І
В маленьком доме долго никто не жил. Он ничем не отличался от бунгало, построенных вокруг, сжатых вместе в районе новой застройки для низших классов. Он был только более сырым, чем другие, потому что узкий сад примыкал к болоту за ним. Этой дорогой Жербье вместе с Бизоном приехали сюда на следующую ночь после приключения на стрельбище. Жербье нес с собой чемодан, полный бланков, карточек и документов. Бизон нес мешок с едой. Бесшумно войдя в дом, оба мужчины были поражены резким запахом плесени.
— Ничего, зато вполне безопасно, — сказал Бизон.
Он поставил на пол в кухне мешок и вышел. Жербье осторожно закрыл дверь, ведущую из сада в маленький, покрывшийся плесенью домик.
Три месяца подряд он не выходил из него.
Ставни были всегда наглухо закрыты. Парадная дверь, выходящая на дорогу, никогда не открывалась. Жербье никогда не разводил огонь. (К счастью, весна была ранней.) Он никогда не включал электричество, чтобы не увеличивать показания счетчика. Он работал при свете карбидной лампы, тщательно накрытой плотным колпаком. Он ел холодную пищу. Раз в неделю, вместе с почтой, ему приносили хлеб и консервы, которые можно было достать на черном рынке. Дни и часы таких посещений были установлены заранее.
Кроме них, у Жербье не было никакой надежды на связь с внешним миром. Шеф приказал ему самую максимальную осторожность. Фотографии Жербье были вывешены повсюду. За его голову Гестапо обещало огромную награду.
Когда ночи были очень темными, Жербье выходил в сад. Но проводил там только несколько минут. Стоило залаять собаке, хлопнуть двери в соседнем доме, как Жербье тихо возвращался к себе.
Все эти три месяца к нему не пробилась ни одна искорка окружающей жизни.
ІІ
Приближалась полночь. Жербье, сняв обувь, бродил из одной комнаты в другую, из которых состоял дом. Карбидная лампа освещала только часть стола, на котором лежали бумаги: планы, донесения, заметки. Почта была готова. Жербье не знал больше, чем заняться. Он немного дольше побродил по дому. Потом пожал плечами, взял колоду карт и начал раскладывать пасьянс.
Очень медленно провернулся ключ в замке двери, выходящей в сад. Жербье прекратил пасьянс, но оставил карты лежать на столе, чтобы потом спокойно продолжить игру. Он закрыл глаза.
— Бизон или Жан-Франсуа, — удивился он. — Если Бизон, значит принес новости… Сухие жесткие губы сжались, а брови искривились, как у человека, борющегося с душевными муками.
— Я совсем отупел, — пробормотал Жербье.
Дверь в вестибюль открылась бесшумно, и на пороге появилась фигура. Хотя эта часть комнаты была темной, Жербье сразу увидел, что это не Жан-Франсуа и не Бизон. Человек был ниже их. У него были длинные волосы и сгорбленная спина. Жербье встал, но не решался подойти к нему. Человек засмеялся — наивным, нежным, почти бесшумным смехом.
— Это…, это вы…, шеф? — недоверчиво прошептал Жербье.
Люк Жарди подошел ближе к столу, и каждый шаг делал его лицо все больше различимым. Жербье положил руки на плечи Жарди и, не моргая, уставился на него.
— Мне захотелось немного поговорить с тобой, — сказал Люк Жарди. — Маленький братец Жан показал мне дорогу. Он караулит снаружи.
Жербье все еще держал Жарди за плечи, и его пальцы ласкали изношенный материал пальто.
— Его челюсти и глаза все еще крепки, — подумал Жарди. — Но он больше не способен на свою полуулыбку.
Наконец Жербье сказал:
— В последний раз я видел вас, шеф, как раз на стрельбище. Я видел вас среди свечей. Помните тот обед при свечах в Лондоне? Я бежал… Потому что я побежал, как и все, вы знаете… Я не хотел петь, как они, потому что я нашел решение для смерти и думал о вас. Я не пел, но я бежал. Как ничтожно…
— Я не думаю, что это ничтожно — быть человеком, — со смехом сказал Жарди.
