека. Мне всегда хотелось… чтобы ты крикнул: хватит, довольно.
Михал. Я не мог. Не чувствовал себя вправе. Но не только поэтому. Я боялся тебе запрещать… Это была бы ревность. И не ревность отца к дочери… А такого я не хотел.
Анка. Но так было.
Михал. Да. Нет. Не знаю толком, что это было… Да и сейчас…
Анка. Когда ты застукал нас с Мартином в постели… Ты из-за этого уехал?
Михал. Да. Но какому отцу нравится, когда дочь начинает спать с мужиками? Это была нормальная реакция.
Анка. Я не была твоей дочерью.
Михал. Была. Столько лет… я часто думал, что мама могла ошибиться. Говорят, женщины знают наверняка… но ведь могла же.
Анка улыбается: уж она-то знает.
Анка. Нет, не могла. Женщины действительно не ошибаются.
Михал. Откуда ты знаешь?
Анка. Знаю.
Михал встал. В рюмке Адама осталось немного водки. Михал берет рюмку, подходит к окну. Теперь он стоит к Анке спиной.
Михал. С тобой было такое?
Анка. Да. Один раз.
Михал выпивает то, что не допил Адам.
Михал. Когда?
Анка. В прошлом году.
У Михала, как тогда, когда он ударил Анку на остановке, темнеют глаза. Он отрывается от окна начинает ходить взад-вперед по комнате.
Михал. Послушай… поэтому я и уезжал… не ночевал дома… Хотел, чтобы случилось такое, чего уже не исправить. Сначала думал, это будет, когда ты в первый раз с кем-нибудь переспишь… но нет, не вышло. Потом стал мечтать, чтобы ты родила.
Останавливается над Анкой.
Михал. Понимаешь? Чтобы у тебя родился ребенок!
Анка. Потому я от него и избавилась. Чтобы ты не сказал со своей всепрощающей улыбкой: все нормально! Поэтому! Поэтому скрыла, что решила сделать аборт. Чтобы ты не сказал: нормально, выскребись, доченька, какие проблемы!
Михал. Я бы так не сказал.
Анка. Не знаю.
Михал. Знаешь!
Анка. Зачем тебе понадобился мой ребенок? Прелестное дитя? Чтобы было о ком заботиться? Пеленать, не спать ночами… Захотелось снова стать хорошим? Ты предпочитал, чтобы все развивалось без твоего участия! Как с письмом: «Вскрыть после моей смерти»! Чтобы ничем не запятнать свое благородство и порядочность!
Михал бросает на Анку взгляд глубоко оскорбленного человека, которого все равно не поймут.
Анка. Тебя не волновало, что скажут люди. Тебе важно, что ты думаешь о себе сам.
Михал идет к холодильнику и наливает в блюдечко немножко молока. Ставит блюдце под шкафчик. С облегчением — поскольку Анки там уже нет — пересекает большую комнату и останавливается около тумбочки в дверях своей комнаты. Видит Анку, которая рассматривает фотографии (молодой Михал и маленькая Анка улыбаются в объектив) . В руке у Анки все конверты: белый и желтый, поддельное письмо, настоящее…
Михал. Ты… забыла налить ежу молока.
Анка. Я кладу обратно. Видишь?
И действительно: кладет письма в ящик.
Михал. Это твое письмо.
Анка. Не хочу…
Михал пожимает плечами.
Анка. Не хочу!
Бросается к Михалу, обнимает его, прижимается головой к груди.
Анка. Не хочу, не хочу…
Михал тоже ее обнимает: ничего другого ему не остается.
Анка. Когда я была маленькая и плакала… ты гладил меня по спине. Иногда я плакала нарочно, чтобы ты залез рукой под пижаму и погладил… Мне это очень нравилось…
Михал (опять же невольно) гладит дрожащую Анку по спине; при этих словах его рука замирает.
Анка. Ты не хотел, чтобы я вырастала, правда?.. Мечтал, чтобы ничего не менялось… чтобы я оставалась маленькой девочкой… Не позволял купаться в лифчике, даже когда у меня уже начала расти грудь. Перед первой менструацией взял с собой в горы… Думал, спрячешь меня… Но ничего не вышло, я выросла. Ты не захотел жениться… даже на Марте… Я этого боялась… и напрасно, ты все равно не женился. Ждал меня, правда?
Анка отстраняется от Михала, хотя продолжает обнимать его за плечи.
Анка. Ждал…
Михал. Я так не думал… Не знаю.
Анка. А я знаю. Так было.
Михал. Не знаю.
Анка. Я знаю. Я — не твоя дочь… И уже взрослая.
Михал не отвечает. У него измученное грустное лицо.
Анка. Хочешь до меня дотронуться?
Берет руку Михала и кладет себе на шею.
Анка. Хочешь?
Медленно передвигает поначалу безвольную руку Михала вниз, вдоль пуговичек на блузке, потом направляет ее к груди. Михал удерживает руку, Анка тянет все сильнее, но и сопротивление Михала усиливается. Наконец он вырывает руку.
Михал. Ложись спать.
Отстраняется, пропуская Анку. Она медленно проходит мимо него. Подходит к телевизору, оборачивается.
Анка. Ты хотел посмотреть слалом.
Михал. Не хочу.