Жербье, показалось, не слышал его. Он опустил руки и продолжал:
— На допросах, однако, мне удалось устоять. Правда, со мной не особо плохо обращались. Думаю, они чувствуют тех, кто не очень уязвим. Кроме того, люди носят на себе знак. Часто тот, кто предпринимает самые серьезные меры предосторожности, попадается. А другие, вроде Бизона или вашего брата, всегда ускользают… У них есть знак.
Люк Жарди взглянул на пасьянс, разложенный на столе.
— Я знаю, знаю, — сказал Жербье.
Он снова потер лоб и неожиданно перемешал все карты.
- — Иногда мне кажется, что тюрьма была менее удушливой, — сказал он. — Там можно было предусмотреть ответы. Я искал пути побега. Я слушал других. Я разговаривал с охраной. Здесь я живу в крошечном ватном мире. Мокрая, темная вата. Образы и мысли ходят по кругу. Потеря контактов сводит с ума. Я вспоминаю одного коммуниста в тюрьме. Не того, со стрельбища. Другого. Он так же долго, как и я прятался в укрытии. Товарища, единственного, кого он видел, арестовали. Никаких контактов неделями. Это было хуже всего, говорил он. Я знаю, что у нас разграничение не столь сурово. Я много думал о дисциплине коммунистов.
— Жербье, я хотел бы узнать одну вещь, — спросил Жарди дружелюбным тоном.
— Это одиночество заставило вас говорить так много и так быстро? Или вы хотите избавиться от мыслей о Матильде?..
III
Жан-Франсуа припал к земле, невидимый и неподвижный, у стены маленького дом. Внутри дома его старший брат выполнял неведомое ему задание. Его брат…
— В чем дело? Почему все не так, как раньше? — удивлялся Жан-Франсуа. — Кто изменился? Он или я?
Жан-Франсуа думал о своих товарищах — преследуемых, посаженных в тюрьму, изуродованных, повешенных, расстрелянных. И еще он думал о восхитительных успехах, диверсиях, рейдах, газетах, распространяемых тысячами экземпляров, связях с Лондоном, высадках с парашютом, отправках на кораблях, о чудесах подпольного мира, к которому он принадлежал. У всего этого был свой источник, и все по — прежнему организовывалось в маленьком особняке на Рю де ла Мюэт, с клавесином, старушкой-служанкой и братом, которого Жан-Франсуа всегда считал беззащитным, трогательным и немного смешным. Для Жана-Франсуа он все — таки не мог быть Шефом. Но больше не мог быть и Святым Лукой.
Жан-Франсуа уже не знал, как ему называть человека, которого он только что провел в этот маленький домик.
IV
— Сегодня ночью нам нужно поговорить о Матильде, — сказал Люк Жарди.
Жербье откинул назад голову, как будто он оказался слишком близко к Жарди и к узкому кругу света, исходящего от карбидной лампы под колпаком.
— Нужно, — мягко повторил Жарди.
— Зачем? — спросил Жербье отрывистым, почти враждебным голосом. — На данный момент говорить не о чем. Я жду новостей. Почта должна скоро прибыть.
Люк Жарди сел возле лампы. Жербье сделал то же, но за пределами освещенного участка. Неосознанно его пальцы начали ломать угол одной из карт, которые он перемешал в кучу. Затем он поискал сигарету, но не нашел. Его запас сигарет всегда заканчивался как раз перед поступлением следующей почты.
— Новости всегда желанны, — сказал Люк Жарди. — Но мне хотелось еще до их поступления обсудить с вами основные моменты проблемы, как мы привыкли это делать в прежние дни в менее гуманных вопросах. Вы помните?
Жербье помнил… Книга Жарди… Маленький особняк на улице Рю де ла Мюэт… Они вместе занимались медитацией. Уроки знания, мудрости.
За тусклой лампой, в сырой комнате лицо Жарди было таким же, как тогда. Эта юная улыбка и те же белые пряди волос. Линия лба. Задумчивые и химеричные глаза.
— Как вам будет угодно, шеф, — сказал Жербье. Он чувствовал себя немного свободнее в мыслях и мог обсуждать все с полной ясностью.
— Начинайте вы, — попросил Жарди.