Анка включает телевизор. С огромной горы летит вниз спортсмен. Слышен скрип лыж на поворотах. Звук очень громкий. Анка выходит.
Михал. Анка! Выключи!
Говорит обычным, спокойным тоном. Анка выключает телевизор.
Тишина.
Анка. Хорошо. Еще только один вопрос…
Михал. Один.
Анка. Почему ты хотел, чтобы я прочитала письмо?
Михал. Потому, что хотел невозможного. Иди спать.
Утро. Михал, одетый, как накануне (возле кровати со вчерашнего вечера горит ночник) , стараясь не шуметь, поднимает трубку. Ищет номер в записной книжке, набирает массу цифр, говорит, не повышая голоса.
Михал. 46-41-77. 3елена Гура? Анджей? Я тебя не узнал… Да, давненько… Нет, ничего. У меня к тебе… скажем, дело… Нет времени позвонить просто так… Жизнь такая, ты прав… Вот именно. Не удивляйся: я хочу к вам приехать… Нет, больше… еще больше. Насовсем… Точно, какую-нибудь работу. Хорошо бы снять комнату или квартиру… Я могу преподавать в школе, ну конечно, могу… И в деревне тоже, если будет жилье… Нет, один.
Анка просыпается, встревоженная и удивленная: она не понимает, почему ей так тревожно, но через секунду начинает понимать. Тихонько идет на кухню. На столе молоко, масло в масленке, сыр и несколько свежих булочек. К бутылке с молоком прислонен плюшевый медвежонок панда. Анка берет его, гладит, и вдруг рука ее замирает. Встав, Анка заглядывает в отцовскую комнату. Пусто. Нет ни Михала, ни рюкзака. Подбегает к окну: опять прекрасное весеннее утро. К автобусной остановке, сгибаясь под тяжестью рюкзака, идет Михал.
Анка. Папа!
Михал продолжает идти.
Анка. Папочка!
Михал приостанавливается и оборачивается.
21
Анка, не дожидаясь лифта, бежит по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.
22
Михал стоит с рюкзаком. Запыхавшаяся Анка останавливается в двух шагах от него.
Анка. Папа…
Михал не отвечает.
Анка. Я соврала.
Михал молчит.
Анка. Я не читала письма, даже не открывала. Оно лежит у тебя в тумбочке.
По аллейке между домами идет молодой человек с белой лодкой на спине.
Анка. Я сама написала то, что тебе прочла… тогда, в аэропорту. Увидела мамин почерк на конверте и написала — сама себе.
Михал снимает рюкзак. Замечает молодого человека с лодкой. Зрелище странное, и Михал невольно смотрит в его сторону. Это тот самый человек, который в первой новелле сидел у костра, во второй появился в коридоре больницы в голубоватом халате, и будет появляться постоянно.
Анка. Папа… Что у мамы в письме?
Михал. Не знаю.
Опять смотрит на человека с лодкой. Анка следит за его взглядом.
Анка. Там, кажется, что-то написано? На лодке…
Михал. Да.
Анка. Что? Я без очков…
Михал. Гон…гондола.
Анка. Я знаю, что мы сделаем.
23
Анка (все еще в ночной рубашке, поверх которой наброшено пальто) выдвигает ящик тумбочки и достает желтый конверт, письмо, которое она сама написала, и наконец настоящее письмо в заклеенном конверте.
Анка. Поможешь мне?
Михал кивает. Они идут в ванную, Анка открывает крышку унитаза, достает из кармана пальто спички. Первая не загорается, вторая тоже, Анка протягивает коробок Михалу, Михал зажигает спичку и ждет.
Анка. Сюда…
Михал подносит спичку к конверту. Огонь медленно охватывает письмо, несколько сложенных листков горят дружно. Над унитазом порхают черные лепестки. Огонь достигает уголка, зажатого в Анкиных пальцах. Она выдерживает, сколько может, а когда начинает кривиться от боли, Михал гасит слабеющее пламя. В руке у Анки остается клочок бумаги. Она его расправляет. Несколько букв, написанных округлым женским почерком: «Дорогая дочь…» — дальше письмо обуглено. И два слова на первой строчке: «Я должна тебе…» Это все.
Михал и Анка завтракают, Анка уже в блузке (конечно, без лифчика) , возле ее стакана с молоком плюшевый медвежонок. Михал надевает на нее очки и быстро снимает.
Анка. Теперь все выглядит совершенно иначе.
Михал. У нас когда-то работал некий Кшись. Я тебе рассказывал?.. Он ездил на мотоцикле из Михалина, это сорок километров. Каждый день ставил рекорды; мы спрашивали: «Сколько сегодня, пан Кшись?» Он отвечал: «Двадцать шесть минут сорок секунд». Или: «Двадцать пять минут три секунды». Видно, выжимал больше ста двадцати… Однажды его нет полчаса, час, что случилось? Наконец появляется, бледный и в очках. Говорит: «Господи Иисусе, Боже правый…» Мы спрашиваем: «Пан Кшись, что стряслось?» «Я и не знал… — говорит. — Столько людей, столько машин, такое узкое шоссе, мотоциклы, автомобили, о Господи…» У него было четыре с половиной диоптрии, а он и не подозревал. Продал мотоцикл… Купил костюм… И жил дальше.