— Факты таковы, — сказал Жербье. — Матильду взяли 27/28 мая. Ей не причинили вреда. Ей удалось очень быстро сообщить нам об этом. И также о том, что ее очень тщательно охраняют. Потом мы узнали, что немцы расследуют прошлое Матильды. Гестапо без труда нашло ее антропометрическую карточку, заведенную на нее после первого ареста. Немцы узнали настоящее имя Матильды и адрес ее семьи. Гестапо совершило налет на дом в Порт — Орлеане и арестовало ее старшую дочь.
Люк Жарди слегка наклонил голову и крутил пальцами несколько белых прядей возле виска. Не встречаясь с ним взглядом, Жербье замолчал. Жарди поднял голову, но продолжал поигрывать со своими волосами.
— Да, — сказал Жербье. — Матильда сделала только одну ошибку с точки зрения собственной безопасности. Она держала при себе фотографию своих детей. Она думала, что спрятала ее так надежно, что никто не сможет ее найти. Женщина из Гестапо нашла ее. Немцы сразу поняли, что это слабое место этой женщины без нервов. И тут Матильда, та самая Матильда, которую мы знаем, начала умолять их вернуть фотографию. Это невероятно…
— Это прекрасно, — сказал Жарди.
Потом он спросил:
— Вы видели фотографию?
— Матильда однажды показала мне ее, — сказал Жербье. — Несколько невзрачных детишек и девушка без особой выразительности, но свежая, нежная, с милыми и четкими чертами лица.
Жербье опять замолчал.
— Ну? — спросил Жарди.
— Мы получили «СОС» от Матильды, — тихо продолжал Жербье. — Немцы поставили ее перед выбором: либо она выдаст им всех важных людей, которых знает, либо ее дочь отправят в Польшу в публичный дом для солдат, возвращающихся с Русского фронта.
Жербье снова тщетно поискал сигарету. Жарди прекратил играться с волосами, положил руки на колени ладонями вниз и сказал:
— Вот условия задачи. Мне пришлось найти решение.
Жербье снова переломал угол карты, затем еще одной.
— Матильда должна сбежать.
Жарди покачал головой.
— Вы что-то знаете? — спросил Жербье.
— Я ничего не знаю, кроме того, что она не может бежать, как не может и убить себя. Гестапо из — за этого не волнуется. Дочь ответит за все.
— Матильда может выиграть время, — сказал Жербье, не глядя на Жарди.
— Как много времени? — спросил тот.
Жербье не ответил. Он чувствовал непреодолимое желание закурить.
— Почта никогда не придет сегодня ночью, — с яростью сказал он.
— Вы не можете дождаться новостей о Матильде или сигарет? — добродушно спросил Жарди.
Жербье резко встал и выпалил:
— Когда я думаю об этой женщине, кем она была, что она сделала, и что сделали из нее… я больше не могу думать… Я… о, сволочи, сволочи…
— Не так громко, Жербье, — сказал Жарди, — дом необитаем.
Он мягко взял Жербье за руку и снова усадил его в кресло.
V
Жан-Франсуа скорее почувствовал, чем увидел или услышал, что приближается Бизон.
— Гийом, — прошептал ему Жан-Франсуа, — не заходи прямо сейчас, нужно дождаться сигнала.
Бизон подошел и присел у стены, рядом с Жаном-Франсуа.
— Как дела? — прошептал молодой человек ему в ухо.
— Так себе, — ответил Бизон.
VI
Жербье облокотился обоими локтями на стол и уперся подбородком в соединенные ладони. Ему казалось, что таким способом он сдержит ярость, которая уже застряла у него в горле и парализовала нижнюю челюсть. Он долго и неподвижно смотрел на освещенное лицо Жарди. Он спросил:
— Как, скажите мне, как вы можете помочь, дрожа от ненависти к этим мерзавцам? Если вы слышите историю, вроде истории о дочери Матильды, не возникает ли на самом деле у вас хоть на минуту желание уничтожить весь этот народ, раздавить его ногами…
— Нет, Жербье, действительно, нет, — сказал Люк Жарди. — Просто подумайте немного над этим. Новый эпизод, как бы ужасен он не был, конечно, не может оказать влияния на чье-то обычное отношение к людям. Что-то большее или меньшее не может изменить метафизическую концепцию. Все, что мы предпринимали, делалось, чтобы остаться людьми со свободной мыслью. Ненависть — это кандалы для свободной мысли. Я не могу принять ненависть.
Жарди рассмеялся, и показалось, что его лицо, а не лампа, стало источником света в комнате.
— Я обманываю вас прямо сейчас, — продолжал Жарди. — То, что я только что рассказал вам, это мысленная конструкция, а мысленная конструкция всегда стремится оправдывать органичные чувства. Правда состоит в том, что я люблю людей, вот и все. И я ввязался во все это дело только потому, что оно направлено против бесчеловечной части, существующей в некоторых из них.
Жарди снова засмеялся.
— Вы знаете, — сказал он. — Я иногда чувствую побуждение убивать людей, если слышу, что Моцарт или Бетховен пали жертвами резни! Это ненависть?
Он накрутил белую прядь на палец.
— Я вспоминаю страх, испытанный мною однажды в метро, — задумчиво сказал Жарди. — Один человек сел рядом со мной. У него была маленькая козлиная бородка, деформированное плечо и темные очки. Он начал смотреть на меня через эти очки со странной настойчивостью. Я никогда не беспокоился из-за полиции. Только вы знаете одновременно и мое настоящее занятие и мое настоящее имя. Но, тем не менее, я испугался. Вы не представляете. Время от времени я поднимал голову и всегда сталкивался с этим его взглядом. Потом человек подмигнул мне. И тут я узнал Тома, моего любимого Тома, вы знаете, физика, моего преподавателя в Сорбонне, которого потом казнили. Да, да, Тома, превосходно замаскировавшийся. Мне захотелось подойти и обнять его, но он поднял палец, и я понял, что я не должен узнавать его. Так что мы продолжали смотреть друг на друга. Время от времени он подмигивал мне через темные стекла. Потом он вышел на станции. И я больше никогда его не видел.
Жарди опустил руки на колени и наполовину закрыл глаза.
— Именно его первое подмигивание навсегда запечатлелось в моей памяти, — продолжил он. — Это подмигивание восстановило все между двумя людьми. Я часто мечтаю, что однажды смогу точно так же подмигнуть и немцу.
— А я помню, — сказал Жербье, яростно сжимая челюсти. — Я помню вид последнего немца, которого я видел…
— Ну? — спросил Жарди.
— Это были глаза цвета змеиной кожи, — сказал Жербье. — Глаза эсэсовца, заставившего меня бежать. Я клянусь вам, что если бы вы были на моем месте…
— Ну, на вашем месте, старина, я не колебался бы ни секунды, — воскликнул Жарди. — Я побежал бы как кролик, как несчастный кролик, и без всякого стыда, и я не видел бы ни своего шефа, как вы, ни лондонских свечей. Я бы так испугался…
Жарди рассмеялся своим тихим полным смехом, возвратившим юность его лицу. Потом он снова стал серьезным.
— Вы не представляете, Жербье, как вы прекрасны.
Жербье начал расхаживать по комнате.
— И мы все еще на многие мили далеки от решения нашей проблемы, — вдруг сказал Жарди.
— Решение зависит от почты, — ответил Жербье.
— Вскоре придет Бизон, но мне хотелось бы еще долго поговорить с вами, — сказал Жарди.
Жербье вышел в вестибюль.
— Бизону не обязательно знать, что я здесь, — сказал Жарди. Он зашел в соседнюю комнату и мягко закрыл дверь.
VII
Вошел Бизон, а за ним Жан-Франсуа. Бизон дал Жербье пачку сигарет.
— Бьюсь об заклад, тебе этого хотелось, — сказал он.
Жербье не ответил. Его руки немного дрожали, пока он разрывал голубую бумажную упаковку. Он несколько раз глубоко затянулся с жадностью человека, умиравшего от голода. Потом спросил:
— Что с Матильдой?
Бизон, наблюдавший за курившим Жербье с выражением дружеского и грубого соучастия на массивном лице внезапно как бы окаменел.
— Ну? — нетерпеливо спросил Жербье.
— Я ничего не знаю, — ответил Бизон.
— А твоя группа информаторов? — спросил Жербье.
Бизон немного опустил голову и его узкий прорезанный глубокими морщинами лоб стал еще более рельефным.
— Я ничего не знаю, — повторил он.
Жербье попытался поймать его взгляд, но ему это не удалось.
Бизон приставил кулак к своему переломанному носу и сказал сквозь зубы и сжатые пальцы:
— Я ничего не знаю. Все — в почте.
Из потайного кармана он вынул листки тончайшей бумаги с мелко написанным шифром. Жербье зажег сигарету от другой, которая уже обжигала ему губы, и принялся за работу.
Жан-Франсуа и Бизон тихо стояли в тени. Это длилось долго. Наконец, Жербье взглянул на них. Его голова была точно под лампой.
Круг света странным образом внезапно сделал еще острее черты его лица.
— Матильду освободили позавчера, и Жербоннель, Арно и Ру были арестованы, — сказал Жербье.
Жербье повернулся к Бизону и спросил:
— Это правда?
— Ну, если это написано в донесении, — сказал Бизон.
Его голос был более хриплым, чем обычно.
Жербье повернулся к Жану-Франсуа.
— Ты знал об этом…
— Я не занимаюсь составлением донесений, — сказал Жан-Франсуа.
Жербье понял, что эти двое мужчин, самые верные, самые честные, самые сильные, начали уклоняться от ответов. И почувствовал, что на их месте поступал бы точно так же. И именно поэтому он вдруг освободился от всей внутренней борьбы, от угрызений совести и от жалости. Он обратился к Бизону грубовато, резко и командным голосом, требовавшим подчинения:
— Матильду нужно ликвидировать, немедленно и любыми средствами…
— Это не так, — сказал Бизон. Он покачал своим низким лбом и на одном дыхании продолжил:
— Нет, я не трону мадам Матильду. Я работал с ней. Она спасла мою шкуру. Я видел, как она перебила гестаповцев из автомата. Она великая женщина. Люди, если нужно… все, что скажете… Но мадам Матильду — пока я жив — никогда!
Жербье зажег новую сигарету и сказал:
— Здесь не о чем спорить, ей придется умереть. И она умрет.
— Вы не сделаете этого, — сказал Бизон.
— У нас есть и другие убийцы помимо тебя, — сказал Жербье, пожав плечами. — И если до этого дойдет, то я сделаю это сам…
— Вы не сделаете этого, — прошептал Бизон. — У тебя нет на это права. Я говорю тебе. На стрельбище ты бежал как чемпион, и ты сейчас лежал бы в общей могиле, если бы не мадам Матильда, придумавшая все это дело с дымовой гранатой.
Лицо Жербье утратило всякое выражение. Бизон подошел к нему совсем близко. Его громадное тело высунулось из тени.
— Вы не сделаете этого, — повторил он. — Пусть она продаст всех, если ей придется. Она спасла меня. Она спасла тебя. Теперь она спасает свою дочь. Мы не вправе судить ее.
Бизон говорил очень тихо. Но голос его становился угрожающим.
— Достаточно, — сказал Жербье. — Вопрос решен. Если ты не сделаешь это, я напишу об этом в донесении.
Бизон заговорил еще тише.
— Если ты такой трус, чтобы попытаться сделать это, тогда я сначала разберусь с тобой, — сказал он.
Жербье начал писать.
Возле него, под лампой лицо Бизона приняло такое выражение, что Жан-Франсуа схватил его за руку.
— Ты же не можешь тронуть шефа, — прошептал он.
— Убирайся, — ответил ему Бизон. — И убирайся побыстрей. Кто ты такой, чтобы мне приказывать? Ты еще играл в шарики, когда я уже командовал солдатами в Легионе… Или я позабочусь о вас обоих.
Жан-Франсуа знал силу мускулов Бизона. Он отошел назад и вытащил свою резиновую дубинку. Рука Жербье в ящике стола нащупала револьвер.
VIII
— Я думаю, если нам кто-то и нужен, так это человек, ничего не знающий об оружии в этом нежилом доме, — сказал Люк Жарди.
Жербье не обернулся. Жан-Франсуа инстинктивно встал рядом с братом. Бизон отошел в тень. Он видел Жарди лишь однажды, но знал что он — шеф.
— Друг мой, садитесь, — сказал ему Жарди. — И ты тоже, — обратился он к Жану-Франсуа.
Жарди сел в кресло и продолжил:
— И курите. От сигареты вы почувствуете себя лучше, как мне говорят. Не так ли, Жербье?
Тот, наконец, повернулся.
— Вы все слышали? — спросил он.
Жарди не ответил, а обратился к Бизону.
— Вы правы, сказал он. — Матильда прекрасная женщина. Даже прекраснее, чем вы думаете… Но нам придется убить ее.
Бизон пробормотал:
— Это невозможно.
— Увы, да, да, — сказал Жарди. — Вы поймете, мой друг. Нам придется убить Матильду, потому что она сама просит нас об этом.
— Она вам сама так сказала? — взволнованно спросил Бизон.
— Нет, но это очевидно, — ответил Жарди. — Давайте немного подумаем. Если бы Матильда просто хотела спасти свою дочь, ей стоило бы всего лишь передать немцам список имен и адресов. Вы же знаете, какая у нее память…
— Удивительная, — сказал Бизон.
— Верно, — продолжал Жарди. — Но вместо того, чтобы поступить так, Матильда говорит им, что наши люди постоянно меняют адреса… Что ей нужно восстановить контакты — то есть, ничего. Другими словами, она пытается освободиться. Это достаточно понятно?
Бизон не ответил. Он качал головой справа налево и слева направо.
— Предположим, вы оказались бы на месте Матильды, и вы ВЫНУЖДЕНЫ сдавать своих друзей, и не можете совершить самоубийство…
Я захотел бы, чтобы меня убрали с дороги, это верно, — медленно произнес Бизон.
— Ну, тогда неужели вы думаете, что вы храбрее и лучше Матильды? — спросил Жарди.
Бизон ужасно покраснел.
— Вы должны простить меня, шеф, — сказал он.
— Все в порядке, — сказал Жарди. — Вы воспользуетесь немецкой машиной, маленький Жан сядет за руль, а я буду вместе с вами на заднем сидении.
Жербье сделал такое резкое движение, что лампа закачалась.
— Шеф, что за безумие? — спросил он.
— Я уверен, что Матильда будет рада увидеть меня, — сказал Жарди.
Жан-Франсуа пробормотал:
— Прошу тебя, это не твое место, Сен — Люк.
Из-за того, что младший брат снова вспомнил его старое прозвище, Жарди положил руку ему на плечо и со смехом сказал, даже более добродушно, чем обычно:
— Это приказ.
— Это не обязательно, шеф.
Жербье дописал свои донесения, и Бизон взял их и вышел. Жарди жестом попросил своего брата выйти.
ІХ
— Вы уверены в том, что утверждали о Матильде? — спросил Жербье.
— Как я могу сказать… — сказал Жарди.
Он покрутил пальцами белую прядь.
— Возможно, что эта гипотеза верна, — продолжал он. — Но также возможно, что Матильда очень захотела снова увидеть своих детей, и потому ей стало очень трудно умереть… Я сам бы хотел узнать это.
Жербье содрогнулся и сказал самым тихим шепотом:
— Вы, в этой машине убийц… Ничего святого не осталось больше в мире…
Он даже не попытался скрыть дрожь своей нижней челюсти.
— Я остался с вами ради самого важного, — сказал Жарди. — Лондон просит отправить человека из нашего движения для консультаций. Вы поедете с первой отправкой.
Жербье сломал уголок карты.
— Это отпуск или оздоровительная поездка? — спросил он.
Жарди засмеялся и сказал:
— Вы все еще не хотите бежать, Жербье?
— О, в этот раз я не возражаю, — ответил тот.
Он почувствовал, как жалкая и всемогущая радость проносится по всему его телу.
Х
Когда Матильда увидела приближавшийся к ней автомобиль с убийцами, Жарди не заметил никакой реакции на ее лице.
Бизон выстрелил, как всегда, без промаха.
А Жан-Франсуа сумел оторваться от погони.
XI
Жербье провел в Лондоне три недели.
Он вернулся во Францию здоровый и совершенно спокойный.
Он снова научился улыбаться своей полуулыбкой.
Коулсдон, отель «Эшдаун Парк»
2 сентября 1943 года